Трагедия одной души

В те времена, когда меня рукоположили в иеромонахи, в стране царил голод, особый голод – не на хлеб, а на духовные книги. В предыдущие десятилетия религиозная литература большей частью была уничтожена. В библиотеках периодически проводились чистки, в результате которых книги, не отвечающие коммунистической идеологии, подвергались изъятию и затем перерабатывались как вторсырье или сжигались. Перепечатывать духовную литературу даже на пишущих машинках считалось преступлением, за которое человек мог быть привлечен к уголовной ответственности. В период репрессий многие люди сами выбрасывали из своих домов книги, в которых упоминалось имя Христа или был помещен, например, портрет царя, чтобы эти книги, найденные при обыске или попавшиеся на глаза соседям-доносчикам, не послужили к обвинению в «агитации против существующего строя». Затем террор ослабел: перед нами лежало выжженное поле с немногими оставшимися колосьями. Каждая духовная книга, которую в то время мог приобрести или прочитать верующий, была для него большим подарком.

Однажды схиигумения Мария (Соловьева) сказала мне, что хочет познакомить меня с одной из своих духовных дочерей, у которой имелась большая по тому времени библиотека духовной литературы. Хозяйка приняла нас очень тепло и радушно и прежде всего предложила нам трапезу. При этом она беспрерывно повторяла, что обед сегодня у нее не получился; а я в ответ возражал, утверждая, что мне редко приходилось есть такую вкусную пищу. Игумения слушала нашу «полемику», а затем сказала: «Благодарю тебя за труды; но если даже обед не получился таким, как ты хотела, то все равно не нужно бранить и порицать пищу, которую кладешь в рот; надо благодарить за нее Бога как за великую милость». Хозяйка немного смутилась и ответила: «Я хотела повкуснее приготовить для вас, я сама несколько раз пережила голод и, пока не устроилась на работу, сдавала кровь, чтобы прокормить себя и мать. Я знаю цену куска хлеба и благодарю за него Бога».

Хозяйку звали Ларисой Ветошниковой. Она происходила из древнего дворянского рода, ведущего свое начало от XVII века: в документах упоминается, что ее предок служил дьяком в посольском приказе, только фамилия его была Вето́шкин, которую «неблагодарные» потомки переделали на Ве́тошников как более благозвучную. По объяснению Ларисы, его должность на языке современных понятий означала «заместитель министра иностранных дел». Ее дед служил офицером на Северном Кавказе и, кроме военных подвигов, отличился тем, что похитил черкешенку знатного рода, разумеется, с ее согласия, и с несколькими друзьями привез ее в крепость, где стоял русский гарнизон. Побег был сразу же обнаружен, и братья черкешенки устроили погоню. Завязалась стрельба, во время которой произошло что-то необычайное. Черкешенка, влюбленная в офицера, потребовала оружие, чтобы отбиваться от своих братьев. К счастью, никто не был убит или ранен, а после свадьбы произошло торжественное примирение.

Отец Ларисы Виктор стал офицером казачьих войск и считался одним из лучших снайперов в полку. Это неожиданно вовлекло его в неприятную для офицера историю. Из-за какого-то пустяка его сослуживец, бывший приятель, прислал ему вызов на дуэль. Виктор отказался, сказав, что вызов он не может принять, так как силы неравны: тот плохо видит и носит очки, а он снайпер, который может всадить пулю в середину кольца, не задев ободка. Тогда ему сказали: а ты не стреляй или стреляй в сторону. Виктор ответил, что не хочет изображать собой мишень для дурака, да и не ручается, как поступит сам, если выйдет на дуэль. После этого ему предложили перейти на другую службу. Он руководил этапом для ссыльных каторжан. Лариса говорила, что ссыльные любили ее отца, так как он всегда стремился облегчить их участь. Она рассказала, что однажды с матерью собирала цветы в лесу. Женщины отошли от тропинки и заблудились. Вдруг они видят перед собой нескольких мужчин, сидящих около костра, как потом оказалось, разбойников из беглых каторжан. Один сказал: «Я знаю их. Это дочь и жена Ветошникова, не трогайте их». Тогда разбойники, посовещавшись друг с другом, решили помочь им, провели по лесу, вывели на дорогу невдалеке от поселка и сказали: «Теперь идите с Богом». Лариса говорила: «Они не только сохранили нам жизнь, но сами рисковали своей жизнью, проводив нас к поселку, где их мог встретить патруль».

Во время русско-германской войны отец Ларисы был ранен. Пролежав в госпитале несколько месяцев, он скончался. Перед смертью он часто говорил жене и дочери: «Какой ужас – кругом измена. Мы были хорошо подготовлены к войне; у нас было все: огромная армия, вооружение не хуже, чем у германцев; лишь к одному мы не были готовы – к такой страшной измене».

После революции Ларисе с матерью пришлось бежать из родного края. Они нашли временный приют у своих родственников – черкесов, но те вскоре потребовали, чтобы Лариса и ее мать (по происхождению гречанка) приняли ислам, и грозили Ларисе насильно увести ее в горы и выдать замуж за черкесского князя. Поэтому им пришлось вторично бежать – уже от своих; так они оказались в Грузии. В Тбилиси Лариса устроилась лаборанткой на каком-то предприятии и затем приобрела комнатку недалеко от Александро-Невской церкви. Несмотря на уговоры матери, замуж она не вышла. После смерти матери ее жизнью стало посещение храма и чтение духовной литературы. Она собрала немало духовных книг. Кроме того, ее соседом был инженер Ломидзе, сын известного в свое время теософа Нико Ломидзе, который в 10-х годах ХХ века выпускал спиритуалистический журнал. Его сын сохранил часть библиотеки отца, в которой были и книги православных авторов. Этими книгами пользовалась Лариса. Книги она читала с каким-то упоением, как будто жила ими. Особенно восхищал ее епископ Феофан Затворник своими глубокими психологическими наблюдениями. Затем ей подарили два тома епископа Игнатия Брянчанинова, и его творения захватили ее душу. (Епископы Феофан и Игнатий тогда еще не были прославлены Церковью.) Сам епископ Игнатий происходил из дворянского рода, служил в армии, учился в Главном инженерном училище, затем бросил светскую жизнь и принял монашество. Все это импонировало ей – он был человеком ее круга. В творениях святителя Игнатия глубокий духовный опыт сочетается с блестящей стилистикой языка и поэтическим даром. Все это восхищало Ларису. Она говорила: «В жизни я однолюб, а здесь чувствую, что изменяю своей первой любви – Феофану Затворнику».

Надо сказать, что в молодости у Ларисы был жених, которого убил его бывший друг, казачий офицер, перешедший на сторону большевиков. Он с торжеством сообщил об этом Ларисе. Она вспоминала, что в тот момент почувствовала, как теряет сознание, но взяла себя в руки и ответила «черному вестнику»: «Наверно, вы по своей привычке стреляли ему в спину. Я удивлена, что такой подлец, как вы, не отрезал у мертвого голову и не принес мне ее в качестве своего трофея». Тот продолжал: «Я пришел, чтобы сообщить вам, что вы свободны от вашей помолвки. Вы можете найти себе лучшего мужа». Лариса ответила: «Убей также и меня или донеси, чтобы нас расстреляли». Он помолчал, а затем медленно процедил сквозь зубы: «Нет. Это слишком легкий конец. Поживи, помучайся». Лариса не изменила своему жениху и сохранила ему верность до смерти.

Я стал часто бывать в гостях у Ларисы. Она не только давала мне читать книги, но некоторые дарила, что было для меня большим счастьем. Мы часто беседовали на духовные темы. Теперь я думаю, что если бы вернулось прошлое, то я говорил бы меньше о том, чего сам не достиг.

В молодости Лариса, как многие из ее круга, увлекалась теософией, и, хотя это увлечение было кратковременным и неглубоким, скорее, данью моде и духу времени, оно наложило на ее душу определенный отпечаток. Однажды в ответ на какой-то ее вопрос я пошутил: «Вы разговорчивая аскетесса», и через некоторое время она, припомнив нашу беседу, сказала: «Никакая брань и оскорбление не причинили бы мне такой боли, как эти слова».

В другой раз я сказал ей: «Беда в том, что вы не любите Христа». На следующий день она пришла в храм, где я служил, и сказала мне: «Я прошу вас зайти ко мне и объяснить, что значат ваши слова – они сказаны не просто. Я чувствую, что это так, но все-таки понять не могу. Ведь, кроме Христа, теперь у меня нет другой жизни». Я, конечно, пришел к своей благодетельнице, и она повторила вопрос, требуя, чтобы я был откровенен. Я ответил: «Я могу ошибиться, но скажу то, что думаю. В Иисусовой молитве Христос для вас не Живой Бог, Которого бы вы ощущали как вашего Спасителя, а средство для стяжания особого внутреннего состояния. Вы не обращаетесь к Христу как к живой Личности, а ищете благодати как духовной силы и из Иисусовой молитвы сделали систему. Чтение духовных книг для вас – это усовершенствование той же внутренней системы, а не подчинение своей души и жизни Богу. Вы обращаетесь ко Христу не как к живой Личности, а как к источнику определенных духовных переживаний, тогда как в Иисусовой молитве грешник умоляет Спасителя о прощении грехов, не думая ни о каких мистических состояниях или дарах. Утопающий, хватаясь за веревку, не кричит стоящим на берегу: “Помогите получить мне должность” или “Дайте мне богатство”, а кричит: “Вытащите меня из воды, пока я живой”. В молитве человек должен почувствовать свое бессилие, а вы, по сути говоря, свою систему основываете на себе, на своих силах, на своем знании. Знания необходимы, но беда теософов (в том числе бывших теософов) в том, что они преувеличивают значение знаний, которые в лучшем случае являются только географической картой для путника. Они живут преимущественно головной жизнью, отключенной от сердца, которое в духовном плане остается холодным, хотя бы переживало самые разнообразные чувства. Вы свободны обращаться к Богу с молитвой, а Бог свободен отвечать или не отвечать вам. Система – скорее предостережение от ошибок, а Богу нужна любовь».

Выслушав меня, Лариса сказала: «В ваших словах есть какая-то правда. Я думаю о стяжании Духа Святого, а о Христе как Спасителе забываю. Но я не знаю, как полюбить Христа. Некоторые говорят: считай себя хуже всех. Я пробовала, но не выходит; не могу я считать себя хуже доносчиков, палачей и насильников. Я только уговариваю себя, но на самом деле я уверена, что есть люди намного хуже меня».

Я ответил ей: «Я сам не стяжал любви ни ко Христу, ни к людям, но все-таки советую вам избегать в молитве медитации, а помнить, что это беседа с Живым Богом. А возможность беседовать с Богом сама по себе является великим даром. Нужно бороться с гордостью не с конца, а с начала; состояние александрийского кожевника, который говорил: “Все спасутся, один я погибну” ¹⁴⁰,– это степень преподобного Антония Великого, а не наша. Однако мысль: “Я хуже этого человека” – перебивает у нас охоту осуждать его. Надо вам начать с небольшого легкого, но обязательного послушания».

Она сказала: «Если бы была открыта Оптинская обитель, то я на крыльях полетела бы туда; купила бы поблизости маленькую каморку и жила бы у ног старцев».

Я спросил: «Вы сами говорили, что у вас есть на Северном Кавказе духовный отец иеромонах Димитрий и вы имеете возможность писать ему письма и хотя бы раз в год видеться с ним, ведь у него большой духовный опыт. Вы уверены, что нашли бы в Оптинском монастыре то, о чем мечтаете,– непрестанную молитву?». Она ответила: «Когда я читаю об отце Амвросии и о других старцах, то мне кажется, что Оптина – мой родной дом, там мое сердце, но Оптина разрушена, и я осталась как птица без гнезда».

Я сказал: «Вы можете руководиться отцом Димитрием, а брать благословение и испрашивать совета у архимандрита Зиновия». Она ответила: «Когда у меня бывает какая-нибудь трудность или заболевает кто-то из близких людей, то я бегу к отцу Зиновию и прошу его молитв. Я чувствую, как помогают его молитвы; но я говорю о другом».

Затем она задала мне несколько вопросов, и разговор перешел на другую тему.

Незадолго до закрытия Глинской обители Лариса поехала туда. Через несколько недель она вернулась, сияющая радостью. Она рассказывала, что в Глинской обители монахи относятся к приезжим богомольцам с вниманием и любовью, как к своим родным, что там царит дух, подобный тому, который ощущали посетители Оптины, что там, как и в Оптиной, жива традиция старчества – ежедневное откровение помыслов. Особенно привлек ее душу один старый схимонах, и она стала просить его, чтобы он согласился стать ее духовным отцом. Он долго не соглашался; она умоляла его и даже становилась на колени. Наконец он сказал: «А вы не будете потом искать другого схимонаха?». Она ответила: «Этого не может быть. Здесь я нашла то, что давно искала». Вскоре Глинскую пустынь закрыли, ее духовный отец переехал в Грузию, и она получила возможность чаще встречаться с ним.

В эти годы я служил в Сухумской епархии и виделся с Ларисой редко. Помню, как однажды она сказала мне откровенно, с глубокой скорбью: «Как я жалею, что оставила отца Димитрия. Если бы я могла вернуть то, что потеряла!». Я сказал: «Лариса, а что мы с вами имеем, чтобы потерять?». Она ответила: «Все это только слова. Неужели вы не понимаете, что значит променять отца на наставника?». Затем добавила: «Никакой молитвы, кроме боли в сердце, я не приобрела».

Прошло время. Скончался отец Димитрий, в схиме иеросхимонах Стефан; умер ее второй наставник – глинский схимонах. Прошло еще несколько лет, Лариса тяжело заболела и по благословению митрополита Зиновия была пострижена в мантию с именем Лидия. Оказывается, она уже была тайно пострижена в иночество в Глинской пустыни и, может быть, поэтому не могла вернуться к своему прежнему духовному отцу, а говорила: «Уже поздно…».