Заметки о пацифизме

Известные трагические события вызвали споры о месте и призвании христианина в этой ситуации и, в частности, о таком понятии, как пацифизм.

Любые человеческие споры характеризуются смешением и путаницей, а сетевые споры – особенно. Поэтому, говоря о вопросах, вызывающих сильный эмоциональный отклик, важно медленно и тщательно разобраться, о чем идет речь.

Что такое пацифизм? Это слово может использоваться в целом ряде значений. Иногда оно употребляется для обозначения явления, к которому это слово по существу едва ли приложимо – политической позиции, в рамках которой человек порицает военные действия одной стороны как противные Евангелию, действия же другой ничуть не порицает или даже поддерживает.

Но такая позиция лежит уже не в области богословия, а в области политики. Богословское рассуждение должно носить универсальный характер, а его применимость не зависеть от наших политических симпатий или антипатий.

Употреблять слово «пацифизм» в смысле «осуждения одной из воюющих сторон при поддержке другой» едва ли стоит. Как бы ни относиться к такой позиции, она едва ли может быть описана как пацифистская.

Поэтому, оставив её, перейдем к рассмотрению пацифизма именно с богословской точки зрения. В контексте дискуссии между христианами речь обычно идет о том, что пацифист считает невозможным и противным христианской совести брать в руки оружие, принимать участие в войне, прибегать к смертельному насилию и проливать кровь.

Эта позиция может существовать в двух видах – как личный выбор (человек лично для себя считает необходимым следовать Христу, как он Его понимает, как можно более буквально, и как позиция, предлагаемая в качестве общецерковной (христианам вообще нельзя брать в руки оружие, военные или полицейские не могут быть членами Церкви, пока не оставят свое занятие).

Обычно критика пацифизма направлена против второй разновидности пацифизма, который очевидно не соответствует исторической позиции Церкви (по крайней мере, в константиновский период), и тут легко привести множество соответствующих авторитетных примеров и цитат.

Довольно бессмысленно оспаривать, что св. Александр Невский был православным христианином. Отказывать в пастырском попечении воинам (или полицейским) было бы ничем не оправданным и грубым пренебрежением к делу спасения душ.

Другое дело, когда мы говорим о пацифизме как о позиции личного выбора – «лично мне совесть говорит, что я должен воздерживаться от пролития крови человеческой».

В этом виде пацифизм несомненно присутствует в Предании Церкви. Мы можем, например, вспомнить первых русских святых – Бориса и Глеба, которые, будучи совершенно правы в конфликте со Святополком Окаянным и имея возможность организовать вооруженное сопротивление, предпочли стать безропотными жертвами убийц, но не устраивать междоусобной брани.

Как рассказывает житие, «Раненый Борис выбежал из шатра и начал умолять и упрашивать убийц: «Братья мои милые и любимые! Погодите немного, дайте мне помолиться Богу моему». И он молился: «Господи Боже милостивый, слава Тебе, ибо освободил меня от прельщения жития сего. Слава Тебе, прещедрый Податель жизни, сподобивший меня страдания святых Твоих мучеников. Слава Тебе, Владыко Человеколюбец, исполнивший желание сердца моего. Слава, Христе, милосердию Твоему, ибо Ты направил на правый и мирный путь ноги мои идти к Тебе без соблазна. Призри с высоты святости Твоей; посмотри на сердечное мое страдание, которое я принял от своего сродника. Ибо ради Тебя умерщвляют меня сегодня. Они, как агнца, пожирают меня. Знаешь, Господи, знаешь, что я не противлюсь, не возражаю. Имея в своих руках всех воинов отца своего (их было восемь тысяч) и всех его любимцев, я не помыслил ничего злого сотворить брату моему... И не поставь ему в вину греха сего, но прими с миром душу мою. Аминь».

Затем, обратив к убийцам истомленное лицо свое и воззрев на них умиленными очами, заливаясь слезами, сказал им: «Братья, приступите и окончите повеленное вам, и да будет мир брату моему и вам, братья».

Бориса и Глеба никак нельзя упрекнуть в том, что они уклоняются от боя из страха за свою жизнь; они, напротив, отдают свои жизни. Мотивация их поведения достаточно прозрачна – это подражание Христу. Как Он молился за распинателей, так и они молятся за своих убийц.

Более того, Борис и Глеб – князья, то есть члены воинского сословия, от которых прямо ожидается, что они будут сражаться. Такова их социальная роль. Но они предпочитают быть убитыми – поведение, в котором современный человек может увидеть непонятную глупость, но современники увидели святость.

Монашество тоже предполагает уход от военной карьеры. Хотя, конечно, мы можем вспомнить случаи, когда монахи были вовлечены в боевые действия, но их трудно назвать типичными. Православный монастырь – это не Шао-Линь, не центр боевых искусств. В отличие от ряда нехристианских духовных практик, никто никогда не учил, что молитва Иисусова придает особенную ловкость при фехтовании на мечах или повышенную меткость при стрельбе из лука. Аскетическая литература научает исключительно брани с врагами невидимыми.

Исторически монахи – это крепкие, здоровые мужчины, часто боярского происхождения, потомки и наследники воинов, удалившиеся проводить жизнь, далекую от поражения живой силы противника.

И подвиг Бориса и Глеба, и монашеский подвиг есть подражание Христу. Он опирается на Его учение и пример.

То есть пацифизм как личный отказ от насилия ради подражания Господу вполне укоренен в Предании Церкви. Что особенно важно, он укоренен в примере и учении самого Господа, что мы подробнее рассмотрим несколько дальше.

Помимо двух названных позиций, «пацифизмом» могут называть само по себе предпочтение мира, негативное отношение к войне, восприятие войны как чего-то недолжного и неправильного в отношениях между людьми и народами, веру в то, что миссия христианина – быть миротворцем, а не умножать вражду и ненависть, которой в мире хватает и без него.

Большинство людей не вовлечены непосредственно ни в принятие решений, ни в боевые действия. Перед ними не стоит вопрос воевать им или нет. Они вовлечены эмоционально, и эти эмоции имеют явное духовное измерение.

Особенностью войны в эпоху интернета явилось то, что получило название «войны на диване» – когда люди, лично далекие от театра военных действий, делаются как бы болельщиками на гладиаторских играх. Интернет доставляет на экраны смартфонов сцены кровавых боев, разрушений, самого жесткого насилия, пыток и издевательств, которые можно смотреть, развалясь в кровати.

Та же темная страсть, которая побуждала древних римлян заполнять трибуны стадионов на гладиаторских играх, теперь имеет возможность разгуляться в гораздо больших масштабах.

Социальные сети наполняются ненавистью, злорадством, горячими пожеланиями мучений и смерти, призывами к самым тяжким жестокостям – причем всё это может выражаться на околорелигиозном языке, с поминанием имени Божьего.

«Пацифизмом» в этом контексте называют любое указание на то, что в таком разгуле страстей есть нечто неправильное, несообразное правой вере и опасное для спасения души.

Болельщик на диване полагает себя как бы воином, принимающим участие в битве, и раз сражаться допустимо, допустимо и исходить ненавистью, находясь в полной безопасности, а возражения против этого равносильны «пацифизму» в смысле полного запрета на оружие.

Итак, слово «пацифизм» может употребляться, по крайней мере, в четырех разных значениях

1. Личный выбор, когда, в подражание Христу человек отказывается участвовать в вооруженном насилии.

2. Нормативное суждение – мнение, что христианин вообще никогда и ни при каких обстоятельствах не может нести воинскую службу, носить оружие или принимать участие в военных действиях.

3. Предпочтение мира, восприятие войны как чего-то неправильного.

4. Неодобрение связанного с боевыми действиями разгула страстей среди тех, кто в них прямо не участвует.

Нередко все четыре позиции воспринимаются как тождественные позиции (2), а позиция (2) как уязвимая по целому ряду причин – от её полной нереалистичности до того легко демонстрируемого обстоятельства, что Церковь (во всяком случае, на протяжении значительной части своей истории) её не придерживалась.

Это, однако, разные позиции, и их следует разграничить и рассмотреть отдельно.

При всех возможных разногласиях между христианами, безусловным центром нашей веры является убеждение, что Христос есть воплощенный Бог, а Евангелие верно передает Его слова.

В Евангелии к нам обращается воплощенный Бог, наш Создатель, Судия и Спаситель. Он есть Господь, Тот, Кто один достоин абсолютного и безоговорочного повиновения. Авторитет Церкви или её конкретных святых выводится из авторитета Христа. Мы верим в Церковь потому, что верим словам Христа: «Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф.16:18).

Мы не могли бы отрицать (или умалять) авторитет Господа, не уничтожая при этом единственного основания, на котором стоит авторитет Церкви.

Смысл существования Церкви в том и только в том, что её основал, в ней пребывает и через неё действует Христос.

Господь Иисус также является нашим примером.

«Ибо вы к тому призваны, потому что и Христос пострадал за нас, оставив нам пример, дабы мы шли по следам Его» (1Пет.2:21). «Посему умоляю вас: подражайте мне, как я Христу» (1Кор.4:16).

Что же мы можем сказать о примере Христа?

Господь наш Иисус Христос – Совершенный Бог и Совершенный Человек с конкретными чертами лица и характера. Как Человек Он родился в конкретное время в конкретной стране, в среде конкретного народа.

У Него было земное отечество. Его страна, Его народ, люди, среди которых Он родился и вырос, которые выглядели как Он и говорили на одном с Ним языке. Это был не просто родной народ Иисуса – это был народ Божий, и это побуждало людей, с некоторым основанием, воспринимать патриотический долг как долг религиозный. Языческие враги Израиля были врагами истинного Богопочитания.

Отечество Господа находилось в горьком порабощении у чужеземцев, которые выкачивали налоги и с пренебрежением относились к обычаям и вере народа. Отважные зилоты вели партизанскую войну – на которую оккупанты отвечали беспощадными репрессиями.

Господь Иисус был не первым и далеко не последним членом народа Божия, распятым римлянами. Идя по своим делам, люди могли видеть своих соплеменников, а иногда родственников и знакомых, мучительно умирающих на крестах.

Неудивительно, что люди питали острую ненависть к «сынам тьмы», полагали эту ненависть святой и богоугодной и ожидали Мессию, который расправится с проклятыми язычниками.

В истории Израиля запечатлелись примеры явной помощи Божией в вооруженной борьбе с язычниками. Пророчества обещали всемирную славу народа Божия – и многими они прочитывались именно как указание на военно-политическое торжество.

От Господа Иисуса настойчиво ждали, чтобы Он возглавил национально-освободительное восстание, и всячески Его к этому побуждали – хотели сделать царем (Ин.6:15), рассказывали Ему о зверствах оккупантов (Лк.13:1).

Однако Господь отказывается принять настойчиво предлагаемую роль. У Него нет и тени враждебности к римлянам (Мф.8:5–11). Будучи физически крепким мужчиной, Он отказывается поднять оружие против угнетателей Своего народа. Будучи популярным народным вождем, за Которым ходят огромные толпы, Он отказывается возглавить восстание. Будучи, в конце концов, чудотворцем, Который мог бы снабжать воинство неограниченным количеством хлеба и рыбы, Он отказывается это делать.

Все его чудеса есть чудеса добра и милосердия – Он исцеляет больных, освобождает бесноватых и насыщает голодных. Когда Его призывают покарать самарян за их вызывающую грубость, Он отказывается. Как мы читаем у Евангелиста Луки, «и послал вестников пред лицем Своим; и они пошли и вошли в селение Самарянское; чтобы приготовить для Него; но [там] не приняли Его, потому что Он имел вид путешествующего в Иерусалим. Видя то, ученики Его, Иаков и Иоанн, сказали: Господи! хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сошел с неба и истребил их, как и Илия сделал? Но Он, обратившись к ним, запретил им и сказал: не знаете, какого вы духа; ибо Сын Человеческий пришел не губить души человеческие, а спасать. И пошли в другое селение» (Лк.9:52–56).

Неудивительно, что восторженная «осанна» сменяется яростным «распни Его».

Но и перед лицом смертельной угрозы со стороны Своих врагов Он отказывается поднять на них руку – и воспрещает это Петру:

«И вот, один из бывших с Иисусом, простерши руку, извлек меч свой и, ударив раба первосвященникова, отсек ему ухо. Тогда говорит ему Иисус: возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут» (Мф.26:51, 52).

Находясь в стране, страдающей от жестокости оккупантов, Господь проповедует любовь к врагам – и для нас важно подробно рассмотреть, о чем Он говорит. Вспомним Его слова:

«Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники? Итак будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф.5:43–48).

Иногда говорят, что Господь воспретил ненавидеть только личных врагов – но не врагов Отечества или Бога.

Однако и само высказывание Господа, и его библейский контекст делают такое толкование крайне затруднительным.

Во-первых, лучшей иллюстрацией к словам Господа являются Его поступки. Он не причиняет никакого вреда врагам Своего народа – римлянам, не воздает им за те обиды, которые они причинили Его соплеменникам, но безропотно принимает самую лютую смерть от их рук, молясь о своих распинателях: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают» (Лк.23:34).

Во-вторых, Господь противопоставляет Свое учение тому, что сказано: «Люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего».

Существовало ли когда-либо повеление ненавидеть личных обидчиков, которое бы Господь отменял в Нагорной Проповеди?

Напротив, требование прощать личных врагов есть уже в книге Левит: «Не мсти и не имей злобы на сынов народа твоего, но люби ближнего твоего, как самого себя. Я Господь» (Лев.19:18).

Как-то я читал рассказ одного верующего иудея, которого бессовестно обманул другой еврей. Он пылал негодованием и строил планы мести – но вспомнил это повеление Торы, смирился и отказался преследовать своего обидчика. Сказав, что следует прощать личных врагов, Господь не сказал бы ничего нового.

Враги, к которым в Ветхом Завете можно найти изъявления ненависти – это именно враги Бога и Его народа, например: «Ненавижу почитателей суетных идолов» (Пс.30:7). «Мне ли не возненавидеть ненавидящих Тебя, Господи, и не возгнушаться восстающими на Тебя? Полною ненавистью ненавижу их: враги они мне» (Пс.138:21,22) .

Эта ненависть и отменяется словами Господа: «А Я говорю вам».

В-третьих, контекст слов Господа указывает на то, что речь идет о врагах Божиих, которые обижают верных и благочестивых людей. «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими. Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня» (Мф.5:9–11). То есть обижать вас будут не на почве бытовых конфликтов, а «за Меня». Обратим внимание на заповеди блаженства. Мы поём их за каждой Литургией по понятной причине – в них Господь описывает, какие люди угодны Ему. Эти люди совсем не похожи на могучих воинов, торжествующих над остывающими трупами своих врагов. Они выглядят (как и сам Христос) претерпевающими насилие, а не творящими его.

В-четвертых, мотивация, которую предлагает Господь, – подражание Богу, изливающему Свои блага на «неблагодарных и злых», указывает на всех людей вообще, включая все категории врагов.

Как обращает на это внимание св. Иоанн Златоуст, «Объясняя, затем, в чем состоит Богоподобие, Он говорит: «Ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных», то есть, Бог не только не ненавидит оскорбляющих Его, но даже благодетельствует им».

Этика, которую Господь проповедует в Нагорной Проповеди, тесно связана с той картиной мира, которую Он провозглашает. Такое отношение к людям вытекает из того, что они сотворены Богом, Который создал весь мир и поддерживает его в бытии.

Причем это не Бог деизма – запустивший механизм мироздания и удалившийся от дел, – а именно Бог библейского теизма, Который постоянно заботится о творении. Как говорит Господь, «Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без [воли] Отца вашего» (Мф.10:29).

Псалмопевец говорит о том, что Бог соткал его в утробе матери и имеет о нем личный замысел: «Ибо Ты устроил внутренности мои и соткал меня во чреве матери моей. Славлю Тебя, потому что я дивно устроен. Дивны дела Твои, и душа моя вполне сознает это. Не сокрыты были от Тебя кости мои, когда я созидаем был в тайне, образуем был во глубине утробы. Зародыш мой видели очи Твои; в Твоей книге записаны все дни, для меня назначенные, когда ни одного из них еще не было» (Пс.138:13–16).

Бог помнит каждого сотворенного Им человека, слышит каждую обращенную к Нему молитву. Бог привел каждого человека в бытие (и поддерживает его существование) из любви, потому что желает, чтобы Он был.

Как говорит митрополит Сурожский Антоний, «И это дивное сознание – что нас привлекла к жизни, к существованию любовь Божия, а не только творческая Божественная сила. Какое глубокое отношение это создает между Ним и нами; как дивно, что когда меня еще не было, Господь сказал: Гряди, без тебя Мое мироздание неполно!».

Бог монотеизма – это не племенной бог. Как открыто уже в Ветхом Завете, Бог любит даже таких страшных язычников и врагов Его народа, как ниневитяне, и сожалеет об их бедствии (Ион.4:2).

Из этого следует, что если вы любите Бога и желаете угождать Ему, вы тоже должны любить тех, кого Он любит. Вы не можете любить Художника и ненавидеть Его картины. Ваши враги – а также враги вашего племени, нации или партии – любимы Богом (как те же ниневитяне). Бог не ищет им зла, но блага.

Это неизбежно следует из теизма как такового – но именно христианство идет дальше. Бог любит каждого человека настолько, что стал человеком в лице Иисуса Христа и умер за его грехи – причем именно его лично, не абстрактного человечества.

«А что ныне живу во плоти, то живу верою в Сына Божия, возлюбившего меня и предавшего Себя за меня» (Гал.2:20). Воля Бога – примирить людей с Собой и вернуть их к жизни вечной и блаженной, для которой они были созданы, – простирается до воплощения, Голгофы и Воскресения. Мы верим, что благодаря крестной Жертве Спасителя нам открыта возможность наследовать вечную блаженную жизнь – и в этом наша надежда. Но Христос умер и за грехи наших врагов. Если я верю, что Христос умер за грешников, включая меня, то я также верю, что Он умер за моих врагов.

Конечно, человек может упереться в неверии и нераскаянии и погибнуть – но это его решение, а не решение Бога о нём. Бог любит его и неуклонно ищет его спасения.

Разумеется, это находится в остром контрасте с привычным для нас падшим миром конкуренции, вражды и ненависти. Но Христос и не говорит: «Вы будете пребывать в согласии с миром». Он говорит: «Я передал им слово Твое; и мир возненавидел их, потому что они не от мира, как и Я не от мира. Не молю, чтобы Ты взял их из мира, но чтобы сохранил их от зла. Они не от мира, как и Я не от мира. Освяти их истиною Твоею; слово Твое есть истина. Как Ты послал Меня в мир, так и Я послал их в мир» (Ин 17:14–18).

Христос восходит на Крест ради всех людей вообще – и у нас также нет возможности исключить кого-то из Его требования любить, как нет возможности исключить кого-либо из Его творения, промысла и Искупления.

Это учение Господа постоянно вызывает возражение вида «если все начнут жить по Евангелию, это приведет только к всеобщему торжеству злодеев, которые не будут получать отпора».

Впервые я встретил его в каких-то атеистических книжках в моей советской юности – потому что это довод против христианства как такового. «Если следовать учению Христа, от этого, несомненно, произойдет зло и вред, воплощенный Бог, обладая, совершенной благостью и мудростью, не учил бы злу и вреду, следовательно, Иисус не больше чем человек, и явно ошибавшийся».

Атеисты писали, что христиане выходят из положения за счет своего бесконечного христианского лицемерия, с одной стороны, объявляя Иисуса воплощенным Богом, с другой – игнорируя Его слова.

Если бы этот довод работал, он бы опровергал христианство в целом. Но поясним, почему он не работает.

Рассмотрим пример с монашеством. Когда монашество возникло, многие выдвигали тот же аргумент. А что будет, если все уйдут в монахи? Монах не заводит семью и не воспитывает детей, очень мало участвует в экономике (здоровый мужик корзины плетет), не сражается в войске, монашество погубит всю вселенную. В самом деле, если все уйдут в монахи, то население империи исчезнет за одно поколение, благочестие погибнет, земли заберут варвары.

Что можно было ответить критикам монашества? Две вещи.

Первая – тут всё упирается в то, верим ли мы в реальное существование Бога. Если да, то Бог таинственно действует через тех, кто хочет творить Его волю. Бог есть источник всякого блага, если вы хотите принести благо своей стране, вы должны служить Ему. Если верно, что Иисус Христос есть воплощенный Бог, а Евангелие верно передает Его слова, мы не совершим зла, последовав этим словам.

Вторая состоит в том, что монашество – как и вообще вера во Христа – это ответ на личный призыв от Бога. Евангелие – это не проект конституции; это именно лично к вам обращенное слово Божие, предполагающее ваш личный ответ.

Это так не только для монаха – но и для любого христианина.

Итак, пацифизм в смысле личного отказа от участия в вооруженном насилии находит себе опору в личном примере и словах Господа, и мы видим множество святых, которые были (в этом смысле) пацифистами.

От Бориса и Глеба, которые отказались проливать кровь в ситуации, когда это было бы по любым человеческим меркам справедливо и необходимо, до множества монахов, которые, приняв постриг, уже тем самым отказались от того, чтобы сражаться со смертоносным оружием в руках.

Иные аспекты пацифизма (и возражения против него) было бы уместно рассмотреть в других статьях; пока остановимся на том, что нам стоит всякий раз уточнять, в каком значении мы употребляем это слово.

«Пацифизмом» в наши дни могут называть еще одно явление – определенный взгляд на реальность, который видит мир как норму, а войну – как ненормальность и аномалию.

В истории европейского мышления состязаются две картины реальности. Для одной из них война – это неизбежная, фундаментальна и, более того, позитивная и творческая часть реальности. Желать избавления от войны – это всё равно, что желать избавления от сердцебиения. Всё живое пребывает в непрестанной борьбе, и жить – значит бороться.

В древневавилонском мифе о Мардуке акт творения есть акт войны – две коалиции богов, одна во главе с Мардуком, другая – с чудовищем хаоса Тиамат, сходятся в ожесточенной битве, которая оканчивается победой Мардука. Он рассекает тело Тиамат и делает из него небо и землю, а людей творит из глины, замешанной на крови одного из приближенных Тиамат, Кингу.

Античный мыслитель Гераклит Эфесский учил: «Должно знать, что война общепринята, что вражда есть закон и что всё возникает через вражду и взаимообразно... Война – отец всех, царь всех: одних она объявляет богами, других – людьми, одних творит рабами, других – свободными».

В XIX веке этот взгляд на вещи был подхвачен великим немецким мыслителем Фридрихом Ницше: «Любите мир как средство к новым войнам. И притом короткий мир – больше, чем долгий. Я призываю вас не к работе, а к борьбе. Я призываю вас не к миру, а к победе. Да будет труд ваш борьбой и мир ваш победою!... Вы говорите, что благая цель освящает даже войну? Я же говорю вам, что благо войны освящает всякую цель. Война и мужество совершили больше великих дел, чем любовь к ближнему. Не ваша жалость, а ваша храбрость спасала доселе несчастных. «Что хорошо?» – спрашиваете вы. Хорошо быть храбрым. Предоставьте маленьким девочкам говорить: «Быть добрым – вот что мило и в то же время трогательно».

Писатель (и один из идеологов итальянского фашизма) Филиппо Томмазо Маринетти писал в своем «Манифесте Футуризма»: «Мы будем восхвалять войну – единственную гигиену мира, милитаризм, патриотизм, разрушительные действия освободителей, прекрасные идеи, за которые не жалко умереть».

Итальянский философ Юлиус Эвола писал: «Вражда между народами или состояние войны между ними сами по себе не являются причинами гибели цивилизации; наоборот, чувство неизбежной опасности, как и победы, может объединять, даже в материальном смысле, в сеть единообразной структуры и производить единство духа во внешних проявлениях, в то время как мир и благополучие могут привести к состоянию ослабленного напряжения, облегчающему действие глубинных причин возможного распада».

Со времени создания теории эволюции подобные взгляды находили опору в определенной (последовательно атеистической) интерпретации этой теории. Всё живое растет, развивается и совершенствуется за счет естественного отбора – острой конкуренции за еду и самок, в которой нет и не может быть места ничему похожему на милость к слабому.

Человек обязан своим появлением на мировой арене процессу борьбы, в ходе которого слабые становились пищей сильных, неприспособленные выбраковывались, а приспособленные – выживали и оставляли потомство, которое продолжало эту вечную игру клыков и когтей.

С появлением человека эта игра ничуть не прекратилась – племена, нации и расы продолжили делать то же самое, что делали различные популяции животных, только вместо когтей и клыков появились сначала дубины, потом бронзовые кинжалы, потом кинжалы стальные, потом ружья, потом автоматы и танки.

Жалость, сострадание к слабым, помощь бедным и неудачникам рассматривались как признаки деградации и вырождения. «Неприспособленным», как отдельным лицам, так и целым «расам», самой природой было предопределено исчезнуть с лица земли – как исчезло уже множество вымерших видов.

Это считалось неизбежным и, более того, благотворным процессом, который ведет к более совершенной, благородной и счастливой расе людей.

Эта мировоззренческая тенденция – древняя, но особенно расцветшая в XIX-XX веках, достигла своего пика в немецком национал-социализме. Гитлер в своих речах неоднократно подчеркивал, что война есть закон природы, и тот, кто восстает против этого закона, покончит не с законом, а только с самим собой.

Однако и после его поражения она жива и неплохо себя чувствует. «Война – отец всех, царь всех», по-другому и не бывает, слабаки и неженки, хнычущие о страданиях жертв, просто тщетно пытаются спрятаться от самой природы вещей.

Другая картина реальности тоже восходит к глубокой древности – когда были впервые произнесены слова: «В начале сотворил Бог небо и землю» (Быт.1:1).

Библейский рассказ о творении находится в разительном контрасте с языческими мифами по многим параметрам – но, в частности, акт творения не есть акт войны. Богу не приходится утверждать Свое владычество в борьбе с какими-то другими богами – их просто не существует.

Он творит мир Словом, щедро дарит бытие Своему творению – растениям и рыбам, птицам и животным, и, наконец, людям.

Всё существует не благодаря вечной борьбе – но благодаря щедрости Создателя. В основании бытия лежит не вражда, а любовь. Люди сотворены «по образу Божию», и призваны отражать Его совершенство.

Первое убийство в книге Бытия – убийство Авеля Каином – является актом несомненного мятежа против воли Божией.

Если для традиции мышления, восходящей к Гераклиту, любовь и милость являются неестественными аномалиями в мире вражды, болезнью, заведшейся в мозгах боевой машины, то для библейской картины мира, начиная с Моисея, аномалией, порчей, чем-то привнесенным является именно вражда. А вот любовь и милость – то, что отражает глубочайшую природу реальности.

В Новом Завете эта картина мира получает самое поразительное развитие.

Предвечный Сын Божий становится человеком в лице Иисуса Христа. Люди получают возможность увидеть Бога – в Иисусе «обитает вся полнота Божества телесно» (Кол.2:9). Он Сам же сказал о Себе: «Видевший Меня видел Отца» (Ин.14:9)

Его слова и деяния есть слова и деяния Бога; чтобы понять, Кто есть Бог и чего Он хочет, нужно взирать на Иисуса.

Заповеди блаженства, которые в Православной Церкви поются за каждой Литургией, говорят о том, поведение каких людей Он одобряет.

Бог, Которого мы встречаем в Иисусе Христе, называет «блаженными» плачущих, кротких, милостивых, миротворцев, преследуемых, терпящих различные обиды – а не попирающих, гневных, суровых, преследующих и обижающих.

Этот образ является в высшей степени чуждым этому миру «вечной борьбы» – и как только мы открываем Евангелие, мы оказываемся перед лицом острого конфликта между словом Божиим и миром cим. Это конфликт может разрешаться по-разному.

Евангелие вводит нас в Царство «не от мира сего», члены которого признают своим Главным Правителем не земного, а Небесного Владыку, а своими главными нравственными ориентирами – требования закона Божия.

Все царства этого мира опираются на насилие; они принуждают к повиновению силою меча. Если вы не будете повиноваться установлениям власти, вас заставят страдать и, возможно, убьют. Причем государственное насилие еще оказывается несомненно меньшим злом по сравнению с насилием хаотичным, той «войной всех против всех», о которой пишет Томас Гоббс.

Такова реальность нашего мира.

То, что Евангелие открывает нам о Боге и нас самих находится в глубочайшем противоречии с нашей греховной жизнью в падшем мире. Царство Господа нашего Иисуса Христа совершенно чуждо насилию. Это царство любви, в него можно войти только по доброй воле.

Евангелие говорит о том, что Бог спасает нас Своей жертвенной любовью – предвечный Сын Божий уничижил Себя самого, стал человеком, бедным ремесленником в оккупированной стране, потом – странствующим проповедником, не имеющим где приклонить голову, и, наконец, принял самую ужасную и позорную смерть, предназначенную для рабов, бандитов и отбросов общества, и воскрес из мертвых.

Крест, по меркам мира сего, означал окончательное поражение, предельное бессилие и унижение, казнь, предназначенную для низших из низших, проигравших битву жизни самым окончательным образом. Победители показывали свою власть, предавая побежденных этой страшной смерти. Она показывала власть сильных мучить и убивать слабых – ограниченную только их изобретательностью в пытках и казнях.

И вот воплощенный Бог занимает это последнее место. Он не с победителями в мире сем, не с теми, кто мучает и убивает, – Он замучен и убит, как проигравшие и потерпевшие поражение. И именно через это совершается победа Его Царства.

Вера опознает Бога и Спасителя в этом избитом, окровавленном, оплеванном и прибитом на Крест человеке и провозглашает, что Он воскрес из мертвых и является Победителем смерти и ада, Господом и Судией живых и мертвых.

Он заповедал нам подражать Ему в этой жертвенной любви. Как говорит Апостол, «Итак, подражайте Богу, как чада возлюбленные, и живите в любви, как и Христос возлюбил нас и предал Себя за нас в приношение и жертву Богу, в благоухание приятное» (Еф.5:1,2).

С другой стороны, мы живем в падшем мире. Где первая и совершенно естественная реакция человека, прочитавшего Евангелие, – «меня же съедят». Попробуй я любить, прощать, подставлять другую щеку, не требовать возвращения долгов – меня просто затопчут. А попробуй начальствующий в народе практиковать Нагорную проповедь – его быстренько снесут с престола не столь щепетильные искатели власти и богатства.

Это противоречие в истории Церкви разрешалось по-разному, но мы можем говорить о трех основных подходах: устранении от мира, компромиссе с миром и поглощении миром.

Некоторые люди выбирали Евангелие, а не мир, стараясь следовать Христу как можно более буквально. «Будучи злословим, Он не злословил взаимно; страдая, не угрожал, но предавал то Судии Праведному» (1Пет.2:23). Мученики претерпевали несправедливые гонения и смерть – но не вооружались против своих гонителей.

Монахи удалялись от мира, отказываясь принимать участие в его конфликтах. Они, как и первые христиане, остро осознавали, что «мир сей» носит принципиально временный, преходящий характер. «И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек» (1Ин.2:17). Ценности мира сего – «похоть плоти, похоть очей и гордость житейская» (1Ин.2:16) – основаны на игнорировании или отвержении Бога.

Христиане в этом мире не свои: «ибо не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего» (Евр.13:14). В этом мире праведник мучается «видя и слыша дела беззаконные» (2Пет.2:8) и ожидает «нового неба и новой земли, на которых обитает правда» (2Пет.3:13).

Верующие удаляются от алчности, жестокости и насилия этого мира.

Как писал Климент Александрийский, «Ты же, ставший причастником Истины и удостоенный великого спасения… собирай для себя войско, войско безоружное, к войне неспособное, от пролития крови отвращающееся, незлобивое, непорочное, состоящее из богобоязливых старцев, Богу любезных сирот, кротостью отличающихся вдов, любовью украшенных мужей…»

До сих пор священнослужение признается несовместимым с кровопролитием. Человек, который пролил кровь – даже в состоянии необходимой обороны, например, он убил напавшего на него разбойника – не может служить у алтаря Божия. Об этом говорит, например, святой Василий Великий в своем 55 правиле. В чем причина такого запрета?

Священник являет в мире Самого Христа, служит Его живой иконой, Его посланцем и представителем. Через него действует Сам Христос. Христос совершает Таинства его руками, Христос проповедует и прощает грехи его устами. Как говорит Он сам в Евангелии, «как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас» (Ин.20:21).

Его миссия в том, чтобы являть людям Христа, уподобляясь Ему во всем. Христос не пролил ничьей крови, кроме Своей – хотя Его сограждане, томившиеся под гнетом ненавистных языческих оккупантов, настойчиво побуждали Его возглавить восстание (Лук.13:1; Ин.6:15). Он «пришел не губить души человеческие, а спасать» (Лук.9:56).

Он не убивал своих врагов – а, напротив, принял смерть ради их спасения.

Как говорит о Нём Пророк, «Я предал хребет Мой биющим и ланиты Мои поражающим; лица Моего не закрывал от поруганий и оплевания» (Ис.50:6).

Священник, хотя и может находиться среди сражающихся, чтобы служить им, не может сражаться сам – потому что он являет собой другое, грядущее Царство, где «не будут делать зла и вреда на всей святой горе Моей, ибо земля будет наполнена ведением Господа, как воды наполняют море» (Ис.11:9).

Впрочем, быть подданным грядущего Царства в этом мире, жить по его законам, свидетельствовать о его реальности – это миссия, возложенная не только на священников, но и на всех христиан. Однако эта миссия неизбежно сталкивается с реальностью падшего мира, где люди враждуют и проливают кровь. Реакцией на это – иногда оправданной – может быть компромисс.

Слово «компромисс», когда речь идет о вере, звучит плохо – но иногда компромиссы неизбежны и оправданы. Христос посылает апостолов (и их преемников) в страшный жестокий мир, который не может преобразиться моментально. Проповедники Евангелия приходят к людям, нравы которых чрезвычайно худы.

Например, в «Саге о Греттире», действие которой развивается как раз в то время, когда христианство только начинает проникать в Исландию, упоминается некий конунг по прозвищу Эльвин Детолюб. Это насмешливое прозвище он получил за то, что запрещал своим воинам во время набегов подбрасывать и ловить на копья грудных младенцев, что, очевидно, резко выделяло его на общем фоне.

Проповедуя Евангелие среди людей неукротимо диких и жестоких, приходится делать то, что возможно – а не то, что идеально.

Если монах обратил свирепого варварского вождя, он, конечно, может строго указать ему на необходимость жить согласно Нагорной проповеди – но при этом он, в лучшем случае, получит еще одного монаха.

Князь, который живет строго по Евангелию, не просидит на своем престоле даже до вечера – его сожрут менее благочестивые соискатели власти и богатства.

А новое христианское княжество – это огромное благо, которое ведет к просвещению и спасению целого народа. Надо ли пренебречь этим благом, требуя от новообращенного невозможного?

Поэтому монахи, скорее всего, будут увещевать вождя жить по Евангелию насколько это возможно – помогать бедным, щадить сокрушенных, по необходимости рубить головы, а без необходимости не рубить.

Критики христианства любят указывать на то, что, например, в Скандинавии новообращенные правители были люди грубые и жестокие и насаждали христианство острием копья. Это действительно так, но человеческие жертвоприношения в Швеции прекратились только с приходом к власти христианского короля.

Когда безудержное насилие языческой эпохи сменяется насилием, хотя бы признающим какие-то рамки и имеющим тенденцию к дальнейшему сокращению, – это уже хорошо.

Христианская цивилизация, с высоты которой мы смотрим на новообращенных викингов, возникла благодаря тому, что христианские миссионеры не требовали невозможного – а медленно и терпеливо выводили людей к свету.

Это падший мир, где люди воюют, предают друг друга жестоким казням, подвергают своих ближних бесчеловечной эксплуатации. Удалиться от этого мира можно – но ведь этих людей пришел спасти Христос.

Для святого Апостола Павла рабство было реальностью, которую он никак не мог устранить – но он делал, что мог, увещевал людей принять новую, христианскую картину мира и поступать друг с другом исходя из неё.

Война – одна из реалий этого падшего мира, которая будет его частью еще долго. В этом мире благочестивый служитель Евангелия не может прекратить войны – он может только решать, как поступать по отношению к людям, которые воюют.

И тут его действия будут неизбежно компромиссными – «По Евангелию, люди вообще не должны убивать друг друга. Но если это для вас невозможно, хотя бы избегайте причинять вред мирным жителям и щадите пленных».

В этом падшем мире лишь немногие святые поступают строго по Евангелию; ограничить Церковь только ими – значило бы пренебречь повелением Господа «идти и научить все народы».

Признав, что варварские вожди мира сего не смогут (да и не захотят) во всём подражать Христу, можно хотя бы делать то добро, которое возможно, и смягчать нравы настолько, насколько получится.

Константинову эпоху иногда бранят за обмирщение Церкви – но нельзя не заметить, что это была эпоха распространения Евангелия и постепенного смягчения нравов под его влиянием.

Поэтому компромисс, который позволял христианским правителям рубить головы, а христианским воинам сражаться, был неизбежен и даже оправдан.

Церковь не сделала невозможного – не уничтожила войны, но с переменным успехом сдерживала зверство и жестокость. Однако в компромиссе всегда есть опасность перехода в следующую фазу – в подчинение миру.

Компромисс, однако, предполагает, что христиане сохраняют перед глазами евангельский идеал – хотя он и не достижим, он остается ориентиром. Хотя людей носит туда и сюда по бурному морю этого мира, они видят перед собой маяк, указывающий им путь, и знают, где они с этого пути сбились.

Евангельская добродетель, хотя и не владычествует в жизни людей, может иногда прорываться в самых неожиданных местах.

Есть средневековая итальянская легенда о милосердном рыцаре.

Рыцарь вместе со своими друзьями на узкой дорожке столкнулся с убийцей своего отца и мог с легкостью лишить его жизни, чего негодяй вполне заслуживал. Но он принял решение простить своего врага – и потом, когда он вошел в Церковь, Христос склонился с Распятия и обнял его.

Однако бывает и по-другому – люди угашают сам маяк и перестают отдавать себе отчет в том, что творят что-то неугодное Богу.

Такой знаменитый христианский воин, как Ричард Львиное Сердце, мог перерезать пленных, за которых вовремя не пришел выкуп, и вообще не мучиться вопросом, а как это соотносится с примером и учением Христа.

Гийом Тирский пишет о вступлении крестоносцев в Иерусалим: «Они вступили туда с толпой всадников и пеших воинов и, не щадя никого, перекололи мечами всех, кого нашли там, и залили все кровью. Произошло же это по справедливому указанию Господню, чтобы те, кто осквернял святыню своими суеверными обрядами и сделал ее чужой верному народу, собственной кровью очистили её и искупили свое преступление смертью».

В глазах средневекового хрониста массовая резня гражданских лиц в захваченном городе – исполнение «справедливого указания Господня».

Может возникнуть соблазн сказать, что это – про католиков, но, увы, не только про них. Классическое произведение Николая Гоголя «Тарас Бульба» изображает запорожских казаков как людей, с одной стороны, горячо преданных православной вере, с другой – неукротимо воинственных и свирепых, которые обращаются с населением с такой зверской жестокостью, что в школьных антологиях её описание деликатно удаляют из текста. И, увы, такова реальная история.

Люди верили, что Господь одобряет и не может не одобрять действия их стороны в вооруженном конфликте – ведь они же принадлежали к правильному коллективу, который совершает правильные обряды и выступает под правильными знаменами.

В истории есть немало примеров самых отвратительных злодеяний, совершители которых полагали себя творящими волю Божию. В этом нет, с точки зрения Евангелия, ничего неожиданного – «наступает время, когда всякий, убивающий вас, будет думать, что он тем служит Богу. Так будут поступать, потому что не познали ни Отца, ни Меня» (Ин.16:2,3).

Однако нам стоит подумать, как такая ситуация возникает.

Блаженный Августин усматривал фундаментальную разницу между язычеством и христианством в их целях. Цели язычества – вполне посюсторонние. Соответствующие религиозные практики должны ублаготворить богов и предотвратить эпидемии, землетрясения и другие беды. Они должны обеспечить урожаи и приплод скота, здоровье и удачу в любви и торговле и, конечно же, на войне.

В общем и целом, религия – это то, что служит для достижения человеческих целей, коллективных или личных.

Христианство, напротив, обращает нас к цели, лежащей за пределами этого мира.

Однако время идет, Церковь распространяется в мире и становится одним из самых уважаемых его институтов.

Нет, конечно, ничего плохого в том, что Церковь в истории становится влиятельной силой, Евангелие проповедуется открыто и свободно, а короли и императоры склоняются перед именем Христовым.

Просвещение всей Европы, обращение ко Христу целых народов и спасение многих душ – несомненный плод Константиновой эпохи. Однако у этого есть и теневая сторона, которую нам стоит рассмотреть подробнее.

Когда христианство становится господствующей религией, ему начинают усваиваться те же функции, которые религия несет в любом обществе. Религия обеспечивает коллективную идентичность («мы – не они»), обеспечивает совершение ритуалов, которые помогают эту идентичность закрепить, придает требованиям общества и его вождей сверхъестественный авторитет, помогает поддерживать общественные нормы, ассимилировать чужаков и укреплять преданность коллективу.

Этот запрос со стороны общества не обязательно плох сам по себе. Общество хочет, чтобы его члены были мирными, законопослушными, трудолюбивыми людьми, готовыми прийти на помощь друг другу – и с христианской точки зрения это несомненные добродетели.

Однако христианство как религия Откровения и христианство как религия коллектива – это не совсем одно и то же. У них разные цели и задачи. И, мы можем отметить, разные плоды.

Неизбежный и во многих случаях оправданный компромисс с реалиями падшего мира нередко переходит в следующую фазу – христианство становится бескомпромиссно мирским, ему усваивается задача обслуживать чисто посюсторонние цели, его возвещение полностью подчиняется этим целям.

Люди видят мир совершенно в оптике Гераклита, Ницше и Эволы, но при этом отнюдь не враждебны религии. Национальная религия видится как важный инструмент в мире, где нации борются друг с другом за территории и ресурсы.

Национализм обычно не стремится уничтожить Церковь – но видит её предназначение исключительно в решении национальных задач. В том, чтобы воодушевлять на битву воинов нации, на чадородие – матерей нации, на усердный труд – работников нации, чтобы обещать рай героям нации и ад – изменникам нации.

Ситуация, когда люди видели функцию христианства именно в том, чтобы воодушевлять воинов на брань, повторялась в истории вновь и вновь. В интернете легко найти плакаты времен Первой мировой войны, где изображен Христос, благословляющий воинов как Антанты, так и Центральных держав.

В нашу постмодернистскую эпоху этот взгляд на религию стал более откровенным – христианское учение признается мифом среди других мифов, ценность которого в том, что это – наш национальный миф. При этом мифы вовсе не отвергаются, они очень важны и ценны – потому что помогают людям переживать коллективную идентичность и укрепляют их преданность сообществу.

Христианство (в той его форме, которая преобладает в данной стране) воспринимается как национально-патриотическая религия, вероучительное содержание которой должно определяться стоящими перед ней национально-патриотическими задачами.

Между Гераклитом и Моисеем такое политизированное христианство выбирает Гераклита.

Собственно библейское возвещение о Боге любви и мира, Который сотворил и любит все народы, о Его Царстве, где волк ляжет рядом с ягненком, о смиренном Царе, Который умирает за Своих подданных, в этом случае не просто отодвигается в сторону, но и прямо отвергается – причем нередко для такого отвержения как раз используется слово «пацифизм».

«Пацифизмом» в этом случае называется любое сохранение памяти о том, что христиане призваны быть миротворцами, а ненависть и кровопролитие неугодны Богу.

Филиппики «против пацифизма», с которыми можно ознакомиться на разных воюющих сторонах, и в прошлом, и сейчас оказываются проявлением этой тенденции к поглощению христианства миром сим – миром вечной борьбы, в котором предназначение любых религий сводится к тому, чтобы обслуживать эту борьбу.

Однако такое обмирщение христианства приводит к тому, что «соль теряет силу».

Сам смысл существования Церкви, причина, по которой люди к ней присоединяются, в том, что она говорит от имени Бога, Творца Неба и Земли. Бога, Который создал единый человеческий род, падший в Адаме и искупленный во Христе.

Этот Бог не является племенным, национальным или государственным Богом. Он не может быть инструментом одной группы людей в борьбе против другой. Он вообще не может быть инструментом.

Инструментализация религии, подчинение религиозного возвещения военно-политическим нуждам неизбежно подрывает к ней доверие. Первая мировая война может служить тут ужасающим примером – особенно для нашей страны.

Компромисс, отказ требовать от людей того, к чему они не готовы и неспособны, может быть оправдан и неизбежен.

Важно помнить, что это вынужденное и недолжное положение дел, и не менять самого евангельского возвещения. Даже если люди в горячке борьбы будут называть его «пацифистским».

Обычно, когда речь идет об отношении к боевым действиям, говорят о тех, кто лично в них участвует, принимает решения, которые влияют на жизнь (и смерть) других людей, или непосредственно сражается на поле боя.

Но у военных действий есть еще одна сторона – психологическая и духовная вовлеченность людей, которые не являются ни воинами, ни полководцами, ни дипломатами, ни политиками и в реальности не оказывают практически никакого влияния на развитие событий.

Они находятся в физической безопасности вдали от театра военных действий, однако остро переживают происходящие события, о которых им в режиме реального времени сообщают электронные СМИ.

Один комментатор в Сети, сам человек гражданский среди других гражданских, назвал военный конфликт «психической эпидемией», и это верно, хотя и неполно. Эпидемия носит психический, духовный и нравственный характер. Она охватывает в том числе людей далеких от поля боя.

Хотя переживания зрителей в тылу не влияют на развитие геополитических событий, они влияют на то, что, с точки зрения Православия, должно считаться самым важным – на состояние человеческих сердец.

С христианской точки зрения военные действия не только уничтожают плоды трудов и не только обрывают земную жизнь множества людей – они оказывают своё влияние на нечто более важное: на их бессмертные души.

Иногда говорят о том, что испытания войны, нарушение привычного распорядка жизни, сознание близкой смерти, то острое чувство товарищества, которое возникает у людей, вместе подвергающихся опасности, может содействовать их духовному росту.

Этому можно найти примеры. Люди реагируют на опасности и лишения по-разному, некоторые из них – достойно, некоторые – нет.

Но война оказывает огромное психологическое и духовное влияние и на тех, кто не страдает от неё непосредственно, на гражданских лиц, находящихся в глубоком тылу.

В наши дни, благодаря современным технологиям, мы имеем дело не с газетными сводками, а с тем эффектом непосредственного присутствия, которое создает интернет. Здания превращаются в горящие развалины, живые люди становятся остывающими трупами – всё это происходит у нас на глазах, и почти каждый день.

Это не может не иметь влияния на состояние многих душ – и это влияние стоит оценить с точки зрения христианской веры.

В своё время с появлением видеокассет возник и такой вид преступности, как продажа так называемых «снафф-видео» – съёмок пыток и убийств реальных людей. Некоторые люди, с достаточно тяжело извращенной психикой, чтобы получать удовольствие от просмотра подобных сцен, платили за них деньги.

Чтобы приобрести такие записи, требовались немалые усилия – их приходилось покупать подпольно, у продавцов, которые отнюдь не рекламировали свой бизнес в газетах. Любитель такого рода зрелищ не мог пребывать в самообмане. Он не мог не знать, что совершает что-то глубоко аморальное, что вызвало бы презрение и подозрительность окружающих, если бы они об этом узнали. А в ряде стран привлекло бы и внимание прокуратуры. Наткнуться на такие видео случайно было практически невозможно, а их тяжкая безнравственность не вызывала сомнений.

Раньше христиане возвышали голос против сцен насилия в кино – чисто игровых сцен, где на самом деле никто не страдал, а актеры, смыв бутафорскую кровь, живыми и невредимыми возвращались к своим близким.

В наши дни сцены настоящих, неигровых пыток и убийств массово расходятся по общедоступным телеграм-каналам, их распространяют самые разные люди – на одной стороне хотят устрашить врагов своей демонстративной жестокостью, на другой, напротив, хотят, чтобы сцены жестокости возбудили ненависть к противнику.

В отличие от затравленно озирающегося покупателя «снафф-видео» 90-х годов, люди, распространяющие такие материалы, совершенно не опасаются, что их знакомые от них отшатнутся, а полиция проявит неблагожелательный интерес.

«Приличные» массовые СМИ, насколько можно судить, не смакуют пыток, но уже показывают, например, как человек пытается отбиться от атаки беспилотника – и наконец погибает. Мысль о том, что это был живой человек, который прямо сейчас у нас на глазах пережил боль и ужас разлучения души от тела, что после него остались скорбящие родственники, остается далеко за кадром.

Это выглядит как возвращение в дохристианские времена.

Любимым развлечением древних римлян были гладиаторские бои – специально обученные бойцы-гладиаторы или преступники, приговоренные к смерти на арене, убивали и умирали под восторженный рев толпы, которая безо всякого стыда или чувства вины упивалась зрелищем крови и смерти.

Этот кровавый спорт был настолько популярен, что даже когда империя стала христианской, он исчез не сразу. Церковь, однако, всегда выступала против него.

Как говорил христианский писатель конца III и начала IV в. Лактанций: «Кто с удовольствием смотрит, когда умерщвляется человек, тот оскверняет свою совесть, хотя бы этот человек был действительно достоин смерти и осужден на казнь по закону».

Как говорил святитель Киприан Карфагенский, «Смотря на двух атлетов, окровавливающих друг друга ударами, удобно ли вспоминать сделанное нам запрещение воздавать злом на зло? Можно ли научиться кротости и человеколюбию и услаждаться видом людей, терзаемых медведем, или видом двух гладиаторов, сцепившихся один с другим и обтирающих кровь?»

В конце концов, как пишет церковный историк Феодорит, «Император Гонорий отменил издавна производившиеся в Риме поединки гладиаторов, и сделал это по такому поводу: был тогда некто Телемах, монах, человек подвижнической жизни. Однажды он направился с Востока и с определенным намерением пришел в Рим именно в то время, когда здесь происходило ненавистное зрелище гладиаторских побоищ; во время разгара борьбы двух гладиаторов он неожиданно бросился на арену и остановил борцов. Но зрители пришли в негодование от такого поступка, расстроившего зрелище, – в неистовстве на св. мужа они тут же побили его камнями. Когда об этом узнал Гонорий, он причислил Телемаха к победоносным мученикам и запретил гладиаторские бои».

Запрет кровавых зрелищ был огромным достижением Церкви; но в наши дни они возвращаются.

Люди привыкают упиваться чужой кровью и смертью, причем реальной, а не постановочной, перед своими домашними экранами, делаться орущими болельщиками грандиозных гладиаторских боев, а голосов, которые бы говорили об очевидной аморальности и пагубности этого почти не слышно.

Почему?

Потому что военные действия приводят к растормаживанию самых темных импульсов человеческой природы; плотины, воздвигнутые столетиями цивилизации, рушатся, то, что еще недавно считалось недопустимым, становится не только одобряемым, но и почти вменяемым в обязанность.

При этом сами участники боевых действий могут вести себя гораздо более великодушно и сдержанно, чем публика в тылу. Яростные призывы не брать пленных, выжигать напалмом, беспощадно истреблять и т. д. раздаются, как правило, с диванов и из телестудий, а не из окопов. Причем иногда и от членов Церкви, увлекшихся общим потоком.

Возражения против этого встречаются в штыки, и тех, кто их высказывает, называют «толстовцами» или «пацифистами». Но это не вопрос «пацифизма» как такового – речь идет не о допустимости участия в военных действиях, а о допустимости такого озверения на диване, которое невозможно оправдывать никакой необходимостью.

Такое душевное состояние, при котором человек горячо требует мучений и смерти другим людям, в том числе лично невиновным, открыто радуется страданиям и разрушениям, воспринимается православной традицией не иначе, как совершенно душепагубное. Как говорит, например, святой Ефрем Сирин, «Бог жалеет о смерти души, которая есть образ Его. Поэтому, кто радуется при этом, а не соболезнует, тот совершенно подобен сатане».

Однако люди часто не видят противоречия между призывами к смертоубийству и православной верой.

Более того, для выражения такой ненависти используется религиозный язык – враги, например, подобны Содому и Гоморре, поэтому их следует сжечь огнем и серою.

Такое восприятие христианства как религии беспощадной вражды и мести иногда заявляет себя в качестве нормативного и даже обязательного. Места Ветхого Завета, которые кажутся подходящими, цитируются с таким видом, будто Христос еще не пришел и Евангелие не было проповедано.

Возникает – и в истории это происходило много раз – глубокое искажение христианства. Такого рода религия не только не приводит к тому нравственному возрождению, о котором говорит Новый Завет, но порождает обратный эффект – человек дает своим самым темным и разрушительным порывам религиозное обоснование. Ожесточение сердца, озлобленность и ненависть становится чем-то не только приемлемым, но и одобряемым, почти обязательным.

Примеров этого в истории предостаточно. Но такова уж реальность этого падшего мира, что от подобного искажения христианства не застрахован никто.

Поэтому нам так важно рассмотреть, почему кровожадность на диване представляет собой тяжкую духовную опасность.

Наше отношение к тем или иным явлениям, в частности военным действиям, определяется нашим взглядом на устройство мироздания и цель человеческой жизни.

Мы уже рассмотрели два возможных взгляда на реальность, восходящие, соответственно, к Гераклиту и Моисею.

Другое мировоззренческое разделение относится к вере в личное бессмертие человека – и тому, как вера или неверие в это определяет наши цели и ценности.

Один взгляд на человека, очень древний, но достигший своего наивысшего развития в тоталитарных идеологиях ХХ века – коллективистский. В рамках этого взгляда человек не обладает личным бессмертием – по крайней мере, бессмертием, которое стоило бы того, чтобы к нему стремиться. Он находит некий суррогат бессмертия, цель, смысл и оправдание своей жизни в принадлежности к коллективу – племени, городу, нации, расе, партии, государству.

Этот коллектив бесконечно важнее каждой отдельной личности – как организм важнее своих отдельных клеток. Смысл бытия клетки только в том, чтобы быть частью организма. Более того, если организм потеряет часть своих клеток (жировых, например) это может даже улучшить его общее здоровье и боеспособность.

Этот тип мышления достиг своего пика в нацизме, при власти которого немцы, страдавшие наследственными недугами, подлежали стерилизации, чтобы не отягощать общую наследственность «расы». Но мы видим его и во многих других движениях.

Коллективы при этом находятся в постоянной борьбе между собой – и нравственность определяется как преданность коллективу. Человек должен быть добр, честен, верен, миролюбив – по отношению к своим. А вот на внешних эти требования вовсе не распространяются.

Такое отношение к жизни хорошо иллюстрирует история, которую я прочел в книге о событиях времен Второй мировой войны в Югославии. У хорватских нацистов, усташей, был страшный концлагерь Ясеновац, где в основном истребляли сербов. Но там сидело и какое-то число хорватов, не нашедших взаимопонимания с усташами. Среди этих хорватских заключенных был один католический священник, который заметил, что один из охранников, который днем мучил и убивал людей, вечером молился. Изумленный священник решился спросить у него, понимает ли он, что он будет гореть в аду за свои преступления. Тот ответил: «Да. Но я буду гореть там за Хорватию».

Преданность своей нации (как он понимал эту преданность) была для этого усташа чем-то смыслообразующим, чем-то безусловно более важным, чем его вечное спасение.

Совершенно другой взгляд на человека мы находим в библейском Откровении.

Бог творит каждого человека лично, и имеет особый о нем замысел (Пс.138).

Христос воплотился, умер и воскрес, не ради нации или расы, партии или государства – но ради каждого конкретного человека. Как говорит святой Апостол Павел, «живу верою в Сына Божия, возлюбившего меня и предавшего Себя за меня» (Гал.2:20).

Вечное спасение человеческой души бесконечно важнее всего мира. Как говорит Христос, «какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? или какой выкуп даст человек за душу свою?» (Мф.16:26).

Святитель Тихон Задонский так изъясняет эти слова:

«Если бы кто давал тебе превеликое богатство и царство земное, но притом бы сказал тебе, что, получив это, тотчас умрешь, то какая бы тебе польза была из того (богатства)? Нужно ли мертвому богатство, слава, честь и все сокровища мира сего? Мертвый как не чувствует, так и не требует ничего; всё здесь с миром оставляет и ничего с собой не берет. В смерти все, богатые и нищие, благородные и безродные равными делаются. Если же временная жизнь нам дороже всего, что всякий познает при случае смертном, то насколько более предпочитать должно всем сокровищам мира и самой жизни временной – вечную жизнь, которая, однажды найденная, никогда не потеряется, и однажды потерянная, никогда не отыщется. Временную жизнь, как ни береги и ни защищай, надо оставить, и с ней всё, а вечная жизнь и её блаженство вовеки, без конца пребывает, потому и всё богатство, славу и честь, и саму жизнь эту ради вечной жизни должно оставить, когда нужно будет».

В самом деле, все мы обречены утратить эту земную жизнь. Мирские цели и ценности, то, что мы считали важным, что стремились приобрести, все великие цели, которые перед собой ставили, все победы и достижения – ничего из этого мы не возьмем с собой.

Более того, коллективы, в которых мы пытались обрести смысл жизни, – партии и нации, корпорации и державы – тоже обречены исчезнуть, как исчезли уже многие до них.

Святоотеческая литература полна увещеваний осознать временность и преходящесть этого мира, его богатств и почестей, его могущества и власти.

Это не значит, что наша земная жизнь не имеет значения – как раз наоборот, наши поступки приобретают вечное измерение. Они либо ведут нас навстречу нашей подлинной цели – вечной и блаженной жизни в общении с Богом, либо уводят нас в противоположном направлении, во тьму внешнюю.

Наша вера исходит из того, что люди – как наши ближние, так и мы сами – созданы для вечности. Жизнь вечная и блаженная есть нечто бесконечно более ценное, чем все блага этого мира, а погибель – нечто бесконечно более ужасное, чем все его беды.

Христос приносит Своим верным именно вечную жизнь. Как, например, Он говорит, «Истинно, истинно говорю вам: слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную, и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь» (Ин.5:24)

«Вечная» – тут не только «бесконечно длительная», но и качественно иная. Эта жизнь состоит в познании Бога, которое начинается уже здесь, на земле:

«Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа» (Ин.17:3).

«Знать» в Библии значит «знать лично», как знают отца или близкого друга. Познание Бога приводит к глубокой перемене характера.

Это проявляется в любви и хранении заповедей. Как говорит Апостол, «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем» (1Ин.4:16). Именно в познании Бога и состоит подлинный смысл жизни человека.

Поэтому Писание и Предание так много говорит о хранении своего сердца – именно от его состояния зависит наша вечная участь.

Как сказано в Притчах, «Больше всего хранимого храни сердце твое, потому что из него источники жизни» (Прит.4:23).

В Новом Завете есть немало мест, которые с обычной мирской точки зрения звучат неожиданно. В частности те, где речь идет о том, что не наказуемо и не может быть наказуемо земным законом. Апостол Иоанн говорит: «Всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца; а вы знаете, что никакой человекоубийца не имеет жизни вечной, в нем пребывающей» (1Ин.3:15).

Закон может преследовать только действия – какой бы злобой и ненавистью ни исходил человек в своем сердце, как бы он ни желал другим людям мучений и смерти, он неподсуден. Да и как он может быть подсуден, когда то, что происходит в его сознании сокрыто от всех, кроме него самого – и Бога?

Закон иногда преследует за слова, но он не может преследовать за мысли, которые ему недоступны. Да и не собирается – от ваших мыслей никому ни жарко, ни холодно. Но Писание – и вся христианская традиция относится к нашим мыслям и переживаниям как к чему-то очень важному. Потому что от них зависит наше вечное спасение и спасение наших ближних.

Евангельское благовестие не обещает преображения мира сего путем постепенного саморазвития человеческого общества. Надежды либеральных христиан XIX века на то, что под влиянием проповеди Евангелия мир постепенно преобразится, утратив свою падшую природу, в ХХ веке провалились самым трагическим образом. Мир будет преображен и исцелен от язвы греха не в результате усилий благонамеренных людей, а после Второго и славного Пришествия нашего Господа. Мы можем (и должны) сдерживать разрушительные проявления греха – как человек хронически и неизлечимо больной может сдерживать проявления своей болезни при помощи правильной диеты и лекарств, – но мы не можем исцелить этот мир. Это может сделать (и сделает) только Господь, когда придет со славою судить живых и мертвых.

Но это же благовестие говорит о личном преображении человека, о глубоком изменении характера, которое производит в человеке истинная вера.

Пророк говорит о «новом сердце», которое Бог дает верующим: «И дам вам сердце новое, и дух новый дам вам; и возьму из плоти вашей сердце каменное, и дам вам сердце плотяное. Вложу внутрь вас дух Мой и сделаю то, что вы будете ходить в заповедях Моих и уставы Мои будете соблюдать и выполнять» (Иез.36:26,27).

Как говорит святой Апостол Павел, «Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера» (Гал.5:22).

Подлинная вера производит в человеке плоды, самым первым из которых является любовь к Богу и Его творению.

Как говорит святой Исаак Сирин,

«И что такое сердце милующее?» – «Возгорение сердца у человека о всём творении, о человеках, о птицах, о животных, о демонах и о всякой твари. При воспоминании о них и при воззрении на них очи у человека источают слезы от великой и сильной жалости, объемлющей сердце. И от великого терпения умиляется сердце его, и не может оно вынести или слышать, или видеть какого-либо вреда или малой печали, претерпеваемых тварью. А посему и о бессловесных, и о врагах истины, и о делающих ему вред ежечасно со слезами приносит молитву, чтобы сохранились и очистились а также и о естестве пресмыкающихся молится с великою жалостью, какая без меры возбуждается в сердце его по уподоблению во всем Богу».

Признаком сердца, преображенного благодатью, является милость и сострадание. Именно такое состояние души является уместным и желанным для христианина.

Если человек ненавидит, он еще не пережил этой перемены; возможно, она ему еще предстоит – но пока нет. Он может быть религиозен, посещать богослужения и отлично знать догматическое богословие – но пока он еще не знает Бога. Ненависть – это состояние, несовместимое с жизнью вечной, хотя бы это была ненависть к людям, которые её «заслужили». Ненавидящий всегда уверен, что другие достойны его ненависти. Но для христианина все они являются Божиими творениями, хотя бы и тяжко заблудшими.

Как пишет Старец Софроний (Сахаров), «Когда я был в Греции во время войны, то, принимая исповеди от людей, говорил им: «Вы забыли мне сказать об одном вашем большом грехе... что Вы – убийца...». – «Нет, я не убийца, и потому я не мог сказать Вам об этом грехе...» – «А скажите мне, во время войны, получая известия о том, что в силу той или иной операции так называемому врагу были нанесены большие потери, радовались ли Вы этому?» – «Естественно, потому что они начали войну, они виноваты, и хорошо, что их бьют». – «Так вот, дорогой, как бы ни смотреть на сие с обычной человеческой точки зрения, в плане Евангелия это является соучастием, моральным, в убийстве, и потому нужно в этом грехе каяться».

Ненависть и мстительность прямо противоположны тому, что Апостол описывает как «плод Духа».

Как мы уже говорили, в падшем мире компромиссы могут быть уместны и оправданы. Люди вели и будут вести войны почти до самого конца этого мира (Мф.24:6,7). Невозможно воспретить им это – но возможно хотя бы содействовать уменьшению греха, побуждая готовых сцепиться людей к миру, а воюющих – к воздержанию от зверств. Важно помнить, что одна из важнейших форм христианского делания состоит в сдерживании и преодолении греховных страстей и пороков, а не в их взращивании и оправдании.

Человек, исходящий греховной яростью и гневом на диване, мысленно видит себя участником битвы – и, полагая военные действия оправданными, считает оправданным и себя. Но это – опасный самообман.

Доводы против того вида пацифизма, который мы ранее обозначили как (2) «мнение, что христианин вообще никогда и ни при каких обстоятельствах не может нести воинскую службу, носить оружие или принимать участие в военных действиях», нередко используются для оправдания крайнего ожесточения сердца у людей, которые ни в каких военных действиях участия не принимают.

И здесь стоит обратить внимание на то, в каких обстоятельствах и кому предлагаются эти доводы.

Попробую привести пример. Как нам следует отвечать на вопрос «Воспрещает ли слово Божие винопитие?» Если мы отвечаем на него в общем и целом, не видя перед собой конкретного вопрошающего, то нет, не воспрещает. Много раз строго предостерегает против пьянства – но вот категорического запрета на вино в Библии нет.

Но что если вопрошающий – алкоголик, который мучительно ищет оправдания своей больной страсти и стремится заглушить упреки своих родных, а также собственной совести и благоразумия? Он может воспринять такой ответ (формально верный) как разрешение на свой пагубный грех.

Или – другой пример – возможна ли трагическая ситуация, когда спасти одновременно мать и ребенка, которого она носит под сердцем, невозможно, и надо попытаться спасти хотя бы мать? Такая ситуация иногда возникает. Как сказано в «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви», «В случаях, когда существует прямая угроза жизни матери при продолжении беременности, особенно при наличии у нее других детей, в пастырской практике рекомендуется проявлять снисхождение»

Но если этот вопрос нам ставит не обеспокоенный врач и не убитая горем мать, а про-абортный активист, то мы уже знаем, как он использует ответ. Он воспользуется признанием, что такая ситуация возможна, для того, чтобы распространить это допущение на как можно большее число случаев – в итоге на все аборты, по любому поводу и на любом сроке.

Люди вообще часто стараются выписать себе индульгенцию на тот или иной грех, но само такое стремление указывает на глубокую проблему в человеческом сердце.

Представьте себе человека, который настойчиво уверяет, что, например, употребление наркотиков допустимо и уместно с точки зрения Писания. Он может указать на случаи, когда наркотики применяются для обезболивания, и это не вызывает ни у кого возражений; более того, может привести слова Писания: «Дайте сикеру погибающему и вино огорченному душею; пусть он выпьет и забудет бедность свою и не вспомнит больше о своем страдании» (Притч 31:6–7), и заявить, что этот стих дозволяет «огорченному душею» прибегать к психоактивным веществам, чтобы забыться, а сострадательным ближним – поставлять их ему.

Мы, конечно, можем медленно и тщательно рассмотреть и опровергнуть его аргументы – но главная проблема не в них, а в его сердце, пораженном болезненной страстью.

В ситуации, когда люди поглощены греховными страстями – богопротивной яростью и ненавистью, мстительностью и злорадством, – они ищут этим страстям оправдания. Но первичны тут не их доводы, а их страсти.

Очень часто спрашивают «можно ли полицейскому стрелять в вооруженного бандита, или прохожему защищать ребенка от педофила, или главе семьи защищать своих домашних от разбойников?». Но эти примеры в данном случае не имеют отношения к делу. Как бы мы ни отвечали на этот вопрос в общем случае (традиция отвечает в целом утвердительно), это никак не оправдывает кровожадности на диване, тем более кровожадных призывов к ненависти и смертоубийству, транслируемых в интернете.

Каждый из нас лично отвечает перед Богом за свое поведение не в неких гипотетических случаях, а в нашей реальной жизни.

Мы живем в падшем мире, полном ненависти и вражды, где война является постоянным фоном, а мир служит, главным образом, для подготовки к новым войнам.

Но – Новый Завет делает это предельно ясным – мы не принадлежим к «миру сему». Как говорит Христос, «Они не от мира, как и Я не от мира. Освяти их истиною Твоею; слово Твое есть истина. Как Ты послал Меня в мир, [так] и Я послал их в мир» (Иоан.17:16–18).

Мы посланы в мир как представители совсем другой реальности – Царства Божия, Небесного Иерусалима, где правит кроткий Царь.

Мы не можем изменить этот мир, но мы можем измениться сами и быть посланниками Господа, продолжающими Его служение. Как пишет святой Апостол Павел, «Итак, мы – посланники от имени Христова, и как бы Сам Бог увещевает через нас; от имени Христова просим: примиритесь с Богом» (2Кор.5:20).

Как говорит Христос, а мы слышим это за каждой Литургией, «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими» (Мф.5:9).

Конечно, рядовые обыватели – не политики, не военные и не дипломаты – не могут оказывать большого влияния на происходящие события. Но они могут помнить о своем призвании и быть свидетелями любви Божией в этом мире, погруженном во мрак ненависти.

Конечно, удаление от ненависти может вызвать упреки в «толстовстве» и «пацифизме». Но это не толстовство и не пацифизм. Это – жизнь по Евангелию и исполнение нашего христианского призвания.