На пороге пустыни

В 1957 году я служил в Ольгинском Мцхетском монастыре, игуменией которого в то время была мать Ангелина (Кудимова). В монастыре неопустительно исполнялись все службы. Во время Великого поста молитва занимала бОльшую часть суток. В храме звучали старинные напевы, одухотворенные силой живой молитвы монашеского хора. По воскресным дням в обитель приезжало много богомольцев из Тбилиси, чтобы послушать пение хора, а также побеседовать с двумя старицами монастыря – игуменией Ангелиной и монахиней Валентиной. В то время трудно было достать духовную литературу, и монахиня Валентина часто читала гостям жития святых и «Пролог». К игумении обращались с духовными вопросами, иногда – с просьбой о помощи. Она внимательно выслушивала посетителей и старалась никому не отказывать. Только теперь, пройдя долгий путь жизни, я могу оценить подвиги людей, которые сохранили эту маленькую обитель, затерянную в дебрях гор,– так чудом выживает маленькое деревце в лесу, поломанном бурей. Остались в бывшей столице Грузии Мцхета, а может быть, по всей Картли, только две женские обители: Самтаврский монастырь святой равноапостольной Нины и монастырь равноапостольной княгини Ольги. Словно две сестры-христианки на арене Колизея среди трупов мучеников, окруженные зверями, стояли они, прижавшись друг к другу.

В Великий пост из Сухуми в Ольгинский монастырь пришел странник по имени Алексей. Он напоминал мне древних странников, которые с посохом в руках и котомкой за плечами пешком ходили по святым местам. Шли они через турецкие земли в Иерусалим, веря, что Господь укажет дорогу и сохранит в пути; проходили пересекающимися крестами дороги и тропинки от Киева до Верхотурья, появлялись даже на Синае, как будто их переносили невидимые крылья. Алексей рассказал мне о пустыне, лежащей за Сухуми, о монахах-отшельниках, которые прячутся от людей в горных пещерах, о лесных скитах, об иеродиаконе Онисифоре и монахе Пахомии, которые занимаются Иисусовой молитвой, о схиархимандрите Пимене, проведшем бо́льшую часть своей жизни в затворе; когда он выходил из келии, то птицы слетались к нему, кружились над его головой и садились на плечи. Странник рассказал и о монахинях-подвижницах, которые в подвигах безмолвия и молитвы не уступали мужчинам. Он обещал летом проводить меня в пустыню, к келиям монахов-отшельников. По словам Алексея, он часто носит им продукты и знает, что в горах есть свободные келии, которые стоят одинокими после смерти монахов, и кто хочет проводить пустынную жизнь, может найти приют и пропитание. Я слушал его с неизъяснимой радостью, мне хотелось, чтобы эта беседа продолжалась всю ночь до утра, но пора было идти на покой: утреня начиналась до рассвета, и оставалось только несколько часов для сна. Игумения, увидав в моей келии огонек лампы, постучала посохом в окно, чтобы я ложился спать.

После Литургии странник Алексей ушел, оставив в моем сердце какую-то тоску по еще не знакомой мне пустыне. Я не стал дожидаться лета, а попросил у матушки Ангелины разрешения отлучиться на несколько дней из обители. Тайно, не предупредив никого, кроме игумении, я сел на поезд и отправился в Сухуми. Я помню, первое, что меня поразило там,– это особый вкус воздуха, напоенного морем; грудь расширяется, наполняясь этой свежестью и утоляя жажду чистоты. Мне казалось, что этот воздух веет из пустыни, что он несет духовное благоухание молитв отшельников. Я чувствовал в сердце моем радость, будто я стоял на пороге пустыни.

Расспросив, где находится храм, я пришел туда еще до начала службы. В храме уже собирались богомольцы. Я стал спрашивать у них, как мне дойти до пустыни. Они смотрели на меня удивленно: ведь дороги в пустыню нет, нужно найти проводника, который хорошо знает путь,– но обещали узнать, не идет ли кто-нибудь из прихожан к пустынникам. И вот в конце службы ко мне подошел, как мне тогда показалось, юноша, который сказал, что должен повидать пустынников и поэтому может проводить меня, но предупредил, что путь туда трудный. Это был странник по имени Петр. Одни смотрели на него как на безумного, другие – как на юродивого. Он мог подойти к людям в церковном дворе и попросить: «Дайте мне рубль на бутылку вина». Большинство осуждало его, а некоторые говорили, что он только притворяется дурачком и пьяницей. Этот человек часто ходил по городу ночами. Милиция знала его и почему-то не трогала. Сам Петр рассказывал всем, что его прокляла мать; после этого он заболел, а затем решил странствовать. Людей он просил помолиться, чтобы Бог снял с него это проклятие. Я счел его юношей, но позже увидел, что он старше меня годами. Есть люди, возраст которых трудно определить.

Мы отправились в путь. Моросил дождь. Вряд ли кто-нибудь, кроме юродивого, отправился бы в такую погоду в пустыню. Вначале надо было ехать автобусом, а затем идти пешком. Дорога поднимается вверх. Я вижу перед собой первые пятна снега, лежащего на земле, словно клумбы белых цветов в саду; еще немного, и передо мной уже сплошное снежное море; вдали горы в тумане, покрытые снегом, как будто закутанные в шубы из белой шерсти. Я начинаю недоумевать, по какой дороге мы пойдем, сколько часов надо идти, и спрашиваю Петра, хорошо ли он знает путь, но в ответ снова слышу рассказ о том, как его прокляла мать. Автобус остановился в какой-то деревушке, засыпанной снегом. Но проводник ведет меня в сторону от деревни. И вот передо мной открывается дивная картина: кругом снега, как будто кто-то постелил под нашими ногами огромный шелковый ковер ослепительно белого цвета. После этого я бывал в пустыне, но никогда не видел ее такой прекрасной, словно одетой в снежную фату. Казалось, что на земле не может быть цвета чище этой девственной белизны сверкающего в горах снега.

По сравнению с пустыней город кажется кладбищем, где дома стоят, как склепы, а земля задыхается под бетоном и асфальтом, точно в саркофаге. Весной пустыня похожа на преддверие Эдема с его не тронутой грехом красотой, она полна жизни. Господь словно сохранил пустыню для Своих слуг – монахов, спрятал ее, как сокровище, от мира, кипящего в огне своих страстей, чтобы любящие Его смогли увидеть на земле отблеск небесной красоты…

Видно, мой проводник все-таки сбился с пути. Наступали сумерки. Вокруг никакого жилья. Я в изнеможении опустился на снег: как приятно касаться его лицом! Петр сел рядом. Через некоторое время – не знаю, прошел час или несколько минут – он сказал: «Надо идти». И опять мы побрели неизвестно куда. Наконец мы дошли до первой пустыньки, как видно, она находилась недалеко от села. Там жил больной монах. Он объяснил нам, что мы пошли совсем в другую сторону, и оставил нас ночевать. Видимо, он страдал бронхитом, потому что кашлял всю ночь. С грустью он рассказывал нам, что несколько лет прожил в пустыне, а потом заболел. Теперь ему приносят пищу и продукты из села. Он чуть ли не со слезами говорил о том, что, возможно, из-за болезни ему придется поселиться в каком-нибудь заброшенном домике в деревне. Спать мы так и не легли, просидели всю ночь около горящей печи, а наутро снова отправились в путь. Петр довел меня до одной из монашеских келий, как будто передал в другие руки, и сказал, что спешит назад в Сухуми. Я не стал останавливать его, так как боялся, что он снова заведет меня в дебри. Так что провожать меня пришлось уже моим новым знакомым.

Когда я вернулся в Сухуми, то почувствовал сильный жар, но все-таки сумел приехать в Мцхета и добраться до монастыря. У меня оказалась простуда в очень тяжелой форме. За мной ухаживала, как родная мать, игумения Ангелина, ей помогала пожилая инокиня по имени Елена. Последнюю неделю поста и Страстную седмицу я пролежал в постели. Только на Пасху митрополит, тогда архимандрит, Зиновий разрешил мне служить. После посещения пустыни первой моей службой была пасхальная утреня и Литургия.

На всю жизнь я запомнил мою первую «снежную одиссею». Как мы не упали в овраг, засыпанный снегом, или не замерзли в лесу, не знаю. Но главное впечатление от первого посещения пустыни – это необыкновенная радость, которая охватила меня, когда я вступил в ее пределы: мир с его шумом, с его образами, запечатленными в памяти, с его заботами и волнениями как будто исчез, изгладился из моей души, словно ее покрыла благодать, как снег покрывает землю пустыни. Но для тех, кто остается в пустыне, начинается тяжелое духовное испытание, и временами она становится для них похожей на огненную печь, в которой должны переплавиться их души. Но и тогда Господь утешает пустынников Своей помощью, подавая им духовную отраду, как в древности Он посылал Ангела к трем отрокам, брошенным в пламя вавилонской пещи ⁷⁷. Чем выше подвиг, тем более жестокая борьба с сатанинскими силами бывает в пустыне. Один монах говорил мне, что ему казалось, будто легион демонов, изгнанных Господом из гадаринского бесноватого и из других, обуреваемых нечистыми духами ⁷⁸, ушли в пустыню до Страшного суда и поселились около его келии. Этого человека звали Владимир. Он сидел в тюрьме за какое-то преступление, а затем дал Богу клятву посвятить Ему всю оставшуюся жизнь. Он ушел в пустыню и жил один далеко от братии.

Я часто вспоминаю мой первый путь в пустыню, и передо мной встают картины: снежное пространство, похожее на океан, горы, высящиеся, как огромные айсберги; вот неожиданно с ветки взлетела птица и обдала нас снежной пылью; вот я, изможденный от пути, бросаю на землю свой плащ и ложусь на него. Мне не хочется идти дальше, но проводник заставляет меня встать, и снова мы идем в горы, как будто плывем по бескрайнему океану снега…

Много лет я не был в Ольгинской обители, и, когда недавно посетил ее, грусть сжала мое сердце. После смерти схиигумении Ангелины все изменилось. У нее не оказалось достойной преемницы, и обитель постепенно пустела. Большинство монахинь умерли, осталось лишь несколько сестер, старых и немощных. Некоторых келий уже нет. В храме, построенном на заре христианства в Грузии, не собираются уже сестры на ежедневную молитву; лишь на праздники приезжает священник, чтобы отслужить Литургию. Жизнь в обители замирает. Когда-то сюда приезжали паломники из Тбилиси и других городов, теперь они не знают, будет ли служба, и поэтому редко кто приходит в обитель.

Ольгинский монастырь был одним из духовных островков во время многолетних гонений, а теперь он похож на цветок, который выдержал зимние морозы и стал увядать весной. Но, может быть, по молитвам не только монахинь, живших здесь, но и синайских отцов, построивших этот монастырь (тогда – во имя великомученицы Екатерины), духовная жизнь в нем будет возрождена снова.

Я помню, как в тот первый день Пасхи, на вечерне, монахини пели, как победную песнь, великий прокимен: «Кто Бог велий, яко Бог наш? Ты еси Бог, творяй чудеса». В этих словах светится неугасимый луч надежды.