Церковное служение Движения
Доклад о. Сергия Булгакова на годичном съезде
(По записи слушателей)
Когда я спрашивал себя, как лучше выразить идею Движения, и искал ответа в Евангелии, то таким ответом, подобным свету молнии, явились мне слова Спасителя, сохраненные всеми тремя синоптическими Евангелистами: «никто не вливает вина нового в мехи ветхие» (Мк. 2. 22, Мф. 9. 17. Лк. 5. 37). Слово Спасителя живо и действенно, оно является истиной и законом жизни для всех народов, во все времена. «Не пришел я нарушить закон, но исполнить», говорил Спаситель, но все время как будто бы намеренно нарушал, отменял закон. Спаситель в Своих словах и действиях указывал на потребность различать в нем существенное и несущественное, и тем самым узаконял неизбежность творчества новых форм, новых мехов.
От этого общего положения обратимся к Движению, как к творчеству новых форм. Оно вызывает недоумения и отрицание у ревнителей старого. Особенно часто указывают на «неканоничность» Движения. Конечно, Движение не канонично в том смысле, что оно не предусмотрено канонами, да и не могло быть ими предусмотрено, но оно внутренне законно, канонично. Канонические установления вырастали, оформлялись на соборах вселенских и поместных. Они составляют законы жизни церкви. В них есть части незыблемые (иерархическое строение церкви, таинства и так далее) и есть части, изменявшиеся даже на протяжении вселенских соборов, как есть и не отмененные, но фактически уже не действующие. Каноническое творчество не есть нечто законченное и застывшее.
Для Движения, действительно, мы не найдем места ни в «книге правил», ни «в уставе духовных консисторий». Существуют канонические церковные единства: патриархии, митрополии, епископии. Представляет ли Движение разновидность этих единств? Но оно не вмещается в пределах какой-либо одной из них, капризно распространяясь между всеми: вертикальные сечения существующих установлений пересекаются в горизонтальном направлении. Единицы церковные связаны единством епископской власти, единством церковной юрисдикции. Движение же в целом не подчиняется юрисдикции какого-либо одного патриарха, митрополита, епископа. Оно существует на территории разных церковных единений, возглавляемых разными иерархами. В этом смысле оно есть как бы некоторое между-образование.
По своему составу Движение тоже чрезвычайно своеобразно. Не раз его определяли, как «Движение мирян». Но это ни в какой степени не означает, что Движение анти-иерархично. – Об этом достаточно говорит широкое участие священников и иерархов в съездах и работе Движения. Миряне не чуждаются иерархов, действуют вместе с ними. Но есть и особенность. По тому или другому месту своего пребывания Движение подчиняется местному правящему епископу, но в своем целом оно имеет в своей среде иерархов не как лиц, облеченных юридическими полномочиями, но преимущественно как харизматиков, как лиц, облеченных особой благодатной силой служения. Это значить, что в Движении преобладает не начало властвования, а сила любви, растворяющей начало властвования в начале соборности.
Движение не укладывается в каноны, не предусматривается ими, но по духу и смыслу всецело из них вытекает. Церковь есть тело, имеющее свою жизнь, свою органическую связанность. В теле есть иерархия, есть основные незаменимые органы, и есть, хотя и существенные, но менее важные, второстепенные, все же вместе образует общую жизнь организма, выражает его связанность. Этим выражением церковной связанности, церковного общения, внутренней органичности живого тела и является Движение. В этом смысле оно соответствует канонической природе церкви. Церковное общество, народ Божий, соборующий в любви, – вот что представляет Движение. Поэтому то оно и требует новых мехов. После пережитых в течение съезда ожесточенных конституционных споров, исполненных формализма, может показаться прекраснодушием то, что я говорю о таком органическом единстве Движения. Но тут нет прекраснодушия. Раз такое единство возникло, оно неизбежно отливается в человеческие формы. Эти споры, искание форм несет в себе зачатки церковных канонов, предварение новых канонических определений. Ведь так и были созданы каноны, возникшие в процессе благодатно человеческих оформлений потребностей церковной жизни на вселенских и поместных соборах.
Самое важное, что Господь сам засвидетельствовал потребность для нового вина новых мехов, и должны быть новые мехи. Отсутствие их свидетельствовало бы об окаменении, об омертвении. Да будут новые мехи, если есть новое вино!
Есть ли оно? Чем мы занимались здесь? Вопросами религиозного сознания, религиозной философии, вопросами русской жизни, проповеди, миссионерства, вопросами экуменического характера – жизни вселенской церкви, жизни инославных церквей, вопросами религиозного воспитания, религиозной общественности, религиозного действия, движения молодежи, и т. д. Чем только не занимались! Характерно, что все это при внешнем разнообразии находится в глубочайшей внутренней связанности: – все это – искания церковного делания, проявления церковной воли – это сама церковная жизнь.
Возникают-ли все эти вопросы в такой совокупности и постановке, в каком-либо из существующих церковных учреждений, действующих в пределах своей установленной законом компетенции?
Мы приходим к заключению, что церковные учреждения, хотя и занимаются теми же вопросами, что и здесь, но относятся к ним прежде всего в порядке ведомственного разрешения их; в противном же случае почти совсем ими не занимаются.
Движение волей-неволей берет на себя задачу общественно церковного воспитания, становится своеобразным церковным парламентом, поскольку последний является неизбежным злом всякой общественности. Движение в своей творческой тревоге органически соединяет все эти вопросы в живое единство. Можно это называть различно – оцерковление жизни, церковная общественность, но основное здесь – желание преодолеть разделение между верой и жизнью. Драгоценное желание! Это новое вино, которое и ищет новых мехов. Но когда вопрос ставится так, нас объемлет трепет. Не есть ли это дерзость, притязательность, самомнение? Кто мы, что мы, чтобы нам начинать великое? Но искать великого, еще не значит быть великими. Однако, величие определяется и тем, чего мы ищем, чему мы служили. Апостолы, как свидетельствуют Евангелия, в своей повседневной жизни, в своей эмпирической данности иногда оказывались только слабыми людьми. Но они истинно велики, потому, что душа их узрела великое и отдала себя ему. Весь вопрос в том, узрели ли и мы великое, призваны ли мы или нет. И если да, то уже нет выбора. Мы призваны такими, каковы мы есть, и в этом своем состояли должны служить великой задаче. Я в Движении с самого начала. Первые моменты жизни Движения отличались особой яркостью, талантливостью, поэзией. Но вместе с тем характеризовались и житейской неопытностью. В Пшерове мы пережили как бы установление Ветхого Завета, предуготовлявшего Новый Завет. В Пшерове было чувство обретения великого, духовное восхождение на Синай, где Бог вручил и нам скрижали Завета. В дальнейшем яркость, талантливость уступили место повседневной работе, зазвучали тона уныния, бывали случаи утраты веры в свое призвание, сомнения в верности пути. Но вместе с тем шел процесс обрастания идеи живым телом, пусть покамест амебообразным, – процесс возникновения своеобразных «хвостов» (клубы, школы), многочисленных забот, которые нас обязывают, перед которыми мы бессильны, но не можем от них отказаться. Все это свидетельствует о том, что несмотря на некоторую утрату ярких красок, жизнь Движения не прерывалась, а непрерывно и закономерно росла, и трудности нашей жизни – трудности роста, созревания, а не увядания.
Самое важное, что здесь имеется не человеческое только устроение, определяемое притоком новых сил, средств, а именно органический рост, совершающийся в нас неприметно; лишь впоследствии мы с изумлением констатируем наличие его. Не есть ли это то, что сказано о семени? «Человек бросит семя в землю. И спить и встает ночью и днем, и как семя всходить и растет, не знает он. Ибо земля сама собою производит сперва зелень, потом колос, потом полное зерно в колосе. Когда же созреет плод, немедленно посылает серп, потому что настала жатва» (Мк. 4, 26–29). Не так ли с нами было, и не так ли есть, и не есть ли это свидетельство, что это дело Божие. Но у нас есть основательное сомнение, сознание, что может быть все наши начинания в эмиграции являются «садами Адониса», своеобразными декоративными насаждениями, специально для дней праздников в честь Адониса. Может быть, мы быстро проросли, но обречены на гибель. В известном смысле эмиграция обречена на то, чтобы погибнуть вне земли обетованной: она естественно сокращается, т. к. смерть уже унесла многих, естественно рассасывается, так как идут процессы слияния с окружающей средой, идет денационализация. Но вместе с тем она должна была совершить дело и его совершает. Дело эмиграции – быть подобной электрической искре в динамомашине, дающей для нее заряд. И мы констатируем, что это происходить. Молодая поросль, поднявшаяся вокруг нас, открывает возможности расширения, рождает надежду на преемство. Они иные, но ищут того же. Даже в условиях эмиграции есть возможности роста. Но основная обращенность наша, конечно, к России. Мы не хотим быть тепличным растением, которое погибает, когда разбивается стекло, но хотим быть экспериментальным растением в рассаднике, малым деревом, которое, будучи посажено в землю, растет и дает плод. Мы сеятели семян будущего. Но, может быть, это тоже только горделивая мысль, утешение эстетической мечтательности.
Ясно, что в иностранном рассеянии мы не можем быть до конца уверены, что мы не «сады Адониса». Но Господь дает нам радость познать, что Движение не есть «сады Адониса», что наше растение есть не тепличное, а экспериментальное. Всякий эксперимент проверяется жизнью. Экспериментальность нашего Движения дала опознать Прибалтика. На съезде я увидел, что в Прибалтике молодое растение нашего Движения, пересаженное в условия естественного роста и развития, обнаруживает буйную силу. Пусть сделанo еще очень мало, но это малое говорит о силе семени, о его способности к прорастанию. Это есть свидетельство и того, что ждет нас в России. Мы часто не замечаем, не ценим животворных последствий великих катастрофических сдвигов, переворотов. То, что Движение может сеять семя в Прибалтике, возможно потому, что там самим государственным устройством обеспечен минимум свободы. Свобода и в России явится тем основным условием, при наличии которого только и может взойти и прорасти семя. На съезде как будто прозвучали и ноты неверия. Мы ничтожны, не справляемся с проповедью безбожия. Но можно ясно представить себе, что делали бы мы, придя в Россию, и как отозвалось бы русское общество на эту деятельность. Нужды нет, что мы сейчас фактически не можем ответить на агитацию безбожников. Они, ведь, в конечном итоге ничтожны, и еще загодя можно создать достаточно убедительных апологетических сочинений. Дело не в частностях, а в том, что, как дар Божий, дано Движению.
Неопытное слабое Движение несет в себе самое ценное – церковную общественность. Этого хочет и ждет Россия, церковь в России. Она раздавлена. Цепи государственного насилия впились в ее тело, но извнутри эти цепи уже извергнуты. Церковь хочет быть свободной, а в свободе достойно делать свое церковное дело. Помимо верных форм государственности, помимо канонической организации, для восстановления России, как воздух, необходима и церковная общественность. Мне ясно, как встретит Россия наше Движение, как она примет то семя, которое Бог дал нам в нашем дерзании. И уже то, что и сейчас есть, содержит несомненный залог будущего. Мы в Россию пойдем не с пустыми руками. Мы будем не восстанавливать старое, а понесем новые силы, пойдем с новыми задачами, с новыми путями. Если так, то как же можно выразить самое существо Движения, его творческую новизну?
Она заключается не в фактических достижениях, хотя и они есть, а в самой жизненной проблематике, разрабатываемой Движением. Проблематика – слово, излюбленное философами, но и жизнь его знает. Где нет проблематики, нет и исканий, там нет и достижений, там жизнь не жительствует. Знать проблематику жизни – задача каждого. Если перевести это на язык Библии, это там называется пророчеством. Это то, о чем сказано – «Духа не угашайте – a пророчества не унижайте» (1Фес. 5. 19–20). Отрицать проблематику жизни, значит угашать дух, уничижать пророчество. Пророки, по обычному истолкованию, понимаются, как прорицатели. Но прорицание есть не единственное, а может быть, и не самое существенное в пророческом служении величайшие пророки, Илия и Елисей, ничего не предсказывали. Смысл их пророческого служения, все значение его состояло в чувстве нарождающихся духовных потребностей и сил будущего. Пророки всем своим делом воспитывали к будущему и звали к нему. Ведь сейчас уже стало общим местом в библейской науке утверждение, что задача и смысл пророческого служения были – утончить, углубить религиозное сознание, сообщить ему динамичность, оторвать от коснения в обрядоверии, придать мирообъемлющую широту и силу. Человеческая психика одновременно динамична и статична. В ней одинаково сильны и начала консерватизма, блюдущего букву, незаметно вырождающегося в обрядоверие, и начала динамизма, – преображающего настоящее, устремленного к будущему. Пророчество – устремление к будущему. Движение церковно обращено к будущему, к царству Божию, в широком значении этого слова. В этом смысле идея Движения – есть служение пророческое.
Оглядываясь на себя, оцепеневаем и ужасаемся, ибо менее всего соответствуем такому призванию. Не в своей слабости и немощи мы хотим действовать, не своей силой достигать, но мы живем в Церкви. Сам Христос – вот Кто призвал нас и поставил пред нами такие задачи. Вне этого призвания, вне помощи благодатных сил мы были и есть слабы и малы. «Господь воздвигнет себе мужей». Лично они могут быть сильными, они могут быть слабыми, но они все сильны, когда делают дело Божие. Моисей вел Израиля в землю обетованную, и он погиб, не войдя в нее. Не вошли туда и все бывшие с ним, кроме некоторых избранных. Но именно Моисей был духовным отцом, был создателем народа Еврейского, избранного народа, и ему вверены были обетования Божии, и от него происходит по плоти Христос Бог. В путях Божиих важно не только пришествие, но и шествие, и участие в шествии великая милость Божия. Если наше шествие закончится раньше пришествия, то все же оно есть путь в землю обетованную. Христианство есть путь спасения, понимаемого прежде всего, как личное спасение, как борьба с собственной греховностью. Но то, о чем мы сейчас говорим, к чему стремимся, есть путь не только личного, но и общего спасения. Мы стоим на такой точке, когда личное спасение уже немыслимо вне общего спасения. Может показаться, что происходит нарушение основного аскетического правила, по которому мы не можем браться за то, что превышает наши силы. Берясь за спасение всех, не ставим ли мы призрачных, утопических, гибельных целей? Здесь нужно различать то, что может быть порождено горделивостью, самомнительностью, притязательностью, и то, что рождается в сердце, как раскрытие и явление силы любви. Мы дерзаем говорить и мыслить и об общем спасении не в смысле притязания на совершение непосильного, а в смысле раскрытия сердца, вселенской церковной любви.
И ведением любви мы знаем, что наше спасение неотделимо от общего спасения. Боговедец Моисей, когда возгорелся гнев Господень против Израиля, молясь о согрешившем и обреченном на гибель родном народе, в пламенном дерзновении любви говорил: «Прости им грех их. А если нет, то изгладь и меня из книги Твоей» (Исх. 32. 32).
Новозаветный Моисей в своей огненной молитве о своих единокровных, отвергших своего Искупителя и Спасителя, сгорая любовью, торжественно свидетельствовал: «Я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти» (Рим. 9. 1–3).
Да будет эта любовь, это единство в ней и личного, и общего спасения и призывом, и ответом, и указанием для нас подлинного пути христианской любви.
В виду возникших среди членов Движения сомнений о пользе и целесообразности существования кружков и участия в них. Редакция сочла нужным перепечатать нижеследующую статью покойного прот. Сергия Булгакова, бывшего в течении нескольких лет руководителем кружка по изучению Нового Завета.
Редакция.