Глава V

Смерть Евсевия, Apxиепископа Кесарийского. Избрание ему преемника. Заботливость многих избирателей о достижении при этом своих корыстных и честолюбивых целей и противодействие избранию св. Василия. Заботливость св. Григория Богослова и его отца о возведении на архиепископский престол св. Василия. Радость об избрании св. Василия всех чтителей его святости и мудрости и надежды на него в защиту православной Церкви от нападений ариан. Враждебное отношение к нему многих Епископов, противодействовавших его избранию, и мудрые меры, принятые св. Василием к умиротворению их. Сколь обширна была власть Кесарийского Архиепископа? Неутомимость св. Василия в устроении дел церковных, в проповедании слова Божия и попечительности о всех, искавших его помощи. Заботливость об исправлении разных беспорядков, допущенных архиепископами и о возвышении нравственности духовенства. Его два слова: на гневливых и о зависти. Содержание этих слов. Возведение кесарийских пресвитеров на кафедры епископские в других церквах и личные качества удостаиваемых этой чести. Выяснение св. Василием того, могут ли быть изменяемы обряды церковные и есть ли основание расторгать союз любви из-за обрядов. Приложение его мнения к действиям русских старообрядцев, для определения тяжести их греха – отделения от Церкви.

Не успел еще св. Василий совершенно освободиться от собственных телесных недугов, как настали для него скорби и труды с другой стороны. В этом же 370 году, в Июне месяце, скончался Евсевий, Архиепископ Кecapийский, и предстоял труд избрать достойного архипастыря, в котором была особая нужда для отражения нападений ариан, поддерживаемых покровительством Императора. Св. Василий для лучшего успеха в этом, а может быть и имея в виду указать избирателям на св. Григория Богослова, как достойнейшего избрания на архиепископский престол, письменно просил его придти к нему, сколь возможно, скорее. Но справедливо предполагая, что св. Григорий не согласится придти к нему в такое время, зная, как много неприятного происходит при избрании епископов, св. Василий писал ему, что он болен и находясь при последнем издыхании, желает его видеть, чтобы передать ему свою последнюю волю. Святой Григорий до глубины сердца огорченный таким известием немедленно оставил Назианз и отправился в Кесарию. Но узнав на пути, что туда собираются с разных мест епископы для избрания нового Архиепископа, понял намерение своего друга и с половины пути возвратился назад. Из Назианза же написал ему, что он не только не одобряет его поступка, но и самому желает уклониться от избрания, чтобы избежать клеветы и нареканий от неблагонамеренных людей. Когда я узнал, писал он между прочим святому Василию, что в город собираются епископы, остановился на пути и дивился во-первых тому, как не позаботился ты о благоприличии и не остерегся языка людей, которые всего скорее взводят клеветы на простодушных; во-вторых, как думаешь, что не одно и тоже прилично и тебе и мне, которых в начале так сдружил Бог, что и жизнь и учение и все у нас общее; а в третьих, – как подумал, что тут будут выставлять на вид людей благоговейных, а не сильных в городе и любимых народом? По сим-то причинам поворотил я корму и иду назад. Да и тебе самому, если угодно, желаю избежать настоящих мятежей и худых подозрений, а твое благоговение тогда увижу, когда устроятся дела и позволит мне время¹⁴⁹.

С этого времени св. Григорий и его отец решились и со своей стороны употребить усилие к тому, чтобы на архиепископский престол в Кесарии возведен был св. Василий как достойнейший из всех, которых могли иметь в виду при избрании на это место и как более всех способный поддержать высокое достоинство Кесарийской Церкви и чистоту учения православной веры, защитить ее от растления тем тлетворным духом учения, который ариане внесли уже почти во все другие Церкви. Народ и клир в это время в церкви Кесарийской распался на разные партии и каждая партия представляла своего кандидата и все в деле руководились разными побуждениями. Одни при избрании Архиепископа имели в виду только благо Церкви, другие руководились в этом деле связями родственными или дружественными или другими какими-либо своекорыстными целями, а некоторые в горделивом мнении о своих личных достоинствах, думали только о себе. Враги же православной Церкви – еретики, пользуясь безрассудными и своекорыстными целями православных избирателей, стремились возвести на Кесарийский престол одного из своих единомысленников. Вообще споры были тем безрассуднее, чем жарче. Ибо не безызвестно было, – говорит св. Григорий Богослов, – кто преимуществует перед всеми как солнце перед звездами. Каждый видел это ясно, особенно все почтеннейшие и беспристрастнейшие из граждан, все принадлежавшие алтарю и наши назореи (т. е. монашествующие), на которых одних, по крайней мере большею частью, должны были бы лежать подобные избрания, в каком случае Церковь не терпела бы никакого зла: тогда как избрания сии зависят от людей богатых и сильных и еще более от буйства и безрассудства черни, даже между чернью от людей самых последних. Почему можно теперь думать, что народные начальства благоустроеннее нашего (т. е. духовного) начальства, которому приписывается божественная благодать¹⁵⁰ и что в подобных делах лучший правитель страх, а не разум. Ибо кто из благомыслящих стал бы искать другого, миновав тебя, священная и божественная глава¹⁵¹, тебя, написанного на руках Господних (Пс. 19, 16), несвязанного брачными узами, нестяжателя бесплотного и почти бескровного, в знании словес первого по Слове, между любомудрыми мудрого, между мирскими премирного друга моего и сотрудника (выражусь даже более), соучастника души моей, вместе со мною жившего и учившегося¹⁵².

Как только собрались все лица высшего духовенства, имевшие право на участие в избрании нового Архиепископа, немедленно приступили к самому делу. Многиe из благонамеренных граждан города Кесарии собравшись, написали Епископу Назианзскому, отцу св. Григория Богослова, извещая его о кончине их архиепископа Евсевия и прося его совета, как им поступить в этом случае и кого избрать на место почившего архипастыря. Святый Григорий отец, будучи обременен годами, приближавшимися уже к столетию и болезнью, не мог сам явиться к ним, чтобы принять деятельное участие в избрании архиепископа, но убеждал их, чтобы они действовали в этом руководясь одною мыслью о благе Церкви с устранением всех других земных целей, понимая, какое важное значение имеет Епископ для своей Церкви, особенно в тогдашние смутные обстоятельства, угрожавшие весьма большою опасностью чистоте веры. Сожалея, что по своему болезненному состоянию не может сам прибыть к ним, писал: но буду содействовать сколько возможно отсутствующему. Я уверен, что есть и другие достойные предстоятельствовать у вас, потому что город ваш обширен и издревле был управляем хорошо и мужами высокими, но никого из уважаемых вами не могу предпочесть боголюбезнейшему сыну нашему, пресвитеру Василию – мужу (говорю это перед свидетелем Богом) и в жизни и в учении достигшему чистоты более всякого другого, (а что всего важнее) тем и другим способного противостать нынешнему времени и преобладающему языкоболию еретиков. Пишу это и священствующим и монашествующим, облеченным и правительственною и советодательною властью, а также и всему народу. Если будет на это ваше согласие, и верх одержит мой голос, столько здравый и правый, как произносимый Самим Богом, то духовно присутствую и буду присутствовать с вами, лучше же сказать, возлагаю уже руку и дерзаю духом. А в противном случае, если не будет на cиe согласия и подобные дела будут судить по собратствам и родствам и рука мятежной толпы опять нарушит правоту суда, делайте, что вам самим угодно, а я от этого прочь. Но Григорий-отец, или правильнее сказать, его сын, св. Григорий Богослов, действовавший от имени отца, не остановился на сем, но поспешил также написать Евсевию, Епископу Самосатскому, которого влияние в Кесарии на дела могло иметь большое значение, убеждая его употребить в деле избрания св. Василия на архиепископский престол твердость и настойчивость, чем он окажет весьма большую услугу Церкви, за что и получит награду от Бога. Вообще Григорий, отец Григория Богослова, ревнуя о благе Церкви, употреблял все усилия к тому, чтобы избран был св. Василий.

Епископы, собравшиеся в Кесарии для избрания Apхиепископа, из которых многие держались арианского учения, имея в виду своих кандидатов на это место, опасались, чтобы Епископ Назианзский своим присутствием не помешал выполнению их намерений и потому, приглашая его прибыть в Kecapию, не назначили ни времени, к которому он должен был прибыть, ни цели, для которой его приглашали. Св. Григорий отвечая на их письмо показал им, что он понимает их намерение, но терпеливо перенес их оскорбление, наносимое их лукавством. «Каково же мое мнение, – в заключение писал им, – объясню вам. Другие предлагают конечно других, каждый по своим правам и из своих выгод, что обыкновенно бывает в таких случаях. А я не могу (и несправедливо было бы) предпочесть кого-либо досточестнейшему сыну нашему сопресвитеру Василию. Ибо кого из известных нам найдем или по жизни заслуживающим большее одобрение или в слове более сильным и во всех отношениях украшенным лепотою добродетели? Если телесная немощь его будет предлогом, то помните, что выбирает не борца, но учителя… Если примете этот голос, то готов быть у вас и содействовать вам или духовно или телесно. А если путешествие предлагается мне с условием и разногласия готовы одержать верх над правдою, то я рад, что презрен вами. Это вашим будет делом, обо мне же помолитесь»¹⁵³.

Когда св. Григорий, Епископ Назианзский, послал такой ответ на письмо Епископов, собравшихся в Кесарии, он изнемогал под тяжестью девяносто шестилетней жизни своей и к тому же, одержим будучи болезнью, лежал почти без движения в постели. Но когда узнал, что для законного избрания Василия на архиепископский престол не достает одного голоса, то несмотря на то, что сам был удручен старостью и болезнью, – говорит его сын св. Григорий Богослов, – «отрывается от болезненного одра, с бодростью юноши идет или, лучше сказать, с полумертвым едва дышущим телом приносится в город, уверенный, что если постигнет его смерть, то попечительность сия составит для него прекрасную погребальную ризу. И здесь совершается нечто чудное, но не невероятное: он укрепляется трудом, юнеет усердием, распоряжает, примиряет, возводит на престол; возвращается назад и носилки на которых он был несен, служат ему не гробом, но Божиим кивотом»¹⁵⁴. Два Григория, отец и сын, таким образом торжествовали победу над завистниками и врагами Василия, возведением которого в сан архиепископский обеспечивалось охранение чистоты учения православной христианской веры. И эту радость свою поспешил заявить святому Василию святой Григорий Богослов. «Как скоро узнал я, – писал он к нему, – что ты возведен на высокий престол, Дух победил, светильник и прежде не темно светивший, поставлен на свещнике и у всех в виду; признаюсь, обрадовался этому, видя, что общее дело Церкви было в другом положении и имело нужду в таком руководстве»¹⁵⁵. Святой Афанасий, Архиепископ Александрийский, услышав об избрании св. Василия, сильно возрадовался и вместе дивился тому, что некоторые не хотели избрать сего достойнейшего мужа, которого всякой Церкви должно было желать себе в Епископа. Св. Афанасий в радости своей тогда же предрек о победах, которые св. Василий одержит над господствующею ересью¹⁵⁶.

Но радовался ли сам св. Василий своему возвышению? Смотря на сан Святительский как на служение, требующее от него высшей чистоты жизни и труда, превышающего его немощные телесные силы, имея притом в виду многочисленный полк врагов, с которыми нужно было бороться до крови, он не мог, конечно, испытывать других чувств, кроме страха и скорби. Но как доблестный служитель Христов он радовался подобно доблестному воину, идущему под выстрелы неприятеля и утешающемуся мыслию, что своею кровью избавит родную страну от нашествия варваров, попирающих и разоряющих ее… Святому Василию предстоял великий труд: ему нужно было в одно и тоже время: и созидать расслабленные души своей паствы и отражать нападения врагов и своих и всей Церкви. Так как возведение Василия Великого на aархиепископский престол совершилось вопреки желанию многих епископов и многих нравственно расслабленных душ, пороки которых он строго обличал в своих поучениях, потому естественно он имел у себя много врагов. И эти многочисленные враги не упускали случая вредить ему или явным сопротивлением его власти и распоряжениям или злою клеветою против него. Руководясь такими враждебными чувствами против св. Василия, они следили за каждым его словом и действием и все перетолковывая в дурную сторону, поносили его, как человека гордого и властолюбивого и склонного по своим понятиям и учению к ереси, не щадя своего языка и совести, старались такое мнение о нем распространять повсюду. При такой-то грустной внутренней и внешней обстановке ему нужно было начать служение Церкви! Но последуем за ним, чтобы видеть его в его делах и из них извлечь для себя назидание и руководство для жизни.

Чтобы понять обширность деятельности св. Василия, покажем сначала обширность власти Архиепископа Кесарийского. Св. Василий имел в своей Кесарийской епархии до пятидесяти хорепископов, которые облегчали его труд в надзоре и направлении действий сельского духовенства. Но кроме своей епархии Архиепископ Кесарийский, пользуясь правами митрополита, управлял епархиями целой области Каппадокийской, коих числом было восемь. Сверх того он, как Екзарх северовосточной половины Малой Азии, заведовал и другими митрополиями. От него зависели Галатия, Понт, Малая Армения; даже и в Великой Армении он рукополагал первенствующего Епископа¹⁵⁷. Первые три митрополии св. Василий иногда обозревал и собирал их Епископов на Соборы.

Приняв помазание от Духа Святого через рукоположение Святителей, св. Архиепископ Кесарийский скоро проявил, что он одинаково был наделен от Духа Святого как даром премудрости и разума (1Кор. 12, 8), так и даром управления (ст. 28). Среди самых затруднительных обстоятельств он показывал такую несокрушимую твердость воли, которая свидетельствовала о необыкновенном величии его Духа. Во всех его распоряжениях видна решительность, но впрочем, обдумавшая уже средства, потребные для достижения предположенной цели, и – осторожность, предусматривающая возможные случайности. Его решения по каким-либо делам были столько мудры и справедливы, что становились правилом при решении подобных дел не только для окружавших его и его современников, но и для потомства. Но не отказывая нуждающимся в разрешении их недоумений он однако же и сам, стремясь только к истинному и полезному, руководясь духом смирения, входил в совещания о значительных делах с мужами опытными и действующими по Духу Христову. Любовь к Богу и ревность о благе Церкви были главною целью его жизни, в жертву которой он приносил всю свою жизнь, изнуренную болезнями телесными, множеством огорчений душевных и подвигами духовного любомудрия. Употребив все свое имение в пользу бедных во время еще своего пресвитерства, св. Василий, и будучи Архиепископом, не находил нужным иметь более того, что признавал потребным для каждого монаха. «Что же было когда у Василия, – спрашивает св. Григорий Богослов, – кроме тела и необходимых покровов для плоти? Его богатство – ничего у себя не иметь, и жить с единым крестом, который почитал он для себя дороже многих стяжаний»¹⁵⁸. Воздержание св. Василия соответствовало его нестяжательности. «Достойны удивления воздержание и довольство малым; похвально не отдаваться во власть сластолюбию и не раболепствовать несносному и низкому властелину – чреву. Кто же до такой степени был почти невкушающим пищи и (немного будет сказать) бесплотным? Многоядение и пресыщение отринул он, предоставив людям, которые уподобляются бессловесным и ведут жизнь рабскую и пресмыкающуюся. А сам не находил великого ни в чем том, что пройдя через гортань, имеет равное достоинство; но пока был жив, поддерживал жизнь самым необходимым и одну знал роскошь – не иметь и вида роскоши, но взирать на крины и на птиц, у которых и красота безыскусственна и пища везде готова… От сего-то у Василия один был хитон, одна была верхняя ветхая риза, и сон на голой земле, бдение, неупотребление омовений составляли его украшение; самою вкусною вечерею и снедию служили хлеб и соль – нового рода приправа, и трезвенное и неоскудевающее питие, какое и не трудившимся приносят источники»¹⁵⁹. Наружный вид св. Василия соответствовал его внутренней подвижнической жизни. Станом он был прям, нос имел прямой, волосы с проседью, борода длинная и с сединами. Бледность лица, отращение на нем волос, тихость походки, медленность в речах, необычайная задумчивость и углубление в себя были такими чертами в святом Василии, которым многие хотя по наружности, старались подражать¹⁶⁰. При всей своей видимой суровости и постоянной сосредоточенности в самом себе, в обществе близких к нему лиц он был приветлив и назидательно шутлив». Кто был, – говорит св. Григорий о своем святом друге, – столько приятен в собраниях, как известно cиe мне, который всего чаще имел случай видеть его? кто мог увлекательнее его беседовать, шутить назидательно, уязвлять не оскорбляя, выговора не доводить до наглости, а похвалы до потачки, но и в похвале и выговоре избегать неумеренности, пользоваться ими с рассуждением, наблюдая время?»¹⁶¹

Высший правитель какого бы то ни было учреждения или общества, какою-бы ни обладал проницательностью ума и силою воли, не много успеет в достижении предположенных им благих целей, если в своих сослуживцах, естественных орудиях к исполнению его благих предначертаний, всегда будет встречать или равнодушие, или даже противодействие. Ему нужна мудрость, не раздражая уязвленного самолюбия подчиненных лиц и не унижая своего достоинства льстивою угодливостью им, пробудить и направить их силы к деятельности согласной с его указаниями. Св. Василий, вступив на Архиепископский престол при самых неблагоприятных обстоятельствах, обладая однако же высшими естественными и благодатными дарами, умел и сокрушить гордость сильных врагов православия и привлечь к себе сердца тех из подчиненных ему лиц, которые выразив противодействие его избранию по незнакомству с его высокими душевными достоинствами, способны однако же были, не ослепляясь страстями властолюбия и честолюбия, ценить истинное добро в других. Но прежде, нежели достиг этого св. Василий, ему нужно было вытерпеть много скорби и неприятностей. Недовольные избранием св. Василия Епископы, как только удалились из Кесарии Григорий Назианзский и Евсевий Самосатский, снова явились в Кесарию, причинили много огорчений новопоставленному Архиепископу и произвели разделение в Церкви каппадокийской. «После твоего отбытия, – писал св. Василий Евсевию, Епископу Самосатскому, – пришедшие по следам твоим, много наговорили и наделали неприятностей, и наконец удалились, утвердив у нас разделение. Поэтому будет ли что лучше и оставят ли они свою злобу, никому не известно, кроме единого Бога. Таково настоящее положение дел!»¹⁶² В числе неблагорасположенных к св. Василию оказался и его дядя, Епископ Григорий. Его нерасположение для св. Василия тем было чувствительнее и прискорбнее, что он питал к нему издавна искреннее и родственное расположение и еще более потому, что происшедшее разъединение между ними, подавало повод многим неблагонамеренным людям в злоречии и клеветам и производило разделение между городами и целыми Церквами. Желая положить конец соблазну и понимая то, что смиренномудрие лучше всего укрощает вражду без причины враждующих, св. Василий решился первый написать к своему дяде. В этом письме выразив ему что он признает его нерасположение как праведное наказание от Бога за прежние ведомые и неведомые грехи, просит его назначить свидание, чтобы искренним объяснением положить конец прискорбному разъединению и устранить этим соблазн для других: «если есть какое утешение о Христе, – писал св. Василий дяде своему, – и какое общение Духа и ежели есть сколько-нибудь сердоболия и сострадательности, то исполни мою просьбу, прекрати все приводившее в уныние, положи некоторое начало тому, что веселило бы на будущее время, сам веди других к лучшему, а не за другим следуй, куда не должно; потому что и телесные черты нельзя признать другому так собственно принадлежащими, как душе твоей принадлежит мир и кротость. Такому же человеку прилично привлекать к себе других и делать, чтобы все приближающееся к тебе исполнялись кротости твоего нрава, как благовонием некоего мира. Ибо, если и есть теперь нечто противоборствующее, то в скором времени и оно познает благо мира. Но пока от несогласия имеют место клеветы, по необходимости непрестанно растут худые подозрения... Если и погрешаю в чем, то вразумляемый исправлюсь. Cие же не возможно без свидания. А если не сделал я несправедливости, то за что меня ненавидят? И cиe тο представляю в собственное свое оправдание».

«Но что скажут о себе Церкви, которые не на добро себе участвуют в нашем несогласии, об этом лучше молчать. Ибо веду слово не для того, чтобы оскорбить, но чтобы положить конец оскорбительному. От твоего же благоразумия ничто, конечно, не сокрыто; напротив того и сам в уме своем изобретешь и другим скажешь нечто такое, что гораздо важнее и совершеннее придуманного мною, потому что прежде меня видел ты вред, какой терпят Церкви и больше моего скорбишь о том, издавна наученный Господом не презирать никого из меньших. Теперь же вред ограничивается не одним или двумя, но целые города и народы участвуют в наших несчастьях. Ибо нужно ли и говорить о той молве, какая идет о нас в странах отдаленных? Потому прилично твоему великодушию уступить любопрительность другим, лучше же сказать, если возможно истребить ее и в их душе, а самому препобедить огорчительное терпением. Ибо мстить свойственно всякому прогневанному: а стать выше самого гнева – это свойственно тебе одному, и разве тому, кто близок к тебе по добродетели. Не скажу еще того, что негодующий на меня изливает гнев свой на человека, не сделавшего никакой несправедливости. Поэтому или прибытием своим, или письмом, или приглашением к себе, или каким тебе угодно способом утешь мою душу»¹⁶³.

Негодующий на меня, – говорит св. Василий в этом письме, – негодует на человека, не сделавшего никакой несправедливости. Это кажется хорошо понимали и враги его, потому что не находя в нем действительной вины к своему неудовольствию на него, старались только клеветать на него, чтобы оправдать свой гнев на него перед другими. Но письмо св. Василия к дяде положило начало к сближение его с ним, а потом привлекло к нему сердца и прочих его недоброжелателей. «Каждый, – говорит св. Григорий, – приносит свое извинение и сколько прежде оказывал вражды, столько теперь благорасположений и преуспеяния в добродетели, в которой одной и находил для себя самое сильное оправдание. И только разве неизлечимо поврежденный был пренебрежен и отринут, чтобы сам в себе сокрушился и потребился, как ржа пропадает вместе с железом»¹⁶⁴.

Показывая в себе пример всякой добродетели, рачительности об исполнении своих обязанностей, попечительности о бедных, неутомимости в проповедании слова Божия, св. Василий требовал и от подчиненных ему Епископов и пресвитеров соответствующих их сану совершенств и чистоты жизни, чтобы они не разрушали соблазнительным примером своей жизни то, что думали создать своим пастырским словом. Узнав, что некоторые из Епископов с рукополагаемых берут деньги и вместо сокрушения о своем беззаконном деле, стараются оправдать его тем, что берут деньги не до посвящения, а после посвящения, следовательно как-бы произвольный дар за труд, св. Василий, обличив их грех, угрожал отлучением от алтаря, если бы впредь повторились такие нечестивые дела. «Гнусность дела, о котором пишу, – говорил св. Василий в окружном письме к хорепископам, – как исполнило мою душу скорбью, потому что всеми это заподозрено и оглашено, так доселе еще кажется мне чем-то невероятным. Поэтому и письмо о сем, кто сознает за собою дело, пусть примет как врачевство, а кто не сознает, – как предостережение; человек же холодный (каковых не желаю и найти между вами), – как свидетельство против себя. Но что же это такое, о чем говорю я? Сказывают, будто бы некоторые из вас берут деньги с рукополагаемых, прикрывают же cиe именем благочестия. Но это и хуже всего. Ибо, если кто делает зло под личиною добра, то он достоин сугубого наказания, так как делает, что само по себе нехорошо, к совершению же худого, как сказал бы иной, пользуется добрым содейственником. Если этот слух справедлив, то пусть вперед этого не будет и зло будет поправлено: ибо тому, кто берет деньги, необходимо сказать тоже, что сказано было Апостолами хотевшему на серебро купить причастие Святого Духа: серебро твое с тобою да будет в погибель (Деян. 2, 20). Легче еще грешит тот, кто по неопытности желает купить дар Божий, нежели тот, кто продает его. Ибо это действительная продажа; и если торгуешь тем, что сам получил даром, то как проданный сатане, лишен будешь дарования, потому что вводишь корчемство в духовном и в Церкви, где нам вверены Тело и Кровь Христовы. Этому так не должно быть. Какая же употребляется отговорка? Скажу и это. Думают, будто бы не грешат, потому что берут не до рукоположения, но по рукоположении. Но, когда ни взять, все значит взять. Поэтому умоляю вас, оставьте этот доход, лучше же сказать, этот вход в геенну, и оскверняя руки такими дарами, не делайте себя недостойными совершать чистые таинства. Но извините меня. Сперва, как не поверивший, а потом как уверенный, угрожаю вам: если кто после этого моего письма сделает что-либо подобное, то да удалится от здешних алтарей и пусть ищет себе места там, где покупая дар Божий, может перепродавать его. А мы и Церкви Божии такового обычая не имамы (1Кор. 11, 16). Присовокупив одно слово, кончу тем речь. Это делается по сребролюбию, а сребролюбие есть корень всем злым (1Тим. 3, 5). Поэтому, ради небольшого количества серебра, не предпочитайте идолов Христу и не делайтесь новыми подражателями Иуды, за подарок вторично продавая единожды за нас Распятого»¹⁶⁵.

Замечен был св. Василием и другой беспорядок, державшийся особенно при сельских церквах, находившихся под ближайшим надзором хорепископов, который также он поспешил уничтожить. – Пресвитеры нередко людей недостойных, но близких к ним по родству или знакомству, чтобы укрыть их от военной службы, принимали в число церковнослужителей. Хорепископы по небрежности о своих обязанностях смотрели на это дело равнодушно, и вопреки давнишнему обычаю о вновь принятых в число церковнослужителей мирянах, не доносили Архиепископу. Следствием этого беспорядка было то, что и в пресвитеры возводимы были люди недостойные, так как по древнему обычаю для получения пресвитерского сана нужно было пройти и низшие ступени службы церковной. Желая положить конец этому злу, по своим последствиям весьма важному, св. Василий написал следующее окружное письмо к хорепископам, свидетельствующее о том, что ничто не ускользало от внимания доблестного Архипастыря и не оставалось неисправимым, что требовало исправления. «Очень прискорбно мне, – писал св. Василий, – что отеческие правила уже не действуют и всякая строгость из Церквей изгнана. Боюсь же, чтобы с этою постоянно возрастающею холодностью и дела Церкви не пришли в совершенное замешательство. По обыкновению, издревле утвердившемуся в Церквах Божиих, принимая служителей церковных не иначе, как по строгом во всем испытании, разведывали все их поведение: не злоязычны ли они, не пьяницы ли, не склонны ли к ссорам, обуздывают ли свою юность так, что в состоянии отправлять касающееся до святыни» без которой никто не узрит Господа. И сие разыскивали пресвитеры вместе с живущими при них диаконами: доносили же о сем хорепископам, которые собрав голоса от свидетельствующих по истине и доведя до сведения Епископа, таким образом причисляли служителя к чину священнослужащих. А ныне, во-первых взяли вы на себя все полномочие, отстранив меня и не принимая на себя труда доносить мне; а потом, нерадя сами о деле, дозволяли пресвитерам и диаконам вводить в Церковь людей недостойных, жизни неизведанной, кого пожелают они, по пристрастию, или по родству, или по каким дружеским связям. Поэтому в каждом селении много считается служителей, но нет ни одного достойного служить алтарю, как сами о том свидетельствуете, терпя недостаток в людях при избраниях. Итак, поскольку вижу, что дело доходит уже до крайности, особливо теперь, когда многие, боясь набора в военную службу, приписываются в церковнослужители: то доведен я необходимостью возобновить отеческие правила и пишу к вам, прося выслать мне список церковнослужителей в каждом селении с означением, кем кто определен и какого рода жизни. Но и сами у себя заведите список, чтобы сличить ваши записи с хранящимися у меня и чтобы никому не возможно было приписать себя, когда захочет.

Таким образом, если иные определены пресвитерами после первого распределения, то да будут исключены в число мирян; ваше же исследование о них да прострется далее и если которые окажутся достойными, то да будут приняты по вашему приговору. Очистите Церковь, удалив из нее недостойных, а потом исследуйте, кто достоин и таковых приимите, но не вносите в список не донеся мне или знайте, что принятый в церковнослужители без моего ведома останется мирянином»¹⁶⁶.

Причиною всех неприятностей, испытанных св. Василием со стороны епископов и других низших лиц, были гнев и зависть. Победив всех своих врагов мудростью своих рассуждений и действий, кротостью и долготерпением, понимая вместе с тем, как много зла производят в жизни общественной и семейной гнев и зависть, он восхотел преподать спасительное врачество от сих недугов всей своей пастве, – врачевство, как исцеляющее уже зараженных, так и предохраняющее еще не испытавших на себе гибельных последствий сих болезней душевных. Две его беседы; на гневливых и о зависти, такие спасительные врачевства, которые не утратили своей целительной силы в продолжении пятнадцати столетий и не утратят, конечно, никогда. Так как редкий и из современных людей не испытывает на себе этих недугов душевных, именуемых гневом и завистью: поэтому обратим должное внимание на эти беседы св. Василия, дабы извлечь из них для себя пользу, указанную богопросвещенною мудростью вселенского Учителя.

В начале беседы на гневливых св. Василий говорит: «слышим, как ясно выражено в притчах, что гнев губит и разумных (Притч. 15, 1); слышим также апостольское увещание: всяк гнев и ярость и клич да возмется от вас, со всякою злобою (Еф. 4, 31); слышим, что и Господь говорит: гневаяйся на брата своего всуе повинен есть суду: а теперь, когда на опыте изведали мы страсть cию, – страсть не в нас самих открывшуюся, но со вне, подобно какой-то неожиданной буре, к нам приразившуюся, теперь наипаче узнали мы, какого удивления достойны Божественные предписания. Дав место гневу, как свободный путь стремительному потоку, и в спокойном состоянии наблюдая неблагообразное смятение одержимых сею страстью, на самом деле узнали мы верность изречения, что муж ярый неблагообразен» (Притч. 11, 25).

«Эта страсть, как скоро однажды отринет внушения рассудка и овладеет душею, делает уже человека совершенным зверем и не дозволяет ему быть человеком, лишив его помощи разума. Что в ядовитых животных яд, то в сердитых раздражение. Они бесятся как псы, бросаются как скорпионы, угрызают как змеи. Так и Писание обладаемых этою страстью называет именами тех зверей, которым они уподобляются своим пороком. Оно именует их псами немыми (Пс. 56, 10), змеями, порождениями эхидниными (Мф. 23, 33). И за готовность взаимно губить друг друга и вредить единоплеменным справедливо причисляет их к зверям и ядовитым животным, у которых от природы непримиримая ненависть к людям. От раздражительности язык бывает необуздан, уста не замыкаются; невоздержные руки, обиды, упреки, злоречие, удары и многое другое, что едва ли кто и перечтет, – вот порождение гнева и раздражительности. От раздражительности и меч изощряется, рука человеческая отваживается на смерть человека. От нее и братия не узнавали друг друга, родители и дети забывали узы природы. Разгневанные сначала не знают сами себя, а потом не знают также и всех близких. Как горные потоки, стекая в места низменные, увлекают с собою все встречающееся: так насильственные и неудержимые стремления разгневанных поражают всех одинаково. Раздраженные не уважают ни седины, ни добродетельной жизни, ни родственной связи, ни прежних милостей, ни всего прочего, что имеет какую-либо цену. Раздражение есть какое-то кратковременное бешенство. Раздраженные часто ввергают сами себя в явное зло; стараясь отмстить другим, нерадят о себе. Воспоминанием об оскорбителях уязвляемые как жалом, в порывах и скачках своего гнева до тех пор они не успокаиваются, пока сами не сделают какого зла огорчившему или при случае не потерпят чего худого и сами, как и нередко стремительно упадающее более терпит, нежели причиняет вреда, разбиваясь о то, к чему приразилось».

Показав безобразие души разгневанного, св. Василий показывает далее безобразие и его наружного вида, когда он, «размахивая руками, топая ногами, издавая неистовые звуки бессвязных ругательных слов, уподобляется человеку, одержимому бесом, от которого разгневанный не отличается ни наружным видом, ни душевным расположением».

Когда человек находится в спокойном состоянии духа, он не может не видеть жалкого состояния души раздраженного человека и безобразия его наружного вида. Этим-то жалким состоянием человека раздраженного св. Василий убеждает не доводить себя до такого же состояния, которого не может не осуждать в другом. Допустить себя до раздражительности, значит допустить в себе тот же порок, который за минуту осуждал в другом. «Не врачуйте зла злом, – говорит он, – не старайтесь превзойти друг друга в бедствиях. В недобрых борьбах злосчастнее тот, кто победил, потому что с победы приносит больше греха. Не будь собирателем худой дани и еще более лукавым воздаятелем лукавого долга. Обидел тебя разгневанный? Останови зло молчанием. А ты гнев его, как поток, приняв в собственное свое сердце, подражаешь ветрам, которые противным своим дуновением отбрасывают назад, что принесено. Не бери врага в учители себе, не ревнуй о том, что ненавидишь. Не будь для гневного как бы зеркалом, показывая в себе его образ. Он багров, а ты разве не раскраснелся? У него глаза налились кровью, но скажи мне, и в твоих глазах видна ли тишина? Его голос суров, но и твой кроток ли? Пустынное эхо не отзывается говорящему с такой полнотой, с какою обиды возвращаются укорителю? Справедливее же сказать: эхо повторяет, что скажешь сам ты, а укоризна возвращается с прибавкой. Ибо, что говорят друг другу ругатели? Один скажет: ты подл и подлого рода; другой ответит: а ты раб у рабов. Один назовет нищим, другой бродягой; один невеждой, другой – глупцом и так далее, пока не станет уже обидных слов, как стрел в колчане. А потом, когда расстреляны языком все укоризны, переходят уже к мщению самым делом. Ибо раздражение возбуждает ссору, ссора родит укоризны, укоризны родят драку, драка – раны, и от ран нередко бывает и смерть».

Непривыкшие владеть собою говорят: невозможно не оскорбляться, когда оскорбляют разными поносными словами, это выше сил человеческих. – Но от чего же, можно сказать таковому в ответ, ты сделался бессильным? Конечно от того, что допустил прежде расслабить себя самолюбием и чрезмерною гордостью. Если бы ты обладал христианским смирением и сознанием действительного своего нравственного бессилия: тогда самые оскорбительные слова почел бы не более, как выражением того, что в тебе действительно сокрыто». Но обратимся опять к св. Василию, чтобы получить от него совет, как в подобных обстоятельствах нужно действовать и как рассуждать. «Остановим зло, – говорит он, – в первом его начале, всеми мерами истребляя в душе гнев. В таком случае будем в состоянии вместе с этою страстью подсечь, как бы в корне и в начале, большую часть худого. Укорил он тебя? а ты благословляй. Бил? а ты терпи. Презирает и за ничто почитает он тебя? а ты приведи себе на мысль, что из земли ты составлен и в землю опять разрешишься. Кто ограждает себя такими рассуждениями, тот найдет, что всякое бесчестие меньше действительности. Через это и врагу невозможным сделаешь мщение, показав, что не уязвляют тебя укоризны и себе предуготовишь великий венец терпения, когда бешенство другого обратишь в повод к собственному своему любомудрию. Поэтому, если послушаешься меня, то к обидным словам другого от себя прибавь нечто. Он назвал тебя подлым, бесславным, нигде ничего незначащим? А ты назови себя землею и пеплом. Ты не честнее отца нашего Авраама, который так себя называет (Быт. 18, 27). Он назвал тебя невеждою, нищим, человеком ничего не стоющим? А ты, говоря словами Давида, скажи о себе, что ты червь и ведешь начало от гноища (Пс. 21, 7). Присовокупи к сему прекрасный поступок Моисея. Укоренный Аароном и Мариамой, не жаловаться на них стал он Богу, но молиться за них. Чьим учеником желаешь ты лучше быть? Мужей ли богоугодных и блаженных или людей, исполненных духом лукавства»?

Далее св. Василий указывает на размышление о нравственном достоинстве слова, готового вылететь из уст при первом движении гнева, как на средство умирить свой возмущенный дух, и вместе отмстить врагу, показав ему долготерпением свою неуязвимость от его стрел. «Когда смущает тебя, – говорит он, – искушение сказать укоризненное слово, представь, что должен ты решить о себе: приблизиться ли тебе к Богу долготерпением, или через гнев передаться на сторону противника? Дай время своим помыслам избрать благую часть. И врагу, или окажешь некоторую пользу примером кротости или сильнее отмстишь презрением. Может ли что быть для него болезненнее как видеть, что враг его выше обид? Не теряй благоразумия и не попускай, чтобы обидчики могли приблизиться к тебе. Пусть он без пользы на тебя лает и надрывает сам себя. Кто бьет не чувствующего боли, тот сам себя наказывает, потому что и врагу не отмщает и своего раздражения не успокаивает; и кто оскорбляет человека словами не трогающегося укоризнами, тот не может найти удовлетворения своей страсти, а напротив того, как сказал я, разрывается с досады».

Самолюбивые, но неразумные, в свое оправдание говорят: я бы еще стерпел обиду, если бы он сказал мне один на один, но он нанес мне оскорбление при посторонних лицах. Такого оскорбления я уже не могу сносить. – Но почему же?... Если посторонние лица – добрые и благоразумные люди; ты при них-то и покажи, что ты заслуживаешь лучшего мнения и что враг твой, наносящий тебе оскорбление, несправедлив. Если же ты на укоризну врага ответишь укоризною, то этим только покажешь, что ты не выше его и, следовательно некоторым образом оправдаешь его поступок. Как присутствующие, говорит св. Василий, в одобрение обиженного назовут вскоре каждого из вас? Его ругателем, а тебя великодушным; его сердитым и несносным, а тебя долготерпеливым и кротким. Он будет жалеть о том, что говорил, а ты никогда не будешь раскаиваться в добродетели. Нужно ли говорить много? Ему укоризны его заградили царствие небесное. Ибо досадители царствия Божия не наследят (2Кор. 6, 10). А тебе молчание уготовало царство. Ибо претерпевый до конца, той спасен будет (Мф. 10, 22). А если отмщаешь и на укоризны отвечаешь укоризнами: что скажешь в свое оправдание? То, что раздражил тебя начавший ссору? Но достойно ли это какого извинения? Блудник, который слагает вину на блудницу, что она побудила его ко греху, не меньшему за это подвергается осуждению. Нет и венцов, где нет противоборников; нет и поражений, где нет противников. Выслушай, что говорит Давид: внегда востати грешнику предо мною, не раздражался, не отмщал я, но онемех и смирихся, и умолчах от благ (Пс. 32. 2–3). А ты сам огорчаешься укоризною, как чем-то худым, но опять и подражаешь ей, как чему-то доброму. И вот стал виновен в том же, что осуждаешь. Или в чужой порок всматриваешься внимательно, а что гнусного в тебе, то ставишь ни во что? Обида разве не худое дело? Бегай же подражания. А того, что начал ссору другой, конечно, недостаточно к извинению. Поэтому, как сам себя уверяю, справедливее противнику твоему негодовать на тебя за то, что не видел от тебя уцеломудривающего примера. Видя, как безобразен разгневанный, ты не остерегся от подражания ему, напротив того, сам негодуешь, сам раздражаешься, сам гневаешься и страсть твоя служит извинением предупредившему тебя. Ибо тем, что делаешь и его освобождаешь от вины и себя самого обвиняешь. Если раздражение не хорошо, почему не уклонился ты от худого? А если заслуживает оно снисхождение, почему негодуешь на раздраженного? Поэтому, если ты и не первый стал мстить, это ни мало тебе не поможет. В подвигах, за которые увенчивают, венчается не начавший борьбу, не победитель. Потому и осуждается не только предначавший худое дело, но и тот, кто за лукавым вождем последовал в грех».

Далее за сим св. Василий показывает, что и обижаться укоризнами раздраженного человека не бывает причины. Он или лжет, своими укоризнами указывая в тебе такие недостатки, которых в тебе нет, и таким образом показывает только или свою слепоту или злонамеренность; следовательно, во всяком случае, выражает только свое несовершенство и нравственное безобразие; или указывает тебе на те недостатки, которыми ты в действительности обладаешь, следовательно, представляет тебе случай и побуждение заняться их устранением, и в таком случае заслуживает признательности, а не ответной брани.

Так как причиною скорби, производимой в нас укоризнами другого, всегда бывает живущая в нас гордость и порождаемые ею высокое мнение о себе и пренебрежение к другим: поэтому св. Василий, желая сделать нас невозмутимыми, советует уничтожить основные причины скорби, порождаемой укоризнами. «Истреби в себе две мысли, говорит он: не признавай себя достойным чего-либо великого и не думай, чтобы другой какой человек был многим ниже тебя по достоинству. В таком случае наносимые нам бесчестия никогда не приведут нас в раздражение. Ужасно, если человек облагодетельствованный, обязанный величайшими милостями, при неблагодарности своей, наносит своему благодетелю обиду и бесчестие. Ужасно это, но здесь больше вреда тому, кто делает, а не кто терпит. Пусть он обижает, но ты не обижай. Слова его да будут для тебя упражнением в любомудрии. Если они не трогают тебя, это значит, что ты неуязвим. А если и страждет несколько душа, удержи прискорбное внутри себя. Ибо сказано: во мне смятеся сердце мое (Пс. 142, 4), то есть, страсть не выказалась наружу, но усмирилась, подобно волне разбившейся внутри берегов. Успокой свое лающее и рассвирепевшее сердце. Пусть страсти твои устыдятся присутствия в тебе разума, как резвые дети стыдятся пришествия достопочтенного мужа. Поэтому, как избежим вреда, причиняемого нашею гневливостью? – Так, если внушим своей раздражительности не предупреждать рассудка, но прежде всего позаботимся, чтобы она никогда не шла вперед мысли… Раздражительная сила души пригодна нам еще для многих дел добродетели, когда она, подобно какому-то воину, сложившему оружие перед вождем, с готовностью подает помощь, где приказано и споборствует разуму против греха… Поэтому, что Творец дал нам ко спасению, того не будем обращать для себя в повод ко греxy. В таком случае и раздражительность, приводимая в действие, когда должно и сколько должно, производит мужество, терпение и воздержание; а если действует вопреки здравому разуму, обращается в бешенство»¹⁶⁷.

Указав далее на ветхозаветных ревнителей правды Божественной, каковы Моисей, Финеес и Илия пророк, которые, гневаясь на нечестие, не согрешали своим гневом, советует, однако же быть снисходительным к раздраженному брату, как невольному орудию врага наших душ и даже сожалеть о нем, представляя вечную гибель его души, если не освободится от греха до исхода из сей жизни.

Беседа о зависти. Вообще мало обращают внимания люди на эту страсть и завистливого не считают в числе особенно порочных людей и потому редко преследуют его своим судом и осуждением. Но в действительности зависть есть величайшее зло. Зависть, как всякая страсть, отчуждая человека от Бога, подчиняет его влиянию и власти диавола; кроме того, завистливый человек, по свойству и состоянию своей души, стоит даже ниже человека мстительного и грабительного. Мстительный человек питает зло в душе только к тому человеку, который сделал ему зло, следственно в его поступке по ложному пониманию дела и обязанностей любви к ближнему сокрывается чувство самосохранения; мстительный человек как бы только желает оградить себя от зла на будущее время отражая зло злом и свою злобу ограничивает только одним лицом, причинившим ему вред. Но завистливый питает в душе зло ко всем, которые чем-либо превосходят его даже к тем, которые делают ему добро. Грабитель скорее удовлетворит своей алчности, ограбив одного или двух богатых людей, а завистливый никогда не удовлетворится, пока не увидит всех ниже себя во всех отношениях. Завистливый человек менее обращает на себя внимания потому только, что он менее причиняет другим зла по своему бессилию и крайней осторожности; но сам в себе рассматриваемый без отношения к другим, он есть существо, всецело проникнутое одним злом ко всем, чем-либо превосходящим его.

Св. Василий Великий, желая охранить людей от этой губительной страсти, от этой ржавчины, истребляющей в душе все доброе, прежде всего, показывает откуда ведет свое начало эта страсть и чем поддерживается в душе человека. «Бог благ, – говорит он, – и подает блага достойным; диавол лукав и способствует в грехах всякого рода. И как за благим следует беззавистность, так за диаволом всюду ходит зависть. Будем же остерегаться этой страсти – зависти, чтобы не стать нам сообщниками в делах сопротивника, и впоследствии не подвергнуться одному с ним осуждению. Если разгордевшийся в суд впадает диавол (1Тим. 3, 6), то завистливому как избежать наказания уготованного диаволу?»

«Другой страсти, более пагубной, чем зависть, и не зарождается в душах человеческих. Она менее вредит посторонним, но первое и домашнее зло для того, кто имеет ее. Как ржавчина изъедает железо, так зависть душу, в которой живет она. Лучше же сказать, как об ехиднах говорят, что они рождаются, прогрызая рождающую их утробу, так и зависть обыкновенно пожирает душу, которая ею мучится».

«Зависть есть скорбь о благополучии ближнего. Поэтому у завистливого никогда нет недостатка в печалях и огорчениях. Урожай ли на поле у ближнего? дом ли изобилует всеми житейскими потребностями? или нет у него недостатка в радостях? Все это пища болезни, все увеличивает страдания завистливого. Поэтому ни мало не разнится он с человеком, который ничем не покрыт и в которого все мечут стрелы. Мужествен ли кто или хорошо сложен телом? Это поражает завистливого. Красив ли другой лицем? Это новый удар завистнику. Такой-то превосходит многих душевными преимуществами, обращает на себя взоры и возбуждает соревнование своим благоразумием и силою слова; другой богат, славится щедростью подаяний и общительностью с нуждающимися, ему много похвал от облагодетельствованных. Все это удары и раны, наносимые в самое сердце завистнику».

«Завистливый несчастнее всякого одержимого каким-либо тяжким телесным недугом и истаевающего от какой-либо душевной скорби. Таковые страдальцы могут по крайней мере высказать свою скорбь другому и получить от него или действительную помощь к облегчению своих страданий, или услышать отрадное для души слово участия в его скорби. Но завистливый, сам хорошо понимая преступность своей страсти, никому не осмеливается высказать своей душевной скорби и яд сокрытый в душе, не имея возможности излиться наружу, истлевает прежде всего душу завистника. Но всего мучительнее в этой болезни,  – говорит св. Василий, – что завистливый не может открыть ее. Хотя потупляет он глаза, ходит унылый, смущенный, жалуется, погиб во зле; однако же, когда спросят о страдании, стыдится сделать гласным свое несчастье и сказать: я человек завистливый и злой; меня сокрушают совершенства друга; сетую о благодушии брата; не могу видеть чужих совершенств; напротив того, благоденствие ближнего считаю для себя несчастьем. Так надлежало бы сказать ему, если бы захотел говорить правду. Но поскольку не решается высказать сего, то в глубине удерживает болезнь, которая гложет и снедает его внутренности. Поэтому не принимает он врачующего болезнь, не может найти никакого врачевства, избавляющего от страданий, хотя Писания полны таких целительных средств. Напротив, он ждет одного утешения: в бедствии видеть падение кого-либо из возбуждающих его зависть. Один предел ненависти – увидать, что внушавший зависть из счастливого стал несчастным, и возбуждавший соревнование сделался жалким. Тогда примиряется и делается другом, когда видит плачущим, встречает печальным. С веселящимся не веселится вместе, но с сетующим проливает слезы. И если оплакивает переворот жизни, по которому человек из такого счастья впал в такое несчастье, то не из человеколюбия, не из сострадательности хвалит прежнее его состояние, но чтобы более тягостным сделать для него бедствие. По смерти сына хвалит его, превозносит тысячами похвал, что он был и прекрасен и понятен к учению и способен ко всему: а если бы младенец был жив, язык не вымолвил бы о нем доброго слова. Как скоро видит, что многие с ним вместе начинают хвалить, опять переменяется, опять начинает завидовать умершему. Дивится богатству по разорении. Телесную красоту или силу и здоровье хвалит и превозносит уже после болезней. Но вообще, он враг того, что есть, и друг того, что погибло. Что же может быть пагубнее этой болезни? Это порча жизни, поругание природы, вражда против того, что дано нам от Бога, противление Богу. Что виновника зла – демона вооружило на брань против человека? Не зависть ли? Завистью явно изобличил себя богоборец, когда вознегодовал на Бога за щедрые дары Его к человеку, но отмстил человеку, потому что не мог мстить Богу. То же делающим оказывается и Каин – первый ученик диавола, научившийся у него и зависти и убийству – этим сродственным между собою беззакониям, которые сочетал и Павел, сказав: исполненных зависти, убийства (Рим. 1, 29). Что же сделал Каин? Видел честь от Бога и воспламенился ревностью, истребил отмеченного честью, чтобы оскорбить Почтившего. Не имея сил к богоборству, впал в братоубийство. Будем же избегать сего недуга, который делается учителем богоборства, матерью человекоубийства, нарушением естественного порядка, забвением родства, бедствием самым неописанным».

Упомянув далее о том как зависть, возбужденная в Сауле прекрасными качествами души Давида и тем добром, которое он делал ему, побуждала его к вражде и преследованию кроткого юноши, св. Василий говорит: «зависть есть самый непреодолимый род вражды. Других недоброжелателей делают несколько кроткими благотворения. Завистливого же и злонравного еще более раздражает сделанное ему добро. Чем больше видит он себе благодеяний, тем сильнее негодует, печалится и огорчается. Он более оскорбляется силою благодетеля, нежели чувствует благодарность за сделанное для него. Какого зверя не превосходят завистливые жестокостью своих нравов. Не превышают ли свирепостью самого неукротимого из них? Псы, если их кормят, делаются кроткими; львы, когда за ними ходят, становятся ручными. Но завистливые еще более свирепеют, когда оказывают им услуги».

«Что соделало рабом благородного Иосифа? Не зависть ли братьев? Потому и достойно удивления неразумие этого недуга. Убоявшись исполнения снов, продали брата в рабство. Но если они справедливы, можно ли сделать, чтобы предвещаемое ими вовсе не исполнилось? А если сонные видения лживы, в чем завидует обманувшемуся? Но вот по Божию смотрению, мудрость их обращается в ничто. Чем думали воспрепятствовать исполнению предвещания, тем самым как оказалось, проложили путь событию. Если бы не продан был Иосиф, то не пришел бы в Египет, не подпал бы по своему целомудрию наветам похотливой жены, не был бы заключен в темницу, не свел бы знакомства со служителями Фараоновыми, не стал бы толковать снов, не получил бы за это начальства над Египтом и не поклонились бы ему братия, пришедшие к нему по недостатку в хлебе».

Обратись мыслью к величайшей зависти, оказавшейся в самом важном случае, какая по неистовству иудеев была к Спасителю! За что завидовали? За чудеса. А что это были за чудодействия? Спасение нуждающихся. Алчущие были питаемы и на Питающего воздвигнута брань. Мертвые были воскрешаемы и Животворящий стал предметом зависти. Демоны были изгоняемы и на Повелевающего демонами злоумышляли. Прокаженные очищались, хромые начинали ходить, глухие слышать, слепые видеть и Благодетеля изгоняли. Напоследок предали смерти Даровавшего жизнь, били бичами Освободителя человеков, осудили судии мира. Так на все простерлась злоба зависти. Этим одним оружием от сложения мира и до окончания века, всех уязвляет и низлагает истребитель жизни нашей диавол, который радуется нашей погибели; сам пал от зависти и нас низлагает с собою тою же страстью».

Раскрыв, как велико зло – зависть сама в себе и к каким гибельным последствиям может приводить, св. Василий советует избегать всякого общения с мужем завистливым (Притч. 2, 3. 6), чтобы не сделаться предметом его козней и зложеланий. В зависти, этом великом зле, св. Василий видит только одно добро, что она, прежде нежели успеет причинить вред другому, мучит самого обладателя ею. То разве одно похвалит кто – говорит он, – в этом зле, что чем сильнее оно действует в человеке, тем тягостнее имеющему его в себе. Стрелы, брошенные сильно, когда попадают во что-нибудь твердое и упорное, отлетают назад к тому, кто их пустил; так и движение зависти, не делая вреда предмету зависти, наносят удары завистнику. Кто огорчаясь совершенствами ближнего, уменьшил их через это? Между тем, снедаемый скорбью, он изнуряет сам себя».

Указывая на предрассудок старых женщин, что от взора завистника может исхудать цветущее красотою тело юноши, говорит: «я отвергаю такое рассуждение… но утверждаю, что ненавистники добра демоны, когда находят в людях демонам свойственные произволения, употребляют все меры воспользоваться ими для собственного своего намерения, почему и глаза завистливых употребляют на служение собственной своей воле. Поэтому ужели не приходишь в ужас, делая себя служителем губительного демона и допустишь в себя зло, от которого сделаешься не врагом обидевших тебя, но врагом благого и беззавистного Бога? Убежим от нестерпимого зла. Оно внушение змия, изобретение демонов, посев врага, залог мучения, препятствие благочестию, путь в геенну, лишение царствия».

Но вот вопросы как узнать завистника, чтобы уклониться от общения с ним, когда он, – как уже сказано, – старается скрыть свою болезнь от постороннего взора? Страсть какая бы то ни была, достигши известной степени развития, волей или неволей проявляется и во взорах и в слове обладаемого ею и от наблюдательного взора постороннего лица не может долго скрываться. Святой Василий, как много пострадавший от коварства и злобы завистников и имевший потому возможность наблюдать за разными проявлениями зависти в своих недоброжелателях, указывает и признаки, по которым можно узнавать завистника. «Завистливых, – говорит он, – можно узнавать несколько и по самому лицу. Глаза у них сухи и тусклы, щеки впалы, брови нависли, душа возмущена страстью, не имеет верного суждения о предметах. У них непохвальны ни добродетельный поступок, ни сила слова, украшенная важностью и приятностью, ни все прочее достойное соревнования и внимания. Как коршуны, пролетая многие луга, множество мест приятных и благоухающих, стремятся к чему-либо зловонному и как мухи, минуя здоровое, поспешают на гной: так завистливые несмотрят на светлость жизни, на величие заслуг, нападают же на одно гнилое. И если случится в чем оступиться (как часто бывает с людьми), они разглашают это, хотят, чтобы по одному этому узнавали человека, как и недобрые живописцы лицо изображаемого ими на картине отмечают искривленным носом или каким-либо рубцом, или другим недостатком природным, – либо происшедшим вследствие болезни. Они искуссны сделать презренным и похвальное, перетолковать в худую сторону, и оклеветать добродетель, представив ее в виде порока с ней смежного: мужественного называют дерзким, целомудренного нечувствительным, справедливого жестоким, благоразумного коварным. Кто любит великолепие, на того клевещут, что у него грубый вкус; о щедром говорят, что расточителен, и о бережливом опять, что он скуп. И вообще, всякий вид добродетели не остается у них без такого имени, которое заимствовано от противоположного порока».

Но указать на болезнь, показать даже опасность ее для жизни – немного еще значит. Через это только может усилиться тягостное состояние больного, но не уврачуется он от того. Долг доброго врача и показать опасность болезни, чтобы в больном пробудить желание к уврачеванию себя, и вместе преподать действительные средства к уврачеванию от опасного недуга. Святой Василий добрый врач и потому показав гибель для души от смертоносной язвы, именуемой завистью, преподает вместе действительнейшие средства к уврачеванию от оной уже зараженных, и к предохранению от заразы еще здоровых. «Что же? Как можем, – спрашивает он, – или никогда не страдать сею болезнью, или подпав ей избежать ее? Во-первых, можем если из человеческого не будем ничего почитать великим и чрезвычайным, ни то, что люди называют богатством, ни увядающей славы, ни телесного здравия, потому что не в преходящих вещах поставляем для себя благо, но призваны мы к причастию благ вечных и истинных. Поэтому недостойны еще нашего соревнования богатый ради его богатства, властелин ради величия его сана, мудрый ради обилия в слове. Это – орудия добродетели для тех, которые пользуются ими хорошо, но сами в себе не заключают блаженства. Потому жалок, кто пользуется сим худо, подобно человеку, который взяв меч для отмщения врагам, добровольно им ранит сам себя. А если кто распоряжается настоящими благами хорошо и как должно, если остается он только приставником даруемого от Бога, и не для собственного наслаждения собирает сокровища; то справедливость требует хвалить и любить такового за братолюбие и общительность нрава. Опять, кто отличается благоразумием, почтен от Бога даром слова, кто истолкователь священных словес; не завидуй такому и не желай, чтобы умолк когда-нибудь пророк священного слова, если по благодати Духа сопровождают его какое-либо одобрение и похвала слушателей. Твое это благо, тебе через брата посылается дар учения, если хочешь принять его. Притом, никто не заграждает источника ключевой воды, никто не закрывает взоров от сияющего солнца, никто не завидует им, но всякий желает и сам насладиться с другими. Почему же, когда духовное слово точится в Церкви и благочестивое сердце изливает струю дарований Духа, не преклоняешь с веселием слуха, не приемлешь с благодарностью пользы, а напротив того рукоплескание слушателей угрызает тебя и ты желал бы, чтобы не было ни того, кто получает пользу, ни того, кто хвалит? Какое извинение будет иметь это перед Судиею сердец наших? Правда, что душевное благо надобно почитать прекрасным по природе, но если кто превосходит других богатством, не низко думает о могуществе и телесном здоровье, впрочем, что имеет, пользуется тем хорошо: то и его должно любить и почитать как человека, обладающего общими орудиями жизни, если только распоряжается он ими как должно, щедр в подаянии денег нуждающимся, собственными руками служит немощным, все же прочее что ни имеет, не более почитает своею собственностью, как и собственностью всякого нуждающегося. А кто не с таким расположением принимает сии блага, того должно признавать более жалким, нежели достойным зависти, если у него больше случаев быть худым. Ибо это значит погибать с большими пособиями и усилиями. Если богатство служит напутствием к неправде, то жалок богач. А если оно служит к добродетели, то нет места зависти, потому что польза богатства делается общею для всех, разве кто в избытке лукавства станет завидовать и собственным своим благам. Вообще же, если прозришь рассудком выше человеческого и устремишь взор к истинно прекрасному и похвальному, то очень будешь далек от того, чтобы достойным ублажения и соревнования признать что-нибудь тленное и земное. А кто таков и не поражается мирскими величиями, к тому никогда не может приблизиться зависть».

«Но если непременно желаешь славы, хочешь быть виднее многих и не терпишь быть вторым (ибо и это бывает поводом к зависти), то честолюбие твое, подобно какому-то потоку, направь к приобретению добродетели. Ни под каким видом не желай разбогатеть всяким способом и заслужить одобрение чем-либо мирским. Ибо это не в твоей воле. Но будь справедлив, целомудрен, благоразумен, мужествен, терпелив в страданиях за благочестие. Таким образом, спасешь себя и при больших благах приобретешь большую знаменитость; потому что добродетель от нас зависит, и может быть приобретаема трудолюбивым; а большое имение, телесная красота и высота сана не от нас зависят. Поэтому если добродетель есть высшее и достаточное благо и по общему всех признанию имеет предпочтение, которой не может быть в душе, то к ней должны мы стремиться, – к добродетели, которой не может быть в душе, не очищенной как от прочих страстей, так особенно от зависти.

Попечительность св. Василия о клире не ограничилась только предписаниями хорепископам; но заботясь о возвышении нравственного состояния всего вообще духовенства, он входил и в непосредственные сношения с пресвитерами, внушая им не только ничего не допускать в своих действиях неприличного их сану, но и не допускать даже и таких действий, которыми бы пользуясь, люди неблагонамеренные могли разглашать неблагоприятные толки в соблазн многим простым и легковерным душам. Пресвитерами позволялось быть и лицам неженатым, которые впрочем, принимали на себя обязательство никогда уже не вступать в супружескую жизнь, но оставаться девственниками. Из таковых пресвитеров некоторые для ведения по дому хозяйства или под видом ведения хозяйства, имели в своем доме посторонних женщин. И в Кесарийской епархии оказался таковой пресвитер, которому св. Василий на основании правила Никейского собора внушал удалить из своего дома женщину. Пресвитер же, вместо беспрекословного повиновения своему Архиепископу усиливался только отклонить от себя обвинение в греховной связи с нею указанием на свои преклонные лета. Но св. Baсилий, простирая свою заботливость не на него одного, но имея в виду немощную совесть и тех, которым его поступок мог подавать повод к соблазну, написал ему заслуживающее внимания письмо. «Со всем терпением читал я твое письмо и дивился, – писал св. Василий пресвитеру, – почему, когда мог ты коротко и легко оправдываться в деле, намереваешься оставаться при том в чем обвинен и стараешься многословием уврачевать неисцелимое. Не мы первые и не мы одни, Перигорий, узаконили, чтобы женщины не жили вместе с мужчинами. Но прочти правило, изданное святыми отцами нашими на Никейском соборе, которое явно запретило иметь синизактов. Безбрачная жизнь тем и почтенна, что мужчина удаляется от сожительства с женщиною. Почему, если кто, неся на себе обет по имени, на деле поступает, как живущие с женами: то явно, что он только в наименовании домогается чести девства, но не воздерживается от неблагопристойных удовольствий. Тебе тем с большим удобством надлежало уступить моему требованию, что как говоришь, свободен ты от всякой плотской страсти. Да и не думаю, чтобы семидесятилетий стал жить вместе с женщиною по страсти и определенное мною определено не потому, что делается что-либо непотребное, но потому, что научены мы Апостолом не полагати претыкания брату в соблазн (Рим. 14, 15). Знаю, что делаемое одними разумно, для других служит поводом ко греху. По этой причине, следуя постановлению св. отцов, повелел я тебе разлучиться с сею женщиною. Для чего же винишь хорепископа и упоминаешь о давней вражде? Для чего жалуешься на меня, будто бы охотно склоняю слух к принятию клеветы, а не на себя самого, которому трудно отстать от привычки к женщине? Поэтому удали ее из своего дому и помести в монастыре. Пусть она живет с девами, а тебе прислуживают мужчины, чтобы имя Божие не было хулимо вас ради. А пока так поступаешь, не принесут тебе пользы тысячи отговоров, какие делаешь в письмах, но кончишь жизнь праздным и отдашь отчет Господу о своей праздности. А если не исправившись, осмелишься удерживать при себе священство, то будет анафема всему народу и кто приимет тебя, те будут провозглашены отлученными во всей Церкви»¹⁶⁸.

При такой попечительности св. Василия о клире своей Церкви, духовенство кесарийское в большей части своих представителей, поднялось на такую степень нравственного совершенства, что посторонние епископы и города просили его пресвитеров и для своих церквей, а некоторых даже и возводили на епископские кафедры, как можно видеть из писем св. Василия. Мы находим не лишним ознакомить наших читателей с письмами св. Василия, касающимися этого предмета, чтобы дать понятие о том, каково было кесарийское духовенство и каких пресвитеров св. Василий признавал достойными епископского сана. Епископ Иннокентий, чувствуя приближение к смерти, просил св. Василия принять на себя попечение о его Церкви или прислать ему какого-либо пресвитера, который бы достоин был быть его преемником. Св. Василий в ответ на его письмо писал: «сколько рад я был, получив письмо любви твоей, столько же опечалился, что наложил ты на меня бремя заботы, превышающей силы мои. Ибо как буду в состоянии из такого отдаления с успехом распорядиться таким множеством дел? Пока Церковь имеет еще вас, она покоится как бы на собственных своих опорах. А если Господь устроить что-нибудь о вашей жизни, то кого равночестного вам здесь могу послать для попечения о братии? Чего требовал ты в письме, это дело прекрасное и благоразумное: желаешь при жизни знать, кто будет по тебе управлять избранным стадом Господним; и блаженный Моисей желал знать это и узнал. Но поскольку город велик и знатен и труд твой пресловут у многих, времена же трудные по причине непрестанных бурь и волнений, воздвигающихся на Церковь, потребен кормчий сильный: то почел я небезопасным для души своей распорядиться сим делом неосмотрительно, особливо припоминая писанное тобою, что станешь против меня перед Господом и будешь судиться со мною за нерадение о Церквах. Итак, чтобы не вступить с тобою в суд и лучше найти в тебе сообщника к оправданию моему перед Христом, обозрев весь сонм градских пресвитеров, избрал я честнейший сосуд, воспитанника блаженного Гермогена, который на великом Соборе написал великое и непререкаемое исповедание веры, много уже лет пресвитерствующего в церкви, постоянного нравом, сведущего в церковных правилах, строгого в вере, доныне пребывающего в воздержании и подвижничестве, хотя непрерывность суровой его жизни измождила уже тело его, человека бедного, у которого нет никаких прибытков в этом мире, почему и хлеба не имеет в достатке, но трудами рук вместе с братиями с ним живущими, добывает пропитание. Его-то решаюсь послать. Итак, если тебе нужен такой человек, а не другой кто моложе летами и годный только для одного, чтобы послать куда и исправить житейские потребы, то благоволи скорее написать при первом случае, чтобы послал я к тебе сего мужа, подлинно Божия избранника, способного к делу, почтенного для собеседующих с ним и с кротостью вразумляющего противомыслящих»¹⁶⁹.

По просьбе жителей города Саталы, препровождая к ним на кафедру епископскую мужа, украшенного всеми доблестными качествами, потребными для достойного прохождения епископского служения, просит и их «своею услужливостью ему утешить его сердце, чтобы забыть ему родину, забыть родных, забыть народ, столько же привязанный к его покровительству, сколько недавно рожденный младенец привязан к матерним сосцам»¹⁷⁰.

Что св. Василий, бывши еще пресвитером, вводил понемногу в церковное богослужение, то привел в совершенный порядок, взошедши на кафедру архиепископскую. Чтобы дух предстоящих в храме не утомлялся однообразным чтением псалмов, св. Василием введено пение их всем народом и это придавало особенную торжественность богослужению и давало вместе силы народу пребывать в церкви по нескольку часов без всякого утомления. На особые времена дня и ночи, как можем видеть из его послания к Неокесарийцам, назначались особые псалмы, сменяемые особо составленными св. Василием молитвами. Порядок богослужения утреннего и вечернего, равно как и литургия, составленная св. Василием, скоро вошли в употребление во всех церквах на Востоке. Если бы и ныне вместо пения разных песен, распаляющих только юношеские страсти, приучали детей с раннего возраста петь псалмы и вместе с обучением их разным языкам, старались знакомить их с церковно-славянским языком: то и ныне и юноши и зрелые мужи не стали бы тяготиться кажущеюся продолжительностью церковной службы. А за отсутствием этих добрых правил, многие после шестидневного праздномыслия, соединенного с суетною или прямо вредною для нравственности деятельностью, неохотно пришедши в храм Господень в воскресный день, с нетерпением ждут окончания церковной службы и причину их расслабления духовных сил стараются отыскивать не в оскудевших душах духа благочестия, а в непонятности церковно-служебного языка. Сколько времени употребляется юношами и девами на изучение иностранных языков, которые не приносят никакой пользы их душам, а по большей части только служат удовлетворением суетности и тщеславию! Если бы, хотя десятую долю этого времени, употребляли на изучение церковно-славянского языка, то служба церковная и все молитвословия не казались бы кимвалом звяцающим, не сообщающим душе ни мысли благой, ни благочестивого чувства.

Как ни благотворны были для народа все нововведения св. Василия в церковном богослужений, но и в его время нашлись люди неблагонамеренные, которые желая прикрыть нечестие своих убеждений и действий, выставляли поводом к прекращению с ним общения его нововведения в церковной службе. Из собственных писаний св. Василия видно, что кесарийский Пастырь имел в свое время дело с Неокесарийцами такое же неприятное, какое наши пастыри вынуждены иметь с мнимыми ревнителями старых обрядов. Неокесариицы не хотели сообщаться с главною своею Церковью, – Церковью кесарийскою, именно за то, что св. Василий ввел в богослужение кесарийской Церкви особый чин. В письме к неокесарийцам св. Василий, вразумляя их объясняет, что антифонное пение, употребляемое по его распоряжению, известно во многих Церквах, что в Неокесарийской Церкви довольно есть такого, чего не было прежде, именно – введены молебствия, что наконец предмет соблазна их вовсе не так важен, чтобы надлежало для него разрывать узы братской любви. «Если спрашивают их, – писал он, – о причине непримиримой вражды их, они отвечают: псалмы и образ пения изменены у вас против давнего обыкновения и другое подобное выставляют, чего надлежало бы им стыдиться… Смотрите, продолжал мудрый пастырь, не оцеживаете ли вы комара, занимаясь тонкими исследованиями звуков голоса, употребляемых в псалмопении и между тем, нарушая важнейшие заповеди!» Указав Неокесарийцам на то, что и у них есть новость, св. Василий далее говорит: «не обвинение вам говорю, потому что желал бы, чтобы все вы жили в слезах и непрестанном покаянии. И мы не иное что делаем, как молебствуем о грехах наших, с тем только различием, что умилостивляем нашего Бога не человеческими речениями, как вы, но словами Духа Святого»¹⁷¹.

Так мудрый кесарийский Пастырь рассуждал о старом и новом обряде! Так вразумлял он тех людей, которые за обряды, за буквы готовы расторгать союз Церкви, потерять закон любви, самый святой закон христианства. О! когда бы наши любители «старых обрядов» чаще повторяли слова мудрого Пастыря или лучше самого Христа Спасителя: смотрите, не оцеживает ли вы комара! Они познали бы дух истинной, святой старины; они бы поняли, что древнее всего в Церкви Христовой – любовь, а не обряд и что обряды вводила в Церковь мудрая любовь, вникающая в нужды человеческие как общие, так и принадлежащие тому или другому времени; они бы увидели, что и учреждения, одобренные примером такого учителя, каков св. Григорий, епископ Неокесарийский и чудотворец, не признаны св. Василием за непременные и неизменные. Между тем, как опасно из-за обрядов отклоняться от союза с Церковью, пусть узнают это именуемые «любители старины» из примера Неокесарийцев. Неокесарийцы и не замечали тайной причины, понуждающей людей хитрых вооружать их против новых установлений великого Пастыря. Но мудрый Василий знал этих людей. В следующем году после первого письма к Неокесарийцам, возвращаясь с поместного Собора, св. Василий остановился для отдохновения в одной обители, близкой по месту к Неокесарии и находившейся под управлением брата его по плоти, блаженного Петра. Неокесарийцы, услышав об этом, пришли в волнение; хитрые люди, опасаясь за себя, поспешили разгласить между ними, что Василий силою хочет вводить у них новый церковный чин. В письме св. Василий, объяснив Неокесарийцам случай и причину, по которым остановился он в обители, открыл им глаза на людей смущающих их: он показал им, что это – никто другие, как осужденные Церковью Савеллиане; а сим последним писал, что если не прекратят они волнений, он перед всею Церковью предаст их позору и потом неизменному суду Божию¹⁷². Так и ныне, так называемых любителей старины смущают и увлекают в пагубу или вожди слепые, не способные благоразумно рассуждать ни о каком предмете или по большей части, люди неблагонамеренные, ищущие в простоте умов и сердец народа случай к удовлетворению своих разнообразных страстей. И, о! если бы они могли понять, как быстро они стремятся к погибели, допустив в своих служебных обрядах под видом охранения старины все новое, чего не знала Церковь никогда и что ведет только к отчуждению от Бога и к растлению нравственному!