Письмо № 74. Н.С. Фуделю
20 XII [1951, Усмань] 413
Дорогой Николашенька.
Опять я так благодарен за письмо, за два письма. Мой Усманский период может быть самым трудным для меня во всей моей жизни. Дело, конечно, не в том, что не бывает сахара. В Улуе по много месяцев не бывало не только его, но и чая, и я пил шиповник. Дело в том, что, на фоне безработицы внешней, не работает, не трудится душа, а только изнемогает, устает и ленится. Но и это определение слишком мягкое. Впрочем, про себя я более беспощаден.
Я как-то весь обессилел и омертвел, я не слышу своей внутренней жизни, ее–я знаю – почти нет. Вот ты пишешь: «как научиться молчанию?» Молчит – непроизвольно и радостно – душа тогда, когда ей есть что внутри себя слушать. Она молчит тогда, когда боится помешать шумом слов этому слушанию, т<о> е<сть> тогда, когда, по слову Тютчева, «есть целый мир в душе твоей»... 414
Все дело в том, чтобы иметь в себе этот мир, эту незримую жизнь духа. Тогда замолкаешь, тогда это не тяжкая немота больного или нищего, а слушание и зрение иного бытия, в котором и здоровье, и богатство, и свет. Поэтому нельзя «научиться молчать» – это будет искусственно, – но надо учиться блюсти и сохранять и достигать внутренней духовной жизни. А она уже наложит на уста свою благословенную материнскую руку. И не только уста закроет от ненужных слов, но и за руку возьмет и отведет от ненужных или вредных дел.
Я пишу и тебе и себе, тебе рассказываю и над собой горько плачу. Это все – живая и страшная правда: возможность иметь или не иметь, т<о> е<сть> потерять «целый мир в душе твоей». С этим не сравняются никакие шубы или деньги или все то, что истлевает.
Но я пишу не потому, что «унываю» или что считаю себя «ненужным». Все в руках Божиих, и потерянное счастье можно обрести опять.
В вечерних молитвах есть такая где-то фраза: «Господи! – хочу я или не хочу – спаси меня!» 415
Т<о> е<сть> воля моя совсем запуталась, я весь разодран в своей ничтожности, сердцем будто бы ищу Тебя, а делами отвращаюсь, и я уже не понимаю – где моя воля: с Тобой или против Тебя. И я могу только взывать в этой разодранности: «хочу или не хочу – спаси меня!»
Если так сейчас у меня, то понятно, что я не чувствую ни сил, ни уменья дать что-нибудь другим. Если же я, несмотря на это, все же даю, то кто же может знать пути Божий!
Во мне жива моя любовь к вам, желание сердца, чтобы жизнь ваша была и не сурова внешне (благостна), и глубока внутренне, чтобы вы, живя в этой земной юдоли, копили бы в себе золотые лучи будущего. Эта любовь и есть моя «нужность», я знаю это, и через нее Бог дает то, что ему угодно для других.
Но ведь я знаю и другое, и это знаю еще больнее, что когда замирает внутренняя жизнь духа, тогда умирает и любовь к людям. Это делается не сразу. По инерции, от прежде данного импульса, еще исходят от человека какие-то монеты, но золото их все тускнеет, они все больше стираются и дешевеют. Можно еще долго обманывать себя и других, позвякивая медяшками.
Любовь – это такое слово, которое мы, собственно, также не должны говорить «всуе», как имя Божие.
Что такое «внутренняя жизнь» или «жизнь духа»? Это живое ощущение Бога, его слов, его законов, его непостижимого бытия, его неизреченного о людях промышления, – ощущение не единичное и сухое, как мысль, а многообразное и цветущее, как многоветвистое плодовое дерево, вырастающее в душе. Тут и созерцание красоты истины, и слушание невидимой правды, и вкушение сладчайших плодов знания. Это то райское «дерево Жизни», о которой говорится в первой главе Библии 416.
Очами этого внутреннего мира люди познаются как дети Божий, как заблудшие боги, открывается их вечное, непреходящее сродство, открывается любовь к ним, как творческое действие этого познания, познания божественного сродства.
«Действие» не обязательно в словах или даже в поступках. Оно может и в молчании, о котором ты пишешь, в «благом молчании» (есть или была у мамы такая икона). Дело не в выражении, а в том, чтобы был в душе Бог. Дело только в том, что когда он уходит из нее, то иссякает источник Любви, и сад души засыхает, и мы сразу разучаемся и быть с собой и быть с людьми.
Вот потому-то это все так страшно и ответственно. Каждому из нас, по слову Божию, дан «талант» – серебряная монета, – который мы должны в течение жизни не в землю зарыть 417, а пустить в оборот: стяжать в себе Бога и через него людей. Это и есть цель жизни. Изгнанники из рая должны вернуться в свой дом. Этот возврат идет путями внутренней жизни, которую мы поэтому должны непрестанно искать, а, потеряв, опять искать, и стучать, и добиваться. Что наша вся жизнь – путь. это не метафора, а правда, путь искания Бога и через Него людей, обратный путь к саду Божию, к древней красоте мира.
В службе погребения есть одна такая песня (по ц<ерковно>-славянски «красота»=«доброты»): «Древле убо от не сущих создавый мя, (=«создание из небытия»), и образом твоим божественным почтый, («обожествление»), преступлением же заповеди паки мя возвративый в землю, от нея же взят бых. На еже по подобию возведи: Древнею добротою возобразитися» – («восстановиться в древней красоте»). И это поется над лежащим тлеющим человеком, как величайший «вызов» этому тлению, как прощальная песня людей своему уходящему брату. Вот как все это страшно и ответственно. Нам дано так мало времени, ночь коротка, а к «утру надо все найти» 418, найти постоянно теряемое нами сокровище внутренней нашей жизни: Бога и через него людей.
Ты спрашиваешь о пессимизме. В отношении философии и искусства я уже забыл или и не знал (т<о> е<сть> какие и в чем были теории), а по существу – какой же может быть пессимизм при таком жизнеутверждении! Если над безгласным трупом со всем дерзновением и с совершенно открытыми на все глазами («паки мя возвративый в землю, от нея же взят бысть») 419 поется эта «песнь торжествующей любви» 420 – то где же место пессимизму! Тут жизнь утверждается так, как нам не мерещится. Но для достижения такой жизни утверждается не только она, но и врата Голгофы – очищение человека через непрестанный труд над собой, через воздержание от зла всякого. Вот и не думал писать, а написал целый лист. Целую, тебя Николаша. Напиши про Радищева: что ты читал? Посылочку не посылай: это опять хлопоты, доставанье ящика, почта и т. д. и деньги, да, собственно, здесь сейчас есть и чай и конфеты. К вам хотела было заехать Валя Белякович 421 (моя бывшая хозяйка), но не заедет. Курить я все еще курю, но надо бы кончать – кашляю и голова кружится.
У Чернышевского нашел очень много о Гоголе 422, и местами такого хорошего, жалостливого к нему, объективного, тоже и к старым славянофилам. Подал на комиссию 423, если откажут, буду просить пенсию за выслугу лет – у меня их оказалось около 30. Это решится в середине января, т<ак> к<ак> жду справки из Улуя о заработке за посл<едний> год.
Твой п.
Целую Тамару, Машеньку и Муню.
* * *
Датируется по связи с предыдущими письмами.
Строка из стихотворения Ф.И. Тютчева «Silenium!».
Утренняя молитва 8-я, Господу нашему Иисусу Христу: «Или хошу, спаси мя, или не хощу, Христе Спасе мой, предвари скоро, скоро погибох: Ты бо еси Бог мой от чрева матере моея».
См.: «И произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла» (Быт. 2, 9).
Ср.: «И убоявшись пошел и скрыл талант свой в земле; вот тебе твое» (Мф. 25, 25).
Ср.: «Тогда будут звать меня, и я не услышу; с утра будут искать меня, и не найдут меня» (Прит. 1, 28).
Песня из службы погребения сравнивается с «Песнью песней Соломоновых».
Хозяйка дома в Усмани, сдававшая комнату С.И. Фуделю. См. примеч. 9 к письму 69.
Имеются в виду статьи Н.Г. Чернышевского «Очерки гоголевского периода русской литературы», опубликованные в журнале «Современник» в 1855 – 1856 гг.
Речь идет о медицинской комиссии по инвалидности.