Религия свободного человека

Такой вопрос был когда-то поставлен Добролюбовым по поводу романа Тургенева «Накануне»².

И вот прошёл долгий-долгий канун. Общественный подъём сменился апатией и усталостью, надежды – разочарованием, победные гимны – похоронными маршами, близкое снова становится далёким, а настоящего дня всё ещё нет.

Но за несколько десятков лет Россия пережила так много, влила столько страданий в общую чашу мирового горя, что её робкое ожидание близкого рассвета почти разом выросло в пророческое чаяние огненной зари, – из народного стало всечеловеческим.

И снова мы живём накануне. Снова ждём настоящего дня.

Когда земля изнемогала от рабского ига, лучшие люди жили надеждой, что рабство когда-нибудь падёт.

Они заражали своей мечтой все живые души, заставляя жить человечество в трепетном ожидании свободы.

Это был канун перед освобождением от рабства физического.

И рабство пало. Каждое столетие приносило всё новое и новое раскрепощение, разрывая в одной стране за другой рабские цепи.

Поработили человеческий разум и человеческую совесть.

Наступила страшная эпоха борьбы за духовную свободу.

Снова в лучших сердцах загорелась мечта о настоящем дне, когда дух свободного исследования и свободной совести не будет скован инквизицией и палачами.

Свобода победила.

И как некогда были разрублены мечом цепи рабства физического, так же на мученических кострах были расплавлены цепи религиозного рабства.

Но до полного раскрепощения, до настоящего дня было слишком далеко. Весь мир ещё был сжат политическим деспотизмом и начинал задыхаться от социального неравенства.

Наступила эпоха политического и социального раскрепощения.

Между отдельными историческими эпохами нельзя проложить резкой грани. Задачи одной эпохи заканчиваются уже в другой.

В эпоху раскрепощения ума и совести ещё заканчивалось раскрепощение от физического рабства³.

И в наши дни ещё неоконченного политического освобождения, когда китайский богдыхан ещё по-прежнему, как сын неба, с безграничным деспотизмом управляет одним из многочисленнейших народов⁴ и социальная борьба ещё не дошла до высочайшей точки своего напряжения, уже новая эпоха последнего и окончательного раскрепощения приблизилась.

Раскрепощение всей человеческой личности, в которое войдут и свобода от физического рабства и от рабства совести⁵, ума, голода, и прибавится свобода от одиночества, от безобразной оторванности – друг от друга, от природы, от мира, от Бога.

Может быть, в последний раз человечество живёт накануне.

Но это – великий канун перед окончательным шествием на землю вечной правды⁶.

Вот почему жизнь, может быть, никогда ещё не казалась такой безнадёжно тяжёлой, и в то же время никогда ещё сквозь эту безнадёжность не прорывалось такое великое чувство радости.

Ибо здесь чувство безнадёжности – от сознания, что все пути пройдены, что жизнь, какою она представлялась до сих пор, изжита.

Радость от глубокой веры, что это не тупик, а крутой поворот, и что-то, что казалось всей жизнью, ещё не есть настоящая жизнь.

Тоска наших дней – это смертная тоска перед радостным воскресением.

И, действительно, во всех областях человеческого творчества уже видна последняя черта.

Развитие человеческой мысли завершило свой круг и в западноевропейском философском нигилизме переживает окончательный кризис.

Научное мировоззрение как цельное знание терпит полное крушение, и уже никто не смотрит на науку как на спасительницу ото всех сомнений: ей предоставлена скромная практическая роль.

Вера в науку, как в силу, безгранично расширяющую горизонты, изжита.

В искусстве всё полно ожиданием новых откровений. В бессилии оно расплывается в каких-то серых тонах или принимает уродливые формы.

И в живописи, и в музыке, и в литературе, и в театре – всё живёт накануне возрождения.

Общественная жизнь умерла. Старые идеалы разрушены.

Над умирающей общественной жизнью, как дух разложения, носится призыв к смирению, к покаянию и самоспасению.

Вся жизнь и умирает, и с напряжённейшей силой ждёт и новых задач, и новых слов, и новых вдохновений.

Но что всего важнее – великого пророческого голоса о новой жизни, говоря религиозным языком – о жизни последних времён, ждут уже не отдельные представители утописты-мечтатели – ждёт народ.

И его глубокое сосредоточенное молчание – это благоговейная тишина великого предчувствия.

Этим предчувствием охвачены все. И светлые души, радостно и уверенно готовые выйти навстречу грядущему дню. И страшные прокажённые, задыхающиеся от гнойных ран, и чистые сердцем, и те, чьи сердца измучились, изболелись от собственных преступлений, и праведники, возлюбившие правду с апостольской ревностью, и те, кто гибнет и разлагается от лжи.

Все ждут и предчувствуют, и может быть, измученные в грехах и страдании ждут пламенней и дерзновенней.

Современная жизнь представляется нам великим кануном, и под этим углом зрения мы будем её рассматривать.

Конечная цель – полная, окончательная, и материальная, и духовная, свобода, – свобода, которая разорвёт все преграды между отдельными людьми, соединит их в одно великое целое, где нет ни господ, ни слуг, ни рабов, ни голодных, ни нищих.

Конечная цель – новая земля под новыми небесами. И всё, что в жизни стоит на пути, как препятствие к этой цели, будет обличаться нами со всей силой, на какую только способно наше сердце.

С силой, в основу которой положено не право личной праведности, – напротив, – право глубочайшего сознания всеобщего падения, но в то же время непоколебимой веры в близость «настоящего дня».

Одно из самых мучительных, самых искушающих сомнений, терзавших больную душу Достоевского, было сомнение в том – «удалось» ли христианство?

И кто в свою жизнь не мучился хоть раз этим сомнением? Одни (и таких большинство) мучаются недолго, решают вопрос очень легко: не удалось! И без всяких «мучений», «как все», устраивают свою жизнь, то есть женятся, родят детей, ставят их на ноги и умирают.

Другие (меньшинство) мучаются этим вопросом всю жизнь, и несоответствие христианских идеалов с нашей действительностью не даёт им силы по совести решить вопрос утвердительно. А стало быть, не даёт силы и уверовать в Христа. Ибо, если христианство «не удалось», то можно ли считать его божественной истиной?

Наконец, третьи (самая незначительная часть) твёрдо верят, что несмотря ни на что христианство удалось; что несоответствие серой, бестолковой, жестокой и грязной нашей жизни с тем «Царствием Божиим» на земле, о котором учил Христос, – есть несоответствие временное; верят, что жизнь идёт вперёд, что в конце концов Правда победит мир⁸.

К числу таких верующих в грядущую Правду причисляю я и себя.

Но и «верующие» не свободны от временных сомнений. И если бы меня спросили: когда я испытываю сомнения всего тяжелей и неотступней? – я ответил бы: в те дни, когда «празднуется» Рождество Христово и светлые дни Христова Воскресения.

Ибо никогда так нагло действительность не празднует своей временной победы над вечной Правдой Христовой, как именно в эти дни⁹.

Наступают рождественские праздники. Что это значит для большинства, для тех, кто живёт «действительностью»?

Это значит «отдых от работ», обметание пыли в квартирах, новые наряды, бесконечные «чаи» дворникам, почтальонам и ночным сторожам, потом ёлка, потом театр, ряженые, усиленная еда, усиленное питьё – и в результате досадное чувство зря истраченного времени, «скопленных» за год денег, потом будни, будни и будни.

Так празднуют люди Рождество Христово.

Так празднуют христиане величайшее событие мировой жизни.

Если таков их «праздник», то спрашивается, что же «усвоило» общество из христианства? Что вошло в плоть и в кровь его? Что стало достоянием души?

И если бы кроме «интеллигенции» не было народа, на чём бы держалась вера, что христианство всё-таки удалось?

Наши праздники – это праздники «рабов»¹⁰. А Христос прежде всего сделал людей свободными.

И если они хотели бы и могли бы достойно праздновать этот день – они праздновали бы его как величайший день свободы.

Когда видишь рабский праздник, больше всего сомневаешься, что удалась свобода!

Иными были бы «праздники», потому что иною была бы вся жизнь, если бы люди поняли, какую свободу даровал им Христос.

Говорят: «тюрьмы, казни, гнёт деспотов и тиранов»!.. Но свобода христианская потому и может спасти и некогда спасёт мир, – как теперь она спасает отдельных людей¹¹, – что она сильней всех полчищ людских, её нельзя возвести на плаху, нельзя заковать в цепи, нельзя бросить в темницу. Это свобода духа человеческого. Свобода его не только от человеческой жестокости, но и от самой смерти. Люди рабы не потому, что их заковывают в железные цепи, а потому, что они живут рабскими интересами, потому что они, как нечистые животные, возятся в мусоре своего самолюбия, своих страстей, потому что погрязли в пошлости и лжи.

И мир содрогнулся бы, и сила бесправия и зла была бы поколеблена тогда только, тогда человек стал бы свободным, каким сделал его Христос.

И каким радостным, каким великим праздником стало бы тогда для человечества Рождество Христово!

Один из самых ужасных и распространённых видов рабства, в котором живёт человечество, – это рабство неправильно понятых или совсем непонятых слов.

Люди привыкают к целому ряду понятий, начинают совершенно механически употреблять их, не отдавая себе отчёта ни в том, что они значат, ни в том, к чему обязывают.

И эти ложные понятия становятся хозяевами жизни, распоряжаются судьбами людей и народов, делают людей счастливыми и несчастными. И нет более жестокого деспота, чем ложное понятие, и ни чему другому так безропотно не отдаётся в рабство человек, как ложному слову.

Одна из насущнейших задач современной реформации – это раскрепощение людей от рабства ложных слов. За этими словами скрыты ложные, или извращённые, или не осознанные идеи. И для того, чтобы реформировать жизнь, надо прежде всего освободить людей от груды того мусора, которым они свою собственную жизнь душат.

Есть слова, правильно и во всём объёме понятый смысл которых мог бы произвести в человечестве целую духовную революцию.

Одним из таких слов является: Рождество Христово.

Каждый год 25 декабря во всех европейских странах празднуется этот день.

«Рождество» – это такая же неотъемлемая часть года, как зима, лето, «Пасха».

Мы, русские, твёрдо усвоили, что в этот день «не учатся», «делают визиты», жарят гусей с капустой, гадают и, особенно, устраивают ёлку.

«Ёлка» и Рождество – почти одно и то же.

Мы совершенно «механизировали» это великое слово – Рождество Христово. И так привыкли, что 25 декабря оно обязательно будет, из году в год, и что газетчик принесёт газеты с «святочными рассказами», что положительно потеряли даже способность понять, к чему это слово обязывает.

Но если бы все люди даже один раз в год по-настоящему вспоминали, к чему обязывает слово «Рождество Христово», то и тогда бы жизнь наша очень скоро стала неузнаваемой.

Я не буду поднимать сложных религиозных вопросов о личности Иисуса Христа. Кто Он был? Сын Божий, Сын Человеческий, Пророк, Реформатор...

Для всех людей без исключения Христос – самое полное, самое высшее воплощение в человеке правды.

Это самое меньшее, что люди признают за Христом. А потому об нас, признающих Христа Богочеловеком, и говорить не приходится.

И вот люди торжественно празднуют рождение в мире Правды.

Казалось бы, праздновать событие можно лишь тем, что хоть сколько-нибудь соответствует этому событию. Что бы вы сказали, если день рождения Льва Толстого стал бы праздноваться кулачными боями?

И рождение в мире Правды – Рождество Христово – должно праздноваться чем-либо достойным этой Правды.

Я не знаю, как нужно праздновать, но знаю, что ни визиты, ни гусь с капустой, ни ёлка никакого отношения к Рождеству Христову не имеют¹³.

Я знаю, что понять смысл этого мирового события – значит понять, что две тысячи лет назад была осуждена вся наша жизнь, и что суд этот продолжается и по сие время.

Рождение в мире Правды – это был суд над нашей совестью, над нашей жизнью и личной, и общественной.

Рождение Правды осуждает убийства, которые мы ввели в закон, осуждает дома терпимости, которые мы сделали «государственными учреждениями», осуждает весь наш социальный строй, в котором одни умирают от обжорства, другие – от голода, осуждает рабство, пытки, темницы. Осуждает жестокость и насилие, наше невежество, наше пьянство, разврат, всю нашу кровавую, безумную, несчастную и позорную жизнь.

Понять смысл Рождества Христова – это значит раз в год сгорать от стыда, чувствовать себя преступниками перед Правдой, которую распяли когда-то и продолжаем распинать до сих пор. Это значит раз в год хотеть всеми силами души своей перестроить мир весь, сверху донизу. Перестать жить повседневными мелочами, сплетнями, дрязгами, самолюбием – это значит понять божественное призвание человека.

Если бы все искренно и правдиво переживали всё это в великий день рождения в мир Правды – давно бы Рождество Христово стало настоящим праздником.

И не пустой звук, не ложное слово говорили бы мы, когда поздравляли друг друга:

С Рождеством Христовым!

«И се, звезда, которую видели они на востоке, шла перед ними, как наконец пришла и остановилась над местом, где был Младенец. …И вошедши в дом, увидели Младенца с Мариею, Матерью Его и, падши, поклонились Ему; и, открывши сокровища свои, принесли Ему дары: золото, ладан и смирну» (Мф. 2:9, 11).

Тайну рождения в мире Божественной правды узнали волхвы. Высоко, на небе увидали они лучезарную звезду и пошли за ней и положили к ногам Младенца сокровища свои: золото, ладан и смирну.

Внутренний смысл евангельских событий не подчинён «времени», он непреходящ.

Внешнюю форму событий изучает история. Религиозное содержание их принадлежит вечности.

И эта вечная, непреходящая сущность Евангельских событий повторяется, переживается душой каждого человека.

Для каждого человека рано ли, поздно ли загорается Вифлеемская звезда, рано ли, поздно ли он приближается к тайне волхвов, ищет Божественную правду, приносит к подножию её все богатства свои: золото, ладан и смирну.

У всех нас жизнь наполнена грязью, мусором, пошлостью, суетой. Но перед лицом смерти, вспоминая весь прожитый путь, человек всегда сознаёт, что то, чем была наполнена почти вся его жизнь, и что он считал таким важным, – на самом деле ничтожная мишура, которая умрёт вместе с ним. А то, что он считал неважным, что делал между прочим – любовь к людям и добрые дела, – на самом деле есть самое важное, нетленное, вечное, ради чего и надо было жить. И захочется человеку снова начать свою жизнь, чтобы делать уже теперь только одно важное: любить и творить добро.

Все сокровища свои захочет он отдать Богу. Всю жизнь свою, всю душу свою.

Счастлив тот, кто сознаёт всё это не в конце, а в начале жизни. Счастлив тот, кто не на краю могилы впервые видит «звезду на востоке».

Праздник Рождества Христова ежегодно напоминает нам, погрязшим в житейской суете, – о великой тайне волхвов.

Этот праздник зовёт нас хоть на один час оторваться от земного, поднять глаза свои к звёздному небу, увидать там звезду Правды Божьей и пойти за ней, чтобы поучиться отдавать Христу все сокровища свои и самое драгоценное из них – свою жизнь.

* * *

Самое важное в жизни людей не то, что разъединяет их, а то, что их соединяет.

И в великий день Рождества Христова человечество должно вспоминать не о том, что внесло христианство в мир разъединяющего, – а о том, что соединяет всех, независимо от различия религиозных взглядов и верований.

Христос принёс на землю не мир, но меч.

Новое слово всегда объявляет войну старой жизни.

И новое божественное слово Христа – объявило войну обветшавшему язычеству.

Старый мир, языческий, и новый, христианский, вступили в ожесточённую борьбу.

Христианство одержало победу – оно покорило мир.

Но в самом сердце христианства разгорелась «междоусобная война». Началось «разъединение церквей», сотни всевозможных сект и толков, распри, преследования, жестокости инквизиции...

Христос говорил о «мече», который он принёс для борьбы со злом.

Люди подняли этот меч друг против друга и стали делить ризы Его, стали мучить друг друга. «Именем Христовым» началась вражда и разделение во имя догматов, во имя культа, во имя мёртвой буквы закона.

Но всё это разделение не важно для людей.

И оно совершенно исчезает перед одной всеобъединяющей идеей христианства:

Человечество – одно целое!

До Христа не существовало религиозного понятия человечества.

Были «государства», были «народы», но не было идеи, что весь мир – одно божественное целое.

Эта идея и положена в основу всей новой культуры. Она дала толчок и науке, и искусству, и общественности.

И вся мировая история последних двух тысяч лет есть не что иное, как медленная и мучительная реализация этой идеи.

Человечество сознало, что оно – одно.

Но оно ещё не может стать на деле единым целым – одной братской семьёй. И всё-таки к этому идёт, в этом внутренний смысл прогресса.

Рождение Христа есть величайший праздник человечества. Ибо Христос дал людям новое откровение о человечестве. И только после Христа «люди» стали «человечеством» сознавать себя¹⁵.

Рождение Христа зажгло лучезарную звезду на Востоке. Эта звезда есть сознание людей, что мир – единое божественное целое.

И какое бы дальше ни приняла направление мировая история, в основу грядущей жизни всегда будут заложены принципы христианства.

Волхвы принесли младенцу Христу сокровища свои: золото, смирну и ладан.

Человечество когда-нибудь также принесёт Ему свои сокровища: жизнь свою.

И тогда звезда остановится над миром, как некогда она остановилась над домом Марии, – и жизнь человечества станет божественно прекрасной.

Новый год, как и большинство наших «праздников», празднуется совершенно не так, как бы следовало его праздновать.

Мы вкладываем в наши праздники то содержание, которое носим в наших душах. И это содержание почти всегда глубоко не соответствует форме.

Возьмите Рождество Христово.

Родился Христос. На землю снизошла Божественная Правда. Миру открылось спасение...

Но у нас всё это «форма».

А содержание – то, что «от души», – это окорок, гусь с капустой, сумасшедшее разваживание по городу кусочков картона, именуемых «визитными карточками», ёлка, ряженые, вино и обжорство.

Спрашивается: какое всё это имеет отношение к Рождеству Христову?

Никакого, разумеется.

И это свидетельствует о том, что душевная жизнь нашей сытой городской массы никакого отношения к Божественной Правде не имеет.

Я не хочу этим сказать, что все люди в отдельности дальше гуся с капустой не идут. Я хочу сказать только, что в общественной своей жизни, в коллективных своих душевных переживаниях (а всякий «праздник» есть дело общественное) – сытые люди совершенно не религиозны.

Если всё это можно сказать о Рождестве Христове, то ещё в большей степени можно сказать о «новом годе», который и не есть, собственно, религиозный праздник. Но если бы и в него вкладывали должное содержание, и он был бы праздником религиозным.

Мы живём жизнью внешней. Она развивается в ущерб жизни духовной, поглощает её почти всю. Когда перед смертью человек вспоминает пройденный путь и чувствует инстинктом, что внешняя жизнь умрёт вместе с телом, а приобщится к вечности только доброе, только духовное, главное, скрытое в глубине души; когда человек чувствует всё это, ему становится неотразимо ясно, что то, чем была наполнена почти вся жизнь его, – вздор, а то, что он делал «между прочим», часто даже стыдясь этого, – дела любви – подлинно важное в жизни.

Внешним в нашей жизни должно быть названо всё то, что обычно разумеется под «счастьем».

«Счастье», в нашем смысле слова, на самом деле есть ни что иное, как внешние условия жизни, но не сама жизнь. Богатство, успех, почёт, всякое благополучие – это внешние условия нашего существования, лишь «форма» жизни. Бросаясь на эту «форму», люди бросаются за пустышкой, потому что в одну и ту же форму можно влить и счастливую, и несчастную жизнь. Ибо подлинное счастье зависит не от формы, а от содержания нашей жизни.

Между тем, поздравление с Новым годом, с новым счастьем – есть общественное признание за истину именно такого, безумного, внешнего отношения к жизни.

Новый год мог бы быть радостным днём. Но для этого люди должны видеть в нём символ молодой, обновлённой жизни.

Не о новом «счастье» должны думать люди в первый день «нового года» – они должны думать о своём перерождении.

Конечно, нельзя связывать такое перерождение с определённым «днём».

Но связывать с таким днём, как с символом, празднование известной идеи, в данном случае идеи перерождения, – разумеется, вполне возможно.

С Новым годом, читатели-друзья, с новой жизнью!

На «Новый год» принято подводить «итог».

Все газеты и журналы очень серьёзно, с деловым видом, дают «отчёт» своим читателям в том, что сделано человечеством за истекший год на пути «прогресса».

Так ведётся с незапамятных времен. Под Новый год солидные люди садятся за стол и пишут длинные и умные статьи о том, что пережила страна в экономическом отношении, каков был урожай и вывоз и ввоз, каково положение финансов. О том, что улучшились международные отношения, что Австрия настроена к России более дружественно, чем раньше, что «колониальная политика» Германии носит «агрессивный характер». Затем пишется: о внутреннем положении страны, о репрессиях, о штрафах, о тюрьмах. Затем о Думе, о том, что она ничего не сделала и всё время занимается руганью или вздором. Потом о литературе – ничего, мол, выдающегося не появилось. Потом о театре – «кризис», мол.

Довольны писатели: что им удалось подвести «итог».

Довольны читатели: всё «по-хорошему», как быть должно, «подытожено». И можно начинать новый год.

Великолепно! Главное – и «культурно», и «приятно».

Но «Новая земля», с первых же дней своего существования, решила не считаться ни с «привычками», ни с тем, что «принято», и идти своей дорогой¹⁸.

Пожалуйста, пожимайте плечами, сделайте ваше одолжение!

― Разве это газета! У вас нет «передовых статей», – возмущаются господа, привыкшие жить «как все».

― Это не журнал! Помилуйте! Вы печатаете фельетоны! – возмущаются другие.

― Это плохая литература, – с пренебрежением говорят одни – «настоящие» писатели.

― Это вовсе не литература! – говорят другие.

― Вы не касаетесь современных событий!..

― У вас нет ничего о Думе!..

― У вас нет обложки!

― У вас слишком маленький формат: журнал не имеет вида!.. И т. д., и т. д., и т. д.

Согласны, согласны! И передовых статей нет, и фельетоны пишем, и литература плохая, и обложки нет. А всё-таки слушать вы нас будете! И возмущайтесь, и пожимайте плечами, и всё у нас не так, как принято, и пишем мы совсем не как «настоящие литераторы», и всё-таки будете нас слушать. И потому это так, что мы знаем, чего хотим.

Теперь в России мало людей, которые определённо знают, чего они хотят. А человека, который знает, чего он хочет, нельзя не выслушать.

На «новый год» – «Новая земля» не будет «подводить итогов». Ах, это так хорошо и скучно сделают и без нас прочие газеты и журналы.

Нам хочется говорить не о прошлом, а о будущем. Не о том, что было, а о том, что должно быть. Не о старом, а о Новом годе.

На «новый год» нам бы хотелось сказать нашим читателям о том, чего мы хотим.

Мы хотим, чтобы человек стал свободен!

Вы скажете, пожалуй: только-то!.. Слыхали!.. И чего тут нового?.. Уж нам надоели эти разговоры о свободах!..

Нет. О настоящем свободном человеке у нас не говорят.

Да, лучшие люди всегда мечтали об «освобождении», но это «освобождение» не полное, однобокое, и оно одно не может удовлетворить нас. Человека хотят освободить от гнёта политического, экономического, хотят освободить его совесть, его литературу, его общественную жизнь. Прекрасно. И мы хотим всего этого. Но мы говорим: мало!

Мы стремимся к полному и окончательному освобождению человеческой личности.

Мы хотим, чтобы образ Божий в человеке, бессмертный дух его, скованный рабскими цепями греха, похоти, зла, всеми низменными и пошлыми страстями, стряхнул бы прочь всю тягостную кору и стал, наконец, свободным¹⁹.

Мы хотим, чтобы свободный человек, т. е. человек, сознающий себя сыном Божиим, живущий только для вечности, вступил бы в братское, любовное единение с такими же, как он, свободными людьми. И чтобы в этом любовном единении они научились общению не только друг с другом, но и с Богом. Мы хотим, чтобы это настоящее общение людей дало бы новые, неизжитые, неизведанные силы, которые бы нашли новое проявление во всех областях человеческого духа: в литературе, в науке, в музыке, в театре, – и чтобы всё обновилось, вся жизнь, сверху донизу.

Мы хотим, чтобы эти новые люди, соединяющиеся, как братья, повели бы мир к окончательной победе и окончательному раскрепощению от греха и смерти.

Чтобы зло, отравляющее природу и вносящее в мир разрушение, было повержено в прах, и чтобы тленный мир стал нетленным, чтобы не было смерти, и вечная жизнь, – какую мы чувствуем теперь, углубляясь в свою душу, – стала бы видимой жизнью.

Мы хотим и верим в жизнь новую, на новой земле, под новыми небесами!

Желания наши последовательны и неотступны. И мы убеждены, что в глубине сердца каждый человек – сознательно или бессознательно – стремится к тому же, и что только такая конечная цель может дать покой человеку, дать ему силу, может осмыслить его жизнь.

Эти «желания» не висят в воздухе, они покоятся на законченном и непоколебимом фундаменте – на христианском миропонимании.

Мы знаем, разумеется, что «конечная цель» не будет достигнута в наступающем 1911 году, но мы верим, что наступающий год приблизит человечество на один новый шаг к этой конечной цели.

И поздравляя читателей с «новым годом», мы поздравляем их не с новыми успехами в финансовой политике и не со сближением с Австрией, мы поздравляем его с приближением того далёкого времени, мечтой о котором живёт человеческая душа. О том времени, когда не будет ни страданья, ни насилия, ни зла, ни смерти, преобразится мир и наступит жизнь бесконечная!

В статье «На Новый год» я говорил о том, чего мы хотим. Какая конечная цель освещает и определяет нашу деятельность и жизнь.

Эта цель ясна, определённа и всеобъемлюща: мы хотим полного и окончательного освобождения мира. Освобождения от рабства, греха, страдания и смерти.

В наше время определённость желаний, отчётливое представление о конечной цели – само по себе есть уже такая сила, которая даёт право верить в победу.

Особенно обессиливает людей именно то, что они не знают и не хотят знать самой последней цели всех своих действий, всей своей жизни.

Они думают, что это «не важно» для ближайших задач, что можно очень хорошо бороться за «народную свободу» или за «социальное равенство», никак не решив вопроса о том, зачем, в конце концов, нужен и народ, который хотят «освободить», и рабочие, которых хотят «уравнивать».

Но отсутствие ясного знания конечной цели не только «важно» для ближайших задач, но без этого знания невозможно по-настоящему осуществлять хотя бы самые ближайшие из них.

Невозможно потому, что, не зная никакой определённой конечной цели, нельзя по-настоящему хотеть осуществления и задач ближайших.

Вот почему всякое движение, не видящее впереди всеобъемлющего конечного идеала, обречено на внутреннее бессилие, на роль служебную.

Мы верим в силу нашего движения, потому что мы знаем его конечную цель.

И мы по-настоящему хотим осуществления ближайших задач, потому что они внутренне связаны с конечною целью.

Ближайшей задачей мы считаем совсем не то, что обыкновенно выставляется политическими партиями и общественными группами в их «программах».

И не «свободы», и не восьмичасовой день, и не земельную реформу. Да, всё это мы считаем важным и нужным. Но всё это получает свой настоящий смысл при существовании ещё более близкой задачи, о которой надо думать прежде всего и при достижении которой «реформы» будут внутренне неизбежным процессом, оформляющим жизнь.

Надо прежде всего создать религиозно-общественное движение.

Не «партию», не «общину», не законченную новую «секту» общественного христианства, а именно движение. В настоящее время религиозное сознание или спит сном расслабленного, или, при малейшем «движении», сейчас же замыкается в секту, и опять-таки спит, и сном, может быть, ещё более непробудным, потому что в нём есть «подобие» движения.

Надо всколыхнуть, пробудить спящее сознание народа. «Программа» сейчас нужна не для того, чтобы стать сектой или «партией», а только для того, чтобы провозгласить новые основные религиозные идеи. Они должны взволновать уснувшую религиозную мысль и религиозную совесть.

Идеи о новой земле, о земном Христе²¹, об общественном христианстве, о Царстве Божием не только на «небеси», но и на «земли»²², – идеи голгофского христианства, когда они дойдут до религиозного сознания народа, вызовут в нём к жизни скрытые, уснувшие религиозные силы.

Они создадут движение²³.

Они снова пробудят религиозное творчество.

Когда нас спрашивают, как нужно молиться, если, по-вашему, в старых церквах молитва мёртвая, как нужно веровать, если старые догматы перестали жить, – мы говорим: сейчас, по нашему мнению, каждый, оставаясь в той церкви, к которой принадлежит, или выйдя из неё, – если таково требование его совести, – должен проповедовать те новые идеи общественного христианства, которые сейчас уже стали ясны для отдельных людей.

Всё же остальное должно быть результатом религиозного творчества. Пробудите религиозную жизнь, и тогда сообща, изнутри, а не механически, путём внутреннего роста, а не путём внешних «вершений», создадите и новые догматы, и новую молитву²⁴.

* * *

И догматы, и «богослужение» есть лишь внешние формы религиозной жизни²⁵, и коль скоро будет новая жизнь, она обязательно выльется и в новые формы.

Мы хотим и добиваемся не «единомышленников», а живых людей. Нам нужны не только «союзники», но и «противники». Мы не боимся ни споров, ни разногласий. Так было и в первые века. Где жизнь – там и борьба идей, и споры, и искания. Мы хотим, чтобы кончился религиозный сон на подстилке найденной полуистины, мы хотим, чтобы всё ожило, пошло смело вперёд.

Верующая «интеллигенция» должна соединиться с народом, она должна дать ему то, к чему пришла умом, должна принести народу религиозную мысль – и взять у народа его религиозное сердце, его религиозное чувство.

И то и другое совпадёт и даст крепкий фундамент для нового религиозного строительства²⁶.

Народное религиозное движение – вот чему принадлежит будущее²⁷. Как некогда первоначальное христианство дало новый поворот всей мировой жизни, так и теперь роль эта принадлежит голгофскому христианству, понимаемому не как какая-то новая «секта», а как выражение новой, давно назревшей идеи о Земном Христе, в котором и небо, и земля соединены воедино²⁸. Два естества – в единую сущность²⁹.

Вы скажете: не слишком ли это «смело»?

Нет! Потому что я говорю не о том, что мир повернёт на новую дорогу Михаил, Валентин или Иона, не отдельные люди.

А новая великая религиозная идея.

Отдельные люди – лишь носители этой идеи. Маленькие служители великого дела.

И не они её выдумали, она дана Христом, и не они первые сознали.

Но в них и в сотнях других уже жива эта идея. И сила этой живой идеи непобедимая. Её не остановить и не задушить. И я верю всеми силами души своей, что именно ей предстоит обновить мир.

Религиозное народное движение возможно только на этой новой идейной основе.

И только народное религиозное движение может дать новое откровение и в науке, и в искусстве, и во всей нашей жизни. Только оно найдёт силы разбить вдребезги старую, мёртвую кору жизни, создать жизнь новую, достойную той конечной цели, которой мы веруем и которую исповедуем.

Кто по-настоящему верит в жизнь, тот должен сказать:

– Воистину!

Если жизнь – бессмысленное мелькание дней, лет, веков, если весь смысл её в чередовании поколений: родятся люди, страдают, мучаются, бьются над страшными загадками бытия, любят, ненавидят, грешат, свершают подвиги и, в конце концов, падают неизбежно в сырую яму – разлагаются, превращаются в прах, – если мир Божий чудовищный театр, в котором люди разыгрывают какой-то «дьявольский водевиль», – то не воскрес Христос!

Если бессмыслицу продолжать до бесконечности – от этого она не станет разумней. И если жизнь одного человека – вопиющая бессмыслица, какое-то кощунственное издевательство, – ибо как назвать иначе то, что человеку даётся жизнь на 20–30 лет; даётся ум, мечтающий о высших формах жизни, сердце, жаждущее вечного бытия, и через 20–30 лет с ужасающей неизбежностью бьёт последний час и «царь природы» превращается в отвратительный кусок гнилого мяса³¹, – если жизнь каждого отдельного человека побеждается смертью, то сколько бы миллионов лет в будущем эта бессмыслица ни продолжалась, сколько бы миллиардов людей ни умирало – от этого бессмысленная человеческая жизнь не станет разумной. И нечего обманывать себя. Надо прямо в глаза смотреть правде – и сказать: жизнь – безумная насмешка над здравым смыслом. Так пусть же она разобьётся вдребезги, и чем скорей, тем лучше. Смерть – сила непобедимая, – пусть же скорей всё забирает в свои лапы. Туда и дорога!.. Если всё это так – то не воскрес Христос...

Но для тех, кто по-настоящему верит в жизнь, не на словах, а всем сердцем своим, всею душою своею, – для тех слово воистину должно звучать победной силой.

Говорят: «воскресение» – бессмыслица; люди не могут воскресать.

Нет, могут. Не воскресают – но воскреснут.

Потому что Христос воскрес!

Бессмыслица!.. А не бессмыслица, что моё «я» – то, что я ощущаю в себе как целое, как свою личность, как нечто совершенно другого порядка, чем тело моё, что моя душа куда-то исчезнет, превратится в ничто, – это не бессмыслица? Не бессмыслица, что вся жизнь только затем и существует, чтобы люди родились, а через несколько десятков лет их закапывали в землю?

Вл. Соловьёв в письме к Льву Толстому говорит, что Воскресение есть победа смысла над бессмыслицей. И воскресение Христово – залог этой победы. Для тех, кто умеет прислушиваться к жизни, радость грядущего воскресения звучит во всём. Всё, что живёт, что не хочет подчиниться власти Смерти, – всё наполнено победным гимном воскресению.

Если вы почувствуете хоть раз природу, почувствуете жизнь в просыпающемся весеннем лесу, почувствуете то общее, что таинственно соединяет вашу живую душу с жизнью мира, с землёй, с животными, с цветами, со всем, что дышит и движется, – вы поймёте, что это умереть не может. Значит, беспрерывное рождение и умирание новых форм должно в бесконечности завершиться чем-то положительным, чем-то таким, что сразу осмыслит весь долгий процесс внешней бессмыслицы. Это и будет – воскресение.

Но вера в Христа воскресшего, как и всякая вера, – обязывает.

Нельзя верить, что Христос воистину воскрес, и жить по-старому.

Если признать смысл – нельзя жить для бессмыслицы. А вся языческая жизнь нашего мира есть жизнь для бессмыслицы.

Все «ценности», все основные начала нашей общественной жизни, весь наш безбожный социальный строй – всё основано на неверии в воскресение Христово, на признании Смерти высшим законом. Но если высший смысл в торжестве жизни и в воскресении как конечном венце её, то душа человеческая – единственная подлинная драгоценность, и всё должно свершаться, чтобы возрастить, довести до полного расцвета эту драгоценность.

Неверие в жизнь создало материальную культуру.

Теперь должна наступить эпоха культуры душ человеческих!

В основу этой новой жизни должна быть положена вера, что Христос воистину воскрес. И тогда начнётся освобождение человеческой личности от всего, что порабощало её во имя культуры материальной. Падут цепи духовного и физического рабства.

Как о позорном проклятии будут вспоминать о казнях, о тюрьмах, о войнах, о голоде, о домах терпимости, об униженных, искалеченных душах человеческих, обо всём, чем полна наша безумная жизнь. Будут вспоминать, как о временном торжестве смерти.

И не так, как теперь, – лишь концами уст, – а с великою радостию будут приветствовать друг друга словами:

– Христос воскрес!

* * *

Верую. Воистину воскрес!

Но нет ещё «праздника праздников, торжества из торжеств»... Нет настоящей, небесной радости и не может быть, пока земля – «тело Христово» – по-прежнему лежит «во гробе» опозоренное, измученное, не воскресшее.

Жизнь Христа – прообраз жизни мира. И как надлежало Христу – жить, страдать, взойти на лобное место, умереть и воскреснуть, так и миру надлежит пройти через Голгофу, через позор, через попрание высшей правды его и победить мировое зло – воскресением земли.

В этой надежде на грядущую радость люди должны черпать не только утешение в безмерных страданиях своих. Они должны находить силы³². Вера в воскресение земли несёт грозный суд нашему бессилию, отчаянию, пошлой повседневности – и стремление к жизни высшего порядка...

Нашу страну любят называть «святою Русью».

И воистину она святая. Святость её в глубине души народа, который в невежестве своём, в пьянстве своём сумел сохранить мечту о праведной жизни и, взятый в целом, знает высшую правду, как ни один из самых культурных народов³³ .

Но и его Христос лежит «препоясанный» во гробе, как Христос всей земли. И его Христос всё ещё не воскрес во всей славе Своей. И для него всё ещё не наступил настоящий день Христова воскресения. И тогда только воистину воскреснет его Христос, когда воскреснет сам народ³⁴.

И «праздникам праздник» наступит только тогда, когда «святая Русь» не в глубине души народа будет таить свою святость, а воплотит её в жизнь. Лучезарную мечту сделает великой действительностью. Это может быть только тогда, когда он перестанет голодать, перестанет на плечах своих нести нечеловеческий, отупляющий труд, перестанет заливать своё горе страшным ядом водки, когда сгинут навсегда невежество, произвол, насилие и неправда. Когда душу народную перестанет калечить безумная, кошмарная жизнь городов, когда люди, предающиеся неистовым наслаждениям, разврату, роскоши, – поймут, что всё это высосано из людей, умирающих по занесённым, заброшенным деревням от грязи, смрада, холода и голода. И когда над отечеством взойдёт, наконец, долгожданная «прекрасная заря» свободы!³⁵

Тогда воскреснет народ³⁶. Христос, недвижно пребывающий в душах человеческих, выйдет из гроба. И свершится чудо: начнётся новая, неведомая нам жизнь.

Христос воскрес!

Но с радостью великою только тогда скажут:

– Воистину!..

Когда люди сходятся вместе – и начинают «общаться», они старательно прячут вглубь всё самое интимное, самое для них дорогое, самое «настоящее» – и говорят о пустяках, о мелочах, о неважных, повседневных интересах.

Душевная жизнь у каждого человека остаётся при себе. С другими людьми он объединяется исключительно на почве житейской. Словом говоря, общение современных людей чисто механическое.

Такова вся жизнь. Такова и Церковь. Душевная жизнь Церкви, не только православной, не только католической и протестантской, но и всех видов раскола и сект, – спрятана в самую глубь. Ушла в таинство, в «молитву» – обычное же «церковное общение» так же мелко, так же поверхностно, так же не затрагивает главного.

В церкви, в молитвенном собрании в костёле, в баптистской молельне – всюду, где молятся люди, – они где-то внутри «мистически» объединяются на несколько часов, но душой всё же остаются чужими друг другу, а когда выходят, и вовсе теряют взаимную связь: после молитвы – на улицу, один идёт направо, другой налево.

Если бы в церкви за обедней вы серьёзно вздумали признать вашего соседа, усердно отсчитывающего поклоны, за «брата» – и как к брату обратились бы к нему с своей скорбью или нуждой, я уверен, вас приняли бы за сумасшедшего.

Благодаря такому поверхностному общению людей, жизнь наша бесцветна, уродлива, мертва. Ибо все силы души человеческой так и остаются не выраженными, не воплотившимися. Человек уносит их с собой в гроб.

У нас люди делятся на учительниц, докторов, купцов, адвокатов и т. д., и т. д. Но все эти формы деятельности совершенно не могут дать выхода самой сущности человека. Всё это затрагивает неважное и поверхностное в его личности. Современные люди представляют из себя запертые драгоценности, ключ от которых потерян. Сколько теперь людей очень даровитых, чувствующих избыток каких-то смутных сил, которых некуда девать, которые так и не могут найти своего призвания, которым нет места в нашей жизни, ведь не всем же быть писателями, музыкантами, живописцами – для этого нужен специальный талант. Но только искусство сейчас даёт подобие выхода внутренним силам человека. И значит, если у кого нет специального художественного дарования, – он обречён всю жизнь находиться в бездействии. Ведь нельзя же проявить себя на службе в акцизе, или на телеграфе, или на железной дороге?

Отсюда может быть только один выход: надо раскрыть человеческую душу, дать ей простор, дать приложение всем силам её.

Эту задачу – раскрыть человека – и берёт на себя Церковь будущего.

Сейчас все люди без исключения сидят в тюрьме, в четырёх стенах собственного своего тела. Они чувствуют, что какая-то большая, скрытая жизнь просится наружу, но как выйти на свободу, где дверь, не знают. И бьётся, и мучает, и калечит человеческую жизнь. Спасение принесёт Церковь будущего³⁸. Религия свободного человека.

Случалось ли вам когда-нибудь переживать в церкви сильное молитвенное настроение? И вот, когда после этого уходишь из церкви и видишь, как захлопываются тяжёлые железные двери, – является страстное желание остановить, помешать, не допустить, чтобы церковь закрывалась! Нет, пусть она всегда будет открыта. В самом буквальном смысле слова. Храм должен быть как бы главой религиозной жизни, Церковь должна расшириться и обнять все человеческие отношения. Всё должно стать церковным, духовным, общим, всё должно стать единой душой, единым сердцем. Вся жизнь должна объединиться вокруг храма, и то, что с храмом несовместимо, должно отпасть вовсе.

Бог и молитва должны из «тайны» стать реальным действительным и постоянным началом жизни. Молитва, то есть особое высшее духовное общение с Божеством, должна стать главным делом жизни. Она должна выражаться не в «песнопениях», а в живой деятельной любви, в постоянном восторге, в глубоких переживаниях каждого человека совместно с другими людьми.

Люди будут свободно сходиться в храм, будут спешить в храм, ибо здесь будет сосредотачиваться внутренняя жизнь общины, и здесь каждый в любовном общении с другим будет раскрывать свою душу и будет отдаваться главнейшему делу – будет жить.

Человеческая душа – неисчерпаемый источник сил, и как только силы эти найдут себе выход, найдутся и новые формы для их выражения. Явятся новые искусства, новая общественность, новая культура. Всё это обнимет собой Церковь будущего: она будет строиться из драгоценного материала – из живых душ человеческих.

У нас любят говорить о «всеобщем счастье», о некотором земном рае, который, видите ли, наступит в более или менее отдалённом будущем.

Об этом «рае» говорят и те, кто верит в него искренно, и те, которые ни во что не верят. Говорят и мечтатели-утописты, и представители «точной науки». Очень многие религиозные мыслители также любят утешать людей приятными картинами будущего – не только их жизни загробной, но и их жизни земной.

Так вот правда ли, что на земле будет когда-нибудь рай? И главное, требуется ли вера в этот рай, чтобы по-настоящему утешить страдающее сердце современного человека? Утописты, рисующие «всеобщее счастье», делают ли дело серьёзное – или занимаются пустяками, ненужным «утешением», вроде того утешения, к которому прибегают, чтобы утешить избалованного ребёнка: «Не плачь, миленький, – конфетку дам»?

Нужна ли эта «конфетка»?

Для христиан во всяком случае не нужна.

Религиозное понимание жизни настолько по-своему освещает вопрос о «прогрессе», что христианская мечта о всеобщем счастье была бы положительно бессмыслицей.

Обращали ли вы внимание на один поразительный факт: ожидание конца мира достигало в первые века особенной напряжённости в эпохи самых жестоких гонений.

Ведь если бы в христианстве жила мечта о всеобщем счастье, то должно бы быть как раз наоборот: гонимые христиане должны были думать, что конец ещё очень нескоро, раз на свете такое количество страданий и зла. Уж какое «всеобщее счастье» в царствование Нерона? Почему же ужас нероновских гонений вызывал такое страстное ощущение близости конца мировой истории?

Уж из одного этого факта можно видеть, что первоначальное, то есть самое чистое, христианство совершенно отвергало идею «земного рая», и признаки «конца мира» видны не в достигнутом людьми «всеобщем счастьи», а, напротив, в ужасе, в безмерной жестокости, в безобразнейшем пороке.

Несомненно, что современное человечество впитало в плоть и в кровь свою нерелигиозную идею прогресса. И отдельные мыслители, и «массы», и даже религиозные люди – все в душе порабощены сознательной и бессознательной идеей, что на земле обязательно будет рай.

Может быть, ни в чём так ярко не выражается безрелигиозность Запада и нашей интеллигенции, как именно в этом безотчётном «уповании» на будущий рай.

На Западе учёные формулировали это безотчётное упование. Создали целое учение о прогрессе, и оно не только у них, но и у нас легло в основу всей современной жизни. Всё, что бы ни делалось, что бы ни писалось, – всё косвенно отправляется от одного и того же пункта: человечество идёт ко всеобщему счастью.

Переоценка всех ценностей, духовный переворот современной жизни должен начаться с коренного изменения взгляда на наше будущее.

Для того чтобы жизнь приняла религиозное направление, для того чтобы материальная культура, почти закончившая своё развитие, пошла по новому пути культуры душ человеческих, – должно в плоть и в кровь впитаться новое христианское представление о прогрессе, как сейчас впиталось языческое.

Оно всю жизнь перевернёт, все оценки переставит, и, поистине, то, что было справа, будет казаться слева, а то, что слева, станет справа.

Надо раз навсегда на мечте о земном рае поставить крест.

Не будет его. Никогда не будет. И не должно быть. Во имя высшей правды не должно быть. Всеобщее благополучие – мысль антихристианская. Ложная и вредная.

Последние дни мировой истории, по пророческому слову Христа, рисуются днями небывалой, невообразимой человеческим разумом скорби. В людях иссякнет любовь; обман, ложь, разврат дойдут до величайшей степени; восстанет народ на народ и царство на царство. Люди будут убивать друг друга, обманывать, насиловать, дойдут до самых последних пределов беззакония. Праведники будут гонимы, будут как в эпохи страшных гонений отдаваться на мученья, только ещё более жестокие, ещё более неистовые. Мерзость и запустение станут на святом месте – вся видимая победа будет на стороне зла⁴⁰.

И несмотря на такую картину конца, христианство не отрицает «прогресса», не отрицает победы добра. Напротив, со всей силой его провозглашает.

Идея христианского прогресса не количественная, а качественная.

Не в том смысл мирового прогресса, что люди постепенно превратят землю в рай. А в том, что всё доброе отделится от злого. Не будет никакого «смешения»⁴¹. Зло разовьётся до последних пределов. И добро разовьётся до последних пределов. А так как зло основывается на материальном начале, то оно будет иметь все «видимые» черты превосходства. Сейчас в мире не совершается «постепенного улучшения», а совершается постепенное отделение – одного начала от другого. Это две линии, идущие рядом. Идёт вперёд добро. Идёт вперёд и зло⁴².

Для христиан будущее рисуется как последняя борьба за торжество добра. Христиан, может быть, будет горсть. Но они будут сильнее всего мирового зла.

Если двенадцать апостолов опрокинули зло языческой жизни...

То новые апостолы опрокинут зло всего мира.

Это и будет завершением исторического процесса.

И если мы говорим о великой радостной жизни будущего, то мы имеем в виду не мир, а Церковь, то есть тех, кто со Христом, их внутреннюю церковную жизнь. Но эта новая, гонимая Церковь не будет по-земному счастлива. Её ожидает кровавая борьба – великие мучения.

Но ожидает её и великая радость последней, окончательной победы.

Ничто на свете не исчезает – всё видоизменяется⁴⁴.

Эта истина приложима не только к миру физическому, но в полной мере и к миру психическому, духовному.

Человеческие предрассудки, человеческие заблуждения, проистекающие из основных глубоких начал человеческого духа, не исчезают бесследно, а «преображаются» сообразно с «веком сим»⁴⁵.

Ложь, которая две тысячи лет назад носила одну одежду, в наше время надевает другую, чтобы не быть узнанной, она закрывается маской, приличествующей в «двадцатом веке»; нельзя, в самом деле, в веке аэропланов надеть тот же костюм, что и в веке человеческих жертвоприношений.

Но суть не меняется, ложь истиной не делается, призраки – не исчезают, а только видоизменяются. Из христианского мира вышла ересь о разделении плоти и духа в личности Иисуса Христа. Ересь осудили Соборы, прокляли, «окрестили», – но ложь очень быстро «переоделась» и вошла в нашу жизнь не в форме учения о личности Иисуса Христа, а в форме учения обо всей жизни. Мы всю жизнь нашу разделили на «плоть» и «дух», разделение это положили в основу всей цивилизации, не сумели отвлечённую истину о Богочеловеке-Христе претворить в реальную действительность⁴⁶.

Другая ложь вышла из язычества – это ложь многобожия.

«Многобожие» давно уже стало достоянием диких народов. Никто не станет серьёзно говорить об истинности поклонения идолам.

И в то же время, ложь многобожия, переодетая, устраивает наглый маскарад из нашей жизни. Ни один современный человек не молится одному Богу, не живёт для одного Бога. У каждого есть бесчисленное количество идолов, которым он поклоняется и служит. Ложь «многобожия» делает из современного «христианина» человека с «двоящимися мыслями», лишает волю его силы, дух его – цельности. Для того, чтобы наглый маскарад превратить в жизнь, надо, прежде всего, сорвать маски со всех замаскированных предрассудков, и прежде всего – маску со лжи.

В предисловии к исследованию 4-х Евангелий Лев Толстой пишет:

«Книга эта была писана мною в период незабвенного для меня восторга сознания того, что христианское учение, выраженное в Евангелиях, не есть то странное, мучившее меня своими противоречиями, учение, которое преподаётся церковью, а есть ясное, глубокое и простое учение жизни, отвечающее высшим потребностям души человека»⁴⁸.

Лев Толстой испытывал восторг, потому что перед ним раскрывалось новое понимание жизни, дававшее этой жизни и смысл, и содержание.

Всякий современный человек, живущий высшими интересами, должен находиться в постоянном состоянии такого же восторга. Ибо со всей ясностью уже определилось, что старое осталось позади. Мы прошли его. Старое понимание жизни, старая мораль, старые идеи, старая общественность, старое искусство. Старая психика человечества.

Всё позади. И хотя по-прежнему «стоит перед глазами», но уже кончилось. Пережито.

И новое чувствуется с такой покоряющей силой, что действительно иногда охватывает радость, граничащая с восторгом.

И хочет, чтобы то грядущее наступило как можно скорей. Должно бы. Только бы дожить. Уже видишь главнейшие черты этого нового. Того храма, в который войдут все творческие силы жизни.

Я верю всеми силами сердца своего, что обновление миру даст новая религия свободного человека.

Она провозгласит новое жизненное начало. Если хотите, забытое, непонятое, извращённое, но, во всяком случае, никак не изжитое человечеством.

Она провозгласит человека – сыном Божиим.

Люди испугались божественного своего достоинства. Отреклись от него. Это отречение – хула на Духа Святого. Величайший грех, за который земля заплатила одичанием и безумием. Ибо, как безумные, люди жизнь превратили в ад. Спутали все понятия. Выродились в зверей, воображая, что идут куда-то по пути совершенства.

Кто виновники?

Ложное христианство и ложное безбожие.

Человек – сын Божий. Безбожие отреклось от Божества, христианство – от человека. Безбожие задушило божественность и создало мёртвую, механическую культуру. Христианство задушило человека – и создало мёртвую «духовность».

Теперь наступает время, когда эти два слова должны слиться воедино. Человек, как блудный сын, должен вернуться к Отцу своему. Принять от него божественное достоинство, отвергнутое им. Это будет раскрепощением человечества от рабства лжи христианской и лжи безбожия⁴⁹.

Небо и Земля, в соединении которых весь смысл мирового процесса, – будут соединены в человеческой личности, как только она по-настоящему положит себя в основу всего. Ибо личность и есть самое полное, самое реальное, самое несомненное соединение Земли и Неба, не как двух противоположностей, а как высшей гармонии. Как прах, в который вдунут дух Божий, как сын земли, ставший сыном Божиим.

До сих пор «индивидуализм» заключался не только в отречении от «толпы», но и от Божества своего. То есть от самого себя.

Потому и кончался самоуничтожением.

Он воздвигался во имя «сильной «личности», но кончался полнейшим бессилием и безумием. Индивидуализм религиозный до сих пор (отшельничество) провозглашал удаление в пустыню во имя отречения от человека. То есть от самого себя. И потому кончался, если можно так выразиться, «духовным безумием».

Новый индивидуализм «свободного человека», индивидуализм сынов Божиих, будет провозглашён во имя личности во всём её объёме, без отречения от своей божественности или своей человечности, и потому даст несокрушимую основу жизни.

Это перевернёт всё, все понятия⁵⁰. И прежде всего – мораль и общественность.

Христос дал миру новую заповедь: «люби ближнего твоего, как самого себя»⁵².

Это было целое откровение. Перед человечеством открывался совершенно новый путь моральной жизни.

Но очень скоро люди решили, что заповедь эта неосуществима. И превратили свою жизнь в нелепую смесь полуязычества, полухристианства⁵³.

Они спросили себя: «Можно ли так же заботиться о еде, о питье, об одежде, о жилище своего ближнего, как о своём собственном?»

И ответили: «Это невозможно».

Но как же быть? А очень просто: устраиваться в своих квартирах, для «ближних» открыть благотворительные учреждения, заповедь о любви отнести к далёким будущим временам, к которым мы придвигаемся путём медленного «прогресса» и который завершится всеобщим земным раем. И сытно, и на душе хорошо, и о будущем подумать приятно!

Почему же произошло такое странное извращение христианства?

Потому что мир не вместил всей полноты истины. Заповедь о любви к ближнему имеет смысл только тогда, когда будет понято откровение о свободной человеческой личности.

Для того чтобы полюбить ближнего, как самого себя, надо научиться любить себя⁵⁴.

Мы очень любим наших деток, иногда жён, мы любим хорошие, тёплые квартиры, вкусные кушанья и старое вино. Но себя мы совершенно не любим. Подменяем любовь к себе любовью к шампанскому и красивым женщинам. Но любовь к себе есть любовь человека к Богу⁵⁵. А любовь услаждать себя есть любовь человека к идолам. И потому настоящая любовь к себе есть необходимая основа морали, достойной человека – сына Божия.

Что же значит любить себя?

Ведь в любви всегда должно быть двое. Один, который любит (субъект), и другой, которого любят (объект). Как же можно любить самого себя? Как же можно в себе совмещать два лица? Быть в одно и то же время и субъектом, и объектом?

В человеке и есть два начала: человеческое и Божеское. Соединение двух этих начал даёт цельную личность – сына Божия.

Божественное начало (любовь) должно обратиться на себя, на человека в себе. Надо полюбить в себе человека до конца. Это будет соединением в одно целое двух начал: Божеского и человеческого. Это будет создание настоящей свободной личности. Полюбить себя, воистину полюбить в себе человека – это значит стать богочеловеком, сыном Божиим⁵⁶.

Любить ближнего, как самого себя, не только не «невозможно», а, напротив, – иначе нельзя, для всякого, кто полюбит себя по-настоящему.

В основу новой морали должна быть положена свободная человеческая личность, но она может создаться только при полной любви к себе. А потому в основу этой морали будет положена любовь к себе.

Этим решится бесконечный спор между «эгоизмом» и «альтруизмом».

Эгоизм христианский – не только не противоположен альтруизму, но обязательно должен ему предшествовать. Ибо полюбить ближнего можно, только полюбив себя, то есть соединив в себе Бога и человека в одно целое⁵⁷.

Эгоизм же нехристианский, вот тот самый эгоизм, который противоположен альтруизму, не есть в собственном смысле «эгоизм» – это есть «животизм», к понятию «личности», к понятию «я» никакого отношения не имеющий.

Если человек любит себя (эгоизм) так, что это противоположно его любви к ближнему, то это значит, что он любит свой живот или иную часть тела, – но вовсе не себя, не свою личность, не человека.

«Животизм», царствующий в нашей жизни и на зло подменивший собой «эгоизм», превращает человека в животного. Любовь к себе, напротив, – один из труднейших подвигов, это есть создание настоящего человека.

Полюбите себя! – вот новая заповедь, которая теперь должна быть обращена к миру.

В ней спасение людей от бессмысленной, тупой современной жизни. Она подымет на достойную высоту человеческую личность. Из праха вознесёт его на тот царственный престол, который он должен занимать по праву. Она вернёт ему божественное достоинство, даст ему неисчерпаемые творческие силы для обновления мира⁵⁸.

Не смешивайте эгоизм, о котором я говорю, с «эгоизмом», который обычно разумеют под этим словом⁵⁹, и не упрекайте меня в том, что я проповедую «безнравственные» вещи⁶⁰.

«Животизм» даётся без всяких усилий, это есть животная, естественная потребность. Любовь к себе есть труднейший и необходимейший подвиг. Ибо для этого именно и надо освободить себя прежде всего от «животизма»⁶¹. Надо освободить свою волю, своё сердце, свою душу от всех пут, от всей мерзости, делающих её бессильной, – надо путём колоссальных нравственных усилий увидать в себе человека и тогда уже полюбить его.

Для жизни последствия отсюда неисчислимые.

Это будет вторым воскресением. Люди, заколотившие души свои в гроба, – сломают их. Жалкий раб – станет человеком.

* * *

Р. S. Во избежание недоразумений, я должен сделать одну важную оговорку. Рассуждениями моими о людях – сынах Божиих – я совершенно не решаю вопроса об Иисусе Христе. Учение о Божестве Иисуса Христа нуждается в особом изложении.

Когда Христа спросили, почему его ученики не «постятся», он ответил, что не постятся они потому, что сейчас с ними «Жених», а когда не будет Его, будут поститься⁶³.

Смысл тот:

Радость непосредственного общения с Сыном Божиим так велика, что нет места печали.

Но когда люди убьют, распнут своего Бога, – будут дни, специально посвящённые религиозной скорби.

Церковное христианство, замкнувшее «религию» в высокие церковные стены, отгородившее религию от жизни⁶⁴, невольно извратило жизненный смысл всех основных христианских заветов⁶⁵.

В жизнь вошли они бессильные, сила их, окаменевшая, осталась в золочёных храмах, а жизнь переработала их по-своему, переделала на свой лад.

В храме праздник. Поют радостные песнопения, служат молебны, надевают блестящие ризы.

В жизни праздничное пьянство – безделье, ругань, разухабистые песни, «гармоника».

В храме пост. Поют покаянные молитвы, скорбные церковные напевы – всё одето в торжественный религиозный траур.

В жизни – постные пироги, селянка с осетриной, постное масло, постные лица.

Жизнь, оторванная от религии, извратила «праздник», «радость», не поняла и не приняла её⁶⁶. Извратив радость – она извратила и скорбь: дни «великого поста».

Пост – это дни, посвящённые воспоминаниям того, что было скорбного в жизни Иисуса, Божьей Матери или святых⁶⁷.

Точно так же, как «праздники», есть дни, посвящённые воспоминаниям радостного в их жизни.

Для нашей «психики», для нашей души – это две стороны одного целого.

Голгофа невозможна без Воскресения. И Воскресение невозможно без Голгофы.

«Пост» не есть «житейская скорбь» – это скорбь религиозная, в которую уже заложена радость «победы». Если бы «пост» из храма перешёл в жизнь, он выразился бы не селянкой с осетриной, а полным перерождением всего нашего душевного строя⁶⁸. Человек мысленно, в психике своей переживал бы весь крестный путь своего Бога, восходил бы с ним на Голгофу, вся мировая трагедия, пережитая Христом, переживалась бы нами до ран гвоздных, до последнего вздоха, до последней черты. И тогда, пережив эту скорбь, этот «пост», – мы имели бы право и на радостную весть:

Христос воскрес!

Мы выходили бы сами очищенными, «воскрешёнными». Мы «разговлялись» бы как люди, которые не могли принимать еду от неустанной душевной боли, и вот теперь, когда «всё прошло», могут с радостью вкусить пищу.

«Великий пост» у нас превращён в мёртвый обряд, и мы почти забыли его великий внутренний смысл, его живую религиозную правду. И потому надо как можно чаще друг другу напоминать о ней.

(Отрывок из введения к «Религии свободного человека»)⁶⁹

Представьте себе такой спор:

Магометанин. Пророк завещал мечом покорять неверных. Такова воля Аллаха.

Буддист. Насилие – зло. Борьба – зло. Пусть жизнь течёт по своим законам. Ты-то уйди от всего. Соединяйся с единым Духом.

Православный. Не мечом бороться надо, а любовью. И врагов любить надо – такова заповедь сына Божия.

Магометанин. Ни один из вас не спасётся: я один спасусь.

Буддист. Ни один из вас не спасётся: я один спасусь.

Православный. Ни один из вас не спасётся: я один спасусь.

И вот к этим спорящим людям пришёл бы Господь и сказал:

– Я открою вам будущее: все трое спасётесь вы, потому что все трое исполняли заповеди своей веры...

Как вы думаете, возможен ли был дальнейший спор?

И магометанин, и буддист, и православный, узнав главное, братски обнялись бы, и кончилось бы их разделение, и каждый пошёл бы жить как свободный человек, не порабощающий свою душу отрицанием всех остальных верований.

Признание всех – есть первая ступень к свободе.

Но возможно ли такое «признание»? Не есть ли это «духовный нигилизм»? Не есть ли это «свобода» от всяких «принципов», от всяких законов, то есть, в конечном счёте, полнейшее "ничто»?

Никогда! Сознание того, о чём сейчас говорю, не есть «нигилизм», – это есть необходимое условие полноты жизни. Ибо, отрицая других, делаю их «мёртвыми», и только «признав», делаю соучастниками общей жизни.

Какое же миропонимание даёт основание для такого всеобщего признания?

Я называю его: религией свободного человека.

Конечной цели бытия всего мира, всей вселенной я не знаю, как не может знать «часть» назначения «целого». Такое незнание не огорчает меня, а радует, как внутреннее свидетельство, что «я» не есть «всё». Ведь «знание» цели есть результат самопознания, и потому совершенно очевидно, что знание конечной цели всего может быть результатом только самопознания всего. Мне же, как части целого, эта конечная цель «всего» может быть открыта только постольку, поскольку это внутренне необходимо для связи моей с «целым». И вот каждый сознаёт как непреложную истину и основу своего существования, что в общем потоке жизни он занимает некоторое определённое место, имеет некоторое определённое назначение.

Какой смысл будет иметь моя жизнь для общей мировой жизни, я не знаю, но я знаю, что выполню своё назначение, выявив в период своего земного существования все душевные свои силы.

Другими словами: я должен довести до полного развития свою личность, это мой единственный долг перед жизнью, это то единственное, что я знаю. И если я выполню это – всё будет хорошо.

Представьте себе: строится здание, я знаю, что я один из кирпичей этого здания, – моя цель найти своё место; для этого я должен стать таким, как это мне свойственно, найти себя, свою личность – и тогда сейчас же я найду и то место, которое в здании мне предназначено.

В здании камни разные, требуются всевозможные материалы для постройки – потому и люди разные.

Все идейные, религиозные и всякие иные различия есть не что иное, как разные формы для создания различных индивидуальностей.

В основу всего должен быть положен только один закон, выраженный апостолом так: «Всё, что не по вере, грех» (Рим. 14:23).

Или другими словами: всё, что по вере, не грех.

Вера – это тот психический показатель, который даёт знать человеку, служит ли данный путь его жизни к выявлению и развитию его личности.

Магометанин по вере, буддист по вере, христианин по вере – имеют общим то, что тот, другой и третий выражают вполне данную свою личность, и потому вполне выполняют то жизненное назначение, которое им предназначено.

«Истинно» в магометанине не его «магометанство», а его вера, то есть то состояние его духа, которое свидетельствует о полном, доступном для него в данный исторический момент, выражении его личности.

Хаджи-Мурат – не может быть христианином. И Сергий Радонежский не может быть магометанином. Но и тот и другой по-своему выполняют общемировое назначение, поскольку выражают свою личность.

Я знаю, на это скажут:

― Но тогда можно сделать всякую гадость и объяснять, что это «по вере».

Скажу на это: и прикрываясь христианством, можно гадостей делать сколько угодно. Мы говорим не о «злоупотреблении» той или иной теорией. И речь не о том, что, «прикрываясь» тем, что будто бы делаешь «по вере», можно устраивать мерзости, но о том, чтобы это было в действительности верой. И тогда: да, всё сделанное человеком по вере – как выражающее личность его – будет правдой.

Необходимо заметить ещё следующее:

Рассматривая мировую жизнь как «строительство», надо различать отдельные «периоды» работы.

Вот почему я настойчиво подчёркиваю, что «вера» магометанина и буддиста одинаково истинна, поскольку она выражает личность в данный момент мирового развития.

Но есть некоторые общие основы человеческой личности, требующие общечеловеческих усилий для своего обнаружения, – существует некоторая, скажем, абсолютная личность, которая, если бы она была выражена у всех людей, обусловила бы собой единую религию, которая, давая простор для выражения индивидуальных различий, объединяла бы всех, потому что выражала бы основные начала всех людей.

Эта оговорка необходима, чтобы опровергнуть самое сильное возражение:

― Если всякая вера хороша, то не надо стремиться к высшему.

Стремление к высшему будет заключаться в стремлении всё

полней и совершенней выразить свою личность. По мере достижения большей полноты для выражения личности будет изменяться и религия. И так будет до тех пор, покуда часть людей не раскроют личность свою до абсолютной полноты и тем не создадут абсолютной религии.

А покуда «спасётся» не тот, кто верит в Талмуд, в Будду или в Магомета, а тот, кто «верит», кто всеми наличными силами своими выражает личность свою в магометанстве, или в буддизме, или в иудействе⁷⁰.

Зачем же, спросят тогда, религия свободного человека? Вот в том-то и дело, что, по моему глубокому убеждению, в христианстве дано откровение абсолютной религии. Той всечеловеческой религии, которая может служить для выражения абсолютной личности.

Католицизм, лютеранство, православие и все бесконечные их секты – всё это такие же отдельные «исповедания», как и магометанство, и иудейство, и буддизм, такие же «веры», способные служить выражением личности лишь для большей или меньшей группы людей. То, что они не «всечеловечны», можно видеть из того, что в основу свою каждая из них кладёт отрицание других.

Излагая свою «религию свободного человека», я хочу показать такую религию, такое понимание христианства, которое может служить выражением абсолютных начал человеческой личности.

Этим я не отрицаю всех остальных верований. Напротив, я начинаю с утверждения их подлинной святости, но центр тяжести при оценке их переношу с «объективной истины» на субъективное переживание⁷¹.

Прежде всего – вера. Прежде всего – личность.

Всё мне позволительно,

но ничто не должно обладать мною.

1Кор. 6:12

Религия заповедей – младенческая религия «ветхого» завета.

Не сотвори себе кумира. Не говори зря о Боге. Не лги. Почитай родителей. Не воруй. Не убивай. Не прелюбодействуй. Не завидуй.

Всё это правила для детей, чтобы они научились быть людьми – христианами⁷³.

Каждый человек проходит все этапы не только физического развития от клеточки до полного организма, но и духовного – от греха Адама до воскресения из мёртвых. Проходит и детский ветхозаветный возраст. Потому Христос и не отверг детских религиозных правил, выраженных в заповедях Моисея.

Но он дал детям и новое откровение:

О свободном человеке.

Он сказал не только о том, каков путь, чтобы стать человеком (заповеди), но и каков человек, до которого приводит этот путь (Сын Божий).

Христианство не есть религия заповедей, это – религия окончательного и абсолютного перерождения, это – религия человека, ставшего свободным⁷⁴.

«Всё мне позволительно, но ничто не должно обладать мною».

Вот основной и краеугольный камень, на который впервые встаёт взрослый человек, вышедший из детского возраста.

Уже нет:

Не сотвори себе кумира. Не говори зря о Боге. Не лги. Почитай родителей. Не воруй. Не убивай. Не прелюбодействуй. Не завидуй.

Уже нет этих правил – не потому, что можно воровать, убивать и прелюбодействовать, – а потому, что не в этом дело. Потому что это «пелёнки», а у взрослого мужа другие задачи, другие пути, другая жизнь.

«Пелёнки» сами по себе ни плохи, ни хороши, они нужны. И заповеди: не воруй, не убивай, не прелюбодействуй – нужны в известный возраст человека и человечества. Для взрослого же они ни плохи и ни хороши – а не нужны, как не нужно взрослому пеленать рук и ног.

Взрослый в духовном отношении человек становится свободным. Свободному человеку всё позволительно, но ничто не должно обладать им.

И если ребёнок, испуганный таким произволом, спросит:

― Значит, и воровать, и убивать можно?

Взрослый человек должен успокоить испуганного ребёнка:

― Нет-нет, убивать не надо. Но когда будешь большой – всё узнаешь.

Ребёнку не понять всей наивности своего вопроса. Не понять потому, что только взрослый человек может понять человеческую свободу.

Человечество избрало два взаимно противоположных пути для достижения свободы: аскетический и языческий, думая, что так будет скорее. Так думал каждый отдельный человек, думало и всё человечество.

Аскетизм решил добиться свободы, умертвив порабощающую дух плоть. Но это была междоусобная война. Борьба себя – против себя же.

Аскетизм рассуждал так: личность находится в плену у страстей, страсти живут в теле, буду умерщвлять тело, это обуздает страсти, и дух мой станет свободен.

Задача в корне своём нелепая, потому что неосуществимая. Тело нельзя уничтожить, значит, и страсти нельзя уничтожить. А потому и свободы достигнуть невозможно. Предел – смерть. И действительно, аскетизм в смерти стал видеть единственный путь к окончательной свободе.

Таким образом, «умерщвление тела» – при жизни давало призрачную свободу, тонкий самообман, подделку подлинной свободы Христовой. Это была не свобода человеческой личности, а бегство от самого себя без оглядки. Человек старался «не оглядываться» на «страсти» свои, старался смотреть «прямо перед собой» – и ему иногда казалось, что он «убежал» окончательно, что сзади никого нет, что он, наконец, свободен. Но ложь мстила за себя, и девяностолетним старцам являлись в пещеру обнажённые женщины и мучили святых Антониев так же, как и юношей в расцвете сил. Очевидно, и в девяносто лет старец не мог бы сказать: «всё мне позволительно». И это не потому, что он плохо боролся и «тихо бежал», – а потому, что то, от чего он бежал, бежало вместе с ним.

Аскетическое начало породило нашу «духовную культуру».

Культуру внешнюю, механическую – ту, которой живёт большинство людей, породило другое основное направление – языческое.

Здесь тоже стремление к свободе. Но здесь её хотят достигнуть ещё проще, ещё скорее. Потребность тела, «наслаждение жизнью» провозглашается законной потребностью человеческой личности: делай, что нравится, – и будешь свободен. Такое решение вопроса очень похоже на свободу. И главное, так изумительно легко осуществимо: воистину какая-то «мораль для всех». Но здесь лжи ещё больше, чем в аскетизме, и свободы ещё меньше, чем у Антония. Плоть оказывается ненасытимой. Она не ограничивается никакими «подачками», никакими жертвоприношениями. Она всё тучнеет, делается всё требовательнее, и думать, что когда-нибудь можно её «насытить» и стать свободным – мысль безумная. Человек мало-помалу отдаёт свой дух в рабство своей плоти, становится не свободным, а рабом. Да, ему «кажется», что он делает, «что хочет», – но ведь и алкоголику «кажется», что он пьёт по своей свободной воле, и только со стороны видно, что он раб своей страсти. Человек, отдавшийся свободно своим страстям, не может сказать: «Всё мне позволительно, но ничто не должно обладать мною».

И потому он не может быть назван свободным человеком.

Таким образом, ни аскетическое, ни языческое решение вопроса не даёт выхода.

Где же надо искать его?

(Смысл жизни)⁷⁵

В чём же выход?

В каком направлении лежит тот путь, который может осмыслить человеческую жизнь и дать ей новое содержание?

Наиболее глубоким увлечением последнего времени, безусловно, является увлечение «аморализмом» – отрицанием нравственности как самостоятельной и безусловной нормы жизни. Целый ряд идейных течений с разных точек зрения отрицали «безусловную мораль». Теория из учёных трактатов перешла на улицу, в публику и оказала могущественное влияние на нашу современную духовную жизнь.

Понадобилось «оправдание Добра».

Но на этом не остановились. Мораль слишком тесно связана с жизнью, отрицание морали влечёт за собой – как внутренне неизбежный процесс – отрицание жизни. И мы, по-видимому, действительно вступаем в страшную полосу самоубийств, в которой лишение себя жизни является не «отдельным случаем», а основой общественной психологии, – понимая под «самоубийством» не только прекращение физического существования, а всю сумму душевных переживаний человека. Многие «самоубийцы» живут, не делая того механического шага, который бы прекратил их физическое бытие: не берут револьвер, не покупают уксусной эссенции, – но душа их, вся внутренняя жизнь их, всё их мироощущение – мёртвое, умерщвлённое ими самими.

Вот почему более чем своевременно появление теперь оправдания жизни.

Нельзя, разумеется, сделать это в небольшой статье, но предпринятый мною большой труд, под заглавием «Религия свободного человека», в основе своей и будет иметь всестороннее оправдание жизни. Здесь же, говоря о "выходе», который может дать смысл человеческой жизни, я буду говорить только об одной основной черте.

Я должен оговориться:

Отрицание заповедей, или, точнее, признание их за форму младенческой жизни человечества, и «отрицание морали» – совершенно не одно и то же.

Первое отрицает их как недостаточное. Второе отрицает их как ненужное.

Отрицать мораль – это значит проповедовать неизбежное духовное самоубийство, это не может быть выходом ни для отдельного человека, ни для целого человечества.

Проповедь духовной смерти не может оправдать жизни.

Но признать мораль «детством», провозгласить некоторую большую полноту, в которую мораль входит, как часть в целое, – это значит указать новые пути, более достойные взрослого человека. Это значит призывать к высшей форме жизни.

Во главу угла всего религиозного миропонимания должно быть положено:

Творческое раскрытие человеческой личности.

Для того чтобы правильно понять, что это обозначает, почему это может дать смысл жизни и почему должно произвести коренной переворот в наших религиозных понятиях, надо начать издалека, – с рассмотрения того, что мы имеем сейчас в нашем детском религиозном сознании.

* * *

Общее и самое основное религиозное начало всех современных верований – противопоставление себя высшему началу. Я и Бог – и между мной и Богом зависимое отношение. Церкви всех толков приучили нас к внешнему отношению с Божеством, отсюда и в области морали внешние рамки. Даже величайшие аскеты-созерцатели в своей религиозной психике носили это скрытое противопоставление «человеческой личности» и Божества.

В православии этот центральный нерв всех религиозных систем выразился с поразительной ясностью в понимании Голгофы – искупления мира. В душе каждого истинно-православного звучат такие слова: «Принеси все свои грехи, все свои страдания к подножию креста Господня, и ты уйдёшь успокоенный, потому что Спаситель уплатил за тебя твой долг, по бесконечной любви к тебе».

Сваливание всего на голгофский крест Христов – это высшее проявление отказа от своей личности⁷⁶.

Ребёнок не может ходить без поддержки. И вот, отдавая всё, даже грехи и горе своё, взваливая всё на взрослого, на Богочеловека, – люди-дети стали возводить эту слабость в принцип, в религиозное правило⁷⁷.

Такое отношение создало то, что человек попал в положение ищущего Бога, но не имеющего Его. То есть в положение ребёнка, который просит. По этому поводу один очень глубокий человек писал мне: «Новый завет возглашает, что Бог дал человеку сознание Божия бытия, но не дал средств познать бытие Его. Будто бы человек поставлен Танталом жаждать Бога и не получать Его иначе, как насмешливо случайно».

70 лет (жизнь человеческая) человек стоит с протянутой рукой, выпрашивая хотя соринку откровения, аскетствуя и непрестанно молясь, и он не получает ничего и за 70 лет неудачного аскетизма идёт в ад на вечность, т. е. на миллионы миллионов лет.

«Выпрашивание» откровения есть результат детского состояния. Для того чтобы человечество могло «взять» откровение, оно должно встать и идти, как взрослый, а не ползти, как ребёнок. Для того чтобы не стоять с протянутой рукой, надо сознать себя личностью, и только тогда получишь то, что нельзя дать «маленькому», потому что ему ещё рано.

Должен сказать ещё: громадное значение Льва Толстого в том и состоит, что он с колоссальной силой, вопреки стремлений и языческого, и христианского направления к внешнему, призывал к Царствию Божию внутри нас, – этим он не открывал что-либо «новое»⁷⁸, но напоминал людям, что пора им становиться взрослыми.

Но Толстой указал лишь самое общее направление пути. В остальном же он шёл также по старому руслу отказа от себя, дойдя здесь до самого крайнего предела – до полного отказа от своей личности как самостоятельной и самобытной единицы. Потому и «заповеди» (т. е. внешняя мораль) оставались для него в силе.

Сознание себя взрослым должно начаться с сознания себя сыном Божиим.

Когда ребёнку говорят: пора тебе ходить одному, ты не маленький, – ребёнок пугается, оглядывается по сторонам и отвечает: страшно... как же это я?

Не бойтесь. Людям слишком долго твердили, что они совсем ещё малые дети, что они Бога недостойные рабы, что они грешники, слабые немощные дети, которые должны всю тяжесть свою взваливать на Христовы плечи, – так долго твердили о всём этом, что слова «вы взрослые, вы сыны Божии» звучат почти кощунством⁷⁹.

А между тем, не Бог ли сказал человечеству, устами лучших своих людей, что в каждом должны быть те же чувствования, что и во Христе Иисусе!

Признание себя не чем-то «зависимым», «маленьким», а сыном Божиим сразу выдвигает человеческую личность на то высокое, центральное место, которое она должна занять по праву своего божественного достоинства.

Теперь уже важным является не уменье быть послушным и «нравственным». Теперь этого мало. Надо стать богочеловеком. До сих пор люди, определяя свою жизнь извне, давали себе ограниченный круг для выражения своей личности.

Теперь же, сознав себя сынами Божьими, они должны поставить себе задачей полное выражение божественного своего начала. Содержание Божества безгранично, и содержание человеческой личности так же безгранично.

Выражение этого содержания я и называю: творческим раскрытием человеческой личности. В этом и заключается смысл жизни.

Я убеждён, что такое понимание может осмыслить человеческую жизнь как для людей верующих, так и для неверующих, – хотя, разумеется, по-разному.

Неверующий должен рассуждать так:

Для чего создана вселенная, я не знаю, чем кончится мировой процесс, я не знаю, – но я несомненно знаю, что смысл моей жизни, моего земного существования – для чего бы в общем мировом процессе не предназначался, – может быть только в одном: стать вполне человеком, раскрыть содержание всей своей личности.

Верующий человек будет рассуждать иначе, он скажет:

Спрашивать о смысле чего-нибудь можно только тогда, когда то, о чём спрашиваешь, имеет конец. Смысл даёт тогда то, что наступает потом, после этого конца. Бесконечное же имеет смысл само в себе. Значит, можно спрашивать о смысле не вечной жизни, которая сама есть и смысл, и оправдание, а только о смысле конечной земной жизни. Смысл её лежит в творческом раскрытии моей божественной личности. Потому что то единое вечное здание, которое будет создаваться в мире нетленном, должно слагаться из цельных, а не расколотых камней. Здание это не может быть окончено, пока вся тварь не услышит Евангелия (благой вести) о спасении, т. е. пока вся материя не станет новой и нетленной, – а это будет тогда, когда человечество станет богочеловечеством, а люди – сынами Божьими.

Потому все, кто хочет жить для вечности, для храма нетленного, должны от детства перейти к мужеству, от отречения и унижения себя – до сознания божественного своего достоинства.

* * *

Какие же религиозные последствия от такого миропонимания?

Они неисчислимы, но прежде всего коснутся морали:

Мораль переносится в новую плоскость. По-новому понимается «грех».

Вопросы: можно ли красть, прелюбодействовать, убивать, лгать, – теряют свой смысл.

Надо думать не об этом.

Эти вопросы решатся сами и по-своему, коль скоро будет решено главное⁸⁰.

Искупление и Голгофа уже не являются чужим делом – все становятся участниками искупления, все восходят на лобное место, все освобождают землю⁸¹.

Отсюда получает особый смысл учение об общей ответственности⁸². По-новому решается и вопрос о плоти – о соединении «земли и неба».

Но всё это не относится непосредственно к теме настоящей статьи.

Скажу только, что всё будущее земли рисуется в совершенно новых формах.

Черты языческие и аскетические должны совершенно исчезнуть с лица человечества. А вместе с тем, должны исчезнуть и те безобразные «рубцы», которые превращают божественный образ человечества в страшный образ зверя. Об этой новой жизни можно не только «мечтать» – её можно провидеть. Её нельзя называть «фантастической сказкой» – ибо это есть незыблемая правда, которая утверждается религиозным сознанием, религиозной верой и религиозной совестью.

По мнению громадного большинства современных людей, способ стать свободным чрезвычайно прост: надо делать то, что хочется.

Вот и свобода!..

Так живут почти все. Одни тайно, другие явно. Одни гордо поднимают голову, другие трусливо прячут хвост. Одни говорят: так должно, другие – так приятно.

Казалось бы, какое громадное количество свободных людей должно было бы быть на свете!

А на самом деле, как раз наоборот. Никаких «свободных людей» у нас нет. И что ни час, то их меньше. Люди превращаются в жалких рабов. Тем более жалких, что они даже потеряли способность чувствовать своё рабство.

Сами заковали себя в уродливые, чудовищные цепи и, задыхаясь в них, кричат, как исступлённые:

– Смотрите, мы, наконец, свободны!..

Раб не только тот, кто закован в цепи железные, есть цепи гораздо более крепкие и ещё более рабские⁸⁴.

И алкоголик, отравляющий себя водкой, пьёт потому, что ему «хочется», – но неужели можно назвать его свободным? И человек, погибающий в разврате, считает себя свободным, но сколько бы он ни говорил, что он развратничает потому, что «так хочет», – мы ему не поверим.

Он раб своей похоти, пресмыкающийся, отравленный, бессильный раб.

Человек, делающий всё напоказ, из самолюбия, из тщеславия, из желания быть «признанным», – раб.

Наслаждающийся чувством власти – раб.

Боящийся смерти – раб.

И много, много видов рабства – всех не перечтёшь.

Пусть цепи скованы из вожделения, гордости, трусости, себялюбия, пусть они – невидимые цепи, – всё же они сковывают человека по рукам и по ногам и делают рабом⁸⁵.

И как бы человеку ни казалось, что он делает всё «по своему желанию», – если бы у него открылись духовные очи, он с ужасом увидал бы, что к нему со всех сторон присосались отвратительные чудовища и он рабски повинуется им.

Но было бы страшной ошибкой думать, что освободить человека может исполнение заповедей. Опять-таки нет. Можно исполнить все заповеди – и остаться рабом.

Христианские заповеди взяты целиком из Ветхого Завета, кроме того, они есть почти во всех восточных вероисповеданиях. И не в том заключалось Голгофское дело Христово на земле, что Он повторил не раз сказанное раньше. Христос пришёл дать людям новую жизнь, а вовсе не для того, чтобы повторить старые правила нравственности.

Христианство не есть религия заповедей – это религия окончательного перерождения. Христос даровал людям свободу потому, что принёс им благую весть о том, что человек – сын Божий. Стать свободным – это и значит стать сыном Божиим⁸⁶.

Вопросы: можно ли красть, прелюбодействовать, убивать, лгать – теряют всякий смысл.

Надо думать не об этом. Эти вопросы решаются сами и по-своему, коль скоро будет решено главное. Задача человека – сознать себя сыном Божиим. И сознав себя таким, стремиться стать сыном Божиим, то есть вполне и до конца раскрыть свою личность⁸⁷

Людям слишком долго твердили, что они совсем ещё малые дети, что они Бога недостойные рабы, что они грешники, слабые, немощные, что они должны всю тяжесть свою взваливать на Христовы плечи, – так долго твердили о всём этом, что слова «вы взрослые, вы сыны Божии» звучат почти кощунством.

А между тем, не Бог ли сказал человечеству, устами лучших своих людей, что в каждом должны быть те же чувствования, что и во Христе Иисусе!

Признание себя не чем-то «зависимым», «маленьким», а сыном Божиим сразу выдвигает человеческую личность на то высокое, центральное место, которое она должна занять по праву своего божественного достоинства.

Теперь уже важным является не уменье быть послушным и «нравственным». Теперь этого мало. Надо стать богочеловеком. До сих пор люди определяли свою жизнь извне, давали себе тесный, маленький круг для выражения своей личности.

Теперь же, сознав себя сынами Божьими, они должны поставить себе задачей полное выражение божественного начала, заключённого в каждом человеке. Это даёт беспредельный простор духовной жизни человека, ибо содержание Божества безгранично, и содержание человеческой личности так же безгранично.

Выражение этого божественного содержания условимся называть: творческим раскрытием человеческой личности.

Итак, свободный человек не есть ветхозаветный, подзаконный человек, подпирающий себя со всех сторон палками «в виде всевозможных заповедей». Но это не есть и разнузданный современный человек, который отрицает заповеди, чтобы дать простор своим желаньям, и который, сбросив рабские цепи заповедей, надевает на себя ещё более рабские узы своих страстей.

Свободный человек – это «свыше родившийся», это новое существо, прикоснувшееся к источнику воды живой, сознавшее себя богочеловеком⁸⁸. Для свободного человека Бог не есть Бог морали, Бог заповедей, Бог внешних правил – это есть Бог бытия, Бог жизни. Свободный человек порывает навсегда с ветхозаветным подзаконием; ставит перед собой совсем другие духовные задачи, устремляется совсем к иному. Силы его уходят не на то, чтобы, оставаясь рабом, не нарушать тех или иных запретов своего Господина-Бога. А на то, чтобы вместить в себя полноту бытия, полноту жизни, и тогда всё в его жизни станет иным: ибо «дух дышит где хочет». И словами апостола может тогда сказать свободный человек: «Всё мне позволительно, но ничто не должно обладать мною». «Всё позволительно», и чтобы при этом человек не порабощался, – может быть, только если человек родится свыше. Только тогда дела его не будут делами смерти, а делами Божьими, достойными богочеловека. Как Господь сотворил мир, так и человек – сын Божий – будет творить жизнь вокруг себя, жизнь прекрасную, как мир Божий, новую, достойную божественного призвания человека.

К такой свободе надо стремиться. Но достигнуть её нельзя одному, ибо человек, живя своей отдельной жизнью, в то же время является частью великого целого⁸⁹. И не может человек стать вполне свободным, вполне сыном Божиим, пока земля «лежит во зле», в «страдании», в смерти. Для того чтобы освободиться вполне, надо освободить мир от греха и смерти. Надо искупить его. Путь к этому окончательному искуплению – Голгофский путь земли. Искупление, освобождение вполне свершится только тогда, когда благую весть услышит не только человек, – когда услышит её вся тварь, которая «мучается до срока»⁹⁰. Сознавшие себя сынами Божьими достигают наибольшей свободы, которая доступна при теперешнем состоянии мира⁹¹. Это есть агнцы, которые очищают жизнь и двигают весь мир к свободе Христовой, к богосыновству.

Но таких агнцев ещё много, очень много должно быть принесено в жертву, прежде чем распятый на кресте мир, предчувствуя близость воскресения, произнесёт: совершилось!