Глава VIII

Враждебные отношения к св. Василию Евстафия, Епископа Севастийского и вредные последствия клевет, разносимых им повсюду. Уклонение Евстафия в ересь арианскую. Неприязненные отношения к св. Василию приморских Епископов и примирение с ними. Неприязненные отношения к св. Василию Назианзской паствы и ее Архиепископа, и вразумление их св. Василием. Принесение в Кесарию разных мощей св. мучеников, и слово св. Василия в честь св. мученика. Назначение в Каппадокию нового наместника, и изгнание св. Григория Нисского, брата св. Василия. Заточение в ссылку Евсевия Епископа Самосатского, и Мелетия Apxиепископа Антиохийского. Заботливость св. Василия об умиротворении Восточной Церкви при содействии Валентиниана, Императора Западной Империи. Переписка с западными Епископами и убеждения св. Василия относительно их главного Епископа, добытые последствиями этой переписки. Предсказание св. Василия о скором окончании владычества ариан. Исполнение этого предсказания. Смерть Валента и возвращение из заточения православных Епископов на прежние их кафедры. Кончина св. Василия и торжество его погребения. Повесть об особых духовных дарованиях св. Василия, проявившихся еще при его жизни на земле.

Умиротворив Епископов, недовольных его занятием Архиепископского престола в Кесарии, утвердив мирные отношения с Анфимом, епископом Тианским, хотя и с пожертвованием половины своих владений, победив и в некоторой степени, преклонив на свою сторону враждовавших против него Императора и первого при нем вельможу – Модеста, доставив покойный приют множеству бедных больных и увечных, устроив много мужеских и женских обителей, дававших приют ревнителям благочестия, возвысив нравственное состояние своей паствы и утвердив ее в непоколебимой преданности православной вере, что оставалось св. Василию, как не радоваться о могущественном содействии благодати Божественной всем его благим предприятиям? Казалось бы так. Но не таков суд Божий. Сказано: много скорби праведным (Пс. 33, 20). И этот суд Божий особенно должен был совершиться над св. Василием, который при первом вступлении в иноческую жизнь, сам себя лишил всех земных радостей, на которые имел право и которыми мог пользоваться, как украшенный блистательными способностями и высоким образованием и вместе как наследник богатых имений, остававшихся в его распоряжении по смерти родителей. Раздав все свое имение бедным, посвятив все свои силы душевные и телесные на служение Богу и Его святой Церкви, св. Василий жаждал только одной славы на небе и преблагий Господь, милосердым оком призирая на его святое желание, не хотел убавить и одного луча из того блеска славы, которая ожидала его на небеси и потому попустил ему испить чашу горести до дна.

Враги были все усмирены, но диавол дышущий непримиримою злобою против всех истинных служителей Божиих, воздвиг святому Василию коварного и непримиримого врага в одном человеке, на которого он смотрел доселе как на своего истинного друга. – Еще в первые дни жизни своей в пустыни св. Василий вошел в тесное дружество с Евстафием, епископом Севастийским, который был тогда начальником аскетов в Понтийской области. Внимание св. Василия привлек к себе Евстафий своим наружным постническим видом и мнимою бдительностью над чистотою не только слов, но и помыслов сердечных. И так как он казался искренним другом, поэтому св. Василий вверился ему во всем. Но Евстафий в действительности был лицемер, преследовавший только свои выгоды, и к тому же был еретик. – Когда св. Василий был возведен на степень Apхиепископа, то Евстафий, стараясь для своих выгод поддержать со св. Василием дружественные отношения и даже где нужно управлять им, прислал к нему, как искренний друг к своему другу, двух из своих аскетов с тем, чтобы они живя с ним вместе, помогали ему советом и делом. Св. Василий без всяких подозрений принял их как друзей и благодарил за них Евстафия. Многие же другие, особенно Епископы, знали Евстафия, каков он есть в действительности, и недовольны были дружеством с ним св. Василия и не ожидали ничего доброго от присланных к нему для услуг аскетов. Но св. Василий, доверившись слишком благочестивой наружности Евстафия, оказывал полную доверенность присланным от него аскетам. Аскеты же, как достойные ученики своего учителя, обо всех делах св. Василия доносили Евстафию и потом, тайно ушедши от св. Василия, распространяли в народе самые невероятные и оскорбительные для него клеветы. – Чистая и святая душа св. Василия, скорбя о коварстве лицемерных аскетов и соблазне в народе, произведенном их побегом, не хотел однако же, подозревать в их нечестии их учителя – Евстафия. И потому он писал Евстафию как еще другу, чтобы он расследовал их поступки и не вверялся их клеветам, дабы они не могли охладить взаимной их между собою любви²¹⁵.

Но Феодот, епископ Никопольский, митрополит всей Армении, в области которого находился и Евстафий Севастийский, знал его хорошо и потому предупреждал св. Василия, чтобы он прекратил с ним общение как с еретиком. Св. Василий скорбел за мнимого своего друга, но не хотел еще довериться взводимым на него обвинениям. Для решения вопроса, должно ли оставаться в общении с Евстафием, Феодот Никопольский приглашал св. Василия в Фергам на праздник Мучеников. Св. Василий на пути в Армению решился заехать к Евстафию, чтобы достовернее убедиться в образе его мыслей относительно предметов веры и о всем сообщить Феодоту для постановления общего решения. Из разговора с Евстафием св. Василий мог убедиться, что обвинения не неосновательны. Но проведши с Евстафием целых два дня в рассуждениях, св. Василию показалось, что он успел привести его в единомыслие с собою и потому предполагал предложить Феодоту потребовать только от Евстафия подписи православного символа для удостоверения в правоте его мыслей. Но Феοдот узнавши о том, что св. Василий был у Евстафия и не зная цели его посещения, так огорчен был этим, что не хотел более приглашать Василия к предстоявшему празднеству, подозревая его самого в неправомыслии вместе с Евстафием. Св. Василий, узнав об этом, отложил свое путешествие в Армению, и с половины пути возвратился в Кесарию²¹⁶.

Получив повеление от Императора через военачальника Терентия устроить дела армянских Церквей вместе с Митрополитом никопольским Феодотом и дать им епископов, св. Василий снова отправился в Армению. При свидании с Феодотом старался объяснить ему, как цель его свидания с Евстафием, так и последствия беседы. Но Феодот напротив открыл ему, что Евстафий, после совещаний с ним, хвалился перед учениками своими, что ни в чем ему не уступил и что касательно веры ни в чем с ним не согласен. Св. Василий и после этого не решился прервать общение с Евстафием, как с еретиком и потому для разрешения недоумения положено было предложить Евстафию исповедание веры для подписания. Это исповедание содержало в себе, кроме символа Никейского, дополнительное определение учения церковного о Духе Святом и прямое осуждение лжеучений Маркелла и Савеллия. Св. Василий принял на себя труд передать его для подписания Евстафию. Но Феодот, несмотря на это, оставался неизменен в своем мнении относительно Евстафия и продолжал питать нерасположение к св. Василию и не хотел даже иметь с ним общения в утренних и вечерних молитвах, а также отказался идти с ним в город Саталу для устроения дел тамошней Церкви²¹⁷. Изнуренный отдаленным путешествием, еще более огорченный враждою Феодота, св. Василий принужден был снова возвратиться в Кесарию, не достигнув желанной цели примирения. С пути он, между прочим писал своему другу Евсевию, епископу Самосатскому: «обстоятельства, о которых, каковы бы ни были и сколько бы меня ни огорчали, ничего не скажу сам, однажды навсегда решившись забывать все неприятное, расскажет твоему благочестию мой содиакон. А тело у меня совершенно отказалось служить, даже и малейшего движения не могу переносить без боли»²¹⁸. С удовольствием отдал бы и жизнь свою, – писал св. Василий к тому же Евсевию, – только бы угасить пламень ненависти, возженный лукавым»²¹⁹.

Руководясь этим чувством миролюбия, св. Василий снова отправился к Евстафию для подписи исповедания веры. Евстафий подписал. Св. Василий успокоился и назначил место для нового собора, на который должен был явиться и Евстафий для утверждения мира с прочими Епископами, чуждавшимися общения с ним. Но Евстафий не явился на собор и никого не прислал для заявления о причинах своего отсутствия, а сообщники его прямо обвиняли св. Василия, будто он проповедует новую веру и ни за что не согласились допустить своего Епископа до общения с ним. На сторону Евстафия перешел и Епископ каставальский Феофил. Таким образом, не дождавшись Евстафия, св. Василий со стыдом и со скорбью в сердце должен был распустить собрание²²⁰. Вскоре Евстафий показал себя вполне к великой скорби защищавших его и к утешению врагов православия. Он удалился в Киликию, где господствовало арианство и там издал исповедание веры, какое прилично было бы написать одному разве Apию и самому близкому из учеников его²²¹. Это поразило сердце св. Василия сильною скорбью и он прекратил с ним всякое общение. Но Евстафий к нечестию присоединил еще крайнюю и непримиримую злобу к св. Василию, который так много выражал к нему самой искренней и дружественной любви и так много заботился об охранении его чести. К нечестию присовокупив злобу, – Евстафий говорил, – что не он отчужден от общения со св. Василием, а сам отчуждает его от общения с собою, потому будто-бы, что Василий находится в общении с еретиком Аполлинарием и приводил в доказательство письмо Василиево к Аполлинарию, писанное назад тому двадцать лет, когда он был еще мирянином. Кроме сего, обвинял еще Василия в том, будто он проповедует новое учение о Духе Святом, когда исповедует Его равночестным Отцу и Сыну²²². Не довольствуясь сим, Евстафий не только в Каппадокии, но и по всему Понту, Галатии, Вифинии даже до Геллеспонта распространял враждебные письма, в которых обвинял Василия в таких пороках, какие могли быть приписаны только самому нечестивому человеку²²³. Все это вместе сколь сильною скорбью поразило душу св. Василия, видно из его писем к Патрофилу и Олимпию.

Писал он Патрофилу, епископу церкви в Егеях: «пораженный таким страшным и внезапным переворотом, не мог я и отвечать. Сердце у меня стало связано, язык расслабел, рука онемела и впал я в немощь души немужественной; едва не дошел я до человеконенавидения; мне казалось, что всякий нрав подозрителен, что в природе человеческой нет блага – любви, но есть благовидное слово, служащее какою-то прикрасой для употребляющих его, а на самом деле в сердце человека нет сего расположения… что надобно предположить о других, которым не давал я таких залогов дружбы… Перебирая это сам с собою в душе своей и непрестанно обращая в сердце, или лучше сказать, отвращаясь от этого сердцем (так воспоминание о сем грызет и терзает меня), не отвечал я на это письмо, умолчав не из презрения (не подумай этого, брат; потому что не перед людьми оправдываюсь, но говорю о Христе перед Богом), но от недоумения и затруднительности, не находя, что сказать соответственное печали. Пока находился я в таком состоянии, застигло меня другое письмо, писанное к какому-то Дазису; в самом же деле разосланное ко всем, что доказывается столь быстрым его распространением, что в несколько дней рассеялось оно по всему Понту и прошло в Галатию. А иные говорят, что вестники таких добрых слухов, обошедши Вифинию, дошли до самого Геллеспонта. Что же писано было против меня к Дазису?. . . . В нем увидишь, что меня обвиняют в коварстве и лживости, в расстройстве Церквей, в пагубе душ. Всему этому судия – Господь»²²⁴. «И как мне было не выйти почти из ума, – писал св. Василий к Олимпию, – прочитав письмо к благоговеннейшему брату Дазису, исполненное тысячами оскорблений, несносных обвинений и нападений на меня, как будто уличен я в самых опасных замыслах против Церквей? ... Сперва скорбел я душею, яко умалишася истины от сынов человеческих (Пс. 11, 1); но потом убоялся сам за себя, не стражду ли сверх прочих грехов и грехом человеконенавидения, заключая, что ни в ком уже нет верности, когда таковыми оказались ко мне и к самой истине люди, которым доверял я и в самом важнейшем»²²⁵. Предавая всю свою скорбь, все клеветы против него и все зло, порожденное сими клеветами на суд Божий, св. Василий не хотел и оправдываться, ожидая праведного суда от Бога. Но злоумышления врагов не остались без вредных последствий для его здоровья, и без того всегда слабого²²⁶. В половине 373 года он так сильно заболел, что в Каппадокии разнесся слух о его смерти и Епископы съехались в Кесарию для избрания нового Архиепископа. В ответ на приглашение Евсевия, епископа Самосатского, приехать в Сирию для устройства тамошних церковных дел, св. Василий писал: «в какое, думаешь, состояние пришла душа моя, когда получил я письмо твоего благочестия? Ибо, смотря на расположение, выраженное в письме, устремился я тотчас прямо лететь к Сирианам: смотря же на телесную немощь, которою был связан, чувствовал, что нет у меня сил не только лететь, но и поворотиться на одре. – Пятидесятый день проводил уже я в болезни, когда пришел ко мне возлюбленный и ревностнейший брат наш, содиакон Елпидий. Много изнурен я был горячкою, которая по недостатку питательного для нее вещества, обвившись около сухой этой плоти, как около обожженной светильни, производила сухотку и медлительную болезнь. А потом, старая моя рана, поразив собою эту печень, произвела во мне отвращение от пищи, отняла от очей моих сон, держала меня в пределах между жизнью и смертью, дозволяя жить в той только мере, чтобы чувствовать неприятности жизни. Поэтому-то пользовался я самородно – теплыми водами и принимал некоторые пособия от врачей»²²⁷. Но воды немного, вероятно, принесли ему пользы, потому что св. Василий писал: «целый уже месяц лечусь водами самороднотеплыми, чтобы получить от сего какую-нибудь пользу. Но напрасно, видно, тружусь в пустыне, или даже многим кажусь достойным смеха, не слушая пословицы, которая говорит, что мертвым не доставит пользы и теплое»²²⁸.

Но если св. Василий и заботился о поддержании своего здоровья, то не для того, чтобы продолжительнее пользоваться радостями и наслаждениями земными, а для того, чтобы еще послужить благу Церкви, хотя и знал, что его, кроме тяжких огорчений, ничто не ожидает впереди. В письме к Патрофилу писал он: «изнемогши от весьма сильной горячки и приблизившись к самым вратам смерти, потом воззванный к жизни Божиим человеколюбием, не с радостью смотрел я на возвращение сил моих, рассуждая, на какие опять иду бедствия. И придумывал сам в себе, не предназначено ли в глубине премудрости Божией что-нибудь такое, для чего даны еще мне дни жизни во плоти? Когда же узнал об этом (т. е. о тех делах, о которых пишет ему), заключил, что угодно Господу, чтобы увидел я Церкви успокоенными от волнения, которое претерпели они перед этим по случаю отделения тех, которым было все поверено за их лицемерную честность. Или может быть, Господу угодно укрепить душу мою и сделать более трезвенною для последующего времени, чтобы не обращала она внимания на людей, но соображалась с евангельскими заповедями, которые не переменяются ни со временем, ни с обстоятельствами дел человеческих, но всегда те же, и как произнесены не лживыми и блаженными устами, так и останутся вечно. А люди подобны облакам, которые с переменою ветров носятся туда и сюда по воздуху»²²⁹.

Молчал св. Василий и долго молчал, когда клеветы уязвляли только его честь, но когда увидел, что клеветы нарушают мир между православными и подрывают в них доверие к его спасительному слову и через то делают их менее преданными истине православного учения и более доступными для лжи еретических мудрований: то он, возревновав уже о благе своей паствы, многим написал письма, раскрыв во всей полноте, как нечестие клеветников, так и лживость и злонамеренность всех выдумок. Но мы обратим внимание только на начало одного из его писем, написанных в обличение лжи его клеветников, в котором он высказывает причины, побудившие его прекратить молчание и говорить в защиту себя. «Время, – сказано, – молчати, и время глаголати (Еккл. 3, 7); это слово Екклезиаста. Потому и теперь,  – говорит св. Василий, – так как довольно уже было времени молчания, благовременно отверст уста к обнаружению истины того, что не все знают. Ибо и великий Иов много времени переносил бедствия в молчании, доказывая мужество сим самым терпением неудобопереносимых страданий. Но после того, как уже достаточно подвизался в молчании и в глубине сердца скрывал болезненное ощущение, отверз наконец уста и проглаголал то, что всякому известно. Так и я в сии три года молчания соревновал похвале пророка, который говорит: бых яко человек не слышай, и не имый во устех своих обличения (Пс. 37, 15). Почему во глубине сердца своего заключал болезнь, причиненную мне клеветою. Ибо действительно клевета унижает мужа и клевета вводит в заблуждение убогого. Итак, хотя столько зла от клеветы, что низводит с высоты и совершенного (ибо cиe разумеет Писание под именем мужа), и вводит в заблуждение убогого, то, есть, скудного ведением высоких догматов (как представляется это пророку, который говорит: негли убози суть, и потому не послушают, пойду к державным (Иер. 5, 4), называя убогими скудных разумением; и здесь очевидно притча говорит, что вводятся в заблуждение и колеблются еще не усовершившиеся по внутреннему человеку и недостигшие совершенной меры возраста): однако же думал я, что надобно в молчании переносить огорчения, ожидая какой-нибудь перемены на лучшее от самых дел. Ибо полагал, что сказано это о мне не по какой-либо злобе, но по незнанию истины. Поскольку же с течением времени и вражда возрастает и они не раскаиваются в том, что говорили сначала и нисколько не заботятся уврачевать прошедшее, но продолжают свое дело и стремятся к цели, какую предположили себе в начале – преогорчать жизнь мою, ухищряясь запятнать меня во мнении братии, то молчание кажется мне уже не безопасным. Напротив того, пришло мне на мысль слово Исаии, который говорит: молчах, еда и всегда умолчу и потерплю? Терпех, яко раждающая (Ис. 42, 14). О, если бы и мне получить какую-нибудь награду за молчание и приобрести сколько-нибудь силы к обличению, чтобы обличив, иссушить этот горький поток излитой на меня лжи и прийти в состояние сказать: поток прейде душа моя; и аще не Господь бы был в нас, внегда возстати человеком на ны, ибо живых пожерли быша нас, убо вода потопила бы нас (Пс. 123, 2–4)».

Страдания св. Василия не окончились, однако же, его борьбою с Евстафием. Куда только проникал какой-либо вид нечестия, там всегда возбуждалась ненависть и вражда против св. Василия, как ревностного защитника православия и неустрашимого обличителя всякого нечестия. Клеветы против св. Василия пронеслись далеко и достигли наконец и приморских Епископов, которые, по отдаленности их места от Кесарии, не имели почти никакого общения с Кесарийским Архиепископом, хотя и находились в некоторой зависимости от него и не хотели принимать никакого участия в бедственных обстоятельствах Восточной Церкви. Так как зло легко воспринимается всеми, у которых оскудела в сердце любовь к ближнему и страх Божий; по этой причине и приморские Епископы, забыв великие труды св. Василия в пользу Церкви, оставив без внимания его учения, служившие светом для всей Восточной Церкви, объятой мраком еретических умствований, вменив ни во что его высокую подвижническую жизнь, легко поддались влиянию клеветников и осуждали его, не дав себе труда проверить их злоречие собственным исследованием дела или здравым рассуждением. Мир всегда есть высокое благо и особенно ценное в то время обуреваний святой Церкви со стороны еретиков, поддерживаемых могущественною светскою властью. Поэтому для соблюдения мира с ними св. Василий, не могши сам прибыть для личных объяснений с ними, писал им, чтобы они не подчинялись клевете злобных людей и не обвиняли его, не выслушав его оправданий против клеветников. Для этого он предлагал им, или самим придти к нему или ему назначить место для объяснении с ними, представляя им на вид то, что вражда приносит прежде всего зло тому, кто питает его в своем сердце. «Сильное у меня было стремление, – писал им св. Василий, – видеться с вами, но всегда встречалось какое-нибудь препятствие, останавливавшее меня в исполнении этого желания. Меня удерживали или телесная болезнь (о которой, конечно, и вам известно, что она неотлучна со мною с раннего возраста и до этой старости, вместе росла и учит меня по праведному суду все устрояющего Бога) или заботы о Церквах, или состязание с восстающими против слова истины. Посему доселе провожу время в великой скорби и печали, сознавая, что недостает у меня вашего соучастия. Ибо от самого Бога, Который для того восприял на себя пришествие во плоти, чтобы, показав пример, как должны мы поступать, привести в порядок жизнь нашу, и собственным гласом возвестив нам Евангелие царствия, от Него научившись, что о сем разумеют вси, яко мои ученицы есте, аще любите друг друга (Ин. 13, 34–35) и что Господь, намереваясь довершить свое во плоти домостроительство, в предпутный дар своим ученикам оставил мир свой, сказав: мир мой оставляю вам, мир мой даю вам (Ин. 14, 27) – не могу сам себя уверить, что без взаимной любви с другими и без старания по мере сил моих пребывать в мире со всеми, можно мне достойным образом именоваться рабом Иисуса Христа».

«Много времени ждал я, не будет ли мне какого посещения и от вашей любви. Не безызвестно вам, что поставлен я у всех на виду подобно подводным камням, выдающимся из моря, на себя принимаю ярость еретических волн и они, разбиваясь о меня, не затопляют того, что за мною. А когда говорю: на себя, не человеческой приписываю это силе, но благодати Бога, Который являет силу свою в немощи человеческой, как Пророк говорит от лица Господня: Мене ли не убоитеся, иже положих песок предтел морю (Иер. 5, 22)? Ибо Он, мощный такою вещью, которая всего бессильнее и презреннее, песком связал великое и неудержимое море. Итак, поскольку подобное нечто есть и в моем положении: то следовало, чтобы любовь ваша часто присылала каких-либо близких вам людей для посещения меня утесненного, а еще чаще приходили бы ко мне дружелюбные ваши письма, то подкрепляющие меня в усердии, то исправляющие, если в чем погрешаю. Ибо не отрицаюсь, что подвержен я тысячам преткновений, как человек и как живущий во плоти».

«Но поскольку в предшествовавшее сему время, или по не усмотрению того, что было прилично, не воздали вы достопочтенные братия должного мне или будучи предубеждены чьими-либо клеветами на меня, не почли меня достойным дружелюбного посещения, то вот сам теперь я начинаю переписку и признаю себя готовым перед вами сложить с себя взводимые на меня вины, если только мои обидчики согласятся стать со мною лицом к лицу перед вашим благоговением… Если же прежде обличения осуждаете меня, то я никакой правда не потерплю от сего обиды кроме того, что утрачу всего драгоценнейшее для меня достояние – любовь к вам; но вы и это самое потерпите, лишившись меня и окажетесь противящимися Евангелию, которое говорит: еда закон наш судит человеку, аще не слышим от него прежде, и разумеем, что творит (Ин. 7, 51)… Если располагаете сами прибыть ко мне и лично исследовать мои недуги, действительно ли они таковы, как вы о них слышали или погрешности мои представлены вам с ложными прибавлениями и от того кажутся очень тяжкими, то пусть и cиe будет. С отверстыми руками готов я ожидать вашего прибытия и предать себя строгому вашему исследованию, только бы всем этим управляла любовь. А если и у себя угодно вам назначить место, куда бы явившись, исполнил я лежащий на мне долг посетить вас и доставил вам случай произвести надо мною возможное испытание, чтобы и предшествовавшее было уврачевано и в будущем не оставалось никакого места клеветам: то пусть и cиe будет. Ибо нет в том сомнения, что хотя и немощна моя плоть, но пока дышу обязан ничего не опускать к созиданию Церквей Христовых»²³⁰. Смирение св. Василия, его кротость, любовь и готовность подвергнуть себя их суду, подействовали на них столько, что устыдились своей легковерности клеветникам, и вспомнив о высоких заслугах Церкви св. Василия, пребыли с ним в общении мира и любви, так что св. Василий от лица всей Церкви своей приглашал их на праздник св. Мучеников²³¹.

Но у св. Василия была другая сильная скорбь, и к тому же менее удобная, как оказалось, для уврачевания. Эту скорбь составляло отчуждение от него жителей Неокесарии. Он был воспитан в соседстве сего города; некоторых из Епископов оного почитал своими учителями; Неокесария прежде оказывала ему чрезвычайную почесть, когда он был еще мирянином; находилась в тесной связи с его Кесарийскою Церковью, в ней жили и его родственники. Несмотря на все cиe, когда враги рассеивали в ней худые слухи о св. Василие, с такою жадностью слушали их, что все старое было забыто. Главною причиною дурных слухов о св. Bacилии был Астарвий, тамошний Архиепископ, который увлечен был ересью Савеллия. Святой Василий сделал ему скромный выговор и просил его объясниться с ним для охранения собственной его чести. Но Астарвий не явился к нему, ни мало не переменил своих мыслей и старался только сколько возможно более сделать св. Василия ненавистным своему народу, называя учение его мирскою мудростью²³². Истинною же причиною ненависти Астарвия к св. Василию была зависть и опасение, чтобы он не обличил его в савеллианской ереси²³³.

Впрочем, св. Василий не терял надежды к миру. И в сем случае он принял тот же способ, какой употребил в отношении приморских Епископов. Он написал к Неокесарийцам письмо, в котором напомнив им о продолжительном с их стороны молчании, вследствие возбужденного в их сердце гнева против него, показывает, что они не имеют справедливого предлога к разрыву, напротив того, есть много важных причин к крайней между ними дружбе и к единению. И причинами, побуждающими к мирным отношениям, выставляет, прежде всего заповедь Господа: о семь разумеют вси, яко мои ученицы есте аще любите друг друга (Ин. 13, 34–35). Второстепенными, но не менее важными, причинами к единению и то, что в отроческом еще возрасте своем, он имел с ними одних учителей таин Божиих и духовных отцов, в начале положивших основание Неокесарийской Церкви, разумея Григория, Неокесарийского чудотворца и всех, которые после него вступая на престол епископский, подобно неким звездам воссиявая один после другого, шли по тем же следам и для желающих оставили явственные знамения небесного жительства. «Если же, – говорит св. Василий – и плотского родства презирать не должно, напротив того и оно много способствует к неразрывному союзу и общению жизни, то у меня в рассуждении вас есть и эти права».

Показав таким образом, причины побуждающие их к общению с ним, раскрывает далее неосновательность их отчуждения от него и указывает на истинную причину этого отчуждения. «Почему же, – пишет он далее, – почтеннейший из городов нет от тебя ни послания кроткого, ни приветливого слова, напротив того, слух твой отверст для людей готовых клеветать? Посему тем более должен я воздыхать, чем более вижу успеха в замышляемом ими. Дело клеветы имеет у себя открытого вождя (т. е. их Apхиепископа Астарвия), который будучи известен по многим худым делам, всего более отличается этим пороком, так что грех этот обратился ему в имя. Но не погневайтесь однако же, на мое дерзновение: открыв оба уха клевещущим на меня, без исследования принимаете к сердцу все и никто из вас не хочет отличить лжи от истины. Кто затруднялся когда-либо в произнесении злых обвинений, не имея перед собою противника? Кто обличаем был во лжи в отсутствие его самого – оклеветанного? Какое слово не найдет вероятия слушающих, когда злословящий усиливается доказать, что дело было так, а злословившего нет при этом и он не слышит хулы? Самый обычай общежития не учит ли нас тому, что если кто намерен быть равнодушным и беспристрастным слушателем, то должен не вовсе увлекаться предупреждающим, но ожидать оправдания от обвиняемого, чтобы таким образом, при сличении слов того и другого, открылась истина. Праведный суд судите (Ин. 7, 24): вот одно из повелений, самых необходимых для спасения».

Уяснив таким образом для Неокесарийцев условия, необходимые для произнесения праведного суда над кем-бы то ни было, показывает далее, что молчал доселе не по небрежению к их мнению о себе, но потому, что направляя свои действия к прославлению имени Божия и благу ближних, ожидал праведного суда для себя от Бога. Если же теперь и решается писать к ним: то не для того, чтобы снискать для себя доброе мнение от людей, но для спасения их собственных душ от греха. «Поскольку ложные наветы предварительно заняли собою слух ваш, подвергается оклеветанию жизнь моя, подвергается оклеветанию и вера моя в Бога: то зная, что клеветник наносит вред трем вместе лицам, ибо обижает и оклеветанного, и к кому обращена речь его, и себя самого, молчал я о своем вреде, не мнением вашим о мне, как знаете это, пренебрегая (ибо можно ли пренебрегать им мне, который для того и пишу, и вступаю теперь в эту борьбу, чтобы не повредить себе в оном?), но видя, что из троих претерпевающих вред меньше всех терплю я. Ибо я лишаюсь вас; у вас же похищают истину, а виновник этого и меня с вами разлучает и себя отчуждает от Господа; потому что невозможно приблизиться к Богу делами запрещенными. Поэтому говорю cиe более для вас, нежели для себя; хочу вас избавить от нестерпимого вреда, ибо какое больше зло мог бы потерпеть тот, кто утратил самое драгоценное – истину?».

Смиренно сознавая себя, что он еще далеко не достиг того совершенства, чтобы считать себя безгрешным по отношению к тем высшим требованиям евангельского учения, которыми вменяется в обязанность каждому христианину иметь не только благоплодность во всех действиях, но и совершенную и постоянную чистоту в движениях помыслов и расположений сердечных; выясняет им однако же, что отзываться о ком-либо дурно заочно, не проверяя своих слов объяснениями обвиняемого, значит не обличать виновного, но только злоречить и следовательно, подвергать себя самого осуждению от Бога. Если же они считают себя вправе обвинять его как Архиепископа в неверном направлении его учения; то по любви к истине и истинной ревности о благе Церкви пусть составят собор из людей благонамеренных и способных правильно рассуждать о предметах духовных и тогда, если он окажется в действительности виновным в том, в чем стараются обвинить его заочно люди неблагонамеренные, пусть извергнут его из лика святителей и избавят Церковь от зла, которое наносил он ей своим учением. Но до тех пор пусть помнят, что злоречием они наносят вред только своей душе с доверием слушающим их.

Продолжая свое прежнее слово в Неокесарийцам, св. Василий далее говорит: «итак, что говорю я, братие? Не то, что я безгрешен, что жизнь моя не исполнена тысячами проступков; ибо знаю себя и не перестаю источать слезы о моих грехах, если бы только возможно мне было умилостивить Бога моего и избежать угрожающего наказания; но кто судит дела мои, тот если утверждает, что чисто око его, пусть ищет сучец и в моем оке; ибо сознаюсь, что имею нужду в великом попечении о мне людей здравых. А если не говорит он этого о себе (тем же паче не скажет, чем более он чист, потому что совершенным свойственно не себя самих превозносить, иначе без сомнения создаются повинными в высокомерии фарисея, который оправдывая себя, осуждал мытаря): то пусть вместе со мною поищет врача, и да не судит прежде времени, дóндеже приидет Господь, иже во свете приведет тайная тьмы, и объявит советы сердечные (1Кор. 4, 5); пусть помнит Сказавшего: не судите, да не судими будет (Мф. 7, 1), и: не осуждайте, да не осуждени будет (Лк. 6, 37). Вообще же, братие, если прегрешения мои удобоисцелимы, то почему не повинуется он учителю Церквей, который говорит: обличи, запрети, умоли (2Тим. 4, 2)? Если же беззаконие мое неисцельно, то почему не противустанете мне в лице и почему, объявив противузаконные мои поступки, не избавить Церковь от вреда мною причиняемого? Итак, не потерпите злословия, произнесенного на меня сквозь зубы. Ибо это могла бы сделать и раба, служащая на мельнице; в этом отличился бы с избытком и всякий подлый человек, у которого язык изощрен на всякое злословие. Но есть Епископы, пусть они будут приглашены для выслушания; есть клир в каждой епархии, – пусть будут собраны люди самые испытанные. Пусть свободно говорит желающий, но только бы это было обличение, а не злословие. Пусть выведены будут на показ тайны моего лукавства и тогда не ненавистью меня преследуют, но вразумят как брата. Более имею права от блаженных и безгрешных мужей ожидать сожаления о себе грешнике, нежели негодования на себя.

«Если же есть преткновение в вере: то пусть будет указано сочинение; пусть опять соберутся равнодушные и беспристрастные судьи, прочтено будет обвинение, рассмотрено, не по неведению ли обвиняющего более представляется достойным обвинения сочинение, чем в существе своем оно предосудительно. Ибо многое и хорошее не представляется хорошим у людей, не имеющих в уме своем верного начала к суждению. И равновесные тяжести кажутся неравными, когда весовые чашки не имеют между собою равновесия. Даже и мед для иных казался горьким, если у них чувство вкуса повреждено было болезнью. И глаз в нездоровом состоянии не видит многого действительного, представляет же многое такое, чего нет. Поэтому и при оценке сочинений, как замечаю, бывает часто тоже, когда судия по способностям ниже писателя; потому что кто судит о сочинении, с тем же почти запасом должен приступить к делу, как и написавший оное. О делах земледелия не способен судить, кто сам не земледелец; не распознает нестройного и стройного в музыкальных ладах, кто не имеет сведения о музыке: но судьею сочинений тотчас делается всякий, кто не может указать учителя своего и времени, когда обучался и вообще не слыхал, ни малого, ни великого о том, как сочинять²³⁴. А я примечаю, что и в словах Духа не всякому позволительно приступать к исследованию сказанного, но только имеющему духа рассуждения, как научил нас Апостол, который, говоря о разделении дарований, сказал: овому бо Духом дается слово премудрости: иному же слово разума о том же Духе: другому же вера тем же Духом: другому же действия сил, иному пророчество, другому рассуждения духовом (1Кор. 12, 8–10). Поэтому, если сочинение мое духовно, то намеревающийся судить о нем пусть докажет, что имеет он дарование рассуждения о духовном. А если, как злословит он, это плод мудрости мира сего, то пусть покажет себя опытным в мирской мудрости и тогда предоставлю ему голос в суде». Далее убеждает их не вдаваться всякому нелепому слуху, но исследовать дело с тщательностью, чтобы не погрешить по нерадению против истины и против ближнего. Вместе с сим выражает полную готовность отвечать на все их вопросы и недоумения, только бы спасти их от греха осуждения. В доказательство чистоты и правоты своего учения, между прочим представляет и то, что с ним находятся в общении духовном и имеют переписку все православные Епископы, как то: Писидийские, Ликаонские, Маврийские, обеих Фригий, Армянские, Македонские, Ахайские, Иллирийские, Галльские, Испанcкиe, всей Италии, Сицилийские, Африканские, из Египетских все соблюдающие здравую веру и весь остаток Сирских. Следовательно, кто чуждается общения с ним, тот по необходимости чуждается общения и с прочими Церквами, и таким образом, сам себя отлучает от общения со всею православною Церковью. В заключение угрожает им, если не исправятся в своих мнениях и действиях, открыть перед всею Церковью истинную причину их уклонения от общения с ним, то есть их уклонение к еретическим учениям, осуждаемым всею православною Церковью²³⁵.

Но это письмо св. Василия осталось без ответа. Опасаясь быть обличенными в ереси, Неокесарийцы избегали всяких объяснений с ним. Св. Василий в другом письме к Неокесарийским клирикам указал им истинную причину их молчания. Они, говорит он в этом письме, «всеми мерами уклоняются от свидания со мною. Для чего же? Не для того ли, что опасаются быть обличенными в лукавых учениях?» – Но Неокесарийские клирики, руководимые впавшим в нечестие своим Архипастырем, чтобы оправдать перед народом свою злобу против св. Василия, выставляли на вид, что они питают к нему неудовольствие и чуждаются с ним общения за его нововведения, именно: за устройство монашеской жизни и псалмопения. Св. Василий показывает им, что жизни подвижнической положено начало не у него. «Обвиняют меня,  – говорит св. Василий, – в том, что есть у меня подвижники благочестия, отрекшиеся от мира и от всех житейских попечений… А такие люди носят мертвость Иисусову в теле своем и взяв крест свой, последуют Богу... И теперь, как слышу, такую добродетель имеют некоторые в Египте, а может быть и в Палестине; иные преспевают в житии Евангельском; слышу также о некоторых совершенных и блаженных мужах и в Месопотамии. Мы же в сравнении с совершенными еще дети. Но если и женщины желают жить по-евангельски, предпочитают девство браку, порабощают мудрование плотское и живут в ублажаемом плаче, то они блаженны за cиe избрание в какой бы земле ни находились. У нас это в малом еще виде, потому что изучаем только начатки и одно введение в благочестие… Намереваюсь же довести до вашего сведения, что желаю иметь у себя сонмы таких мужей и жен, у которых житие на небесах, которые распяли плоть свою со страстьми и похотьми, не заботятся о пище и о одежде; но ничем неразвлекаемые и водруженные в Боге, день и ночь пребывают в молитвах, у которых уста не глаголят дел человеческих, но которые непрестанно поют песнопения Богу нашему, делая своими руками, чтобы у них было, чем поделиться с нуждающимися».

Отвечая на другое обвинение относительно нововведений в церковном Богослужении, говорит им, что и они допустили у себя много новых молитвословий, которых не знала первенствующая Церковь и вместе объясняет им, что он напоминает им об этом не для обвинения их, но только, чтобы показать неосновательность их обвинений против себя. Что же касается вообще нововведений в церковном Богослужении, то говорит, что они всегда возможны и полезны, если служат к созиданию души. Раскрывая далее порядок Богослужения, совершаемого в Кесарии, указывает, что тот же порядок Богослужения усвоен и многими другими Церквами. «На обвинение в песнопениях, – пишет св. Василий, – которыми клеветники мои наиболее устрашают людей простодушных, могу сказать следующее: утвердившиеся ныне обычаи во всех Церквах Божиих однообразны и согласны. Ибо народ с ночи у нас бодрствует в молитвенном доме, в труде, в скорби и в слезах сокрушения исповедуясь Богу, и восстав напоследок по молитвах начинают псалмопение. И иногда, разделившись на две части, поют попеременно одни за другими, через это вместе и упрочивая поучение в словесах, и производя в сердцах своих сокрушение и собранность. Потом, опять предоставив одному начать пение, прочие подпевают и таким образом, проводя ночь в разнообразном псалмопении, прерываемом молитвами на рассвете уже дня все сообща как бы едиными устами и единым сердцем возносят к Господу псалом исповедания, каждый собственными своими словами говорит покаяние. Если за это уже бегаете от нас, то бегайте от Египтян, бегайте от обитателей той и другой Ливии, Фивян, Палестинян, Аравитян, Финикиян, Сириян и живущих при Ефрате, одним словом от всех, кто уважает бдения, молитвы и общие псалмопения»²³⁶.

Но и это письмо св. Василия, устраняющее все видимые предлоги к вражде против него, осталось без благотворных последствий, потому что истинною-то причиною вражды против него было не то, что говорили, но то, что старались скрыть. Однажды св. Василию случилось быть близ Неокесарии в одной пустынной обители (в которой начальствовал брат его Петр) для отдохновения от непрестанных и утомительных трудов. Его близость к Неокесарии такой страх навела на начальников и главных провозвестников нечестивого Савеллиева учения, что все оставили город и разбежались, показывая тем свое несокрушимое упорство в нечестии. Других же слуг нечестия подкупали и опьяняющими пиршествами склонили разглашать в народе самые нечестивые, лживые и оскорбительные выдумки против св. Василия, чтобы прикрыть только истинную причину своего бегства. – Св. Василий понимая, что народ увлекается нечестивыми учениями своего Архипастыря по неразумию и не способности отличать истину от лжи, а духовенство идет за ним вслед или по человекоугодничеству или склоняемое к тому корыстными видами, написал письмо к Неокесарийским ученым, которые способны были беспристрастнее относиться к предметам спора. В этом письме, раскрыв перед ними безобразные поступки вождей Неокесарийской Церкви, доказав нечестие их учения, давно отвергнутого и осужденного всею православною Церковью, убеждал их не примешиваться сему лжеучению. В заключение говорит им, что если они и вожди их отрекутся от своих лжеучений, то цель его забот достигнута и он забудет прошедшее, только бы уврачевано было настоящее. «Если же, – писал он далее, – останутся при том же, необходимо будет мне возопить другим Церквам о вашем нечестии и постараться, чтобы от большего числа Епископов пришли к вам письма, который бы низложили это великое нечестье, у вас подготовляемое. Это или будет сколько-нибудь полезно для нашей цели или без сомнения, настоящее засвидетельствование освободит нас от вины на суде»²³⁷. Такое отношение к нему Неокесарийцев весьма неприятно подействовало на его душу и еще более расстроило его здоровье. Возвратившись из дальнего путешествия, писал он к Амфилохию, пришел я с разбитым телом и с душою довольно огорченною»²³⁸.

При всем усилии св. Василия умирить враждующих, отразить врагов Церкви, охранить чистоту веры между православными, по попущению Божию враги мало уменьшались в числе и силе; а друзья его и защитники православной истины, прошедши назначенный Богом путь земной жизни, отходили в вечность для получения заслуженных от праведного Судии наград. Св. Афанасий Александрийский, который во многом помогал ему и в некоторых случаях защищал от нападения врагов и в котором одном св. Василий полагал надежду к утверждению мира церковного, отошел ко Господу. Не успел св. Василий освободиться от скорби от разлук с ним, его сердце поражено было вестью о жестоких гонениях, воздвигнутых против православных в Александрии. Желая поддержать духовное общение с Александрийскою Церковью, св. Василий поспешил приветствовать преемника Aфанасиева – Петра, желая ему наследовать от прежнего великого и святого Архипастыря и любовь к нему, какою он пользовался от св. Афанасия «и попечение о живущей повсюду братии с тем же сердоболием и с тем же усердием, какие и тот блаженный муж имел о всех по истине любящих Бога»²³⁹. Не оставил св. Василий без утешения и скорбную Александрийскую паству. Но в особом послании к жителям Александрии, внушив им мужественно терпеть озлобления от врагов по подражанию прежним отцам, которые только этим путем могли достигнуть славы на небе, извиняется, что не мог сам лично явиться к ним с утешением, как по причине болезни своей, так и по причине врагов, которые как хищные волки подстерегают его, чтобы уловить удобное время для расхищения овец Христовых²⁴⁰.

Смерть святого Афанасия Александрийского лишила в нем для св. Василия главного сотрудника в умиротворении Церкви Антиохийской, которая страдала и от нападения ариан и от борьбы двух православных архиепископов, Мелетия и Павлина. Павлин, как посвященный в сан Архиепископа после Мелетия, не имел права на антиохийский престол при жизни прежнего Архиепископа, но как поддерживаемый западными Епископами, усиливавшимися подчинить своему влиянию и Восточную Церковь, незаконно стремился к власти, тем увеличивал бедствия Антиохийской Церкви. К бо́льшей скорби св. Василия и пресвитер Евагрий, муж ученый, доселе поддерживавший вместе со св. Василием права Мелетия, склонился на сторону Павлина.

Но этим не окончились скорби св. Василия. Вскоре за сим скончался отец его друга, Епископ Назианский Григорий, которого он чтил и любил как отца. Несмотря на немощь своих телесных сил, св. Василий посетил своего друга, св. Григория Богослова.

За этою утратою не замедлила явиться другая, не менее тяжелая для сердца св. Василия. Его искренний друг и советник во всех делах св. Евсевий, Епископ Самосатский, по повелению Валента был сослан в заточение.

Среди сих скорбей и лишений св. Василий не был, однако же, оставлен Господом совершенно безутешным. Его вера и терпение имели нужду в подкреплении примером мужественного подвижника за веру: и вот, по изволению Господа, к нему присланы были мощи св. Саввы Готфского его родственником, областным начальником на пределах Скифии, Сораном²⁴¹. А Асхолий, Епископ Солунский, в особом послании, исполненном выражений искренней любви и почтения к нему, живо описал все страдания и все мужество за веру св. мученика Евтихия, которого вместе прислал и св. мощи²⁴². Читая послание Асхолия, св. Василий переносился мыслию в первобытные времена Церкви, твердой в вере и соединенной любовью. И вообще празднование в честь св. мучеников св. Василий совершал всегда с большим торжеством, почерпая в их мужественных страданиях за веру силы к несению скорбей, которые окружали его самого отовсюду.

Обратим внимание хотя на одну из бесед св. Василия, сказанных им в честь св. мучеников. В начале беседы на день св. мученика Варлаама, св. Василий показывает, что в прежние времена смерть святых чествовали сетованием и слезами; но теперь, так как состояние святых в загробной жизни после креста изменилось, «мы уже не плачем, – говорит он, – сопровождаем смерть святых, но в восторженных ликованиях веселимся при их гробах. Потому что смерть для праведных – сон, вернее же сказать, отшествие к лучшей жизни. Поэтому, закалаемые мученики радуются; желание бесконечной жизни умерщвляет в них ощущение болезней при заклании. Мученик смотрит не на опасности, но на венцы; не ужасается ударов, но вычисляет награды, видит не исполнителей казни, бичующих здесь на земле, но представляет себе Ангелов, приветствующих с неба; имеет в виду не кратковременные опасности, но вечные воздаяния». И за то, что искали небесной только славы и здесь пользуются искренним и одушевленным прославлением от всех истинных поклонников подвигоположника Христа. Ни одной знаменитости земной не продолжается слава так долго и не чествуется его память с таким торжеством, как чествуется память раба Божия, исполненного благодати Божественной, хотя бы он при жизни не обладал ни могущественною властью, ни мудростью земною.

Указывая далее на происхождение и звание св. Мученика, ежегодно собирающего на свое празднество множество народа, показывает, как много превосходит всякого гордящегося своим научным образованием и высоким происхождением, – человек простой по разуму, но просвещенный верою и согретый пламенною любовью к Господу. Люди, просвещенные наукою, наделенные даже не малым запасом богословских сведений, но чуждые деятельной любви к Господу, когда предстоит им подвиг отречься от какой-либо греховной привычки, прямо осуждаемой словом Божиим или отказаться от какого-либо удовольствия, препятствующего к достижению какой-либо добродетели и прямо воспрещаемого церковными постановлениями, всевозможными умствованиями стараются убедить себя в излишестве таких подвигов и в возможности благоугождать Богу и без лишения себя тех удовольствий, которые вследствие долговременной привычки, сделались уже потребностью природы. Успокоив такими умствованиями себя, идут к своей погибели, не чувствуя смущений в своей лукавой совести. Но не так действует живая вера человека простого разумом, но крепкого в любви к Господу: и эту истину доказывает своим примером св. мученик Варлаам. «Теперь благовременно нам воскликнуть, говорит св. Василий: где премудр, где книжник, где совопросник века сего (1Кор. 1, 20)? Сегодня у нас непобедимым учителем благочестия – поселянин, которого мучитель влек, как удобоуловляемую добычу, но в котором по испытании, узнал непреодолимого воина; над которым смеялся за его неправильную речь и который устрашил ангельским мужеством: ибо нравы его не огрубели вместе с орудием слова и рассудок не оказал в себе тех же недостатков, какие были у него в слогах. Но стал он вторым Павлом, с Павлом говоря: аще и невежда словом, но не разумом (2Кор. 11, 6). Бичующие его исполнители казни приходили в оцепенение, а мученик оказывался возрастающим в силах; ослабевали руки строгающих, но рассудок строгаемого не преклонился; били, расторгали стройное сплетение жил, но крепость веры делалась более нерасторгаемою; исчезла плоть на изрытых боках, но цвело любомудрие разума; большая часть плоти омертвела, но мученик был бодр, как не начинавший еще подвигов. – Когда любовь к благочестию поселится в душе: тогда все виды браней для нее смешны и все, терзающие ее за любимый предмет, более услаждают нежели поражают». Когда жестокие мучители, испытав все роды мучений над святым мучеником, не могли его преклонить к жертвоприношению идолам, чтобы избавиться от стыда быть побежденными от непобедимого мужества верующего поселянина, придумали особый род мучения. Возложив огонь на жертвенник, они велели мученику держать правую руку над ним и в руку вложили горящий ладан, чтобы он, не принесши жертвы идолам по произволению, сбросил ладан на жертвенник хотя непроизвольно, не выдержав мучения от огня. Действительно рука, объятая пламенем и сверху и снизу, прогорела до костей, но св. мученик не пошевелил ею, так что ладан весь сгорел на ладони. – Урок назидательный для тех, которые отказываются от соблюдения узаконенных Церковью постов или не хотят отречься от некоторых видов удовольствий, препятствующих соблюдению чистоты сердечной и твердости в исполнении воли Божественной!

При созерцании мужества и терпения св. мучеников, св. Василий вдохновлялся к перенесению скорбей, которые его ожидали впереди и которые, при расслабевших его силах телесных, болезненнее действовали и на его душу.

В Каппадокию назначен был новый наместник, префект Димосфен, покровитель ариан. По случаю его прибытия, так писал о нем св. Василий к Евсевию, епископу Самосатскому: «прибыл к нам наместник – это первое и величайшее из наших зол. Не знаю, еретик ли он по образу мыслей (а думаю, что не знает никакого учения, не имеет никакого усердия к таким делам и не занимается ими; потому что, как вижу, день и ночь душою и телом предан он другим занятиям), но по крайней мере он любитель еретиков и столько же их любит, сколько нас ненавидит»²⁴³. При его-то содействии apиaне по ложным доносам, осудили и объявили низложенным брата Василиева, Григория епископа Нисского, и Василий, при всех усилиях оправдать невинного брата, не имел успеха²⁴⁴.

Вскоре скончался Епископ Никопольский Феодот, известный ревнитель православия. Чтобы aриане не успели возвести на Никопольский престол кого-либо из своих, св. Василий убеждал духовенство и жителей Колонии уступить своего Епископа Евфросиния. Но колонийцы не соглашались исполнить его желание и пока продолжался спор и убеждения, aриане успели поставить епископом Никополя одного из своих единомышленников²⁴⁵. Итак, постоянное отторжение православных Церквей на сторону ариан поражало душу св. Василия постоянною скорбью.

Так как Император Валентиниан, правитель Западной Империи, был православный христианин и поддерживал в своем государстве православие, то западные епископы при его содействии могли бы оказать помощь и к умиротворению восточных Церквей. Стоило бы только расположить к этому Валентиниана и он мог приказать Валенту прекратить гонение на православных, так как он находился в полной зависимости от него, как его помощник в управлении обширною империею. Св. Василий и держался этой мысли и в продолжение своего Архиепископского служения много употреблял усилий склонить западных епископов к сочувствию бедственному состоянию восточных Церквей. Но после многократных и многолетних опытов пришел к тому убеждению, что главою римской церкви владеет гордость, заносчивость и стремление к владычеству, а затем, совершенное равнодушие к бедственному состоянию тех, которые не признают его власти над собою²⁴⁶. Потому, когда другие Восточные Епископы, видя постоянное поглощение православных Церквей арианами, просили его еще раз испытать и отправить к западным Епископам общее письмо с объяснением всех бедствий, претерпеваемых восточною Церковью, св. Василий дал такой ответ: «люди надменного нрава, когда им угождают, делаются еще большими презрителями. Если умилосердится над нами Господь, то чего еще нам желать сверх этого? А если пребудет над нами гнев Божий, какая будет нам помощь от западной гордости? Они и не знают дела, как оно есть и не хотят его узнать... Сам я желал бы не в виде общего послания написать к их верховному и не о делах церковных, но о том, что не должно нападать на людей, угнетенных искушениями, признавать достоинством гордость – этот грех, который и один может сделать нас врагами Богу»²⁴⁷.

Но подчиняясь общему желанию всех восточных Епископов, св. Василий в 376 году написал снова два письма к западным Епископам. В этих письмах, живо изобразив бедствия, которые терпит на Востоке православие со времени царствования Валента уже тринадцатый год, просил их довести о состоянии восточных Церквей до сведения западного Императора и если сего нельзя сделать, то по крайней мере прислать кого-нибудъ для посещения и утешения скорбящих²⁴⁸.

Последствия этих писем показали, что св. Василий не обманулся в бесполезности сношений с Западом. Западные Епископы не только не оказали никакой помощи восточным Церквам и не только не обвинили, как бы следовало, если бы они ревновали только о православной истине, Павлина, поставленного ими, за его уклонение в Маркеллову ересь, но и обвинили собственно за нападение на него в ереси ревностных защитников православия, Мелетия, Apхиепископа Антиохийского, и Евсевия, епископа Самосатского²⁴⁹. Как ни горестно было для святого Василия известиe о сем, но он не терял упования на милостивое попечениe о Церквах Господа Иисуса Христа и потому в 378 году писал св. Евсевию, жившему в изгнании, выражая твердую уверенность свою, что милосердный Бог внимая слезам Церквей и вздохам всеми испускаемым, еще при жизни его возвратит изгнанных Епископов на свои престолы²⁵⁰. И упование его на Бога не посрамило. В Мае 378 года западным Императором Грацианом издан был указ в пользу православия, которым не дозволялось еретикам иметь никаких церковных собраний ни в городах, ни вне городов. Хотя этот указ при жизни Валента не мог принести православным всех благотворных плодов, каких можно было от него ожидать, но тем не менее он немало ободрил дух православных и утвердил их надежды на лучшие времена. Впрочем Промысел Божественный, полагавший предел всему, и радостям и скорби, не замедлил послать страждущему православно полное утешение, а вместе с сим нанести и конечное поражение еретикам. В Августе того же 378 года Валент погиб в войне против Готфов, а вместе с ним рушилось и господство aриан. Немедленно по смерти Валента Грациан повелел возвратить из заточения всех исповедников православия, и изгнав из городов еретиков, возвести на кафедры церковные православных Епископов, которым они прежде принадлежали²⁵¹. Для исполнения этого указа Грациан отправил на Восток особого чиновника Сапора. И св. Василий, изнуренный восьмилетнею, в сане Apхиепископа, борьбою с еретиками, ослабленный постоянными и неутомимыми трудами, изможденный непрерывными болезнями, истощенный подвигами любомудрия в конце дней своего земного жития имел еще утешение видеть возвращенными на свои кафедры своих друзей, Мелетия и Евсевия. Ревностные Архипастыри немедленно занялись восстановлением Церквей, пострадавших от ариан, возводя на запустевшее престолы людей, доказывавших и чистоту и твердость своего православия²⁵². На эти церковные кафедры возведены были многие и из учеников св. Василия им самим за несколько дней до его кончины, которая последовала 1 Января 379 года на 51-м году его жизни.

Св. Григорий Богослов, несмотря на сильное свое желание проститься со своим отходящим в вечность другом или хотя облобызать его священный прах, не мог этого сделать по причине болезни, не дававшей ему никакой возможности оставить свой одр²⁵³. Но возвратившись из Константинополя при первой возможности он посетил его могилу и почтил память своего друга надгробным словом, в котором пересказал всю его жизнь от дня рождения до его кончины. И потому мы выслушаем его повествование о последних днях жизни Великого Святителя и о торжестве погребения, при котором ясно высказались, как глубокое уважение к нему Кесарийской паствы, так и искренняя любовь к нему и признательность.

«Когда, течение скончав, – говорит св. Григорий о своем святом друге, – и веру соблюдши, возжелал он разрешиться и наступило время к принятию венцов; когда услышал он не то повеление: взыди на гору, и скончайся (Втор. 32, 49–50), но другое: скончайся и взыди к нам: тогда совершает он чудо не меньшее описанных. Будучи уже почти мертв и бездыханен, оставив большую часть жизни, оказывается он еще крепким при произнесении исходной своей речи, чтобы отойти отселе с вещаниями благочестия и на рукоположение искреннейших своих служителей подает руку и дух, чтобы алтарь не лишен был его учеников и помощников во священстве».

«Коснеет, правда, слово коснуться последующего, однако же, коснется, хотя говорить о сем приличнее было бы другим, а не мне, который (сколько ни учился любомудрию) не умею соблюсти любомудрия в скорби, когда привожу себе на память общую потерю и скорбь, какая объяла тогда вселенную».

«Василий лежал при последнем издыхании, призываемый к ликостоянию, к которому с давнего времени простирал свои взоры. Вокруг него волновался весь город; нестерпима была потеря; жаловались на его отшествие, как на притеснение, думали удержать его душу, как будто можно было захватить и насильно остановить ее руками и молитвами (горесть делала их безрассудными) и всякий, если бы только возможно, готов был приложить ему что-нибудь от своей жизни. Когда же все их усилия оказались напрасны (надлежало объясниться тому, что он человек) и когда, изрекши последнее слово: в руце Твои предаю дух мой (Пс. 30, 6), поемлемый Ангелами, радостно испустил он дух, впрочем тайноводствовав прежде присутствовавших и усовершив своими наставлениями: тогда открывается чудо замечательнейшее из бывших когда-либо. Святой был выносим, подъемлемый руками святых. Но каждый заботился о том, чтобы взяться или за воскрылие риз, или за сень, или за священный одр, или коснуться только (ибо что священнее и чище его тела?), или даже идти подле несущих, или насладиться одним зрением (как бы и оно доставляло пользу). Наполнены были торжища, переходы, вторые и третьи жилья; тысячи всякого рода и возраста людей, дотоле незнаемых, то предшествовали, то сопровождали, то окружали одр и теснили друг друга. Псалмопения заглушаемы были рыданиями, и любомудрие разрешилось горестью. Наши препирались с посторонними, с язычниками, с иудеями, с пришельцами, они с нами о том, кто больше насладится зрелищем и извлечет для себя большую пользу. Скажу в заключение, что горесть окончилась действительным бедствием: от тесноты, стремления и волнения народного немалое число людей лишились жизни и кончина их была ублажаема, потому что преселились отсюда вместе с Василием и стали (как сказал бы иной усерднейший) надгробными жертвами. Когда же тело с трудом укрылось от хищных рук (т. е. от рук усердных чтителей, не желавших с ним расстаться) и оставило позади себя сопровождающих, предается оно гробу отцов и к иереям прилагается архиерей, к проповедникам – великий глас, оглашающий еще мой слух, к мученикам – мученик. И теперь он на небесах, там, как думаю, приносит за нас жертвы и молится за народ»²⁵⁴.

Ко всему сказанному о жизни св. Василия Великого находим нужным присовокупить на основании сказаний св. Дмитрия Ростовского Чудотворца об особых благодатных действиях Духа Святого, проявленных через св. Василия еще при жизни его на земле. Когда уже был св. Василий Великий Архиепископом, то во время совершения им Божественной Литургии по освящении даров, алтарь был осияваем некиим особым небесным светом и самого великого Архиерея окружали некие светоносные, в белых одеждах, мужи, что служило ясным указанием присутствия в храме Духа Святого и сослужения Ангельского. Это видение явно было для многих благоговейных клириков, участвовавших в служении со святым Архипастырем.

Один еврей, из любопытства пришедши в церковь, чтобы узнать, что совершается христианами во время Литургии, по особому Божию промышлению во время преломления освященного хлеба узрел в руках Святителя младенца, которого он раздроблял на части. Желая еще более удостовериться в действительности виденного им чуда, вместе с прочими христианами подошедши для приобщения святых Тайн, убедился еще более в действительности того, что христианам преподается истинное Тело и истинная Кровь. Это чудесное преложение хлеба и вина в истинное Тело и в истинную Кровь при благодатном озарении от Господа дало ему возможность понять высоту христианского Таинства и на другой же день со всем своим семейством он принял от рук святительских святое крещение и был благоговейный христианин.

Одна бедная женщина, обиженная князем, занимавшимся сбором податей, припала к стопам Святителя и умоляла его, чтобы он написал к этому князю и попросил у него милости для нее, уверяя его, что князь его послушает. Святитель дал этой бедной женщине письмо к князю, в котором написал: эта женщина сказала мне, что мое писание имеет большое значение перед тобою; если это справедливо, то окажи ей милость какую можешь. Князь ответил ему: я желал бы, но не могу сделать для нее никакой милости. Святитель снова написал ему пророчески: если хотел сделать добро, но не мог, то это еще не беда; но если мог, но не хотел, то сам впадешь в состояние просящих милости. В скором времени князь действительно подпал гневу царя и предан был суду. Защиты для себя он не находил ни у кого, потому и обратился к св. Василию, прося его защиты перед царем, так как он много имел между высокими придворными чинами расположенных к себе лиц. Святый Василий для вразумления его, напомнив ему о немилости его к бедной женщине, стал ходатайствовать за него и он был освобожден от суда с возвращением ему прежних должностей. Тогда князь позвал к себе презренную им прежде бедную женщину и наградил ее щедро.

Для воспоминания о Духе Святом, явившимся над крестившимся в водах Иорданских Господом нашим Иисусом Христом в виде голубя, св. Василий повелел устроить из чистого золота голубя для хранения в нем святых Даров. Этот голубь повешен был над святою трапезою и всегда во время Литургии, совершаемой святым Архипастырем при призывании Святого Духа трижды приходил в сотрясение, что ощутительным образом перед всеми, находившимися в алтаре, свидетельствовало и присутствие Святого Духа. Но в одно время этого чудесного действия не совершалось. Св. Василий, с удивлением и скорбью обозрев прозорливым оком всех предстоявших престолу, как бы отыскивая виновного в отсутствии видимого знамения явления Святого Духа, усмотрел, что один диакон, державший рипиды, бросал нескромные взгляды на одну жену, стоявшую вне алтаря. Этому диакону тотчас же повелел выйти вон и голубь пришел в обычное движение.

Слава о великой духовной мудрости св. Василия, равно как и о его святости и великих подвигах благочестия, разносилась далеко за пределы Кесарийской области, и достигла, наконец, до слуха великого в Сирии подвижника, известного всему православному миру своими духовно-подвижническими сочинениями, Ефрема Сирина. Он услаждался слухом о великих подвигах и святости жизни св. Василия Великого и благодарил Бога, воздвигшего в столь трудные времена для Церкви столь великого мужа, но по чрезвычайной дальности пути, соединенного с великими трудностями и по любви к уединению, не решался придти в Кесарию, чтобы лично насладиться его беседою. Но Промысел Божественный, для пользы обоих святых мужей, находил нужным их временно соединить между собою. Святой Ефрем желал знать, каков св. Василий по суду Божию, чтобы в его примере найти для себя побуждение к высшему совершенствованию себя в духовной жизни и с этим святым желанием обратился к самому сердцеведцу Богу. Приникая вниманием к благой цели желания св. Ефрема, Бог открыл ему в видении, каков Василий. Ефрем увидел огненный столп, восходивший от земли и касавшийся неба, и в это время послышался глас: Ефрем, каков этот столп, который ты видишь, таков есть Василий. После такого видения Ефрем возымел сильное желание увидеть того, кого великим почитал и сам не лживый судия – Бог. Взяв с собою переводчика, так как сам не знал греческого языка и потому не мог беседовать со св. Василием, отправился в путь и прибыл в Кесарию накануне праздника Богоявления Господня. На самый праздник, пришедши в храм, стал на западной стороне в углу и имел возможность и молиться уединенно, никем не замечаемый и видеть самого св. Василия при совершении Божественной Литургии. Составив себе понятие, что святой слуга Божий, не в душе только должен быть смиренным, но и быть таковым по наружному виду при всех обстоятельствах жизни, св. Ефрем соблазнился, когда увидел св. Василия облаченным, со всеми сослужащими ему, в богатые ризы, с выражением величия и в самых его движениях. Но св. Василий, не видевши его еще ни разу и не слышавши о его прибытии, по откровению от Господа сердцеведца, прозрел его мысли и послал своего архидиакона пригласить его в алтарь. Св. Ефрем удивился, услышав приглашение от Архиепископа и объяснил архидиакону, что он странник, недавно прибыл в город, неизвестен Apхиепископу и потому полагает, что его приглашение относится к кому-либо другому. Архидиакон возвратился в алтарь и сказал ответ св. Ефрема. Но св. Василий снова послал архидиакона сказать страннику Ефрему, что именно его требует к себе Архиепископ. Тогда св. Ефрем убедился, что св. Василий действительно муж святой и обладает даром прозорливства. Но по глубокому смирению не хотел однако же, среди народа представляться ему и потому просил позволения явиться к Архиепископу после Литургии. Беседуя после со св. Василием при посредстве переводчика и чувствуя великое услаждение в душе от его беседы, сожалел, что не может сам непосредственно беседовать с ним. Веруя однако же в силу молитв св. Василия, св. Ефрем просил его, чтобы он помолился Богу о даровании ему дара говорить с ним по-гречески. Св. Василий сказал, что слишком многого просит от его немощи; но прибавил, в награду за великий труд предпринятый тобою, помолимся Господу Богу и уповаю, что Он по вере твоей, даст тебе просимое. И действительно, по окончании молитвы, св. Ефрем получил способность сам говорить по-гречески и понимать то, что говорил ему св. Василий. В благодарность за великое утешение, которое он получил в продолжение нескольких дней от беседы св. Василия, написал в честь и память его похвальное слово, которое сохранилось доселе в числе творений св. Ефрема Сирина.

В Кесарии был некто еврей Иосиф, который занимаясь врачебным искусством, такую приобрел опытность, что ощупав жилы больного, определял день и час смерти его. Святой Василий, провидя духом обращение его ко Христу, приглашал его к себе иногда и убеждал его оставить жидовскую веру. Но еврей на все его убеждения всегда отвечал одно: хочу и умереть в той вере, в которой родился. Когда св. Василий впал в болезнь, от которой должен был и окончить дни свои, пригласил к себе этого еврея и спросил его: скоро ли я должен умереть? Еврей, ощупав его жилы, сказал, что очень скоро, не доживешь и до вечера. А если, – сказал св. Василий, – я проживу до шести часов утра, что тогда сделаешь? – я готов сам умереть, ответил еврей. Св. Василий сказал: так умрешь для греха и будешь жить для Бога. Понимаю о чем говоришь и клянусь, если доживешь до утра, то исполню твою волю, – с твердостью ответил еврей. Святый Василий помолился Господу Богу, чтобы он продлил его жизнь до утра ради спасения души еврея. Когда настало утро, св. Василий послал за евреем. Еврей не хотел верить слуге и поспешил сам к Святителю. Увидев его еще живым, воскликнул: воистину велик Бог христианский и нет иного Бога кроме Его; отрицаюсь богоненавистного жидовства и приступаю к истинной христианской вере. Повели святой Отче немедленно преподать святое крещение мне и всему дому моему. Я сам преподам тебе святое крещение моими руками, сказал ему св. Василий и вместе с ним пошел в церковь. Окрестив его и всех членов его семейства и преподав им по совершении Божественной Литургии святые Тайны, возвратился в свой дом. И здесь, преподав всем присутствовавшим слова назидания и благословив всех, с миром отошел ко Господу.