Личность, политика и власть. О книге М.И. Одинцова «Патриарх Сергий»

«Патриарх Сергий» → М.И. Одинцов

Исследование жизни выдающегося человека – всегда задача со многими неизвестными. Во-первых, в большинстве случаев трудно восстановить в подробностях тот мир, который окружал его в разные периоды жизни, оценить, что, как и почему влияло на его мировоззрение, формировало личность, укрепляло представления о добре и зле, истине и лжи. Во-вторых, чрезвычайно непросто разобраться в социально-психологической обстановке, опосредованно и непосредственно влиявшей на политические предпочтения выдающегося человека, на их изменение и корректировку – это требует понимания того, что для него было главным, а что второстепенным, кто были его учителя, родители, друзья, единомышленники и противники, наконец, как они повлияли на его внутренние переживания, трансформировавшиеся с годами в те или иные политические решения и общественные поступки.

Неслучайно С.Ю. Витте однажды заметил: «Чтобы определить человека, надо писать роман его жизни, а потому всякое определение человека – это только штрихи, в отдаленной степени определяющие его фигуру». Писать «роман жизни» известной исторической личности – значит прежде всего пытаться понять то важное, что сделало жизнь этого человека интересной и поучительной для последующих поколений. Проще говоря, то, что позволяет судить о вкладе выдающегося человека в историю, о его влиянии на ход исторических процессов, на развитие общества и государства и т.п.

Рассказать о Патриархе Сергии (Страгородском) – значит изучить и описать его жизнь в контексте истории «двух Россий» – дореволюционной, императорской, и советской, ленинско-сталинской. Задача эта исключительной сложности, поскольку предполагает знание и понимание как феномена монархической государственности, традиций синодальной церковности, внутрицерковных проблем и нестроений конца XIX – начала XX века, так и перипетий церковно-государственных отношений советского периода, истории воинствующего большевистского богоборчества, церковных расколов, политической стратегии и тактики коммунистической партии и пролетарского государства в «религиозном вопросе».

Однако все это – лишь необходимые, но недостаточные элементы, позволяющие приступить к написанию биографии одного из самых известных (и неоднократно оцениваемых) иерархов Русской Церкви XX века. Для того чтобы написать его портрет, важно, по моему убеждению, восстановить круг идейно близких к Святейшему Патриарху лиц, проследить этапы его религиозного, социального и политического становления в контексте времени.

Однажды Д.С. Лихачев сказал, что интеллигентный человек – это тот, кто может часто менять свои взгляды, но никогда не меняет своих убеждений. Действительно, взгляды могут меняться под воздействием разного рода внешних обстоятельств; с годами умный человек мудреет, подчас отказываясь от того, что считал непреложной истиной в ранние годы жизни. Но менять убеждения – значит изменять самому себе, ибо отношение к тому, что есть правда и ложь, белое и черное суть фундамент человеческой личности. Конечно, дело вовсе не в том, что Д.С. Лихачев писал об интеллигентах – приведенное определение вполне корректно использовать, говоря о любом думающем, «рефлектирующем» человеке. Тем более, о человеке выдающемся. Для исследователя же всегда остается актуальным вопрос: что, почему и когда повлияло на изменение выдающейся личностью тех или иных исповедуемых им ранее взглядов. Неужели только «внешние» (например, социально-политические) факторы?

В поисках ответа на поставленный вопрос исследователь с неизбежностью должен обратиться к социальной психологии, стараясь воссоздать не только общую картину прошлого, но и стремясь наполнить эту картину живыми людьми. Такой исследователь не будет морализатором и судьей и/или адвокатом минувшего, он будет, если угодно, «социальным антропологом», для которого важнее не расставить все точки над «i», а так сформулировать вопросы, чтобы ответы на них в случае его ошибки могли бы быть уточнены и при необходимости пересмотрены другими учеными. Таким образом, речь идет о методологических приемах изучения жизни выдающегося человека, дающих возможность восстановить его биографию в тех подробностях, которые позволяют осуществить источники. Причем, подчеркну, знание источников a’priori не означает, что исследователь может их полноценно использовать при написании обобщающего биографического труда (поскольку в данном случае мы рассуждаем о такого рода работах).

Марксистско-ленинская методология, увы, не позволяет политически не ангажированному историку выйти за шаблоны и социологические штампы, «привязывая» биографию личности к классу, политической или религиозной группе, социально-экономической формации. Отказ от этого – уже методологическая «измена», даже если она прикрывается разного рода «лирическими отступлениями»: вывод предопределен подходом. Из этого не следует, что все биографии, написанные с марксистских позиций, плохи. Но, как правило, они однобоки и изначально пристрастны. В конце концов, многое зависит от того, кто является автором и о ком ведется речь. Для примера вспомним хотя бы блестящую биографию К. Маркса, в дореволюционный период написанную В.И. Лениным для Энциклопедического словаря Гранат и опубликованную в 28-м томе словаря. Можно ли, используя методологический инструментарий В.И. Ленина – автора биографической статьи, посвященной основоположнику научного коммунизма, писать работу, например, о церковном деятеле, жившем как до 1917 года, так и в последующий, большевистский, период в России? Думается, вопрос сугубо риторический.

Разумеется, большинство современных российских историков от марксистско-ленинской методологии в ее классических (т.е. советских) формах отказалось. Но подходы к изучению прошлого, к оценке исторических деятелей, к сожалению, нередко являются прежними. Позитивизм, шельмовать который было бы глупо (он сыграл положительную роль в формировании исторической науки), и ныне часто оказывается соединенным с определенной социологической формой, где изначально расставлены все акценты и единственная задача исследователя – «правильно» сгруппировать материал. Автор убеждает читателя в правоте собственных выводов, предопределяемых изначальной схемой, в которой прописано, что должно восприниматься позитивно, а что – негативно. Детерминированный позитивизм преподносится как результат следования «принципам историзма» и «объективности», хотя эта «объективность», если быть до конца последовательным, есть ничто иное, как прикровенная субъективность, программируемая избранным подходом.

Убежден, что давно настала пора честно признаться: лозунг «объективности» есть не более чем фраза, позволяющая избежать ответственности за методологический выбор, точнее, за невозможность его сделать. Отказ от социологических схем, навязанных в эпоху господства в СССР «единственно правильной» идеологии, важен не для развенчания марксистко-ленинских методов исторического познания, а для успешного развития новых методов исторической науки, в том числе и касающихся церковной проблематики. В ином случае изучение вопросов церковной истории не пойдет дальше «технического сложения» известных фактов без должного их анализа.

Как, в связи со сказанным, можно охарактеризовать недавно вышедшую из печати книгу бывшего сотрудника Совета по делам религии при Совете министров СССР, доктора исторических наук Михаила Ивановича Одинцова, названную в аннотации первым полным исследованием жизни и служения Патриарха Сергия? Насколько эта книга отвечает потребностям современной исторической науки в глубокой, осмысленной с учетом всех pro et contra, биографии Святейшего?

Ответить на поставленные вопросы, на мой взгляд, возможно, только рассмотрев структуру книги, охарактеризовав политические и идеологические приоритеты автора (разумеется, настолько, насколько они прописаны в книге), определив ее жанр и качество подачи материала читателю.

Сразу следует указать на то, что книга пристрастна – М.И. Одинцов не скрывает своей симпатии к Патриарху Сергию. Это его полное право, осуждать которое было бы неверно. Другое дело, что в Патриархе Сергии его привлекает, на что он обращает пристальное внимание, а что считает незначительными деталями, которые возможно опустить. Дабы корректно оценить «акценты», расставленные М.И. Одинцовым, следует рассмотреть его работу, начиная с первой главы и заканчивая последней, по ходу делая необходимые комментарии и характеризуя методологические приемы автора, используемые им при освящении биографии Патриарха Сергия на фоне российской истории конца XIX – первой половины XX века.

Книга М.И. Одинцова вышла в серии «Жизнь замечательных людей». Внимательный читатель не мог не заметить, что книги этой серии имеют несколько направлений. Одни из них можно назвать литературно-художественными, другие – историко-публицистическими и даже научно-историческими. Неизменно одно: книга, увидевшая свет в серии ЖЗЛ, должна быть написана таким образом, чтобы интересующийся историей читатель смог ее прочитать с неменьшим интересом, чем профессиональный исследователь, знакомый с исторической проблематикой. Конечно, многое зависит от мастерства автора: один умеет просто и доходчиво говорить о сложном, другой подобным мастерством владеет не вполне.

Что же представляет собой книга «Патриарх Сергий» М.И. Одинцова?

Говорить об этом крайне трудно, поскольку автор подает свой материал в «смешанной» манере: в каких-то местах книга напоминает роман, написанный начинающим беллетристом, в каких-то – научную статью, исполненную выпускником советского гуманитарного вуза, боящегося отойти от тех социальных форм, в которых его учили излагать факты. Сноски, встречающиеся в книге, бессистемны и даны произвольно (хотя, быть может, это не вина автора, а результат действий редакторов серии – об этом можно лишь догадываться).

Книге предпосланы два эпиграфа и пролог. Первый эпиграф взят в Евангелии от Луки – слова Спасителя из Нагорной проповеди («Не судите, и не будете судимы»); второй – из речи владыки Сергия на архиерейской хиротонии 1901 года, в которой он подчеркивает, что епископское служение есть «служение примирения» и истинный пастырь ради Церкви и духовного благополучия своей паствы готов пожертвовать всем, даже собственной жизнью и душой. Так четко и недвусмысленно определяется авторская позиция в отношении героя книги, о которой, впрочем, еще придется неоднократно говорить.

Что касается пролога, то он еще более впечатляет: М.И. Одинцов в художественной форме излагает историю того, как полковник госбезопасности Г.Г. Карпов, вызванный на Ближнюю дачу Сталина, получает назначение на должность председателя Совета по делам Русской Православной Церкви и предлагает вождю в качестве кандидата на патриарший престол митрополита Московского Сергия. Итак, читатель заинтригован: что же это за человек, назначение которого на патриарший престол решается во время войны самим Верховным главнокомандующим с подачи офицера советских спецслужб? Дальнейшее изложение и должно дать ответ на этот вопрос.

Как и положено, М.И. Одинцов начинает рассказ об истории семьи будущего Первосвятителя, весьма кратко (на 35 страницах) в первой главе излагая и основные этапы его биографии – от рождения до окончания срока пребывания на посту ректора Санкт-Петербургской духовной академии в 1905 году. К сожалению, автор схематично излагает события первых лет жизни Святейшего, практически не касаясь вопроса о том, что представлял собой мир потомственного духовенства, как он повлиял на становление характера владыки Сергия, что такое «ученое монашество» в истории Русской Церкви конца XIX века, на стезю которого будущий Патриарх вступил в 1890е годы. Его служба в Японской миссии также описана до обидного лаконично. М.И. Одинцов отмечает незаурядные способности своего героя, но никак не анализирует того, как они проявлялись: он только фиксирует назначения и перемещения владыки, «технически» описывая его деятельность.

По убеждению М.И. Одинцова, владыка Сергий разделял представления либерального духовенства, к которому исследователь причисляет также Петербургского митрополита Антония (Вадковского), архиепископа Волынского Антония (Храповицкого) и ряд профессоров и преподавателей столичной духовной академии (стр. 29). Делая подобные заявления, следовало бы подробно определить, что такое «либеральное духовенство» и кто ему противостоял, тем более что владыка Антоний (Храповицкий), не являвшийся в то время архиепископом Волынским, никогда и никем (ни современниками, ни историками) не считался представителем либерального духовенства.

Автор совершенно неверно пишет о том, что группа столичного духовенства и профессоров СПбДА «под предводительством» (sic!) епископа Сергия (Страгородского) организовала «религиозно-философские собеседования» (стр. 30–31). Организовывали их светские «богоискатели». Инициаторами были З.Н. Гиппиус и Д.С. Мережковский. Идею Гиппиус-Мережковского и их единомышленников поддержал В.М. Скворцов – чиновник по особым поручениям при обер-прокуроре Святейшего Синода К.П. Победоносцеве, организовав встречу «богоискателей» с митрополитом Антонием (Вадковским) и добившись легализации религиозно-философских собраний (так назывались эти собеседования) у К.П. Победоносцева.

Среди участников РФС, действительно, были упоминаемые на страницах книги Антонин (Грановский) и Михаил (Семенов), но первый тогда не был епископом (его хиротония состоялась 2 марта 1903 г.), а второй – архимандритом. Автор, на стр. 31 назвав Михаила (Семенова) архимандритом, на стр. 34 правильно называет его иеромонахом. Это, конечно, мелочь, но мелочь для исследователя церковной истории немаловажная. Кстати сказать, и репутации «церковных бунтарей» в то время он и архимандрит Антонин не имели. Более того, даже если считать их «бунтарями», то как быть с утверждением, что епископ Сергий – председатель РФС – «занимал самую радикальную позицию», по крайней мере, прилагательно к вопросу о свободе совести (стр. 33)?

Подобное утверждение плохо увязывается и с заявлением о том, что, по свидетельству близких к владыке людей, ему было несвойственно разговаривать и обсуждать «проклятые вопросы современности» напоказ, публично (стр. 37). Показательно, что автор противоречит сам себе и когда цитирует публичное заявление епископа Сергия о событиях 9 января 1905 года (стр. 35). Видно, что М.И. Одинцов хочет сказать как можно больше о социальной проблематике, но говорит он об этом обрывочно и в большинстве случаев бессвязно. Для него важно показать, что «официальная пропаганда вместе с православной иерархией» старалась «скрыть факт банкротства государственной церковной политики» (стр. 30), что Россия сползала «в бездну социальных катастроф», потому-то в Церкви и заговорили о реформах, Поместном Соборе и патриаршестве. Но объяснение этого явления дается им до удивления плоско, хотя и публицистически хлестко: «нельзя было уже не замечать произвола и диктата, гонений и преследований, творившихся в духовной сфере» (стр. 35). Как «произвол» и «диктат», «гонения» и «преследования» повлияли на судьбу реформ, ожидавшихся тогда многими православными деятелями?

Кстати сказать, автор не пишет, как и почему «радикал» владыка Сергий, явный сторонник реформ, вместе с владыкой Антонием (Храповицким) при поддержке митрополита Антония (Вадковского) участвовал в организации февральского 1901 года определения Святейшего Синода, констатировавшего отпадение Л.Н. Толстого от Церкви. Или пресловутое «отлучение» великого писателя он все-таки «произволом» не считает? Очевидно, подобные вопросы показались автору не слишком важными и поэтому не рассматриваются в книге.

Я не буду описывать то, как автор излагает историю церковных реформ 1905 года, отмечу только, что он утверждает: отставка с поста обер-прокурора Святейшего Синода К.П. Победоносцева, «с именем которого ассоциировалась несвобода Церкви, “цепями прикованной к самодержавию”», являлась «уступкой реформаторским силам со стороны царского двора» (стр. 38–39). Подобное заявление – новое, до сих пор не известное историкам откровение; ранее ученые наивно полагали, что Победоносцев закономерно ушел в отставку после Манифеста 17 октября 1905 года, когда был образован Совет министров во главе с графом С.Ю. Витте.

Следующая, вторая глава посвящена времени архиепископского служения владыки Сергия – от назначения на Финляндскую кафедру и до начала работ Поместного Собора 1917–1918 годов. В этой главе, как и в предыдущей, ничего не говорится о том, как владыка познакомился с известным впоследствии «старцем» Григорием Распутиным, протежировал ему, почему и когда он выступил его принципиальным противником и насколько это повлияло на его отношения с венценосцами, прежде всего с императрицей Александрой Федоровной. Этот сюжет также можно считать «мелочью», но, пытаясь восстановить жизнь человека, не следует упускать из вида те моменты, которые, по мнению современников, были важными и существенными.

Совершенно справедливо отмечая, что жизнь владыки была неотделима от истории Церкви, М.И. Одинцов посвящает значительное место рассказу о церковных реформах начала XX века. К сожалению, в этом рассказе он сделал несколько достаточно грубых «технических» ошибок, на которые невозможно не обратить внимания. Так, он пишет, что «Сергий стал неизменным членом Предсоборного присутствия, руководил отделами, которые должны были готовить программу соборных заседаний, материалы для соборных обсуждений» (стр. 61). Отделов было семь, и владыка руководил только одним из них – седьмым, занимавшимся анализом мер, необходимых «к ограждению православной веры и христианского благочестия от неправых учений и толкований ввиду укрепления начал веротерпимости в империи». В работе этого отдела принимали участие всего 7 человек – наименьшее число участников. Предсоборное присутствие, по словам М.И. Одинцова, «предложило всем епархиальным архиереям прислать свои соображения относительно вопросов церковной реформы» (там же). Исследователю следовало бы знать, что инициатором написания «соображений» было не Предсоборное присутствие, а К.П. Победоносцев, сформулировавший вопросник для архиереев. Обер-прокурор надеялся, что традиционно консервативный епископат окажет ему поддержку и идея церковной реформы будет уничтожена. Поэтому 13–27 июля 1905 года по требованию Победоносцева Святейший Синод разослал правящим архиереям соответствующий циркуляр № 3542. В данном случае путаница во времени непростительна, поскольку не позволяет адекватно оценить, что и, главное, почему русские епископы говорили о реформах, понимая, каких отзывов ждет от них обер-прокурор.

Автора совершенно не беспокоит, что владыка Сергий на страницах книги оказывается человеком, чью логику поступков и действий невозможно правильно оценить. Так, он пишет, что владыка принимал деятельное участие в работе синодальной комиссии по выработке нового устава духовных академий, никак не объясняя, почему сторонник реформирования духовно-учебных заведений (которым проявил себя владыка Сергий в отзывах по вопросу о церковной реформе) содействовал принятию устава, уничтожавшего академическую автономию (стр. 62). Ведь автор составляет не послужной список, а биографию! Крайне скупо пишет М.И. Одинцов и о многолетнем заместителе К.П. Победоносцева по ведомству православного исповедания В.К. Саблере, отделываясь фразой о том, что дружба последнего с владыкой создавала для владыки Сергия «дополнительные возможности роста церковной карьеры» (стр. 64). Это тем более досадно, что В.К. Саблер воспринимался как в правительстве, так и в широких кругах русского общества чрезвычайно неоднозначно.

Говоря о том, что владыка Сергий после смерти в ноябре 1912 года митрополита Антония (Вадковского) не стал столичным митрополитом, автор в качестве причины рассказывает читателям о глухоте архиепископа. То, что это был повод, а не причина, любознательный читатель может только догадываться¹. Заканчивая изложение дореволюционной биографии владыки, автор утверждает, что в последний период существования монархии «Сергий возглавил оппозицию в Синоде и составил письменный отзыв на имя государя». Если об отзыве следовало бы сказать более подробно, то о возглавлении владыкой оппозиции вообще не следовало бы писать. Проблема заключалось только в отрицательном отношении большинства членов Святейшего Синода, в том числе и владыки Сергия, к Петроградскому митрополиту Питириму (Окнову) и к поддерживавшему его Григорию Распутину. Недовольство – это одно, синодальная оппозиция во главе с лидером – совершенно другое.

Очевидно, автор сознательно решил сделать владыку Сергия оппозиционером, поскольку главное, на что он обратил внимание в конце второй главы, – это негативное восприятие самодержавия большинством подданных империи. Однако выразил он это весьма своеобразно: «народные массы были за народовластие, жаждали демократических перемен. Изнуренная долгой, опостылевшей войной, потрясенная скандалами в верхах, стиснутая проблемами, Россия ощущала тягу к свободе, к самостоятельности, к закону, миру и порядку. Самодержавие и придворная камарилья всеми воспринимались как препятствие на пути к освобождению» (стр. 69). «Всеми», видимо, – это и владыкой Сергием, главой синодальной оппозиции. А как иначе – «народные массы были за народовластие». Что на это сказать? Лучше промолчать.

Далее кратко рассказывается о Февральской революции в Петрограде и отношении к ней членов Святейшего Синода. Их отношение к событиям не анализируется, автор ограничивается констатациями, замечая, что после революции обер-прокурором стал октябрист В.Н. Львов. Рассказывая о том, как вскоре после его назначения из зала заседания был вынесен царский трон, автор пишет, насколько тяжела была эта сцена для членов Святейшего Синода – как консервативных, так и умеренных, либеральных. Среди первых, помимо митрополита Московского Макария (Парвицкого-Невского), упоминается и Петроградский Питирим (Окнов); среди последних – архиепископы Сергий (Страгородский) и Тихон (Беллавин). Не вдаваясь в обсуждение того, почему митрополита Питирима некорректно называть консерватором, стоит отметить лишь то, что его на этом заседании просто не было. Не вполне ясно и то, почему владыки Сергий и Тихон названы либералами – в чем заключался их либерализм и сравнительная (с чем и кем?) умеренность. Не вполне понятно также, почему только владыку Сергия оставили в новом составе Святейшего Синода, а других «сравнительно умеренных» – не оставили. То, что владыка должен был уйти в отставку вместе со всеми, но остался, весьма характерно и требует хотя бы небольшого пояснения. Считать таковым аморфное указание на то, что «современники наиболее характерной чертой архиепископа считали именно способность уживаться с различными политическими течениями, идти при необходимости на компромиссы и тактические уловки, проявлять “законопослушание” и при этом умело отстаивать свои убеждения», нельзя. Что считать «тактическими уловками», а что бескомпромиссностью? Как это оценивалось современниками? Почему далеко не все они восторгались способностью владыки Сергия «уживаться с различными политическими течениями»? И откуда у него к 1917 году был опыт подобной «уживчивости»? Полагаю, что ответ на этот вопрос помог бы автору найти разрешение и другого вопроса: почему в мае 1917 года владыка проиграл в столице выборы епископу Вениамину (Казанскому), человеку аполитичному и скромному? Ведь не из-за «умеренности» же!²

Третья глава посвящена Поместному Собору Российской Православной Церкви, и история жизни и деятельности владыки Сергия «растворяется» в повествовании об этом важнейшем событии церковной истории. Автор говорит о дискуссии, развернувшейся вокруг вопроса о восстановлении патриаршества, называя провидческими слова одного из противников восстановления этого института – профессора Киевской духовной академии П.П. Кудрявцева. В случае избрания Патриарха, полагал профессор, неизбежен рост клерикализма и усиление действия центробежных сил как в церковном, так и в политическом отношении. Автор не развивает эту мысль, но совершенно ясно, что она ему близка. Конечно, никто не вправе критиковать исследователя за высказанное мнение, но, полагаю, последовательность во взглядах необходима. Соответственно, М.И. Одинцов должен был в дальнейшем откровенно доказывать и показывать, что патриаршество в условиях утверждения нового (советского) строя стало препятствием в налаживании добрых отношений между Церковью и государством. Откровенно он это не делает, но намекает достаточно прозрачно (когда касается проблемы обновленчества, о чем речь впереди). По большому счету, третья глава есть переложение некоторых моментов истории работы Поместного Собора, и только. Автор не пишет, почему владыка Сергий не собрал значительного числа голосов в качестве кандидата на патриарший стол, по обыкновению отделываясь констатацией («существенного количества голосов ни в одном из туров он не набрал и выбыл из борьбы задолго до финала») (стр. 95).

Значительное внимание в этой главе М.И. Одинцов уделил вопросу об отделении Церкви от государства, в свободной художественной форме описав обсуждение в ленинском Совнаркоме проекта декрета. Автор с пониманием оценивает проделанную большевиками работу в «религиозном вопросе», убеждая читателей в том, что соборяне и церковные иерархи во главе с Патриархом Тихоном пытались вовлечь верующих в противостояние власти. Безусловно, пытались, и прежде всего потому, что не считали (как и миллионы граждан бывшей Российской империи) большевистскую власть легитимной, а большевиков – патриотами.

Заключение Брестского мира и выход из войны исторически некорректно рассматривать так, как это делает М.И. Одинцов, громогласно заявляя, что патриаршие призывы к продолжению войны «обрекали население на дополнительные тяготы и лишения, а в перспективе делали возможным быстрое поражение в борьбе с превосходящим врагом, за которым мог последовать и распад Российского государства» (стр. 11). Столь вольная интерпретация действий большевиков, якобы заботившихся о благе и территориальной целостности России, свидетельствует о том, что автор не желает объективно смотреть на действия советских правителей, мыслит не в исторических, а в политических категориях советского образца и совершенно не учитывает работы современных ученых, без идеологического пристрастия занимающихся изучением революции и Гражданской войны.

Калькируя советскую схему истории Гражданской войны, М.И. Одинцов, среди прочего, пишет и о взаимном терроре – белых и красных. «Гибли верующие и неверующие, священники и комиссары, коммунисты и беспартийные, красные и белые» (стр. 116). Это безусловная правда, как правда и то, что «красный террор» был возведен в государственный принцип. «Мы не ведем борьбы против отдельных лиц, – писал 1 ноября 1918 года один из руководителей ЧК Советской России М.И. Лацис, – мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность “красного террора”». При этом ни в актах правительственной политики А.В. Колчака, А.И. Деникина и П.Н. Врангеля, ни в «белой» публицистике не было теоретического обоснования террора. Белой армии была присуща жестокость, свойственная войне вообще. Не понимать это – значит отказываться видеть в советской карательной системе элементы, которые делали ее антигуманной по сути, закономерно вели к террору и насилию – вначале над классовыми врагами, а затем и над бывшими единомышленниками. «Церковникам» в этой системе была предопределена незавидная участь.

М.И. Одинцов, судя по всему, мыслит иначе, его «объективность» предполагает реабилитацию того, что кажется ему исторически правильным, «закономерным». «Реабилитируя» советскую систему, он старается так «вписать» в нее владыку Сергия, чтобы представить его человеком, понимавшим социальные законы, приведшие к власти большевиков. Где возможно не писать о том, что будет разрушать его взгляды, автор предпочитает недоговаривать. Так, он пишет, что в сентябре 1918 года Собор был закрыт, но не видит в этом акте насилия со стороны большевистских властей. Стоит также отметить, что в третьей главе читатель знакомится преимущественно с общими церковно-политическими сюжетами, а не с биографией владыки Сергия. Зная, как М.И. Одинцов подходит к отбору тем и материалов, помещаемых в книге, это не удивляет.

Четвертая глава, если судить по названию, описывает время служения митрополита Сергия на Владимирской кафедре, т.е. 1917–1922 годы. Автор вновь возвращается к сюжетам, связанным с концом синодальной эпохи, далее рассматривая время окончания Гражданской войны, «обновленческий соблазн» владыки и его возвращение в Патриаршую Церковь. Начинается глава рассказом о том, как владыка стал правящим архиереем во Владимире. Стиль изложения автора, мягко говоря, сразу же вызывает недоумение. Характеризуя предшественника владыки – архиепископа Алексия (Дородницына), М.И. Одинцов отмечает, что тот был «колоритным типом русского архиерея» – обладал прекрасным голосом, был отличным регентом, был непомерно тучным (не мог дослужить литургию, не переменив облачения), обладал отменным аппетитом и даже мог выпить чуть ли не ведро воды (когда его мучила жажда) (стр. 122). Информация, скорее всего, взята в словаре митрополита Мануила (Лемешевского), любившего приводить подобные характеристики, но важно не то, откуда она взята. Возникает вопрос: почему она приведена в книге о Патриархе Сергии, тем более что подобные детали в принципе не подходят для исторического труда, даже беллетризированного. Неужели «колорит» русского архиерея состоял в вышеперечисленных привычках? И что это нам дает для понимания эпохи, главного героя книги, наконец, психологии русского духовенства?

На мой взгляд – ничего. Особенно учитывая, что несколькими строками ниже автор приводит факт «связи» митрополита Сергия с революционерами, цитируя «Владимирские епархиальные ведомости». Если архиепископ Алексий – «колоритный тип русского архиерея» – был деспотом и монархистом (это автор также отмечает), то его преемник – наоборот? Или все-таки дело в чем-то ином? Никакого анализа мы не увидим. Понимай как хочешь. Автор также упоминает имя епископа Андрея (Ухтомского), указывая, что тот также выдвигался в качестве кандидата, но затем снял свою кандидатуру в пользу митрополита Сергия. «Отказ в его пользу Андрея Уфимского был не случаен, – замечает М.И. Одинцов. – Этот епископ, также настроенный антимонархически, был верным соратником Сергия Страгородского и не колеблясь убедил своих сторонников голосовать за последнего» (стр. 123). Вот, оказывается, в чем дело – оба владыки имели общее политическое видение событий, были антимонархистами! Забегая вперед, укажу, что более о взаимоотношениях «соратников» автор не пишет, хотя владыка Андрей с годами стал активнейшим противником «сергианства» и непримиримым критиком митрополита Сергия. Как такое получилось? Ответа читатель не найдет, как и не найдет информации о позиции епископа Андрея в конце 1920-х – первой половине 1930-х годов.

Помимо принципиальных моментов, необходимо отметить факт явно неудовлетворительного изложения материала. Автор часто выступает как романист, приводит обширные диалоги исторических деятелей и даже читает мысли своего героя. Описывая посещение митрополитом Сергием центра Москвы в 1918 году, автор пишет, в частности следующее: «Прочь, прочь отсюда, – застучало в голове митрополита. – Бегом из этого царства призраков».

В другой раз, описывая диалог Патриарха Тихона и митрополита Сергия, автор без каких-либо ссылок на источники (а в данном случае это не помешало бы) приводит слова Святейшего, который, якобы, говорил, что в своей беседе с Лацисом и Красиковым он «даже против треклятого восьмого отдела Наркомюста вместе с окопавшимися там иудами Шпицбергом и Галкиным не высказывался. Но подишь-ты… не верят». Знакомому с историей жизни и служения Патриарха Тихона читателю также трудно поверить, что Святейший именно так разговаривал, иногда употребляя выражения типа «это вы в точку» (стр. 137).

Невозможно обойти молчанием и то, как автор подает историю знаменитого ленинского письма, связанного с изъятием церковных ценностей (март 1922 г.). В книге делается (и справедливо) акцент на том, что в тот период реализовывалась программа Л.Д. Троцкого, но при этом утверждается, что требование мнение В.И. Ленина провести изъятие ценностей «с самой бешеной и беспощадной энергией» отдельно не обсуждалось, будучи учтено всего лишь как мнение одного из членов Политбюро, на заседании по болезни отсутствовавшего. Кроме того, процитировав обширный отрывок ленинского «строго секретного» послания, М.И. Одинцов не стал приводить ключевые слова вождя, раздраженного событиями в Шуе: «Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать». Очевидно, это было сделано, чтобы лишний раз не акцентировать внимание на позиции вождя мирового пролетариата в «церковном вопросе».

Характеризуя историю с церковными ценностями, автор закономерно вышел на вопрос об обновленчестве, давая понять читателю, что их активность поддерживалась ГПУ. Почему же, по мнению М.И. Одинцова, митрополит Сергий все-таки решился на сотрудничество с обновленцами?

Ответ прост: из лучших побуждений: владыка понимал, что при назначении во Владимир епископа-обновленца епархия может стать бастионом движения, «совращая в раскол духовенство и верующих». Владыка «надеялся перехитрить обновленцев и стоявшее за ними ГПУ и, встав во главе ВЦУ, постепенно выправить церковный курс в православно-каноническую сторону. Сказалось и опасение утратить церковный центр и тем навредить делу церковного единства» (стр. 162). Историк, как видим, выступает в неблагодарной роли толкователя поступков своего героя и его адвоката, даже не задумываясь о том, что другие иерархи, например, Петроградский митрополит Вениамин (Казанский) отказались так спасать Церковь и ее единство, заплатив за отказ жизнью. Почему они так поступили и в чем было дело, автор не пишет. Он озабочен оправданием своего героя, тем более что «политические декларации обновленцев обеспечили им поддержку рядовых верующих: до 70 процентов приходов пошли за ними» (стр. 163).

Опять мы видим старую советскую схему: обновленцы сумели на время одержать верх, потому что пошли навстречу народным чаяниям, не желавшим «политизирования» Церкви и являвшимся сторонниками советской власти. Однако чем дальше, тем больше митрополит Сергий понимал неправильность действий вождей обновленчества и свою собственную ошибку. Итогом стало публичное покаяние и возвращение в Патриаршую Церковь. По словам М.И. Одинцова, «то был путь блудного сына, путь согрешившего в Каноссу». Не оценивая стилистические прелести данного выражения, отметим, что если следовать логике автора, владыке не удалось ни перехитрить обновленцев и ГПУ, ни встать во главе ВЦУ и выправить церковный курс». «Выправление» оказалось «согрешением».

Какие же выводы из этого следуют? Никаких. Только морализаторская сентенция в духе «благочестивых рассказов» прошлых времен: после ухода в Патриаршую Церковь митрополита Сергия обновленцы «почувствовали, как поколебалось все здание строящейся ими обновленческой церкви» (стр. 176). Говорили ли вожди обновленчества о том, что «почувствовали», или их чувства каким-то особенным способом сумел понять и донести до нас М.И. Одинцов, из текста книги неясно.

Наиболее объемная глава книги – пятая, названная «На родной Нижегородчине. 1924–1934 годы». Название вовсе не свидетельствует о том, что речь идет о служении митрополита Сергия на Нижегородской кафедре – автор рассказывает о событиях, связанных с историей церковно-государственных отношений в указанное десятилетие и, отчасти, о самом владыке. Как и в предыдущих главах, читатель сталкивается с многочисленными фактологическими ошибками, неповторимым «литературным» стилем автора и его своеобразной концепцией, которую невозможно назвать последовательной, логически выстроенной и обоснованной.

Чтобы не быть голословным, следует привести примеры. Так, характеризуя Синод, который Патриарху Тихону удалось сформировать в феврале 1925 года, автор указывает среди его членов Питерского митрополита Серафима (Александрова) (стр. 179). Не нужно быть глубоким исследователем новейшей церковной истории, чтобы знать: в 1925 году никакого «Питерского» митрополита быть не могло – до 1924 года был митрополит Петроградский, а после – Ленинградский. В указанное время кафедра, по сути, была вдовствующей, а митрополит Серафим (Александров) являлся правящим архиереем в Твери.

Но указанные «технические» огрехи забываются, когда начинаешь знакомиться с диалогами архиереев, которые автор поместил ниже. Хочется верить, что они «сконструированы» автором по документам, но поданы в духе художественного произведения не самого высокого уровня. Для примера приведу абзац, представленный как ответ митрополита Сергия на реплику одного из иерархов. «Да, – горячо подхватил митрополит Сергий, – все свершившееся с нами, начиная от революции семнадцатого года есть изъявление воли Божьей о судьбах нашего Отечества. Мы можем и должны исполнять свой гражданский и общественный долг в новых условиях нашей государственной жизни, лишь бы каждый при этом хранил как зеницу ока свою православную веру и верность обетам, данным нами во Святом Крещении» (стр. 180). Что это за язык? Это язык канцелярии, язык искусственный, «декларативный». Так говорят провинциальные актеры в плохой пьесе – вычурно, с претензией на глубокомысленность.

На другой странице, касаясь событий, связанных с кончиной Патриарха Тихона, автор пишет о том, как на героя его книги «нахлынули, набежали воспоминания, в сознании всплыло все то, что связывало Сергия с усопшим» (стр. 181). Откуда М.И. Одинцов знает о том, что «всплыло в сознании»? Откуда ему известно, что владыка Григорий (Яцковский) на допросе у Е.А. Тучкова подумал о последнем: «У-у-у, здоровый мужик, отъелся на казенных харчах»? (стр. 188). Зачем М.И. Одинцов приводит диалог Тучкова с Дерибасом (стр. 189), так компонуя фразы, что возникает подозрение: третьим в кабинете непременно был он сам?

Как можно писать, что митрополит Сергий в 1930 году чувствовал, что «холодной отчужденности» государства к церковным организациям преодолеть не удалось, спрашивая себя о напрасности усилий последних лет и тщете возникших надежд?!

Проникая в мысли давно почившего иерарха, на страницах книги М.И. Одинцов выстраивает цепь рассуждений своего героя: «А может правы те, кто осуждал и отвергал меня, видел во мне отступника. Нет, нет, – гнал он прочь мрачные мысли. – Можно разочароваться в себе из-за своих ошибок и слабостей. Но в том, что делал не ради себя?.. остановиться на полпути? Пусть даже и изменились внешние условия, миром правит Промысл Божий, и все во власти Божественной воли» и т.д. (стр. 251). Не ограничиваясь проникновением в мысли митрополита Сергия, автор с легкостью выстраивает цепь рассуждений и большевика с дореволюционным стажем П.Г. Смидовича, думавшего, усевшись «в свое любимое мягкое кресло» (стр. 251–252). Если бы автор писал исторический роман, посвященный Патриарху Сергию, он, вероятно, имел бы право на подобные пассажи, но ведь жанр его книги несколько иной: это биография, пусть и поданная в литературной форме! Впрочем, о литературных достоинствах данного труда пусть судят профессиональные знатоки словесности. Они, быть может, увидят положительные стороны изложения там, где историку их найти проблематично.

Разумеется, дело не только в форме изложения, но и в содержании. Описывая, как митрополит Сергий стал Заместителем Патриаршего Местоблюстителя, автор практически ничего не говорит о роли и значении митрополита Петра (Полянского), после кончины Первосвятителя Тихона ставшего во главе церковного корабля. В главе мы находим только несколько фраз, не позволяющих составить адекватный портрет Местоблюстителя. Автор подчеркивает, что нет сомнений в искренности сделанных митрополитом Петром заявлений, поскольку тот «всей своей деятельностью, особенно в последующие (после 1925 г. – С. Ф.) тяжкие для него годы, подтвердил верность Патриарху Тихону и Православной Церкви» (стр. 183–184).

Однако буквально на следующей странице М.И. Одинцов утверждает, что «хотя ничего нового со стороны властей не выдвигалось, и Патриарх Тихон ранее давал принципиальное согласие по всем этим пунктам (т.е. пунктам, при исполнении которых власти соглашались нормализовать церковно-государственные отношения. – С.Ф.), Петру Полянскому не удалось установить приемлемых отношений с властями. Более того, в органах ОГЛУ он рассматривался как фигура “политически неблагонадежная” и “неподходящая” на пост главы Церкви» (стр. 185). Получается, что владыка Петр, верный Патриарху, не сумел исполнить его волю и нормализовать положение Православной Церкви в СССР. Почему же? – «Он не был ни дипломатом, ни политиком, поэтому некоторые его поступки воспринимались властью весьма болезненно».

Вывод напрашивается сам собой: владыка Сергий обладал всеми качествами дипломата и политика, соответственно и более соответствовал роли возглавителя Церкви. К этому автор и стремится подвести читателя, целиком разделяя методы, которые использовал владыка Сергий, оказавшись в роли Заместителя арестованного Местоблюстителя. Можно утверждать, что митрополит Петр предстает на страницах книги как второстепенный исторический персонаж, необходимый только для того, чтобы лучше и ярче осветить выдающуюся деятельность владыки Сергия. Автор не стремится объяснить, почему при попытке тайного (путем письменного опроса) избрания Патриарха в 1926 году большинство иерархов высказалось за митрополита Казанского Кирилла (Смирнова), а не за активного и деятельного митрополита Сергия. Неужели иерархи не понимали, что «дипломат» и «политик» лучше? Очевидно, в отличие от автора книги, не понимали.

Значительное место в пятой главе уделено рассмотрению известной «Декларации» митрополита Сергия 1927 года. Для автора несомненно, что ее принятие было правильным шагом Заместителя Местоблюстителя. Автор безоговорочно поддерживает старый тезис сторонников владыки Сергия о том, что его действия исторически оправданы, а действия противников Декларации, наоборот, должны осуждаться. Заместитель Местоблюстителя предстает продолжателем линии Патриарха Тихона, хотя тот вплоть до смерти не мог признать стремления власти влиять на кадровые назначения в Церкви (а ведь именно это было главной целью большевиков). Данное обстоятельство следует признать принципиальным моментом, который М.И. Одинцов не желает обсуждать. Для него очевидно: будь Патриарх жив, он согласился бы на все то, на что в 1927 году согласился и митрополит Сергий. Думается, это слишком большое допущение. Ни один современный историк Церкви, серьезно работающий над исследованием церковно-государственных отношений в 1920–1930-е годы, подобных представлений, насколько мне известно, не разделяет. М.И. Одинцов, признавая, что Декларация вызвала большие смущения среди клира и паствы, объясняет это очередной морализаторской сентенцией. «Но он (митрополит Сергий. – С.Ф.) был настоящим монахом. Он стоял перед Богом, и главным для него был не суд истории, а суд Божий» (стр. 216). Неужели для его противников «справа», в том числе многих архиереев, главным был суд истории, а не суд Божий, и они не были настоящими монахами?! Вопрос, понятно, гипотетический.

Отдельный параграф пятой главы посвящен вопросу отношения эмиграции к Декларации митрополита Сергия. Характеризуя сторонников Зарубежной Церкви, автор пишет о тяготении митрополита Антония (Храповицкого) к «самостоятельности», полагая, что появление Декларации стало удобным поводом к открытому разрыву с Московской Патриархией. Написав это, следовало бы напомнить читателям, что возношение имени Патриаршего Местоблюстителя митрополита

Петра в РПЦЗ не прервалось, а это значило, что произошел разрыв с митрополитом Сергием, а не с Церковью-Матерью. Историк, занимающийся исследованием РПЦ новейшего периода, не должен этого забывать.

Знакомясь с работой М.И. Одинцова, читатель с удивлением обнаруживает, что автор легко меняет стиль и формат изложения материала – от беллетристического изложения резко переходит к форме научной статьи. Так, в пятой главе, после рассказа об эмиграции, он детально разбирает Постановление ВЦИК и СНК РСФСР «О религиозных объединениях» и решения XIV Всероссийского съезда Советов. Это, пожалуй, наиболее сильная часть книги, хотя о митрополите Сергии здесь речь не ведется. О владыке Сергии говорится в следующем параграфе – о начале «глухих 1930-х годов». В этом параграфе автор излагает историю о знаменитом февральском 1930 года интервью Заместителя Патриаршего Местоблюстителя. Автор в лицах рассказывает, как на владыку давили власти, требуя «правильных» ответов, как он принимал иностранных корреспондентов и давал ответы на их вопросы. Его ответы вызвали волну критики, обвинения в «продажности безбожному государству». «Но все же, – указывается в книге, – несмотря на нападки “внешних” и даже вопреки им, в церковной среде положение Сергия постепенно укрепляется» (стр. 245–246).

К сожалению, у нас нет возможности принять всерьез этот рассказ. Московский исследователь И.А. Курляндский нашел и проанализировал материалы, посвященные этому сюжету, и они не дают возможности поверить в приведенную М.И. Одинцовым историю. «Текстологический анализ показал, – пишет И.А. Курляндский, – что само интервью являлось фальсификацией (выделено автором. – С.Ф.), совершенной уполномоченными к этому постановлением Политбюро Сталиным, Ярославским и Молотовым. Факт последующей авторизации “интервью” митрополитом Сергием его оценку как фальсификации, по моему убеждению, автора не меняет, потому что очевидно, что эта авторизация была сделана под прямым давлением государства»³. Монография И.А. Курляндского появилась более чем за год до того, как увидела свет работа М.И. Одинцова, которому следовало бы с ней ознакомиться и не заниматься «художественным описанием» истории с «интервью».

В конце пятой главы автор лаконично пишет о том, что летом 1934 года Синод митрополита Сергия принял постановление о придании суду заграничного духовенства «карловацкой группы» как восставшего на свое законное священноначалие, никак не объясняя причины свершившегося. Автор лишь упоминает письмо, в котором сообщалось о тяжелом впечатлении, произведенном на митрополита Антония (Храповицкого) сообщением о придании его церковному суду и о том, что лидер РПЦЗ вспоминал о владыке Сергии как о «светлой голове» и «добром сердце». Анализа того, как бывшие друзья – митрополиты Сергий и Антоний – разошлись по вопросу о сотрудничестве с большевиками, в книге нет. Есть только констатация: разошлись. Спасибо и за это.

Шестая глава затрагивает время жизни и служения митрополита Сергия в 1934–1941 годах, т.е. в наиболее сложный период церковно-государственных отношений в СССР, когда институциональной Церкви был нанесен исключительный урон, а власти всерьез задумывались о полным искоренении «религиозных предрассудков». Автор пишет о присвоении Заместителю Патриаршего Местоблюстителя титула «Блаженнейшего» и переводе на Московскую кафедру. М.И. Одинцов справедливо отмечает, что «тем самым митрополит Сергий признавался правящим первоиерархом Русской Церкви» (стр. 259), но никак не комментирует двусмысленности положения, в котором оказался владыка, – ведь его полномочия имели основание в письменном распоряжении митрополита Петра (Полянского), de jure и в заключении остававшимся Патриаршим Местоблюстителем. Рассказывая о закрытии храмов, автор приводит пример того, как власти использовали с этой целью обновленцев, подчеркивая: «ни для кого не было секретом, что обновленцы находились в сговоре с властями» (стр. 261). С этим не поспоришь, но только ли обновленцы были «в сговоре», да и что представлял собой этот «сговор»? В конце концов, сотрудничество с безбожниками не спасло от репрессий ни обновленцев, ни «сергиевцев».

Кстати, о репрессиях. Автор рассказывает о том, что в те годы сам митрополит Сергий мог стать жертвой сталинского террора. Для убедительности он привел диалог владыки с Е.А. Тучковым. Если в действительности такой разговор гонимого с гонителем был, то необходимо дать сноску, ибо в противном случае все выглядит слишком постановочно. Для примера приведу несколько отрывков. Так, в ответ на обвинения Тучкова митрополит Сергий заявил: «Не верю я вам, и бояться мне нечего. Я много прожил, много сделал для Церкви и людей верующих. Церкви, как вам ни хотелось бы, не убить, она жива и будет жить, даже если имя мое ошельмуете. Надеюсь, придет время, и верные разберутся и позором не покроют мои седины. А вот за вами, Тучков, кровь, слезы, горе. Никто не вспомнит вас добрым словом. Прокляты вы будете в потомках. Да и свои со временем от вас отвернутся» (стр. 264). Парируя столь смелые предсказания, Тучков, если верить М.И. Одинцову, заявил о своей ненависти к партийным либералам, к религии и Церкви (стр. 265). Читатель знакомится с драмой, но, к сожалению, до шекспировского размаха далеко: трагедия, помимо воли автора книги о Патриархе Сергии, но под его пером, превращается в кощунственный фарс.

Следом за диалогами идет документальный материал и таблица с данными, отражающими религиозную ситуацию в СССР на годы 1938-й и 1940-й. Далее автор сообщает о том, как митрополит Сергий предложил главам Эстонской и Латвийской митрополий вернуться в Московскую Патриархию, на одной и той же странице назвав владыку Александра (Паулуса) митрополитом и архиепископом (стр. 268). По его словам, владыка Александр «дал клятву верности Московской Патриархии». Что это за клятва, не объясняется, хотя у читателя подобный вопрос может возникнуть, ибо в пятой главе, описывая допрос епископа Афанасия (Сахарова), М.И. Одинцов приводит его слова «клятвы мы не употребляем вообще» (стр. 204).

В этой же главе автор рассказывает о политике ВКП(б) и Советского государства на антирелигиозном фронте, о религиозной политике нацистской Германии накануне Второй мировой войны и о начале Великой Отечественной войны. Указанные сюжеты даны без каких-либо художественных «вставок», информативны и аргументированы⁴. О митрополите Сергии в них практически ничего не говорится, зато пишется о состоянии «религиозного вопроса» как в СССР, так и в Третьем Рейхе.

Последние две главы касаются достаточно кратковременного, но чрезвычайно насыщенного событиями периода войны – с 1941 по 1944 год (т.е. по время кончины Патриарха Сергия). Автор рассказывает об эвакуации владыки в Ульяновск, о его жизни и служении вне Москвы, приводит рассказ о том, как глава Московской Патриархии помогал страждущим (однажды, не имея денег, отдал просительнице, сняв с руки, золотые часы). Автор справедливо пишет о том, как фашисты уничтожали храмы, но ничего не говорит о причинах, заставлявших их одновременно с этим открывать тысячи ранее закрытых большевиками церквей. Не пишет автор и о том, почему фашисты объявили именно митрополита Сергия «врагом номер один Рейха» (стр. 301). Быть может, М.И. Одинцов имеет в виду то обстоятельство, что среди церковных деятелей, которых нацистские бонзы считали «красными», именно руководитель Московской Патриархии был первым их врагом?

Признаюсь, я так и не разобрался в этом. Много и подробно рассказывая о патриотической деятельности Московской Патриархии в годы войны, автор со ссылкой на книгу «Правда о религии в России» говорит о том, что корреспонденты американских изданий неоднократно встречались с представителями религиозных организаций в СССР. Так, в декабре 1941 года представитель «Ассошиэйтед Пресс» взял интервью у архиепископа Саратовского Андрея (стр. 326). Действительно, интервью с владыкой Андреем (Комаровым) помещено в «Правде о религии в России», но, судя по тексту, это было «заказное» выступление, его публикация преследовала политические цели. М.И. Одинцов, к сожалению, специально не рассматривает историю создания «Правды о религии в России» и роль митрополита Сергия в ее подготовке. А жаль. Это мог бы быть увлекательный рассказ, поскольку в этой «Правде.» было много лжи и натяжек. Никак не характеризует М.И. Одинцов и предисловие к книге митрополита Сергия.

В заключительной главе автор рассматривает сталинскую политику «примирения и компромисса», которая привела к созданию Совета по делам РПЦ при Совнаркоме СССР и к избранию владыки Сергия Патриархом Московским и всея Руси. В жанре повествовательного рассказа М.И. Одинцов пишет, как был вызван из действующей армии для назначения на пост председателя Совета полковник НКВД Г.Г. Карпов – «моложавый, плотно сбитый, с приятным открытым лицом» (стр. 331). Автор явно симпатизирует этому человеку, не считая нужным кратко осветить его славный путь к крупной должности⁵. Зато он в деталях описывает историю известной встречи митрополитов Сергия (Страгородского), Алексия (Симанского) и Николая (Ярушевича) с И.В. Сталиным 4 сентября 1943 года.

М.И. Одинцов в свойственной ему манере пишет и о впечатлении, произведенном Сталиным на митрополита Сергия. Владыка «ходил по своей маленькой комнате и о чем-то думал. Келейник Иоанн (Разумов) вдруг услышал: “Какой он добрый! Какой он добрый!”. Келейник то ли сам себе сказал, то ли спросил:

· Так он неверующий? Разве можно от такого ждать добра?

· А знаешь, Иоанн, – остановившись напротив, сказал Сергий, – кто добрый, у того в душе живет Бог» (стр. 337).

Откуда взялся сей апокриф, не указано, но поверить в его правдивость затруднительно: митрополит Сергий никогда не был наивным и неумным человеком, он прекрасно помнил, что творилось в 1920-е – 1930-е годы. Родная сестра владыки погибла в 1937 году, будучи арестована как «сестра митрополита Страгородского Сергия» (стр. 263). Неужели он верил, что «добрый» вождь, в душе которого «живет Бог», не имел к происходившему в стране террору никакого отношения?!

Впрочем, важнее найти ответ на другой вопрос: что по этому поводу думает М.И. Одинцов, разместивший диалог владыки с келейником на страницах своей книги?

Однако сделать это непросто: автора более занимает возможность в деталях описать помощь Церкви армии, рассказать о публицистической активности церковных иерархов, описывавших зверства врага, подчеркнуть, сколь корректно (если не сказать чутко) относился к Патриарху Сергию председатель Совета по делам РПЦ. М.И. Одинцов указывает, что Патриарх обращался в Совет с просьбой об амнистии ранее репрессированных иерархов, но не указывает, сколько именно освободили. Главное – показать, что отношения между властью и Московской Патриархией с осени 1943 года развивались в духе взаимопонимания и взаимоуважения. Автор рассматривает, как формировался Совет, что входило в круг обязанностей его руководителя, какие задачи ему приходилось решать. Здесь все изложено четко и ясно – никаких стилистических «украшений». Он приводит важные статистические материалы, в том числе и о разрушенных во время войны немецкими захватчиками культовых зданиях. Думается, приведенные цифры больше бы сказали читателю, если бы он имел возможность сравнить их со статистикой произведенных большевиками разрушений и осквернений храмов и монастырей – начиная с 1917 и заканчивая 1941 годом.

В конце главы и всей книги М.И. Одинцов трогательно описывает прибытие Г.Г. Карпова на последний день рождения Патриарха Сергия (в январе 1944 г.). Карпов преподнес Святейшему подарков на 30 тыс. рублей – часы с золотой цепочкой, коньяк, шампанское, икру и фрукты (стр. 372) «для юбиляра» (так в тексте. – С.Ф.). Это, конечно, очень любопытная информация, но, приведенная сама по себе вряд ли может что-либо добавить к портрету Патриарха Сергия. Автор должен был бы объяснить читателю, что Советское правительство не отличалось бескорыстием, и подобные подарки, сделанные во время войны, скорее следует понимать как своеобразную «политическую взятку».

Восьмая глава заканчивается рассказом о кончине Патриарха Сергия, последние слова взяты из стихотворения, наивно выражающего любовь верующих к почившему. Ни заключения (эпилога), ни выводов нет. И это, полагаю, вполне закономерно.

Автор вовсе не стремился объяснить феномен личности Патриарха Сергия, который для одних был и остается великим деятелем Церкви, спасшим ее в наиболее трудные годы воинствующего богоборчества, а для других – человеком, пошедшим на неприемлемые уступки власти и тем самым превратившим Церковь в послушное орудие Советского государства.

М.И. Одинцов выбрал сторону тех, кто воспринимает Патриарха Сергия «спасателем» русского православия, умело и мудро ведшим церковный корабль к единственно возможной тогда цели: нахождению компромисса с большевистскими руководителями. Апогеем движения к этой цели, судя по тексту книги, и стали события 1943 года, когда власти согласились на проведение Собора и создали контролирующий Церковь орган – Совет по делам РПЦ.

Автору, писавшему книгу о Патриархе Сергии, все было ясно с самого начала – он стремился так построить изложение, чтобы биография его героя служила своеобразной иллюстрацией к социально-политической схеме, в основе своей – советской. В книге есть рассказ о социальных и политических процессах, протекавших в стране, и Патриарх Сергий – как их участник, влекомый историческим потоком и приноравливающийся к нему. Автор стремится дать «объективную» картину движения российского общества от монархии к Советам, хотя делает это с ученической непосредственностью, не замечая всей сложности подобной задачи.

Его мысль скачет от факта к факту, от фразы к фразе, за которыми в большинстве случаев нет ничего, кроме банальных констатаций. Личность Патриарха Сергия, его жизнь «тонет» в этих фразах; его «замечательность» видится читателю прежде всего в том, что Святейший лучше большинства своих современников – православных иерархов понимал законы развития российского общества. Его индивидуальность заслоняется социологической схемой, объясняющей историю России как до, так и после 1917 года. В этой схеме Патриарху Сергию отводится важное место церковного лидера, раньше и лучше других видевшего горизонты будущего. Его оппоненты в книге либо молчат, либо однозначно критикуются автором, единомышленники представлены как ученики и подмастерья. На страницах книги, в которой упомянуты десятки имен разных исторических деятелей и Церкви, и государства, практически нет живых лиц. Несмотря на «художественные» вставки и «лирические» отступления, читатель не видит думающих, страдающих, убеждающих и убежденных людей – есть манекены, некие «актеры» исторического театра, в котором разыгрывается драма. Но актеры только выучили свои роли, но не вжились в них. Оттого, вслед за великим театральным реформатором, наблюдая за их игрой, хочется крикнуть: «Не верю!».

Не способствует уяснению материала и форма его подачи, о которой уже говорилось в самом начале статьи. И все- таки, резюмируя, вновь сформулируем старый вопрос: что представляет собой книга «Патриарх Сергий»?

Четкого ответа у меня, к сожалению, нет. Это документальное повествование или исторический роман с использованием документов? Морализаторские новеллы, в которых главный герой всегда (или почти всегда) прав и является олицетворением всех возможных добродетелей? Художественный (по форме, а не по мастерству исполнения) сказ о церковно-государственных отношениях в России и СССР конца XIX – первой половины XX века, бывшего ученика церковно-приходской школы, осваивавшего марксистско-ленинскую диалектику явно «не по Гегелю»?

Есть старый анекдот о кино: бывают фильмы хорошие, плохие и индийские. Этот анекдот вспомнился мне в связи с прочитанной книгой М.И. Одинцова. Бывают книги разные, хорошие и плохие, а бывают работы, выполненные в «смешанной манере», с претензией на легкость восприятия серьезной темы. Работа М.И. Одинцова стала доказательством того, что подобные темы требуют от исследователей не только знания фактологии, но и концептуальной ясности, серьезной методологической подготовки, отказа от морализаторства и пристрастий. Необходимо помнить, что нравственное чувство не может служить надежным руководителем историку при обсуждении деятельности исторического лица, что дело исследователя не в критике или апологетике своего героя, а в понимании всех pro et contra, связанных с его жизнью в конкретную эпоху. В ином случае вместо «романа жизни» получается политический памфлет, смысл написания которого до конца понятен лишь его автору.