Птенцы гнезда Серафимова : Мотовилов и Мантуров

Есть в нашем пантеоне святые, особо почитаемые на Святой Руси. Это преподобные Сергий Радонежский и Серафим Саровский. В ореоле их святости возрастали целые поколения новых святых подвижников. Так, рядом с именами преподобного Сергия мы видим и св. благоверного Димитрия Донского, и св. преподобного Андрея Рублёва, и св. преподобного Андроника и многих, многих других. Есть и «птенцы гнезда Серафимова»: св. преподобные Марфа (Милюкова), Елена (Мантурова), св. блаженная Параскева.

Все они не только светят отражённым светом славы и святости великих Божиих подвижников. Поразительны их собственные подвиги. Стоит лишь вспомнить судьбу преподобной Елены, умершей по послушанию за своего брата Михаила Мантурова. В их святости появляется что-то совершенно новое по сравнению с тем, что мы видим в Древних Патериках. Преподобный Серафим по послушанию Самой Божией Матери создал девическую обитель, сразу просиявшую невиданной чистотой и жертвенностью. В житиях этих новых святых Дивеева почти всё кажется сказкой. Змей, летающий над каретой юной Елены Мантуровой и яростно стремящийся поглотить девушку, – ведь это всё во времена А.С. Пушкина, это не сказка! Потом безусловное, недоступное и многим аскетам послушание – умереть вместо брата! И умерла! Подвиги этих чистых дев не растягиваются на всю длинную жизнь: они вспыхивают как звёзды в какой-то особенной, почти эфирной чистоте. Преподобная Марфа Милюкова, тетка жены Николая Мотовилова, подвизалась в Дивеевской обители всего несколько лет. И в 19 лет умерла схимонахиней, о святости которой сам преподобный Серафим говорил с придыханием. Все они духовно возросли и совершали свои подвиги под покровом молитв преподобного Серафима, под покровом Божией Матери, Которая Сама захотела создать невиданную ранее на земле обитель – чисто девическую.

Когда сегодня мы размышляем о жизни Дивеевской обители, мы, по своему маловерию и суетливости XXI века, забываем о главном, о том, о чем постоянно твердил и просил не забывать преподобный Серафим: об участии в жизни Дивеевской обители Божией Матери, пожелавшей создать здесь Свой Четвёртый Удел. Её святая воля, Её присутствие и сегодня ощутимы в Дивеевском монастыре, жизнь и история которого порою нашему сегодняшнему сухорациональному сознанию кажутся как-то слишком мифологичными, слишком сказочными, слишком легендарными.

Вокруг личности Николая Александровича Мотовилова, да и вообще вокруг Дивеевского предания в последнее время развернулись дискуссии. Прежде всего подвергается ревизии «Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря» священномученика Серафима Чичагова, как не выдерживающая исторической критики. В ряду работ, которые подвергают сомнению Дивеевское предание, следует назвать прежде всего книгу О.В. Буковой «Женские обители преподобного Серафима Саровского»¹, а также её статью «Правда и вымыслы о жизни схиигумена Серафима. По книге «Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря"»². Здесь же можно указать на статью доктора исторических наук Сергея Бычкова «Преподобный Серафим и его первый биограф»³.

К сожалению, в книге О.В. Буковой мы не находим вытекающего из любви к предпринятому делу спокойствия. В ней наряду с фактами постоянно присутствует оценка, и оценка раздраженная. В своём увлечении автор книги не щадит никого. В статье «Правда и вымыслы о жизни схиигумена Серафима» она избирает совершенно недопустимый тон в отношении личности священномученика Серафима Чичагова. Ещё два «легендарных» человека попали в категорию разоблачаемых личностей. «Служка Божией Матери и Серафимов» Николай Александрович Мотовилов и кроткий брат преподобной Елены – Михаил Васильевич Мантуров. Их автор в своей книге зовет не иначе, как «эти господа». В книге нет ни малейшей попытки серьёзного анализа мотивов, которыми руководствовались оба подвижника в их столкновении с отцом Иоасафом. Более того, абсолютно проигнорированы все неблагоприятные для отца Иоасафа факты, всплывшие при разборе в начале 1860-х годов «Дивеевской смуты».

Особенно хотелось бы сказать о тех, на кого падает едва ли не главный удар О.В. Буковой, – о Н.А. Мотовилове, чьи записки послужили одним из главных источников для «Летописи» Серафима Чичагова, и о М.В. Мантурове.

Николай Александрович Мотовилов (1809–1879) известен ныне всему православному народу как «Служка Божией Матери и преподобного Серафима». Чем более возрастает по всему миру слава преподобного Серафима, тем более интереса вызывает и фигура Мотовилова. Ни одна книга о преподобном Серафиме не обходится без свидетельств Мотовилова. Совершенно необычна судьба этого подвижника, горячего ревнителя и исповедника православной веры. Заслуга Мотовилова неоценима: он был сотаинником преподобного Серафима, духовным собеседником святителя Антония Воронежского. Из многих тысяч людей, приходивших к преподобному Серафиму Саровскому, Мотовилов удостоился, по особому Божьему внушению, наибольшего доверия: ему единственному была передана из уст в уста беседа «О цели христианской жизни». Через него передал преподобный Серафим письмо для царя, который «его прославит»⁴. Духовно общаясь с преподобным батюшкой Серафимом, он сохранил для нас мельчайшие подробности его светоносной жизни. Самой Божией Матерью наставлен Мотовилов на служение Дивеевской обители. Именно через Мотовилова узнали мы учение преподобного Серафима о стяжании благодати Святого Духа как цели христианской жизни. Его тетради послужили и составлению жития первоначальницы Дивеевской обители – преподобной Александры⁵. Он обладал замечательным литературным даром. Его записки, обильно цитируемые духовным писателем С. Нилусом, а ныне найденные и изданные отдельно, читаются с напряжённым интересом.

Мотовилов прошёл через нравственное мученичество и во враждебной среде богоборческой русской интеллигенции XIX века, и среди своих же, православных. Неуклонно в течение своей жизни воплощая завет преподобного Серафима о сохранении заведенных Самой Божией Матерью порядков в девической обители батюшки Серафима, Мотовилов многократно подвергался несправедливым нападкам и клевете. Ещё при жизни своей он был объявлен безумным, больным человеком. Однако по слову святого апостола Павла, «душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает сие безумием; и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно» (1Кор.2:14). Даже сегодня, когда прошло уже более 100 лет со дня смерти «Серафимова служки», споры о его личности не утихают, вспыхивают с новой силой, – и это, на наш взгляд, лишь подтверждает то, что в Мотовилове было истинное юродство во Христе, что его христианская жизнь, многими и ныне непонятая, состоялась несомненно.

Мотовилов оказался в окружении святых людей. Мало того, что он был сотаинником преподобного Серафима. По Божиему Промыслу он женился на Елене Ивановне Милюковой, тетка которой, схимонахиня Марфа, прославлена церковью как святая. Святая преподобная Пелагея (Паша Саровская) называла его «таким же юродивым», как и она сама. Характерно, что известный старец Псково-Печерского монастыря архимандрит Иоанн Крестьянкин в своей проповеди «Слово в Неделю о Страшном Суде. Есть ли адские муки?» приводил в пример уже всем известный эпизод о жизни Мотовилова. Заканчивает свой рассказ о Мотовилове отец Иоанн так: «Будучи в земной жизни рядом с преподобным Серафимом, Мотовилов по любви к нему жаждал и в вечности не разлучаться с ним. И вот ценой таких страданий, терпения и слёз последовал за преподобным, за его славой в вечности мирской человек».

В житии преподобного Серафима 1913 года сказано: «Мотовилов, как умел, служил памяти Серафима. Его любовь к Серафиму и к вере проявлялась часто чрезвычайно странно, но сердце его было преданное и бескорыстное... Что знаем мы о сокровищах тех душ, которые собрал Серафим в Дивееве, – души горячего и несчастного Мантурова, безумного и нелепого в проявлении своей веры Мотовилова, простых, еле грамотных мельничных сестёр...? Это за пределами нашего разумения. Серафим знал их силу, провидел будущее»⁶.

Теперь как никогда требуется разобраться в судьбе Мотовилова, попытаться восполнить пробелы его биографии, осмыслить его жизнь в целом. Ещё менее известна нам жизнь Михаила Васильевича Мантурова. До сих пор, к великому сожалению, нет ни одного связного жизнеописания Мантурова. Разрозненные сведения о нём мы находим лишь в «Летописи» Серафима Чичагова. Жизнь Николая Александровича Мотовилова рассматривается в нашей книге по возможности в раме исторических и церковных событий того времени. Автор выражает признательность краеведу Людмиле Александровне Куликовой за любезно предоставленные архивные материалы, а также монахине Серафимо-Дивеевского монастыря Елене за сообщение некоторых важных, ранее неизвестных подробностей, относящихся к житию Н.А. Мотовилова.

Личность Николая Александровича Мотовилова овеяна легендами, и тот, кто берётся писать его биографию, изначально должен с этим смириться и посмотреть на «Серафимова служку» не только глазами историка, но и духовного человека. Ибо, как сказала его жена, Елена Ивановна Милюкова, он «вёл жизнь духовную». Тем чудесам, через которые прошёл в своей жизни Мотовилов, удивился и сам преподобный Серафим, сказавший: «Десять житий святых угодников Божиих вместе сложить и десять жизней великих светских людей, каковы Суворов и другие, вместе сложить, то и тут во всех их двадцати жизнях ещё не всё то сбылось, что с вами с одним сбудется, то я не поверил бы, чтобы всё то могло в самом деле так быть. Но мне Господь именно так сказал».

Облик Николая Мотовилова дошёл до нас благодаря тому, что сохранились его портрет и фотография. С парадного портрета смотрит на нас духовный орёл: Мотовилов сидит в кресле в шитом мундире с двумя медалями, с большими форменными пуговицами, лицо вдохновенное, седая борода, высокий лоб, задумчивый и в то же время решительный взгляд. Портрет отражает религиозную горячность и бескомпромиссность Николая Александровича.

Фотография же представляет его более молодым, ещё без бороды, в повседневном мундире, сидящим в кресле. В руках его – развернутый лист с записями. Посередине листа отчетливо виден крест. Выражение лица сосредоточенное. Видно, что лист, который Мотовилов держит в руках, очень много для него значит – это его оправдание на Страшном Суде.

Интересно, что нигде не запечатлен Мотовилов в партикулярном платье – только в мундире. Он всегда ощущал себя на службе Богу, Царю и Отечеству. Революционер Александр Герцен отмечал, что только до 1825 года «все, кто носил штатское платье, признавали превосходство эполет», а уж после выступления декабристов «офицеры упали в глазах общества, победил фрак – мундиры преобладали лишь в провинциальных городишках да при дворе – этой первой гауптвахте империи»⁷.

Однако вся духовная и государственная деятельность Мотовилова была связана с 1825 годом – в антигерценовском смысле. Герцена декабристы «разбудили», Мотовилова – заставили осмыслить антихристианский смысл их выступления. Не на них ориентировался Мотовилов в своей жизни. Известно, что «человек в мундире, будь то военнослужащий, чиновник, хотя бы дворянин в губернском дворянском мундире», воспринимался Государем Николаем I «как служивый человек России, а честь мундира была для него не пустым звуком»⁸.

Не пустым звуком была честь мундира и для Мотовилова. Это был человек служения и службы, государственник и «боголюбец», человек высших интересов, всегда настороженно относившийся ко всякому бунту, революции и разрушению божественной и государственной иерархии.

Николай Александрович Мотовилов был, несомненно, человеком богоизбранным. Он еще не родился, а уж путь его пред Богом был определен. Он был «нужен Богу» именно как служка Серафимов и Божией Матери. Рождение Мотовилова провозвестил его святой покровитель – святитель Николай.

То было непростое время для Русской Православной Церкви. Блестящий Екатерининский век принес с собою падение нравов, обнищание и закрытие многих монастырей. Затем в правление Александра I Православие в России становится приниженным. Правительство даёт волю проповедникам инославным. Расцветают масонские движения, готовится декабристское восстание. Официальная Церковь, Синод пытаются бороться с инославием, ересями и сектами, но силы слишком неравны: Александр I не только легализовал масонство в России, но и сам стал членом ложи «вольных каменщиков» ещё в 1802 году. Масоном стал и родной брат императора Великий князь Константин⁹.

В 1807 году преподавателем еврейского языка в Петербургской Духовной академии И.А. Фесслером была организована тайная ложа «Полярная звезда». Тайные общества уже к 1816 году полностью опутали Россию. Именно в это время Господь подаёт помощь России. Появляются люди, ревностно служащие Православию, с пылким характером: архимандрит Фотий (Спасский), «странный» для многих и ныне Николай Мотовилов, тайная монахиня графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская¹⁰ и другие. Это были фактически юродивые Христа ради. Только юродствовать им приходилось в светских, высших кругах общества. Рождение и архимандрита Фотия, и Николая Мотовилова было предуготовлено ясными знамениями Господними. Что касается Мотовилова, то случилось это так.

Его отец, Александр Иванович Мотовилов, в молодости по горячей любви посватался к Марье Александровне Дурасовой. Дурасовы были соседями Мотовиловых по симбирским имениям. Это был старинный дворянский род. Не удивительно, что Мотовилов получил отказ. О его причинах мы читаем у духовного писателя Сергея Нилуса: «Воспитанная в Петербурге, успевшая свыкнуться со столичной жизнью, Марья Александровна Дурасова... не пожелала уйти с мужем в деревенское затишье и отказала ему в своей руке»¹¹. Неутешный в своём горе Мотовилов-старший решился на монашеский подвиг и уход из мира. Он стал послушником Саровской пустыни. Проходя послушание на просфорне, стал уже было готовиться к постригу. Но не то уготовано было роду Мотовиловых!

«Как-то раз, утомившись от непривычной работы, Александр Иванович увидел чудесный сон: в просфорню вошёл сам Святитель Николай, издавна бывший покровителем рода Мотовиловых, и сказал: «Не монастырь путь твой, Александр, а семейная жизнь. В супружестве с Марией, которая тебя отвергла, ты найдешь свое счастье, и от тебя произойдет сын, его ты назовешь Николаем – он будет нужен Богу. Я – Святитель Николай и назначен быть покровителем Мотовиловского рода. Им я был, когда один из родоначальников твоих, князь Монтвид-Монтвил служил в войске Димитрия Донского. В день Куликовской битвы татарский богатырь, поразивший воинов-иноков Пересвета и Ослябю, ринулся было с мечом на самого Великого Князя, но Монтвид грудью своей отразил направленный смертельный удар, и меч воткнулся в образ мой, висевший на груди твоего предка; он пронзил бы и самого твоего родича, но я ослабил силу удара и рукой Монтвида поразил татарина насмерть»¹². Так передаёт С. Нилус семейную легенду Мотовиловых. Сейчас появились новые сведения, требующие, правда, дополнительной проверки. Упомянутый образ, вероятно, сохранился доныне. Он выполнен тиснением на коже. Образ хранится в частных руках.

Как бы то ни было, тот чудный сон совершенно переменил намерения послушника Александра. Он вышел из монастыря, снова сделал предложение Марье Александровне – и на этот раз, по Божьему произволению, получил согласие. В это время он носил звание поручика. От этого-то необычного, предсказанного в чудном сне брака и родился будущий «Серафимов служка».

Нельзя не упомянуть дополнительных сведений о роде Мотовиловых. Известная сегодня по архивным разысканиям родословная Николая Мотовилова восходит к середине XVI века, к некоему Михайле Мотовилову. В середине XVI века известны Мотовиловы, вотчинники Переяславль-Залесского уезда. В начале XVII века среди Мотовиловых есть вотчинники Холмогорского и Ярославского уездов. Однако полностью родословное древо Мотовиловых пока не исследовано¹³. По сказаниям же древних родословцев, Мотовиловы происходят от Федора Ивановича Шевляги, родного брата Андрея Кобылы (сер. XIV века), родоначальника царствующего рода Романовых, Шереметевых и др. «Один из сыновей Федора Шевляги Тимофей Мотовило был родоначальником Мотовиловых и Грабежёвых. Никита Мотовило был дьяком (1566). В XVII в. многие Мотовиловы были стольниками и стряпчими. Род Мотовиловых разделился на две ветви, внесённые в VI и VII часть родословной книги Ярославской, Саратовской и Симбирской губерний»¹⁴.

Думается, однако, что и это – неполные данные о роде Мотовиловых. В.И. Карпец в работе «Русь Міровеева» выдвигает предположение о том, что род Мотовиловых (Монтвидов и Монтвилов, соединившихся между собой выходцев из Литвы) восходит еще к Рюриковичам¹⁵. Возможно, учёного автора натолкнул на мысль возвести род Мотовиловых к глубокой древности сам Николай Александрович, ибо известно его письмо к Императору Николаю I, в котором его родословная выглядит крайне интригующе. Оказывается, Мотовиловы некогда стояли близко к Русскому Престолу¹⁶: «Предки мои – славянские властители, равные в правах нынешних дворян, удостоились участвовать вместе с Гостомыслом в призвании Рюрика, Синеуса и Трувора на княженье землею Русскою, что хотя известно только мне по семейным нашим преданиям, однако никакому сомнению не подлежит, а с Пожарским и Мининым были тоже двое Мотовиловских. Предки мои при избавлении Москвы и России от поляков и потом при возведении на Всероссийский престол Всеавгустейшего Дома Романовых; из них от Евсевия Семёновича Смирного-Мотовилова, воеводы иркутского или тобольского, по прямой линии происходит прадед мой, надворный советник Михаил Семенович Мотовилов, трудившийся вместе с фельдмаршалом Минихом в свержении Бирона и открывший в Саровской пустыни тот акт, который нужен был Государыне Цесаревне Елисавете Петровне при восшествии её на престол Всероссийский, и во всё время почти тысячелетнего дворянства своего в государстве российском Мотовиловы, служа стольниками и полковниками, сотниками стрелецких полков и в областных городах, что ныне губернские, ни разу не изменяли ни Богу, ни Государю, ни Отечеству, служа и Тому, и другому, и третьему всегда верою и правдою; а с материнской стороны я осмелюсь, указав на покойного бригадира Николая Алексеевича Дурасова и всех от сестёр его происходящих, заключить, что она из одного и того же рода и, в доме его быв воспитана, имела счастие неоднократно пользоваться высоким благоволением и всеавгустейшим вниманием великой бабки Вашей Государыни Императрицы Екатерины Великой, каковым удостоен был и родитель мой, начавший службу свою при высочайшем дворе Её Величества и только по тяжким болезням своим, и во всю потом жизнь удручавшим его, принуждённый выйти в отставку».

Об отце Мотовилова, Александре Ивановиче, пока известно немного. По матери он принадлежал к роду помещиков Репьёвых. Поручик Иван Миронович Репьёв – прадед Николая Мотовилова и дед Александра Мотовилова. От жены Аграфены родилась у него дочь Христиния, бабка «Серафимова служки». С давних пор поселились Мотовиловы в Симбирском крае¹⁷.

Род Мотовиловых имел довольно обширные земли в четырёх губерниях: Симбирской, Нижегородской, Пензенской и Саратовской. Несколько документов из Симбирского архива дают представление о том, что приходилось на долю Николая Мотовилова¹⁸.

Николай Александрович Мотовилов родом симбирянин. Город Симбирск (или по старому написанию – Синбирск) возник на крутом берегу Волги в середине XVII века. В 1648 году Государь Алексей Михайлович указал «быть окольничему Богдану Матвеевичу Хитрово со дьяком Григорием Кунаковым в понизовных городах для обереганья от приходу ногайских людей и для строения новых городов и засечных крепостей от реки Барыш до реки Волги». По традиции вокруг недавно построенного города Государь жаловал за службу дворянам и боярам поместья и земельные наделы. В поместьях прежде всего ставили церковь, и только потом «усад», т.е. усадьбу для нового хозяина. Вот почему в первые же годы существования Симбирска в нём и вокруг него насчитывалось уже 18 церквей и часовен.

Мотовилов появился на свет 12\25 мая 1809 года в селе Рождественское, Русская Цыльна тож, Симбирского уезда Симбирской губернии. Как сказано в деле по прошению Н.А. Мотовилова о внесении его в дворянскую книгу, «... по метрическим за 1809 год книгам, поданным от священно– и церковнослужителей, Симбирской Губернии и округи, села Цыльны, в записке в числе рожденных под №35-м значится и записан так: того 1809 года мая 12 числа, села Цыльны, у г. подпоручика Александра Мотовилова родился сын Николай…»¹⁹.

Маленького Николая крестили на третий день от рождения, 14 мая, в церкви родного села Цыльна. Это был день Ярославской иконы Божией Матери. «Молитвовал и крещение совершал бывший священник Прокопий Петров, дьячок Николай Николаев, пономарь Алексей Петров, восприемником был Симбирского уезда, Троицкой церкви священник Александр Емельянов»²⁰. Скупые строки документа не передают всех подробностей события. Не знаем мы ныне ничего ни о священнике Прокопии Петрове, ни о его притче, участвовавшем в этом незаметном, но знаменательном событии.

Ничего не известно о детстве Николая Александровича. Скорее всего возрастал он в своей вотчине, в Симбирской губернии. Здесь Николаю Александровичу достались в наследство несколько сёл и деревень, в которых обреталось около трёхсот душ крестьян.

Главное имение находилось в селе Рождественском, Русская Цыльна тож. Нельзя точно сказать, что представляло собою имение при отце Мотовилова – Александре Ивановиче. Но в архивах сохранилось описание имения в том виде, как оно выглядело после смерти сына Мотовилова – лейтенанта флота в отставке Ивана Николаевича Мотовилова. Из этого описания следует, что в селе у Мотовиловых было значительное количество земли, дом Мотовиловых был деревянный, причем одна половина была двухэтажная, крытая железом. Опись отмечает, что «при доме имеются два крыльца и балкон, выходящий в сад». При доме были кухня, кладовая, два амбара, погреба, баня, избы для садовника и других служилых людей, да флигель для управляющего.

Был еще скотный двор, довольно большой, со множеством навесов, с избами для скотников, с семью хлевами, амбаром, коровником, каретником, с погребами. Помимо скотного двора, был ещё конный двор, а здесь опять – навесы, амбары, сараи, три конюшни с каретником и пр., и пр. Была ещё деревянная четырёхкрылая мельница²¹. Типичная для тех мест усадьба помещиков средней руки. И жизнь в такой усадьбе шла соответствующая: без роскоши, но и без бедности.

Природа в Симбирской губернии была великолепная. Вся её роскошь проглядывает в описаниях великого современника Мотовилова, его ровесника, писателя И.А. Гончарова: «С балкона в комнату пахнуло свежестью. От дома на далекое пространство раскидывался сад из старых лип, густого шиповника, черёмухи и кустов сирени. Между деревьями пестрели цветы, бежали в разные стороны дорожки, далее тихо плескалось в берега озеро, облитое к одной стороне золотыми лучами утреннего солнца и гладкое, как зеркало; с другой – тёмно-синее, как небо, которое отражалось в нём, и едва подёрнутое зыбью. А там нивы с волнующимися, разноцветными хлебами шли амфитеатром и примыкали к тёмному лесу». В такой благотворной обстановке и возрастал будущий «Серафимов служка».

Но гораздо важнее была духовная сторона жизни в семье Мотовиловых, сторона, скрытая от глаз человеческих. Семья Мотовиловых была выдающейся в религиозном отношении. Известно, что в дворянских мемуарах той поры «почти не встречается свидетельств о дворянских богомольях из центральных областей России – Москвы, Санкт-Петербурга, губернских центров – в Киево-Печерскую Лавру. Судя по мемуарам, выбирались к Печерским святыням немногие из дворян, в основном те, кто жил дома по строгому (монастырскому) уставу…»²² А ведь мы знаем, что мать Мотовилова – Мария Александровна бывала в монастырях, посещала старцев, возила с собой маленького Николая и закончила свое земное поприще на пути в Киево-Печерскую лавру. Семья Мотовиловых относилась как раз к числу тех немногих избранных, которые жили «по монастырскому уставу» и паломничали.

Не всегда на одном месте сидели родители Мотовилова: наверняка ездили в свои имения в другие губернии, выезжали, в особенности зимой, в Симбирск. Может быть, брали с собой и маленького Николая. К Симбирску особенно прикипела душа его, именно Симбирск ощущал Мотовилов как свой родной город, хотя именно там он и пострадал в своей жизни более всего.

Что собою являл Симбирск той поры и каким могло быть воспитание Николая? Несмотря на свою удалённость от столиц, Симбирск не был захолустьем. Более того, это был по-своему весьма примечательный город. В нём причудливо сочетались, с одной стороны, сонная «обломовщина», глубокий неподвижный провинциализм, а с другой – энергичная деятельность обитателей города в самых различных сферах жизни.

Симбирск среди других провинциальных городов России выделялся необычайной представительностью замечательных дворянских родов. Как известно, наиболее престижными в дворянских книгах считались дворяне первого (жалованное, действительное дворянство) и шестого (древние благородные роды) разрядов. По количеству дворян этих двух категорий Симбирская губерния заметно отличалась от многих провинций России. Всё это создавало особую атмосферу в городе. «Симбирское дворянство было о себе высокого мнения и даже на губернаторов привыкло смотреть как на равных себе и членов своих обществ. Известно, что из-за столкновения с местным дворянством в середине XIX в. губернию покинули подряд три губернатора (А.М. Загряжский, И.С. Жиркевич и И.П. Хомутов)». Последнее обстоятельство упомянуто нами не случайно, позже об этом будет сказано более подробно.

В Симбирской губернии было много знаменитых дворянских усадеб, с которыми так или иначе оказались связаны замечательные представители русской культуры XIX века, такие, как Η.М. Карамзин, Д. Давыдов, Η.М. Языков, С.Т. Аксаков, Д.В. Григорович, П.В. Анненков и др. Симбирская губерния была населена отборным, родовитым дворянством. Именно с Симбирска пошло выражение «столбовое дворянство». Столб – как опора императорскому трону – изначально стал гербом города. Симбирские дворяне отличались богатством и, как следствие, независимостью, да к тому же ещё необыкновенной сплочённостью. Сам царь Николай I, отправляя очередного губернатора И.С. Жиркевича в Симбирск, предупреждал его об этом, сказав, что прежний губернатор, Загряжский, «не умел поддержать звания своего как следует»²³.

Эта сплочённость дворян имела, помимо иных, ещё и ту причину, что Симбирская губерния была традиционно сильным масонским центром. Православному дворянину, истинному христианину, в Симбирской губернии не всегда было уютно. Очевидно, отец Мотовилова, Александр Иванович, будучи человеком чести, приверженцем присяги и хранения верности государю и Отечеству, испытывал в своей среде немалые трудности.

Он прекрасно видел, что происходило вокруг него. Скорее всего, получал он от своих собратий-дворян предложения о поступлении в масонскую ложу. Вот почему он стремился воспитать своего сына в истинно православной вере и в неприятии масонства. Отец «прозревал гибель от масонства, которым, как новинкой, последним словом европейской образованности, начали увлекаться наиболее выдающиеся провинциальные деятели.

– Смотри, матушка, береги Колю от масонов, если меня не станет! Именем моим закажи ему не ходить в их богоборное общество – погубит оно Россию!

Такие речи слыхал от отца и сам Мотовилов... Мотовилов на всю жизнь остался непримиримым врагом этого тайного и по существу глубоко революционного общества»²⁴.

Удивительно, но семилетний Мотовилов запомнил слова отца, и это потом серьёзно скажется на всей его жизни. Правда, в Симбирске не всё сплошь было пронизано масонством. Здесь среди народа испокон века сильна была вера и подвизались выдающиеся в религиозном отношении личности. Общая атмосфера в городе всегда была высокого религиозного настроя. Уже в 1648 году, когда был основан Симбирск, в нем было 18 церквей и 3 часовни²⁵. В начале 1832 года в Симбирской губернии было уже 603 приходские церкви²⁶. В 1698 году был основан Покровский мужской монастырь²⁷. Одновременно с Симбирским кремлём начал строиться Спасский женский монастырь.

Были в Симбирске свои святыни и легенды, мимо которых вряд ли прошёл маленький Николай Мотовилов. Очевидно, Мотовилов с детства знал, что покровителем семьи является святитель Николай. Поэтому наверняка запомнил историю о явлении иконы св. Николая Угодника в селе Промзино. Об этом чудесном явлении знали все симбиряне, да и не только симбиряне, но и жители соседних губерний. Почитание «Николиной горы» зародилось издавна и продолжается до сих пор. Явление этой иконы предание связывает с защитой села Промзина-Городища от набега кубанских татар в XVI веке.

В 1552 году к Промзину подошли полчища кубанских татар и приготовились к переправе через реку Суру. Небольшой гарнизон Городища ожидал неминуемой гибели. Но внезапно нападавшие остановились. Один из сторожевых воинов, знавший татарский язык, переправился через Суру в стан кубанцев. – «Что стоите вы здесь вот уже столько времени?» Ему отвечали: «Разве ты не видишь, какой ужас перед нами? Вокруг нас непроницаемая мгла, среди которой на горе в необыкновенном сиянии стоит какой-то величественный старец с изображением вашего храма в одной руке и с мечом в другой. Рядом с ним на коне, со смертоносным копьем еще какой-то грозный юноша, готовый ринуться на нас тотчас, как только мы осмелимся сделать хоть шаг вперед. ...Мы желали бы возвратиться скорее домой, но сзади нас такой дремучий лес, которым мы как будто и не шли сюда. Наверно, за землю вашу вступился сам Бог ваш и грозит нам своим мечом».

Взглянул воин на Белую гору и увидел на ней величественного старца и рядом с ним грозного юношу-воина. В них он узнал св. Николая Чудотворца и св. Георгия-Победоносца. Воин показал татарам обратный путь, и они обратились в бегство, а сам он возвратился в Городище и рассказал обо всем виденном. Жители поспешили на Белую гору, а во главе их поехал воин, говоривший с кубанцами. На вершине горы конь вдруг споткнулся и пал передними ногами на колени. Оказалось, что он стоит на коленях перед иконой св. Николая Чудотворца, скрытой в земле. Народ с благоговением поднял икону. Икона эта существует и доныне. В мотовиловские времена она хранилась в селе Промзино, но приведённую легенду о ней Николай Александрович скорее всего слышал. Были и в самом Симбирске чудотворные иконы (прежде всего, образ Смоленской Божией Матери), которые, без сомнения, почитали и родители Мотовилова.

Но главной «религиозной достопримечательностью» Симбирска был Андрей Ильич Огородников. В дни мотовиловского детства нередки были поездки симбирян к великому подвижнику русской земли – преподобному Серафиму Саровскому. А тот им говорил: «Зачем это ко мне, убогому, вы трудитесь приходить, – у вас лучше меня есть, Андрей ваш Ильич...» И вправду, Андрей Ильич Огородников, ныне прославленный Церковью в лике святых, был душой старого Симбирска XIX века, его заступником и Ангелом-хранителем. Это был человек великих дарований, в городе его все знали и любили.

Блаженный Андрей Ильич почитался всеми симбирянами, независимо от того, к какому сословию они принадлежали, – как заступник, хранитель Симбирска. Тогда это был весьма небольшой дворянско-купеческий городок, так что жизнь Андрея Ильича проходила, можно сказать, на глазах у всех горожан, – потому-то многие эпизоды его жизни сохранились в народной памяти. Деревянный Симбирск неоднократно горел, но при жизни Андрея Ильича в городе ни разу не было больших опустошительных пожаров. Однако после смерти святого пожары в Симбирске возобновились.

Андрей Ильич ещё с раннего детства взял на себя подвиг молчальничества и объяснялся жестами. Все горожане знали о том, что каждое действие Андрея Ильича имеет потаённый смысл. Если он давал кому-то деньги, то человеку этому способствовал успех в делах или повышение по службе. Если же блаженный Андрей подавал человеку щепку или горсть земли, – то это было знаком скорой кончины. Часто предупреждал он людей о смерти, готовя их к христианской кончине, и тем, что приходил к ним в дом и, вытягиваясь, подобно покойнику, ложился под образами в переднем углу.

Блаженный не только отказался от обуви, одежды. Аскеза его превосходила всякое воображение. Известны случаи, когда он мог прямо из огня вытаскивать чугунные горшки. Много раз целовал Андрей Ильич кипящий самовар, и притом если обливался кипятком, то нисколько не страдал из-за этого. Горожане видели его стоящим босиком в сугробах по целым ночам. Он останавливался почти нагой на перекрестке улиц и, покачиваясь с боку на бок, переминаясь с ноги на ногу, повторял: «Бо-бо-бо».

Особенно часто простаивал он в снежных сугробах ночи перед алтарем Вознесенского собора, который находился на Большой Саратовской улице. Там его не раз заставал священник В.Я. Архангельский, который и был духовником блаженного. В сильные морозы стоял Андрей Ильич в холодной воде озера Маришка. Умер блаженный Андрей в 1841 году. Мотовилов хорошо знал всё относящееся к Андрею Ильичу и, очевидно, видел его лично. Однажды Андрей Ильич приснился ему в пророческом сне – вместе с Императором Николаем Павловичем. При этом Мотовилов описывает действительно присущую Андрею Ильичу привычку выражать свои чувства односложным: «А-а-а-а-а». Значит, бывая в Симбирске, так или иначе с ним общался.

Описывает этот сон Николай Александрович в своём письме к Императору от 15 апреля 1865 <6>-го года: «Я видел, что будто бы я в Симбирске... И что будто бы по Высочайшему Повелению зовут меня к почившему в Бозе Государю Императору Николаю Павловичу в Симбирский Покровский монастырь, и я прямо пошёл в маленькие покои деревянные покойного Преосвященного Анатолия²⁸, где потом по некоторому случаю помещался Преосвященный Евгений²⁹, предполагая, что Государь Император, вероятно, уже изволил остановиться, но мне указали за кладбищем маленький чисто опрятный флигелёк, вроде пустынной отшельнической келии, против коего в палисаднике, украшенном великолепными цветами, изволил сидеть Государь Император Николай Павлович – на том самом кресле Императора Петра Великого, находящемся в Санкт-Петербурге, в Монплезире, с коего Его Величество приказал во время Царствования своего поделать все [нрзб.], потом в сем и Его любимом месте Петра Великовского уединения.

Когда я имел счастие подойти к Его Императорскому Величеству, то Государь изволил мне сказать: что это значит, Мотовилов, что при жизни моей ты сам вызывался мне служить, а теперь уже и я сам тебя зову-зову, да всё не дозовусь. Неужели и ты, подражая другим, вздумал нам тоже изменить?! Я спокойно сказал: нет, Ваше Императорское Величество, но мне и не говорил никто, чтоб Вы изволили меня требовать. А, – сказал Государь, вот, не справедлив ли мой спор с вами, обращаясь к окружающим его, – что вы лжёте на Мотовилова, будто бы он забыл меня и мой Императорский Дом, Святую Церковь и нашу Святую Русскую Землю? Ну, спасибо, что как раз немедленно явился, я знал тебя и твердо верил, что не ошибаюсь в тебе. – Как только это выговорить изволил Государь Император, то как раз наискосок от этого места, возле Собора Покрова Божией Матери, заколебалась земля над усыпальницею последнего нашего Симбирского Христа ради юродивого, Андрея Ильича, и он из-под крышки чугунной памятника своего вышел, из гроба воскресший, и, творя свое обычное юродство, переваливаясь с боку на бок в своей пестро-красной рубашке и произнося обычные слова «А-а-а-а», стал подходить прямо к Его Императорскому Величеству. А Государь, изволивши встать и сложивши три перста первые правой руки православно христианским сложением перстов и перекрестившись правильно, а не по-махательному, горстью, обычному некоторых примеру, изволил сказать: ну, Слава Богу, эти двое (значит и меня в числе Христа ради юродивых считая) ныне во всем помогут. И лишь только он изволил Всемилостивейше выговорить эту монаршую речь, как докладывают Его Величеству, что от Его Императорского Величества Благочестивейше Царствующего Императора Александра ІІ-го Николаевича к нему прибыл фельдъегерь с депешами, и подают ему четыре мои рукописи, наполовину листа свернутые и четырех цветов: белого, розово-красного, голубого и зелёного, шелковыми широкими лентами крестообразно перевязанные, и Государь, на меня оборотясь, изволил мне сказать: а это твои бумаги, ты знаешь их сущность, а я, как тебе сказывал некогда, и ещё лучше твоего их знаю, с рассказов о них Великого Старца Серафима, и Сам займусь с Сыном моим разбором их, ну, а ты начинай же действовать, как тебе Великий Старец Серафим в пользу нашу действовать заповедал...»

В этом пересказе сна все удивительно. Но более всего вот что характерно: имя Николая Мотовилова, преподобного Серафима Саровского и блаженного чудотворца Симбирского Андрея очень тесно связаны.

Когда Мотовилову шел лишь семнадцатый год, завязались первые узлы в его судьбе, возникли первые серьёзные препятствия. Бес начал мстить будущему подвижнику через людей, невероятной злобой запугивая его и стараясь привести в отчаяние.

Кошмаром его жизни стал известный не только в Симбирске, но и в России, и в Европе масон Μ.П. Баратаев. Характеристику этому человеку дал Император Николай I, когда отправлял в Симбирск очередного губернатора и предупреждал его о Баратаеве: «Вам известны обстоятельства, по которым я счёл нужным переменить в Симбирске губернатора Загряжского. Я им был, впрочем, доволен, но он... У него вышли какие-то дрязги с губернским предводителем <дворянства>, князем Баратаевым. Личность, о которой я и знать бы не хотел»³⁰.

Однако предоставим слово самому Мотовилову. В уже упоминавшихся записках он вспоминал события того времени не без скорби: «Вышедши из Императорского Казанского университета действительным своекоштным студентом 8 июля 1826 года и на пути богомолья в Киев лишившись родительницы моей в 20<-й> день того же июля 1826 года и оставшись круглым сиротой 17 лет от роду, имея сестру Прасковью, пятнадцатилетнюю, я через друга матушки моей, Надежду Ивановну Саврасову, вскоре познакомился с Симбирским губернским предводителем, князем Михаилом Петровичем Баратаевым и вскоре сблизился с ним до того, что он открыл мне, что он гранд-мэтр ложи Симбирской и великий мастер иллюминатской петербургской ложи. Он пригласил меня вступить в число масонов, уверяя, что если я хочу какой-либо успех иметь в государственной службе, то, не будучи масоном, не могу того достигнуть ни под каким видом.

Я отвечал, что батюшка, родитель мой, запретил мне вступать в масонство, затем, что это есть истинное антихристианство, да и сам я, будучи в университете и нашедши книгу о масонах, в этом совершенно удостоверился и даже видел необыкновенные видения, предсказавшие судьбу всей жизни моей и возвестившие мне идти против масонства, франкмасонства, иллюминатства, якобинства, карбонарства и всего, с ними тождественного и в противление Господу Богу имеющегося. Это так разозлило его, и тем более в простоте сердца ему открытое намерение моё вскоре по устройстве дел моих ехать в Санкт-Петербург для определения на службу в Собственную Его Императорского Величества канцелярию, что он поклялся мне, что я никогда и ни в чём не буду иметь успеха, потому что сетями масонских связей опутана не только Россия, но и весь мир.

Вскоре после того вышел закон, чтобы молодые люди, хоть и окончившие курс учения и получившие дипломы на учёные степени в высших училищах, не имели бы права отправляться на службу в столицу, а должны были бы три года послужить в губернии будто бы для ознакомления с процедурой провинциальной службы. Срезанный на первых порах с ног, я, как говорится, сел как рак на мели».

Разговор с Баратаевым мог происходить летом – осенью 1826 года. Весь этот год правительство царя Николая I тщательно отслеживало все связи декабристов – бунтовщиков в среде русского столичного и провинциального дворянства, в особенности и прежде всего – в среде масонской. Трудным был этот год для масона Баратаева, но всё же ему удалось выкрутиться из неприятной истории.

В разговоре с Мотовиловым князь не хвастал: он действительно был весьма могущественен. Его стараниями в 1817 году в Москве была открыта ложа «Александра к тройственному спасению», а в том же году, в Симбирске – ложа «Ключ к добродетели». Князь являлся членом привилегированной петербургской ложи «Соединенных друзей», членом которой был и симбирский губернатор А.М. Загряжский³¹, наместным мастером российского отделения этой ложи, входил в Капитул «Феникс» (тайный и высший орган управления масонства в России), был почётным членом многих лож.

Пользуясь большим уважением, он привлек в ложу «Ключ к добродетели» многих представителей симбирского общества. Эта ложа состояла из 39-ти действительных и 21-го почетного члена. Среди «братьев» ложи значились генерал П.Н. Ивашев, крёстный отец писателя Ивана Александровича Гончарова Н.Н. Трегубов, Н.А. Трегубов, сенатор и бывший симбирский губернатор Н.П. Дубенской и др. В эту ложу, весьма влиятельную, поступали не только из уездов Симбирской губернии, но и из соседних губерний. Так ценили «жаждущие славы мира сего» близость к Баратаеву. Собрания ложи проходили в гроте, устроенном в саду его имения. Члены ложи собирались в гроте и после запрещения масонства специальным манифестом Александра I в 1822 году.

Не один лишь Баратаев с узким кругом знакомых числился в масонах Симбирска. Это был город с давними масонскими традициями. Если по всей России ложи начали открываться в самом конце XVIII – начале XIX вв., то в Симбирске первая масонская ложа «Золотой Венец» появилась еще в 1784 году. Основатель её – один из активнейших деятелей московского масонства, член «Дружеского учёного общества», Иван Петрович Тургенев.

В конце XVIII века в Симбирске был построен едва ли не единственный в России масонский «храм» во имя Св. Иоанна Крестителя. Этот «храм» без алтаря был выстроен в имении В.А. Киндякова. В.А. Киндяков являлся одним из немногочисленных губернских подписчиков изданий Н.И. Новикова. В «храме» не служились литургии, а проходили собрания симбирской масонской ложи «Златого Венца», в которой состоял в степени товарища молодой тогда ещё Николай Михайлович Карамзин, будущая слава русской литературы. Основателем ложи являлся член новиковского кружка Петр Петрович Тургенев.

Странный и мрачный был этот «храм». Он представлял собой каменное сооружение высотой до 16 метров, круглое в плане, с куполом и четырьмя портиками (на них изображены были масонские символы: урна с вытекающей водой, череп и кости и т.п.). Здание было увенчано не крестом, а деревянной фигурой св. Иоанна Предтечи, которого сами масоны мыслили как покровителя ордена вольных каменщиков³². И берегли же этот «храм» масоны всех времён! Руины его сохранялись до начала 20-х годов XX века.

Вот в какой город приехал после окончания Казанского университета Мотовилов. Лишь после 14 декабря 1825 года, когда правительство стало всерьёз преследовать масонские ложи в России, все масоны в Симбирске, по свидетельству земляка Мотовилова, известного писателя Ивана Александровича Гончарова, «пошили себе мундиры; недавние атеисты являлись в торжественные дни на молебствия в собор...» (Гончаров И.А. На родине). Но масонство и тогда не умерло, а лишь затаилось до новых, более благоприятных времен. В конце XIX века отсюда вышли такие деятели разрушения России, как Керенский и Ленин. Самого Баратаева арестовали в Симбирске в феврале 1826 года и препроводили в Петербург. Там он содержался в Главном штабе.

Следствием было установлено, что членом тайных обществ декабристов он не был, а потому по Высочайшему повелению он был освобождён с оправдательным аттестатом. Ему даже были выданы прогонные деньги, и в конце мая он вернулся в Симбирск. Вернулся с победой: уже в августе стал статским советником. Баратаев теперь уже никого и ничего не боялся.

Разговор с Мотовиловым показал, что он тут же начал вербовать новых членов в масонские ложи. Полной безнаказанностью объясняется его неприкрытая злоба к Мотовилову, его страшные проклятия и обещания. Нужно сказать, что он сдержал своё слово. Молодому выпускнику университета не по силам оказалось тягаться со сплочённым в Симбирске тайным обществом, в которое входили, как правило, все видные провинциальные деятели и главные губернские чины. Вступление Мотовилова в должность по службе отдалилось, из-за происков Баратаева и его союзников, на долгих 14 лет. Уже в 1861 году он снова вспомнит о происках своих врагов³³.

Именно тогда у него возникли серьёзные осложнения с устройством на службу. Ведь «в те времена дворянская честь требовала обязательной службы государству. Молодой человек, кончивший курс своего учения, должен был непременно служить, или на коронной службе, или по выборам: не служащий дворянин был всё равно, что недоросль из дворян. Уклонение от службы отечеству считалось таким позором, что ни одна девушка из порядочного семейства не пошла бы замуж за того, кто сколько-нибудь не прослужил в военной или гражданской службе Царю и Отечеству» (С. Нилус). Но тут-то и возникла фигура Баратаева.

Видимо, ещё до упомянутого разговора с главой масонской ложи Мотовилов выдвинул свою кандидатуру на должность почётного смотрителя Корсунского уездного училища. А вскоре после разговора с Баратаевым, в 1827 году, он, к великой своей радости, получил от Совета Казанского университета и Училищного комитета сообщение об избрании. Теперь он уже числился на государевой службе – по министерству народного просвещения, руководителем которого на тот момент был знаменитый Александр Семёнович Шишков, писатель и государственный деятель... В своих «Рассуждениях о старом и новом слоге Российского языка» он называет старославянский язык «корнем и началом Российского языка». Восстание декабристов 1825 года показало, что в России нужно многое менять в системе образования. С ревностию готов был взяться вчерашний студент за важное дело, считая, что здесь он может послужить Государю и Отечеству. Казалось бы, самое плохое было уже позади, и можно было вздохнуть с облегчением. На самом деле скорби его только начинались.

Уверенность князя Баратаева, что Мотовилов за свой отказ вступить в члены масонской ложи ни в чём не будет иметь успеха, вскоре подтвердилась. Уже в 1829 году Баратаев призвал его к себе и объявил:

– Этой должности вам не видать, как своих ушей. И не только вы этой должности не получите, но не попадёте ни на какую другую государственную должность, ибо и Мусин-Пушкин, и министр князь Ливен – подчинённые мне масоны. Мое приказание – им закон!

Баратаев не случайно упомянул Михаила Николаевича Мусина-Пушкина. Это был человек весьма влиятельный не только в Казани. Мусин-Пушкин с 1829-го по 1845 год был попечителем Казанского учебного округа. Слыл он человеком толковым. В 1841 году он выдвинул проект об открытии в Казанском университете «особого Института восточных языков», помог сделаться ректором Казанского университета знаменитому математику Николаю Ивановичу Лобачевскому. Влияние его росло год от года. Между прочим, в его казанском доме бывал студентом Л.Н. Толстой. В 1845 в его карьере – новый виток: он становится попечителем Петербургского учебного округа.

Что касается Карла Андреевича Ливена, то он являлся в 1828–1833 гг. министром народного просвещения и, как отмечает в своих воспоминаниях Ф.Ф. Вигель, «самым усердным протестантом». Странное, на посторонний взгляд, дело. Не слишком важный по официальной табели о рангах Баратаев, предводитель симбирского дворянства, проживал себе скромно под Симбирском в своей деревушке Баратаевке, а в Казани и Петербурге чиновные люди, даже министры, ловили каждое его слово, каждое распоряжение!

Далее предоставим слово С. Нилусу: «С этого момента началось преследование или, вернее, травля Мотовилова, усилившаяся с течением времени до степени гонения, которое довело его в конце концов до такого нервного расстройства, что он заболел нервным ударом, приковавшим его к постели. В тяжких страданиях он промучился более трех лет. Его преследовали на службе, которой он, правда, всё-таки добился, благодаря своей сверхъестественной энергии, помешали его браку с Языковой, создавали репутацию сумасшедшего и даже во времена губернатора Загряжского ухитрились подвергнуть личному задержанию по обвинению в государственной измене. От этого ареста он был освобождён лишь по приказанию министра юстиции Димитрия Васильевича Дашкова. Не было клеветы, насмешки, тайных подвохов и ухищрений, которым не подвергла бы его политически-сектантская человеческая злоба».

Сведения С.А. Нилуса дают лишь приблизительное представление о происходивших событиях. Недавно опубликованная «Записка» самого Мотовилова рассказывает обо всём этом куда более ярко и подробно. Напомним, какой разговор состоялся между гранд-мэтром масонской ложи Баратаевым и юным Мотовиловым 14 лет назад: «Ну, так я вам скажу, что силою гранд-мэтрства симбирской ложи масонской и силою великого мастерства санкт-петербургской ложи запрещу вам давать почётное смотрительство Корсунского уездного училища, потому что казанские масоны подчинены ложе симбирской, и Мусин-Пушкин не только двоюродный брат мой, но и подчинённый масон, так он должен исполнить волю мою, а в Санкт-Петербурге и подавно не посмеют противиться мне», – вот каковы были слова Баратаева.

Но Мотовилов крепко уповал на Христа и не побоялся сказать в ответ: «А я уверяю вас, что силою Господа моего Иисуса Христа, которого вы масонством вашим гоните, я за предстательством Царицы Небесной непременно получу и именно Корсунского, а не иного какого-либо училища место». В своих «Записках» он так комментирует этот давний разговор: «Что и удостоил Бог получить чрез четырнадцать лет, и что удивительнее всего, то и объявлено было мне о том именно 1845 года 14 сентября в день Всемирного Воздвижения Честного и Животворящего Креста Христова...»

Сам Мотовилов в этой схватке с масонством не надеялся на свои слабые человеческие силы, но уповал лишь на Бога и на молитвы преподобного Серафима. Он понимал, что эта борьба носит не только реальный, но и мистический, сакральный смысл. Это особенно хорошо видно по его запискам, когда он говорит о возвращении своём на службу и преодолении козней масонских. Николай Александрович воспринял своё назначение как победу Креста Христова над всеми врагами христианства, прежде всего – над масонством.

В своем повествовании С. Нилус глухо упоминает о страданиях Мотовилова. А они характерно раскрываются в отношениях совсем ещё молодого и неопытного Николая Александровича с губернатором А.М. Загряжским.

1831 год ознаменовался немаловажным в жизни Мотовилова событием, повлекшим за собою со временем большие последствия. Он познакомился с губернатором Симбирска Александром Михайловичем Загряжским. В своих «Записках» Мотовилов пишет, что «сошёлся с ним на такую дружескую ногу, что по его личному всегдашнему братскому убеждению должен был поставить мои отношения к нему лишь на «ты"».

Александр Михайлович Загряжский (1798–1883) был по-своему любопытной личностью. Это был дальний родственник поэта Александра Сергеевича Пушкина. Загряжский был выходец из старинного московского рода, происходящего, по сказаниям древних родословий, от татарина Исахара, во крещении Гавриила, «мужа честна, свойственника царя Ордынского», который выехал к великому князю Дмитрию Донскому, был у него «ближним человеком» и пожалован вотчинами. Сам Александр Михайлович участвовал в войне 1812 года, за что был удостоен нескольких наград. В Симбирске Загряжский был губернатором в 1831–1835 гг.

Человеком он был артистичным, в чём-то поверхностным, но по-своему блестящим. Известно, что губернатор Загряжский был склонен к внешним эффектам. В своих воспоминаниях «На родине» писатель Иван Александрович Гончаров, автор бессмертного романа «Обломов», который был в 1834–1835 гг. секретарем Загряжского, отмечает его тягу к рассказам об известных людях: «Некоторые из его рассказов так и просились под перо. Если бы я мог предвидеть, что когда-нибудь буду писать для печати, я внес бы некоторые рассказы в памятную книжечку... Особенно интересны у него выходили характеристики некоторых известных, громких личностей, с которыми он был в сношениях личных или служебных».

Гончаров подчеркивает в Загряжском его страсть к художественным преувеличениям в рассказах о встречах с известными людьми: «У него в натуре была артистическая жилка и он, как художник, всегда иллюстрировал портреты разных героев, например, выдающихся деятелей в политике, при дворе или героев Отечественной, в которой, юношей, уже участвовал, ходил брать Париж, или просто известных в обществе людей. Но вот беда: иллюстрации эти – как лиц, так и событий – отличались иногда такой виртуозностью, что и лица и события казались подчас целиком сочинёнными. Иногда я замечал, при повторении некоторых рассказов, перемены, вставки. Оттого полагаться на фактическую верность их надо было с большой оглядкой. Он плёл их, как кружево. Все слушали его с наслаждением, и я, кроме того, и с недоверием. Я проникал в игру его воображения, чуял, где он говорит правду, где украшает, и любовался не содержанием, а художественной формой его рассказов. Он, кажется, это угадывал и сам гнался не столько за тем, чтобы поселить в слушателе доверие к подлинности события, а чтоб произвести известный эффект – и всегда производил»³⁴.

Гончаров был писателем, его взгляд на человека всегда был зорок. Он сразу проник в характер Загряжского. Не таков был прямодушный и по-детски наивный Мотовилов. Через два года после знакомства с губернатором Николай Александрович жестоко поплатится за свою доверчивость.

До издания записок Мотовилова о его странном аресте в 1833 году мы знали лишь по глухим упоминаниям. Теперь дело раскрылось. Мотовилов пишет: «По поводу этих дел воронежских я претерпел в 1833 году в Корсуне и Симбирске трехмесячный арест.

...Господин, исправляющий должность симбирского гражданского губернатора, статский советник Александр Михайлович Загряжский, слышав от меня вышеписаные рассказы мои о Воронеже, дерзнул заподозрить, что будто бы в Воронеже под предлогом открытия святонетленных мощей святителя и угодника Божиего Митрофана и съезда на поклонение святым мощам его находится какое-то тайное общество³⁵. Это общество под предлогом сего съезда основало тут свое рандеву для совещаний <о том>, как бы это лучше в России исполнить, чтобы под предлогом распространения в ней христианской веры и возбуждения утрачивающегося благочестия устроить конституционное правление, ограничить самодержавие Всероссийских Императоров и заставить их насильно дать нам конституцию, и что будто бы я или член-агент этого общества, во главе которого состоят все вышеупоминавшиеся мною особы и лица, начиная с высокопреосвященного Антония, или, по крайней мере, жертва, увлечённая в гибель его обаятельным на меня влиянием. За что и был я посажен под арест им, Загряжским, в городе Корсуне, и везён в Санкт-Петербург несколько станций, и потом привезён в Симбирск, продержан под арестом три месяца, и единственно потому так мало, что Министерство внутренних дел под председательством графа Дмитрия Николаевича Блудова или, лучше сказать, только потому, что он сам энергически занялся делом моего несчастного ареста...»

Как же и почему произошел этот арест? Напомним, что губернатор Алeксандр Михайлович Загряжский был масоном. Сам губернатор, при котором совершилось это злодейство, не был человеком жестоким. Тем более характерно, что даже при столь беззлобном и «артистичном» губернаторе масоны в Симбирске устроили смертельную травлю Мотовилова. Ведь высшие чиновники в губернии, как правило, входили в масонское братство.

Он при встречах с молодым Мотовиловым позволял себе вольные разговоры об императоре Николае Павловиче: «В этой интимности он нередко передразнивал Государя Императора Николая Павловича, садясь на свою трость, как на лошадь, и, разъезжая на ней по кабинету губернаторского дома, представлял, как он являлся перед рядами войск на параде и, прокричав им: «Здорово, ребята!», немедленно на их: «Здравия желаем, Ваше Императорское Величество. Ура!», заканчивал: «Спасибо, ребята», или как он будет уговаривать султана турецкого Магмута об оставлении магометанства и приёме Православной веры Христовой, всевозможно опошливая этот насмешливый разговор, прибавляя всегда, что не только Бегичев, губернатор воронежский, Павлов и другие мои знакомые воронежские, но и сам высокопреосвященный Антоний ханжат из угождения Государю Императору, подханживая под его будто бы неискреннее благочестие, что они все люди негодные. Я смягчаю выражения, пиша о святом предмете, ибо он выражался гораздо дерзче».

Очевидно, не уговорив Мотовилова на поддакивание подобным разговорам, Загряжский стал его опасаться и решил на всякий случай опорочить доброе имя Мотовилова, а ему самому дать понять, что он лишь «проверял» его на верность Государю.

Ни в одном документе нет сведений, когда же именно в 1833 году произошло это драматическое событие – арест Мотовилова. Однако это легко установить. Николай Александрович пишет, что он вместе с губернатором оказался на ярмарке в городке Корсуне (Карсун), что расположен в 100 верстах от Симбирска. В то же время известно, что в Корсуне ярмарки проходили дважды в год.

Одна начиналась на праздник Св. Троицы и продолжалась две недели. Ярмарка была известная, на неё съезжались купцы из Москвы, Астрахани, Казани, Белгорода и из других мест – с сукнами, ситцами, мехами, скотом, лошадьми и т.д. Другая ярмарка (на Казанскую) была попроще и собирала чёрный люд³⁶. Это произошло, стало быть, на Троицу, т.е. в начале лета 1833 года. В своих записках Мотовилов пишет, что губернатор в Корсуне³⁷ на ярмарке 1833 года упросил его купить запрещённые книги: «Думы» Рылеева³⁸ и сонеты Мицкевича³⁹. При этом он пытался подвигнуть молодого Мотовилова, которому в то время было лишь 24 года, на антиправительственные разговоры. А когда Мотовилов эти разговоры пресёк самым решительным образом, губернатор настолько испугался, что в глухую полночь, в одном халате, побежал за Мотовиловым по ярмарочной площади, со слезами умоляя, чтобы тот к нему возвратился, и говоря, что он только испытывал, верен ли Мотовилов Государю Императору.

Неопытный и доверчивый Мотовилов вернулся в дом, где выпито было несколько бутылок шампанского за здравие Государя Императора. Однако далее Мотовилов пишет: «Но каково было мое удивление, когда на другой день вместо фамильярного невольного обращения с губернатором на «ты» вдруг мне было объявлено, что я нахожусь под арестом его превосходительства со всевозможными прибавлениями разнообразных великоинквизиторских хотя и глупых, и смешных, но всё-таки до неимоверности обидных дерзостей и всевозможно притеснительных мер его превосходительства... Не могу же умолчать и о том, что вся сущность великоинквизиторских требований помянутого губернатора Загряжского состояла лишь единственно в том, чтобы я решился оклеветать духовного благодетеля моего архиепископа Воронежского и Задонского Антония, губернатора воронежского Бегичева, Павлова и других, что будто бы в Воронеже есть тайное общество Всероссийское, которое, как я уже поминал о том и выше сего, хочет под предлогом распространения в России Христианства учредить конституционное правление, и что я или член-агент этого общества, или по крайней мере жертва его злоумышления на поколебание и ослабление Самодержавств Императоров Российских». Это называется: с больной головы на здоровую!

В деле ареста Мотовилова сыграл свою роль не только испуг губернатора, но и то, что общая атмосфера в так называемом «обществе» была пропитана нетерпением истинного христианства в человеке. Среди мотивов ареста губернатор Загряжский в своем донесении министру юстиции называет прежде всего «странности поведения» столь молодого и уже столь религиозного человека, каким был Николай Александрович.

В «Записках» читаем: «В донесении же своём, которое, впрочем, показал мне, он писал господину министру, что, арестовав симбирского помещика, действительного студента Мотовилова и отобрав от него все его бумаги, он был к тому возбужден следующим. Первое, что Мотовилов познакомился в Воронеже с людьми известными. Второе, что он, будучи недурно образован, хотя и не бегает света, но и не так привязан к нему, как бы молодому человеку его лет следовало. Третье, что о вере он говорит так сильно и увлекательно, что речь его и на образованных людей остается не без значительных впечатлений, и на массу народа, приходящего к нему толпами под предлогом расспросов о его исцелении воронежском, и ещё сильнее действует»

Это был, таким образом, арест за христианскую веру Мотовилова, совершённый масоном Загряжским. Вполне вероятно, что Загряжский лишь выполнил не столь давние угрозы Баратаева.

Таким образом, июнь, июль и август, а может быть, и часть сентября 1833 года Мотовилов пробыл под арестом. Вероятно, это не было содержание в тюрьме, иначе Мотовилов бы написал об этом. Как видно из записок, из Корсуна Загряжский повёз было Мотовилова в Петербург, всё ещё надеясь показать серьёзность своих намерений и запугать молодого человека. Но, видно, Мотовилов не испугался – и повезли его в Симбирск. Министр юстиции не придал значения истории с Мотовиловым и повелел выпустить его из-под ареста.

В жизни «Серафимова служки» Николая Мотовилова один из самых любопытных эпизодов – его желание жениться на сестре поэта Николая Языкова.

Страдания Мотовилова в Симбирске в начале 1830-х годов связаны прежде всего с его главным на тот момент горем – была расстроена его женитьба на Екатерине Языковой. Во всяком случае, так считает С. Нилус. Кто же эта Катенька Языкова, так часто упоминаемая в записках Мотовилова? С. Нилус лишь слегка коснулся её имени, сказав, что сердце Мотовилова уже было охвачено «страстью нежной».

В соседстве с Мотовиловыми в селах Русская Цыльна и Мокрая Бугурна живала в своих поместьях вдова Михаила Петровича Языкова – Екатерина Александровна, из старинного рода симбирских дворян Языковых. Это была мать знаменитого русского поэта Николая Михайловича Языкова, близкого самому А.С. Пушкину. Кто не знает его стихотворения «Пловец»:

Нелюдимо наше море,

День и ночь шумит оно;

В роковом его просторе

Много бед погребено...

В начале своего пути Языков, как и многие вышедшие из Симбирска-Ульяновска дворяне (стоит вспомнить более позднее время: Ульянова-Ленина или Керенского), был настроен революционно. В молодости он был близок к декабристам – К.Ф. Рылееву, А.А. Бестужеву. Но, к счастью, много потерпев от свалившихся на него болезней и под влиянием Н.В. Гоголя, он всё же твердо ступил на стезю Православия. В знаменитом стихотворении «Землетрясение» в 1844 году он уже утверждал, что миссия поэта – приносить «дрожащим людям молитвы с горней вышины» и что путь к спасению – только в вере.

С Екатериной Александровной жила и дочка-подросток, Катенька, девушка лет пятнадцати, сестра знаменитого поэта. Вдова Языкова, болезненная по природе, совсем больная ко времени выхода Мотовилова из университета, никуда не выезжала из дому, гостей не принимала, кроме родных и близких соседей. Катенька росла почти в полном одиночестве. Церковь, домашние богослужения и уход за матерью – в этом была вся жизнь молодой девушки, почти ребёнка. В эту-то Катеньку, или Екатерину Михайловну Языкову, с двенадцатилетнего её возраста и был влюблён Мотовилов. Миловидная девушка прельстила его сердце не столько своею внешностью, сколько внутренними качествами своей высокорелигиозной женственной души. Недаром Николай Александрович сказал о ней преподобному Серафиму, что она воспитана, как монастырка.

Нравился ли ей Мотовилов? Сказать трудно. Вряд ли прав С. Нилус, говоря, что женитьба Мотовилова расстроилась только из-за происков его врагов. Мы ничего не знаем о том, какие отношения складывались между Екатериной Михайловной и Николаем Александровичем. Из всего того, что мы знаем о дальнейшей жизни Языковой, создаётся впечатление, что душа Катеньки ждала кого-то другого. Письма её, в которых она рассказывает с сентиментальным восторгом о своём знакомстве с будущим мужем, славянофилом Алексеем Степановичем Хомяковым, в которого она сразу и бесповоротно влюбилась, говорят о том, что она была девушкой с горячим сердцем.

Полюби она Мотовилова, – они были бы вместе. Скорее всего, в её глазах ему не хватало столичного лоска, яркости, талантливости чисто светской. А религиозная глубина и яркость его жизни, видимо, не были приняты во внимание, не поразили пятнадцатилетнюю Катю Языкову, – что, впрочем, и понятно. Похоже, что сын повторял судьбу отца: судя по дальнейшей жизни, по кругу интересов, Екатерина Михайловна была привержена жизни в столице. Положение её брата, а затем и мужа, знаменитого славянофила, поэта и философа А.С. Хомякова, способствовало тому, что она, проживая в основном в Москве, была знакома со всем цветом тогдашней русской литературы, в том числе и с Гоголем. Автор «Мёртвых душ» бывал в доме Хомяковых, играл с детьми Екатерины Михайловны. По её письмам к брату видно, что она всегда была женщиной глубокой религиозности – тут Мотовилов не ошибался. Иное дело – любовь. Сердцу не прикажешь.

Со своим будущим мужем, Алексеем Степановичем Хомяковым, Екатерина Языкова познакомилась в середине 1830-х годов – и сразу в него влюбилась. В письме к брату она восклицала: «Я люблю его, Боже мой, если б он знал, как я люблю его!» Любовь была взаимной.

Вряд ли Николай Александрович мог претендовать на руку Языковой. Бог строил его Пути Небесные совсем иначе, по молитвам преподобного батюшки Серафима. Ему суждено было жениться на Елене Ивановне Милюковой, которая по характеру своему была ему подстать. Один из младших современников пишет о ней: «Она обладала стойкой верой и прямым характером и никогда не стеснялась сказать правду в лицо... Лицам духовным она прямо говорила, что они не должны быть малодушными и молчать, а должны открыто и прямо говорить правду тогда, когда дело касается Православной церкви».

Что же до самого Мотовилова, то надежда видеть любимую девушку своей женой не покидала его даже много лет спустя после первой вспышки заронённой в его душу искры беззаветного чувства. Однако на роду ему было написано иное.

В октябре 1831 года состоялась важная для Мотовилова беседа с преподобным Серафимом. Мотовилов испросил было благословение жениться на Екатерине Михайловне Языковой, – чего он так давно желал. Однако разговор принял неожиданный оборот: старец уже провидел его судьбу, связанную вовсе не с Языковой.

– Что же, ваше Боголюбие, вы всё хотите о чем-то вопросить меня, да будто и не смеете? Говорите просто со мной, убогим Серафимом, я всё при помощи Божией готов ответить вам, что мне Господь открыть соблаговолит!

«Я сказал, – так пишет в своих записках Мотовилов, – что я чрезвычайно люблю одну девицу дворянку, соседку мою по симбирским моим деревням, и хотел бы, чтобы он, батюшка Серафим, помолился о ней ко Господу, чтобы Господь Бог нарёк мне её в невесты.

– А разве она очень хороша собой, – спросил он, – что вы её так усердно и крепко любите, ваше Боголюбие?

Я отвечал, что она хоть и не красавица в полном смысле этого слова, но очень миловидна. Но более всего меня в ней прельщает что-то благодатное, божественное, что просвечивается в лице её. Вид её меня поразил, ещё когда она была в двенадцатилетнем возрасте, и с тех пор я всесердечно полюбил её.

– А почему же не красавица? – спросил меня отец Серафим. – По описанию вашему она должна быть таковою!

– Потому, – отвечал я, – что для полноты типичной красоты надо иметь большой рост, стройность корпуса, царственность взгляда и многое другое, чего она не имеет.

Правда, в замену того, она имеет нечто столько затрагивающее душу человека, чего и многие красавицы в себе не имеют...

– Да что же это такое? – спросил Великий старец.

– А это, – отвечал я, – то, что она как монастырка воспитана.

– Как? – переспросил он. – Как монастырка? Я не вник хорошенько в ответ ваш!.

– А это вот что я разумею под этим, – сказал я ему, – отец её, Михаил Петрович Языков, рано оставил её сиротой пяти или шести лет, и она росла в уединении при больной своей матери, Екатерине Александровне, как в монастыре, всегда читывала ей утренние и вечерние молитвы, и так как мать её была очень религиозна и богомольна, то у одра её часто бывали и молебны, и всенощные. Воспитываясь более десяти лет при такой боголюбивой матери, и сама она стала как монастырка. Вот это-то мне в ней более всего и в особенности нравится.

Великий старец глубоко внимательно слушал мой ответ и как бы в забытьи спросил меня:

– А много ли лет теперь вашей преднаречённой от Бога невесте?

Я отвечал:

– Пяти или шести лет она осталась сиротой после отца, десять лет жила при матери, да с полгода или несколько более матушка её скончалась... Думаю я, что ей теперь не более 16 или 17 лет!

– Что вы, батюшка, ваше Боголюбие! Нет, нет! Вашей, от Бога вам предназначенной невесте теперь восемь лет и несколько месяцев, этак три или четыре, а уж едва ли более пять месяцев, а ведь, по новому постановлению Синода, нельзя мужчине моложе 18 лет, а девушке 16 вступать в брак. Так не подождать ли вам вашей Богом преднаречённой невесты этак 8 или 10 лет? А то как же вам теперь жениться на ней?! Никак нельзя – молода ещё очень.

– Да помилуйте, батюшка отец Серафим! – сказал я. – Как же молода? Ведь и по новому закону мне на ней жениться можно!

– Да о ком вы говорите мне, убогому Серафиму? – спросил он меня.

– О Языковой, – отвечал я, – о Языковой, Екатерине Михайловне!

– А! – отозвался он. – О Языковой!.. Ну, я не о ней говорю вам, а я, убогий, о преднаречённой вам от Бога невесте говорю теперь, и ей, уверяю вас по Бозе, ваше Боголюбие, более восьми лет с несколькими месяцами теперь никак не будет.

Помолчав немного, батюшка продолжал:

– Ведь иное, ваше Боголюбие, просить Господа Бога, чтоб Он преднарёк кому невесту, как вот вы, например, просите теперь, чтобы я, убогий, упросил Господа, чтоб он вам преднарёк в невесты Языкову, а иное, когда Господь уже Сам кому какую невесту преднарещи соблагоизволил, как вот, например, для вашего Боголюбия. Невесте вашей теперь не более восьми лет и трех-четырех или пяти месяцев. Уж это, поверьте, в точности верно, и сам я, убогий Серафим, вам в том свидетельствовать готов».

Предсказания преподобного Серафима по-разному представлены в «Записках» самого Мотовилова и в книге С. Нилуса. Изложим сначала версию С. Нилуса. По его мнению, получив от преподобного батюшки Серафима столь определённые предсказания относительно своей будущей семейной жизни, Мотовилов должен бы был смириться. Но сильная любовь к Екатерине Михайловне Языковой, да и самая молодость Николая Александровича подтолкнули его... проверить прозорливость преподобного Серафима.

Через полгода после беседы с отцом Серафимом, в мае 1832 года он делает Языковой предложение. Но получает, естественно, твёрдый и теперь уже окончательный отказ. Дело в том, что в это время Екатерина Михайловна всей душой полюбила в будущем широко известного в славянофильских кругах России Алексея Степановича Хомякова (1804–1860), поэта, человека твёрдой православной веры и высокой культуры, – и уже была за него просватана.

В «Записках» Мотовилова, наоборот, дело представлено так, что преподобный Серафим не возбранял Николаю Александровичу брак с Языковой и чуть ли не благословил его. Однако сватовство закончилось неудачей. Он пишет: «Великий старец Серафим в 1832 году весною приказал возвратиться мне домой к себе в Симбирск. И когда там отказано мне было в руке Е<катерины> Мих<айловны> Языковой и генерал Мондрыка в доме тётки её Прасковьи Александровны Берг сказал при мне, что она уже помолвлена, то со мною сделался удар и я лишился рук и ног, и болезнь моя прежняя обновилась в сильнейшем градусе».

Неудачу свою Мотовилов объясняет неверием в пророчество преподобного Серафима: «Я пошёл было, как святой апостол Пётр, по волнам, но, видя ветр крепок, убоялся и чуть не утонул в волнах». Теперь восстановить истину не представляется возможным. Во всяком случае, Мотовилов долго ещё питал надежду на брак с Екатериной Михайловной Языковой, которой был суждён совсем другой муж – славянофил Хомяков.

Алексей Степанович Хомяков происходил из старинного дворянского рода, получил прекрасное образование (окончил Московский университет с учёной степенью кандидата математических наук). Хомяков, как известно, был верным сыном Церкви Православной. Красиво сказал о нём А.И. Герцен: «Необыкновенно даровитый человек, обладавший страшной эрудицией, он, как средневековые рыцари, караулившие Богородицу, спал вооружённый». Такую характеристику Герцен дал не зря.

Граф Остен-Сакен, под началом которого служил в кирасирском полку восемнадцатилетний Хомяков, вспоминал о нём как о явлении единственном в своём роде: «В физическом, нравственном и духовном воспитании Хомяков был едва ли не единица. Образование его было поразительно превосходно, и я во всю жизнь свою не встречал ничего подобного в юношеском возрасте. Какое возвышенное направление имела его поэзия! Он не увлекался направлением века в поэзии чувственной. У него всё нравственно, духовно, возвышенно. Ездил верхом отлично. Прыгал через препятствия в вышину человека. На эспадронах дрался отлично. Обладал силою воли не как юноша, но как муж, искушенный опытом. Строго исполнял все посты по уставу Православной Церкви и в праздничные и воскресные дни посещал все богослужения... Он не позволял себе вне службы употреблять одежду из тонкого сукна, даже дома, и отвергнул позволение носить жестяные кирасы вместо железных полупудового веса, несмотря на малый рост и с виду слабое сложение. Относительно терпения и перенесения физической боли обладал он в высшей степени спартанскими качествами».

Хомяков обладал огромной эрудицией, особенно в области церковной истории и богословия, а также выдающимися диалектическими способностями. Именно он стал ядром славянофильства, вокруг его личности группировались остальные приверженцы этого общественного движения. Это был серьёзный противник так называемых западников, отстаивавших западный путь развития России и игнорировавших её самобытность. Один из них, Герцен, так охарактеризовал Хомякова: «Ум сильный, подвижный, богатый средствами, памятью и быстрым соображением... Во всякое время дня и ночи он был готов на запутаннейший спор и употреблял для торжества своего славянского воззрения всё на свете... Возражения его... всегда ослепляли и сбивали с толку». Кроме всего прочего, он был прекрасным поэтом. В 1840-е годы Хомяков написал знаменитое сочинение «Церковь одна».

Хомяков и Мотовилов, при всём различии их социального положения, образованности, религиозного опыта и настроения и т.п., были в главном очень похожи – это были истинные рыцари церкви, рыцари без сомнения, страха и упрека.

Мотовилов и Хомяков оказались весьма похожими и в отношении к масонскому по духу движению декабристов. Хомяков не увлёкся вслед за многими другими дворянами своего времени декабристским движением, он прозревал в нём для России только зло. Екатерина Михайловна, с её углубленной религиозностью, чувствовала себя рядом с Алексеем Хомяковым особенно хорошо. В письме к брату, поэту Николаю Языкову, от 20 октября 1841 года, Екатерина Михайловна сообщает, что недавно родившегося сына они с Алексеем Степановичем назвали «Дмитрием в честь Дмитрия Ростовского чудотворца».

Свадьба Екатерины Александровны и Хомякова состоялась лишь через четыре года – в 1836 году. Но из этого тем более ясно, что Екатерина Языкова вряд ли бы вышла замуж за Мотовилова. И вряд ли происки масонов расстроили его личную жизнь. Здесь С. Нилус несколько преувеличил настоящее положение дел.

Хомяков сильно любил свою жену, атмосфера в их доме была особая. В числе его друзей были известнейшие люди Москвы и России, в том числе и писатель Гоголь, который вскоре сдружился с Екатериной Михайловной.

Гоголь, по свидетельству издателя журнала «Русский архив» Петра Ивановича Бартенева, «по большей части уходил беседовать с Екатериною Михайловною, достоинства которой необыкновенно ценил». Дочь Алексея Степановича Мария со слов отца передавала, что Гоголь, не любивший много говорить о своём пребывании в Святой Земле, одной Екатерине Михайловне рассказывал, что он там чувствовал.

Очевидно, что Екатерина Языкова ценила высокую культурную атмосферу московского дома Хомяковых. Вот в чём истинная причина её отказа Мотовилову в мае 1832 года. Екатерина Михайловна была счастлива в этом браке необыкновенно. Хотя счастье это длилось, в общем, недолго. Екатерина Михайловна Хомякова умерла 26 января 1852 года после непродолжительной болезни, оставив на руках безутешного Алексея Степановича семерых детей. Было ей всего тридцать пять лет.

Смерть жены сильно повлияла на Хомякова: «Даже те, которые не знали его очень близко, могли заметить, что с сей минуты у него остыла способность увлекаться чем бы то ни было, что прямо не относилось к его призванию. Он уже не давал себе воли ни в чём. По-видимому, внешне он сохранял свою прежнюю весёлость и общительность, но память о жене и мысль о смерти не покидала его... Жизнь его раздвоилась. Днём он работал, читал, говорил, занимался своими делами, отдавался каждому, кому до него было дело. Но когда наступала ночь и вокруг него всё улегалось и умолкало, начиналась для него другая пора...

«Раз я жил у него в Ивановском, – писал Ю.Ф. Самарин. – К нему съехалось несколько человек гостей, так что все комнаты были заняты, и он перенёс мою постель к себе. После ужина, после долгих разговоров, оживлённых его неистощимой весёлостью, мы улеглись, погасили свечи, и я заснул. Далеко за полночь я проснулся от какого-то говора в комнате. Утренняя заря еле освещала её. Не шевелясь и не подавая голоса, я начал всматриваться и вслушиваться. Он стоял на коленях перед походной своей иконой. Руки были сложены крестом на подушке стула, голова покоилась на руках. До слуха моего доходили сдержанные рыдания. Это продолжалось до утра. Разумеется, я притворился спящим. На другой день он вышел к нам весёлый и бодрый, с обычным добродушным своим смехом. От человека, всюду его сопровождающего, я слышал, что это повторялось почти каждую ночь...»

Нельзя не упомянуть о кончине Хомякова, в которой раскрылась вся глубина его религиозной личности. Алексей Степанович умер от холеры в своем рязанском имении 23 сентября 1860 года. Когда его сосед по имению Леонид Матвеевич Муромцев вошел к Хомякову и спросил, что с ним, Алексей Степанович ответил: «Да ничего особенного, приходится умирать. Очень плохо. Странная вещь! Сколько я народу вылечил, а себя вылечить не могу». По словам Муромцева, «в этом голосе не было и тени сожаления или страха, но глубокое убеждение, что нет исхода».

«Лишним считаю пересчитывать, – вспоминает Муромцев, – сколько десятков раз я его умолял принять моего лекарства, послал за доктором и, следовательно, сколько раз он отвечал отрицательно и при этом сам вынимал из походной аптечки то veratrum, то mercurium. Около часа пополудни, видя, что силы больного утрачиваются, я предложил ему собороваться. Он принял моё предложение с радостной улыбкой, говоря: «Очень, очень рад». Во всё время совершения таинства он держал в руках свечу, шепотом повторял молитву и творил крестное знамение».

Через некоторое время Муромцеву показалось, что Алексею Степановичу лучше. «Право хорошо, посмотрите, как вы согрелись и глаза просветлели». На что Хомяков ответил: «А завтра как будут светлы!» Это были его последние слова. За несколько секунд до кончины он твёрдо и вполне сознательно осенил себя крестным знамением.

Вот за какого человека вышла замуж Екатерина Языкова. Уж так ей было написано на роду: быть женой глубоко религиозного человека, истинного рыцаря церкви. Это мог быть Николай Александрович Мотовилов. Но по Божиему смотрению её мужем стал Алексей Степанович Хомяков. Мотовилову же была уготована иная судьба и иная избранница. Жизнь его вся тяготела к жизни преподобного Серафима, к дивеевским святыням.

То, что произошло после драматического для Мотовилова отказа Екатерины Михайловны стать его женой, описывает он сам: «Когда в мае месяце 1832 года поразила меня тяжкая душевная скорбь, то я снова подвергся болезни и отнятию по-прежнему ног».

Часто посещая Дивеевский монастырь, Мотовилов в одну из своих поездок сильно заболел и вынужден почти год пролежать в своём доме в селе Дивееве вблизи монастыря. Так уж было Богу угодно, но именно во время этой своей болезни Николай Александрович наконец увидел свою невесту, наречённую ему самим преподобным Серафимом. Это была Елена Ивановна Милюкова (1823–1910).

О Елене Ивановне известно не слишком много. Её роль в жизни «Серафимова служки», да и самого Дивеева, видимо, пока не оценена по достоинству. Мы знаем лишь о том, что преподобный Серафим сам сказал о ней, что она «великая госпожа» будет Дивеевским сестрам и повелевал им поклониться ей, ещё ребенку.

Но не надо забывать, что если Мотовилов был богоизбранной личностью, то и жена ему досталась такая же: Елена Ивановна вышла не из обычной крестьянской семьи. Она была племянницей преподобной схимонахини Марфы. Евгений Поселянин в своих рассказах о Преподобном упоминает и семейство Милюковых: «Под духовным руководством о. Серафима находилась крестьянская семья Милюковых из деревни Погибловой Ардатовского уезда Нижегородской губернии. Семью эту составляли: брат Иван Семёнович и две сестры Прасковья и Мария Семёновны.

Старшая из них жила в Дивеевской общине, а младшая, Мария, в ноябре 1823 года «увязалась» за сестрой из деревни в Дивеево. Когда 13-летняя Мария увидела о. Серафима, старец различил в ней будущую великую подвижницу и велел ей остаться в Дивееве. Эта была избранная душа, ангелоподобная видом, не сравнимая ни с кем своими свойствами. Высокая ростом, она имела прекрасное продолговатое лицо, дышавшее свежестью, голубые глаза, светло-русые брови и густые светло-русые волосы.

Поступив в Дивеево, отроковица Божия сразу приступила к столь великим подвигам, что превосходила строгостью жизни опытных сестёр. Молитва никогда не прекращалась в ней, и только на самые необходимые вопросы она отвечала с небесной кротостью. Вне этого она не вела никогда разговоров. Старец особенно заботливо относился к ней, в её молодых годах почитал в ней созревшую для Царствия Божия душу... Скончалась она 29 августа 1829 года. Старец в Дивееве предузнал её кончину и в час её сказал с плачем своему соседу по келье отцу Павлу: «Павел, а ведь Мария-то отошла. И так мне её жаль, так жаль, что, видишь, всё плачу».

Старец послал для неё дубовый гроб, утешал её сестру Прасковью и сказал ей: «Марию я посхимил. Она схимонахиня Марфа. У неё всё есть: схима и мантия, и камилавочка моя. Во всем этом положите её. Не унывайте, – прибавил старец, – её душа в Царствии Небесном, и весь род ваш по ней спасётся».

Послал ещё о. Серафим в Дивеево 25 рублей на расходы по погребению, 25 рублей меди, чтобы инокиням и всем, кто ни будет на похоронах, раздать по три копейки; послал на сорокоуст колоток свечей, чтобы не переставая горели днём и ночью в церкви, ко гробу рублёвую свечу жёлтого воску и для отпеваний полпуда 20-копеечных свечей.

На 19-летнюю схимницу возложили те вещи, которые подарил ей о. Серафим. На распущенные волосы одели зелёную бархатную шапочку, в руки дали кожаные чётки, сверху надели чёрную с белыми крестами схиму и длинную мантию».

Всех приходивших к нему старец посылал из Сарова в Дивеево на похороны Марии Семёновны. Сёстрам Дивеевским, работавшим в лесу у речки Сарова, старец сказал: «Грядите, грядите скорее в Дивеев. Там отошла ко Господу великая раба Божия Мария». Сестры не знали, о какой Марии говорит старец, и очень удивились, найдя Марию Семёновну умершей.

И шедших к нему крестьян старец толпами посылал на похороны, говоря, чтобы девушки приоделись, расчесали волосы и припали ко гробу Марии.

Когда с похорон приехал к старцу брат Марии Иван Милюков, то батюшка несколько раз спрашивал его, брат ли он Марии. Потом, пристально взглянув на него, стал чрезвычайно радостен. Его лицо просветлело, как будто от него исходили солнечные лучи, так что нельзя было вынести этого света, и Иван должен был закрыть лицо руками.

«Вот, радость моя, – сказал батюшка брату Марии, – какой милости сподобилась она от Господа. В Царствии Небесном близ Царицы Небесной предстоит со святыми девами у престола Божия. Она за весь ваш род молитвенница, схимонахиня Марфа: я её постриг. Когда будешь бывать в Дивееве, никогда не проходи мимо, а припадай к могилке, говоря: «Госпоже и мати Марфо, помяни нас у престола Божия во Царствии Небесном!"»

Отец Елены Ивановны, брат Прасковьи и Марии, был близок к старцу, часто бывал в Сарове. В Саровском монастыре он стал впоследствии иноком, а три дочери его оказались по Божиему Промыслу в Дивеевской обители.

Елена Ивановна с пяти лет взята была в Дивеево своей тёткой Прасковьей. В 2004 году преподобная схимонахиня Марфа, родная тётка Елены Ивановны Милюковой, была прославлена Церковью в лике святых. Это совершенно по-новому освещает факт женитьбы Мотовилова на Елене Ивановне. Через неё Николай Александрович навеки породнился со святой семьей Милюковых, так заботливо окормляемых старцем Серафимом. Вот из какой семьи вышла Елена Ивановна, о которой С. Нилус пишет: «Одними из первых начальниц Дивеева были две сестры Прасковья и Мария Семёновны Милюковы, девушки крестьянского звания. С ними жила их родная племянница, дочь их брата Ивана Елена, девочка лет шести.

За два года с небольшим – месяца так за три или за четыре перед исцелением Мотовилова – преподобный Серафим неожиданно велел двум сёстрам Милюковым и другим бывшим с ними у него Дивеевским монахиням привести к нему маленькую Елену».

Елена Ивановна родилась 17 мая 1823 года. Она была младше своего мужа на 14 лет – и в этом тоже был особый Божий промысл. Будучи моложе мужа, Елена Ивановна дожила до XX века, и её застали ещё в полном здравии писатели Сергей Нилус и Евгений Поселянин, готовившие материалы к прославлению отца Серафима в 1903 году, и все, кто искренне интересовался судьбой Николая Мотовилова. Она передала Нилусу корзины с бумагами Мотовилова, десятки лет пролежавшие у неё на чердаке.

Впервые, как мы помним, услышал о своей невесте Мотовилов от батюшки Серафима в октябре 1831 года, когда испрашивал у него благословение на брак с Языковой. В своих записках Мотовилов рассказывал:

– Да о ком вы говорите мне, убогому Серафиму? – спросил он меня.

– О Языковой, – отвечал я, – о Языковой, Екатерине Михайловне!

– А! – отозвался он. – О Языковой!.. Ну, я не о ней говорю вам, а я, убогий, о преднаречённой вам от Бога невесте говорю теперь, и ей, уверяю вас по Бозе, ваше Боголюбие, более восьми лет с несколькими месяцами теперь никак не будет!

В это время, будучи совсем маленькой девочкой, Елена Ивановна часто видит преподобного Серафима. В дни прославления старца она разговаривала с Евгением Поселяниным и передала ему замечательные подробности своих встреч со старцем. Эти подробности обычно никто не упоминает. Например, она рассказала, как однажды пришла к преподобному в келью, когда он вставал на молитву. Детей он не прогонял. Посадил её, дал ей орешков, а сам стал молиться. «О каких великих вещах, – пишет Е. Поселянин, – молился он тогда, какие созерцал великие откровения? И вот этот тайновидец временами отрывался от своих созерцаний и, подходя к девочке, показывал ей, как надо колоть орешки двумя камешками».

В 1840-м году состоялось венчание Николая Мотовилова с Еленой Ивановной Милюковой. С этого времени начинается новый этап в жизни «Серафимова служки». Вскоре после венчания молодые уехали в родовое имение – село Цыльну Симбирской губернии⁴⁰. Несмотря на множество житейских заурядных хлопот, рождение и воспитание детей и пр., главным делом в семье, столь чудно созданной под молитвенным покровом Божией Матери и преподобного Серафима, было служение Богу.

Елена Ивановна донесла до нас бесценные подробности жизни «Серафимова служки». С. Нилус в своё время записал её рассказы об удивительной жизни Мотовилова:

– По выходе моём замуж за Николая Александровича, несмотря на молодые лета, мне пришлось в очень скором времени взяться за управление хозяйством и имениями. Хотя Николай Александрович и сам не переставал заниматься всем этим, но, заметив мою способность к ведению дел имения, поспешил передать мне все эти заботы, чтобы самому более свободно заняться тем, к чему его влекло постоянно: Николай Александрович, будучи светским и семейным человеком, проводил духовную жизнь.

Долго я не понимала этого направления моего мужа, и на этой почве у нас, случалось, возникали недоразумения.

Николай Александрович, где бы ни был и чем бы ни занимался, имел мысль, «погруженную в Бога», он весь горел любовью к Богу, к Божией Матери и к святым угодникам Его.

Он часто уезжал по святым местам и имел большое знакомство с подвижниками того времени, которых было немало.

Случалось, что я сопутствовала ему в этих посещениях святых мест.

Мы бывали в Воронеже у архиепископа Антония (этого, по выражению преподобного Серафима, великого архиерея Божия); он имел великий дар прозорливости и духовную любовь к моему мужу. Однажды по приезде в Воронеж по некоторым причинам я решила отложить причащение Святых Тайн тем более, что мы должны были скоро уехать, но Николай Александрович просил меня идти с ним к преосвященному спросить его об этом. Не успели мы взойти к нему, как он, благословив нас, обращаясь ко мне, сказал на мою мысль: «Во время путешествия, матушка, никак и ни по каким причинам не оставляйте приступать к Святым Тайнам: я нахожу в случившемся с вами действие врага нашего спасения»...

Но в Воронеже Мотовиловы были знакомы не только со святителем Антонием. Елена Ивановна рассказала:

– Часто мы бывали в Задонске, где архимандритом был духовный друг моего мужа отец Зосима. Первый раз увидала я его по приезде в Задонск в церкви. Вижу, входит довольно молодой монах и кладет множество земных поклонов пред святыми иконами, и я подумала: «Вот какой ещё молодой довольно, а уже какие имеет подвиги».

По окончании службы Николай Александрович пошёл со мной на чай к отцу архимандриту; и я очень удивилась, узнав в нём монаха, которого я видела в церкви. За чаем, обращаясь ко мне, отец Зосима вдруг говорит: «Вот, матушка, иные думают, что я ещё молод, да уж и большой подвижник, только это всё неверно, и мне скоро пятьдесят лет».

Бывали мы у известного подвижника Парфения Киевского, знали Игнатия Брянчанинова, Феофана, епископа Тамбовского, впоследствии затворника Вышенского, и много-много кого знал и у кого бывал Николай Александрович⁴¹.

Но большинство этих поездок Николай Александрович совершал один: хозяйство и семья задерживали меня дома. Случалось, что Николай Александрович задерживался очень долго, и я начинала беспокоиться его отсутствием. Раз, помню, я целый месяц не имела о нём известия из Воронежа. В великой печали поехала я в один монастырь, где была затворница именем Маргарита, чтобы иметь от неё духовную поддержку и утешение. Вхожу к ней в келью и вдруг из-за перегородки, где она постоянно и пребывала, слышу, она кричит мне: «Не скорби, не скорби! Сегодня муж твой дома будет». Действительно, вечером Николай Александрович возвратился домой.

Великие рабы Божии и великие архиереи были в то время!

В Симбирске был епископ Евгений, часто случались в городе пожары, и жители очень волновались, боясь большого пожара, так как постройки были деревянные. Епископ Евгений говорил: «Не беспокойтесь, большого пожара, пока я жив, не будет, а вот умру – великий будет пожар».

Когда он скончался, стали по обычаю ударять в колокол, а с другой стороны города начали бить в набат: произошёл пожар, который опустошил сильно город⁴².

Но вот где-где я ни была, а лучше Сарова не видала! Благословенный, богоспасаемый Саров! Подвижники его по величию своих подвигов уподобились древним отцам пустынным!

И Николай Александрович, куда бы ни ехал, где бы ни был, а всё его постоянно влекло в Саров и в Дивеев.

Зимой без шапки, бывая в Дивееве, он по заповеди отца Серафима ежедневно ходил вокруг канавки и громко пел: «О, Всепетая Мати». По заповеди же отца Серафима он любил ставить множество свечей в храмах к святым иконам и не жалел на это никаких расходов.

В воспоминаниях Елены Ивановны выделяется место, где она приоткрывает завесу над духовной, внутренней жизнью Николая Мотовилова: «Правда, – говорила Елена Ивановна, – Николай Александрович всегда имел молитву, возносимую к Богу в уме и сердце своём, и очень часто при этом приступал к причащению Святых Тайн Божиих». Имеет ли здесь в виду Елена Ивановна Иисусову молитву, трудно сказать. Во всяком случае, постоянная молитва в уме и сердце – дорогого стоит и характеризует Николая Александровича как человека крепкой веры, который «сам себя и весь живот свой Христу Богу предал».

Кроме того, Елена Ивановна свидетельствовала, что, как и в молодые годы, Николай Мотовилов был человеком чрезвычайно твёрдым в вере и в защите Православия и Божией Матери от поругания неразумных или зловерных людей:

– Да, Николай Александрович в вере был твёрд и крепок как камень; его можно назвать исповедником веры.

Вращаясь всегда в высших духовных и светских кругах, Николай Александрович часто обличал начавшееся уже тогда настроение в желании различных реформ в нашей православной Церкви.

В этих случаях и письменно, и устно он защищал целость, святость и ненарушимость этих правил. Однажды в многолюдном собрании был разговор по этому поводу, и Николай Александрович высказывал резкую правду; я незаметно стала дёргать его, желая остановить излишнюю горячность его речи. «Что ты меня дёргаешь, – воскликнул он, – я им правду говорю, притом не от себя, я не могу молчать, ибо слышу голос, говорящий мне: «Ты немой, что молчишь? Ты познал глаголы живота Моего вечного, и ими может спастись ближний твой, в заблуждении находящийся». Так что боюсь обличающего меня, сказавшего: «Рабе лукавый и ленивый! Почто не вдах сребра Моего делателем?» Так что, матушка, где Дух Божий посетит человека, там и говори».

К Божией Матери Николай Александрович имел особенную любовь, часто прочитывал параклисы ей, повторяя их многократно.

Один раз кто-то за одним большим обедом, зная это, позволил себе что-то сказать о Богоматери.

Тогда, не стесняясь присутствовавшими на обеде, Николай Александрович начал буквально громить шутника, высказывая ему такую правду, что все бывшие на обеде встали на сторону Николая Александровича, и шутнику осталось покинуть с бесчестием собрание.

Любовь Николая Александровича к ближнему была велика, он желал, чтобы все спаслись; часто приходили к нему по делу наши крестьяне, и, оставляя в стороне дело, он старался им растолковать предметы духовные, и, правда, наши крестьяне отличались редкой религиозностью.

Николай Александрович говорил мне, что отец Серафим сказал ему, «что всё то, что носит название «декабристов», «реформаторов» и, словом, принадлежит к «бытоулучшительной партии», есть истинное антихристианство, которое, развиваясь, приведет к разрушению христианства на земле, и отчасти Православия, и закончится воцарением антихриста над всеми странами мира, кроме России, которая сольётся в одно целое с прочими землями славянскими и составит громадный народный океан, пред которым будут в страхе прочие племена земные. И это, говорил он, так верно, как дважды два четыре».

Из сказанного видно, что Елена Ивановна и Мотовилов жили духовно, у него не было от неё секретов, она была ему помощница во всем, наипаче же в церковных делах, в заботах о Дивееве, в выполнении послушания, наложенного на Николая Александровича преподобным Серафимом.

Некоторые учёные считают, что раз Мотовилов употреблял в беседе с женой и с другими лицами выражения и названия, которыми не мог пользоваться преподобный Серафим (типа: «бытоулучшительная партия» и пр.), то все разговоры между ним и Мотовиловым по поводу русского и международного масонства можно поставить под вопрос. На самом деле – были ли они, эти разговоры? Надо к подобным фактам подходить исторически: Мотовилов мог и «модернизировать» те выражения, которыми пользовался Преподобный, и расширить список названий масонских организаций, уже известных к 1860-м годам Мотовилову и не известных, естественно, в 1830-е годы преподобному Серафиму, ибо Мотовилов, как человек страстный и старающийся донести до своего адресата мысль о масонстве в её актуальном на сегодняшний день виде, – вполне мог и имел моральное право не быть абсолютно точным в деталях. Для него важнее было то, чтобы собеседник его вполне понял – применительно к ситуации сегодняшнего дня.

Нужно упомянуть и о том, что в 1903 году во время торжественного прославления в лике святых преподобного Серафима с Еленой Ивановной встречался не только С. Нилус. Встретился с ней и будущий епископ-подвижник, настоятель Чудовского монастыря, а тогда ещё инок – Арсений Жадановский. В своих воспоминаниях он пишет: «Там же, в Дивееве, мы заходили к Елене Ивановне Мотовиловой, современнице преподобного Серафима, принявшей нас весьма любезно. С нею удалось немного побеседовать о великом Саровском угоднике-подвижнике. Все её воспоминания о нём заключались в следующих выражениях: «Ах, если бы вы только видели угодника, какой он был добрый, ласковый! Этого не выразишь чувствами, не передашь словами! Меня, тогда ещё небольшую девочку, он всегда любил и ставил на стол».

Утешившись лицезрением столь приятной старицы, а ещё более получением от неё иконочки Преподобного, написанной на дереве от его келлии, мы возвратились в гостиницу, а затем выехали домой».

Возможно, именно от Елены Ивановны получил будущий владыка Арсений (Жадановский) извлечение из записок Мотовилова о преподобном Серафиме. Извлечение содержало пророчество Преподобного о будущих судьбах России и русского Православия. Заслуга Елены Ивановны заключалась в том, что она являлась хранительницей архива Мотовилова. Через её руки до нас дошла знаменитая беседа преподобного Серафима с Мотовиловым о цели христианской жизни и другие воспоминания Мотовилова.

После смерти Николая Александровича Елена Ивановна была одной из старейших хранительниц памяти преподобного Серафима. Недаром Е. Поселянин, встречавшийся с нею, отметил: «Сколько воспоминаний, картин, портретов, святынь в уютных кельях Елены Ивановны». Между прочим, писатель просил Елену Ивановну сравнить два не совсем схожих портрета преподобного Серафима и указать, какой из них более удачно передаёт выражение лица Преподобного.

В келье Елены Ивановны, по воспоминаниям Поселянина, остались редкие вещи, относящиеся к преподобному Серафиму, например, «оригинальные, в разных позах, кроме как у неё, нигде мною не виденные изображения старца. Вот прекрасный портрет архиепископа Антония Воронежского, опять иной, чем распространённые его портреты, и много других интересных вещей. Некоторые из бывших у неё вещей, принадлежавших старцу Серафиму, Елена Ивановна отдала недавно в Дивеевскую Преображенскую церковь, к прочей «одёжке» старца.

Елена Ивановна была при подъеме из могилы гроба старца, недавно совершившемся в Дивееве. Мне рассказывали, что когда гроб стал подыматься, она с плачем воскликнула: «Дорогой ты наш, видела я, как тебя в могилу клали, а теперь на моих глазах мощи твои подымаются!"»

Дорогие каждому русскому сердцу воспоминания приходил к Елене Ивановне послушать даже сам благочестивейший Царь Николай II. В своих очерках о прославлении преподобного Серафима Е. Поселянин свидетельствовал: «Государь отбыл на другой день после открытия мощей в Дивеево. Я видел днём позже почтенную старушку Елену Ивановну Мотовилову, современницу старца, которую Государь с Царскою Семьёй осчастливил своим посещением и расспрашивал о старце».

Божий Промысл и молитва преподобного Серафима соединили Николая Александровича и Елену Ивановну. Умерла она 27 декабря 1910 года.

В существующей литературе нет упоминаний о детях Николая Александровича и Елены Ивановны. А между тем преподобный Серафим провидел рождение детей у богоизбранной четы Мотовиловых и подарил Елене Ивановне Милюковой, будущей жене Николая Александровича, шесть детских азбучек, чем немало удивил её. В известной книге С. Нилуса есть рассказ об этом: «За два года с небольшим – месяца так за три или за четыре перед исцелением Мотовилова – преподобный Серафим неожиданно велел двум сёстрам Милюковым и другим бывшим с ними у него Дивеевским монахиням привести к нему маленькую Елену.

«Помню, – рассказывала мне сама Елена Ивановна Мотовилова (она и была той маленькой девочкой Еленой), – привели меня к Батюшке в его пустыньку, что стояла в Саровском лесу. Я ещё тогда совсем маленькая была и только начинала учиться грамоте. Батюшка взял меня на руки, поставил меня на стол в своей келье, да и говорит тётке моей и другим с ней пришедшим сёстрам:

– Кланяйтесь ей – по времени великая госпожа ваша будет!..

Они мне и поклонились, такая была вера в Батюшкины слова. Тут он дал мне шесть азбучек.

– На тебе эти азбучки, – сказал он, – по времени они тебе пригодятся!

Были у меня в то время брат да сестра – стало быть, всего было нас трое. Для кого же, думали мы тогда, ещё-то три? А вышла замуж за своего Мотовилова, и было у меня ровно шесть человек детей, которых всех по этим азбучкам-тο и выучила..."»

Кто же эти «шесть человек детей», которым прозорливый старец передал азбучки? До сих пор мы даже не знали их имён. Материалы архива Ульяновской области дают возможность впервые сказать о детях Мотовилова (см. приложение 2 в конце книги). Речь идёт о документах, удостоверяющих, как проходил процесс разделения имущественного наследства. Из этих документов мы узнаём, что одна из дочерей Мотовилова, Прасковья Николаевна, стала княгиней, женой коллежского секретаря Волконского, который служил мировым посредником Тетюшинского уезда Казанской губернии. Имена остальных детей Мотовилова: Иван, Александра, Антонина, Екатерина и Мария. Документы дают основания сказать об их судьбах лишь несколько слов: самой младшей среди детей Николая Александровича и Елены Ивановны была Екатерина, которая ко времени подписания документа (17 ноября 1881 года) была ещё несовершеннолетней девицей, не имеющей права самостоятельно подписывать документы и опекаемой своей матерью. Единственный сын Иван числился по многим документам лейтенантом флота в отставке. Дочь Александра вышла замуж за дворянина Теплова, Антонина – за губернского секретаря Зимнинского, Мария – за коллежского секретаря Ханыкова. Вот пока всё, что известно о детях Николая Мотовилова.

Царица Небесная, взяв под своё покровительство судьбу Мотовилова ещё в его юности, явившись ему на Чёрном озере в Казани, никогда не оставляла его. Не оставила и в смертный его час. С.А. Нилус пишет о явлении Николаю Александровичу во сне Божией Матери незадолго перед его смертью в марте или апреле 1878 года. Мотовилов рассказывал своей супруге: «Видел я сегодня, матушка, во сне Царицу Небесную. Милостиво она так на меня взглянула, да и говорит мне: «Напиши-ка в Задонск к Зосиме⁴³, чтобы он выслал тебе точную копию Моей иконы, которая служит запрестольным там образом...»...» Пресвятая Богородица обещала Мотовилову по получении этой иконы показать ему такие святые места, которые он ещё не видал, и явить ему таких святых угодников, о которых он и не слыхивал.

В ответ на просьбу Мотовилова отец Зосима извинился и написал, что он не может выслать Мотовилову этот святой образ, так как образ очень большой и непригоден для хранения в образной в доме Мотовилова: «Знаю я, что у тебя места в образной уже нет. Образ большой и, прости, выслать тебе его не могу».

Однако не прошло и недели, как Мотовилов получает от отца Зосимы новое письмо, в котором тот просит прощения за отказ и сообщает, что он заказал копию этой иконы для Мотовилова.

Оказывается, не успел отец Зосима отправить первое письмо, как в ту же ночь «увидал он во сне Царицу Небесную, с угрозой ему выговаривающую, как он смел не исполнить мотовиловской просьбы».

Получил Николай Александрович копию этой иконы от отца Зосимы в июле того же года. «Место ей нашёл-таки мой Мотовилов. Смотрю: начал он класть под эту икону деньги. Завернёт в бумажку и положит. Так и день, и другой, и третий. Ну, думаю, собирается, стало быть, к святым местам, денег набирает. Так прошло времени немало, а он всё никуда не едет».

Если быть точным, Мотовилов откладывал деньги на паломничество целых полгода.

Удивительной была жизнь Мотовилова, вся сопровождавшаяся знамениями и чудесами. Такова же была его предсмертная болезнь и самая кончина. Елена Ивановна рассказала С.А. Нилусу о последних днях его жизни: «Как-то раз вошла я в комнату, где висела эта икона, глядь – на полу валяются те деньги, что он столько времени собирал. Я и кричу ему:

– Николай Александрович, а Николай Александрович! Так будешь собирать деньги, ехать будет ко святым местам не на что!

Пришел он на мой зов, собрал деньги, пересчитал, как будто побледнел немного, не сказал ничего и спрятал деньги в стол».

Кончина Мотовилова была кончина блаженного, каким он и был у Бога. «Прошло после этого немного времени, заболел мой Мотовилов, лег в постель и стал всё хиреть и хиреть – доктора и болезни никакой определить не могли». Проболел Николай Александрович ровно 9 дней: с 5 по 14 января 1879 года.

11 января 1879 года Мотовилов получил главное в своей жизни обетование: «За три дня до смерти застала я его утром такого весёлого, такого радостного. «Видел я, – говорит, – наш двор полон – все мои святые благодетели у нас собрались. Вот радость-то!» А на третий день скончался. Похоронили мы его в Дивееве и, кажется мне, сколько собрал Мотовилов мой денег под образом, столько и стоили мне его похороны»...»

Елена Ивановна продолжает свой рассказ: «А через девять дней и умер; не умер, а заснул тихо-тихо, как ребёнок. В день кончины и Тайн Святых причастился. Тут только поняла я, что это были за святые места и Божии угодники, которых обещала ему показать Царица Небесная».

Между тем и в Дивееве была предугадана кончина Мотовилова. «К этому времени в Дивееве ждали икону Нерукотворённого Спаса, которую должен был прислать с войны брат одной из дивеевских монахинь. Монахиня эта всё бегала к блаженной Пелагее Ивановне узнавать, скоро ли принесут икону. О мотовиловской болезни в Дивееве не знали.

– Вот подожди: сперва Николку привезут, а там и икону, – отвечала блаженная. Так и вышло»⁴⁴.

Николай Александрович не мог быть погребён нигде, кроме Дивеева. Ещё при жизни своей он сам завещал похоронить его именно здесь, в том месте, с которым оказалась связана вся его земная и небесная жизнь. Сюда, на службу преподобному Серафиму и Божией Матери были принесены все его «земные сокровища»: силы, имение, семейная жизнь Мотовилова, вся его судьба. Сюда и отправился он в последний свой путь. Так всегда хоронили благодетелей монастырей. Чудесно умирают они, как будто Сам Господь и Божия Матерь пекутся о них!

Как не вспомнить здесь одного из благодетелей Саровской обители Александра Степановича Соловцова, который вносил в Саровский монастырь как деньги, так и хлеб. А кроме того, братья Соловцовы пожертвовали в монастырь колокол весом в 550 пуд! Об Александре Соловцове, может быть, слышал Николай Александрович от братии или от самого преподобного Серафима, бывшего, несомненно, на погребении человека, который «преставился в день Святой Пасхи, в самую заутреню, привезён [в Саровскую пустынь] для погребения в 31 день, а погребен 1-го апреля [1786г.]. Тело его привезли из села Лемети на шести лошадях цугом, и лошади отданы в сию обитель со всем прибором конским»⁴⁵.

Везли Мотовилова в Дивеево стремительно. Елена Ивановна рассказывала, что тело Мотовилова отправили за три часа до её выезда в Дивеево. «И удивительное дело! Когда мы поехали вслед за ним, то до самого Дивеева не могли догнать его... Так Николай Александрович и мёртвый спешил в Дивеев...»⁴⁶

А вот что слышал С.А. Нилус от келейницы покойной дивеевской игумении Марии, матери Елизаветы: «Николай Александрович, уезжая перед своей смертью в Симбирскую губернию в своё имение, был совершенно здоров. Прощаясь с нами, сказал: «Ну, прощайте, матери! Бог даст, хоть бочком, да протащите меня к себе». Мы в этих словах усмотрели, что Николай Александрович говорит о жизни будущего века, про уготованные Богом Дивееву обители. А вышло, что он свою смерть предрекал. Привезли его хоронить к нам по его завещанию. Хотели внести в наш Рождественский храм, а гроб-то был большой и не мог войти в двери храма – они ведь у нас, знаете, узкие. И пришлось внести «бочком», так бочком и протащили».

Отпевали Николая Александровича в церкви Рождества Христова и похоронили возле Казанской церкви, недалеко от могилы преподобной Александры. В советское время это место покрыли асфальтом и сделали площадь. Ныне могила Мотовилова восстановлена. Здесь, под выросшей на могиле огромной березой, молятся насельницы Дивеевской обители и паломники. В дни поминовения усопших на могиле Николая Александровича служатся литии, а в остальное время, по усердию тех, кто хранит в своём сердце память о «Серафимовом служке», – панихиды.

Через некоторое время после кончины Мотовилова Елене Ивановне подали письма игумена Задонского монастыря Зосимы и одновременно монахини Ефросинии из Киева. В этих письмах содержалось признание, что 14 января, в день своей кончины, Николай Александрович явился им обоим с духовной просьбой поддержать Елену Ивановну.

Незаметно для многих прошла в земном мире жизнь «Серафимова служки» Николая Мотовилова. Но высоко поставлена была эта необычная душа в Царствии Небесном, ведь Сама Божия Матерь обратила на его жизнь Свой милостивый взор. И труды, и надежды, и упования Мотовилова не пропали даром. Недаром покоится он в Дивеевской обители – у подножия храма Божией Матери во имя Её иконы Казанской.

О Михаиле Васильевиче Мантурове, этом скромном и молчаливом труженике Православия, мы почти ничего не знаем, несмотря на то, что он много лет провёл бок о бок с батюшкой Серафимом Саровским, верно и безропотно служил Дивеевской обители, как умел, защищал её от нападок недругов и, наконец, был родным братом преподобной Елены, одной из тех, кого преподобный Серафим назвал «опорой» Четвёртого Удела Божией Матери.

«Летопись» Дивеевского монастыря повествует о Мантурове лишь эпизодически, но эти эпизоды не выстраиваются ни в биографию, ни в подробное описание характера. Отсюда и возможны ошибки в оценке его личности. Михаила Васильевича ныне даже обвиняют в... корыстолюбии – за то, что он выполнил завет преподобного Серафима и не отдал землю, на которой ныне стоит в Дивееве собор.

Между тем всякому, кто прочтёт его жизнеописание, станет ясна надуманность подобных нелепых обвинений. Ведь он единственный в новой истории христианства человек, который с такой полной самоотдачей выполнил евангельский завет и отдал всё, что имел, служению Богу и взял на себя добровольно невероятную нищету. Сделали ли хоть в малой мере что-то подобное те, кто смеет обвинять Михаила Васильевича в корыстолюбии?

Вся его праведная жизнь шла по промыслу Божию и была тесно связана с преподобным Серафимом Саровским в деле строения женской Дивеевской обители. Ничего случайного у преподобного Серафима не бывает. А потому необходимо сказать, кто же он таков.

Основной и единственный источник сведений о нём до сих пор – «Летопись» св. священномученика Серафима Чичагова. В таком случае попробуем выстроить, опираясь на неё, хотя бы некоторую хронологическую канву жизни Михаила Васильевича, по возможности дополняя её новыми фактами.

Происходил Михаил Васильевич Мантуров из нижегородских дворян. Много лет прослужил он в Лифляндии (нынешняя Эстония) на военной службе и женился там на лифляндской уроженке Анне Михайловне Эрнц. Известно, что вскоре после женитьбы он так сильно заболел, что оставил службу и переехал на жительство в своё имение, село Нучу Ардатовского уезда Нижегородской губернии. Болезнь Михаила Васильевича Мантурова была странная: у него выпадали кусочки кости из ног.

Священник Всеволод Рошко высказывает мнение, что встреча преподобного Серафима и Мантурова произошла «не позднее 1822 года, скорее всего, в 1821 или даже 1820 году»⁴⁷. Согласно с изысканиями В. Степашкина, эта встреча состоялась в 1823 году. В своей книге В. Степашкин пишет: «В этом году зафиксирован первый случай чудесного исцеления старцем Серафимом больного М.В. Манторова»⁴⁸. «Летопись» свт. Серафима Чичагова представляет дело так, что исцеление и знакомство состоялись до 1822 года. Согласно «Летописи», первые сведения о жизни Мантурова относятся к 1822 году и связаны они с именем его сестры – Елены Васильевны. «Сестре Михаила Васильевича Елене Васильевне в 1822 году едва минуло 17 лет, и она сделалась невестой. Успокоенный с этой стороны, Михаил Васильевич не видел препятствия удалиться от мира и служить всецело Господу и о. Серафиму»⁴⁹.

Преподобный стал принимать некоторых людей с 1815 года. Слава его быстро расходилась по округе. Конечно, встреча с Мантуровым могла состояться и ранее 1822 или 1823 года. Однако факт исцеления «зафиксирован», по словам В. Степашкина, только в 1823 году. Очевидно, исследователь пользовался монастырскими источниками, так что вряд ли подобная фиксация могла быть обозначена в монастырских документах задним числом. Значит, в «Летопись» могла вкрасться ошибка. Это естественно: эпизоды жизни Мантуровых даны в ней без чёткой привязки к каким-то датам и без строгой хронологии.

Автор «Летописи» ставил своей задачей передать как можно более полно уцелевшие рассказы о жизни брата и сестры Мантуровых, и это ему удалось. На сегодняшний день иных опубликованных документов, позволяющих судить об их жизни, просто нет. Однако, скорее всего, первая встреча всё-таки состоялась в 1822 году – и не была связана с исцелением.

Итак, вернёмся к 1822 году. Вероятно, Мантуров уже был болен, но все ещё пытался обойтись обычными врачебными средствами. Мысли поехать лечиться к Преподобному у него сначала не было. Поворот Мантуровых к Дивееву начался, кажется, не с самого Михаила Васильевича, а с его сестры.

Летопись отмечает, что, будучи девушкой 17-ти лет и намереваясь выйти замуж, она вдруг резко охладела к своему жениху. Более того, с ней произошли из ряда вон выходящие события. Известно, что Елена Васильевна искренно и горячо любила жениха своего. Вдруг в один прекрасный момент она неожиданно отвергла его, сама не понимая, почему: «Не знаю почему, не могу понять, – говорила она брату, – он мне не дал повода разлюбить себя, но, однако, страшно мне опротивел!»

Ясно, что Бог уже определил для Елены Васильевны иной, совсем не мирской, жизненный путь. Однако могла ли она в то время, будучи совершенно светской девушкой, увлекавшейся лишь нарядами и балами, понять это?

Вскоре скончался дедушка Мантуровых по материнской линии, давно потерянный ими из виду. Перед смертью он оповестил через газеты своё желание передать внукам, Михаилу и Елене, своё состояние. В «Летописи» подробно описаны страшные и чудесные события тех дней, случившиеся с будущей монахиней Еленой: «Михаила Васильевича в то время не было дома, а потому, чтобы не замедлить, Елене Васильевне пришлось ехать одной с дворовыми людьми. Недолго думая, она отправилась, но уже не застала деда в живых и присутствовала только на похоронах. Потрясённая этим несчастьем, она заболела горячкой и, как только немного окрепла, пустилась в обратный путь.

В уездном городе Княгинине Нижегородской губернии пришлось остановиться на почтовой станции, и Елена Васильевна вздумала напиться в ней чаю, для чего послала людей распорядиться, а сама осталась сидеть в карете. Хотя человек отговаривал свою барышню и настаивал, чтобы она отдохнула в почтовой комнате, но Елена Васильевна уступила только, обещав пить чай на станции, а пока его приготовляют, осталась сидеть в карете. Не смея далее прекословить своей госпоже, люди поспешно занялись приготовлением чая, и когда пришло время, горничная выслала лакея просить барышню кушать.

Едва успел лакей спуститься по лестнице на подъезд станции, как вскрикнул при виде Елены Васильевны и замер на месте. Она стояла во весь рост, совершенно опрокинувшись назад, едва держалась конвульсивно за дверцу полуоткрытой кареты, и на лице выражались такой ужас и страх, что немыслимо передать его словами. Немая, с сильно увеличенными глазами, бледная как смерть, она уже не могла держаться на ногах, казалось – ещё момент, и она упадет на землю замертво. Лакей и все сбежавшиеся на его крик люди кинулись на помощь к Елене Васильевне, бережно взяли её и внесли в комнату. Пробовали узнать, в чём дело, спрашивали её, но Елена Васильевна лишилась языка и оставалась в бессознательном положении или, вернее, в оцепенении от охватившего её ужаса.

Горничная, предполагая, что барышня умирает, сказала: «Не позвать ли вам священника, барышня?» После того как она несколько раз повторила этот вопрос, Елена Васильевна точно начала приходить в себя и даже с радостной улыбкой, уцепившись за девушку и как бы боясь её отпустить, прошептала: «Да... да...».

Когда явился священник, Елена Васильевна была уже в сознании, и язык и рассудок действовали по-прежнему; она исповедовалась и причастилась Святых Тайн. Затем целый день не отпускала от себя священника и всё ещё в страхе держалась за его одежду.

Пробыв, таким образом, в Княгинине и успокоясь от всего произошедшего с нею, Елена Васильевна поехала домой, где и рассказала брату и невестке следующее: «Оставаясь одна в карете, я немного вздремнула, и когда открыла глаза, то никого не было по-прежнему около меня. Наконец вздумала выйти и сама открыла дверцу кареты, но лишь ступила на подножку, невольно почему-то взглянула вверх и увидела я над своей головой огромного, страшного змия. Он был чёрен и страшно безобразен, из пасти его выходило пламя, и пасть эта казалась такой большой, что я чувствовала, что змий совершенно поглотит меня.

Видя, как он надо мной вьётся и все спускается ниже и ниже, даже ощущая уже дыхание его, я в ужасе не имела сил позвать на помощь, но наконец вырвалась из охватившего меня оцепенения и закричала: «Царица Небесная, спаси! Даю Тебе клятву никогда не выходить замуж и пойти в монастырь!» Страшный змий в одну секунду взвился вверх и исчез... Но я не могла прийти в себя от ужаса!..»

Михаил Васильевич долго не мог опомниться от случившегося с его сестрой, а Елена Васильевна, как бы чудно спасённая от врага человечества, совершенно изменилась в характере. Она сделалась серьёзная, духовно настроенная и стала читать священные книги. Мирская жизнь стала ей невыносима, и она жаждала поскорее уйти в монастырь и совсем затвориться в нём, страшась гнева Матери Божией за неисполнение данного ею обета».

Поступление в монастырь стало главным жизненным желанием Елены Васильевны. Несомненно, Мантуровы слышали о старце Серафиме, и потому Елена Васильевна хотела получить именно его благословение на поступление в монастырь. Вскоре она поехала в Саров. Неизвестно точно, сопровождал ли её на этот раз брат, Михаил Васильевич. Так или иначе, но батюшка крайне удивил её, сказав: «Нет, матушка, что ты это задумала! В монастырь – нет, радость моя, ты выйдешь замуж!»

– Что это вы, батюшка!! – испуганно сказала Елена Васильевна. – Ни за что не пойду замуж, я не могу, дала обещание Царице Небесной идти в монастырь, и Она накажет меня!

– Нет, радость моя, – продолжал старец, – отчего же тебе не выйти замуж! Жених у тебя будет хороший, благочестивый, матушка, и все тебе завидовать будут! Нет, ты не думай, матушка, ты непременно выйдешь замуж, радость моя!

Тяжело было Елене Васильевне ехать домой. Она чувствовала лишь недоумение и горечь. Дома она вела монашескую жизнь, читала Святых Отцов Церкви. В ней всё более разгоралось желание посвятить себя одному Богу и уйти в монастырь. Несколько раз Елена Васильевна ездила в Саров. Однако батюшка Серафим по-прежнему всё твердил одно, что она должна выйти замуж, а не идти в монастырь⁵⁰.

Старец исподволь готовил Елену Васильевну к монастырю, она же в то время ещё не могла этого понять. Девушка смущалась духом и даже негодовала на батюшку, а потому решилась поступить в Муроме в женский монастырь. Елена Васильевна успела даже купить себе в Муромском монастыре келью. Однако преподобный Серафим строго сказал ей:

– Нет тебе дороги в Муром, матушка, никакой нет дороги и нет тебе и моего благословения! И что это ты? Ты должна замуж выйти, и у тебя преблагочестивейший жених будет, радость моя!

Во всех этих перипетиях духовно закалялась будущая подвижница Елена Мантурова, из которой старец готовил начальницу Мельничной общинки.

Михаил Васильевич вскоре убедился в том, что сестра его стала совершенно иным человеком: «Разразилась страшная гроза вблизи дома, в котором жили Мантуровы; раскаты и удары молнии были ужасны, так что все решительно собрались в комнату Елены Васильевны, где теплилась лампада, горели свечи, и она покойно молилась. Во время одного из страшных ударов со стороны двора вдруг в углу, под полом и под образами, раздался совершенно неестественный и отвратительный крик, как бы кошки. Но крик этот был настолько силен, неожидан и неприятен, что Михаил Васильевич, жена его и все бросились невольно к киоте, перед которой молилась Елена Васильевна. «Не бойтесь, братец! – сказала она покойно. – Чего испугалась, сестрица? Ведь это диавол! Вот, – прибавила она, сотворив знамение креста на том самом месте, откуда был слышен крик, – вот и нет его: разве он что-либо может!»...»

Перед Михаилом Васильевичем в тот раз предстала уже духовно окрепшая личность. Все эти события следует отнести к 1822 году, так как в «Летописи» сказано, что, выдержав Елену Васильевну три года, преподобный Серафим лишь в 1825 году, когда начала обустраиваться община, принял её в двадцатилетием возрасте в Дивеевскую общину⁵¹.

Таким образом, уже с 1822 года Михаил Васильевич узнал духовную силу отца Серафима, слышал рассказы о нём своей родной сестры и, возможно, с ним встречался. Если это так, то о первых встречах Мантурова с преподобным Серафимом мы пока ничего не знаем.

Старец Серафим благословил Елену Васильевну на подвиг монашества лишь в 1825 году. Очевидно, что он «выдерживал» Елену Васильевну для поступления не вообще в какой-нибудь монастырь, а именно в Мельничную общинку, которая организовалась, по свидетельству дивеевских сестёр, лишь в самом конце 1825 года. Ведь только 25 ноября того года преподобному Серафиму было явление Божией Матери, Которая заповедала ему основать Её «обетованную обитель». На этот раз батюшка сказал Елене Васильевне:

– Ну что ж, если уж тебе так хочется, то пойди вот, за 12 вёрст отсюда есть маленькая общинка матушки Агафьи Семёновны, полковницы Мельгуновой, погости там, радость моя, и испытай себя!

Елена Васильевна, услышав эти слова, поехала из Сарова прямо в Дивеев, к старице Ксении Михайловне Кочеуловой, которая была известна своей строгостью и суровостью. «За теснотой помещения Елена Васильевна заняла крошечный чуланчик около маленькой кельи, которая выходила крылечком к западной стене Казанской церкви». Елене Васильевне было тогда 20 лет от роду.

Через месяц после поступления Елены Васильевны в Дивеевскую общину батюшка Серафим сказал ей:

– Теперь, радость моя, пора уже тебе и с женихом обручиться!

– Не хочу я замуж, батюшка!

– Ты все ещё не понимаешь меня, матушка! Ты только скажи начальнице-тο, Ксении Михайловне, что отец Серафим приказал с Женихом тебе обручиться, в чёрненькую одёжку одеться... Ведь вот как замуж-тο выйти, матушка! Ведь вот какой Жених-то, радость моя!... Матушка! Виден мне весь путь твой боголюбивый! Тут тебе и назначено жить, лучше этого места нигде нет для спасения; тут матушка Агафья Семёновна в мощах почивает; ты ходи к ней каждый вечер, она тут каждый день ходила, и ты подражай ей также, потому что тебе этим же путем надо идти, а если не будешь идти им, то и не можешь спастись. Ежели быть львом, радость моя, то трудно и мудрёно, я на себя возьму; но будь голубем, и все между собою будьте как голубки. Вот и поживи-ка ты тут три-то года голубем; я тебе помогу, вот тебе на то и моё наставление: за послушание читай всегда Акафист, Псалтирь, псалмы и правила с утренею отправляй. Сиди да пряди, а пусть другая сестра тебе всё приготовляет, треплет лён, мыкает мочки, а ты только пряди и будешь учиться ткать; пусть сестра сидит возле тебя да указывает. Всегда будь в молчании, ни с кем не говори, отвечая только на самые наинужнейшие вопросы, и то «аки с трудом», а станут много спрашивать, отвечай: я не знаю!

Если случайно услышишь, что кто неполезное между собою говорит, скорее уходи, «дабы не внити во искушение». Никогда не будь в праздности; оберегай себя, чтобы не пришла какая мысль; всегда будь в занятии. Чтобы не впадать в сон, употребляй мало пищи. В среду и пяток вкушай только раз. От пробуждения до обеда читай: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешную! А от обеда до сна: Пресвятая Богородица, спаси нас! Вечером выйди на двор и молись 100 раз Иисусу, 100 раз Владычице и никому не сказывай, а так молись, чтобы никто того не видал, даже бы и не подумал, и будешь ты аки Ангел!

И пока Жених твой в отсутствии, ты не унывай, а крепись лишь и больше улыбайся; так молитвою, вечно-неразлучною молитвою и приготовляй всё. Он и придёт ночью тихонько и принесёт тебе кольцо, перстенёк, как Екатерине-то великомученице матушке.

Так вот три года и приготовляйся, радость моя, чтобы в три года всё у тебя готово бы было. О, какая неизреченная радость-то тогда будет, матушка! Это я о пострижении тебе говорю, матушка; через три года постригайся, приуготовив себя, ранее не нужно; а как пострижёшься-то, то будет у тебя в груди благодать воздыматься всё более и более, а каково будет тогда!

Когда Архангел Гавриил, представ пред Божией Матерью, благовестил Ей, то Она немного смутилась и тут же сказала: «Се раба Господня! Буди Мне по глаголу твоему!» Тогда вот и ты скажи также: «Буди мне по глаголу Твоему!» Вот о каком браке и Женихе я тебе толкую, матушка; ты слушай меня и никому до времени того не говори, но верь, что всё мною речённое тебе сбудется, радость моя!

Михаил Васильевич, будучи сам человеком женатым, был счастлив, что его сестра стала инокиней. По мере сил он старался помогать ей. По благословению преподобного Серафима Мантуров построил своей сестре небольшую келью, в которой она поселилась со своей крепостной девушкой Устиньей.

После смерти Устиньи с Еленой Васильевной жили две другие послушницы: Агафья и Ксения Васильевна. Ксения Васильевна была девятой избранной самим преподобным Серафимом насельницей Дивеевской обители. Она считалась любимицей батюшки Серафима, пользовалась его доверием и была на два года младше Елены Васильевны.

Батюшка Серафим назначил Елену Васильевну церковницей и ризничей, а потому саровский иеромонах Иларион постриг Елену Васильевну в рясофор. Отец Серафим надел ей под камилавочку шапочку, сшитую из его поручей.

Итак, в 1822 году Мантуров стал свидетелем тех необычайных событий, которые произошли с его сестрой. Мы не знаем ничего о его религиозной жизни до встречи с Преподобным. Однако его характер уже определился: это был горячий в вере, прямой и честный человек, у которого слова не расходились с делом. Именно таких любил и приближал к себе батюшка Серафим. Таков был Мантуров, таков же был и Мотовилов. Не будучи ни в чём другом людьми выдающимися, они удостоились, тем не менее, того, чтобы близко стоять к отцу Серафиму. Это были миряне, а не монахи.

У многих это может вызывать (и вызывает) удивление. Но батюшка Серафим любил прямых и детски простых людей. Многих, казалось бы, более одарённых людей, он от себя отдалял.

Глядя на сестру и на её изменившийся образ жизни в 1822 году, Мантуров, вероятно, тоже должен был меняться. Очевидно, что вместе с сестрой, просившейся у Преподобного в монастырь, старца Серафима посетил и Михаил Васильевич.

Значит, их первая встреча должна была состояться в 1822 году – и не по поводу болезни Мантурова. Лишь в 1823 году Михаил Васильевич придёт к старцу за исцелением. Причём дальнейшее повествование в «Летописи» показывает, что это первое знакомство не сразу переросло в тесную духовную связь.

Летопись Дивеевской обители дает прекрасное описание того, как Мантуров, потеряв всякую надежду на земных врачей, решился ехать за помощью к преподобному Серафиму: благо, что село Нуча расположено было всего в 40 верстах от Сарова.

С большим трудом привели его крепостные люди в келью батюшки Серафима. Любопытно, что Мантуров знал монастырские обычаи и, по свидетельству «Летописи», перед дверью старца сотворил молитву: «Молитвами святых отец наших Господи Иисусе Христе Боже наш помилуй нас». – «Аминь!», – ответил старец из-за дверей кельи, вышел и милостиво спросил его:

– Что пожаловал, посмотреть на убогого Серафима?

Мантуров упал ему в ноги и разрыдался. Он стал просить старца исцелить его от ужасного недуга. Тогда с отеческой любовью трижды спросил его батюшка Серафим: «Веруешь ли ты Богу?» И также трижды Мантуров горячо восклицал: «Верую!»

– Радость моя! Если ты так веруешь, то верь же в то, что верующему всё возможно от Бога, а потому веруй, что и тебя исцелит Господь, а я, убогий Серафим, помолюсь.

Летопись отмечает: «Затем отец Серафим посадил Михаила Васильевича близ гроба, стоящего в сенях, а сам удалился в келью, откуда спустя немного времени вышел, неся с собою святого елея. Он приказал Мантурову раздеться, обнажить ноги и, приготовившись потереть их принесённым святым елеем, произнес: «По данной мне от Господа благодати, я первого тебя врачую!» Отец Серафим помазал ноги Михаилу Васильевичу и надел на них чулки из посконного холста. После того старец вынес из кельи большое количество сухарей, всыпал ему их в фалды сюртука и приказал так и идти с ношею в монастырскую гостиницу.

Михаил Васильевич вначале исполнил приказание батюшки не без страха, но затем, удостоверившись в совершённом с ним чуде, пришёл в невыразимую радость и какой-то благоговейный ужас. Несколько минут тому назад он не был в состоянии взойти в сени к отцу Серафиму без посторонней помощи, а тут вдруг по слову святого старца нёс уже целую груду сухарей, чувствуя себя совершенно здоровым, крепким и как бы никогда не болевшим.

В радости он бросился в ноги о. Серафиму, лобызая их и благодаря за исцеление, но великий старец приподнял Михаила Васильевича и строго сказал: «Разве Серафимово дело мертвить и живить, низводить во ад и возводить? Что ты, батюшка! Это дело единого Господа, Который творит волю боящихся Его и молитву их слушает! Господу всемогущему да Пречистой Его Матери даждь благодарение!»

На какое-то время Михаил Васильевич забыл про эти слова старца и про своё обещание отблагодарить Господа. Он решил поехать в Саров к батюшке. Старец Серафим встретил его словами:

– Радость моя! А ведь мы обещались поблагодарить Господа, что Он возвратил нам жизнь-то!

Именно эта мысль и беспокоила Мантурова всю дорогу из Нучи в Саров. Удивясь прозорливости старца, Михаил Васильевич ответил:

– Я не знаю, батюшка, чем и как; что же вы прикажете?

Тогда батюшка Серафим взглянул на него как-то по-особенному и весело сказал:

– Вот, радость моя, всё, что ни имеешь, отдай Господу и возьми на себя самопроизвольную нищету!

Трудно представить, что испытал в эту минуту Мантуров, услышав эти слова, призывающие его на невиданный духовный подвиг. Тысяча мыслей пробежала у него в голове в один миг: «Ему вспомнился Евангельский юноша, которому Христос предложил также добровольную нищету для совершенного пути в Царство Небесное... Ему вспомнилось, что он не один, имеет молодую жену и что, отдав всё, нечем будет жить...»

Преподобный Серафим знал уже своего «Мишеньку» и весь его дальнейший духовный путь. Знал он, что Михаил Васильевич способен понести предложенный ему тяжкий крест добровольной нищеты и почти юродства:

– Оставь все и не пекись о том, о чём ты думаешь; Господь тебя не оставит ни в сей жизни, ни в будущей; богат не будешь, хлеб же насущный всё будешь иметь.

И тут выказала себя вся горячая, искренняя, чистая душа Мантурова, который по горячей вере в Бога был подобен своей сестре. Не задумываясь он ответил:

– Согласен, батюшка! Что же благословите мне сделать?

По благословению батюшки Серафима Михаил Васильевич... продал своё имение и купил в Дивееве 15 десятин земли, на том месте, которое указал ему преподобный Серафим. Старец дал Михаилу Васильевичу строжайшую заповедь: хранить эту землю, никогда не продавать, никому не отдавать её и завещать после смерти Серафимовой обители. Земля эта была не простая, что выяснилось впоследствии. Мантуров, таким образом, был приобщён старцем Серафимом к сакрально значимым действиям по основанию Четвёртого Удела Божией Матери.

При этом Мантуров совершил человеколюбивый поступок, весьма редкий для того времени: он отпустил на волю всех своих крепостных крестьян.

На купленной в Дивееве земле Михаил Васильевич поселился с женой и стал жить в вопиющей, по понятиям его среды, бедности. Он претерпевал множество насмешек от знакомых и друзей, а также упреков от своей жены Анны Михайловны, доброй и хорошей женщины, но лютеранки, вовсе не подготовленной к духовным подвигам.

Всю жизнь свою Михаил Васильевич, как истинный ученик Христов, терпел унижения за свой евангельский поступок. Мантуровым приходилось очень и очень тяжко. Летопись монастыря отмечает: «До какой степени доходила нужда и что переживали Мантуровы, неся крест добровольной нищеты, можно судить по записанному рассказу самой Анны Михайловны, когда она жила в Дивееве вдовою и тайною монахиней.

«Часто и почти непрестанно, – говорила Анна Михайловна, – я роптала и негодовала на покойного мужа за произвольную нищету его. Говорю я, бывало: ну, можно почитать старца, можно любить его и верить ему, да уже не до такой степени...

Михаил Васильевич всё, бывало, слушает, вздыхает и молчит. Меня это ещё более раздражало. Так вот раз, когда мы до того уже дошли зимою, что не было чем осветить комнату, а вечера длинные, тоскливые, тёмные, я раздосадовалась, разворчалась, расплакалась без удержу, сперва вознегодовала на Михаила Васильевича, потом на самого батюшку о. Серафима, начала роптать и жаловаться на горькую судьбу мою. А Михаил Васильевич всё молчит да вздыхает...

Вдруг слышу какой-то треск... Смотрю, Господи, страх и ужас напал на меня. Боюсь смотреть и глазам своим не верю... Пустая, без масла лампада у образов вдруг осветилась белым огоньком и оказалась полною елея. Тогда я залилась слезами, рыдая и всё повторяя: батюшка Серафим, угодник Божий, прости меня, Христа ради, окаянную, роптунью, недостойную, никогда более не буду! И теперь без страха не могу вспомнить этого. С тех пор я никогда не позволяла себе роптать, и как ни трудно бывало, а всё терпела»⁵².

Михаил Васильевич переносил всё безропотно, молча, терпеливо, смиренно, кротко, с благодушием. Им руководила безграничная вера к святому старцу Серафиму, которому отныне он предал всего себя и всю жизнь свою.

Детей у Михаила Васильевича не было. Отныне смыслом его жизни стала Дивеевская община. Батюшка Серафим называл его всегда «Мишенька» и всё самое важное по устройству Дивеева поручал только ему одному⁵³.

Среди сестёр обители у Мантурова был непререкаемый авторитет, так как они видели в нём исполнителя воли своего старца. Именно Мантурову доверял преподобный те дела, которые должен был сделать своими руками. Ведь он никогда не приходил к «своим сиротам» в Дивеево. За него приходил туда и исполнял порученное Михаил Васильевич.

Очевидно, что Преподобный, предложив Мантурову взять на себя самопроизвольную нищету, уже знал, что Михаил Васильевич проявит, как и сестра его, Елена Васильевна, полную преданность Богу, редкую готовность отречься от всего земного. Старец полюбил их обоих. Уже в 1823 году он начал доверять Михаилу Васильевичу самые важные и, если так можно выразиться, «сакральные» поручения.

Важное поручение было связано со строительством мельницы, которая в Дивееве строилась долго – с 1823 по 1826 год. В эти три года другой сотаинник преподобного Серафима Николай Александрович Мотовилов как раз учится в Казанском университете. Эта учеба сделает его способным защищать интересы Дивеевской обители во времена смуты. К тому времени Мотовилов ещё мальчиком побывал у Преподобного со своей матерью – и молитва старца Серафима, очевидно, уже была с ним всегда, спасла его и в Казани, когда он думал о самоубийстве.

Проблема была в том, что у создаваемой преподобным Серафимом девической общины не было никаких доходов. Для содержания общины старец Серафим решил построить в Дивееве мельницу. Так преподобный Серафим взращивал будущее Дивеевской обители. Первым помощником в этом деле был ему Мантуров. Как известно, в 1823 году батюшка позвал к себе Михаила Васильевича. Он взял колышек, перекрестился, поцеловал его, то же самое велел сделать Мантурову. Все эти действия Преподобного подчеркивали важность начинаемого дела. Более того, старец поклонился «Мишеньке» в ноги и сказал:

– Ступай ты, батюшка, в Дивеево; как придёшь, стань там напротив самого среднего алтарного окна Казанской церкви, отсчитай столько-то шагов (число забыто), и как отсчитаешь их, батюшка, тут будет межка; вот от неё ты ещё, батюшка, отсчитай ещё столько-то шагов, и придёт пахотная земля; потом отсчитай ещё столько-то шагов, и придёт луговина; тут как придёшь, по глазомеру рассчитай, батюшка, где придётся самая срединка, да в срединке-то самой этот колышек и вбей, чтобы хоть немного, а видно бы его было; вот, батюшка, что прошу тебя, сделай это!

Так был «вбит колышек» важного в жизни Дивеевской обители начинания: мельницы-питательницы для Дивеевских «сирот» батюшки Серафима.

Мантуров исполнил всё, как было приказано старцем, и вбил колышек в назначенном месте. Когда Михаил Васильевич вернулся, преподобный Серафим молча поклонился ему в ноги. Лишь через год батюшка вручил Мантурову четыре небольших колышка. Перекрестившись, он поцеловал их, и приказал Мантурову сделать то же. Старец поклонился своему ученику в ноги и сказал:

– Теперь, батюшка, сходи опять туда же в Дивеево, на то место, где, помнишь, ты в прошлый год вбил колышек, и там, по равному же размеру, по четырём углам, около большого-то колышка, и вбей эти четыре; а чтобы как-либо не затерялись они, батюшка, ты возьми камешков, да и положи на них по кучке, чтобы после не спутаться, а заметно бы место их было!

В 1826 году на этом самом месте возникла мельница – питательница Дивеевских сирот⁵⁴. Если быть точным, мельница была заложена 9 декабря 1826 года. А уже 7 июля 1827 года, накануне праздника Казанской Божией Матери, мельница стала работать. Теперь сёстры сами стали печь себе хлеб. Мельница была для старца Серафима не просто хозяйственным объектом. Эго было начало Дивеевской общины. Около неё батюшка устроил девичью киновию.

Главное, что поражает в подвигах сестры и брата Мантуровых, – это беспрекословное послушание старцу Серафиму. И в каких подвигах послушание! Попросил старец Серафим Елену Васильевну умереть вместо своего брата, который ещё был нужен обители, – и она, не размышляя, согласилась исполнить волю старца – и умерла!

Михаилу Мантурову старец определил как путь спасения добровольную нищету. Вчерашний помещик должен был превратиться в пролетария. И эту добровольную нищету Михаил Васильевич взял на себя как крест, как награду. Свои очищенные слезами, скорбью и беспрекословным послушанием деньги он отдал на строительство храма во имя Рождества Христова в Дивеевской обители.

Одним из ярких эпизодов духовной биографии Михаила Васильевича Мантурова было его заступничество за Дивеевскую общину. Выполняя поручения батюшки Серафима, он довольно часто уже ездил в Дивеево. Вскоре произошел в Дивееве один крайне неприятный случай.

Дело в том, что в числе владельцев Дивеевских земель было множество помещиков. Одним из них был известный впоследствии генерал-губернатор Москвы граф Арсений Андреевич Закревский⁵⁵. В описываемое время он был генерал-губернатором Финляндии⁵⁶.

В один из его приездов в свои имения ему доложили, что Дивеевская общинка есть не что иное как скопище развратных беглых девок. Реакция горячего и склонного к принятию решительных и незамедлительных действий графа Закревского воспоследовала незамедлительно: он потребовал к себе в контору почтенную старицу Ксению Михайловну и, не разобрав ничего, при всех неслыханно грубо оскорбил её. Свидетелем этой сцены был Михаил Васильевич, который в негодовании поспешил рассказать всё произошедшее батюшке Серафиму.

В который уже раз преподобный возложил на своего любимого «Мишеньку» тяжёлое поручение: без горячности и полностью смирившись, кротко объяснить всесильному графу его ошибку и выразить ему, что он совершенно напрасно оскорбил ни в чём не повинную Божию старицу.

И вот Михаил Васильевич дождался приезда вельможи в Саров. Когда Закревский выходил из храма, Мантуров, уповая на молитвы преподобного Серафима, громко, при всех, не боясь силы и славы графа Закревского, высказал ему всё, что приказал старец. Генерал-губернатор Финляндии был человеком грубым и привыкшим к повиновению. Могло ли ему понравиться выступление Мантурова? Последовали грубые ругательства и угрозы рассерженного вельможи. Михаил Васильевич смирил себя, подавил своё негодование, молча перенес все оскорбления.

Однако всё происходило по предсказаниям старца Серафима. Приехав в столицы, граф Закревский поднял большой шум по поводу незаконности существования Дивеевской общинки. Немедленно учредили два следствия об общинке: светское и духовное. В итоге эти следствия окончились полным оправданием и официальным признанием общинки при Казанской церкви. «Хотя она и не получила вполне документальное утверждение от епархии, тем не менее как бы приобрела чрез это законное дозволение на своё существование».

Никто, кроме Мантурова, не смог бы выполнить эти поручения преподобного Серафима, ибо требовалась не только полная вера в его слова, полное отречение от собственной воли, но и крайнее смирение. Таким смирением обладал «Мишенька» Мантуров, уже проверенный преподобным Серафимом не единожды. События эти могли происходить, судя по биографии А.А. Закревского, в 1828–1830 годах.

Тем не менее, остаётся некоторое сомнение. Судя по записям протоиерея Василия Садовского, дело могло происходить и позже, уже после смерти батюшки Серафима. В таком случае слова «Летописи» о том, что Мантуров непосредственно обратился к батюшке Серафиму и получил от него задание «усмирить» Закревского кротостью, следует считать не вполне точными.

Отец Василий Садовский записал в своём дневнике: «Матушка Ксения Михайловна правила 60 сёстрами целых 43 года. Когда графиня Толстая, проездом в свои имения, посетила общинку и убедилась в богоугодном житии сестёр, то, соболезнуя убогому их положению, подарила им небольшую полосу своей земли, прилегающую к земле общинки. За это враг, не терпящий богоугодного жития сестёр и водворения здесь обители, воздвигнул, по попущению Божиему, великую на них скорбь и смуту. Ксении Михайловне даровано было претерпеть и понести унижение, клевету ради общинки.

Вот как это было: узнав о подаренной графиней полосе земли, недовольный за то управляющий зятя её, тогда Московского генерал-губернатора графа Закревского, немедля донёс о том своему господину, елико возможно грязно и черно оклеветав собрание сестёр в с<еле> Дивееве, и всё выставил в совершенно превратном виде. Почему верующий правдивости его слов граф, проездом в свои имения, при виде ничего не значащей и подошедшей к нему с просьбой старицы Ксении Михайловны, вскипел негодованием до самозабвения и грозно закричал: «Ах ты, старая развратница!» Осыпав её потоком ругательных слов, граф велел вытолкать старицу вон, но она, не будучи в состоянии даже что-либо вымолвить, зашаталась и тут же упала замертво, так что долго не могли её привести в сознание...

Зная батюшку Серафима за раба Божия и великого прозорливца, матушка Ксения Михайловна после этого случая стала ещё строже, суровее и часто говорила: «Дитятки, дитятки! Живите вы посмирнее, ведь батюшка-то Серафим сказал мне: никак тебе не обойтись, матушка, хотя и перед концом твоей жизни, а непременно, как хочешь, должна будешь ты посидеть в темнице! Вот так я и гляжу, накличете вы чего, и засадят меня из-за вас в темницу!"»⁵⁷

В любом случае нельзя не отметить этот эпизод из жизни Мантурова, когда он, не задумываясь о собственной участи, шёл против сильных мира сего ради исполнения воли батюшки Серафима и защищал Четвёртый Удел Божией Матери. В отличие от более энергичного и горячего Николая Александровича Мотовилова, Мантуров был человеком тихим и кротким, но таким же твёрдым.

В 1827 году отец Серафим призвал к себе Михаила Васильевича и сказал:

– Радость моя, бедная община-то наша своей церкви не имеет, а ходить в приходскую, где крестины и свадьбы, не приходится, ведь они девушки. Царице Небесной угодно, чтобы была у них своя церковь, к паперти же Казанской церкви пристроена, так как паперть эта достойна алтаря, батюшка! Ведь матушка Агафья Семёновна, стоя на молитве, всю токами слёз своего смирения омыла её; вот, радость моя, и выстрой ты храм этот Рождеству Сына Её Единородного, сиротам моим!

Вот и пригодились деньги от продажи имения, которые батюшка приказал спрятать до времени. Без колебаний Михаил Васильевич решился отдать всё своё достояние Господу.

– Благословите, батюшка!

Михаил Васильевич сразу приступил к хлопотам о постройке. Отец Серафим всё, что делал в Дивееве, совершал в духовной чистоте. Не каждые деньги принял бы он на строительство храма. Деньги Мантурова были поистине святые: от добровольной нищеты. А ведь до этого не один раз доброхоты предлагали выстроить в Дивееве храм, но преподобный Серафим отвергал приносимые деньги, как «не чистые и не угодные Царице Небесной». Так, сестра Ксения Васильевна свидетельствует (Летопись, тетрадь №б, рассказ её под №26), что она однажды, не называя личности, радостно сказала батюшке, будто им обещают выстроить церковь, но батюшка ответил:

– А вы не слишком-то радуйтесь да не очень-то на благодетелей надейтесь! Вот что я расскажу тебе, радость моя! Раз поусердствовали два помещика и говорят мне: «Благословите, батюшка, мы на могиле матушки Александры чугунный памятник поставим». А я им отвечаю: что в нём пользы?! Нет никакой пользы, батюшки; а вот лучше вы нам прикладец сделайте на новую церковь-то, что там строиться будет! Услыхав это, они так и запасмурились: нет, говорят, это нам не подручно и далеко! Ничего, отвечаю я, найдем на то человека. Хорошо! – говорят. Вот мы с Мишенькой-то (Мантуровым) все и ждём-пождём, да так, матушка, и до сих то вот пор всё ждём! А их всё нет как нет! Вот уже и разрешение пришло (то есть на построение храма), а мы получили отказ от благодетелей-то, матушка! Нечего на благодетелей-то надеяться, никогда не надо!... А кто же это обещал-то тебе, радость моя?

– Да Прокудин, – ответила Ксения.

– Это он-то! – воскликнул батюшка Серафим. – И не моги, и не моги брать, матушка, и не надо! Он уже мне и Мишеньке говорил, да я не приказал, матушка! Запомни раз навсегда: не всякие деньги угодны Господу и Его Пречистой Матери! И не всякие деньги попадут в обитель мою, матушка! Мало ли что, другие бы и рады дать, только возьми, да не всякие-то деньги примет Царица Небесная. Смотря какие деньги; бывают деньги обид, слёз и крови! Нам такие не нужны, мы не должны принимать их, матушка!⁵⁸

В «Летописи» сказано, что «в 1828 году по благословению преосвященного Афанасия, епископа Нижегородского, состоялась закладка Рождественской церкви. Летом 1829 года церковь во имя Рождества Христова была готова и освящена в день Преображения». При этом выясняется одна трогательная деталь: «В пост 1829 года пришло наконец распоряжение о вводе во владение пожертвованной Постниковой землею. Батюшка приказал передать следующее: чтобы все сёстры обошли подаренную землю по линии колышков, поставленных землемером. А по пути бросали бы в снег камешки: весною камешки эти обозначат дарственный участок. Сёстры всё сделали беспрекословно. За это и в знак радости батюшка с тем же Мантуровым послал сёстрам кадочку мёду и велел им скушать её после обхода земли». В любом случае ясно, сколь большую роль в построении храма играл Мантуров как верный служка преподобного Серафима.

Батюшка говорил: «Ещё не было и нет примеров, чтобы были женские Лавры, а у меня, убогого Серафима, будет в Дивееве Лавра, и холодный и теплый соборы будут, а тут как раз против дома Мишеньки и колокольня выстроится, а кругом жилые корпуса будут». Сразу вслед за этим батюшка Серафим снова обратился к Мантурову:

– Худо мы с тобой, батюшка, сделали, ведь мы храм-то во имя Рождества Спасителя выстроили, а во имя Богородицы-то у нас с тобой и нет. А Царица Небесная и прогневалась на меня, убогого Серафима, так вот и удумал я, нельзя ли нам это исправить, нельзя ли под церковью ещё церковь сделать.

Сделать под церковью ещё церковь – нелёгкое задание получил Михаил Васильевич. Но как ни трудно было ему исполнить этот новый приказ преподобного Серафима, он, как всегда, взялся его выполнить: с трудом был сделан подкоп. Однако свод потолка нижней церкви оказался настолько низок, что для его укрепления поставили четыре массивных каменных столба.

Всё, к чему прикасалась рука Преподобного, имело необыкновенное значение, ни в чём не было случайности. Когда Мантуров доложил батюшке о четырёх столбах, тот в духовном восторге воскликнул:

– Во, во, радость моя. Четыре столба – четверо мощей. И это усыпальница мощей будет.

И вправду, в храме этом ныне уже покоятся мощи преподобных Александры, Марфы и Елены. Три столпа Дивеевской общины. Одно место пока не занято (если только Преподобный не имел в виду и самого себя).

Когда Рождественская церковь была построена, отец Павел звал старца Серафима на освящение Рождественской церкви, которую Михаил Васильевич выстроил на свои деньги, а батюшка ответил ему: «Нет, зачем их смущать, не пойду! И ты не ходи. Им лучше дать, что нужно, они сами всё сделают и распорядятся всем, как следует, а ходить нам к ним не надобно».

Церковь была освящена 8/21 сентября 1830 года, в праздник Рождества Пресвятой Богородицы, и стала вторым храмом Мельничной обители. Так Михаил Васильевич прослужил преподобному Серафиму до конца 1830 года, пока не разразилась революция в Польше.

Очевидно, в конце 1830 года Преподобный благословил Мантурова на новое служение – у генерала Куприянова. Как же мог преподобный Серафим отослать своего «Мишеньку» из Дивеева? Думается, – только по духовным причинам.

«В связи с польским восстанием некий генерал Куприянов приехал в Саров испросить благословение батюшки Серафима на предстоящий поход. Он был очень богат, владел большими имениями и, познакомившись у отца Серафима с Михаилом Васильевичем, который, конечно, произвёл сильное впечатление на генерала своей духовностью и самоотвержением, начал просить отца Серафима уступить ему на время похода Михаила Васильевича, а последнего умолял принять должность его главноуправляющего.

Материальное положение Мантурова крайне тяготило его и в особенности жену, так что предложение Куприянова представилось как случай заработать деньги. Михаил Васильевич ответил Куприянову, что он ничего не может и никогда не делает без благословения батюшки. Не успел он сказать слово отцу Серафиму, как старец сам произнес: «А тебя, радость моя, хотят просить у меня! Да, да; ну, что же делать, служил ты мне верно, жаль мне тебя, а отказать тоже нельзя, ведь он царю нужен. Поезжай, послужи, батюшка, человек он ратный, а мужички бедные брошены, совращены, и плохо жить им; так бросить их нельзя. Вот ты и займись ими, радость моя, обходясь кротко да хорошенько, они тебя полюбят, послушают, исправятся и возвратятся ко Христу! Для того-то больше я тебя и посылаю; ты и госпожу-то свою жену возьми с собою». Затем, обратясь к Анне Михайловне, батюшка сказал: «А ты, матушка, будь женою разумною, ведь он горяч, Мишенька-то, ты горячиться-то ему не давай, и чтобы он тебя слушался!»

Таким образом, из святого послушания к святому старцу М.В. Мантуров отправился с женой в отдалённую губернию спасать заблуждающийся в расколе народ и управлять делами генерала Куприянова»⁵⁹.

Следует обратить внимание, что преподобный Серафим, благословляя Мантурова на службу у генерала Куприянова, имел в виду прежде всего духовные цели: мужички в имении были, по выражению Преподобного, «совращены» в раскол. Их-то и нужно было вернуть в лоно Православной Церкви. Вот истинная причина поворота в судьбе Мантурова.

Здесь встаёт вопрос: о каком же генерале Куприянове идёт речь? Ещё Евгений Поселянин в одном из своих очерков указал, что это был Павел Яковлевич Куприянов (1789–1874): «Пришёл к старцу раньше бывавший у него генерал-майор Павел Яковлевич Куприянов и благодарил за спасение своё во время турецкой войны. Он был окружён со своим полком со всех сторон турками. Ни укрепиться, ни двинуться назад, ни вперёд было невозможно. В этом отчаянном положении генерал твердил молитву: «Господи, помилуй молитвами старца Серафима», ел сухари, данные ему старцем на благословение, и остался невредим»⁶⁰. Ясно, что генерал был человеком доброй веры. В биографии П.Я. Куприянова сказано, что он – участник Отечественной войны 1812 года и заграничного похода русской армии, а также русско-турецкой войны 1828 года. Генерал участвовал в подавлении польского восстания в 1831 году, а в 1848 году – революции в Венгрии. В 1836 году он был произведён в генерал-лейтенанты. Польское восстание вспыхнуло в ноябре 1830 года. В декабре 1830 года главнокомандующим русской армией, которая была направлена в Польшу, был назначен Иван Иванович Дибич-Забалканский. Боевые действия шли почти целый год – до октября 1831 года. Всё это указывает на сроки, в которые находился Мантуров на службе у генерала.

Именно Павел Яковлевич Куприянов и приходил зимой 1830–1831 гг. к преподобному Серафиму за благословением, которое однажды уже спасло его от смерти. Кроме того, становится ясно, что Мантуров служил у Куприянова, скорее всего, с конца 1830 по 1833 год, и вернулся в Дивеево уже после смерти батюшки Серафима.

В «Летописи» священномученика Серафима Чичагова сказано: «Как предсказал отец Серафим Михаилу Васильевичу Мантурову, так и случилось всё в продолжение его службы управляющим имением генерала Куприянова. Крестьяне были разорены дурными управителями, поэтому отличались грубостью, недоверчивостью, ожесточённостью и почти все были вовлечены в раскол.

Помня завет и приказание батюшки, Михаил Васильевич стал обходиться с ними честно, терпеливо, ласково, снисходительно, вместе правдиво и мало-помалу приобрёл такую любовь в них, что недоверие и жестокость исчезли, крестьяне начали стекаться к нему отовсюду, как дети к отцу, совершенно изменились и преобразились из нищих в самостоятельных крестьян.

Местность этого имения была болотиста и подвержена злокачественной лихорадке; сам Михаил Васильевич еле остался жив, а народ умирал непрестанно. Он тотчас написал сестре Елене Васильевне, прося сообщить отцу Серафиму о его болезни и испросить указания его, каким средством избавиться от лихорадки.

Отец Серафим дал заповедь Михаилу Васильевичу никогда ничем не лечиться, ни к каким докторам не обращаться и не принимать никаких лекарств. Елена Васильевна точно исполнила приказание брата и, получив благословение батюшки, написала ему, что отец Серафим не приказал ничем лечиться, кроме как есть мякоть тёплого хорошо испечённого хлеба. Михаил Васильевич был уже до того слаб, что еле мог с великим трудом прожевать кое-как маленький кусочек мякиша, который произвёл сильнейшее слабительное действие, и тем кончилась болезнь.

Мантуров, выздоровев, стал лечить таким же образом всех больных и вылечивал. Видя явное чудо, крестьяне решили бросить раскол и возвратиться в лоно своей Церкви»⁶¹. Так чудесно через болезнь и исцеление Мантурова и его службу у Куприянова исполнилась воля преподобного Серафима. Однако, как покажут дальнейшие события, генерал Куприянов сыграет в жизни Михаила Васильевича весьма скверную роль – по своей излишней доверчивости.

Но и это ещё не все поручения, которые выполнил Михаил Васильевич по указке старца Серафима. Главным делом преподобного Серафима в Дивееве должен был стать собор, построенный уже после его кончины.

После построения Рождественской церкви Мантуров по приказанию преподобного Серафима вымерял землю под будущий собор. Старец Серафим, как видим, премудро распоряжался небесной судьбой своего подопечного: он подвигнул его к добровольной нищете и в то же время именно на деньги праведника приобретал – по указанию Царицы Небесной – необходимое для Её Четвёртого Удела.

Здесь Мантуров действовал уже вместе со своей сестрой – преподобной Еленой. «По построении Рождественских церквей в Дивееве отец Серафим занялся приобретением земли под будущий собор, о котором он столько предсказывал сиротам своим. Для этого он опять призвал своего верного послушника и друга, Михаила Васильевича Мантурова, и приказал ему вымерить и пометить землю, принадлежавшую в чрезполосном владении г-ну Жданову, недалеко от Казанской церкви. Затем дал поручение Елене Васильевне съездить к г-ну Жданову и купить у него эту землю за триста рублей, которые батюшка и передал ей. «Святой царь Давид, – сказал он Елене Васильевне, – когда восхотел соорудить храм Господу на горе Мории, то гумно Орны туне не принял, а заплатил цену; так и здесь. Царице Небесной угодно, чтобы место под собор было приобретено покупкою, а не туне его получить. Я бы мог выпросить земли, но это Ей не угодно! Поезжай в город Темников к хозяину этой земли Егору Ивановичу Жданову, отдай ему эти мои деньги и привези бумажный акт на землю!»

Елена Васильевна поехала в Темников со старицей Ульяной Григорьевной и отыскала там г-на Жданова, которому и передала желание батюшки отца Серафима. «Как?! – воскликнул он в удивлении, – вы хотите, чтобы я продал этот столь малый и единственно мне принадлежащий клок земли дивному Серафиму! Полноте, матушка, вы шутите, вероятно, берите даром!» Но выслушав всё рассказанное Еленой Васильевной и знаменательные слова старца, Жданов, крайне удивлённый, хотя и нехотя, но беспрекословно, не смея ослушаться, принял присланные ему деньги и выдал на землю купчую.

Тут произошло чудо. Сам Егор Иванович Жданов впоследствии лично рассказывал (игуменье Марии Ушаковой) следующее: в то время, после смерти родителей, у него осталась большая семья, так что он был принуждён, как старший, выйти в отставку, чтобы воспитать всех и добыть им насущный кусок хлеба. Все дела были страшно запутаны, и пришлось переживать большую нужду и бедность. Как раз в это время приехала от батюшки Серафима Елена Васильевна Мантурова и насильно вручила триста рублей за землю. Непонятно, сверхъестественно начали с этих денег устраиваться дела его, и Бог помог всех устроить. Кто вышел в люди, кто женился, кого замуж выдали и т.д.

Когда Елена Васильевна возвратилась к отцу Серафиму с купчей, то он пришёл в неописанный восторг и, целуя бумагу, воскликнул: «Во, матушка, радость-то нам какая! Собор-то у нас какой будет, матушка! Собор-то какой! Диво!»

И приказал батюшка списать с неё для него копию, а настоящую бумагу хранить бережно Елене Васильевне до её смерти, а потом передать Михаилу Васильевичу. Предвидя всё прозорливым оком, он умолял Михаила Васильевича всеми силами сберечь и сохранить эту землю для постройки собора, когда придёт тому время. «На то она так и драгоценна, батюшка, что в то время нам крайне занадобится!» – сказал отец Серафим»⁶².

Вокруг этого клочка земли через несколько лет будут кипеть страсти, которые Преподобный предвидел уже в то время. Но сейчас самое важное было – приобрести землю под собор. «Впоследствии это сбылось, благодетели Дивеева и верные слуги батюшки о. Серафима Михаил Васильевич Мантуров и Николай Александрович Мотовилов частью скупили чресполосные владения и частью променяли их»⁶³.

Хлопотать о строительстве собора Мантуров начал уже после кончины преподобного Серафима и возвращения в Дивеево от генерала Куприянова. На похоронах преподобного Серафима, судя по всему, Мантурову быть не довелось. Закладка же самого собора началась лишь в 1848 году. Освящён собор был уже после смерти Михаила Васильевича – в 1875 году. Эта продолжительность не случайна: то было время Дивеевской смуты. Строительство собора обнажило всю ложь «лжеученика» Ивана Толстошеева.

Итак, Михаил Васильевич в очередной раз беспрекословно повиновался своему любимому батюшке Серафиму и безукоризненно выполнил его послушание. Однако враг не дремал. Он действовал через «лжеученика» преподобного Серафима, послушника Иоанна Тихоновича Толстошеева, которого многие мемуаристы зовут «Иваном Тихоновым».

«Дивеевская смута» – под таким названием известны события в Дивеевской обители, случившиеся после кончины преподобного Серафима. Причины смуты были просты: желание лжеученика батюшки Серафима, инока Иоанна Толстошеева, самочинно взять под своё духовное руководство Дивеевскую обитель. Иоанн Толстошеев, пытаясь навязать свою волю монастырю, разрушал то, что сделал преподобный Серафим, а главное – нарушил все его заветы, начиная с завета об отделении в обители девиц от женщин.

Смута продолжалась долго и с особой силой разгорелась в конце 1850 – начале 1860-х гг. Лишь вмешательство московского митрополита святителя Филарета (Дроздова), самого Государя и Священного Синода положили конец смуте: инок Иоанн (к тому времени уже иеромонах Иоасаф) Толстошеев был устранён из Дивеевской обители и переведён в другую епархию. О его роли в Дивеевской смуте прозорливо предупреждал ещё батюшка Серафим.

«Когда отводили землю, – рассказывала старшая сестра Мельничной обители Прасковья Степановна, – Иван Тихонович вместе с господином Мантуровым жили у нас в обители целую неделю; я, грешная, была старшей над сестрами, и в продолжение этой недели батюшка несколько раз приказывал ко мне, что он гневается на меня, зачем живёт у нас Иван Тихонович (как звали отца Иоанна) и чтобы я его непременно выслала, но я сделать этого не посмела, и после, когда я пришла к батюшке, он строго мне выговаривал за это».

Михаил Васильевич Мантуров, как и Мотовилов, не сразу понял Ивана Тихонова, хотя тот с первой встречи ему не понравился. Мантуров записал следующие свои показания о послушнике Иване Тихонове: «Иду я раз к батюшке Серафиму и встретил по дороге Ивана Тихоновича, который шёл от него и говорит мне: «Расскажу вам, батюшка, как я сейчас напугался! Пришла мне вражья мысль выйти из Сарова, и очень смущался я. Пошёл я к батюшке, застаю его у источника, сидит он, одна ножка в лапотке, а одна разута, да берестою водицу из источника и на головку, и на ручки, и на ножку поливает. Я смотрю, подошёл и остановился, а он, не оборачиваясь и не поднимая головки, спрашивает, да так-то сурово:

– Кто там?

Я испугался и говорю:

– Я, убогий Иоанн!

А батюшка-то опять ещё суровее:

– Кто там? – переспрашивает.

– Убогий Иоанн, Иоанн убогий! – говорю я, а сам весь растерялся, все мысли вылетели у меня, подхожу ближе... Батюшка мне и говорит:

– Оставь то, что ты задумал! Оставь то, что ты задумал!

И так несколько раз повторил мне, и тут только вспомнил я, с чем шёл к батюшке. Не получив благословения выйти из Сарова, я со страхом упал ему в ноги и стал у него просить прощения.

– Во, батюшка, о том-то я тебе и говорю! – отвечает батюшка на мои мысли. – Оставь то, что ты задумал! И вот я, Серафим убогий, тебе говорю: если ты когда-нибудь оставишь Саров, то ни здесь, ни в будущем не узришь лица Серафима!»

«Вы должны оставаться в Сарове! – сказал я, продолжал М.В. Мантуров, – стало быть, нет вам на то Божия благословения!» – и пошёл я своей дорогой к батюшке. Прихожу на источник и застаю батюшку точно в том же положении, как рассказывал Иван Тихонович: с разутой ножкой, поливающим берестой воду. Подхожу получить благословение, а он меня и спрашивает:

– Кто с тобой по дороге встретился, батюшка?

– Иван Тихонович, живописец, – отвечаю я.

– Ну вот, батюшка, будь ты мне в том свидетель, что я, сколько ни уговаривал его оставить, что он задумал, никак не мог уговорить. Так вот, батюшка, будь ты мне свидетель, что я в душе его неповинен! Вот то-то, и видишь, я руки и ноги и голову-то себе на что поливаю... в свидетели тебя беру, батюшка, что я в душе его неповинен!...»

В другом месте своих записей Мантуров прямо говорит, что батюшка Серафим запретил ему ходить к Ивану Толстошееву на чай:

– Во, радость моя! Не ходи ты к нему никогда! Это во вред тебе послужит, батюшка! Ведь он зовёт-то тебя не тёплым сердцем, а чтобы от тебя чего выведать!

С тех пор Михаил Васильевич и вовсе перестал ходить к послушнику Иоанну. Судя по дневнику Мантурова, батюшка Серафим многократно предупреждал его опасаться Ивана Толстошеева и сказал, что не давал Ивану Толстошееву никакого послушания, связанного с Дивеевской обителью⁶⁴. Слова Преподобного сопровождались страшными для Ивана Толстошеева предупреждениями:

– Во, батюшка, одолел меня Иван из Тамбова: благослови я его выйти из Сарова, а я сказал ему: если ты не выйдешь, то со временем тебя в казначеи произведут, а если выйдешь, то ни в этом, ни в будущем свете не узришь ты лица Серафимова, и никогда уже в Сарове не будешь! Так вот я сказал ему, батюшка, так и тебе это сказываю, и ты это попомни!»⁶⁵

Судя по всему, преподобный Серафим переживал, что простой и искренний «Мишенька» Мантуров не поймет хитрого и вкрадчивого Ивана Толстошеева. Старица Дарья Фоминична оставила характерное воспоминание:

– В другой раз, когда Михаил Васильевич почему-то пригласил к себе Ивана Тихонова, а тот остался уже ночевать у него, мы в то же время были у батюшки, а он и говорит нам: «Во, матушка, каков живописец-то! Мишенька-то добром на денёк взял, а уже он и ночь ночевал! Ведь уж он, матушка, как лапу-тο впустит, так и не выпустит!»⁶⁶

После кончины преподобного Серафима Иван Толстошеев решил взять Дивеевскую обитель под своё духовное водительство – и тем самым не только войти в славу преподобного Серафима, но и всё сделать по-своему, так чтобы Серафимовская община стала носить имя Иоанновой. Однако он увидел, что его замыслам будут всегда мешать Михаил Васильевич Мантуров и Николай Александрович Мотовилов. Против них и направил он свой удар.

Прежде всего речь зашла о соборе. Землю (15 десятин) под строительство собора приобрёл по приказанию батюшки Серафима Михаил Васильевич. Эту землю Иван Тихонов должен был каким-то образом отнять у Мантурова. Однако Мантуров не отдавал её обители, так как батюшка приказал передать её Дивееву только после смерти Михаила Васильевича, а до того беречь её как зеницу ока.

Чтобы быть истории беспристрастной, вернёмся к биографии М.В. Мантурова, составленной Н.А. Мотовиловым и протоиереем Василием Садовским: «В 1833-м году, ещё в пребывание Михаила Васильевича в Симбирской глуши у генерала Куприянова, 2-го января, скончался батюшка Серафим, а по его кончине вторгся насильственно в Дивеев, по предречению святого, некто просто мещанин города Тамбова Иван Тихонов Толстошеев, так называемый живописец, послушник Саровской пустыни. Видя, зная и вполне сознавая, какое имеет значение Михаил Васильевич для Серафимовой Мельнично-девической общинки, он понял, что в задуманных им планах своего честолюбия главною помехою всему и всегда будет Мантуров, почему, не задумываясь, при представившемся к тому наиудобнейшем случае, решился или удалить его, отстранив от общины, или же, того лучше, совсем погубить».

Тут и выполнил свою роль генерал Павел Куприянов. Вот как это случилось. После возвращения из польского похода Куприянов прибыл в Саров – поклониться могилке великого старца Серафима. В это время Иван Толстошеев и обратился к нему с просьбой. «Под видом самого смиренного, горячо преданного старцу и любимого его ученика, которому будто бы отец Серафим поручал печься о Дивеевской общине, он выставил Мантурова в самом наипревратнейшем виде, как бы явного притеснителя и чуть не грабителя, прикрывающегося личиною бескорыстного благожелания.

Иван Тихонов молил генерала Куприянова именем почившего старца, ради любезного детища его, Дивеевской обители, уговорить Михаила Васильевича или продать 15 десятин земли, купленной им при Дивееве, или же, если он на то добровольно не согласится, пригрозить ему и каким бы то ни было насильственным образом отнять землю у него для общины.

Благодушный и доверчивый Куприянов, под впечатлением благодарной души своей к почившему праведнику, обещался всё непременно исполнить. Почитая, что это ему возвестил как бы сам батюшка Серафим, генерал Куприянов принялся горячо за это святое, по его убеждению, дело. Таким образом настроенный Куприянов возвратился в свои имения и стал всячески уговаривать Михаила Васильевича отдать или же продать для Серафимовой общины эту землю в селе Дивееве, заповеданную ему батюшкой Серафимом.

Но Мантуров, свято помня завет отца Серафима: беречь её как зеницу ока, не поддаваясь никаким уговорам, не прельщаясь и деньгами, прямо отказался исполнить желание Ивана Тихонова и своего доверителя. Когда же разгоряченный генерал стал грозить ему, говоря: «Да знаешь ли ты, что так же просто, как выпить стакан воды, я выпью всю твою кровь за такое упрямство?» Михаил Васильевич ответил: «Хотя и совсем убьёте вы меня, но я также просто не отдам вам ни за что и ни за какие деньги эту землю, которую сам лично и наистрожайше, предвидя это, вероятно, по прозорливости своей, заповедал мне хранить до смерти сам батюшка Серафим и никогда, и никому, ни под каким видом, ни за что не отдавать её и не продавать! Ничем не принудите меня нарушить этот завет святого старца! Что хотите, то и делайте со мной!»

Увы! В то время много мог сделать важный генерал. Вспыльчивый, хотя и незлобный, он был вне себя от несогласия Мантурова. Ему казалось, что он ревнует о памяти и посмертной воле преподобного Серафима. Удивительно, как слепнет порою человек! Слушая наветы Ивана Толстошеева, Куприянов выгнал от себя с позором честного управителя, забыв, что сам преподобный Серафим рекомендовал ему «Мишеньку» Мантурова. Придравшись к какому-то пустяку, он приказал отобрать у Мантурова все имеющиеся вещи и выпроводить из имения без выдачи жалованья. И вышел Мантуров из имения Куприянова в буквальном смысле нищим. Вместе с женою побрёл он пешком назад в Дивеев. Но Михаил Васильевич радовался тому, что исполнил заповедь своего духовного отца.

Однако не сразу в Дивеев пошёл Мантуров – сначала заглянул к московским святыням. В Москве Михаил Васильевич упал было духом и стал горячо молиться в Иверской часовне Самой Матери Божией, ради славы Которой он самопроизвольно обнищал и отдал Ей все своё земное благосостояние. И произошло чудо! Возвращаясь из часовни, Михаил Васильевич по дороге нашел 60 копеек мелкими деньгами. А вскоре какой-то неизвестный человек, к немалому удивлению Мантурова, сунул в его руки деньги и скрылся.

Получив эти деньги, Мантуров смог отправиться в Дивеев. Божья милость и здесь не оставила его. «Птенцы гнезда Серафимова» держались дружно: отец Василий Никитич Садовский отдал Михаилу Васильевичу заимообразно свои последние 75 рублей ассигнациями, отложенные на чёрный день. На эти деньги Мантуров построил маленький домишко и поставил его как раз на этих 15 десятинах земли, которые он должен был сохранять по завету батюшки Серафима⁶⁷.

О дальнейших событиях священник Василий Садовский и Н.А. Мотовилов в составленном ими жизнеописании Мантурова пишут так: «Видя вполне водворившегося и самовольно всем уже распоряжавшегося в Дивееве Ивана Тихонова и вполне понимая, по нищете своей, невозможность противостоять ему и оградить Серафимову обитель, тихо жил Мантуров, терпя всё, ради непоколебимой, твердой веры в Бога, стараясь лишь, где было возможно, встречать Ивана Тихонова и действовать на него хоть словами страха Божия; но всё было напрасно, ибо честолюбие заглушило совесть его!

И в самом деле, что же мог сделать незаметный бедняга, нищий какой-то Мантуров, прогнанный управляющий генерала Куприянова, против возросшего уже Ивана Тихонова через всевозможные хитросплетения и интриги.

Безграничное честолюбие заставляло его вымышлять, что он якобы любимый ученик праведного чудотворца Серафима, и этим он себя всюду прославлял. Кроме того, он, начиная с архиереев, решительно всем выставлял себя за страдальца, который несёт страшную Божию кару. Всё это зная, Михаил Васильевич молча и терпеливо переносил возводимые на него клеветы и продолжал подвиг верного служения своего обители Богоматери. Он безбоязненно мешал с неудержимой энергией этому «чуждопосетителю» во всех его посягательствах на уничтожение заповеданного Дивееву святым старцем.

Вскоре Михаил Васильевич поплатился за это пожаром; его скромный домишко подожгли. С помощью добрых людей Мантуров выстроил себе другой, гораздо лучший, на принадлежащей ему земле, вне общины, против Казанской церкви, в котором и жил до самой своей смерти»⁶⁸.

В 1842 году в июле месяце в Дивеевской общине был получен указ об утверждении официального статуса обители. «По Высочайшему соизволению Государя Императора Николая Павловича и по благословению Священного Правительствующего Синода сия общежительная Дивеевская обитель утверждена, соединена и принята под покровительство духовного и гражданского начальства». На следующий день, 28 июля, указ был прочитан по окончании литургии. Иван Толстошеев, чтобы доказать необходимость соединения, лжесвидетельствовал, что преподобный Серафим не давал заповеди о приёме в Мельничную обитель одних девиц. Следовательно, он уничтожал заветы общины, установленные Самой Царицей Небесной. В своих «Сказаниях о подвигах и событиях жизни старца Серафима» он пишет, что «вдовческая» и «девическая» обители «едва не разделились на две самостоятельные обители, тем более что и посторонние лица, вмешиваясь в дела её, желали также этого разделения и хлопотали уже о том, чтобы в одной части обители находились вдовствующие, а в другой – девицы, каждая под управлением особой настоятельницы. Но так как на такое неосновательное разделение не было никакого благословения отца Серафима, то и высшее начальство, по промыслу Божию, не утверждало этого разделения, но нашло полезнейшим и необходимым соединить их под единственной настоятельницей»⁶⁹.

Это была чистая ложь. Ведь старец Серафим строго наказывал сёстрам держаться этого разделения и говорил о различии духовного пути женщин и девиц. Он видел духовный вред в их совместном жительстве в Дивеевской обители. При этом преподобный Серафим предсказывал, что соединение всё-таки произойдёт, несмотря на его завещание... «После меня, – говорил батюшка Серафим, – много-много вам будет скорби, но что делать, потерпите, такой уж путь ваш!»

Скорби начались сразу же после выхода указа. В «Записках» Н.А. Мотовилова случайно уцелел эпизод, показывающий, какие нападения должен был выдерживать бедный Михаил Васильевич со стороны лжеученика старца Серафима. 22 октября 1842 года после Божественной Литургии Мотовилов и Мантуров участвовали в совещании всех землевладельцев, которые имели с Дивеевской общиной общие земельные наделы. Главным предметом собрания был вопрос о перенесении усадьбы Михаила Васильевича Мантурова на другое место. Вопрос этот был для Мантурова, как и для Мотовилова, принципиальным. От переселения Мантурова и освобождения его усадебной земли во многом зависела дальнейшая судьба Дивеевской обители. Это обстоятельство провидел ещё преподобный Серафим, который завещал Мантурову умереть на купленной им земле и при жизни своей не отдавать её никому.

На совещании пытались отнять у Мантурова те 15 десятин земли, которые преподобный Серафим завещал Михаилу Васильевичу сохранить во что бы то ни стало до конца жизни. Михаил Васильевич и сказал на совещании о завете старца. Посредник Иван Караулов в протоколе собрания записал: «Но Г<осподин> Манторов... объявил, что он не согласен переселяться с своей усадьбы потому, что отец Серафим завещал ему на оном месте окончить жизнь»⁷⁰.

Некоторые сегодня обвиняют Михаила Васильевича, по сути, в сквалыжничестве, ибо он якобы за подобное переселение назначил непомерно высокую цену. Однако всякому понятно, что богобоязненный Мантуров, пошедший на добровольную нищету, даривший земли Дивеевской обители, никак не мог быть сквалыгой, а всего-навсего защищался, как умел, от наседавших отовсюду сторонников Ивана Тихонова, решившегося во что бы то ни стало слить обе общины в одну. Цена же была всего лишь предлогом, чтобы не отдавать землю под слияние общин и выполнить завет старца Серафима «умереть на этой земле».

В одной из своих записок исправник Павел Логгинович Бетлинг пишет: «Был слух, что общину он (Иван Толстошеев – В.М.) предполагал назвать «Ивановскою»..»⁷¹. Мотовилов на упомянутом октябрьском совещании поддерживал Мантурова, «указывая на плане возможность обойти кривыми линиями усадьбу Г<осподина> Манторова»⁷². Совещание окончилось ничем. На следующий день, 23 октября, Николай Александрович вместе с Михаилом Васильевичем Мантуровым прибыли в дом к посреднику Караулову, проводившему совещание. Мотовилов отказался подписывать протоколы вчерашнего совещания.⁷³

Другое совещание – опять с тою же целью – состоялось уже в 1844 году. В том году незаметно сделал Мотовилов одно из важнейших дел на Серафимовой земле. Обменяв землю у помещика Баташева, Мотовилов приобрёл земли внутри Канавки и передал эту бесценную землю Дивеевской общине. 21 октября 1844 года состоялось ещё одно собрание владельцев дачи села Дивеева на предмет полюбовного размежевания и подписания так называемой «сказки», т.е. документа, удостоверяющего результаты размежевания⁷⁴. Однако соглашения по спорным вопросам из-за сопротивления Мотовилова и Мантурова достигнуто не было. Пришлось сторонникам Ивана Толстошеева назначать ещё один съезд землевладельцев. В это время видно, как два хранителя заветов преподобного Серафима – Михаил Мантуров и Николай Мотовилов – делают всё, чтобы попытаться сохранить землю для чисто девической общины, на возрождение которой они надеются во исполнение слов преподобного батюшки Серафима.

3 июня 1848 года в Дивеевскую обитель прибыл преосвященнейший владыка Иаков, епископ Нижегородский и Арзамасский, для закладки собора. Иван Толстошеев так и не добился от Мантурова продажи земли, на которой преподобный Серафим завещал воздвигнуть собор. Тогда, в нарушение воли старца Серафима, он приготовил другое место для закладки собора. Это место находилось... в трёх верстах от Дивеевской обители! Туда и повёз Толстошеев владыку Иакова 4 июня 1848 года. Однако владыка поразился отдалённостью собора от обители и отказался благословить его строительство на указанном Иваном Толстошеевым месте. Тогда Тихонов всё-таки вознамерился указать на третье место – в поле, за добрую версту от обители.

Узнав об этом, Мантуров обратился к исправнику Бетлингу с просьбой доложить истину преосвященному Иакову и указать Владыке то место, которое избрал для собора сам преподобный Серафим. Мантуров горячился, почти кричал, что все сторонники Ивана Тихонова не стоят Серафимова лаптя и только из одного упрямства делают назло памяти великого старца! Вскоре, однако, его позвали к преосвященному Иакову, который хотя уже поколебался доверием к действиям Ивана Тихонова, но, предубеждённый против Мантурова, всё ещё упорствовал. Выслушав внимательно Михаила Васильевича, Владыка спросил:

– Чем же ты докажешь правоту своих слов?

– Господь ведает, что я говорю вам истину, – сказал Мантуров, – но не знаю, чем уверить вас в том, разве вот что: призовите, святый Владыко, некоего здесь плотника Ефима Васильева, находящегося в дружбе с Иваном Тихоновым, которого он выучил живописи. Этот плотник ещё при жизни отца Серафима часто работал в Сарове. Знаю я, что батюшка часто и много говаривал с ним о Дивееве, говорил ему также и о соборе, и если он не захочет связать свою совесть, то должен подтвердить вам правду!

Отпустив Мантурова, Владыка призвал названного им Ефима Васильева и стал расспрашивать его, как он работал в Сарове, знавал ли отца Серафима и не говорил ли ему что-либо старец о соборе в Дивееве?

– Как не знал, много говаривал со мною батюшка, – смело отвечал Ефим Васильев, – а что собора-то касается, ведь он и место под него сам купил. Насчёт собора-то вам всего лучше уж спросить Михаила Васильевича Мантурова, потому что ему всё это поручил батюшка, что мне хорошо и доподлинно известно.

Эта беседа вполне удовлетворила и утвердила преосвященного Иакова.

Упорствующим оставался один Иван Толстошеев. Все толпою отправились уговаривать его согласиться поставить собор на том месте, которое указал великий старец Серафим. Бетлинг свидетельствует, что Иван Толстошеев на это ответил так:

– Если мельничек сидит в затворённой меленке, разве он может видеть, что делается снаружи мельницы?..

Этим он хотел сказать, что отец Серафим лишь однажды, и то проездом с Саровским игуменом, был в Дивееве, а потому и не мог знать, где и что следует строить.

В «Летописи» сказано: «Эти слова ясно изобразили внутреннее духовное состояние Ивана Тихонова, отвергавшего даже громогласно, перед целой толпой, дар прозорливости в отце Серафиме и заветы, данные им многим из сестёр и преданных ему лиц. Каково было это слышать стоявшим здесь старицам отца Серафима, отцу Василию Садовскому и многим другим свидетелям отречения его от отца Серафима! Бетлинг и другие ответили Ивану Тихонову, что есть ещё живые подрядчики, как Ефим Васильев, которые подтверждают, что отец Серафим сам купил землю г-на Жданова под собор!

Возбудившийся спор и шум заставили помещика Караулова идти к преосвященному Иакову и объяснить причину возмущения. За Карауловым пошёл народ в сопровождении Бетлинга. Михаил Васильевич и князь Енгалычев горячо отстаивали волю батюшки Серафима, и так как Караулов доложил, что всего несколько сажен отделяют место, указываемое Мантуровым, от назначенного преосвященным, то Владыка сказал: «Ну, если так, то Господь вас да благословит, стройте, где указывает г. Мантуров!»

Вся собравшаяся толпа была, видимо, довольна этим решением преосвященного Иакова.

«Но, – спросил тогда Владыка, – как же вырыть канавы для фундамента, когда завтра в 4 часа пополудни назначена закладка?»

«Нас съехалось много тысяч! – отвечал народ. – Никто не откажется от посильной работы!»

«Я оповещу всех съехавшихся!» – добавил исправник Бетлинг, горячо почитавший покойного старца отца Серафима.

Преосвященный Иаков попросил Бетлинга помочь. Работа быстро закипела под руководством дивного послушника отца Серафима Михаила Васильевича Мантурова.

Иван Тихонов скрылся и занялся писанием прошения о переводе его из Сарова Тамбовской епархии в Нижегородскую, дабы, согласно указанию Св. Синода, быть постриженным в монахи и посвящённым в сан иеромонаха. Он забыл всё и, мучимый тщеславием и гордостью, добивался одной лишь земной славы.

Таким образом, 5 июня 1848 года совершилась чудом закладка собора, предречённого великим старцем и основателем Дивеева. Такое событие не могло не ознаменоваться каким-нибудь явным проявлением благословения Божия и Царицы Небесной, и действительно, когда преосвященный Владыка возлагал первый камень, то, как святой жизни старец, он вдруг изменился в лице и во всеуслышание, громко воскликнул: «От утра и за утро сей храм воздвигается велиим чудом».

Пророческие слова эти сбылись, ибо, несмотря на все препятствия врага человечества, утвердилось святое место, Самою Царицей Небесной избранное и купленное под храм отцом Серафимом. 5 июня был первый радостный день сёстрам и сиротам Серафимовым в течение 15 лет после смерти батюшки Серафима...»

Однако долгое ещё время правил в Дивеевской общине бывший послушник Иван Толстошеев, ставший иеромонахом Иоасафом. Жизнь Михаила Васильевича Мантурова и его жены Анны Михайловны в это время нам практически неизвестна. Но из воспоминаний жены Мотовилова, Елены Ивановны, мы знаем, что всё это время он черпал силы в общении с теми, кто, подобно ему самому, свято хранил заветы батюшки Серафима. Известно, что однажды она рассказала духовному писателю Евгению Поселянину:

– Когда мы, бывало, из симбирского имения Николая Александровича приезжали в маленькую усадьбу, что у него была близ Дивеева, как под вечер явится к нам Михаил Васильевич – так я уж и знаю, что они в кабинете до утра проговорят. И только ведь и говорили о старце Серафиме⁷⁵.

Выстоять в неравной борьбе, когда у Мантурова пытались отобрать хитростью и злобой землю под собор, Михаилу Васильевичу помогал его верный друг – Николай Александрович Мотовилов. В те тяжкие годы Мантуров совершенно пал духом и не понимал, как это батюшка Серафим допускает дерзкое и пагубное самоволие отца Иоасафа. Предсмертные переживания Михаила Васильевича столь выразительны и ярки, что остается лишь процитировать «Летопись». За несколько дней до смерти своей он видел знаменательный сон. «Ему представилось, что он с женой идёт саровским лесом и показывает ей то место, где часто с ним беседовал святой старец. Вдруг его глазам открылась прекрасная зеленеющая поляна, на которой было много крестьян, собиравших мох. Один из сборщиков говорит ему:

– Вы ведь Серафима ищете!

Помня во сне, что батюшка уже умер, Михаил Васильевич в удивлении спросил:

– Да где же он?

– Да разве вы не видите его? – переспросил крестьянин. – Вон, смотрите туда, видите: дымок белеется и выходит из его пещеры; это он её топит!

Поражённый этими словами, Мантуров разглядел белый дымок, направился к нему и действительно нашёл пещеру. Вошли они и видят батюшку Серафима, который сперва скрылся от них, но немного погодя вышел, неся в руках два только что испечённых горячих белых хлеба. Подавая один Михаилу Васильевичу, батюшка сказал:

– Вот этот хлебец тебе, кушай сколько угодно, а остальное раздай тем, кто нас знает!

– А этот хлеб тебе, матушка, – сказал отец Серафим Анне Михайловне, отдавая ей другой хлеб, – кушай сколько тебе нужно, что же останется – раздай!

Затем скрылся отец Серафим, но вскоре опять вышел, неся в руках большую просфору, величиной с тарелку. Подойдя к Михаилу Васильевичу, он говорит:

– Вот, радость моя, где мы найдём такого человека, который бы был совершенно боголюбив, а? Где мы его найдём, человека-то такого? Это надобно отдать ему!

И, помолчав немного, добавил грустно:

– Нет, радость моя, оставим, не найдём уже мы ныне такого человека!

Это был как бы ответ Мантурову на внутренний его ропот, что святой старец не хочет найти человека, полезного для Дивеева, и изгнать Иоасафа. Поняв этот ответ, Михаил Васильевич не вытерпел и от всего сердца выразил батюшке, как возмущена его душа поступками Иоасафа. Молча выслушав его, отец Серафим сказал:

– Так, батюшка! Теперь благовестят, ступай к обедне и жди меня; я приду за тобой скоро; ты меня там найдёшь и возле меня станешь, мы помолимся с тобой!

– А ты, матушка, – произнёс старец, обратившись к Анне Михайловне, – походи ещё одна здесь!..

Этими словами отец Серафим предсказал вдовство Анне Михайловне... Михаил Васильевич вышел из пещеры удивленный и недоумевая, где церковь, ибо он хорошо знал, что поблизости нет никакой церкви. Но действительно до его слуха долетел благовест, и он вскоре увидел в нескольких шагах прекрасную церковь, наподобие Троице-Сергиевой лавры. Оставив жену, он вошёл в церковь и видит, что какой-то юноша приготовляется к службе. Идёт далее, и на правом клиросе стоит батюшка Серафим. Михаил Васильевич становится возле, по его приказанию, и они оба начинают молиться. По окончании службы, при разделе антидора, старец вдруг вынул из-за пазухи бумагу, прочел её, взглянул на Мантурова и молча спрятал её. Потом он вторично вынул бумагу, прочел её и, преспокойно посмотрев на Михаила Васильевича, опять молча же спрятал; наконец, достав её уже в третий раз и прочитав, сказал Мантурову: «Потерпим ещё, батюшка, потерпим немного!» Этот сон Мантуров хорошо понял как ответ отца Серафима на его мольбы.

Через несколько дней, накануне праздника Казанской иконы Божией Матери, он заказал обедню в построенной им Рождественской церкви и приобщился Святых Тайн. «По окончании службы он начал церковнице Ксении Васильевне и сестре Дарии Михайловне Каменской объяснять, что батюшка отец Серафим приказывал ему не отделывать церковь, а оставить так, ибо со временем она должна быть вся расписана; показывал, где и как следует расписать её по приказанию батюшки. Потом, заметив, что печка попортилась, он приказал ... исправить её. Всё это произвело какое-то особенное впечатление на сестёр, и они, удивленные, простились с ним.

Возвратясь домой вместе со служившим священником отцом Петром Софийским, женатым на дочери отца Василия Садовского и крестнице Мантурова, Михаил Васильевич напился с ним чаю и, поспешая с обедом, торопил жену свою, говоря: «Не успеешь, поскорее, после жалеть будешь, да уже поздно!» Михаил Васильевич вышел с отцом Петром в сад, чтобы набрать лучших ягод и послать их Е.В. Ладыженской. Пройдя немного, он вдруг почувствовал необыкновенную усталость, сел на скамеечку и предал душу Богу... Он умер шестидесяти лет, 7 июля 1858 года, накануне праздника иконы Казанской Божией Матери, и похоронен 9 числа с левой стороны Рождественской церкви, под самым окном.

«Молись, батюшка, – говорил ему отец Серафим, – чтобы тебе лечь с левой стороны Рождественской церкви! Здесь земля святая: тут стопочки Царицы Небесной прошли!» Так и получилось. Покоится Михаил Васильевич у Рождественского храма, ставшего памятником его самопожертвования и послушания великому старцу Серафиму.

Монахиня Амвросия Оберучева в своих воспоминаниях о поездке в Дивеево в 1908 году пишет: «Мы ходили по Канавке, освящённой стопами Царицы Небесной. С интересом я смотрела на кустики, которыми была обсажена Канавка, и монахиня, провожавшая нас, так умилилась, что выкопала для меня целый куст, чтобы дать с собой. Провожали нас на могилки матушки Александры и Мантурова, но там я увидела, что ухаживают за ними не вполне тщательно, а у меня было к ним такое благоговение, что я стала плакать. Матушка провожавшая заметила, и когда мы пришли на другой день, то увидели, что всё тщательно расчищено».

Михаил Васильевич Мантуров имел счастье десять лет проходить послушание у преподобного Серафима. Он был и духовным чадом, и другом старца. Он показал образец чисто евангельской жизни и евангельского же послушания духовному отцу. В «Летописи» священномученика Серафима Чичагова сказано, что Преподобный не имел собственно учеников, но если кого-либо и можно назвать истинным учеником старца, то это Михаила Васильевича. В самом деле, слова преподобного Серафима, обращённые к его ближайшим помощникам, всё-таки разнятся по степени личной откровенности. Самое сокровенное Преподобный открывал именно Мантурову.

Михаил Васильевич имел чрезвычайно открытую, приятную наружность, с круглым лицом, без бороды и усов. Он отличался весёлостью, простотой сердца и необычайной добротой ко всем. Тихо и мирно прожил он, преданнейший и достойный ученик батюшки Серафима, большую часть жизни своей в Дивееве. Сотаинниками Преподобного были именно миряне, но они сознательно принесли свою жизнь в жертву Богу.

По письму сына известного писателя Леонида Александровича Михайловского-Данилевского к Дивеевской сестре Дарии Михайловне Каменской можно судить, какое впечатление Михаил Васильевич производил на постороннего светского человека. 25 ноября 1858 года он пишет из села Чемодановки: «Михаил Васильевич скончался! Два или три раза видел я М.В. Мантурова, но беседа с ним была мне очень впечатлительна. Кончина его, безмятежная, мирная, уже доказывает жизнь его добродетельную. Нельзя ли собрать какие-нибудь хотя краткие, но верные сведения о его жизни? Ведь жизнь его протекала близ Сарова и Дивеева, хорошо бы собрать некоторые подробности о его жизни, о подвиге бедности Бога ради, об излечении его о. Серафимом и, наконец, о его блаженной кончине, как венец ему и награда земная. Я полагаю, если бы вы или кто-либо из ваших сестёр потрудились бы порасспросить и поузнать у жены покойного и у знавших его, то я напечатал бы сии сведения в одном из журналов. Право, сие было бы, во-первых, полезно для ближних, ибо, может, кто из читателей, прочтя о простоте жизни покойного, и опомнился бы, во-вторых, главное было бы многопорочному и греховному миру как бы напоминанием, что есть люди, пренебрёгшие благами мира, и что всё-таки свет их не забыл; в-третьих, и к Михаилу Васильевичу это было бы от вас и меня знаком, что мы уважали покойного и за гробом, когда обыкновенная, земная любовь отпадает, вспомнили о нём.

Во всяком случае, прошу вас, милостивая государыня, простите, если наскучил вам моим письмом, но написал я вам то, что Господь мне на душу положил, и кажется мне, что напечатать хотя кратко о покойном М.В. Мантурове будет полезно для ближнего, а польза ближних есть любовь к ним, а любовь ближнего есть Бога любить, чему вы высокою жизнью вашей подаёте пример нам».

В 1885 году положена была на могилу Михаила Васильевича простая деревянная доска с крестом из чёрного дуба, перед которой на стене церкви прибита икона его Ангела – Архистратига Михаила.

1809

12 мая. Родился Николай Александрович Мотовилов в селе Рождественское, Цыльна тож, Симбирского уезда Симбирской губернии. Отец – Александр Иванович Мотовилов (ум. в 1816г.), потомственный дворянин. Мать Мария Александровна, урожд. Дурасова (ум. 20.07.1826), потомственная дворянка (Д., 5). Сестра – Прасковья Александровна (Д., 27).

14 мая. М. крещён в селе Цыльна. «Молитвовал и крещение совершал бывший священник Прокопий Петров, восприемником был Симбирского уезда, Троицкой церкви священник Александр Емельянов» (Д., 238).

1816

Без определённой даты. Смерть отца, Александра Ивановича Мотовилова (Д., 5).

Пребывание в селе Бритвино Нижегородской губ., Лукояновского уезда и поездка оттуда с матерью в Саров к преподобному Серафиму (Д., 19).

Первое пророчество о судьбе Н.А. М-ва одной чтимой блаженной в Арзамасе («В рукописях Мотовилова есть указания, что в Арзамасе одна всеми чтимая блаженная встретилась с Мотовиловой и предсказала её мальчику его незаурядную судьбу, силы непонятной и отвергнутой миром, но угодной Богу» (Д., 19). Пророчество, вероятно, дано во время поездки в Саров арзамасской блаженной Евдокией.

1823

Без определённой даты. Обучение в пансионе Г. Лей-тера (Д., 239).

17 мая. Родилась будущая жена М. – Елена Ивановна, урожденная Милюкова, из крестьян села Погиблова Ардатовского уезда (Д., 248).

9 августа. Поступление в Императорский Казанский университет своекоштным студентом (Д., 239). Пребывание на квартире профессора Карла Фёдоровича Фукса.

1824–1825

Без определённой даты. «В половине университетского курса» – инцидент в университете и попытка самоубийства на Чёрном озере в Казани. Первое знамение: чудесное вмешательство Казанской Божией Матери (Д., 23). Поручение за М-ва профессора К.Ф. Фукса.

1826

8 июля. Окончание университетского курса и получение звания «действительного студента». Поездка на Богомолье в Киев с матерью. (Д., 24, 238–243).

20 июля. В дороге – смерть матери, Марии Александровны (Д., 27).

Без определённой даты. Через подругу матери Саврасову Надежду Ивановну знакомится в Симбирске с Михаилом Петровичем Баратаевым, предводителем дворянства в Симбирске, а также гранд-мэтром симбирской масонской ложи и великим мастером иллюминатской петербургской ложи. Получает приглашение поступить в число членов ложи. Отказывается от предложения (Д., 27).

1827

Участвует в конкурсе на должность почётного смотрителя Карсунского уездного училища. Получает от Совета Казанского университета и Училищного комитета сообщение об избрании.

Угрозы Μ.П. Баратаева, преследования М-ва и его болезнь (Д., 6, 28).

1829

Преподобный Серафим объявляет сёстрам Дивеевской обители о том, что Елена Ивановна Мотовилова «по времени великой госпожой их будет» (Д., 47).

С 1829г. М. владеет имениями в Симбирской губернии. В Симбирском уезде: село Рождественское, Цыльна тож, деревня Бугурна. В Карсунском уезде: село Никольское, Ермоловка тож. Также владеет в Нижегородской губернии в Лукояновском уезде: село Саврасово, Бритвино, Рожново. Всего 355 душ.

1827–1830

Без определённой даты. Болезнь М. (Д., 28), тщетные попытки лечения в Казани у доктора В.Л. Телье, на Сергиевских минеральных серных водах в Самарской губернии, у пензенского доктора Питерсона (Д., 33–35). Видения (Д., 30–33).

1831

Начало сентября. Пребывание в имении, сельце Бритвино Лукояновского уезда Нижегородской губернии (Д., 34).

5 сентября. Привезён в Саровскую пустынь (Д., 34).

7–8 сентября. Беседы со старцем Серафимом в монастырской келье его (Д., 34).

9 сентября. Исцелён через преподобного Серафима Саровского в ближней пустыньке (Д., 35–37). Встреча с гостинником о. Гурием, игуменом Нифонтом, казначеем иеромонахом Исайей и ещё 24 старцами иеромонахами (Д., 37).

Октябрь. Беседа с Преподобным о женитьбе на Е. Языковой и ответ старца о предназначенной от Бога невесте Елене Ивановне Милюковой (Д., 42).

Конец ноября (вторник). Присутствие на вечерней службе в соборе Живоносного Источника в Саровской пустыни, уход со службы для беседы с преп. Серафимом в его келии (Д., 37, 88). Встречи с Евдокией Ефремовной Аламасовской, Прасковией Степановной, Еленой Васильевной Мантуровой, Ириной Семёновной, о. Павлом. Разговор с о. Павлом, свидетельство о знакомстве с игуменом Нифонтом и высокий отзыв М. о духовных дарованиях последнего (Д., 88–89). Приглашение о. Серафима посетить его на следующий день с о. Гурием, «саровским гостинником» (Д., 91).

Ночью того же числа. Разговоры М. с о. Гурием, будущим иеромонахом Георгием, Николаевской Берковской, Владимирской губернии, Вязниковского уезда пустыни строителем (Д., 92).

Конец ноября (среда). Посещение М-вым пустыньки о. Серафима с о. Гурием и послушником Симеоном из Саровской гостиницы, впоследствии иеромонахом Саровской пустыни Савватием, краткий разговор с о. Серафимом и вторичное приглашение М. и о. Гурию посетить о. Серафима (Д., 92).

Сентябрь 1831 – май 1832. Неоднократные (по утверждению С. Нилуса – едва ли не ежемесячные) поездки в Саров на две-три недели и беседы с о. Серафимом (Д., 37–38).

1832

Великий Четверг. В Саровской пустыни преподобный Серафим открыл М. судьбу императора Николая І-го «и заповедал всеподданнейше доложить о словах его не иначе как лично Самому Великому Государю Императору...» (Д., 119).

Май. Сватовство к Екатерине Михайловне Языковой и получение отказа. Тяжкая болезнь ног (Д., 50).

3 сентября. Приезд в Саров, беседа с преподобным Серафимом.

4 сентября. Явление преподобному Серафиму Божией Матери и откровение о судьбе М-ва (Д., 50–51). В присутствии двух сестёр Мельничной общины (Аламасовской Е.Е. и Зеленогорской И.С.) преподобный Серафим заповедал М-ву служение Божией Матери в лице Дивеевской обители и назначил его питателем обители (Д., 125). Благословение Преподобного ехать М-ву в Воронеж (Д., 52).

19 сентября. Прибытие в Воронеж (Д., 52).

1 октября. Исцеление от болезни в праздник Покрова Божией Матери по молитвам святителя Антония, епископа Воронежского и Задонского (Д., 52).

Конец декабря. Разговор М-ва со святителем Антонием: «Хочу ехать к батюшке Серафиму! Боюсь не застать его в живых, если промедлю» (Д., 54).

1833

2 января. Праведная кончина преподобного Серафима. Сон святителя Антония. Разговор М-ва и святителя Антония. Благословение ехать в Саров. Панихида святителя Антония по почившем иеромонахе Серафиме в Воронеже (Д., 55).

4 января. Выезд М. из Воронежа (Д., 55).

11 января. Прибытие М. в Саровскую пустынь (Д., 55). Игумен Нифонт благословляет М. Евангелием преподобного Серафима, его же образом Божией Матери Жизнодательницы, его же книгой «Алфавит духовный», его же маленьким кипарисовым крестом, сделанным руками Преподобного (Д., 56–57).

Январь. М. покупает дальнюю пустыньку преподобного Серафима и вместе с ближней перевозит её в Дивеево, передав в собственность Дивеевской общины (Д., 57). Посредничество в передаче в Дивеево большей части вещей преподобного Серафима (Д., 7).

Замысел создания жития о. Серафима Саровского. Поездка в Воронеж к высокопреосвященному Антонию за благословением на поездку в Курск. После долгих отговоров ехать в Курск всё же получает от архиепископа Антония «с тугой сердечной» благословение и послушание составить службу и акафист святителю Митрофану Воронежскому (Д., 60–61).

Поездка в Курск, сбор сведений о родителях, детстве и юношеских годах преподобного Серафима (Д., 61). Болезнь. Поездка к архиепископу Воронежскому Антонию. Видение преподобного Серафима, обещание исцеления при открытии мощей святителя Тихона Задонского (Д., 62–63).

Июнь–сентябрь. Арест М. на Карсунской ярмарке и содержание его под стражей губернатором Загряжским.

Без определённой даты. Был в Санкт-Петербурге, ожидал встречи с императором Николаем I-м. Последний был в это время в Пруссии.

1834

Без определённой даты. Покупка у родственницы своей А.М. Дурасовой первых 57 десятин земли для двух Дивеевских общин и передача земли в их раздельное пользование (Д., 7).

1837

Без определённой даты. Построена деревянная церковь в родовом имении с. Русская Цыльна (Рождественское) помещиками Мотовиловыми, церковь эта достоит до 1888 года. На её месте в 1889г. построят деревянную же церковь во имя Рождества Христова (Мартынов, с. 331).

1838

14 января. Письмо к обер-прокурору Св. Правительствующего Синода графу Николаю Александровичу Протасову о существовании трёх различных общин и о различном количестве земли, пожертвованной М-вым в их пользу (Д., 125).

Январь. Начало хлопот М. о закреплении пожертвованной земли за двумя общинами (Д., 7, 169).

1839

Без определённой даты. Болезнь. Пребывание в течение года в своём доме в Дивееве. Знакомство с Еленой Ивановной Милюковой (Д., 7).

1840

Январь. Частное письмо правящему архиерею Нижегородской епархии Иоанну (Доброзракову). Кратко излагает историю двух Дивеевских общин и объясняет, почему он жертвует им разное количество земли (Б., 202). Пишет, что деньги, вырученные за добываемую на землях Дивеева руду желал бы «употребить на сооружение для обеих обителей сих собора во имя Пресвятой Владычицы нашей Богородицы всех Ея явлений» (Б., 202).

21 октября. Венчание с Е.И. Милюковой при обстоятельствах, предсказанных преподобным Серафимом (Д., 7–8).

Отъезд в родовое имение Цыльну Симбирской губернии (Д., 70).

1841

Март. Официальное обращение с покорнейшим прошением к епископу Нижегородскому и Арзамасскому Иоанну: «А посему всепокорнейше прошу Ваше Преосвященство: благоволите исходатайствовать мне зависящим от Вас законным порядком Высочайшее соизволение на совершение купчих крепостей на имя вышеописанных общин» (Б., 203–204). Указывает на условия передачи земли, – в частности, говорит о Синодике рода своего (полный текст Синодика: Б., 204).

1842

23 февраля. Рапорт преосвященного Иоанна, епископа Нижегородского в Св. Синод о пожертвованных М-вым землях (Д., 206).

15 марта. Съезд помещиков села Дивеева и подписание полюбовного акта посредником И.Е. Карауловым (Д., 193).

28 апреля. Пожертвование М-вым ещё 100 десятин земли двум Дивеевским общинам (Д., 191; Б., 251).

30 апреля. Рапорт преосвященного Иоанна, епископа Нижегородского в Св. Синод о пожертвованных М-вым землях (Д., 206).

Апрель. Прошение в Духовную консисторию на имя преосвященного владыки Иоанна, епископа Нижегородского и Арзамасского: «Благоволите об испрошении мне Высочайшего соизволения на предоставление и сих вышеупомянутых ста десятин в пользу двух Дивеевских девических общин...» (Б., 207).

29 мая. М. подает объяснение посреднику полюбовного межевания Ардатовского уезда 1-го стана И.Е. Караулову, просит о пожертвовании ещё 150 десятин для Мельничной обители (Д., 193).

1–2 июня. Благодатное исцеление от тяжкого ушиба (Д., 8).

9 июня. Прошение М-ва, в котором он изъясняет волю преподобного Серафима о Мельничной общине, ссылаясь, в частности, на жизнеописание о. Серафима 1842г. (Д., 192–193).

11 июня. Рапорт преосвященного Иоанна, епископа Нижегородского №2834 в Св. Синод о пожертвованных М-вым землях (Д., 206).

12 июня. Предписание Св. Синода помещику М-ву «не затруднять общину ... условиями» (Д., 207).

Июнь. Пожертвование М-вым Мельничной общине 150 десятин земли (Д., 8; Б., 251).

1 июля. Подает просьбу на имя преосвященного Иоанна, епископа Нижегородского и Арзамасского о соблюдении всех условий М-ва при пожертвовании земель. Преосвященный Иоанн пересылает просьбу в Св. Синод (Д., 125–126; 208). М. объясняет своё поведение не своими желаниями и прихотями, но «единственно лишь только страхом Божиим и любовью к Божией Матери» (Д., 126). А в результате: «Условия мои осмеяны, я сам выставлен хлопочущим не знай о чём...» (Д., 126), даны «превратные толкования воли Великого Старца Серафима», «клеветы» на самого М-ва (Д., 126).

12 июля. Указ Св. Синода о соединении двух Дивеевских общин в одну с одной начальницей матерью Александрой. Усилия М. сохранить Серафимовскую Мельничную общину (Д., 175).

30 июля. Указ Св. Синода за №11089 по поводу земель, жертвуемых М-вым (Д., 206).

1844

Без определённой даты. Обмен М-вым у Баташёва земли внутри Канавки и передача её общине (Д., 8).

21 октября. Собрание владельцев дач Дивеева на предмет полюбовного размежевания, подписание сказки (Д., 195–197). Спор М., ради сохранения Мельничной общины потребовавшего «права выкапывать руду из предназначенной ко владению общины земли без ограничения». Непринятие условий М-ва (Д., 202).

1845

10 марта. Съезд по поводу передачи земель М. общинам. «Предъявлено ему, г. Мотовилову, от гг. Посредника (И.Е. Караулова – В.М.) и Предводителя в присутствии коего составлена 3-я Сказка... убавлено вознаграждение за ископанную землю, вместо 60 руб. серебром, назначено 30 руб. серебром... Сказку сию, кроме поверенного г. Баташова, утвердили подписом своим все владельцы, в том числе и г. Мотовилов» (Б., 254). На съезде оглашается письмо Ф.А. Дурасова, поверившего клевете на М. (Д., 176).

1846

22 июля. 4-й съезд, «на коем владельцы, подтвердив некоторые пункты первых трех Сказок, решительно уже согласились, как в принадлежности, так и в местности...» (Б., 254).

20 декабря. Умер архиепископ Антоний Воронежский и Задонский (Смирницкий), духовный друг и руководитель М. (Отеч. подвижники благочестия XVIII и XIX вв. Декабрь. Ч. 1. Введенская Оптина Пустынь. 1994. С. 558).

1847

30 января. Присутствует на поминальном обеде на 40-й день после успения архиепископа Антония Воронежского. Рассказывает два чудесных случая общения с архиепископом Антонием. «"Вам известно, – говорил он, – что я страдал ногами так сильно, что сам не мог ходить, а меня носили. Однажды я решился ехать в Воронеж, надеясь получить исцеление; на пути я заехал в Саровскую пустынь к известному тогда подвижнику оной пустыни Серафиму, который, благословляя меня, сказал: «Ступай в Воронеж к старшему брату», то есть преосвященному Антонию. И действительно, по приезде в Воронеж я получил исцеление по молитве преосвященного Антония; но преосвященный запретил мне рассказывать об этом»...» (Отеч. подвижники благочестия XVIII и XIX вв. Декабрь. Ч. 1. Введенская Оптина Пустынь. 1994. С. 550–551).

1848

До 3 июня. Письмо ардатовского исправника П.Л. Бетлинга епископу Нижегородскому Иакову о месте для закладки Дивеевского собора. В письме, в частности, говорится о том, что М.В. Мантуров сообщал П.Л. Бетлингу что «будто бы г. Мотовилов желал предоставить общине каменную церковь с. Дивеева, около которой лежит прах первоначальницы общины, а в замену для прихожан выстроить в с. Дивееве новую. Конечно, слова эти требуют основательных фактов» (Л., т. 2, 589).

3 июня. М. вместе с ардатовским исправником Павлом Логгиновичем Бетлингом, помещиком Иваном Егоровичем Карауловым, инженером, Иваном Тихоновым, князем Николаем Алекс. Енгалычевым и иными встречает в Дивеевской обители прибывшего для закладки собора преосвященнейшего владыку Иакова, епископа Нижегородского и Арзамасского (Л., т. 2, 590).

1849

Без определённой даты. Получение звания коллежского секретаря (Д., 8).

Без определённой даты. Хлопоты общины по закреплению за нею всех пожертвованных земель (Д., 177).

1840-е

Без определённой даты. Свидетель чуда во время служения архиепископа Антония Воронежского (Д., 67–68).

Без определённой даты. Паломничества в Киев, Воронеж, Задонск, Саров, Дивеев и т.д. (Д., 70).

1850

9 апреля. Село Рождественское, Цыльна тож – записка М. Симбирского уезда приставу 1-го стана Сипачёву о наличии у М. наследников. Просит Сипачёва передать Нижегородской Духовной консистории, побудившей его обратиться к М. с запросом, «первоначально почтить уведомлением» (Д., 205).

2 июля. М. получает запрос из Нижегородской консистории (через Лукояновский земский суд – №3781) о наличии у него наследников, которые могут претендовать на пожертвованную им землю (Д., 177; 206–208). М. продолжает требование о раздельном существовании двух общин и отказывается сообщить сведения о наследниках (Д., 178).

13 августа. Пишет ответ на отношение Нижегородской консистории через Лукояновский земский суд: «Покорнейше прошу Оную Консисторию впредь относиться ко мне прямо на имя моё...» (Д., 208–209).

Без определённой даты. Присутствие М. в Ардатове, в доме госпожи Лихутиной, при благословении слепым старцем Антонием Елисаветы Алексеевны Ушаковой принять должность казначеи и при пророчестве о её будущем игуменстве. М. получает от старца предсказания о своей семейной жизни и предстоящих ему неудачах и испытаниях (Л., т. 2, 606; Д., 8).

Без определённой даты. Узнаёт ответ на своё прошение от 1 июля 1842г. (Д., 177).

1851

2 июня. Находится в Симбирске и пишет прошение на имя нижегородского епископа Иеремии (Соловьева). Излагает историю пожертвования земель и просит: «Соблаговолите, Высокопреосвященнейший Владыко, ... распоряжением побудить Нижегородскую Духовную Консисторию к скорейшему разъяснению мне, которым же именно из разнообразных моих условий и какую из двух Дивеевских стесняю я Общину, дабы не стесняясь недоумениями и не теряя более времени на ожидание того ответа от Консистории мог я приступить к предлежащему ходатайству, где следует по просьбе моей от 1-го июня 1842 года» (Д., 210–212; Б., 260–262).

23 ноября. Указ Государя о рассмотрении проекта существования двух общин по просьбам М. (Д., 213–216). Проект разделения Дивеевской общины на две, «как сие существовало до... 1842г.».

1852

19 января. Письмо к Государю. Прошение «касательно тех условных пожертвований моих поступя на основании 915 и 800 статей 10-го тома свода законов решение учинить как законы повелевают» (Д., 221–222; Б., 268).

7 февраля. Копия письма в Синод отправлена в Нижегородскую Духовную консисторию (Б., 268).

4 марта. Рапорт начальницы Дивеевской общины Е. Ладыжинской в Нижегородскую консисторию о невозможности разделения общины и о якобы корыстных видах М. (Д., 216–219).

7 июня. Письмо Ф.А. Дурасова преосвященному Иеремии, епископу Нижегородскому и Арзамасскому с требованием повлиять на М. и заставить отдать землю общине без всяких условий (Д., 228).

20 июня. Рапорт Иеремии, епископа Нижегородского и Арзамасского, Св. Синоду. Высылает копию письма Ф.А. Дурасова (Д., 229).

1853

Без определённой даты. Получает чин титулярного советника (Д., 8).

31 декабря. Высочайший Указ о том, что в укреплении за Дивеевской общиной земли М. «никаких законных препятствий нет» (Д., 8, 180, 232–233).

1854

27 января. Записка генерал-адъютанта В.Ф. Адлерберга графу А.Ф. Орлову о том, что Государь поручил по прочтении записки М-ва отослать его к графу А.Ф. Орлову: «не согласится ли он передать Вам изустно то, что желал высказать Государю-Императору» (Д., 155).

5 февраля. Благодарственный молебен в Тихвинском храме Дивеевской общины о здравии Государя по поводу Его указа о передаче земель М-ва общине без её разделения (Д., 234–235).

Февраль–март. М-ов имеет временное проживание в Петербурге (Д., 129, 135).

27 февраля. Прошение графу В.Ф. Адлербергу об аудиенции у Государя Николая І-го для передачи последнему пророчеств преподобного Серафима Саровского о жизни Николая І-го и событиях в его царствование (Д., 118–119).

7 марта. Письмо Императору Николаю І-му с просьбой об аудиенции и с изложением истории Дивеевской общины и её проблемах (Д., 120–129, 144).

9 марта. Письмо Императору Николаю І-му (Η., 130–135). Приведены пророчества святого преподобного Серафима о Николае І-м.

14 апреля. Письмо графу В.Ф. Адлербергу об исходатайствовании Высочайшего разрешения на открытие Новокавказского конного завода (Д., 142).

Осень. В начале Крымской войны М. посылает Государю две копии иконы Божией Матери Радосте всех Радостей: одну для отправки в Севастополь, а другую для помещения в Богоявленском соборе Зимнего дворца (Д., 71, 147).

3 ноября. Отношение столоначальника Министерства народного просвещения А. Флорова гр. А.Ф. Орлову с запросом, «действительно ли поездка М. в Санкт-Петербург сопряжена была с такою экстренною важностию, что он не испросил предварительно, установленным порядком, отпуска» (Д., 156–158).

6 ноября. А. Флорову высылается для ознакомления всё дело М. (Д., 156).

20 ноября. А. Флоров высылает дело гр. А.Ф. Орлову (Д., 158).

1855

19 февраля. В составе депутации нижегородского дворянства М. участвует в интронизации Государя Александра II (Д., 71).

В дни коронации Александра II в доме князя И.Ф. Звенигородского встречается с героем обороны Севастополя Петром Ивановичем Кислинским, от которого узнаёт судьбу посланной им иконы Радость всех Радостей, сыгравшей свою неоценимую роль в защите Севастополя. От него же слышит рассказ об отказе князя А.С. Меньшикова принять от архиепископа Иннокентия Херсонского икону Божией Матери Кашперовской (Д., 71–72). О кн. Меньшикове см.: Орехов В. Французская армия у стен Севастополя. С. 16–17.

1858

Проведено специальное межевание в селе Русская Цыльна (Рождественское). Из документов явствует, что в числе помещиков, населяющих это село, числится коллежский асессор Николай Александрович Мотовилов (248 душ крестьян, усадьба и 1864 десятины, 2008 саженей земли), корнет Иван Егорьевич Мотовилов (185 душ и 1668 десятин земли) и поручица Ольга Николаевна Языкова (74 души и 559 десятин земли) [Мартынов, 331].

1861

Без определённой даты. Получает чин надворного советника (Д., 8).

10 февраля. Указ о превращении Дивеевской общины в монастырь (Д., 8).

Середина мая. М. едет из своего симбирского имения в Москву через Арзамас для определения дочери в институт.

16 мая. Встреча Мотовиловых с Прасковьей Семёновной, её рассказ о видении семилетней давности и требовании Божией Матери об изобличении лжи в обители. Узнаёт в Арзамасе от дивеевской казначеи, что преосвященный Нектарий поедет в Дивеев – открывать монастырь (Л., т. 2, 632–634).

17 мая. Приезд М-ва с женой в Дивеево, встреча Е.И. Мотовиловой с Прасковьей Семёновной в её келье. Прасковья Семеновна просит передать Мотовилову, чтобы «настаивал бы, чтоб переходов и мостов через Канавку не было и строение было бы внутри Канавки ставлено; и всё, как угодник батюшка о. Серафим заповедовал им делать, так чтобы и исполняли!» (Л., т. 2, 634).

19 мая. М. – свидетель стараний преосвященного Нектария снять с начальства в монастыре Елисавету Ушакову и поставить Гликерию Занятову и возмущения обители (Д., 8).

20 мая. Поставление в начальницы монастыря Гликерии Занятовой (Д., 8).

21 мая. Отъезд М. в Москву (Д., 8).

Май–июнь. Является к Η.П. Киреевской за советом, как и где представиться московскому митрополиту Филарету (Л., т. 2, 654).

1 июня (Вознесение Господне). В 23 часа скончалась блаженная старица Прасковья Семёновна (Л., т. 2, 653).

5–6 июня. М. едет в Троице-Сергиевскую лавру, является к наместнику Лавры архимандриту Антонию (Медведеву), через которого и подаёт записку владыке Филарету (Дроздову) о происходящем в Дивееве. Митрополит Филарет докладывает содержание записки Государю и Государыне в Лавре (Л., т. 2, 655–656).

7 июня. Письмо митрополита Филарета из Гефсиманского скита обер-прокурору Св. Синода графу А.П. Толстому с изложением записки М. (Л., т. 2, 656).

19 июня. Митрополит Филарет пишет графу А.П. Толстому: «Положим, что некоторые обстоятельства записки г. Мотовилова не внушают к ней доверия, потому что представляют признаки неспокойного духа; но в вышесказанном она согласна с письмом г. Карамзина, которое представляет признаки беспристрастного изложения происшествия...» (Л., т. 2, 661).

13 августа. Присутствие М. на литургии в честь открытия и прославления святых мощей святителя Тихона Задонского, чудесное явление М-ву святителя Тихона, благословление и окончательное исцеление М-ва от более чем 30-летней болезни (Д., 72) согласно предсказанию преподобного Серафима (Д., 62–63).

Докладная записка на имя митрополита Исидора Св. Синоду о дозволении строить «из польз» предполагаемого к открытию Спасо-Преображенского банка Собора Божией Матери Радости всех Радостей в Дивееве (Д., 144).

4 сентября. Очередное письмо М-ва святителю Филарету (Дроздову) по поводу событий в Дивеево. «Симбирский совестный судья г. Мотовилов обратился ко мне с письмом, от 4 сентября, о том, что госпожи Шубина и Копьёва, угрозами и прещением новеньких сестёр Дивеевского монастыря записав, вовлекли в принуждённо насильственную подписку под насильственно поставленную новую начальницу Лукерью, и пр... Долгом поставляю письмо г. Мотовилова представить Св. Синоду в подлиннике» (Л., т. 2, 673).

20 октября. Докладная записка М. министру внутренних дел о Новокавказском конном заводе и просьба о дозволении открыть Спасо-Преображенский банк (Д., 147).

18 ноября. Восстановление в начальствовании Елисаветы Ушаковой и перевод Дивеевского монастыря под управление Тамбовской епархии (Д., 8).

24 ноября. Город Задонск. Секретная докладная записка по современной реформе (Д., 135–136).

18 декабря. Записка начальника штаба корпуса шефа жандармов свиты Его Императорского Величества, генерал-майора А.Л. Потапова полковнику Горскому. Просит доставить подробные сведения о М. (Д., 159).

1862

15 января. Секретный рапорт полковника Горского А.Л. Потапову о М. (Д., 161).

Март. Указ Св. Синода о высылке трёх учениц отца Иосафа и определение по делу о неправильном избрании Гликерии Занятовой в начальницы монастыря (Л., т. 2, 706).

20 августа. Письмо митрополита Филарета архимандриту Антонию, наместнику Троице-Сергиевской лавры: «Прибавляют, что М<отовилов> личность сомнительная; но он близок к монастырю и будто читает там в церкви проповеди. Не бесполезно было бы знать, есть ли сколько-нибудь правды в сем последнем показании» (Л., т. 2, 703).

1866

4 апреля. Стихира Александру II-му («по поводу избавления от напрасныя смерти») (Д., 137–141).

15 апреля–28 июля. Докладная записка М. Императору Александру II-му (Д., 143–154).

19 июля. Стихира Александру II-му переписана в Санкт-Петербурге набело («в день рожденья великого старца Серафима») (Д., 141).

25 июля. М. оставляет в Военном Министерстве письмо на имя министра об исходатайствовании Высочайшего разрешения начать деятельность Спасо-Преображенского банка (Д., 142).

26 июля. Секретная записка М. графу В.Ф. Адлербергу (Д., 142–143).

3 августа. Секретная записка графа В.Ф. Адлерберга главному начальнику III-го отделения Собственной Его И.В. канцелярии. Препровождает по поручению Государя стихиру от 4 апреля и записку М. от 28 июля (Д., 161–162).

1860-е

Без определённой даты. Присутствие М. на обеде в честь открытия новых земских учреждений. «Бунт» М. (Д., 74).

Без определённой даты. Записка генерал-адъютанту барону Врангелю о пожаре в Симбирске. Осталась без ответа (Д., 144–145).

Без определённой даты. Записка сенатору Жданову о причине пожара в Симбирске на 4-х страницах. Осталась без ответа (Д., 144–145).

1870-е

Без определённой даты. Паломничества М. (Д., 10, 74–75).

1878

Март–апрель. Сон М-ва. Видение Божией Матери с просьбой заказать копию иконы Божией Матери у игумена Зосимы в Задонском Богородицком монастыре. Разговор об этом с женой. Письмо к игумену Зосиме с просьбой. Получение отказа. (Д., 75–76).

Апрель–май. Получение второго письма от игумена Зосимы: согласие написать копию иконы в связи с явлением Зосиме Божией Матери (Д., 76).

Июль. Получение иконы Божией Матери от игумена Зосимы.

1879

Без определённой даты. М. как коннозаводчик подносит в дар Николаю І-му шестёрку лошадей. Отдарен бриллиантовым перстнем из кабинета Государя (С., 188).

5 января. Начало болезни М. (Д., 77).

14 января. Кончина М. (Д., 77).

Январь. Погребение М. возле храма Казанской Божией Матери в Дивееве (Д., 77).

Зима–весна. Письма игумена Задонского монастыря Зосимы и монахини Ефросинии из Киева к жене М. с извещением о явлении им М. в день его кончины 14 января с духовной просьбой (Д., 86).

Первый документ о наследственной передаче имущества написан ещё при жизни Николая Александровича и подписан им собственноручно. Вот отрывок из этого документа, представляющего собою дарственную Мотовилова своей дочери Прасковье, вышедшей замуж за князя Волконского:

«Лета тысяча восемьсот шестьдесят седьмого июня в двадцать девятый день, надворный советник и кавалер Николай Александрович Мотовилов и дочь его жена коллежского секретаря, служащего мировым посредником Казанской губернии Тетюшинского уезда, княгиня Прасковья Николаевна Волконская с согласия Московской Сохранной Казны составили сию запись в следующем: из нас я, Мотовилов, подарил родной дочери моей княгине Прасковье Волконской незаложенные населённыя имения, равняющиеся наследственной её, княгини Волконской, доле, состоящие Симбирской губернии а). Карсунского уезда в селе Покровском, Решетки тож, б). Того же уезда деревни Безводной, в). Ардатовского уезда в сельце Мачказерове, доставшиеся мне – первые два по духовному завещанию, утвержденному в Симбирской Палате Гражданского суда в 1851г. от дяди моего титулярного советника Федора Никитина Петрова, а последнее по покупке в 1830 году с публичного торга в Симбирском Губернском Правлении после г. Лебиной, записанные в Московской Сохранной Казне в сумме за сделанными уплатами три тысячи девятьсот девяносто восемь рублей сорок три копейки серебром.

В имениях этих заключается: в селе Решётки одиннадцать душ мужского пола и при них земли разных угодий двести одиннадцать десятин, в деревне Безводной всех угодий даю сто восемьдесят десятин и на них в поселении крестьян мужского пола шестнадцать душ и в деревне Мачказёрово земли всех угодий сто пятьдесят десятин шестьсот тридцать пять сажен, – и при них крестьян мужского пола сорок восемь душ.

С принятием этого имения дочь моя должна принять на себя и платёж имеющегося на имениях вышеозначенного долга Сохранной Казне, каковая дочь, я, княгиня Волконская, принимаю с должною благодарностию. Дарённым имением объявляет по совести двадцать три тысячи восемьсот сорок рублей серебром, полагая в то число и долг Сохранной Казне. ... Сии имения ... никому не проданы, кроме Московской Сохранной Казны, нигде не заложены, ... никому не переданы и не отписаны. ... руки приложены так.

К сей дарственной записи надворный советник и кавалер Николай Александрович Мотовилов, что я с дочерью своей и с женой коллежского секретаря – княгинею Прасковьею Николаевною Волконскою сию запись на вышенаписанном попечении составил и цену даримым имениям двадцать три тысячи восемьсот сорок рублей по совести объявил, в том руку прилагает. К сей дарственной Записи жена коллежского секретаря княгиня Прасковья Николаевна Волконская, что я с родителем, самим надворным советником Николаем Александровичем Мотовиловым сию запись на вышенаписанном попечении составила и цену даримым имениям двадцать три тысячи восемьсот сорок рублей серебром по совести объявлена в том руку приложила» (ГАУО. Ф. 317, оп. 2, д. 40, лл. 206–208). Эта «запись» составлена в 1867г. Из неё мы узнаём, что имя одной из дочерей Николая Александровича – Прасковья.

Имена других пяти детей (и не только имена, но отчасти и их судьбы) узнаем из другого документа (ГАУО. Ф.85, oп. 1, д. 674, л. 21–31 об.), который приводим с некоторыми сокращениями:

«Симбирский и Нижегородский землемеры вследствие затребованных от них старшими нотариусами Симбирского и Нижегородского окружного судов на основании Указа Правительствующего Сената, распубликованного в №43 собрания узаконений и распоряжений правительства на 1876 год сведений … объяснили следующее: первый, что поземельная собственность <покойного Мотовилова – В.М.> находится в шести дачах специального межевания, что по Симбирскому алфавиту значутся под названием 1). особо отделённой дачи из сельца Мокрой Бугурны 4 часть 1 место, под лит. 0–83, с количеством земли 908 десятин 2216 сажен; 2). особо отделённая дача из того же сельца 5 части 2 место – 0–84, с количеством земли 109 десятин; 3). особо отделённая дача из того же сельца под лит. 0–87, с количеством земли 486 десятин 1988 сажен; 4). отдельная земля из дачи села Рождественского, Цыльны тож, под литерою 0–62, с количеством земли 18 десятин 942 сажени; 5). Рождественское село, Цыльна тож, 2-я часть р-33, 1666 десятин 1066 сажен; 6). часть земли села Рождественского Цыльна тож р-5, с количеством земли 41 десятина 1130 сажен, кроме вышеописанных дач земля находится следующих дачах: 1). Карсунского уезда села Богоявленского, Станичное тож, села Девятовки, Архангельское тож и Буинского уезда под названием Степана Нагаткина и Селиверста Шишелова. Первые две дачи специально размежёваны, и нельзя судить из выписи, в каком участке находится земля, а последняя дача по алфавиту совсем не значится под таким названием и второе, что ... находится в делах специального межевания: 1). Лукояновского уезда, сельцо Бритвино, с присоединёнными деревнями Старой Серосовой и Пустоторской, в коей земли всего 705 десятин 1055 сажен, литерою и № которой по алфавиту межевого архива губернской чертежной б-19, 2). Ардатовского уезда, село Дивеево, размежёванной на двенадцать частей, с разным количеством десятин, записанных за разными владельцами, в том числе и за Николаем Александровичем Мотовиловым четыре участка, с количеством земли, в первом девять десятин 1904 сажени, во втором 7 десятин 20 сажен, в третьем 86 десятин 758 сажен, в четвертом 90 десятин 315 сажен счит. И № которых по алфавиту межевого архива Губернской чертежной Д – 6, 7, 8 и 9, и деревни Дурная, Репьёвка тож, равно и села Павловка, по алфавиту Нижегородского уезда, не значится. Января 14 дня 1882 года старший нотариус Троицкий. Шестая выпись из крепостной Симбирского Нотариального Архива по симбирскому уезду на 1881 год. По крепостной книге страницы 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19 и 20 №3. По реестру крепостных дел страницы 271 по 277, №760 по 765, по Симбирскому уезду, страницы 145 и 146 №190, по Буинскому уезду, страницы: 145, 146, 147 и 148, №№ 698 и 699, по Карсунскому уезду. Тысяча восемьсот восемьдесят первого года ноября семнадцатого дня, явились к Валентину Ивановичу Сурову, Симбирскому нотариусу, в конторе его, находящейся в первой части, по Большой Саратовской улице, в доме Свешникова, известные ему лично и к совершению актов законную правоспособность имеющие: флота лейтенант в отставке Иван Николаевич Мотовилов, жены: дворянина Александра Николаевна Теплова и губернского секретаря Антонина Николаевна Зимнинская, урождённые Мотовиловы, несовершеннолетняя девица из дворян Екатерина Николаевна Мотовилова и вдова коллежского советника Елена Ивановна Мотовилова, последняя за себя и как попечительница несовершеннолетней Екатерины Мотовиловой, на основании Указа Симбирской Дворянской опеки от двадцать седьмого августа тысяча восемьсот семьдесят девятого года за № сто пятьдесят седьмым и по доверенности жены коллежского регистратора Марии Николаевны Ханыковой, урожденной Мотовиловой, явленной у мирового судьи первого участка Лукояновского округа второго октября сего года за № восемьдесят восьмым, живущие временно в первой части г. Симбирска, по Большой Саратовской улице в доме Буско, в сопровождении лично ему известных свидетелей: губернского секретаря Василия Андреевича Андреева и коллежского секретаря Василия Ивановича Остроумова, живущих во второй части г. Симбирска: первый – против сыромолочных рядов в доме Подсевалова, а второй – по Старо-Казанской улице в доме Сорокина, с объявлением, что они, Мотовиловы, Теплова и Зимнинская, заключают договор о разделе недвижимого имения на условиях, изложенных в представленном ими проекте следующего содержания: Мы, нижеподписавшиеся, вдова коллежского советника Елена Ивановна Мотовилова, жены: коллежского регистратора Мария Николаевна Ханыкова, дворянина Александра Николаевна Теплова, губернского секретаря Антонина Николаевна Зимнинская, урождённые Мотовиловы, флота лейтенант в отставке Иван Николаевич и несовершеннолетняя девица из дворян Екатерина Николаевна Мотовиловы с согласия, изложенного в отношениях к Симбирскому нотариусу Сурову: Московской Сохранной Казны от третьего октября сего года за № десять тысяч триста семнадцатым и <нрзб.> Дворянского банка, от десятого сентября и тридцать первого октября сего года за №№ пять тысяч шестьсот девяносто вторым и четыреста восемьдесят вторым, составили между собою полюбовный раздел в следующем: после смерти первой из нас мужа, а последних – отца, коллежского советника Николая Александровича Мотовилова, остались недвижимые имения: первое Симбирской губернии и уезда, село Рождественское, Цыльна тож, при коем числится земли удобной и неудобной тысяча шестьсот семьдесят четыре десятины две тысячи восемьсот сажен, из числа коей отведено в надел временно обязанным крестьянам водворённым в то село в числе двухсот тридцати двух ревизских мужеского пола душ, семьсот девятнадцать десятин, в этом имении находится господский дом со службами и всеми хозяйственными заведениями и сверх сего тридцать четыре десятины четыреста шестьдесят три сажени участков, смежных с дачею села Цыльны, состоящем в Буинском уезде, под названием Степана Нагаткина и Селиверста Шишелова; Второе). Той же губернии и того же Симбирского уезда село, что было сельцо Мокрая Бугурна в количестве удобной и неудобной земли тысячи пятисот четырех десятин тысячи восьмисот четырех сажен, из числа коей поступило в надел водворённых в том селе, в числе семидесяти пяти ревизских мужеского пола душ временно обязанным крестьянам – двести сорок семь десятин, в этом имении находится господская усадьба и хозяйственные постройки; Третье). Той же губернии Карсунского уезда, село Богоявленское, Станичное тож, заключающее в себе триста сорок восемь десятин тысячу девятьсот шестнадцать сажен удобной и неудобной земли, из коей отведено в надел водворённым в то село временно обязанным крестьянам в числе двадцати девяти ревизских мужеского пола душ сто одна десятина тысяча двести сажен, в оном имении находится господская усадьба и хозяйственные постройки; Четвертое). Той же губернии Карсунского уезда сельцо Девятовка, в котором находится удобной и неудобной земли пятьдесят шесть десятин тысяча семьсот семьдесят три сажени, из числа коей поступило в надел водворённым в этом селе в числе четырех ревизских душ мужеского пола четырнадцать десятин; Пятое). Нижегородской губернии, Лукояновского уезда сельцо Бритвино, в котором заключается удобной и неудобной земли семьсот пять десятин тысяча пятьдесят пять сажен, из числа коей поступило в надел водворённым в том сельце в числе восьмидесяти девяти ревизских мужеска пола душ двести восемьдесят девять десятин шестьсот сажен, в этом селе находится господский дом, с службами и хозяйственными заведениями; Шестое). Той же губернии Ардатовского уезда при селе Дивееве, с дачами: Дивеевскою, Князь Ивана и Каврийскою, состоит удобной и неудобной земли двести пятьдесят девять десятин тысяча семьсот девяносто семь сажен, из числа коей поступило в надел водворённым в сем Дивееве в числе тридцати мужеска пола душ тридцать шесть десятин сто сорок восемь сажен, в оном имении находится господская усадьба, с постройками; Седьмое). Той же губернии и уезда, при деревне <нрзб.>, Репьёвке тож, с пустошами полем, Яшелевой и Тесовой, в оном имении состоит удобной и неудобной земли девятьсот сорок одна десятина четыреста двадцать две сажени, из числа коей поступило в надел водворённым в том селе в числе ста девяноста одной ревизской мужеска пола душ двести восемьдесят шесть десятин тысяча двести сажен; и Восьмое). Той же губернии и уезда, при селе Павлове состоит удобной и неудобной земли сто шестьдесят шесть десятин восемьсот сажен. По всем этим имениям мы утверждены в правах наследства определениями Симбирского окружного суда, состоявшимися четвертого марта и одиннадцатого апреля 1880 года. Не желая оставаться в общем владении всеми вышеописанными имениями, мы, Мотовиловы, Ханыкова, Теплова и Зимнинская, соображая ценность имений и ... выгоды, решили разделить между собою означенные имения следующим образом; Первое). Я, Елена Мотовилова, получила на седьмую часть в своё личное и потомственное владение а). Нижегородской губернии Ардатовского уезда село Дивеево, с дачами: Дивеевскою, Князь Ивана и Каврийскою; б). той же губернии и уезда, при деревне <нрзб.>, Репьёвке тож, с пустошами полем, Яшелевой и Тесовой; в) той же губернии уезда, при селе Павлове со всеми зеленями, лесами, водами, рудами и всякого рода угодьями, со всеми строениями в том имении находящимися, с правом за отведённый крестьянам надел на их повинности и на получение выкупной ссуды; Второе). Я, Марья Ханыкова, получаю в своё вечное и потомственное владение село Богоявленское, Станичное тож, в полном его составе, со всеми землями, ... водами и всякого рода угодьями, со всеми в сем имении находящимися строениями с правом за предоставленный крестьянам надел на их повинности и на получение выкупной ссуды; Третье). Я, Александра Теплова, получаю в своё вечное и потомственное владение а). из дачи села Мокрой Бугурны, Симбирской губернии и уезда, земли разных угодий в количестве ста сорока пяти десятин ста сажен и право на половину общего с крестьянами выгона в количестве пятнадцати десятин. Границы этого участка обозначены на плане частного землемера Минеева под номером первым…… и б). Симбирской губернии и уезда участок в количестве восемнадцати десятин девятисот сорока двух сажен, образовавшийся по специальному межеванию ... земли из дачи особо вымежёванной к селу Рождественскому, Цыльна тож; Четвертое). Мне, Екатерине Мотовиловой, поступает в вечное и потомственное владение из этой же бугурнинской дачи, согласно того же плана частного землемера Минеева, упоминавшегося в предыдущем третьем пункте сего разделительного акта участок под номером вторым, со всеми угодьями и водами, заключающий в себе двести шестьдесят восемь десятин сто шестьдесят сажен... Пятое). Мне, Антонине Зимнинской, в вечное и потомственное владение получить из этой же дачи села Бугурны, согласно того же плана частного землемера Минеева, участок по плану номер третий со всеми угодьями, землями, водами, заключающий в себе земли двести шестьдесят восемь десятин тысяча сто двадцать сажен ... Шестое). Кроме того мы, Александра Теплова и Антонина Зимнинская и Екатерина Мотовилова, получили в общее наше владение участок земли из дачи села Мокрой Бугурны, значащийся по плану... под номером четвертым, предназначавшийся прежде Ивану Николаевичу Мотовилову и заключающий в себе удобной и неудобной земли семьдесят семь десятин тысяча семьдесят сажен...; право же за отведённый крестьянам села Мокрой Бугурны надел на их повинности и на получение выкупной ссуды принадлежит единственно Ивану Николаевичу Мотовилову; Седьмое). Затем все остальные имения, в полном их составе, поступают в вечное и потомственное владение мне, Ивану Николаевичу Мотовилову, со всеми землями, лесами, водами и всякого рода угодьями, со всеми находящимися в них строениями и движимостью, кроме движимости ... сонаследниц, с правом за отведённый в тех имениях крестьянский надел на их повинности и на получение выкупной ссуды, причем с моей стороны не встречается препятствий к проживанию матери моей, Елены Ивановны Мотовиловой, в доме, находящемся в селе Цыльне; Восьмое). Так как имения в селе Цыльне и деревне <нрзб. – Репьёвка тож – В.М.> заложены в Московской Сохранной Казне по займам, сделанным прежним владельцем Николаем Александровичем Мотовиловым – тысяча восемьсот пятьдесят третьего года января девятнадцатого и тысяча восемьсот пятьдесят пятого года июля двадцать восьмого, а имения в селе Бритвине и селе Дивееве. Нераздельно заложены в Нижегородском Александровском Дворянском Банке по займу, сделанному тем же владельцем двадцать третьего октября 1852 года, то долги сим кредитным учреждениям со всеми по ним обязанностями передать: на меня, Ивана Мотовилова, долг Сохранной Казне по селу Цыльне, которое по 19 января 1822г. числится пять тысяч семьсот 80 рублей 15 копеек и на меня, Елену Мотовилову, долг той же Сохранной Казне по деревне <нрзб. – Репьевка тож – В.М.>, которою по той же 19.01 числится 3604 рубля 71 копейка. Долг же Александровскому Дворянскому банку по сельцу Бритвину и селу Дивееву, которого до 23 февраля 1882г., числится в количестве 1838 рублей 76 копеек, как нераздельный, мы, Елена и Иван Мотовиловы, принимаем на себя также нераздельно за общим друг за друга ручательством в исправной уплате капитала и процентов; Девятое). Симбирской губернии Буинского уезда, при деревне Тармановой, принадлежали умершему Николаю Александровичу Мотовилову две водяные мукомольные мельницы с землею при них, которые находятся в споре с Департаментом уделов, то право иска по сим мельницам передается ему же, Ивану Мотовилову, и если судебным решением те мельницы с землею при них признаны будут собственностью наследодателя, то они поступают в вечное и потомственное владение его же Ивана Мотовилова....»

Есть, впрочем, ещё несколько любопытных документов, касающихся имущественных интересов Ивана Николаевича Мотовилова. Один из этих документов представляет собою запись в журнале Симбирского Губернского по крестьянским делам Присутствия. Согласно этому документу, ещё при жизни Николай Александрович подарил своему сыну село Девятовку Карсунского уезда, а в июне 1883 года доверенное лицо Ивана Николаевича, губернский секретарь Афанасий Петрович Бестужев, изъявляет желание получить за землю, продаваемую крестьянам в этом селе, деньги. Другой документ как раз и является доверенностью, по которой А.П. Бестужев наделяется от Ивана Николаевича Мотовилова достаточно большими правами в решении его имущественных вопросов. Вот этот несколько странный документ:

Милостивый государь Афанасий Петрович!

Настоящею доверенностью уполномочиваю Вас ... принадлежащих мне недвижимых имений, состоящих в Симбирской губернии, о выкупе мне отведенных исков душевых земельных наделов, составлять выкупные договоры и подписывать при этом все требующиеся документы и бумаги и получать выкупную ссуду: если же с крестьянами не последует добровольного соглашения о выкупе наделов, то выпустить их на обязательный выкуп с содействием правительству. Кроме того, уполномочиваю Вас продать принадлежащее мне имение при сельце Девятовке Карсунского уезда Симбирской губернии и при деревне Тархановой Буинского уезда за цену, какую найдёте выгодную; для чего Вы имеете право совершать запродажные записи, обязывая и обязываюсь неустойками, выдавать задаточные расписки, совершать купчие крепости, ходатайствовать о их утверждении старшим нотариусом и получать с покупщиков деньги. До продажи же тех имений уполномочиваю Вас заведовать ими с правом сдачи в аренду, за цену по Вашему усмотрению, сроком не долее, как на один год, заключая на это условие и получая с арендаторов деньги. К сему же, что Вы по этой доверенности если те, кому от Вас передоверено будет законно сделаете, я Вам верю, спорить и прекословить не буду. Доверенность эта принадлежит губернскому секретарю Афанасию Петровичу Бестужеву. Флота лейтенант в отставке Иван Николаевич Мотовилов. Тысяча восемьсот восемьдесят второго года апреля двадцатого дня, доверенность эта явлена у меня, Валентина Ивановича Сурова, симбирского нотариуса, в конторе моей, находящейся в первой части, по большой Саратовской улице, в доме Свешникова, флота лейтенантом в отставке Иваном Николаевичем Мотовиловым, живущим временно в первой части г. Симбирска, по Большой Саратовской улице, в доме Буско, лично мне известным и имеющим законную правоспособность к совершению актов. Причём я, нотариус, удостоверяю, что доверенность эта подписана собственноручно г. Мотовиловым. По реестру №1132 нотариус В. Суров.

Я, нижеподписавшийся, удостоверяю верность этой копии с подлинником её, представленным мне, Николаю Петровичу Филиппову и <сполняющего> д <олжность> симбирского нотариуса Валентина Ивановича Сурова, в конторе его, находящейся в первой части, по Большой Саратовской улице, в доме Свешникова, губернским секретарем Афанасием Петровичем Бестужевым, живущим в селе Цыльна Симбирского уезда.... 1882 года июня 29 дня. По реестру 1943».

Что-то заставляло И.Н. Мотовилова передоверить столь неограниченные права А.П. Бестужеву. Что же именно? Пока это неизвестно. Известно лишь одно: судьба Ивана Николаевича сложилась непросто – и вскоре после подписания этих документов он умер.

Б.: Букова О. Женские обители преподобного Серафима Саровского. Нижний Новгород. Изд-во «Книги». 2003.

Д.: Н.А. Мотовилов и Дивеевская обитель. Издание Свято-Троице-Серафимо-Дивеевского женского монастыря. 1999.

Л.: Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря. В 2-х частях. Сост. архимандрит Серафим Чичагов. Изд. 2-е. СПб., 1903.

М.: Н.А. Мотовилов.

С.: Серафимово послушание. Жизнь и труды Н.А. Мотовилова. Составитель А. Стрижев. М., 1996. Христианство: Христианство. Энциклопедический словарь. В 3-х томах. М., 1993–1995.

Букова О. Женские обители преподобного Серафима Саровского. Нижний Новгород. Изд-во «Книги». 2003.

[Елагин Н.В.] Житие старца Серафима, Саровской пустыни иеромонаха, пустынножителя и затворника [1863]. М, 2003.

Иерей Георгий (Павлович). Предисловие // Записки Николая Александровича Мотовилова. М., 2005. С. 5–12.

Ильин В.Н. Преподобный Серафим Саровский. М.: Лепта, 2003.С. 105–122.

[Иоасаф, иеромонах] Сказание о подвигах и событиях жизни старца Серафима, иеромонаха, пустынника и затворника Саровской пустыни с присовокуплением очерка жизни первоначальницы Дивеевской обители Агафии Семеновны Мельгуновой. [СПб., 1849]. М., 2006.

Митрополит Вениамин (Федченков). Всемирный светильник. М., 1996. С. 142–146.

[Мотовилов Н А.] Записки Николая Александровича Мотовилова. М., 2005.

Н.А. Мотовилов и Дивеевская обитель. Издание Свято-Троице-Серафимо-Дивеевского женского монастыря. 1999.

Нилус Сергей. Великое в малом. Записки православного. Издание Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. 1992.

Поселянин Е. На земном небе. М., 2004.

Поселянин Е. Преподобный Серафим Саровский чудотворец и русские подвижники XIX века». М., 2003.

Потапов Н. Из воспоминаний Елены Ивановны Мотовиловой о преподобном Серафиме // Преподобный Серафим Саровский в воспоминаниях современников. М., 2000.

По царству и поэт. Материалы всероссийской научной конференции «Н.М. Языков и литература пушкинской эпохи». Ульяновск. 2003.

Рошко В. Преподобный Серафим: Саров и Дивеево. М., 1994.

Сабашникова М. Святой Серафим. М., 1913.

Святитель Митрофан Воронежский. М., 2001.

Серафим Чичагов, архимандрит. Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря. В 2-х частях. Изд. 2-е. СПб., 1903.

Серафимово послушание. Жизнь и труды Н.А. Мотовилова. Составитель А. Стрижев. М., 1996.

Степашкин В. Преподобный Серафим Саровский: предания и факты. Саров. 2002.

Тютчева А. Воспоминания. М., 2004.

Письма митрополита Филарета к наместнику Свято-Троицкой Сергиевой Лавры архимандриту Антонию. 1831–1867 гг. Ч. 4:1857–1867. М., 1884.

Собрание мнений и отзывов митрополита Филарета по учебным и церковно-государственным вопросам. Т. 5. Ч. 2. СПб., 1885. Филаретовский альманах. Т. 1. М., 2004.