Елисавете Павловне Эйлер от 5 декабря 1856 г.

Ежедневно я вспоминаю вас, утешаюсь добрым расположением вашим, желаю вам возможного благополучия и молю Бога, да благословит вас всяким благословением, земным и небесным.

Порой тревожит меня вопрос, доставлен ли вам Абазой ответ мой на ваше письмо ко мне из Варшавы от 18 октября? Но во мне надежда сильнее тревог и сомнений. Вы на чужбине и, вероятно, уже испытали, что красивые местоположения, цветущие долины, прозрачные источники, роскошные усадьбы, даже изящные искусства не много радуют душу, когда с воззрением на них не соединены воспоминания юности, сладость родства и дружбы, задушевные думы, прозрение в будущность, утешение веры. Путешествие научит вас выше ценить блага души.

Не знаю, что делается в Ницце. А здесь снег растаял, солнца нет; иерусалимский голубь N еще не появился, княгиня Трубецкая (родственница молодой княгини Воронцовой) дает свою руку графу Морни¹⁵⁸ и мечтает о брильянтах, не помышляя о том, что жених ее может пасть, как звезда падает с неба; Муравьев пишет святцы. Толстой – ум¹⁵⁹, украдкой от всех готовит в Иерусалим полуграмотного диакона Оптиной пустыни Ювеналия, яко великого постника и молитвенника о душах наших. Расчет хоть куда! Изумить Восток выставкой наших черствых сухарей, кожаных четок и немытых мантий?! Поставим немого и слепого на страже винограда, расхищаемого разношерстными лисицами.

В сию минуту получено мною из Константинополя верное известие о бедствии, недавно (15 октября) постигшем наших единоверцев на Антиливане в Сирии. Тамошние марониты (католики) и друзы (верующие в десятое воплощение Бога в египетском султане Эл-Хакеме) составили заговор против православных христиан и разграбили церкви и жилища их. По этому случаю антиохийский патриарх отправил в Константинополь своего поверенного просить у Порты суда и защиты. Но я думаю, что Порта отделается одними обещаниями, не помышляя об исполнении их по ненависти к нам, по злорадству и в видах искоренения православия в областях своих и устранения нас от законного влияния на дела наших единоверцев на Востоке.

Боже мой! Где наши прежние силы?

И меня, сиротинку, судит и осуждает здесь Толстой – ум. И за что же? За то, что я вкушал скоромную пищу там, где нет ни рыбы, ни грибов, ни ягод, и где святые апостолы учили, что царствие Божие состоит не в пище и питии, а в добрых делах. Ожидаю несчастья и готовлюсь встретить его, устремляя взор свой на небо, откуда помощь приходит. Ни слабость моего здоровья, ни созерцательная жизнь моя, от которой я сознаю в себе скорее бытие души, нежели тела, ни дарования, ни познания мои, ни труды и заслуги мои, ни ходатайство о мне нескольких сановников, изумленных фарисейской правдой Толстого, ничто не уважено. Вкушение нескольких капель скоромной похлебки там, где более нечем питаться, признано величайшим преступлением. И кто судия мой? Точнее спросить: кто порицает меня и тех иерархов, с которыми я разделял трапезу в святом Граде? Мирской человек, который не понимает различия между заповедью и обычаем, который суд свой ставит выше рассуждения многих, но который, к несчастью, имеет власть распинать. Боже! прости ему; ибо он не ведает, что творит.

Жизнь наша – море, и блажен тот из нас, кто челн свой вверил небесному кормчему. Этот кормчий введет его в тихую пристань. Ему, всемогущему и милостивому, поручаю себя и вас.

P. S. Напомните о мне Эдитте Феодоровне.

Елисавете Павловне Эйлер от 12 января 1857 г.

Не дождавшись приезда г. N, отвечаю на письмо ваше от 16 ноября прошлого года.

Вас изумила величественная красота Альпийских гор. Любуясь ею, вы живо понимали все могущество Божие и думали, что на горах хорошо молиться и жить. Действительно, там как-то чудно слышишь высокую проповедь о Боге и так и хочешь петь вечно славословие Ему, а в груди своей ощущаешь удвоенную жизнь. С Божиих гор вы сошли, нося в своем сердце скрижаль, на которой начертано: Аз есмь Господь Бог твой. Берите ее. Savoir aimer son Dieu et faire de lui son tout est la plus noble de toutes les sciences et la marque du plus grand esprit et du plus grand coeur¹⁶⁰.

Вы полюбили зодчество готических храмов в Нюренберге и Бреннере. Душе возвышенной и прекрасной свойственно любить высокое и прекрасное. Не знаю, как вы понимаете или как другие объясняют вам значение готической тески камней, по подобию кружева, постановки множества стрельчатов на внешних стенах, отделки дверей в виде многих соединенных радуг, кладки внутренних сводов и стен наподобие уборного терема, или сени из тканей, и обращения алтарей на запад. А по моему мнению, кружевные узоры на готических храмах напоминают христианину, что он должен быть украшением семейства, общества и церкви; стрельчаты, подымающиеся к небу, показывают ему, куда должны быть устремляемы все мысли, чувствования, дела и цели его; радугообразные двери, ведущие в храмы, знаменуют, что в эти святилища надобно входить, примирившись с ближними, потому что там совершается примирение Бога с людьми, знамением коего служит радуга; внутренность храма, наподобие сени из тканей, есть как бы колыбель, в которой души питаются таинственным брашном и убаюкиваются словом о Боге и пением о небе; алтари обращены на запад по воспоминанию об иерусалимском храме, в котором древле входили с востока навстречу Солнцу правды, воссиявшему из погребального вертепа, стоящего в западной части сего храма.

Зодчество древних христиан многознаменательно и поучительно. Припомните церковь св. Амвросия в Милане, которая Великой Княгине и вам показалась родной. К ней, вместо нашей паперти, пристроен открытый двор с колоннадой. Его называют раем. Понятно, что он знаменует тот рай, из которого был изгнан первый Адам, и в который возвращает нас второй Адам – Христос Господь. Какая богатая мысль построить храм так, что он преддверием своим напоминает две величайшие тайны бытия человеческого рода, тайну потери рая и тайну обретения рая.

Вы говорите о Миланском соборе, что подобного ему, ведь, во всем мире нет. Точно, нет. Это красота очей благолепнейшая. Любуешься и не налюбуешься ею. Я живо помню этот собор и до сих пор думаю, что видел гору, склоны которой усажены кипарисами, а высь испещрена цветами (жаль, что вы не видели цветника вдоль обеих сторон крыши, выделанных из мрамора на тамошних откосных устоях), самое же темя увенчано стрельчатом, указующим душе путь вознесения ее на небо. Этот громадный лесистый, цветистый собор некоторым образом оправдывает евангельские слова: «Аще имате веру, яко зерно горушно, речете горе сей: прейди отсюда и прейдет». Действительно, для постройки его перенесена была целая мраморная гора, подаренная одним богатым христианином, владевшим ею. Вера лангобардов сказала этой горе: двинься, и она двинулась; и та же вера обратила ее в великолепный храм Богу.

Ваши рассуждения о картинах миланских я сравнивал с своими заметками о них. Оказалось, что вам понравились почти те же самые картины, коими любовался и я. Чем же условливалось одинаковое наслаждение наше одними и теми же произведениями художественной кисти? Одинаковой настроенностью душ? Нет. Оно условливалось истинной красотой этих произведений, которая одинаково приятна всем, и взрослым, и малым, и добрым, и злым, и мудрым, и простым. Истина в красоте, или красота истины подобна привлекательной силе земного шара, притягивающей к себе яблоко и желудь, золото и олово. Степени продолжительного наслаждения изящными искусствами разны у разных людей, смотря по внутреннему настроению душ их. Вы просидели бы целый день у картины Гверчини, представляющей удаление Агари из кущи Авраама. А я не отошел бы от картины Сальватора Розы, на которой изображен преподобный Павел Фивейский, в час бури молящийся с воздетыми к небу руками у входа в пещеру подле сломленного и исщепанного дерева. Значит, вы справедливы, сострадательны и готовы разделять с ближним злополучие его; а я люблю пустыню, уединение и созерцание и, испытав много тревог, страданий, неправд, обид, чаю помощи и утешения от одного Бога. Ваше и мое внимание приковано было к картине Гвидо Рени, на которой впечатлительно изображены Павел, обличающий Петра, и Петр, внимающий Павлу сурово, но с раскаянием. Значит, мы оба способны к исправлению недостатков своих, кои открывают нам другие. По мне все высокие и прекрасные произведения кисти и резца суть как бы зеркала, в коих всякая душа может видеть свои и чужие склонности, страсти, совершенства и недостатки. Не знаю, судил ли кто-нибудь так о воздействии изящных искусств на душу. А я думаю, что кто хочет разгадать душевные свойства другого, тот пусть идет с ним смотреть картины и статуи и пусть тайно наблюдает над ним, какие образы нравятся ему более прочих. Его любование ангелом или диаволом обнаружит его душу. Вам, девицам, хорошо бы так узнавать женихов своих. Картины и статуи, вот ваши свахи!

Радуюсь, что великая сестра милосердия здорова. Вы хорошо сделали, что известили меня об этом. Сладко мне знать, что цветут те люди, qui aiment la lumière et la vertu¹⁶¹.

Цветите и вы на радость многим. Благословение Господне на вас!

P. S. Мои сочинения вышли в свет. Желаю переслать их к вам, да не знаю, как. Справлюсь об этом на почте.

Здешнее Археологическое Общество под председательством Великого Князя Константина Николаевича пригласило меня быть членом-корреспондентом его и прислало мне диплом, подписанный Августейшим председателем. Приглашение его лестно для меня. Но, к сожалению, все ученые сочинения мои и материалы, коими я мог бы поделиться с обществом, оставлены в Иерусалиме, куда едва ли возвращусь я, угнетаемый толстою силою. Странно положение мое. Одни подвязали мне крылья, а другие понуждают меня лететь и, заметив неподвижность мою, могут сказать: да он орел деревянный!

P. S. Января 13 дня. Толстой прочит в Иерусалим уже не диакона Оптиной пустыни, а афинского архимандрита нашего, меня же хочет упрятать в Афины. Поеду туда, но поеду печальный, грустный, истерзанный. Ох! я не думал, что отнимут у меня любимое дело мое, образование арабского православного народа и возвращение сирийских и палестинских униатов в ограду нашей церкви, чему уже положено мною начало; еще менее помышлял я о том, что какая-нибудь толстая сила может оттолкнуть меня от отечества моего, которое я люблю разумно и пламенно.