Хождение по мукам в лихолетье гонений

После свержения самодержавия наметились изменения в церковной жизни. Высшая церковная власть поддержала движение «снизу» в преобразовании приходов и епархий, участие низших ступений клира и мирян в церковных делах, утверждение соборного начала. Поместный Собор 1917–1918 гг. восстановил патриаршество после двухвекового его отсутствия, положил конец жесткому контролю государства над Церковью. Поместным Собором было принято положение, согласно которому Православная Церковь в России «должна быть в союзе с государством, но под условием своего свободного внутреннего самоопределения». Церковь встретила октябрьский переворот стремлением к нейтралитету, готовностью установить конструктивные отношения с новой властью, признавая возможность компромисса при условии поддержки Церкви, предоставления ей свободы и возможности идейно-нравственного влияния на народ.

Что же касается советской власти, то она с первых дней своего существования поставила для себя задачу – с беспощадной жестокостью полностью уничтожить Русскую Православную Церковь. Политика правящей партии по отношению к Церкви была определена В. И. Лениным: «Мы должны бороться с религией. Это – азбука всего материализма и, следовательно, марксизма». Наиболее рьяными сторонниками уничтожения Церкви в короткие сроки выступали Н. И. Бухарин и Ф. Э. Дзержинский. Как известно, после прихода большевиков к власти своеобразным законодательным «основанием» для преследования верующих послужил выпущенный в 1918 г. декрет «Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви», воспринимавшийся представителями власти на местах как сигнал к повсеместному уничтожению Русской Православной Церкви и ее служителей, а также к разграблению церковного имущества. Неспособность Церкови выступать в качестве консолидирующей силы нации в период потрясений привела к зарождению у беднейших слоев населения города и деревни идеалов выхода из нищеты, основанных на уравнительных, коммунистических принципах. В слоях, где кабак считался ближе, чем храм, происходило размывание устоев морали. Все это в совокупности позволило большевикам опереться на эти слои населения в своей антицерковной политике. Большевистская пропаганда оказалась сильнее того, что делала Церковь.

19 января 1918 г. Святейший Патриарх Тихон выпустил послание с осуждением большевиков и призывом к сопротивлению им: «Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело, это – поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей – загробной – и страшному проклятию потомства в жизни настоящей – земной»¹²⁰.

«Красногвардейская атака» на религию и Церковь первого года советской власти сменилась в конце 1919 г. и в 1920 г. кампанией вскрытия и «разоблачения» мощей российских святых. Эта кампания глумления над святыми мощами потрясла весь православный мир и вызвала волну антиправительственных выступлений по всей России. Голод, обрушившийся на Россию в 1921–1922 гг., воспринимался христианами как наказание за богоборчество¹²¹.

Первый опыт открытой войны с Церковью показал малоэффективность военных методов для преодоления влияния религии на массы и невыгодность их применения в том смысле, что это приводило к росту противостояния верующих и властей. Теперь большевистский режим попытался изменить тактику и перешел к более изощренному, но не менее жесткому способу решения «религиозного вопроса». Гонения на Русскую Православную Церковь осуществлялись по разным, но скоординированным направлениям. Откровенный террор, возведенный в ранг государственной политики в первые послереволюционные годы, в условиях новой социально-политической ситуации большевики камуфлировали под правосудие, не меняя сути политики власти по отношению к Церкви. Средством террора стала юстиция, за личиной которой скрывались обычная внесудебная расправа, произвол и беззаконие.

Одно дело – внешнее гонение на Церковь, другое дело – когда внешнее гонение на Церковь усугублялось внутренним ее разрушением, когда богоборческая власть стремилась извратить сущность церковной жизни, осуществить страшную подмену, заменить Церковь еретическим сообществом, которое будет лицемерно, лживо именовать себя «Церковью». По всей стране проходили показательные процессы над сторонниками Святейшего Патриарха Тихона, которого 9 мая 1922 г. власти посадили под домашний арест, а затем перевели в тюрьму, где он находился до апреля 1923 г. Репрессии против духовенства, включая аресты, заточение в тюрьмы и концлагеря священнослужителей, а также порой и физическое их истребление, сочетались с целенаправленными усилиями разрушить Церковь изнутри.

«Церковную политику развала должна вести ВЧК¹²² и никто другой» –такова была установка председателя ВЧК Ф.Э. Дзержинского. Практическая работа по расколу Православной Церкви осуществлялась под руководством секретного б-го «церковного» отделения ОГПУ во главе с Е. А. Тучковым, который считался «спецом по религиозным делам». Этот «оберпрокурор от безбожия», как его называл Святейший Патриарх Тихон, ловко пользовался разделением Церкви на старую и «новую», вербуя агентуру с той или с другой стороны. В раскольнических целях были использованы упоминавшиеся выше лица, которые выросли в православной среде и даже иногда были православными священнослужителями, но на самом деле по разным мотивам стремились ввести «реформации» протестанского характера. Эти лица, именовавшие себя «обновленцами», выступали за пересмотр догматов и нравственного учения Православной веры, священных канонов Святых Вселенских и Поместных соборов и святых отцов, православных богослужебных правил и намеревались организовать новую так называемую «живую церковь». То, что многие руководители обновленцев в рясах являлись агентами ВЧКТПУ, не было секретом. Достоянием гласности, например, стал подписанный так называемым «митрополитом» –обновленцем А. И. Введенским – секретный циркуляр, обращенный также к обновленцам – «архиереям» и рекомендовавший им (в случае необходимости) обращаться к органам советской власти для принятия административных мер против староцерковников.

А обновленец В. Д. Красницкий, именовавший себя «протоиереем» и бравировавший своим сотрудничеством с ВЧКТПУ, «обессмертил» себя неслыханным по цинизму поведением. В 1922 г. он выступил свидетелем на суде над митрополитом Петроградским Вениамином, который был приговорен к расстрелу, а после суда Красницкий обратился к ВЦИК с просьбой отсрочить исполнение этого приговора, чтобы успеть лишить приговоренного к смерти священного сана. «Выслать за контрреволюционную деятельность за пределы епархии», «просить гражданские власти принять меры против контрреволюционной агитации», – эти слова назойливо повторял «предприимчивый батюшка» Красницкий¹²³.

При непосредственном руководстве и опеке со стороны безбожных властей раскольники-обновленцы продолжали осуществлять свою разрушительную деятельность, стараясь, в частности, обезглавить Православную Церковь.

В целях компрометации руководства Церкви в глазах верующих эта богоборческая власть добивалась сначала от Святейшего Патриарха Тихона, а после его кончины в 1925 г. – от Патриаршего Местоблюстителя Митрополита Крутицкого Петра (Полянского), заявления «о готовности сотрудничать с богоборческой властью» и безоговорочно осудить приверженцев «белогвардейской церкви за границей». Несмотря на сильнейшее давление богоборцев, ни Патриарх Тихон, ни Митрополит Петр не согласились чинить суд над заграничными иерархами, считая, что Церковь не может судить за политическую деятельность.

В феврале 1923 г. состоялся так называемый «Поместный С обор», созванный различными группировками раскольников – «возрожденцами», «самосвятами» и прочими, направленный на уничтожение Русской Православной Церкви. В числе его так называемых «деяний» – постановление о контрреволюционной деятельности Священноначалия и лишении Патриаршего сана Святейшего Патриарха Тихона. Но, как известно, обстоятельства складывались таким образом, что власти были вынуждены избрать новую тактику. В июне 1923 г. после заявления, поданного святителем Тихоном в Верховный Совет РСФСР, он был освобожден из-под стражи и обратился к народу с воззванием, которого от него требовали власти. Готовность идти на компромисс с властью была оправданной, если за счет такого компромисса можно было отстоять чистоту Православной веры и нанести удар по тем, кто представлял главную опасность для Церкви внутри нее.

7 апреля 1925 г. скончался Святейший Патриарх Тихон.

Митрополита Крутицкого Петра, Местоблюстителя Патриаршего престола, богоборческая власть попыталась, в отмщение «за несговорчивость», уморить в тюрьмах, но в конечном итоге обратилась к своему испытанному приему – к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение 10 октября 1937 г.

Но вернемся к тому, как складывалась в это непростое время жизнь святителя Серафима. Божий Промысл хранил святителя от чекистской пули. Митрополит Серафим был слишком значительной фигурой, чтобы богоборцы могли с ним сразу расправиться так, как они поступали с тысячами неугодных им. Поэтому в отношении митрополита Серафима было решено применить несколько иную тактику. Еще с 1917 г. богоборческая власть пристально следит за ним, копается в его прошлом и методически – арест за арестом – стремится отстранить его от участия в церковных делах и подвести его к последней черте. Материалы архивных уголовных дел, заведенных ВЧК и ОГПУ на митрополита Серафима, позволяют установить, как готовилось сначала его моральное, а потом и физическое уничтожение. Стремясь уберечь святителя от большевистской расправы, Святейший Патриарх Тихон за несколько дней до разгона Поместного Собора возвел архиепископа Серафима в сан митрополита и принял на заседании Священного Синода 17 сентября 1917 г. решение о назначении его на Варшавскую и Привислинскую кафедру, находившуюся на территории Польши¹²⁴. Но выехать к месту своего назначения ему так и не удалось: помешала советско-польская война...

Назначение на Варшавскую и Привислинскую кафедру митрополит Серафим воспринял с чувством свойственной ему архипастырской ответственности. Он понимал, что ему предстоит взять на себя все бремя руководства находившейся в соседней Польше епархией, разоренной войной, лишенной почти всего приходского духовенства и значительной части епархиального имущества, которое во время Первой мировой войны было эвакуировано в Россию. Епископ Иоасаф, управлявший Варшавской епархией, передал Владыке Серафиму епархиальные дела и богослужебное имущество, а также опечатанные пакеты с книжками о денежных вкладах православных храмов в разных городах Польши, которые были эвакуированы из Варшавы и помещены на хранение в Петровский и Донской монастыри, где эти документы и материалы неоднократно были предметами обысков сотрудниками ВЧК.

Польские власти отказались выдать ему въездную визу. Митрополит Серафим поселился в Черниговском скиту около Троице-Сергиевой Лавры, прожил там два года, почти не выезжая,–до конца 1920 года. Затем он переехал в Москву, где проживал по адресу: ул. Плющиха, дом 10, кв. 14¹²⁵. Служил в разных храмах, оставаясь правящим архиереем Варшавской епархии.

В январе 1921 г. вскоре после окончания советско-польской войны Владыка Серафим получил синодальное предписание о необходимости ускорить возвращение в Варшавскую епархию православного духовенства и церковного имущества в связи с бедственным положением православного населения Польши, лишившегося во время войны многих храмов. Как митрополит Варшавский он официально обратился в Народный Комиссариат иностранных дел, где ему было заявлено, что вопрос о его отъезде в Варшаву может быть рассмотрен лишь после прибытия в Москву официального польского представительства. Встречи митрополита Серафима с прибывшими в Москву польскими дипломатами весной 1921 г. были использованы в качестве предлога для его ареста органами ВЧК. На квартире митрополита пять раз проводился обыск. У него были изъяты письма главе Римо-Католической Церкви в Польше кардиналу Каповскому и представлявшему в Варшаве интересы православного духовенства протоиерею Врублевскому. Эти письма и другие изъятые во время обысков документы были положены чекистами в основу фантастических обвинений Владыки Серафима в том, что он якобы направляется в Польшу «как эмиссар российского патриархата», чтобы «координировать против русских трудящихся масс за границей фронт низверженных российских помещиков и капиталистов под флагом «дружины друзей Иисуса»¹²⁶.

9 мая 1921 г. митрополит Серафим был арестован и заключен во внутреннюю тюрьму ГПУ (в Таганскую тюрьму). Известный «искоренитель религии», сотрудник ВЧК и Наркомюста А. И. Шпицберг составил заключение о том, что никоим образом нельзя отпускать митрополита Чичагова в Польшу, и потребовал отправить его в Архангельский концлагерь. С этим согласились начальник 7-го отделения Секретного отдела ВЧК Т. П. Самсонов и его заместитель Я. С. Агранов.

24 июня 1921 г. судебная «тройка ВЧК» в составе Т. Самсонова, И. Апетера и В. Фельдмана – в отсутствие на ее заседании самого митрополита Серафима – постановила: «заключить гражданина Чичагова в Архангельский концлагерь сроком на два года». Однако, распоряжение о его дальнейшем пребывании под арестом и этапировании в концлагерь не было отдано. Владыка Серафим был освобожден из заключения. Под негласным наблюдением агентов ВЧК он жил на воле и продолжал служить в храмах Москвы. Он еще надеялся, что получит разрешение на отъезд в Варшавскую епархию. Но неожиданно для себя 21 сентября 1921 г. 65-летний Владыка Серафим был снова арестован и помещен в Таганскую тюрьму «для препровождения к месту заключения», т. е. в концлагерь. На помощь отцу пришли дочери Наталия и Екатерина Чичаговы. Они обратилась к председателю ВЦИК М. И. Калинину с ходатайствами – учесть старческий возраст и болезненное состояние их отца при определении его участи. В своем за явлении от 21 сентября 1921 г. Наталия просила Калинина либо освободить отца по состоянию здоровья, либо оставить его в концлагере в Москве, «чтобы она могла за ним ухаживать». На заявлении Наталии Калинин написал, что можно оставить в московской тюрьме «приблизительно на полгодика»¹²⁷. В то же время Калинин оставил без ответа ходатайство Екатерины о замене места высылки митрополита Серафима на более близкий город, чем Архангельск, о разрешении ему дать время на сбор теплых вещей и следовании не по этапу, а в сопровождении его воспитанника Ф. И. Кулешова. Тем не менее, обращения дочерей Владыки Серафима во ВЦИК не были безрезультатными.

По поручению ВЦИК начальником секретного отделения ВЧК В. А. Рутковским было составлено новое заключение по «делу» Владыки Серафима: «С упрочением положения революционной соввласти в условиях настоящего времени, гр. Чичагов бессилен предпринять что-либо ощутительно враждебное против РСФСР. К тому же, принимая во внимание его старческий возраст, 65 лет, полагаю, постановление о высылке на 2 года применить условно, освободив гр. Чичагова Л. М. из-под стражи»¹²⁸. 14 января 1922 г. по предложению заместителя председателя ВЧК И. С. Уншлихта Президиум ВЧК постановил освободить митрополита Серафима из-под стражи. 16 января он вышел на свободу. Тюрьму он покинул уже тяжело больным человеком и проболел всю зиму.

Преодолевший свою болезнь лишь к началу весны, Владыка Серафим уже ясно понимал невозможность для него отправиться в Варшавскую епархию из-за противодействия советских властей. Посему он был привлечен Святейшим Патриархом Тихоном в качестве члена Священного Синода к решению вопросов высшего церковного управления. Большой церковно-административный опыт митрополита Серафима, его твердая, несмотря на преклонные годы и пережитые испытания, архипастырская воля делали его присутствие в Синоде весьма нежелательным для большевистских властей, готовивших в это время арест Святейшего Патриарха Тихона и планировавших захват Высшего церковного управления своими ставленниками из числа обновленческого духовенства.

Однако ГПУ отнюдь не собиралось совсем отпустить митрополита Серафима на свободу. И здесь не имели значения ни его возраст, ни его болезни. Слишком велик был его авторитет в церковном мире. Его преследовали и ссылали не из-за противоправных поступков, а с единственной целью – нанести Церкви как можно больший урон. 22 апреля 1922 г. чекист Радзиховский дал новое заключение по «делу» митрополита: «Принимая во внимание, что Белавиным, совместно с Синодом, по-прежнему ведется реакционная политика против советской власти и что при наличии в Синоде известного реакционера Чичагова лояльное к власти духовенство не осмеливается открыто проявлять свою лояльность из-за боязни репрессий со стороны Чичагова, а также и то, что главная причина последовавшего освобождения Чичагова от наказания – его якобы острое болезненное состояние, не находит себе оправдания после его освобождения и нисколько не мешает Чичагову заниматься делами управления духовенства, полагаю... Чичагова Леонида Михайловича... задержать и отправить этапным порядком в распоряжение Архангельского губотдела для вселения на местожительство как административного ссыльного сроком по 24 июня 1923 г.»¹²⁹.

25 апреля 1922 г. постановление Президиума ВЧК от 14 января того же года было отменено «в части условного применения к Чичагову высылки» и он был этапирован в Архангельск.

С прибытием в Архангельск святителю вновь пришлось пройти через допросы, связанные в данном случае с беспрецедентной кампанией властей против православного духовенства по обвинению его в сопротивлении изъятию церковных ценностей. Будучи прикован к больничной койке в результате обострившейся во время этапирования в Архангельск болезни, Владыка Серафим вынужден был давать письменные показания, которые, конечно же, не могли устроить следователей ГПУ. «Живя в стороне от церковного управления и его распоряжений, – писал святитель, – я только издали наблюдал за событиями и не участвовал в вопросе об изъятии ценностей из храмов для помощи голодающему населению. Все написанное в современной печати по обвинению епископов и духовенства в несочувствии к пожертвованию церковных ценностей на народные нужды преисполняло мое сердце жестокой обидой и болью, ибо многолетний служебный опыт мой, близкое знакомство с духовенством и народом свидетельствовали мне, что в православной России не может быть верующего христианина, а тем более епископа или священника, дорожащего мертвыми ценностями и церковными украшениями, металлом и камнем более, чем живыми братьями и сестрами, страдающими от голода, умирающими от истощения и болезней»¹³⁰.

Во время архангельской ссылки митрополит Серафим проживал на Никольевском подворье в доме № 57–8 на Набережной. С него была взята подписка: без разрешения ГПУ из Архангельска не отлучаться, являться в комендантскую часть 2 раза в не делю. 16 ноября 1922 г. ему было разрешено «ввиду болезненного состояния» являться на регистрацию раз в неделю.

Лишенный архипастырской кафедры и томившийся в суровой северной ссылке, святитель Серафим продолжал сохранять отзывчивость архипастыря: он не только молился о своих многочисленных духовных чадах, но и наставлял их в своих письмах даже тогда, когда его собственные испытания и скорби казались невыносимыми.

Так, в одном из своих писем духовному сыну Алексею Беляеву митрополит Серафим писал: «Все мы люди, и нельзя, чтобы житейское море не пенилось своими срамотами, грязь не всплывала бы наружу и этим не очищалась глубина целой стихии... Отойди умом и сердцем помыслами от зла, которое властвует над безблагодатными, и заботься об одном – хранить в себе, по вере, божественную благодать, через которую вселяется в нас Христос и Его мир... Учись внутренней молитве, чтобы она была незамечаема по твоей внешности и никого не смущала»¹³¹. Это обращение к духовному сыну звучит как отеческое наставление, основанное на жизненом опыте самого Владыки Серафима. «Внутренняя молитва, не заметная по внешности» –вот та сокровенная тайна его духовной жизни, позволявшая ему сохранять спокойствие в самых трудных испытаниях и служившая источником его мудрости и мужества.

Огромной нравственной силой надо было обладать, чтобы поделиться таким наставлением с молодым человеком, ищущим опоры в жизни, находясь самому в ссылке.

20 марта 1923 г. в изменение постановления Президиума ВЧК о т 25 апреля 1922 г. коллегия ГПУ приняла новое постановление: ссылка в Архангельск была заменена ссылкой в Марийскую автономную область сроком на один год, «считая срок ссылки с 25 апреля 1922 г.» В Марийской АО Владыка Серафим пробыл с марта по апрель 1923 г.

Отбыв срок ссылки, Владыка возвратился в Москву в апреле 1923 г. Он поселился в доме № 10–11 на Плющихе. С ним вместе жила и его дочь Наталия, которая по возможности всегда старалась быть рядом с ним. Между митрополитом Серафимом и Наталией существовали особенно близкие, доверительные отношения. И именем, и характером она напоминала свою мать. Она была глубоко религиозной и близкой ему по духу. Их сближало особенно и то, что Наталия приняла постриг с именем Серафима в Рижском Свято-Троице-Сергиевом женском монастыре. К тому же ее работа сестрой милосердия в годы Первой мировой и гражданской войн позволила ей овладеть профессией медика, и, если бы это потребовалось, она всегда могла оказать квалифицированную помощь своему слабому здоровьем отцу.

В условиях временного захвата обновленцами Высшего церковного управления Преосвященный Владыка Серафим временно отошел от активной церковной деятельности и поддерживал общение с духовенством и братией Данилова монастыря. В монастыре служил его духовник – архимандрит Георгий (Лавров), а настоятелем был и проживал архиепископ Волоколамский Феодор (Поздеевский), чья церковная позиция была наиболее близка Владыке. В монастырском окружении митрополита Серафима преобладали братия, осуждавшие, в известной мере, Святейшего Патриарха Тихона за «излишнюю мягкость» по отношению к советской власти и считавшие недопустимым для Церкви идти на полный компромисс в контактах с властью. В представлении же реалистически мыслящих «тихоновцев» «лояльность по отношению к советской никого ни к чему не обязывала, поскольку лояльным, добросовестным христианин должен быть решительно во всем. К такому пониманию «лояльности», видимо, склонялся и святитель Серафим, о чем говорит его отношение к «декларации Сергия». Но об этом речь пойдет ниже.

Что же касается богоборческой власти, то она не оставляла митрополита Серафима в покое. 16 апреля 1924 г. он вновь был арестован и помещен в Бутырскую тюрьму по обвинению в том, что в 1903 г. ему «было поручено руководство и организация открытия мощей Серафима Саровского». Арестованный митрополит давал следующие объяснения следователю секретного отдела ГПУ Казанскому: «Я принимал непосредственное участие в открытии мощей Серафима Саровского по распоряжению Синода, утвержденному Николаем; последний узнал о моей близости к Дивеевскому монастырю от бывшей княгини Милицы Ивановны. Я знаю, что Серафим был особо чтимым угодником у Романовых. Приблизительно лет за пять до открытия мощей Серафима я написал из разных источников “Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря”»¹³². «Не является ли повествование в “Летописи” о канавке Серафима Саровского попыткой бросить тень на революционное движение?» – спрашивал следователь Казанский, придумывая все новые ходы в следствии для подготовки обвинительного заключения. Так появилось еще одно абсурдное обвинение о «причастности» Владыки Серафима вместе с прокурором Московской Синодальной конторы A.A. Ширинским-Шихматовым к «хищению большой суммы денег», выделенных на организацию открытия мощей Серафима Саровского. В числе других обвинений значилось участие митрополита Серафима и Ширинского-Шихматова в организации монархических объединений – палаты Михаила Архангела и Союза Русского Народа.

Следствие в отношении митрополита Серафима продолжалось уже около месяца, когда Святейший Патриарх Тихон по дал в ОГПУ ходатайство об освобождении 68-летнего митрополита, в котором ручался за его лояльное отношение к существующей государственной власти.

Ходатайство было получено начальником 6-го секретного отдела ОГПУ Е. Тучковым, который сначала оставил его без ответа. И только 17 июля 1924 г. уполномоченный ОГПУ Б. Гудзь предложил освободить митрополита Серафима из-под стражи на том основании, что «собранного материала мало». По постановлению коллегии ОГПУ митрополит был освобожден. В дальнейшем коллегией ОГПУ было решено дело о его участии в прославлении Серафима Саровского следствием прекратить и сдать в архив.

В связи с решением власти об удалении из Москвы живших в ней архиереев митрополит Серафим решил поселиться в ставшем для него родным Серафимо-Дивеевском женском монастыре, на территории которого была погребена его супруга и где он сам после своей кончины намеревался обрести вечный покой. Однако игумения Александра (Траковская) отказалась дать пристанище Владыке Серафиму в этом монастыре. Поводом для отказа, видимо, послужил не забытый игуменией давний ее конфликт с митрополитом Серафимом по вопросу о месте закладки нового храма. Игумения Александра построила этот храм там, где она сама пожелала, игнорируя благословение преподобного Серафима Саровского. Владыка Серафим не мог согласиться с решением игумении Александры, к которой, кстати говоря, он всегда относился по-доброму и в свое время способствовал ее избранию игуменией. Отказ игумении Александры обидел гонимого архипастыря и причинил ему незаслуженную боль.

На жительство митрополита Серафима приняла игумения Арсения (Добронравова) в Воскресенский Феодоровский женский монастырь под городом Шуя (село Сергиево Ивановской области).

Игумения Арсения была знакома с митрополитом Серафимом в бытность его архимандритом, с 1903 г., когда она вместе с семьей своего родственника приезжала в Саров на прославление преподобного Серафима Саровского. Тогда она быда учительницей в детском приюте Воскресенского монастыря.

Блаженны те два года, которые он прожил в монастыре. Редкостный мир царил среди сестер, любивших и почитавших свою игумению как первую подвижницу и самого смиренного в монастыре человека.

Совершение воскресных и праздничных богослужений, духовное наставление сестер обители, занятия с монастырским хором, которому Владыка Серафим, будучи большим знатоком церковного пения, уделял много внимания,– таков перечень основных послушаний, принятых на себя митрополитом Серафимом во время его пребывания в Воскресенском Феодоровском монастыре.

Владыка Серафим продолжил работу над второй частью «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря», в которой отражались события, предшествовавшие канонизации преподобного Серафима, в частности, обсуждение в Святейшем Синоде вопроса подготовки к прославлению старца Серафима, рассказывалось о дальнейшей жизни Серафимо-Дивеевской обители. С большим интересом инокини монастыря слушали митрополита, читавшего главы «Летописи», где подробно рассказывалось о несогласиях в Священном Синоде, когда пришло время всецерковного прославления преподобного Серафима. Как известно, до революции 1917 г. рукопись «Летописи» не была допущена к печати цензурой, а в советское время она бесследно исчезла.

Во время проживания митрополита Серафима в Воскресенском Феодоровском монастыре его дочь Леонида вместе со своими детьми Лилей и Варей навещала его дважды – в 1927 и 1928 гг., а дочь Наталия жила там постоянно до назначения митрополита Серафима на Ленинградскую кафедру. В 1928 г., трогательно простившись с сестрами Воскресенского Феодоровского монастыря, Владыка Серафим отбыл из обители и выехал из Шуи в Москву, куда его пригласил Заместитель Патриаршего Местоблюстителя Митрополит Сергий (Страгородский) для участия в деятельности Временного Патриаршего Священного Синода.