Коллектив авторов

Источник

Архимандрит Порфирий (Попов). Жизнь святого Василия Великого, архиепископа Кесарии Каппадокийской1

Глава I

Уважение к св. Василию в древней Церкви. – Знаменитость его предков и их благочестие. – Домашнее воспитание Василия у бабки Макрины. – Внушения матери его. – Предметы обучения в кесарийском училище. – Уроки в Константинополе и Афинах. – Прием Василию в афинском училище и первые его впечатления. – Образ жизни его здесь и дружба с Григорием Назианзином. – Прощание с училищем. – Взгляд сестры его Макрины на первые его занятия по возвращении из Афин. – Путешествие Василия по монастырям

Святитель Василий Великий принадлежит к числу тех пастырей Церкви, которые пользовались уважением и любовью не только при жизни своей от своих современников, но и по кончине своей от всех, для кого дорога была святая вера и кто умел ценить истинное благочестие. В день памяти Василия обыкновенно поется такой припев на 9-й песни канона: «Величай, душе моя, во иерарсех Василия Великаго, вселенныя пресветлаго светильника и украсившаго Святую Церковь». Эти слова – почти буквальное повторение отзыва о Василии Вселенских Соборов. Так, отцы Халкидонского Собора утвердили за ним название Великого. Отцы Второго Константинопольского собора, высказав мысль, что у кого естество одно, у того и воля и действие едино, прибавили: «Так нас научил светило вселенной, дивный Василий». Собор Трулльский в 32-м правиле также ясно говорит, что слава Василия прошла по всей вселенной; а похвальные отзывы о нем, встречающиеся в писаниях древних отцов и учителей, неисчислимы. Только нечестивый Евномий, арианский епископ, имел бесстыдство в своих апологиях называть Василия и хитрым, и коварным, и трусливым, и софистом и смеялся над тем, что он постоянно питался чечевицей и от продолжительных постов имел на лице постоянную бледность. Вопреки дерзким ругательствам этого еретика, все знаменитейшие пастыри Церкви никогда не считали себя способными восхвалить Василия по достоинству2, и можно сказать словами свт. Григория Богослова, что нет ни одной человеческой похвалы, которая бы не приличествовала Василию, и что он столько усовершился во всем, что стал как бы образцовым произведением природы. Василия любила вся паства, уважало светское правительство, даже такой император, который был покровителем ариан; его знакомством дорожили ученые язычники, его превозносили похвалами современные ему епископы, известные своей верой и святостью жизни. Правая вера и добрые нравы пасомых, благоговение и умилительность богослужения, слава духовенства, утешение несчастных, благотворительность нуждающимся всякого рода, благосостояние всех православных Церквей и взаимное единение самих епископов, разделенных неосновательными подозрениями, – все это было предметом самой деятельной заботы Василия.

Не недоставало к славе имени Василиева и дарований Святого Духа. Так, по его молитвам получил исцеление ипарх Модест3. О прибытии в Кесарию св. Ефрема Сирина, по уверению сего последнего, Василий извещен был Духом Святым. Таким образом, если даже не признавать сказания о жизни Василия, которое помещено в славянских Четьях-Минеях, подлинным сочинением свт. Амфилохия Иконийского, то отсюда еще нельзя заключить, что писатель, хотя бы это и не был Амфилохий, не имел в основании своих сказаний истинного предания.

Как бы то ни было, мы уверены, что для истинных чад Православной Церкви дороги и вожделенны всякие достоверные сказания о жизни и деяниях такого великого святителя, и потому соберем все сведения о нем из источников, достоверность которых не подлежит ни малейшему сомнению.

Василий Великий происходил по отцу и по матери из таких фамилий, о которых долгое время помнили и говорили каппадокийцы с великим уважением и благодарностью. Григорий Богослов не знал фамилий, в которых были бы столь часты примеры военачальства, народоправления, могущества при царских дворах, также богатства, гражданских почестей и блистательного красноречия, как в фамилии предков Василия. Но по суждению христианскому всего досточестнее должно быть в предках Василиевых их глубокое благочестие. В гонение Максиминово4 дед его по матери скончался мученическою смертию за имя Христово, а дед по отцу лишен был имения и со всем своим семейством, немногими знакомыми и слугами семь лет укрывался в лесу на горах понтийских. Их страдания на открытом воздухе были для них тем тяжелее, чем в большем довольстве жили они до гонения. При этом, естественно, им приходилось терпеть недостаток и скудость в пище. Но Бог, по молитвам и желанию их, говорит св. Григорий Богослов, посылал им, впрочем, иногда нечто и к услаждению. Так, утомленные временем и ослабевшие от продолжительного поста и сухоядения, они пожелали однажды мясной пищи и для сего решились выйти на звериную ловлю, но наперед с простотою веры открыли пред Богом свои желания и молитвенно воспомянули все чудеса, совершенные Моисеем в пустыне аравийской. И что же? Едва только вышли на охоту, говорит Григорий Богослов, вскоре неведомо откуда взялись на холмах олени. И какие рослые, какие тучные, как охотно поспешающие на заклание! Можно было подумать, что они негодуют, почему не прежде были вызваны. Никто не гнал, не понуждал их. Они связаны были молитвою и праведным прошением. После сего пустынники стали еще ревностнее к тому подвигу, за который получили такую награду, то есть к молитве5. Эти высокие христианские добродетели – терпение, вера, пламенная молитва, пример которых имел пред своими глазами отец Василия (по имени также Василий), перешли и к сыну и прочим членам семейства, коих всех было до десяти человек. Некоторые из них стали епископами, как Василий, Григорий и Петр, некоторые – девственниками, а некоторые, говорит Григорий Богослов, обязались и супружеством, впрочем, так, что и супружеская жизнь не воспрепятствовала им наравне с первыми преуспеть в добродетели.

Старший между братьями, Василий родился в то время (именно в 329 году), когда свт. Афанасий уже успел стяжать себе славу поборника Православия и уже с год управлял Церковью Александрийскою в сане епископа. Еще во дни младенчества тяжкая болезнь угрожала Василию смертью, но по молитвам отца он вскоре выздоровел и был поручен руководству бабки своей – Макрины, которая жила в сельском уединении близ Неокесарии. Чему и как она обучала внука, взяв его из дома отеческого в первые лета детства, об этом можно судить по тому, что свт. Василий впоследствии, как на лучшее доказательство правоты своей веры, указывал на первоначальное свое воспитание в доме Макрины. Вот его слова: «О вере же моей какое доказательство может быть яснее того, что воспитан я бабкою, блаженною женою? Говорю о знаменитой Макрине, от которой заучил я изречения блаженного Григория Неокесарийского, сохранившиеся до нее по преемству памяти, и которые и сама она соблюдала, и во мне еще с малолетства напечатлевала, образуя меня догматами благочестия»6. По возвращении его от бабки в дом родительский сами родители занялись образованием сына. Отец Василия еще до рукоположения во священника славился своим красноречием, а потому он ознакомил сына с началами риторики. Но, кроме того, он продолжал и учение, начатое бабкою. В одном письме (236-м)7 свт. Василий пишет, что еще в детстве слышал от отца о том, в каком смысле говорится, что Иисус Христос не знает дня и часа кончины мира. Мать Василия Эммелия более занималась образованием его сердца и помогала ему при чтении Священного Писания. По свидетельству Григория Нисского, сестра Василия Макрина под руководством матери изучала притчи Соломоновы и так полюбила книгу Псалмов, что вставала ли с ложа, принималась ли за учение, отдыхала ли пред обедом и после обеда, идучи ко сну, стоя на молитве, – везде она имела при себе Псалтирь, как добрую спутницу, которая нигде не отлучается от своей подруги. Так же, конечно, мать обучала и сына. Поэтому, указывая на домашнее воспитание, св. Василий писал о себе: «Я с младенчества стал изучать Священное Писание и не переменил впоследствии мыслей о Боге; но то понятие о предметах веры, какое приобрел с детства от отца и матери моей и бабки Макрины, то понятие возрастало во мне, и я усовершал только преподанные ими мне начала»8.

Еще в юношеских летах ясно определилось благочестивое настроение Василия. По выражению Григория Богослова, он с ревностью молодого коня стремился к добродетели и не отставал от старших в высоких порывах добродетели. Посему родители Василия не усомнились для дальнейшего образования отправить его к языческим наставникам, несмотря на то что он еще не был крещен. Родину Василия и место будущего его служения, Кесарию, можно было назвать с Григорием Богословом митрополией наук9, так что если бы кто лишил ее первенства в науках, то отнял бы у нее самую лучшую ее собственность. Сюда-то, в кесарийские училища, после домашнего образования и отправлен был Василий из Неокесарии – места временного пребывания его родителей. Здесь вскоре превзошел он своих товарищей во всяком роде сведений и поравнялся с учителями, приобрел большую славу и у простолюдинов, и у первостепенных граждан, потому что обнаруживал в себе ученость выше возраста и твердость нрава выше учености. Он был, по словам Григория Богослова, ритором между риторами еще до кафедры софиста, философом между философами еще до выслушания философских положений, а что всего важнее – иереем для христиан еще до священства10. Тогдашний архиепископ Кесарийский Дианий также показывал предпочтительное расположение к Василию. В Кесарии же Каппадокийской положил начало своему научному образованию и свт. Григорий Богослов. Во вновь поступившем в школу товарище Григорий скоро заметил, по его собственному выражению, отрешение от мира и пребывание с Богом, и это побудило его предпочесть Василия всем другим товарищам. Из Кесарии, увлекаемый жаждою познаний, Василий отправился в Константинополь, потому что Византия также славилась совершеннейшими софистами и философами, и при естественной своей даровитости в короткое время собрал у них все отличнейшее. Здесь одним из учителей Василия был ритор Ливаний11, который любил своего ученика самой живейшей любовью. Но Афины, отечество Платона и Демосфена, были в это время самой высшей обителью наук, куда стекались ревнители учености со всех концов империи. В эту эпоху, граничившую с эпохой упадка наук и искусств, умирающий эллинизм напрягал все последние свои силы; здешние софисты всеми приемами своего красноречия старались привлекать к себе юношество, со всем усилием раскрывали изящество древних произведений поэзии и высокое значение философии, придавали глубокий нравственный смысл самым безнравственным мифам. В Афинском училище некоторые с особенной ревностью занимались софистикой, имея в виду главным образом борьбу с христианством. При всем этом в это лучшее училище словесности, хотя и языческое, стекались дети и христианских родителей, подобно тому как некогда русские православного исповедания отдавали детей своих в коллегии иезуитов; в Афины стремился и Василий, но с целью принести плоды образования в жертву евангельскому учению. Здесь уже ожидал Василия кесарийский приятель и готовил ему доказательство истинной дружбы. Ждали здесь Василия и многие другие, и притом с обширными и великими надеждами; имя его еще до прибытия повторялось в устах многих. Но нужна была вся предупредительность Григория, чтобы удовольствие видеть себя предметом общего расположения не было отравлено Василию некоторыми странными обрядами, которых держалось тогда Афинское училище и которые сами собой напоминают знающим множество дурачеств в средневековой жизни университетов европейских. Всякий новопоступающий подвергался этим унизительным обрядам и невольно делался посмешищем при первой неосторожности. Для Василия, искавшего одной истины и постоянно благоговейного, это было бы нестерпимо, и, может быть, он лучше решился бы отказаться от намерения быть афинским студентом, нежели сделаться предметом глупых шалостей, какие дозволяли себе афинские юноши. Пример этих шалостей свт. Григорий указывает в грубом приеме всякого, кто только являлся в Афины для обучения. Ученики софистов, не только незнатного рода и имени, но и благородные, получившие уже известность, в торжественном сопровождении отводили новоприбывшего через площадь в баню, а подходя к ней, поднимали громкий крик и начинали плясать как исступленные; затем, после продолжительной пляски, заставляли новичка выломать двери в баню и только при этом условии давали новичку свободу и встречали его из бани как человека с ними равного и включенного в их братство. Зная дурные привычки своих товарищей, Григорий убедил обходиться с Василием уважительнее, и следствием сего было то, что почти он один из прибывших принят был без обычных дурачеств. Кроме сего, в Афинах были и такие из прежних знакомых и даже приятелей Василия, которые встретили его со злобною завистью. Так отзывается свт. Григорий о пришельцах из Армении: они вскоре по прибытии Василия вступили с ним в какой-то ученый спор, в котором твердо надеялись одержать над ним верх, и на первый раз желали представить его человеком, не понимающим самых простых истин. Не подозревая низости побуждений, сам Григорий сначала поддерживал сторону противников Василия и, придав им силу своим вмешательством, ввел в битву равные силы; но когда же заметил цель собеседования, то каким-то нечаянным изворотом дал возможность Василию одержать победу над своими соперниками. Василий понял, в чем дело, и, исполненный ревности, перестал поражать, по выражению Григория, отважных смельчаков своими силлогизмами не прежде, чем принудил их к совершенному бегству и решительно взял над ними верх. Эти два случая убедили Василия в преданности Григория, и они постепенно теснее и теснее соединялись между собою узами дружбы.

Но при всем видимом уважении, с каким встретила Василия большая часть афинских студентов, и несмотря на победу над завистниками, Афины сначала произвели на Василия неприятное впечатление. Когда, надеясь великого, вдруг получаем ожидаемое, тогда оно кажется нам ниже составленного мнения. Василий подвергся, говорит Григорий Богослов, именно этой человеческой немощи, сделался печален, стал скорбеть духом, готов был осуждать сам себя за приезд в Афины и называл Афины обманчивым блаженством. Приближенный друг поспешил внушить ему в этом состоянии раздумья и грусти, что ни о людях, ни об уроках учителей не должно судить по первым впечатлениям, напомнил ему о том, что как характер человека может быть изведан не вдруг, но только с продолжением времени и при обращении совершенно коротком, так и ученость познается не по немногим и не по маловажным опытам. Напоминание об этих простых истинах рассеяло большую часть скорби Василия; он успокоился и около четырех или пяти лет слушал уроки языческих учителей и афинских софистов, особенно Имерия и Проэресия. О занятиях Василия и успехах в науках Григорий выражается таким образом: «У него не отставали друг от друга и прилежание, и даровитость, от которых знания и искусства получают силу... Грамматика, риторика, астрономия, философия, по преимуществу нравственная, музыка, физика, медицина и естественная история были изучены им с такой основательностью, с какой другой не изучает и одного предмета; каждую изучал он до такого совершенства, как бы не учился ничему другому»12.

Когда по прошествии некоторого времени, говорит Григорий Богослов, «открыли мы друг другу и желания свои, и предмет оных – любомудрие, тогда уже стали друг для друга все: и товарищи, и сотрапезники, и родные; одну имея цель, мы непрестанно возрастали в пламенной любви друг к другу. Оба мы домогались не того, чтобы которому из нас самому стать первым, но каким бы образом уступить первенство друг другу, потому что каждый из нас славу друга почитал собственною славою. Казалось, что одна душа в обоих поддерживает два тела. И хотя не заслуживают вероятия утверждающие, что все разлито во всем, однако же должно поверить нам, что мы были один в другом и один у другого. У обоих нас одно было упражнение – добродетель и одно усилие – до отшествия отсюда, отрешаясь от здешнего, жить для будущих надежд. К сей цели мы направляли всю жизнь и деятельность и поощряли друг друга к добродетели... Мы вели дружбу и с товарищами, но не с наглыми, а с целомудренными, не с задорными, а с миролюбивыми, с которыми можно было не без пользы сойтись. Ибо мы знали, что легче заимствовать порок, нежели передать добродетель, так как скорее заразишься болезнью, нежели сообщишь другому свое здоровье. Что касается до уроков, то мы любили не столько приятнейшие, сколько совершеннейшие. Нам известны были две дороги: одна – это первая и превосходнейшая – вела к нашим священным храмам, куда ходили по преимуществу слушать христианские наставления, другая вела к наставникам наук внешних. Другие же дороги – на праздники, в зрелища, в народные стечения на пиршества – предоставляли желающим. Ибо не почитали достойным внимания того, что не ведет к добродетели и не делает лучшим своего любителя. У других бывают иные прозвания, или отцовские или свои, по роду собственного звания и занятия; но у нас одно великое дело и имя – быть и именоваться христианами. Для других душепагубны Афины, потому что изобилуют худым богатством – идолами, которых там больше, нежели в целой Элладе, так что трудно не увлечься за другими, которые их защищают и хвалят; однако же не было от них никакого вреда для нас с Василием. Напротив того, живя в Афинах, мы утвердились в вере, потому что узнали обманчивость и лживость идолов, и научились презирать демонов там, где им удивляются; и ежели действительно есть или только в народном веровании существуют такая река, которая сладка, когда течет и чрез море, и такое животное, которое прыгает в огне всеистребляющем, то мы походили на это в кругу своих сверстников. Чрез сие самое приобрели мы не только известность у своих наставников и товарищей, но и в целой Элладе, особенно у знатнейших мужей Эллады. Слух о нас доходил и за пределы ее, как делалось это явно из рассказа о том многих. Ибо кто только знал Афины, тот слышал и говорил о наших наставниках, а кто знал наших наставников, тот слышал и говорил о нас»13.

К концу пятилетнего пребывания в Афинах Василий достиг двадцатипятилетнего возраста. Надобно было возвращаться на родину. Настал день отъезда, и, как обыкновенно бывает при отъездах, начались, говорит Григорий Богослов, прощальные речи, проводы, упрашивания остаться, рыдания, объятия, слезы. Василия и Григория окружила толпа друзей и сверстников, между ними были некоторые и из учителей; те и другие уверяли, что ни под каким видом не отпустят их из Афин, и после просьб и убеждений прибегли даже и к мерам принудительным. Григорий не мог отказать таким живым и искренним выражениям душевной к нему приязни. Василий остался непреклонным, и удерживавшие против воли согласились на его отъезд. Он возвращался, по словам Григория Богослова, как корабль, столько нагруженный ученостью, сколько сие вместительно для человеческой природы. Но при всем этом он хотел еще ознакомиться с философией Евстафия, вероятно, ученика Ямвлихова, своего соотечественника; впрочем, не нашел его ни в Константинополе, ни в Кесарии и принужден был отказаться от своего желания14.

По возвращении в дом родительский Василию самому предстояло теперь звание учителя: и Кесария, и Неокесария убедительно просили Василия принять на себя образование юношества. Из Неокесарии явилось к ученику Ливания с этим предложением посольство из почетных граждан; все, толпою окружив его, употребляли всевозможные убеждения, высказывали многие и очень лестные обещания, но он не принял предложений. Отечественному же городу он не мог отказать в подобной просьбе; платя дань миру, дал несколько публичных чтений в кесарийской школе, и эти чтения сопровождались шумными рукоплесканиями. Но после этих опытов блистательного красноречия родная сестра Василия, строгая девственница и подвижница Макрина, стала думать, что афинская ученость породила в ее брате излишнее о себе мнение; в надежде смирить это самомнение она вместе с матерью поспешила оторвать брата от обольстительного, по ее мнению, поприща. Отец Василия скончался года за три до возвращения Василия из Афин; внушения любимой старшей сестры, подкрепляемые советом матери и именем почившего отца, должны были сильно подействовать на душу Василия, да и сам по себе он не имел расположения жить для зрелища или напоказ и не дорожил рукоплесканиями учеников и слушателей. Итак, вскоре отказался он от публичных чтений, а вскоре за сим поспешил очистить себя от всех грехов, приняв Святое Крещение, вероятно, от кесарийского архиепископа Диания.

Образ жизни и занятий после крещения предначертан был по взаимному совещанию с Григорием еще в Афинах. Именно еще здесь они изъявили решительное желание по возвращении из Афин посвятить себя монашеской жизни в какой-нибудь пустыне и никогда не разлучаться друг с другом. Теперь надлежало только позаботиться об исполнении обещания, высказанного другу. Но Григорий, сверх всякого ожидания, прислал письмо, в котором читались такие слова: «Признаюсь, изменил я обещанию жить и любомудрствовать вместе с тобою, как дал слово еще в Афинах во время тамошней дружбы и тамошнего слияния сердец. Но изменил не добровольно, а потому что закон, повелевающий прислуживать родителям, превозмог над законом товарищества и взаимной привычки. Впрочем, и в этом не изменю совершенно, если ты будешь согласен на то же самое. Иногда я буду у тебя, а иногда ты сам благоволишь навещать меня, чтобы все было у нас общее и права дружбы остались равночестными»15. Тяжело было слышать о такой перемене мыслей, но нельзя было осуждать за нее, по уважению к долгу детей в отношении к родителям. Притом письменные сношения показали, что только на время отлагает Григорий исполнение своего обещания. Оставленный другом, Василий почел за нужное предварительно посетить палестинских и египетских пустынножителей для того, как сам говорит, чтобы научиться от них, как не заботиться о мирской жизни и не вдаваться душою ни в какое пристрастие16. Весь 357 год прошел в путешествиях уже не для научного образования, как прежде, но для изучения жизни подвижнической. Александрия, Фиваида, Килисирия, Месопотамия представили ему множество примеров изумительного самоотвержения, неутомимых молитв и подвигов любви. В его душе совершенно утвердилось желание подражать житию таких людей, каковы были сиявшие в то время в мире иноческом Пахомий, два Макария, Пафнутий и сонмы их сподвижников. К тому же он не терял еще надежды на то, что и Григория в непродолжительном времени привлечет на свою сторону. Но и рассказы о впечатлениях, какие произвело на Василия путешествие по иноческим пустыням, не могли отклонить Григория от попечения о родителях, нуждавшихся в его содействии. Василий решился один принять на себя все заботы об устроении монастыря и предначатии подвижнической жизни, по примеру виденных им пустынножителей. Его беседы с неокесарийцами и каппадокийцами вскоре нашли ему подражателей и соучастников в образе жизни.

Глава II

Местоположение пустыни Василиевой. – Ответ Григория Богослова на приглашение в эту пустыню. – Занятия Василия в пустыне и отзыв Григория о здешней жизни. – Первые подвиги ревности Василия в борьбе с арианами. – Противодействие его замыслам Юлиана. – Посвящение Василия во пресвитера и письмо к нему по сему случаю Григория. – Огорчения Василию со стороны Кесарийского епископа. – Противодействие Василия арианам, покушавшимся ввести свою ересь в Кесарии. – Заботливость Василия о своих пасомых во время голода и о присоединении к Православной Церкви полуариан

В Понте, невдалеке от Неокесарии и Черного моря, на диких берегах реки Ириса, в своих собственных дачах жили благочестивая Эммелия, мать Василия, и святая Макрина, сестра его, окруженные собором женщин, давших обет безбрачной жизни. Противоположная берегу гора, заросшая густым лесом, представляла все удобства для основания мужского монастыря. Здесь и поселился Василий с учениками, которые прежде других вняли его увещаниям и советам. Избранное место вполне соответствовало его желаниям. Поэтому в одном из писем к Григорию, живописно изображая свою пустыню, эту колыбель восточного монашества, он шутливо смеялся над Тиверином, местопребыванием Григория, загородным селением близ Назианза.

Вот извлечение из этого замечательного письма: «Пора уже мне удалиться в Понт, где напоследок, если угодно Богу, положу, может быть, конец своему скитанию. С трудом отказавшись от напрасных надежд, какие имел некогда на тебя, иду теперь в Понт учиться, как жить. Здесь, конечно, указывает мне Бог место, в точности соответствующее моему нраву. Это высокая гора, покрытая частым лесом, на северной стороне орошаемая холодными и прозрачными водами, но под горою стелется покатая долина, непрестанно утучняемая влагами из горы. Кругом долины сам собою выросший лес из различных всякого рода деревьев служит ей как бы оградой. С двух сторон прорыты глубокие овраги, а сбоку река служит также непрерывной и неприступной стеной. Поскольку же гора тянется в обе стороны и луковидными изгибами примыкает к оврагам, то доступы в подгорье заграждены. Один только есть в него вход, которым владеем мы. За местом нашего жительства есть другой гребень, возвышенную свою вершину подъемлющий над горою, и с него вся вершина развертывается перед взором. С высоты можно видеть и текущую мимо равнины реку; эта река, будучи быстрее всех мне известных, свирепеет несколько при соседнем утесе и, отражаясь от оного, кружится в глубоком водовороте, чем доставляет мне и всякому зрителю весьма приятный вид; в пучинах своих она питает и неисчислимое множество рыб. Нужно ли говорить о земной прохладе, о ветерках с реки? Множеству цветов и певчих птиц пусть дивится кто другой, а у меня нет досужего времени обращать на это внимание. Из всего, что могу сказать о своем убежище, наиболее важно то, что, по удобству положения будучи способно произращать всякие плоды, для меня оно взращает сладостнейший из плодов – безмолвие, потому что не только освобождает от городских мятежей, но и не заводит к нам ни одного путника, кроме встречающихся с нами на звериной ловле. Ибо сверх всего прочего здесь водятся и звери, впрочем, не медведи или волки, как у вас в Тиверине; нет, здесь живут стада оленей, диких коз, зайцы и тому подобное. Поэтому рассуди, какой опасности подвергся бы я, скудоумный, если бы подобное убежище упорно вздумал променять на Тиверин – эту земную пропасть»17. Такое поэтическое описание ясно свидетельствует о глубоком сочувствии автора «Шестоднева» к красотам местоположений, но не могло привлечь Григория. Григорий хотя и сильно желал побывать в пустыне Василиевой, но, взаимно шутя над разборчивостью мест, подавал вид, что письмо Василиево несколько показалось ему странным. Григорий писал, что положение места немного значит для него и не может произвести в душе его сколько-нибудь влечения к тому, чтобы жить в Василиевой пустыне, пока не узнает он чего-нибудь о тамошнем образе жизни и препровождении времени18. Кроме сего, Григорий позволил себе посмеяться над описанием выбранного места для монастыря. Вот его собственные слова: «В правду или в шутку ты смеешься и чернишь все наше... я же буду дивиться твоему Понту и понтийскому сумраку, этому жилищу, достойному беглецов, этим висящим над головой гребням и диким зверям, этой лежащей внизу пустыньке или кротовой норе с почетными именами обители, монастыря и училища, этим лесам диких растений, этому венцу стремнистых гор, которым вы не увенчаны, но заперты. Буду дивиться тому, что в меру у вас воздух и в редкость солнце, которое как бы сквозь дым видите вы, понтийские киммерийцы, люди бессолнечные, не на шестимесячную только осужденные ночь, но даже никогда в жизни не бывающие без тени, люди, у которых целая жизнь – одна длинная ночь. Река у вас велика и стремительна, непереходима, мутна и негодна для питья, в одном только снисходительна – что не уносит вашей обители, когда горные потоки и ненастья приводят ее в ярость. Не выхваляй мне и тех луковидных изгибов, которые больше подавляют, нежели ограждают подход в ваше подгорье, не хвали мне и этих провевающих ветерков, и этой земной прохлады, которые освежают вас, утомленных до омрачения, не хвали и певчих птиц, которые хотя воспевают, но голод, хотя порхают, но в пустыне. Никто к вам не заходит, разве для того, как говоришь ты, чтобы погоняться за зверями, присовокупи же к этому: и посмотреть на вас, живых мертвецов...»19 Так дружески и простосердечно осмеивал сначала св. Григорий местоположение Василиева монастыря. Но занятия Василия имели высокую важность, и он с твердой уверенностью ожидал от устройства своей пустыни великих и благотворных последствий и для себя, и для других. Если бы он вздумал устроить монастырь в летах старческих, после того как почувствовал или утомление от трудов по делам обширной митрополии, или крайнюю суетность земной славы и почестей, с которыми и тогда соединялось высокое служение архиерейское, если бы в то время принялся за устройство монастырей, то стремление его к аскетизму было бы не так удивительно. Но Василий всею душою предался заботам о заведении монастырского братства по особому чину в летах еще юношеских и немедленно по совершении ученых путешествий во все знаменитые школы, после блистательного окончания курса наук. Посему нельзя не благоговеть пред таким основателем монастырской общины. В своей пустыне св. Василий занимался часто и учеными трудами, каково изъяснение Писания и чтение предшествовавших ему по времени отцов и писателей церковных, о чем свидетельствует составленная в это время книга под названием «Добротолюбие». А это еще более может мирить историков с взглядом Василия на аскетическую жизнь. Если бы он искал уединения из одной любви к подвижничеству, то нельзя было ничем объяснить несоразмерности его всестороннего образования с избранным родом жизни. Но теперь это затруднение совершенно исчезает.

Василий не провел еще и трех лет в своей пустыне, как «эта лежащая внизу пустынька», по выражению Григория Богослова, эта «кротова нора»20 получила уже почетные названия обители, монастыря, училища. Уже эти одни названия приводят к мысли, что к концу трехлетних своих аскетических подвигов Василий успел собрать вокруг себя большое количество людей, которые хотели подражать его образу жизни и руководствоваться его наставлениями. Не довольствуясь тем, что многие из каппадокийцев изъявляли готовность разделять с ним подвижнические труды по одному слуху о его образе жизни, Василий, по словам Руфина, и сам обтекал многие села и города и своей вдохновенной проповедью воспламенял ленивых и беспечных понтийцев до такого самоотвержения, что они наперерыв повергали пред своим учителем часть своих имений, оставляя все мирские почести, и давали обет жить только для Бога. Множество учеников, приходивших в пустыню к Василию, побудило его положить начало жизни киновитов, то есть таких монахов, которые, в отличие от эремитов (уединяющихся), жили бы в сообществе друг с другом и могли оказывать пособие друг другу. Новое письмо Василия к Григорию, где основатель понтийской пустыни довольно подробно изложил правила подвижнической жизни, принятые им для монастыря, описал внешнюю жизнь своих подвижников и напомнил о пользе уединения, чтения Писаний и молитвы, подействовало на Григория гораздо сильнее; он захотел посмотреть вновь устроенный монастырь и, посетив Василия с его братством, не мог отыскать достойных похвал введенному здесь образу жизни. Вот собственное его признание в том: «Что прежде писал я о понтийском препровождении времени, то была шутка, а не правда. А что пишу теперь, то уже очень правда. Кто меня устроит по месяцам прежних дней, в которые я увеселялся с тобою злостраданием? Кто даст мне сии псалмопения, бдения и молитвенные к Богу преселения? Кто даст жизнь как бы невещественную и бесплотную? Кто даст согласие и единодушие братий, которых ты ведешь на высоту и к обожению? Кто даст соревнование и поощрение к добродетели, которое мы ограждали письменными уставами и правилами? Кто даст поденные и ручные работы – переноску дров, тесание камней, сажание и поливание растений? Кто даст этот золотой явор, под которым сиживал не царь пресыщенный, но монах изнуренный, который насадил я, напоил Аполлос или твоя пречестность, а возрастил Бог к моей чести, чтобы сохранился он у вас памятником моего трудолюбия? Легче пожелать всего этого, но не так легко получить сие. Охраняй же меня своими молитвами, чтобы не рассеяться мне понемногу, как рассеивается тень с преклонением дня. А я тобою дышу более, нежели воздухом, и тем единственно живу, что бываю ли с тобою вместе или отдельно, но мысленно всегда неразлучен»21. Так сильно желал св. Григорий поселиться в пустыне Василиевой и подчиниться всем правилам его обители. Это тем удивительнее, что угощение, предложенное Григорию при посещении Василия, было очень скудное и что он разделял здесь с Василием труды невысокие и даже такие, которые не называют благородными. Хижина, в которой жил Василий, не имела ни порядочных дверей, ни огня, ни кровли; это был, по выражению Григория, кров без крыши и дверей, очаг без огня и дыма и стены, высушенные на огне. За трапезой подавалось, правда, и горячее какое-то кушанье, но с таким хлебом, по кускам которого, от крайней его черствости или сухости, зубы сначала скользили, а потом вязли в них и с трудом вытаскивались, как из болота. Все это слова самого Григория. Следствием же сего сухоядения были такие страдания, от которых если бы не избавила дорогого гостя великая нищелюбица, матерь Василия, и не принесла с собою более вкусных и питательных печений, то можно было бы опасаться за здоровье юных друзей-подвижников. Кроме общих молитв, чтений Священного Писания, ученых трудов были и другие занятия: переноска дров, тесание камней, сажание и поливание; в придачу к этому на собственных же своих плечах Григорий и Василий возили в огороды телегу, величиною с гору, а эта телега наполнена была навозом. Все эти обстоятельства, конечно, достаточно характеризуют направление Василия, занятого устройством своей обители. Если припомним, что его правила для иноков стали впоследствии законом для всего монашества восточного, то ясна будет и причина, почему с такою подробностью собраны здесь сведения о занятиях св. Василия по окончании курса наук в Афинах.

Сколь ни приятны были для Василия заботы об устроении монастыря, но по нуждам Вселенской Церкви он должен был прерывать пустынные занятия и предпринимать отдаленные путешествия даже за пределы своего отечества. Весьма вероятно, что юного пустынника посещали в его уединении некоторые епископы, отправлявшиеся на Соборы по случаю различных смут церковных. Они сообщали ему достоверные известия о современном состоянии Православия, о замыслах ариан и вызывали его на борьбу с врагами, возмущавшими покой Церкви. Так, он еще в качестве чтеца церкви Кесарийской присутствовал на том самом Константинопольском соборе в 360 году, на котором усиленно подвизался за Православие св. Иларий Пиктавийский, и, подобно Иларию, не только в Константинополе, но и в окрестностях его, Халкидоне и Гераклее, с искусством и силою защищал истину в спорах с еретиками. Как сильно ревновал он теперь о чистоте веры и как глубоко понимал догматы ее, видно и из того, что по возвращении с собора [Василий] прервал общение со своим епископом Дианием, подписавшимся под двусмысленным арианским символом веры. Естественно, можно было опасаться, что подобное действие сочтено будет непокорностью и даже возмущением против епископа; но ревность по истине не дозволяла Василию принимать на себя ложный вид. После обличения епископа в неправославии он не находил удобным жить среди своего братства. Посему он удалился на короткое время в Назианз, но и отсюда вразумлял своих понтийских иноков посланиями, в которых излагал истинное учение о спорном догмате; важнейшее же сочинение, написанное около этого времени, было опровержение апологии Евномиевой, это самое лучшее пособие для тогдашних христиан в споре с арианами. Поэтому-то и говорит Созомен, что Василий еще в царствование Констанция славился как ревностный защитник Православия от последователей Ария.

В царствование Юлиана22 Василий, по свидетельству того же Созомена, ходя везде, всенародно и открыто убеждал христиан держаться своих догматов, не оскверняться языческими жертвами и возлияниями и ни во что вменять даруемые от царя почести. Из этих сказаний Созомена о Василии можно с вероятностью заключить, что Василий и по возобновлении своего общения с епископом Дианием не мог подолгу жить в своей мирной обители, хотя ожидал и искал здесь полного успокоения. Частые отлучки из монастыря действительно были необходимы по тогдашним обстоятельствам. Юлиан в наказание за разрушение языческого храма Счастья наложил на христиан кесарийских тяжкую пеню и всех клириков приказал внести в список областного войска, в котором служба почиталась самой убыточной и низкой23; кроме сего, он с клятвою угрожал, что, если кесарийские христиане не воздвигнут капище, он не согласится оставить головы на их плечах. Зная обо всем этом, свт. Василий и письменно уверял друзей своих, что замыслы отступника скоро разрушатся, и сравнивал его возвышение с болиголовом или волчьим корнем и другими ядовитыми растениями, которые недолго цветут и скоро засыхают.

Чем сильнее заботился Василий о распространении монашества, чем ревностнее противодействовал замыслам и ариан, и Юлиана, тем с большей надеждой смотрел на него преемник Диания Евсевий, особенно при новых покушениях ариан при Валенте24. Несмотря на желание Василия проводить жизнь в своей уединенной пустыне, в 364 году Евсевий рукоположил Василия в пресвитера и заставил его жить при своем архиерейском доме. Состояние духа Василиева после этого разлучения с пустынею было так неспокойно, что нужно было утешение со стороны друзей. И Григорий Назианзин не замедлил утешить новопоставленного пресвитера. Он писал Василию следующее: «И ты взят в плен, как и я, включен в список; оба мы принужденно возведены на степень пресвитерства, хотя добивались и не этого, ибо достовернее всякого другого можем засвидетельствовать мы друг о друге, что нам по сердцу любомудрие тихое, которое держится низу. Но хотя, может быть, и лучше было бы, если бы не случилось с нами этого, однако же, поскольку случилось это, надобно терпеть, особенно приняв во внимание время, которое у нас развязало языки многим еретикам; надобно терпеть и не посрамить как надежду возложивших на нас свое упование, так и собственную жизнь свою»25. Действительно, Василий покорился призванию и все свои силы посвящал трудам пресвитерского служения, особенно проповеданию слова Божия; его Беседы на Шестоднев, на псалмы и другие относятся к этому именно времени. В сане пресвитера не оставил Василий попечения и об иноках, им собранных, как это видно из наставительных к ним писем; но кроме сего у него было много и других забот, по которым он отказывался теперь даже от переписки с прежними друзьями. А при этом на новом поприще он скоро приобрел себе такое уважение, каким не пользовался и сам архиепископ, еще не довольно опытный в делах церковных, так как он избран был на престол Кесарийский из оглашенных. Но едва прошел год его пресвитерства, как епископ Евсевий, находившийся в подозрении у народа, завидуя славе Василия, стал притеснять и оскорблять его. Охлаждение любви между епископом и пресвитером было весьма заметно и для посторонних. Иноки приняли сторону своего настоятеля и отваживались на самое опасное дело, замышляли отделиться от своего епископа, отсекши и немалую часть народа из низкого и высокого сословия. Желая предотвратить такое возмущение, Василий, по совету Григория Богослова, вместе с ним предался бегству и удалился из Кесарии в свою мирную пустыню26.

Слух о том, что император Валент ведет с собою арианских епископов, чтобы водворить и в Кесарии злочестивое учение, и письма Григория, отца Григория Назианзина, вскоре, впрочем, расположили Евсевия к примирению с Василием; желание примирения было так сильно, что Евсевий первый решился писать просительное и пригласительное письмо к обиженному пресвитеру. Но миролюбивый пустынник, узнав о перемене мыслей и расположения Евсевия, хотел совершенно победить любовию и великодушием своего врага; по совету Григория, Василий сам пришел в Кесарию прежде епископского приглашения. Возвращение его было как нельзя более кстати и вовремя, потому что скопище еретиков уже напало на Кесарийскую церковь и одни из них уже явились и производили беспокойство, а другие обещали явиться, много полагаясь на неопытность тогдашнего предстоятеля27. Василий вскоре дал узнать им, как напрасна была их надежда. И в настоящем случае в распоряжениях и действиях Василия ревности об истине, по словам Григория Богослова, соответствовали твердость воли и благоразумие. Но в чем именно состояла деятельность Василия в продолжение этих пяти лет пресвитерского его служения, неизвестно. Указание на это заключается только в следующих общих выражениях друга Василиева. «Тотчас по узнании опасности, – говорит Григорий, – Василий отправляется со мною из Понта, делается добровольным споборником истины и сам себя предает на служение матери Церкви... примиряется, подает советы, приводит в порядок воинство, уничтожает встречающиеся препятствия, преткновения и все то, на что положившись, противники воздвигли на нас брань. Одно приемлет, другое удерживает, а иное отражает. Для одних он – твердая стена и оплот, для других – «молот, разбивающий скалу» (Иер.23:29). С сего времени и церковное правление перешло к Василию, хотя по кафедре занимал он второе место. Ибо был у предстоятеля всем добрым советником, правдивым предстателем, истолкователем Божия слова, наставником в делах, жезлом старости, опорою веры, самым верным в делах внутренних, самым деятельным в делах внешних. А в отношениях его к Евсевию было какое-то чудное согласие и сочетание власти: один управлял народом, а другой – управляющим. Василий уподоблялся укротителю львов, своим искусством смиряя властителя, который имел нужду в руководстве и поддержке, потому что показывал еще в себе некоторые следы мирских привычек и не утвердился в духовном. Но много, – продолжает Григорий, – и других доказательств Василиевой заботливости и попечительности о Церкви; таковы: смелость Василия пред начальниками, как вообще пред всеми, так и самыми сильными в городе, его решения распрей, чрез употребления обратившиеся в закон; его предстательство за нуждающихся, большею частью в делах духовных, а иногда и в плотских; пропитание нищих; странноприимство; попечение о девах; чиноположение молитв (то есть, вероятно, литургия, известная под именем Василия Великого); благоукрашение алтаря и многое иное, чем только Божий воистину человек может быть полезным народу»28.

Не в общих выражениях, но с подробностью рассказал Григорий только о подвиге благотворительности Василия во время пресвитерства при открывшемся сильном голоде. Это было в 368 году. Весь город изнемогал от постигшей засухи, ниоткуда не было ни помощи, ни средств к облегчению зла. Сам Василий яркими красками описал это общественное бедствие. Вот его слова: «Зима по сухости своей не имела обычной ей мокроты, но оковала льдом и иссушила всю влагу. Весна хотя показала теплоту, но не приобщилась влажности. От сильной засухи земля расселась трещинами, обильные и не иссыхающие источники оскудели, потоки больших рек до того иссякли, что малые дети могли переходить их на своих ногах. В полях засеянных иные семена засохли до всхода, а другие, и дав зелень, жалким образом увяли от зноя; посему с наступлением обычных дней жатвы можно было сказать вопреки Евангелию (Мф.9:37): делателей много, а жатвы нет ни малой. Земледельцы, сидя на нивах и сложив руки на коленах (обыкновенное положение сетующих), горько оплакивают напрасно потерянные труды свои, посмотрят на молодых детей и начнут рыдать, устремят взор на жен и зальются слезами, потрогают и пощупают сухие листья взошедших стеблей и громко зарыдают»29. Всего несноснее в подобных случаях бесчувственность и ненасытность богачей. Они хотели извлекать прибыток из скудости, собирать жатву с бедствий. Василий в это время был обременен скорбью по случаю кончины своей матери, равных которой по достоинствам (как писал одному епископу) не видел в оставшихся; кроме сего, он был в изнеможении оскудевающих сил и только с часу на час ожидал неминуемого конца жизни; при всем этом Василий не оставил свою паству без утешения. Он собрал в одно место изнемогавших от голода, иных даже едва дышавших, мужей и жен, младенцев, старцев, весь жалкий возраст, (чрез служителей) приказал выставить котлы, полные овощей и соленых припасов, и своими руками раздал хлеб и похлебку большей части требующих и некоторым притом не погнушался омыть ноги, на угощение голодавших употребил большую часть имущества, оставшегося после матери; его благотворениями пользовались в сие время даже и дети иудеев. Вслед за этим угощением он сказал сильное и трогательное Слово, в котором доказывал, что оттого иссохла земля, что иссякла любовь и что немногие принимали участие с ним в церковных молитвах, да и из тех, которые приходили в церковь, многие зевали, непрестанно оборачивались и наблюдали, скоро ли псалмопевец окончит стихословие и скоро ли они освободятся из церкви, как из училища, и от молитвы, как от неволи. Так как увещание к благотворительности было подкреплено живым примером проповедника, то богачи после сего отворили свои житницы и доставили пропитание изнемогавшим от голода.

Св. Григорий Богослов в похвальном Слове Василию говорит только о пресвитерских трудах и заботах его, относящихся к кесарийской пастве. Письма же самого Василия содержат довольно ясное указание и на внешние сношения церкви Кесарийской, предпринятые по его ревности и влиянию; эти сношения еще более объясняют то место из похвального Слова Василию, в коем сказано, что со времени примирения Евсевия с Василием церковь Кесарийская действительно перешла к последнему. Вот сведения, какие передает об этом предмете Василий в некоторых из своих писем. Еще в сане пресвитерском самым сильным и искренним желанием его было присоединение к Церкви тех полуариан, которые начинали искать союза с православными, когда увидели, что Валент никого не терпит, кроме ариан. Ему сильно хотелось еще соединить между собою разделенных взаимными недоразумениями и недоверчивостью православных архипастырей, каковы были Афанасий Александрийский и Мелетий Антиохийский, и утвердить союз между Восточными и Западными церквами. Известно, что западные в царствование Валента не оказывали восточным никакой помощи в борьбе с арианством, тогда как при их более деятельном содействии скорее можно было бы низложить ариан или по крайней мере ослабить их силу. Для первой цели Василию нужно было или отправиться самому, или послать доверенных на собор в Лампсак, куда собрались полуарианские епископы, для уничтожения определения того Константинопольского собора, бывшего в 360 году, на коем постановлено исповедовать Сына Божия, как хотелось полуарианам, только подобным Отцу по Писаниям. Василий избрал последнее; в Лампсак30 отправились друг его Евстафий и многие другие, и они были напутствованы продолжительным рассуждением о вере, которое тогда же записано было скорописцами. Сведений о том, что во время пресвитерства было сделано для соглашения двух архипастырей, не осталось никаких. Но по отношению к последней цели, то есть вразумлению западных епископов, обстоятельства устроились так благоприятно для Василия, что друзьям его, трем епископам, поручено было войти в сношение с тогдашним папою Ливерием и просить помощи у западного императора. Вследствие сего общение с Римской церковью было получено и с радостью открыто на соборе Тианском, который состоялся под председательством Евсевия Кесарийского. Но деяния сего собора не дошли до нас.

Глава III

Избрание Василия епископом Кесарийским. – Состояние церквей каппадокийских в это время. – Примирение с Василием дяди его и других епископов. – Письма Василия к епископам. – Усиление арианства. – Просительные письма о помощи к западным епископам. – Объяснение Василия с Модестом. – Прибытие в Кесарию императора Валента и беседа с ним Василия в алтаре. – Приговор к изгнанию Василия из Кесарии и отмена сего приговора. – Новые нападения ариан на церкви каппадокийские при наместнике Демосфене. – Усиленная просьба Василия к западным епископам о содействии Восточной Церкви в борьбе с арианами. – Причины, по которым не оказано было испрашиваемое содействие

К концу шестилетнего пресвитерского служения умер Кесарийский архиепископ Евсевий, и сам Василий подвергся такой тяжкой болезни, что ожидал себе скорой смерти. Посему вызывал к себе друга своего Григория только для того, чтобы передать ему свою последнюю волю. Но, сверх всякого ожидания, как только начали проходить болезненные припадки, епископы, собравшись в Кесарию по случаю смерти Евсевия, предоставили больному Василию полное управление Кесарийской церковью. Это было сделано главным образом по настоянию Назианзского епископа, отца Григориева. Впрочем, только завистники и самые порочные граждане неохотно соглашались на избрание Василия в епископа. Причина же, по которой они не изъявляли согласия, вовсе не заслуживала уважения, тем более что, возводя Василия в степень епископа, нужно было только de jure сделать его тем, чем давно уже он был de facto. Они указывали на болезненное состояние Василия. «Но вы избираете не борца, а учителя, – с силою отвечал на это епископам отец Григория Богослова. – Я уверен, что есть и другие, достойные предстоятельствовать у вас, но никого из уважаемых вами не могу предпочесть боголюбимейшему сыну нашему, пресвитеру Василию, мужу (говорю это пред свидетелем Богом), и в жизни и в учении достигшему чистоты более всякого другого; он вполне способен противостать нынешнему времени и преобладающему пустословию еретиков»31. И Евсевию Самосатскому тот же Григорий писал: «Если бы сподобились мы предоставить епископскую кафедру Василию, то знаю, что приобрели бы великое дерзновение пред Богом и сделали бы великое благодеяние пригласившему нас народу»32.

Действительно, самые события скоро для всех сделали явным, что предоставленное Василию высокое служение было делом не человеческой милости, но Божия промышления о Церкви. «Удостоенный председательства, Василий не только ничем не посрамил ни своего любомудрия, ни надежды вверивших ему служение, но еще оказывался, – по выражению Григория Богослова, – непрестанно превосходящим самого себя, потому что получил большой круг действий и при власти нашел больше предметов, где показать себя. Быть не худым, – продолжает Григорий, – или сколько ни есть и как ни есть добрым он почитал добродетелью частного человека, а в начальнике и предстоятеле, по его суду, и то уже порок, если он не оказывается постоянно лучшим и лучшим и если не соразмеряет добродетели с саном и высокостью престола»33. В письмах, писанных Василием во время его епископства, он нередко и в сильных выражениях упоминал о множестве дел и забот, обременявших его до расслабления сил. «Так много у меня дел, – говорит, например, в одном письме, – и так они необычайны, что нужно было бы вести ежедневную историю, которую... и составил бы я, если бы непрерывность событий не отвлекала меня от сего намерения»34. В другом письме он пишет еще: «Велико число облежащих меня дел, тысячами забот объята у меня мысль, и только кратковременное отдохновение я могу улучить от постоянных моих недосугов»35. Но до нас дошли только отрывочные сведения о тех мерах, какие он употреблял для умирения недовольных им епископов, для прекращения беспорядков между кесарийским духовенством и для противодействия коварным замыслам ариан, которые нападали как на его митрополию, так и на другие Восточные церкви. Из изложения сих-то сохранившихся сведений и слагается историческая жизнь Василия Великого как архиепископа Кесарийского.

Церкви, зависевшие от митрополии Кесарийской, по словам самого Василия, в начале его епископства находились почти в таком же худом состоянии, как и его тело36. Недоброжелательные люди причинили ему много огорчений и даже произвели разделение в церкви Каппадокийской тотчас, как только удалились из Кесарии епископы, более других благоприятствовавшие Василию, именно Евсевий Самосатский и Григорий Назианзский. Молва, неблагоприятная для Василия, быстро распространилась и в отдаленных странах, и вредные последствия угрожали не одному или двум, но целым городам и народам37. Даже какой-то дядя Василия, епископ Григорий, не хотел иметь с ним общения. От епископа Воспория Василий получил известие о том, что некоторые обвиняли его в чрезмерной строгости к уклонившимся от Православия и клеветали на него, будто он, еще будучи священником, епископа своего Диания предал проклятию за то, что последний по неосторожности подписал еретическое исповедание веры. Известие это так обеспокоило Василия, что в следующую за тем ночь он не мог заснуть, по собственным его словам, ни на минуту. Другие же враги Василия называли его, напротив, слишком снисходительным к неправомыслящим, потому что он сближался с полуарианами. У Кесарийского архиепископа было в подчинении пятьдесят хорепископов. По тогдашним церковным правилам, они должны были с согласия архиепископа назначать на свободные вакансии клириков. Но они взяли на себя все полномочия и новому архипастырю даже не доносили о том, кого возводили на церковные степени; дозволяли пресвитерам и диаконам причислять к клиру людей недостойных – по пристрастию, по родству или по каким-нибудь дружеским связям. Были и такие хорепископы, которые брали деньги с рукополагаемых и называли это безгрешным, потому что брали деньги не до рукоположения, но по рукоположении38.

Для примирения с недовольными епископами Василий, как писал Григорий Богослов в похвальном Слове Василию, не прибегал к угодливости или хитрости; он искусно умел растворять твердость с уступчивостью. Когда нельзя было вступать с клеветниками в личное объяснение, он отражал неблагоприятные для себя толки и пересуды письмами или к тем лицам, которые доверяли нелепой молве, или к тем, которые распространяли ее. Особенно прискорбно было для Василия нерасположение к нему дяди его, епископа Григория, человека, во всех других отношениях благонамеренного39. Враги Василия с удовольствием смотрели на это несогласие и говорили: «Если ближний его родственник не хочет иметь с ним общения, то несомненно, что есть к тому достаточные причины». Брат Василия Григорий Нисский, желая облегчить скорбь его, прибег к хитрости, как оказалось, очень невыгодной и опасной для Василия; именно: Григорий сначала сам доставил ему вымышленное письмо будто бы от их общего дяди, письмо, в котором высказывалось сильное желание примирения; потом со служителем прислал два также подложных письма, и в этих письмах мнимый дядя тоже изъявлял готовность на примирение со своим племянником. Василий принял первое письмо с чрезвычайною радостью, показывал его многим из друзей своих и благодарил Бога за радостное окончание неприязни. Известие об этом передано было и дяде Василия; но он, как и следовало ожидать, стал уверять, что не писал никогда письма Василию. Василий приведен был через это в большой стыд; из-за упреков, какие приходилось ему слышать по этому случаю, желал даже, чтобы расступилась под ним земля. И о других письмах также поздно было узнано, что они подложные. В таких обстоятельствах Василий сделал довольно резкий письменный выговор брату, а дядю убедительно просил назначить место и время для личного объяснения по этому делу40.

Нужно было вразумить еще епископа Воспория; св. Василий в письме к нему раскрыл свои отношения к предместнику своему Дианию и требовал от клеветников доказательств на то, где, когда и при ком проклинал своего епископа. А монахиням, которые соблазнялись общением Василия с полуарианами, он чрез письмо же раскрыл и объяснил причины, почему заслуживают некоторого снисхождения люди, которые с отцами Антиохийского Собора (269 года), бывшего против Павла Самосатского, не соглашаются принять выражение «единосущный».

После свидания с Василием дядя действительно помирился с ним, а вслед за дядею и другие недоброжелатели начали сближаться с Василием, приносили свои извинения и сколько прежде оказывали вражды, столько теперь расположения и добровольно уступали его разуму, признавали добродетель его для себя недосягаемой и сопротивление ему или отступление от него почитали отчуждением от Бога41. В это же, вероятно, время и те епископы, которые сначала негодовали и злословили Григория, епископа Назианзского, за благорасположение к Василию, извинялись пред Григорием, припадали к его коленам и, отложив ненависть, признали его своим патриархом, законодателем и судьею42.

В сношениях с хорепископами св. Василий в самом начале своего епископства показал такую твердость, которую в других редко можно встретить и при конце жизни. Уверившись в достоверности слухов касательно симонии, он написал окружное послание и в нем решительно угрожал хорепископам удалением от алтарей, если они и после этого окружного послания сделают что-нибудь подобное. В предотвращение своеволия священников, принимавших к себе в причт людей недостойных, Василий требовал от всех хорепископов, чтобы высланы были ему списки всех церковнослужителей сельских с означением, кем кто определен и какого рода жизни, и сам у себя завел подобный список, чтобы никому невозможно было приписать себя к клиру, когда захочет. Кроме сего, он предписал тщательно исследовать обо всех принятых дотоле церковниках, достойны ли они причетнических должностей, и недостойных исключить в число мирян; особенно же запрещал причислять к клиру кого бы то ни было без своего утверждения. Еще известно сделанное Василием подтверждение прежних церковных правил о том, чтобы лица духовного звания, вдовые или не вступившие в брак, не держали у себя ни под каким предлогом посторонних женщин (так называемых синизактов). Такие меры заботливости архипастыря об улучшении клира возвысили духовенство кесарийское до такой степени, что соседние и отдаленные города просили у Василия священнослужителей для благоустроения своих Церквей и для назначения их на епископские кафедры. Так, епископ Иннокентий просил себе пресвитера из кесарийского клира43. Сатальские граждане просили у Василия себе епископа, и он дал своего сродника, несмотря на слезы его прихожан и престарелой его матери44. И св. Амфилохий Иконийский из кесарийского же клира просил кандидата на епископскую кафедру в Исаврии45.

Бедствия, какие терпели православные от ариан, также причиняли много скорби Василию, хотя они касались не столько его митрополии, сколько других Восточных церквей. «Другие, – говорит Григорий Богослов, – смотрят только у себя под ногами, рассчитывают только, как бы свое было в безопасности, далее же не простираются и не могут выдумать или привести в исполнение ничего великого и смелого. Но Василий, хотя во всем другом соблюдал умеренность, в этом же не знал умеренности. Примечая, что наследие Божие приведено в худое положение, увлечено в тысячи мнений и заблуждений, он не признал достаточным в безмолвии оплакивать бедствие и к Богу только воздевать руки; напротив, вменил себе в обязанность и от себя привнести нечто и оказать какую-нибудь помощь; он не давал ни сна очам, ни дремания веждам и заботами изнурял останок плоти дотоле, пока не нашел уврачевания злу»46. В таких выражениях св. Григорий указывает на усильную заботливость своего друга о низложении арианства за пределами своей митрополии. Дошедшая до нас переписка Василия Великого с восточными и западными епископами по сему делу еще более уясняет глубокий смысл выражений Григория. По свидетельству сих писем, вот в чем состояло худое положение православных на Востоке: «Ариане так усилились, – говорит Василий, – что предстоятели правого учения во всех епархиях по клеветам насильственно лишаются своих церквей и повсюду, от пределов Иллирика до Фиваиды, свирепствует зловредная ересь. И председательство явно предлагается в награду за нечестие, так что кто произносил более тяжкие хулы, тот предпочтительнее избирался на епископство в народе; исчезла сановитость священническая, мало людей, пасущих стадо Господне разумно; сбереженное для бедных честолюбцы непрестанно тратили на свои удовольствия и на раздачу подарков»47. Тогдашний император Валент, по выражению Григория Богослова48, скрежетал зубами на Церковь, принимая на себя львиный образ, рыкал как лев и для многих был неприступен. Уже первые опыты отважности сего царя, покровителя ариан, были: изгнание, описания имуществ, явные и скрытные советы, принуждения за недостаточностью убеждений; сожжение пресвитеров на море, обагрение бескровной жертвы кровью людей и оскорбление стыдливости дев. В саму Кесарию в 371 году49 явился арианский епископ, славившийся ученостью Евиппий; опасались прибытия еще единомысленных с ним епископов из Армении и Киликии. Письменные сношения Василия с друзьями при дворе императора Валента не имели успеха; придворные отвечали только, что надобно благодарить Бога и за то, что состояние Православия еще не хуже. Итак, св. Василий придумал следующие, по словам Григория, весьма спасительные средства: «Сколько мог, углубившись в себя самого и затворившись с Духом, напрягает все силы человеческого разума, перечитывает все глубины Писания, делает возражения еретикам, борется и препирается с ними, отражает их чрезмерную наглость; к одним идет сам, к другим посылает, иных зовет к себе, дает советы, обличает, запрещает, угрожает, укоряет, защищает народы, города, людей частных; тех, которые были под руками, низлагает вблизи разящим оружием, а тех, которые находились вдали, поражает стрелами писем, вообще придумывает все роды спасения и врачует всех»50. Одним из этих родов спасения было сношение с Западными церквами, которое Василий начал еще в звании пресвитера и которое еще тогда почитал надежным способом уврачевания зла. Незадолго пред тем западные епископы успели низложить сильных защитников арианства, епископов венгерских Валента и Урзация и Авксентия Медиоланского. Потому можно было почти с уверенностью рассуждать, что если только западные захотят, то могут расположить в пользу Православия на Востоке своего императора и чрез него подействовать на Валента, который со дня на день усиливал гонения против православных. Склонять западных к тому, чтобы они убедили своего императора к покровительству православным, всего лучше было св. Афанасию Великому, который уже пользовался особенным уважением на Западе. И Василий убедительнейше просил св. Афанасия принять на себя это дело. Когда большая часть восточных епископов изъявили согласие на сношение с Римской церковью, Василий признал за лучшее в дополнение к письму св. Афанасия и от себя написать письмо папе Дамасу; в этом письме он усердно просил папу прислать на Восток людей опытных и кротких для вразумления упорных еретиков51. Но результат посольства не соответствовал ожиданиям. Папа не удостоил Василия даже ответа. Вместо требуемых епископов прислан был только диакон Савин с частными письмами к Василию от епископов иллирийских, италийских и галльских и с известием об определении незадолго пред тем бывшего Римского собора52, которым отвергались все другие символы веры, кроме православного Никейского. Приличие требовало, чтобы кто-нибудь, от общего собрания посланный, доставил западным епископам вторые письма, и Василий, вероятно по поручению свт. Мелетия Антиохийского, от лица тридцати двух епископов восточных написал уже к западным епископам вообще, а не к папе трогательное послание; в сем письме он настоятельно просил своих собратий западных прислать несколько доверенных людей для составления общего с ними Собора, который бы мог примирить разномыслящих самым большинством голосов. В послании было сказано: «Просим вас возбудиться ревностью по истине и состраданием к нам; просим вас облечься во утробы щедрот, отложить всякое медление, принять на себя труд любви и не брать в расчет ни дальности пути, ни домашних недосугов, ни других человеческих препятствий, пока хранится еще след древнего устроения. Прежде нежели постигло Церкви совершенное крушение, поспешите к нам, поспешите же, ей, ей; просим вас, искреннейшие братья. Да подвигнется к нам братское ваше сердоболие, да прольются слезы сострадательности. Не пренебрегите тем, что половина вселенной погружена в заблуждение»53. Но это письмо очень не понравилось западным, как выражается св. Василий, любителям точности, и на следующий год прислано было обратно без всякого исполнения и ответа54. Хотя папа Дамас, по словам блж. Феодорита, был украшен всеми видами добродетелей, св. Василий недалек был от мысли причину безуспешности посольства приписать надменности Римского епископа, и после сего он уже не считал нужным повторять пред ним свою просьбу. «Что нужно, – говорил Василий, – о том было уже писано прежде, а писать излишнее совершенно напрасно. Беспокоить же об одном и том же несколько раз не смешно ли будет?» Поэтому он только советовал западным принимать не без разбора в общение с собою всех приходящих с Востока и не доверяться всякому, кто под видом Православия пишет свое изложение веры55.

Но хотя обширная переписка св. Василия с западными епископами не вполне достигала желанной цели, зато собственный его пример твердости в исповедании веры не остался без подражания и приобретал ему более и более друзей между ревнителями Православия. В 371 году прислан был в Кесарию первый сановник империи, префект Модест, единственно для того, чтобы расположить Василия к общению с арианами, в противном же случае изгнать его из Кесарии; но все наперед рассчитанные угрозы и льстивые обещания нимало не поколебали твердости Кесарийского епископа. Это объяснение Василия с префектом есть такой подвиг веры, для которого у других, облеченных даже высшей гражданской властью, в подобных случаях недоставало силы воли и непреклонного дерзновения. Так, позднее, когда военачальник Гайна просил у императора Аркадия для единоверных ему ариан особой церкви в Константинополе, Аркадий готов был по малодушию уступить этому требованию; только совет и настояние Златоуста спасли императора от унижения56. Но и св. Златоуста могло воодушевлять в этом деле святой ревности, между прочим, сказание о Василии57. Василию же в настоящем случае нужно было обладать еще большею силою воли и непреклонностью характера. От него с львиной яростью требовал быстрого ответа самый приближенный сановник государя, с уверением, что вслед за ним явится с тою же целью преклонить Василия на сторону ариан и сам император. Как же отразил требование префекта Василий? Вот сказание об этом друга Василиева Григория Богослова58: «“Что с тобою сделалось, Василий, – говорил префект, не удостаивая даже назвать его епископом, – как ты дерзнул восстать против самодержца и один больше всех упрямишься? Для чего не держишься одной веры с царем, когда все другие склонились и уступили?” – “Не могу поклониться твари, – отвечает Василий, – будучи сам Божия тварь”. – “Но что же мы, по твоему мнению? – спросил правитель. – Почему не важно для тебя присоединиться к нам и быть с нами в общении?” – “Вы – правители, – отвечал Василий, – и не отрицаю, что правители знаменитые, однако же не выше Бога. И для меня важно быть в общении с вами; впрочем, не важнее, чем быть в общении со всяким другим из подчиненных вам, потому что христианство определяется не достоинством лиц, а верою”. Тогда правитель пришел в волнение, сильнее воскипел гневом, встал со своего места и начал говорить с Василием суровее прежнего. “Что же, – сказал он, – разве не боишься ты власти?” – “Нет, что ни будет и чего ни потерплю”. – “Даже хотя бы потерпел ты отнятие имущества, изгнание, истязание, смерть?” – “Ежели можешь, угрожай иным; а это нимало нас не трогает”. – “Как же это и почему?” – спросил правитель. – “Потому, – отвечает святитель, – что не подлежит описанию имуществ кто ничего у себя не имеет; разве потребуешь от меня и этого волосяного рубища и немногих книг, в которых состоят все мои пожитки. Изгнания не знаю, потому что не связан никаким местом; и то, на котором живу теперь, не мое, и всякое, куда меня ни кинут, будет мое. Лучше же сказать, везде Божие место, где ни буду «я пресельником и пришлецем» (Пс.38:13). Смерть же для меня благодетельна: она скорее препошлет к Богу, для Которого живу и тружусь, для Которого большею частью себя самого я уже умер и к Которому давно поспешаю”. – Правитель, изумленный сими словами, сказал: “Так и с такою свободою никто доселе не говаривал передо мною”. – “Может быть, – отвечал Василий, – ты не встречался с епископом: иначе, без сомнения, имея дело о подобном предмете, услышал бы ты такие же слова. Ибо во всем ином, о правитель, мы скромны и смирнее всякого, это повелевает нам заповедь, и не только пред таким могуществом, но даже пред кем бы то ни было не поднимаем брови; а когда дело о Боге и против Него дерзают восставать, тогда, презирая все, мы имеем в виду одного Бога. Огонь же, меч, дикие звери и терзающие плоть когти скорее будут для нас наслаждением, нежели произведут ужас. Сверх этого оскорбляй, грози, делай все, что тебе угодно, пользуйся своею властью. Пусть слышит о сем и царь, что не покоришь себе нас и не заставишь приложиться к нечестию, какими ужасами ни будешь угрожать”. – “Император хочет немногого, – были предпоследние слова префекта Модеста59; – он хочет только, чтобы исключено было из символа слово единосущный”. Но святитель решительно сказал: “Царю стать членом Церкви – это весьма важно, но допустить исключение в изложении веры хотя бы одного слова или прибавление и даже переменить порядок в написанном никак не соглашусь”»60.

Вскоре прибыл в Кесарию сам Валент. Модест донес ему: «Побеждены мы, царь, настоятелем этой церкви: это муж, который выше угроз, тверже доводов, сильнее убеждений»61. Император как бы не хотел верить и для привлечения Василия на свою сторону присылал еще к нему многих из придворных, и людей военного звания, и исполняющих должность судей, и женских приставников, и главного своего повара Демосфена, который грозил убить архипастыря своим поварским ножом. Но все эти послы должны были сознаться, что твердость архипастыря непреодолима. После сего царь показал столько благоразумия, что никак не соглашался употребить открытую силу против архиепископа, несмотря на совет царедворцев, и искал только случая переговорить с Василием лично. Наступил праздник Богоявления, в который Василий совершал богослужение в своем соборном храме. В Кесарии не было арианских храмов. Посему и император со своею свитою вошел в православную церковь и присоединением к народу показывал вид некоторого единения с ним в вере. Когда же слух Валента как громом поражен был начавшимся песнопением, когда Валент увидел море народа, а в алтаре и близ оного не столько человеческое, сколько ангельское благолепие, тогда пришел в изнеможение; и взор и душа его покрылись мраком и пришли в кружение. При всем этом он сам понес к Божественной трапезе дары, вероятно золотые сосуды, но никто из клира не прикасался к ним, потому что не знал, примет ли их от еретика архипастырь. Царь до того смутился, что не мог твердо стоять на ногах, и если бы один из служителей алтаря не поддержал его, то произошло бы падение государя, достойное слез. При таком смущении он сделался вовсе неспособным вступить в беседу с Василием и, таким образом, вышел из храма ни с чем. Для вознаграждения первой неудачи нужно было в другой раз посетить православную церковь. В это время Василий не служил, пригласил императора в алтарь, где стоял сам, и много говорил ему о Божественных догматах62. Царь с довольным вниманием слушал слова святителя и хвалил его за мудрость и благолепие в священнослужении. Только бывший тут между прочими сановниками царский повар Демосфен укорил вселенского учителя за то, будто он допустил в речи какой-то варваризм. На такое замечание Василий ответил сначала только улыбкою, а потом, когда заметил, что Демосфен начал сердиться и чем-то угрожать ему, сказал: «Твое дело заботиться о приправах к похлебкам, а не постановлять Божественные догматы»63. При этом свидании Валент не только не обнаружил никакого нерасположения к Василию, но, по свидетельству Феодорита, был даже восхищен беседою Василия. И Григорий Богослов, бывший при этой беседе, засвидетельствовал, что этой беседой Василия с Валентом остановлена большая часть обид, какие дотоле наносимы были православным.

Но твердость и постоянство не были достоинствами сего государя. По настоянию арианских епископов и своих придворных Валент чрез несколько времени решился было подписать приговор об изгнании Василия. Уже назначена была для приведения в исполнение царского указа следующая ночь, приготовлена была колесница, враги рукоплескали, благочестивые унывали, а друзья Василия с глубокою скорбью смотрели на его спокойное приготовление к отъезду64. Осужденный на изгнание, по словам Григория Богослова, он о том только позаботился, что одному из провожатых сказал: «Возьми записную книжку и следуй за мной». В это самое время единственный сын императора Галат заболел горячкою, и так сильно, что не помогали ни врачевства, ни молитвы арианских епископов. Нельзя было не признать в этом происшествии действия наказующей руки Божией. Император хотя со стыдом, но вынужден был пригласить к себе Василия. Василий пришел, не отговариваясь, как сделал бы другой, и тотчас с его приходом горячка в больном уменьшилась. Святитель обещал и совершенное выздоровление, но только в том случае, если над больным совершат крещение православные. Но условие не было принято, и младенец умер. Это событие так сильно подействовало на Валента, что он немедленно отменил приговор об изгнании. Вскоре приключилась тяжкая болезнь и с префектом Модестом. Но этот с большим доверием прибег к молитвам святителя и получил полное исцеление. Слух об этих событиях увеличивал славу архипастыря и усиливал к нему расположение не только паствы, но и тех епископов, которые прежде не соглашались на предполагаемое им сношение с Западной Церковью. По этим действиям Василия можно судить, как много истины в следующих словах Василия о самом себе: «Поставлен я у всех на виду; подобно подводным камням, выдавшимся из моря, на себя принимаю ярость еретических волн, и они, разбиваясь о меня, не затопляют того, что за мною»65.

Только чрез четыре года ариане решились сделать новое нападение на церкви Кесарийской митрополии. Но и в это время бдительный архипастырь верно предусмотрел приближавшуюся опасность и для отражения ее принял все возможные меры (см. письмо к халкидянам в 375 году). «Пожар, опустошивший большую часть Востока, – писал теперь Василий в одном письме, – подвигается уже к нашим пределам и, попалив все в окрестности, усиливается коснуться церквей Каппадокийских, у которых доселе вынуждал слезы только дым, достигавший из соседних стран»66. Оправдание этим словам опасливого предчувствия вскоре представили следующие события. В первые годы епископства Василия в Каппадокии был правитель Илия, который был истинным стражем правды, был доступен обиженным, страшен преступникам закона, равно и бедным и богатым, и, что всего важнее, возвратил христианству древнюю его честь (утраченную при Юлиане Отступнике). Но по навету ариан высшие гражданские должности Валент давал только врагам Православия. Посему и этот правитель скоро лишен был своей должности, а на его место назначен Демосфен, человек, о котором Василий почитал справедливым в одном письме употребить такие выражения: «Прибыл к нам наместник – это первое и величайшее зло из всех зол для Каппадокии». Он не имел никакого усердия к делам веры и не занимался ими, но столько любил еретиков, сколько ненавидел православных. Среди зимы собрал он в Галатии сонмище людей безбожных и низложил там православного епископа Ипсия, а на место его поставил Екдикия. По жалобе одного ничтожного человека велел привести к себе под стражей Григория Нисского и, несмотря на просьбы о нем всей Кесарийской церкви, назначил на его место, в епископы Нисс, невольника, купленного за несколько оболов, по своим нравам и вере сходного с Анисием и Екдикием, которых Василий называет развращенными и подлыми. Дыша яростью и убийством, Демосфен по возвращении из Галатии причислил всех священнослужителей Церкви к ведомству городской думы. В Севастии несколько дней он делал заседания, занимаясь разбором граждан, и тем, которые были в общении с православными, поручил исправление более обременительных, чем выгодных должностей, а приверженцев Евстафия Севастийского (полуарианина, как увидим после) отличал самыми высокими почестями. Под его же влиянием приведены были в расстройство и дела никопольские67. По смерти Феодота, митрополита Армянского, Василий прикладывал все старания, чтобы переместить на кафедру Никопольскую (в Армении) Евфрония, епископа Колонийского. Но, как клир и граждане колонийские неохотно расставались со своим любимым епископом, арианские епископы успели завладеть Никополем и рукоположили туда жалкого Фронтона, священника никопольского же, который с такой жестокостью и насилием оскорблял православных, что последние, особенно священники, должны были искать для себя спасения в бегстве68. Около сего же времени ариане сожгли несколько обителей православных монахов. В таких обстоятельствах Василий считал долгом утешить никопольцев и написал несколько писем к друзьям своим, служившим при дворе Валента, о том, чтобы своим предстательством они обуздали столь неистового человека, каков был Фронтон. Но некоторые из придворных ответили69, что Валент, находясь в Антиохии, намеревался вызвать самого Василия в Антиохию и здесь собирался выдать его обвинителям-еретикам. И вот в это-то, вероятно, время и сокрушилась трость императора, уже готовившегося подписать приговор Василию, о чем рассказывает святой Ефрем в Похвальном слове Василию. Узнав о сих кознях и о бедствиях других православных церквей, которыми владели ариане70, Василий, по совещании с другом своим, епископом Самосатским Евсевием, решился снова просить западных епископов о содействии в борьбе с арианами.

В двух посланиях, написанных по сему поводу, св. Василий так живо и трогательно раскрыл пред взором западных иерархов бедствия, каким подвергались единоверные им на Востоке в течение тринадцатилетнего царствования Валента, что нельзя не привести подлинных его слов. «Наши страдания, – писал он, – достигли до пределов и обитаемой вами страны, досточестнейшие братия. Когда страждет один уд, с ним страждут и все уды. Посему, конечно, и вашему сердоболию прилично поскорбеть с нами, страждущими столь долгое время. Почему же нет от вас ни письма утешительного, ни братского посещения, ничего такого, на что имеем право по уставу любви? Нас постигло гонение, и гонение самое тяжкое. Ибо гонят пастырей, чтобы рассеялось стадо. А всего тягостнее то, что озлобляемые приемлют страдания не с уверенностью в мученичестве и народ не воздает почестей подвижникам наряду с мучениками, потому что гонители носят на себе имя христиан. Одна ныне вина, за которую жестоко наказывают, – точное соблюдение отеческих преданий. За это благочестивых изгоняют из отечества и переселяют в пустыни. Неправедные судии не уважают ни седины, ни подвигов благочестия, ни жизни, от юности до старости проведенной по Евангелию. Тогда как ни одного злодея не осуждают без обличения, епископов берут по одной клевете и предают наказанию без всякого доказательства взносимых на них обвинений. А иные из них не знали обвинителей, не видали судилищ, даже не были сперва оклеветаны, но похищены насильственно ночью, сосланы в отдаленные страны и злостраданиями, какие должны терпеть в пустыне, доведены до смерти. А за сим следовало: бегство пресвитеров, бегство диаконов, расточение всего клира, народные стенания, непрестанные слезы и по домам, и в обществе. Глас плачущих слышен в городе, слышен в селах, по дорогам и в пустыне. В плач обратились наши праздники; домы молитвенные затворены, на алтарях не совершается духовного служения, нет христианских собраний, не председательствуют учители, нет спасительных поучений, ни торжественных, ни всенощных песнопений. Народ, оставив молитвенные домы, собирается в местах пустынных. Женщины, дети, старцы и другие немощные бедствуют под открытым небом при проливных дождях или летом на солнечном зное, и все это терпят потому, что не хотят приобщиться лукавой Ариевой закваски. Пусть будет для вас доказательством нашего злострадания и то, что нам нельзя никуда и отлучаться. Ибо если кто и на самое краткое время оставит церковь свою, то предаст сим народ свой людям злокозненным, каковы ариане. Мы опасаемся даже, чтобы возрастающее зло, подобно пламени, распространяющемуся по горючему веществу, не коснулось со временем и отдаленного края; зло ереси опустошительно, есть опасность, что прокрадется оно и в здравую часть близких к вам стран. Обольщается слух людей простодушных, он привык уже к еретическому злочестию. Чада Церкви воскормляются нечестивыми учениями. Во власти еретиков крещение, сопровождение отходящих, посещение больных, утешение скорбных, вспомоществование угнетенным, всякого рода пособия, причащение Таин. Все это, будучи ими совершаемо, делается для народа узлом единомыслия с еретиками. Посему по прошествии некоторого времени, если бы и настала свобода, нет уже надежды содержимых в долговременном обмане снова возвратить к познанию истины. И прежде взывали мы к вашей любви о помощи и сострадании к нам; но, конечно, потому, что не исполнилась мера наказания, не попущено было вам восстать на помощь нашу. Всего более домогаемся, чтобы чрез ваше благоговение сделалось известным наше затруднительное положение и самому Державствующему в обитаемых вами странах. Если же это неудобно, то пусть придут некоторые из вас посетить и утешить скорбящих и своими глазами увидеть бедствия Востока, о которых невозможно приобрести сведения посредством слуха, потому что не найдется и слова, которое бы ясно изобразило вам наше положение»71.

Не дошли до нас ответные письма западных епископов; по крайней мере, известно то, что письма эти были утешительны для Василия и исполнили радостью его сердце72. Вероятно, что западные обещали кого-нибудь прислать для ободрения и утешения Восточных церквей и если не исполнили этого, то потому, что нашествие готов на империю воспрепятствовало отправлению епископов73. Но в следующем за сим году пресвитер Дорофей, который чаще всего был отправляем с письмами к западным, сообщил Василию, что папа Дамас в разговоре с ним причислил святых Мелетия Антиохийского и Евсевия Самосатского к последователям Ария. После этого нельзя было ожидать ничего доброго от сношений с Западом. Действительно, это были чрезвычайно неосторожные слова. Если бы и ничто другое не подтверждало Православия Мелетия и Евсевия, скажем вместе с Василием, то одни нападения на них ариан могли служить твердым доказательством их правоты. Из письма св. Василия к италийским и галльским епископам видно, что прежде медлительность их в содействии своим собратьям на Востоке он объяснял путями Промысла. Вероятно, потому, что не исполнилась мера наказания, писал он, не попущено было им восстать на помощь. Но в дружеском письме к Евсевию, писанном около этого времени, он рассуждал несколько иначе. Еще прежде он предусматривал бесполезность последних сношений с западными. Ибо когда пресвитер Санктиссим просил у него писем к своим соотечественникам, то на время Василий отказывался от этого. И Евсевию писал: «Мне приходит на мысль сказать словами Диомида: “Лучше тебе не просить, потому что, говорят, он человек надменный”. Если умилосердится над нами Господь, то чего еще нам желать сверх этого? А если пребудет на нас гнев Божий, то какая нам будет помощь от западной гордости? Они и не знают дела, и не хотят его узнать. Сам я желал бы не в виде общего послания написать к их верховному и не о делах церковных. но вообще о том, что не должно нападать на людей, угнетенных искушениями, и признавать достоинством гордость, этот грех, который и один может сделать нас врагами Богу»74. Последние известия из Рима, конечно, утвердили св. Василия в этом мнении о папе. Так еще в IV веке архипастыри восточные имели основание жаловаться на высокомерие пап.

Только за четыре месяца до своей смерти св. Василий мог утешиться твердой надеждой на улучшение участи православных. Так думать можно на основании последнего письма его к Евсевию Самосатскому, бывшему в заточении; из сего письма видно, что после смерти императора Валента он надеялся на скорое возвращение этого исповедника в свою епархию.

Без сомнения, очень горько и прискорбно было для Василия видеть такую бессострадательность западных епископов к единоверным своим братиям. Но этим не ограничивались горести и подвиги Василия; немало скорбей, забот и трудов принесли святителю Кесарийскому и разделение Каппадокии по гражданскому управлению на две провинции (в 371 году), и вероломство друга его Евстафия, епископа Севастийского.

Глава IV

Последствия разделения Каппадокии на две области. – Отношение к Василию Тианского епископа Анфима. – Умножение епархий и примирение с Анфимом. – Защита Василием Евстафия Севастийского; вероломство Евстафия; посредничество Евсевия Самосатского в примирении его с Василием. – Клеветы Евстафия на Василия. – Ответные на них письма Василия. – Болезни Василия и кончина его

Известие о разделении Каппадокии достигло архиепископа в то время, когда он отлучился для обозрения епархии и для рукоположения брата своего Григория во епископа Нисского. Уныние, в какое впали при этом кесарийцы, было так велико, что, по уверению Василия, нужен был Симонид или Эсхил для изображения великости бедствия. Поданд, который назначался главным городом новооткрытой области, был не что иное, как изрытая пропасть, дышащая тлетворным воздухом. Одни как пленники отводились сюда, и это большая часть людей, знаменитых в городе [Кесарии]; другие, чтобы избавиться от неприятного переселения, убегали со всем своим семейством и скитались по селам или вовсе неизвестным местам, и таких была третья часть; таким образом, только третья часть осталась в городе, но оставшиеся, не перенося разлуки с людьми близкими и скорбя о превращении города в совершенную пустыню, отрекались от самой жизни. По ночам не было здесь освещения, училища были закрыты, и прекратились собрания, речи и сходбища на площади людей ученых. Только и слышен был голос объявлявших иск, подвергавшихся взысканию и приговоренных к наказанию бичами. Глубоко сочувствуя несчастию соотечественников, извещенный ими, Василий письменно просил людей, близких к императору, доложить ему о бедствиях кесарийских граждан и просить его об отмене своего распоряжения. Но уважение к предстательству архиепископа показано было только в том, что вместо Поданда управление переведено было в Тиану. С этим вместе открылись новые неприятности для Василия. К заботам об утешении христиан нужно было присоединить старания о том, чтобы при постигшем Кесарию бедствии митрополия Кесарийская оставалась неразделенною. Епископ Тианский Анфим захотел образовать особый округ управления и быть митрополитом. Епископы, как скоро стали именоваться принадлежащими к другой области, подумали уже, что они сделались иноземными и иноплеменными для Василия, и даже не хотели знать его, как будто никогда не заводили знакомства и не промолвили с ним ни одного слова75. Истинная же причина такого отчуждения, пишет св. Григорий Богослов, заключалась в том, что они не были согласны с ним в рассуждении о вере, а если и соглашались, то по необходимости, принужденные множеством (большинством); кроме же сего, для них было всего тягостнее (хотя и всего стыднее признаться) то, что Василий далеко превышал их славою76. Новый Тианский митрополит, увлекаемый властолюбием, не чужд был и корыстолюбия: он отвлекал от съезда на соборы, расхищал доходы, особенно ценил доходы от св. Ореста (мощи которого почивали в Тиане). Духовное дело, спасение души, дело веры – все это служило для него прикрытием ненасытимости. Св. Василий в это же время, по уверению Григория Богослова, был в затруднении еще и «от какой-то софистики и обычной пытливости преобладающих»77. Многие, даже из окружавших его, и чрез него же обделывали свои дела и раздували искру мщения. Впрочем, он, скажем также словами св. Григория Богослова, неслабое придумал средство к прекращению зла, а самый раздор употребил к приращению Церкви и случившемуся дал самый лучший оборот, именно: умножил в отечестве число епископов. Из сего происходили, по суду Григория Богослова, очень хорошо знавшего современные обстоятельства, три главные выгоды: попечение о душах приложено большее, каждому городу даны свои права, а тем и вражда прекращена. Рассуждая выше, нежели по-человечески, св. Василий в это самое время посвятил своего друга Григория Богослова (против его воли) в епископа местечка Сасимы, которое находилось на границе двух митрополий. Хотя Григорий покорился сему избранию, но другие не переставали осуждать Василия за это посвящение, так что по рукоположении Сасимский епископ устал, слушая упреки своему другу и защищая его пред людьми, которые знали о взаимных их сношениях78. Так, узнав по слухам о том, что Григорий скорбел о назначении его в Сасимы, Анфим, епископ Тианский, приходил в Назианз с некоторыми епископами для того, чтобы привлечь Григория на свою сторону. После многих выпытываний о многом (о приходах, о сасимских болотах, о рукоположении) Анфим и ласкал, и просил, и угрожал, и выставлял свои права, порицал, хвалил и с усилием доказывал, что христиане сасимские и назианзские должны присоединиться к новой Тианской митрополии. Но его замыслы остались без всякого успеха. Св. Григорий убедил Анфима искать примирения с Василием, а Василий назначил время и место79 для Собора по сему делу. Благодаря этому посредничеству чрез полгода несогласия между духовенством первой и второй Каппадокии были прекращены.

В последние годы своей жизни св. Василий много терпел и страдал еще от клевет, какие распространял о нем вероломный друг его Евстафий, епископ Севастийский. Как основатель многих монастырей у армян, пафлогонцев и обитателей припонтийских80, Евстафий многих предрасположил в свою пользу внешней строгостью своей жизни (он носил грубую одежду, пояс и обувь из невыделанной кожи). Посему Василий считал его за человека благонамеренного, даже благочестивого, несмотря на то что многие отвлекали его от знакомства с ним и сомневались в чистоте его веры. Не раз у Василия с Евстафием бывали и прения в рассуждении догматов81, но конец споров приводил к убеждению, что и в самых малостях не разногласят они между собою, что и Евстафий держится правой веры. Поэтому, ревнуя о взаимном мире епископов, св. Василий защищал его пред теми, кои причисляли его к полуарианам, особенно пред митрополитом Армянским Феодотом. Эта защита стоила Василию дорого: по сему случаю он сам подвергся подозрению в неправославии и в бытность свою в Никополе не был допускаем до участия в общих и вечерних, и утренних молитвах. Между тем Евстафий в его отсутствие уверял своих учеников, что ни в чем с ним не согласен. Когда известили об этом Василия, он никак не хотел верить и для обличения неверности подобных слухов указывал на исповедание православной веры82, под которым Евстафий подписался в присутствии Фронтона, хорепископа Севера и некоторых других клириков. Чрез несколько времени после того созван был еще Собор83, на котором соседние епископы должны были вступить в общение с Евстафием как православным. Все приглашенные епископы, когда нужно было, с радостью и усердием пришли на Собор. Но тот, для которого и из-за которого созван был Собор, и после вторичного посольства к нему не явился, а прислал только к Василию письмо, в котором ничего не сказано было о постановленных до Собора условиях общения с православными епископами. Посланные, впрочем, извещали, что сообщники Евстафия не дозволили ему идти на Собор. В таких обстоятельствах св. Василий, председатель Собора, пал духом и, пристыженный, не знал, что отвечать спрашивавшим. Впрочем, несмотря на такое горестное окончание Собора, можно было еще думать, что Евстафий не далек от общения с православными и что в настоящем случае удержан был от участия в Соборе только своими учениками. Посему св. Евсевий, епископ Самосатский, еще пытался примирить Евстафия с Василием и при этом вновь предложил Евстафию простые и ясные вопросы о вере. Но ответ был дан не прямой, а двусмысленный, с явным намерением отринуть предложение. Василий, по собственному его уверению, так сильно желал мира, что с удовольствием готов был бы отдать и жизнь свою, только бы угасить пламень ненависти, но из уклончивости ответа Евстафиева увидел, что не может быть твердой надежды на законное общение с таким человеком. Действительно, Евстафий в Киликии для какого-то Геласия вскоре написал такое исповедание веры, какое прилично было бы написать одному разве Арию и самому близкому из учеников его. На соборе в Анкире Евстафий подписал проклятие на догмат единосущия и стал вождем ереси духоборцев84. Около сего же времени он самому Василию написал письмо, заключавшее в себе прямой отказ от общения с ним потому будто бы, что Василий состоял в переписке с еретиком Аполлинарием и проповедовал новое учение85, именно – равночестие Святого Духа Отцу и Сыну. Кроме сего, в самые отдаленные страны Евстафий разослал письма, исполненные всякого злоречия и клеветы на св. Василия86. По его словам, св. Василий и коварен, и лжив и причина расстройства Церкви и пагубы душ. В доказательство Евстафий указывал на дружеское письмо к Аполлинарию, писанное лет двадцать назад, еще в то время, как оба были мирянами, притом в списке Бог знает кем сделанном87. Клевета эта быстро распространилась в Понте, Галатии, Вифинии и даже до Геллеспонта и легко могла произвести очень вредное действие между легковерными людьми. Последнее письмо Евстафия, полученное Василием после отказа Евстафия явиться на Собор, сильно возмутило его. «Сердце у меня стало связано, – писал Василий одному из епископов, – язык расслабел, рука онемела, я впал в немощь души немужественной, едва не дошел я до человеконенавидения; мне казалось, что всякий нрав подозрителен, что в природе человеческой нет блага – любви...»88 Впрочем, хотя и часто извещали Василия о разных клеветах на него Евстафия, он думал, что надобно в молчании переносить все огорчения, ожидая какой-нибудь перемены к лучшему от самых дел; он полагал еще, что ложные толки о нем были распространяемы не по какой-либо злобе, но по незнанию истины. «Одно у меня утешение в сих бедствиях, – писал он в другом письме, – немощь плоти, по которой уверяюсь, что немного времени оставаться мне в этой несчастной жизни»89. Вот причина, почему св. Василий не отвечал ничего на клеветы Евстафия около трех лет. Но с течением времени вражда возрастала, и евстафиане нимало не раскаивались в своих наветах на Василия. Это побудило его наконец написать несколько писем к близким ему пастырям и инокам; в сих письмах он раскрыл свои отношения к Евстафию, его жалкое непостоянство, а также предлог к обвинению в общении с Аполлинарием, и после этого бесстыдные клеветники должны были умолкнуть.

Неприятности и огорчения, какие терпел Василий от соепископов, от ариан и от евстафиан, конечно, были бы гораздо сноснее и легче, если бы он обладал крепким здоровьем. Но и тогда, когда он был в добром здоровье, по собственным его словам, у него менее было сил, чем у людей, в жизни которых уже отчаялись. Что преувеличения в этих словах очень немного, это видно и из частых его упоминаний о болезнях. При избрании в епископа, как сказано было прежде, он был так опасно болен, что отчаивался в своей жизни. В 375 году болезнь мучила его более пятидесяти дней, несмотря на то что он пользовался теплыми минеральными водами и принимал некоторые пособия от врачей90. При этом продолжительная болезнь была так непонятна самому Василию, что он, при всем знании медицины, не находил слов для изображения ее многосложности и разнообразия. Она началась, по описанию самого больного, горячкой, которая, по недостатку питательного для нее вещества, обвившись около сухой плоти, как около обожженной светильни, производила сухотку и какую-то другую медлительную болезнь. А потом какая-то старая рана, поразив печень, произвела в нем отвращение от пищи, отогнала от очей сон и держала на пределах между жизнью и смертью, дозволяя жить только в той мере, чтобы чувствовать неприятности жизни.

Через год после сего св. Василий еще сильнее стал жаловаться на свои болезни: «Непрерывные и сильные лихорадки, – писал он, – так изнурили мое тело, что сам себе кажусь чем-то таким, что хуже и меня самого... припадки четырехдневной лихорадки более двадцати раз повторяли свой круг. А теперь, когда, по-видимому, освободился от лихорадок, до такого дошел изнеможения сил, что в этом не отличаюсь от паутины. Поэтому всякий путь для меня непроходим, всякое дуновение ветра для меня опаснее, чем треволнение для пловцов»91; «Быть нездоровым для меня стало чем-то естественным, у меня болезнь следует за болезнью»92; «Посему из всего этого даже ребенку видно, что совершенно уже необходимо мне расстаться с этим земным покровом»93. В 373 году даже пронесся было по Каппадокии слух о смерти Василия, и многие из епископов собрались было в Кесарию для избрания ему преемника. По-видимому, их прибытие могло послужить к утешению больного. Но из совещания с ними о делах церковных он узнал, что они не помогали ему ни в чем самом нужнейшем; случалось, что в его присутствии они чувствовали стыд и обещали должное, но, расставшись, опять возвращались в прежнее свое расположение. Подобные огорчения, по суду самого Василия94, большей частью препятствовали поправлению его здоровья, а огорчения со стороны других делали болезни более тяжкими и мучительными. Потому при всем величии терпения св. Василий писал о себе в одном письме: «Я оцепенел от множества скорбей, окруживших меня ныне, они соделали жизнь мою очень тяжкою»95. Все это – и множество скорбей, и непрестанные заботы, – конечно, достаточны уверить, что только по особенной милости и благоволению Божию святитель при столь слабом здоровье прожил до сорока девяти лет.

Обстоятельства его кончины подробно описал св. Григорий Богослов. Когда Василий лежал при последнем издыхании, призываемый к горнему ликостоянию, вокруг него волновался весь город: нестерпима была потеря, жаловались на его отшествие как на притеснение; думали удержать его душу, как будто можно насильно остановить ее руками и молитвами; всякий, если бы только возможно было, готов был приложить ему что-нибудь от своей жизни. В предсмертные минуты больной архипастырь некоторых рукоположил в церковные степени, а другим предлагал свои наставления; и наконец со словами «в руце Твои предаю дух мой» (Лк.23:46) радостно испустил дух. Когда выносили его из дома, каждый из пасомых его заботился о том, чтобы взяться или за воскрилие риз, или за сень, или за священный одр, или коснуться только его тела, или даже идти подле несущих, или насладиться одним зрением. Наполнены были торжища, переходы, вторые и третьи этажи; тысячи всякого рода и возраста людей, дотоле не знаемых, то предшествовали, то сопровождали одр и теснили друг друга. Псалмопения заглушаемы были рыданиями. Даже некоторые из язычников и иудеев, бывших при этом, проливали слезы. От тесноты стремления и волнения народного немалое число людей лишились жизни, и кончина их была ублажаема, потому что преселились отсюда вместе с Василием и стали надгробными ему жертвами. С таким миром и с такою любовью паствы преселился святитель Христов из сей жизни. Это было в 379 году, чрез восемь лет с начала его епископства, на пятидесятом году его жизни.

Глава V

Письма святого Василия Великого96

Число сохранившихся до нас писем Василия Великого простирается до трехсот тридцати шести. Из них сомнительной для некоторых кажется подлинность только одиннадцати писем к Ливанию, но содержание и этих писем не представляет ничего такого, что было бы недостойно Василия Великого или несообразно с его обстоятельствами жизни. Различие содержания дает основание к разделению писем Василиевых на догматические, канонические, истолковательные, апологетические, нравственные, ходатайственные, утешительные и приветственные97. Кроме сего, в письмах сего рода св. Василий не раз имел случай защищать Никейский символ, опровергать лжеучение евномиан и Аполлинария.

К числу канонических писем Трулльским собором отнесены четыре письма к св. Амфилохию, епископу Иконийскому, два к хорепископам, одно к Диодору Тарсийскому и одно к пресвитеру Паригорию. В письмах к св. Амфилохию Василий с особенной подробностью разрешает его вопросы о значении крещения, совершаемого еретиками и раскольниками, о запутанных браках, о клятвопреступниках, убийцах и нарушителях целомудрия, а совместно с сим определяет и различные церковные наказания по различию преступлений и обстоятельств, при коих они были совершенны. Из писем к хорепископам в одном св. Василий под угрозою лишения сана запрещает симонию (продажу причетнических мест), а в другом повелевает определять церковнослужителей в селах не иначе, как по строгом испытании жизни избираемых, и об избранных доносить своевременно епископу. Письмо к Диодору писано в опровержение неизвестно чьего письма о дозволительности брака с сестрою умершей жены. В письме к Паригорию под угрозой анафемы запрещает Василий Великий семидесятилетнему старцу держать в своем доме чужую женщину под именем синизакты [т. е. подселенной девственницы].

Из толковательных писем обширнее и потому важнее других письмо к св. Амфилохию98, в котором подробно и основательно объясняются слова Спасителя о неведении дня и часа кончины мира, и письмо Оптиму99, где объясняются слова «всяк убивый Каина седьмижды отмстится» (Быт.4:15) и слова праведного Симеона Богоматери по восприятии на руки Богомладенца Иисуса.

Из писем апологетических особенно замечательны по сведениям о тогдашнем состоянии церквей письма, писанные в защиту против Евстафия Севастийского, против неокесарийцев к приморским епископам и сорок семь писем к Воспорию.

Ходатайственных писем Василия дошло до нас пятьдесят восемь. Из них видно, что любвеобильный архипастырь за всех, кто только просил его о помощи, – и за знатных сановников, и за служителей, и за монахов, и за клириков, и за притесняемых в судах, и за страждущих от чрезмерных податей и налогов, и за тех, кто поступал в училище знаменитых софистов, – за всех ходатайствовал пред теми лицами, которые могли подать облегчение бедствующим или оказать какое-нибудь содействие нуждающимся в милости.

Число утешительных писем простирается до двадцати пяти; они писаны и к гонимым еретиками, и к оплакивавшим смерть родных, и к церквам, лишившимся своих пастырей..

Будучи столь разнообразны по своему содержанию, многие письма Василия важны в том собственно отношении, что заключают в себе сведения о современном Василию состоянии Церквей восточных, а также и об обстоятельствах собственной его жизни и высоких нравственных его качествах. Так, из сих писем ясно открываются для читателей и ревностная заботливость Василия о благе всех церквей, о сохранении истинной веры и единодушии братии, и глубокая сострадательность к несчастным, и мудрость в управлении делами Церкви, и великодушие при собственных бедствиях, и строгость к наглым преступникам (похитителям дев), а также его нестяжательность, его строгое воздержание, миролюбивое обращение со своими врагами и пламенность дружбы с людьми, достойными предпочтения.

Соберем из этих писем Василия все черты, которые могут нарисовать пред духовным взором его высокий нравственный характер, и дополним этот портрет, где будет возможно, сказанием о Василии Григория Богослова; прежде же скажем собственными словами Василия о братском общении Василия с епископами Вселенской Церкви и об избраннейших его друзьях. Вот как сам он пишет об этом:

«Справедливо же будет судить обо мне не по одному или двоим из неправо ходящих во истине, но по множеству во вселенной епископов, по благодати Божией пребывающих в единении со мною. Пусть будут спрошены епископы писидийские, ликаонские, исаврийские, обеих Фригий, из армянских со мною соседственные, македонские, ахайские, иллирийские, галльские, испанские, всей Италии, сицилийские, африканские, из египетских соблюдающие здравую веру и весь остаток сирийских, – все они пишут ко мне письма и от меня получают также»100.

Одним из первых и близких друзей св. Василия был св. Григорий Богослов (письма 4, 96), но во время своего епископства Василий чаще всего советовался в рассуждении о делах церковных со святыми Евсевием Самосатским и Амфилохием Иконийским; в их участии, беседах и письмах находил себе великое утешение. И того и другого он «желал бы, если бы можно, извещать обо всем, что случалось с ним каждый день»101, часто приглашал их на праздник Кесарийских мучеников и для совещания о том, о чем неудобно было говорить чрез письма102. «Ради многих нужных дел, – пишет, например, в одном из писем (которых дошло до нас более двадцати) к Евсевию, – надобно было сойтись с твоим богочестием и о многом сообщить тебе и многому у тебя научиться. Ибо здесь нельзя найти истинной любви. А когда и нашел бы кто человека весьма любящего, то нет никого, кто бы подобно твоему совершенному благоразумию и твоей опытности мог подать мне совет в предлежащих делах»103. «И на молитвы твои обо мне я столько полагаюсь, – писал Василий в другом письме, – что, если это будет нужно, могу даже из старца сделаться юным, а не только из немощного и расслабленного, каков теперь, сколько-нибудь крепким»104. Амфилохий был моложе Василия и взят на кафедру епископскую из клира кесарийского, а потому Василий любил его, как сына, разрешал многие его недоумения в обширных письмах; конечно, со всею искренностью он писал к нему: «Всякий день, в который есть ко мне письмо от твоего богочестия, для меня праздник, и самый великий из праздников»105, и еще: «По многим причинам желаю видеться с тобою – и чтобы иметь тебя советником в делах... и вообще чтобы, видаясь с тобою редко, иметь некоторое утешение в сей утрате»106; «Твое лицезрение послужит для меня избавлением от всех настоящих и ожидаемых огорчений»107. Всех писем к Амфилохию семнадцать. Таким же духом нежной любви, преданности и расположения дышат письма Василия и к св. Мелетию Антиохийскому, и к Амвросию Медиоланскому, и к Епифанию Кипрскому, и к Асхолию Фессалоникийскому108.

Из писем можно видеть, как скоро и верно мог узнавать св. Василий лучших из современных ему пастырей церквей. «Все здешнее, – писал он св. Мелетию, – исполнено болезней, и мне одно прибежище от зол – мысль о твоей святости; и сию мысль яснее во мне делает беседа с тобою чрез письма, исполненные всякой мудрости и благодати. Посему, когда беру в руки письмо твое, прежде всего смотрю на его меру, и чем более избыточествует оно величиною, тем для меня любезнее. Притом во время чтения при каждом встречающемся слове радуюсь, но, приближаясь к концу письма, начинаю огорчаться. Так все, что ни говоришь в письме, исполнено доброты»109. Поэтому-то и св. Мелетия, так же, как св. Афанасия Александрийского, Василий убедительно просил не оставлять его своими письмами и молитвами110. Св. Епифаний спрашивал Василия о племени магусеев, населявших Каппадокию и происходивших от древних поселенцев вавилонских. Давая ответ на этот вопрос, Василий употребил несколько таких выражений, которые показывают, что св. Епифаний имел чистую и нелестную любовь к нему и при всей широте моря и суши, которая разделяла их, услуживал ему всевозможным попечением. Св. Амвросию Василий оказал особенное уважение тем, что препроводил в Медиолан мощи его предшественника Дионисия, скончавшегося в заточении в Армении или Каппадокии. Исполнение этого желания особенно трудно было потому, что жители той страны, где сохранялись мощи Дионисия, почитали его отцом и заступником своим и потому, естественно, не хотели разлучаться со столь дорогим для них сокровищем. Но Василий, несмотря и на обильные их слезы, переслал мощи Дионисия Миланского к его преемнику.

Для блага Церкви, страдавшей от ариан, св. Василий считал нужным поддерживать знакомство и со светскими сановниками и придворными лицами и действительно умел извлекать существенную пользу из этого знакомства. Некоторые из этих сановников извещали Василия о том, что делалось при дворе, и особенно о происках и затеях ариан, приближенных к Валенту, а другие за честь себе ставили исполнять просьбы и ходатайства Василия о невинных страдальцах. Из них особенным уважением и расположением к Василию известны граф Терентий, живший в Антиохии, графы Магниниан, Иовин, Аркадий, бывший консул Виктор, военачальники Андроник и Кандидиан, начальники областей Каллисфен, Антипатр, магистр Софроний, Траян, содержавший на своем иждивении более тысячи воинов111, и даже ипарх Модест. Видно, что эти лица достойны были любви Василия, ибо всем им он пишет свои письма с искренним уважением. Вот, например, начало письма Кандидиану: «С особенным уважением взял я в руки письмо твое, как бы известие о каком государственном деле, и, пока разламывал восковую печать, смотрел со страхом, как ни один обвиненный спартанец не смотрит на лакедомонский свиток»112. Подобное и в письме к консулу Виктору. «Причина моего молчания, – говорит он здесь, – очень ясна: я боялся беспокоить такого мужа. Если же к прочим своим доблестям присоединил ты и то, что не только принимаешь присылаемые нами письма, но требуешь и тех, которые не были присланы, то вот смело тебе пишу и впредь буду писать, моля Бога вознаградить тебя за честь, оказываемую мне, и благодаря Его за то, что продолжаешь помнить обо мне и, несмотря ни на какую клевету, не уменьшаешь любви ко мне, которую, по самому правдолюбивому суждению, однажды решился возыметь ко мне»113. Особенно уважали Василия Авургий и магистр Софроний; посему к ним чаще других обращался святитель со своими просьбами. «За многих ходатайствовал я пред твоею досточестностью, – так говорит он в одном из писем к Авгурию, – и в довольной мере был полезен утесненным»114; а в письме к Софронию между прочим читаются такие слова: «Облагодетельствованных для меня твоим великодушием нелегко перечислить, так как твоей степенности всегда угодно было оказывать ко мне внимание и не малым кажется доставить мне удовольствие»115. Ипарх Модест, после того как получил исцеление от своей болезни по молитвам Василия, сделался искренним его покровителем. Посему св. Василий со смелостью начинал ему письма такими выражениями: «По преизбытку чести, какую мне оказываешь, заключаю, что множество моих писем не причинит никакого беспокойства твоему великодушию»116. В другом письме к Модесту Василий пишет: «Хотя и много в том смелости, чтобы представлять такому человеку просьбы свои в письмах, но уважение, какое прежде ты мне оказывал, не дает в сердце моем места робости»117.

О свойствах Василия как архипастыря на основании собственных его писем можно сказать следующее. На степени церковные св. Василий возводил только людей, довольно испытанных и известных строгостью своей жизни118. Потому духовенство кесарийское вело столь скромную и тихую жизнь, что св. Василию вовсе почти некого было из своего причта посылать с письмами при частых его сношениях с ближними и отдаленными епископами. «Никто из моего причта, – говорил он сам, – не занимается торговлей, не любит проживать на стороне; многие берутся только за искусства, требующие сидячей жизни, и тем снискивают себе насущное пропитание»119.

Меры, какими пользовался свт. Василий для вразумления и исправления нерадивых о своем совершенстве, были большей частью кротки. «Часто улыбка его, – говорит Григорий Богослов, – служила похвалою, а молчание – выговором, подвергающим злое укоризнам собственной совести»120. Подтверждение сим словам Григория можно найти в собственных письмах Василия, и особенно по делам о диаконе Гликерии и о похитителях дев. Один диакон по имени Гликерий, собрав несколько дев, из которых иные пришли к нему добровольно, а иные против воли, обещался быть руководителем и наставником их в духовной жизни, а при этом оказывал презрение и к пресвитеру своему, и к хорепископу, и к самому Василию и, разумеется, возбудил своим поведением в городе смятение, толки, пересуды. Любвеобильный архипастырь вслед за хорепископом сделал диакону только небольшой словесный выговор, но вместо исправления диакон ночью убежал вместе с соблазненными девами из своего села и поселился в Назианзе. Для прикрытия позора епископ Назианзский дал убежище девам в своем доме. Узнав об этом, Василий просил своего друга Григория Богослова убедить диакона возвратиться с девами или по крайней мере отослать дев на родину, а самому преступнику обещал совершенное прощение. Но чем кончилось дело, неизвестно121.

Из другого письма Василиева видно, что он принял для себя за правило сделавших зло не выдавать гражданским властям, но и не избавлять тех, которые выданы122. Поэтому он не дозволил однажды производить суд над ворами, взятыми в церкви, смотрителю тюремному, надеясь сделать их лучшими чрез свои отеческие увещания. Василий с твердостью выговаривал этому чиновнику даже за то только, что он незаконно присвоил себе право задержать этих воров: «Твое дело, – писал он, – только донести о случившемся комиту»123. Примером законной строгости к упорным во зле служит духовное наказание, какому подверг он похитителя одной девицы. Как скоро дошел слух до архиепископа об этом преступлении, он сделал письменный выговор пресвитеру за то, что не преследовал судом своим похитителя, и предписал ему девицу отнять от хищника и возвратить родителям, самого же хищника лишить общения в молитвах и провозгласить отлученным; он требовал также отлучить от общения в молитвах на три года всех тех, которые способствовали похищению, со всеми их семействами и всех жителей того селения, которое скрывало и удерживало у себя похищенную девицу124.

В письмах Василия есть еще указание на то, что он подобным образом отлучил от общения в молитвах трех преступников, так как они не показывали никакого исправления и по обличении их пред всею Церковью125.

Из других высоких нравственных качеств, которые особенно украшали Василия, св. Григорий Богослов упоминает чаще всего о его нестяжательности, его строгом воздержании, его смирении, его человеколюбии и приятности в обществе; а к этому на основании писем Василиевых можно прибавить еще верность и нежность его в дружбе с людьми, достойными предпочтения. «Богатство Василия, – говорит Григорий Богослов, – ничего у себя не иметь и жить с единым крестом, который почитал он для себя дороже многих стяжаний. У него были один хитон, одна верхняя ветхая риза, а сон на голой земле, бдение, неупотребление омовений составляли его украшение; самою вкусною вечерию и снедью служили хлеб и соль; но и этой скудной пищи употреблял он так мало, что казался почти не вкушающим пищи и бесплотным»126. Он считал даже неприличным ему лакомством закуски, посланные ему св. Амфилохием. Правда, отказываясь вкушать их, для вида он ссылался на свои зубы и писал: «Не по летам мне грызть твои закуски, когда зубы давно уже притупились и от времени, и от недугов»127; но главною причиною, конечно, было строгое воздержание от лакомых снедей. Друг его Амфилохий, конечно, не послал бы ему чего-нибудь чрезмерно сухого, зная его старческие болезни. Некоторую, самую умеренную, любовь к собственности обнаружил Василий только в молодых летах, когда один грубый человек, с несколькими подобными себе буянами, ворвался в его дом, прибил несколько женщин и, разломав двери, вынес из него все. Известившись об этом, с полным спокойствием, без всякой досады на похитителя св. Василий попросил себе покровительства у друга своего, военачальника Кандидиана, но, по собственным его словам, просил только для того, чтобы не быть последним из немощных и не подать о себе мысли, что всякий может нападать на него. «Я удовольствуюсь, – писал скромный и нестяжательный проситель, – если виновный будет взят начальником селения и на короткое время заключен в тюрьму, потому что не столько негодую за то, что потерпел, сколько имею нужды в безопасности на будущее время»128. Когда же Василий занимался устройством монастырей, то часть его родового имения поступила в построенные по его настоянию обители, а большую часть он раздал в пользу нищей братии Христовой, особенно же на устройство в Кесарии того загородного странноприимного дома, который по обширности, красоте и удобствам назывался городом. Здесь находили себе приют и успокоение и дряхлая старость, и страдавшие самыми тяжкими болезнями. Сам Василий часто приходил для утешения больных.

Некоторые из врагов Василия не стыдились называть его гордецом. Для оправдания своего друга Григорий Богослов писал следующее: «Василий, этот благороднорожденный от благородных и сияющий славою, не гнушался и лобзанием уст чтить болезни, обнимал недужных, как братьев. Возможно ли лобызать прокаженных и превозноситься пред здоровыми? Думаю, что враги Василия кичливостью называли постоянство, твердость и непоколебимость его нрава»129. Замечателен ответ и самого архипастыря на упрек одного из бывших друзей его в том, будто новый сан сделал его высокомерным. «Перестань, – писал он Пергамию, – в коротких словах возводить на меня великие вины. Ибо забвение друзей и презрение их вследствие приобретенной власти заключает уже в себе все худое в совокупности; будь уверен в том, что настоящая моя должность послужила для меня поводом к смирению. Поэтому разве тогда забуду тебя, когда сам не буду узнавать себя, а ты моих недосугов никогда не обращай в признак худого поведения и злонравия»130.

Сострадательность Василия простиралась не на одних больных, нищих и странников, но и на всех, кто только терпел какое несчастье, был обременен какою-нибудь скорбью. Об этом яснее всего свидетельствуют дошедшие до нас пятьдесят восемь ходатайственных его писем за различных страдальцев, и двадцать пять утешительных. И за знатных сановников, и за притесняемых в судах, и за страждущих от чрезмерного налога податей, и за тех, кто поступал в училище знаменитых софистов, – за всех, кто только просил о помощи, любвеобильный архипастырь немедленно ходатайствовал пред теми, которые могли подать облегчение бедствующим. И гонимые еретиками, и оплакивающие смерть родных, и лишившиеся своих пастырей – все вскоре получали письменное утешение от святителя, если только были ему сколько-нибудь знакомы.

При всей его благонамеренности и благожелательности враги Василия возводили на него самые невероятные и оскорбительные клеветы, иногда даже пред людьми, особенно уважавшими его, каков магистр Софроний. Так, враги Василия винили его и за обширную переписку, а для сего разведывали, не получил ли кто какого-нибудь письма от него131 и когда это было. Но Василий, по чувству глубокого смирения и любви, не только с благодушием переносил подобные оскорбления, но и в письмах к самым приближенным лицам явно злонамеренную неприязнь к себе называл несчастьем, которое будто бы привлек на себя грехами своими132. О горячности и искренности любви Василиевой к друзьям свидетельствуют письма самого же Василия. Так, в одном из своих писем он говорит о себе: «Не могу поставить себя ниже кого-нибудь из сделавшихся известными своей дружбою, потому что никогда не был изобличен погрешившим против дружбы»133. В другом письме читаются такие слова: «К священной и нелестной душе твоей возродилось во мне какое-то влечение, а насладиться вожделеваемым удобств не имею, то ныне, разлученный с любезнейшими мне, почитаю жизнь свою жалкой и несносной»134. Надобно при этом заметить, что таким языком нежной дружбы говорил Василий не с высокими только по званию и сану лицами, но и со смиренными монахами, священниками и товарищами по учению135 и даже простыми воинами. Вот его слова, например, в письме к монаху Урвикию: «Не думай, что тебе нужны оправдания, когда пишешь ко мне. Ибо разумею сам себя и знаю, что по природе всякий человек и со всеми равночестен, и преимущества наши не в роде, не в избытке имения, но в преимущественном страхе Божием. Поэтому тебе, который больше, нежели я, боишься Владыки, что препятствует в этом самом быть выше меня? Итак, постоянно пиши ко мне. Когда же можно, приди ко мне; ты или утешишь меня, или подашь мне мысль, или выведешь меня из бедствий, во всяком случае одним появлением своим сделаешь то, что мне будет легче»136. Еще замечательнее начало письма к простому воину. «Во время своего путешествия, – говорит Василий, – удостоился я от Господа многого, за что должен благодарить Его, но величайшим для себя благом признаю знакомство с твоей досточестностью. Ибо узнал в тебе человека, доказывающего собою, что и в военной жизни можно сохранить совершенство любви к Богу и что христианин должен отличаться не покроем одежды, но душевным расположением; а поэтому и тогда со всем желанием проводил с тобою время, и теперь, как скоро воспоминаю о тебе, наслаждаюсь величайшим веселием. Итак, мужайся и крепись и старайся приумножать в себе любовь к Богу»137. Что Василий до конца жизни сохранял благорасположение свое к добрым товарищам детства и школы, об этом легко судить по письму его к Евсевию. Здесь он с глубокою скорбью уже в последние годы своей жизни жаловался на то, что не застал своего товарища Евсевия в каком-то городе. Вот собственные его слова: «Прибыв в город, сильно был опечален тем, что не нашел тебя здесь. Ибо дорого для меня было видеть и обнять превосходнейшего во всем Евсевия и снова возвратиться воспоминанием к своей юности и припомнить те дни, когда были у нас и один кров, и один очаг, и тот же наставник, когда отдых, и занятие, и роскошь, и скудость – все делили между собою. Как дорого ценил я, что все это обновлю в памяти при свидании с тобою и, сбросив с себя эту тяжелую старость, опять по-видимому из старика сделаюсь молодым! Но насладиться сим не дано мне»138. При такой широте и горячности любви Василия никто не усомнился, конечно, и в том, что он со всею искренностью просил своих друзей как можно чаще писать к нему длинные письма; эта просьба более тридцати раз повторяется в его письмах, и притом ко многим и разным лицам. Так, он пишет Филагрию: «Если есть какая польза от моих писем, то не опускай ни одного случая писать ко мне и побуждать меня, чтобы я писал. Ибо сам я приметным образом делаюсь веселее, когда читаю письма мужей рассудительных. Поэтому если бы не отвлекало меня множество дел, то не удержался бы от удовольствия писать непрестанно. Но у вас меньше забот, поэтому как можно услаждайте меня письмами. Говорят, что и колодцы, если из них черпают, делаются лучше. Итак, посылай больше писем, и писем как можно более длинных, потому что малость в письме, почти так же, как и в человеке, не есть совершенство; пиши ко мне и о домашних делах, и о том, каково твое телесное здоровье, и о том, спокойно ли состояние Церкви. Пиши ко мне по какому бы то ни было случаю, только пиши подобным сему образом, с таким же добрым расположением и таким же чистым языком. Не говорю, что сам могу усвоить себе приятный слог, однако же, естественно, как-то пленяюсь им; вы, обворожающие словом, водите нас за собою, как приманивают пчел звонками»139. Вот еще слова Василия из письма его к другому другу: «Желая непрестанно получать письма твоего совершенства, когда взял я в руки письмо твое и прочел его, не столько рад был написанному, сколько опечален, рассуждая о потере, какую нес во время твоего молчания. Но поскольку начал ты писать, то и не преставай продолжать это, ибо веселишь меня более, нежели те, которые любителям богатства посылают большое количество денег»140. «Я рад и выговорам твоим, – пишет Василий софисту Леонтию, – ибо у прекрасных, как говорят, во всем есть примесь прекрасного, посему им пристали и печаль, и гнев»141. Из этих, хотя не совсем ясных, намеков видно также, что Василий желал обширной переписки сколько для удовлетворения естественных стремлений дружбы знать о жизни и состоянии людей, нам душевно преданных, столько и для того, чтобы иметь как можно больше сведений о современном состоянии церквей и по мере этих сведений принимать те или другие меры для благоустройства дел церковных в самых отдаленных от него краях. При этом, если писали к нему софисты, люди известные своим красноречием, он тщательно наблюдал и за совершенствами языка, и за красотою слововыражения, чтобы ни в чем не уступать тем, которые приобрели себе особенную славу красноречием.

В сем отношении особенно замечательна его переписка с Ливанием, к которому он не преставал питать дружескую приязнь и после того, как перестал быть его учеником и превзошел его успехами в словесности; в знак искренности этого расположения он посылал Ливанию и некоторые подарки, например триста длинных брусьев на какую-то постройку. Кто только из его соотечественников или знакомых изъявлял желание учиться словесности, Василий всех убеждал брать уроки в этой науке у Ливания и с надеждою поручал этих искателей образования вниманию и заботливости Ливания. При этом Василий просил иногда у Ливания для прочтения его речи, за которые особенно прославляла молва этого ритора. Так, он просил у Ливания речь о человеке своенравном, которую приходили слушать и носившие на себе бремя власти, и отличившиеся в воинских списках, и занимавшиеся рукодельным искусством, и даже женщины; сверх сего, не раз выговаривал Ливанию за его молчание и не раз хвалил самые краткие его письма. Вот остроумное сравнение письма Ливаниева с розою: «Охотники до роз, как и свойственно любителям красоты, не изъявляют негодования и на шипы, среди которых вырастает цветок, но даже еще говорят, что природа колючими шипами в срывающем цветок раздражает большее к нему вожделение. Что же значит это упоминание о розе в письме моем? Конечно, нет нужды толковать это тебе, который помнит собственное свое письмо. Оно было точно розовый цветок, в своем сладкоречии развернувший предо мною целую весну, но, как иглами, укололо меня некоторыми упреками и обвинениями. Впрочем, в удовольствие мне и шипы твоих писем. Они воспламеняют во мне большее желание твоей дружбы»142. Не менее замысловато жалуется Василий и на молчание Ливания: «Нечасто писать к твоей учености, – говорит он, – убеждают меня страх и неведение. Но что избавит от упрека тебя, который упорно хранит молчание? Если кто разочтет, что ты, целую жизнь посвятив словесности, ленишься написать письмо, то скажет о тебе, что забыл ты меня. Ибо у кого за словом дело не стоит, тому есть что и написать; а кто владеет сим дарованием и при этом молчит, тот, очевидно, делает сие или из презрения, или по забвению. Но я за твое молчание воздаю приветствием»143.

Столь нежный и пламенный в дружбе, Василий был весьма приятный собеседник и в обществе. «Но если бы кто был, – замечает Григорий Богослов, – неговорлив, нешутлив, не охотник до собраний и для многих не нравился тем, что не всем угождает, что из сего? Разве иной станет винить и льва за то, что смотрит не обезьяной, а грозно и царски. Но если бы кто стал искать в Василии и этих свойств, то я не знаю, кто был столько приятен в собраниях, кто мог увлекательнее его беседовать, шутить назидательно, уязвлять не оскорбляя, выговора не доводить до наглости, похвалы до потачки и в том и другом избегать неуместности. Таков был Василий по своим душевным и нравственным качествам! А по внешнему виду это был старец, изнуренный не столько летами, сколько заботами, с ранней сединой, с лицом бледным и обросшим волосами, в походке тихий, в речах медленный, необычайно задумчивый и часто углубляющийся в себя, но чуждый угрюмости. Были и такие почитатели Василия, которые думали, – говорит Григорий Богослов, – самые телесные его недостатки обратить для себя чрез подражание в средство к славе, но по причине неискусного подражания делались угрюмыми и становились изваяниями, представлявшими только тень Василиеву, и нельзя даже сказать, что были эхом Василия: у него и необдуманное было драгоценнее и замечательнее того, что другие делали с великим усилием»144. Так был неподражаем во всем Василий для своих современников.

Преданность к нему паствы была безгранична. Она ясно обнаружилась, между прочим, в том, что многие, по свидетельству Григория Богослова, ставили себе в великую честь, если им случалось или близкими быть к Василию, или прислуживать ему, или заметить на память что-либо им сделанное и сказанное иногда даже в шутку. «И сам я, – говорит о себе Григорий, – неоднократно хвалился этим»145. Но еще яснее высказалась любовь к Василию его паствы и готовность жертвовать за него своим благосостоянием при защите его пред начальником Понтийской области. Неизвестно, в какой год жизни Василия случилось это событие, но обстоятельства его стоят упоминания, тем более что они рассказаны Григорием Богословом146.

Какой-то знатный и сильный человек преследовал также знатную вдову, принуждал ее вступить с ним в брак. Несчастная, твердая в своей решимости не вступать во второй брак, бросилась в храм в надежде воспользоваться правом убежища. Василий, конечно, предвидел, что из этого выйдет, но, как для веры, так и для исполнения дел человеколюбия, всегда готов был пожертвовать собою. Поэтому, как блюститель церковных прав, он объявил молодую женщину под своим покровительством. Начальник области требовал ее к себе, а доблестный архипастырь никак не соглашался выдавать. Первый выходил из себя. Наконец, чтобы опозорить Василия, послал нескольких чиновников обыскать его опочивальню и по обыске требовал его самого к допросу, как одного из осужденных. Василий явился, а начальник области председательствовал, исполненный гнева и высокомерия. Он приказывал Василию снять с себя мантию. Святитель сказал: «Если хочешь, скину пред тобой и хитон». Он грозил архипастырю побоями, а Василий приклонял уже выю. Один грозил строгать когтями. Другой отвечал: «Такими терзаниями окажешь мне большую услугу, ибо уврачуешь мою печень, которая много беспокоит меня». Дело было гласное. Весь город узнал о несчастьях знатной вдовы, сострадал, негодовал на префекта и хвалил Василия. Когда же услышали, что архиепископу грозят пыткой, все одушевились одним чувством гнева, весь город пришел в волнение и, как рой пчел, встревоженный дымом, сбежался из разных мест; все сословия и все возрасты и особенно оружейники и царские ткачи немедля явились для защиты. Все для каждого стало оружием. У кого факелы в руках, у кого занесенные камни, у кого поднятые палки; у всех одно направление, один голос и общая ревность. При таком воспламенении умов и женщины не остались безоружными: у них ткацкие берды служили вместо копий и их ревность превратила их в мужчин. Кратко сказать, заключает св. Григорий, тот считался у них благочестивее, кто первый возложил бы руку на умыслившего дерзость против Василия. После сего строгий и дерзкий судия стал жалким, бедным и самым смиренным просителем. И только ходатайство Василия и сила нравственного его влияния на народ могли сохранить жизнь и благосостояние наглого обидчика. Так искренна и пламенна была любовь кесарийцев к святому Василию.

Сноски к статье 1.

* * *

1

Печатается по: Душеполезное чтение. 1864. I. № 1. С. 15–54; № 2. С. 113–143; № 3. С. 223–260. Ссылки на страницы творений свт. Василия Великого здесь и далее в книге приводятся по изданию: Свт. Василий Великий, Архиепископ Кесарии Каппадокийской. Творения: В 2 т. М.: Сибирская Благозвонница, 2008–2009. (Полное собрание творений святых отцов Церкви и церковных писателей в русском переводе; т. 3, 4). (Далее – Свт. Василий Великий. Творения). – Ред.

2

Вот отзыв о нем некоторых из них. Григорий Богослов писал о себе, что он лучше всех знает Василия; он называет его вождем жизни, учителем догматов, оком вселенной, палатою учености и всем, что ни сказал бы кто прекрасного (см.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 58 // Свт. Григорий Богослов, Архиепископ Константинопольский. Творения: В 2 т. М.: Сибирская Благозвонница, 2007. Т. 2. С. 454; далее – Свт. Григорий Богослов. Творения.) В другом месте он говорит, что каждый преуспевает в чем-нибудь своем, а некоторые и в нескольких из многочисленных видов добродетелей; Василий же столько усовершился во всем, что стал как бы образцовым произведением природы. Это именно был муж, к которому можно применить слова апостола: Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых (1Кор.9:22). Еще более подчеркивает Григорий важность и значение Василия, когда прибавляет, что это был муж – «единственная почти оставшаяся у нас искра истины и жизненная сила» (Свт. Григорий Богослов. Письмо 58 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 456). Григорий уверяет еще, что все слова Василия с неимоверной быстротой делались известными во всем мире. Вот собственные выражения Григория, писавшего еще в то время, когда сам был пресвитером: «Я стою не на виду, многим неизвестен, иные почти и не знают, что мною бывает сказано и даже говорю ли я. О нем же [Василии] много речей, как о человеке, который известен и сам по себе, и по Церкви. Все сказанное им переходит в общую известность» (Там же. С. 456). К Василию питал высокое уважение и св. Афанасий Великий. Любовь св. Афанасия к св. Василию так была известна и несомненна, что Василий с уверенностью напоминал о ней преемнику Афанасия (см.: Свт. Василий Великий. Письмо 133. К Петру, архиепископу Александрийскому // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 642). А пять дошедших до нас писем Василия к Афанасию (61, 66, 67, 69, 80) показывают еще, что Василий с доверчивостью предлагал Афанасию иногда свои советы для устроения дел церковных и видел одобрительное внимание к своим предложениям. Из писем же самого Афанасия известно, что он с твердостью защищал Василия против подозрений в неправомыслии о Святом Духе. Вот собственные слова Афанасия: «Наши возлюбленные братия, смотря на цель Василия и приспособление к обстоятельствам, должны прославлять Господа за то, что он дал Каппадокии такого епископа, какого бы желала иметь всякая страна» (Свт. Афанасий Великий. Послание к Палладию // Творения. Т. 3. СТСЛ., 1903. С. 366). Григорий Нисский, при всей родственной близости к Василию, находил для себя всего лучшим называть Василия учителем, как будто это было собственное имя его брата, и в похвальном своем Слове сравнивает его с апостолом Павлом, Моисеем и Иоанном Крестителем. Если судить по писаниям Василия, то нельзя сказать, замечает Григорий, что он не был восхищен и до третьего неба, ибо он, подобно Павлу, проник в тайны Божества (Свт. Григорий Нисский. Слово в день памяти св. Василия Великого // Свт. Григорий Нисский. Творения. М., 1871. Ч. 8. С. 296–327). Ефрем Сирин считал также непременным долгом возвестить о заслугах Василия своим соотечественникам и в Похвальном слове называет его самыми почтительными именами применительно к духу восточного красноречия, именно: он именует его основанием добродетелей, книгою похвал, жизнью чудес, драгоценным смычком духовной цевницы, услаждающим область святых Ангелов, и яслями догматов; кроме сего, Ефрем говорит, что поскольку Василий возлежал всегда на Писаниях, отдыхал на апостольских пажитях, то слово его текло, как река, и речи его были подобны розе и лилии, шафрану и корице, что он восседал в ульях добродетелей и выделывал мед Божественной и неукоризненной веры (Преп. Ефрем Сирин. Похвальное слово иже во святых отцу нашему Василию Великому // Творения святаго отца нашего Ефрема Сирина. 5-е изд. Ч. 2. Сергиев Посад, 1908. С. 308–317.). Св. Софроний Иерусалимский называл Василия славою и красотою Церкви, блж. Феодорит [Кирский] – светилом вселенной, Сократ [Схоластик] – опорою истины.

3

См.: Свт. Григорий Богослов. Слово 43 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. С. 537–538.

4

Максимин Дайя (Даза) – римский император-соправитель (умер в 313 г.); с особой жестокостью преследовал христиан. – Ред.

5

См.: Свт. Григорий Богослов. Слово 43 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. С. 513. – Ред.

6

Ср.: Свт. Василий Великий. Письмо 204. К неокесарийцам // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 751.

7

Свт. Василий Великий. Письмо 236. К Амфилохию // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 821–822.

8

Ср.: Свт. Василий Великий. Письмо 223. Против Евстафия Севастийского // Там же. С. 793.

9

См.: Свт. Григорий Богослов. Слово 43 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. С. 517. – Ред.

10

См.: Свт. Григорий Богослов. Слово 43 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. С. 517.

11

Ливаний (Либаний) (314 – около 393) – языческий ритор, живший в Антиохии, известный представитель так называемой второй софистики. – Ред.

12

Ср.: Свт. Григорий Богослов. Слово 43 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. С. 522–523.

13

Ср.: Свт. Григорий Богослов. Слово 43 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. С. 521.

14

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 1. К Евстафию, философу // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 441.

15

Ср.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 1. К Василию Великому // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 417.

16

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 223. Против Евстафия Севастийского // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 791.

17

Ср.: Свт. Василий Великий. Письмо 14. К Григорию, другу // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 474.

18

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 2. К Григорию Богослову // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 442.

19

Ср.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 4. К Василию Великому // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 419.

20

См.: Там же.

21

Ср.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 6. К нему же [К Василию Великому] // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 420–421.

22

Юлиан Отступник (331–363) – римский император в 361–363 гг. Получил христианское воспитание, но, став императором, объявил себя сторонником язычества; издал эдикты против христиан. – Ред.

23

См.: Ермий Созомен. Церковная история V, 4. – Ред.

24

Валент (около 328–378) – император восточной части Римской империи с 364 г. – Ред.

25

Ср.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 8. К Василию Великому // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 422–423.

26

См.: Свт. Григорий Богослов. Слово 43 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. С. 526.

27

См.: Свт. Григорий Богослов. Слово 43 // Там же. Т. 1. С. 527.

28

Ср.: Свт. Григорий Богослов. Слово 43 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. С. 527–528.

29

Ср.: Свт. Василий Великий. Беседа 8 // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 1. С. 932–933.

30

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 223. Против Евстафия Севастийского // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 794.

31

Ср.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 41. К епископам от имени отца // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 444.

32

Ср.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 42. К Евсевию, епископу Самосатскому, от имени отца // Там же. Т. 2. С. 445.

33

Ср.: Свт. Григорий Богослов. Слово 43 // Там же. Т. 1. С. 530.

34

Свт. Василий Великий. Письмо 237. К Евсевию, епископу Самосатскому // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 826.

35

Ср.: Свт. Василий Великий. Письмо 251. К евесеянам // Там же. Т. 2. С. 850.

36

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 30. К Евсевию, епископу Самосатскому // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 495.

37

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 59. К Григорию, дяде // Там же. С. 550.

38

Речь идет о так называемой симонии. – Ред.

39

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 60. К Григорию, дяде // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 551–552.

40

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 58. К Григорию, брату // Там же. С. 547–548.

41

См.: Свт. Григорий Богослов. Слово 43 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. С. 532.

42

См.: Свт. Григорий Богослов. Слово 18 // Там же. С. 242.

43

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 81. К Иннокентию, епископу // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 578.

44

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 102. К сатальским гражданам // Там же. С. 608.

45

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 217. К Амфилохию о правилах // Там же. С. 773.

46

Ср.: Свт. Григорий Богослов. Слово 43 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. С. 532.

47

Ср.: Свт. Василий Великий. Письмо 92. К италийским и галльским епископам // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 591–592.

48

См.: Свт. Григорий Богослов. Слово 43 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. С. 535.

49

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 68. К Мелетию, архиепископу Александрийскому // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 560.

50

Ср.: Свт. Григорий Богослов. Слово 43 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. С. 533.

51

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 70. Ненадписанное // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 564.

52

Собор был против Авксентия Медиоланского (см.: Ермий Созомен. Церковная история IV, 23; Блж. Феодорит Киррский. Церковная история II, 22). См.: Свт. Василий Великий. Письмо 89. К Мелетию, архиепископу Александрийскому // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 586.

53

Ср.: Свт. Василий Великий. Письмо 92. К италийским и галльским епископам // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 591–593.

54

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 138. К Евсевию, епископу Самосатскому // Там же. С. 648.

55

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 129. К Евсевию, епископу Самосатскому // Там же. С. 638.

56

См.: Блж. Феодорит Киррский. Церковная история V, 32. – Ред.

57

Григорий Нисский в 1-й книге против Евномия пишет: «Кто из обитателей Востока, кто из населяющих самые края нашей вселенной не знал борьбы Василия за истину с преобладающими?» (Свт. Григорий Нисский. Опровержение Евномия I, 12 // Свт. Григорий Нисский. Творения. Ч. 5. М., 1863. С. 58–59).

58

Хотя об этом говорит и Григорий Нисский, но в более общих выражениях; обстоятельнее же передает дело Григорий Богослов, потому и пользуемся его словами.

59

См.: Свт. Григорий Нисский. Опровержение Евномия I, 12 // Свт. Григорий Нисский. Творения. Ч. 5. М., 1863. С. 64.

60

Ср.: Свт Григорий Богослов. Слово 43 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. С. 535–536.

61

Свт. Григорий Богослов. Слово 43 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. С. 535–536.

62

См.: Блж. Феодорит Кирский. Церковная история IV, 19.

63

См.: Ермий Созомен. Церковная история VI, 16.

64

См.: Свт. Григорий Богослов. Слово 43 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. С. 537.

65

Свт. Василий Великий. Письмо 203. К приморским епископам // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 743.

66

Свт. Василий Великий. Письмо 222. К халкидянам // Там же. С. 788.

67

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 237. К Евсевию, епископу Самосатскому // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 826.

68

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 239. К Евсевию, епископу Самосатскому // Там же. С. 828–829.

69

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 213. Без надписи, к благочестивому мужу // Там же. С. 768.

70

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 239. К Евсевию, епископу Самосатскому // Там же. С. 828.

71

Ср.: Свт. Василий Великий. Письма 242–243 // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 832–836.

72

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 263. К западным // Там же. С. 872.

73

См.: Послание Собора Аквилейского императору Грациану // Свт. Амвросий Медиоланский. Письмо 12.

74

Свт. Василий Великий. Письмо 239. К Евсевию, епископу Самосатскому // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 829.

75

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 98. К Евсевию, епископу Самосатскому // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 601.

76

См.: Свт. Григорий Богослов. Слово 43 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. С. 539.

77

См.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 47. К нему же [К Василию Великому] // Там же. Т. 2. С. 448.

78

См.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 48. К нему же [К Василию Великому] // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 448–449.

79

См.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 50 // Там же. С. 450.

81

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 223. Против Евстафия Севастийского // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 789.

82

Исповедание составлено было на Никопольском соборе и кроме Символа Никейского заключало дополнительное учение о божестве Святого Духа и опровержение лжеучений Маркелла и Савеллия (см.: Свт. Василий Великий. Письмо 125. Список исповедания веры… // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 630).

83

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 252. К епископам Понтийского диоцеза // Там же. С. 853.

84

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 263. К западным // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 873.

85

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 226. К подведомственным ему подвижникам // Там же. С. 801.

86

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 130. К Феодоту, епископу Никопольскому // Там же. С. 640.

87

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 224. К Генетлию, пресвитеру // Там же. С. 798.

88

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 244. К Патрофилу // Там же. С. 841.

89

Свт. Василий Великий. Письмо 212. К Иларию // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 767.

90

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 137. К Антипатру // Там же. С. 646.

91

Свт. Василий Великий. Письмо 193. К Мелетию // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 721. См. также: Письмо 162. К Евсевию, епископу Самосатскому // Там же. С. 677.

92

Ср.: Свт. Василий Великий. Письмо 200. К Амфилохию, епископу Иконийскому // Там же. С. 740.

93

Ср.: Свт. Василий Великий. Письмо 136. К Евсевию, епископу Самосатскому // Там же. С. 645.

94

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 141. К Евсевию, епископу Самосатскому // Там же. С. 653.

95

Ср.: Свт. Василий Великий. Письмо 260. К Оптиму, епископу // Там же. С. 862.

96

К жизнеописанию св. Василия Великого автор присоединил обозрение всех его творений. Не находя удобным поместить в нашем издании это обозрение целиком, мы даем место статье о письмах Василия Великого, потому что она служит дополнением биографических сведений о нем. – Ред.

97

Из догматических писем Василия особенно замечательны одобренное Халкидонским Собором письмо к брату Григорию о различии сущности и ипостаси и письмо к Кесарию, в котором одобряется ежедневное причащение Святых Таин (см.: Свт. Василий Великий. Письмо 93 // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 594)

98

Свт. Василий Великий. Письмо 236 // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 819–822

99

Свт. Василий Великий. Письмо 260. К Оптиму, епископу // Там же. С. 862–868

100

Свт. Василий Великий. Письмо 204. К неокесарийцам // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 751

101

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 237. К Евсевию, епископу Самосатскому // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 826; Письмо 242 // Там же. С. 832.

102

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 137. К Антипатру // Там же. С. 647.

103

Ср.: Свт. Василий Великий. Письмо 138. К Евсевию, епископу Самосатскому // Там же. С. 648.

104

Ср.: Свт. Василий Великий. Письмо 162. К Евсевию, епископу Самосатскому // Там же. С. 677.

105

Свт. Василий Великий. Письмо 232. К Амфилохию, епископу Иконийскому // Там же. С. 812.

106

Свт. Василий Великий. Письмо 201. К Амфилохию, епископу Иконийскому // Там же. С. 741.

107

Свт. Василий Великий. Письмо 231. К Амфилохию, епископу Иконийскому // Там же. С. 812.

108

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 154. К Асхолию, епископу Фессалоникийскому // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 664.

109

Свт. Василий Великий. Письмо 57. К Мелетию, архиепископу Антиохийскому // Там же. С. 547.

110

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 80. К Афанасию, архиепископу Александрийскому // Там же. С. 577.

111

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 3. К Кандидиану // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 448.

112

Ср.: Свт. Василий Великий. Письмо 3. К Кандидиану // Там же.

113

Ср.: Свт. Василий Великий. Письмо 152. К Виктору, военачальнику // Там же. С. 663.

114

Свт. Василий Великий. Письмо 178. К Авургию // Там же. С. 689.

115

Ср.: Свт. Василий Великий. Письмо 180. К Софронию, магистру, за Евмафия // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 691.

116

Свт. Василий Великий. Письмо 279. К Модесту, префекту // Там же. С. 893.

117

Свт. Василий Великий. Письмо 280. К Модесту, префекту // Там же. С. 894.

118

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 169. К Григорию Богослову // Там же. С. 682–683.

119

Ср.: Свт. Василий Великий. Письмо 198. К Евсевию, епископу Самосатскому // Там же. С. 727.

120

Свт. Григорий Богослов. Слово 43 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. С. 544

121

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 169. К Григорию Богослову // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 682–683.

122

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 289. Без надписи. Об одной притесненной женщине // Там же. С. 900.

123

Ср.: Свт. Василий Великий. Письмо 286. К смотрителю над тюрьмами // Там же. С. 897.

124

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 270. Без надписи. О похищении девицы // Там же. С. 886.

125

Один из них выставил на паперти церковной надпись с несправедливыми обвинениями против благочестивой девственницы (см.: Свт. Василий Великий. Письмо 289. Без надписи. Об одной притесненной женщине // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 899).

126

Ср.: Свт. Григорий Богослов. Слово 43 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. С. 541–542.

127

Ср.: Свт. Василий Великий. Письмо 232. К Амфилохию, епископу Иконийскому // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 813.

128

Ср.: Свт. Василий Великий. Письмо 3. К Кандидиану // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 449.

129

Ср.: Свт. Григорий Богослов. Слово 43 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. С. 543.

130

Ср.: Свт. Василий Великий. Письмо 56. К Пергамию // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 546.

131

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 174. К вдове // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 687.

132

См.: Свт. Василий Великий. Письмо 59. К Григорию, дяде // Там же. С. 549.

133

Ср.: Свт. Василий Великий. Письмо 272. К Софронию, магистру // Там же. С. 889.

134

Ср.: Свт. Василий Великий. Письмо 124. К Феодору // Там же. С. 630.

135

См., например: Свт. Василий Великий. Письмо 342. К Ливанию // Там же. С. 936.

136

Ср.: Свт. Василий Великий. Письмо 262. К Урвикию, монаху // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 870.

137

Ср.: Свт. Василий Великий. Письмо 106. К воину // Там же. С. 612.

138

Ср.: Свт. Василий Великий. Письмо 271. К Евсевию // Там же. Т. 2. С. 887.

139

Ср.: Свт. Василий Великий. Письмо 323. К Филагрию Аркинскому // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 924.

140

Ср.: Свт. Василий Великий. Письмо 134. К пресвитеру Пеонию // Там же. С. 643.

141

Свт. Василий Великий. Письмо 21. К нему же [К Леонтию, софисту] // Там же. С. 481.

142

Ср.: Свт. Василий Великий. Письмо 342. К Ливанию // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 936.

143

Свт. Василий Великий. Письмо 344. К Ливанию // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 937.

144

Ср.: Свт. Григорий Богослов. Слово 43 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. С. 544, 550.

145

См.: Свт. Григорий Богослов. Слово 43 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. С. 550.

146

См.: Там же. С. 538 и далее.


Источник: Святитель Василий Великий : сборник статей / [рук. проекта, авт. предисл.: А.И. Сидоров]. - Москва : Сибирская благозвонница, 2011. - 477, [2] с. (Святые отцы церкви и церковные писатели в трудах православных ученых). ISBN 978-5-91362-470-3.

Комментарии для сайта Cackle