Об атеистическом и агностическом направлениях в религиозной философии

Атеизм – безбожие (от а – не и Θεός – Бог). Ап. Павел усвояет имя атеистов или безбожников всем язычникам (Еф. 2:12), потому что все они обходились без общения с истинным Богом, почитая богов ложных, жили без Бога. Такое словоупотребление точно отвечает истинному понятию о Боге и значению слова. Но, так как представления о Божестве и религиозные воззрения различных народов и лиц очень различны, и, так как люди, считая свои религиозные воззрения истинными, обыкновенно, склонны трактовать несогласные с их воззрениями, как безбожные, то поэтому, в истории человеческой мысли имя атеистов усвоялось лицам самых различных религиозных направлений и убеждений. В атеизме, в древнее время, обвиняли Анаксогора, Сократа, Аристотеля, в новое время – Ванини, Джиордано Бруно (оба сожжены за безбожие), Декарта, Спинозу, в новейшее – Фихте и Гегеля. Менее упорно обвиняли и многих других, даже Канта. Но философская терминология, стремясь точно различать различные взгляды и воззрения, значительно суживает понятие атеизма. Под ним разумеют в философии сознательное отрицание бытия Божия, как в теистическом, так и в пантеистическом смысле. Прежде, атеизм подразделяли на несколько видов: отрицательный (незнание божества у некоторых диких народов, детей) и положительный (знание и отрицание), последний подразделяли на практический (отрицание жизнью, поведением) и теоретический (отрицание Бога на словах, учением). Теперь этому последнему только и усвояют имя атеизма. Как философское направление (чисто отрицательное), атеизм – явление очень древнее, но, к счастью, нечастое.

Атеисты были в Палестине уже во времена Давида (Пс. 9:25; 13:1; 52:2). В Индии, ко времени возникновения буддизма (за 6 веков до P. X.), существовало уже чисто атеистическое направление в философии Санкиа. В Китае, за 5 веков до P. X. Юань проповедовал чистый атеизм и на нем основывал свою мораль, сущность которой сводилась к афоризму: «всяк живи для себя». На европейской почве атеизм в первый раз заметно выступает в материалистических системах Левкиппа и Демокрита (V в. до Р. Х.), но именем атеиста назван в первый раз, кажется, Диогор Милосский. О нем рассказывают, что в начале он писал дифирамбы в честь высшего Духа и судьбы, но потом, обманутый в имущественных делах, он безусловно перестал верить в Провидение. Когда, в доказательство существования Промысла, ему указали в Самофракии на огромное количество приношений, сделанных богам Кабирам, спасшимися от кораблекрушения, он сказал: «но, как бы велико было их число, если бы их могли принести и все те, которые погибли». Атеистами Секст Эмпирик называет далее Протогора и Продика (софисты, в сущности, скептики), Эвгемера (его теория: боги – обожествленные после смерти люди, – цари, законодатели), Феодора Киренского. Позднее, атеистом называют Стратона из Лампсака, но бесспорным атеистом этой эпохи является Эпикур (341–270 до P. X.). Задача философии у него ограничивается изысканием средств для достижения личного благополучия (μακαρίως ζήν – блаженной жизни). Таким средством служит правильное познание (что все в мире происходит естественно), освобождение от суеверий, от безумных опасений богов и надежд на них. Эпикур дал атомическую теорию мира и допустил, что существуют и боги, но, что только они не вмешиваются в течение мировых вещей, – почему, еще в древности говорили, что эпикуровы боги существуют лишь для того, чтобы спасти его от мщения разъяренной толпы.

Лукреций Кар (99–55 до P. X.) в своей поэме «De rerum natura» пропагандировал атеизм на латинском языке. Ничто не происходит из ничего, и ничто не совершается по воле богов. Все явления суть сложение и разложение атомов, из каковых атомов состоит и духовная природа человека. Распадение их есть смерть души, загробной жизни нет, жизнь дана нам не в собственность, а только в пользование. Лукреций заключает собою историю древнего атеизма, и его поэма доселе еще является чем-то, вроде катехизиса у атеистов.

В новое время, после разнообразных и противоречивых религиозных движений XVI–XVII вв., чистый атеизм является во Франции в XVIII веке. Решительным и циничным проповедником атеизма выступает здесь Ламетри, и полную, и прямолинейную систему атеизма дает Гольбах (1723–1789) в своей Système de la nature (вышла в тысяча семьсот семидесятом году с именем Мирабо, и подлинный автор долго не был известен). В природе, по Гольбаху, существует только движущаяся разнородная материя. Одни массы передают движение другим, и этим различием комбинаций движения материи обусловливается жизнь мира. Движение производится материей, но, так как причины многих движений ускользают от нас, то мы назвали причину подобных движений в человеке душою, в природе – Богом. Но на самом деле, совокупность душевных способностей, которую мы называем душою, есть только особый род деятельности тела. Материя действует на мозг, изменения в мозгу суть наши мысли и чувства. Страсти суть отталкивательные и притягательные движения к вредным и полезным предметам. Воля есть изменение в состоянии мозга, приводящая в движение внешние органы. Свободы воли нет, потому что свободными могут быть названы только поступки, свершающиеся независимо ни от каких мотивов, а таких поступков не может быть. Цель каждого существа и всех существ – самосохранение, жизнь и, притом, приятная, т. е. исполненная удовольствий. Удовольствия доставляются нам нашей деятельностью, согласною с индивидуальной природой. Человеку, поэтому, естественно искать блага и избегать зла, Бог здесь не причем, и Его не существует.

Атеисты последующего времени, в сущности, ничего не прибавили к системе Гольбаха. Фейербах (1804–1872), можно сказать, дополнил ее с отрицательной стороны, дав беспощадную критику христианской религии и предложив атеистическую теорию происхождения религии (эгоист хочет вечного блаженного существования, а фантазия рисует ему образ блаженной жизни и условия ее достижения, отсюда – религия). Фогт, Бюхнер и Молешот в терминах нового естествознания повторяли учение Гольбаха. Все они умерли в течение последнего десятилетия. Теперь в теоретическом отношении преобладает религиозный скептицизм и в практическом – религиозный индифферентизм, а не атеизм. Имя атеиста, пожалуй, можно усвоить Эр. Геккелю. Рассмотрение возникновения и развития атеизма в истории показывает, что он всегда стоял в сильной зависимости от некоторых теоретических учений и от некоторых явлений наличной действительности. Из философских теорий, содействовавших его развитию, должны быть названы: в гносеологии – сенсуалистическая теория дознания, в метафизике – материалистическая теория мира.

Сенсуалистическая теория все наши познания, а затем и всю душевную жизнь объясняет из ощущений, которые вызываются в нашем телесном организме движениями материи. Классическое выражение эта теория находит в, сделанном Кондильяком, сравнении человека с живой, но неодухотворенной статуей. Воздействие внешнего мира через различные органы чувств рождают в ней ощущения, наиболее сильное из ощущений превращается во внимание, далее, отсюда возникают сравнение, суждение, умозаключение, страсти, воля. Так как по этой теории вне того, что дается материей, нет ни предметов, ни мыслей, то от нее очень легок переход к теории, что и все бытие есть только совокупность, наблюдаемых нами, материальных явлений. Переход этот, однако, не необходим. Кондильяк и, ранее его, Гоббес, развивавший сенсуалистические принципы, не были атеистами. Материалистическая теория, представляя сущностью явлений видимого мира совокупность протяженных и непроницаемых частиц, раскрывает, что и душевные явления всегда оказываются (и, в сущности, даже мыслятся) результатом комбинаций таких частиц. Без тела нет мысли, в здоровом теле здоровый дух, возникновение тела полагает начало душевным явлениям, его разрушение полагает им конец. Из этого естественен вывод, что и душа – функция тела, явление материи. Не все сторонники материалистического толкования мировых явлений делали этот вывод (его отрицал, например, Гассенди), но значительная часть склонялась к нему. Корень сенсуалистического направления в гносеологии и материалистического в метафизике должно отыскивать, далее, в реалистическом направлении знания. Преобладающее изучение естествознания, преимущественное исследование явлений физических (в материи) и физиологических (в организмах) перед изучением других сторон действительности (истории, произведений человеческого гения – искусства), легко влечет за собою распространение естественно-научной точки зрения на все существующее. В мире физическом, все истолковывается из законов необходимости, значит – так должно быть истолковываемо и все бытие. В мире физическом, субстратом всех явлений служит материя, следовательно, – она есть субстрат и всего бытия. Отсюда, всеобнимающий собою вывод, что кроме этого, постоянно наблюдаемого нами, бытия нет никакого другого. Так, к атеистическим выводам направляют мысль научные исследования и теории, с другой стороны, к ним же направляют человека некоторые явления жизни. Часто представляющееся несоответствие между поведением человека и его судьбой, издавна многих – подобно Диогору – направляло к атеизму. Вопрос: «отчего под ношей крестной весь в крови влачится правый, отчего везде бесчестный встречен почестью и славой?» разрешался и разрешается многими через отрицание существования Провидения.

Лиссабонское землетрясение, во время которого погибло много невинных людей, подало повод в ХVIII столетии ко многим глумлениям над учением о Промысле. Страдания праведника, подобные тем, описание которых мы находим в книге Иова, многим представляются возможными лишь под условием, если небо пусто, и в глубинах его не скрывается никакого Бога. Несоответствие между социальными идеалами и теми государственными порядками, которые представляются, как бы, освященными Богом (религией), также, обыкновенно, влечет за собою протест не только против этих порядков, но и против веры в Бога. Вообще, несоответствие хода событий в природе (физическое зло) или истории (социальные нестроения) человеческим идеалам имеет своим обыкновенным последствием отрицание существования нравственного миропорядка и устроителя его – Бога. Таковы причины атеизма: умственная односторонность и нравственная озлобленность. Поверхностно ознакомившись с ничтожнейшим уголком мира, атеисты утверждают, что и вся вселенная заключает в себе только то, что они успели найти в своем уголке. Такая индукция, безусловно, неосновательна. Если бы мы измерили небольшую часть поверхности океана, положим, в одну квадратную версту, мы пришли бы к заключению, что она плоская и что, двигаясь по ней все вперед, мы будем уходить от исходного пункта в бесконечность, но, на самом деле, поверхность океана сферическая (эллипсоидная) и, подвигаясь по такой поверхности вперед, мы, в конце концов, вернемся к исходному пункту. Малый опыт, в данном случае, на котором мы пытались утвердить наше бесконечное заключение, привел нас к совершенной лжи. Однако, в этом заключении, по крайней мере, не было внутреннего противоречия, но об атеизме должно сказать, что он и противоречит фактам и внутренне несостоятелен.

Атеисты рассматривают все явления мира, как движение масс материи, но они упускают из вида, что материя может только продолжать движение или передавать его другим массам, но никогда не может полагать начало движению. Мало этого. Движения материальных частиц стремятся уравновеситься, и жизнь во вселенной стремится прекратиться. Импульс движению может быть сообщаем только психическими актами, и поэтому, в настоящее время, и физиология принуждена отводить место рассуждению о воле. Однако, и одушевленные существа могут полагать начало движениям, пользуясь только условиями неустойчивого равновесия, но не могут расторгать сами устойчивых равновесий, т. е. не могут производить сил из ничего. Поэтому, должно быть нечто трансцендентное, что обусловливает взаимодействие между психическими началами одушевленных существ и материей (взаимодействие свидетельствует о связи и о соподчинении чему-либо высшему, взаимодействие духа и материи не более непонятно, чем взаимодействие масс материи) и что дает миру энергию жизни. Можно отказываться познать эту трансцендентную причину, но мысль необходимо принуждается представлять ее существующей, и никаким образом не отождествлять ни с материей, ни с душами конечных существ. На эту необходимость мыслить бытие высшей причины мира обращает внимание блаж. Августин в своем толковании Пс. 13:1. Безумец сказал, что нет Бога, но не помыслил этого, потому что, по толкованию Августина, это можно сказать, но этого нельзя мыслить (– представить. Я могу говорить о треугольном квадрате, но не могу о нем мыслить и его представить).

Если атеизм логически несостоятелен, то, нравственно, он страшно вреден. Попытки его самого утвердиться на нравственных основаниях дают только оружие против него. Из фактов страдания он заключает, что нет всеблагого Бога. Но, если нет Бога, то тогда, значит, эти факты никогда не получат своего возмездия и удовлетворения, и строй мира должен быть признан безнравственным. Но, если есть Бог, и тварей ожидает посмертное существование, то тогда страдания настоящей жизни могут оказаться благодетельным условием для получения будущего счастья. Только ввиду будущей жизни, имеет смысл и значение нравственная самодеятельность в настоящем. Если нет Бога и Божьего суда, то «станем есть и пить, ибо завтра умрем» (1Кор. 15:32, см. Ис. 22:13). Единственная цель жизни – получить как можно больше наслаждений, и все средства хороши, которые ведут к этой цели. Убийство, воровство, клевета и обман так же законны и, во всяком случае, более нормальны и естественны, чем самопожертвование (в атеистическом катехизисе Шурихта откровенно утверждается эта истина). Говорят о том, что возможны, и действительно существуют, нравственные атеисты. Но, во-первых, атеисты, являвшиеся в истории, получали наследственные нравственные наклонности от отцов (не атеистов) и традиционное (не атеистическое) воспитание, во-вторых, среда, в которой они жили, никогда не дозволяла им действовать во имя их принципов. Атеисты доселе приносили немного вреда людям. Иное бы произошло, если бы атеизм восторжествовал в роде человеческом. Исключительные заботы каждого о личном благополучии уничтожили бы тогда возможность благополучия общего. Перестав думать о Боге и небе, человечество потеряло бы возможность жить на земле.

Под этим именем известны те направления в английской философии, которые отрицают возможность познания сверхчувственного, возможность богопознания. К числу агностиков могут быть отнесены: Джон Грот, Льюис, Бэн, Гекели, но, собственно, представителями агностицизма являются Джон Ст. Милль и Герб. Спенсер.

Свое основание агностицизм находит в ассоцианистической теории познания. Психологический закон ассоциации состоит в том, что, возникшее в нашей душе, представление, обыкновенно, вызывает другое или другие представления, которые связаны с первым по сходству или контрасту содержания, по смежности существования, соответствующих им, объектов в пространстве или во времени, по взаимной зависимости (причинной). Последний вид ассоциации, с точки зрения агностиков, есть частный вид ассоциации по смежности. Связи представлений, возникающих в душе, соответствует связь фактов, существующих в действительности. Факты оказываются связанными между собою неизменной хронологической связью. Неизменно предшествующий факт, называется причиной, неизменно последующий следствием. Но, на самом деле, как бы много случаев неизменной связи мы не наблюдали, между фактами, факт неизменности ее не может быть признан несомненным: большое число фактов – ничто, по сравнению с бесконечным, которое может иметь место во вселенной. Отсюда следует, что, устанавливаемые законы причинной связи, не имеют характера всеобщности и необходимости, они временны, условны и случайны. Они вырабатываются опытом, но опыт каждой эпохи и каждого рода существ различен. Поэтому, человечество никогда не должно претендовать, что оно может владеть знанием каких-то безусловных истин или принципов. Это должно установить, относительно качества человеческого познания.

Другое можно установить, относительно предмета человеческого познания. Единственный источник всех человеческих познаний суть ощущения. Ощущения суть результат изменений в состоянии нервной системы, вызываемых воздействием внешнего мира. Таким образом, органы нашего познания суть органы чувств, единственный предмет нашего познания – чувственное, чувственный мир. Но человек, увлекаемый ассоциациями, хочет подняться над чувственным и условным. Он вырабатывает нравственные принципы, которым хочет приписывать безусловную обязательность, и представляет, что есть высшее существо, которое полагает бытие этим принципам, и осуществление которых людьми с его стороны вызывает одобрение и награду. Развитие этих верований происходит таким образом: наблюдение и размышление постоянно показывали человеку, что некоторые действия, например, правдивость, содействуют неизменно умножению счастья в человечестве, наоборот, другие действия, например, лживость, неизменно (в общем) ведут к расстройству человеческого благополучия. В силу закона ассоциации или умственной привычки, действия первого рода, ассоциируемые постоянно с тем, что производит счастье, становятся предметом одобрения, действия второго рода, постоянно ассоциируемые в опыте и мысли с тем, что расстраивает благополучие, становятся предметом порицания. Так вырабатывается теория должного и недолжного поведения, должного и недолжного строя жизни, теория идеалов. Потребность отыскивать антецедент для каждого явления, заставляет отыскивать такой антецедент и для всего мира, а желание осуществления в мире идеального строя заставляет предполагать в этом антецеденте нужные силу и волю, для создания такового. Отсюда, вера в бытие живого, всемогущего и всеблагого Бога. Бытие такого Бога желательна для человеческого сердца, и в представлении его нет таких противоречивых и антирациональных элементов, которые заставляли бы отрицать разумность желания. – Приблизительно так смотрит Дж. Ст. Милль (three essays of religion). Иначе рассуждает Спенсер (Основные начала).

Мир необходимо требует объяснения своего бытия. Должна существовать некоторая везде присущая и всепроникающая сила, которая обусловливает и сохраняет мировой строй. Чем менее культурен человек, тем ближе в себе предполагает он такую силу. Непосредственные проявления ее дикарь видит в шелесте листьев, завывании ветра, раскатах грома. По мере развития человека, эта сила, как бы, отступает от него. Сначала, олицетворения этой силы, отходят в глубь лесов и рек, затем на солнце и звезды, затем в особый сверхчувственный мир, и образ таинственной силы принимает все более и более возвышенные очертания. Однако, все попытки приблизить к человеческому пониманию этот образ неизменно кончаются одним результатом: образ рассеивается и разрушается, даваемые ему определения являются contradictio in adjecto, таинственная сила оказывается неисповедимой и непознаваемой. Неведомый Бог оказывается единственным Богом человечества. Люди, хотя и не знают, и не могут постигнуть его, однако, стремятся к Нему и поскольку стремятся, постольку возвышаются над чувственным и непосредственным к сверхчувственному и безусловному. Воззрения Спенсера представляют агностицизм в собственном смысле. Существенное различие между агностиками старыми (доэволюционистами) и новыми (эволюционистами) состоит в том, что первые представляли образование в человеке логических принципов и этических норм делом личного, а вторые, представляют его делом наследственного опыта. Теперь никто не признает возможным, чтобы в течении короткого времени в человеческом духе, являющемся tabula rasa, опыт мог выработать непоколебимые нормы мышления и твердый нравственный характер. Теперь для этого назначают долговековые сроки. Но это не изменяет дела и не спасает теории. Одушевленное существо может жить в известной среде только под условием, если оно имеет, более или менее, правильные представления об этой среде и о том, как должно действовать в ней. Это предполагает собой изначальное соответствие между средою и, живущими в ней, существами; это соответствие не могло явиться результатом долгого или быстрого приспособления, ибо оно необходимо обусловливает собою начало жизни, а без начала не может быть продолжения. Духовноразумным существам присуща изначальная способность понимать нормы бытия и приспособляться к ним. Утверждение, что эти нормы в различных местах мира различны, основывается на поверхностном и нешироком опыте. Научный опыт и исходит из предположения, и приходит к утверждению единства норм бытия. Тела стремятся падать к центру земли, но дым поднимается кверху, щепка, брошенная в воду, всплывает на поверхность. Здесь, по-видимому, противоречия, но открытие всеобщего принципа тяготения показывает, что так и должно быть, и не может быть иначе. Кусок льда, которому сообщена чечевицеобразная форма, направленный на солнце, зажигает бумагу. Разве здесь есть противоречие закону, по которому холодные тела поглощают, а не испускают теплоту. Нет, этот факт есть неизбежное следствие термических законов, действующих в мире. Первые наблюдения и опыты представляют человеку природу, исполненной противоречий, не имеющей в себе законосообразности и порядка; но человеку присуща идея единообразия, порядка в природе, и, исходя из этой идеи, он исследует природу и подчиняет ее себе. Нормы мышления, которым отвечают законы бытия, преждеопытны. Ассоцианистическая теория, объясняющая нам происхождение наших принципов, есть грубый circulus vitiosus³⁶. Она исходит из признания всеобщности некоторых начал, чтобы потом доказать, что они имеют случайный и временный характер, Отыскивая причину происхождения в нас идеи причинности, она, тем самым, признает уже факт причинности в мире, а затем, воображая, что она нашла объяснение происхождения в нас идеи причины, утверждает, что мы эту субъективную и случайную идею совершенно незаконно провозглашаем объективным принципом бытия. Наши познания, по своему качеству, конечно, не абсолютно совершенны, но они несовершенны не потому, что ложны, а потому, что не вполне истинны. Они усовершаются постепенно.

Агностики наших дней – эволюционисты, противореча себе, всю историю человеческой мысли представляют, как процесс приближения к идеальному совершенному познанию. Предметом этого познания должно быть все, а не только чувственное и условное. У агностиков не выдерживает критики самое разделение бытия на чувственное и сверхчувственное. Они отказываются понять, что такое материя («неизвестная причина состояний нашего сознания»), но, если за всем тем они под чувственным разумеют материальное, то, очевидно, знание нами наших душевных состояний и состояний духа наших ближних не вмещаются в, назначаемые ими, границы наших познаний. По-видимому, они желают выразить мысль, что мы не можем познать бесконечного. Вполне, конечно, нет, но, отчасти, мы имеем о нем несомненное познание.

В каждом существе, в каждом предмете есть своя бесконечная сторона. Человеческому духу присуще стремление к бесконечному знанию, сила притяжения малейшего атома простирается в бесконечность, алгебра знает много типов бесконечных рядов и взаимоотношения бесконечностей, операции над которыми приводят нас к полезным открытиям. Сфера действия каждой физической силы (света, тепла, электричества) бесконечна (светящаяся точка освещает всю вселенную), но напряженность, энергия каждой силы ограничена. В наблюдаемом мире психическом, мы видим безграничность стремлений, соединенную с ограниченностью сил, в физическом мы видим бесконечность сферы действия сил, соединенную с ограниченностью их напряжения. Но мы не только можем, но и должны мыслить бытие такого существа, у которого бесконечность стремлений духа находит в себе бесконечное удовлетворение, и бесконечность сил которого везде неизменно равна бесконечности. Раз существует такое бытие, то, очевидно, только в живом единении с ним может находить удовлетворение бесконечность стремлений конечного духа. Такое бытие есть личный Бог.

Нашему мышлению, свойственно сводить все к единству, представлять все в системе. Но, порою, при возведении фактов или явлений к их основным началам, мышлению приходилось останавливаться не на одном, а на двух началах, которые далее не поддавались никакому обобщению и объединению. Так возникали дуалистические теории. Они имели место в физике, в химии, везде, где для истолкования явления обращались к предположению существования двух противоположных и непримиримых принципов. В сфере религиозно-философской, существовал и существует дуализм двух видов:

1) Дуализм этический. В мире существует добро и зло. Если возводить мир к единому всеблагому Творцу, как его причине, то факт существования зла, по мнению сторонников дуализма, окажется необъяснимым. Страдание, грех, зло не могут быть выведены из доброго! начала. Для них нужно отыскивать другой принцип, и вот, устанавливается, что от вечности, кроме доброго начала, существует еще злое. В первый раз и вместе с тем, в наиболее резкой и совершенной форме это воззрение было развито в маздеизме – религии Зороастра. Два принципа – Ормузд (благой) и Ариман (злой) поставляются здесь в начале вещей. Ормузд создает прекрасный мир, Ариман его портит, Ормузд – творец всего доброго, Ариман – всего злого. В I–II вв. христианской эры, дуализм развивался особенно сильно в системах сиро-халдейского гностицизма (у офитов, ператов, сифиан, каинитов, элкезаитов, юстиниан, Сатурнина и Вардесана). В противоположность божественной полноте, этот гностицизм предполагал существование противобожественных сил, созданием которых явился видимый мир, который, как ловушка, привлек к себе и увлек в себя много чистых созданий из божественной плеромы (полноты бытия, созданной, или исшедшей из благого Бога).

В III в. явилось манихейство – дуалистическая религия синкретического происхождения. Мани – ее основатель – признавал вечными бытие света, природа которого едина, проста и истинна, и бытие царства тьмы, с его владыкой – сатаной, каковое царство стремится расширить свою сферу и на область света, чтобы и последняя стала мраком. Подобные представления еще не умерли и в наши дни. Существуют и ныне на нижнем течении Евфрата мандеи (около 20.000 человек), в верованиях которых слышится дуализм древнего гносиса. В Курдистане, Турции, Персии и, отчасти, у нас в России живут иезиды (быстро уменьшаются в числе; приблизительно теперь число всех их = 90.000), которые признают благого Бога, но не служат Ему, так как Он все равно не может делать зла, а творит лишь добро; иезиды почитают Мелик-Тауза – духа отрицания, который, хотя и зол, но, почитающим его, может приносить пользу.

2) Дуализм метафизический. В строгом смысле, под ним разумеют признание бытия двух субстанций – материи и духа, которые не могут вступать в соподчинение (а, следовательно, в сущности, и во взаимодействие). Хотели видеть дуализм в учении Платона о материи и идее, в учении Аристотеля о возможном и действительном, в новой философии у Канта в учении о феномене и ноумене. Но нетрудно видеть, что во всех названных учениях одно по отношению к другому не является непримиримою противоположностью, но дополнением, раскрытием и проявлением. Здесь нет дуализма. Последний является у Декарта и в картезианской философии, где противоположность духа и материи доводится до того, что между ними совсем не оказывается пунктов соприкосновения. Метафизический дуализм господствовал в философии XVII столетия. Затем, на смену ему явились: материализм, который утверждает, что дух есть лишь функция материи; идеализм, который видит в материи лишь грезу духа; гилозоизм, который считает материю и дух двумя сторонами и проявлениями одной и той же сущности. Явились и еще некоторые учения, почти все они представляют собою попытки поставить монизм на место дуализма.

За дуалистическими теориями должно признать серьезное и полезное значение. Людям так свойственно представлять все в гармонии и единстве, что, обыкновенно, скорее готовы бывают отрицать или неверно освещать факты, чем поступаться ради них своими монистическими системами. Начало – всего едино; отсюда, если оно благо, то, значит, не существует зла. То, что мы называем злом, есть, в сущности, вид добра; зло также дополняет добро и увеличивает гармонию мира, как тень на картине дополняет свет и является необходимой для того, чтобы картина была хороша. Другие говорят: зло и добро суть лишь наши субъективные понятия, в природе нет ни добра, ни зла, начало всего есть нравственное безразличие. Чувственный мир есть несомненный факт. Все, что на нас воздействует, материально. Начало всего должно быть едино. Должно полагать, что это единое начало материально. То, что называется духом, есть особое состояние материи, именно, нервного вещества. Отправляясь не от воздействий внешнего мира, а от собственного самосознания, человек разрешает видимый мир в представления своего духа. Но зло дает себя чувствовать человечеству, психические состояния оказываются также неприводимыми к свойствам материи, как физические свойства тел не могут быть сводимы к их геометрической форме. Дуализм и подчеркивает существование этих фактов и несводимость их, одних на другие.

Всякое научное и философское исследование, конечно, должно выходить из наличных фактов, а не из одних априорных соображений. Лучше сознаться в неуменье объяснить факт, чем отрицать его существование. Значение дуализма заключается в том, что он не искажает и не отрицает действительности. Но дуализм идет далее: он не ограничивается признанием фактов, он придумывает для них объяснения. В этом – темная сторона дуалистических теорий: их объяснения, в своей основе, являются несостоятельными. Дуализм разъединяет и противополагает добро и зло, но в природе часто они, по-видимому, соединены неразрывно. Солнце и иссушает жизнь, и производит жизнь. Теория двух солнц – животворящего и убивающего – представляется явно несостоятельной. Иногда, зло ведет к добру: горе и страдания исправляют человека. Если действие оценивать по результатам, то в чем искать причину подобного зла – в злом или благом принципе? Затем, самая мысль о двух абсолютных и совечных принципах вызывает много недоумений. Как возможно между ними самое взаимодействие? Для того, чтобы один предмет действовал на другой, нужно: или, чтобы этот другой был подчинен первому, или, чтобы они оба были соподчинены третьему началу, которое, установив нормы их существования, сделало бы для них возможным взаимообщение. Эту дилемму сознавали дуалисты. Отсюда, в маздеизме, со временем, для Ормузда и Аримана нашли высшее объединяющее начало Царван-акарана (бесконечное время), отсюда, во многих видах дуализма, злой принцип подчиняется доброму, как слабейший и не абсолютно самостоятельный. С этим, а, вместе, и с присущей человеку верой в будущее торжество добра, стоят в связи уже чисто оптимистические воззрения некоторых, первоначально строго дуалистических, теорий. По этим воззрениям, разрушающим дуализм в корне, добрый принцип, в конце концов, восторжествует над злым. Ормузд победит Аримана, Мелик-Тауз будет прощен благим Богом.

В учении о злом принципе, как ограниченном и не абсолютно самостоятельном, дуализм уже приближается к правильному взгляду, согласно которому, источник зла кроется в произволе свободных конечных тварей. В вопросе о взаимоотношении духа и материи, дуализм содействовал выяснению того факта, что и всякое взаимодействие для нас непонятно: духа на дух, материального атома на материальный атом. Отсюда, конечно, нельзя делать вывода, что существует только единое. Но, с другой стороны, в противоположность непримиримому дуализму, новая мысль выдвигает, что именно различное, например, физические и психические силы, естественнее всего мыслит, как доступное соединению. Тождественное не соединяется, а совпадает. Различное может соединяться и взаимно дополнять одно другое. Дух дает мысль, а материя может дать реализацию мысли. Христианская религия учит о воскресении тел, т. е., значит, о том, что духовным силам человека, для проявления себя, вовне будут приданы физические силы. Действительность такого соединения налицо в настоящем мире, но возможность его доселе остается невыясненной для науки, невыясненной, впрочем, лишь в той мере, в какой не выяснен каждый факт, в своей глубочайшей основе.

Изложенные воззрения далеко не исчерпывают всей той пестроты мнений, которые представляет религиозная философия. Уже Индия дала целый ряд (обыкновенно, насчитывают шесть) философских школ, трактовавших о религии. Проблемы религии обсуждались в Греции и Риме, в арабской философии, средневековыми мыслителями, новое время дало много новых религиозно-философских систем, и, наконец, в настоящие дни на книжный рынок постоянно выбрасываются новые и новые рассуждения о религиозной проблеме. Макс Мюллер, этот немец, натурализовавшийся в Англии, дал много рассуждений о религии на основании анализа языка и словесных произведений народов (главным образом, Индии), Бальфур, первый министр Англии, дал трактат об основаниях веры, делающий честь его образованности и богословской начитанности, не так давно на русском языке появилась «Философия религии» Гефдинга. Можно назвать много иных трактатов, и к этому должно прибавить, что каждый, философски образованный человек, непременно имеет для себя философское решение религиозных вопросов. В предыдущем изложении была сделана лишь попытка показать, как далеко может расходиться различие мнений в вопросе о религии, и указать основные типы философских решений религиозной проблемы. Здесь не было предложено истории вопроса, и только иногда автор касался исторических пружин, влиявших на образ мыслей философов.

Какие же выводы можно сделать из обозрения этой пестроты мнений? Без сомнения, очень различные, смотря по тому, под каким углом зрения будет человек рассматривать эти мнения, и, смотря по тому, чего ищет его душа. Можно осмотреть в телескоп все небо и нигде не увидать Бога; можно в маленькой фиалке увидеть обнаружение Божественной Премудрости. В пестроте и разноречивости философских рассуждений о религии можно увидать доказательство, что проблема неразрешима, а, следовательно, и не нужна для человека. Но должно, думаем, увидеть нечто иное.

Дело в том, что – разрешима или не разрешима проблема – ее необходимо разрешить. Чтобы разумно жить и разумно действовать, нужно знать и правильно понимать свое положение в мире, и при теоретическом разногласии, философы, практически, обыкновенно, признают разумной христианскую жизнь. Если нет высшего «Я» и нет никакой высшей воли, то тогда для человека его личная воля, его личные хотения должны быть высшим законом, но каждый чувствует в своей душе присутствие какой-то высшей воли, которой он обязан подчиняться и нарушение которой есть грех. И все – хотя и в весьма различной мере – подчиняются этой воле: ищут не своего личного блага, а общего, ищут знаний не исключительно полезных для них, а знания истины, все хотят правды. Последовательные атеисты и материалисты пытаются говорить, что нет никакого обязательного нравственного закона, но они это только говорят, они этого не мыслят и не чувствуют. На практике можно не осуществлять нравственных принципов, но в глубине духа против них так же невозможно идти, как и против принципов логики. К чести человечества нужно сказать, что в своем постепенном развитии оно, по-видимому, более и более проникается христианскими нравственными началами. Кодексы законов, конечно, и теперь еще очень далеки от правды Евангелия, но они несравненно ближе к ней, чем были тому назад даже одно столетие.

Но, постепенно усвояя все более и более христианскую нравственность, мыслители не принимают основания этой нравственности – Библии, не хотят знать Церкви, которая хранит эти истины. Прежде всего, причина этому кроется в ограниченности человеческого ума и неограниченности человеческого самомнения. Два положения христианского учения о Боге, по-видимому, большинству мыслителей представлялись и представляются несовместимыми: бесконечное величие Божие и Его бесконечная близость к людям. Если Бог бесконечно велик, то как представить себе, что Бог говорил с Авраамом, являлся Моисею, осушал море для евреев, посылал им перепелов, заставлял говорить ослицу и, относительно Саула, даже сообщил народу, что тот скрывается в обозе. Такое отношение Бога к людям считают невозможным, но почему? Потому, что оно недостойно Бога, или потому, что Бог теперь не так относится к людям. Но бесконечное величие Божие уничтожает малость и ничтожество факта, это бесконечное величие так велико, что перед ним имеют равную ценность, как душа Саула, так и вся система Млечного пути со всем, что в нем содержится.

Говорят, что теперь Бог не так относится к людям. Но Библия представляет, что и всегда Бог открывался не всем людям, и мы не можем утверждать, что и теперь Он не открывается некоторым. Даже в простых житейских отношениях, действительно, великие люди часто обнаруживают более близости и простоты к малым, чем к тем, которые считают себя вправе претендовать на их особенное внимание. В сочинениях по религиозной философии, написанных людьми, эмансипировавшимися от подчинения религиозной догме, явно чувствуются претензии на особенно правильное понимание того, чем должно быть Божество. Высокомерно отнесясь к вере простых сердец, эти высокие умы объясняют нам, что есть и чем должен быть Бог. И замечательно, что все их попытки изобразить Бога сводятся, в конце концов, к представлению какой-то пустоты, какого-то небытия, совокупности бессодержательных абстракций. Абсолютный разум оказывается мертвым разумом, ибо ему не над чем размышлять, абсолютная свобода оказывается необходимостью, так все цели и средства для действия предопределены от вечности. Абсолютное всемогущество превращается в мертвую систему механических законов – в бессмысленное perpetuum mobile. Спасая величие Божие, эти люди поднимают Бога над бытием и превращают Его в небытие. И, вместе с Богом, в область небытия у них уходит и истина (что есть истина?), и правда (какое мерило правды?), и они, отвергнув истину, думают, что нашли истину.

Переть против рожна нельзя. Кто не принимает откровенного учения о Боге, как полноте жизни, деятельности и любви, тот непременно измыслит своим Богом противоположный полюс – несущее, какую-то мертвую возможность, не имеющую чувств. Такого Бога и создают свободомыслящие философы, – бога, который не творил людей, не промышляет о них и не приведет их к идеальному концу. Для верующего человека, несообразность всех этих концепций ясна и бесспорна; без сомнения, и неверующие, в глубине своего духа, далеко не непоколебимо убеждены в истинности своих представлений. Но, за всем тем, должно признаться, что переубедить их доводами рассудка невозможно; нужно, чтобы какие-либо влияния или события перевоспитали их сердце. Для верующего человека, Бог есть Отец всего (а отцы не прячутся от своих детей); для неверующего человека, Бог есть мертвая причина всего, к которой нельзя иметь живых отношений. Чтобы почувствовать жизнь другого, нужно полюбить другого. Корень богопознания кроется в любящем сердце.

Смиренная любовь всегда найдет Бога, но чувство любви так же доступно простецам, как и философам, а чувство смирения простецам свойственно несравненно больше, чем мнящимся быть мудрыми. Наблюдение постоянно показывает нам, что успехи кружат головы людей, успехи всякого рода, в частности – успехи знания. Достаточно человеку немного поучиться, чтобы он уже стал трактовать свысока суждения не учившихся, он легко представляет происхождение их воззрений – рутина, невежество, неуменье понять естественной причины, неуменье отличить живое от неживого, неуменье отождествить человека с обезьяною. С каким пафосом говорят о великих завоеваниях человечества. Воздадим должное тем, кто совершил и совершает их, но не будем терять головы от изумления перед их величием. Может ли человек опуститься под землю на десять верст глубины, может ли он подняться на десять верст над земною поверхностью? Даже такие простые задачи еще не выполнены, не умеют прокопать на пять верст глубины, а думают, что раскопали всю Историю мира; не умеют предсказать погоду на завтрашний день, а думают, что знают, какой конец ожидает нашу планету. Наука, т. е. познание истины есть такое же святое дело, как и преуспеяние в любви. Но это дело имеет за собою еще очень недолгую историю и достигнутыми результатами должно лишь ободрять искателей истины, но, безусловно, эти результаты не могут дать удовлетворения нашей потребности знать истину.

Но высшая истина – знание своего положения в мире, своего назначения – человеку должна быть открыта всегда. Наука не знает ее, она познается верой. Учение веры открывает человеку, что с реальным ничтожеством, выражающимся в жалком состоянии науки, в низком нравственном уровне и, вообще, во всех делах его, в человеке соединяется потенциальное величие – бесконечно высокое назначение, соединенное, конечно, со способностью его достигнуть. У человека есть бесконечно высокая цель (стать совершенным, как Отец Небесный) и для этой цели ему подаются и будут подаваться бесконечно могучие средства. Такова христианская вера. Пусть укажут философию, которая была бы более отрадна и более разумна.