Слово в четвертую неделю Великого Поста

Положи, Господи, хранение устом моим,

и дверь ограждения о устнах моих

(Пс.140:3).

Так молится св. Церковь от лица нашего в настоящие дни поста. Но сами мы, братие, как будто не сознаем необходимости просить об этом Господа; напротив: мы желаем и домогаемся не преграждения устом своим, а наибольшей свободы и отсутствия всякого стеснения слову своему. Ведь наше слово, говорят, есть как бы отпечаток Божественного творческого слова; в нем отражение образа Божия; оно – высший дар Божий, которым Господь отличил человека и возвысил его над прочими тварями. Для чего же и дан этот дар, как не для того, чтобы развивать и усовершать его? В нем наша сила и власть; оно – проводник наших мыслей, чувств, нужд, предприятий, усовершенствований; в слове живет и движется знание, наука, закон. Целесообразно ли после этого заграждать уста и налагать узду на слово человеческое?! Наоборот, не следует ли дать ему полную и широкую свободу, как высшему и благороднейшему дару Божию?

Однако, и самое достоинство этого дара должно уже располагать нас к тому, чтобы высоко ценить его и свято оберегать, не марать и не грязнить его. Но к осторожному и бережливому пользованию даром слова еще более должно располагать нас то, что грехом своим человек внес глубокую порчу в свою природу, и извращение отразилось и на даре слова. Язык нередко стал служить орудием греха, исполненным смертоносного яда (Иак.3:8). Из уст наших зачастую стали исходить ложь, лесть, лукавство, обман, бранные слова, обиды, оскорбления, речи, полные соблазна и греховного яда. Значит, наряду с благодетельным влиянием и благотворною силою слова человеческого после грехопадения стала обнаруживаться и другая противоположная сторона. Языком мы стали, по словам св. Апост. Иакова, не только благословлять Бога, но им же и проклинаем человеков, сотворенных по подобию Божию, и из тех же уст стали исходить и благословение и проклятие; и не должно, братие мои, сему так быть: течет ли из одного источника сладкая и горькая вода (3,9–11)? Не должно сему быть тем более, что другое противоположное действие языка внесло великий вред и разрушение в жизнь человеческую. Не столько, говорит премудрый сын Сирахов, пало людей от острия меча, сколько от языка; и счастлив, кто укрылся от него, кто не испытал ярости его, кто не влачил ярмо его, и не связан был узами его, ибо ярмо его – ярмо железное, и узы его – узы медные; смерть лютая – смерть его, и самый ад лучше его (28,21–24)! Как же после этого не последовать мудрому совету сына Сирахова: для слов твоих сделай меру и вес, и для уст твоих дверь и запор (28,29), и как не воскликнуть вместе с ним: кто даст мне стражу к устам моим и печать благоразумия на уста мои, чтобы мне не пасть чрез них, и чтобы язык мой не погубил меня! Господи, не оставь меня на волю их (22,31; 23,1)!

Нередко говорят: что же худого в том, что мы позволяем себе иногда сказать лишнее слово, пошутить, посмеяться, конечно, без злого умысла; ведь мы не святые, не монахи, живем в мире, и кто не погрешал языком своим (Сир.19?17)? И однако св. Церковь молит Господа от лица нашего: дух празднословия не даждь ми! Ведь сами же мы придаем важное значение слову человеческому; а если это так, то можно ли тратить слова даром, понапрасну? Своим празднословием мы опустошаем душу, делаемся чрез это легкомысленными, неосновательными и неустойчивыми. Кто, говорит прем. Соломон, хранит уста свои, тот бережет душу свою, а кто широко раскрывает свой рот, тому беда: при многословии не миновать греха (Притч.13:3; 10:19); от всякого труда есть прибыль, а от пустословия только ущерб (14,23). Не следует также упускать из виду и того, что слова наши, хотя бы и незначительные, не исчезают бесследно в воздухе, не пропадают, а собираются и сохраняются на день страшного суда, где мы дадим отчет о всяком праздном слове и где от слов своих оправдимся или осудимся (Матф.12:36–37).

Как же после этого не быть нам осторожными в словах своих?! И подлинно ли в наших шутках нет ничего обидного для ближних? Не заключается ли в них иногда «яд аспидов» и «стрелы разжженныя», ударяющие сильнее бича (Сир.28:20)? Оттого из-за них и возникают споры и ссоры между людьми самыми близкими, и иногда из-за одного слова расстраивается многолетняя дружба, как от одной искры загорается целое здание. «Кто исчислит, спрашивает св. Григорий Богослов, все те огорчения, которые причиняет язык? Если он захочет, без всякого труда в одну минуту заставит враждовать дом с домом, город с городом, народ с властелином, царя с подданными, как искра, воспламеняющая солому».

Все это, братие, заставляет нас обратить внимание на язык наш, подумать и принять меры к обузданию его.

Какие же это меры?

Св. подвижники благочестия для обуздания языка иногда по целым годам предавались «безмолвию», молчанию, в котором видели, по изречению ныне воспоминаемого церковию преподобного Иоанна Лествичника, «хранение в себе огня, неприметное преспеяние и тайное восхождение к лестнице добродетелей». Чтобы приучить себя к строжайшей сдержанности языка они нередко принимали исключительные меры: напр., препод. Агафон для сего три года держал камешек во рту. Конечно, при слабости нашей трудно нам подражать этим «героям духа». Зато хотя поучимся наставлениям и советам их касательно обуздания языка.

Один инок спрашивал старца: «Что мне делать? меня беспокоит язык мой; когда я бываю с людьми, не могу удержать его, но осуждаю и обличаю их даже и в добром деле». Старец отвечал: «Это – немощь; ежели не можешь удержать себя, беги в уединение». И действительно, в уединении нет поводов к празднословию и многоглаголанию. Необходимость уединения признавали даже и языческие мудрецы: один из них (Сенека) говорит, что «всякий раз, когда я побываю с людьми, я возвращаюсь к себе менее человеком». Мы и сами нередко испытываем подобное после бесед, зачастую пустых и лишь рассеивающих наш дух. Св. отцы чаще всего уединялись и удалялись из общества на время великого поста. Ничто и нам, братие, не мешает уединиться и в безмолвии проводить если и не весь пост, то по крайней мере несколько часов каждый день и посвящать их на молитву, благочестивые размышления, самоуглубление и испытание своей совести.

Обузданию языка, кроме уединения, способствует, по словам св. Григория Богослова, и пост. Замечено, что болтливость наша проистекает часто от многоядения и особенно от употребления вина, которое не в меру развязывает язык наш. Напротив, пост ведет к воздержанию языка, отложению ярости, оглаголания и лжи, ибо подавляет в нас похоти, разжигающие язык наш.

Для успеха в обуздании языка нужно также, по словам того же св. Григория, просить Господа о помощи. Подвиг сей труден для невнимательного и удобопреклонного ко греху человека. И если Давид, сын Сирахов, препод. Ефрем Сирин и другие святые мужи, сильные духом, просили Господа о помощи в этом деле, то тем паче нам слабым подобает молить: положи, Господи, хранение устом моим, и дверь ограждения о устнах моих (Пс.140:3).

11/24 марта 1901 г.

г. Сан-Франциско

АПВ, 1901, т. V, № 6, с. 108–110.

Православная Русь. Церковно-общественный орган Русской Православной Церкви Заграницей, 1994, № 5 (1506), с. 2–3.