Источник

Часть II. Русско-украинская проблема в ее существе и пути разрешения

Глава I. Русско-украинская проблема.

Русско-украинский спор исторически достаточно «стар», но в той форме, в какой он предстает ныне, он возникает лишь в XIX в. В XVIII в. закончилось самостоятельное существование Украины (если только можно то, что происходило в течение двух столетий – XVI-XVII – серьезно называть «самостоятельным» существованием Украины как государства) – и что бы ни утверждали украинские историки (из которых я больше всего считаюсь с Липинским, написавшим замечательную работу о Переяславском договоре) – 1654 г. положил конец существованию Украины, которая вошла в состав Московского царства и тем положила начало всей России в том новом ее смысле, который обычно (и удачно) называют периодом «императорской» России. XVIII век был тусклым в истории украинской культуры, – но он был тусклым и в истории России, хотя и очень плодотворным. Но XIX век, положивший начало самостоятельной и оригинальной русской культуры, не только не поглотил украинской культуры (чего было бы, с внешней точки зрения, естественно ожидать), а наоборот, как-то глубоко оплодотворил украинский гений. Украина отдавала своих лучших сынов России, тем создавала Россию – и прав Липинский, что не должно отрекаться украинцам своих прав на Россию, которая создана не одними великороссами, но и украинцами. Но, отдавая свои лучшие силы России, Украина не умирала, а наоборот, расцветала в своем своеобразии. Чрезвычайно любопытно следить за силой и жизненностью украинской стихии в Гоголе, который, отдав себя целиком России, войдя в историю русской культуры как один из важнейших ее деятелей, все время хранил любовь к Украине, ее фольклору и столько страниц посвятил в своих произведениях украинской природе, украинской старине. Но не один Гоголь жил, отдав себя России и Украине, – целая плеяда молодых талантов были такими же, как Гоголь. Не искусственно, не во имя отвлеченного принципа или оппозиции, а естественно, скорее скромно, чем выдвигая себя вперед, робко и стыдливо, но неизменно росло и крепло украинское сознание. Вот факт, которого никакая история зачеркнуть не может, не может его ослабить, наоборот, должна взять его во всей исторической данности и его культурно-политической проблематике. Естественным ростом украинского сознания не за счет вовсе России, а именно в связи с ее ростом – перед политической и культурной мыслью ставилась серьезнейшая проблема культурного дуализма. Правда, вся Россия еще не знала политической жизни – а посколько узнавала, то увы в форме подполья и заговоров. Украинское движение пострадало и в силу общерусских условий, но особенно пострадало оно благодаря соседству с Польшей. Такая уж горькая историческая доля выпала на Украину – страдать и от собственных грехов, и от чужих. Польские восстания, исторически неизбежные и оправданные для Польши, увенчавшиеся в конце концов созданием уже в наши дни польского государства, ложились и на Украину тяжким ярмом, не суля однако ничего в будущем. Все украинское бралось под подозрение и угнеталось... Я уже говорил в начале о разных ступенях в развитии украинской проблемы, о роли Австрии в создании питомника антирусского украинского движения.

Факт, с которым русская революция встретила украинскую проблему, в основном и существенном сводится к тому, что украинское сознание в своем развитии как-будто органически включает антирусскую установку; столь же основным фактом является та отрава русского сознания, которая явилась в итоге гонений на украинство и которая раздавила былые братские чувства и у русских: за «культурную свободу» Украины у нас стояли и стоят лишь те, кого к этому обязывают их общие принципы – живого императива, непосредственного ощущения реальности исторической силы украинской культуры нет и у левых русских кругов. Ничто так не затрудняет русско-украинское объединение, как это духовное равнодушие к Украине у русских, расценка ими украинской культуры как чего-то глубоко провинциального. Я готов сказать даже резче – в глубине украинского сознания сохранилось до сих пор влечение к России, – если сбросить все то, что исторически какой-то плесенью оседало в украинской душе, если по-братски подойти к украинцам – вы легко вызовете то, что живет в глубине души – искреннюю любовь к России, некую неотменимость темы о России в украинской душе. Замечательнейший, наводящий на глубокие историософские размышления парадокс в украинской душе (говорю, конечно, о тех, кто вырос в России) состоит в том, что они любят Россию в глубине души даже тогда, когда искренно и глубоко отталкиваются от нее в верхних слоях души. Ведь любовь к России в украинской душе – любовь без взаимности, и вся горечь неразделенного чувства, вся тревожная и мучительная острота положения оборачивается тем, что энергия любви к России в процессе подсознательного сдвига уходит в ненависть. Ведь так и в диалектике индивидуальной любви, ненавидят часто только потому, что любят, ненавидят потому, что любовь не имеет возможности расцвести и проявить себя. Надо до самой глубины понять и почувствовать это парадоксальное положение в украинской душе, чтобы стать лицом к лицу к основным фактам, мимо которых не может проходить политическая мысль, серьезно глядящая в проблемы будущей России.

Совсем иначе в русской душе! Украина может быть мила, забавна, любопытна, но в русской душе нет ни братского чувства, ни братского интереса к Украине. Роль Украины в истории России так забыта, что нужно было бы немало специальных исследований, чтобы внедрить в русское сознание отчетливое понимание того, что такое украинский гений.

Ужасно мешало и мешает правильному пониманию положения вещей то обстоятельство, что русско-украинский вопрос сближает вообще с так наз. национальным вопросом в России. Внешне это, конечно, правильно – и такая книга, как книга Станкевича «Народы России» как бы совершенно оправдывает постановку вопроса об Украине рядом с вопросом о Латвии, Эстонии и т. д. Между тем это совершенно неверная постановка вопроса ни в его существе, ни в его истории. Москва и Украина были и остаются родными по самому происхождению и еще более родными по общей истории, и самое главное – по общей вере. Для русской души, глубоко религиозной доныне, последнее обстоятельство имеет совершенно исключительное значение. Ведь Киев для русских такой же русский город, как для украинцев он украинский, и обе стороны здесь правы, ибо Киев не есть ни русский, ни украинский, а русско-украинский город, в живом сочетании объединивший обе стихии. Конечно, внешнее угнетение украинской культуры совершенно аналогично тем преследованиям, каким подвергалась, напр., Латвия – но насколько различны внутренние причины и действующие силы этих преследований! В истории угнетения Латвии колоссальную роль играли все время немцы (хорошо известно, как поплатился за раскрытие этого юный Самарин, когда он впервые столкнулся с этим фактом), – но украинцев преследовали именно специфически за стремление к обособлению, как за преступление против России quand meme. He здесь ли таится ключ к тому, что украинское сознание как таковое мыслит себя органически связанным с антирусским настроением? Что фактически там мало людей типа Н.П. Василенко, В.П. Науменко? Не странно ли, что даже у Богдана Кистяковского (между прочим, редактора сочинений Драгоманова) были элементы «самостийничества»? Что чаще всего (до 90 %) украинцы встречаются либо с доминирующим русским сознанием (при полном выветривании украинского), или с доминирующим украинским сознанием (при враждебности к России)? Потому я и считаю оправданной свою формулу, выражающую, по-моему мнению, самую сердцевину украинской проблемы: надо спасти Украину для России, надо достичь того, чтобы не по внешним политическим или иным соображениям украинцы шли на федерацию с Россией, не со вздохом, как вздыхают люди перед лицом неотвратимой неизбежности, не с горечью от исторической неудачи в замысле своей державности – а так, чтобы они чувствовали себя богаче, полнее и свободнее, более способными к творчеству в союзе с Россией. Теперь принято – и на мой взгляд справедливо – противопоставлять французскую колонизацию, при которой колонии чувствуют себя обогащенными, английской (в первой стадии колонизации, до получения свободы путем борьбы), при которой колонии ненавидят англичан. Вот и русско-украинская проблема может быть формулирована так в соответствии с этими двумя типами колонизации: необходимо добиться того, чтобы украинцы, будучи подлинными украинцами (а не теми надуманными и ходульными, которых хочет нам выдвинуть в лице «малороссов» Вас. Вит. Шульгин), сознавали себя и русскими, не отрекались бы от России, а любили и гордились ей.

Не является ли однако это все простым политическим сентиментализмом? Может быть, только думаю, что ни малой доли сентиментализма здесь нет, а есть лишь настоящий политический реализм! Я не верю в те соединения народов, при которых один народ оказывается угнетенным другом, втайне мечтает о свободе и независимости. Как тирания внутри государства не может быть прочной и надежной базой политического строя, так и угнетение целого народа не может дать надежной основы для государственного единства. Украина слишком выросла, слишком созрела в своем национальном сознании, чтобы можно было не считаться с фактом особой украинской культуры. В том и заключается здесь политическая проблема – возможно ли, при созревшем национальном сознании, вольно и глубоко сознавать себя принадлежащим и к другому целому (более широкому) целому – да не только сознавать, но и дорожить этим? Говоря иначе – разрешима ли поставленная проблема так, чтобы при зрелом и углубленном украинском сознании было в то же время и сознание себя русским? Признаем a priori, что если бы это было возможно, это дало бы единственное исторически ценное и плодотворное решение вопроса, – иначе говоря, признаем это пока как абстрактное, но зато и полное и настоящее решение русско-украинского вопроса. Я думаю, что в такой (пока априорной) постановке вопроса все согласятся, что при наличности такого своеобразного двойственного национального сознания было бы найдено необходимое равновесие. Признаем еще одно, что тоже a priori может быть принято: что только такое решение вопроса может быть названо настоящим и плодотворным решением. Ведь всякое иное означало бы или 1) насильственное сохранение связи украинцев с русскими или 2) ослабление у украинцев их национального сознания. Не отрицая возможности и такого вырождения, если бы это случилось, это было бы огромным несчастьем для России, ибо это означало бы угасание той творческой силы в украинском гении, которая так много дала России. Ведь развитие украинского сознания совсем не есть «выдумка» австрийцев, которые вообще лишь с 80-х годов прошлого столетия впервые задумались над украинским вопросом, – а есть совершенно органический процесс, глубочайше связанный с ростом самой России, как это было уже указано выше.

Теоретики национального вопроса создали учение, ныне проводимое в жизнь, о национально-культурной автономии. Многое из того, что здесь дала теория и практика, ценно и в нашем вопросе, но следует иметь в виду, что при национально-культурной автономии мы не имеем двойного национального сознания, а имеем национальное сознание (связанное с национально-культурной автономией) и государственное сознание (относимое к тому целому, в пределах которого действует данная национально-культурная автономия). Гораздо ближе подходил бы к нашему вопросу пример Швейцарии, где мы действительно имеем дело с прочным и исторически очень окрепшим двойственным национальным сознанием. Каждый швейцарец сознает себя прежде всего именно швейцарцем, а затем у него есть сознание своей сопринадлежности к французскому, или немецкому, или итальянскому национальному целому. Но пример Швейцарии, хотя он уже открывает новые перспективы и в нашем вопросе, тоже не вполне подходит для нас, так как в Швейцарии три языковых группы взаимно равноправны и различны по удельному весу не внутри Швейцарии, а вне ее. Между тем в русско-украинском вопросе самым больным для украинского сознания является то, что Украина является младшим и притом исторически обездоленным братом. Великороссия слилась с понятием России и поэтому ее положение неодинаковое с Украиной, для украинского сознания всегда является больным, задевающим самые нежные движения в национальном самочувствии то положение, что великоросс во всем отожествляет себя с Россией, тогда как украинец в своем украинстве обособляем от России. Швейцарец-француз находится, по-существу, внутри Швейцарии в таком же положении, как и швейцарец-немец, и швейцарец-итальянец – и именно этого условия, которое обеспечило Швейцарии простоту в разрешении национальной проблемы, нет налицо в русско-украинской проблеме.

Дело идет о какой-то новой двойственности национального сознания, причем вся тяжесть выработки этого нового сознания ложится только на украинцев, которым не только дана более тяжкая историческая доля, но от которых требуется какой-то небывалый духовный труд. Не является ли поэтому весь замысел, здесь развиваемый, чистейшей, решительно неосуществимой утопией? Я не думаю этого – просто потому, что XIX век дал нам много образцов такой естественно возникающей двойственности национального сознания. Я вовсе не хочу Гоголя возводить в какой-то идеал, знаю хорошо, что современные украинцы никак не могут простить Гоголю того, что он «ушел» в Россию, – и все же должен констатировать, что как тип Гоголь вовсе не является единственным, что и в наши дни такой психологический тип возможен. Та украинская группа федералистов, о начале формирования которой я рассказал выше, почти сплошь состояла из людей такого двойственного национального сознания. Я не считаю поэтому фикцией или утопией идею, которую здесь развиваю, хотя и сознаю все практические трудности в осуществлении и историческом упрочении указанного типа. О практических путях к осуществлению такого решения русско-украинского вопроса поговорим ниже, а теперь обратимся еще к существу дела.

Если предположить, что жизнь даст выход тому типу двойственного национального сознания, о котором идет сейчас речь, то каковы должны быть исторические предпосылки его жизненного влияния и творческого действия?

Общим принципом, который должен определить тот строй, при котором Украина свободно и творчески оставалась бы в составе России, должна быть реальная свобода в развитии украинской культуры. Ударение делаю я на слове реальная свобода. Дело идет не о формальной свободе, ибо нормальное развитие украинской жизни было настолько стеснено во второй половине XIX века и до революции в XX в., что необходима особая забота со стороны власти о развитии украинского культурного творчества. И дело идет не только о денежной сугубой поддержке культурных начинаний украинской интеллигенции, а о создании ряда таких учреждений, каким был, напр., Ученый Комитет при Министерстве Исповеданий, отчасти комиссия по высшей школе при Министерстве Нар < одного Просвещения. Такие специальные комитеты содействия развитию украинской культуры, концентрируя всех выдающихся деятелей в определенной области, должны были бы охранять украинскую культуру от тех поспешных и по-существу вредных и ядовитых начинаний, которые в таком изобилии проявились за годы революции. Все поспешные и недостаточно продуманные начинания не только дискредитируют дело украинской культуры, но и просто способны оттолкнуть от нее живые и творческие силы народа. Реальная свобода для развития украинской культуры должна быть охраняема и осуществляема теми, кто искренно любит и верит в украинскую культуру и кто в то же время свободен от стремления к дешевым, чисто театральным эффектам. Украина должна чувствовать, что ей действительно открывается дорога для продуктивного движения вперед.

Но это неизбежно выдвигает и другой существенный момент – свободу языковую, т. е. признание украинского языка за государственный. При включенности Украины в состав России, при признании общегосударственным языком русского языка это привело бы к установлению государственного двуязычия. Я не знаю, нужно ли расширять значение этого принципа для других «областей» России, но для Украины во всяком случае это необходимо. Соответственно этому и школы, содержимые за счет государства и местных самоуправлений, должны включать в качестве обязательных оба государственных языка – русский и украинский. Господство того или иного языка (при преподавании общих предметов) должно определяться составом населения, – но там, где русский язык лежит в основе преподавания, должны быть обязательны уроки украинского языка и литературы, там, где украинский язык лежит в основе преподавания, должны быть обязательны уроки русского языка и литературы.

Самый трудный вопрос в затронутой нами теме о предпосылках того строя в отношении России и Украины, который мы считаем единственно разрешающим русско-украинский вопрос – это вопрос о политической стороне. О том, что система конфедерации не может быть здесь применима, не буду распространяться: если с точки зрения Украины это вполне допустимая (а для многих и желательная и, может быть, даже единственно приемлемая) форма связи Украины со всей Россией, то для России это немыслимо и совершенно непроводимо. Вопрос может идти только о том, что разумнее и исторически продуктивнее – система автономии или федеративных отношений. Дело идет не о частностях, ибо между автономией и федеративной системой нет отношения низшей и высшей ступени: система автономии легко может быть выше в частных своих положениях федеративной системы, как и наоборот. Иначе говоря – развитие местной культуры, реальное обеспечение свободы для нес не связано с принципиальным различием автономии или федеративной системы, а всецело связано с подробностями в законодательстве, одинаково осуществимыми в обеих системах. Различие этих двух систем сводится к вопросу об участии в центральном правительстве: при автономии отдельные области не принимают никакого участия в центральном правительстве, связь с которым поддерживается особым лицом, назначаемым из центра (самый типичный образец этого мы имеем в управлении английскими доминионами), при федеративном строе центральное правительство слагается из представителей от отдельных «областных» единиц. С точки зрения развития украинской жизни следовало бы, конечно, предпочесть систему автономии, а с точки зрения интересов России необходимо ввести систему федерации. Вот какие соображения побуждают меня к такому выводу.

Система автономии освобождает от ответственности за государственное целое, дает полную возможность всецело уйти в свою местную жизнь, если угодно – обособиться в ней. При громадных размерах России, при сложности международной обстановки, при запутанности политических, экономических, духовных проблем современности – насколько «выгоднее» для Украины в годы своего национального возрождения стоять в стороне от большой дороги русской истории и всецело уйти в строительство украинской культуры. Под охраной большого государства, пользуясь всеми ценными сторонами этого, жила бы украинская «провинция» тем, что одно ей уделено историей: ведь о политической полной свободе, т. е. о независимости и самостоятельности нечего говорить. Поэтому пусть те, у кого есть политический зуд, уходят в общероссийскую жизнь – и это питание России украинскими силами не только естественно и неизбежно, но и желательно с украинской точки зрения, а для Украины как таковой оставалась бы, тихая, но плодотворная, свободная от текущего политического дня и тем более творческая жизнь как «провинции».

Но в такой системе обособления как раз и таится та опасность, которой избежать в интересах России. Связь Украины и России не должна быть только «внутренней», «подпольной», так сказать, и потому не воспитывающей чувства исторической ответственности Украины за Россию. Именно это чувство активного творческого участия, чувство ответственности за судьбы России нужно всячески воспитывать, чтобы стала реальной, а не пустой, не словесной чисто та двойственность национального сознания, о которой выше шла речь. Надо бояться того, – как было уже сказано выше – чтобы в украинском сознании вся сила национального вдохновения отдавалась бы этой Украине, а принадлежность к России определяла бы лишь «государственное сознание». Я уже говорил, что вся эта система национально-культурной автономии не годится для Украины потому, что она усиливает обособление от России, создает чисто внешнее восприятие связи с Россией, т. е. разрушает то, что нужно созидать. Кровная связь с Россией не может ощущаться, если Украина будет «автономией», – пример Финляндии, которая, по совести говоря, кроме последних 20 лет до революции не знала притеснений и имела то, чего не имела вся Россия, убедительно говорит об этом. Уж если ставить серьезно вопрос об укреплении внутренней связи Украины и России, о развитии упомянутой выше «двойственности национального сознания», то совершенно необходимо, по моему пониманию, создание федеративной связи Украины и России. Только при таком решении политической проблемы Украины возможно развитие и укрепление связи Украины со всей Россией – участие в центральном правительстве создает неизбежно и чувство ответственности за судьбы России вообще – и творческое устремление живых сил к строительству России.

Конечно, необходимо признать, что введение федеративной связи для Украины в отношении к России в целом заключает в себе огромные трудности, которые иной раз кажутся прямо неразрешимыми. Ведь только «окраины» России (Кавказ, Украина – не говоря о лимитрофах, политическая судьба которых стоит под большим вопросом) могут выдвигать начало федерации – а вся огромная Россия настолько политически однородна, – те отдельные народности, которые в ней живут, так мало могут претендовать (несмотря напр., на все старания большевиков вызвать к жизни разные национальные республики) на самостоятельное (в пределах даже федерации) бытие, – что получается крайняя неравномерность, нарушающая самую структуру в федерации: огромная (основная и политическая цельная) часть России, с одной стороны, и Украина, Кавказ, с другой (лимитрофы, б<ыть> м<ожет>), образующие меньше 1/5 всей остальной России. Очень трудно в таких условиях конструировать федеративную систему – или нужно несоответственно «раздуть» долю участия частей, федеративно построенных, с остальным массивом России, не построенным федеративно, – или же доля участия напр. Украины будет так мала, так ничтожна, что творческого простора она не может открыть, что чувства ответственности развить она не может. Украина будет – sit venia verbo – плестись в хвосте огромной России, как маленькая лодочка, привязанная к большому кораблю, – что ценного это может дать. Правда, доля участия в федеративном центральном управлении может определяться не территорией, а количеством народонаселения. Украина, территориально будучи «малой Россией», по количеству населения – как бы скромно ни определять размера Украины – составляет очень значительную часть всего населения России (уж никак не менее 1/8). Это вносит значительную поправку в проблему федеративного устройства России, но территориальный момент не может быть тоже игнорируем. Не годится ли тогда для России такое искусственное разделение на политические единицы, какое мы напр, находим в С<еверо-> Американских Соединенных Штатах? Если наделить всю Россию, руководствуясь различными признаками (по их совокупности), на области, то получится возможность федерального парламента. Да, это уж есть решение вопроса – но признаем: все же неудовлетворительное – ибо есть чрезвычайно существенная удельная неравномерность между «штатом», скажем, Самаро-Саратовским – и Украиной! То, что выше говорилось об особом участии Украины в жизни России, как родного и «равночестного» «младшего» брата Москвы не должно быть забываемо.

Все эти затруднения, возникающие при введении в жизнь федеративной системы, подчеркивают ее не только сложность, но быть может некоторую надуманность. Элементы доктринерства, столь опасного всегда для живой политической работы, не входят ли в самый замысел федеративного связывания Украины и России? Я признаю всю основательность и всю серьезность этих сомнений, признаю всю трудность «естественного», т. е. вытекающего из исторических и иных предпосылок решения вопроса о форме политической связи Украины и России, – и все же по-прежнему стою за применение сюда принципа федерации. Уже тогда, когда я был министром и особенно живо и интенсивно размышлял на темы русско-украинского сближения, у меня сложилось убеждение, что только в федеративном принципе может быть найдена основа для правильного, исторически плодотворного развития отношений Украины и России. За годы, прошедшие после моего министерского служения (уже почти 13 лет) это убеждение не только не ослабело у меня, а наоборот, стало ещё тверже и определеннее. Здесь совсем не место выдвигать те или иные дополнительные мотивы и построения, с «помощью которых, как мне кажется, могут быть парализованы различные трудности в построении федеративной системы. Достаточно сказать, что только при ней можно серьезно говорить о таком срастании Украины и России, которое, обеспечивая для Украины свободу ее национально-культурного развития, в то же время укрепляло бы и углубляло бы связь Украины и России и содействовало тому оформлению и развитию русско-украинской близости, которое, в соответствии с тем, что уже дал нам XIX и XX век, вело бы к прочному и исторически ценному выражению и углублению двойственного (русско-украинского) национального сознания.

Глава II. Пути разрешения русско-украинской проблемы. Вопросы об Украинском Учредительном Собрании

В этой последней главе мне хотелось бы коснуться вопроса чисто практического, стоящего в глубокой связи с тем, что было сказано выше – и вместе с тем очень актуального по тому значению, какое оно имеет в современном украинском политическом сознании – вопроса об Украинском Учредительном Собрании, о его необходимости и возможности, о его целесообразности и его значении с различных точек зрения. Вопрос этот вовсе не надуман, наоборот, мы найдем его во всех украинских политических чаяниях. Для политической украинской интеллигенции, даже готовой идти на федеративную связь с Россией, быть может, готовой перейти к системе автономии, этот вопрос является conditio sine qua non. Украина, в лице своей политической интеллигенции, хочет непременно иметь свое Учредительное Собрание – отдавая ему в руки право решить судьбу Украины. Как бы ни склонялась украинская политическая мысль перед суровыми данными действительности, но она глубоко и повелительно чувствует, что не имеет права сказать ни «да», ни «нет» любому строю Украины – не получив голосования правильно избранных представителей Украины. Здесь не утопия «volonte generale», не миф о «vox populi», а просто неотвратимое сознание, что огромную, веками выдвинутую проблему Украины как целого не вправе решить никакие конгрессы политических партий. Сама Украина, в лице своих представителей, свободно и трезво должна решить свою судьбу – и перед волей народа должна будет склониться всякая ответственная политическая мысль. Можно, конечно, вовсе не спрашивать свободного мнения Украины, можно простым путем принуждения заставить ее принять тот или иной режим – это разумеется можно. Но тогда невозможно не только рассчитывать на «сближение» России и Украины, но даже на простое сотрудничество с украинской интеллигенцией. Ей, быть может, и придется подчиниться – но только для того, чтобы уйти в подполье и подготовлять восстание...

Необходимо считаться с этой политической психологией украинской интеллигенции. Насколько я ее понимаю, она совсем не есть «выдумка», игра или фанатическая одержимость – она уходит своими корнями очень глубоко в особое чувство, которым так богата украинская интеллигенция – чувство неразрывной связи с народом. Украинская интеллигенция не оторвана от своего народа, как это мы видим в российской интеллигенции, и ее близость к народу сделала невозможным и ненужным что-либо аналогичное российскому народничеству, – по той простой причине, что «народнической» украинская интеллигенция всегда была по самому существу своему, по особенностям своей социальной истории. Без народа, без его голоса политическая украинская интеллигенция – кроме политических шарлатанов – никогда не возьмется решать основной вопрос об Украине, об ее дальнейшем существовании. Обращение к народу – хотя бы и не в форме учредительного собрания – совершенно и категорически обязательно для нее. Хорошо ли это или плохо, но это так, – я утверждаю всю реальность и значительность этого тезиса со всей настойчивостью и серьезностью. Насколько я знаю психологию украинской интеллигенции, я категорически утверждаю свой тезис.

Но обращение к народу не может быть допущено в форме референдума, как это теперь – после Версальского мира – стало модным. Необходимо гласное обсуждение всех основных сторон в русско-украинском вопросе – и не только для того, чтобы дать «выговориться», но гораздо больше для того, чтобы дать диалектическую возможность найти решение, которое разумно и трезво взвесит все моменты в вопросе, учтет все различные течения. Всякий парламент, созванный для этой цели, неизбежно станет «учредительным собранием», ибо от его свободной воли будет зависеть утверждение или отклонение связи с Россией, формулирование той или иной системы, в которую эта связь будет приведена. Многих пугает или отталкивает самое слово «учредительное собрание», с которым у многих связана тяжелая ассоциация. Но что делать – иного способа узнать «волю народа» – если вообще хотеть ее узнавать, как только дать свободу парламенту высказаться по существу вопроса, т. е. усвоив ему учредительные функции, невозможно.

Но Учредительное Собрание должно предшествовать определению взаимных отношений Украины и России – а до тех пор какой же должен быть режим на Украине? Она должна оставаться самостоятельной? Но если так, то есть ли гарантия, что те власти, которые будут управлять Украиной, дадут свободу Учредительному Собранию выразить голос народа, что не будет обычного давления на избирателей? Жизнь не решит ли вопроса – или, по крайней мере, не заострит ли его раньше, чем Учредительное Собрание выразит волю украинского народа? Ведь если Украиной, по ходу событий, будет управлять общероссийская власть, то не будут ли украинцы заранее опорачивать и бойкотировать Учредительное Собрание, созванное под покровительством общероссийской власти? Ведь те или иные злоупотребления и ошибки, даже при самом искреннем желании центральной власти всегда возможны на местах? Не является ли поэтому идея учредительного собрания простой идиллической мечтой, неосуществимой в наше «военно-полевое время»?

Одновременно возникает вопрос: если предоставить Украинскому Учредительному Собранию решить вопрос о формах отношений к России, то почему это определение должно быть односторонним? Почему нужен голос одной Украины и не должен быть спрошен голос России? Ведь, если серьезно относиться к идее Украинского Учредительного Собрания, то надо быть готовым к тому, что это Учредительное Собрание объявит не федерацию и даже конфедерацию с Россией, а просто провозгласит Украину суверенным, независимым государством, которое с Россией вступит как с соседкой в такие же договорные отношения, как и с Польшей и Румынией и т. д. Возможность такого решения не только не исключена, а наоборот, довольно даже вероятна – как в виду прямых заявлений украинских партий, действующих ныне, так и потому, что идее «суверенной Украины» так «серьезно» сочувствует Германия, быть может, Чехия, быть может, Румыния и даже Англия и Франция. Как же русскому политическому сознанию идти на Учредительное Собрание, стоя перед возможностью отрыва Украины от России. Или, объявляя себя сторонником Украинского Учредительного Собрания, русские политические деятели должны заранее оговорить, что это Учредительное Собрание не может вотировать суверенности Украины? Конечно, такая оговорка означала бы превращение самого Учредительного Собрания в комедию: ведь весь же смысл его, даже с русской точки зрения, в свободном волеизъявлении. Нельзя же сказать так: мы не допустим никогда отрыва Украины от России, но даем свободу украинскому народу сказать свое слово лишь об форме его связи с Россией; в случае же, если Учредит. Собрание провозгласит отрыв от России, русские политические течения свободны от всяких обязательств и свободны стоять за те меры, какие они найдут необходимым для восстановления единства Украины и России? Говорить так значит угрожать войной в случае отрыва от России, т. е. не только не способствовать росту мирных и доброжелательных к России чувств на Украине, а наоборот, заострять и ухудшать положение. Вообще можно так формулировать смысл всех тех возражений, которые только что приведены: идея Учредительного Собрания таит в себе такие неразрешимые трудности, что выбраться из них едва ли будет возможно – и потому лучше отказаться совсем от идеи Украинского Учред. Собрания и помимо него искать способов соглашения с украинской политической интеллигенцией.

Это, конечно, очень легко сказать, но я лично думаю, что это просто нереальный проект. Найти соглашение с украинской политической интеллигенцией или думать ее игнорировать, рассчитывая на то, что народ не с ней – совершенно невозможно: тогда нужно тоже быть готовым к войне и следовать Вас. В. Шульгину с его упрощенной схемой управления Украиной в духе старых генерал-губернаторств. Я вообще готов сказать, что, возможность войны между Россией и Украиной – в форме ли обычной войны или в форме восстания (в случае если Украина силой событий окажется под эгидой общероссийской власти) – чрезвычайно велика. Я не склонен даже очень бояться ее, но при одном условии – если у русских политических партий будет все же готова и мирная программа для Украины – вплоть до Украинского Парламента с учредительными функциями. Это звучит парадоксально и противоречиво – я согласен, но попробую объясниться и выяснить, как я смотрю на пути осуществления той мирной программы русско-украинского сближения, поисками которой мы сейчас заняты.

Русское политическое сознание едва ли будет управлять событиями, из которых сложится – сразу или в несколько этапов – освобождение России от власти от большевизма. События эти будут определяться различными историческими силами, как внутрироссийского, так и международного характера. При этом возможны два варианта – что в ходе этих событий Украина окажется внутри общерусского целого (при попытках оторваться от нее) или же она оторвется от этого целого и тем вызовет у общерусской власти неизбежность войны за включение Украины в Россию. Весь этот период, конечно, не будет «парламентским» – хотя бы парламент и был налицо; по стилю своему он неизбежно будет военным, если угодно – диктаторским. К этому периоду не может относиться идея Украинского Учредит. Собрания, которое предполагает стабилизацию положения Украины внутри России (иначе ведь ни к чему и предлагать оторвавшейся Украине то, что она и без России сможет осуществить). Иными словами, включение Украины в состав России есть логическая предпосылка лозунга «Украинское Учредит. Собрание» – и потому, что этот лозунг вне этой предпосылки бессмысленен и пуст – и потому, что Россия не может и не должна терять Украину. Украина должна это знать – хотя бы это знание далось ей в итоге кровавой войны; «уступить» Украину кому-нибудь другому (а реальное независимое существование Украины вне России вообще невозможно) Россия не должна – и лозунг Учредит. Собрания, как я выдвигаю его, не имеет ничего общего с пресловутым принципом «самоопределения народностей». Вопрос о необходимости Украине быть в составе России имеет для России такой категорический и безусловный характер, что просто не может быть и речи о том, чтобы ждать от Учредит. Собрания, захочет ли оно, как Богдан Хмельницкий, соединиться с Россией или нет. Украина должна считаться с тем, что Россия ни за что никому не уступит Украину – как бы ни складывались исторические обстоятельства, какова ни была воля самой Украины. Даже против воли Украины она должна быть в составе России – и это должны твердо и раз навсегда понять украинские политики, если они хотят понимать реальную историческую обстановку. Это не каприз, не «Wille zur Macht» со стороны «Московии» – это суровая и глубокая необходимость, с которой должна считаться украинская политическая мысль. Россия не может быть без Украины – по политическим и экономическим причинам, для нее (России) это суровый императив ее истории, ее судьбы. Тут просто нет вопроса – и как бы ни возмущались этим украинские политические деятели, но перед неотвратимостью этого как раз и должна смириться трезвая и разумная украинская политическая мысль. Если Украине будет угодно воевать с Россией – пусть воюет, – но чего бы России ни стоила война с Украиной, она будет ее вести «до победного конца». Вопрос, который стоит на очереди, заключается поэтому не в том, быть или не быть Украине в составе России – вопроса здесь нет потому, что это пребывание Украины в составе России есть неотвратимая историческая необходимость; вопрос идет только о том, как ей быть в составе России. Самая неотвратимость пребывания Украины в составе России вовсе не предрешает формы ее вхождения – и со стороны России должно быть все сделано для того, чтобы в этом вопросе (т. е. вопросе о том, в какой форме должна Россия включать в себя Украину) была дана свобода «самоопределения» для украинского народа. Основной темой для Украинского Парламента с учредительными функциями был бы вопрос о выборе между федеративной системой или автономией – и хотя с точки зрения России выгоднее федеративная система, но она не должна быть навязываема Украине. Политическое сознание Украины должно иметь свободу осознать границы своего самоопределения; зная, что Россия не допустит отрыва от России, политическая мысль Украины должна иметь свободу в диалектическом изживании основных трудностей, связанных с проблемой русско-украинских отношений. Парламенту должна быть дана полная свобода в выявлении и «самостийнических» течений; весь смысл Учредительного Собрания (с русской точки зрения) заключается в том – не найдется ли в украинском политическом сознании достаточно трезвости и выдержки, чтобы понять, что отрыв от России невозможен, что он приведет к жестокой и ненужной борьбе. Ставка на трезвость и рассудительность означает желание со стороны России найти точку опоры в добровольном и трезвом подходе к русско-украинской проблеме, – ибо если этот подход может быть найден, может одержать верх в Учредительном Собрании – тогда откроется возможность не просто мирного, но и творческого соучастия в общей жизни. Русская политическая мысль в лозунге Учредительного Собрания обратилась бы к тем течениям украинским, которые сознают всю реальную историческую обстановку и освободились бы от напрасной и нереализуемой мечты о независимости, – ища в этих течениях отзвука на свой призыв к совместному строению России, как строилась она совместно в XVIII и XIX век.

Но не назовут ли украинские политики такой подход к ним насмешкой и издевательством? К чему говорить о свободе на Украине, раз заранее этой свободе не уделяется места? Если русские с своей стороны предрешают то, что Украине должно оставаться в составе России, не спрашивая об этом самой Украины – какой смысл выдвигать лозунг Учредительного Собрания? Уж если дело идет о насилии, следует ли говорить о свободе – иначе как издевательством не могут звучать такие речи... Я совершенно уверен, что в ответ на лозунг об Учредительном Собрании будут раздаваться такие именно речи со стороны украинских деятелей, весь вопрос в том – не послышатся ли и другие голоса? Если история принуждает Россию к тому, чтобы Украина оставалась в ее составе, если неотвратимая неизбежность этого диктует повелительно твердость и определенность в данном вопросе – то неужели этим исключается возможность братских отношений и братского сотрудничества, возможность призыва разделить ответственность за Россию? Если Украина уклонится от того, чтобы разделить эту ответственность и предпочтет пассивно принять, как акт насилия, то, что необходимо России, – это, конечно, ее воля, но это будет таким историческим безумием, таким безответственным, скажу резче – предательским актом со стороны политической интеллигенции в отношении к Украине, которого ей никогда не простит история. И долг России до последней возможности искать мирного, свободного соглашения (в пределах, диктуемых суровыми историческими условиями), – этого свободного соглашения и должно добиваться через Учредительное Собрание. Если Украинское Учредительное Собрание вотирует отрыв от России, это будет значить объявление войны России – иного смысла такой вотум не может иметь. Но, помня тяжкое положение украинской политической интеллигенции, Россия должна дать максимальные условия для того, чтобы украинская политическая мысль сама, свободно пришла к неотвратимости, к неизбежности пребывания в составе России и, похоронив нереальную и бесплодную мечту об украинской суверенности, перешла к подлинному вопросу, который перед ней стоит – к вопросу о форме связи с Россией. Пока не угасла надежда, что трезвость и ответственность за судьбы Украины победят романтику и мечтательность в украинском политическом сознании, до тех пор Россия должна мужественно и терпеливо ждать вотума Учредительного Собрания. Обращение к украинскому народу через созыв Украинского Парламента с учредительными функциями с предоставлением ему полной свободы в прениях есть обращение к его историческому инстинкту, есть доверие к его политическому реализму, есть призыв к мирному сотрудничеству и слиянию.

На этом я бросаю свое эскизное изложение тех выводов, к каким я пришел, размышляя о русско-украинской проблеме еще в бытность мою Министром Исповеданий. Мне кажется, что я тогда имел возможность понять украинскую стихию во всей ее глубине – и никогда у меня при этом не исчезала надежда на возможность разумного и свободного, достойного сговора России с Украиной. Я знал и знаю, что на обеих сторонах есть нетерпеливые политики, заменяющие мудрость страстностью, реализм – темпераментом, есть политики, для которых не существует в истории ее указаний, которые не хотят считаться с тем, чтобы устроить взаимные отношения так, чтобы не ронялось ни одной стороной ни достоинство, ни верность своей национальной стихии. Мы – говоря об обеих сторонах – обязаны, после трагических лет большевизма – искать мирного разрешения трудных вопросов, мы должны идти на всевозможные уступки, посколько они допускаются историческими условиями, мы должны искать сговора. Союз России и Украины неразрывен – и тщетно было бы [пытаться] разорвать его, но должно всемерно стремиться к тому, чтобы сознание этой «неотвратимости» не принижало и не угнетало более слабой стороны, а выступало лишь как объективная историческая необходимость. В лозунге «Учредительного Собрания» заключено уважение к свободе украинского политического сознания, хотя при этом вовсе не отменяется то, что диктуется историей – ибо не от воли русских политиков зависит изменить суровые итоги истории. На этом кончаю свою «программу», которую я вместил в мои записки лишь для того, чтобы до конца договорить то, что в намеках было высказано раньше.

Заключение

Мне остается сказать в заключение лишь несколько слов.

Большевизм вошел в историю России не только как разрушительная сила, но и как положительный фактор, ибо только при нем до конца обнажились те проблемы, от неразрешенности которых страдала русская жизнь. Я держусь взгляда, что таких нерешенных старой русской жизнью проблем было две – национальная и социальная; я думаю также, что до тех пор, пока не насытится жажда русской жизни в правильном решении этих двух задач, – не будет достигнуто равновесие в русской жизни. И если большевизм падет, как политическая система, но революционные процессы будут не «разрешены», и загнаны в подполье – желанной «органической» эпохи в России все равно не наступит. В украинской проблеме, близко стать к которой пришлось мне, войдя в состав гетманского правительства, перед нами с особой напряженностью встает именно национальная проблема будущей России – конечно, не во всем своем объеме, но во всей своей глубине. Россия без Украины быть не может, Украина России нужна так глубоко и так разнообразно, что от правильного, т. е. исторически плодотворного, несущего с собой мир и творчество решения, зависит и судьба России. Если Украина останется в России, но не найдет для себя мирного исхода, творческая сила Украины, Украина будет очагом заразы, источником длительных потрясений, могущих потрясти окончательно существование России. Русская политическая мысль должна сознать это со всей силой. Мне кажется, что та система культурного параллелизма, которую проводил Василенко в школьном деле, та система в церковной жизни, которую проводил я в своей области, – намечают путь такого разрешения вопроса, при котором может быть удовлетворена основная и главная потребность Украины – потребность творческого развития украинской культуры. Украина духовно еще не потеряна для России, еще не поздно духовно срастись России с Украиной – и тот факт, что украинское сознание в подавляющем проценте развивается обычно в тонах антирусских, еще не стал фатальным и непоправимым. Должны быть сделаны навстречу Украине те шаги, какие были сделаны нами в гетманский период, должна быть проявлена смелость и мудрость вплоть до созыва Украинского Учредительного Собрания с полной свободой суждений, но с категорически ясным заявлением, что Россия не может допустить отрыва от нее Украины.

Гетманский период в истории русско-украинских отношений не должен быть забыт. Не нужно его возвеличивать или разукрашивать, но должно быть изучено все то положительное, что было сделано или что было начато – для того, чтобы из этого можно было извлечь надлежащий урок для будущего. Значение же гетманского периода в том и заключается, что он счастливо сочетал в себе искреннюю и подлинную любовь к Украине, подлинное желание помочь ей подняться и окрепнуть – с глубоким сознанием неразрывной связи с Россией. О себе лично скажу, что считаю своей заслугой, которая исторически погасла благодаря тому, что произошло после меня, но которая в своем смысле остается неизменной – то, что пути украинской церковной жизни я направлял столько же на блага ее для Украины, сколько и для России.


Источник: Пять месяцев у власти [Воспоминания] / Под редакцией М. А. Колерова. М.: Издательский дом REGNUM, 2011. 648 с. (Серия «Исследования по истории русской мысли». Том 15). ISBN 987-5-91887-013-6

Комментарии для сайта Cackle