Глава XII.

Мк.12:1–12, Мк.12:13–17↓ Мк.12:18–27↓ Мк.12:28–34↓ Мк.12:35–44↓

Для того, чтобы правильно судить о смысле притчи, расказанной Господом в настоящем евангельском отрывке, необходимо выяснить прежде всего, к кому она относится. В главе XI (ст. 27) мы читаем: «когда Он ходил в храме, подошли к Нему первосвященники и книжники и старейшины». С ними-то и шел дальнейший разговор, им и была рассказана притча, причем в последнем (12-м) стихе евангелист добавляет, что они «поняли, что о них сказал притчу». Таким образом, из сопоставления этих мест ясно, что притча имеет в виду руководителей еврейского народа, и они-то именно разумеются в приточном образе виноградарей, отплативших хозяину виноградника за его заботы убийством его посланников. Мотив притчи взят из книги пророка Исайи, V главы, где содержится «Песнь о винограднике». Здесь мы находим те же образы и сравнения:

«У Возлюбленного моего был виноградник на вершине утучненной горы, и Он обнес его оградою, и очистил его от камней, и насадил в нем отборные виноградные лозы, и построил башню посреди его, и выкопал в нем точило, и ожидал, что он принесет добрые грозды, а он принес дикие ягоды. И ныне, жители Иерусалима и мужи Иуды, рассудите Меня с виноградником Моим. Что еще надлежало бы сделать для виноградника Моего, чего Я не сделал ему? Почему, когда Я ожидал, что он принесет добрые грозды, он принес дикие ягоды? Итак Я скажу вам, что сделаю с виноградником Моим: отниму у него ограду, и будет он опустошаем: разрушу стены его, и будет попираем, и оставлю его в запустении»... И дальше пророк дает совершенно определенное пояснение притчи:

«Виноградник Господа Саваофа есть дом Израилев, и мужи Иуды – любимое насаждение Его. И ждал Он правосудия, но вот – кровопролитие; ждал правды, и вот – вопль» (Ис.5:1–7).

Таким образом, смысл притчи совершенно ясен: виноградник – народ еврейский, виноградари – его духовные руководители, первосвященники и книжники.

Объяснение других подробностей дает святитель Василий Великий в своем толковании на книгу пророка Исайи.

«Под оградою, – говорит он, – можно разуметь законные заповеди, которые Бог дал народу до введения в «землю одержания». А поскольку закон дан «чрез Ангелов рукою ходатая» (Гал.3:19), то, может быть, подразумевается охранение Ангелов, стрегущих пределы Израиля... Столп или башня, созданная посреди, очевидно, есть храм, водруженный среди Иудеи... Точило же – самая Синагога Иудейская, служившая прообразом Церкви Божией и дававшая предуготовление с помощью Закона и предварительное поучение в благочестии».

Слуги, посланные Господином к виноградарям принять плоды виноградника, которых последние то били, то убивали, очевидно, посланные богом к Израилю пророки Ветхого Завета, властно возвышавшие свой голос среди всеобщего нечестия и требовавшие плодов праведной жизни. Немногие из них кончили жизнь естественною смертью. Исайя был перепилен деревянною пилою, Иеремия брошен в ров, наполненный нечистотами, и почти все они так или иначе пострадали от главарей народа Израильского.

Единственный любезный Сын Господина виноградника, посланный напоследок, – Сам Господь Иисус Христос, единородный Сын Божий.

Здесь Спаситель из области исторической притчи и образов прошлого переходит уже к пророчеству, предсказывая Свою судьбу и близкую смерть от руки первосвященников и старейшин еврейских. И как скоро должен был осуществиться этот заговор виноградарей, говорящих друг другу: «пойдем, убьем его, и наследство будет наше». Через каких-нибудь несколько дней после приведенного разговора тот же евангелист уже сообщает, что «искали первосвященники и книжники, как бы взять Его хитростью и убить» (Мк.14:1).

Перед нами, таким образом, проходит в притче вся история народа еврейского в его отношении к домостроительству человеческого спасения.

Сначала – возлюбленный Богом, избранный народ, предназначенный к тому, чтобы спасти все человечество, беспомощное в своем грехопадении, и получивший все нужные для этого средства. Ему дан был Синайский закон, точно определявший правила жизни и поведения и бывший для него оградой, препятствовавшей слиться с другими языческими народами и раствориться в окружавшем его море религиозных суеверий и идолопоклонства. Он имеет собственный храм, запечатленный уже при создании явлением особой силы и благоволения Господа Саваофа. Этот храм служил как бы сторожевой башней, где на страже чистоты веры и жизни народной должны были стоять священники и левиты, назначенные для этого самим Богом. Наконец, вся религиозно-теократическая организация народа еврейского была для него как бы точилом, то есть прессом для выжимания сока из виноградных ягод. Подобно тому как сочные гроздья винограда, проходя через точило, давали ароматное вино, так искренно верующий и ревностный израильтянин, подчиняясь богослужебному ритуалу и религиозному укладу жизни древней общины, мог выявить и воспитать в себе все лучшие качества духа, требуемые законом Иеговы.

«Что еще надлежало бы сделать для виноградника?..» Все было сделано.

И однако вместо добрых гроздьев он принес дикие ягоды.

Идолопоклонство, самые чудовищные культы Востока с их разнузданной жестокостью и сладострастием постоянно отвлекали массу еврейского народа от почитания истинного Бога. Патриархальные традиции общественной жизни, строгие правила семейного уклада часто уступали место половой распущенности, чувственности, алчности к наживе, лживости, вероломству и другим порокам. С какою горечью говорят об этом упадке народного духа пророки, эти посланники Божий, не жалевшие ни сильных слов, ни собственной жизни, чтобы призвать своих собратьев к покаянию! Все было напрасно. Народ или не слушал их речей, или, разъяренный обличениями, предавал их мучительной смерти.

Великий Искупитель человечества Господь Иисус Христос, единородный Сын Божий, посланный на землю для спасения людей, был распят тем же неблагодарным народом.

Вместо правды – вопль; вместо правосудия – кровопролитие...

Убийствами платил Израиль Богу за Его покровительство и заботы.

Это был великий грех пред Богом не только потому, что в нем сказывалась черствая неблагодарность порочного сердца, и. не только потому, что убийство посланников Божиих было дерзким мятежным восстанием против Самого Бога, но и потому, что убийство само по себе считалось величайшим преступлением против Закона Божия.

«Не убивай», – гласила шестая заповедь Синайского Законодательства, и за нарушение этой заповеди грозила смертная казнь. «Кто ударит человека так, что он умрет, да будет предан смерти», – таково было постановление закона (Исх.20:13, 21:12), подтвержденное позднее в книге Левит: «Кто убьет какого-либо человека, тот предан будет смерти» (Лев.24:17). «Проклят, кто тайно убивает ближнего своего!.. Проклят, кто берет подкуп, чтоб убить душу и пролить кровь невинную», – еще грознее предостерегает Второзаконие (Втор.27:24–25).

Даже неумышленное убийство по неосторожности могло навлечь на случайного убийцу смерть от руки мстителя, которым, обыкновенно, являлся ближайший родственник убитого. Он мог спастись только в одном из так называемых городов убежища, куда он имел право скрыться, «дабы мститель за кровь в горячности сердца своего не погнался за убийцею и не настиг его... между тем как он не подлежит осуждению на смерть, ибо не был врагом ему...» Но намеренного убийцу ничто не могло спасти. «Если кто [у тебя] будет врагом ближнему своему и будет подстерегать его, и восстанет на него и убьет его до смерти, и убежит в один из городов тех, то старейшины города его должны послать, чтобы взять его оттуда и предать его в руки мстителя за кровь, чтоб он умер; да не пощадит его глаз твой; смой с Израиля кровь невинного, и будет тебе хорошо» (Втор.19:6:11–13).

Еще подробнее говорит об этом книга Числа:

«Если кто ударит кого железным орудием так, что тот умрет, то он убийца: убийцу должно предать смерти; и если кто ударит кого из руки камнем, от которого можно умереть, так что тот умрет, то он убийца: убийцу должно предать смерти; или если деревянным орудием, от которого можно умереть, ударит из руки так, что тот умрет, то он убийца: убийцу должно предать смерти; мститель за кровь сам может умертвить убийцу: лишь только встретит его, сам может умертвить его; если кто толкнет кого по ненависти, или с умыслом бросит на него что-нибудь так, что тот умрет, или по вражде ударит его рукою так, что тот умрет, то ударившего должно предать смерти: он убийца; мститель за кровь может умертвить убийцу, лишь только встретит его» (Чис.35:16–21).

Когда первое убийство осквернило землю и пролилась первая невинная кровь, когда Каин убил Авеля, Господь грозным проклятием покарал убийцу.

«И сказал [Господь]: что ты сделал? голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли; и ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей; когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле» (Быт.4:10–12).

Это строгое отношение к убийству вполне понятно. Вряд ли может быть более тяжелое преступление, чем намеренное, по злобе, пролитие крови и лишение жизни ближнего.

По взгляду ветхозаветного закона, пролитая в убийстве кровь оскверняла землю.

«Не оскверняйте земли, – завещал Господь Израилю, – на которой вы [будете жить]; ибо кровь оскверняет землю, и земля не иначе очищается от пролитой на ней крови, как кровью пролившего ее. Не должно осквернять землю, на которой вы живете, среди которой обитаю Я; ибо Я Господь обитаю среди сынов Израилевых» (Чис.35:33–34).

Убийство человека – это дерзкое восстание против Бога и нарушение планов Его домостроительства. По неисповедимому совету мудрости Своей, Господь определил для каждого человека земную жизнь, чтобы в рамках и условиях этой жизни человек мог достигать высшей и единственной цели своего существования – единения с Богом. Почему для достижения этой цели Господу угодно было положить путь земной жизни с ее горестями и страданиями – мы этого точно не знаем, ибо это скрыто в предвечном плане миротворения, но мы знаем наверное, что за пределами нашей жизни уже не может быть нравственного развития или исправления жизни, и процесс освящения человека или духовного приближения его к Богу прерывается смертью. За «порогом смерти человеку остается только получить возмездие за то добро или зло, которое он сделал, будучи в теле. Убийство или насильственное отнятие жизни нарушает этот план Божий, преждевременно и произвольно вырывая человека из тех условий, в которые Господь его ставит для его спасения. Таким образом, убийство есть грех не только против человека, но еще более против Бога, как дерзкое и грубое вмешательство в деятельность Божественного Промысла, ведущего человека к вечному блаженству.

Убийство человека есть дерзость против Творца еще и потому, что каждый человек носит в себе образ Божий. Мотив этот ясно указывает Священное Писание, когда говорит: «кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека: ибо человек создан по образу Божию» (Быт.9:6).

Убийство есть великий грех против общества, против Церкви, против Царства Божия. Мы знаем, что основой всех этих форм человеческой жизни служит любовь. Любовь, как цемент, объединяет человечество, ведя его к высшей точке того мирового блаженного единства, когда «будет Бог всяческая во всех». Всякое проявление злобы, противодействуя любви, выщелачивая этот цемент из постройки Царства Божия, разлагает человечество, вносит рознь и препятствует, таким образом, достижению идеала общечеловеческого счастья. Убийство как проявление злобы есть поэтому грех против всего человечества, как препятствие на его пути к блаженству и единению с Богом. К этому следует еще добавить, что из всех проявлений злобы убийство есть самое сильное, самое злостное и потому самое вредное.

Наконец, убийство есть грех опасный и великий еще и потому, что это – грех непоправимый. Кражу можно исправить, вернув украденное, обиду можно заставить забыть, заслужив прощение, грубое слово можно загладить нежностью и лаской – убийство ничем поправить невозможно. Можно раскаяться, тяжелым подвигом вымолить прощение Божие, но вернуть жизнь убитому – не в нашей власти. Вот почему грех убийства всегда останется пятном и страшной тяжестью на совести.

Однажды к великому старцу пустыни, авве Зосиме, пришел атаман шайки разбойников, гроза проезжих караванов, наводивший ужас на всю окрестность своими дерзкими набегами.

– Авва, – сказал он, – я прошу иноческого пострига...

Старец взглянул на него с удивлением.

– Не удивляйся, – продолжал разбойник грустно, – меня замучила совесть... В последнем набеге на персидский караван мы убили двух женщин... У одной из них на руках был маленький ребенок. Нам невозможно было с ним возиться, и, чтобы малютка не страдал, я перерезал ему горло... С тех пор я не знаю покоя... Он все время стоит у меня перед глазами... окровавленный, трепещущий... Я не могу больше переносить! Я измучился... Старец, постриги меня! Может быть, мне удастся трудами и молитвою заслужить прощение у Бога!

Преподобный Зосима постриг атамана в иноки.

Прошло девять лет. Новый инок удалился в самый уединенный утолок пустыни и там в сырой, угрюмой пещере весь отдался покаянному подвигу. Он не жалел себя: самые суровые подвиги, самые тяжелые истязания, какие только изобрела аскетическая дисциплина восточных пустынь, нес он с готовностью и усердием. Только в этом напряжении всех сил, в страшном утомлении и изнурении подвижничества удавалось ему порой заглушить внутреннюю боль совести.

Но в один день он снова пришел к преподобному Зосиме. Отдай мне мои мирские одежды, – сказал он. – Я хочу вернуться в мир...

Сын мой! Что с тобой? Почему?

– Авва, авва! Я не могу успокоиться... Передо мной опять зарезанный младенец... В его глазах упрек, как будто он спрашивает: зачем ты убил меня?.. Господь не приемлет моего покаяния. Я хочу отдать себя суду и понести то, что я заслужил. Может быть, Господь простит меня!

Он надел свои прежние одежды, сам предал себя в руки правосудия и был усечен мечом.

Пролитая кровь вопиет к небу об отмщении.

В новозаветном христианстве заповедь об убийстве получила дальнейшее расширение и развитие. Как и во всех Своих заповедях, Господь старается не столько предупредить внешние злые поступки, сколько пресечь самый корень греха, гнездящийся в сердце человека. Вот почему Евангелие запрещает не только убийство как высшее проявление злобы, но и все сравнительно мелкие обнаружения этого чувства, однородные по своей внутренней природе.

«Вы слышали, – говорит Господь, – что сказано древним: не убивай, кто же убьет, подлежит суду. А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему: «рака» (пустой человек), подлежит синедриону; а кто скажет: «безумный», подлежит геенне огненной» (Мф.5:21–22).

Таким образом, запрещаются все проявления злого чувства не только в действиях, но и в словах, ибо злоба, как и всякая другая страсть, проходит три фазиса своего развития – мысль, слово и дело – и во всех этих формах остается одинаково опасной и греховной. Злая мысль легко переходит в злое слово, которое, в свою очередь, также легко вызывает злое действие, причем качественной разницы в этих трех моментах нет.

Как часто мы забываем эту заповедь Спасителя и какие превратные понятия о злых словах и брани установились в русской жизни! Всегда снисходительные ко всем видам порока, мы почти не считаем сквернословия и брани за грех, а порой готовы видеть в этом даже какое-то молодечество, удальство русской натуры. «Брань на вороту не виснет», «милые бранятся – только тешатся», «бранят – дарят» – все эти пословицы действительно выражают взгляд и настроения русского народного духа, хотя, конечно, их нельзя назвать произведениями народной мудрости.

И кажется, ни в одном народе жизнь не засорена до такой степени этим мутным потоком ругани, как жизнь народа русского. Вряд ли на земном шаре найдется язык, столь виртуозный в изобретении самых ужасных, часто кощунственных, богохульных ругательств, как наш родной язык, этот великий, могучий, правдивый и свободный, по выражению Тургенева, русский язык. Эта всюду висящая в воздухе брань, эта привычка сдабривать почти каждое слово трехэтажными проклятиями некоторым писателям кажется даже неотъемлемой чертой русского народного темперамента.

У Станюковича в его «Морских рассказах» есть такая сцена: на военном клипере «Забияка» отдан приказ не ругаться.

– Осмелюсь доложить, – возражал один из боцманов, – что вовсе отстать никак невозможно, ваше благородие, как перед истинным Богом докладываю. Дозвольте хучь тишком... Чтобы, значит, честно, благородно, ваше благородие!..

И после этого разговора из уст его льется опять та вдохновенная импровизация ругани, которая стяжала ему благоговейное удивление всей команды...

И это кажется вполне естественным. Иначе и быть не может. Так привыкают люди к курной избе, где к человеческим испарениям примешивается вонь телят и ягнят, зимующих вместе с хозяевами. От этой вони даже теплее кажется... Так можно привыкнуть и к сквернословию и совершенно не замечать его в атмосфере окружающей жизни.

А между тем это великий грех.

Главный вред сквернословия и ругани заключается в том, что в них выражается злобное чувство, вносящее вражду и разделение. Когда укоризненные слова и обличения идут от любящего сердца, тогда они часто полезны, ибо любовь чувствуется и сквозь внешне грубую оболочку укоризны и действует на отзывчивое сердце благотворно. В писаниях пророков мы находим необычайно резкий тон обличений; великие подвижники-старцы часто делали очень суровые выговоры своим ученикам, и, однако, эти выговоры не уязвляли самолюбия и впоследствии вспоминались только с благодарностью, ибо в них была великая любовь и сердечная забота о пользе ближнего. Таким образом, не сами по себе бранные слова дурны, а заключающееся в них злое чувство. Здесь, как и во всех других случаях, оценивается в христианстве не столько внешняя форма, сколько внутреннее содержание. Но в обычном у нас бранном словоизвержении, конечно, нет и тени любви; есть только злоба и распущенность грубой натуры, не желающей считаться с чувством окружающих людей. В этом виде брань является, вне всякого сомнения, элементом гниения и распада жизни, и в этом кроется ее величайшая опасность, не говоря уже о том огрубении души, которое бывает ее неизбежным последствием для самого человека, подверженного этой страсти.

Всякое проявление злого чувства, особенно в убийстве, есть нарушение шестой заповеди и потому преступно. Об этом вряд ли возможен спор. Но есть одна форма убийства, по отношению к которой нет общего согласия взглядов даже среди верующих христиан. Это – убийство на войне. В то время, как одни считают убийство этого рода одинаково предосудительным наравне со всеми прочими его видами, другие, наоборот, военное убийство считают чуть ли не добродетелью, ибо в нем выражается патриотизм и геройство. Как разрешить это противоречие?

Посмотрим, какие основания для того имеются в Священном Писании.

В Ветхом Завете убийство, как мы уже знаем, было строго запрещено особою заповедью Божиею. И в то же время на всем протяжении ветхозаветной истории мы постоянно встречаем убийства, не только не наказанные Богом, но совершенные во имя исполнения Его воли и потому не противоречащие нравственному закону.

Вождь и законодатель еврейского народа, Моисей, начинает свою деятельность убийством.

«Когда Моисей вырос, случилось, что он вышел к братьям своим [сынам Израилевым] и увидел тяжкие работы их; и увидел, что Египтянин бьет одного Еврея из братьев его, [сынов Израилевых]. Посмотрев туда и сюда и видя, что нет никого, он убил Египтянина и скрыл его в песке» (Исх.2:11–12).

Во время сорокалетнего странствия евреев по пустыне, когда Израиль жил в Ситтиме, начал народ блудодействовать с дочерями Моава. И воспламенился гнев Господень на Израиля и началось великое поражение народа... «И вот, некто из сынов Израилевых пришел и привел к братьям своим Мадианитянку, в глазах Моисея и в глазах всего общества сынов Израилевых, когда они плакали у входа скинии собрания. Финеес, сын Елеазара, сына Аарона священника, увидев это, встал из среды общества и взял в руку свою копье, и вошел вслед за Израильтянином в спальню и пронзил обоих их, Израильтянина и женщину в чрево ее: и прекратилось поражение сынов Израилевых... И сказал Господь Моисею, говоря: Финеес, сын Елеазара, сына Аарона священника, отвратил ярость Мою от сынов Израилевых, возревновав по Мне среди их, и Я не истребил сынов Израилевых в ревности Моей; посему скажи: вот, Я даю ему Мой завет мира, и будет он ему и потомству его по нем заветом священства вечного, за то, что он показал ревность по Боге своем и заступил сынов Израилевых» (Чис.25:6–8:10–13).

История завоевания земли Ханаанской и весь период Судей полны также убийствами, иногда предательскими и коварными.

Когда «сыны Израилевы опять стали делать злое пред очами Господа, и укрепил Господь Еглона, царя Моавитского... Он собрал к себе [всех] Аммонитян и Амаликитян... и поразил Израиля... И служили сыны Израилевы Еглону... восемнадцать лет. Тогда возопили сыны Израилевы к Господу, и Господь воздвигнул им спасителя Аода, сына Геры... Аод сделал себе меч с двумя остриями, длиною в локоть, и припоясал его под плащом своим к правому бедру, [и пришел], и поднес дары Еглону, царю Моавитскому; Еглон же был человек очень тучный... Аод вошел к нему: он сидел в прохладной горнице, которая была у него отдельно. И сказал Аод: у меня есть до тебя, [царь], слово Божие. [Еглон] встал со стула [пред ним]. [Когда он встал,] Аод простер левую руку свою и взял меч с правого бедра своего и вонзил его в чрево его, так что вошла за острием и рукоять, и тук закрыл острие, ибо Аод не вынул меча из чрева его... Придя же [в землю Израилеву, Аод] вострубил трубою... и сошли с ним сыны Израилевы с горы... И сказал им: идите за мною, ибо предал Господь [Бог] врагов ваших Моавитян в руки ваши» (Суд.3:12–17, 20–22, 27–28).

Когда другой угнетатель Израильского народа, военачальник Иавина, царя Ханаанского, Сисара, был разбит Вараком в бою у потока Киссон, он убежал пеший в шатер Иаили, жены Хевера Кенеянинп.

«И вышла Иаиль навстречу Сисаре и сказала ему: зайди, господин мой, зайди ко мне, не бойся. Он зашел к ней в шатер, и она покрыла его ковром... [Сисара] сказал ей: стань у дверей шатра, и если кто придет и спросит у тебя и скажет: «нет ли здесь кого?», ты скажи: «нет». Иаиль... взяла кол от шатра, и взяла молот в руку свою, и подошла к нему тихонько, и вонзила кол в висок его так, что приколола к земле; а он спал от усталости – и умер» (Суд.4:18, 20–21).

При завоевании Ханаана население покоренных городов почти сплошь вырезывалось без различия пола и возраста. При описании взятия Македа, Ливны, Лахиса, Еглона, Хеврона, Давира и др. мы неизбежно встречаем в книге Иисуса Навина одно и то же примечание, как припев рапсодии: и взяли город, и поразили его мечом, и царя его, и все дышащее, что находилось в нем; никого не оставили, кто уцелел бы (Нав.10).

Это делалось во исполнение воли Божией, которую Господь иногда выражал открыто через пророков. Так в Первой книге Царств мы читаем:

«И сказал Самуил Саулу: ... Так говорит Господь Саваоф: ...иди и порази Амалика [и Иерима] и истреби все, что у него... и не давай пощады ему, но предай смерти от мужа до жены, от отрока до грудного младенца, от вола до овцы, от верблюда до осла... Но Саул и народ пощадили Агага и лучших из овец и волов и откормленных ягнят...» (1Цар.15:1–3, 9).

За это непослушание первый царь Израильский был строго наказан:

«И сказал Самуил Саулу: ... Зачем же ты не послушал гласа Господа... и сделал зло пред очами Господа? ...непокорность есть такой же грех, что волшебство, и противление то же, что идолопоклонство; за то, что ты отверг слово Господа, – и Он отверг тебя, чтобы ты не был царем [над Израилем].., Потом сказал Самуил: приведите ко мне Агага, царя Амаликитского... И разрубил Самуил Агага пред Господом в Галгале... И... печалился Самуил о Сауле, потому что Господь раскаялся, что воцарил Саула над Израилем» (1Цар.15:16, 19, 23, 32, 33, 35).

Такого рода примеров, когда убийство совершалось с соизволения Божия и даже по повелению Господа, в Ветхом Завете чрезвычайно много. Но, присматриваясь ко всем этим случаям, мы замечаем здесь всегда одну неизменную черту: все убийства такого рода, не вызывающие гнева Божия, не имеют мотивов личного характера. Они совершаются не по злобе, не в пылу гнева и вражды, не для корысти и не для личной выгоды, но или для пользы народа или по повелению Божию, как наказание за грех. Таким образом, ясно, что в Ветхом Завете убийство на войне допускалось и не считалось преступлением, ибо воюющие сражались, конечно, не для себя, но для пользы народа или же во имя послушания воле Божией.

В Священном Писании Нового Завета, к сожалению, нет столь прямых указаний того, как христианин должен относиться к войне. Господь упоминает иногда о войне в Своих притчах (см. Лк.14:31), но говорит о ней совершенно объективно, не высказывая Своего взгляда на ее нравственную сторону. Думается, во всяком случае, что, если бы этот взгляд противоречил ветхозаветной точке зрения, то так или иначе это должно было отразиться в речах Спасителя, ибо неясность в этом пункте ставила бы последователей нового учения иногда в совершенно безвыходное положение. Как бы то ни было, прямого запрещения участвовать в войне в словах и притчах Господа мы не находим.

Когда к Иоанну Крестителю приходили воины с вопросом, что должны они делать для своего спасения, он не потребовал от них, чтобы они оставили свое занятие, но сказал им только: «никого не обижайте, не клевещите, и довольствуйтесь своим жалованьем» (Лк.3:14).

В древней христианской церкви вопрос о военной службе, по-видимому, не возбуждал никаких сомнений, и христиане находили для себя вполне возможным нести эту службу даже в войсках языческих императоров; ко времени Константина Великого в римской армии существовали уже целые когорты, составленные исключительно из христиан. Не считала эту профессию нравственно позорной и Православная церковь, причисляя к лику святых многих воинов, как, например, Георгия Победоносца, Савву Стратилата, Феодора Стратилата, святого Севастиана, Иоанна Воина и многих других.

У святителя Афанасия Великого мы находим даже одобрение военной службе. Чем объясняется такая разница в отношениях христианства к простому убийству и к убийству на войне? Понять это нетрудно, если принять в соображение, что в убийстве на войне нет того, что составляет сущность греха, – нет злой воли. С религиозной точки зрения смерть сама по себе не есть зло. Это только порог между двумя мирами, это – простой переход из одной формы бытия в другую. Злом смерть и убийство становятся лишь тогда, когда они являются результатом ненависти, злого чувства, злой воли. Но ведь солдат, который отправляется на войну, совершенно не имеет ни злого чувства, ни злой воли. Защищая родину, он только исполняет свой долг, инстинкт которого вложен Творцом даже в птицу, защищающую свое гнездо; принимая на себя покорно все тяжести и невзгоды походной жизни, он безропотно несет крест одного из величайших несчастий, которое Господу угодно иногда посылать для вразумления людей.

Не следует забывать, что война есть несчастье, и притом несчастье народное, стихийное, не зависящее от воли отдельных личностей. Поэтому и самый вопрос о праве человека вести войну ставится неправильно. Это почти равносильно вопросу: имеем ли мы право быть сосланными в Сибирь или подвергнуться землетрясению и свалиться в пропасть? Нравственный вопрос здесь не о праве, а о том, желаем ли мы разделить несчастье, обрушившееся на наш народ, вместе со всеми или предпочитаем уклониться от этого, предоставив нести его другим. Люди с чуткой совестью живо сознавали эту обязанность – «друг друга тяготы носите» (Гал.6:2) – в минуту общественных бедствий. Это именно сознание долга пред народом заставило известного нашего писателя В. М. Гаршина вступить в ряды русской армии во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов.

Но если война – народное бедствие, то, очевидно, на каждом из нас лежит обязанность предотвращать ее, насколько это от нас зависит. Каким образом?

Война – это грозовая туча, образующаяся из испарений зла.

Мелкие, злые, противонравственные деяния отдельных лиц, постепенно накапливаясь, подготовляют грозу войны так же неизбежно, как водяные испарения образуют облака. Это вовсе не мистика, а просто реалистическое объяснение. Обычными причинами современных войн служит или погоня за рынками, за наживой, или национальное властолюбие. Поэтому каждый человек, живущий материалистическими интересами личной выгоды, честолюбия, славолюбия, властолюбия и т.д., уже тем самым подготовляет ту общественную атмосферу личности и эгоизма, которая, сталкиваясь с эгоизмом других народов, рождает войну. Таким образом, на каждом человеке, делающем зло или нарушающем заповеди Божий, лежит ответственность за войну, и уклониться от этой ответственности не имеет права никто, ибо он был в своей мере виновником войны, из-за своих противонравственных деяний и греховной жизни.

Отсюда вывод: жизнь во Христе, жизнь праведная, в соблюдении заповедей Божиих есть лучшее средство предупреждать войну, и в этом состоит обязанность каждого гражданина, действительно заботящегося о благосостоянии своей страны и своего народа.

Кроме того, мы знаем, что Спаситель, по Его собственным словам, приходил не за тем, чтобы нарушить закон, но чтобы его исполнить.

Мк.12:13–17

Раздраженные притчею Спасителя о винограднике и прекрасно понимая тяжелый упрек, брошенный в образах притчи, первосвященники, книжники и старейшины «старалась схватить Его, но побоялись народа» (Мк.12:12) и не решились на открытое насилие, но прибегли к новым злоухищрениям, чтобы погубить ненавистного им Обличителя. Составлен был очень опасный и обдуманный план вовлечь Господа в хитро расставленные сети и вызвать с Его стороны неосторожный ответ, которым можно было бы воспользоваться, чтобы передать Его в руки гражданской власти. Опасность заговора заключалась в том, что для исполнения его фарисеи вступили в соглашение с иродианами. Таким образом, две партии, относившиеся одна к другой с непримиримой враждой, теперь примирились в заговоре, чтобы погубить общего врага. Ханжи и льстецы, мелочные иерархи и равнодушные к религии люди, ревностные приверженцы теократии и беззастенчивые карьеристы соединились, чтобы поставить Иисуса Христа в затруднение. Иродиане редко встречаются в евангельском рассказе. Это была политическая партия приверженцев Ирода, идумейского князя, вследствие римского вмешательства сделавшегося иудейским царем. К религиозной жизни иудейского народа они не имели почти никакого отношения, если не считать их тщеславного презрения к закону Моисея. В действительности они были нисколько не лучше провинциальных придворных; это вообще были люди, нагревавшие руки около жалких тиранов, которых старались поддерживать ради собственных выгод. Усилить фамилию Ирода дружбой с римлянами, добиться этого доброго соглашения подавлением всяких национальных еврейских стремлений – было главной их задачей. Чтобы достигнуть этого, они переменяли свои семитические имена на греческие, усвоили языческие обычаи, посещали амфитеатры, приняли символы языческого господства. Если фарисеи могли даже на самое короткое время сблизиться с такими людьми, одно существование которых было жестоким оскорблением их самых дорогих предрассудков, то это дает нам возможность понять точнее, насколько сильна была фарисейская ненависть к Иисусу Христу.

Иродиане могли подойти к Спасителю, не возбуждая подозрений в своих злых замыслах. Но фарисеи, непременно желавшие вывести Его из Себя, не явились к Нему лично. Они послали некоторых из своих младших учеников (Мф.22:16), таких же мастеров лицемерия, которые должны были приблизиться к Нему с видом невинной простоты людей, желавших научиться. Они, очевидно, намерены были ввести Иисуса Христа в заблуждение, как будто между ними и иродианами возник спор и будто они желали бы закончить его, а потому и представляют предмет спора на окончательный и высокий суд великого Пророка. Они подошли к нему осторожно, почтительно, вежливо. "Учитель! – сказали они с льстивою серьезностью, – мы знаем, что Ты справедлив и не заботишься об угождении кому-либо, ибо не смотришь ни на какое лице, но истинно пути Божию учишь» (Мк.12:14). Они как будто хотели пригласить Его без страха и беспристрастно, конфиденциально высказать перед ними Свое мнение в качестве частного человека; как будто они и в самом деле желали узнать, какого Он держится мнения, чтобы руководиться этим мнением в нравственном вопросе практической важности; и как будто были уверены вполне, что Он один может разрешить беспокоившие их сомнения. Но за этой змеиной лестью сейчас же показались ядовитые зубы. Итак, скажи нам, если Ты столь мудр, столь правдив, столь мужествен, скажи нам: «позволительно ли давать подать кесарю или нет? давать ли нам, или не давать?» Подушный налог, столь всем нам ненавистный, но законность которого поддерживают иродиане, – должны мы платить его или нет? Кто из нас прав? Те ли, которые тяготятся налогом и отказываются платить, или иродиане, признающие его?

Спаситель должен был, по мнению фарисеев, ответить что-нибудь одно: либо «да», либо «нет». Не было, по-видимому, возможности уклониться от ответа на столь ясный вопрос, предложенный так осторожно, искренно и почтительно. И однако любой ответ мог повлечь за собой серьезную опасность. Если б Господь сказал, что подать законна и что платить ее необходимо, то, конечно, со стороны иродиан Он не встретил бы никаких возражений, так как они держались того же мнения. Но такой ответ вызвал бы, несомненно, ропот и волнение среди остальной массы Его иудейских слушателей. Римлян ненавидели, их господством тяготились, уплата дани неприятно напоминала об этом позорном иге, и если тяжелая необходимость заставляла, однако, это делать, то все же народ подчинялся этому скрепя сердце, со скрытой злобой. Признать римскую подать законной, сказать, что платить ее должно, значило идти вразрез с общим настроением всего народа, враждебно относившегося к чужестранному владычеству, значило оскорбить его национальное самолюбие и стать на сторону политических врагов Иудеи. На это не решился бы ни один из современных Спасителю вождей еврейского народа, сколько-нибудь дороживших своим влиянием, ибо подобный ответ похоронил бы раз и навсегда весь его авторитет в глазах иудеев. Только те учителя и руководители могли рассчитывать на популярность, которые разделяли это общенародное враждебное чувство по отношению к римлянам.

На это, несомненно, и рассчитывали фарисеи, предлагая свой коварный вопрос. Они могли быть несомненно уверены, что если Тот, Кого считали Мессией, явно станет на защиту языческой тирании и освятит Своим признанием ее самое оскорбительное бремя, то такое решение сразу же уничтожит или, по крайней мере, уменьшит то уважение, которое народ чувствовал к Нему, а вместе с тем и влияние Его учения.

С другой стороны, если бы Господь дал ответ отрицательный, то есть признал бы подать незаконной и отказ от уплаты ее делом справедливым, тогда возникала другая опасность – опасность со стороны иродиан. В этом случае Его обвинили бы как народного возмутителя против власти, запрещающего исполнять обязательные государственные повинности. Если позднее совершенно без всякого основания это обвинение было выдвинуто против Иисуса Христа на суде у Пилата, то в настоящем случае, имея под собой твердую фактическую почву и опираясь на показания многочисленных свидетелей, враги Спасителя, без всякого сомнения, тут же схватили бы Его и, выдав римскому прокуратору как опасного политического революционера, постарались бы довести дело до немедленной кровавой развязки. Зная характер Пилата и суровое отношение римской власти к мятежникам всякого рода, в успехе можно было не сомневаться.

Такова была ловушка, в которую фарисеи надеялись завлечь Спасителя, предлагая ему коварный и опасный вопрос.

Если ученики Господа поняли всю опасность вопроса, то, несомненно, с замиранием сердца ожидали они ответа Своего Учителя. Что скажет Он? Как выйдет из трудного положения? В наступившей напряженной тишине все взоры были устремлены на Него.

«Но Он, зная их лицемерие, сказал им: что искушаете Меня? Принесите Мне динарий, чтобы Мне видеть его».

Фарисеи едва ли носили с собой ненавистную римскую монету с ее языческими символами. Но недалеко было сходить во двор язычников, примыкавший к наружной стене храма, и взять там от менял эту ходячую римскую монету. Пока народ стоял вокруг в удивлении и ожидании, они принесли и подали Ему динарий. На одной стороне монеты были вычеканены гордые и красивые черты императора Тиверия со злобным презрением на устах; на оборотной стороне виднелась надпись: Pontifex maximus.

«Чье это изображение и надпись? Они сказали ему: кесаревы. Иисус сказал им в ответ: отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу».

Просто, ясно, понятно решил Спаситель хитроумный вопрос. Это был поистине Божественный ответ. В его необычайно простой форме заключалась в то же время глубокая мудрость и содержание. Дан был основной христианский принцип, уясняющий целую большую область чрезвычайно сложных, запутанных отношений гражданской жизни. Ответ этот не только не заключал в себе ничего незакономерного, что давало бы возможность основать на нем хоть какое-нибудь обвинение перед судом римской власти, не только не ронял авторитета Спасителя в глазах иудейской толпы, но можно думать, что Он удовлетворил всех окружающих, несмотря на разницу их убеждений и взглядов.

Иродиане могли оставаться спокойными, понимая этот ответ в смысле простого указания на необходимость исполнять гражданские повинности, декретированные римской властью, что вполне соответствовало их взглядам.

Люди толпы, не стремящиеся проникнуть в глубину внутреннего смысла и довольствующиеся простым, поверхностным пониманием, могли видеть здесь простое признание существующей практики сборов. Действительно, римские подати платились римской монетой, динарием, – кесарево отдавалось кесарю; уплата же сборов на храм, на жертвоприношения и другие потребности религиозного культа производились обязательно древней иудейской монетой, священным сиклем, – Божие отдавалось Богу.

Могли быть недовольны фарисеи тем, что их ловушка не удалась и Спаситель не был пойман в их хитросплетенные сети, но по существу дела они ничего не могли возразить против самого содержания ответа и не могли даже возмущаться им, так как в нем заключалось простое указание, что предложенный вопрос на практике уже решен ими самими. В самом слове, употребленном Господом, был дан урок. Они спрашивали: позволительно ли давать (греч.)? Он исправляет их и говорит: «возвращайте, отдавайте назад» (греч.). Подать не была добровольным даром, но законной обязанностью; не жертвой, но политической необходимостью, связанной с римским подданством. Таким образом, Своим ответом, внутренний смысл которого, несомненно, был понят фарисеями, Господь говорил им следующее: «Лицемеры, зачем вы спрашиваете Меня? Ведь эта монета римской чеканки и вышла с императорского монетного двора. И вы принимаете ее? Вы пользуетесь ею как ходячей монетой при своих расчетах? Но вы прекрасно знаете, что принимать монету царя – значит признавать его господство. Следовательно, принимая динарий в качестве ходячей монеты, вы тем самым открыто признаете, что кесарь – ваш повелитель, и что вы – его подданные. Но раз вы признаете себя подданными кесаря, то, ясное дело, вы должны исполнять и все обязанности, вытекающие из этого подданства, в том числе и уплату податей. Таким образом, приняв римский динарий, вы уже сами решили вопрос о податях и согласились, что должны платить их. Для чего же вы еще спрашиваете Меня?»

Возразить было нечего. Фарисеи молчали, а слушатели дивились Ему, дивились глубине Его мудрости, с какою Он разрешил лукавый и лицемерный вопрос. Но Господь не ограничился этим. Он не хотел отпустить их, дав им только такое наставление по поводу лишь этого случайного и сравнительно не важного вопроса о податях. К словам – отдавайте кесарево кесарю – Он прибавил еще более глубокие и многозначительные слова: а Божие Богу.

С прибавкой этих слов ответ Спасителя уже далеко выходит за пределы предложенного Ему частного вопроса и касается большой и сложной области отношений христианина к гражданской и религиозной власти, устанавливая общее правило этих отношений.

«Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу». Общий смысл этих слов понятен. На каждом христианине лежат обязанности двоякого рода. По отношению к государственной власти он обязан исполнять все ее требования и постановления, касающиеся порядков гражданской жизни, как-то: платить налоги, нести установленные государственные повинности, подчиняться гражданским законам и т. п. По отношению к Богу на нем лежат еще более высокие обязанности – исполнение заповедей Божиих, подчинение воле Божией во всем и, главным образом, в том, чего Господь требует от человека ради спасения его души. Очевидно, что те и другие обязанности неоднородны между собой, как по своему происхождению, так и по содержанию. Господь в Своем ответе фарисеям ясно их различает. Необходимо и нам различать эти обязанности, чтобы ясно видеть, к какой области – гражданской или духовной – относится то или другое требование жизни. В противном случае легко запутаться и не найти правильной линии христианского поведения, особенно в тех случаях, когда эти требования, идущие из разных сфер, противоречат одно другому.

А это, к сожалению, случается, и причина этого заключается именно в том, что не проводится ясной и точной границы между этими областями, по существу разнородными. Божественное учреждение на земле есть Церковь Христова, и, конечно, ей по праву должно принадлежать ведение духовных отношений и правил религиозного поведения человека. Область же внешних форм гражданской жизни не входит и не должна входить в ее компетенцию. А между тем, в исторической действительности нередко случалось и случается, что Церковь вмешивается в гражданские отношения, а гражданская власть в церковную жизнь. Отсюда происходит путаница и положительный вред для общества и для его культурного развития. Мы можем это ясно видеть из фактов прошлого.

Вспомним проходящие почти через всю историю Западной Европы притязания римского католицизма на всемирное господство.

Духовная власть забыла свою природу и границы. За образец действий она взяла светскую власть и поставила себя на одну плоскость со властью государственной, вследствие чего возник долго занимавший внимание людей вопрос о том, какая из этих двух властей имеет преимущество. Римские папы старались внушить людям убеждение, что духовная власть выше. Для поддержания подобного взгляда в недрах католицизма возникла своеобразная теория двух мечей, получившая свое полное выражение при папе Бонифации VIII. Папам, по этой теории, вверены Богом два меча: духовный и материальный, из которых последний папы вручают светским монархам, а монархи обязаны обнажать его по требованию папы и на защиту Церкви. Обстоятельства исторической жизни Западной Европы очень способствовали развитию таких взглядов. В результате католическая церковь превратилась в какое-то церковное государство с самодержавным монархом в лице папы, с придворными в виде кардиналов и целым штатом чиновников в лице духовенства. Духовенство вообще было резко выделено и признано высшим сословием, а народ в Церкви низведен до степени безгласного стада, на долю которого оставлено лишь подчинение во всем духовной власти. В Риме произошла подмена христианских понятий. Апостольское наставление пасти Церковь выродилось в стремление господствовать над ее членами. Пастырство и священство смешалось со властвованием. В задачи церкви была включена политика, и церковные постановления стали получать силу государственного закона. Правда, в настоящее время эти притязания католической церкви значительно ограничены, но стремление к светской власти осталось прежним. Еще в 1862 году Римский Собор католических архиепископов и епископов определенно заявил, обращаясь к папе: «Мы признаем, Ваше святейшество, что Вам светская власть необходима и установлена явным Промыслом Божиим. Мы не колеблясь заявляем, что при настоящих условиях жизни человечества этот светский суверенитет составляет абсолютную потребность для блага Церкви и свободного управления душами».

Что же однако произошло от этого желания Церкви выступить в несвойственной ей роли светского правительства?

Захватив в свои руки светскую власть, католическая церковь, естественно, приобрела и все качества светской власти и стала действовать светскими, то есть чисто принудительными средствами. Возникла инквизиция, отблеск костров которой до сих пор еще стоит над римским католицизмом. Преследование всех противников церкви приняло крайне жестокий характер с применением утонченных пыток, сожжением еретиков и т.п. Всякого рода свободная человеческая мысль, которая не находила одобрения у церковной власти, подлежала преследованию. Людям можно было действовать и даже думать лишь в пределах, которые допускались этой властью. Изучение писателей того времени ясно свидетельствует, что становилось невыносимо жить под гнетом Церкви, стремившимся распространиться на все стороны человеческой жизни. Напрасно раздавались голоса о том, что Священное Писание не учит о принуждении к исполнению заповедей обычными наказаниями, что Бог не хочет принудительного исповедания, не хочет, чтобы кто-либо приводим был к исповеданию насилием и страхом. Все эти справедливые указания тонули в общем направлении тогдашней церковной политики, касавшейся почти всех сфер жизни.

Обмирщение церкви доходило до крайних пределов. Так как одновременно служить Богу и маммоне нельзя, то католические епископы и прелаты в своем увлечении светской жизнью часто совсем забывали о своих духовных обязанностях. Бывали епископы, которые в течение всей жизни не заглядывали в свою епархию, получая из нее только доходы и проводя веселую жизнь при дворе какого-нибудь короля или крупного сюзерена. Епископы дрались на дуэлях, были секундантами, во время военных походов лично водили свои вооруженные отряды против неприятелей и т. д.

Эта вольная жизнь духовенства неизбежно роняла авторитет церкви, а жестокая церковная политика по отношению к мирянам естественно вызывала более или менее сильные чувства нерасположения, а то и открытой вражды ко всему церковному уже в силу того психологического закона, что насилие всегда создает отвращение к навязываемым мнениям. В результате возникло умственное движение, так называемый гуманизм, резко отрицательно, почти враждебно относившееся к церкви и разрешившееся впоследствии реформацией, когда значительные массы общества совершенно отпали от католической церкви. Таков был общий итог неправильного стремления церкви вмешаться в гражданские дела и присвоить себе светскую власть.

Реформация под руководством своего инициатора Лютера пошла в совершенно обратном направлении и впала в противоположную крайность: она передала церковную власть в руки светских монархов и подчинила церковные дела государству. Властителю страны было предоставлено право определять религию своих подданных, право реформировать ее и устанавливать, какое вероисповедание должно существовать в пределах данной территории. Уже заранее можно было предвидеть, к чему приведет подобная система. «Я хорошо вижу, – писал один из первых вождей реформации, – что станется у нас с церковью по разрушении существующего церковного порядка. Я вижу наступление гораздо более невыносимой тирании, чем когда-либо прежде». Действительность оправдала это предсказание. Если папы рассматривали власть свою в делах светских как установление божественное, то протестантские князья основывали теперь на слове Божием свою власть в делах духовных.

Власть эта оказалась очень широкой. Она простиралась на учение, богослужение, церковное законодательство, дисциплину, поставление и низложение духовных лиц и т. д. Однако справиться с этой ролью духовного руководителя общества светская власть не смогла. Одна из главных причин этой неудачи заключалась в том, что, отвергнув церковный авторитет, отделившееся общество протестантов не нашло столь же влиятельного и общепризнанного руководства, которое могло бы удержать его хотя бы в общих пределах христианской религии. Взамен этого устанавливалась почти безграничная свобода личного понимания и истолкования Библии и христианских догматов. Появилось множество вероисповеданий и сект, с горячей нетерпимостью относившихся друг к другу. Примирить эти враждующие секты, найти общий тип религии, который удовлетворил бы всех, оказалось решительно невозможным, и все попытки в этом направлении потерпели полную неудачу. Сначала в этом стремлении создать единую государственную религию пытались из различных доктрин отдельных вероисповеданий выделить общие основные элементы, которые могли бы быть признаны всеми. От религии остался сухой остов очень сомнительного христианства, который не удовлетворил никого. Даже в значении государственной религии предложили так называемую естественную религию, признающую лишь существование Бога, Творца мира и Управителя вселенной и делами человеческими. Здесь нет уже и следа христианства, и в дальнейшей стадии развития этих поисков единой государственной религии христианство было признано уже негодным для этой цели.

Французский философ-писатель Руссо прямо приглашал верховную власть в государстве к самостоятельному религиозному законодательству, причем содержание этого нового гражданского вероисповедания должно было, по его учению, определяться в границах общественной пользы не столько религиозным чувством, сколько чувством гражданина и общественника. Под влиянием этих идей государство во Франции в период революции провозгласило уже культ Разума, установило праздник в честь Высшего Существа, воздвигло алтари Отечеству и проч. По мере того как законодатели и руководители общественного мнения теряли связь с христианством, все более и более разрушалась она у казенной религии и морали, пока, наконец, представители культурного человечества не дошли на этом пути почти уже до открытого провозглашения, что государство должно быть безрелигиозно и даже атеистично.

Таким образом, попытка гражданской власти руководить церковною жизнью и делами религиозной совести привела к еще более печальным результатам, чем вмешательство церкви в светские дела. При свете истории этих неурядиц во взаимоотношениях церкви и государства нам становится понятно, почему Господь в Своем ответе фарисеям подчеркнул различие и самостоятельность этих двух учреждений, из которых каждое имеет свою сферу деятельности и не должно смешиваться одно с другим. Как и всегда, самое незначительное уклонение от правил и указаний, данных Спасителем, приводит к дурным следствиям. Но тем не менее такое смешение церкви и государства на практике существует, и притязания духовной и светской власти нередко сталкиваются. Как же должен поступать в этих случаях христианин-гражданин и какой линии поведения держаться?

Вопрос о повиновении гражданской власти разрешается в Священном Писании вполне определенно, как в словах Господа, так и в посланиях Его учеников и апостолов.

Так апостол Петр увещает в первом своем послании: «будьте покорны всякому человеческому начальству, для Господа: царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым для наказания преступников и для поощрения делающих добро, – ибо такова есть воля Божия, чтобы мы, делая добро, заграждали уста невежеству безумных людей... Всех почитайте, братство любите, Бога бойтесь, царя чтите» (1Пет.2:13–15:17).

Еще подробнее и решительнее говорит об этом апостол Павел. «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению. А противящиеся сами навлекут на себя осуждение. Ибо начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых. Хочешь ли не бояться власти? Делай добро, и получишь похвалу от нее, ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое. И потому надобно повиноваться не только из страха наказания, но и по совести. Для сего вы и подати платите, ибо они Божии служители, сим самым постоянно занятые. Итак отдавайте всякому должное: кому подать, подать; кому оброк, оброк; кому страх, страх; кому честь, честь» (Рим.13:1–7).

Апостол Иуда предсказывает печальную судьбу и тяжелое наказание тем, кто «отвергает начальства и злословит высокие власти» (Иуд.1:8).

Однако все эти правила требуют повиновения светской власти в исполнении гражданских обязанностей и повинностей (подать, оброк, честь). Когда же дело касается вопросов совести и религиозных обязанностей, то здесь дело обстоит несколько иначе. В Деяниях святых Апостолов передается следующий случай: когда апостолы Петр и Иоанн при входе в храм Иерусалимский исцелили человека, хромого от рождения, тогда это чудо привлекло общее внимание всех собравшихся в храме и, пользуясь этим обстоятельством, апостол Петр обратился к народу с проповедью о Христе Спасителе. «Когда они говорили к народу, к ним приступили священники и начальники стражи при храме и саддукеи, досадуя на то, что они учат народ и проповедуют в Иисусе воскресение из мертвых; и наложили на них руки и отдали их под стражу до утра; ибо уже был вечер... На другой день собрались в Иерусалим начальники их и старейшины, и книжники... И, призвав их, приказали им отнюдь не говорить и не учить о имени Иисуса. Но Петр и Иоанн сказали им в ответ: судите, справедливо ли пред Богом слушать вас более, нежели Бога? Мы не можем не говорить того, что видели и слышали» (Деян.4:1–3, 5:18–20). Проповедь о Христе продолжалась с прежней настойчивостью. Апостолы, исполненные Духа Святого, говорили слово Божие с дерзновением.

Таким образом, апостолы установили правило – в делах религии и совести слушать Бога более, нежели начальников и старейшин, то есть отказывать им в повиновении, когда их требования противоречат заповедям Божиим.

«Должно повиноваться больше Богу, нежели человекам» (Деян.5:29).

Так и поступали древние христиане: они беспрекословно и даже с большим усердием и добросовестностью, чем язычники, исполняли свои гражданские обязанности, но в вопросах религиозной совести оставались непреклонны и не шли ни на какие уступки.

В житии святого мученика Исидора (14 мая) читаем:

«Когда полководец Нумерий в царствование Декия прибыл на остров Хиос для набора солдат, то молодые язычники скрылись или разбежались. Одни христиане спокойно ожидали своей участи и, ставши воинами, беспрекословно последовали за Нумерием. Между ними был и св. Исидор. Несмотря на то, что военная жизнь окружена соблазнами, юноша этот умел соединить усердное отправление воинских обязанностей с благочестием. Он готов был пролить кровь свою за царя-язычника, но когда от него потребовали поклонения идолам, он отказался и предпочел муки и смерть отречению от Христа».

А вот другой случай из жизни преподобного Афанасия Афонского:

«Во время войны греков с персами императрица Зоя вспомнила о грузинском князе, Торникие, принявшем монашество в обители преподобного Афанасия, и пожелала опять призвать его на службу. Когда Торникий отказывался, то преподобный Афанасий сказал ему: «Мы все – дети одного отечества, и потому все обязаны защищать его. Неизменная обязанность наша молитвами ограждать и защищать отечество от врагов, но, если верховная власть признает нужным употребить на пользу общую и руки наши, и грудь, мы беспрекословно должны повиноваться. Брат возлюбленный, кто думает и поступает иначе, тот прогневляет Бога. Если ты не послушаешься царя, то будешь отвечать за кровь избиенных твоих соотечественников, которых ты мог, но не хотел спасти; будешь отвечать и за разорение храмов Божиих. Итак, иди с миром и, защищая отечество, защити и св. Церковь; не бойся утратить через это сладостные для нас часы богомыслия. Моисей предводительствовал войсками и беседовал с Богом. В любви к ближнему заключается и любовь к Богу». Торникий повиновался, вновь сделался предводителем и по заключении выгодного мира возвратился опять к иноческой жизни.

Все христианские мученики, несмотря на жестокое преследование их со стороны государственной власти, всегда признавали свою обязанность повиноваться этой власти в делах гражданских. Состоя нередко на службе языческих императоров, они исполняли свой служебный долг с величайшей добросовестностью, а к своим мучителям-царям относились с уважением, почитая в них сан и достоинство власти.

«Царь, – говорил на допросе императору Диоклитиану начальник императорской гвардии святой мученик Севастиан, – я всегда молился Христу о твоем здравии и просил мира Римскому царству, но я поклоняюсь Царю Небесному, а поклонение камням и искание от них помощи считаю изобретением безумцев... Тебя смущают жрецы, распространяя о христианах ложные слухи, будто бы они – противники Римской державы, но знай, что от христиан государству великая польза: их молитвами преуспевает град сей; они непрестанно молятся о твоем царствовании и о здравии всего римского воинства».

Но при всем уважении и благожелательном отношении к власти императора, святой мученик отказался исполнить его требование поклониться языческим богам. Диоклитиан приказал его казнить (18 декабря).

Общехристианскую точку зрения на относительное значение гражданской власти отчетливо выразила святая мученица Дорофея (6 февраля). На предложение гегемона подчиниться повелению царя и принести жертву богам она отвечала: «Бог, Царь Небесный, заповедал мне служить Ему Единому. Надо рассмотреть, повелению которого царя мы должны повиноваться: земного или небесного, и кого следует слушать: Бога или человека? Что такое цари? Смертные люди – не более. Таковы же были и те ваши боги, изображениям которых вы поклоняетесь...»

Когда светская власть вторгалась в неподлежащую ей область церковных вопросов и религиозных правил и когда ее требования противоречили требованиям религии, тогда святые мученики и исповедники христианства не только отказывали ей в повиновении, но и доходили до резких обличений.

Когда один из иконоборческих царей Лев III Исаврианин прислал святителю Стефану, архиепископу Сурожскому, приказ прекратить поклонение святым иконам и Кресту Господню, святой исповедник отвечал:

– Никогда этого не будет! Не допущу своих чад духовных отступить от закона Христова и не послушаю повеления царского!

Вместе с царскими посланными он немедленно отправился в Царьград и явился к царю.

– Кто ты? – спросил царь.

– Я – архиепископ Сурожский, Стефан, – отвечал святой.

– Видишь ли всех, сидящих со мной в великой славе? – продолжал царь. – Все они или сожгли свои иконы, или нащепали из них лучины... Послушай и ты меня, и будет тебе великая честь.

– Не будет этого, – возразил святой Стефан, – хотя бы ты меня сжег живым, или разрубил на части, или придумал другие муки – я готов все претерпеть за иконы и за крест Господень!.. Послушай, царь: мы в книгах нашли пророчество, что восстанет в Царьграде царь злочестивый, иконоборец, который будет жечь святые иконы. Да не допустит Бог сему быть в твое царствование! Если же так сделаешь, будешь предтечею антихриста...

Лев ударил святителя по лицу железной перчаткой и стал бить по устам, по зубам.

– Как смел ты назвать меня предтечею антихриста! – кричал он в гневе и затем повелел схватить святого архиепископа за волосы, за бороду и тащить по земле в темницу.

Скоро он потребовал его к себе на вторичный допрос. На этот раз в руках царя была икона Спасителя, Божьей Матери и Иоанна Предтечи.

– Почему ты назвал меня предтечею антихриста? – спросил он.

– Потому, что ты творишь дела антихриста, – отвечал святой Стефан. – Я сказал это и снова повторяю...

Лев плюнул на икону, которую держал в руках, бросил на пол и стал топтать.

– Сделай и ты то же! – вскричал он. Святитель не мог удержаться от слез.

– О, враг Божий! – произнес он. – Недостойный царства! Как у тебя руки не отсохли!.. Да отнимет Господь у тебя царство и да прекратит твою злочестивую жизнь!

Царь приказал привязать святителя к хвосту лошади и в таком виде протащить по улицам города в тюрьму.

В тюрьме все заключенные горячо молили Бога, «и молитвою святых вскоре умре злой царь», – заключает описатель жития святого Стефана.

Иногда в решительных случаях протест ревнителей православия против еретичествующих царей переходил в открытое сопротивление. Так в житии преподобного Саввы Освященного передается следующий эпизод из истории еретических волнений времен Халкидонского собора: царь Анастасий, еретик и противник Халкидонского собора, послал в Иерусалим военный отряд, чтобы низложить православного Иерусалимского патриарха Илию. Тогда преподобный Савва собрал всех иноков подвластных ему монастырей, пришел в Иерусалим и разогнал еретическое воинство. «И возвратишася еретики со студом к пославшим их, сказующе велие православных дерзновение, свое же многое бесчестие» (Житие преподобного Саввы Освященного, 5 декабря). Еще два раза приходил Савва со своими монахами в Иерусалим на защиту православия, причем число иноков, собранных им, доходило до десяти тысяч, так что даже епарх Палестины, присланный царем для поддержки еретиков, убоялся множества черноризцев и бежал в Кесарию.

Такие же выступления против еретичествующей власти имели место и среди египетских монахов. Основатель египетского монашества, преподобный Антоний Великий, дает в своих писаниях такое правило: «Начальники и владыки имеют власть только над телом, а не над душою; посему, если повелевают сделать убийство или что-нибудь незаконное, несправедливое, вредное для души, то не должно повиноваться им, хотя бы они терзали тело».

Мк.12:18–27

В данном евангельском отрывке перед нами появляются новые фигуры врагов Господа – саддукеи. В них нет религиозно-обрядового фанатизма и национальной исключительности фарисеев, но для них так же чуждо, непонятно и неприемлемо духовно высокое учение Спасителя. Их можно назвать партией легкомысленного рационализма. Стремление все понять в религии и охватить узким человеческим рассудком, даже без заботы о том, чтобы путем подвига сделать его более острым и подняться до высших мистических созерцаний, – это стремление более всего характеризует саддукеев. Неизбежным следствием этого желания вложить все в рамки тройного евклидового измерения и подчинить все суду рассудка являлось маловерие и отрицание тех пунктов религии, которые представляли некоторые трудности для понимания. Люди этого склада обыкновенно отрицают все, чего не понимают, не давая себе большого труда вдуматься в вопрос глубже и основательнее.

Если фарисеи искушали Спасителя, стараясь поставить Его в противоречие с букво-обрядовым пониманием Закона Моисеева и с болезненно возбужденным национальным самолюбием евреев, то саддукеи берут оружие для нападений из своего мелко-рационалистического арсенала. Не желая слишком утруждать себя глубокомысленным изучением религии и Священного Писания, они предпочитают легкую игру праздного остроумия, упражняя его на вопросах, не имеющих ни морального, ни догматического значения, но позволяющих лишь обнаружить большую или меньшую ловкость софистики и словопрений. Они часами могли спорить о таких, например, вопросах: может ли Бог делать зло? или может ли Бог сотворить такой камень, который Сам не может поднять, напоминая в этом отношении схоластических мудрецов средневековья с их знаменитым вопросом: «сколько ангелов может уместиться на кончике иголки?» или наших древнерусских начетчиков, бесконечно споривших, «како имя древу тому, на немже обесися Иуда?» Понятно, что в таких спорах не было ничего, кроме пустой казуистики. К числу таких вопросов принадлежит и тот, который саддукеи предлагают Господу, – вопрос о семи братьях, женатых на одной женщине. Трудно сказать, был ли выдуман этот вопрос или сама жизнь дала для него фактический материал, но, несомненно, в вопросе саддукеев слышится нескрываемая насмешка. Они не верят в воскресение мертвых и пытаются сделать из этого учения курьезно-нелепый вывод, который должен получиться из него в юридической обстановке закона Моисеева и который, по их мнению, должен опровергнуть и самое учение.

Господь отвечает просто и серьезно. Он ничем не отзывается на насмешку недалекого и неглубокого ума и спокойно разъясняет, что постановления Моисеева закона не могут быть обязательными для будущей жизни, условия которой будут совершенно иные, и что эта загробная жизнь по воскресении будет жизнью существ духовных, для которых земные законы не имеют смысла.

Разъясняя нелепость казуистического положения, придуманного саддукеями, Спаситель отвечает далее и на тот невысказанный вопрос, который и был главным центром недоразумения, составляя в то же время одно из наиболее крупных заблуждений саддукейской партии, – вопрос о воскресении мертвых.

Как бы мы ни оценивали логические основания ответа, для нас совершенно ясно, что в этом месте Господь подтверждает мысль о бессмертии души человека и о воскресении мертвых. Для нас это чрезвычайно важно, ибо все такие определенные положения, высказанные Спасителем, уже в силу своей непререкаемости и авторитетности служат основными и наиболее твердо установленными догматами новозаветного учения независимо от всякого рода логических соображений и доказательств, приводимых для их подтверждения.

Итак, Господь совершенно ясно и определенно говорит о будущем воскресении мертвых:

«А о мертвых, что они воскреснут разве не читали вы в книге Моисея, как Бог при купине сказал ему: Я Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова? Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых. Итак, вы весьма заблуждаетесь» (Мк.12:26–27).

Более определенного и ясного свидетельства о будущем всеобщем воскресении мы не можем и требовать.

В доказательство воскресения человека Господь приводит факт бессмертия его души и эту истину, в свою очередь, подтверждает ссылкою на текст Священного Писания, где в книге Исход Господь Саваоф называет Себя Богом Авраама, Исаака и Иакова (Исх.3:6), патриархов, давно отшедших в вечность. Вывод делается такой: "Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых». Следовательно, все эти праотцы, умершие для нас, живы для Бога, «ибо у Него все живы», добавляет евангелист Лука (Лк.20:38). Конечно, Творцом, Промыслителем, Миродержцем Господь остается и для мертвого, даже неорганического царства, но Богом в собственном смысле Он является только в Царстве живых, ибо только живые могут познать Бога и признать Его над собой. «Живой, только живой прославит Тебя», – говорит пророк Исайя (Ис.38:19).

Таким образом, Господь точно и прямо говорит, что есть бессмертие и есть воскресение. Для нас, верующих, этого утверждения было бы совершенно достаточно, но, к сожалению, и в наше время есть немало саддукеев, людей легкомысленно-рационалистического толка, отрицающих эти коренные истины религии. Будущего, загробного существования они не признают, и смерть для них есть полное уничтожение, превращение в ничто. Жизнь возможна только в пределах земного существования. Умер человек, сгнил, вырос над ним лопух – и больше нет ничего!

Такова их философия.

Нельзя отказать этой философии в прямолинейности и в понятности, но вряд ли можно назвать ее глубокою. Чаще всего причиною такого материалистического воззрения оказывается жизнь, подчиненная страсти и преследующая цели исключительно животного, физического благополучия. Человек, живущий для брюха, вообще теряет представление о духовном.

Таковы были саддукеи. Эти вожди еврейского народа, державшие в своих руках высшие духовные должности и давшие из своей среды немало первосвященников, были лишь узкими карьеристами, думавшими только о земном благополучии и о личной выгоде. Для карьеры они жертвовали всем: и национальным самолюбием, пресмыкаясь перед римскими властями, и строгостью нравственных правил, ограничивавших их безудержное стремление к земным наслаждениям, и чистотою религиозных убеждений, грозивших расплатой за беспринципность деятельности и за неразборчивость в средствах при достижении цели. Вполне возможно, что и самое отрицание будущего воскресения, если и не было в них рождено, то, несомненно, поддерживалось внутренним сознанием нечистоты и беззаконности своей жизни и смутным страхом перед будущим наказанием. Человек неохотно верит тому, что ему неприятно и чего он не желает, а лукавая мысль угодливо приходит ему на помощь, убеждая в противном. Эти причины отрицания духовных истин остаются неизменными и в настоящее время: грубо-животная, страстная жизнь, притупляющая духовное зрение и не позволяющая ему проникнуть за пределы чувственного, земного горизонта, и неприятное чувство неизбежной ответственности при допущении существования потустороннего мира и духовной жизни. Человек, преданный страстям, всегда с удовольствием и готовностью примет все аргументы, отрицающие загробную жизнь и связанное с ней мздовоздаяние, ибо тогда ему легче жить и грешить. Сознание неминуемой расплаты не висит над ним постоянной угрозой, и он сам готов убедить себя в том, что все это – лишь пустые страхи, придуманные кем-то, чтобы мешать ему наслаждаться. Если же человек желает сам себя обмануть, закрывая глаза на правду, то в конце концов это ему, конечно, удается.

Таковы общие причины неверия и религиозного отрицания, в том числе и отрицания духовной жизни, бессмертия и воскресения. Причины эти коренятся не в науке, на которую часто возводят этот несправедливый поклеп, а в самом человеке, в его греховности, чувственности, страстности, вызывающих, в свою очередь, извращение ума.

В Священном Писании во многих местах мы находим подтверждение истины бессмертия и воскресения из мертвых.

"Я знаю, – говорит праведный Иов, – Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию, и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его» (Иов.19:25–27).

«Оживут мертвецы Твои», – свидетельствует пророк Исайя, – восстанут мертвые тела! Воспряните и торжествуйте, поверженные в прахе: ибо роса Твоя – роса растений, и земля извергнет мертвецов» (Ис.26:19).

Та же вера в вечную жизнь была жива в Израиле и в позднейшую эпоху его истории – в эпоху Маккавеев. Один из мучеников Маккавеев мужественно исповедал эту веру и «быв же при последнем издыхании, сказал: ты, мучитель, лишаешь нас настоящей жизни, но Царь мира воскресит нас, умерших за Его законы, для жизни вечной» (2Мак.7:9).

Еще более таких свидетельств в Новом Завете.

В Евангелии от Иоанна читаем слова Самого Господа:

«Истинно, истинно говорю вам: наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут» (Ин.5:25).

«Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день» (Ин.6:54).

В рассказе о воскресении Лазаря мы находим новое подтверждение того же учения.

Иисус говорит Марфе: «воскреснет брат твой. Марфа сказала Ему: знаю, что воскреснет в воскресение, в последний день. Иисус сказал ей: Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет» (Ин.11:23–25).

Апостол Павел в послании к Коринфянам удостоверяет:

«Христос воскрес из мертвых, первенец из умерших. Ибо, как смерть через человека, так через человека и воскресение мертвых. Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут, каждый в своем порядке: первенец Христос, потом Христовы, в пришествие Его» (1Кор.15:20–23).

В послании к Солунянам:

«Сам Господь при возвещении, при гласе Архангела и трубе Божией, сойдет с неба, и мертвые во Христе воскреснут прежде» (1Сол.4:16).

Обычным возражением против бессмертия человека служит указание на то, что в природе все разрушается. Ничто не вечно – все имеет свой конец. Человек также умирает в свое время, разлагается, нет никаких оснований думать, что душа его продолжает жить.

Если принять это возражение в таком голом, безусловном виде, то оно по существу несправедливо. В действительности, даже в материальном мире мы не наблюдаем нигде полного прекращения существования, обращения в ничто. Мы не знаем смерти как уничтожения: существует лишь переход из одной формы бытия в другую, и это одинаково верно как по отношению к материи, так и по отношению к силам разного рода, действующим в ней. В природе невозможно уничтожить ни одного кусочка материи, ни одного атома. Если вы сожжете в печи полено, то кажется, что оно уничтожилось, но это только кажется. На самом деле, сожженное полено превращается в дым, оседающий сажей в трубе, в уголь, в золу. Другими словами, здесь нет уничтожения, но есть лишь превращение материи из одного состояния в другое. Съела скотина траву – эта трава превращается в навоз, удобряющий землю и дающий новую жизнь новым растениям. И так везде и во всем. Ни одной пылинки мы не можем уничтожить вполне так, чтобы от нее не осталось и следа.

То же самое следует сказать и относительно сил, действующих в природе. Вот перед нами локомотив, готовый тронуться: в топке жарко горит огонь, в котле кипит вода. Что здесь происходит? Сила тепла переходит в силу пара, сила пара переходит в силу движения, но опять-таки нет уничтожения силы – есть только трансформация.

Одним словом, в природе общая сумма материи и энергии остается всегда одна и та же, и ни материя, ни сила не уничтожаются.

Если повсюду мы наблюдаем этот общий закон, то спрашивается, на каком основании мы можем допустить уничтожение человеческой души, обращение ее в ничто? Если тело человека не уничтожается, но лишь распадается в процессе гниения на составные химические элементы, то почему та сила, которая оживляла это тело и которую мы называем душою, должна составлять исключение из всеобъемлющего закона мировой экономики? Почему она должна уничтожиться? Как бы мы ни определяли эту силу и ее сущность, как бы ее ни называли – силой органической, силой биологической, силой жизни, или душой, как называем ее мы, – для данного случая это не имеет значения, здесь важно лишь одно: в живом человеке есть какая-то сила, оживляющая и одушевляющая его, сила, без которой он становится трупом. Эта разница между живым человеком и мертвым телом так велика, что самые ожесточенные скептики принуждены признать наличность в живом человеке особой силы,обуславливающей в нем жизнь и душевную деятельность. Но раз существование этой силы несомненно, то ясно, что уничтожиться совершенно она не может ни при каких условиях в силу вышеприведенного закона.

В Священном Писании Ветхого Завета есть чрезвычайно интересный рассказ, доказывающий загробное существование души после смерти человека. Рассказ этот приводится в Первой книге Царств и относится к тому времени, когда Саул, отверженный Богом за непослушание, всюду искал поддержки и, наконец, в порыве малодушия и отчаяния обратился к Аэндорской волшебнице с просьбой вызвать дух уже умершего пророка Самуила.

«И собрались Филистимляне и пошли и стали станом в Сонаме; собрал и Саул весь народ Израильский, и стали станом на Гелвуе. И увидел Саул стан Филистимский и испугался, и крепко дрогнуло сердце его. И вопросил Саул Господа; но Господь не отвечал ему ни во сне, ни чрез урим, ни чрез пророков. Тогда Саул сказал слугам своим: сыщите мне женщину волшебницу, и я пойду к ней и спрошу ее. И отвечали ему слуги его: здесь в Аэндоре есть женщина волшебница. И снял с себя Саул одежды свои и надел другие, и пошел сам и два человека с ним, и пришли они к женщине ночью. И сказал ей Саул: прошу тебя, поворожи мне и выведи мне, о ком я скажу тебе... Тогда женщина спросила: кого же вывести тебе? И отвечал он: Самуила выведи мне. И увидела женщина Самуила и громко вскрикнула; и обратилась женщина к Саулу, говоря: зачем ты обманул меня? ты – Саул. И сказал ей царь: не бойся; [скажи,] что ты видишь? И отвечала женщина: вижу как бы бога, выходящего из земли. Какой он видом? – спросил у нее Саул. она сказала: выходит из земли муж престарелый, одетый в длинную одежду. Тогда узнал Саул, что это Самуил, и пал лицем на землю и поклонился. И сказал Самуил Саулу: для чего ты тревожишь меня, чтобы я вышел? И отвечал Саул: тяжело мне очень; Филистимляне воюют против меня, а Бог отступил от меня и более не отвечает мне ни чрез пророков, ни во сне [ни в видении]; потому я вызвал тебя, чтобы ты научил меня, что мне делать. И сказал Самуил: для чего же ты спрашиваешь меня, когда Господь отступил от тебя и сделался врагом твоим? Господь сделает то, что говорил чрез меня; отнимет Господь царство из рук твоих и отдаст его ближнему твоему, Давиду. Так как ты не послушал гласа Господня и не выполнил ярости гнева Его на Амалика, то Господь и делает это над тобою ныне. И предаст Господь Израиля вместе с тобою в руки Филистимлян: завтра ты и сыны твои будете со мною, и стан Израильский предаст Господь в руки Филистимлян. Тогда Саул вдруг пал всем телом своим на землю, ибо сильно испугался слов Самуила» (1Цар.28:4–8:11–20).

Таков рассказ Библии, с несомненностью доказывающий, что душа человека продолжает жить и после смерти тела и может даже вступать в общение с обитателями земли.

Строго говоря, даже для рассудка легче представить бессмертие души и вечное ее существование, лишь меняющееся в формах, чем полное уничтожение, обращение в ничто. Я легко могу себе представить всевозможные переходы формы бытия, но я совершенно не могу представить абсолютное исчезновение какой-либо реальной вещи, не могу представить, как на место нечто станет ничто. Как представить это метафизическое ничто так, чтобы это было ни свет, ни мрак, ни холод, ни тепло, не имело бы ни протяжения, ни веса и никаких других физических свойств? Воображение отказывается это сделать, и самый термин «ничто» становится лишь словесным обозначением без реального содержания. Между тем, как легко мыслить смерть в изображении Библии: «возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, Который дал его» (Еккл.12:7)! Здесь и смерть тела определяется совершенно верно, не как уничтожение, а как процесс распада и превращения в землю, и смерть всего человека объясняется разделением элементов, его составляющих, – духовного и чувственного. Становится понятным также и то, почему мы не можем наблюдать жизни души после смерти человека и почему мы так мало знаем об этой загробной жизни.

Некоторые, допуская бессмертие души, упрекают христианство в том, что оно этим не ограничивается, но идет дальше, уча о воскресении умерших людей, то есть о вторичном соединении души с телом. Эту мысль о воскресении людей вместе с телом, говорят, надо безусловно отбросить, ибо фактов такого рода мы совершенно не наблюдаем.

И опять-таки это неправда.

Даже в царстве животных среди органических существ низшего типа мы часто встречаем факты смерти, сопровождающейся воскресением. Господь постоянно дает нам эти предметные уроки в явлениях природы. Вот перед нами постоянно повторяющийся факт из жизни насекомых: умирает червячок – гусеница, превращаясь в куколку; через несколько дней из куколки появляется новое живое существо.– бабочка. Разве это не воскресение? По существу говоря, поскольку дело касается законов биологии, воскресение человека представляет явление не более удивительное, чем это постоянно наблюдаемое превращение жалкого, невзрачного червячка в нарядную, жизнерадостную бабочку.

«Так и при воскресении мертвых, – говорит апостол Павел, – сеется в тлении, восстает в нетлении; сеется в уничижении, восстает в славе; сеется в немощи, восстает в силе; сеется тело душевное, восстает тело духовное. Есть тело душевное, есть тело и духовное» (1Кор.15:42–44).

Падает зерно в борозду, гниет, разлагается, умирает. Но из этого умершего зерна вырастает спелый колос, а на нем несколько десятков новых зерен. Опять-таки, разве это не факт воскресения? На это явление указывает и апостол Павел в пояснение картины воскресения. «Безрассудный! то, что ты сеешь, не оживет, если не умрет. И когда ты сеешь, то сеешь не тело будущее, а голое зерно, какое случится, пшеничное или другое какое; но Бог дает ему тело, как хочет, и каждому семени свое тело» (1Кор.15:36–38).

Вся природа умирает зимой. Опадает зеленая листва, прекращается рост живых тканей, умирают или впадают в летаргию жуки и козявки, замерзают говорливые ручьи, и вся природа покрывается холодным, снежным саваном. Наступает царство смерти. Но с первыми лучами весеннего солнца картина меняется – начинается пробуждение. Спадает безжизненный покров зимы, реки сбрасывают ледяные оковы, набухают древесные почки, развертываясь в молодые, клейкие листочки, жужжат и роями носятся ожившие насекомые и звонко щебечут птички. Всюду снова жизнь в ее бесконечном разнообразии, упоении и радость жизни! Вся природа воскресает от зимнего сна.

«Это свидетельство воскресения мертвых Бог начертал в Своих деяниях», – говорит блаженный Тертуллиан.

Наконец, в истории немало фактов действительного воскресения и умерших людей.

В Священном Писании Ветхого Завета передается несколько таких случаев.

Когда во время страшной засухи и голода в Израиле пророк Илия укрывался в доме Сарептской вдовы, «заболел сын этой женщины, хозяйки дома, и болезнь его была так сильна, что не осталось в нем дыхания. И сказала она Илии: что мне и тебе, человек Божий? ты пришел ко мне напомнить грехи мои и умертвить сына моего. И сказал он ей: дай мне сына твоего. И взял его с рук ее, и понес его в горницу, где он жил, и положил его на свою постель, и воззвал к Господу и сказал: Господи Боже мой! неужели Ты и вдове, у которой я пребываю, сделаешь зло, умертвив сына ее? И простершись над отроком трижды, он воззвал к Господу и сказал: Господи Боже мой, да возвратится душа отрока сего в него! И услышал Господь голос Илии, и возвратилась душа отрока сего в него, и он ожил. И взял Илия отрока, и свел его из горницы, в дом, и отдал его матери его, и сказал Илия: смотри, сын твой жив. И сказала та женщина Илии: теперь-то я узнала, что ты человек Божий, и что слово Господне в устах твоих истинно».

Так повествует Третья книга Царств (3Цар.17:17–24). Подобный же случай рассказывается об ученике и преемнике Илии, пророке Елисее.

У женщины Сонамитянки, у которой иногда останавливался для ночлега пророк, умер сын. «И пошла она, и положила его на постели человека Божия, и заперла его, и вышла, и позвала мужа своего и сказала: пришли мне одного из слуг и одну из ослиц, я поеду к человеку Божию и возвращусь. Он сказал: зачем тебе ехать к нему? сегодня не новомесячие и не суббота. Но она сказала: хорошо. И оседлала ослицу и сказала слуге своему: веди и иди; не останавливайся, доколе не скажу тебе. И отправилась и прибыла к человеку Божию, к горе Кармил. И когда увидел человек Божий ее издали, то сказал слуге своему Гиезию: это та Сонамитянка. Побеги к ней навстречу и скажи ей: «здорова ли ты? здоров ли муж твой? здоров ли ребенок?» – Она сказала: здоровы. Когда же пришла к человеку Божию на гору, ухватилась за ноги его. И подошел Гиезий, чтобы отвести ее; но человек Божий сказал: оставь ее, душа у нее огорчена, а Господь скрыл от меня и не объявил мне. И сказала она: просила ли я сына у господина моего? не говорила ли я: «не обманывай меня»? И сказал он Гиезию: опояшь чресла твои и возьми жезл мой в руку твою, и пойди; если встретишь кого, не приветствуй его, и если кто будет тебя приветствовать, не отвечай ему; и положи посох мой на лице ребенка. И сказала мать ребенка: жив Господь и жива душа твоя! не отстану от тебя. И он встал и пошел за нею. Гиезий пошел впереди их и положил жезл на лице ребенка. Но не было ни голоса, ни ответа. И вышел навстречу ему, и донес ему, и сказал: не пробуждается ребенок. И вошел Елисей в дом, и вот, ребенок умерший лежит на постели его. И вошел, и запер дверь за собою, и помолился Господу. И поднялся и лег над ребенком, и приложил свои уста к его устам, и свои глаза к его глазам, и свои ладони к его ладоням, и простерся на нем, и согрелось тело ребенка. И встал и прошел по горнице взад и вперед; потом опять поднялся и простерся на нем. И чихнул ребенок раз семь, и открыл ребенок глаза свои. И позвал он Гиезия и сказал: позови эту Сонамитянку. И тот позвал ее. Она пришла к нему, и он сказал: возьми сына твоего. И подошла, и упала ему в ноги, и поклонилась до земли; и взяла сына своего и пошла. Елисей же возвратился в Галгал» (4Цар.4:21–38).

В жизни и деятельности Господа Евангелие отмечает три случая воскрешения мертвых: воскресение дочери Иаира (Мк.5:35–43), сына вдовы Наинской (Лк.7:12–15) и Лазаря уже после четырехдневного пребывания в гробу (Ин.11:1–44).

В самый момент смерти Господа, по свидетельству евангелиста Матфея, «гробы отверзлись; и многие тела усопших святых воскресли и, выйдя из гробов по воскресении Его, вошли во святый град и явились многим» (Мф.27:52–53).

Наконец, самым разительным фактом является тридневное воскресение Господа нашего и Спасителя в теле одухотворенном, прославленном и отличном от обычной человеческой; плоти. Это воскресение, по словам апостола Павла, и служит основанием и залогом будущего воскресения всех людей.

Неоднократно встречаем мы случаи воскресения и в последующей истории Христовой Церкви после смерти Спасителя. Два таких случая находим в книге Деяний святых Апостолов.

«В Иоппии находилась одна ученица, именем Тавифа, что значит: «серна»; она была исполнена добрых дел и творила много милостынь. Случилось в те дни, что она занемогла и умерла. Ее омыли и положили в горнице. А как Лидда была близ Иоппии, то ученики, услышав, что Петр находится там, послали к нему двух человек просить, чтобы он не замедлил придти к ним. Петр, встав, пошел с ними; и когда он прибыл, ввели его в горницу, и все вдовицы со слезами предстали перед ним, показывая рубашки и платья, какие делала Серна, живя с ними. Петр выслал всех вон и, преклонив колени, помолился, и, обратившись к телу, сказал: Тавифа встань. И она открыла глаза свои и, увидев Петра, села. Он, подав ей руку, поднял ее и, призвав святых и вдовиц, поставил ее перед ними живою» (Деян.9:36–41).

Другой случай – из истории проповеднической деятельности апостола Павла, имевший место в Троаде.

«В первый же день недели, когда ученики собрались для преломления хлеба, Павел, намереваясь отправиться в следующий день, беседовал с ними и продолжил слово до полуночи. В горнице, где мы собрались, было довольно светильников. Во время продолжительной беседы Павловой один юноша, именем Евтих, сидевший на окне, погрузился в глубокий сон и, пошатнувшись, сонный упал вниз с третьего жилья, и поднят мертвым. Павел, сойдя, пал на него и, обняв его, сказал: не тревожьтесь, ибо душа его в нем. Взойдя же и преломив хлеб и вкусив, беседовал довольно, даже до рассвета, и потом вышел. Между тем отрока привели живого, и немало утешились». (Деян.20:7–12).

В первые века христианства факты воскресения случались иногда по молитвам великих угодников Божиих, и, быть может, самый замечательный их этих фактов передается в жизнеописании так называемых семи Эфесских отроков.

Во время страшного гонения на христиан, воздвигнутого императором Децием, семь юношей, принадлежавших к лучшим и знатнейшим семьям города Эфеса, спасаясь от мучений, скрылись в пещере уединенной горы Охлон, находившейся неподалеку от города. К несчастью, их местопребывание было обнаружено, и, по приказу Деция, вход в пещеру был заложен камнями и замурован, чтобы погубить беглецов голодом и жаждою. К замурованному входу была приложена царская печать, чтобы никто не смел освободить узников. Но Господь хранил избранников Своих от страданий, и в тихий, глубокий, долгий сон погрузились они.

Прошло двести лет с тех пор, и память о семерых заживо погребенных отроках смешалась с памятью о всех остальных мучениках, погибших во время гонения Деция.

Проходили годы, а с ними сменялись и императоры и события. На Византийском престоле воцарился Константин, и отживающее язычество уступило место христианству. Жестокий раскол потряс церковь, и при Феодосии II возникла опасная секта еретиков, отвергавшая воскресение мертвых.

Как раз в то время, то есть двести лет спустя после того как семь отроков были замурованы в пещере, какой-то поселянин взобрался на гору Охлон в поисках материала для постройки конюшни. Увидел хорошо обтесанные и прилаженные камни, закрывавшие вход в пещеру, он разломал стену и, набрав камней, сколько мог, увез к себе.

Через пробитое отверстие дневной свет волной хлынул в пещеру. И тогда семь отроков, внезапно разбуженные, поднялись на ноги и приветствовали наступление дня обычными молитвами. Продолжая ежедневную свою жизнь, словно заснули только накануне, они начали совещаться о том, что следует им предпринять и решили послать одного отрока из своей среды, по имени Иамвлих, на рынок для закупки съестных припасов, запас которых у них истощился.

Появление Иамвлиха на рынке вызвало всеобщее изумление и волнение. Его лицо, бледное, как у мертвеца, его странный костюм, фасон которого уже давно был оставлен всеми, серебряные монеты, чеканенные 200 лет тому назад, которыми он хотел расплатиться с торговцами рынка, – все это показалось необыкновенным и подозрительным. Иамвлиха схватили и привели к епископу Эфеса, святителю Стефану. Здесь отрок рассказал все, что произошло с ним и его друзьями. Рассказ юноши показался до такой степени невероятным, что епископ и проконсул с толпой стражников пошли проверить его.

Но когда все они достигли пещеры и увидели шестерых бледных отроков, одетых в старинные одежды, благоговейный ужас приковал их у входа. Они пали на колени и прославили Бога в деяниях Его, между тем как семь отроков исповедали свою веру и свидетельствовали о своем воскресении, как бы в посрамление богохульников, осмелившихся отрицать этот догмат христианской религии.

И когда они кончили говорить, то тихо склонились все семеро. Когда их подняли, то увидели, что души их отлетели.

Память их празднуется 4 августа.

Какой практический вывод можем мы сделать из этого учения христианской веры о бессмертии души человека?

Очень важный.

Если душа человека бессмертна, то очевидно и души умерших святых продолжают существовать. С ними возмож­но духовное общение, возможна просьба о помощи и молитвенном предстательстве пред Богом, возможна наша молитва к святым.

«Молятся ли за нас святые, которых мы призываем? – спрашивает о. Иоанн Кронштадтский. – Молятся. Если я, грешный человек, холодный человек, иногда злой и недоброжелательный человек, молюсь за других, заповедавших и не заповедавших мне молиться и не сомневаюсь, не скучаю терпеливо перебирать их имена на молитве, хотя иногда и не сердечно, то святые ли Божий человеки – эти светильники и пламенники, горящие в Боге и перед Богом, полные любви к собратиям своим земным, не молятся за меня и за нас, когда мы с посильною верою, упованием и любовию призываем их? Молятся и они, скорые помощники и молитвенники о душах наших, как уверяет нас богопросвещенная мать наша св. Церковь. Итак, молись несомненно святым Божиим человекам, прося их ходатайства за себя пред Богом. В Духе Святом они слышат тебя, только ты молись Духом Святым и от души, ибо когда ты молишься искренно, тогда дышит в тебе Дух Святый, Который есть Дух истины и искренности, есть наша истина и искренность. Дух Святый в нас и в святых людях один и тот же. Святые святы от Духа Святого, их освятившего и в них вечно живущего».

Мк.12:28–34

Среди законников и учителей Израильских с их бесконечными казуистическими спорами существовало крайнее разнообразие мнений практически по всем вопросам религии и морали. Не было почти ни одного пункта в этой области, решенного вполне единодушно и не вызывавшего ожесточенных споров и препирательств. Основной вопрос религии – что нужнее всего для спасения – вопрос, от решения которого зависит весь характер практически-морального учения, решался неодинаково. В возникших отсюда страстных, возбужденных спорах намечались самые разнообразные течения мысли, из которых, по-видимому, наибольшее число сторонников имело чисто внешне формальное решение. Точное, неукоснительное исполнение всех внешне обрядовых предписаний закона – вот то, что важнее всего в религиозной жизни и что необходимо обеспечивает человеку благоволение Божие. Так думало большинство. На почве такого понимания религии и вырос тот тип фарисея, которого Господь выводит в одной из Своих притч и который, ставши в храме, с чувством собственного достоинства и с сознанием достигнутой праведности перечисляет свои заслуги перед Богом: «пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю» (Лк.18:12). В этой самовлюбленной фарисейской молитве даже и мысли нет о том, что этим не исчерпывается идеал благочестивого, угодного Богу человека и что Господь может потребовать от человека чего-нибудь большего.

Но такое направление морали, оставлявшее человека черствым, сухим, даже жестоким, удовлетворяло далеко не всех.

К числу таких неудовлетворенных людей, очевидно, принадлежал и тот книжник, который задал Господу животрепещущий вопрос: «какая первая из всех заповедей?»

Этот вопрос в его устах не был ни ловушкою, на которые так изобретательны были фарисеи, ни совопросничеством праздного любопытства. Запутавшийся в казуистических спорах книжник действительно искал и желал авторитетного разрешения мучившего вопроса.

И Господь отвечает серьезно и прямо: «первая из всех заповедей: слушай, Израиль. Господь Бог наш есть Господь единый; и возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею, – вот первая заповедь! Вторая подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя. Иной большей сих заповеди нет».

Обе эти заповеди взяты из книг Ветхого Завета (Второзаконие, VI, 4–5 и Левит, XIX, 18), но для многих законников и книжников еврейских они оставались малозаметными и терялись в массе мелких обрядовых предписаний. Господь ставит их в основу религии и религиозной жизни, выдвигая, как и всегда, на первый план чувство, внутреннюю жизнь сердца, а не поведение человека, не его внешние дела, которые вырастают из этого чувства, как стебель из корня.

Итак, любовь к Богу и любовь к ближнему – вот двойная основа религии.

Иногда много и всегда бесплодно спорят о том, которая из этих заповедей важнее и нужнее для человека? Есть много людей, которые не только поставят любовь к человеку выше любви к Богу, но и определенно заявят, что последняя не нужна: достаточно любить человека. Во французских школах последнего времени упорно старались заменить религию этикой, то есть философским учением о нравственных отношениях только к людям. В действительности спор этот в рамках учения о спасении человека не имеет смысла, как не имел бы смысла спор, что нужнее для жизни: вода или хлеб? В христианской жизни, как учит Господь, необходимо и то и другое; любовь к Богу и любовь к человеку. Одно с другим тесно связано, и одно без другого существовать не может. Любящий Бога любит и человека как образ Божий, и для него любовь к человеку есть лишь одно из проявлений любви к Богу, почему Спаситель и называет эти заповеди подобными. С другой стороны, как говорит апостол Иоанн, «кто говорит: «я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?» (1Ин.4:20).

Однако Господь называет заповедь о любви к Богу первой, а в Евангелии от Матфея даже наибольшей (Мф.22:38). Это потому, что любовь к Богу служит фундаментом всей духовной жизни человека, или, точнее, тем теплом и светом, лучами которого должны быть пронизаны и согреты все дела человека, чтобы они были «в Боге соделаны», по заповеди Спасителя (Ин.3:21). Любовью к Богу измеряется вся высота и действенность христианской жизни, и в ней-то, главным образом, и заключается сущность этой жизни.

Почему так?

Во-первых, только через любовь к Богу достигается основная цель мироздания – конечное единение всех живущих в светлом аккорде радости и счастья, когда «будет Бог всяческая во всех» (1Кор.15:28). Любовь к Богу – сила центростремительная, и общее единение возможно лишь в том случае, когда есть единый центр, к которому все влекутся. Таким центром может быть только Бог, о чем уже шла речь в одной из прежних бесед. Любовь только к человеку, без любви к Богу, часто не соединяет, а, наоборот, разъединяет людей, ибо она никогда не бывает равносильной по отношению ко всем, и даже часто любовь к одним вызывает жестокую ненависть к другим. Жалея угнетенных, мы обыкновенно ненавидим угнетателей. Кроме того, любовь к людям не может служить связью всеобщего единения потому, что она никогда не бывает всеобъемлющей, не охватывает всего человечества и в лучшем случае ограничивается пределами своего общества, класса или нации. Мы говорим, конечно, о практической, деятельной любви. В сентиментальном отвлечении, в мечте, конечно, возможны и настроения всеобъемлющей любви.

Далее, «от любви к Богу может проистекать искренняя любовь к брату», – говорит преподобный Макарий Египетский. Человек, искренно любящий Бога, не может быть равнодушен к Его творениям, отразившим в себе Его всемогущество и благость, и особенно к Его образу и подобию, сияющему в душе каждого человека. У аввы Дорофея есть прекрасное сравнение, поясняющее эту связь между любовью к Богу и любовью к человеку.

Представьте себе круг, говорит он, средину его, центр, и из центра исходящие радиусы – лучи. Эти радиусы чем дальше идут от центра, тем более расходятся и удаляются друг от друга; напротив, чем ближе подходят к центру, тем больше сближаются между собою. Положим теперь, что круг сей есть мир, самая средина круга – Бог, а прямые линии (радиусы), идущие от центра к окружности или от окружности к центру, суть пути жизни людей. И тут то же. На сколько святые входят внутрь круга к средине оного, желая приблизиться к Богу, на столько по мере вхождения они становятся ближе к Богу и друг к другу; и притом так, что сколько приближаются к Богу, столько приближаются и друг к другу, и сколько приближаются друг к другу, столько приближаются и к Богу. Так разумейте и об удалении. Когда удаляются от Бога и обращаются ко внешнему, то очевидно, что в той мере, как они отходят от средоточия и удаляются от Бога, в той же мере удаляются и друг от друга; – и сколько удаляются друг от друга, столько удаляются и от Бога. Таково и свойство любви: насколько мы находимся вне и не любим Бога, настолько каждый удален и от ближнего. Если же возлюбим Бога, то сколько приближаемся к Богу любовию к Нему, столько соединяемся любовью и с ближними, а сколько соединяемся с ближними, столько соединяемся с Богом.

Без любви к Богу вряд ли вообще возможна любовь к человеку, по крайней мере, истинная, христианская, самоотверженная любовь невозможна.

Жизнь природы в ее естественном состоянии всегда есть борьба – борьба всех против всех, где победителями оказываются организмы более сильные и более приспособленные к жизни. Так как человек, поскольку его существование подлежит действию естественных законов, оказывается также втянутым в эту борьбу, то в душе его неизбежно воспитывается инстинкт борьбы, всегда имеющий характер некоторой враждебности к конкурентам на арене жизни. Один из новых писателей сравнивает жизнь с переполненным трамваем, где все мы – пассажиры, встречающие ворчанием и недоброжелательством всякого нового путника, желающего занять место в нашем отделении. Таков тон обычных отношений между людьми.

Там же, где нет определенно выраженной враждебности, вы, обыкновенно найдете равнодушие и безучастность, но опять-таки не любовь.

Все предрассудки истреби,

Мы почитаем всех нулями,

А единицами – себя.

Мы все глядим в Наполеоны;

Двуногих тварей миллионы

Для нас орудие одно;

Нам чувство дико и смешно.

Вот это-то равнодушно-безучастное и враждебно-опасливое отношение к ближнему, столь обычное в неверующем обществе, почти нет возможности преодолеть в себе без веры в Бога и без любви к Нему. Природный инстинкт борьбы остается тогда единственным властелином душевных настроений, совершенно исключая в них возможность развития любви и самоотверженных порывов служения ближнему.

Если без любви к Богу трудно победить даже первые препятствия на пути развития любви к человеку, трудно сделать даже первые, робкие шаги, то нечего и говорить, что высшие ступени любви, где сплошь требуется забвение собственных интересов и принесение их в жертву ради других, совершенно невозможны, ибо тогда у человека нет ни средств, ни оснований для борьбы с требованиями личного эгоизма, не желающего отказаться от своих притязаний во имя пользы ближнего.

Наконец, высшее совершенство жизни, святость, недостижима, когда единственным руководящим мотивом жизни является любовь к человеку. Эта любовь развивает лишь те добродетели, которые имеют место в отношениях человека к человеку, например, милосердие, сострадание, услужливость и т. п. Но она часто совершенно не требует борьбы с внутренними страстями, если они безвредны для других, и, таким образом, значительная часть душевной жизни остается без контроля и воздействия сознательной нравственной воли; громадное поле борьбы уступается без боя дурным инстинктам и влиянию враждебных сил. Любовь к Богу, напротив, требует борьбы с каждым недостатком характера, с каждым искушением, с каждой страстью, с каждой слабостью, ибо каждая уступка здесь есть измена Богу. Во имя любви к Богу требуемся полное совершенство: будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный. Нужна постоянная чистка всего механизма душевной жизни. В процессе достижения нравственного совершенства заповедь о любви к Богу является, таким образом, принципом всеобъемлющим, чего нельзя сказать о любви к человеку.

Если заповедь о любви к Богу есть первая и наибольшая заповедь в христианском законе, то лучше всего уже в самом начале духовной жизни иметь всегда перед глазами эту любовь как главную цель нравственных достижений и идти к ней прямо и непосредственно. Конечно, можно прийти к Богу и через служение людям, но это путь окружной, более длинный. В духовной жизни более естественным является такой порядок, когда любовь к человеку бывает следствием любви к Богу, но не наоборот.

После всего сказанного, думается, ясно, насколько важно для каждого христианина проверить свои отношения к Богу и как необходимо всеми силами стремиться к тому, чтобы эти отношения были отношениями любви.

Каковы наши отношения к Богу?

Для многих из нас не существует никаких отношений. В душе полное безразличие: мы не думаем о Боге, не чувствуем Его благости и всемогущества, живем вне Бога; не у Него ищем вдохновения и помощи, не к Нему несутся наши молитвы. Главное – нет личного отношения: мы не представляем Его реально перед собою так, чтобы видеть Его не видя, слышать не слыша, ощущать в собственной жизни Его влияние и промыслительную деятельность. Даже не отрицая Бога, часто чувствуем себя так, как будто находимся вне поля Его внимания, как будто ни Ему до нас, ни нам до Него нет никакого дела. Мы знаем, что Он есть, но мы с Ним незнакомы.

Другие ограничивают свои отношения к Богу формальным исполнением обрядовых предписаний религии, подобно тому фарисею в притче, который постился и давал «десятину с мяты, аниса и тмина, оставив важнейшее в законе: суд, милость и веру» (Мф.23:23). Таких людей чрезвычайно много среди так называемых верующих, и им необходимо напомнить слова Спасителя: «говорю вам, если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное» (Мф.5:20).

Существует, наконец, довольно многочисленный разряд людей, «отношения которых к Богу можно определить довольно грубым словом – «попрошайничество». Эти люди вспоминают о Боге только в минуты нужды и бедствий и приходят к Нему с единственной целью что-нибудь выпросить и что-нибудь получить. Во многих сельских приходах замечается теперь такое явление: идет все благополучно, в жизни нет никаких осложнений – и церкви пусты; даже в праздники почти нет никого, кроме десятка богомольных старушек. Повторяется то явление, на которое некогда негодовал автор Второзакония: «утучнел Израиль, и стал упрям; утучнел, отолстел и разжирел; и оставил он Бога, создавшего его, и презрел твердыню спасения своего» (Втор.32:15). Но наступает засуха – сохнут нивы, сожженные солнечным зноем, на небе нет ни облачка, обещающего дождь, – и назначаются специальные молебствия о ниспослании дождя. Но даже и тут торгуются с Небом лукавые рабы, назначая на молебствия по наряду очередных молельщиков, как будто отбывая тяжелую, но необходимую повинность и стараясь получить просимое как можно дешевле, с наименьшей затратой сил. И сколько укоров, споров и попреков бывает при назначении «очередных»!.. Ни у кого нет желания отбывать скучную повинность, и каждый старается свалить ее со своих плеч... Шум, раздражение, брань – один грех!

Даже к человеку можно относиться лучше. На многих людей нам часто хочется только смотреть, восторгаться ими, ничего от них не ожидая лично для себя и ничего не требуя. А у Бога мы только попрошайничаем и часто вместо хлеба насущного просим массу ненужных мелочей. Кто-то заметил, что в церкви начинают особенно усердно креститься, когда раздается прошение о «предстоящих людех, ожидающих великия и богатыя милости».

А между тем, заповедь Господня ясна.

«Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею».

Что это значит и каково должно быть наше отношение к Богу?

«Любить Бога всем сердцем, – говорит о. Иоанн Кронштадтский, – значит не иметь ни к чему в мире пристрастия и отдать все сердце Господу Богу, творя во всем волю Его, а не свою; всею душею, т.е. весь ум иметь всегда в Боге, все сердце утверждать в нем и всю волю свою предавать Его воле во всех обстоятельствах жизни, радостных и печальных; всею крепостию, т.е. любить так, чтобы никакая противная сила не могла нас отторгнуть от любви Божией, никакие обстоятельства жизни: ни скорбь, ни теснота, ни гонения, ни высота, ни глубина, ни меч; всею мыслию, т.е. всегда думать о Боге, о Его благости, долготерпении, святости, премудрости, всемогуществе, о Его делах, и всемерно удаляться суетных мыслей и воспоминаний лукавых. Любить Бога – значит любить всей душей правду и ненавидеть беззаконие, как сказано: «возлюбил ecи правду и возненавидел ecи беззаконие» (Пс.44:8); любить Бога – значит ненавидеть себя, т.е. своего ветхого человека: «аще кто грядет ко Мне, и не возненавидит... душу свою, не может Мой быти ученик» (Лк.14:26). В нас, в наших мыслях, в нашем сердце и в нашей воле есть сила злая, чрезвычайно живучая и действенная, которая всегда, ежедневно, ежеминутно, нудится удалять нас от Бога, внушая суетные мысли, желания, попечения, намерения, предприятия, слова, дела, возбуждая страсти и подстрекая к ним с силою, именно к злобе, зависти, любостяжанию, гордости и честолюбию, тщеславию, праздности, непослушанию, упрямству, обману, невоздержанию».

«Любить Бога всем сердцем, – продолжает он, – значит любить безраздельно, не двоясь между любовью к Богу и любовью к миру, и вообще к твари; если, например, молишься, – молись не с раздвоенным сердцем, не развлекайся суетными помыслами, житейскими пристрастиями, будь весь в Боге, в любви Его».

Сердце человека должно всецело принадлежать Богу. «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня, – говорит Господь, – и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня» (Мф.10:37).

Этой сильной, недвоящейся, безраздельной любовью и любили Бога его верные слуги и подвижники, тщательно оберегая при том эту цельность чувства от всяких посторонних влияний.

В конце царствования Септимия Севера во время гонения на христиан в числе многих осужденных на смерть была схвачена и молодая, благородная женщина – Фивия Перпетуя. Ее оторвали от семьи, от ребенка, и бросили, как преступницу, в сырую, душную тюрьму... Для бедной женщины настали мучительные дни. Низкие, мрачные своды тюрьмы давили ее, а исстрадавшаяся душа матери рвалась вон из темных тюремных стен к оставленному ребенку. Но только отречение от Христа могло открыть ей замкнутые двери темницы. И вот назначен день казни. Перед выходом мученицы на арену цирка, где кровожадные и голодные звери уже поджидали свою жертву и грозным рычанием выражали свое нетерпение, к ногам Перпетуи бросился престарелый отец... Он держал на руках ее ребенка и, обливаясь слезами, умолял дочь отказаться от христианства. Невинный младенец улыбается матери и своей ангельской улыбкой как бы посылает ей свой последний, прощальный привет. Ужасная минута. В сердце Перпетуи в это время со всею силою просыпается любовь к сыну, и материнское чувство вступает в борьбу с верой христианки. Вдруг, точно дыхание легкого ветерка, донеслись и повеяли на ее душу забытые было слова Спасителя: «кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня»... Порывистый, горячий поцелуй ребенку... и мученица смело вышла на арену цирка: в ней мать были побеждена христианкой!

Когда к преподобному Пимену, подвизавшемуся в пустыне, пришли его престарелые родители, он отказался принять их, опасаясь, как бы снова не пробудилась в его сердце привязанность к родному дому и как бы любовь к близким не увлекла его из пустыни в мир.

«Видит Бог, – говорил другой святой старец, проводивший уединенную жизнь, братии, пришедшей посетить его, – что люблю вас, братия! Но не могу быть вместе с вами и с Богом!»

Выше Бога никого не было в их любви!

Любить Бога всею душою – значит любить всеми силами и способностями души, не одним только умом без участия сердца и воли. Существует немало людей, которые любят размышлять о Боге, много говорят о Нем, изучают Священное Писание, но в сердце которых нет ничего, кроме холодного любопытства. Книжники времен Господа были прекрасными знатоками библейского текста, всю жизнь проводили над его толкованием и знали Библию так, что могли безошибочно сказать, сколько раз повторяется в ней каждая буква, и однако это было холодное, чисто головное чувство, а не настоящая любовь. Обращаясь к ним, Господь прямо говорит: «знаю вас: вы не имеете в себе любви к Богу» (Ин.5:42). С другой стороны, возможно и в сердце иметь некоторое чувство влечения и даже благоговения к Богу и однако не исполнять в жизни Его заповедей. Это значит, что воля человека еще не прониклась любовью к Богу, и потому это еще не есть истинная любовь. Любовь к Богу всем разумением начинается тогда, когда Господь становится центром всех наших дум и когда мысль неудержимо влечется к Нему, чем бы мы ни были заняты. Это сосредоточение помыслов в Боге достигается с большим трудом, и много стараний прилагали святые подвижники к тому, чтобы предохранить свой ум от ненужных и развлекающих впечатлений.

Этим сосредоточенным богомыслием особенно известен преподобный Арсений Великий. Удалившись в дикую пустыню, он проводил время в безмолвном уединении и почти никого не принимал. Однажды знатная, богатая римлянка, наслышавшись о подвигах и святой жизни преподобного, захотела лично видеть его. В Александрии ее предостерегали, что святой Арсений не любит, чтобы нарушали его уединение; тем не менее она отправилась.

Она нашла преподобного одного в саду и бросилась к его ногам.

– Ну, вот ты добилась своего! – сказал ей с гневом Арсений. – Ты видела лицо Арсения! Скажи, зачем тебе это? Чтобы рассказывать об этом другим женщинам, которым тоже нечего делать? Разве это не тщеславие?

– Помолись за меня, святой отец! – сказала гостья. – И не забудь про меня!

– Напротив! – возразил преподобный Арсений. – Я буду молить Господа, чтобы Он совершенно изгладил твой образ из моей памяти!

Подавленная и удрученная вернулась римлянка в Александрию и поведала свое горе архиепископу.

– Поверь, дитя мое, – сказал тот, – что старец молится и будет молиться за всех нас и за тебя также... Но он хранит свой ум и сердце от всяких развлечений, чтоб углубленною любовью жить только в Боге!

Наконец, любить Бога всею крепостию, как говорит отец Иоанн Кронштадтский, «значит любить не вполсилы или слегка; когда предстоит исполнить какую-либо заповедь, исполняй ее всеусердно, до поту и крови и положения жизни, если потребуется, а не лениво и вяло или неохотно».

Любить Бога всею крепостию значит прилепиться к Нему всею энергиею воли так, чтобы никакая сила не могла от Него оторвать, или, как говорит апостол Павел: «Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч?... Все сие преодолеваем силою Возлюбившего нас. Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим.8:35:37–39).

Вот один из бесконечного ряда примеров крепкой, христианской любви к Богу, которую никакая сила не могла преодолеть.

В Севастии армейской в полку воеводы Агриколы было сорок воинов-христиан одного звания, связанных между собою тесною дружбой. Когда Ликиний воздвигнул на христиан великое гонение, повсеместно было повелено солдатам принести жертвы богам. Этот приказ получили и сорок друзей.

– Мы не принесем жертв, – отвечали они.

Их бросили в темницу. Прошла неделя, и из тюрьмы воины вышли на смерть. Воевода приказал поставить мучеников обнаженными в воду озера. Озеро было покрыто тонким льдом. Мученики, призвав имя Божие, погрузились по шею в ледяную воду. А тут же на берегу была устроена баня, из которой валил пар на застывшую воду озера.

Ужасные часы шли один за другим. Вода резала на куски бедное тело. Минула полночь; мороз все крепчал. Один из мучеников, обессилев, вышел из воды и подоспел к бане, но как только нога его коснулась порога, он упал мертвым. Видя его смерть, мученики стали молиться не о том, чтобы Бог прекратил муки их, а о том, чтобы дал силу перенести их. И молитва была услышана. Яркий свет точно от летнего солнца в горячий полдень облистал озеро. И этот свет победил мороз. Лед тронулся, и под согревающими лучами чудесного света мученики стали опять здоровы и сильны. Воины, приставленные к ним, спали. Бодрствовал один только темничный сторож...

И вот он увидел блестящие лучи неведомого света и тридцать девять светлых венцов, сошедших на головы мучеников и окруживших их радужным сиянием. «Их было сорок», – подумал он, потом вспомнил об отступнике, и ему захотелось восполнить дружину.

– Я – тоже христианин! – крикнул он и присоединился к мученикам.

Наутро мученикам перебили голени, а потом собрали их тела на огромный костер и сожгли, а кости бросили в реку. И волей Божией яркий свет белой звездочкой светил над их могилой-рекой.

Ничто не могло отлучить их от любви Божией!

Как научиться этой любви? Как приобрести её?

Тайна эта открывается в Евангелии от Иоанна в словах Господа: «Кто имеет заповеди Мои и соблюдает их, тот любит Меня; а кто любит Меня, тот возлюблен будет Отцем Моим; и Я возлюблю его и явлюсь ему Сам» (Ин.14:21).

С одной стороны, исполнение заповедей Божиих должно быть выражением и свидетельством нашей любви к Богу, ибо не в словах только выражается любовь. "Дети мои! – пишет апостол Иоанн, – станем любить не словом или языком, но делом и истиною» (1Ин.3:18). «Если любите Меня, соблюдите Мои заповеди, – завещает Спаситель. – ...Кто любит Меня, тот соблюдет слово Мое... Нелюбящий Меня не соблюдает слов Моих» (Ин.14:15, 23–24).

С другой стороны, исполнение заповедей является и средством развития любви к Богу.

Существует особый закон взаимодействия души и тела, или внутренних настроений и внешних действий. Обычно наши внешние поступки вызываются внутренними мотивами и настроениями, но, в свою очередь, и внешние действия могут сами вызывать соответствующие настроения души. Начните играть в карты или рулетку – и у вас может разгореться жажда наживы. Примите участие в каком-нибудь спорте – и незаметно для себя вы можете войти в азарт. Начните драться – и чувство жестокости или озлобления почти неизбежно охватит сердце.

Точно также и в данном случае: благотворите людям – и вы полюбите их. Исполняйте заповеди Божий, поступайте так, как будто вы уже любите Бога, будьте Ему послушны – и мало-помалу сердце ваше согреется настоящей любовью.

Отсюда закон такой: надо сначала отдаться Богу в послушании, чтобы соединиться с ним в любви. «Если заповеди Мои соблюдете, пребудете в любви Моей», – говорит Господь (Ин.15:10). Таким образом, первую и, быть может, наиболее действительную опору для развития любви к Богу можно найти в воле человека. Другую опору следует искать в его познавательной деятельности, в уме.

Необходимо познавать Бога.

«Всякий любящий... знает Бога, – свидетельствует апостол Иоанн. – Кто не любит, тот не познал Бога» (1Ин.4:7–8). Следовательно, познавший Бога не может не любить Его. Особенно, познавая любовь Божию, проявленную к нам, мы воспитываем в себе чувство ответной любви.

«Будем любить Его, потому что Он прежде возлюбил нас» (1Ин.4:19).

«Любовь познали мы в том, что Он положил за нас душу Свою» (1Ин.3:16).

Итак, познавайте Бога, познавайте любовь Его, особенно явленную в искупительной жертве Господа, положившего за нас душу Свою. Изучайте жизнь Спасителя, Его личность, Его характер, Его деятельность и учение, историю Его страданий. Перед вами откроется личность высокая, необыкновенная, святая, характер чистый, благородный, который нельзя не полюбить.

Яснее представьте себе шаг за шагом, момент за моментом всю эту удивительную жизнь: ночь Рождества... Дивного Младенца, променявшего ради нас престол неба на связку соломы... Убожество пещеры и холод ночи... Воспитание в Назарете... Бедность и необходимость упорного труда... Пост в пустыне и ужас искушения... Скитание по Палестине без Своего угла, без крова... Назойливые толпы народа, и эту постоянно кроткую улыбку... Слова милосердия и сострадания... Чудеса исцелений и благословение детей... Шпионство фарисеев и сгущающуюся все более вокруг него ненависть... Звон сребреников и предательство Иуды... Гефсиманию с ее предсмертной тоской... Треск факелов и поцелуй предателя... Измену учеников и полное одиночество... Возмутительно жестокий и несправедливый суд... Крики возбужденной, озлобленной толпы: «распни, распни Его!» Крестный путь... Голгофу... Распятие... Последний вздох и этот предсмертный крик: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мк.15:13:34)

И когда ярко и отчетливо пройдет перед вами вся эта страдальческая жизнь с ее позором и болью, с ее унижениями и тоской, с ее одиночеством и любовью и когда поймете вы, что вас любил и жалел Он, за вас молился и страдал, – тогда острое чувство сострадания и благодарности пронижет сердце... А это – начало любви.

Наконец, великое средство развития любви к Богу, соединяющее с Ним непосредственно и дающее почувствовать сладость этого единения, – это искренняя, сердечная молитва.

Мк.12:35–44

Данный отрывок Евангелия заключает в себе три отдела, три темы по видимости мало связанные между собою.

Стихи 35–37 заключают в себе мысль, основанную на 109-м псалме Давида, что Христос-Мессия есть Бог.

Стихи 38–40 содержат в себе предостережение против духовных вождей Израиля, книжников и фарисеев, и указание на их главнейшие пороки.

В стихах 41–44 рассказывается эпизод о бедной вдове, положившей в сокровищницу храма две лепты.

Несмотря на внешнюю несвязанность повествования, между этими тремя отделами есть несомненная внутренняя связь.

Определив на основании ветхозаветных заповедей сущность религиозной жизни и главную обязанность человека – любовь к Богу, Господь переводит далее мысль слушателей на то, что и Мессия, обещанный пророками, есть также Бог, и потому безграничная любовь к Нему и преданность со стороны человека составляет непременный долг последнего. Книжники, говоря о Мессии, чаще всего имели в виду Его человеческое происхождение и упоминание о Нем, главным образом, как о потомке Давида. Это льстило их гордости и самолюбию, ибо и в себе они видели родственников по плоти Великому Мессии, но, с другой стороны, это ослабляло религиозное чувство благоговения к Нему как к Богу, переводя Его в область обыкновенных человеческих отношений род­ственной любви. Между тем, даже для Давида, праотца Христа, Мессия был прежде всего Господом и Богом, перед Которым царь и псалмопевец склонялся с чувством религиозного благоговения. Об этом и напоминает Господь Своим слушателям, предостерегая их от ошибки книжников. Невысказанный, предполагаемый ответ на вопрос Спасителя должен быть такой: да, Христос-Мессия – Сын и потомок Давида по человеческой природе, но Он – Бог по Своему существу. Господь здесь, может быть, впервые дает Своим ученикам и народу намек, хотя и не прямой, на то, что Он – не простой человек, но Богочеловек. Вряд ли, впрочем, кто-нибудь из народа понял Его вполне, и возможно, что только немногие из Его учеников лишь смутно проникают в эту тайну.

Если Христос есть Бог, то прежде всего должны были это понять те, которые считали себя руководителями народа и стояли на страже его духовной жизни, то есть книжники и священники. Они первыми должны были узнать в Господе Иисусе Спасителя и Мессию и отнестись к Нему с той любовью, которая подобает Богу.

Но они не хотели и не могли этого сделать, и главная причина заключалась в том, что в их сердце не было искреннего стремления и любви к Богу. Они любили только себя, любили почет, славу, уважение толпы, любили материальные выгоды жизни, и все их служение Богу было лицемерным, рассчитанным лишь на то, чтобы ценили и почитали их люди. С таким сердцем приблизиться к Богу, угадать божественную личность Спасителя и полюбить его безраздельно как Бога они не могли. Поэтому тяжелое осуждение было для них неизбежно.

Гораздо ближе стояли к Богу люди простые, бедные, но любившие Его всем сердцем. Бедная вдова, отдавшая в храм свой последний кодрант, была бесконечно выше этих чванных, лицемерных, гордых, самоуверенных книжников, и ее-то ставит Господь Своим ученикам в пример, ибо с кодрантом она отдала и сердце свое.

Такова внутренняя связь тем данного евангельского отрывка.

Все они объединяются одной основной мыслью – о необходимости искреннего, сердечного служения Христу.

Главное препятствие для такого служения составляют те пороки, которые Господь отмечает у книжников, от которых Он предостерегает слушателей и которые можно назвать главными пороками сердца, при наличии которых христианская жизнь невозможна, ибо они сводят к нулю и осуждают на бесплодность все попытки и усилия благочестивой воли.

Пороки эти в словах Спасителя определяются так: «остерегайтесь книжников, любящих ходить в длинных одеждах (что указывает на тщеславие) и принимать приветствия в народных собраниях (славолюбие), сидеть впереди в синагогах и возлежать на первом месте на пиршествах (честолюбие), – сии, поядающие домы вдов (корыстолюбие) и напоказ долго молящиеся (лицемерие), примут тягчайшее осуждение» (Мк.12:38–40).

Итак, тщеславие, славолюбие, честолюбие, корыстолюбие и лицемерие – вот главные пороки, препятствующие христианскому служению Богу.

Нетрудно видеть, что все эти пороки по существу суть не что иное, как служение человека самому себе, своему «я», и в этом вся беда. Нельзя служить сразу двум господам, и тот, кто наряду с Богом поставит кумир своего «я» в сердце своем, тот неизбежно отойдет от Бога. Мы уже видели раньше и знаем, что должен быть единый центр жизни и деятельности человека – Бог. Указанные пороки представляют подмену этого центра другим, этим и объясняется, почему они делают христианскую жизнь бесплодною.

Первые три порока – тщеславие, славолюбие и честолюбие – суть пороки одного рода, где главным мотивом является любовь к человеческой славе. Человек больше всего заботится о том, что думают о нем люди, как к нему относятся, заботится об их мнении, уважении, расположении к нему. Для него важнее казаться, чем быть на самом деле, и мнение толпы дороже приговора Божия,

Такими были фарисеи, «которые возлюбили больше славу человеческую, нежели славу Божию» (Ин.12:43). Это больше всего мешало им признать Мессию в Иисусе Христе. «Как вы можете веровать, – упрекает их Спаситель, – когда друг от друга принимаете славу, а славы, которая от Единого Бога, не ищете?» (Ин.5:44). Все дела свои они делали с тем расчетом, чтобы прославляли их люди. Но, достигая этого, «они уже получают награду свою» (Мф.6:2). Награды от Бога ожидать они уже не могли. Как говорит преподобный Нил Синайский, «тщеславный христианин – бесплатный работник: труды несет, а награды не получает». Это вполне естественно: раз человек служит не Богу, а самому себе и человеческой славе, то, очевидно, его служение не может быть заслугой перед Богом. Более того: оно является несомненным грехом перед лицом Божиим как прямое нарушение второй заповеди. Вот почему Господь строго карал за грехи гордости и честолюбия даже людей, угодивших Ему, как это мы видим на примере несчастного царя Иудейского Озии.

«Шестнадцати лет был Озия, когда воцарился, и пятьдесят два года царствовал в Иерусалиме... И делал он угодное в очах Господних точно так, как делал Амасия, отец его; и прибегал он к Богу во дни Захарии, поучавшего страху Божию; и в те дни, когда он прибегал к Господу, споспешествовал ему Бог. И он вышел и сразился с Филистимлянами, и разрушил стены Гефа и стены Иавнси и стены Азота; и построил города в области Азотской и у Филистимлян... И давали Аммонитяне дань Озии, и дошло имя его до пределов Египта, потому что он был весьма силен. И построил Озия башни в Иерусалиме... и... башни в пустыне, и иссек много водоемов, потому что имел много скота, и на низменности и на равнине, и земледельцев и садовников на горах и на Кармиле... Было у Озии и войско... военной силы триста семь тысяч пятьсот, вступавших в сражение с воинским мужеством, на помощь царю против неприятеля... И сделал он в Иерусалиме искусно придуманные машины... для метания стрел и больших камней. И пронеслось имя его далеко, потому что он дивно оградил себя и сделался силен. Но когда он сделался силен, возгордилось сердце его на погибель его, и он сделался преступником пред Господом Богом своим, ибо вошел в храм Господень, чтобы воскурить фимиам на алтаре кадильном. И пошел за ним Азария священник, и с ним восемьдесят священников Господних, людей отличных, и воспротивились Озии царю и сказали ему: не тебе, Озия, кадить Господу; это дело священников, сынов Аароновых, посвященных для каждения; выйди из святилища, ибо ты поступил беззаконно, и не [будет] тебе это в честь у Господа Бога. И разгневался Озия, – а в руке у него кадильница для каждения; и когда разгневался он на священников, проказа явилась на челе его, пред лицем священников, в доме Господнем, у алтаря кадильного. И взглянул на него Азария первосвященник и все священники; и вот у него проказа на челе его. И понуждали его выйти оттуда, да и сам он спешил удалиться, так как поразил его Господь. И был царь Озия прокаженным до дня смерти своей, и жил в отдельном доме и отлучен был от дома Господня» (2Пар.26:3–6, 8–13:15–21).

Таково было внешнее наказание, посланное Господом Озии за грех тщеславия и честолюбия. Внутренним же неизбежным следствием этого греха является отпадение от Бога и забвение Его.

Дух тщеславия есть «дух разновидный, изменчивый, тонкий» и потому очень опасный.

«Тщеславие, – говорит преподобный Иоанн Лествичник, – радуется о всех добродетелях. Например, тщеславлюсь, когда пощусь; но когда разрешаю пост, чтобы скрыть от людей свое воздержание, опять тщеславлюсь, считая себя мудрым. Побеждаюсь тщеславием, одевшись в хорошие одежды; но и в худые одеваясь, также тщеславлюсь. Стану говорить, побеждаюсь тщеславием; замолчу, и опять им же победился. Как ни брось сей троерожник, все один рог станет вверх».

«Всякий человек, который любит себя выказывать, тщеславен. Пост тщеславного остается без награды, и молитва его бесплодна, ибо он и то и другое делает для похвалы человеческой».

«Тщеславие есть... расточение трудов, потеря потов, похититель душевного сокровища... муравей на гумне, который, хотя мал, однако расхищает всякий труд и плод».

«Тщеславный человек есть идолопоклонник... Он думает, что почитает Бога; но в самом деле угождает не Богу, а людям».

Истинный же христианин должен прежде всего угождать Богу. Его суд и Его заповеди должен иметь всегда в виду, не заботясь о том, что скажет о нем мир, но каждый раз ставя себе единственный вопрос: а угодно ли это в очах Божиих?

Другой, не менее опасный порок, отвлекающий человека от Бога, есть корыстолюбие. Апостол Павел говорит даже, что «корень всех зол есть сребролюбие, которому предавшись, некоторые уклонились от веры и сами себя подвергли многим скорбям» (1Тим.6:10).

«Христианин, привязанный к вещественному, – пишет преподобный Ефрем Сирин, – подобен ястребу, летящему с ремнями на ногах; где ни сядет он, тотчас запутается. А не привязанный к вещественному, то же, что путник, всегда го­товый в дорогу».

Страсть эта, дошедшая до скупости, положительно ненасытима: сколько бы человек ни приобрел, ему все кажется мало, и забота о земном, о материальном, о наживе постоянно отвлекает его мысль от неба и от Бога. Маммона, быть может, самый низкий и грубый кумир, перед которым преклоняются люди: он стоит постоянной стеной между человеком и Богом, не допускает дел милосердия и любви к ближнему, вытравливает из души все высшие, благородные чувства, делая ее грубой и бесчеловечной. Нет, кажется, в мире того преступления, которое не было бы совершено ради страсти к богатству.

Об этом кумире Господь прямо говорит: «Не можете служить Богу и маммоне» (Мф.6:24), и страшная правда этих слов оправдалась на одном из близких учеников Его, Иуде, предавшем своего Учителя за тридцать сребреников.

В жизнеописании блаженного Андрея, Христа ради юродивого, жившего в X веке в Константинополе, есть следующий рассказ.

Придя однажды на рынок, святой Андрей встретил одного инока, которого все восхваляли за добродетельную жизнь. Правда, он подвизался, как подобает инокам, но был склонен к сребролюбию. Многие из жителей города, исповедуя ему свои грехи, давали ему золото для раздачи нищим. Он никому не давал, а все клал в сумку и радовался, видя, как увеличивается его богатство. И вот блаженный Андрей увидел прозорливыми очами, что вокруг сребролюбца в воздухе написано темными письменами: «Корень всякому беззаконию – змей сребролюбия».

Оглянувшись назад, святой заметил двух спорящих между собою юношей – один из них был черен и имел темные очи. Другой – Божий ангел был белый, как свет небесный.

Черный говорил:

– Инок – мой, так как он исполняет мою волю. Он немилосерден и не имеет части с Богом, работает на меня, как идолослужитель.

– Нет, он мой, – возражал ангел, – ибо постится и молится, и притом он кроток и смирен.

Так они препирались, и не было между ними согласия. И был с неба голос к светоносному ангелу:

– Нет тебе части в том чернеце, оставь его, потому что он не Богу, а маммоне работает.

После сего отступил от него ангел Господень, и дух тьмы получил власть над ним. Встретив после на улице инока того, святой взял его за правую руку и сказал:

– Раб Божий, без раздражения выслушай меня, раба твоего, и милостиво прими убогие слова мои. Я более не могу переносить, чтобы ты, будучи сперва другом Божиим, стал теперь слугою и другом диавола. Ты был солнцем, но зашел в темную и бедственную ночь. В то время, как другие умирают от голода, холода и жажды, ты веселишься, взирая на обилие злата. Умоляю тебя: раздай имение нищим, сиротам. Постарайся же, дабы тебе вновь быть другом Божиим.

Третий порок, который Господь отмечает в книжниках, это – лицемерие. Лицемерие редко встречается в чистом виде. Лицемерить только для того, чтобы быть лицемером, не имеет смысла. Обыкновенно лицемерие является лишь маской, чтобы прикрыть какой-нибудь внутренний порок, с которым оно чаще всего и связывается. У книжников и фарисеев оно прикрывало их тщеславие и корыстолюбие. Усердно и долго молясь напоказ людям, они, конечно, думали не о том, чтобы угодить Богу, а о том, чтобы люди считали их праведными и благочестивыми. Таким образом, эта маска внешней набожности надевалась с определенной целью обмануть других. «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, – обличает их Спаситель, – что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты; так и вы по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония» (Мф.23:27–28).

Быть может, главная опасность лицемерия заключается в том, что, обманывая других, человек мало-помалу начинает обманывать и себя. Пользуясь уважением людей за свою мнимую святость, видя это преклонение перед своей праведностью, он и сам невольно подчиняется гипнозу общественного мнения, проникается преувеличенным уважением к своей особе, которую так ценят люди, и, в конце концов, свою фальшивую праведность наружного благочестия начинает принимать за подлинную монету, за чистое золото святости. Дойдя до такого состояния, человек становится почти безнадежным для Царства Божия, ибо перестает понимать, что в служении Богу нужна искренность, внутреннее чувство и неподдельная любовь. Привыкнув довольствоваться лишь лицемерной внешностью, он становится уже неспособным к искреннему служению. Таковы были те люди, которые толпились вокруг Господа в то время, как Он со Своими учениками сидел против сокровищницы храма и смотрел, как народ кладет деньги в сокровищницу. И здесь также перед Ним была картина этого же лицемерия и показного благочестия. Многие богатые клали много, медленно и торжественно развязывая свои кошели, не спеша пересчитывали звенящие сребреники с притворно-небрежным и равнодушным видом, но исподлобья зорко наблюдая, смотрят ли на них окружающие и восторгаются ли их щедростью. Это были достойные ученики своих вождей.

На фоне этого пустого чванства и напыщенного лицемерия книжников и богатых посетителей храма так отрадно рисуется фигура бедной вдовы, искренней, скромной и сердечной в своем усердии к Богу! Робко подошла она к сокровищнице и украдкой, краснея и стыдясь за свой ничтожный дар, положила последние две лепты.

Но как велик был этот дар в очах Божиих!

«Подозвав учеников Своих, Иисус сказал им: истинно говорю вам, что эта бедная вдова положила больше всех, клавших в сокровищницу, ибо все клали от избытка своего, а она от скудости своей положила всё, что имела, всё пропитание свое» (Мк.12:43–44).

Так ценит Господь искренность, усердие и любовь.

Для нас в этом великий урок и великое обязательство. Мы часто склонны к отговорке, что ничем не можем служить Богу, ибо не имеем для того ни средств, ни способностей. Одних эта мысль удручает, другие, наоборот, не без удовольствия находят в ней оправдание своей лености и беспечности. Пример бедной вдовы учит нас, что и маленькие жертвы и дела могут быть ценны перед Богом, если делаются с сердечным усердием; а незначительные размеры этих жертв делают их возможными и доступными для каждого. Поэтому ни один человек не может извинять себя тем, что не имеет достаточных средств для служения Богу. Дар может быть небольшим, и в этом нет греха пред Богом. Плохо то, когда в сердце нет усердия и желания сделать что-нибудь для Бога.

«Жизнь, – пишет преосвященный Феофан, – есть время торга. Продавай что есть, хоть лапти, хоть лыко. Что-нибудь да есть у каждого. Присмотрись к себе и определи: что у тебя есть и что можешь ты приобрести, и действуй неленостно».

«Но я такой маленький человек, – скажет Один, – как могу я служить Великому Богу в ничтожестве своем, и что может потребовать от меня Господь?»

Но для Бога нет маленьких, ничтожных людей. Все одинаково дороги Ему, ибо все Его дети. Скромная вдова, бывшая беднее других и ниже по своему положению, сумела в усердии своем принести Богу самый богатый дар.

«Но я могу сделать так мало, – скажет другой, – в моих силах лишь пустячные услуги и мелкие жертвы любви. Что значат для Всемогущего Бога эти мелочи?»

Но в духовной жизни мелочей нет: все важно, ибо и великое слагается здесь из мелочей.

Вот почему христианин должен быть очень внимателен даже к мелочам своего поведения.

К несчастью, этим мелочам жизни мы часто не придаем никакого значения. Мелкие ссоры, легкие насмешки, мимоходом брошенные язвительные словечки – все это кажется таким маловажным. Между тем, как говорит один французский психолог, Литью, «всякий значительный успех объясняется внимательностью к мелочам. Наполеон одерживал свои великие победы только потому, что был необычайно внимателен ко всем мелочам военных приготовлений, не упуская из внимания ничего до последней солдатской пуговицы включительно... Очень многие хватаются с энтузиазмом и увлечением за всякое понравившееся им дело, но не выносят сухой, черновой работы, которая для него требуется. Оттого и гибнут многие таланты без всякого практического результата».

Великое создается из малого, ибо великое есть результат постепенного накопления, и, пренебрегая мелким, никогда не достигнешь великого. Громадные Альпы составлены все-таки из песчинок, и каждый подвиг создается путем накопления предварительных мелких усилий.

Особенно это следует сказать относительно развития воли и нравственного характера. Воля человека развивается не иначе, как путем мелких побед. Вот на вашем пути выросло искушение. Вы не поддались соблазну, напряжением воли подавили дурное желание, победили себя – ваша воля немного укрепилась, стала сильнее, ибо всякое упражнение, связанное с напряжением, сопровождается как в физическом организме, так и в душе человека накоплением сил. Вторая, третья победа укрепят вашу волю еще более... И так постепенно растет сила характера и его устойчивость в добре. Святость есть не что иное, как длинный ряд нравственных побед, бесконечный ряд сверкающих точек, сливающихся для постороннего глаза в непрерывную светящуюся линию, подобно Млечному пути. Взгляните ночью на ясное звездное небо. Вы увидите над собой светящуюся туманность, волнистой полосой протянувшуюся от горизонта до горизонта. То Млечный путь, который кажется непрерывной огненной рекой. Но вглядитесь внимательно, и вы увидите, что он весь состоит из бесчисленных мириад отдельных маленьких звездочек.

В Филадельфии, на монетном дворе, говорят, есть комната, пол которой покрыт сплошным слоем золота. При обрезке монет мельчайшие пылинки золота падали на пол и с течением врмени покрыли его сплошной позолотой.

Так и в человеке: мы часто любуемся нравственной красотой, кротостью, кристальной чистотой его души, но знаем ли мы, чего это стоит и как достигается? Чаще всего, это не природный дар, данный человеку сполна от рождения, а результат бесчисленных усилий и отдельных мелких нравственных побед над собою.

Но, с другой стороны, и отрицательные качества души развиваются также путем многочисленных уступок и нравственных поражений. Каждая такая уступка уже разлагает нравственную энергию воли. Опустите одну каплю болотной грязи в стакан с чистой водой, и вода станет заметно мутною. Яд вреден и в малых дозах, и его следует остерегаться. Скрипичная струна, ослабевшая на секунду, вносит фальшь во всю гармонию концерта. Вот почему и к мелким слабостям и проступкам надо относиться строго и внимательно.

Видали вы, как образуются те ручейки, которые мутными потоками несутся по улицам в ненастный осенний день? Посмотрите на окно: мелкой водяной пылью падает влага осеннего дождя на холодное стекло; из этой пыли набухают, растут крупные капли; они увеличиваются, скатываются вниз, сливаясь с другими и образуя маленькие ручейки; к ним присоединяются другие, новые... и вот уже бегут по водосточным канавам мутно-грязные потоки. Так и в нравственной жизни: мутные потоки страсти и порока образуются из отдельных греховных поступков, повторенных много раз. Часто мелкие грехи дают в сумме большой порок. Берегитесь же мелких грехов!

Берегитесь их особенно потому, что нравственное чувство при этом ослабевает и совесть притупляется. Получается нечто вроде обычной детской истории с новым платьем. Новое платье дети, обыкновенно, очень берегут и заботливо чистят. Но с первым случайным грязным пятном падает всякое чувство уважения к новой вещи. О платье уже не заботятся, не берегут, оно сразу попадает в разряд будничных костюмов и в короткое время покрывается пятнами и заплатами.

То же самое бывает и с душой. Человек иногда долго бережется от греха, но с первым же падением может махнуть рукой на заботливо оберегавшуюся чистоту души и сказать себе: «Не удержался!.. Все равно теперь! Что было, то было. Прошлого не вернешь! Больше не о чем и заботиться: не сто­ит больше и беречься от грязи!..» И в короткое время чистая одежда души вся покрыта пятнами греха.

Но о каких пятнышках может быть речь? Мы поражены язвами и проказой от головы до пят, как говорит пророк Исайя. Вся одежда у нас в грязи. К чему же беречься?

Не совсем так. Мы лжем, например, но стараемся кому-нибудь (матери, другу) не лгать. Это – наш кусочек, украденный для правды у изолгавшейся души, и этот уголок правды мы заботливо бережем. Но первая уступка, и «загородь» взломана. Волны греха хлынут через брешь, и скоро от уголка правды останется одно грустное воспоминание.

Берегитесь же мелких грехов и нравственных уступок!

Внешние последствия малых грехов, по большей части, незначительны, но влияние их на душу согрешающего весьма пагубно.

«Уничижаяй малая по мале упадет», – говорит премудрый сын Сирахов (Сир.19:1), то есть «ни во что ставящий малое мало-помалу придет в упадок». «Не возражай, как может пасть духовный? – пишет пр. Марк в слове «о покаянии». – Когда он примет в себя что-нибудь малое из области греха и не извергнет этого малого из себя покаянием, то оно, укоснев в нем и развившись, уже не терпит пребывать в одиночестве, но влечет и к иному, сродному себе, насильно, как бы цепью. Если духовный вступает в борьбу с явившимся злом и отразит его молитвою, то останется в своей мере преуспеяния, утратив, однако, отчасти бесстрастие в такой степени, в какой попущено было пристрастие к вкравшемуся злу».

Пылинка, попавшая на глазное яблоко, раздражает его. Так чувствительна бывает и совесть до допущения в нее малых грехов. Но при повторении их совесть становится подобна желудку страуса, который переносит и железо. Совесть можно еще сравнить с озером, которое летом не держало на своей поверхности и мелкого камушка, а, замерзнув, выдерживает и обозы.

Совесть – сторож души, вначале бдительный, чуткий. Но малые грехи залепляют этому сторожу и глаза, и уши. Вот пример потери чувствительности сердца от единичного допущения греха. Алипий, друг Августина, ненавидел кровавое зрелище борьбы гладиаторов. Но раз, по настоянию друга, пошел в амфитеатр. Сначала он не открывал глаз от ужаса и отвращения. Когда зрители захлопали от восторга, он робко проглянул. С этих пор он стал любителем кровавых зрелищ.

С малого начинается большое. От маленькой свечки сгорела Москва. Целый червь губит дуб, от малой щели тонет корабль. От глотка водки, выпитого с отвращением, переходят к пьянству. Редко кто начинает с грубых грехов, потому что против таких грехов возмущается совесть, но она охотно допускает малые. Тля греховная заражает душу постепенно. Пролез маленький вор, отпер двери большому. И болезнь, и пожар нужно уничтожать вначале. «Приучайся побеждать малое, если хочешь победить великое», – учит Иоанн Лествичник.

Когда христианин перед совершением греха успокаивает себя, что это грех – малый, то он усиливает тяжесть греха через это лукавое успокоение. Малые грехи... Но они нас обступают ежечасно, день ото дня, год от году. Имя им легион. Какая же радость погибнуть не от одного Голиафа, а от множества филистимлян? Не велика и не сильна саранча, но она множеством своим приносит бедствие целой стране.

Внимание к мелочам обычно является мерою личности человека. Это своего рода барометр души. Чем выше человек духовно, тем он более чуток к мелочам. Один русский писатель рассказывает о человеке, который, забыв проститься со случайными спутниками, встреченными им на пароходе или в вагоне железной дороги, иногда возвращался за полверсты, чтобы исполнить этот долг вежливости и не обидеть почти незнакомых ему людей. Покойный старец Оптиной пустыни, отец Амвросий, на исповеди плакал навзрыд, сокрушаясь о том, что по физической немощи позволил себе съесть яйцо: в среду. Преподобный Макарий Египетский уже в глубокой старости все еще оплакивал свой грех раннего детства, когда он тайком съел найденный им на дороге стручок, оброненный одним из его сверстников-мальчиков.

Наша нечуткость к подобного рода грехам – верный показатель загрязненности души. Чем внимательнее человек к мелочам, тем на более высокой степени нравственного развития он находится. Человек, способный обидеть кого-нибудь в мелочи, не заметив, вряд ли обладает сердечностью.

В названии тех или других грехов малыми видится неправильное понятие о праведности, как бы выражающейся в героических подвигах. Праведность не есть героизм, с которым под влиянием минуты жертвуют своей жизнью и совершают подвиги необычайной храбрости. Праведность ежедневно проявляется в малом, хотя иногда доходит до степени героизма. В общем итоге, жизнь праведная, полная упорной борьбы с мелочами, выше крупного подвига или героического поступка. Герой может быть нехорошей жизни человек, а праведник всегда хорош. Героизм часто является результатом нервного возбуждения минутного порыва; праведность – дело нравственного убеждения и упорной, длительной борьбы с собою. Не солгать, не осудить, пожалеть, простить, воздержаться, смириться – вот те малые дела, в которых ученик Христов должен быть верен. Такова воля Божия. Нарушение этой воли, хотя бы частичное, может ли быть названо малым грехом? Фальшивомонетчик виновен и тогда, когда подделывает мелкую монету. В малом грехе иногда сказывается более преступная воля, чем в большом.