8. Религиозная сторона вопроса о происхождении человека

Есть люди, которые хотят разграничить, как несоприкасающиеся области, религию и науку и есть люди, которые таким же образом хотят разграничить религию и жизнь. Первые говорят: областью религии служит непознаваемое, наука занимается познаваемым, они не должны поэтому .сталкиваться между собой и если такие столкновения происходили и происходят, то это – плод печального недоразумения. Вторые говорят: религия есть частное дело каждого, общество не должно ни поощрять, ни преследовать религиозных верований, не должно и считаться с ними в своих законах и постановлениях. Так и первые, и вторые хотят сделать из религии что-то вроде безвредного фантазирования, они хотят допустить ее существование у некоторых в виде какого-то придатка, ценность и значение которого равна нулю. На самом деле таким безполезным и невесомым балластом религия никогда не была и не будет. Умные люди всегда понимали это. Т. Гоббс (1588–1679), религиозность которого весьма сомнительна, боялся религии, как силы, с которой постоянно приходится считаться и трудно справиться государству. Не должно быть, разсуждал он, свободы в сфере религиозной, таковая может вести только к бедствиям. Так, при различии религиозных воззрений представитель власти может потребовать от гражданина чего-нибудь такого, что последнему представится грехом (присяги, участия в военной службе). Возникают несогласия, раздоры, которые многократно вели к междуусобиям и войнам. Нет такого догмата, относительно которого нельзя было бы спорить, отсюда при разделении светской и религиозной власти всегда неизбежны конфликты. Римский папа всегда может потребовать от английского гражданина противного тому, что требует от него король. Что было во дни Гоббса, то будет всегда. Религиозные убеждения одного не позволят ему прикоснуться к чужой собственности, а религиозным исповеданием другого в то же время может быть, что собственность есть кража. Отделение церкви от государства не решает вопроса. И после отделения церковь остается не как Privatsache, а как Status in statu; отсюда понятно стремление противников церкви не отделить только ее, но и уничтожить; отсюда – борьба. Это – в области практической; то же самое имеет место и в области теоретической. Наука о религии – богословие отрицает самодостаточность или самобытность мира. По представлению многих натуралистов, свойства мира в настоящем указывают на его вечное существование в прошедшем, и это прошедшее можно точно так же возстановлять научно, как и предсказывать будущее. Далее, богословие учит о провидении, которое может изменять, преобразовывать и возвышать строй мировой жизни для высших целей. Подобно тому, как человек вносит изменения в естественную жизнь природы, так Бог преобразует природу, смотря по тому, что наиболее полезно для человека. Это промышление о мире обусловливается тем, что мир не есть мертвый механизм, но в нем живут свободные твари, действия которых нельзя всецело истолковывать из предшествовавших условий, но которые в некоторой сфере являются первопричиной явлений, как Бог есть первопричина их бытия. Наконец, богословие сообщает многое о прошедшем и о конечном будущем, – эти сообщения, говорят, стоят в противоречии с тем, что открыла наука относительно прошедшего и что она предвидит относительно будущего. Так разсуждают многие натуралисты.

Конфликты между религиозными верованиями и научными воззрениями существовали всегда. Китайский мыслитель Ян-Чжу еще до Р. X. подрывал религиозное учение Конфуция. В Индии философия Бригаспати находила несовместными научные данные о природе с браминским богословием. В III в. по Р. X. неоплатоник Порфирий настаивал на научной несостоятельности христианства, то же самое в IV в. повторял Юлиан. В новое время конфликт между богословием и наукой возник с появлением теории Коперника и крайне обострился в эпоху Галилея. Галилей пытался устранить обвинение его в ереси двумя, по-видимому, взаимно исключающими себя разсуждениями. С одной стороны, он утверждал, что Св. Писание учит так же, как и он (земля в Писании называется повешенной, недержимо тяготеющей), и что, следовательно, прежние толкования Писания не правильны; с другой стороны он говорил, что Писание назначено только для спасения души, что оно не может служить авторитетом для науки, и последняя не должна зависеть от него. По-видимому, что-нибудь одно: или нужно настаивать на согласии своего учения с писанием или на том, что такое согласие совсем не требуется. Галилей настаивал на том и на другом. Позволительно думать, что им при этом руководило инстинктивное чувство истины. Всякое учение, если оно истинно, непременно должно быть в согласии с духом Богословия и Писания, раз мы верим, что таковые содержат истину. Но вопрос о согласии результатов опытного знания с буквой Писания не может иметь для себя такого простого решения. Библия излагает учение истины не ученым языком, а ''для мудрых и простых вкупе», языком эпохи, применительно к представлениям времени. В Библии есть и человеческий элемент. С другой стороны, Библия во всем своем объеме есть божественное учение, поэтому в ней могут предлагаться только такие представления о природе, которые по существу непременно согласны с истиной. Имея все это в виду, должно признать, что не всегда вопрос об отношении Библии к новым учениям может быть решаем скоро и просто. Человек ограничен и его суждения о Библии и законах природы часто оказываются погрешительными. Чем тверже мы будем признавать святость Библии, чем больше мы будем любить изследования, и чем большую терпимость мы будем проявлять к мнениям, не согласным с нашими собственными, тем скорее во многих случаях мы придем к единению с нашими противниками в истине и любви. Так разсуждаем мы с точки зрения веры, но на какой точке зрения ни стоять, должно признать неизбежность конфликтов и об этом нужно не скорбеть, а этому нужно радоваться; негодовать здесь решительно не на что. Факт конфликтов указывает на возможность проверки религиозных учений научными изследованиями. Те, кто отрицает религию, должны надеяться, что наука разсеет религиозные заблуждения. Признающие религию истиной верят, что в конце концов наука подтвердит их веру. Всякий конфликт между верой и научной теорией может иметь три исхода: 1) или новая теория окажется несостоятельной, или 2) религиозное учение будет отвергнуто во имя теории или 3) будет признана их совместимость. Но взаимной независимости у религии и науки не может быть.

Это признавал и Дарвин. Он находил, что его теория несовместима с верой в провидение и отвергнул вмешательство Бога в процессы мировой жизни. Это он высказал уже при опубликовании своей книги о происхождении видов. Поставив вопрос о происхождении человека, он отлично понимал, что поднимает множество вопросов. Человек владеет языком, разумом, нравственным чувством, поэтому в вопрос о происхождении человека входят вопросы о происхождении языка, разума, нравственности и религии. Васманн говорит не новость, когда указывает на психологическую сторону проблемы. Дарвин и обсуждал ее и с зоологической, и с психологической стороны.

Но обыкновенно так бывает, что для людей те вопросы, в которых они наименее сведущи и которыми наименее занимались, представляются самыми легкими. Так это было и с Дарвином и с его последователями. Над атомическими особенностями берцовой кости человека они ломали голову гораздо больше, чем над вопросом о происхождении религии. Последний им представлялся очень простым и легким. Но он не прост и не легок. В конце концов в вопросе о происхождении человека, думаю, все одинаково трудно и при настоящем знании неразрешимо. А относительно теории эволюции я полагаю, что она в настоящем виде делает не шаг вперед в вопросе о происхождении животных и человека, но отступает далеко назад.

Эволюционное представление процесса мировой жизни не ново, оно насчитывает за собой тысячелетия. Объясняя мир по аналогии с собой, человек естественно должен был представить, что мир постепенно развивался, как постепенно развивается он. Но развитие человека совершается под воздействием старших, и древний человек представлял, что и развитие мира совершалось под воздействием богов. В древнейшей из известных нам космогоний – вавилонской, мы находим такую историю мира. Когда было устроено небо, нужно было населить землю. В этом деле приняли участие многие боги. Но первые опыты творения были неудачными. Новосозданные твари не могли выносить ни света, ни воздуха (жили в воде?). Тогда Бел разрубил себе голову, его божественная кровь была применена к материалу творения и сообщила тогда созданным животным и людям способность сопротивляться действию стихий. Люди сначала жили в диком состоянии. Они существовали подобно скотам без нравственности и без законов. Бог Еа возвысил людей до культурного состояния. Он проходил посреди людей, никогда не принимая пищи, уча их письму, наукам и всем полезным искусствам: искусству строить города, воздвигать храмы. Он учил людей геометрии, законам, умению сеять и возделывать, вообще всему тому, что составляет культуру.

Финикийская космогония в своей сидонской версии повествует следующее. В начале был хаос (Вогу), и хаос был мрачный мятущийся, и Дыхание (Руах) носилось над хаосом. И хаос не имел предела и он так существовал в течении веков и веков. И Дыхание возлюбило свои собственные начала, и произошло их смешение, и это смешение было названо желанием (Шефет). И желание было причиной всего, и Дыхание не знало своего собственного создания, и Дыхание и хаос смешались, и родился Мот (ил или вязкая тина), и из него вышли все семена творения, и Мот был отцом всего. Мот имел форму яйца. И солнце, и луна и звезды и великие созвездия засветили на небе. Тогда явились существа, у которых не было чувств и от них произошли существа разумные, и их назвали Тсофесамим (созерцающие небо). Началась борьба элементов, которые стали разделятся между собой. Раскаты громов разбудили разные существа, которые были как бы во сне, и тогда мужские и женские существа стали двигаться по земле и по морю. И Дыхание родило северный, южный, восточный и западный Ветер. Хаос и западный Ветер соединились и они произвели Улома (время) и древнего (Кадмон) и эти произвели потомство (толедет) и население (моледет), которые населили Финикию и почитали солнце под именем Ваала–Самим, как владыку небес. Улом и Кадмон родили сыновей, имена которых суть: свет, огонь и пламя, они ввели употребление огня путем трения одного куска дерева о другой. От них явились на земле сыновья-гиганты (рефаимы), которые назывались Кассий, Ливан. Антиливан и Фавор. От этих родились Самемрум (поднимающийся до небес) и Узо (косматый). Самемрум жил на острове Тире, где изобрел искусство строить хижины из камыша и папируса. Брат его Узо, живший несогласно с ним, изобрел приготовление одежд из шкур животных. Узо был первый пустившийся в плавание. От молнии произошел пожар в лесу, покрывавшем остров Тир. Срубив одно пылавшее дерево и бросив его в море, Узо увидел, что оно не тонет, что навело его на мысль об устройстве плотов и судов для плавания. Самемрум имел сыновей и дочерей, из этого племени произошел Сидон, который изобрел рыболовство и охоту и был отцем сидонян⁹1.

Не будем смущаться мифологическими образами и фантастическими подробностями вавилонских и финикийских сказаний. Обратимся к тем идеям, которые они в себе заключают. Мир развивался постепенно, в своем развитии он шел от неприспособленного к приспособленному, от нецелесообразного к целесообразному, от безразумного к разумному, от некультурного к культурному. И человек в этом процессе направлялся per aspera ad astra Божеством. В дальнейших сказаниях о первоистории человечества мы и находим, что лучшие люди, например, Самас- Напистим у вавилонян, в конце концов приобщались к сонму безсмертных. Таким образом эволюция человечества своей конечной целью имеет поднятие человека до Божества. Так смотрели древние. Теперь посмотрим, какой смысл усвояет эволюционному процессу новейшая теория. Куда идет человек? На этот вопрос дарвинизм может отвечать различно, но какой бы ответ он ни дал, ответ всегда будет неутешительным. Дарвинизм может сказать, что человек никуда не идет, потому что в природе нет целей, мир существует вечно, живущее пользуется жизнью и только, Дарвинизм может сказать, что неизвестно, куда идет человек. Как будто он совершенствуется, но этот процесс совершенствования является в некоторой мере обезпеченным, пока человек есть существо наиболее приспособленное к среде. Среда может измениться; для этого достаточно небольших перемен в составе воздуха и человек погибнет. Может человек погибнуть от голода, холода, жары, микроорганизмов, может погибнуть вместе с землей. Вообще будущее ему необезпечено. А если он и не погибнет, то и счастье ему не обезпечено. В борьбе за существование, установил Дарвин, выживают наиболее приспособленные.. Этот тезис сам по себе неясен, потому что на вопрос: какие организмы нужно считать наиболее приспособленными? можно получить ответ: те, которые выживают. Пытаются дополнить Дарвина: в борьбе за существование торжествует высшая сила. Под высшей силой, по-видимому, разумеют силу разума. Хотят, по-видимому, этим сказать и то, что торжество в конце концов принадлежит высшему, высшим организмам. Так ли? С точки зрения дарвинистов (по моему мнению совершенно ложной) человекообразные обезьяны по своему интеллекту возвышаются над остальными животными. Допустим, что дарвинисты правы. У них получится, что высший интеллект гибнет, а существа с мышиным разумом плодятся и множатся. Вымирают и низшие человеческия племена, а они несомненно имеют более разума, чем обезьяны и слоны. Несомненно и то, что вымирают вообще высшие организмы, а не низшие. С точки зрения теории Дарвина все задачи организма сводятся к двум: 1) самосохранению и 2) продолжению рода, причем вторая задача является важнейшей и существеннейшей. Вся система органов, вся сила способностей, у человека – религия, искусство, все это только модифицированные и порой патологические проявления инстинктов самосохранения и размножения. Но тогда человек не наиболее совершенный, а наименее совершенный организм. Наиболее совершенным организмом будет тот, который с наименьшей затратой сил достигает тех же целей, как и человек – сохраняется и размножается. Такие организмы нужно искать не вверху, а внизу биологической лестницы. Представим себе червей-паразитов (наприм., трематод), которые живут в питательной среде, все тело которых представляет аппарат для питания и которые кроме органов питания имеют лишь органы размножения. У человека наука, искусство, религии, право, все, ведь, это в сущности служит лишь для сохранения и продолжения рода, да еще иногда служит не совсем хорошо. Таким образом здесь для достижения цели затрачивается громадное количество энергии, наши черви-паразиты для достижения той же цели почти не тратят энергии. Вообще принято считать, что тот механизм выше, который тратит меньше сил, чем другой, служащий тому же самому делу. Поэтому трематоды должны быть поставлены выше людей. Представляющееся одно возражение, что организм человеческий служит многим и разнообразным целям, устраняется тем, что при ближайшем разсмотрении оказывается, что эти цели суть средства для достижения той, которой прямо и непосредственно достигает организм трематод.

Таким образом оказывается, что с точки зрения дарвинистической теории идеал приспособленнейшего существа, к которому должно стремиться человечество, лежит не впереди, а сзади. Его нужно искать, скажем мы, еще гораздо ниже, чем между трематодами. Трематоды – черви, а тип червей в биологической лестнице занимает, сравнительно, довольно высокое место. Если мы спустимся ниже, то там мы найдем еще более простые и более просто достигающие целей бытия организмы. Таковы, например, фораминиферы. Это одноклеточные организмы микроскопической величины с протоплазматическим телом – полужидкой, полутвердой консистенции, постоянно меняющей форму. Они питаются, обволакивая протоплазматической сетью маленькие растительные организмы, все тело их при этом служит и ртом и желудком и анальным отверстием, через которое выбрасываются остатки пищеварения. Размножение фораминифер происходит таким образом, что одна фораминифера распадается на несколько. Таким образом еще оказывается, фораминиферы безсмертны: сохранение индивидуального и родового бытия достигается здесь наилучшим образом. Остается только удивляться, почему вся органическая жизнь на земле не существует в таких или аналогичных таким формам, в каких является жизнь фораминифер. На самом деле в далеком прошедшем согласно теории эволюции было время, когда все организмы были таковыми, т. е. подобными фораминиферам. Какая же причина заставила эти организмы эволюционировать, т. е. ухудшаться, ибо теперь оказывается, что раз организм становится сложнее, то он становится менее совершенным. Причина эволюции фораминифер неизвестна. Да, на самом деле если бы фактором эволюции было переживание приспособленнейших к существованию, никакой бы эволюции и не было.

Дарвинизм заключает в себе два взаимно уничтожающие принципы: 1) принцип прогресса и 2) принцип, отрицающий пользу и смысл прогресса. С одной стороны дарвинизм говорит, что человек поднялся до настоящей ступени развития из животного состояния, с другой он должен признать, что человека нельзя рассматривать как существо наиболее приспособленное и что из того, что человек поднялся, все равно ничего не выйдет: человеку не подняться до неба, потому что неба нет, человеку не овладеть истиной, не овладеть безконечностью, потому что существование человечества временно. Нельзя утешать себя и тезисом Ницше, что человек есть мост, а не цель, человек должен создать сверхчеловека. Тогда и сверхчеловек окажется мостом между человеком и сверхсверхчеловеком. Развивая это положение, оглядываясь на прошедшее и рисуя себе образы будущего, мы получим, что все существа прошедшего и будущего суть мосты между монерой и каким-то проблематическим совершенством. Но мы не можем мечтать, что в будущем явится нечто столь совершенное, чего никогда не было. Процесс эволюции совершается от вечности и он дал все то, что мог дать.

Дарвиновская теория представляется мне ниже эволюционных теорий древности, потому что в последних, как цель эволюции, мыслилось поднятие человека до Божества: у Дарвина человек поднимается в пустоту и поднимается только за тем, чтобы рано или поздно под воздействием физических факторов рухнуть оттуда.

Это соображение может не иметь силы для многих дарвинистов, потому что они охотнее признают, что мир безсмысленен, чем то, что они ошибаются. Но Вассман и Лабош с этим соображением должны считаться. Лабош полагает, что человек до падения был изъятием из мирового порядка. То же самое предполагает и Вассман, допуская животное происхождение человеческого тела. Ход мирового развития был дарвинистическим, но для одной телесной формы было сделано исключение, ей были сообщены новые силы для всегдашнего и блаженного существования. Если бы дело заключалось только в том, что животному телу к имеющимся его свойствам были прибавлены новые, тогда, пожалуй, допущение Вассмана мыслилось бы возможным, но на самом деле это не так. По Вассману и Лабошу, как по Дарвину, организмы обладают наследственностью, и эта наследственность далеко не идеальным образом влияет на душу. Таку наследственность должен был получить от своего животного тела человеческий дух. Но если так, то значит, он явился на землю с наклоном к падению. Вассман и Лабош не допускают этого. Тогда мы получим, что у животной природы первого человека или первых людей произошел разрыв с животной природой его или их предков. А если так, то значит, тело первочеловека не было продуктом животной эволюции. Эта эволюция дает только продукты наследственности, а здесь нужен был организм, ее не имеющий. Нельзя также понять, как и когда свободоразумная душа вошла в тело, произведенное животными родителями? Как мать горилла нянчила сына человека? И что же: этот ребенок был единичным явлением или сразу явился род homo, изъятый от подчинения общим законам бытия?

Все это очень путано и гораздо замысловатее и неудобо-восприимчивее, чем теория Дарвина и повествование книги Бытия. По Дарвину, человека не отделяет от животного никакая бездна, эволюция совершалась постепенно, никакая обезьяна не родила человека, но путем медленного, не могущего подлежать непосредственному наблюдению прогресса обезьяна поднялась до человека. Ничего в ней не трансформировалось и ничего нового в нее не вошло, она только медленно развивалась и усовершалась. По Библии человек явился сразу, как новый и совершеннейший тип жизни, которому должно было подчиниться все живое. Библейский разсказ, вызывая много недоумений и вопросов, заключает в себе много весьма определенного. Церковное сознание всегда понимало его так. Все существовавшее и существующее человечество произошло от одной четы, даже от одной крови (έξ ένός αῖματος), созданной непосредственно Богом. Первозданная чета была вызвана к бытию, чтобы ''познавать Бога, прославлять Его и через то вечно блаженствовать», но она не устояла в добре, подпала греху, а вследствие этого проклятию и смерти, причем грех, проклятие и смерть должны были стать уделом и всего последующего человечества. Однако, уже немедленно после падения первых людей при самом обречении человечества на страдания было даровано людям обетование искупления и спасения в семени жены. Это семя жены – Христос, Сын Божий, средоточие всемирной истории, Он искупил Своей жизнью, страданиями и смертью грехи человечества и создал церковь, предлагающую спасение всем, ищущим спасения. Церковное понимание теснейшим образом соединяет эти три факта: творение, падение и искупление человека, объемля ими весь смысл и всю сущность истории человечества. Учение о творении открывает человеку его происхождение, устанавливает равенство и братство всех людей, объясняет причину хороших и высоких свойств в человеке (источник темных свойств указывается в факте падения); отвергнуть это учение, по-видимому, возможно лишь в том случае, если отвергнуть и учение о падении и искуплении, как им обусловленное, т. е. в том случае, если отвергнуть все вероучение христианства.

Но это учение церковь не облекла в формулы, утвержденные вселенскими соборами. Это открывало широкий простор в деле толкования библейского текста и более, чем за полторы тысячи лет до Дарвина и Васманна церковными писателями предлагались теории, по-видимому, очень удобно совместимые с обезьяной. Эти теории исходили из того, что первые три главы только аллегорическое повествование о чем-то таком, что собственно совершенно не соответствует описываемому. Такие взгляды развивала александрийская школа. В наиболее резкой форме мы находим их выраженными у Оригена. Он признает предсуществование душ человеческих и домирное их падение. Этот видимый мир возник тогда, когда невидимый утратил свою первоначальную чистоту, падшие души были введены в этот мир и вступили в мучительный союз с материей. Если прибавить к этому, что Ориген признавал безсмертную душу у животных, то для желающих является полная возможность примирять учение христианское с теорией эволюции. Человек, по Оригену, мог произойти и от обезьяны, он мог сначала быть диким, не знающим религии и морали, малоспособным, ибо он уже раньше утратил чистоту не здесь, на земле, а на небе. У св. Григория Нисского, хотя в весьма сдержанной форме мы находим, однако, в некоторых пунктах приближение к этому учению Оригена. Св. Григорий в трех первых главах Библии видит аллегорию. Он приводил и доказательство своего взгляда. Например, во 2 гл. 9 ст. Бытия говорится, указывал он, что посреди рая находились древо жизни и древо познания добра и зла, но в одном и том же центре не может помещаться двух предметов, следовательно, это должно понимать иносказательно. Дарование Адаму и жене его после падения кожаных одежд Григорий толковал в том смысле, что падшие души были облечены в тело. Взгляд на возможность аллегорического понимания первых трех глав не исчез совсем и в последующее, и даже в наше время. Но признавая то, что многие державшиеся его были глубоко благочестивыми христианами и замечательными мыслителями своего времени, должно утверждать, что этот взгляд совершенно несогласен с духом Библии. Прежде всего он разрешает в ничто библейское повествование: 1–3 главы – аллегория. Как понимать аллегорию? Можно, конечно, тысячью различными способами, но где критерий, что избранный нами способ будет наилучший? В сущности должно принять, что при таких условиях человечеству не суждено уразуметь первых глав Библии, если не будет дано свыше нового откровения. У нас исчезает откровение о прошедшем. Затем этот взгляд стоит в противоречии с взглядом богодухновенного автора, смотревшего на свою книгу, как на историю, а не как на аллегорию. В последней части своей книги Моисей говорит о событиях, отстоявших недалеко от того времени, в которое он жил, о событиях чисто исторического характера; но эти события у него непрерывной нитью связаны со всем предшествовавшим; что же, ужели он к историческому заключению присоединил неисторическое начало? Далее у Моисея приводятся многие генеалогические таблицы, по этим таблицам многих лиц можно провести от Моисея до Адама. Какой же был бы смысл, и как их можно бы было выдумать Моисею и зачем, если бы они по его предположению не соответствовали действительности? Наконец, самый тон повествования, частые ссылки на творение человека, как на факт, все это ясно и несомненно показывает, что Моисей в повествовании 1, 2 и 5 глав своей книги видел историю, а не аллегорию. Так смотрели на повествование о сотворении и на первоисторию человечества и последующие священные писатели. Мы встречаем опять упоминание Адама, как прародителя всего человечества (1 Паралип. 1, 1), в Евангелии св. Луки родословие Господа возводится к Адаму. Вообще в Библии можно указать много, очень много мест, где о первоначальных событиях, описываемых в Библии, говорится, как о событиях исторических. Взгляд аллегористов опровергается и новейшими открытиями в Сирии, Палестине, Египте и вообще у народов восточных, каковые открытия показали, что и у других народов кроме евреев сохранились сказания о первобытных временах весьма сходные в некоторых пунктах с еврейскими. Они несомненно указывают на историческую первооснову событий, о которых говорят. Все это принуждает совершенно отвергнуть учение об аллегорическом характере библейской первоистории человечества.

Если теория домирного падения души не сходится с буквой библии, то она, должно еще указать, стоит в противоречии с церковным учением о конечной судьбе человечества. Теория домирного падения смотрит на материю, как на зло; смотрит на тело, как на темницу души. Но Евангелие и затем церковь учит о воскресении тел. Ненормально не то, что душа находится в теле, а то, что ненормальны отношения между душой и телом. Тело не подчиняется или плохо подчиняется душе, часто само подчиняет себе душу. Но тело должно быть орудием велений духа. Дух действует через тело, через тело он совершает доброе и злое. Если бы нормальным состоянием духа была жизнь без тела (до падения), тогда и идеальным его состоянием должна быть безтелесная жизнь. Св. Писание говорит нам, что идеальным концом для души будет блаженная жизнь в воскресшем теле; отсюда мы заключаем, что и в начале своего существования душа была создана с телом, что первично эта связь была нормальной, теперь она ненормальна, в будущем станет нормальной опять.

С теорией эволюционного происхождения человечества, хотя бы даже и в той его форме, что в какие-то животные тела были вложены человеческие души, несовместимо учение о единстве человечества, т. е. учение о человечестве. ''Великая концепция общего происхождения всего рода человеческого, разсуждает г. Штернбер, созданного единым Богом, свободно павшего и потому расколовшегося и разъединившегося, но неизбежно долженствующего быть спасенным в лице всех отошедших, настоящих и грядущих поколений для образования единого стада единого пастыря, – эта великая концепция, которая могла явиться только на высшей ступени монистического религиозного мышления, впервые создала высшую идею человечества, которая легла в основание всех идей и идеалов гуманитарных концепций всех дальнейших периодов человеческого мышления. Она была неоднократно искажаема, затемняемаа, претерпевала всевозможные превратности, но благодаря ей, идея человечества долженствующего стать единым братским союзом, прочно укоренилась в умах и сердцах цивилизованных людей. Замечательно, что буддизм, создавший так много идей гуманности, не возвысился до идеи человечества, не пошедши дальше термина ''общины четырех стран света», соответствующего христианскому термину (''церковь», общины верующих»¹⁰1). Не будем привязываться к словам, из которых как будто выходит, что идея человечества прочно укоренилась благодаря идее человечества, постараемся вникнуть в мысль автора. Он признает безконечно высокое значение еврейско-христианской идеи происхождения человечества от единого корня, но он выставляет далее тезис, что эта идея могла явиться только на высшей ступени монистического религиозного мышления. Что он хочет сказать этим? Если эта идея не соответствует действительности, то она должна быть отброшена, ибо никакая мораль, никакие гуманитарные требования не должны утверждаться на фикции. Если эта идея соответствует действительности, то она изначальна. Человечество едино только в том случае, если оно произошло от одного человека – от одного мужа (ибо жена от мужа), как учит Библия. Происхождение всех человеческих рас от одного племени или вида, происшедшего эволюционным путем, как это представляет сам Дарвин, не утверждает факта единства человечества. А между тем к этой идее единства человечества аппеллировал и Фейербах в своей религии человекобожества и Огюст Конт в своей религии человечества и атеистические устроители благополучия человечества на началах братства и равенства. Они берут из библии нравственный вывод, не принимая его метафизической основы. Вывод является в виде безпочвенного тезиса, и хотя провозглашается весьма громко, не находит отклика в сердцах.

Отрицая единство человеческого рода дарвинизм и – еще шире – теория эволюции, по-видимому, утверждает еще более ценную нравственную истину: единство всего животного мира. Правда, допускают и с самого начала возникновение нескольких типов, развитие которых пошло различными путями. Но человека с зоологической точки зрения никак нельзя признать особым типом. Конечно, он – позвоночное, млекопитающее, близкое к приматам. Но какой же нравственный вывод следует отсюда? Как никак из эволюционной теории следует, что каждый из нас может быть в ближайшем родстве с гориллами Африки или с орангутангами с острова Борнео, чем с австралийскими аборигенами. Спрашивается – каковы наши нравственные обязанности по отношению к гориллам и австралийцам? Эволюционная теория не может дать ответа на этот вопрос, а если последователи ее дают, то они в своем ответе руководятся и религиозной традицией, и непосредственным сознанием выделяющим человечество из всего живущего, как особый тип, представляющий собой единое нравственно-солидарное целое.

Библия и действительность говорят нам, что существует три типа жизни: жизнь телесная, жизнь душевная и жизнь духовная. Первой живут растения, первой и второй живут животные, первой и второй живет человек, но он должен еще жить, и без сомнения в некоторой мере всегда и живет, третьей (духовной).

Жизнь с физиологической стороны может быть определяема, как процесс, состоящий в том, что вещество уподобляет себе окружающую среду. Все живое питается и размножается; принимая в себя посторонние вещества, живое делает их тем, что оно есть само, в размножении все живое стремится повторять само себя. Все, с чем организм вступает во взаимоотношения, он стремится уподобить себе и, увеличиваясь в объеме и размножаясь, он стремится превращать в себя все большее и большее количество вещества; мох в самое короткое время покрыл бы весь земной шар своим унылым покровом, если бы он не встречал себе противодействия со стороны других растительных организмов. Внешние неблагоприятные условия и противодействия других организмов препятствуют стремлению каждой органической особи уподобить себе окружающее. Многие философы существенным признаком организма считают его стремление к самосохранению. Спенсер на этом начале пытается строить все здание философии. Но самосохранение предполагает собою косность и неподвижность, между тем организм непрестанно стремится расширить область своего существования, чужое сделать своим, мало этого – не себя сделать собою.

Может показаться, что данное определение жизни не подходит ко многим животным и человеку: они растут не более одной трети времени всей своей жизни и многие из них теряют способность размножения задолго до смерти. Но прекращение роста не есть еще прекращение уподобления себе окружающего, а потеря способности к размножению есть уже признак умирания, она не является нормальностью. С физической стороны жизнь всех организмов характеризуется уподоблением организмом себе окружающего: человек ест мясо быка и превращает это мясо быка в человеческий и человеческие организмы; бык ест сено, и в лаборатории его организма сено превращается в мясо; трава, из которой образуется сено, углекислоту воздуха, соли и воду земли уподобляет себе. Но если органическая жизнь стремится сделать все подобной себе жизнью, то неорганическая природа безусловно лишена этого стремления. Этой природе действительно можно приписать стремление, – если только слово стремление идет в данном случае, – к самосохранению. Неорганический предмет никогда не изменится сам, если его не изменят внешние условия.

Таким образом есть резкий признак, проводящий демаркационную линию между неорганическим и органическим миром. Органический мир люди издавна делили на три основные типа: растения, животные и человек. Различие между растениями и животными таково: растения лишены способности ощущений, животные владеют этой способностью. Иметь способность ощущений – значит быть способным чувствовать приятное или неприятное, представлять так или иначе причины, вызывающие эти чувствования, стремиться сохранять чувствования приятные и устранять неприятные. Сила и отчетливость ощущений могут быть очень различными, и очень большими и очень малыми, но у растений их нет совсем, а у животных – у различных в весьма различной мере – они существуют. Отсюда резкое различие между растительной и животной жизнью. Кроме животной жизни на земле существует еще человеческая. Как всегда человек сознавал различие между растением и животным, так он всегда сознавал различие между животными и собой. Древние греки назвали животных ἄλοα, что значит, что животные безсловесны и безразумны. Животные не владеют способностью речи, они издают звуки, выражающие чувства удовольствия и страдания, они кричат от страха и криком извещают о найденной добыче или о приближении врага; между животными есть способные говорить, каковы попугаи, скворцы, и, однако, признак безсловесия всегда и безспорно приписывался животным. Позволительно думать, что животные не могут говорить потому, что не владеют сознательным мышлением, мышление животных безсознательно. В то время, как мы мыслим, мы можем наблюдать процессы нашего мышления. Это – мышление сознательное. Человек пользуется и сознательным и безсознательным мышлением и нетрудно путем самонаблюдения убедиться, что на долю последнего приходится наибольшая часть человеческой жизни. Животное владеет исключительно безсознательным мышлением. Лань, преследовавшаяся собаками и прыгнувшая через пропасть, без сомнения совершила сложный процесс умозаключения, прежде чем сделать свой отчаянный прыжок. Но об этом логическом процессе лань никогда не узнает. Как сознательное, так и безсознательное мышление может приводит к ошибкам; поэтому человек приходит к истине или заблуждению двумя путями, а животное только одним. Не имея сознательного мышления, животное не может иметь и языка. В словах языка выражаются логические отношения между понятиями, но животное, владея лишь безсознательным мышлением, никогда не наблюдает таких отношений и потому не может выразить их в звуках.

Сознательным мышлением, однако, не исчерпывается то различие, существование которого между животными и собой всегда признавал человек. Говорят, что человек издавна считал себя царем природы, венцом творения, был убежден, что все сотворено его ради, и современные ученые усиленно стараются доказать, что человек ошибался, они поучают человека, что земля не представляет собой центра вселенной, что создания земли живут сами для себя, а не для человека. Но не в своей силе, не в своей свободе, не в своей царственной власти над природой человек издавна полагал свое отличие от животных и свое превосходство над животными, – нет, такое отличие он всегда полагал в сознании своей подчиненности. Никакое из созданий живущих на земле, кроме человека, не признает никаких иных законов, кроме естественных, – только духу человеческому открываются непосредственно законы духовные, подчиняться которым он считает себя обязанным. Человек сознает, что в своем поведении он должен подчиняться некоторым высшим законам, что не все равно полезное одинаково позволительно и не все действительное законно, человек отрицает то, что есть, во имя того, что должно быть. Человек имеет представление о вещах: одни из этих представлений он считает истинными, другие ложными, он полагает, что должно вторые заменять первыми и заботиться об умножении этих первых; вещи, смотря по их форме, он разделяет на красивые и безобразные и признает, что они должны воплощаться в красивой форме; наконец, действия людей он подразделяет на добрые и злые и считает обязанностью людей производить только первые. Так, менее других подчиненный власти природы, человек оказывается подчиненным присущим его душе высшим стремлениям и признаваемой им высшей власти. Всегда и везде мы видим, человек пытался вступать во взаимоотношения с высшей властью, и эти взаимоотношения названы религией. Животные отличаются от растений с внешней стороны тем, что способны к самопроизвольному движению и издавать звуки, с внутренней тем, что имеют ощущения; человек с внешней стороны отличается от животных тем, что имеет язык, с внутренней тем, что имеет религию. Животные имеют жизнь душевную, человек имеет жизнь духовную.

Различие между неорганической природой, растениями, животными и человеком обусловливается не материей и ее структурой, а совсем иным. Органический мир стремится все захватить, все уподобить себе, этого стремления абсолютно лишен мир неорганический. Но далее: миры неорганический и растительный мы считаем неодушевленными и противополагаем им мир животных и человека. В конце концов мы противополагаем человека растениям и животным. Растения и животные передают своему потомству лишь то, что получили от природы. Человек передает детям то, чему научился он в течение жизни. Растения и животные только уподобляют себе окружающее, человек со своей духовной стороны сам стремится уподобиться существу совершеннейшему. Растения и животные тяготеют лишь к земле, человек хочет подняться к небу.

Пусть человек по своей телесной стороне есть животное, пусть даже он, как говорят некоторые зоологи, есть обезьяна. Это сходство по телу есть только сходство аппаратов, через которые действуют совершенно различные душевные начала. Можно животных научить издавать звуки в телефон. Мы можем услышать в телефоне собачий лай и после этого немедленно в телефоне тожественного устройства услышим человеческую речь. Из тождества аппаратов во многих случаях нельзя делать заключение к тождеству тех, кто действует через аппараты. Как и наоборот, через различные аппараты может действовать одно и то же лицо.

Но если с другой стороны тело есть аппарат, посредством которого действует дух, то с другой стороны, само тело действует на дух, оно связано с ним интимнейшим образом; оно есть единственный аппарат, посредством которого он действует. Между телом и духом должна существовать специфическая связь. А так как человеческий дух есть нечто невыводимое из животного, то естественно заключение, что при всем кажущемся сходстве тело присущее человеку должно обладать свойствами невыводимыми из телесной природы животных. Должно отрицать генетическую связь между человеком и остальным животным миром.

Этот вывод из наблюдения над действительностью подтверждается самонаблюдением или самосознанием человека. Если бы человек был потомком животного мира, он должен бы был с безмерной гордостью смотреть на свое настоящее положение: как поднялся он интеллектуально и морально над павианами, орангами, шимпанзе и гориллами, какие идеи породил его мозг, какие произведения искусства создали его руки, какими истинами он овладел и какую правду просознал! Да, гордиться, по-видимому, есть чем. Но странное дело: уделом каждого нормального человека являются не гордость, а стыд и угрызения совести. Человек сознает, что он – не то, чем должен быть; он сознает, что он сделал далеко не все то, что мог и должен был сделать. Говорят, онтогенический процесс есть отражение или повторение филогенического. Если это так, то, по-видимому, детство человека должно заключать в себе черты гориллоподобного образа жизни его предков. Но дети выступают пред нами совсем с иными чертами: они легко усвояют горячую веру в Бога, увлекаются героическими идеями, легко поддаются власти ласки и любви. Состояние детства характеризуется, как состояние невинности; причем понятие невинности понимается не в абсолютном смысле: признается факт усвоения детьми наследственной нравственной порчи. Но и при внесении ограничения в понятия невинности, виновности, добродетели и порока окажется, что сравнительно нормальный путь жизни человека слагается из таких трех стадий: невинность = добродетель без разума, виновность = разум без добродетели, раскаяние или искупление = добродетель и разум. Мы снова встречаемся здесь с тезисом, антитезисом и синтезисом Гегеля. И на самом деле сначала довольствование немногим (в детстве), затем стремление захватить себе как можно больше земных благ и как можно легчайшими способами; в конце концов, сознание суетности этих благ и нечестности средств, употребленных для их приобретения.

Так, действительность и самонаблюдение комментируют нам библейское повествование о творении и падении человека и объясняют нам нашу жажду искупления. Эволюционная теория не объясняет действительности и стоит в противоречии с требованиями нравственного сознания. Она не успокоивает ума и не дает руководства для совести. Но за всем тем естественно она имеет и будет иметь много приверженцев. В этом отношении судьба ее тождественна с судьбой родственного ей материализма. Она проста, для усвоения ее не требуется ни сильного напряжения ума, ни больших познаний. Ее легко поймет 12–13 летний школьник. Но многие люди на самом деле не хотят расти после этого возраста. Люди христианского образа мыслей не последуют за ними ни в их фактической косности, ни в их теоретической вере в безцельную эволюцию. Наблюдение и самонаблюдение побуждают отвергать теорию, оправдывающую низменные инстинкты, как животное наследство, и обезценивающую нравственные подвиги, признаваемые ею неизбежным продуктом эволюции. Человечество в той его части, которая характеризуется высоко развитым нравственным сознанием, всегда будет винить себя за прошлое (падение) и надеяться на будущее (усвоение искупительного дела Христова).

С.Глаголев