Глава VII

Слух о прибытии в Кесарию Императора Валента для низложения с кафедры св. Василия. Причины, заставлявшие кесарийскую паству верить в справедливость этого слуха. Способ действия ариан и царя-арианина, каким пользовались они при низложении православных Епископов, и обращение их паств в арианство. Меры, предпринятые св. Василием к отражению ариан и покровительствовавшего им – царя. Прибытие в Кесарию Модеста – первого царедворца с полномочием – или склонить св. Василия к принятию арианства, убеждениями и обещаниями, или – сослать в заточение, подвергнув предварительно разным мучениям. Разговор св. Bacилия с Модестом, в котором св. Василий своим мужеством и неустрашимостью, сумел внушить к себе уважение и своему врагу. Прибытие в Кесарию самого Императора, и его желание лично поговорить со св. Василием. Прибытие Императора в церковь, где совершал литургию св. Василий, и поражение его благолепием службы. Беседа царя со св. Василием, и вследствие оной благорасположение к нему царя. Снова покушение на изгнание св. Василия, вследствие настояния ариан. Внезапная болезнь царского сына и исцеление его по молитвам св. Bacилия. Опасная болезнь Модеста, и исцеление его по молитвам св. Василия. Всегда благосклонное расположение к нему, как царя, так и Модеста. Столкновение св. Василия с областным начальником – родственников Императрицы, принуждавшим одну знатную вдову выйти в замужество за подчиненного себе чиновника.

Неустрашимость св. Василия и любовь народная к нему, высказавшаяся по сему случаю. Разделение Кесарийской области в гражданском отношении на две части, за сим последовавшее разделение оной и в церковном отношении. Скорбь св. Василия, причиненная ему Епископом Тианским, вознамерившимся отделиться от св. Василия и образовать отдельную архиепископию. Глубокое смирение св. Василия и его любовь к миру, особенно высказавшаяся по сему случаю. Богадельня, устроенная св. Василием, в которой нашли для себя приют множество прокаженных, и страдавших другими болезнями, в которых никто доселе не хотел принимать никакого участия. Устройство больниц и в других местах Кесарийской епархии под управлением хорепископов. Недостаточность усердия людей богатых к поддержанию этих благодетельных учреждений. Произнесение св. Василием трех, особенно сильных по одушевлению и убедительности, бесед, в которых он раскрыл, как злоупотребления богатых людей своими богатствами, так и преступность их равнодушия к больным и нищим. Содержание этих бесед.

Св. Василий, отказавшись опровергать слишком явную клевету людей злонамеренных, которые под видом ревности о православной истине, только наносили ей тяжкий вред, готовился доказать на самом деле правоту своего вероучения и непоколебимую преданность вере отцов. Случай к этому не замедлил представиться. Валент, имевший за шесть лет пред сим неудачное покушение ввести в Кесарию Каппадийскую ересь Ария, по случаю похода своего в Сирию, решился непременно исполнить свое намерение. Мужественный Архипастырь кесарийской Церкви, посвятивший всю свою жизнь на служение Богу и Его святой Церкви, не мог страшиться никаких угроз со стороны врагов. Веруя словам Господа, что и врата адовы не одолеют ее, он убежден был, что не долго продолжится торжество врагов Церкви и сила Божия скоро поразит их. Но паства его, со всеми подчиненными ему пастырями, имела причины страшиться приближения нечестивого Императора. Известно уже было, что из всех почти окрестных Церквей, и больших и малых, изгнаны были православные епископы и сосланы в ссылку, а место их заняли арианские епископы; многие из низших членов православной паствы предаваемы были разного рода мучениям, а нередко лишаемы были жизни или предаваемы были сожжению. Но так как насильственные меры со стороны ариан, доставляя им внешнее преимущество не покоряли умов их лжеучению, а нередко сопровождались смутами и открытым восстанием народа, то арианe и все властители, покровительствовавшие их нечестию, употребляли сначала убеждения и льстивые обещания. Имея это в виду, св. Василий старался в разных городах поставлять епископами людей достойных по жизни и способных вести с еретиками богословскую борьбу, так чтобы они могли охранить свою православную паству от обольщения мнимою основательностью еретического учения. С этою-то целью св. Василий, имея в виду скорое прибытие в Кесарию Императора Валента, приглашал к себе своего друга, св. Григория, который в это время возведен уже был в сан пресвитера. К этому же времени относится и посвящение в Епископа Григория, брата Василиева. И прежде св. Василий приглашал своего брата к соучастию в трудах епископского служения. При начале своего вступления на apxиепископский престол, он между прочим писал ему: «тебе как брату… следовало бы в настоящее время позаботиться об ином; потому что вступил я в такую жизнь, которая, превышая мои силы, сокрушает тело и тяготит душу… по этой причине должен бы ты был теперь прийти ко мне и разделить со мною дела: ибо сказано: братия в нуждах полезни да будут (Притч. 14, 17). Теперь же, по вниманию к нуждам церковным, поставил его против воли его самого по соглашению с прочими Епископами, Епископом города Ниссы в каппадокийской области, находившегося в десяти милях от Кесарии, города незначительного, но сделавшегося известным потому только, что имел столь замечательного Епископа, каков был св. Григорий Нисский¹⁸⁶. Прежде сам св. Василий наставлял своего брата в предметах спора между еретиками и православными¹⁸⁷, теперь же хотел видеть его споборником православия против еретиков. И что св. Григорий Нисский мог быть ему помощником в этом деле это доказывают написанные им обширные сочинения о разных догматических предметах, свидетельствующие как о его глубоком знании св. Писания так и учения предшествовавших св. Отцов.

Святой Григорий Богослов замедлил немного своим прибытием в Кесарию, потому что услышал, что Император Валент имел намерение придти прежде в Haзианз, чтобы принудить этот город вместе с Епископом к принятию еретического учения ариан, а потом уже идти в Кесарию. Для этой цели злочестивый царь употреблял ласкательства, убеждения, угрозы и самое насилие. Для охранения чистоты веры православной и для отражения всех хитросплетенных возражений еретиков, предводительствуемых Императором, св. Григорий нашел нужным остаться на некоторое время в Назианзе. И его пребывание в Назианзе не осталось бесполезным. Восхваляя мужество своего отца, – говорит св. Григорий, – «ревностно восстал он против еретиков, когда, ополчившись на нас вместе с нечестивым царем и поработив почти уже всех, думали и нас совратить и приобщить к другим. И здесь оказал он нам немалую помощь, как сам, так может быть и через меня, которого он, как молодого пса не худой породы для упражнения в благочестии выводил против сих лютых зверей»¹⁸⁸.

Но как только Валент удалился из Назианза, св. Григорий поспешил на помощь к своему другу Василию. Вслед за ним прибыл в Кесарию и Валент с многочисленною свитою, сопровождаемый арианскими епископами, в полной надежде скоро победить и покорить себе св. Василия, а с ним вместе и всех епископов, находившихся в Каппадокийской области, склонить к принятию aрианского учения. «Опять пришел к нам, – говорит св. Григорий, – христоборный царь и утеснитель веры и чем с сильнейшим противником должен он был иметь дело, тем с вящщим пришел нечестием и с ополчением воспламененным более прежнего, подражая тому нечистому и лукавому духу, который оставив человека и скитавшись, возвращается к нему, чтобы как сказано в Евангелии (Лк. 11, 24–26), вселиться с большим числом духов. Его-то учеником делается царь, чтобы вместе и загладить первое свое поражение и присовокупить что-нибудь к прежним ухищрениям»¹⁸⁹. Но когда царь, обойдя прочие стороны, устремился с намерением поработить на cию незыблемую и неуязвимую матерь Церквей, на сию единственно еще остававшуюся животворную искру истины, тогда в первый раз почувствовал безуспешность своего замысла; ибо он был отражен как стрела, ударившаяся в твердыню и отскочил как порванная вервь. Такого встретил он предстоятеля Церкви! И к такому приразившись утесу, сокрушился»¹⁹⁰.

Действительно, св. Василий, поддерживаемый св. Григорием, высказал такую неустрашимость, такое величие и крепость духа, что ничто не могло ни устрашить его, ни поколебать его веры. Префект Модест, человек жестокий, властолюбивый, исполненный ненависти к православным и готовый на всякое преступление для исполнения воли царя, с единственною целью своею преступною угодливостью удержать за собою власть, прибыл в Кесарию несколько прежде Валента с полномочием от царя или убедить св. Василия к принятию арианского учения или принудить, в случай же его сопротивления – сослать в заточение. «К сему-то правителю, – говорит св. Григорий, – который скрежетал зубами на Церковь, принимал на себя львиный образ, рыкал как лев и для многих был неприступен, – вводится или лучше сказать, сам входит доблестный Василий, как призванный на празднество, а не на суд. Как пересказать мне достойным образом или дерзость правителя или благоразумное сопротивление ему Василия!

– Для чего тебе, сказал префект (назвав Василия по имени, ибо не удостоил назвать его Епископом), хочется с дерзостью противиться такому могуществу и одному из всех оставаться упорным?

– Доблестный муж возразил: в чем и какое мое высокомерие? не могу понять сего.

– В том, говорит первый, что не держишься одной веры с царем, когда все другие склонились и уступили. Не сего требует царь мой, отвечает Василий: не могу поклониться твари, будучи сам Божия тварь и имея повеление быть богом.

– Но что же мы по твоему мнению? спросил правитель. Или ничего не значим мы, повелевающее это? Почему не важно для тебя присоединиться к нам и быть с нами в общении?

– Вы правители, – отвечал Василий, – и не отрицаю, что правители знаменитые, однако же не выше Бога. И для меня важно быть в общении с вами (почему и не так? и вы Божия тварь); впрочем, не важнее, чем быть в общении со всяким другим из подвластных вам; потому что христианство определяется не внешним достоинством лиц, а верою.

– Тогда правитель пришел в волнение, сильнее воскипел гневом, встал со своего места и начал говорить с Василием суровее прежнего. Что же, сказал он, разве не боишься ты власти?

– Нет, что ни будет и чего ни потерплю. – Даже хотя бы потерпел одно из многого, что состоит в моей воле?

– Что же такое? объясни мне это.

– Отнятие имущества, изгнание, истязание, смерть.

– Если можешь, угрожай иным, а это ни мало нас не трогает.

– Как же это и почему? спросил правитель.

– Потому, – отвечает Василий, – что не подлежит описанию имуществ, кто ничего у себя не имеет; разве потребуешь от меня и этого волосяного рубища и немногих книг, в которых состоят все мои пожитки. Изгнания не знаю, потому что не связан никаким местом; и то, в котором живу теперь, не мое и всякое, куда меня ни кинут, будет мое. Лучше же сказать, везде Божие место, где ни буду я пресельником и пришельцем (Пс. 38, 13). А истязания что возьмут, когда нет у меня и тела, разве разумеешь первый удар, в котором одном ты и властен? Смерть же для меня благодетельна: она скорее препошлет к Богу, для Которого живу и тружусь, для Которого большею частью себя самого я уже умер и к Которому давно поспешаю.

– Правитель, изумленный сими словами, сказал: так и с такою свободою никто доселе не говаривал предо мною.

– Может быть, отвечал Василий, ты не встречался с Епископом: иначе, без сомнения имея дело о подобном предмете, услышал бы ты такие же слова. Ибо во всем ином, правитель, мы скромнее и смиреннее всякого, – это повелевает нам заповедь и не только перед таким могуществом, но даже перед кем бы то ни было, не поднимаем брови; а когда дело о Боге, и против Него дерзают восставать: тогда, презирая все, мы имеем в виду одного Бога. Огонь же, меч, дикие звери и терзающие плоть когти скорее будут для нас наслаждением, нежели произведут ужас. Сверх этого, оскорбляй, грози, делай все, что тебе угодно, пользуйся своею властью. Пусть слышит о сем царь, что ты не покоришь себе нас и не заставишь приложиться к нечестию, какими ужасами ни будешь угрожать¹⁹¹.

Когда св. Василий все кончил, Модест поняв, до какой степени неустрашима и неодолима твердость его, уже не с угрозами, а с некоторым уважением начал склонять его льстивыми словами. «Не почитай за маловажное, – говорил он Василию, – что великий Император хочет соединиться с твоею паствою. Согласись называться и его учителем и не противься его воле. Он хочет немногого, только чтобы исключено было из Символа слово: Единосущный. – Конечно, отвечал Василий, желание Императора вступить в общение с Церковью весьма важное дело, ибо важно спасение души; но допустить исключение из Символа хотя бы и одного слова или прибавить что-либо к нему, или даже переменить в нем порядок, никак не соглашусь¹⁹². – После сего, отпуская Василия, Модест советовал ему еще подумать о предложении. Но Василий отвечал: я и ныне и завтра таков же¹⁹³.

Отпустив св. Василия, Модест, волнуемый разнообразными чувствами и тяжелым чувством униженной гордости и чувством удивления к высоким доблестям христианского пастыря, предстал уже прибывшему тогда в Кесарию Императору и с полною откровенностью высказал ему результат первого покушения на св. Василия. «Мы побеждены, царь, – сказал не знавший доселе никаких преград своей необузданной воле царедворец, – настоятелем сей Церкви: это муж, который выше угроз, тверже доводов, сильнее убеждений. Надобно подвергнуть искушению других, не столько мужественных, а его или открытою силою должно принудить или и не ждать, чтобы уступил он угрозам¹⁹⁴». Такие слова высшего сановника, выражавшие похвалу святому Василию, как христианскому пастырю (и враг дивится доблестям противника) обезоружили Валента и он сожалел даже, что вступил с ним в борьбу. Но как железо, хотя и умягчается в огне, но все остается железом и возвращает свою крепость и грубость, когда выйдет из огня, так и Валент, хотя и поражен был сначала превосходными доблестями св. Василия, не хотел однако же, вступить с ним в общение, руководясь ложным стыдом показаться побежденным. Царедворцы гордые и самонадеянные, желая успокоить смущенного своего повелителя, испросили у него позволения вступить с Василием в богословский спор о предметах веры, надеясь посрамить его на этом поприще, и если возможно, отторгнуть от него его почитателей. И в этом деле они возлагали надежду на Демосфена, главного царского повара, который тщеславною болтливостью перед невежественными царедворцами о предметах веры успел себе снискать авторитет ученого богослова. Для прений назначен был день, в который в присутствии многих царедворцев и самого Модеста, начал делать возражения против православной веры этот тщеславный Демосфен. Св. Василий, спокойно выслушав его, в коротких словах ниспровергал все его возражения, так что самые царедворцы не могли не видеть несостоятельности их мнимого мудреца. Но поражение, претерпеваемое Демосфеном, только сильнее возбуждало его уязвленное самолюбие. Он горячился и, бросая слова без связи, сделал наконец грубую ошибку против грамматики. Св. Василий, усмехнувшись, сказал: наконец есть у нас и Демосфен неграмотный. Эти слова так озлобили его, что он начал изрыгать разные ругательства и грозил св. Василию убить своим поварским ножом. Но св. Василий спокойно отвечал ему: твое дело судить о кушаньях, а не об учении Божественном, для которого у тебя совсем нет ни смысла, ни вкуса¹⁹⁵. Так покушение могущественного властителя победить Кесарийского Apхиепископа вторично было ниспровергнуто! Тяжело и жалко было видеть, – говорит св. Григорий, – что повелитель многих народов, удостоенный великой славы, покоривший всех окрест себя державе нечестия, ниспровергнувший все преграды, оказался побежденным от единого мужа и единого города, сделался посмешищем, как сам примечал, не только для руководствующих им поборников безбожия, но и для всех людей»¹⁹⁶.

Нравственная сила св. Архипастыря, проявившая себя так осязательно, пробудила в Валенте желание поговорить с ним лично и для этого искал удобного случая. И случай к этому представился скоро. Настал праздник Богоявления Господня (в 372 году). Так как в Кесарии не было арианских храмов, поэтому Император со всею своею свитою отправился слушать литургию в православную церковь, где свершал служение св. Василий. «Когда вступил он внутрь храма и слух его как громом поражен был начавшимся псалмопением (так как в псалмопении участвовал весь народ); когда увидел он море народа, а в алтаре и близ оного не столько человеческое, сколько ангельское благолепие и впереди всех в прямом положении стоял Василий, каким в слове Божием описывается Самуил (1Цар. 7, 10), не восклоняющийся ни телом, ни взором, ни мыслию (как будто бы в храме не произошло ничего нового), но пригвожденный (скажу так) к Богу и престолу, а окружающее его стояли в каком-то страхе и благоговели; когда говорю, царь увидел все cиe и не находил примера, к которому бы мог применить видимое, тогда пришел он в изнеможение как человек и взор и душа его от изумления покрываются мраком и приходят в кружение. Но cиe не было еще приметным для многих. Когда же надобно было царю принести к божественной трапезе дары, приготовленные собственными его руками и по обычаю никто до них не касался (неизвестно было, примет ли их Василий), тогда обнаруживается его немощь. Он колеблется на ногах и если бы один из служителей алтаря, подав руку, не поддержал колеблющегося, то он мог бы упасть»¹⁹⁷. Но в это время царь не мог говорить со Святителем. Полагая, что смущение его не было замечено, царь решился в другой раз придти в церковь, чтобы показать свою готовность вступить в общение с православными христианами, а еще более для того, чтобы лично поговорить со святым Василием, чего давно желал. В это время св. Василий был в самом алтаре, который был отделен от прочих частей храма занавесами. Сюда-то вошел царь с сопровождавшими его чинами, где также находился и св. Григорий вместе с другими лицами. Святой Василий говорит царю с таким одушевлением, что, – говорит св. Григорий, – мы слышали тогда не человеческие, а Божии глаголы. И слова св. Василия так подействовали на Императора, что он решился прекратить гонения на православную Церковь и готов был дать свободу богослужения всем православным христианам.

Но как Фараону Бог попущал ожесточаться сердцем против Израильтян, несмотря на особые знамения покровительства Божия над ними, так Господь попустил ожесточаться сердцем против св. Василия и Валенту, чтобы проявлением особого покровительства ему заявить потомству, что злые гибнут не от недостатка попечительности Божией о их вразумлении, но от их собственного упорства во зле. Не прошло еще нескольких дней, как Валент удивлялся доблестям православного Архипастыря Кесарийской Церкви и с умилением слушал его облагодатствованное слово: но вот придворные льстецы, дышавшие злобою против святого Василия, успели снова пробудить царскую гордость и убедить его в необходимости изгнания св. Василия из города, чтобы и другие по примеру его, не вздумали сопротивляться царской власти и не возвратились бы от нечестия, которому уже покорены, к истинному благочестию. К великому утешению арианских епископов и всех нечестивых царедворцев, царь принял их злой совет и бумага об изгнании и заточении Святителя Христова подписана. Для избежания только возмущения народного, привести в исполнение приговор положено ночью, перед рассветом другого дня. Враги торжествовали, а православные все и особенно друзья св. Василия, были в чрезвычайном унынии, так как ни откуда нельзя было ожидать помощи. Наступила ночь, повозка для отъезда была готова, друзья окружали св. Василия, с трепетом ожидая минуты, долженствующей их разлучить, может быть, навсегда с светильником православия не только для Кесарийской, но и для всей Восточной Церкви. Св. Василий, приказав взять слуге только записную книжку, спокойно ожидал повеления двинуться в тернистый путь, который долженствовал его привести к вечной славе на небеси. Сознавая хорошо, что действительным злом на земле должно считать только грех, лишающий нас общения с Богом – источником всякого блаженства, он старался успокоить своих унылых друзей представлением того, что внешние злострадания должно считать не несчастьем в жизни, но проявлением особенной благодати Божией, по которой Господь своим верным ученикам в злостраданиях представляет только случай заявить Ему свою неизменную любовь и преданность. Но сетующие друзья, зная его непоколебимую преданность Промыслу Божественному и его всегдашнюю готовность пожертвовать для славы Божией и блага Церкви своею жизнью, как он уже и пожертвовал своим здоровьем и спокойствием, были больше озабочены будущею судьбою Церкви, которой столпом и утверждением был доселе св. Василий. Но св. Василию, для рассеяния тревожных опасений сетующих, достаточно было указать на то, что глава церкви есть Сам Христос, животворный источник спасительной благодати и что во внешних орудиях своей попечительности о Церкви Он никогда не может иметь недостатка. Если же Господу угодно будет сохранить и его для сетующей Церкви, то Он силен и это сделать, и подобно Исааку возвращенному Аврааму уже с жертвенника, удержать и его на месте прежнего служения.

Но вот, явился и посланный от царя, впрочем православный христианин и питавший в душе к Василию искреннее расположение. Сердца сетующих друзей Василия немного успокоились. Если и не отменено определение царя, думали они, то по крайней мере, исполнено будет без особенных жестокостей. Но посланный возвестил св. Василию то, чего никто и ожидать не мог, что хотя и согласно было с верою Святителя. Все услышали, что шестилетний сын царя Галат, при наступлении ночи внезапно заболел.

Врачи, к которым обращались за помощью, признали состояние больного безнадежными. Просили молитв apианских епископов, но и их молитвы оказались также бессильными. Царь и царица в отчаянии. Но так как царица видела сон, в котором ей объяснено было, что болезнь отрока постигла за оскорбление, нанесенное Кесарийскому Святителю, потому и выразила желание, чтобы св. Василий пришел к царю и помолился об исцелении отрока. Св. Василий с поспешностью пошел к царю-еретику, чтобы показать ему, что истинные ученики Христа не помнят зла, но по примеру Отца небесного, который солнце свое сияет на благие и злые, готовы делать добро всем, кто имеет нужду в оном. С первым появлением св. Василия во дворце отрок почувствовал некоторое облегчение. Это ободрило надежду царя и укрепило веру его в молитвы православного Святителя. Но св. Василий обещал царю полное выздоровление отрока в таком только случае, если он отдаст его крестить православному священнику и будет воспитывать в православной вере. Так как у Валента один был сын, поэтому он без размышления согласился на все условия, лишь бы только сын был жив. Чудодейственная молитва вознесена была к Богу Жизнодавцу святым Василием и отрок выздоровел. Царь, исполненный радости, в награду св. Василию дал значительные средства на поддержку больницы, которой основание уже положено было попечительным о бедных Святителем¹⁹⁸. Но Валент не сдержал своего обещания, отдал сына крестить арианскому епископу и сын вскоре затем, умер.

В скором времени после сего, – говорит св. Григорий, – «случилось тоже и с областным начальником (Модестом), который грозил еще недавно св. Василию истязаниями и самою смертью. Постигшая болезнь и его подклоняет под руку святого. Для благоразумных наказание действительно бывает уроком для них злострадание нередко лучше благоденствия. Правитель страдал, плакал, жаловался, посылал к Василию, умолял его, взывал к нему: ты удовлетворен, подай спасение! И он получил просимое, как сам сознавался и уверял многих, не знавших о сем, потому что не переставал удивляться делам Васильевым и пересказывать о них»¹⁹⁹. «С сего времени префект имел глубокое уважение к св. Василию и св. Василий, пользуясь его расположением при его содействии многим сделал добро. Так он просил Модеста об освобождении священнослужителей от обложения податью, которую, по новому узаконению, предполагалось с них взимать». Освященных Богу нашему, пресвитеров и диаконов, – писал св. Василий Модесту, – старая перепись не обложила податями. Но те, которые производят перепись ныне, поскольку не получили предписания от твоей высокой власти и их внесли в перепись, за исключением разве некоторых, по самым летам своим имеющим право на освобождение. Посему просим оставить нам этот памятник своего благодеяния, чтобы на все предбудущее время сохранилась у нас добрая о тебе память и по древнему закону обложения податями уступить нам священнослужителей… Это и твоему высокопородию соблюдет бессмертную славу добрых дел и царскому дому приуготовит многих молитвенников…²⁰⁰. Получив просимое для священнослужителей, просил его о подобной милости и для жителей горы Товра²⁰¹. Просил также его о снисхождении к одному из его друзей, которому, по навету неблагонамеренных людей, предстояла нужда предстать к нему на суд. Ходатайствовал также пред ним и о многих других лицах²⁰².

При первом объяснении с Модестом св. Василий заявил ему, что он готов смириться и преклонить главу пред всяким, кто не восстает на чтимого им Бога. Это подтверждается отчасти и приведенными письмами, в которых св. Василий в почтительных выражениях высказывает к нему покорность, как облеченному законною властью. Но когда нужно было защищать невинно угнетаемых и преследуемых высокими особами, тогда он во всей полноте проявлял свое величие и неустрашимость духа и не боялся показать высоким особам низость их действий. В городе была одна знатная вдова, недавно лишившаяся мужа. С удивительною красотою она обладала и прекрасною душою и потому никому уже более не хотела принадлежать, но решилась посвятить себя на служение Богу в какой-либо обители инокинь. Но товарищ наместника Понтийской области, уязвленный страстью к ней, неотступно преследовал ее, употреблял все усилия, чтобы хотя насильственно принудить вступить ее с ним в брак. Но она, не находя ни в ком защиты от его преследований, прибегла к покровительству святого и мужественного Кесарийского Apхиепископа. Св. Василия принял в ней участие, дал слово защищать ее от всех преследователей и в тоже время тайно препроводил ее в монастырь своей сестры Макрины. Страстный поклонник чужой красоты обратился за помощью к наместнику. Наместник, гордясь своим родством с Императорским домом, так как был дядею Императрицы, обещал исполнить его желание. И вслед за сим послал к св. Василию с требованием, чтобы он немедленно выдал известную женщину. Но святой Угодник Божий отказался исполнить желание угодника и раба низких страстей. Гордый правитель области, привыкши встречать от всех льстивую угодливость, отказ св. Василия счел для себя величайшим оскорблением и потому решился отомстить Святителю. И чтобы осрамить его перед народом и показать, что он защищает молодую женщину, не как добрый пастырь овцу, преследуемую хищным волком, а как раб собственной страсти, приказал подведомственным себе чиновникам обыскать спальню Архиепископа. Но этим месть его не кончилась. Наместник потребовал св. Василия к себе на суд. «Посмотри, – говорит св. Григорий, – на новую борьбу подвижника и гонителя. Один приказывал Василию совлечь с себя верхнее рубище. Другой говорит: если хочешь, сниму перед тобою и хитон. Один грозил побоями бесплотному, другой преклонял уже выю. Один грозил строгать когтями, другой отвечает: окажешь мне услугу такими терзаниями, уврачуешь мою печень, которая, как видишь, много беспокоит меня. Так они препирались между собою. Но город, как скоро узнал о несчастии и общей для всех опасности (такое оскорбление почитал всякий опасностью для себя), весь приходит в волнение и воспламеняется; как рой пчел, встревоженный дымом, друг от друга возбуждаются и приходят в смятение все сословия, все возрасты, а более всех оружейники и царские ткачи, которые в подобных обстоятельствах, но причине свободы, какою пользуются, бывают раздражительнее и действуют смелее. Все для каждого стало оружием, случилось ли что под руками по ремеслу или встретилось что другое: пламенники в руках, у кого занесенные камни, у кого поднятые палки; у всех одно направление, один голос и общая ревность. Гнев – страшный воин и военачальник. При таком воспламенении умов и женщины не остались безоружными (у них ткацкие берда служили вместо копий), и одушевляемые ревностью перестали уже быть женщинами, напротив того самонадеянность превратила их в мужчин. Коротко сказать: думали, что расторгнув на части правителя, разделят между собою благочестие. И тот у них был благочестивее, кто первый бы наложил руки на умыслившего такую дерзость против Василия. Что же строгий и дерзкий судия? – Стал жалким, бедным, самым смиренным просителем: но явился сей без крови мученик, без ран венценосец и удержав силою народ, обуздываемый уважением, спас своего просителя и оскорбителя»²⁰³.

«С сего времени, – говорит св. Григорий, – брань от мира прекратилась и возымела от Бога правый конец, достойный веры Василия»²⁰⁴. Но скорби св. Василия не прекратились; итак как св. Василий со св. Григорием тесно были связаны между собою взаимною любовью как душа с телом то скорбь, вновь испытанная св. Василием, не менее болезненно отразилась и на св. Григории. Поводом к этой скорби послужило повеление о разделении Кесарийской области в гражданском управлении на две части. Кесария осталась главным городом одной половины Кесарийской области, а главным городом второй половины назначен был город Tиана. Это новое распоряжение было большим бедствием и для самого города Кесарии. Высшие правительственные учреждения и учебные заведения были переведены в другой уже город; с этим вместе город по необходимости должен был постепенно погружаться во мрак невежества, беспорядки в городе увеличивались, город беднел, освещение улиц в ночное время прекратилось, вследствие чего не только благосостояние жителей, но и самая жизнь их подвергались опасности от людей злонравных, пользующихся отсутствием света и бдительного надзора властей. Жители пришли в уныние и не находя в себе сил отвратить постигшее их бедствие, прибегли за помощью к своему попечительному Apхиепископу. Он действительно принял живое участие в их скорби и писал к своим влиятельным друзьям²⁰⁵, но его ходатайство не имело большого успеха. Изменение первого распоряжения последовало только в том, что вместо города Поданда, находившегося в невыгодной для здоровья местности, главным городом второй половины Каппадокийской области назначен был город Tиана.

Но это новое распоряжение принесло св. Василию еще более скорби и неудобств в церковном отношении. Властолюбивый епископ города Тианы, Аноим, пользуясь разделением Кесарийской области в гражданском отношении, вознамерился отделиться от святого Василия и образовать отдельную архиепископию. С этою целью стал привлекать на свою сторону провинциальных епископов, чего не трудно было ему достигнуть. Многие епископы питали чувство нерасположения к святому Василию, отчасти потому, что он избран был вопреки желанию многих из них, отчасти по недостатку сочувствия к его строго-православному духу, а отчасти из зависти к его личным высоким достоинствам, которыми он столько превосходил их, что они казались стоявшими как бы в тени. Вследствие сего произошло в Церкви расстройство и беспорядки и мир Церкви был нарушен. Св. Василий, ограждая права и интересы своей архиепископии, продолжал употреблять усилия к сохранению своей Церкви в целости. Но властолюбие Аноима простерлось до того, что он насильно стал отторгать от Кесарийской Церкви разные доходные статьи; тех хорепископов, которые оставались верными святому Василию, низвергал и заменял их другими лицами, преданными ему; некоторые из церквей отнимал вооруженною силою. Находя такое положение дел вредным для блага Церкви, св. Василий решился отказаться от другой половины Каппадокийской области и обратить все внимание на остававшиеся в его распоряжении церкви. Чтобы возвысить внутреннее благосостояние паствы, а вместе, сколько возможно, охранить достоинство своей aрхиепископии, он нашел нужным в большей части городов, оставшихся в Кесарийской собственно области, поставить новых епископов, так что и теперь имел у себя до пятидесяти подчиненных ему хорепископов.

На границе Кесарийской архиепископии и вновь образовавшейся apхиепископии Tианы находился незначительный городок Сасимы. Св. Василий признавал своего друга св. Григория способным и достойным быть правителем даже вселенской Церкви. Но так как это невозможно, то св. Василий сначала хотел сделать его епископом незначительного городка Сасимы, чтобы он не сам заимствовал уважение от занимаемого им места, но доставлял своим личным достоинством уважение незначительному месту. Ибо в подлинном смысле велик тот, кто не только достаточен для великих дел, но силою своею и малое делает великим²⁰⁶. Св. Григорий, предпочитая долю смиренного инока, сначала не решался принять на себя высокое звание епископа, но потом, для выражения покорности воле своего Apхиепископа и желанию своего престарелого родителя, подклонился под их святительские руки. Но ему, впрочем, не случилось даже и однажды быть в Сасимах, так как Аноим противопоставил его вступлению в город вооруженную силу; и потому он и при жизни отца и по смерти его управлял Назианскою церковью, пока не призван был Промыслом Божественным к высшему служению Константинопольской Церкви. Как душа святого Василия жаждала мира церковного и какою глубиною смирения обладал он, это показывает его письмо к советодательному собранию в Tиане, которому предоставлял решить спор между им и Аноимом относительно распределения границ двух архиепископий – Кесарийской и Tианской.

«Открывающий глубины и объявляющий советы сердечные (1Кор. 4–5) Господь дал и смиренным разумение ухищрений, как думают иные, неудоборазумеваемых. Поэтому ничто для меня не тайно и не сокрыто все, что ни сделано. Но впрочем, я не вижу и не слышу ничего другого, кроме одного – мира Божия и того, что ведет к нему. Хотя другие и сильны, и велики, и сами в себе уверены, но я ничего не значу, ничего не стою, почему никогда не возьму на себя столько, чтобы почесть себя имеющим довольно сил одному и самому собой преодолеть трудность дел, но твердо знаю, что гораздо более имею нужды во вспомоществовании каждого из братии, нежели сколько одна рука нуждается в пособии другой, потому что и самым устройством тела нашего Господь научил нас необходимости общения. Ибо когда рассматриваю эти самые члены свои и вижу, что ни один не достаточен сам по себе для действования, тогда могу ли подумать, что я сам по себе достаточен для отправления дел житейских? Нога не ходила бы твердо, если бы вместе с нею не подпирала бы тело другая; глаз не видел бы правильно, если бы не имел себе сообщником другого и не согласно с ним устремлялся на видимые предметы. Вернее слух, который принимает звуки обоими путями; крепче схватываешь вещь при взаимном общении перстов. И одним слово – не вижу, чтобы какое естественное и свободное действие совершалось без единодушия тех, которые принадлежат к тому же роду; потому что и самая молитва, когда нет согласия в молящихся, бывает гораздо бессильнее самой себя и Господь обещал быть посреди двоих или троих, призывающих Его в единодушии. (Мф. 18, 20). Но и самое домостроительство принял на себя Господь, чтобы умиротворить кровию креста Своего, аще ли земная, аще ли небесная (Кол. 1, 20). А по всему этому желаю в мире пребывать остальные дни свои; прошу, чтобы с миром было успение мое. Поэтому решился я для мира не избегать какого бы то ни было труда, не отказываться говорить и делать что-либо унизительное, не брать в расчет дальность пути, не бояться каких-либо других беспокойств, только бы сподобиться наград, обещанных миротворцам. Если кто следует моему в этом руководству, то cиe всего лучше и составляет конец моих желаний. А если кто повлечет в противоположную сторону, то и в этом случае не отступлю от своего решения. Но в день воздаяния всякий сам узнает плоды своего делания»²⁰⁷.

Попечение о бедных, призрение беспомощных, больных было предметом заботливости св. Василия еще до его пресвитерства. Но когда он возведен был на степень Apхиепископа, то устроив по возможности мирные отношения к внешним властям и к епископам, устремил преимущественное внимание на устройство прочного и покойного приюта для больных и бесприютных бедняков, а также странноприимный дом для странников. К устройству такого приюта особенно располагали его пораженные проказою, от общения с которыми отказывались не только чужие, но и самые близкие родные. Это обширное здание устроено было в предместии города Кесарии. Здесь была устроена великолепная церковь, помещение для Apхиепископа, для временного пребывания высших гражданских начальников, посещавших Кесарию. В больнице устроены были особые отделения для разных больных, для врачей, для принявших на себя попечение о больных. В богадельне также устроены были разные и удобные помещения для множества бесприютных нищих и увечных. Так как для всех живущих в этих богоугодных заведениях требовалась одежда, разнообразная пища и многое другое, потребное для столь обширного хозяйства: то для удовлетворения всем этим нуждам устроены были свои разные мастерские и ремесленные заведения. Все в совокупности эти постройки были так обширны, что представлялись другим обширным и великолепно украшенным городом. И эти благодетельные учреждения св. Василия не телесное только успокоение приносили нуждавшимся в оных и не находившим успокоения вне этих зданий, но и душевную пользу. Больным внушаемо было терпение страданий телесных ради Господа, без воли которого ничего не происходит в нашей жизни, в наслаждавшихся телесным упокоением старались пробудить чувство благодарности к Богу за Его милосердное попечение о них. Тем, которые заботились заслужить ceбе блаженство на небе делами милосердия, представлялся удобный случай достигнуть этой цели или посильными приношениями в пользу больных и увечных из своего достояния или самым служением им.

«Отойди несколько от города, посмотри на новый город, – говорит св. Григорий, – указывая на странноприимный дом, построенный св. Василием близ Кесарии, – на cиe хранилище благочестия, на cию общую сокровищевлагательницу избыточествующих, в которую по увещаниям Василия, вносятся не только избытки богатого, но даже и последние достояния и здесь ни моли до себя не допускают, ни татей не радуют, но спасаются и от нападений зависти и от разрушительного времени. Здесь учится любомудрию болезнь, ублажается несчастье, испытывается сострадательность». Упомянув далее о разных знаменитых древних постройках царей, удивляющих собою любопытных, продолжает: «для меня гораздо удивительнее сей краткий путь ко спасению, cиe самое удобное восхождение к небу. Теперь нет уже перед нашими взорами тяжкого и жалкого зрелища; не лежат перед нами люди еще до смерти умершие и омертвевшие большею частью своих телесных членов, гонимые из городов, из домов, с торжищ, от вод, от людей наиболее им любезных, узнаваемых только по именам, а не по телесным чертам. Их не кладут товарищи и домашние при местах народных собраний и сходбищ, чтобы возбуждали своею болезнью не столько жалость, сколько отвращение, слагая жалобные песни, если у кого остается еще голос… Василий преимущественно перед всеми убеждал, чтобы мы, как люди, не презирали людей, бесчеловечием к страждущим не бесчестили Христа – единую всех Главу, но через бедствия других благоустрояли собственное свое спасение и имея нужду в милосердии, свое милосердие давали в заим Богу. Посему, этот благородный, рожденный от благородных и сияющий славою муж, не гнушался и лобзанием уст чтить болезнь, обнимал недужных как братьев… чтобы научить своим любомудрием – не оставлять без услуг страждущие тела. Это было и многовещее, и безмолвное увещание»²⁰⁸. Но так как, несмотря на чрезвычайную обширность этого здания, не могли в нем вмещаться все больные и увечные всей области, то по предложению св. Василия учреждены были богадельни хорепископами в разных местах его архиепископии²⁰⁹. Заведение, учрежденное св. Василием, долго и по смерти его процветало и в память своего основателя названо было Василиадою²¹⁰.

Когда предпринято было св. Василием устройство этого благодетельного заведения, тогда богатые люди охотно помогали ему в этом богатыми пожертвованиями от себя. Но когда ощутилась необходимость в постоянном продолжении этих пожертвований и на будущее время, чтобы возведенные обширные здания не оставались бесплодными для тех, для которых они предназначались, тогда капиталисты и вообще люди обладавшие богатыми средствами к жизни, заботясь более об удовлетворении своих прихотей и дурных привычек или, по ложному пониманию о значении для земной жизни богатства, прелагая излишнюю заботу об увеличении своих капиталов, отказывались от дальнейших пожертвований, по крайней мере в таком количестве, какое потребно было для удовлетворения всех нужд собранных страдальцев. Поэтому для возбуждения в них чувства милосердия к нищей братии потребовалось живое и сильное слово. Святой Василий, понимая силу и убедительность красноречия своего друга, св. Григория, пригласил его к себе с целью при его содействии расположить богатых в пользу бедных. И св. Григорий действительно не замедлил прибыть к нему и в церкви, находившейся при богадельне, произнес слово: о любви к бедным. В этом слове, чтобы расположить слушателей к снисканию одного из главных совершенств христианина – нищелюбия, он не упустил из внимания ничего, что могут сказать в похвалу благотворительности разум, совесть и слово Божие.

Боговдохновенный Псалмопевец говорит: уклонися от зла и сотвори благо (Псал. 33, 15). Руководясь этим порядком в устройстве благоугодной Богу жизни, св. Василий, чтобы расположить свою паству к спасительной для души благотворительности больным и увечным, призренным в его богадельне, нашел нужным прежде отвратить ее от дурных привычек и наклонностей, которые принося только пагубу душе, требуют однако же для удовлетворения своего больших издержек. Потом уже обратил внимание на страсть обогащения, которая делая увлеченных ею бессмысленными рабами своей страсти с забвением о высоком назначении своей души, доводит и их сердце до совершенной бесчувственности и презрительной невнимательности к тяжким страданиям несчастных своих братий о Христе.

По прошествии великого поста, на Святой неделе, когда особенно следовало бы выказать духовную радость о воскресении Господа нашего Иисуса Христа и принести плоды, долженствовавшие показать, что небесполезно для душ прошла Святая Четыредесятница, многие, как-бы вырвавшись из оков, с неистовым стремлением предавались пьянству и неизбежно всегда связанному с ним распутству. В праздник Светлой недели, таким образом, храмы Божии посещались только истинно благочестивыми христианами и потому св. Василий молчал, чтобы не оскорблять их слуха, без пользы для виновных представлением безобразной картины ослепления ума невоздержных и развращения их воли. Но когда кончились празднества, он нашел нужным представить на суд всех безобразие пировавших.

В начале своей беседы: на упивающихся, – св. Василий говорит: – «вчерашние зрелища побуждают меня к слову, но опять и удерживает мое стремление, притупляет мое усердие бесполезность прежних трудов. И земледелец, когда не взошли у него первые семена, не с таким радением начинает сеять на тех же пашнях в другой раз. Если после стольких увещаний, которые неопустительно делал я, вразумляя вас в предшествовавшее время и которых не прекращал в течение этих семи недель поста, возвещая вам Евангелие благодати Божией, – не было пользы, то с какими надеждами буду говорить ныне?».

«О, сколько ночей напрасно проводили вы в бдении. Сколько дней напрасно собирались вы сюда! И, о если бы еще напрасно! Ибо, кто преуспев в добрых делах, снова возвратился потом к прежнему обычаю, тот не только потерял награду понесенных трудов, но даже достоин тягчайшего осуждения, потому что, вкусив доброго Божия глагола и удостоившись ведения таин, все это утратил, уловленный кратковременным удовольствием. Ибо сказано: малый достоин милости: сильный же сильне истязани будут (Прем. 6, 6). Один вечер, одно приражение врага разрушили и в ничто обратили весь этот труд».

«Поэтому, какому быть теперь усердию к делу? «И я бы умолк (знайте это), если бы не устрашал меня пример Иеремии, который когда не хотел говорить непокорному народу, испытал на себе им самим описанное, а именно, что был у него огнь во внутренности и расслабел он отвсюду и не мог носити (Иер. 20, 9)».

«Невоздержные жены, забыв страх Божий, презрев вечный огонь, в тот самый день, когда ради воспоминаемого воскресения надлежало им сидеть в домах и иметь в мысли оный день, в который отверзутся небеса, явится же нам с небес Судия и трубы Божии, и воскреceние мертвых, и праведный суд, и воздаяние каждому по делам его, – вместо того, чтобы о сем вести беседу, очищать сердца свои от лукавых помышлений, стирать слезами прежние грехи и уготовляться к сретению Христа в великий день Его явления, – сринув с себя иго служения Христова, сбросив с себя покровы благоприличия, презрев Бога, презрев Ангелов Его, бесстыдно выставляя себя на показ всякому мужескому взору, распустив волосы, влача за собою одежды и вместе играя ногами, с наглым взором, с разливающимся смехом неистово предаваясь пляске, привлекая к себе всю похотливостъ молодых людей, составив лики за городом при гробах мучеников, освященные места сии соделали местом собственного своего позора, осквернили воздух любодейными песнями, осквернили землю, нечистыми ногами попирая ее вo время пляски; себя самих выставив, как зрелище, толпе юношей, став подлинно бесстыдными, совершенно иступленными, не оставив же и возможности превзойти их в неистовстве».

«Как умолчу об этом? Как и оплачу, сколько должно? Вино было у нас причиною погибели сих душ, – вино, по дару Божию данное целомудренным к облегчению в немощи, но соделавшееся ныне для невоздержных оружием невоздержания. Пьянство, – этот добровольно накликаемый бес, – через сластолюбие вторгающийся в душу, пьянство – матерь порока, противление добродетели, делает мужественного робким, целомудренного похотливым, не знает правды, отнимает благоразумие. Как вода враждебна огню, так неумеренность в вине угашает рассудок. Поэтому медлил я несколько говорить против пьянства, не потому что это зло мало и может быть оставлено без внимания, но потому что никакой пользы не принесло бы слово. Если пьяный не владеет умом и омрачен, то делающий ему выговор напрасно тратит слова для не слушающего. Поэтому кому же стал бы я говорить, если имеющий нужду в увещании не слышит того, что говорят, а целомудренный и трезвый чист от этой страсти и ему не нужна помощь слова?

За сим св. Василий представляет ужасную картину опьяневшего человека. Он делается бессмысленным как животное, в словах нет связи, дерзок и неистов в гневе, как зверь, в стремлении к удовлетворению гнусных плотских страстей бывает неудержимее всякого животного, голова на плечах не держится, руками размахивает как кукла, ноги отказываются служить и он полумертвый валяется в грязи, едва показывая признаки жизни и в таком состоянии уже не уподобляется скотам несмысленным, а становится уже ниже и их. В конце этой печальной картины св. Василий говорит: «упивающееся достойны плача, потому что пьяницы царствия Божия не наследят (1Кор. 6, 10)».

«Люди образованные и гордящиеся своим высоким званием и состоянием, может быть скажут: это пороки грубой и невежественной толпы народной, и все сказанное к нам – де не относится. Но посмотрим, на сколько выше вы стоите грубой и невежественной толпы, когда предаетесь влечению тех же страстей. Св. Василий не обленился описать и ваши наслаждения в том же роде. «Едва начинает день, – говорит он, – украшают места своих пиршеств испещренными коврами и цветными завесами, выказывают рачительность и тщательность в приготовлении сосудов для пития, расставляют сосуды прохлаждающие, чаши и фиалы как бы на показ и для зрелища; как будто разнообpaзиe сосудов может утаить от них пресыщение, а обмен и передача чаш – доставить достаточное промедление во время пития. Бывают же при этом какие-то князья вечеринок, главные виночерпии и учредители пира, в беспорядке придуман порядок и в неблагочинном деле – устройство, чтобы, как мирским властям придают важность оруженосцы, так и пьянство, подобно царице, окружалось служителями и избытком усердия закрывался позор его. Сверх того венки и цветы, благовонные масти и курения и тысячи придуманных посторонних увеселений доставляют большее развлечение гибнущим. Потом с продолжением пиршества начинаются вызовы, кто больше выпьет, состязания и подвиги между домогающимися чести превзойти друг друга в пьянстве. И законодателем этих подвигов у них диавол, а наградою за победу грех. Ибо кто больше вливает в себя цельного вина, тот получает от других победные венки. Подлинно слава в студе их (Флп. 3, 19). Состязуются друг с другом и сами себе отмщают. Какое слово может следить за гнусностию происходящего? Все исполнено неразумия, все полно смятения! Побежденные упиваются, упиваются и победители, а прислужники смеются; руки отказались служить, уста не принимают, чрево расторгается, но зло непрестает. Бедное тело, лишившись естественной силы, расслабело не выдерживая насилия неумеренности».

«Жалкое зрелище для очей христианских! Того, кто цветет возрастом, полон телесных сил, отличен в воинских списках, того лежащего переносят домой, он не может стоять прямо и идти на своих ногах. Кто должен быть страшен врагам, тот делается поводом к смеху детям на торжище. Он низложен без меча, убит без врагов. Человек вооруженный в самом цвете лет стал добычею вина, готов потерпеть от врагов, что им угодно. Пьянство – утрата рассудка, истощение сил, безвременная старость, кратковременная смерть. Упившиеся – что иное, как не языческие идолы? Очи имут и не видят: уши имут и не слышат (Пс. 113, 13–14); руки расслабели, ноги обмерли. Кто зло умыслил это? Кто виновник сих зол? Кто растворил нам этот яд неистовства? Человек! из пиршества сделал ты битву. Выкидываешь юношей, выводимых под руки, как бы раненых с поля сражения, цвет юности умертвив вином. Зовешь к себе как друг на ужин, а выкидываешь от себя замертво, угасив в нем жизнь вином».

«Когда, по мнению других, пресыщены вином, тогда начинают пить и пьют подобно скотам, как бы из явившегося вдруг источника, в котором открылось столько же ключей, сколько возлежащих. Ибо в продолжении пиршества входит к ним юноша, мужественный по сложению плеч, еще непьяный, неся огромный фиал прохлажденного вина. Оттолкнув их виночерпия, становится он на середину и через изогнутые трубки поровну делит пирующим опьянение. Вот новая мера неумеренности, чтобы равномерно друг с другом предаваясь невоздержности, никому не превзойти другого в питье. Ибо, разделив между собою трубки и каждый взяв обращенную к нему, подобно быкам, как бы из какого водоема, не переводя дыхания пьют, поспешая столько втянуть в гортань, сколько прохлаждающий сосуд дает им сверху через серебряные винопроводы. Склонив взор на бедное свое чрево, вымеряй величину выпиваемого сосуда. Смотри не на сосуд, скоро ли его опорожнишь, но на собственное свое чрево, потому что оно уже наполнено».

Поэтому горе восстающим заутра и сикер гонящим, ждущим вечера и день проводящим в упоении, потому что нет уже у них времени на дела Господни взирать, и о делах рук Его помышлять. Вино бо сожжет я. Жар, производимый вином, сообщаясь плоти, делается поджегою для разженных стрел врага. Вино потопляет рассудок и ум и возбуждает подобно рою пчел страсти и сластолюбие. Какая колесница, влекомая молодыми конями, так бесчинно несется, сринув с себя возницу? Всякий корабль, не управляемый кормчим и несомый по волнам, куда случится, не безопаснее ли упивающегося? После подобных бед, мужчины и женщины, составив вместе общие лики и предав души винолюбивому демону, язвят друг друга жалами страстей. С обеих сторон смехи, срамные песни, любодейные подожжения тела возбуждающие к похотливости».

Итак, показав пропасть, в которую сами себя низвергают невоздержные, св. Василий указывает и средство к возвращению на путь спасения. «Да уврачует, говорит он, пост – пьянство; псалом – срамные песни, слезы да будут врачеством смеха. Вместо пляски преклони колена, вместо рукоплесканий ударяй в грудь, а нарядность в одежде да заменит смирение. И паче всего милостыни да искупят тебя от греха. Ибо избавление мужа, свое ему богатство (Притч. 13, 8): приими многих несчастных в общение молитвы, да будет тебе отпущено измышление порока»²¹¹.

Разбирая притчу о лукавом домовладыке, который, вместо того, чтобы избыток своих благ раздать бедным, у которых нет ничего ни в житницах, ни самых житниц, произнес приговор под своими житницами: разорю житницы моя (Лк. 18, 12), за которым последовал небесный приговор о разлучении его души от тела, св. Василий спрашивает: «для чего же уюбзися нива у человека, который не хотел сделать ничего доброго из сего урожая? Чтоб тем в большей мере открылось Божие долготерпениe, когда даже до такой степени простерлась благость Божия, потому что Бог дождит на праведныя и на неправедныя, и солнце свое сияет на злыя и благия (Мф. 5, 45). Но таковая благость Божия навлекает большее наказание на лукавнующих. Бог послал дожди на землю, возделанную руками любостяжательными; Бог дал солнце, чтобы согреть семена и умножить плоды посредством урожая… Что же присовокупил человек от себя? Злой нрав, человеконенавидение, скупость. Сим воздал он Благодетелю. Не помнил он общей природы, не думал, что избытки должно разделять неимущим, не обратил внимания на заповедь: раздробляй алчущим хлеб твой (Ис. 58, 7). Не услышаны им все пророки, все вопиющие учители; ломались у него житницы, затесненные множеством положенного в них, а скупое сердце было не полно. Непрестанно прикладывая к старому новое и ежегодными прибавлениями увеличивая обилие, впал он в это неразрешимое затруднение, по любостяжательности не соглашаясь высыпать старое, и по множеству не находя места, где положить новое. Что сотворю... Он сетует подобно беднякам, и не то же ли самое слышим от него, что и от человека, стесненного нищетою? Что сотворю? Откуда возьму пропитание? Откуда возьму одежду? То же говорит и богатый, мучится в сердце снедаемый заботою. Что веселит других, от того сохнет любостяжательный: не радует его, что все у него в доме наполнено; но текущее к нему и льющееся через края хранилищ богатство уязвляет душу его опасением, чтобы не перепало чего-нибудь посторонним, и чтобы это не обратилось в источник какого-либо добра для нуждающихся. И мне кажется, что болезнь души его подобна болезни людей прожорливых, которые скорее согласятся надорвать себя многоядением, нежели поделиться остатками с нуждающимися».

Показав далее любостяжательному, что Господь наделил его множеством благ земных не для наполнения только его чрева, но избрал его быть только раздаятелем Божиих даров неимущим, говорит: «вместо того, чтобы разорять старые житницы и созидать новые для наполнения их новыми дарами благости Божией, следовало бы сказать: наполню души алчущих, отворю свои житницы, созову всех нуждающихся. Буду подражать Иосифу, проповедуя человеколюбие; произнесу великодушное слово: все, у кого нет хлеба, приходите ко мне; как из общих источников приобщись дарованной Богом благости каждый, сколько кому нужно. Подражай земле, человек: приноси плоды, как она, чтобы не оказаться тебе хуже неодушевленной твари. Она возрастила плоды не для своего наслаждения, но на служение тебе. А ты, если и явишь плод благотворения, то соберешь его сам для себя, потому что благотворность добрых дел возвращается к дающим. Подал ты алчущему? И поданное тобою делается твоею собственностью, возвратившись к тебе с приращением. Как хлебное зерно, упав в землю, обращается в прибыль бросившему, так хлеб поверженный алчущему, в последствии приносит стократную пользу. Поэтому цель земледелия да будет для тебя началом небесного сеяния, ибо сказано: сейте себе в правду (Ос. 10,12)».

«Для чего же ты беспокоишься? Для чего мучишь себя, усиливаясь заключить богатство свое в глину и кирпич? Лучше имя доброе, нежели богатство много (Притч. 22, 1). А если уважаешь деньги, почитая за честь иметь их, то смотри сколько дороже для славы именоваться отцом тысячи детей, чем иметь в кошельке тысячи монет. Деньги и нехотя оставишь здесь, а славу добрых дел принесешь с собою ко Господу, когда перед общим Судиею окружит тебя целый народ и будут именовать своим кормителем, благодетелем и станут приписывать тебе все имена человеколюбия. И ты скуп на издержки, когда можешь достигнуть такой славы! У тебя принимать будет Бог, хвалить тебя будут Ангелы, ублажать станут все люди, сколько их ни было от создания мира. Вечная слава, венец правды, царство небесное будут тебе наградою за доброе распоряжение сим тленным имуществом. Но ты ни о чем этом не заботишься, стараясь о настоящем, презираешь чаемое. Итак, назначь богатство на разные употребления, поставляя великолепие и славу в издержках на нуждающихся. Пусть и о тебе будет сказано: расточи, даде убогим, правда его пребывает во век (Пс. 111, 9). Не дорожись, медля продажей до наступления нужды; не выжидай скудости в хлебе, чтобы отворить свои житницы: ибо продаяй пшеницу скупо, от народа проклят (Притч. 11, 26). Не жди голода для золота, ни общей скудости для собственного своего обилия. Не корчемствуй людскими бедствиями, гнева Божия не обращай в случай к умножению у себя денег. Не раздирай ран у тех, которые биты бичами».

Представив глазам любостяжательных богачей страшную нужду бедняков и их отчаяние от безнадежности продлить свое существование еще на несколько дней, показывает им, как должны быть жестоки их сердца, когда в них не только не пробуждается чувство сострадания к бедствиям собрата, но и думают извлечь самые выгоды для себя из бедствия страждущих. Тем, которые стараются оправдать свою бесчеловечную любостяжательность надеждою долгой жизни и необходимостью жить прилично своему званию и состоянию, указывает на евангельского богача, который при виде только зреющих колосьев на поле, говорит своей душе: яждъ, пий, веселись, не помышляя о суде Божием на небе, который в первую же ночь после такого решения совершился над ним. Поэтому тем, которые недугуют тою же болезнью, но над которыми по долготерпению Божию еще не совершился суд Божий, св. Василий говорит: «всюду да будет перед тобою пример осуждаемого богача, который, охраняя настоящее, беспокоясь об ожидаемом и не зная наверно, проживет ли завтра, сегодня уже грешит и на завтрашний день. Не приходил еще проситель, а он предварительно показал уже свою жестокость; не собрал еще плодов, а заслужил уже осуждение за любостяжательностъ. Земля готовила ему богатый пир, заранее показывая на нивах обильную жатву, открывая на виноградных лозах множество гроздов, предлагая маслину, точащую плод, обещая всякое наслаждение в древесных плодах; а он был негостеприимен и бесплоден. Еще не собрал и завидует уже нуждающимся. А сколько опасностей до собрания плодов? И град иногда побивает, и зной похищал почти из рук, и вода неблаговременно изливалася из облаков, портила плоды. Почему же не молишься Господу, чтобы довершил милость, но предварительно делаешь себя недостойным принять, что имеешь уже в виду? Ты втайне говоришь сам с собою, но слова твои оцениваются на небе. Потому оттуда приходит к тебе и ответ. Что же говорит богатый? Душе, имаши многа блага лежаща; яждь, пий, веселися ежедневно. Какое безумие! Если бы у тебя была душа свиньи, чем иным кроме этого, порадовал бы ты ее? Столько ты скотоподобен, до того несведущ в душевных благах, что предлагаешь душе плотские снеди! Что принимает в себя чрево, то назначаешь ты душе. Если в душе есть добродетель, ежели исполнена она благих дел, ежели близка к Богу, то имеет многа блага и пусть веселится прекрасным душевным веселием. Но поскольку мыслишь ты земное, чрево у тебя богом, весь ты стал плотским, поработился страстям; то выслушай приличное тебе наименование, которое дал тебе ни кто-либо из людей, а сам Господь: безумне! в сию нощь душу твою истяжут от Тебе: а яже уготовал вcи, кому будут? Такое осмеяние безрассудства тягостнее вечного наказания!»

«Тот, кто в скором времени будет похищен, что предпринимает? Разорю житницы моя и большия созижду. Прекрасно делаешь, – сказал бы я ему, – потому что сокровищницы неправды того и стоят, чтобы их разорить. Разрушь своими собственными руками, что худо тобой построено; разломай хлебные закрома, от которых никто никогда не отходил с утешением. Уничтожь все здание, которое охраняет любостяжательность; сломай кровли, разбери стены, открой солнцу покрытую плесенью пшеницу, освободи из-под стражи заключенное в узы богатство, отвори всем на показ темные убежища мамоны».

«Разорю житницы моя и большия созижду. А если и их наполнишь, что тогда придумаешь? Ужели будешь опять разорять и опять строить? Но что безумнее этого – бесконечно трудиться, тщательно созидать и прилежно разорять? Ежели хочешь, есть у тебя житницы, – это домы бедных. Скрывай себе сокровище на небеси (Мф. 6, 20). Что там положено, того ни червь не поядает, ни тля не изводит, ни разбойники не расхищают».

«Но тогда буду уделять нуждающимся, когда наполню вторые житницы. Долгие лета жизни ты назначил себе. Смотри, чтобы не предварил тебя поспешающий срок. Это обещаниe показывает не доброту, а лукавство; потому что обещаешь не с тем, чтобы давать впоследствии, но чтобы отказать на сей раз. Что ныне препятствует подаянию? Бедного ли нет? Житницы ли не полны? Награда ли не готова? Заповедь ли не ясна? Но голодный чахнет; нагий цепенеет; должник притеснен: а ты откладываешь милостынею до завтра! Послушай Соломона: не рцы: отшед возвратися, и заутра дам: не веси бο, что породит находящий день (Притч. 3, 28)»²¹².

В беседе к обогащающимся св. Василий показывает, какие ничтожные предлоги к своему оправданию придумывают люди богатые, когда отказываются помогать бедным. Нет нужды, которые они придумывают, скорее служат к их обвинению, показывая, что они тратят тысячи на такие потребности, без которых легко может обойтись каждый человек, сколько-нибудь разумно обсуждающий свои действия. «Послушай, какие у них распоряжения: эта часть говорят, пойдет в употребление, а эта отложится в запас; и часть, назначенная на покрытие нужд, пусть превысит пределы необходимости: вот это послужит на домашние расходы, а это отделится на то, чтобы показать себя людям; этого станет на пышность в дороге, а это сделает, чтобы сидя дома, жить светло и знатно. А мне остается только дивиться такой выдумке излишеств. У них тысячи колесниц; на одних возят всякую рухлядь, другие покрыты медью и серебром и на них ездят сами. У них множество коней и им как людям ведут родословные, уважая за благородство отцов: одни возят этих сластолюбцев по городу, другие участвуют с ними в охоте, иные объезжены для дороги. Узды, подпруги, хомуты все серебряные, все осыпаны золотом; попоны из багряницы украшают коней, как женихов. У них множество мулов, разделенных по цвету; возничие их сменяют друг друга, одни впереди, другие сзади. У них несчетное множество других домашних слуг, чтобы стало для пышности всякого рода, управители, ключники, землепашцы, обученные всякому ремеслу и необходимому и изобретенному для наслаждения и роскоши; повара, хлебопеки, виночерпии, охотники, ваятели, живописцы, учредители удовольствий всякого рода. У них стада верблюдов, то перевозящих тяжести, то пасущихся, табуны лошадей, гурты быков, овец и свиней; при них свои пастухи; у них своя земля достаточная для прокормления и еще приумножающая богатство полученными с нее доходами. У них бани в городе, бани по деревням. Домы сияют мраморами всякого рода, один из фригийского камня, другой из лакедемонской или фессалийской плиты; и одни дома согревают зимой, другие прохлаждают летом, полы испещрены разноцветными камнями, потолки вызолочены; где нет на стенах мрамора, там украшено живописными цветами».

Но если таковому расточительному мужу попадется и жена, любящая роскошь и щегольство, то еще вдвое увеличивается расход. «Прихоти она воспламеняет, и сластолюбие увеличивает и раздражает суетные положения», придумывая какие-то драгоценные камни, жемчуги, изумруды, яхонты, употребляя золото, то кованое, то тканое и усиливая болезнь глупостями всякого рода: потому что не по временам только занимаются этим женщины, но дни и ночи проводят в заботах о сем. И тысячи каких-то ласкателей, угождая их пожеланиям, приводят красильщиков, серебрянников, муроваров, ткачей, набойщиков. Ни на минуту не дают вздохнуть мужу, муча его непрестанными своими приказами. На удовлетворение женских пожеланий нестанет никакого богатства, хотя бы оно текло реками, когда им захочется иметь у себя привозимое от варваров ми́ро, как масло с рынка, морские цветы, раковины, морское перо, и в бо́льшем еще количестве, нежели овечью шерсть. А золото, служа оправой драгоценным камням, составляет у них убор то на челе, то на шее, то в поясах или оковывает собою руки и ноги. Ибо златолюбивым женщинам приятно носить на руках оковы, только бы оковывало их золото. Поэтому, когда позаботиться о душе человеку, который услуживает женским пожеланиям?! Как от бурь и непогод тонут непрочные корабли, так от худых наклонностей жен гибнут немощные души их сожителей. А богатство, расточаемое на столько предметов и мужем и женою, которые превосходят друг друга в изобретении суетных трат, естественным образом не имеет уже никакого случая перейти к посторонним. Если слышишь: продаждь имение твое и даждъ нищим, чтобы иметь напутие к вечному блаженству: отходишь скорбя. Если же скажут: отдай деньги роскошным женщинам, отдай каменотесцам, столярам, мозаикам, живописцам, ты радуешься, как приобретающий нечто драгоценнейшее денег».

Обращая взор себялюбивых и жестокосердых к бедным, богачей на развалины прежних роскошных домов, чтобы показать суетность их теперешних забот и вместе гибельность для их душ, св. Василий говорит: «не видишь ли этих стен, разрушенных временем и которых остатки, подобно каким-то курганам, возвышаются по всему городу? Когда воздвигали их, сколько было в городе бедных, которых тогдашние богачи презрели, заботясь об этих зданиях? Где же сии пышные постройки? Где возбуждавшие соревнование таким великолепием? Не обращено ли все в кучу и не истреблено ли, подобно тому, что дети для забавы вылепливают из песку; а строитель не в аде ли раскаивается, что заботился о суетном? Старайся иметь великую душу; а стены, малы ли, или велики, той же удовлетворяют нужде. Когда вхожу случайно в дом человека глупого и некстати богатого и вижу, что дом испещрен всякого рода цветами, тогда узнаю, что у этого человека нет других драгоценностей, кроме видимых, что он украшает бездушные вещи, а душа у него не украшена. Скажи мне, к какому выгоднейшему употреблению служат серебряные ложа и серебряные столы, постели и седалища из слоновой кости, между тем как ради их богатство не переходит к бедным, хотя они тысячами стоят у дверей и оглашают их всяким жалобным голосом.

Но богачи в самом множестве бедных стараются отыскать для себя повод к уклонению от пособия им. Говорят: бедных слишком много и всем невозможно помочь; и потому проходят без внимания всех, не оказывая пособия никому. Св. Василий таким говорит: твой язык подтверждает это клятвою, но рука обличает в противном; она безмолвно разглашает твою ложь, сияя дорогим камнем в перстне. Один твой перстень сколько человек может освободить от долгов? сколько поправить падающих домов? Один сундук твой с одеждами может одеть целый народ, цепенеющий от холода. Но ты с ожесточением отсылаешь бедного ни с чем, не страшась праведного воздаяния от Судии: ты не помиловал и не будешь помилован; не отворил дома и не будешь допущен в царствие, не дал хлеба и не получишь жизни вечной».

Показав далее, что любостяжательный не только мучит себя самого ненасытностью своих желаний, при всем изобилии земных благ уязвляясь постоянною скорбью о том, что он не достиг еще того, что имеют один или два превышающие его богачи, не только делается неспособным вознестись к Богу с чувством благодарности за полученные блага и выразить свою признательность к Нему пособием своим собратиям по вере, лишенным даже необходимого к существованию, но самая любостяжательность его доводит его до многих неправд и преступлений. «Ничто,  – говорит св. Василий, – не противится силе богатства, все преклоняется перед его самовластием, все трепещет его владычества; потому что всякий из обиженных более думает о том, как бы еще не потерпеть какого зла, нежели о том, как бы отмстить за претерпенное. Богатый приводит пары волов, пашет, сеет, жнет на земле, ему не принадлежащей. Если станешь противоречить, – тебе удары. Если станешь жаловаться: обвинять тебя в оскорблении, осудят, будешь сидеть в тюрьме; готовы клеветники, которые доведут тебя до опасности лишиться жизни. Рад будешь и еще что-нибудь отдать, только бы освободиться от тяжбы».

«Желал бы я, чтобы отдохнул ты немного от дел неправды, дал время своему рассудку размыслить, к какому концу стремится попечение об этом. Есть у тебя такое-то число десятин обработанной земли и еще такое же число земли, заросшей лесом, горы, равнины, овраги, реки, луга. Что же после сего? Не всего ли три локтя земли ожидают тебя? Не достаточно ли будет тяжести немногих камней, чтобы охранять жалкую плоть? Для чего трудишься? Для чего поступаешь беззаконно? Для чего собираешь своими руками бесплодное? И, о если бы еще только бесплодное, а не пищу для вечного огня! Отрезвишься ли когда-нибудь от сего упоения? Будешь ли иметь здравый рассудок? Придешь ли в себя самого? Представишь ли перед своими очами Христово судилище? чем оправдишься, когда обиженные станут вокруг тебя и возопиют на тебя праведному Судии? Каких наймешь себе ходатаев? Каких представишь свидетелей? Как уверишь Судию, не поддающегося никакому обману? Там нет витий, нет убедительного красноречия, которое бы могло скрыть истину перед Судиею. Туда не сопровождают ни льстецы, ни деньги, ни величие сана. Предстанешь один без друзей, один без помощников, не защищаемый, не оправдываемый, постыжденный, печальный, унылый, всеми оставленный, не смеющий отверсть уст. Куда ни обратишь взор, везде увидишь ясные изображения злых дел: здесь слезы сироты, там стенания вдовицы, а с другой стороны бедные, тобой избитые слуги, которых ты мучил, соседи, которых раздражал. Все восстанет против тебя, лукавый сонм злых твоих деяний окружит тебя. Ибо, как за телом тень, так за душою следуют грехи, явственно изображавшие ее дела. Поэтому, там нет места запирательству, но заграждаются уста самые бесстыдные; потому что сами о себе свидетельствуют дела каждого, не голос издавая, но являясь такими, как были нами соделаны. Как изображу перед твоими взорами сей ужас? Если только слушаешь меня, если только принимаешь cиe к сердцу: то помни тот день, в который открывается гнев Божий с небесе (Рим. 1, 48), помни славное пришествие Христово, когда востанут сотворшии благая в воскрешение живота, а сотворшии злая, в воскрешение суда (Ин. 5, 29). Тогда вечный стыд грешникам и огня ревность поясти хотящего сопротивные (Евр. 10, 27). Пусть это огорчает тебя, но да не огорчает заповедь. Как мне подействовать на тебя? Что сказать тебе? Ужели не желаешь царствия? не боишься геенны? Где сыщется врачевание для души твоей? Если ужасное не устрашает, радостное не возбуждает, то каменному говорю я сердцу».

Указав на природу золота и других драгоценных камней, разъясняет как бесславно для людей, разумных существ, находить для себя славу в блеске золота или камней, которые нисколько не изменяют их личных достоинств и никогда не приносят истинных благ, а нередко служат поводом к многим порокам и увеличению страданий не только частной жизни человека, но и целых обществ и народов. «Какой любитель нарядов,  – говорит св. Василий, – мог прибавить хотя один день своей жизни? Щадила ли кого смерть ради богатства? Миновала ли кого болезнь ради денег? Долго да быть золоту силками для душ, удою смерти, приманкою греха? Долго ли богатству служить предлогом к войнам, ковать оружия, изощрять мечи? Ради его родные не знают естественных уз, братия смотрят друг на друга убийством. Ради богатства пустыни питают в себе убийц, море – разбойников, города ябедников. Кто отец лжи? Кто виновник ложных подписей? Кто породил клятвопреступление? Не богатство ли? Не старание ли о богатстве? Что с вами делается, люди? Кто вашу собственность обратил в средство уловлять вас? Имение дано нам в пособие жизни, а не в напутие к злу, на искупление души, а не в повод к погибели».

Любостяжательные, не имея другого благовидного предлога к оправданию своих неправд и жестокосердия к бедным, думают укрыться за детьми от позора и заслуженного осуждения. Говорят: у нас дети, надобно им оставить состояние, чтобы они могли жить прилично своему званию и своему положению в свете. – «Это,  – говорит св. Василий, – благовидный предлог любостяжательности; ссылаетесь на детей, а удовлетворяете собственному сердцу. Не вини невинного, у него свой есть Владыка, свой Домостроитель; от другого получил он жизнь, от Него ожидает средств к жизни. Разве не для вступивших в браки написаны Евангелия? Аще хощеши совершен быти, продаждь имение твое, и даждь нищим (Мф. 19, 21). Ужели, когда у Господа просил ты благочадия, когда молился, чтобы быть тебе отцом детей, присовокуплял в молитвах это: дай мне детей, чтобы преслушать заповеди Твои; дай мне детей, чтобы не достигнуть небесного царства? Кто же будет поручителем за произволение сына, что употребит данное, как должно? Богатство многим послужило к распутству. Не слышишь ли, что говорит Экклесиаст: видех тяжкий недуг, богатство хранимо от стяжателя во зло ему (Еккл. 5, 12); еще: оставляю его человеку, будущему по мне: и кто весть, мудр ли будет, или безумен (Еккл. 2, 18–19)? Итак, смотри, чтобы тебe, со многими трудами собрав богатство, не приготовить для других удобства ко грехам и потом не понести двойного наказания, – и за то, что сам делал неправду и за то, что другого снабдил к тому средствами. Душа не ближе ли тебе всех детей? Не в ближайшем ли она с тобою свойстве, нежели все прочее? Ей первой дай лучшую часть наследия, ей доставь богатые средства к вечной жизни, и тогда уже дели имение детям. Дети, и ничего не наследовав от родителей, нередко наживали себе дома; но кто сжалится над душою, если она тобою оставлена»?

Это говорено было отцам. Но что же скажут в свое оправдание бездетные собиратели богатств? «Не продаю имения, говорит такой, не даю нищим по причине необходимых нужд в жизни. – Следовательно, – отвечает ему св. Василий, – не Господь – твой Учитель, не Евангелие служить правилом для твоей жизни. Но сам ты даешь себе законы. Смотри же, в какую опасность впадаешь, рассуждая так! Если Господь предписал нам cиe как необходимое, а ты отвергаешь как невозможное, то не иное что утверждаешь, а то, что ты разумнее Законодателя».

Любостяжательный, не отвергая совершенно обязательности закона Божественного и для себя, но желая совместить исполнение воли Божией с удовлетворением всех своих прихотей и страстей, говорит: насладившись богатством в продолжение всей жизни, по смерти сделаю бедных наследниками своего имения, письменно и в завещаниях объявив их владетелями всего моего. – «Когда не будешь уже, – отвечает так рассуждающему св. Василий, – в кругу людей, тогда сделаешься человеколюбивыми. Когда увижу тебя мертвецом, тогда назову братолюбцем. Великая тебе благодарность за щедролюбие, что лежа в гробнице и разрешившись в землю, стал ты не бережлив на расходы и великодушен! Скажи мне, за какое время потребуешь награды? За время ли жизни, или за время смерти? Но пока был ты жив, тратил жизнь на удовольствия, погружался в роскошь; тебе несносно было и взглянуть на бедных; а у умершего какая деятельность? На какую награду имеют право поступки его? Покажи дела и требуй воздаяния. Никто не торгует, когда срок торга кончился; никто не увенчивается, если пришел по окончании борьбы; никто не показывает своего мужества после брани. Поэтому, как очевидно, и после жизни невозможно стать благочестивым. Обещаешься делать благотворения чернилами и на письме? А кто скажет тебе время отшествия? Кто поручится, какая будет твоя кончина? Сколько людей были похищены из жизни в сильных припадках, так что от страдания не могли произнести и одного слова? Как многих горячка делала не владеющими умом! Для чего же ждешь времени, в которое, как часто случается, не будешь господином своих помыслов? Глубокая ночь, тяжкая болезнь, а помощника нет; простирающий замыслы на наследство готов все устроить в свою пользу и твои намерения сделает неисполнимыми. Тогда-то озревшись туда и сюда, и увидя окружающую тебя пустоту, почувствуешь, наконец, свое безрассудство; тогда-то вздохнешь о своем неразумии, что до такого времени отлагал ты исполнение заповеди, когда и язык ослабевает и дрожащая рука трясется уже от предсмертных содроганий и ты ни на словах, ни на письме не можешь объявить своей воли».

Но некоторые даже и в завещаниях в пользу бедных руководствуются не любовью к Богу и ближним, а чувством нерасположения к родным, которые имели бы право на их имение. Таковым св. Василий говорит: «во время жизни, себя самого ты предпочитал заповеди, а по смерти и разрушении предпочитаешь заповедь врагам; – говоришь, чтобы не досталось такому-то, пусть возьмет Господь. Чем же назвать это, – мщением ли врагам или любовью к ближним? Прочитай свое завещание. Хотелось бы мне еще пожить и насладиться своим имуществом. – Следственно благодарность смерти, а не тебе: если бы ты был бессмертен, то не вспомнил бы о заповедях. Не льститеся, Бог поругаем не бывает (Гал. 6, 7). Мертвое не приводится к алтарю, приноси жертву живую. Кто приносит избытки, тот не приемлется: а ты, что осталось в избытке после целой жизни, то приносишь Благодетелю. Если остатками трапезы не смеешь угощать знаменитых людей, то как же осмеливаешься остатками умилостивлять Бога?»²¹³

В заключение советует богатым, на основании их собственной и сильной любви к богатству, ничего не оставлять здесь на земле, но все брать с собою, к чему подают самый удобный случай руки бедных, больных и увечных.

Эти два предшествующие слова св. Василия к людям любостяжательным не только принесли желаемый плод, по отношению к его богадельне, и вообще ко всем бедным, но и не уменьшили любви обличаемых к провозвестнику спасительной истины. В начале своей беседы о том, что не должно прилепляться к житейскому, св. Василий говорит: «обращая на вас при всяком разе язвительное жало слова, думал я, возлюбленные, что покажусь вам несколько досадным, потому что обнаруживаю какую-то излишнюю смелость, неприличную человеку пришлому и неизъятому от подобных же обвинений: но вы обличениями возбудились к благорасположенности, и раны, наносимые моим языком, обратили в повод воспламениться большею любовью. И это не удивительно, потому что вы мудры в духовном. Обличай премудра, и возлюбит тя (Притч. 9, 8), говорит где-то в своих писаниях Соломон. Посему и теперь, братие, приступаю к тому же увещанию, желая как бы то ни было, отвести вас от сетей диавола».

Показывает далее, что диавол ежедневно сильную и постоянную ведет с нами брань. Он, обладая могучею силою, мог бы, конечно, всех людей без замедления низринуть на крайнюю степень развращения и неверия, и вместе с тем, всех подвергнуть вечному осуждению, чтобы тем только показать Богу, против Которого сам восстал, свою силу и свою злобу, хотя без улучшения своей личной судьбы. Но Господь, по своему бесконечному милосердию к роду человеческому, связал его самого неразрешимыми узами, чтобы он не мог сделать насилия ни одному человеку, если человек, по любви к Господу, противится его искушениям. Поэтому-то диавол при всей своей злобе может наносить вред человеку только разными ухищрениями, но всегда, подобно разбойнику скрывающемуся при пути, старается остаться незамеченным так, чтобы падший не мог подметить его козни, а считал свое падение естественным следствием своей только неосторожности и невнимательности. Цель же при этом у врага состоит в том, чтобы человек не замечая его козней, и постоянно падал и разбивался, пока не нанесет себе смертельной раны. «Поэтому,  – говорит св. Василий, – если желаешь безопасно пройти предлежащий путь жизни, представить Христу и душу и тело свободными от стыда, иметь на себе язвы (свидетельствующие о нашей храброй и упорной борьбе со врагом), и получить победные венцы: то должны мы обратить всюду бодрственные душевные очи, на все приятное смотреть подозрительно, без замедления пробегать это мимо и ни к чему не прилепляться мыслью, – хотя бы казалось, что золото лежит рассыпано кучами и готово перейти в руки желающим; ибо сказано: богатство аще течет, не прилагайте сердца (Пс. 61, 11), хотя бы земля произращала наслаждения всякого рода и предлагала многоценные кровы: наше бо житие на небесех есть, отонудуже и Спасителя ждем Христа (Флп. 3, 20); хотя бы предстояли пляски, пиры, пьянство, оглашаемые свирелями ужины; ибо сказано: суета суетствий, всяческая суета (Еккл. 1, 2); хотя: бы представлялась красота тел, в которых живут порочные души; ибо премудрый, говорит: от лица жены, яко от лица змиина бежи (Сир. 21, 2; Сир. 25, 18); – хотя бы предлагались господство и самовластие, толпы телохранителей или льстецов, даже высокий и светлый престол, подчиняющий нам народы и города в добровольное рабство; ибо всяка плоть, яко трава, и всякая слава человеча, яко цвет травный, изсше трава, и цвет ея отпаде (1Пт. 1, 24). Под всем этим, столько приятным, сидит общий враг выжидая, не совратимся ли когда с правого пути, прельщенные видимым и не уклонимся ли к его засаде. И весьма опасно, если когда-нибудь подойдя к сему неосторожно и не почтя вредною приятность наслаждения, проглотим в первом вкушении сокрытую уду коварства, а потом через нее, волею или неволею, сделаемся привязанными к таким вещам и неприметно увлечемся сластолюбием на страшное перепутье к этому разбойнику, то есть, в смерть».

Показав, что все земные блага, каковы бы они ни были и в чем бы ни состояли, не стоят того, чтобы привязываться к ним сердцем уже потому, что и они нас оставляют иногда внезапно вследствие каких-либо неблагоприятных обстоятельств и мы их оставляем по неволе при смерти, хотя бы и не желали с ними разлучаться, унося с собою только позднее раскаяние о неправедном приобретении их или несогласном с законом Божиим пользовании ими. – Внушает «сколько возможно более заботиться о душе и употреблять все меры к соблюдению ее чистою, а на плоть, истаевает ли она голодом, или борется со стужею и теплом, или страждет от болезней, или терпит от кого-либо насилие, мало обращать внимания, при всякой скорби взывая и говоря словами Апостола: аще и внешний наш человек тлеет, обаче внутренний обновляется по вся дни (2Кор. 4, 16). И видя, приближение опасностей, угрожающих жизни, не окажемся в таком случае боязливыми, но с упованием скажем сами себе: вемы, яко аще земная наша храмина тела разорится, создание от Бога имамы, храмину нерукотворенну, вечну на небесех (Кор. 5, 1). – Если же кто хочет пощадить и тело, как единственное достояние необходимое душе и содействующее ей в земной жизни: то не много займется его нуждами, чтобы только поддержать его и через умеренное попечение сохранить здоровым на служение душе, а не давать ему воли скакать от пресыщения. Если же увидит, что оно распаляется пожеланием бо́льшего и выходящего за пределы полезного, возопиет ему, узаконяя словом Павловым: ничтоже внесохом в мир сей яве, яко ниже изнести что можем: имеюще же пищу и одеяние сими довольни будем (1Тим. 6, 7–8). Cие непрестанно повторяя и взывая телу, соделаем его покорным и всегда легким для небесного шествия, лучше же сказать: приобретем в нем сотрудника в предлежащих подвигах».

Сделав такого рода внушение, убеждает обладателей большим богатством уделить излишек бедным, чтобы через то сохранить его для вечности. Указывая же вместе с сим на то, как они злоупотребляют своим достоянием, выражает опасение, чтобы они не подверглись гораздо большему наказанию, нежели какому подвергся богач, живший по вся дни светло, но не обращавший никакого внимания на лежавшего у его ворот Лазаря. «Боюсь,  – говорит св. Василий, – воспоминая богача томившегося во аде, что поразят нас словами еще более сих горькими, потому что мы, как сами знаете, превосходим этого богача лукавством. Не потому, что совершенно скупы на богатство, проходим мы мимо лежащих братий; не потому, что бережем имение детям или другим родным, заграждаем слух, когда просят у нас: напротив того, расточаем на худшее и щедрость свою обращаем на поощрение к пороку людей, преданных оному. У многих при столе сколько собрано мужей и жен! Одни забавляют дающего пир срамными словами; другие нескромными взорами и телодвижениями воспламеняют огнь невоздержности; иные колкими шутками друг над другом стараются рассмешить призвавшего, а другие обманывают его ложными похвалами. И не ту одну они получают выгоду, что угощены пышно, но уходят с полными руками всяких даров и узнают через нас, что гораздо полезнее для них пускаться на подобные сим дела и в этом упражняться, а не в добродетелях! А если стал перед нами нищий, который едва может говорить от холода: отвращаемся от того, кто одного с нами естества, гнушаемся им, поспешно бежим прочь, как бы страшась, что пошедши медленнее, сделаемся участниками в том же бедствии. И если он, стыдясь своего несчастья, потупляет взоры в землю: говорим, что промышляет лицемерием. Если понуждаемый жестоким голодом смотрит на нас смело: опять называем бесстыдным и наглым. Если, по случаю, покрыт твердою одеждою, которую кто-нибудь ему подал: гоним его от себя, как ненасытного и клянемся, что нищета его притворная. А если прикрыт согнившими рубищами: опять гоним прочь за зловоние, и хотя к просьбам своим присовокупляет он имя Творца, хотя непрестанно заклинает, чтобы и мы подверглись подобным страданиям, никак не может переменить нашего безжалостного решения. За сиe-то боюсь тягчайшего геенского огня в сравнении с оным богачом»²¹⁴.