Посольский церемониал и пребывание иностранных послов в Москве

Не имея у себя до второй половины XVII в. постоянных представителей иностранных держав, Москва часто встречала приезжавших с временными поручениями послов, посланников и гонцов как европейских держав, так особенно азиатских государeй: с конца XV в. и особенно в ХVI–XVI вв. Она видит в своих стенах послов цесаря римского, польского, датского, венгерского, чешского, французского, английского и шведского королей, султана турецкого, хана крымского, ногaйского и др. азиатских стран. Редкий год проходил, чтобы в Москве не был кто-либо из послов, иногда бывало их по нескольку в один год, иногда их жило в Москве одновременно насколько. Это особенно часто происходило в XVII в., когда дипломатические сношения Московского государства значительно развились; так например в 1675 г. при дворе царя Алексея Михайловича одновременно было 8 посланников; в июле 1677 г. – 4. Наиболее часты были приезды послов и гонцов польско-литовских, крымских и ногайских.

По мере развития сношений в Москве постепенно вырабатывался особый посольский церемониал, касавшийся как встречи, так и приемов и проводов послов.

По получении известия о едущем в Москву посольства из Москвы посылалось воеводам пограничных городов, ближайших к тому месту, где должен был вступить на русскую почву иностранный посл, приказание послать на встречу посла – кого-либо из служащих в том городе (пристава), который и сопровождал посольство до Москвы, а также обыкновенно и на обратном пути до выезда из пределов Московского государства. Воеводам пограничного города, равно как и всех городов, лежавших на пути следования посла, предписывалось заранее приготовить подводы для послов и «корм» для них, так как содержание посольства с вступления на русскую почву обязательно было для Московского правительства. Это предупреждение было иногда существенно необходимо в виду многочисленности посольства, особенно польско-литовских, простиравшихся до нескольких сот человек; в 1566 г. с литовскими послами Хоткевичем, Тишкевичем и Гарабурдой было 9 королевских дворян, 900 людей и 1289 лошадей. Состоявший при посольстве пристав должен был заботиться об удобствах путешествия посольства, чтобы все приказания, отданые из Москвы, были исполнены на месте, чтобы было дано известное число подвод и известное количество корма. Из-за последнего не раз происходило неудовольствие и послы отказывались принимать его, жалуясь на недостаточность; в таких случаях пристав должен был или сам или чрез воевод того или другого города донести в Москву и поступать затем согласно полученным оттуда приказаниям.

Не доезжая Москвы верст за 6–7, пристав послов, который постоянно доносил в Москву о своем путешествии с послами и получал оттуда приказания, как ему ехать – скоро или тихо и к какому числу он должен прибыть в столицу, – останавливался на «подхожем стану»⁹¹ и доносил о своем прибытии в посольский приказ. Последний, получив это известие, назначал день и час, когда должен был совершиться торжественный въезд посольства в столицу. Из Москвы посыпался к нему особы пристав (Московский, а иногда и 2–3), который должен был находиться при посольстве все время пребывания его в Москве и сопровождал посольство на обратном пути до известного города; ему давался особый наказ, в коем говорилось не только о том, как он должен встретить послов, но и как он должен держать себя все время пребывания посольства в Москве и даже что отвечать на известные вопросы. В день въезда посылались на встречу посольства царские экипажи и лошади, назначались особые лица, которые должны были приветствовать посла при въезде в самый город, по улицам расстанавливались войска (стрельцы) и приказные люди, чтобы везде было «людно и нарядно», как выражаются современные акты. С конца XVI в. забота о торжественности въезда посла перешла к Разрядному приказу, который заботился о назначении стрельцов (упомин. в 7065 г.) и приказных людей для встречи. Торжественность встречи зависела от важности посольства: неодинаково встречаемы были послы, посланники и гонцы; для последних встреча была наименее торжественна и ограничивалась иногда посылкой на встречу пристава. – Встретив послов, Московский пристав и особо назначенный для сего лица провожали их до подворья, где посольство должно было жить все время пребывания своего в Москве, и являлись с донесением о приезде его первоначально к вел. князю, а с учреждением Посольского приказа к дьяку последнего, который уже доносил царю. К послам царем был отправляем кто-либо спросить о здоровье иностранного государя; при этом относительно крымских послов посланным было приказываемо, «беречи того, чтобы крымский посол против государева жалованья на колени садился и колпак снимал» (1537, 1538, 1578 гг.).

Первоначально для помещения иностранных послов в Mоскве не было определенных мест, особо назначенных для сего зданий, и они ставились в частных домах; это бывало впрочем и впоследствии, когда появились уже особые «дворы», вероятно в виду того, что они были заняты⁹². Помещения для послов отводимы были в разных частях города, на улицах Остоженке, Пречистенке, Никитской, Тверской, Воздвиженке, Рождественке, Дмитровке, Петровке, в Китай-городе, Дорогомилове и др.⁹³ Для наиболее часто посещавших Москву послов ногайских, крымских и польско-литовских существовали особые дворы, предназначенные исключительно для тех или других послов и гонцов. Из числа этих дворов древнее всех был, кажется, крымский двор, в записях упоминающийся с 1532 г. На нем стояли крымские послы в 1532 г. («Крымское подворье»), 1534 г. («– двор»), 1535–1539, 1548, 1562–1564, 1566, 1567, 1570, 1577, 1578, 1586, 1588, 1591–1596 гг. – О местонахождении этого двора посольские записи XVI в. говорят только: «за рекою» (1539, 1586 г.), «за Москвою рекою» (1539, 1566, 1677, 1578 и 1589 гг.). В конце 1577 г. послы были поставлены «за Москвою рекою на Крымском дворе на новом»; в 1588, 1593 и 1595 гг. «на старом на Крымском дворе». В записи 1589 г. Крымский двор назван «посольским». Как исключение послы крымские ставились иногда и не на Крымском дворе. Так в конце 1568 г. крымские гонцы поставлены были «на Большом посаде на хрестьянских дворех», в начале 1592 г. они стояли «в Рогожской слободе», а в октябре 1576 г. «в Казенной слободе» (см. также на сей странице в примечании о посольских дворах в Черторье). – Для ногайских послов и гонцов существовал особый Ногайский двор, на котором ногайские послы и гонцы стояли в мае и сентябре 1535 г., в 1536, 1537, 1548, 1549, 1551–1553, 1555, 1564 годах. С послами, как известно, приходили и ногайские «гости» (купцы), пригонявшие в Москву для продажи целые табуна лошадей. Гостей этих ставили обыкновенно или «под Павшиным (IIаншиным), в октябре 1548 г., мае 1549 г., мае и июле 1551 г., 1552 г., 1555, 1557, 1560 («за посадом под Паншиным», 1561, 1578 гг., или «на лугу против Симанова, под Симоновым» (в ноябре 1548 г.) августе и октябре 1551, 1552 и 1553 гг.); или «у Красного села» (октябрь 1549 г., октябрь 1551 г., 1553 г.), «под Красным селом по сю сторону Яузы» (1581 г.), «за красным селом на Яузе» (1581 г.), «за Яузою» (1578 г.). О местонахождении Ногайского двора однажды посольская запись замечает: «за Москвою рекою» (1564 г. ноябрь). Иногда послы ставились не на этом дворе. В декабре 1535 г. они поселились «на Городецком дворе за Яузою», потому что не хотели стоять вместе с находившимися на Hогaйском дворе другими послами. В ноябре 1564 г. часть послов остановилась на Ногайском дворе, «а иных поставили на хрестьянских дворех»; в октябрь 1579 г. ногайских послов велено было поставить «в Рогожской Ямской слободе», поставлены были «в Казенной слободе»; здесь же в Казенной слободе «на крестьянских дворех» стояли другие ногайские послы, прибывшие в Москву в апреле 1581 г. За Москвою рекою ставили еще послов «на Мустафинском дворе» (в мае 1560 г.) и «В Кожевниках» (в октябре 1560 г.). Приехавшие в сентябре 1560 г. ногайские мурзы Булат и Бубезон был поставлены «за Москвою рекою», но неизвестно где именно.

Кроме этих дворов в 1552–1557 гг. упоминается еще Астраханский двор. На нем поставлены были ногайские послы в 1552, 1556 и 1557 гг. Бывшему Астраханскому царю Дервишу, прибывшему в Москву с ногайскими послами в октябре 1551 г., отведен был двор кн. Юрья Кашина на Воздвиженской улице. Присланный из Астрахани в декабре 1558 г. Ибак царевич поставлен на Рождественской улице «на крестьянском дворе».

Литовских послов первоначально размещали по домам частных лиц, но с 1532 г. встречаются посольские записи о существовании особого Литовского двора для них. На этом Литовском дворе поставлены были литовские послы в 1532, 1533, 1539, 1550, 1553, 1554, 1556, 1559–1561, 1563 («на посольском дворе»), 1566, 1569 («на Литовском посольском дворе»), 1579, 1581–1583, 1593. Большинство записей ограничивается кратким сообщением: «поставили на Литовском дворе», но некоторые из них указывают и на местонахождение его. Из записей последнего рода видно, что Литовских дворов было несколько и что они помещались на различных улицах города Москвы. Сперва он находился «за Неглимною, на Успенском враге», где был поставлен в 1555 г. литовский посланник Тишкевич. Вероятно, это тот же самый двор, который в раннейших посольских записях называется «цесаревых послов двором» и его разумеют они, говоря, что литовские послы и гонец в 1529, 1532 и 1536 гг. поставлены были «на Успенском вразе, на цесаревых послов дворе» (здесь же стояли послы 1559 г. Тишкевич и др., судя потому, что приставы должны были заботиться, чтобы Успенским врагом никто не ходил). Быть может этот же самый двор запись разумеет, говоря, что литовские посланники поставлены были «за Неглинною на Литовском дворе» (1558 г.) и за «Неглинною на Литовском дворе на посольском» (1566 г.); в этот последний раз послы, переехав реку (у Дорогомилова), ехали «по запосаду к Тверской улице, к Ямской слободе»⁹⁴. Судя по этим упоминаниям можно думать, что первый Литовский посольский двор помещался в нынешнем Газетном переулке (церковь Успения, на Овражках). –По недостаточности ли этого двора или вследствие каких-либо его недостатков, с 1568 г. литовские поcлы размещались по другим дворам: на Большом посаде на дворе Луки Котельникова (1568 г., купцы на другом дворе подле его; 1569 г. – и на иных крестьянских дворах у Поганова пруда), на Покровке на Вологодского владыки дворе и на иных дворах (1576 и 1577 гг.).

В конце 1568 и 1569 гг. литовские послы и гонец, переехав Москву-реку, на берегу у перевоза, ехали «по запосаду на Переславскую дорогу к Сретенской улице и к Литовскому двору посадом». Можно думать, что второй Литовский посольский двор находился недалеко от Сретенки, у Поганова пруда (=ныне Чистые пруды), на Покровке, где стояли литовские послы Крыский, Сапега и Скумин в январе 1578 г. («а поставили послов на посольском на новом дворе на Покровской улице»). На этот последний двор литовский гонец Держка в 1581 г. так ехал: «с Поклонные горы налево через Москву-реку, переимался на Тверскую дорогу, а от Тверские дороги к Конюшенной слободе, а от Конюшенные слободы вверх через Неглинную к Запрудному, а от Запрудново на Переславскую дорогу к Пушкарской сободе, а Переславскою дорогою в Земляной город в Устретенския ворота да Устретенскою улицею, а с Устретенския улицы на пожар, да на Покровскую улицу на Литовской двор». На этом дворе на Покровской улице, по посольским записям, стояли Литовские послы и гонец в июне 1582 и феврале 1583 гг. – Кроме этих двух посольских Литовских дворов упоминается еще Литовский гостинный двор: в 1592 г. литовские послы помещены были «в Большом городе у Пречистые Гребневские на Панском новом дворе». Литовские посланники Хребтович и Девелтовский в феврале и августе 1593 г. стояли «на Литовских дворех, что у Пречистье у Гребневские», «у Пречистые Гребневские на Литовском на гостином дворе», – На Литовских дворах останавливались иногда послы и других держав. «На «Литовском дворе на Успенском вразе» в апреле 1539 г. стоял крымский посол Сулеш. На Литовских дворах поставлены были также: в мае 1559 г. ногайский посол, в декабре 1563 г. датский посланник, в июне 1585 г. и в сентябре 1586 г. свейские гонцы («на посольском на Литовском дворе»), в марте 1589 г. цесарский посланник⁹⁵.

С начала XVII века в посольских записях начинает упоминаться тот Посольский двор на Ильинке, который существовал весь XVII век, видел в своих стенах большое число послов и гонцов иностранных держав, и воспоминание о котором доселе живо в Москве, так как существующее на его месте новое здание (торговые помещения) известно под именем «Посольского подворья» (на Ильинке, близ Биржи). Впервые этот Посольский Двор упоминается в записи о встрече цесарева посланника М. Шеля в 1601 г. Приставу, посланному на встречу ему, велено было по встрече за деревянным городом, за Тверскими воротами, ехать «в город в Тверския ворота и Тверскою улицею в Китай город полым местом к каменным лавкам и большим торгом, Ильинскою улицею на Посольский двор». Дальнейшия упоминания о нем находятся при встрече в 1614 г. датского и английского послов и в последующих годах.

Посольский двор этот более счастлив, чем другие: тогда как о размерах помещения последних ничего неизвестно, о первом мы имеем подробные описания у живших на нем во второй половине XVII века иностранных послов, и даже до нашего времени сохранился в альбоме цесарского посла Meйерберга (1661–1662 годов) рисунок сего Посольского двора, помещенный выше на стр. 82-ой.

Дом, находившийся на этом дворе для послов, был 3-х этажный: в верхнем этаже были 3 комнаты и двое сеней, в среднем и нижнем по 9 комнат и по трое сеней. У дома была высокая и изящная башня, с которой открывался вид на город. Комнаты имели своды и настолько низкие, что датские поcлы в 1678 г. не могли «приладите к стене ни одно из привезенных ими зананесей, не подогнув ее хорошенько». Кругом по стенам приделаны были лавки; средину комнаты занимали длинные столы и переносные скамейки, все обитые красным сукном, которым обиты были внизу и стены, насколько сидящий человек доставал спиною. В одной из комнаты, роскошно убранной, приготовлено было возвышение с дорогим балдахином наверху; под ним кресло, назначенное для посла, когда ему нужно было принимать посетителей. Комнаты, предназначавшиеся для главного посла, украшались шитыми золотом коврами. У окон были железные решетки и железные же ставни. При доме был обширный двор, на котором расположены были различные хозяйственные постройки: кухни, птичники, конюшни, сараи и т. п.

Кроме всех этих дворов в XVII в. быть еще особый Малороссийский двор, давший название теперешней улице Mapоceйке. Он находился близ Ильинских ворот, на углу нынешних Большого и Малого Златоустинских переулков и предназначен был для остановок на нем малороссов, приезжавших в Москву. Местонахождение его ясно из чертежа XVII в., помещенного на стр. 84-ой.

Во время пребывания посольства в Москве кроме пристава, долженствовавшего постоянно посещать послов, а иногда и жить вместе с ними на одном дворе, им давалась стража, которая отчасти должна была охранять послов и сопровождать их и их посольских людей во время xождения по городу, а отчасти и наблюдать за действиями посов и сообщать о сем в Посольский приказ. До царской аудиенции послам вообще не разрешались сношения с другими лицами и только после нее они пользовались большей свободой. Иногда принимались и суровые меры в отношении сношений послов. Это делалось или в виду политических осложнений или неприязненных действий того государства, представитель которого явился в Москву, или в виду оскорблений, нанесенных русскому послу в стране посла. Так литовских послов, прибывших в Москву в 1518 г., велено «стеречи, чтобы к ним и от них не ходил в посад, ни из посада никаков человек» – «того деля, что Острожской пришел с людьми под псковской пригородок под Опочку»; в 1520 г. литовского гонца также велено «беречи, чтоб к нему не ходил никто и с ним бы не говорили»; послов литовских, в том же году прибывших, также велено «беречи того накрепко, чтоб к послом не ходил никто» (подобные же распоряжения в 1555 г.). В 1535 г. в виду прихода многих крымских людей с войною под Рязань, великий князь велел находившихся тогда в Москве крымских послов «на их двор за сторожи держать и пущати их никуды не велел»; подобный же случай произошел в 1539 г., когда за приход на Коширские места и Ростовскую волость у крымского посла в Москве взяты были кони и к нему приставлены сторожа. В 1559 г. приставам литовских послов велено было «беречи того накрепко, чтоб к послом на двор, опричь приставов, не ходил никто; а на Успенском враге держати сторожа, чтобе Успенским врагом мимо послов дворе не ездил никто; а которые дети боярские или боярские люди поедут мимо послов дворе, и приставам тех велети имати да отсылати к дьяку к Ивану Михайлову» (в Посольский приказ). В октябре 1567 г. царь с князем Владимиром Андреевичем и боярами приговорил литовского посланника «позадержати, потому что король в своей грамоте писал супротивныя слова; и приговорил государь посланника всю рухлядь, и товары, икони переписать, и то все велел государь взять на себя; а посланника посылать к Москве посадить его на Литовском дворе, избы 2–3 огородить и велети его беречь»⁹⁶.

Но эти стеснения и ограничения бывали главным образом в XVI в., в XVI в. послы пользовались уже большею свободою. и в XVI в. Им давались различные льготы: разрешалось посещать митрополита Московского, присутствовать при богослужениях в Успенском соборе и других церквах, ездить с соколами и собаками и пр.

Прием послов царем совершался всегда торжественно и постепенно выработался особый церемониал его, которому неизменно следовало Московское правительство.

По назначении дня приема, о сем заранее извещался посол для того, чтобы он мог приготовиться к аудиенции. К послу посыпалась лошадь с царской конюшни или особый экипаж, на которой или в котором посол и отправлялся на аудиенцию. С 1576 года то на всем пути следования послов, начиная с их Посольского двора и кончая Благовещенским собором, то только в Кремле от Благовещенского собора и по площади, стали ставить стрельцов («стрелецкие головы» также являют послов в 1576 г.); в XVII в. в помощь к ним назначали боярских черных и посадских людей. До конца XVI в. послы следовали, кажется, постоянно верхом, потому что посольская запись как об исключительном случае говорит, что в мае 1597 г. цесарев посол «ехал ҡо государю на двор в возку в немецком в непокрытом, для того, что у него была болезнь в ногах камчюг и он верхом ехать не мог», но в XVII в. въезд нередко уже совершался в экипаже, причем в нем вместе с послом сидели и особо назначенные русские лица. Впереди послов везли подарки и грамоту. «А дары бывают присыланы: сосуды серебряные позолоченные разные и что прилучитца заморских диковинок»⁹⁷.

Приехав в Кремль, послы всегда останавливались или против Архангельского собора или между Архангельским и Благовещенским соборами, около здания Казенного двора, или «у лестницы» или «мостков, что на пацерть к Благовещению» (1554 г.), их заранее точно определенного места должны были слезать с лошадей или выходить из экипажа. В 1566 г. литовский гонец Загоровский не захотел выйти из саней против Казенного двора, а пожелал проехать еще несколько до самой лестницы и «споровался о том с приставом голомя». Царь не разрешил пустить его к лестнице, а велел выйти против Казенного двора. Гонец не пожелал исполнить этого и хотел ехать «сильно» к лестнице, но стоявшие стрельцы не пустили его туда и гонец принужден был выйти против Казенного двора. Вероятно, за это ему не было сделано никакой встречи. На аудиенции царь «к руке его не звал, потому что он приехал на двор невежливо и из саней против Казенного двора долго не вышел, а хотел ехати к лестнице сильно». В XVI в. бывали случаи, что послы дожидались царского выхода в ту или другую палату на Казенном дворе или в Посольском приказе, и по получении только известия о выходе царя шли далее; в этом случае они останавливались не доезжая немного того здания, в котором должны были дожидаться⁹⁸. – Сойдя с лошади или выйдя из экипажа, послы шли: христианские поднимались по небольшой лестнице в несколько ступеней на паперть Благовещенского собора и шли этою папертью и переходами во Дворец; послы не христианские поднимались во дворец «Среднею лестницею мимо Золотой палаты»⁹⁹.

О выезде с Посольского двора пристава обыкновенно посылали с вестью в Кремль (1566, 1570 и 1582 г.): когда они выедут со двора, как вьедут в новый город (Китай) и как начнут въезжать в старый город (Кремль). В 1566 г. произошел случай, что пристава литовских послов, когда от них ждали донесения о выезде послов на аудиенцию, сообщили, что послы «у обедни, слушают обедни в сушиле у своих попов». Посольская запись замечает: «а у тех послов ново учати быти: как им по поре ехати на двор, и они учнут слушати обедни». Государь «с бояры поговорил:... у прежних послов того в обычае не было»;... что они «то делают не по пригожу, что государь послов долго ждеть, чего наперед того не бывало. И нечто вперед послы учнуть потому же приезжати, и государь поговорил, что государю слушати обедни у Благовещения, а послом приехати на двор и итти на переходы Середнею лестницею и велети им итти в полату и дожидатися того, как у государя обедню отпоют и как обедню отпоют, и послом тогды итти ко государю в Столовую избу челом ударити да итти в полату». – Извещение о выезде послов необходимо было, чтобы успеть все приготовить ко встрече послов. В XVII в. от Благовещенской паперти или с «Середней лестницы» ставились «дворяне, приказные люди, диаки и гости в золотном платье» и в черных шапках (в «сенех») и дети боярские и дворовые люди и подьячие в «чистом» платье (по крыльцу и у Благовещения в паперти).

ІІpиехавшего посла или гонца до входа в палату, где сидел царь, обыкновенно встречали по особому назначению; количество этих встреч, равно как и назначение для сего более или менее почетных лиц, зависело от ранга представителя иностр. державы, равно как от желания Московского правительства придать большую или меньшую торжественность встрече и от политического значения той страны, от которой являлся посол. Самое большое количество встреч бывало – 3: в том или другом пункте паперти Благовещенского собора или дворцовых помещений (у Середней палаты, 1519 г., – на передней лестнице на Середнем дворце, 1523 г. и т. п.). Для гонцов обыкновенно бывала одна встреча, а в исключительных случаях обходились и без нее; так в 1525 г. литовскому гонцу «встреча не была – человек молодой».

Приемы послов вел. князьями первоначально производились в различных избах и палатах Кремлевского дворца: Набережной палате (1522 г.), Середней избе (1527 и 1548 гг.), Брусяной выходной избе (1589 г.). С 1543 г. и по 1584 гг. они за самыми ничтожными исключениями совершаются в Столовой брусяной избе, после сего ее заменяет Средняя Золотая подписная палата, или, как короче она называется, Золотая подписная (с 1586 г.), иногда они совершаются в Большой подписной Грановитой палате (1591 г.). – В палате, где совершался прием, на том или другом расстоянии от царского места, в зависимости от значения посла или гонца, ставилась скамья (упом. с 1514 г.), на которой сидел посол некоторое время во время аудиенции. Кроме царя в палате находились, по особому назначению, бояре и другие думные люди Московского государства, в золотых и др. роскошных одеждах и шапках горлатных.

При входе посла царь сидел на своем месте. Со второй половины XVI в. встречаем замечания об одежде его: «а царь сидел в русском саженом платье, и в царской шапке и в диядиме, а в руках был скифетр» (1576 г.) или в другой раз: «а в руках был посох» (1576 г.); «Государь был в царском платье, в саженой в русской шубе и в диадиме и в царской шапке» (1578 г.); «государь сидел в царском платье, а в руках у государя быть скифетр, а с левую руку у государя стоял индрогов посох в золотом месте» (1579 г.); при приеме литовского гонца в 1582 г. царь «сидел в обычном платье без царские шапки», при приеме литовских послов в 1590 г. «в царском в большом платье с скифетром и с царским яблоком». Во время малолетства царя Ивана IV около царя находились бояре; в 1539 г. «берегли у (девятилетнего) великого князя (руку, когда послы подходили к целованию ее), стоячи у его места боярин кн. В. В. Шуйский (он и отвечал за царя послам: «князь великий говорил боярином своим князем В. В. Шуйским того деля, что леты еще не совершен», 1536 г.) да князь И. В. Оболенской-Овчина. Как князь великий подал (посланнику) Никодиму руку, и Никодима принял за руку князь Иван и подержал за руку». Они же берегли руку вед. князя, а кн. Шуйский и говорил, при отпуске того же посланника. В 1538 т. для береженья стояли те же кн. В. В. Шуйский на правой стороне и кн. И. В. Оболенский на левой, «да у князя у Василья стоял И. И. Челяднин, ходил у великого князя в дяди место». В 1542 г. «стояли у великого князя береженья для на правой стороне кн. М. И. Кубенской, на левой окольничий И. С. Воронцов»¹⁰⁰. – При приеме царем Федором Ивановичем послов «у государева места выше рынд» с правой стороны стоит Б. Ф. Годунов (1590, 1592, 1593, 1595 и 1596 гг.); при приемах в 1596, 1597 гг. он держит «царского чину яблоко» (стоит до левую сторону). Дважды вместе с ним, но на другой левой стороне, стоял боярин и дворецкий Г. В. Годунов» (1593 г.). – В XVII в. при царе Михаиле «подле государева места, здвинув с государевым местом, ставится бархатное место для патриарха Филарета Никитича. «А образ над патриархом был особно с застенком, а в правую сторону патриарха на окне стоял животворящий крест на золотой мисе». По правую сторону патриарха сидели митрополиты, архиепископы и епископы (1620, 1621, 1927 гг.). Патриарх был «в своем святительском платье, в манатье бархатной с сажеными источники, в клобуке большом с золотыми дробницами с каменьем и с жемчуги» (1627 г.)¹⁰¹ – С 1582 г. около царского трона появляются рынды: в июне сего года при приеме литовских послов «при государе в те поры стояли с топоры» князья Дм. и Ал-р Ив. Шуйские да Ив. Бельский и Ив. Воейков; в 1590 г. «рынды стояли при государе с топоры в белом платье в золотых цепях», с правой стороны кн. Ив. Ник. Одоевский и кн. А. Бахтеяров-Ростовский, с левой стороны П. Н. Шереметев и кн. Ю. Приимков и т. д.¹⁰²

При приемах около царя находятся иногда и его сыновья. Посольские записи говорят о присутствии в 1490 г. детeй вел. кн. Ивана III – кн. Василия и Юрия, царевичев Ивана и Феодора (в «обычном платье») в 1573 и 1577 гг.; одного царевича Ивана (в «саженом платье») в 1566 и 1578 г. Кроме того иногда присутствуют при этом царевичи крымские, сибирские, черкасские, касимовские и. т. д. В 1573 г. при приеме цесарского гонца «царь Семион Бекбулатович и царевич Михайло», в 1577 г, «князь великий Семион Бекбулатович тверcкой», в 1586 г. «царевич крымской Мурат-Кирей, касимовский царь Мустафа-Алей, сибирский царевич Магмет-Екуль, князи тюменские, черкасские и иные служилые князи»; в 1597 г. «царевич Араспань-Алей Кайбулин, царевич Магмет-Куль сибирский, царевич Ураз-Магмет Казатцкие орды»; в 1614 г. касимовский царь Араслан-Алeй Aлеевич. В 1014 г. постановлено даже было: «а как вперед при послех и при посланникех укажет государь быти у себя государя царем или царевичем, и им у государя быти и им встречу чинити по сему государеву указу».

Послы в присутствии царя на аудиенции были с покрытою головою, в шапках, и только со второй половины XVII в., со времени Aф. Л. Ордина-Нащокина, послы представлялись без шапок.

По входе посла, его «являли» т. е. представляли царю. Из посольских записей видно, что обязанность та лежала в начале XVI века (1517– 1528 гг.) на дворецком тверском Мих. Юр. Захарьине, а после него во весь XVI век и начале XVII в. ее исполнял один из окольничих. Посол правил поклон¹⁰³ царю от государя пославшего его и подавал грамоту¹⁰⁴, которую со времени учреждения Посольского приказа принимал всегда Посольский дьяк. После этого царь обыкновенно звал «к руке» как послов, так и гонцов (упом. с 1518 г.); но бывали случаи, когда они не удостоивались этого. Так литовских гонцов, бывших в Москве в 1531 и 1543 г. великий князь не звал потому, что, как отмечает каждый раз посольская запись, гонец – «человек молодой»; литовских послов в 1549 г. потому, «что (царь) на них слово положил гневно»; литовского посланника 1550 г. потому, «что с ним грамота затворчатая»¹⁰⁵. После целования руки посол садился на отведенное ему место. При приеме крымских и ногайских послов встречаем одну особенность, которой не бывало при других приемах: после того как послов «явили», царь звал их «карашеватись» («звал к руце да звал крашеваться»); «послы, быв у корошеванья великого князя, да отшед, став на коленях, правили великому князю поклон» от пославшего их государя. Этот обычай корошеванья состоял в том, что государь мусульманским послам не давал целовать руку, а клал ее на их головы. В записях об этом упоминается с 1535 г., а обычай на коленях править поклон с 1536 г. (обычай «карашевания» происходил и при приеме послов боярами и дьяками, 1578 г.). В феврале 1582 г. одновременно были приняты турецкий куцец и один грек. Купец целовал царя в колено, грек был «у руки»; другой турок целовал государя в ногу. С ноября 1593 г. в посольских записях говорится, что царь при приемах турецких и крымских послов кладет на них руку (1593 и 1594 гг. «звал к руце и клал на него руку»¹⁰⁶.

Посидев, послы говорили речи о цели своего посольства и подносили привезенные ими дары. В XVI в. поcлы часто приглашались после аудиенции к царскому столу (уп. с 1514 г.), которого им приходилось дожидаться или в одной из палат дворца или на Казенном дворе, или в Посольской палате (приказе). Обычай этот настолько был принят, что отмечалась причина небытия посла или гонца у царского стола. Во время малолетства царя Ивана IV причиной этой служили его годы: «ести их князь великий не звал того деля, что он еще молод» (1534 г.); или «того деля, что еще ел у матери, а себе столом не ел» (1535 г.); «того деля, что еще леты не совершен и ест у матери, а собе столом еще не едал» (1536 г.); «затем, не в остольне живет, ест у матери» (1537 г.) «что он ест у матери» (1537 г.); «того деля, что есмя еще леты не совершенный и нам за столом сидети истомно» (1538 г.); «того деля, что у него стола еще не живет» (1538 г. сентябрь. – «Впервые послы ели у вел. князя после отца его, и ели того дни посол крымской и гонцы великаго князя» – 18 февраля 1539 г.). – За последующее время встречаем такие отметки: «того для, что в те поры был того дни ести ему у вел. князя» (1543 г.), «того для, что в те поры был на Москве пожар великой». Во второй половине XVI и в XVII вв. уже нередкое явление составляет то, что послу вместо царского обеда посылается почетный стол на подворье.

В конце аудиенции царь иногда послов угощал медом; кажется, это бывало только в тех случаях, когда переговоры с послами увенчивались успехом и был заключен договор и перемирие. 16 марта 1559 г. царь литовским послам «не подавал того дни, что дело никоторое не сделалося»; наоборот 31 июля 1562 г. царь датским послам «подавал вина и меды красные и говорил им свое жаловальное слово, что государя их Фредерика короля в приятельстве и во единaчecтве и в мир честный любительно принял». – Этого ограничения в угощении медом, кажется, не существовало по отношению к ногайским и крымским послам, в описании приемов коих довольно часто встречаются упоминания об угощении их медом в ковшах. По словам Котошихина эти послы, выпив мед, суды брали себе и клали за пазуху, говоря, что царь, пожаловав им мед, подарил след, и тот сосуд, вы котором он был. У послов, по словам того же свидетеля, не отнимали судов: «для таких безстыдных послов деланы нарочно в Аглинской земле сосуды медные посеребряные и позолочены».

Для дипломатич. переговоров послы удалялись иногда тотчас после аудиенций, иногда, в другое время в одну из дворцовых палат (главным образом в Набережную, в которой совещания происходят с 1520 г., Ответную (упом. 1589 г.) и Большую подписную Грановитую палату (1594 г.), – куда и являлась к ним особая комиссия из членов Боярской думы и дьяков. До учреждения Посольского приказа все переговоры послов велись чрез эту комиссию, которая спрашивала о цели прибытия посольства и других делах; с появлением Посольского приказа, послы обыкновенно выясняли думному Посольскому дьяку цель прибытия посольства и только действительные переговоры (в строгом смысле) велись чрез комиссию Боярской Думы¹⁰⁷.

В тех случаях когда царя не было в Москве, ему доносили о приезде посла, который большею частию дожидался возвращения царского; иногда великий князь или царь велел принять посла своему сыну с боярами, как напр. в 1583 г., когда царевич Федор с боярами, по приказу вел. князя, принимали литовского гонца. В 1699 г., приехавший в Москву персидский посол, в «небытность в ней царского величества», принят был боярами и был у них «с шаховою грамотою на приезде». Во время существования опричнины царь Иван IV, получив известие об едущем посольстве в Александровой слободе или в каком либо другом месте своего пребывания (вне Москвы), нередко отдавал приставам приказание вести посла прямо к нему, не заезжая в Москву (такие распоряжения встречаются в 1565, 1571–1594 годах). Дважды в посольских записях упоминается о приемах царевичем Иваном крымских гонцов в июне и июле 1565 г.

Если переговоры увенчивались успехом и послами подписывался договор или перемирная грамота, царь целовал крест, который приносился для сего (в 1556 г. февраля 7 Благовещенским протопопом Андреем). Из палаты удалялись княжата, дворяне и протопоп; крест пред государем на записи держал Посольский дьяк, читалась запись, после чего послами и царем целовался крест (1556 и 1564 гг.).

Посольский приказ просуществовал до 1720 года: 13-го февраля сего года ц. Петром І утверждено было «определение Коллегии иностранных дел»; значение приказа впрочем начало уменьшаться еще с начала XVIII-го столетия, когда появилась «Посольская походная канцелярия (с 1709 г. просто Посольская канцелярия), к коей перешли более важные дела, в промежуток времени между 1710 и 1718 гг. получившая значение главного органа внешних сношений России. Вместо Посольского приказа в Москве возникла «Московская контора Коллегии иностранных дел», просущестовавшая до 4 ноября 1781 года¹⁰⁸.