Глава III. Поместный собор Российской Православной Церкви 1917–1918 годов

15 августа, в день праздника Успения Божьей Матери, начались церковно-общественные мероприятия, приуроченные к открытию Поместного собора. С раннего утра из московских церквей потянулись крестные ходы в центр города. На Красной площади собралась многотысячная толпа – лес хоругвей, икон, крестов, многоголосное пение, напряженное ожидание.

Утром этого же дня архиепископ Сергий совершал раннюю литургию в Чудовом монастыре. А затем, как и сослужившие ему, и богомольцы, вместе со всеми устремился на Соборную площадь, в Успенский собор Кремля. К Успенскому собору было не пробиться, но Сергия вместе с другими прибывшими архиереями протоиерей Николай Любимов проводил в собор через алтарь. В храме они занимали места на особо устроенном возвышении. Среди восьмидесяти епископов, впервые после двухсотлетнего «пленения Церкви» собравшихся вместе, выделялись белые клобуки четырех митрополитов: Владимира Киевского, Платона, экзарха Кавказского, и двух новоизбранных – Московского Тихона и Петроградского Вениамина. Последние надели свои белые клобуки (знаки митрополичьего отличия) лишь накануне, после того как Временное правительство особым законодательным актом отказалось в пользу Синода от доставшейся ему по наследству царской привилегии жаловать белые клобуки и митры. Свое место среди архиереев занял и Сергий, новоизбранный архиепископ Владимирский и Шуйский.

Из членов Временного правительства присутствовали премьер-министр А. Ф. Керенский, министр внутренних дел Н. Д. Авксентьев, министр исповеданий А. В. Карташев. От Государственной думы – ее председатель М. В. Родзянко. Много было представителей дипломатического корпуса, российской и зарубежной прессы.

После окончания литургии митрополит Киевский Владимир огласил с амвона грамоту Синода об открытии Всероссийского церковного собора. Присутствующие хором пропели Символ веры. Мощный хор нескольких сотен мужских голосов создавал особое настроение и молитвенный подъем. Затем через западные двери с песнопениями, парами, при трезвоне Ивана Великого и всех кремлевских церквей, духовенство медленно прошествовало в Чудов монастырь на поклонение мощам митрополита Алексия. Соборная площадь Кремля представляла собой живописное зрелище. Широкой лентой, в два ряда, ее опоясывал церковный народ. Народом же были полны ярусы колокольни Ивана Великого, колокола которого торжественно гудели над Москвой. Золотым ручьем лилось из храма духовенство в праздничных одеждах. Впереди несли святыни Успенского собора. Людская толпа, увидав в процессии среди иерархов Керенского, устроила ему овацию и разразилась громовым «ура» возможному «спасителю России». Из Чудова монастыря все проходили в Николаевский дворец, выйдя из которого направлялись к Спасским воротам и через них вступали на Красную площадь. Она к этому времени уже была запружена народом, пришедшим со своими крестными ходами от всех московских церквей. Словно непрерывные живые стены тянулись от Спасских ворот до Никольских, и между ними, как по широкому коридору, двигался крестный ход Всероссийского церковного собора, встречаемый и сопровождаемый церковными песнопениями. Через Никольские ворота он вернулся обратно в Успенский собор. Чуть позже на Лобном месте Красной площади был отслужен особый праздничный молебен.

На следующий день в храме Христа Спасителя, где должно было состояться праздничное богослужение, собралось море народа. Посреди храма, от архиерейского амвона, на котором стоял ряд табуретов, покрытых парчой, тянулись до солеи два ряда скамеек с проходом посередине, покрытых красным сукном. На солее у правого клироса возвышалась кафедра для ораторов.

Величественную, незабываемую и совершенно необычную картину являл собой громадный храм Христа Спасителя, когда по окончании литургии и молебна под возглавлением митрополита Московского Тихона из алтаря через Царские врата начали выходить попарно святители Русской земли в омофорах и митрах, в фиолетовых мантиях, мелодичные звонцы которых только и нарушали наступившую тишину, и занимать по старшинству места на скамьях и на архиерейском амвоне. Во всем храме стоял народ густой и плотной толпой.

Когда все заняли свои места, на ораторскую кафедру стали подниматься один за другим разные лица, приносившие поздравления Собору. Первым от имени правительства приветствовал собравшихся А. В. Карташев, пафосно закончивший свою речь словами: «Осеняю себя вместе с вами широким православным крестом». Далее последовали приветствия в адрес открывшегося Собора от Синода, Московской митрополичьей кафедры, различных церковных учреждений, академий, университетов, корпораций, армии, флота и проч. и проч.

Пока продолжались приветствия, взгляды многих были обращены на странную фигуру, что стояла на солее возле Царских врат, – господина в узком домашнем пиджаке, в небрежной позе и засунутыми в карманы руками. Он все время оглядывался по сторонам, бесцеремонно, будто у себя дома, разглядывая молящихся. Это был В. Н. Львов, бывший обер-прокурор, не без стараний которого открылся Поместный собор.

Собор открылся в сложной политической обстановке. К тому же и общественные настроения были далеко не в пользу Собора. Авторитетная в то время газета «Русские ведомости» констатировала «упадок веры», отсутствие интереса в обществе к Церковному собору, падение авторитета Русской церкви, в которой преобладали «мертвая обрядность и полицейские репрессии». Тому причиной, утверждалось в прессе, был тот факт, что «православное духовенство занимало привилегированное положение, но его нравственный авторитет среди населения пал до чрезвычайно низкой степени. Наверху стояли бесконечно далекие от мирян епископы, на которых бросила свою тень распутинщина, а внизу – „попы“, к которым народ относился с явной враждебностью»³⁵.

17 августа в здании Епархиального дома (Лихов переулок, 6) члены Поместного собора приступили к деловым заседаниям. Председателем Собора был избран митрополит Московский и Коломенский Тихон (Белавин), а его заместителями – архиепископы Новгородский Арсений (Стадницкий) и Харьковский Антоний (Храповицкий); протопресвитеры Успенского Кремлевского собора Николай Любимов и армии и флота Георгий Шавельский; а также Е. Н. Трубецкой и М. В. Родзянко. Сергий сразу же оказался среди тех, кто «заводил пружину» Собора, возглавив один из отделов Соборного совета – органа управления собора.

Особое внимание соборян, церковной и светской прессы привлекала деятельность Отдела по реформе высшего церковного управления. Здесь вновь, как и в предшествовавшие Собору месяцы, ожесточенно и яростно повелись дискуссии о восстановлении патриаршества. Причем острота и основательность, с которыми отстаивали свои позиции сторонники патриаршества, фактически перечеркивали подготовленные накануне проекты общецерковных документов, ориентированные на то, чтобы поставить во главе церкви «коллегиальный орган». В соборных заседаниях при обсуждении этого вопроса страсти продолжали бушевать, и трудно было отдать предпочтение сторонникам или противникам восстановления патриаршества, трудно было предугадать, к какому же решению придет Собор.

Хотя в центре внимания Поместного собора с момента его открытия были вопросы собственно «церковного обновления», однако его деятельности был присущ и вполне определенный политический характер. В принятых Собором в августе-октябре посланиях и обращениях к «народу русскому», «армии и флоту», «чадам Православной Церкви» и других церковь заявила о своей поддержке Временного правительства, призывая верующих «без различия положений, сословий и партий» участвовать в «новом строительстве жизни русской».

Но эта «новая русская жизнь» складывалась совсем не такой, какой она представлялась гражданским властям и соборному большинству. В дневнике служащего Московской синодальной конторы А. И. Денисова она предстает следующим образом: «Поражения на войне. Дезертиры. Беженцы. Аграрные волнения, пожары, грабежи, убийства. Вскакивание цен, дефицитные товары, денежный кризис, полнейший внутренний развал. И при этом из Петрограда несутся истерические крики: „До победного конца!“… Керенский появляется то тут, то там. В одном месте кричит, в другом – молчит. Душная атмосфера никчемной суетливой безалаберщины. Вырисовывается фигура Ленина. Чувствуется приближение какого-то решительного поворота событий. Весь этот кошмар должен как-то распылиться, рассеяться, разрушиться, как леса строящегося дома…. Наступает октябрь. Кошмар принял затяжную форму. Развал усилился донельзя. Россия трещит по швам. Автономия Польши. Самостийность Украины. Новоявленные кратковременные республики в Сибири, Поволжье, на Черном море. Немцы в России. Отчаянная борьба партий. Полная компрометация Временного правительства: его авторитет никем уже не признается»³⁶.

Осенью 1917 года церковь активно включилась в политическую жизнь страны, ведя усиленную полемику с социалистическими партиями, призывая верующих отдавать голоса на выборах в Учредительное собрание за «православномыслящих» и «церковно настроенных» граждан. Официальное издание Собора «Всероссийский церковно-общественный вестник» на своих страницах так, к примеру, характеризовал все более набиравших силу большевиков: «Что такое большевизм? Это смесь интернационалистического яда со старой русской сивухой. Этим ужасным пойлом опаивают русский народ несколько неисправимых изуверов, подкрепляемых кучей германских агентов. И давно пора этот ядовитый напиток заключить в банку по всем правилам фармацевтического искусства, поместить на нем мертвую голову и надпись „яд“»³⁷.

Но ощутимого успеха церковь не имела. Недаром на страницах светской и церковной печати отмечалось, что избиратели отдавали свои голоса, ориентируясь не столько на вероисповедание кандидатов, сколько на их политическую программу. И здесь лидерство явно захватили представители партий социалистической ориентации, что в дальнейшем подтвердили и окончательные итоги выборов в Учредительное собрание.

Да и на заседаниях Собора неоднократно звучали слова о все большем «отдалении» крестьян и рабочих от религии и церкви. Эмиссары Собора, развозившие религиозно-церковную литературу, воззвания и обращения Собора по воюющим войскам, с особым сожалением рассказывали об охлаждении религиозно-патриотического чувства у солдат.

…Наступил день 25 октября 1917 года. На утреннем пленарном заседании Собора продолжился горячий спор по вопросу о восстановлении патриаршества. Выступали и те, кто «за», и те, кто «против». Среди последних был и профессор Киевской духовной академии П. П. Кудрявцев, который говорил об «опасностях», подстерегающих церковь и страну в случае восстановления патриаршества. К сожалению, к его словам не прислушались, тогда как некоторые из них оказались провидческими. В частности, обращаясь к «патриархистам», он говорил: «Вы вводите патриаршество в то время, когда готова начаться борьба Церкви с государством. В лице патриарха вы хотите иметь предводителя в этой борьбе. Но ведь если будущий патриарх примет вашу программу, ему ничего не останется, как сделаться вождем определенной политической партии, чего-то вроде католического центра в Германии. Другими словами: учреждение патриаршества может повести за собой рост того явления, какое называется клерикализмом. Не знаю, как вы, но мы считаем это явление столь же вредным для Церкви, как и для государства, а потому опасаемся вводить институт, чреватый такими последствиями. Но и это не всё. Вы учреждаете патриаршество в такой момент нашей истории, когда новые формы нашей государственной жизни еще не определились. Во всяком случае, центробежные течения у нас теперь неизмеримо сильнее центростремительных, и возможность превращения нашего государства в федеративную республику или, по крайней мере, в республику, состоящую из ряда автономных областей, не исключается. Вы думаете, что патриаршество послужит к объединению России не только в церковном, но и в политическом отношении, а мы думаем, совсем наоборот: мы думаем, что патриаршество только усилит действие сил центробежных»³⁸.

В конце пленарного заседания приехавшие из Петрограда члены Собора сообщили о штурме Зимнего и низложении Временного правительства, о переходе политической власти в руки Всероссийского съезда Советов – единственного на тот момент из оставшихся легитимных органов власти в стране; о его первых декретах о мире и о земле, о формировании первого временного советского правительства.

В работе Собора объявлен был перерыв.

К вечеру 25 октября уже вся Москва знала о событиях в Петрограде, о победе большевиков. Волна митингов, демонстраций, собраний прокатилась по заводам и фабрикам, учебным заведениям и воинским частям. Толпы людей вышли на улицы, потянулись в центр города. То здесь, то там возникали стихийные митинги. Из рук в руки передавались дошедшие из Петрограда газеты, а также московские социал-демократические издания с сообщениями о революции. На городских площадях появились автомобили, с которых разбрасывались листовки с лозунгами: «Да здравствует власть революционного пролетариата!», «Вся власть Советам!», «Да здравствует пролетарско-крестьянская республика!».

В городе сформировались два центра власти. С одной стороны – Комитет общественной безопасности при Городской думе во главе с эсером В. В. Рудневым и командующим Московским военным округом полковником К. И. Рябцевым. К зданию Городской думы, где заседал этот орган, подтягивались офицеры, прапорщики и юнкера, оставшиеся верными Временному правительству.

С другой стороны – Совет рабочих депутатов и Военно-революционный комитет, разместившиеся в бывшем доме генерал-губернатора на Скобелевской площади. Сюда с рабочих окраин двинулись отряды Красной гвардии и добровольцев, по пути занимая почту, телеграф, телефонную станцию.

В ночь на 26 октября верные Рябцеву войска перешли в наступление. Продвигаясь к Кремлю, в районе Гостиного двора они первыми открыли огонь по отрядам противостоявших им сил, которые понесли серьезные потери. По сути, именно эти военные действия развязали последующие ожесточенные столкновения в Москве. Затем юнкера блокировали Кремль, где в заложниках оказались отряд красногвардейцев и солдаты 56-го пехотного полка, заняли Манеж и прилегающие к центру города улицы и площади. Москва была объявлена на военном положении. Военно-революционному комитету был предъявлен ультиматум сдать оружие и прекратить противодействие правительственным силам. Но поскольку он был отвергнут, началась осада Кремля. Раздались ружейные и пулеметные выстрелы, вновь пролилась кровь. Войскам полковника Рябцева удалось проникнуть в Кремль, где они жестоко расправились с солдатами и красногвардейцами, расстреляв безоружных пленных и свалив трупы в общую яму. Информация об этом просочилась за стены Кремля, вызвав гнев и ожесточение среди большевиков и им сочувствовавших.

Епархиальный дом, где проходили заседания Собора, и здание духовной семинарии, где жили члены Собора, оказались в зоне непосредственного вооруженного столкновения. К тому же немало иерархов и священников жили в Кремле при различных церковных учреждениях, и теперь они фактически были блокированы там. В таких условиях соборяне не могли собираться на пленарные заседания, деятельность Собора была парализована.

Лишь утром 28 октября, хотя и не в полном составе, соборяне смогли собраться вновь. Главным вопросом, поставленным на обсуждение, стало восстановление в Русской церкви патриаршества. В ходе непростой дискуссии сторонникам патриаршества удалось убедить присутствующих прекратить прения и перейти к обсуждению практических мероприятий по восстановлению патриаршества.

30 октября в ходе пленарного заседания предполагалось обсудить лишь один вопрос: о порядке избрания патриарха. С мест послышались голоса:

– Соблюдайте регламент, дайте слово и тем, кто «за», и тем, кто «против» предложения.

На кафедру взошел профессор Киевской духовной академии Ф. Мищенко:

– Я нахожу, что сегодня нецелесообразно приступать к избранию патриарха. Это крупнейшее не только церковное, но и политическое событие… Выбор патриарха – вернейший шаг к отделению церкви от государства. Мы не должны действовать очертя голову, иначе произойдет церковный раскол. Я призываю владык не делать необдуманного шага.

От имени тех, кто подписал заявление о прекращении прений и немедленном избрании патриарха, выступил член Московского окружного суда П. И. Астров. Он с места в карьер буквально закричал:

– Нельзя ждать, формальные условия для правильности выборов налицо! И раз так, то мы обязаны сделать этот шаг и не вправе отказаться от него.

Эмоциональное возбуждение, казалось, вновь стало охватывать соборян, что грозило новой волной дискуссий и затягиванием решения. Почувствовав это, председательствующий митрополит Тихон решил взять инициативу в свои руки:

– Сообщаю членам Собора, что кворум для голосования есть. Позвольте поставить на голосование один вопрос: приступить ли сегодня к выборам патриарха? Прошу тех, кто не желает, чтобы сегодня произведены были выборы кандидатов в патриархи, встать и стоять, пока не произведут подсчет.

Подсчитывающие приблизились к возвышению, где располагались президиум Собора и места для архиереев. В президиуме никто не встал, из епископата поднялись лишь несколько человек, тогда как в зале стали подниматься священники, миряне, представители профессуры духовных школ, монашествующие.

– Теперь прошу, – зазвучал голос митрополита Тихона, – встать тех, кто желает немедленно избрать кандидатов в патриархи.

Архиепископ Сергий быстро поднялся со своего кресла. Он видел, что остался стоять митрополит Тихон, что поднимаются и другие члены президиума, а за ними со своих мест дружно, за редким исключением, поднялись присутствующие епископы. Видел он, что и в амфитеатре зала один за другим встают члены Собора. «Много, – подумалось ему, – но хватит ли их, чтобы перекрыть предыдущее голосование?» Сергий принялся было со своего места подсчитывать хотя бы примерное количество стоящих людей, но не успел, так как председатель объявил:

– Прошу встать тех, кто воздержался.

Через несколько минут секретарь Собора огласил результаты: за немедленное избрание высказался 141 человек; против – 112 и воздержались 12 человек. Это была победа. Собор принял решение приступить к немедленному избранию патриарха.

В то время как на заседаниях Собора шли горячие прения о восстановлении патриаршества, дебатировался вопрос о порядке избрания патриарха и намечались кандидатуры на этот пост, в городе продолжались кровопролитные бои. Ночью можно было видеть зарево пожаров в различных районах города. Большевики штурмовали Кремль, другие здания, занятые юнкерами и добровольными защитниками Временного правительства. Постепенно перевес сил складывался в их пользу, население Москвы осталось глухо к призывам сторонников павшего Временного правительства.

Среди соборян царило возбуждение. С вечера 31 октября и в течение всего дня 1 ноября, не имея возможности собраться в Епархиальном доме, они обсуждали создавшееся положение на частных собраниях в общежитии. Многие из ораторов требовали вмешаться в междоусобную борьбу, остановить кровопролитие.

Архиепископ Сергий в эти дни безвыездно находился на Валаамском подворье. Ближе к вечеру 1 ноября в подворье пробрался гонец от Собора. В принесенной им записке содержалась просьба к Сергию и проживающему тут же архиепископу Антонию (Храповицкому) прибыть на экстренное заседание в семинарию. Посоветовавшись, архиереи вслед за проводником вышли в город – темный, холодный, безлюдный.

К десяти вечера им удалось благополучно достичь цели. В актовом зале, как можно было судить по обстановке, страсти кипели уже несколько часов. Председательствовал архиепископ Волынский Евлогий (Георгиевский). Сергий и Антоний подоспели к завершающей стадии споров. На голосование был поставлен вопрос: идти ли всем Собором к воюющим сторонам или направить делегацию от Собора? Архиереи высказались за делегацию. Тотчас определили и ее состав.

…Ранним утром сформированную накануне депутацию в Военно-революционный комитет провожали буквально со слезами на глазах, не надеясь более увидеть этих людей. Все вместе соборяне перешли Садовое кольцо, дошли до Епархиального дома. Далее толпой идти было опасно, и депутация отправилась в путь одна. Впереди шли двое крестьян с флажками в руках, со скуфейками на головах. За ними – трое священников и двое епископов с Евангелиями и иконой, с повязками Красного Креста на рукавах. Позади шел митрополит Платон (Рождественский) – в белом клобуке на голове и омофоре на плечах.

Улицы были пустынны. Отдельные редкие прохожие передвигались от дома к дому, прижимаясь к зданиям, стрельба не затихала, и ходить было опасно. Увидав необычную процессию, они усердно крестились.

Вот и дом генерал-губернатора, где их сразу же обступили озлобленные солдаты и люди в штатском. Раздались возгласы:

– Эй, черти с крестом, чего надо? Проваливайте к юнкерам! Идите в Кремль, к своим белым!

С криками «Чего с ними церемониться!» – толпа, все более распаляясь, прижимала депутацию к стене дома. Положение было угрожающим. Ситуацию спасло появление красногвардейца с винтовкой, крикнувшего:

– Кто тут митрополит от Собора?! Проходи!

Митрополит Платон пошел сквозь строй солдат, которые, увидев красноармейца, сопровождающего его, молча расступались.

– Прошу, – обратился Платон к посланнику Военно-революционного комитета, – дать места в доме и для остальных моих спутников. Нас всех послал Собор, и я отвечаю за их жизни.

– Идите, идите, позаботимся, – отвечал красногвардеец.

Митрополит шел за проводником, протискиваясь среди всевозможного вооруженного народа. У многих из них лица были бледны, а глаза воспалены от бессонных ночей. Пройдя несколько комнат, красногвардеец остановился и жестом показал, что нужно подождать. А сам скрылся за дверями, возле которых стояли часовые.

Несколько минут спустя к митрополиту Платону вышел один из членов Военно-революционного комитета В. И. Соловьев. Разговор с ним получился коротким.

– Здравствуйте, – начал он, – Военно-революционный комитет поручил мне переговорить с вами. Что угодно?

– Я пришел с приветом… с Богом, со Христом. Между нами Христос… Я хочу говорить о любви, – волнуясь, начал митрополит. Переведя дыхание, продолжил: – В настоящее время, когда здесь льется кровь, когда стон несется по нашей земле, когда ужасом наполняется страна, Священный собор не может молчать, и он послал меня к вам во имя братолюбия, во имя московских святынь, на которые ныне летят бомбы. Во имя ни в чем не повинных людей, женщин и детей призываю вас к братолюбию, к прекращению братоубийства.

Соловьев холодно слушал, сев на ближайший стул и предложив сесть митрополиту. Выдержав паузу, сказал:

– В кровопролитии виноват Комитет общественной безопасности. Он не желает признавать своего поражения и подчиниться единственной законной власти – власти Советов, власти народной. Идите к ним и с ними разговаривайте. Как только юнкера сложат оружие, мы прекратим обстрел.

– Я прошу вас, прошу вас, – взволнованно проговорил митрополит, медленно опускаясь на колени, – прекратите огонь, прекратите кровопролитие… Не надо смертей… В городе ужас… Когда все это кончится?

Соловьев подхватил митрополита и усадил на стул.

– Успокойтесь, – сказал он. – Мы предложили юнкерам сдаться, ждем ответа…

– Но они, – перебил митрополит, – они могут не сдаться? Могут побояться расправы? Что тогда?

– С нашей стороны расправы не будет. А юнкера вот что делают: днями они в Кремле захватили в плен солдат, вывели их к памятнику Александру II, выкопали яму, перестреляли и сбросили их туда. Наши красногвардейцы и солдаты озлоблены. Но обещаем: если юнкера сдадутся, мы не тронем их.

– Что же с Кремлем? Говорят, его методически расстреливали из орудий. Святыни разрушены, осквернены, разграблены.

– На Успенский собор не было направлено специальных ударов. Пострадал только Чудов монастырь.

– Можем ли мы пройти в Кремль?

– Это было бы возможно, но по пути туда вы подвергнетесь опасности попасть под выстрелы.

– Что же… нам возвращаться?

– Да, идите домой, – прозвучало в ответ, и беседа была завершена.

Делегация по возвращении из ВРК прибыла на Собор, где шло пленарное заседание. Рассказ об увиденном и услышанном лишь утвердил соборян в мысли, что надо спешить с восстановлением патриаршества.

В течение нескольких последующих дней членам Собора удалось выработать порядок избрания патриарха и путем тайного голосования в трех турах определить трех кандидатов на патриарший престол. Имя Сергия было внесено в записках соборян, но какого-либо существенного количества голосов ни в одном из туров он не набрал и выбыл из борьбы задолго до финала. Победителями же предварительного голосования стали архиепископ Антоний (Храповицкий), архиепископ Арсений (Стадницкий) и митрополит Тихон (Белавин).

4 ноября 1917 года, когда в Москве большевики окончательно победили и заняли Кремль, Собор принял Определение о восстановлении патриаршества. На следующий день, в воскресенье, были назначены торжественное богослужение и выбор патриарха по жребию из трех намеченных кандидатов. Кстати, в данном случае соборяне воспользовались способом и обрядом избрания патриарха, предложенным епископом Сергием еще в 1905 году, когда он писал: «После определения трех кандидатов… и утверждения их Собором пишутся три имени – каждое на отдельном листочке бумаги, листочки кладутся в чашу на патриаршем троне. Всеми уважаемый старец вынимает из чаши одну записку с одним именем. Перед собравшимися громко возглашается имя избранника».

Поскольку доступ в Кремль был закрыт и невозможно было провести выборы в Успенском соборе, где традиционно избирались русские патриархи, решено было это сделать в храме Христа Спасителя.

5 ноября, в воскресенье, в храме Христа Спасителя соборяне и верующий народ, который хотя с опаской и боязнью, но пришел на торжество, присутствовали на акте избрания патриарха. На столике перед высокочтимой святыней России – Владимирской иконой Божьей Матери, принесенной накануне из Успенского собора Кремля, поставили запечатанный ковчежец, в котором находились записки с именами кандидатов в патриархи. По благословению митрополита Киевского Владимира, возглавлявшего богослужение, старец Зосимовой пустыни Алексий, трижды осенив себя крестным знамением, вынимает записку и передает ее Владимиру. Тот вскрывает жребий, читает, а затем громко произносит: «Тихон, митрополит Московский и Коломенский!»

Возведение (интронизация) митрополита Тихона в сан патриарха Всероссийского было назначено на 21 ноября, в день праздника Введения Богородицы во храм, но уже в Успенском соборе Кремля, на что было дано разрешение новых гражданских властей. По просьбе Собора власти для проведения интронизации патриарха Тихона выдали из запасников Патриаршей ризницы мантию и крест патриарха Никона, рясу патриарха Гермогена.

В назначенный день, выдавшийся холодным, мокрым и ветреным, все приглашенные на торжество подъезжали и подходили к Кутафьей башне Кремля. Здесь в караулке находились списки, по которым только и пропускали в Кремль. Архиепископ Сергий вместе с архиепископом Антонием Храповицким в одном экипаже подъехали к башне. Оказалось, что далее ехать было нельзя и следовало пешком идти за кремлевские стены к Успенскому собору. На мосту, соединявшем Кутафью башню с Троицкими воротами, раздавались шум и крики, чернели какие-то группы людей, кое-где горели костры. Оказалось, что мост весь заполнен конными и пешими солдатами, грубыми и бесцеремонными. В горку, к Троицким воротам, архиепископам вместе со всеми остальными участниками торжества интронизации пришлось идти по скользкой дороге, падая и спотыкаясь, сквозь этот строй, нередко получая тычки от стражников. У калитки Троицких ворот еще раз проверили пропускные билеты и наконец-то впустили в Кремль.

Внутри Кремль напоминал взятую с боем крепость: повсюду следы разрушения от недавних боев, груды камней, щебня, мусора, обрывки бумаг… Чем ближе к Соборной площади, тем разрушений было больше. В куполе средней главы Успенского собора зияла большая дыра, крыльцо Благовещенского собора было разбито, от снарядов и пуль пострадал Архангельский собор. Собор Двенадцати апостолов, пострадавший больше других, производил впечатление развалин, которые держатся лишь каким-то чудом. Поврежден снарядом был и Иван Великий…

К девяти часам утра в Мироварной палате собрались члены Собора во главе с епископами; члены Синода собрались в храме Двенадцати апостолов, куда ожидался и патриарх. В храме холодно. Западная стена пробита снарядом, и ветер свободно гуляет по церкви. На противоположной стене храма – Распятие Господа Иисуса Христа с отбитыми снарядом руками. Люди входят в храм, благоговейно молятся, потом подходят к распятию и долго смотрят на него. Глубокая скорбь охватывает душу при виде поруганной святыни.

Девять часов. Ожидание нарастает. Сейчас должен появиться патриарх. Вдруг восклицания: «Идет, идет!..» Трепет охватывает присутствующих, все устремляют взгляды ко входу, где появляется новонареченный патриарх. И чувство глубочайшего благоговения охватывает всех.

Кротко поблагодарив за приветствие и поздравление, которое принес ему митрополит Платон Рождественский от лица Синода, патриарх направляется в Мироварную палату для совершения краткого молебствия, а оттуда со всеми его встречавшими переходит в Успенский собор.

Шествие было торжественным. Впереди шел хор синодальных певчих, за ним – члены Собора миряне, следом – члены Собора священники в ризах и епископы в мантиях, и все шествие замыкал патриарх. На нем была голубая мантия, на голове белый митрополичий клобук с бриллиантовым крестом, в руках – архиерейский жезл. Смиренно, с опущенным взором шел он в Успенский собор, где должен был принять в свои руки святительский жезл митрополита Петра, а с ним и всю тяжесть патриаршего служения.

Литургию в Успенском соборе служили четыре старейших архиерея. Сергий, как и остальные иерархи, стоял на амвоне Успенского собора. Облачали патриарха среди храма. Поверх подрясника надели параман – наплечник в виде креста. При пении «Святый Боже» патриарха подвели к горнему месту, где стоял патриарший трон. Архиереи усаживают патриарха с возгласом «Аксиос!» («Достоин!» – греч.). Патриарх встает, его снова усаживают и снова возглашают «Аксиос!». И так три раза.

По окончании литургии и разоблачении патриарха на него надели зеленую патриаршую мантию, шитую жемчугом, на голову возложили белый патриарший куколь патриарха Никона, украшенный крестом из драгоценных камней, поверх надели крест и две панагии как отличие патриаршего сана.

Когда Святейший вышел из алтаря на солею, к нему приблизился митрополит Киевский Владимир и подал деревянный простой черный, без всяких украшений, жезл святителя Петра, митрополита Московского. В слове, обращенном к новоизбранному патриарху, митрополит Владимир говорил о буре, которая бушует на Руси, о волнах, которые хотят поглотить корабль церкви. Патриарх же в ответном слове смиренно исповедал волновавшие его чувства, говорил о недостатке мудрости, неуверенности в своих силах, об уповании на помощь Божьей Матери.

При пении хора «На гору Сион взыди, благовествуяй» патриарх взошел на древнее патриаршее место под сенью с крестом наверху у правого столпа, поддерживающего главный купол храма. Вокруг места, на которое свыше двухсот лет никто не всходил, народ стоит с зажженными свечами, как на Пасху. Сергий Страгородский, стоявший в тот момент в непосредственной близости, мог разглядеть лицо Тихона: крупный нос, серые глаза, пепельная борода… Подумалось: «Обыкновенное мужицкое лицо. Но какими серьезностью и спокойствием веет от него и всего облика патриарха, неотразимо вызывая в памяти образ Николая Угодника, деревенского русского святого».

Полной радости на лицах тех, кому посчастливилось находиться в храме, не было. Да и не могло ее быть, ибо всех сковывало сознание того, что там, за стенами, царит удручающая православные сердца жестокая действительность.

По окончании богослужения, согласно древней традиции, новопоставленный патриарх должен был объезжать Кремль, окропляя святой водой его стены, богомольцев и просто встретившихся по пути людей.

Около двух часов дня из Троицких ворот Кремля выехала процессия. Впереди, на первом извозчике, ехал патриарший иподиакон с патриаршим крестом. За ним, на втором извозчике, – патриарх Тихон, по бокам которого стояли два архимандрита. Несметные толпы при приближении патриарха, следовавшего вкруг Кремля, опускались на колени. Солдаты снимали шапки. Патриарх благословлял народ. Но… никаких приветствий из толпы – благоговейная тишина. Кремлевские часовые косо посматривали на процессию, но выражать неудовольствие не решались.

Сергий Страгородский провожал патриарха взглядом, пока тот, следовавший по Неглинной (ныне Манежная) улице, не скрылся за поворотом к спуску в сторону Кремлевской набережной. Затем Сергий отыскал свой экипаж и вместе с отцом Николаем Любимовым, которого он встретил у Кутафьей башни, отправился на Троицкое подворье, чтобы участвовать в торжественной встрече патриарха. В кармане у него лежал пригласительный билет, на котором каллиграфическим почерком было выведено: «Митрополит Московский Тихон, нареченный патриарх Московский и всея России, просит Вас, многоуважаемый Государь, пожаловать к нему на братскую трапезу в день патриаршего настолования 21 ноября 1917 г. после богослужения в Митрополичье Троицкое подворье».

А в это время патриарший кортеж продолжал свое движение, приветствуемый собравшимся народом. Обогнув кремлевскую крепость и проехав по набережной, кортеж между кремлевской стеной и собором Василия Блаженного въехал на площадь. Возле Спасских ворот – остановка: патриарх вошел в располагавшуюся здесь часовню Спаса, где отслужил краткое молебствие. В нескольких десятках метров от Спасских ворот, там, где в братских могилах были похоронены красногвардейцы, солдаты и другие сторонники большевиков, погибшие в ходе гражданской войны в Москве, стояла большая группа солдат. Патриарх хотел было и их окропить святой водой, но те вдруг демонстративно повернулись к нему спиной, а находившийся с ними оркестр грянул «Марсельезу» …То была первая встреча патриарха Тихона с неведомой ему новой Россией.

Далее путь лежал по Красной площади. У Иверской патриарх вновь остановился, взошел в часовню и приложился к чтимому образу. При выходе он благословил богомольцев, собравшихся здесь, чтобы увидеть своего нового духовного предводителя. Далее карета патриарха двинулась по Воскресенской и Театральной площадям, по Петровке и Кузнецкому мосту, по Неглинному проезду и Трубной площади, через Самотеку – на Троицкое подворье, где Тихон жил последние полгода в качестве московского митрополита и где теперь располагался уже в качестве всероссийского патриарха.

Спустя неделю после интронизации указом патриарха Тихона возведены были в сан митрополитов пять наиболее видных и известных всей России иерархов. Вслед за Харьковским Антонием (Храповицким), Новгородским Арсением (Стадницким), Ярославским Агафангелом (Преображенским), Казанским Иаковом (Пятницким) назван был и Сергий Страгородский. Появление пяти новых митрополитов в белых клобуках на первом же после интронизации заседании Собора породило крылатую фразу, слетевшую с уст архиепископа Тверского Серафима (Чичагова): «Какой урожай белых грибов!» – долго ходившую среди соборян.

…Восстановление патриаршества меняло прежнюю систему высших органов церковного управления. 9 декабря 1917 года первая сессия Собора завершила свою работу. Одними из последних были приняты акты, относящиеся к деятельности высших органов церковной власти. Четко были прописаны права и обязанности патриарха, который наделялся правом созывать церковные соборы и председательствовать на них, сноситься с другими автокефальными православными церквями, обращаться с посланиями, посещать епархии и заботиться о замещении архиерейских кафедр, привлекать виновных епископов к церковному суду. Устанавливалась и ответственность патриарха в случае нарушения им своих обязанностей.

Постоянными органами высшего церковного управления при патриархе и под его непосредственным возглавлением становились Священный синод и Высший церковный совет. Священный синод состоял из двенадцати иерархов. Членом Синода стал и митрополит Сергий Страгородский. К компетенции Синода отнесены были дела вероучительного, канонического и литургического характера. Синод заботился «о нерушимом сохранении догматов веры и правильном их истолковании», контролировал перевод и печатание богослужебной литературы. Высший церковный совет состоял из пятнадцати членов (иерархов, священников, мирян). Он ведал установлением и изменением центральных и епархиальных церковных учреждений, назначением должностных лиц в них, пенсионным обеспечением духовенства и церковнослужителей.

По окончании первой сессии ее участники разъехались по своим епархиям на каникулы. Вторая сессия ожидалась в конце января уже нового, 1918 года.

К началу второй сессии, открывающейся 20 января 1918 года, в Москву съехалось чуть более ста делегатов, и среди них – всего лишь 24 епископа. По уставу, принятому на первой сессии, Собор мог принимать обязательные к исполнению решения только при наличии не менее половины своего состава. Выход найден был просто: постановили проводить заседания при любом количестве членов и считать принимаемые решения обязательными для исполнения.

На рассмотрение сессии запланировано было вынести вопросы, относящиеся к епархиальному управлению, приходской жизни и устройству единоверческих приходов. Однако проблемы церковного устройства были отодвинуты на второй план, а на первом оказались вопросы политические – отношение церкви к советской власти, к внешней и внутренней политике правительства и особенно к нормативным правовым актам, касающимся положения православной церкви.

Дело в том, что в течение ноября – декабря 1917 года Совет народных комиссаров (Совнарком) неоднократно обращался к вопросу об отделении церкви от государства. Курс на строительство светского государства подтвержден был в последовавших декретах «О расторжении брака» и «О гражданском браке, о детях и о ведении актов гражданского состояния», которые устанавливали, что отныне церковный брак не имеет юридической силы, а взаимоотношения между супругами регулировались государственными законами. Согласно постановлению «О передаче дела воспитания и образования из духовного ведомства в ведение Народного Комиссариата по просвещению» во всех государственных учебных заведениях упразднялись должности законоучителей. Тогда же в центральной печати опубликована была информация о скором принятии декрета об отделении церкви от государства, в котором будут учтены все положения ранее принятых актов по «религиозному вопросу». С 11 декабря над выработкой проекта декрета об отделении церкви от государства работала образованная Совнаркомом специальная комиссия. В ее состав вошли П. И. Стучка – заместитель наркома юстиции, А. В. Луначарский – нарком просвещения, П. А. Красиков – член коллегии Народного комиссариата юстиции (Наркомюста), М. А. Рейснер – профессор права Петербургского университета, М. В. Галкин – петроградский священник.

Безусловно, и большевики в целом, и комиссия в значительной степени были зависимы от настроения масс, которые настойчиво требовали «полной свободы совести». В адрес центрального правительства, местных органов власти поступали многочисленные петиции от солдатских и крестьянских съездов, от коллективов фабрик и заводов с требованиями отделения церкви от государства и школы от церкви, введения всеобщего обязательного светского образования, объявления религии частным делом каждого гражданина, национализации монастырской и церковной собственности, установления равенства граждан независимо от отношения к религии, обеспечения правового равенства всех религиозных объединений.

В редакции центральных и местных газет во множестве поступали письма из различных регионов России, в которых резко осуждалась политическая позиция церкви не только в прошлом, но и в настоящее время. «Сотни лет, – можно прочитать в одном из них, – кучка дворян и помещиков угнетала миллионы крестьян и рабочих. Сотни лет пили кровь и расхищали труд народный. А вы благословляли тогда этот строй, говорили, что эта власть законная. А теперь, когда у власти встал сам народ, трудящийся народ, который стремится к миру, к братству, равенству, вы, „духовные отцы“, не хотите признать его власти. Народ знает, кому нужны ваши драгоценные митры, золотые кресты и дорогие одежды»³⁹.

31 декабря 1917 года в газете партии эсеров «Дело народа», чьи представители входили в состав Совнаркома, был опубликован проект разработанного комиссией декрета. В нем религия объявлялась «частным делом каждого гражданина Российской республики», и потому каждый мог исповедовать какую угодно религию или не исповедовать никакой; запрещалось издавать законы, ограничивающие свободу совести; религиозные общества приравнивались к частным обществам и не могли иметь прав юридического лица и прав владения собственностью; имущество «церковных и религиозных обществ» национализировалось; отменялись религиозные клятвы и присяги, а также преподавание «религиозных предметов» в государственных учебных заведениях и т. д.⁴⁰

Полностью или в изложении с соответствующими негативными комментариями проект декрета опубликовала и церковная печать. Таким образом, в вопросах о сущности свободы совести, о характере государственно-церковных отношений в новой России выявилось противостояние власти церковной и власти светской. Каждая из сторон понимала, что ответ и окончательное решение в этом споре за народом, и каждая надеялась, что он будет на ее стороне.

Церковь предполагала, что по-прежнему может опираться на свою многомиллионную паству, которая будет на ее стороне и при обсуждении судьбы ее правового положения в новых политических условиях. Не случайно при открытии второй сессии патриарх Тихон в своем вступительном слове призвал членов Собора обсудить и решить, как относиться к правительственным декретам, «нарушающим положение Церкви» и «как им противоборствовать»⁴¹.

Тогда же было оглашено и личное послание патриарха, в котором излагалась его позиция по «текущему моменту». Ключевой в нем стала следующая фраза, обращенная, как писал патриарх, «к явным и тайным врагам истины Христовой», к тем, кто сеет «семена злобы, ненависти и братоубийственной брани»: «Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело: это – поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню гееннскому в жизни будущей – загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей – земной. Властью, данною нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым, анафематствуем вас, если только вы носите еще имена христианские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной. Заклинаем и всех вас, верных чад Православной Церкви Христовой, не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое-либо общение: „измите злаго от вас самех“»⁴².

И вступительное слово патриарха, и его послание были присутствующими восприняты как выражение общецерковной политической позиции, как неприятие в целом власти большевиков и как вызов их «церковной политике». Дабы ознакомить приходское духовенство и верующих с точкой зрения патриарха на происходящие в стране события, в спешном порядке текст послания печатался, переписывался и распространялся по московским церквям и монастырям, специальными нарочными развозился по наиболее крупным городам. Духовенство обязывалось читать его во время богослужений и разъяснять пастве.

Политический смысл и направленность послания были столь понятны приходскому духовенству, что далеко не все из них отваживались исполнять приказание, понимая, что вслед за этим может последовать и наказание за антиправительственную пропаганду. В дневниковых записях известного московского литературоведа Н. М. Мендельсона, относящихся к январю 1918 года, отмечалось: «Вчера у Хвостовых спросил батюшку Михайловского: „Что же, вы будете в церкви читать послание Тихона, анафематствующее большевиков?“ – „Нет, боязно, опасно“. А это еще приличный батя!»⁴³

Послание патриарха Тихона и проект декрета об отделении церкви от государства оказались в центре внимания Поместного собора. Ораторы признавали своевременность патриаршего послания. Одновременно все они сходились в том, что требуется конкретно указать «врагов Церкви и Родины» («масонов» и «жидов», как выражались некоторые соборные ораторы), назвать поименно тех, кто предан проклятию и с кем православные не должны вступать в общение, и, наконец, довести до сведения верующих, что Собор не признает «слуг антихристовых, завладевших ныне Россией».

…Поздним вечером 20 января 1918 года в кабинет председателя Совнаркома В. И. Ленина в Смольном торопливо и как всегда без доклада вошел В. Д. Бонч-Бруевич – управделами Совнаркома. В руках у него была папка с материалами к заседанию правительства.

– Владимир Ильич, – начал он без вступления, – через полчаса заседание. Почти все уже в сборе. Задерживаются Урицкий, Петерс, Красиков.

Предсовнаркома оторвался от чтения бумаг на столе и приподнял голову. В глазах читались вопрос и настороженность.

– Звонили, – упреждая своего шефа, доложил Бонч-Бруевич. – Плохие новости из Москвы. Там Церковный собор проклял нас и объявил нам войну.

Ленин молча отобрал несколько листков из общей папки, лежавшей на придвинутой вплотную к столу тумбе. Бегло просмотрел и, ткнув указательным пальцем на стул у стола, произнес:

– Если ничего не изменилось, то под пунктом тридцать два в повестке сегодняшнего заседания значится вопрос «Об отделении церкви от государства», так?

– Да, так, и ничего нового никем не предлагалось и не вносилось.

– Говорите: товарищи задерживаются… Тогда поступим следующим образом… Начнем работу без них. Но, как только они прибудут, сразу же дадим им слово.

Заседание правительства – Совета народных комиссаров – началось вовремя и шло обычным порядком: доклады и прения, вопросы и ответы, эмоциональные реплики и минуты напряженного молчания. Спустя полчаса на стол Ленина легла записка: «Урицкий и другие прибыли. Бонч.».

– Приступаем к обсуждению вопроса об отделении церкви от государства и проекта декрета «О свободе совести и о церковных и религиозных обществах», – объявил Ленин. И продолжил: – Этот пункт у нас с вами намечен почти к концу повестки, однако обстоятельства изменились. В розданных накануне материалах докладчиками обозначены нарком юстиции Штейнберг и завотделом этого же наркомата Рейснер. Но сначала послушаем о последних событиях, происшедших сегодня в Москве… – Предсовнаркома вопросительно посмотрел на опоздавших.

– Позвольте мне доложить, – приподнялся член коллегии Наркомюста П. А. Красиков.

– Ну что ж, пожалуйте, Петр Ананьевич.

– Очевидно, присутствующие помнят, что еще в августе прошлого года, при Керенском, в Москве начал работу Собор Российской православной церкви. Думаю, политическое лицо его всем знакомо. Всякого рода воззвания, послания и речи против социализма, большевиков и советской власти. А с другой – поддержка Временного правительства, а порой и откровенно монархические высказывания. Сегодня утром открылась вторая сессия Собора. Выступал патриарх Тихон, призывал объединиться и выступить на защиту «Церкви Божией». И вся церковная головка его поддержала… Церковь перешла в наступление, – продолжал Красиков, – она политический враг. Бездействовать мы не должны, это преступление перед революцией.

Тягостное молчание воцарилось в зале. Прервав его, Ленин задал вопрос:

– Что скажет ВЧК?

Поднялся со своего места заместитель председателя ВЧК Ян Петерс:

– Мы неоднократно докладывали о контрреволюционности этого сборища. Предлагали закрыть, и повод был в конце прошлого года по окончании первой сессии… Вторая могла бы и не начаться, и не слушали бы мы сейчас того, что говорил товарищ Красиков. Но нам возражали: «Не спешите, погодите, дело тонкое, щепетильное». Теперь-то очевидна наша правда. Предлагаю закрыть Собор, а его контрреволюционное гнездо – Епархиальный дом – разорить. Тихона, папу православного, арестовать, да неплохо было бы еще прихватить пару-тройку человечков церковных, на кого материал имеется… Пока не сбежали.

– Ну что, дождались? – обращаясь ко всем, проговорил Ленин и повернулся к Штейнбергу и его заместителю Стучке. – Исаак Захарович, Петр Иванович, ведь говорил же я вам, писал и документы всяческие передавал, торопил с декретом. От вас же что? Одни оттяжки да промедление… А теперь что изволите делать?

– Владимир Ильич, – вставил слово Штейнберг, – проект декрета окончательный, утвержден коллегией Наркомюста. Сегодня некоторые товарищи замечания дали, мы их учли. Давайте утверждать.

– Вот так всегда, – будто и не слышал его Ленин. – Да не в шахматы мы с вами играем, где цейтнот грозит лишь падением флажка… Головы, го-ло-вы наши могут полететь!

Недовольно отвернувшись от наркома юстиции, Ленин обратился к присутствующим:

– Есть мнения и предложения?

– Сегодня и принять, – раздались недружные голоса.

– Хорошо. Позвольте и мне внести некоторые замечания. Рыбий текст первого пункта «Религия есть частное дело каждого гражданина Российской республики» – долой! Пишем просто и понятно: «Церковь отделяется от государства». К пункту три добавим: «Из всех официальных актов всякие указания на религиозную принадлежность или непринадлежность граждан устраняются». И последнее, о культовых зданиях, давайте запишем так: «Здания и предметы, предназначенные специально для богослужебных целей, отдаются, по особым постановлениям местной или центральной государственной власти, в бесплатное пользование соответственных религиозных обществ».

С места для возражений вновь поднялся было нарком юстиции.

– Исаак Захарович, мы вас слушали, достаточно, – усадил его Ленин.

– Владимир Ильич, – вступил в разговор Петр Стучка, – по Москве уже ходит в списках послание Тихона. К утру оно будет в Питере. Нам нужно спешно издать в массовом порядке декрет, чтобы завтра распространить его текст по заводам, фабрикам, войскам. Дать в руки агитаторам для митингов и собраний.

– Верно… Товарищ Володичева, – обратился Ленин к секретарше, ведшей стенограмму заседания, – вот вам мой текст проекта декрета с поправками. Обойдите членов Совнаркома, пусть распишутся, и срочно по телефону передайте его в «Известия» и «Правду» с наказом, чтобы завтра в утренних номерах был!

Опубликованный утром 21 января 1918 года в центральных газетах как ответ «на вызов церкви» декрет Совнаркома об отделении церкви от государства лишь подлил масла в огонь острых обсуждений на Соборе послания патриарха и мер, необходимых, по мнению церкви, для противодействия власти. Общее мнение и настроение собравшихся выразил протоиерей одной из московских церквей Н. В. Цветков, заявивший: «Самое сильное место в послании патриарха – анафематствование врагов родины и Церкви и запрещение входить с ними в общение. Хотя это место, при всей его краткости, очень выразительно, но все-таки оно требует объяснений… Собор должен бы выяснить, кого же анафематствует Святейший патриарх. Я высказался бы… за то, что анафематствованию подлежат власти, ныне существующие, которые замыслили предательски погубить Родину и Церковь. Но нужно иметь в виду, что в составе правительства есть лица, которых, по их вере и национальности, анафематствование не может касаться. Собору следует выразить свое отношение к этим нехристианским лицам, играющим большую и пагубную роль. Затем анафематствованию должны подлежать сознательные исполнители велений правительства и бессознательные элементы, которые по злой воле и трусости исполняют повеление этой власти»⁴⁴.

Единство мнений членов Собора проявилось также при выработке постановления относительно декрета об отделении церкви от государства. С. Н. Булгаков в заседании одного из соборных отделов предлагал учитывать следующее: «Перед нами два положения: объявить народных комиссаров врагами Церкви и народа, и нужно самые действия объявить противохристианскими, сознательные исполнители коих подлежат отлучению. Пункт же о неповиновении декрету требует змеиной мудрости: некоторые пункты декрета (свобода совести, светская регистрация) приемлемы, и с ними можно согласиться».

Точка в обсуждении была поставлена Поместным собором, который в принятом 25 января соборном постановлении охарактеризовал декрет Совнаркома как «злостное покушение на весь строй жизни Православной церкви и акт открытого против нее гонения». Одновременно всякое участие «как в издании сего враждебного Церкви узаконения, так и в попытках провести его в жизнь» расценивалось как несовместимое с принадлежностью к церкви, караемое вплоть до отлучения от церкви.

В этот же день, вечером, на закрытом заседании Собор вынес специальное постановление о том, чтобы «на всякий случай болезни, смерти и других печальных для патриарха возможностей предложить ему избрать несколько местоблюстителей патриаршего престола, которые в порядке старшинства и будут блюсти власть патриарха и преемствовать ему». Патриарх Тихон выполнил это постановление, что в дальнейшем стало спасительным для сохранения каноничной высшей церковной власти в Русской церкви.

Реакция церкви на политическую ситуацию в стране, на правительственные решения и акты относительно положения и деятельности религиозных объединений показала, что и патриарх, и Собор, по существу, отказались признать обязательным для церкви исполнение основного правового акта советской власти в отношении религиозных организаций – декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви. Это было воспринято властями как открытое вмешательство церкви в сложную политическую ситуацию в стране, как акт, ее дестабилизирующий, как призыв к верующим перейти к открытому неповиновению и сопротивлению существующим органам власти.

Тому подтверждением стала прокатившаяся по европейской части России в феврале – марте 1918 года волна противодействия попыткам местных властей провести декрет в жизнь. Организовывались массовые крестные ходы и богослужения на площадях в поддержку «гонимой церкви». Кое-где возле церквей происходили столкновения, совершались акты насилия, вплоть до смертных случаев, в отношении работников советских органов власти. Коллективные петиции с требованиями отменить декрет, с угрозами массового сопротивления направлялись в адрес правительства. Повсеместно распространялись листовки, прокламации и воззвания с призывами поддержать позицию патриарха и Собора в противостоянии «самозваной власти».

К примеру, в одной из листовок, изданной Поместным собором под красноречивым названием «Анафема патриарха Тихона большевиков», верующим разъяснялось, в отношении кого направлены меры церковного наказания. В частности, в ней можно прочитать: «Патриарх Московский и всея России в послании возлюбленным о Господе архипастырям, пастырям и всем верным чадам Православной Церкви Христовой обнажил меч духовный против извергов рода человеческого – большевиков и предал их анафеме. Глава Православной Церкви Российской заклинает всех верных чад ее не вступать с этими извергами в какое-либо общение».

Предлагалась и обязательная для всех верующих линия поведения в отношении анафематствуемых: «Родители, если дети ваши – большевики, требуйте властью, чтобы отреклись они от заблуждений своих, чтобы принесли покаяние в великом грехе, а если не послушают вас, отрекитесь от них. Жены, если мужья ваши – большевики и упорствуют в служении сатане, уйдите от мужей ваших, спасите себя и детей от заразы, губящей душу. Не может быть у православного христианина общения с слугами дьявола на небесах. Церковь Христова призывает вас на защиту православной веры»⁴⁵.

Анафема патриарха провозглашалась практически за каждым богослужением в действующих храмах России.

Зимой – весной 1918 года противостояние православной церкви и государства было налицо, и все же обе стороны предпринимали некоторые шаги к поиску компромисса. Немало обращений патриарха Тихона, Поместного собора, отдельных иерархов и священников рассматривалось в Совнаркоме, других ведомствах и учреждениях и по ним принимались положительные решения. К слову сказать, и работа Собора, хотя и среди членов правительства, и среди видных и влиятельных большевиков не раз возникало желание закрыть его, не приостанавливалась. Властями разрешалось проведение богослужений в храмах Кремля.

Вторая сессия Поместного собора, продолжавшая свою работу до 20 апреля 1918 года, рассмотрела и ряд проблем внутрицерковного устройства. Среди них вопросы епархиального управления, устройства и жизни приходской общины, учреждения единоверческих кафедр, деятельности духовных учебных заведений, расширения внешней и внутренней миссии церкви. Причислены были к лику святых Софроний Иркутский и Иосиф Астраханский.

В дни работы второй сессии Поместного собора в Москву стали поступать первые известия о столкновениях вокруг православных храмов и монастырей, об арестах и расстрелах епископов, священников, наиболее активных мирян. Откликаясь на них, Собор принял определение «О мероприятиях, вызываемых происходящим гонением на Православную церковь» (от 18 апреля)⁴⁶. В нем устанавливался порядок произнесения в храмах за богослужением «особых прошений о гонимых ныне за православную веру и церковь и о скончавших жизнь свою исповедниках и мучениках», а также «ежегодное молитвенное поминовение… всех усопших в нынешнюю лютую годину гонений исповедников и мучеников». Епархиальным властям вменялось в обязанность собирать сведения об изъятом церковном имуществе, арестованных служителях культа и прихожанах.

Собор выразил свое отношение и к той части членов церкви, которая приняла новую власть и активно выступала в поддержку декрета об отделении церкви от государства. В определении «О мероприятиях к прекращению нестроений в церковной жизни» (от 19 апреля)⁴⁷ предусматривались конкретные меры наказания для мирян, священников и епископов, «не покоряющихся и противящихся церковной власти и обращающихся в делах церковных к враждебному Церкви гражданскому начальству и навлекающих через то на Церковь, ее служителей, ее чад и достояние многоразличные беды». К числу «богопротивных» дел были отнесены: обращение к гражданской власти и гражданскому суду, исполнение или участие в проведении в жизнь требований декрета о свободе совести и иных актов государственной власти, относящихся к деятельности религиозных объединений, отобрание у монастырей и храмов земли и иной собственности. Соответственно, определялось и возможное церковное наказание: запрещение в священнослужении, извержение из сана, лишение духовного звания, привлечение к церковному суду, отлучение от церкви.

Оба определения были непосредственной реакцией церкви на происходящие в стране политические события, попыткой вовлечь верующих в противостояние власти, привлечь их к активному участию в антиправительственных акциях. Ситуация усугублялась тем, что церковь заняла откровенно негативную позицию в отношении не только «церковной политики» Советского государства, но и всей его внутренней и внешней политики. К примеру, патриарх Тихон и Собор в специальных посланиях осудили стремление правительства выйти из мировой бойни и заключить мирный договор с Германией. Содержавшаяся в них псевдопатриотическая риторика, призывы к продолжению войны «до победного конца», к защите «Земли Русской», несмотря ни на что, по существу, обрекали население на дополнительные тяготы и лишения, а в перспективе делали вполне возможным быстрое поражение в борьбе с превосходящим врагом, за которым мог последовать и распад Российского государства.

Хотя в советской исторической литературе весенние месяцы 1918 года и рассматривались как период «мирной передышки», но название это условно. Подразумевается, что от заключения Брестского мира (март) до возникновения фронтов в Сибири, на Волге и Северном Кавказе (июнь) не велось широкомасштабных военных действий. Однако мира не было, шли локальные бои, происходило формирование вооруженных сил и белых, и красных, активно действовали подпольные антиправительственные вооруженные группы, вспыхивали мятежи и восстания, шел процесс стихийной национализации церковно-монастырской собственности. Налицо была эскалация насилия, жестокости, классового и социального противостояния, и каждая из сторон, считая себя «правой» и в защиту этой «правды», шла на столкновения, еще более жестокие и беспощадные.

Все это не могло не отражаться на настроении православной паствы. В ее рядах происходила ускоренная поляризация по политическим взглядам, а это, в свою очередь, отражалось и на отношении к декрету об отделении церкви от государства. В редакции многих центральных и местных газет и журналов поступало множество писем от приходских священников и рядовых верующих, в которых они сообщали о поддержке декрета, призывали церковь к прекращению противостояния власти. К примеру, в письме в газету «Знамя Христа» сельский священник призывал духовенство: «Наш долг, наша обязанность не возбуждать темные массы. Не творить тех бунтов, которых в России и так немало, а объяснять всем и каждому, что… отделение церкви от государства и другие запреты в связи с этим нисколько не унижают христианства… Когда всмотришься внимательно во все происходящее, то невольно поднимается вопрос: от кого и от чего наши иерархи призывают спасать Христову веру?»⁴⁸

И все же события зимы и весны 1918 года были в определенной мере неожиданными для большевиков, рассчитывавших на быстрое и относительно безболезненное введение декрета об отделении церкви от государства. Залогом тому были уверенность в полной дискредитации «политического лица» духовенства и органов церковного управления, рост антиклерикальных настроений в массах и ширящаяся поддержка идей светского государства при Временном правительстве. Не случайно же, что большевики даже и не планировали создание специального государственного органа, ответственного за реализацию их программных установок в области отделения церкви от государства и школы от церкви.

Но провести в жизнь декрет, что называется с ходу, оказалось невозможным. К политическому противодействию органов церковного управления и руководителей религиозных организаций присоединилось скрытое, а где и откровенное недовольство со стороны многомиллионного крестьянства. Если в целом оно поддерживало меры экспроприации церковно-монастырской собственности, провозглашение равенства граждан вне зависимости от их отношения к религии, расторжение «союза» православной церкви и государства, введение гражданской метрикации, то относительно таких мер, да еще и проводимых «кавалерийским наскоком», как устранение из школы Закона Божьего, лишение прихода собственности и некоторых других, его позиция была не столь однозначной. И было бы упрощением утверждать, что на сторону церкви встали лишь представители «свергнутых классов» да отдельные «верующие-фанатики».

Крестьянство выступало в тот момент против, как ему казалось, насильственного «обмирщения» своего традиционного уклада жизни, против ломки «незыблемых», в том числе и в силу «освящения» их православными канонами, устоев жизни «по вере» в российской деревне. Подтверждение тому можно найти и в переписке партийных лидеров. К примеру, Емельян Ярославский в письме В. И. Ленину отмечал: «Проведение декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви встретило особенно упорное сопротивление в деревне. Целый ряд иногда кровавых столкновений происходит на почве того, что население противится выносу икон и предметов культа из школ. Местные Советы совершенно не считаются с волей подавляющего большинства, а иногда и единодушной волей единоверческого православного населения. Во всех почти рабочих и крестьянских собраниях в провинции подают ораторам записки об этом. На этой почве ведется агитация против Советской власти вообще и падает на восприимчивую почву. На женском съезде в Москве мне было подано 16 записок почти однородного характера: зачем насильно выносят иконы. Были записки и заявления: мы во всем согласны с большевиками, а этот вопрос нас отталкивает от них»⁴⁹.

Эмоционально и откровенно говорилось об этом в одном из писем (апрель 1918 года) петроградского священника М. В. Галкина в адрес управделами Совнаркома В. Д. Бонч-Бруевича: «На почве издания декрета уже по местам возникали эксцессы, уже пролилась человеческая кровь, которой можно было бы избежать… Часть вины за эту кровь я чувствую на себе. Может быть, я недостаточно настойчиво стучался в Ваши двери, чтобы повторить Вам о том, от чего Вы все равно не уйдете, – о необходимости координировать действия различных комиссариатов, направленные к ликвидации вековой связи между церковью и государством, в каком-то особом аппарате, каким должна явиться особая ликвидационная коллегия, непременно в Москве… Объединение вокруг клерикальных кругов политических элементов страны идет столь быстрыми шагами, что Вы бы ужаснулись, увидев эту картину во весь грозный рост. Отсутствием разъясняющих положений уже ловко пользуются ваши политические противники… Создается и уже создана организация, вплоть до приходских, губернских и всероссийского церковных „комиссаров“. Организации надо противопоставить организацию. Слову – убежденное слово. Силе, если угодно, ту правовую силу, которая могла бы заставить служителей алтаря стоять у алтарей и не вторгаться со специфическим „восторговским“ духом в несродную их званию и сану область чистой политики»⁵⁰.

Нельзя сказать, что новая власть «не видела» этих процессов. Думается, совсем не случайно ЦК РКП(б), рассматривая на своем заседании 19 мая 1918 года вопрос об «агитации духовенства», предложил к использованию следующие меры: «Повести против духовенства усиленную письменную агитацию. Поручить ее ведение тт. Сосновскому, Ем. Ярославскому и Демьяну Бедному, ассигновав необходимую сумму из кассы ЦК. Одновременно поручить тт. из президиума Московского совета принять меры по вселению городской бедноты в монастырские и иные духовные дома. Сообщать об этом решении ЦК партийным работникам, едущим на места для проведения его в жизнь»⁵¹.

Осознала власть и необходимость создания специального органа в системе государственного управления, который взял бы на себя координацию действий в центре и на местах по реализации норм и положений декрета. Первоначально эти обязанности были возложены на образованную в апреле 1918 года межведомственную комиссию при Наркомюсте. В ее состав вошли представители комиссариатов внутренних дел, просвещения, призрения, а также от православной, старообрядческой, римско-католической, греко-католической и других церквей.

Несколько позже, 8 мая 1918 года, по поручению Совнаркома Наркомюст образовал специальный отдел (порядковый номер среди отделов – VIII) по проведению декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви в жизнь во главе с П. А. Красиковым. За ним закрепилось и иное наименование – «ликвидационный отдел». Подразумевалась, конечно, не «ликвидация религий и церквей», а тех правоотношений между церковными сообществами и государством – «традиционных» для клерикального государства, что существовали на протяжении столетий в царской России.

Отдел должен был в своей работе опираться на комиссию, состоящую из представителей заинтересованных государственных ведомств и религиозных организаций и имеющую характер консультативного органа. 14 мая состоялось первое заседание VIII отдела, на котором обсуждался план ближайшей его деятельности. Ведший его В. Д. Бонч-Бруевич отмечал, что деятельность отдела затрагивает «интимные интересы миллионов граждан Российской Федеративной Советской Республики, причем, несмотря на наблюдаемое ослабление влияния религии на население, оно продолжает относиться с болезненной восприимчивостью ко всяким незаконным посягательствам на свободу религиозных убеждений и отправление религиозного культа».

А потому перед отделом была поставлена задача руководить «деятельностью мест и властей Российской Федеративной Советской Республики, направленной к установлению новых, созданных Октябрьским переворотом, отношений между государством и исповеданиями на обеспечиваемых декретом Совета Народных Комиссаров началах свободы совести и отправления религиозных обрядов»⁵².

Отныне все вопросы, касавшиеся взаимоотношения государства с Российской православной церковью, а также и другими религиозными объединениями и требующие решения правительства, предварительно обсуждались в этом отделе. Разъяснения и указания отдела вплоть до сентября 1918 года были единственными правовыми документами, регламентировавшими порядок разрешения практических вопросов, связанных с отделением церкви от государства. На отдел же возлагалась задача по борьбе с нарушениями законодательства о культах со стороны как духовенства и церковных организаций, так и местных органов власти⁵³.

2 июля 1918 года начала работу третья сессия Собора. Собралось всего 150 человек, из них лишь 16 епископов. Поскольку к этому времени здание Московской духовной семинарии было национализировано и там проживали делегаты V Всероссийского съезда Советов, то участников Собора разместили при московских церквях и монастырях. Соборные заседания проводились либо в Епархиальном доме, либо на Троицком подворье, где располагались патриарх и органы высшего церковного управления.

На Соборе продолжилась работа по выработке определений о деятельности высших органов церковного управления. Рассмотрен был вопрос о Местоблюстителе Патриаршего престола. Его избрание в случае «освобождения патриаршего престола» предполагалось в соединенном заседании Священного синода и Высшего церковного совета. Местоблюститель возглавляет церковь в период междупатриаршества и главная его обязанность состоит в проведении в трехмесячный срок Поместного собора для избрания патриарха. В специальном определении от 13 августа 1918 года устанавливался порядок избрания патриарха. В общих чертах он соответствовал процедуре избрания патриарха Тихона.

Некоторые определения Собора касались вопросов организационно-административного порядка и устройства церкви, финансово-хозяйственной деятельности. Среди них: о временном Высшем церковном управлении на Украине, об устройстве Варшавской епархии, о церковных округах, об учреждении новых епархий и викариатств, о монастырях и монашествующих, о привлечении женщин к церковному служению, о прославлении местных святых и восстановлении празднования Дня памяти Всех Святых Российских, о церковных сборах, имуществе, хозяйстве и т. д.

В то время как на соборных заседаниях обсуждались и принимались решения о внутреннем устройстве церкви, за стенами Епархиального дома в Лиховом переулке шел процесс государственного обустройства новой страны – Российской Советской Федеративной Социалистической Республики.

В центральной и местной прессе был опубликован проект конституции, вынесенный на обсуждение Всероссийского съезда Советов. В проект была включена специальная статья о свободе совести. Она гласила: «В целях обеспечения за трудящимися свободы совести церковь отделяется от государства, религия объявляется делом совести каждого отдельного гражданина, на содержание церкви и ее служителей не отпускается средств из государственной казны. Право полной свободы религиозной пропаганды признается за всеми гражданами»⁵⁴.

При обсуждении этой статьи и в самой правящей партии, и среди делегатов съезда столкнулись различные точки зрения относительно содержания «свободы совести» и мер ее обеспечения. Некоторые, например нарком юстиции П. И. Стучка, утверждали, что предложенная редакция статьи есть слепое копирование программ европейских социал-демократических партий, не идущих в «религиозном вопросе» дальше провозглашения свободы совести в ее буржуазном понимании. А потому предлагалось исключить из проекта положение о религии как о «деле совести гражданина» и о «полной свободе религиозной пропаганды». «В самом деле, – рассуждал в связи с последними положениями нарком, – советским юристам придется призадуматься, как соединить некоторые статьи декрета об отделении церкви от государства с этой полной свободой религиозной пропаганды. Мне мерещится, что действительная свобода совести, как ее понимает Маркс, обеспечивается одной свободой антирелигиозной пропаганды, да и только»⁵⁵.

В окончательном тексте конституции, принятой 10 июля, статья о свободе совести (ст. 13) выглядела так: «В целях обеспечения за трудящимися действительной свободы совести, церковь отделяется от государства и школа от церкви, а свобода религиозной и антирелигиозной пропаганды признается за всеми гражданами»⁵⁶.

В принятой первой Конституции РСФСР (одновременно и первой в истории России) были и некоторые другие статьи, касающиеся «религиозного вопроса»: предусматривалась возможность предоставлять «право убежища» иностранным гражданам, преследуемым за религиозные убеждения (ст. 12), вводились ограничения политических прав в отношении монашествующих и служителей культа (ст. 65).

С принятием конституции основные положения декрета об отделении церкви от государства стали нормой конституционного права, а VIII отдел Наркомюста призван был теперь наряду с проведением декрета в жизнь обеспечивать и контролировать соблюдение 13-й статьи Конституции РСФСР. Чтобы добиться этого, Наркомюст разработал специальную инструкцию «О порядке проведения в жизнь декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви», которая была опубликована как постановление Наркомата внутренних дел (НКВД) РСФСР 30 августа 1918 года⁵⁷.

Работа третьей сессии Собора пришлась на самый кровавый этап Гражданской войны. Летом и осенью 1918 года страна окончательно раскололась, начались масштабные военные действия противоборствующих сторон, арсенал Гражданской войны пополнился еще одной формой борьбы – взаимным террором. Гибли верующие и неверующие, священники и комиссары, коммунисты и беспартийные, красные и белые. Усугубило ситуацию в России и способствовало умножению жертв и страданий народа, сделало исход борьбы неопределенным и тем самым затянуло Гражданскую войну – вмешательство иностранных государств, вторжение на территорию России войск немецких, английских, японских, румынских. Добавим сюда и установление Антантой военно-экономической блокады Советской России, что было грубейшим нарушением международного права, акцией по существу террористической, немилосердной, варварской, способствовавшей усилению голода и распространению эпидемий в России, повлекших за собой гибель значительной массы населения страны.

Потому и вся работа третьей сессии Собора проходила в нервной, временами митинговой обстановке. Соборяне внутренне не могли да и не хотели принимать новой власти, по отношению к которой считали себя противниками. Политическое неприятие всего и вся советского неотвратимо переносилось на все государственные акты, касающиеся православной церкви. Это наглядно проявилось при обсуждении инструкции Наркомюста от 30 августа.

На частном совещании 1 сентября у патриарха Тихона в Троицком подворье предлагалось в качестве ответной меры ввести в стране интердикт: закрыть все церкви, прекратить повсеместно совершение всех религиозных обрядов и треб. Многие ораторы – епископы и влиятельные лица из мирян – горячо ратовали за него. Однако немало было и тех, кто возражал, указывая на то, что рядовые верующие не поддержат решения церкви об интердикте. Приведем фрагмент из сохранившегося протокола заседания, передающий остроту ситуации и трагизм положения церкви:

«А. В. Карташев. Инструкция принуждает нас к принятию грудью боя. И хотя угашать дух перед боем не полагается, но я не считаю грехом в данном случае несколько сдержать пыл наших речей. Открытый бой принимается стратегами, когда имеется налицо надлежащий дух в войсках и есть все технические средства. Если же этого нет, то приходится вести бой более уклончивый, более сложный. Того подъема духа в народе, при котором было бы возможно принять бой прямой, на почве принципиальной, – ожидать нет оснований. Итак, я рекомендую не надеяться на православный народ. Не считаю осуществимым интердикт, а предлагаю перейти к единообразной и упорядоченной борьбе на частных позициях, и в таком виде достаточно тяжелой и ответственной.

Иоасаф, епископ Коломенский. Подведомственное мне духовенство уже собирало прихожан и беседовало с ними. „У нас отобрали землю, – говорили священники, – проценты с капиталов и покосы, и дрова. Нам не на что жить, мы уйдем от вас!“ И те ответствовали: „Ну что же, уходите. Запрем церкви, да и так обойдемся“. А потому считаю я, что закрытие храмов может вызвать вздохи лишь старых людей да плач женский. Надо бы лучше сделать так, чтобы в списки учредителей входили не люди хладные и безразличные, а записывать туда проверенных мирян да монахов с их мирскими именами.

Е. Н. Трубецкой. Если мы скажем, что интердикт издается потому, что отбираются церковные имущества, отбираются архиерейские дома, то народ нас не поймет, как не поймет и истинного значения этой меры»⁵⁸.

Думается, что в этих словах невольное и вынужденное признание того, что рядовая православная паства в своей большей части не поддерживала политической позиции церкви и не видела необходимости бороться с властью за церковную собственность.

В конце концов, решение об интердикте не состоялось. Наоборот, было признано желательным всячески «возгревать» религиозные чувства верующих посредством общественных богослужений, канонизацией новых русских святых, крестными ходами. Тогда же избрали комиссию, которой поручили выработать специальную программу мер противодействия «антихристианским» правительственным актам.

6 сентября в обращении в Совнарком Собор заявил о своем непризнании инструкции Наркомюста и потребовал ее отмены. 12 сентября Собор обсудил и принял определение «Об охране церковных святынь от кощунственного захвата и поругания». В нем «под страхом церковного отлучения» верующим запрещалось участвовать в каких-либо мероприятиях по изъятию бывшего церковного имущества. То была еще одна отчаянная попытка не допустить национализации церковного имущества, «повесить замок» на соборы, храмы, часовни, монастыри, иные церковные дома, не допустить перехода в руки государства ни единого из «священных предметов», хранящихся в церкви. Каждый из верующих обязывался выполнять эти требования под страхом церковного наказания: отлучения, проклятия или закрытия храма.

Участие многих и многих тысяч верующих в религиозных церемониях и иных организованных церковью мероприятиях ошибочно воспринималось патриархом Тихоном и его окружением, состоявшим в основном из сторонников абсолютной, никем и ничем не ограниченной свободы религии и церкви, как поддержка их политического курса, как демонстрация несогласия с новой властью. В этой эйфории, в ожидании близкого краха советской власти (от внутренних или внешних обстоятельств) к голосу более благоразумных лиц, которые были и в самой церкви, и среди сочувствовавших ей, не хотели прислушаться. А они предупреждали, что политизация православной церкви с неизбежностью «зачислит» ее в разряд «антиправительственных», «контрреволюционных» организаций, что неизбежно приведет к столкновению с властью; указывали, что «белый террор» с его убийствами и покушениями в отношении «большевистских вождей» или рядовых граждан, с иными подобными акциями, дестабилизирующими политическую ситуацию в стране, неизбежно породит ответные со стороны государства меры. И об их характере уже можно было судить по постановлению Совнаркома от 5 сентября 1918 года «О красном терроре», согласно которому расстрелу подлежали «все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам».

По областям и губерниям продолжалась национализация церковного имущества, закрывались монастыри, из школ изгонялся Закон Божий, всякая попытка духовенства выступить в защиту интересов церкви все чаще трактовалась как «контрреволюция».

О сложной и противоречивой обстановке, в которой утверждались положения декрета об отделении церкви от государства и конституционные нормы о свободе совести, можно найти многочисленные свидетельства в отчетах сотрудников VIII отдела. Один из самых активных, бывший православный священник М. В. Галкин, совершив поездку в Северную область осенью 1918 года, писал: «Монастыри благоденствуют по-прежнему… духовенство, как каста и как известная политическая сила, в настоящее время… раздавлено. Крупных контрреволюционных выступлений, вдохновляемых служителями культа, не было… Посещаемость храмов сократилась до минимума, духовенство теряет свое влияние на народ, тем более что алчные действия некоторых его представителей дают богатую пишу для агитации и окончательно роняют духовенство в глазах народа». Стоит признать стремление Галкина к объективности, когда он пишет и об «огрехах» советской власти: небрежность в отношении церковных архивов и документации при выселении церковных учреждений из ранее занимаемых ими помещений; конфискация предметов культа и иного имущества без составления описей; проведение без всяких санкций обысков и арестов; расстрелы духовенства и церковного актива по подозрению в контрреволюционности и т. д.⁵⁹

Согласно ежедневно поступающим в Москву сообщениям с мест, число лиц, «пострадавших за веру и церковь», увеличивалось. Устойчивые слухи предрекали, что вот-вот и сам Собор будет закрыт, а участники арестованы и высланы из Москвы. И хотя в одном из соборных решений предполагалось созвать следующий Поместный собор весной 1921 года, в это мало кто верил.

20 сентября в Епархиальном доме собрались члены Собора (немногим более ста человек) на свое последнее заседание. Настроение было подавленное. Попытки в предшествующие дни связаться с Совнаркомом для разрешения спорных вопросов о положении церкви в новых условиях и касательно отдельных пунктов декрета об отделении церкви от государства оказались тщетными. Совнарком в своей официальной бумаге отписал, что в приеме каких-либо делегаций от Собора надобности не видит, и предлагал впредь подавать письменные обращения в общем для всех граждан порядке. Надежды на пересмотр инструкции от 30 августа 1918 года улетучились.

С заключительным словом к собравшимся обратился патриарх Тихон. Он поблагодарил всех членов Собора и других лиц, принимавших участие в его деятельности, и объявил о закрытии Собора.

Вскоре немалое число бывших членов Собора оказалось на Юге России, примкнуло к Белому движению, создавая здесь церковные структуры, становясь «идеологами» борьбы с Советами и красными, призывая к ней свою паству.

Власть в Москве реагировала на это отобранием у церкви Епархиального дома и изъятием архива Поместного собора, заключением патриарха Тихона под домашний арест в Троицком подворье на Самотеке.

А в канун первой годовщины Октябрьской революции патриарх Тихон обратился со специальным посланием к властям. «Вы разделили весь народ, – говорилось в нем, – на враждующие между собой станы и ввергли его в небывалое по жестокости братоубийство. Любовь Христову вы открыто заменили ненавистью и вместо мира искусственно разожгли классовую вражду, и не предвидится конца порожденной вами войны, так как вы стремитесь руками русских рабочих и крестьян доставить торжество призраку мировой революции». Патриарх увещевал: «Отпразднуйте годовщину вашего пребывания у власти освобождением заключенных, прекращением кровопролития, насилия, разорения, стеснения веры; обратитесь не к разрушению, а к устроению порядка и законности, дайте народу желанный и заслуженный им отдых от междоусобной бойни»⁶⁰.

Это послание стало действием, окончательно и бесповоротно разделившим церковь и власть. Назад ни той ни другой стороне хода более не было, а впереди – столкновения и борьба с непредсказуемым для каждой стороны финалом…