Глава 19. Грехопадение – болезнь и смерть

Ни в Священном Писании, ни в творениях отцов Церкви мы не найдем конкретного определения болезни, однако связь ее с грехопадением очевидна. Христианская антропология, на которой основывается православно-пастырский подход, учит о первоначальном райском состоянии человека и объясняет, почему после грехопадения прародителей их потомки оказались слабыми и беззащитными перед воздействием внешних и внутренних разрушительных сил. Человек – вершина Творения, он объединяет в себе два мира – духовный и материальный. «Человеческое естество, – пишет святой Григорий Нисский (IV в.), – есть среднее между двух неких, одно от другого разделенных и стоящих на самых крайностях, между естеством Божественным, бестелесным и жизнью бессловесной, животной». От всех других земных тварей человека отличает дух, связывающий его с Богом. «Все роды существ наземных извела по повелению Божию земля, из земли изошла и всякая душа земных тварей. Душа человеческая хотя и сходна с душой животных в низшей своей части, но в высшей она несравненно превосходнее ее. То, что она является такой в человеке, зависит от сочетания ее с духом. Дух, вдохнутый Богом, сочетавшись с ней, возвысил ее над всякой нечеловеческой душой», – пишет епископ Феофан Затворник (1815–1894). Пока человек находился в состоянии внутренней гармонии, он мог своей деятельностью устанавливать подобную гармонию и в окружающем его мире. «Бог, пребывающий в человеке, – говорит епископ Феофан Затворник, – дает духу его силу властвовать над душой и телом, а далее над всем, что вне его». Человек был призван внести свой вклад в дело созидания окружающего мира, быть соучастником в завершении замысла Божиего о мире. «Даю тебе творческую власть – сотвори землю небом, ибо ты можешь сделать это», – перефразирует святой Иоанн Златоуст (ок. 347–407) заповедь Божию первому человеку.

Но человек не выполнил своего предназначения. Он пожелал независимости, автономии от Бога. Следующий шаг отделил его от Источника Жизни, нарушил его внутреннюю гармонию. Дух, прежде властвовавший над душою и телом, находясь в живом общении с Богом и получая от Него Божественную силу, теперь оказался предоставленным самому себе. Дух человеческий утратил власть над душой и телом и сам был покорен ими. Над человеком возобладала душевность, а через нее и телесность. «Это недоброе... состояние было бы еще сносно, если бы не страсти... Вошли же они вместе с самостью... Из нее потом развилось все полчище страстей: гордость, зависть, ненависть, скорбь, уныние, чувственность – со всеми их многочисленными порождениями. Расплодившись внутри, они еще более возмущают и без того смятенную душу...», – пишет епископ Феофан Затворник.

Человек, призванный одухотворить и преобразовать окружающую его природу, потеряв свое иерархическое положение, сам становится частью природного мира, одним из «явлений» природы. Погружаясь в низшие сферы бытия, он попадает в зависимость от них, подчиняется природной необходимости. Внутренняя дисгармония приводит к тому, что неблагоприятные воздействия внешней среды, которым человек уже не может противостоять, обрушиваются на него, вызывая разнообразные болезни и страдания, а в конечном итоге – смерть. Профессор Казанской Духовной Академии В. И. Несмелов (1863–1937) так пишет о последствиях грехопадения первой человеческой четы: «После их падения возможность бессмертия для них перестала существовать. Они подчинили свою душевную жизнь физическому закону механической причинности и, значит, ввели свой дух в общую цепь мировых вещей. Вследствие этого они... могли теперь жить лишь той жизнью, которая возможна и существует по собственной природе физического мира, а при этих условиях смерть является неизбежной».

Так первые люди и все последующее человечество предстали перед лицом болезней, страданий и смерти. Из попыток человека своими силами бороться с болезнями, продлить земную жизнь и противостоять смерти возникла и развилась медицина.

Ветхий Завет повествует о некоторых чудесных исцелениях, даруемых Богом (3Цар. 17:17–24; 4Цар. 4:18–37 и др.), но прозрения пророков простираются далее и обещают окончательную победу над болезнью и устранение ее в новом мире, избавленном от греха: Тогда откроются глаза слепых, и уши глухих отверзутся. Тогда хромой вскочит, как олень, и язык немого будет петь (Ис. 35:5–6). Однако ветхозаветный опыт борьбы с грехом и его последствиями показывал, что восстановить в себе прежнее состояние внутренней гармонии лишь собственными силами человек не может. Ему необходима помощь обетованного Мессии. Им и явился Иисус Христос – Сын Божий, освободивший человечество от рабства диаволу, греху и смерти, восстановивший единение человека с Богом. Господь усыновил во Христе весь род человеческий. Восстановление единения происходит путем обожения человека. «Как Господь, облекшись плотью, сделался человеком, так и мы, люди, восприятые Словом, обожаемся ради плоти Его», – свидетельствует святой Афанасий Великий (293– 373). Истинная жизнь человека – в общении с Богом. Быть причастником этой вечной жизни можно только через уподобление Богу, но это уподобление возможно лишь тогда, когда Бог придет к человеку, а человек узнает и примет Бога (Откр. 3:20– 21). К этому направлено все промышление Божие, все домостроительство нашего Спасения, в этом цель и смысл служения Иисуса Христа.

На протяжении многих веков человеческая мысль пытается точно сформулировать и истолковать понятие «здоровье» и противоположное ему – «болезнь», установить четкую границу между ними, выделить набор признаков, по которым одно состояние можно было бы однозначно отличить от другого. Однако до сих пор не существует единого взгляда на эту проблему, а лишь частные: в сфере биологии, физиологии, психиатрии, а также общечеловеческое, бытовое понимание.

В биологии и физиологии болезнь понимается как нарушение нормальной жизнедеятельности организма, обусловленное функциональными или морфологическими изменениями. Возникновение болезни объясняется воздействием на организм вредных факторов внешней среды (физических, химических, биологических, социальных), а также генетическими (наследственными) дефектами и т. д. Иными словами, болезнь рассматривается как одна из форм нарушения всеобщего закона приспособления к условиям окружающей среды, и лечение предполагает предварительное выяснение причин и механизмов этого нарушения. Лишь распознав причину и механизм развития этих нарушений, медицина может оказать помощь организму в их преодолении. Фармакология, физиотерапия, хирургия и другие медицинские методы лечения стремятся помочь организму преодолеть обнаруженные повреждения, внесенные болезнью, мобилизовать его защитные, компенсаторные механизмы и функции, помогающие устранить или по крайней мере уменьшить проявление болезни. Таким образом, в медицине здоровье и болезнь рассматриваются почти исключительно как правильное (с точки зрения нормы) или неправильное функционирование отдельных органов и взаимодействие их в целом.

Общечеловеческое отношение к болезни, если рассматривать его отражение в философских и художественных произведениях, основывается, как правило, на понимании несовершенства человеческой природы, ее изначального повреждения. Для одних это повреждение выявляет порочность самой человеческой личности. Для других оно – результат какой-то метафизической духовно-нравственной катастрофы, совершившейся в глубинах человеческого духа и извратившей первозданную гармонию человеческой личности, которая теперь является для человека заданной и искомой.

В бытовом, народном сознании болезнь имеет множество оттенков, выраженных в русском языке: хворь, хвороба, недужина, недуг, немощь, скорбь телесная, хилость, недомогание – так выражается степень телесного страдания. Однако понятие болезни в народном понимании выходит за рамки телесных ощущений, включая чувство горя, томления, истомы; страдания душевные: озлобление, скорбь, грусть, тоска, кручина, сокрушение сердечное. Болезнь человека вызывает сострадание к нему, желание облегчить его участь. Ставшее в наше время архаическим слово «болезновать» (совр. «соболезновать») означало сострадать, сочувствовать, сожалеть, разделять скорбь. Словом «болезный» называли человека, милого сердцу, «сердечного», желанного, любимого, «по ком сердце болит». Этим же словом называли и страдальца, попавшего в беду человека, жалкого, несчастного, грешника, отбывающего наказание преступника.

Подобное народное осмысление понятия «болезнь», воспитанное в нашем народе христианским благовестием, подводит нас к религиозно-нравственному пониманию телесных и душевных страданий.

Всякая болезнь, и в особенности психическая, вызывает недоумение, удивление, протест. Сам душевнобольной проходит ряд ступеней: от дисгармонии характера, нарушения координации и целостности его личностной структуры до ее распада, деградации. В ряде случаев на отдельных этапах болезни происходит заострение отдельных качеств личности, выявление ранее не замеченных творческих возможностей, обретение какой-то особой мудрости и нравственной высоты. Это можно пояснить на примерах общеизвестных литературных героев, в разной степени подверженных в той или иной мере душевным недугам, таких, как Дон Кихот, Гамлет, князь Мышкин и многие другие. Общечеловеческие и философские попытки определить сущность здоровья и болезни могут иметь для пастыря-духовника определенный интерес в связи с их духовно-нравственной соотнесенностью. Немецкий патолог Р. Вирхов (1821–1902) определял болезнь как «жизнь при ненормальных условиях». Известный русский врач-терапевт С. П. Боткин (1832–1889) дал более развернутую формулировку: «Всякое нарушение равновесия, не восстановленное приспособляющейся способностью организма, представляется нам в форме болезни... Реакция организма на вредно действующие на него влияния внешней среды и составляет сущность болезни». В начале XX века патолог Л. Ашофф (1866м1942) предложил следующее определение болезни: «Нарушение функций, вследствие которого возникает угроза жизни». Согласно определению отечественного патофизиолога C. С. Халатова (1884–1951), «болезнь – это особый вид страдания, происходящий от поражения организма и различных его органов самыми разнообразными факторами».

В медицине существует много классификаций болезней, основывающихся на различных принципах. По причинному принципу болезни делят на наследственные, инфекционные (бактериальные, паразитарные, вирусные), на интоксикации, травмы, кенитозы; выделяют лучевую, лекарственную болезнь и др. По особенностям патогенеза выделяют болезни обмена веществ, аллергические заболевания, опухоли, отечную болезнь, шок, коллапс и др. По принципу повреждения органов различают болезни сердца, легких, почек, печени и т. д.

Медицина выявляет и изучает действие всей совокупности неблагоприятных факторов, вызывающих в той или иной форме нарушение здоровья человека. Она ставит своей задачей сохранение и возвращение здоровья, а также продление жизни на возможно больший срок. Постоянно совершенствуя свои методы, медицинская наука добивается значительных успехов в предотвращении и лечении многих заболеваний, что и приносит ей заслуженную славу.

Не менее разноречивы попытки определить понятие здоровье во всей его полноте. Древнегреческий философ Эпикур (341–270 до P. X.) видел в здоровье полное удовлетворение всех потребностей. Римский философ Цицерон (106– 43 до P. X.) называл здоровьем правильное взаимоотношение психических сил. Представители древнегреческой философской школы стоиков требовали высокого морального подхода в преодолении страданий. Для Ф. Ницше (1844–1900) здоровья как такового в природе вовсе не существует. Комитет экспертов Всемирной организации здравоохранения при ООН считает здоровьем не только отсутствие болезней и страданий, но и возможность полноценной общественной активности.

Академик И. П. Павлов (1849–1936) видел основу здоровой личности, целости человеческого «я» в правильном взаимоотношении трех систем высшей нервной деятельности: а) безусловных рефлексов (врожденных биологических потребностей и инстинктов); б) условных рефлексов, отражающих конкретный опыт личности; в) второй сигнальной системы, отражающей в речевой и обобщенно-абстрактной форме высшие достижения человеческой личности в области культуры и науки.

Пастырское душепопечение о больных и умирающих ведет свое начало от служения страждущим и немощным Самого Господа Иисуса Христа и Его апостолов. Господь в Своей земной жизни сострадал больным, исцелял их, являя Свое благодатное всемогущество. Приводили к Нему всех немощных, одержимых различными болезнями и припадками, и бесноватых, и лунатиков, и расслабленных, и Он исцелял их (Мф. 4:24). Эти чудесные исцеления не означали, что болезнь с этого времени должна исчезнуть с лица земли, но показывали, что Божественная всепобеждающая сила действует в падшем мире. Всех больных, испрашивавших помощи у Иисуса Христа, Он вопрошал о вере, ставя ее условием исцеления, ибо все возможно верующему (Мк. 9:23).

Знамение грядущего Царства Божия, явленное в этих чудесных исцелениях, проявилось не только в течение земной жизни Сына Божия, но и после Его смерти и славного Воскресения. Уже при первом посланничестве апостолов Он передал им власть над нечистыми духами, чтобы изгонять их и врачевать всякую болезнь и всякую немощь (Мф. 10:1). Перед Своим Искупительным Подвигом Господь обетовал дальнейшее осуществление этого знамения для подтверждения их благовествования: возложат руки на больных, и они будут здоровы (Мк. 16:18). Книга Деяний неоднократно свидетельствует о чудесных исцелениях (Деян. 3:1–8; 8, 7; 9, 32–34), являющих благодатную силу Имени Иисуса и истинность Его Воскресения. Апостол Павел в числе харизм также упоминает дар исцеления (1Кор.12:9, 28). Эту благодатиую силу, исцеляющую от последствий греха, несут Таинства Церкви Христовой, постоянно являя действие Святого Духа в ней.

Однако это не значит, что христианские Таинства предназначены только для устранения болезней и поддержания здоровья. Такой упрощенный взгляд приравнивает их к магическим действиям. С одной стороны, Иисус Христос показывает чудесными исцелениями, что болезнь как одно из зол, возникших в результате грехопадения, будет в Царстве Божием уничтожена окончательно, с другой стороны, беря на Себя «наши болезни», во время Своих Крестных Страстей Иисус дал им новый смысл: в болезнях, как и во всяком страдании, отныне заключена сила Искупления. Страдания соединяют верующего христианина со страждущим Спасителем; болея, мы всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в теле нашем (2Кор. 4:10). Хотя болезнь, как и смерть, включается в домостроительство нашего Спасения, она остается суровым испытанием для человека. Всякое желание помочь больному, облегчить его страдания, рассматривается в христианстве как добродетель и тем самым становится потребностью христианина. Христос приравнивает служение больным к служению Ему Самому: Я был болен, и вы посетили Меня (Мф. 25:36), – скажет Он в день Суда.

В Древней Церкви попечение о больных возглавлялось епископом и осуществлялось в двух направлениях. С одной стороны, уход за больными, оказание им материальной и медицинской помощи, с другой – молитва и Таинства. Основную роль в оказании непосредственно материальной помощи играли диаконы и диаконисы. Они обходили дома и гостиницы, узнавали о находящихся там больных, ухаживали за ними и сообщали о них епископу. Епископы и пресвитеры посещали больных, молились о них, после Евхаристии посылали им Святые Дары. Помощь так называемым одержимым осуществлялась особыми клириками – экзорцистами.

Более всего христианское ѵшлосердие по отношению к больным проявилось во время суровых испытаний. Дошедшие до нас документы свидетельствуют о мужестве, бесстрашии и самоотверженности христиан при оказании помощи больным во время эпидемий в противоположность растерянности, страху и эгоизму язычников.

После победы христианства при Константине Великом (ок. 285–337) возможности Церкви возрастают. Она всемерно расширяет свое вспомоществование вдовам, сиротам, больным и инвалидам. В 370 г. святой Василий Великий (329–379) основывает крупный госпиталь близ Кесарии, где все нуждающиеся получали лечебную помощь и уход. В подражание этому начинанию в последующие века госпитали стали строиться как на Востоке, так и на Западе христианской экумены. Больных принимали и в монастырях, где для них строились странноприимные дома. Ответственность и забота о больных возлагались на келаря монастыря.

Древние христиане, в том числе строгие аскеты, не считали лечение больных медицинскими средствами неугодным Богу. Они лишь всегда подчеркивали значение веры в Небесного Врача в преодолении болезни.

Многих святых Церковь прославила как безмездных целителей. Это святые Косма и Дамиан, Кир и Иоанн, Пантелеимон и другие. В Русской Православной Церкви прославляется киевопечерский инок Агапит, врач безмездный († 1095). Их жития и летописи свидетельствуют, что они были носителями обетованного Спасителем благодатного дара исцелений (1Кор. 12:28).

Слова Спасителя: был болен, и вы посетили Меня (Мф. 25:36) в отношении пастыря сохраняют свою каждодневную актуальность. Священник должен по возможности знать обо всех заболевших членах своего прихода и по первой просьбе родных посещать их. В книге «О должностях пресвитеров приходских» говорится: «Больные чтоб без причастия Святых Таин, яко всенужнейшего и спасительного напутствия на он век не отходили, неусыпно пресвитер да наблюдает; и для того да увещевает прихожан, чтоб, имея в доме больного, тотчас извещали его, а он, известясь, все оставив, спешил бы к больному, дабы мог его... к покаянию истинному привести, и по исповеди достойно причастить, и с таковым напутствием в надежде воскресения и живота вечного отпустить». Пастырь идет к больному со словами Священного Писания, с призывом к молитве и к участию в Таинствах. Его служение превышает обычный человеческий опыт, ибо касается области Небесного. Пастырь должен нести к постели больного мир, радость, сердечное сочувствие, отеческую любовь, а если на то будет воля Божия, подготовить его к достойной встрече смерти. Архиепископ Костромской Платон (Фивейский; 1809–1877) пишет: «Дело попечения о больных и умирающих требует от пастыря многой любви, терпения, благоразумия и мужества духа, чтобы он мог сказать только то, что нужно и как нужно, чтобы расположить к себе больного, утешить его, тронуть, обратить к Богу, одним словом, чтобы сделать в несколько часов то, на что больной должен был употребить всю свою жизнь». Первым словом пастыря, пришедшего к постели больного, должен быть призыв обратиться к Богу. Человек тогда лишь действительно, а не призрачно познает Бога, когда ощутит Его непосредственно, когда Бог для него будет не только бесконечным Величием, не только Первопричиной всего мироздания, но войдет внутрь его души, станет началом, одушевляющим и построяющим его по Себе.

Такое познание начинается с молитвы. Основание для молитвенного обращения к Богу положено в словах Спасителя: И все, чего ни попросите в молитве с верою, получите (Мф. 21:22). Настоящая молитва должна быть искренней, живой, тогда она обретает силу. «Чувствуй только искреннюю нужду в том, о чем молишься, да искренно веруй, что всякое даяние благо и всяк дар совершен от Бога нисходит, а не от людей, не от случая, не от обстоятельств, не от судьбы. Видит и слышит Владыка каждую твою нужду, каждое движение твоего сердца и твоих мыслей. Будучи всеблаг, всемогущ, премудр, Он в мгновение единым движением мысли Своей, через Сына в Духе Святом, может совершить для тебя потребное. Ибо от человека многое получить невозможно, но не от Бога», – писал протоиерей Иоанн Сергиев. Безусловно, глубокая вера является необходимым условием действенности молитвы, но и она совершенствуется и крепнет в молитвенном подвиге. Исцеляя от тяжкого и печального последствия духовного недуга – маловерия, молитва и исполнение аскетических правил могут помочь и в телесных недугах.

Имеются многочисленные наблюдения, обязывающие выздоровление с молитвенным обращением. Об одном из таких исцелений рассказывалось в газете «Петербургский листок» (1893, № 187): «Мария Васильевна Тейх, двадцатишестилетняя девушка, с раннего детства росла болезненным и хилым ребенком. В январе 1891 г. больную уговорили лечь в больницу. Доктора нашли у нее хронический бронхит, кровохарканье и органическую болезнь сердца – сужение венозных отверстий (свидетельство за № 706 подписано старшим врачом Мариинской больницы Н. Петровым). Несмотря на лечение, она не чувствовала облегчения, кравохарканье не прекращалось... Узнав о чудотворной иконе Богородицы «Троеручица» в храме Ново-Афонского подворья в Петербурге, M. В. Тейх захотела помолиться перед ней. Несмотря на протесты врачей, она вышла из больницы и отправилась в храм... Когда она пришла, перед иконой Божией Матери служили молебен. Больная опустилась на колени и с горячей молитвой обратилась к Царице Небесной. Выходя из церкви, она сразу почувствовала, что дышать ей стало гораздо легче. На другой день, пришедши на подворье, Мария Васильевна попросила отслужить молебен перед той же иконой и опять усердно молилась перед ней. С тех пор болезнь ее начала быстро проходить, кровохарканье и спазмы в сердце прекратились... Ее освидетельствовали два врача: A. В. Бельский и А. Д. Степанов, которые установили, что M. В. Тейх вполне здорова: ни со стороны легких, ни со стороны сердца не обнаружено никаких болезненных проявлений».

Интересно свидетельство об исцеляющем действии молитвы французского врача, лауреата Нобелевской премии Алексиса Карреля (1873–1944): «Во все времена целительные свойства молитвы больше всего привлекали к ней внимание людей... Но когда речь идет о болезнях, которые могут пройти сами собой или поддаются излечению обычными медицинскими средствами, нелегко определить, что именно было подлинной причиной выздоровления больного. Результаты молитвы могут быть установлены с несомненностью только в тех случаях, когда всякая терапия совершенно неприменима или оказывается недейственной. Медицинский центр в Лурде оказал существенную услугу науке, доказав, что такие исцеления действительно бывают. Иногда действие молитвы принимает, если можно так выразиться, взрывчатый характер. Мы знали больных, которые были почти молниеносно излечены от тяжелых заболеваний: волчанкой, язвами, легочным или костным туберкулезом, инфекцией почек, раком. В таких случаях исцеление происходит почти всегда одинаково: сначала резкая боль, затем ощущение выздоровления. В несколько секунд или несколько часов симптомы болезни исчезают, а анатомические повреждения исправляются. Чудо характеризуется чрезвычайным ускорением процессов нормального выздоровления. Никогда при иных условиях столь исключительное ускорение не наблюдалось хирургами и физиологами в их научной практике».

Настоящая молитва всегда приносит плоды; даже тогда, когда не наступает исцеление органического заболевания, с человеком происходит глубокое духовное преображение.

Но молиться не всегда легко, особенно в начальной стадии заболевания, когда человек неожиданно бывает лишен привычного образа жизни. Священник не должен смущаться, если в ответ на его призыв больной говорит, что он сейчас не в состоянии помолиться. Как замечает протоиерей Иоанн Сергиев, «в болезни и вообще в немощи телесной, равно и в скорби, человек поначалу не может гореть к Богу верою и любовью, потому что в скорби и в болезни сердце болит, а вера и любовь требуют здравого, спокойного сердца. Поэтому не надо скорбеть о том, что в болезнях и скорбях мы не можем, как следовало бы, веровать в Бога, любить Его и усердно молиться Ему. Всему время. Бывает неблагоприятное время и для молитвы».

В подобном случае пастырь должен сам усиленно молиться о больном и призывать к молитве за него его родных и близких по слову Спасителя: Истинно говорю вам, что, если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного (Мф. 18:19). Отсюда возникает другое требование к пастырю – готовность в любой момент к молитве о других. В начале стяжания этого дара важно проявить горячее желание, остальное приходит с благодатной помощью и опытом. Пастырь должен питать искреннее участие к больному по слову апостола: Радуйтесь с радующимися и плачьте с плачущими (Рим. 12:15). Необходимо при этом сохранять душевное спокойствие как состояние, противоположное тому, в котором находятся больной и его близкие. В болезни человек становится обычно настороженно внимательным: он наблюдает за выражением лиц окружающих людей и посетителей, за интонациями голоса собеседника. Когда он видит открытое, спокойное лицо пастыря, слышит его искренне доброжелательный голос, напряжение постепенно снимается, у него возникает доверие к священнику, желание поверить ему свои тяготы, высказать свои опасения.

Не пренебрегая правилами санитарной предосторожности, пастырь должен уметь преодолевать чувство брезгливости, которое подчас вызывают тяжело больные, престарелые люди. Не всякий больной может понять, что сторонятся не его, а болезни, и огорчается, если замечает брезгливый страх собеседника, желание присесть как можно дальше или поскорее уйти от него.

Пригласить священника к больному прихожанину (а подчас к человеку совсем незнакомому) могут в любое время. Но пастырский опыт свидетельствует, что если больному не угрожает смертельная опасность, то посещать больных всего удобнее после совершения Божественной литургии, когда еще сохраняется благодатное состояние духа; хорошо идти к больному и после спокойного размышления о предметах веры, когда сердце освежается, укрепляется и оживляется, а также после чтения назидательной душеполезной книги. Тогда беседа с больным более способна возбудить в его сердце веру, пролить в душу свет надежды и мира. Как врач во время дежурства на станции «скорой помощи» в любой момент дня и ночи должен быть готов к вызову для оказания медицинской помощи, требующей мобилизации всех сил и профессиональных знаний, так и пастырь в неотложных случаях должен в любой час суток оказать действенную благодатную помощь страждущему. Исповедь и Причащение больных на дому является одной из важнейших пастырских обязанностей; уклонение от нее, равно как и перенесение визита на более отдаленный срок (особенно при тяжелой болезни с опасностью смертельного исхода), совершенно недопустимо и рассматривается как тяжкий грех священника. Занятость личными, домашними делами, затруднения с транспортом, собственное недомогание, болезни близких следует рассматривать как препятствия, которые священнику надлежит преодолеть, дабы исполнить свой пастырский долг, полагаясь при этом на всесильную помощь Божию и Его святую Волю.

Обычно священника вызывает к больному кто-либо из его родственников, обращаясь к членам церковного совета («за свечной ящик»), которые, в свою очередь, выдают священнику соответствующее направление с указанием адреса. Однако в экстренных случаях (при смертной опасности) и при отсутствии на месте представителя церковного совета, ведующего оформлением, священник обязан направиться к больному немедленно, не дожидаясь оформления, которое в этом случае производится позднее.

Согласно действующему законодательству (ЖМП, № 1, 1986) без разрешения исполнительного органа допускается Исповедь и Причащение больных и умирающих по их просьбе в больницах, в домах для престарелых и инвалидов и местах заключения, для чего предоставляются соответствующие помещения. В этих случаях, сообразуясь с условиями, священник может ограничиться возложением на себя епитрахили, поручей и наперсного креста.

Пастырь, посещающий дома больных, встречает людей разного возраста, пола, уровня образования и культуры, а главное, разной степени воцерковленности. Необходимо помнить, что здесь он столкнется с проблемой языка, с «языковым барьером». В сознании людей, длительное время пребывающих вне Церкви, не читавших Священное Писание и святоотеческие творения, произошло обесценивание смысла многих употребляемых в церковном обиходе слов, выражений и понятий. Такие выражение, как «духовная жизнь», «любовь», «грех», «покаяние», «смирение» приобрели в расцерковленной культуре иной смысл, подчас значительно (а то и полностью) отличающийся от их христианского смысла, и вследствие этого могут вызывать ложные ассоциации. Начиная разговор, пастырь должен внимательно следить за собеседником и по ответным репликам почувствовать, насколько адекватно тот воспринимает его слова. При отсутствии взаимопонимания необходимо вернуться к началу беседы и разъяснить христианское значение употребляемых им понятий. Во всяком случае следует избегать в разговоре малопонятных церковнославянских слов и выражений, чтобы речь духовника была максимально доходчивой и живой. В противном случае пастырь будет восприниматься не как иерей Бога Живого, а как жрец эзотерического культа, произносящий не «глаголы вечной жизни», а магические заклинания. Часто бывает необходимо хотя бы в общих чертах донести до больного смысл Таинств, которые предполагает совершить священник (Покаяние, Причащение, Елеосвящение).

Начинающему пастырю необходимо помнить, что, совершая Таинство или просто молясь у постели больного, необходимо внятно и членораздельно произносить текст чинопоследований и молитвословий. Больной (а тем более умирающий) ищет в Таинстве и молитве последней помощи и утешения. Поэтому поспешное и невнятное чтение всегда глубоко оскорбляет его, вводит в соблазн, в состоянии которого он может уйти из земной жизни. Отсюда видно, что правильно поступит священник, если в случае нехватки времени он из положенных молитв, не пропуская существенного, прочтет одну или две, но внятно и с чувством благоговения, нежели скороговоркой «пробормочет» все положенное по Требнику. При этом некоторые особо важные молитвенные обращения и малопонятные церковнославянские слова лучше произносить по-русски.

В беседе очень важны мудрость и чувство меры. Слова, как и лекарства, следует употреблять с величайшей осторожностью. Пастырь должен опасаться создать у больного механическое, магическое представление о Божественной благодати. Речь должна идти не столько о том, что Господь может совершить то, что не в состоянии сделать самый лучший врач, а о том, что Бог всегда с нами: в болезни, выздоровлении и смерти.

Действие Таинства при достойном Причащении всегда очевидно. Выздоровевший больной сердечно отблагодарит священника за неоднократное посещение его в течение болезни и за частое приобщение его Святых Таин. Он признается, что без такого благодатного утешения не вынес бы нравственно тяжких и длительных страданий. А врачи с удивлением увидят, что он не пал духом и его надежда на выздоровление была лучшим подспорьем для лекарств, которые ему давали.

При неоднократном Причащении больного на дому только первая Исповедь должна быть обстоятельной и подробной, незначительные обычно прегрешения после последнего Причащения могут быть отпущены сразу после их упоминания. Кроме того, пастырская помощь большому не ограничивается лишь совершением Таинств. Очень важны совместная молитва пастыря и больного, желательно при участии его родных и близких, а также беседы, возвышающие дух и просто поднимающие настроение больного, в которых уместны и мягкий юмор, и шутка, ободряющие душу.

В практике душепопечения больных священнику из-за нехватки сил и времени зачастую нс удается охватить своими заботами всех нуждающихся. В таких случаях он может направлять к одиноким и престарелым больным кого-нибудь из своих благочестивых прихожан для оказания бытовой помощи и духовной поддержки страждущему брату или сестре. Назначение такого рода «послушания» – лучший способ возгревания духа милосердия и любви среди прихожан. Методические приемы и литургические особенности, относящиеся к проведению Исповеди, Причащения и Соборования на дому, даны в IV томе «Настольной книги священнослужителя» (M., 1983, с. 242–290).

Болезнь часто смягчает человека, смиряет его гордыню и самоуверенность, показывает ограниченность и тщету человеческих усилий быть «хозяином своей судьбы», горделивого упования на собственные силы. Это делает больного более доступным пастырскому влиянию, его назидательному и ободряющему слову. Зачастую лишь в тяжелой болезни, ощущая, быть может, близость кончины, человек впервые серьезно и глубоко задумывается о прожитой жизни, чувствует угрызения совести за совершенные нм греховные поступки, а главное, ищет и призывает Бога, ждет личной встречи с Ним с трепетом и страхом, предчувствуя Его праведный Суд. У многих возникает раскаяние в легкомысленно и поверхностно прожитой жизни, разочарование во всех увлечениях, идеалах, стремлениях. Все это приводит к чувству вины, опустошенности, безнадежности.

Священник у одра тяжело или смертельно больного призван облегчить смертную тоску, подать надежду на милосердие Божие, как бы ни была тяжела предсмертная Исповедь человека. Причащение после такой глубокой Исповеди можно совершить несколько раз.

Люди смиренные и кроткие принимают болезнь просто, с сознанием высокого смысла посланных испытаний. Больной стремится в эти последние недели, дни и часы очистить свою совесть Покаянием, просит помочь ему побороть смятение и страх, ловит каждое слово духовника как посланное свыше, ждет совета, совместной молитвы, беседы, подготовляющей его к страшному часу смерти. Нет ничего в деятельности пастыря более ответственного и одновременно более вдохновляющего, вызывающего сопереживание и прилив благодатной любви, как встреча, Исповедь и напутствие такого кающегося. Когда человек ожидает смерти со смиренной, кроткой и открытой душой, с ним, без сомнения можно прямо говорить о тайне кончины, о будущей жизни, не стараясь успокаивать его призрачными надеждами на выздоровление. Ему можно и надо говорить о приготовлении к смертному часу, утешая его надеждой на всепокрывающее милосердие Божие, объяснять, что отходит он не в неведомую и мрачную страну, а возвращается в свое Небесное Отечество, к любящему и благому Отцу Небесному. Поменьше упоминания о Страшном Суде и вечных муках, а побольше слов об усыновлении каждого человека Богом по слову Господа Иисуса Христа.

Но бывает, к сожалению, и обратная картина. Священник иногда встречает совершенную глухоту духовную у одра тяжелобольного. Греховная жизнь, полное отсутствие церковного опыта и умения каяться, окаменевшая совесть настолько вытравили в человеке образ Божий, что предсмертная болезнь представляется ему тяжким и бессмысленным страданием, а смерть кажется только физиологическим явлением, за которым ничего нет. Иногда у такого человека вдруг просыпается неудержимое озлобление против всех; неизбежность смерти вызывает бессильную ярость; возникает зависть и ненависть к здоровым; совесть, заглушенная с давних пор, не воспринимает духовного утешения. Тогда голос священннка не доходит до сердца, а подчас вызывает у больного даже желание оскорбить или, в лучшем случае, сказать что-нибудь саркастическое, например, что Исповедь и Причастие ему не нужны.

О таких несчастных надо усиленно молиться, испрашивая у Бога их чудесного обращения, хотя бы в предсмертную минуту. Нельзя отчаиваться и следует по возможности навестить такого больного еще раз с надеждой застать его более готовым к Исповеди, Покаянию и Причащению Святых Даров.

Никогда не нужно настаивать на непременном совершении Исповеди и Причащении, если больной не готов к этому. Можно поговорить о ходе болезни, о советах докторов, рассказать утешительные случаи из своего опыта. Лишь в заключение беседы можно предложить совместную молитву, Елеосвящение и Исповедь. Больные часто бывают мнительны и воспринимают священника как «вестника смерти». С этим надо считаться и не настаивать на совершении Таинств. Вообще насилие в духовной жизни должно быть исключено. Но при этом надо помнить о пастырской ответственности за душу грешника, умершего без последней Исповеди и Причащения.

Посещая тяжело больных, пастырь должен нести отраду, надежду, милость, евангельский свет и отеческую любовь.

Особое средство исцеления, которым пользуется Церковь, продолжая дело Христа, – это таинство Елеосвящения, или Соборования. Речь идет об исцелении души от греха и его последствий: телесных страданий, боли, отчаяния.

Но для того чтобы это средство могло действовать, душа должна быть не мертвой, а живой, нужно, чтобы Христос жил в ней, и она с Его благодатной помощью могла оторваться от греха.

Таинство Елеосвящения не следует рассматривать как последний традиционный благочестивый обряд; оно отнюдь не предназначено для человека, уже лишившегося сознания и находящегося на пороге смерти. Поэтому Православная Церковь призывает своих верных чад к этому Таинству заблаговлеменно, не дожидаясь предсмертного часа.

И на деле таинство Соборования нередко приносит исцеление даже таким больным, которых врачи признали безнадежными. Об этом можно привести немало свидетельств приходских священников. Разумеется, такое исцеление не является результатом магического обряда: для исцеления требуется со стороны больного вера в Небесного Врачевателя, твердое убеждение в действенности этого церковного средства, раскаяние в своих грехах и искреннее намерение впредь жить по-христиански. Конечно, каждый человек подвержен смерти, но исцеление, полученное благодаря средству, указанному Самим Христом и Его Церковью, остается как предзнаменование того, что Господь сделает для Своих избранных во Царствии Своем.

Однако дар исцеления у христиан, стяжавших глубокую веру и молитвенность, – это не дар всемогущества и Божественной власти над природой. Ведь и сами апостолы, исцеляя других, болели; многие праведники (преподобный Серафим, старец Амвросий) до конца своих дней страдали неизлечимыми болезнями. Объясняется это тем, что, живя до времени в «теле смерти», мы несем и все последствия этого – до всеобщего воскресения: Всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в смертной плоти нашей. Посему мы не унываем; но если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется. Ибо кратковременное легкое страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу (2Кор. 4:10–11, 16–17).

Весь многовековой опыт православной антропологии и аскетики пронизан идеей раскрытия в человеческой личности трех пластов бытия: духовного, душевного (психологического) и телесного (последний может именоваться также плотским, природным, биологическим). Как у древних отцов и учителей Церкви, так и у современных богословов мы неизменно обнаруживаем внимание ко всей личности в целом: не только к духу и душе человека, но и к его телу, участие которого в религиозном опыте общепризнано (хотя и по-разному оценивается). Единство и гармония всех пластов человеческой личности – признак ее здоровья, ибо это состояние возвращает человека к его первозданной, райской чистоте и цельности, утраченной в результате грехопадения. Теперь это состояние является целью, «заданием» земной жизни всякого верующего: Сам же Бог мира да освятит вас во всей полноте, и ваш дух, и душа и тело во всей целости да сохранится без порока в пришествие Господа нашего Иисуса Христа (1Фес. 5:23). Эта идея полноты раскрывается в творениях христианских подвижников-аскетов. Так, для преподобного Макария Великого (301–391) была очевидна зависимость человека от его психофизического организма (то есть от того, что на языке современной физиологии принято называть «конституцией» или «типом высшей нервной деятельности»). Преподобный Макарий пишет: «У преуспевающих в духовной жизни естество остается прежним: человеку суровому оставляется его суровость, а уступчивому – его уступчивость... Иной, по естеству будучи суровым, предает свою волю Господу, и приемлет ее Бог, а естество пребывает в своей суровости. А иной добронравен, скромен и добр, посвящает себя Богу, и его приемлет Господь». Однако это не означает, что проявления этих природных особенностей остаются в духовной жизни неизменными: они «хотя и остаются прежними в своем существе, но в своих проявлениях изменяются под влиянием духовной жизни». Он приводит два примера разного осуществления заповеди милосердия в зависимости от мягкости или суровости личного характера пастыря: «один по мягкости умоляет грешника и зовет к покаянию, другой, суровый, наказывает согрешившего, сообразуясь с его силами, и следит за действием наказания и ждет покаяния». Известен его рассказ и о различных проявлениях покаяния у двух монахов с различными характерами. Оба изменили монашескому обету, ушли из монастыря и стали жить по обычаям мирской жизни, а потом раскаялись и, придя в обитель, просили братию вернуть их в монастырь. Им был назначен годичный срок испытания. Вернувшись через год, каждый дал отчет: один весь год горько плакал о содеянном, другой весь год радовался, от каких бед и падений избавил его Господь. Оба, после весьма различно прожитого покаяния (как мы сказали бы теперь, в зависимости от «конституции», «темперамента» каждого) были признаны равно достойными вновь быть принятыми в число монастырской братии.

Из более близкого к нам времени, XIX века, дошло до нас описание жизни старцев-отшельников на острове Валаам, которое дает убедительные примеры разных характеров и темпераментов. Приведем два примера. Один отшельник выбрал для своей жизни северную сторону острова, на берегу тенистой бухты, заросшей вековыми соснами, куда никогда не пробивались солнечные лучи. Он питался лишь сухарями и ключевой водой, не общался с паломниками, соблюдая обет молчания, ходил в темной одежде, которую никогда не менял.

Другой избрал для своего скита южную бухту, окруженную светлыми березами, расчистил кусочек земли, развел огород, построил ульи, любил пить чай с медом и охотно принимал и угощал паломников. Летом он носил белый подрясник, был очень опрятен, весел, жизнерадостен, любил петь высоким голосом молитвы. Паломники, покидая его бухту, долго еще слышали воспеваемые его звонким тенором гимны, прославляющие Богоматерь: «О Тебе радуется Благодатная, всякая тварь», «Не имамы иныя помощи» и др. Примечательно, что в соборном сознании руководства монастыря на острове оба эти отшельника почитались как достойные «равного почитания».

Теперь рассмотрим, как эти мысли древних отцов и подвижников отразились в трудах богословов XIX века. Епископ Таврический Михаил (Грибановский; 1856–1898), широко образованный иерарх, стоявший на уровне современного ему развития биологии и психологии различал четыре «течения» (сферы) внутренней жизни человека: 1) сфера материальной и чувственной жизни, где люди стихийно несутся и движутся, находятся во взаимной жестокой борьбе (здесь «соматический» и «витальный» слой отнесены к одной сфере); 2) сфера умственной жизни со своими законами и свойствами соединяет людей единством разума; законы эти подвержены постоянному изменению и диалектическому отрицанию предшествующих последующими; 3) сфера «высших человеческих симпатий» и сострадания (то, что современная психология называет «высшими социальными проявлениями»), «их горячая струя в истории согревает людей и составляет из них живой общественный организм»; 4) сфера свободной веры: здесь – «лучи духовного Солнца, дающего всем жизнь и теплоту, ибо мы Им живем, движемся и существуем (Деян. 17:28)».

В борьбе этих течений (сфер) совершается драма внутренней жизни человека. У каждой из этих сфер – свои законы, своя природа, направления развития и приемы борьбы.

Непосредственно во власти человека – только область духовной свободы: она никогда не уничтожается. Все прочее развивается по законам, ничего общего не имеющим со свободой человека.

В ограниченной мере свобода (лишь в умозрительной форме) присутствует там, куда увлекают человека стихийные силы и течения, подчиняясь их законам, и может даже усиливать эти природные течения. Если у него доброе сердце, он подчиняется движениям своих эмоций, живет сознанием в этой области и тем усиливает ее. При наличии ясного и острого ума человек своим сознанием и свободой следует за его логическими построениями и усиливает их. Если у него могучая фантазия, он отдается миру образов и грез. Когда преобладает несокрушимая сила чувственности и эгоизма, человек становится их рабом и подчиняет им свою сферу духовной свободы. Колебания могут зависеть от природного склада человека, от силы его стихийных влечений, но схема остается та же.

Епископ Феофан Затворник в своих многочисленных писаниях систематически исследовал вопросы о том, что такое духовная жизнь и как на нее настроиться и что есть дух в человеке в отличие от души и тела. В его понимании дух проявляется трояко: в благоговении и страхе Божием, в совести и искании Бога. Духовность, по учению епископа Феофана, – норма человеческой жизни, и проявляется она в сознании и свободе, в одухотворенности всех трех сторон человеческой психики: эмоциональная сторона обретает стремление к идеалу красоты, воля стремится к бескорыстным делам милосердия, ум – к истине. В единстве и равновесии всех сфер человеческой природы (духа, души и тела) коренится, по мнению епископа Феофана, «подлинное здоровье человеческой личности», целостность нашего «я». Личность человека определяется тем, что в нем преобладает: дух, душа или тело. Если сознание и свобода помрачены и подчинены душевно-телесной сфере (то есть психофизической), то дух подавлен или вовсе отсутствует, что является признаком деградации личности.

Итак, мы видим, что представления о «слоях» или «сферах» человеческого бытия различались на протяжении развития православной антропологии. Но все попытки христианского осмысления личности объединяет стремление анализировать ее как целое во всей полноте духовного, психического и биологического существования. Этот тезис очень важен для дальнейшего изложения актуальнейших проблем пастырского душепопечения, и в частности для решения главнейших из них: как соотносятся духовное и душевное здоровье, духовные и душевные болезни? Может ли человек быть здоровым, будучи духовно больным? И наоборот, может ли на фоне духовного здоровья развиваться «душевная болезнь» в медицинском смысле?

Взаимоотношение естественнонаучной (медицинской) и богословской точек зрения на патологические явления в психике человека на протяжении христианской истории человечества было различным. Условно можно выделить три периода.

В первый период преобладало господство религиозно-мистического понимания всех психопатологических проявлений. Тогда еще не существовало психиатрии как медицинской дисциплины; все психические болезни рассматривались как результат воздействия дьявола и его демонов на душу человека или как непосредственный результат первородного греха. Поэтому считалось, что лечить эти болезни должны не врачи, а священники-духовники. В этот период «монастырской психиатрии» государственные власти возлагали на монастыри заботу о психически больных («бесных», «безумных», «слабоумных») наряду с попечением об инвалидах и одиноких стариках («хромцах», «слепцах», «сирых и убогих»).

Необходимо отметить, что уже в те далекие времена налицо пример дифференцированного подхода опытных монахов-духовников к психически больным; их пастырский опыт позволял разграничивать патологические состояния людей, возникшие под воздействием демонских искушений, и переживания, явившиеся результатом природных болезненных процессов в психофизическом организме человека. Так, преподобный Иоанн Лествичник (VII в.) описывает признаки, по которым советует отличать «духовное прельщение» от душевных расстройств, развившихся «от естества». Основатель русского монашества преподобный Антоний Печерский († 1073) три года ухаживал за монахом, больным кататонией (психомоторным заторможением), рассматривая его состояние как болезнь, хотя и считал, что она возникла в результате прелести и воздействия злого духа.

Второй период падает на XIX век, когда происходит становление психиатрии как научной дисциплины на основе рационалистических теорий (школа соматиков). Согласно мнению сторонников этих теорий, психические болезни ничем не отличаются от соматических. Только врач, исходя из результатов чисто биологических исследований мозговых и общесоматических процессов, может понять психопатологические явления. Таким образом, богослов и пастырь оказываются здесь ни причем. Всякий немедицинский путь отвергается и осуждается как не имеющий познавательного значения. Проявления религиозности трактовались (как иногда и в наше время) как психическое заболевание или симптомы болезни. Религиозные идеи и догмы расцениваются как навязчивые идеи невротиков. Для З. Фрейда (1856–1939), например, религия «массовое безумие» и в то же время попытка самолечения человечества, помогающая ограничить власть инстинктов и влечений.

В последующие годы в психологической науке ставится задача создания «позитивной психологии религии» путем экспериментального воспроизведения и исследования религиозных переживаний, возникающих под влиянием религиозных текстов и образов как раздражителей. Исследователи этого направления, естественно, не идут дальше формального описания, личностный смысл отступает на задний план и игнорируется, как это вообще свойственно экспериментальным, чисто биологически ориентированным теориям в физиологии и психологии.

Третий период падает на XX век, когда в психологии и психиатрии возникает настойчивая необходимость синтетического рассмотрения психических проявлений человека в норме и патологии, во всей полноте его духовного и психофизического бытия. Это направление в психологии и психопатологии привлекло внимание и сочувствие многих крупных ученых.

В наше время широко распространено мнение, что наше знание обусловлено тем или иным познавательным методом, что научные положения имеют ограниченную и переходящую ценность в зависимости от применения метода (К. Ясперс; 1883–1969). Психологам и психиатрам, сторонникам целостного воззрения на человека во всей полноте его духовных и психофизических проявлений, предоставляется необходимым рассматривать религиозные переживания в двух аспектах: 1) поскольку проявления религиозной жизни в душе человека представляют собой определенные психологические состояния всей личности в целом и всегда связаны с теми или иными физиологическими процессами в организме человека, постольку они могут быть предметом психологического, психофизиологического, а в случаях патологии – психиатрического исследования; 2) однако содержание религиозных переживаний выходит за пределы компетенции этих методов: оно должно быть предметом религиозного исследования и богословия. Психиатрические гипотезы и концепции неприменимы для объяснения религиозных переживаний.

В качестве основного положения (постулата) сторонники этого подхода утверждают, что верующий человек на любой ступени религиозного опыта проникает в область бытия, принципиально отличную от всего остального мира, в область духа, где происходит встреча человека с Богом. Поэтому истинно религиозный акт отличается следующими чертами: ему присуща тенденция к «надмирности»; он осуществляется только посредством Божественного начала, в живой встрече человека с Богом, только при наличии некоего онтологического (бытийного) воздействия со стороны Божества, по Своей воле отдающего Себя человеку. Таким образом, утверждается самобытность и непроизвольность религиозного опыта. Это своеобразный синтетический акт, в котором мысль и функция «я» сплавлены в нерасторжимое единство и который доступен формальному и историческому анализу. Отношение к духовному бытию стоит на первом плане в структуре религиозного переживания. Для этого переживания характерна целостность восприятия: религиозное переживание открывается одновременно как духовность, излучающаяся в область иррационального, как иррациональная жизнь, соединяющаяся с духовностью.

Любовь и благоговение описываются как наиболее характерные черты, присущие только религиозному мировосприятию, как не простые эмоциональные величины, но духовно-личностные ценности, которые возникают лишь в личном опыте и имеют отношение только к личному носителю этих ценностей.

Подлинный религиозный акт связан с его волевым побудительным компонентом. Вера как форма познания имеет духовное содержание, но как норма практической жизни она есть тип человеческого поведения.

Таковы в самых общих чертах эти попытки современной религиозной психологии определить объективно не только форму, но и содержание религиозного переживания. Такое определение поможет нам в дальнейшем изложении разграничивать здоровое и больное, истинно религиозное и псевдорелигиозное в духовной жизни человека.

Религиозные переживания могут играть весьма разные роли в общей структуре личности. В случаях патологии они могут непосредственно отражать симптомы болезни: галлюцинации, бредовые идеи, физически ощущаемое воздействие на поведение и мысли больного человека. Религиозные переживания могут быть и проявлением здоровой личности, и тогда, даже при наличии болезни, они помогают больному сопротивляться ей, приспособляться к ней, критически относясь к ее проявлениям, компенсировать дефекты, внесенные болезнью в личность больного.

Касаясь проблемы душевных заболеваний, следует отметить, что понятие нормы в современной психиатрии до сих пор не определено научно и употребляется очень расплывчато. К тому же за пределы нормы интеллектуального развития человека в равной степени выходят и слабоумие, и гениальность. Точно так же отклонением от некоторой интуитивно понимаемой душевной нормы могут считаться и одержимость, и блаженство. Поэтому пастырь-исповедник должен обладать собственным духовным опытом, христианской интуицией, знанием основ православной традиции душепопечительства и быть знакомым с некоторыми, пусть даже самыми общими, основами психиатрии. Но и в этом случае суждение о психическом здоровье прихожанина должно выноситься им с сугубой осторожностью и с учетом всех возможных индивидуальных особенностей каждого конкретного человека.

Пастырь-духовник имеет дело с самыми глубокими и сокровенными переживаниями человека как в норме, так и в патологии. Часто именно он первым замечает в человеке, пришедшем к нему за духовной помощью, начальные признаки психического заболевания. Постоянно имея дело с жнвой человеческой душой, ее проблемами, трагическими падениями и стремлением к возрождению, священник должен помнить, что в его компетенции находятся болезни человеческого духа, возникающие под влиянием греха и страстей. Он призван помогать людям преодолеть последствия грехопадений, зачастую неосознаваемых или забытых; глубоко укоренившись в душе, они тайно властвуют над ней, сопротивляясь искреннему покаянию, заставляют человека лицемерно умалчивать о себе или отвлекают внимание на незначительные поверхностные проявления.

Господь Иисус Христос сказал: Не здоровые имеют нужду во враче, но больные; Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию (Мк. 2:17).

Грех – универсальный факт жизни человеческой личности. Осознание греха и покаяние – единственный путь борьбы с грехом и его преодоления. Наше эмпирически данное состояние есть состояние грехопадения и одержимости страстями, то есть действующий в нас грех стал почти законом нашего земного бытия.

Под влиянием греха живая человеческая душа, не утратившая совести, испытывает чувство вины, печаль, мучение и потребность освободиться от последствий грехопадения. Верующий человек идет за помощью в церковь, обращается к духовно опытному собрату. Он испытывает духовную боль и страдание, а иногда несет и физические последствия греха.

Первая задача, стоящая перед пастырем, поставить «духовный диагноз», то есть определить, что в этих страданиях имеет непосредственно духовную причину и, следовательно, подлежит лечению духовному. Одновременно необходимо установить, нет ли в переживаниях кающегося проявлений душевной болезни, имеющей причину соматического или психофизического характера, а потому требующей вмешательства психиатра, вооруженного современными знаниями законов биологической и эмоционально-психологической жизни и средствами медицинского воздействия (психофармакология, психотерапия и т. п.). И, наконец, У пришедшего на исповедь или беседу могут обнаружиться также психофизические нарушения, которые являются непосредственным следствием личных или семейных грехов и в таком случае нуждаются в духовных и психиатрических методах лечения одновременно. В подобных ситуациях духовное выздоровление может привести к психическому и физическому выздоровлению. Именно так Иисус Христос исцелил расслабленного, когда увидел причину его болезни, сказав: Дерзай, чадо! прощаются тебе грехи твои (Мф. 9:2). Наконец, в Евангелии от Иоанна описывается и такой случай, как исцеление слепорожденного, о котором ученики спросили у Иисуса: Равви! кто согрешил, он или родители его, что родился слепым? Иисус отвечал: не согрешил ни он, ни родители его, но это для того, чтобы на нем явились дела Божии (Ин. 9:2–3).

Этап установления духовного диагноза более ответственный, нежели определение наличия и вида психического заболевания. Сюда относится определение уровня духовного развития человека, выяснение глубоко скрытого в тайниках его души личного отношения к Богу и ко греху, способность его сопротивляться силе греха. Здесь необходима компетенция умного и опытного пастыря, который имеет особый дар, проявляющийся либо как присущая ему духовная прозорливость, либо как результат обобщения духовного опыта Церкви. Апостол Павел называл его даром различения духов, перечисляя дары Святого Духа: слово мудрости, слово знания, вера, дар исцеления, чудотворения, пророчества, различение духов (1Кор. 12:4–11).

В сложных случаях, когда имеется одновременно и духовная, и психическая болезнь, в идеале необходима компетенция пастыря-богослова и врача-психиатра, чтобы проанализировать все сферы («течения») человеческой личности, все слои бытия в целом. Поскольку в абсолютном большинстве случаев православный пастырь не является профессиональным психиатром, он не может иметь окончательного суждения о психическом здоровье человека.

Можно указать следующие поводы для такого обращения:

1) регулярные или нерегулярные припадки истерического, эпилептического и смешанного характера; 2) нарастающее падение работоспособности, утомляемость, прогрессирующее снижение памяти и интеллектуальных способностей у лиц, не достигших старческого возраста; 3) резкое и нарастающее изменение основных черт характера, немотивированное и независимое от внешних условий развитие возбудимости, холодности, злобности, жестокости, тревожности, эмоциональной неустойчивости, агрессивности; 4) повторяющиеся обманы зрения, слуха, обоняния, осязания (патологические ощущения в коже), ощущение воздействия электротоком и т. п.; 5) глубокие и стойкие или регулярно повторяющиеся состояния депрессии, тоски и безнадежности, уныния и отчаяния, в особенности сопровождающиеся мыслями о самоубийстве; состояния беспричинной веселости с беспорядочной повышенной активностью, неконтролируемым наплывом мыслей и переоценкой своих возможностей; 6) неуправляемые, насильственные, навязчивые мысли, ощущаемые как «не свои», «внушенные», возникающие по мнению больного под воздействием «электричества», «радиоволн», «голосов», демонов; наплывы беспорядочных мыслей, непроизвольные остановки и обрывы в ходе логического процесса, невозможность закончить начатую фразу вследствие излишней ассоциативности мышления; 7) яркие и повторяющиеся состояния «озарения», «прозрения», видения, голоса, не вытекающие из прежнего опыта и чуждые общей структуре личности; 8) непреодолимая власть грубых плотских влечений (в частности, половых в естественной и извращенной форме), навязчивые «хульные» помыслы, чуждые ранее данной личности; чувство потери благости, богооставленности, сопровождающиеся унынием, отчаянием, мыслями о самоубийстве; 9) проявление крайней гордости и некритичности к себе, абсолютная уверенность в правильности своих ошибочных суждений и оценок вопреки очевидной реальности и объективному мнению окружающих (бредовые идеи ревности, изобретательства, реформаторства, провозглашение личной «миссии», особого «избранничества»). Противоположные явления: комплекс самоуничижения, публичного самоосуждения, самооговора как проявления тайной гордости и эгоцентризма.

Пастырь, прибегая к помощи врача, должен отдавать себе отчет в том, что тот подойдет к психическим явлениям с позиции объективного анализа их в соответствии с современным уровнем науки и не будет пытаться раскрыть духовный смысл переживаний или трактовать их как проявления бесоодержимости, но будет выяснять особенности их патогенеза (происхождения и развития) на основе современных знаний физиологии и патологии мозга, центральной нервной системы, теории обмена веществ, эндокринологии и объективных законов психофизиологии и психопатологии. Его лечебные мероприятия будут продиктованы этими законами, научными методиками и его личным клиническим опытом, то есть знанием законов и динамики развития патологических явлений в клинической практике и уровнем развития психофармакологии.

Что же касается отношения самого духовника к психически больному, то здесь уместно сослаться на слова епископа Игнатия Брянчанинова (1807–1867): «И слепому, и прокаженному, и поврежденному рассудком, и грудному младенцу, и уголовному преступнику, и язычнику окажи почтение как образу Божию. Что тебе за дело до его немощей и недостатков? Наблюдай за собой, чтобы тебе не иметь недостатка в любви». Этот совет отражает многовековый опыт православного сознания, практики монастырей, тюремных и больничных храмов (которые были и при психиатрических лечебницах). Душевнобольные здесь неизменно встречали любовь, сострадание, поддержку, поразительную терпимость к их патологическим проявлениям и индивидуальным особенностям характера и поведения, заботу, уход, привлечение к посильному общему труду и, разумеется, привлечение к участию в богослужении и Таинствах в той мере, в которой позволяло их сознание.

Следует подчеркнуть необходимость такого внимательного отношения к проявлению психических заболеваний, уважения и бережного отношения к индивидуальным особенностям характера и темперамента верующего человека, как больного, так и здорового. Оно коренится в признании того, что человек свободен только в своей духовной сфере и сознательном выборе своего пути к Богу или противления Ему. Что же касается психической формы душевной жизни, то уже у преподобного Макария Великого (301–391) мы встречаем признание «материальности» души (хотя и подчеркивается, что это материя особого рода). Епископ Феофан Затворник говорит о телесной стороне души, общей у человека с животными, и о признаках ее одухотворенности под воздействием Духа и утверждает, что именно душевная сторона объединяет в себе телесную и духовную стороны человеческой природы.

Это признание обусловленности индивидуальных черт человеческой психики, типов душевного устроения, равного достоинства этих типов вполне соответствует современному учению о характерах и темпераментах, о психологических, витальнобиологических основах аффектов и влечений, о биохимических, эндокринных, генетических и даже церебральных (мозговых) механизмах, влияющих на структуры этих влечений.

В соответствии с такими взглядами весь подвижнический опыт говорит о том, что изменять свой характер, аффекты, страсти и пристрастия, образ мира, то есть всего своего «я», чего требует истинное покаяние (греч. «метанйа» – «изменение ума»), можно только длительной и упорной работой над собой, используя опыт христианской аскетики с ее приемами и методами, влияюіцими как на психику, так и на тело человека во всех их проявлениях.

Отсюда естественно следует необходимость пастырского руководства новоначальными (мирянами и монахами), ставшими на путь духовного совершенствования своей личности, а также систематизации воспитательных приемов и создания соответствующей среды. Епископ Феофан Затворник в своих письмах и книгах о христианской жизни дает очень точное и полное описание необходимых мер воздействия на тело и душу в процессе духовного возрастания, показывает необходимость продуманной организации повседневной жизни и сферы быта, учит разборчивости в выборе предметов, картин, музыкальных мелодий, книг, окружающих нас и оказывающих на нас постоянное влияние. Все это необходимо учитывать, если мы желаем изменит свою психофизическую организацию, стремясь к духовному совершенству, дабы возвещать совершенства Призывавшего нас из тьмы в чудный Свой cвem (1Пет. 2:9).

Духовник, предполагающий или знающий о наличии душевного недуга у своего пасомого, призван помочь больному правильно отнестись к психической болезни, осознать ее и активно ей противостоять, призывая его в необходимых случаях обращаться за помощью к врачу. Знание биологических законов развития психического заболевания поможет духовнику осмыслить и истолковать состояние исповедника не только духовномистически, но и в совокупном личностном многообразии, учитывая сложную систему взаимоотношений телесной, психической и духовной сфер бытия.

Верующий человек, живущий здоровой духовной жизнью, постоянно контролирует себя, состояние своего сердца, слышит голос совести; по мере своего духовного роста осознает свои грехи, может тяжело переживать раскаяние, «плачется о грехах», но в молитве, таинстве Покаяния, в Причащении Святых Таин находит облегчение, освобождение, радость и надежду. Ибо печаль ради Бога производит неизменное покаяние ко спасению, ведет к духовному выздоровлению, а печаль мирская производит смерть (2Кор.7:10). «Печаль мирская» на языке психиатрии называется «депрессией»; она не проходит от молитвы и покаяния, может привести человека в состояние отчаяния, вызвать мысль о самоубийстве.

Духовник должен уметь показать пришедшему к нему болезненный характер депрессии, будь то результат чрезмерной скорби из-за потери близкого человека, обнаружения тяжелой соматической болезни или следствие нарушения мозговой деятельности (то есть не от греха, а «от естества»). В таких случаях необходимо кроме лекарственной терапии постоянно и терпеливо внушать верующему больному надежду на исцеление.

При противоположных состояниях (возбуждение, сутяжничество, необоснованная ревность, переоценка своих сил, горделивые бредовые мысли о своем таланте, претензия на учительство и даже провозглашение личной «миссии») также необходимо постараться привести больного к осознанию своей болезни, к критической оценке своего состояния. Та же помощь требуется при галлюцинациях, бредовых идеях, воздействии непреодолимых навязчивых состояний, не регулируемых волей «хульных помыслов», «приказывающих» голосах. Духовник должен знать, что эти идеи и состояния не всегда являются результатом воздействия злого духа, бесоодержимости, «порчи», а могут происходить от болезненного состояния центральной нервной системы Во всех этих случаях нужны особая трезвость оценки, правильный духовный диагноз и умение отличить здоровые духовные явления от болезненных. Опыт православных подвижников помогает отличить мистические переживания от болезненного состояния, которое при некритическом к нему отношении неизменно приводит верующего к духовному «прельщению».

Для молодого священника, как и для любого человека, не знакомого с проблемами психологии и психиатрии, существует опасность поверхностного, упрощенно-оптимистического подхода к человеческой личности. Многовековый пастырский опыт предупреждает обманчивые оценки человеческой природы, призывая и уча видеть те состояния человека, которые коренятся в сокровенных тайниках его души, в подсознании, в унаследованных и приобретенных противоречиях человеческого существа.

От пастыря не требуется постановки диагноза психического заболевания, но некоторые познания в этой области помогут при общении с пасомыми лучше разобраться в их переживаниях и в определении степени их душевного неблагополучия.

Сталкиваясь с проявлением конкретных и явных психических расстройств, можно тем не менее говорить о надежде на духовное выздоровление, если заболевание не мешает сохранить основные признаки духа в человеке, которые перечисляет епископ Феофан Затворник: жажда Бога, поиск и стремление к Нему; благоговение и страх Божий; совесть, приводящая человека к покаянию. Об этом всегда должен помнить пастырь, определяя направление своей деятельности при окормлении больных психическими заболеваниями.

У верующего человека болезнь вызывает необходимость самопроверки, выяснения духовного смысла посланного испытания. Болея, человек имеет возможность сосредоточенно подумать, призвав на помощь близких и духовного отца, проверить свою жизнь, вспомнить ошибки и падения, которые могли послужить духовной причиной болезни. Исправляя через покаяние последствия прегрешений, верующий, таким образом, использует время болезни для духовно-нравственного очищения и усовершенствования.

Смиренное приятие болезни, терпеливое несение страдании, надежда на помощь не только врачей, а в первую очередь Тою, Кто силен врачевать все болезни, характерны для истинно верующего христианина. Именно такое отношение к болезни открывает возможность духовного возрастания, смягчает труднопереносимые страдания, является источником утешения, самопознания и духовного подъема в несчастье.

Неоднократно высказывалось предположение, что существу какие-то скрытые отношения между болезнью и самыми глубокими человеческими возможностями: мудростью, творческими и интеллектуальными возможностями. Вопрос о соотношении религиозных переживаний и болезни стоит в ряду этих проблем. Можно выделить три стороны этого вопроса: 1) Религиозные переживания человека как проявление болезни, когда больной воспринимает эти проявления как «откровение». В психиатрической терминологии это называется «ложная мистика», а в терминах православной аскетики – «прелесть», «прельщение». 2) Религиозные переживания как «здоровая мистика» больного человека, их роль в борьбе с болезнью как компенсаторных функций души, помогающих сохранить духовное здоровье. 3) Религиозные переживания, связанные с болезнью, как источник религиозного опыта.

Сделаем небольшой экскурс в область, которая по праву принадлежит психиатрии, не для того, конечно, чтобы переложить на пастыря-духовника обязанности психиатра, но в надежде предотвратить в ответственном деле душепопечения поверхностные выводы и скороспелые решения, основанные лишь на буквально понятых признаниях и жалобах исповедающегося. Рассмотрим на примерах наиболее характерные и распространенные формы проявления душевного недуга и влияние, которое они могут оказывать в сфере духовной жизни человека. Параллельно рассмотрим возможные линии поведения духовника в подобных случаях и типичные ошибки, которых следует избегать. Начнем наш экскурс с рассмотрения патологического воздействия, которое оказывают на религиозную жизнь основные виды аффективных психозов.

Типичные, неосложненные аффективные психозы чаще развиваются у лиц с мягким характером, общительных, эмоционально теплых, с гармоничной душевной сферой. Такие люди часто бывают склонны к пониженному настроению, чувству собственной малоценности; в духовной сфере они склонны к повышенному чувству греховности, обладают «скрупулезной» совестью. Они склонны к слезам, постоянно печалятся о своих ошибках, сомневаются в возможности прощения; редко испытывают истинное облегчение и радость после исповеди.

Другой характерный тип больных, страдающих психозами, – это «гипертимики»; они оптимисты, самоуверенные, деятельные, но при этом поверхностные и легкомысленные люди. Чувство покаяния и плача о грехах им не дано от природы. Если первых надо призывать к радости прощения, то вторым надо прививать чувство «угрызений совести», самоконтроля, ощущение греха и стремление к покаянию.

Третьи из предрасположенных к аффективным психозам переживают постоянную смену периодов депрессии, экзальтации и ровного настроения.

Рассмотрим круг относящихся к этим заболеваниям проблем на примере болезни H. В. Гоголя (1809–1852), умершего в то время, когда циркулярный психоз еще не был научно описан. Его болезнь не была распознана, вследствие чего он получал неправильное лечение. Его духовный руководитель, не принимая во внимание состояние больного, предъявлял к нему строго аскетические требования, хотя за 18 лет пасомый испытал 9 аффективных усугублявшихся приступов болезни, включавших бредовые и кататонические симптомы (заторможенность). Больной умер от тяжелого истощения с нарушением обмена веществ, бредом греховности. самоуничижения, с упорным отказом от пищи, полной двигательной и умственной заторможенности и мутизмом (10 дней не говорил ни слова). Сожжение II тома «Мертвых душ» было также совершено во время глубокой депрессии с болезненным сознанием своей виновности и греховности своего творчества.

H. В. Гоголь не был, конечно, человеком с гармоничной душой: биографы говорят о странной смеси упрямства, дерзкой самонадеянности и глубокого самоуничижения при склонности к ипохондрическим переживаниям и странным выходкам еще во время учебы в лицее.

Точный психиатрический диагноз заболевания H. В. Гоголя до сих пор остается предметом дискуссии (маниакально-депрессивный психоз или шизофрения, на первых порах протекающая в форме аффективных приступов).

Первый приступ болезни настигает H. В. Гоголя в Риме в 1840 году. Он сознает, что находится в необычайном, болезненном состоянии и жалуется в письмах на «тяжесть в груди», «давление, дотоле не испытанное», остановившееся пищеварение (что типично для депрессии); он пишет о «болезненной тоске», которой нет основания», вызывающей у него «смертный ужас». «Солнце, небо – все мне неприятно. Моя бедная душа: ей здесь нет приюта. Я теперь гожусь больше для монастыря, чем для жизни светской».

Противоположное состояние описано в письмах к друзьям в 1841 году: «Да, мой друг, я глубоко счастлив, я слышу и знаю дивные минуты, создание чудное творится и совершается в душе моей»; «...труд мой велик, мой подвиг спасителен»; «О, верь словам моим. Властью высшей облечено отныне мое слово»; «У меня на душе хорошо и свежо».

И. С. Аксаков (1823–1886) потом напишет об этих состояниях: «Гоголь в эти периоды впадал в противный тон самоуверенного наставника». В состоянии болезненной экзальтации у него появлялись мысли о своем провиденциальном назначении.

В 1842 году произошел новый приступ депрессии. Гоголь пишет: «Мной овладела моя обыкновенная периодическая болезнь, во время которой я остаюсь в почти неподвижном состоянии в комнате иногда в протяжении 2– 3 недель... Голова моя одеревенела. Разорваны последние узы, связывающие меня со светом. Нет выше звания монаха».

Приступ 1846 года. Состояние настолько тяжелое, что повеситься или утопиться кажется ему единственным выходом. «Молитесь, друг мой, да не оставит меня Бог в минуты невыносимой скорби и уныния».

В 1848 году, перед поездкой в Палестину, письма еще отражают сопротивление и борьбу с наступающим приступом болезни. Он рассылает друзьям составленную им молитву с просьбой молиться о нем по этой записочке «сверх того, что находится в общих молебнах». Приведем фрагмент этой молитвы: «...Душу же его исполни благодатных мыслей во все время дороги его. Удали от него духа колебания, духа помыслов мятежных и волнуемых, духа суеверия, пустых примет и малодушных предчувствий, ничтожного духа робости и болезни».

Приступы учащаются и становятся тяжелее: в 1849 году H. В. Гоголь пишет: «Что это со мной? Старость или временное оцепенение сил? Или в самом деле 42 года для меня старость? Отчего, зачем на меня нашло такое оцепенение – этого я не могу понять. Если бы Вы знали, какие со мной странные происходят перевороты, как сильно все растерзано внутри меня. Боже, сколько я пережил, сколько перестрадал».

Последний приступ болезни, от которого Гоголь погиб, протекал злокачественно, на фоне нарастающего аффекта с бредовыми идеями самообвинения и гибели, с кататоническим ступорным состоянием, прогрессирующим истощением и с полным отказом от пищи. Известно, что 2 суток он провел пред иконами на коленях без пищи и питья. Слуга обращается к друзьям, опасаясь за его жизнь. H. В. Гоголь сжигает все рукописи II тома «Мертвых душ». Он десять дней лежит в напряженной позе в постели, не говоря ни с кем до самой смерти (наступившей вследствие бурно нарастающего истощения).

Итак, даже при отсутствии истории болезни и компетентного медицинского диагноза из этих потрясающих по наблюдательности и художественной точности самоописаний ясно, что Гоголь страдал аффективно-бредовым психозом с приступообразным циркулярным течением и проявлениями кататонического ступора.

Гоголь знал о своей «обыкновенной» периодической болезни и боролся с ней с помощью друзей и духовника. Описание этой болезни в психиатрической литературе не было известно и впервые появилось через два года после смерти H. В. Гоголя. Поведение врачей и духовника в отношении патологических состояний Гоголя было ошибочным: при таких заболеваниях обязанность духовника – вовремя распознать аффективные, витальные корни депрессий и маний, вовремя рекомендовать обратиться за помощью к врачу и помочь бороться во время депрессии с унынием, с греховными мыслями о самоубийстве, с безнадежностью, «мирской печалью», с тоской, которая «производит смерть», а во время экзальтации – с горделивыми мыслями, переоценкой своих возможностей, которые непосредственно смыкаются с состоянием прелести. В религиозных переживаниях Гоголя были особенно в первых приступах и даже до 1848 года, элементы борьбы с болезнью, сопротивления, молитвенного призывания помощи Божией и просьб к близким и друзьям о помощи в борьбе с мятежными помыслами, суевериями, пустыми приметами и малодушными предчувствиями. В дальнейших приступах, и особенно в последнем, было уже полное господство бреда греховности, самоуничижения, потери веры в возможность прощения, то есть все то, что западными психологами религии расценивается как «ложная мистика», продиктованная болезнью.

При отказе от пищи и прогрессирующем истощении врачи применяли с лечебной целью пиявки, кровопускания, мушки, рвотные средства вместо укрепляющего лечения, искусственного питания и т. п.

Духовник не понимал, что имеет дело далеко не с обычным покаянием, «печалью о грехах» здорового человека, которая в общей диалектике здорового покаяния заканчивается радостью прощения и возвращения в дом Отца. У Гоголя была депрессия витальная, происходящая от природных биологических процессов, «по естеству», не та печаль, которая «производит неизменное покаяние ко Спасению», а «печаль мирская», которая «производит смерть». Поэтому вместо ободрения и призыва к самопроверке, вместо разъяснения больному, что он впал в болезнь, которая имеет естественное биологическое происхождение, которую надо принять и с терпением нести, как человек переносит воспаление легких или язву желудка, духовник советовал бросить все и идти в монастырь, а во время последнего приступа привел Гоголя в ужас угрозами загробной кары, так что Гоголь прервал его словами: «Довольно! Оставьте! Не могу больше слушать! Слишком страшно!», а позже просил у него прощения за то, что «оскорбил его».

Болезнь и смерть Гоголя – типичный случай неумения врачей правильно распознать заболевание, а также незнание духовником биологических законов развития и влияния, оказываемого ими на духовную сферу данного больного. Духовник ошибочно толковал болезнь H. В. Гоголя в ложном духовно-мистическом аспекте, не учитывая многопланового строения человеческой личности, единства в ней биологического, психологического и духовного планов и их сложных взаимоотношений.

Все разновидности врожденной эпилепсии характеризуются наследственно передающейся склонностью к судорожным припадкам и их психическим эквивалентам, нередко в сочетании с особым складом характера у больных. Различают простую и сложную, «психическую» эпилепсию.

Простая форма эпилепсии проявляется в однотипных, сравнительно редких судорожных припадках, имеет относительно благоприятное течение и не сопровождается грубыми изменениями личности и явлениями слабоумия. Встречающиеся патологические черты характера больных эпилепсией в психиатрии определяются как «эпилептоидные», а в более тяжелых случаях – как «эпилептический характер». Различают несколько его вариантов:

а) возбудимые, агрессивные люди сильных, непреодолимых влечений, безудержных вспышек гнева и страсти, приступов злобного, агрессивного поведения. После таких вспышек больной может раскаиваться, просить прощения, сознавать безнравственность своих поступков, давать обещания исправиться. Верующий человек может искать помощи в этой трудной борьбе в молитве, что нередко создает репутацию неискренности и ханжества, так как приступы гнева и агрессивного поведения повторяются. Отсюда старое определение эпилептика как «человека с молитвой на устах и с камнем за пазухой»;

б) астенизированные, утомленные или тугоподвижные, медлительные, с преобладанием не агрессивных, а защитных реакций, вязких аффектов, инертности мыслей. У одних преобладает чувство долга и сочувствия к людям, «гиперсоциального» поведения, у других – практичность, бережливость, скупость, хозяйственность (тип «крепкого хозяина» или «скупого рыцаря»);

в) больные, склонные к тяжелым расстройствам настроения, «дисфориям», наступающим без внешних причин приступам мрачной, злобной тоскливости, ворчливости, недовольства, продолжающимся от нескольких часов до нескольких дней. Такие приступы могут сопровождаться неудержимым влечением к алкоголю или движению, что создает картину запойного пьянства и периодического бродяжничества (так называемая «эпилептическая фуга-бегство»).

Обязанности пастыря по отношению к этим больным следующие: во-первых, помочь им правильно отнестись к своей болезни, освободить их от страха перед припадками, побудить к активному лечению современными антисудорожными и другими необходимыми лекарственными препаратами; содействовать квалифицированному обследованию, чтобы выявить, не является ли причиной припадков перенесенное ранее соматическое заболевание (менингит, опухоль, травмы мозга, требующие специального лечения); во-вторых, необходимо помочь больным критически осознать аномалии своего характера и мышления и способствовать борьбе с их патологическими проявлениями.

Сложная форма эпилепсии, кроме припадков, проявляется в психических эквивалентах («заменителях» припадков), приступах помрачения или полного выключения сознания с галлюцинациями, бредом, злобным аффектом, безудержной агрессией и опасностью для окружающих или, наоборот, в состоянии экстаза, «озарения», также с галлюцинаторными переживаниями. Такие помрачения сознания могут быть краткими и протекать в виде «отключения» от окружающей обстановки, «отсутствия», с неясным бормотанием, причмокиванием или другими бессмысленными «автоматизированными» движениями (бег, вращение и т. п.).

Психические эквиваленты могут наступать в качестве предвестников больших судорожных припадков или следовать за припадками. Сложная форма эпилепсии может быстро приводить к изменениям личности со снижением интеллекта и нарушением правильного поведения в обществе. Описанные ранее патологические типы характеров выступают здесь в более грубой форме, в сложных сочетаниях противоположных качеств: грубость, гневливость, агрессивность сочетаются с угодничеством, слащавостью, льстивостью и другими защитными способами поведения. Вязкость, медлительность, тугоподвижность, «гиперсоциальность» – со вспышками гнева, безудержных влечений, жестокости и т. д. Наконец, «просветление», экстаз, подъем настроения могут сочетаться с мрачной, злобной тоскливостью и упадком.

Неожиданное наступление тяжелых припадков, сотрясающих больного, повергающих его в судорогах на землю, вызывающих впечатление какого-то постороннего, «чужого для личности» воздействия, давало основание расценивать эти приступы как результат вмешательства злой силы, одержимости бесами или в других случаях как результат Божественных влияний, откуда пошло старое название эпилепсии – «священная болезнь».

Случай наследственной эпилепсии можно рассмотреть на примере Ф. М. Достоевского (1821–1881); гениальный писатель страдал ею с 15-летнего возраста. Это была относительно благоприятная по течению форма смешанной эпилепсии с редкими припадками и эквивалентами, благодаря чему писатель до конца жизни сохранил творческие способности, хотя и страдал значительными дефектами памяти. Заболевание обострилось в студенческие годы, затем – в период следствия, суда и ожидания смертной казни, каторги и солдатской службы.

Грубой ошибкой являются наивные попытки объяснить болезнью, «выводить из болезни» мировоззрение и творчество писателей или общественных деятелей. Гениальность Ф. М. Достоевского проявилась не благодаря, а вопреки болезни. Для его творчества характерна автобиографичность. Герои его произведений показывают, в частности, все многообразие и трагическую противоречивость проявлений и переживаний неуравновешенных типов человеческой личности. В то же время как православный христианин, вера которого прошла «сквозь все горнила испытаний», он в жизнеописаниях ряда своих героев отразил попытки осмыслить свою болезнь и опыт ее духовного преодоления.

Наиболее полное и последовательное отражение эта сторона духовного опыта писателя нашла в образе князя Мышкина (роман «Идиот»).

Перед нами человек, больной с детства. Мы встречаемся с ним после многолетнего лечения, проведенного в специальном санатории за границей. Болезнь замедлила его развитие, сохранила в его психике черты детскости, незрелости, наивности. Его психофизическая организация надломлена, однако по своим духовным качествам он стоит неизмеримо выше всех окружающих. Клинически его состояние описывается как «ремиссия» («ослабление болезни»), период без припадков и их эквивалентов, что позволяет ему вернуться на родину. Он полон любовью к людям, особенно к детям. Но при встрече с петербургским обществом начинают выявляться трагические парадоксы его личности: он нездоровый человек, с эпилептическими чертами характера и поведения, с преобладанием защитных (дефензивных) черт и гиперсоциальности (болезненной подверженности влияниям). За необычные суждения и поступки его, не стесняясь, в лицо называют «идиотом» (от греч. «идиос» – странный, необычный). Но в то же время он оставляет след в душе каждого человека, с которым сводит его судьба, покоряя всякого своей человечностью, добротой и мудростью. Конечно, с медицинской точки зрения князь Мышкин не вполне здоров: его психофизическая организация надломлена, его ранимость, сверхчувствительность к чужому горю и несправедливость окружающей жизни вызывают в его душе тяжкие страдания. Его временное душевное равновесие нарушается, что приводит в конце концов к рецидивам припадков, но в среде петербургского дворянско-чиновничьего общества он оказывается единственным человеком, который «сохраняет духовную независимость, гармонию естественно проявляемых чувств». И, наконец, что самое удивительное, наиболее высокие состояния духовного подъема, озарения, самые глубокие, почти пророческие высказывания этого больного человека входят в комплекс предвестников очередного припадка. Отношение князя Мышкина, глубоко верующего человека, к этим состояниям представляет большой интерес для врача и священника.

Роль духовника особенно важна для больных эпилепсией в периоды между припадками, когда они сознают мучительные противоречия полярных состояний и упадка, озарения и дикого гнева, просветления и помрачения сознания. Острее, чем при других заболеваниях, верующий больной воспринимает мир как арену борьбы Бога с диаволом, а сердца людей – как «поле битвы» добра и зла. Пастырь должен помочь человеку достичь покаяния, правильного отношения к своему греху и к бессмертному человеческому достоинству, которое подвергается столь драматическим испытаниям.

Депрессия толкает больного в бездну безнадежности, уныния и отчаяния; он перестает верить в возможность искупления своих грехов, враг подсказывает ему мысль о самоубийстве. Раскрывая больному болезненное, «природное» происхождение этих мыслей, духовник помогает врачу вооружать больного на борьбу с этими мыслями и намерениями, раскрывать их духовный характер. Необходимо неустанно напоминать о том, что верующий человек не может подчиниться унынию и тем более самовольно лишить себя жизни. Приятие и терпеливое несение креста в недели и месяцы депрессии, если она не поддается фармакологическому воздействию, восстановление критического отношения к проявлению болезни – первый симптом психического и духовного выздоровления.

Поведение священника определяется общей задачей пастырства: помочь человеку найти глубину покаяния, восстановить правильное духовное ощущение жизни в душе человека, правильное отношение к своему греху и к своему бессмертному человеческому достоинству, которое у больных подвергается таким драматическим испытаниям, когда «двойничество» выражено максимально. В этом плане большое значение имеет судьба Ф. М. Достоевского и его героя, образ которого создан с высокой целью: восстановить и воскресить человека.

В традиционной терминологии православного Пастырского богословия и Аскстики различают две степени одержимости по их духовно-душевной структуре: 1) бесноватость (посессия) – полная связанность души демоном, когда человек теряет всякое самосознание; личность его совершенно пленена злой силой;

2) одержимость (обессия) – частичная плененность злой силой души человеческой или тела: человек сохраняет полное самосознание, возможность нравственной оценки своих поступков, но не имеет силы справиться с «влекущей его силой».

Уговорить одержимого, а тем более бесноватого, нельзя, ему надо помочь.

С медицинской точки зрения разграничиваются две формы эпилептических припадков и нарушения психической деятельности: 1) приступы с полной потерей самосознания и полным последующим забвением (амнезией) всего происходившего с больным и совершенного им; 2) приступы с частичным помрачением или сужением сознания, но с сохранением самосознания личности и воспоминания о происшедшем при невозможности справиться со своими аффектами, влечениями и побуждениями.

При длительных периодах сумеречного состояния возможны колебания ясности сознания, смена периодов сохранности воспоминаний и отнесения переживаний к личности больного и периодов кратковременного помрачения или сужения сознания (колеблющееся, мерцающее сознание).

Все поступки больных во время приступов первого типа, даже самые тяжелые преступления, определяются судебной психиатрией как поступки, совершенные в состоянии невменяемости. Больные освобождаются судом от ответственности за совершенные деяния, но выносится решение о необходимости их стационарного лечения. В случаях тяжелых преступлений (убийства, насилия) назначается принудительное лечение в условиях строгой изоляции и надзора.

Если эти больные, узнав от окружающих или от врачей о совершенных ими преступлениях против юридических законов и нравственных норм, приходят в недоумение и ужас, сознавая всю тяжесть своего антисоциального поведения, сожалеют о нем, то это служит признаком сохранности личности больного, способности критического отношения к болезни и гарантией того, что больной будет впредь выполнять все медицинские назначения и смирится с необходимостью стационарного лечения.

Если больной – верующий христианин, сознающий не только социальную и моральную, но и духовную ответственность за свои действия, то он принесет покаяние за свои поступки, совершенные даже в бессознательном состоянии. Это будет выражением и доказательством правильной, самокритичной оценки своего поведения и сознания того, что из сердца человеческого (а значит, и из области подсознательного) исходят злые помыслы, оскверняющие человека даже в состоянии сна и беспамятства. Когда поведение верующего человека определяется биологическими, психофизическими, «природными» процессами, но присутствует сознание духовной ответственности за свои поступки, совершенные даже и при помрачении, священник не может отказаться принять его покаяние и отпустить грех (если нужно, то с наложением епитимии). Это откроет больному путь к правильной самооценке и восстановлению его человеческого достоинства, смягчит состояние ужаса и депрессии от сознания совершенного им.

Отсутствие такого рода сознания является свидетельством либо далеко зашедшего эпилептического слабоумия, либо врожденного морального уродства, патологии нравственного сознания и совести, что должно учитываться и врачом, и духовником в процессе как психотерапевтической, так и душепопечительной работы с больным.

Необходимость воспитания правильного критического отношения, а также социальной и моральной оценки своего поведения и аномалий характера в полной мере относится к приступам второго типа, протекающим без помрачения сознания и с сохранением воспоминаний о произошедшем. Поскольку эти приступы проходят на фоне ясного самосознания, с сохранением чувства «я» и остаются в памяти больного, они входят в общую сумму отрицательного и положительного личного опыта и, конечно, подлежат нравственной и духовной оценке.

Разделяя три пласта бытия человеческой личности, мы не должны забывать, что ее необходимо рассматривать в единстве телесной, душевной и духовной организации. Вот как говорит об этом митрополит Сурожский Антоний (Блум) (врач-хирург и психиатр по образованию и светской профессии): «Тело, даже мертвое, лежащее в гробу, это не только поношенная одежда, которая должна быть отброшена, чтобы душа могла быть свободной. Для христианства тело – нечто гораздо большее: нет ничего из того, что происходит с душой, в чем тело не принимало бы участия. Мы получаем все впечатления в этом мире, но также и в мире духовном отчасти посредством тела: вода Крещения, хлеб и вино Евхаристии взяты из материального мира. Мы не можем быть добрыми или злыми иначе, чем в союзе с нашим телом. С первого и до последнего дня жизни тело остается соратником души во всех делах и вместе с душой составляет целостного человека. Оно по праву соединено с миром духовным, Божественным».

В практике душепопечения пастырь может столкнуться с людьми, страдающими шизофренией. Зачастую болезненные симптомы не сразу бросаются в глаза. Человек, исправно посещающий богослужения, приступающий к Таинствам, вызывавший у пастыря искреннее расположение, вдруг в один прекрасный день заявляет ему, что убежден в его недоброжелательности по отношению к нему, обвиняет священника в тайных кознях, «заговоре» против него. Интерес, который священник проявляет к его личности, он объясняет как коварную попытку «шпионить» за ним с тем, чтобы каким-то образом уловить его, нанеся вред, даже убить. Такой больной может вдруг объявить на Исповеди или в частной беседе, что он «на самом деле» один из «угодников Божиих» (и уточняет кто именно), «пророк», посланный преобразовать весь мир или дать новое «откровение». Такие неожиданные и подчас ошеломляющие проявления могут вызвать у начинающего пастыря глубокое недоумение, поставить его в тупик. Как правило, это всего лишь некоторые из многообразных проявлений определенного типа психопатологии, известкой под названием параноидной шизофрении.

Это заболевание представляет собой бредовый психоз с медленно расширяющимся интерпретативным бредом, который лишь на поздних этапах болезни становится отвлеченным, неправдоподобным и нелепым. Больные этой формой шизофрении на протяжении многих лет остаются в привычной среде, слывя в то же время «чудаками», «странными» или «одержимыми».

Термин «паранойя» использовался еще древнегреческими врачами, употреблявшими его в значении «умопомешательство», «безумие», «исступление». Хотя в поведении и ощущениях конкретного лица, страдающего параноидной шизофренией, встречается много индивидуальных, не поддающихся строгому описанию отклонений от «стандартного» течения болезни, в основном нарушения наблюдаются в процессе мышления. Для больных характерны подозрительность, искаженное восприятие действительности и чрезмерное использование защитных механизмов «проекции» и «отрицания».

Проекция представляет собой защитную реакцию, действие которой состоит в бессознательном приписывании другому лицу собственных идей, желаний, чувств и побуждений. Эта реакция возникает в результате неспособности признать свою ответственность за определенные идеи и нежелания выносить порождаемый ими внутренний эмоциональный разлад (дискомфорт). Например, человек, одержимый желанием убийства, но не могущий в этом себе признаться, может переносить, «проектировать» это желание на человека, которого он ненавидит и боится. Одновременно он убеждает себя, что сам является мишенью кровожадных стремлений этого человека. Защитный маневр подобного рода, повторяем, совершается бессознательно. Другой случай можно рассмотреть на примере работника, весьма низко оценивающего свои профессиональные способности. Заметив на себе взгляд начальника, он думает про себя: «Он считает, что я работаю хуже всех». Здесь проектируется бессознательно-сознательный «голос» самокритичной личности, причем звучит он для него как бы из сознания другой личности.

Однако в некоторых случаях при проекции переносится не содержание (неприемлемая идея, желание, чувство и т. п.), но происходит замещение внутреннего напряжения внешней угрозой. Некоторые, например, бессознательно предпочитают жить с мыслью, что они окружены «врагами», не отдавая себе отчета в том, что в их собственном сознании скрыты агрессивные желания. В этом случае внутренняя угроза маскируется «отрицанием», а для оправдания беспокойства создается внешняя псевдоугроза. Больной смотрит на мир с опасениями, лишенными какого-либо основания. Такой человек постоянно ищет «доказательства», подтверждающие его предвзятые убеждения. Он пристально наблюдает за людьми, ситуациями и событиями, выискивая «тайные» признаки своих бредовых подозрений. Если, например, священник во время произнесения проповеди мельком взглянул на больного параноидной шизофренией или, наоборот, все время смотрел в другую сторону, такой прихожанин все равно будет убежден в том, что проповедь была предназначена только для него и состояла из одних «намеков» на события его жизни, его тайные мысли, из «подтверждений» его подозрений. Тот факт, что священник даже не смотрел на него, воспринимается как хитрая «уловка». Факты, опровергающие его «подозрения», ничего не значат для него. Сам того не подозревая, он просто подгоняет свои собственные ожидания под те явления или события, которые ежедневно наблюдает; он воспринимает их правильно, но интерпретирует их согласно своим предвзятым суждениям, либо полностью критическим, либо полностью враждебным.

Вместе с тем параноик находится в постоянном напряжении. Он необычайно чувствителен ко всему новому и неожиданному, обращая пристальное внимание на любую мельчайшую перемену в окружающей его обстановке. Неожиданный звук, изменение выражения лиц окружающих, улыбка собеседника может породить в нем страх или негодование. При параноидной форме шизофрении, как правило, нарушается контакт личности с действительностью. Для того чтобы сохранить этот контакт, сознание больного прибегает к помощи параноической проекции как основного защитного механизма для снятия болезненного внутреннего напряжения. Псевдо-идеи, высказываемые в категорической форме, превращаются в убеждения больного, против которых бессильны логические доводы. Убеждения подобного рода называются бредом. Чаще всего встречаются бредовые идеи собственного величия, преследования, нанесения ущерба. Человек, страдающий бредом (манией) преследования, убежден, что какой-то человек (а чаще группа людей) избрал его объектом систематических истязаний. Он глубоко негодует, не доверяет своим ближним, бессознательно отрицая наличие собственной внутренней агрессивности. Мания преследования у такого человека, как правило, зарождается на почве глубокого чувства вины; потому бдительное отношение духовника к человеку, который, несмотря на искренне принесенное покаяние, продолжает испытывать это мучительное состояние, вовремя сказанное слово утешения может предотвратить развитие бреда. Предполагаемыми «преследователями» параноика обычно оказываются соседи, родственники, сослуживцы. На более поздних этапах у больного появляется убеждение, что против него действует целая группа специально подосланных «злоумышленников». У больного происходят вспышки гнева и ожесточения, он обращается с серией жалоб в государственные учреждения с требованием оградить его от «происков» его преследователей. Если больной считает, что не может никому доверить свои жалобы и подозрения, то он стремится скрыться от своих «врагов», убегает из дома, прячется. В редких случаях сам предпринимает нападения на своих «мучителей».

Больные, страдающие параноидной манией величия, как правило, отождествляют себя с кем-то из крупных религиозных или общественных деятелей. Бессознательно стремясь защитить себя от мнимого преследования, человек регрессирует в своих ощущениях на стадию раннего детства, начинает считать, что обладает потрясающими силами и способностями. Вместо испытываемого прежде чувства страха перед «гонителями», он осознает собственную «избранность». Действия окружающих, которые ранее воспринимались как угрожающие, теперь расцениваются как знаки уважения и «почитания». Возникают идеи «мессианства», «пророческого служения», «целительства», «ясновидения» и т. п. Подобно Дон Кихоту, больной считает себя эталоном чести и благородства.

Священнику следует тщательно обдумать свои возражения в беседе с параноиком, в противном случае одно неосторожное слово может вызвать озлобление и гнев больного. Духовник должен быть готов к подозрительности и недоверию. Стремление священника избежать его общества или принятие им антагонистической позиции лишь утвердит параноика в его подозрениях и ожиданиях «коварного обмана». Пастырь должен терпеливо и стойко переносить эти проявления недоверия (особенно в начале знакомства), мнительности, возмущения, злословия и даже клевету, помня, что они исходят от больного. Очень важно в общении с таким больным прихожанином выбрать сразу правильную дистанцию: не слишком приближать его к себе, но и не отталкивать. Необходим нейтральный, мягкий подход, позволяющий священнику держаться от больного на некотором расстоянии, дабы не дать ему повода для подозрений, что ему уделяют чрезмерное внимание лишь для того, чтобы унизить, отвергнуть и покинуть его в последний момент.

Такого больного никогда не следует торопить, предлагая рассказать о себе. Лучше всего дать ему почувствовать, что он может спокойно высказаться о том, что в данный момент считает безопасным. Относиться к нему надо с полной искренностью и честностью. При этом надо иметь в виду, что параноик будет склонен вести себя неискренне по отношению к пастырю, а подчас даже негодовать на сложившиеся отношения, считая, что пастырь посягает на его личную жизнь.

Главным принципом, которого надо держаться в разговоре с параноиком, должен быть следующий: никогда не пытаться логическими аргументами доказать ему нелепость его бредовых измышлений и подозрений. Во всех предлагаемых ему аргументах он тут же отыскивает лишь те стороны, которые подкрепляют его первоначальную позицию. Если же вы будете твердо настаивать на абсурдности его домыслов, он воспримет это как желание оскорбить, унизить или разозлить его. Реакцией будет враждебность.

Но ни при каких обстоятельствах не следует делать вид, что вы верите его нелепым утверждениям. Это не означает, что их не надо выслушивать. Но одно дело слушать такого прихожанина, а другое – притворяться, что соглашаешься с ним. Если в первый момент больной почувствует, что вызвал у духовника сочувствие к своим словам, но впоследствии обнаруживает его скептицизм, то считает подобную перемену отношения предательством.

Необходимо помнить о роли иллюзий в жизни больного, но вникать в эти фантомы и интересоваться их подробностями пастырю не следует. Духовник должен показать путь к действительности, не входя в сферу болезненных иллюзий. Предпочтительнее всего с самого начала показать страдающему бредом человеку свою позицию: «Я верю, что все, о чем вы говорите, – правда, но лично я не вижу этому доказательств». Очень важно соблюдать в такой беседе один тактический принцип: не вступать в спор с больным относительно его бреда. Он должен осознать, что духовник нейтрален и заслуживает доверия, а вовсе не настроен против него. Нельзя забывать, что больной ищет того единственного человека в мире, которому он мог бы довериться. Священник, если он хочет действительно помочь ему, должен стремиться стать этим единственным человеком. Именно эта цель и определяет роль пастыря в духовном окормлении душевнобольного.

Как общее правило в сложных случаях, могущих смутить совесть пастыря, он должен помнить, что соучастие и доброе отношение всегда лучше, чем излишняя строгость, ибо перед священником стоит человек с больной волей или больным рассудком, требующий участия, помощи и лечения.

Истерический психоз (истерия) занимает особое место в ряду душевных заболеваний. Если упомянутые ранее психические болезни встречаются в пастырской практике сравнительно редко, то истерический психоз в разнообразных формах – явление распространенное. Самое важное, что следует учитывать священнику, – истерия легче всего находит точки соприкосновения с религиозными проявлениями. Среди верующих людей, стремящихся к духовному совершенствованию, склонных к большей аскетической строгости, мистически одаренных истерия часто находит свои жертвы.

Истерик представляет собой тяжелое испытание для пастыря и может послужить предметом соблазна для верующих. Затруднения духовника часто коренятся в том, что эта болезнь может легко скрываться под, казалось бы, доброкачественными формами религиозной жизни. Женщины подвержены этому душевному недугу чаще, чем мужчины.

Истерия отличается от других душевных заболеваний еще и тем, что ее признаки проявляются довольно ясно и доступны даже для поверхностного наблюдения. Эти признаки обнаруживаются как в душевной, так и в телесной сфере.

Лицам с истерическим душевным складом (а такие встречаются гораздо чаще, чем явные истерические психопаты) свойственна легкая переменчивость настроений, резкие переходы от одной крайности к другой. Они хотят быть или казаться чем-то большим, чем позволяет действительность и их реальные возможности. Истерик любит «играть роль», вся его жизнь сводится к игровому, подражательному театральному моменту, в котором сердце совсем не участвует. Такой человек может быть болезненно мнительным или изображать вечно «непонятого», не находящего отклика в своей среде, которая его якобы «недооценивает». Иногда истерик считает себя «изгоем», всеми забытым, никому не нужным. Эта склонность к «игровому» поведению, перевоплощению, частая смена личин объясняется повышенной восприимчивостью, способностью подпадать под чужое влияние. Поэтому никогда не известно, сколь долго будет длиться то или иное настроение. В религиозной сфере истерик легко переходит от ханжества к равнодушию. С этим связана еще одна отличительная черта в характере истерика, а именно: известный «инфантилизм», проявляющийся в желании постоянно быть в центре, возбуждать к себе соучастие или хотя бы интерес. Для этого он использует все доступные ему средства: стремится разжалобить, угрожает, клянется в «вечной» любви и преданности и тут же может перейти к угрозам и т. п.

Часто истерический психопат угрожает самоубийством, охотно сообщает, что жизнь ему надоела, что он готов свести с ней счеты. При этом реальных самоубийств среди истериков чрезвычайно мало, они лишь симулируют этот акт.

Предрасположение ко лжи, часто весьма искусной и правдоподобной, к романтизации и приукрашениям реальных событий весьма характерны для истерических личностей. «Умственная анархия» – также одна из особенностей этой категории лиц.

Есть и физические признаки, свидетельствующие об истерической психопатии. Сюда относятся жалобы на ощущения «гвоздя в голове» или какого-то «шарика» в горле. Это последнее явление бывает иногда не только субъективным ощущением больного, но и проявляется внешне. Истерики говорят особым «надтреснутым» голосом, колеблющимся и дребезжащим, как будто в их голосовом аппарате действительно присутствует какой-то посторонний предмет. Однако некоторые ученые считают, что эти явления могут наблюдаться не только у истериков: страх, тревога, потрясения могут вызвать этот болезненный эффект и у людей, нс страдающих этим заболеванием.

Больным истерией свойственно притупление чувства осязания, а подчас даже нечувствительность к некоторым болевым ощущениям наряду с повышенной чувствительностью к легким прикосновениям к телу. Им также свойственен неестественный смех, легко сменяющийся слезами. Отсутствие сна и аппетита также часто сопутствует истерическим явлениям.

Возможность пастырской помощи больным истерической психопатией расценивается в медицине и пасторологии по-разному. Легкие случаи, особенно связанные с периодом созревания, врачи оценивают оптимистически. С течением времени и под наблюдением врачей истерия может пройти или сгладиться. В более сложных формах болезнь трудно поддается лечению. Настоящие жертвы этой болезни не годятся ни для брачной, ни для монашеской жизни. Эти несчастные люди обрекают на постоянные страдания своих близких. Если монашескому постригу предшествует период искуса, послушничества, то перед браком такой период отсутствует.

Пастырю необходимо усвоить ряд принципов, которым полезно следовать при общении с истериком. Меньше всего рекомендуется говорить о его болезни, не обращая внимания на мнение больного. Так как многое зависит от доброй воли самого больного, то пастырь должен добиться желания вылечиться и вызвать доверие к себе. Назначая такому прихожанину послушание, избегают излишней нагрузки в физической и психической сфере. Твердость и постоянство духовника в руководстве такими людьми дают положительные результаты. Необходимо пресекать капризы, плаксивость и притворство. Однако люди этого склада, видя, что их ухищрения и игра не действуют на данного священника, легко меняют духовного руководителя. Можно советовать переменить домашнюю обстановку (разъезд с родственниками), перейти на другую работу, дабы прекратить конфликт, не дающий возможность проводить в жизнь советы пастыря и врача. Особо бдительного отношения требуют больные, находящиеся в периоде созревания.

В начале данного раздела было высказано предупреждение: не смешивать пастырское душепопечение и психиатрическую медицинскую помощь. Совершенная тайна Исповеди не допускает привлечения врача-психиатра к исповедному аналою, равно как и чувство пастырского такта не позволит пастырю направить кающегося в психиатрическую клинику. Пастырь не призван ставить диагноз душевного заболевания, ибо это дело врачей. Однако ему не мешает ориентироваться в этой области, так как это позволит ему в общении со своими пасомыми легче разбираться в их душевных переживаниях и точнее определить их духовные проблемы. Знакомство пастыря с научными данными и методами поможет ему быть более осторожным в своих нравственных оценках и выводах, дабы избежать ложных шагов, неверных советов в трудных и сомнительных случаях. В этом кратком очерке невозможны никакие обобщения, да и сама жизнь не терпит обобщений и схематизма. В каждом отдельном случае душепопечения пастырь должен поступать с особой осторожностью, проникнувшись духом сострадания и жалости, внимания и внутреннего такта.

Пастырь не может поддаваться ложному оптимизму, благодушию или самоуверенности в его многотрудной и предельно ответственной работе по духовному окормлению вверенных ему душ. Исполняя свой пастырский долг, он должен более всего полагаться на милость Господа, не только нелицеприятного Судии, но и любящего Отца.

Каждого человека на протяжении его жизни посещает мысль о неизбежности смерти. Одни в страхе гонят ее прочь, другие пытаются осознать эту проблему и найти путь духовного примирения с ней. Многие известные философы и поэты, не умея определить сущность смерти, пытались как-то объяснить ее. В различных древних мифах мы встречаем образы парок, ножницы которых в определенный момент перерезают нить жизни; неумолимого жнеца, собирающего свой урожай человеческих душ; валькирий, которые относят в новую жизнь души павших героев. Более искушенные мыслители обратились к исследованию психологических аспектов смерти. Аналогично физиологическим процессам клеточного анаболизма (усвоения) и катаболизма (распада) Зигмунд Фрейд в 1920 году ввел концепцию подсознательного стремления к смерти, которое на протяжении всего периода жизни организма сдерживается инстинктом жизни, взаимодействуя с ним и одновременно борясь против него. Биолог Эренберг считал, что физиологические системы, в которых прекращается процесс развития или изменения, являются мертвыми. Поэтому он перефразировал «нет жизни без смерти» в «нет смерти без жизни». Немецкий философ М. Хайдеггер (1889–1976) путем сложных метафизических построений приходит к заключению, что все существующее стремится к смерти. Представители другой философской школы утверждают, что смерть – это необходимое предварительное условие жизни, являющейся ее естественной кульминацией.

Существуют различные типы смерти: смерть одной клетки, одного органа и смерть всего организма как биологической системы. Принято считать, что у человека смерть наступает с прекращением сердечной деятельности и, следовательно, прекращением питания клеток; ее можно констатировать по отсутствию волновой активности мозга на электроэнцефалограмме. Однако при глубокой коме бывает трудно установить таким образом границу между жизнью и смертью.

Слово смерть используется не только как медицинский термин. Говорят, например, о духовной смерти; это происходит в том случае, когда человек живет физически и психически, но у него полностью отсутствуют духовные стремления.

Протопресвитер Александр Шмеман († 1983) говорит, что в современном мире господствует два подхода к смерти. Один он называет «секулярным», другой – «религиозным», но ни тот, ни другой не соответствуют христианскому восприятию смерти. Несоответствие это укоренено в приятии смерти, характерном для обоих подходов, несмотря на глубочайшее различие между ними. В «секуляризме» приятие смерти вытекает из самой ее сущности. Секуляризм обращен к этому миру и человеческой жизни в нем. Его ценности – внутри горизонта истории, то есть времени и пространства, но никак не в области метафизики, обращенной к миру иному, «загробному». Секуляризм занят жизнью, а не смертью.

Поскольку же смерть есть, секуляризм озабочен тем, чтобы она не нарушала жизни, не создавала бы внутри нее темных ям и пессимизма, не была бы для жизни разрушительной. А для этого нужно, чтобы смерть была прежде всего включена в порядок жизни, в ее «строй» и этим включением обезврежена. С этой целью, например, в США создалась своего рода «индустрия смерти». Принцип ее состоит в том, чтобы смерть не мешала жизни и ее заботам. В прошлом человек обычно умирал у себя дома, окруженный близкими, которые и подготавливали его к отшествию из мира и погребению. Теперь человек обычно умирает в больнице. В дом тело его, как правило, не завозят, оно переходит в руки специальных погребальных контор, где его прежде всего лишают всех «признаков смерти». К моменту погребения умерший уже приукрашен и выглядит «как живой». Семье, близким, друзьям не надо ни о чем беспокоиться и заботиться. Им надо только подчиниться инструкциям «похоронных профессионалов», которые все сделают с подобающим спокойствием, благообразием, «пониманием». И от смерти, от похорон у всех остается положительное, в меру печальное впечатление. Жизнь не будет «нарушена», и никто не помешает всем сразу же вернуться в нее, к текущим делам и заботам.

Наряду с секулярным подходом существует, вернее, продолжает существовать, другой подход. Протопресвитер Александр Шмеман называет его «религиозным», потому что считает его общим для всех религий. Он состоит в том, чтобы примирить нас со смертью и «утешить» как умирающего, так и близких ему людей. И если про секулярный подход можно сказать, что в известном смысле он «отрицает смерть», не как факт, конечно, а как объект особого внимания и изучения, то «религиозный» подход – пережиток средневекового мировоззрения, сосредоточенного на смерти и загробном мире.

В этих двух подходах для нас важно несоответствие их обоих христианской вере, ее взгляду на смерть; важен и тот факт, что под влиянием как секуляризма, так и других религий и само христианство как бы воспринимает чуждые элементы.

С незапамятных времен и религия, и философия были прежде всего попытками примирить человека со смертью, объяснить ее так, чтобы она была, говоря языком философии, явлением «хорошо обоснованным» и таким образом оправданным. Как, например, Платон в своем Федоне старается изобразить смерть желанной и благой! И люди в той или иной мере старались утешаться этими объяснениями. В глубине души, однако, все это было нескончаемой попыткой избавиться от ни с чем не сравнимого ужаса, внушаемого человеку смертью.

Этот ужас смерти гораздо ближе к христианскому ее восприятию, чем ко всем «примирениям» с ней. Христианство выявляет смерть как врага, подлежащего уничтожению. Оно – откровение о смерти, потому что прежде всего оно откровение о жизни. Жизнь же эта – Христос. И по отношению ко Христу и к раскрываемой в Нем и даруемой жизни смерть являет себя тем, чем провозглашает ее наша вера, – она есть тот последний враг, который должен быть истреблен. Объясняя смерть, и нехристианские религии, и секуляризм «узаконивают» и оправдывают ее, делая ее «нормальной». Только христианство своим утверждением, что смерть ненормальна, что она победа диавола в «мире сем», раскрывает весь ее ужас. У гроба друга своего, Лазаря, Христос заплакал, а когда приблизился час Его смерти, Он начал ужасаться и тосковать (Мк. 14:33).

И в свете этого ужаса и этой тоски, этих слез Христа как можно мириться со смертью, этим торжеством диавола в мире? Как можно забыть, что все мы живем на некоем вселенском кладбище, на нем строим свое «счастье». Это может быть раскрыто только Христом в даруемой Им полноте жизни. Ведь именно этот мир, а не какой-то «загробный», именно эта жизнь были дарованы человеку как таинство обращения с Богом, и в Боге должен был человек владычествовать над миром.

Поэтому ужас смерти не в том, что она «конец». Разлучая человека с миром и с жизнью, она разлучает его с Богом. Разве мертвые прославят Бога? (Пс. 87:11), – вопрошает псалмопевец. Вот этот ужас и раскрывает нам Иисус Христос. Но когда, созерцая этот ужас смерти, Сама Жизнь скорбит у могилы друга, тогда начинается победа над смертью.

Начало этой победы – смерть Христова. Приняв нашу природу, Христос стал причастен смерти не только для того, чтобы соединиться с нами до конца. Будучи Главой нового человечества, Новым Адамом, Он всех нас заключил в Себе, умирая на Кресте. Любовь Христова объемлет нас, рассуждающих так: если один умер за всех, то все умерли (2Кор. 5:14). Однако необходимо, чтобы эта смерть стала действенной реальностью для каждого человека. В этом значение Крещения: оно как Таинство соединяет нас с распятым Христом – крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились (Рим. 6:3). Во Христе мы умираем для всего того, через что проявилась в мире власть смерти: умираем для греха, для ветхого человека, для плоти, для стихий мира (Кол. 2:20). Для человека смерть со Христом является, следовательно, смертью смерти. Во грехе мы были мертвы, во Христе живы, ожившие из мертвых (Рим. 6:13).

В этой перспективе телесная смерть приобретает новый смысл для христианина. Она не просто неизбежная участь, которой покоряются; христианин и умирает для Господа, как он жил для Него (Рим. 14:7). Надежда на бессмертие и на воскресение, идущая из глубины древности, обрела себе в тайне Христа твердое основание. Благодаря приобщению к смерти Христа мы не только живем теперь новой жизнью, но пребываем в уверенности, что Воскресивший Христа из мертвых оживит и ваши смертные тела Духом Своим, живущим в нас (Рим. 8:11). В воскресении мы войдем в Царство Божие, где смерти не будет (Откр. 21:4), вернее, для воскресших со Христом не будет второй смерти (Откр. 20:6).

Эта благая весть, которая с самого начала была и останется до конца безумием как для всякого секуляризма, так и для верующих до тех пор, пока они пребывают в плену у «ветхой» религии с ее законничеством.

Для тех же, кто жил со Христом в Духе (по слову преподобного Серафима Саровского), «стяжал Дух Святой», приобщенность к вечности начинается уже здесь, на земле. Телесная смерть их – только преставление, переход к более совершенной форме бытия. И это уже не предмет веры, а свидетельство реального опыта. «Прекрасно мне закатиться от мира к Богу, чтобы в Нем мне воссиять... Пустите меня к чистому свету: явившись туда, буду человеком Божиим», – писал перед смертью святой Игнатий Богоносец († 107). Поучительны для нас последние минуты таких христиан, как, например, профессора протоиерея А. Горского (1812–1875), ректора Московской Духовной Академии, испустившего свой последний вздох со словами: «Домой, домой хочу», или профессора В. В. Болотова (1854–1900), последними словами которого были: «Как хороши предсмертные минуты», или же архимандрита Макария (Глухарева; 1792–1847), начальника Алтайской Миссии: «Свет Христов просвещает всех».

Вот поэтому древние христиане ираздновали не день телесного рождения, но день кончины усопшею. «Мы празднуем, – говорит Ориген (ок. 185–254), – не день рождения, но день смерти, как прекращение всех скорбей и отгнание всех искушений. Празднуем день смерти, потому что не умирают те, которые кажутся умершими».

Точно так же вместо того, чтобы сказать «умер», христиане говорили «родился». «Эту гробницу, – читается в одной надгробной надписи, найденной в римских катакомбах, – построили родители сыну своему Меркурию, который жил пять лет и 8 месяцев, а после сего родился о Господе в идах февраля».

«Секулярный» подход с его ограниченностью давно уже не удовлетворял очень многих, так как не решает проблему умирающих. Интересные наблюдения были сделаны в наше время психологами. Благодаря прогрессу техники реанимации (оживления) число людей, переживших состояние клинической смерти, непрерывно возрастает. Были предприняты попытки проведения систематического опроса умиравших об опыте, пережитом ими на грани жизни и смерти. Результат был поразительным. Рассказы людей, переживших посмертный опыт, содержат много общего. Они говорили о выходе из тела, о встрече с умершими близкими, о присутствии некоего «света» и т. п. Достоверность этого открытия теперь общепризнана. Однако научный мир не пришел еще к его однозначной оценке.

Психиатр доктор медицины Элизабет Кюблер-Росс, более 20 лет проводившая работу с безнадежными больными и снискавшая своей деятельностью всеобщее признание и уважение, потрясла научный мир, заявив в 1976 г.: «Речь идет не о вере или надежде, я достоверно знаю, что после смерти существует жизнь». В том же 1976 году выходит в свет книга доктора Р. Моуди «Жизнь после жизни», где он приводит результаты опроса 150 человек, которых можно отнести к 3 категориям:

1) лица, вернувшиеся к жизни после установления у них клинической смерти; 2) лица, бывшие близко к смерти во время несчастного случая или болезни; 3) близкие умерших, передавшие их предсмертные ощущения.

В последующие годы число публикаций на эту тему различных авторов возрастает. Реаниматолог доктор медицины М. Ролингз так излагает суммарный опыт, полученный им из опросов пациентов непосредственно после реанимации: «Умирающий обычно слабеет или теряет сознание в момент смерти, и тем не менее он способен некоторое время слышать, как врач констатирует его смерть. Потом он обнаруживает, что находится вне своего тела, но еще в той же комнате, наблюдая как свидетель за происходящим, он видит, как его реанимируют, и часто вынужден обходить других людей, которые могут помешать его наблюдению. Или же он может смотреть вниз на место действия в парящем положении, у потолка. Он замечает тех, кто находится в комнате, и знает, что они говорят. Он с трудом верит в собственную смерть, в то, что его тело, которое ему прежде служило, теперь безжизненно.

Чувствует он себя превосходно! Тело оставлено, подобно какому-нибудь ненужному предмету. Постепенно привыкнув к этому необычному состоянию, он замечает, что у него теперь новое тело, которое кажется реальным и наделенным более совершенными способностями к восприятию. Он может видеть, чувствовать, думать и говорить, как и прежде. Он замечает, что обладает массой возможностей: перемещения, чтения чужих мыслей; способности его едва ли не безграничны. Затем он может услышать необычный шум, после чего ощущает, что проносится по длинному черному тоннелю, в конце которого – свет. Его скорость может быть и быстрой, и медленной, но он не задевает стен и не боится падения. При выходе из тоннеля он видит ярко освещенную прекрасную местность, где встречается и разговаривает с умершими ранее друзьями или родственниками. После этого он может быть опрошенным существом из света или существом из тьмы. Эта местность может быть невыразимо чудесной: часто холмистым лугом или прекрасным городом, либо невыразимо отталкивающей: подземной тюрьмой или гигантской пещерой. Вся жизнь человека проходит перед ним как мгновенный обзор всех главных событий.

Когда он идет дальше вместе со своими друзьями или родственниками, то встречает барьер, который не может переступить. В этот момент он обычно возвращается и внезапно снова находит себя в своем теле и может чувствовать удар электротока, применяемого для возбуждения деятельности сердца, или боль в груди из-за надавливания на нее при массаже».

Важно отметить, что события, пережитые теми, кто непосредственно приблизился к смерти, лежат настолько вне человеческого опыта, что люди, испытавшие это, все как один характеризуют свой опыт как не поддающийся описанию, то есть невыразимый обычными словами и понятиями. И если они передают этот опыт другим, то предупреждают, что используют условные категории.

О последующем воздействии пережитого опыта М. Ролингз говорит следующее: «Эти переживания, как правило, сильно воздействуют на жизнь и поведение личности. Если ощущение приятное, то человек не боится опять умереть. Он может ожидать возобновления этого ощущения, особенно с момента, когда познал, что смерть сама по себе безболезненна и не внушает страха. Но пытаясь поведать об этом своим друзьям, он слышит подчас в ответ насмешки или шутки. Найти слова, чтобы описать эти сверхъестественные события, достаточно трудно; но если он будет осмеян, то впоследствии сохранит случившееся в тайне и больше не станет упоминать об этом. Если же происшедшее неприятно, если он пережил осуждение, то скорее всего он предпочтет оставить это воспоминание невысказанным». Вместе с Р. Моуди и другими исследователями М. Ролингз утверждает: «Я не видел еще ни одного человека, который пережил бы такое и оставался агностиком или атеистом».

Возникает вопрос, не может ли пастырь в своей деятельности для поддержания и укрепления умирающих широко использовать эти современные наблюдения психологов? Интересно, что ответ на этот вопрос мы можем найти в предании Древней Церкви. Оказывается, христианская древность имела подобные свидетельства о переживании посмертного опыта. Киево-Печерский Патерик, например, рассказывает нам о преподобном Афанасии Печерском (память 2 декабря), который на третий день востал из гроба. Сколько ни просили преподобного Афанасия открыть что-нибудь о жизни за гробом, он ничего не рассказывал, а только заметил: «Если я скажу вам, вы не поверите мне и не послушаете меня... Кайтесь всякий час и молитесь Господу... Дальше же не спрашивайте меня, но, молю вас, простите». Сказав это, он затворился в пещере, где провел еще двенадцать лет.

Это свидетельство преподобного еще раз говорит нам о том, что посмертный опыт уникален. В основном он помогает изменить жизнь и свое отношение к смерти – пережившим этот опыт и тем исследователям, которые очень близко соприкасались с такими людьми (Ролингз, например, после первого такого интервью впервые за много лет открыл Библию).

Пастырь, находящийся у постели умирающего, не должен стремиться убедить его с позиций разума в существовании загробной жизни или ограничиваться просто успокоением – он должен помочь умирающему реально пережить опыт богообщения уже в этой жизни, помочь человеку соединиться со Христом, соединиться навеки, навсегда и в таком единении перейти в вечность. Это и определяет направление пастырской деятельности у постели умирающего. Священник приходит к умирающему с евангельским благовестием, с призывом к молитве, совершает таинства Покаяния, Елеосвящения, причащает Святых Таин. От пастыря в наши дни требуется очень и очень многое: нередко в короткий срок он должен провести катехизацию и совершить Крещение умирающего, нередко после катехизации воцерковить безнадежно больного или возобновить его отношения с Церковью, прерванные, возможно, несколько десятков лет назад. Да и у постоянных членов Церкви в период умирания может возникнуть много проблем.

Пригласить священника могут как на дом к умирающему, так и в больницу. Конечно, если врачебный прогноз заведомо ясен и оперативное вмешательство продлит жизнь лишь на очень краткое время, пастырь должен советовать родственникам такого больного взять его домой. В этом вопросе христианская точка зрения совпадает и с врачебной.

«Умирая в окружении близких, больной не должен приспосабливаться к больничным условиям. Родные хорошо знают его привычки и характер, чтобы однажды заменить успокоительные уколы любимым блюдом или питьем, что в любом случае приятнее, нежели инъекция. Я вовсе не против инъекций и успокоительных средств. По опыту сельского врача я знаю, что они часто спасают жизнь и являются необходимыми. Но так же хорошо я знаю, что терпение, поддержка и привычная пища стоят множества внутривенных вливаний, которые назначаются лишь в силу психологической необходимости и не требуют ни слишком большого персонала, ни индивидуального ухода», – пишет доктор Э. Кюблер-Росс.

Если же умирающий находится в больнице, от священника требуются внимание и такт, чтобы, сориентировавшись в больничной обстановке и установив контакт с персоналом, максимально помочь больному.

Первая трудность, с которой сталкивается пастырь, касается вопроса: сообщить или не сообщить больному о его предстоящей смерти? Священник не всегда может избежать ответа на этот вопрос, так как нередко больной настаивает, чтобы именно он сказал правду. Среди врачей в этом вопросе нет единства: одни скрывают, другие считают, что надо говорить об истинном положении вещей. Вопрос этот очень трудный.

Доктор Н. Шнаппер приводит следующий пример: «Доктор H. – заведующий одним хирургическим отделением – настаивал на том, что необходимо рассказывать все прямо и объективно незамедлительно после операции. Настал день, когда ему самому потребовалось хирургическое вмешательство. Он выбрал квалифицированного врача из своего отделения. Операция была проведена в его больнице и в результате обнаружена злокачественная опухоль с метастазами. Хорошо вышколенный своим заведующим сотрудник полностью проинформировал Η. о том, что было найдено. Доктор Н. прожил еще десять месяцев в госпитале и каждый свободный момент посвящал попыткам удалить своего сотрудника из штата отделения».

В других же случаях, наоборот, авторитет врача падал в глазах больного и появлялась обида, когда пациент случайно узнавал правду о своем диагнозе.

Психологи, а также католические и протестантские душепастыри, оказывающие помощь умирающим, считают, что вопрос заключается не в том, говорить ли больному о его плохом положении, но в том, как это сделать. В этом плане православный опыт предлагает следующее: «Гораздо лучше подготавливать больного к мысли о возможности близкого конца и повести дело так, чтобы он сам видел приближающуюся опасность. Для того, не отнимая совершенно надежды, можно указать на ослабление сил, на усиление болезненных признаков, на всегда возможные обороты к худшему. При сочувственном тоне и заботливой любви пастыря больной сам доскажет себе заключение о серьезности своего положения и мысль о приготовлении к будущей жизни войдет в его сознание и пробудит его к тем действиям, которые так существенно необходимы для всякого, желающего достойным образом встретить смерть, всех нас ожидающую».

В настоящее время, однако, воспользоваться этим советом пастырь может только в отношении больных, которые встречают смерть дома. В условиях же стационара больной впервые узнает о возможном смертельном исходе не от священника. Современные наблюдения, проводимые в больницах, показывают, что чем больше людей, окружающих тяжелого больного, знают его диагноз, тем раньше он заподозрит истину, ибо немногие, зная такое, смогут долгое время изображать непринужденность. Большинство пациентов узнает истину по поведению обслуживающего персонала, по изменившимся методам лечения, по тому, как, приближаясь к ним, понижают голос или вообще избегают посещений, по скорбным или преувеличенно веселым лицам родственников. Замечая, что семья или врач не в состоянии сказать об этом, больной скрывает свои подозрения.

Доктор Элизабет Кюблер-Росс на основании своих многолетних исследований выделила пять фаз, через которые вынужден пройти человек с того момента, когда он получает роковое известие. При внимательном отношении определить фазу, в которой находится умирающий, не представляет большой трудности. Знания в этой области помогут начинающему священнику избежать просчетов и ошибок. Учитывая психическое состояние смертельного больного в каждой фазе, пастырь сможет более эффективно оказывать духовную помощь, особенно же это касается тех сложных случаев, когда больной не церковен или малоцерковен.

Первая фаза: несогласие и уединение. Большинство больных реагирует на диагноз злокачественного заболевания возгласом: «Этого не может быть!» Так было и с теми, кто сразу узнавал правду, и с теми, кто догадывался о ней постепенно.

Чтобы уверить себя в этом отрицании, пациент может консультироваться у многих врачей. Такое отрицание помогает больному подготовиться к мучительной, болезненной ситуации, которую некоторым приходится терпеть длительное время. Непризнание служит «буфером» между больным и ужасом, который вселяет в него диагноз; он обманывает себя и ищет другие, менее радикальные средства защиты. Несмотря на это, тяжелый больной нередко готов легко и свободно поговорить с кем-нибудь, действительно заинтересованным в его судьбе, о своей предстоящей кончине. Важно только помнить, что беседа может состояться лишь в том случае, когда он сам, а не собеседник чувствует готовность к ней, и ее необходимо прервать, если больной дает понять, что больше не выносит такого положения вещей и готов вновь оспаривать его.

Пастырь должен идти к такому больному по первому зову. Это не время для огласительных бесед и наставлений, священнику необходимо лишь терпеливо выслушивать его, проявляя участие и сострадание. Если больной достаточно церковен, он сам начнет разговор о молитве, о принятии Таинств. Главное – не прерывать его, дать ему возможность высказаться и самому принять решение. Такой же сдержанности требует от священника и следующая стадия.

Вторая фаза: гнев. Лишь очень немногие больные находят в себе силы до конца верить, что они здоровы и в хорошем самочувствии. Обычно после несогласия начинается негодование, возмущение и зависть. За всем этим стоит вопрос: «почему именно я?» В этой фазе семье и обслуживающему персоналу приходится очень нелегко с больным, так как его гнев изливается без видимых причин и во всех направлениях. Когда к больному относятся с пониманием, когда ему уделяют время и внимание, он скоро становится более спокойным и менее требовательным. Он знает, что с ним считаются, о нем заботятся, помнят и дают возможность использовать оставшиеся силы. К сожалению, однако, часто мы реагируем на гнев больного так, как будто бы он направлен лично против нас, то есть обижаемся, раздражаемся. Относясь к больному с раздражением, окружающие тем самым добавляют пищу его гневу. Мы должны учиться выслушивать больных и сносить их раздражение, пусть и необоснованное, ведь известно, что высказанное негодование облегчает их положение и помогает спокойнее встретить последние часы жизни. Однако мы будем готовы к этому лишь тогда, когда познаем наш собственный страх смерти и агрессивные желания, а также наши собственные защитные психические установки, которые препятствуют заботе о больном.

Третья фаза: переговоры. Она по большей части мимолетна, мало известна, однако для пациентов часто оказывается весьма эффективной. Если в первой фазе больной не в силах признать случившегося, а во второй ссорится с Богом и с миром, то в третьей он пытается отсрочить неизбежное, прибегая к некоему роду переговоров: «Господи, если Ты не даешь мне вечной жизни на земле и все мое негодование не изменило Твоего решения, то, быть может, Ты снизойдешь к моей просьбе». Это напоминает поведение детей, когда они вначале требовательно настаивают на своем, а потом вежливо просят, обещая при этом быть послушными.

Смертельно больной пациент использует ту же тактику, надеясь добиться награды за свое хорошее поведение. Его главным желанием почти всегда остается продление срока жизни, а затем хотя бы несколько дней без боли и страданий. В большинстве случаев такой «договор» хранится в глубокой тайне. Во время откровенных бесед было установлено, что многие больные в качестве цены за продление срока жизни хотели «посвятить жизнь Богу» и «служению Церкви». Другие обещали предоставить часть своего тела или же все целиком для нужд науки, если врачи применят все свои знания для продления их жизни. С точки зрения психолога, причина таких обещаний сокрыта в тайном чувстве вины, которую пациент сознает за собой.

Священнику очень важно учитывать эту фазу как наиболее благоприятный момент для Исповеди и Покаяния, может быть, даже первых в жизни. Больной настроен выявить все те моменты своей жизни, которые смущают и отягощают его совесть. И пастырь должен вовремя помочь ему в этом.

Четвертая фаза: депрессия. Когда смертельно больной не может больше отрицать наличие болезни, когда срок пребывания в больнице продлевается и выявляются новые симптомы болезни, а он сам слабеет с каждым днем, его душевное состояние снова меняется. Оцепенение, стоическое приятие случившегося, гнев и ярость скоро уступают чувству ужаса перед утраченным. Сама утрата описывается по-разному: это скорбь о потерянном здоровье, об изменившейся внешности, об оставленной семье, детях и пр.

Кроме этого, больной вынужден с огромной болью готовиться к прощанию с миром. Можно отметить, что первый вид депрессии реактивный, а второй, так сказать, подготовительный; они настолько различны между собой, что требуют совершенно разного подхода. При первом виде большое значение имеет помощь в разрешении семейных вопросов, и прежде всего забота о детях и стариках. Как только удается разрешить эти жизненно важные вопросы, отмечается ослабление депрессии.

Другой вид депрессии является следствием не пережитой потери, но грядущей. При виде страдания других людей нашей первой естественной реакцией является попытка развеселить их. Призывая их видеть светлые стороны жизни, мы тем самым часто следуем нашему собственному нежеланию в течение длительного времени видеть перед собой скорбное лицо. Все это помогает, если пациент переносит первую фазу депрессии. Например, больной женщине сообщают, что ее дети здоровы, приносят из школы хорошие отметки – все говорит о том, что, несмотря на отсутствие матери, они живут по-прежнему. Однако если депрессия переходит в форму, в которой больной готовится к грядущей потере всего любимого, то попытки развеселить и ободрить усиливают страдание.

Каждый из нас, потеряв любимого человека, испытывает чувство бесконечной боли; больной же теряет все, что он любил. Изливая душу, он скорее примирится со своей судьбой и будет благодарен тем, кто в этой стадии депрессии спокойно остается рядом с ним, не твердя о том, что не надо печалиться. В противоположность первой форме депрессии, когда больной много говорит, обсуждает и отдает распоряжения, вторая форма протекает довольно тихо.

Это время, когда умирающий более полно принимает слова евангельского благовестия, ищет укрепления в молитве и Святых Тайнах. У некоторых только в этот момент может впервые появиться опыт общения с Богом, от встречи с Которым они по тем или иным причинам устранялись, живя прежней жизнью. Этот собственный религиозный опыт, все большее и большее единение со Христом в Таинствах укрепляют больного, дают ощутить реальность будущей жизни. Важно только, что в этот период пастырь смог посетить умирающего. Многие в состоянии депрессии особенно нуждаются в присутствии и поддержке священника.

Пятая фаза: согласие. Когда у больного достаточно времени, когда он умирает медленно и с чьей-либо помощью уже преодолел первую фазу, он достигает периода, в котором смиряется с судьбой без отчаяния или гнева. Он уже выразил свои чувства: зависть к остающимся жить и здоровым, гнев на тех, от кого смерть еще далека. Он оплакал потерю любимых людей и мест и теперь встречает свой конец относительно спокойно. Он утомлен, обычно очень слаб и подолгу спит или дремлет. Этот сон отличается от сна периода депрессии, теперь это не передышка между приступами боли, не стремление уйти от случившегося и не отдых. Потребность в сне постепенно растет, как у новорожденных, однако с другой целью.

Под фазой согласия нельзя подразумевать счастливого состояния: она почти не содержит каких-либо чувств. Боль как будто улеглась, борьба позади, и теперь, как сказал один больной, наступает время «последнего покоя перед долгой поездкой». В этот период семья обычно в большей степени нуждается в помощи, поддержке и понимании, нежели сам пациент. Он в какой-то степени достиг мира и согласия, и теперь круг его интересов становится все более узким; он хочет оставаться в покое и, по крайней мере, не тревожить себя новостями и проблемами внешнего мира.

Он без радости принимает посетителей, а они замечают, что больной неразговорчив. Общение ограничивается жестами и часто одно лишь движение руки дает понять, что надо остаться. Больной молча просит посидеть с ним. Для человека, который, находясь с умирающим, не испытывает страха, такие минуты молчания могут стать общением, полным глубочайшего смысла.

«Я просто не могу больше», – говорят те немногие пациенты, которые в больничных условиях борются до конца и так цепляются за жизнь, что почти не добираются до фазы согласия. Но теперь борьба закончена, и чем больше они тратили сил на то, чтобы ускользнуть от неизбежной смерти, тем тяжелее им дается окончательное ее приятие в мире и с достоинством. Однако, быть может, именно этих пациентов семья и больничное окружение считают наиболее выносливыми и сильными и даже дают им понять, что готовность умереть – лишь трусливое смирение, обман и забвение родственников.

Православному пастырскому опыту на практике известно о последовательной смене фаз в период умирания, хотя и без четкого их разграничения. Свидетельство такого опыта – прошения о «безболезненной, непостыдной, мирной» кончине (соответствует фазе согласия), а также боязнь скоропостижной смерти, застигающей человека врасплох и не предоставляющей ему возможности пройти период постепенного приготовления.

Лев Толстой в рассказе «Смерть Ивана Ильича» гениально раскрыл всю глубину переживаний и чувств своего героя, переносящего страдания неизлечимого заболевания и в конце достигающего состояния покоя (согласия).

Но вот приближаются последние часы, минуты. «В том случае, когда больной достигал фазы смирения и отрешения от всех привязанностей, вмешательство извне вызывало сильное возбуждение, а иногда даже препятствовало мирной кончине. Эта фаза является явным указанием на близкую смерть, которую у некоторых пациентов мы могли предсказать, несмотря на отсутствие каких-либо медицинских симптомов. В данном случае пациент реагирует на внутреннюю сигнальную систему, которая сообщает ему о приближении смерти. Мы можем улавливать эти признаки, не зная в действительности, какие психофизические сигналы получает больной, однако достаточно расспросить его, и он вполне сможет дать отчет о своем знании. Часто пациент сообщал нам это в форме настоятельной просьбы немедленно посидеть с ним, так как на следующий день будет слишком поздно. Мы должны очень внимательно относиться к такому настоятельному желанию больного, если не хотим упустить случая выслушать его в последний раз», – отмечает Элизабет Кюблер-Росс.

Священник напутствует умирающего Святыми Тайнами. Для поддержания и ободрения его и родственников, для подготовления всех к последнему моменту можно читать особые установленные Церковью каноны: «Канон молебный ко Господу нашему Иисусу Христу и Пречистой Богородице Матери Господней, при разлучении души от тела всякого правоверного» и «Чин, бываемый на разлучение души от тела, егда человек долго страждет».

От всех присутствующих родственников требуется также участие в молитве. «Какое утешительное, возвышенное зрелище тогда представит комната умирающего, – замечает архиепископ Платон, – когда все ближние молятся вместе со священником! Тут храм Божий, тут Христос среди учеников, тут молитва сердца со слезами и вздохами; тут чувство сострадания, святое и чистое; тут соединяются человеческие сердца, забывая то, что некогда их разделяло; все молятся и плачут».

По возможности пастырь сопровождает умирающего до конца. На основе православной практики в решающий момент священник может рекомендовать ему повторять вслед за ним краткие, проникновенные молитвы, например: «Господи, помоги мне!», «Господи, укрепи меня!», «Господи, Тебе предаю дух мой!»

После наступления смерти священник со всеми присутствующими произносит краткую молитву о упокоении души новопреставленного. После молитвы хорошо обратиться к родственникам со словами поддержки. Это смягчает шок и первую боль, готовя их к постепенному приятию случившегося.

По издревле существующему в Православной Церкви обычаю, над телом умершего мирянина, монаха и диакона читается Псалтырь. Над почившим священником и епископом читают Евангелие. Псалмы принято читать непрерывно (кроме времени, когда совершаются при гробе панихиды или литии) до погребения усопшего и в память его после погребения. Это чтение утешает скорбящих о почившем и обращает их молитвы о нем к Богу. Порядок чтения Псалтыри принят следующий: каждая кафизма начинается молитвословием «Приидите поклонимся...» (трижды); по каждой «Славе» кафизмы читается молитва «Помяни, Господи Боже наш...», находящаяся в конце «Последования по исходе души», в ней упоминается имя усопшего; по окончании кафизмы читаются Трисвятое по «Отче наш», тропари покойные и положенная после каждой кафизмы молитва.

Совершать чтение Псалтыри по усопшему может всякий благочестивый мирянин.