Заключение

Некоторые предварительные выводы по итогам обсуждения отдельных литургических проблем уже были представлены в соответствующих главах. А окончательные выводы – они впереди. О них должна сказать свое слово сама жизнь Церкви. От проблем, которые были поставлены еще в начале века, нам никуда не уйти. Убежден, что время для их разрешения настало. В 1994 году это признал и Архиерейский Собор нашей Церкви.

Однако со времени Собора прошло уже почти шесть лет. К сожалению, за это время Синодальной богослужебной комиссии так и не удалось достигнуть сколько-то заметных результатов в решении конкретной задачи, поставленной Святейшим Патриархом: «Сделать богослужение более доступным людям».¹²³⁸

Более того, сегодня многие оспаривают саму возможность каких бы то ни было изменений в совершаемом нами богослужении. Даже в постановке и обсуждении подобных вопросов видят что-то неблагочестивое, неприличное. Ну, неужели церковную службу можно оценивать критическим взглядом? Но ведь одной из важнейших задач богословия как раз и является критическое сопоставление церковной практики – в том числе, конечно, и литургической – с основоположными нормами Предания Церкви. Такое сопоставление позволяет различать вечное и неизменное от преходящего и исторически обусловленного.

Полемика по некоторым литургическим вопросам (и порой очень острая полемика) тем временем продолжалась – особенно по таким темам, как проблема богослужебного языка и календарный вопрос. К сожалению, богословский и церковно-исторический уровень дискуссии большей частью оказывался невысоким, как отметил недавно председатель Синодальной богословской комиссии митрополит Минский и Слуцкий Филарет¹²³⁹. Обсуждение вопросов по существу, на твердом основании Священного Предания Церкви, с точки зрения соответствия предлагаемых решений православной традиции и сегодняшним нуждам Церкви нередко подменялось всякого рода эстетическими, психологическими рассуждениями или просто аргументами ad hominem. Часто эта полемика принимала совершенно нецерковный по своему тону характер – с яростной нетерпимостью, с нападками на оппонентов в стиле выступлений на партсобрании при проведении очередной «чистки» рядов, что является очевидным непослушанием замечательному увещанию того же Собора 1994 года относительно разномыслии в Церкви и путей преодоления оных¹²⁴⁰.

Одной из примет этих споров (как и многих других дискуссий последних лет по разным церковным вопросам) стала самоуверенная манера некоторых из их участников говорить от лица всей Церкви, подменяя своим мнением суждение ее соборной Полноты. Например, упомянутые решения Собора 1994 года фактически замолчаны и забыты – за последние пять лет я встретил лишь одну ссылку на них (в докладе А.И. Солженицына на Рождественских чтениях в 1996 году¹²⁴¹), хотя стараюсь внимательно следить за выступлениями по литургическим вопросам в печати, как церковной, так и светской.

Что же препятствует реальному развитию литургической культуры – развитию навстречу нашим современникам, о котором говорил Святейший Патриарх? Кроме интоксикации сознания поиском врагов (это печальное, но, в общем-то неизбежное последствие многолетнего засилья человеконенавистнической идеологии в нашей стране) важнейшей причиной, думаю, остается недостаточность богословской подготовки, в том числе в области литургики. Слабость образовательной базы порождает неуверенность, неспособность отличать главное от второстепенного. А отсюда – боязнь развития, боязнь любых перемен.

От этого недостатка были намного более свободны участники литургической дискуссии начала XX века. О них сегодня порою судят несправедливо. Их, например, обвиняют даже в том, что они будто бы не ценили, не понимали, не любили наше прекрасное православное богослужение. Неправда. Именно от того, что любили, они не могли молчать о недостатках, снижающих для многих его столь высокую ценность. Боль, а не равнодушие звучит в их словах.

Их именуют приверженцами или же идейными предшественниками «обновленчества», которое будто бы стало зрелым плодом стремления к богослужебным и иным реформам, зародившегося в предреволюционные годы. В действительности же с 1905 года и до открытия Собора за обновление Церкви (хотя и не одинаково понимаемое) выступали почти все лучшие ее представители. Никто из них – в отличие от сегодняшних мечтательных апологетов церковности синодального периода – не считал нормальным и приемлемым существовавшее положение вещей.

К сожалению, проследить послереволюционные судьбы многих авторов, цитированных в этой книге, не оказалось возможным. Но о некоторых мы все же знаем достаточно.

Из числа архиереев, которые в 1905 году отправляли в Синод свои отзывы о церковной реформе, до времени появления советского «обновленчества» дожили на родине и уцелели немногие. Среди них можно назвать Назария (Кириллова), в то время епископа Нижегородского, а впоследствии митрополита Курского. Его имя чаще других архиереев упоминалось выше, так как он уделял особенно много внимания вопросу о преобразованиях в богослужении, выступая за них решительнее большинства собратьев. А в 20-е годы он – тоже решительнее многих – противостоял обновленческому расколу, не уступая ни на шаг.

Часто ссылались мы и на архиепископа Рижского Агафангела (Преображенского), который тоже был одним из наиболее последовательных сторонников обновления богослужебной жизни. В своей епархии он, не дожидаясь Всероссийского Собора, уже в 1905 году совместно с Епархиальным собором осуществил программу богослужебных реформ. От своих взглядов в этой области он не отказывался и позднее, о чем свидетельствует его Послание архипастырям и всем чадам Православной Русской Церкви 1922 года. Но обновленческому расколу святитель, как известно, остался совершенно чужд.

Правда, епископ Серафим (Мещеряков), в 1905 году выступавший за богослужебные реформы (впоследствии митрополит Кавказский), в 1922 году признал обновленческое ВЦУ. Но на раскольничий собор 1923 года он уже не явился. А в 1924 году, вслед за митрополитом Сергием (Страгородским), вместе с которым он ранее признал «обновленцев», владыка Серафим принес публичное покаяние – и уже через две недели оказался на Соловках, а восемь лет спустя мученически закончил жизнь в Ростовской тюрьме.

Виднейшим деятелем обновленческого раскола из архиереев 1905 года стал, конечно, Вениамин (Муратовский), в то время – епископ Калужский, а у раскольников – митрополит Московский, подписавший акт о низвержении патриарха Тихона и скончавшийся без покаяния в 1930 году. Однако в своем отзыве 1905 года епископ Вениамин ни о каких литургических реформах не упоминает.

Убежденным поборником церковного обновления, в том числе и в литургической области, был протоиерей Михаил Чельцов. Однако он не только не примкнул к советским «обновленцам», но и был ими «лишен сана», пока сидел в 1922 году в камере смертника как сообщник священномученика Вениамина. В этом позорном решении главную роль сыграл лидер живоцерковников протоиерей Красницкий, который, в противоположность Чельцову, до революции в приверженности реформам отнюдь замечен не был.

Из одного уже этого сравнения можно видеть, сколь несходны между собою духовное обновление Церкви и конформистское красное обновленчество.

Примеры можно умножать. Непримиримыми противниками живоцерковников, сохранившими исповедническую верность Патриаршей Церкви и законному священноначалию, остались священномученик Александр Хотовицкий, священник Сергий Самуилов, Д.И. Боголюбов. А ведь все они выступали, в частности, за богослужение на русском языке.

А те священники, которые поверили лозунгам «обновленцев» и надеялись обрести в их движении поддержку своим искренним устремлениям к церковному обновлению в православном понимании этого слова, со временем убедились: в рядах «обновленчества» они – чужие и попали сюда по ошибке. Так произошло, в частности, с о. Василием Адаменко, с о. Димитрием Ахматовым.

Суд истории над обновленческим расколом состоялся. Один из его уроков в том, что подлинно церковное творчество, подлинно церковное обновление не вырастает на почве греховного самоутверждения и приспособленчества. Оно возможно лишь на основе органической связи с Преданием, живущим в Церкви, лишь при любовном и бережном отношении к наследию, принятому нами от отцов.

Но надо любить не только наше прошлое. В столь же бережном, любовном, внимательном отношении нуждаются и души наших современников, воспитавшихся в секуляризованном обществе. Мы не смеем сказать им: вы – не наши; станьте как мы, тогда и приходите в Церковь. Не вправе мы и по-фарисейски возлагать на них бремена неудобоносимые.

Наша Церковь, благодарение Богу, получила свободу. Сейчас она находится в новой для себя, очень трудной, но вместе с тем и чрезвычайно многообещающей ситуации, которая является вызовом для нас и требует от нас, людей Церкви, творческого ответа. К нам пришли – или, по крайней мере, через наши храмы прошли за последние десять лет миллионы новых людей. Мы крестили тех из них, которые этого пожелали. А потом – это надо честно признать – мы в значительной степени потерпели неудачу в приобщении этих людей к реальной жизни Церкви, в их христианском просвещении, в углублении их духовного опыта. И вот одни из них оказались номинальными православными, которые не понимают, зачем вообще ходить в церковь, если не надо кого-нибудь крестить или отпеть, другие стали членами иных церквей и адептами всевозможных сект и культов. Те, как оказалось, сумели донести до них свою весть, а мы не сумели. И ясно, что сколько бы мы ни боролись за защиту своей канонической территории от всякого рода поползновений, сколько бы мы ни старались возвести препятствия на пути прозелитизма, для успеха в евангельском уловлении душ нам требуются не столько внешние меры, сколько все же духовные усилия.

Конечно, реформы в столь чувствительной области церковной службы требуют величайшей чуткости, осмотрительности, ответственности. Конечно, они не должны быть скоропалительными, тем более – насильственными. Боже упаси. Но недвижно стоять на месте – столь же опасно.

Ведь многих прихожан мы уже потеряли – они перестали или почти перестали ходить в храм, а некоторые ушли с горьким чувством обиды на непонятность совершаемого там богослужения. Адресовать им упрек в нерадении – легко. Но, может быть, Господь не этого ждет от нас?