Елисавете Павловне Эйлер от 1 мая 1857 г.

Давно вы не писали мне. Что с вами? Перо ли ваше притупилось, или я заслужил неблаговоление ваше? Жду от вас привета. Жду от вас вестей. Ради Бога откликнитесь!

Посылаю вам при сем сочинения мои. Прочитав, подарите их кому-либо из наших духовных лиц, служащих за границей. Ибо для вас и для Эдитты приготовлены те же книги и картины на лучшей бумаге и в хорошем переплете. Когда возвратитесь в отечество, получите их от меня, или от библиотекаря Великой Княгини.

Цветите. Благословение Господне на вас!

Елисавете Павловне Эйлер от 7 мая 1857 г.

Чем нетерпеливее я ожидал письма вашего, тем более обрадовался, получив его в пору усиления моих недоумений о вашем немаловременном молчании. Вы здоровы, благодушны и душевно преданы мне. Узнав это, теперь я спокоен, весел и недели две не буду думать о вас.

Приятно мне было узнать, что вы передали Великой Княгине мой пасхальный привет, и что она приняла его благосклонно. Я люблю в ней те дарования, коими богато наделил ее Бог, и те добродетели, кои проявляют сочетание воли ее с благостью Христовой. Прекрасный лик ее, подаренный мне перед отъездом вашим за границу, утешает меня в скорбях моих.

Духовная сладость, которую вы ощущали в себе после приобщения святых тайн, понятна мне. И я в золотые дни девственной юности моей после исповеди и св. причастия бывал так соединен с Христом, что во весь вечер и день тот пел разные молитвы, дабы ни одна грешная мысль не потемнила души моей. Это святое усиление воли, послушной благодати Христовой, вспомянет Бог, когда душа предстанет пред престол Его. Будет вспомянуто им и ваше приобщение к Нему верой, любовью и надеждой, хотя оно было и кратковременно. Бог есть память, в которой вечно хранится всякое святое помышление и чувствование наше, даже мгновенное.

О вашем пении на клиросе в походной церкви слышу от вас в первый раз. Русские девицы и жены воспевали величие Божие в Иерусалиме, Александрии, Каире и в Синайском монастыре и стройным пением своим производили приятное впечатление в тамошних христианах; а вы славословите Бога в Ницце. Бесподобно! Молитва, произносимая или воспеваемая женщиной, по мне есть единственное доказательство того, что женский пол сотворен по образу и подобию Божию. Перестань женщина молиться, я буду видеть в ней обезьяну. Из ветхозаветного Писания видно, что не Адам, а Ева произнесла в первый раз слово «Бог», когда, родив первенца, сказала: «Стяжах человека Богом». А в Новом Завете Пресвятая Дева Мария первая высоким умом прославила Бога Вышнего, говоря: «Величит душа моя Господа и возрадовася дух мой о Бозе, Спасе Моем». Первое кратчайшее вероисповедание праматери Евы и первое славословие Богу Дево-Матери Марии, вот непререкаемые свидетельства человечности и близости к Богу вашего пола! Итак, пойте Богу песнь нову, песнь христианскую, молитесь с нами разумно и пламенно и тем поддерживайте в нас высокое понятие о вашем богоподобии.

Великий Князь Константин Николаевич пел вместе с вами на клиросе. Бесподобно! Греческий царь Иоанн Палеолог в бытность свою в Риме (1436 г.) домогался у папы, чтобы ему дозволено было прочесть Апостол во время литургии в базилике св. Петра, но не получил разрешения на это, потому что лишь одним французским королям со времени Карла Великого предоставлено было право чтеца священных книг во время богослужения пап. А наш Великий Князь без спросу пел величие Божие в епархии преемника апостола Петра. Он прав. У православного князя кто папа? его сердце, любящее Бога!

Известие о построении православной церкви в Ницце в память пребывания там наших царственных жен усладило меня. Ведь мы вселенские христиане, так и церкви наши должны быть везде. Жаль, что я не с вами; а то положил бы и свою лепту в основание нового святилища Господня. Наш синод отказал всем вам в денежном пособии, обещавшись помогать богоугодному делу вашему молитвами своими. Magnifique et pas cher¹⁷⁰, говорите вы. Magnifique et pas cher! вторю вам.

М а я 8-го дня.

Огорчения мои увеличиваются со дня на день. Отчего же?

Я узнал от одной знатной госпожи¹⁷¹, что меня оклеветали перед Государем, который в присутствии ее на вопрос Кавелиной¹⁷² о мне: архимандрит устранен из Иерусалима ужели за то, что ел скоромное? отвечал, смеясь: «Между прочим и за это». Бог – судья клеветникам моим не благоразумным. Нужно им было возмущать тихую душу царя какими-то сплетнями и позорить человека, с которым они не жили ни одного дня! Но что сказано, то врезано в душу слышавшего. Кто же изгладит в ней сильное впечатление? Не знаю.

Управлявший министерством иностранных дел Сенявин говорил мне, что граф Толстой наконец хотел назначить меня в Иерусалим, но князь Горчаков предпочел мне епископа Поликарпа по одобрению графа Путятина и по дипломатическому суеверию, заставляющему удалять от наших посольств и миссий всех прежде служивших там и определять новых чиновников, которые однако, не имея живого предания о ходе дела и о характерах лиц, в Берлине, например, не знают к кому обращаться в случае надобности. Министерское суеверие! Одобрение Поликарпа Путятиным объясняется знакомством их либо в Афинах, либо в Крыму, и забавным мнением его сиятельства, будто я своими записками о Востоке приготовил прошедшую войну. Это мнение Путятин высказал товарищу моему по академии арх. Аввакуму во время недавнего плавания в Китайско-японских морях.

Грозен же я! Однако можно было бы подумать, что кто способен возжечь войну, тот может восстановить и мир!

Бывает несчастное время, когда стесняют круг благотворной деятельности даровитых людей. Таково наше время. Недавно отсюда услали в Казань умного ректора семинарии и на место сокола посадили ворону; ректора Академии преосвященного Макария удалили в Тамбов, где он должен судить и рядить пьяных церковников и где к глубочайшему прискорбию многих и моему он уже не будет иметь ни досуга, ни ученых пособий для окончания превосходного сочинения своего, именно, истории нашей церкви, которой лишь первые три части обнародованы на днях. Он не имел счастья понравиться новому митрополиту. Увы! пришло горе умам.

Нашего апостольского мужа, преосвященного Иннокентия вызывают с Алеутских островов для присутствия в святейшем синоде, не предусмотрев, что во время разлучения его с паствой, еще младенчествующей в вере, какой-нибудь раскольник, торгаш водкой, может посеять в ней плевелы раскола, да так, что посева этого и не заметит наше духовенство, придерживающееся чарочки и под хмельком не видящее далее своего носа. Горюю об этом. Но дай Бог, чтобы горесть моя окончилась одной тревогой души моей, верующей в церковь едину, святую, соборную, а не раскольническую.

Митрополит не позволил мне провести нынешнее лето в Ораниенбауме, под особым кровом земного ангела хранителя моего, сказав: «Там жить вам как-то неловко». Не осуждаю его и безропотно покорствую воле его, однако нежность души покойного Никанора ценю выше уставной суровости здравствующего Григория. Я просился в Ораниенбаум не по каким-либо своекорыстным видам и не для того, чтобы жить там рассеянно, а для того, чтобы подышать чистым воздухом и в тихом приюте великой сестры милосердия обработать новое сочинение свое о разных состояниях духовной жизни. Почему бы, кажется, не отпустить меня туда? Все наше Царственное семейство имеет достоинство священническое; посему-то архиереи и иереи целуют руку царицы, царевны, великой княжны. Почему же бы не прилично было священному лицу провести несколько дней под отдельным кровом особы священной в занятиях духовных? Иное дело, если бы приглашали меня жить в одном доме с мирским семейством; тогда и сам я отказался бы от такого приглашения, умея отличать неприличное от пристойного. Но Ее Высочество по мудрому такту своему предоставляет мне отдельный и совершенно уединенный приют; и этот такт ее мирит мою совесть с законом пристойности тем более, что слабое здоровье мое дает мне право сделать исключение из устава моей жизни и пользоваться милосердием особы священной по благословению архипастырскому. В этом благословении вся сила. Оно может обратить загородный приют мой в пристойную званию моему келью, когда известно, что живущий тут есть уже старец. Кому не понравилось бы это рассуждение мое, тому я сказал бы: Душенька, не место святит человека, а человек святит место, и примолвил бы: Где царствует целомудрие, там пожить прилично всякому, кто сохранил это ангельское свойство.

Я люблю нежные души, но уважаю и суровые и потому прошу вас доложить Великой Княгине об отказе митрополита так, чтобы она видела во мне покорного сына строгому отцу.

Я скоро уеду отсюда в Кострому для свидания с престарелой матерью и с родными моими. Их любовь крайне нужна мне в настоящем безотрадном состоянии моем. Среди них я не буду смотреть на себя, как на отлученного от общества. Не в Лавре, а в родительском доме обновится, яко орля, юность души моей, к которой набожная мать моя умела привить страх Божий, целомудрие, незлобие и терпение.

До отъезда на родину я еще буду писать к вам. Мне, удрученному под тяжестью креста, отрадно видеть в вас Веронику и давать вам нерукотворенный образ мой, т. е. открытую душу в терновом венце, но с сиянием веры, надежды, преданности Богу и успокоения в Его воле, мудрой, святой и благой.

Благословение Господне на вас! Он же милосердый да благословит и вторую матерь вашу и Эдитту и княгиню Одоевскую.