Религиозная вера атеистов во вред религии

Между литературой по христианской апологетике (то есть такой, которая обосновывает и защищает христианскую веру с опорой на рациональное мышление) и литературой атеистической можно заметить интересную асимметрию. Христиане главным образом стремятся обосновать истинность своих воззрений; атеисты же стремятся убедить читателя, что христиане (и, шире, верующие вообще) – плохие люди, или, вернее, религия побуждает людей поступать плохо.

Нельзя сказать, что в христианской риторике нет доводов от разрушительных плодов атеизма – но они не носят центрального характера, и чаще всего возникают в ответ на любимые разговоры воинствующих атеистов про «крестовые походы» и «костры инквизиции» – на себя, мол, посмотрите.

Главным содержанием христианской проповеди вовсе не является плохость атеистов. Эта проповедь ничего принципиального не потеряет в своем содержании, если вообще не будет упоминать никаких атеистов.

Воинствующий атеизм, напротив, не может обойтись без своей главной темы – того, насколько христиане плохие, и как много вреда они приносят всему миру. Существует достаточно каноничный набор обвинений, который озвучивает, например, известный британский писатель Филипп Пулман: «Я не верю в Бога сожжения ведьм; я не верю в Бога еврейских погромов, Бога священников-педофилов, Бога монахинь, истязающих детей в монастырских приютах, Бога религиозных войн и пыток инквизиции».

Такой подход стремится не опровергнуть мировоззрение, которого придерживаются оппоненты, а продемонстрировать, что они нравственно отвратительные люди, вызывающие заслуженную ненависть.

В этом интересная особенность воинствующего атеизма, который в наши дни представлен так называемыми «новыми атеистами» в англоязычном мире и их подражателями у нас. Впрочем, ничего нового в нём нет – те, кто еще застал советскую школу, хорошо его помнят.

Как пишет Кристофер Хитченс, «религия отравляет все». Она является, по словам Ричарда Докинза, «корнем всего зла».

Такая ярость выглядит немного странной – с одной стороны, атеизм видит себя как мировоззрение светлой, ясной рациональности, разума, логики, интеллектуальной открытости, а своим врагам вменяет в вину именно ненависть и нетерпимость. С другой – он исполнен гнева, негодования и бьющих через край негативных эмоций.

Впрочем, нам стоит сделать некоторое уточнение – слово «атеизм» может обозначать довольно разные позиции. Общим для этих позиций будет непризнание существования Бога – но дальше они существенно разойдутся. Бывают вполне благожелательные к религии неверующие – они могут видеть в Церкви важный социальный институт, или хранительницу национальных традиций, или опору цивилизации, или еще что-то, что представляется им положительным и важным. Бывают флегматичные атеисты, которым просто нет дела до того, во что верят их соседи. У таких спокойных неверующих громокипение воинствующих атеистов может вызывать неприятие. Философ Майкл Рьюз (сам атеист) сказал об этом явлении: «У меня нет веры. Действительно, нет. Но Роуэн Уильямс – верит, как и многие мои собратья-философы, например, Альвин Плантинга и Эрнан МакМуллин. Я думаю, они ошибаются. Они думают, я ошибаюсь. Но они не дураки, не злодеи и не что-то в этом роде… Я не думаю, что я заблуждаюсь, но достоинство и цельность многих верующих делают меня скромнее в моем неверии».

Но такие неверующие просто спокойно занимаются своими делами и поэтому незаметны.

Заметны атеисты воинствующие, которые тратят много времени и сил на то, чтобы нападать на веру.

В их деятельности есть нечто доброе и полезное – они побуждают людей думать о Боге и Церкви, создают атмосферу бурной дискуссии, в которой христиане получают возможность вновь озвучить доводы, подтверждающие правильность выбранного ими пути.

Но и сам атеизм такого рода представляет собой явление, достойное внимания, – что побуждает людей действовать подобным образом?

В самом деле, неверие в Бога, строго говоря, не требует проявлять такую острую враждебность к религии и приписывать ей всё зло. Более того, если принимать материалистическую картину мира, следует ожидать, что религиозный импульс в человеке должен быть каким-то образом полезен. Если он развился (как и всё, в этой картине мира, в нашей природе) в ходе эволюции, он должен был бы давать какие-то эволюционные преимущества – благочестивые обезьяны лучше ладили между собой и поэтому успешнее охотились, а неблагочестивых съел лев рыкающий.

Из такой картины мира никак не следует, что религия должна быть «корнем всего зла» и «отравлять всё» – напротив, если бы она мешала людям жить и оставлять плодовитое потомство, она бы изгладилась из популяции уже очень давно.

Да и вообще, из того, что вы считаете чье-то мировоззрение ложным, никак не следует, что вы должны считать его «корнем всего зла».

Я, например, считаю учение буддизма ошибочным и в ряде отношений просто диаметрально противоположным истине. Но мне в голову не приходит считать, что буддисты – негодяи, или что буддизм не принес обществам, где он утвердился, ничего, кроме вреда.

Замечательный православный миссионер святитель Николай Японский отмечает: «Нравственное учение у них и свое хорошо; любовь к ближним, например, под влиянием буддизма развита так, что вы не найдете бедняка, которому бы в беде не помогли даже такие же бедняки, как он». Мы можем найти среди буддистов как людей нравственно глубоко привлекательных (например, классик японской литературы Кэндзи Миядзава), так и отталкивающих, как бирманский монах У Вирату, натравливающий толпу на живущую в стране мусульманскую народность Рохинья. Очевидно, справедливость требует судить о буддизме по его добродетельным представителям, а негодяи едва ли воплощают собой буддистский идеал.

Хорошие люди могут заблуждаться; и добродетель иноверцев (которую мы можем признавать и за которую можем быть благодарны) никак не подрывает нашу уверенность в истине.

Более того, если вы хотите как-то повлиять на убеждения людей, довольно странно выражать к ним ненависть и презрение. Это контрпродуктивно. Когда Докинз требует «обращаться с религией с насмешкой и презрением», а его отечественные адепты вместо аргументов предлагают аудитории намеренно глупые и оскорбительные шутки и рассказы о том, какие «веруны» тупые, – это довольно бессмысленно с точки зрения пропаганды.

Что же побуждает людей вести себя таким странным образом?

Конечно, нам могут сказать, что и сожжения ведьм, и священники-педофилы, еврейские погромы и прочие безобразия – реальность, и она вызывает гнев и ярость у атеистов, как у людей честных, достойных и полных любви к страдающему от религии человечеству. Разве это неправда?

Конечно, неправда – в том смысле, что выборочно поданные подлинные факты могут использоваться для конструирования совершенно ложной картины, и подход атеистов к истории достоин отдельного рассмотрения. Здесь мы просто обратим внимание на пару совершенно очевидных и бросающихся в глаза манипулятивных приемов.

Первый состоит в том, что суждение о группе в целом выносится на основании ее преступных представителей.

Конечно, многое из того, что говорится о Церкви, – просто неправда, и это нетрудно проверить, как это, в частности, показано в статье, уже размещённой на «Азбуке веры». Но беззаконники могут оказаться и внутри Церкви. Христос в Евангелии (Мф.7:22:23) говорит о людях, пророчествующих от Его имени, изгоняющих бесов и даже творящих чудеса – но они беззаконники, которых Он никогда не знал.

Почти в любой большой группе людей (если, конечно, это не сонм святых Божьих угодников) всегда найдутся негодяи и преступники.

На этом основан основной прием расистской или националистической пропаганды – во враждебной группе выделяются какие-то отталкивающие типы (а они там наверняка есть) и объявляются её типичными представителями.

Антисемитская, русофобская и какая угодно еще пропаганда работает по этому простому принципу – «они там все такие». Этот прием обладает мощным эмоциональным потенциалом – вызовите в людях возмущение и ненависть какими-то реальными (или предполагаемыми) преступлениями, потом переадресуйте эту ярость группе в целом.

Этот прием можно употребить против абсолютно любой этнической, религиозной, или даже профессиональной группы. Возьмем, например, того же Ричарда Докинза. Докинз – белый англичанин, и модные ныне борцы с расизмом охотно расскажут вам, что на свете нет более гнусных злодеев, чем белые англичане. Они сжигали живьем своих чернокожих рабов на Барбадосе. Они топили в крови индийские восстания. Они травили китайцев опиумом. О чем нам вообще может сказать представитель такой преступной группы? Да как он вообще смеет рот открывать?

Докинз к тому же мужчина (как будто ему мало быть белым) – и тут воинствующие феминистки не упустят случая сказать, что они думают об этом компрометирующем обстоятельстве.

Он – что самое страшное – биолог. Почти все биологи до довольно недавнего времени были расистами. Мы легко найдем самые бесстыдно-расистские высказывания у таких до сих пор почитаемых научных светил, как Эрнст Геккель или Томас Хаксли. В XIX веке чуть ли не единственным известным биологом, который считал папуасов за людей, был Николай Миклухо-Маклай, слывший поэтому большим чудаком и оригиналом.

Следовательно, биолог, да еще и белый англичанин, потомок плантаторов, достоин всяческой ненависти и презрения, как и его взгляды.

Будет ли такая риторика сочтена убедительной? Её просто не примут всерьез. В самом деле, как злодейства предков-плантаторов опровергают взгляды Докинза? Чтобы их опровергать, нужны аргументы (которые мы и приводим), а не взволнованный рассказ о преступлениях людей, которых мы по тому или иному признаку ассоциируем с оппонентом.

Но такого рода риторика столь же бессмысленна и в отношении полемики с христианской верой.

Второй прием, обычный для атеистической пропаганды, – приписывание всех зол и бед влиянию религии.

Мы можем, по той же схеме, напасть на биологию. Ведь именно биология породила «научный расизм», который был респектабельной, почти общепринятой позицией во всем западном мире. Именно эти – научные на тот момент построения – подхватили германские нацисты, которые заявляли, что «национал-социализм – это прикладная биология». Холокост был воплощением именно определенных «научных», а не религиозных представлений.

Перефразируя Пулмана, я мог бы заметить: «Я не верю в биологию газовых камер; я не верю в биологию черепомерок, биологию доктора Менгеле, биологию социал-дарвинистов, биологию евгеники и стерилизации „неполноценных”».

Без биологии не было бы ни нацизма, ни Второй мировой войны, ни многих других ужасов.

Но докажем ли мы этим, что биология – наука ложная и опасная, источник всякого злодейства, и биологов надо срочно изгнать из школ, куда они коварно пролезли?

Едва ли. Нам, скорее всего, возразят, что если биологию использовали злодеи, это никак не опровергает саму науку, и посоветуют, справедливости ради, обратить внимание на благодеяния, оказанные этой наукой человечеству.

Но если этот риторический прием очевидно ложен в отношении биологии – и чего угодно еще – как он может работать в отношении христианской веры? Очевидная нелепость такого рода нападок несколько маскируется эмоциональным надрывом, но никуда не пропадает.

Но сам этот надрыв выдает интересную особенность воинствующего атеизма – его квазирелигиозный характер.

Обличители «зла религии» демонстрируют убеждения, предполагающие ряд чисто религиозных предпосылок. Одна из них – связь добра и истины. Ложные убеждения должны быть вредными – и, если христианская вера является ложной, она должна приносить вред.

Воинствующие атеисты выступают в роли суровых фундаменталистских проповедников, обличающих злодейства мира, не имеющего истинной веры. Только в роли «истинной веры» выступает материализм. Но, если мы принимаем атеистическую картину мира сколько-нибудь последовательно, у нас нет никаких оснований ожидать связи между истиной и добродетелью. В мироздании в таком случае просто нет никакого нравственного порядка, который обуславливал бы такую связь.

Приверженцы самых ложных представлений о мироздании могут обращаться друг с другом кротко и человеколюбиво, создавать мирные и процветающие общества, а те, кто познал истину, – напротив, создавать мрачные тирании.

Более того, то, что члены религиозных общин более благополучны социально и психологически – твердо установленный факт. (Об этом на «Азбуке веры» уже есть подробная статья). Если их религия – заблуждение, то это заблуждение приносит им пользу.

Это само по себе еще не опровергает атеизма; многие – не-воинствующие – атеисты спокойно признают вклад христианства в то, что, что сегодня считается «общечеловеческими ценностями».

Но для воинствующих атеистов религия просто обязана быть силой зла – и это выдает глубокую веру в то, что заблуждение должно приносить вред и ввергать человека в рабство, а вот познание истины – приносить свободу и бесчисленные благословения. Но такое убеждение возможно только в рамках мировоззрения, против которого атеисты и воюют, – где мироздание обладает нравственным порядком и благо связано с истиной.

Однако антирелигиозный обличительный пафос парадоксален в еще одном отношении. Как и любое обличение зла и неправды, он по умолчанию подразумевает две истины – во-первых, люди свободны в своем выборе и ответственны за свои поступки. У них есть свободная воля. Они могли поступить иначе. Более того, они были обязаны поступить иначе, потому что (это вторая необходимая для обличений истина) на всех людях лежит обязательство поступать определенным образом: удаляться от зла и стремиться к добру.

Но ни той, ни другой истины не существует в мире чистого материализма. Если, как считают атеисты, «Богатство мыслей, чувств, упований и надежд человечества возникает, по всей видимости, из электрохимических процессов в мозге, а не из нематериальной души, способы действия которой не может обнаружить ни один прибор», то все наши поступки контролируются очень сложным, но чисто природным процессом, который полностью определяется законами природы, – и для свободной воли просто нет места. Злодей просто не мог поступить иначе – вещество его мозга повиновалось законам природы и не могло не повиноваться. Как пишет Ричард Докинз, «Будучи материалистом, я придерживаюсь того взгляда, что сознание – это нечто, что возникает из мозга, внутри мозга. И я думаю, что компьютеры не наделены свободной волей: я совершенно уверен, что всё, происходящее в компьютере, предопределено другими событиями во внешнем мире и – еще в большей степени – внутри самого компьютера. В этом смысле у компьютеров нет свободной воли. Но в этом смысле её, скорее всего, нет и у нас... » и в другом месте: «Как ученые, мы полагаем, что человеческий мозг управляется законами физики. Концепции вины и ответственности связаны с тем, насколько свободным предполагается преступник… Но разве истинно научный, механистический взгляд на нервную систему не делает бессмысленным саму идею ответственности? Разве не любое вообще преступление – сколь угодно гнусное – не результат, в принципе, предшествующих условий, действующих через психологию, или наследственность, или окружение обвиняемого?»

Таким образом, если поступки людей обусловлены исключительно материальными процессами, то негодовать на них бессмысленно. Лесной пожар может принести много вреда – но мы не предъявляем ему обвинений. Ксеркс, как говорят, повелел высечь море за то, что оно разметало его корабли – но это всегда подавалось как пример глупости. Бессмысленно наказывать природный процесс или требовать, чтобы он протекал иначе. У него просто нет свободной воли – как, с точки зрения материалистов, её нет и у нас.

Но это делает весь обличительный пафос просто бессмысленным.

Он бессмыслен и по еще одной причине – «в мире без Бога» не существует универсальных нравственных обязательств. В самом деле, кому люди обязаны творить добро и удаляться от зла? Кто налагает обязательства, которым они были бы обязаны повиноваться? Перед кем они виновны, если их нарушают?

Одним из внутренних противоречий атеизма является то, как он видит себя. С одной стороны, нам говорят атеизм есть простое отсутствие веры в Бога – и, когда речь заходит о преступлениях, совершенных под знаменами атеистических идеологий, нам говорят, что сам по себе атеизм не может быть причиной преступлений, потому что отсутствие верований не может быть причиной чего бы то ни было.

С другой, (те же самые авторы) предлагают атеизм, который является чем-то гораздо большим, чем просто отсутствием веры в Бога. Он проповедует свой, альтернативный Великий Миф. Я использую здесь слово «миф» не в бытовом смысле («неправда, выдумка»), а в том смысле, в котором его употребляют антропологи, – «великое повествование, объясняющее жизнь и наделяющее её смыслом».

Мифы не обязательно включают в себя повествования о сверхъестественных существах. Два великих идеологических мифа ХХ века, расовый и классовый, без них вполне обходились. Книга идеолога нацизма Альфреда Розенберга так и называлась – «Миф ХХ века».

Миф объяснял смысл истории и место человека в ней; раскрывал силы, стоящие за теми или иными событиями; указывал индивиду его место в истории, благодаря которому человек обретал смысл жизни и идентичность. Любой миф предлагает свой центральный конфликт, через который объясняется все происходящее. Мир есть арена борьбы между двумя великим силами – и жизнь человека делается оправданной, достойной и осмысленной благодаря участию в этой борьбе. В расовом мифе это борьба «арийцев» с «низшими расами», в классовом – «пролетариата» с «эксплуататорскими классами».

Воинствующий атеизм (который был интегрирован в классовый миф, но может обходиться и без него) тоже предлагает своим адептам обрести оправдание, достоинство и смысл через участие в исторической, глобальной борьбе добра и зла, света и тьмы. Только в этом случае в качестве сил света выступает «свободомыслие» и «наука» (предполагаемая атеистической), а на стороне тьмы шипит гнусное чудовище «религии», повинное во всех бедах человечества, на борьбу с которым надо бросить все силы.

Миф, таким образом, удовлетворяет те же потребности, которые традиционно удовлетворяла религия; он пытается занять ту же нишу.

Правда, в отличие от традиционной религии, миф воинствующего атеизма предлагает то, что можно было бы назвать «дешевым оправданием». Человек нуждается в сознании того, что его жизнь оправдана, что она обладает смыслом и находится в правильных отношениях с реальностью.

В традиционной религии оправдание требует покаяния и перемены жизни. Новые отношения с Богом создают новые обязательства и требуют работы над собой.

Современные мифы предлагают оправдание за счет других – плохих людей, на фоне которых ты автоматически, без каких-либо перемен в тебе самом, становишься хорошим. Ты можешь считать себя умным, праведным, достойным, находящимся на правильной стороне истории, просто потому, что ты против них – этих отвратительных врагов.

Миф требует совершенно определенной интерпретации истории, четко установленного набора героев и злодеев, и ясного и однозначного объяснения всех событий.

Разрушить этот миф – значит лишить человека того основания, на котором он строил свое сознание достоинства, оправдания и единства с другими. Поэтому пытаться разрушить его фактами такая трудная задача. Мы имеем дело не с холодным рационализмом, а с глубочайшими потребностями души, которые человек будет защищать с ожесточенной страстью.

Это проясняет причины, по которым воинствующий атеизм связан с настолько грубой фальсификацией реальности. Персонаж «Трех разговоров» Соловьева говорит: «Если Бога нет, то какой же я штабс-капитан?» Современный «новый атеист» мог бы сказать: «Если религия – не корень всего зла и не отравляет всё, какой же я тогда героический борец за разум и науку?»

Представление о страшном зле и вреде религии не имеет отношения к рациональности – оно отражает определённые психологические потребности людей. Сознание своей (личной и коллективной) хорошести, сплоченности и единства проще всего обретается за счет гнусных, омерзительных врагов, которым люди противостоят – и воинствующий атеизм строится на тех же принципах, что и другие воинствующие идеологии.

И тут, как говорил Альфред Розенберг, «миф творит факты», история (и современность) рассматривается как резервуар примеров, иллюстрирующих главное вероубеждение – насколько гнусны, отвратительны, безумны и злы наши враги, от которых происходят все невзгоды и вся беда.

Если фактов находится недостаточно, они просто создаются.

Воинствующим атеистам стоило обратиться даже пока не к Богу, в Которого они не верят, а к той добродетели рациональности, которую они признают. Страсть не должна подавлять разум – особенно страсть неприязни к какой-либо группе людей.