Рец. на кн.: Н.В. Лысогорский. Московский митрополит Платон Левшин, как противораскольнический деятель

Московский митрополит Платон (Левшин), как противораскольничий деятель Н.В. Лысогорский

***

Обширное по объему (стр. 1–656) сочинение г. Лысогорского состоит из 5-ти глав и 114 приложений. Оно представляет собою работу самостоятельную, потребовавшую от автора многих научных розысканий, и во многих отношениях ценную. Изложим, прежде всего, кратко содержание сочинения.

Первая глава, по объему сравнительно меньшая, служит как бы введением к сочинению. Здесь автор трактует об обстоятельствах, способствовавших выработке взгляда митр. Платона на раскол и на средства борьбы с ним. Таковы домашнее воспитание, где на Платона влияли простосердечие и благородство души отца и матери, школьное образование, в котором правильному взгляду на раскол способствовали воззрения, вынесенные из Киевской академии, и, наконец, философские идеи времени, которые, начавшись у нас при императрице Елизавете, в первые годы царствования Екатерины II достигли своего высшего развития. Основной тезис во взгляде Платона на раскол тот, что „раскол основан на одном невежестве и ревности в вере горячей, но не по разуму“: невежество перенесло признаки непреложности, свойственные христианским догматам, на внешние обрядовые формы, относительно которых закон для церкви – сама церковь; ревность в вере, сама по себе заслуживающая полной похвалы, при ложности теоретических убежденй, перешла пределы разумности и проявилась в форме предосудительного упорства. Эти два фактора, невежество и ревность по вере, основные при возникновении раскола, являются, по Платону, существенными и в дальнейшем его существовании. В общем, при объяснении главных причин раскола Платон развивал те же основные мысли, что и его предшественники – противораскольнические деятели. Но что касается взгляда Платона на характер борьбы с расколом, то в этом отношении он стоит гораздо выше своих предшественников. Последние, по примеру собора 1667 года, между прочим, признавали необходимость мер строго принудительных, особенно когда оказываются бессильными меры духовные. Платон, наоборот, насильственные меры признавал бесполезными для миссионерских целей и даже вредными. По его мнению, раскол потому и возник при патр. Никоне, что святитель стал распространять новоисправленные книги слишком круто, – с ревностью, свойственною его решительному характеру. Поэтому Платон настойчиво проводит мысль, что „к признанию истины никого принудить силою нельзя“ и за основное начало для взгляда на характер противораскольничьих меропрятий он принимает Божественную Волю, выясненную в Откровении. „Потщимся врачевать раны их тихостию и кротостию духовною“, говорить Платон относительно раскольников.

Вторая глава трактует о литературно-полемической деятельности Платона до принятия им епископского сана и говорит об известном его произведении – „Увещание в утверждение истины“. Распадается эта глава на две части: первая дает анализ содержания „Увещания“, вторая – критические замечания о нем. Существующие попытки изложить содержание „Увещания“ автор называет „безцветными“ и со своей стороны различает в этом сочинении Платона апологию, обличение и увещание, признавая, что в сочинении дается больше простора, апологии, чем обличению, а увещание преобладает и над апологиею. Автор сравнивает произведение Платона с предшествующими ему полемическими против раскола сочинениями, подробно отмечает особенности его содержания, а потом делает замечания о плане, стиле и особенно тон сочинения, отмечая его простоту и любвеобилие. В заключение приводятся архивные документы касательно значения „Увещания“ для обращения раскольников. В общем полемику Платона против раскола автор справедливо признает „полемикою весьма высокого достоинства“.

Третья глава посвящена описанию пастырской деятельности Платона против раскола в сане архиепископа Тверского. В Тверской епархии противораскольническая деятельность Платона была не обширна, часто по малочисленности местного раскола, частию по краткости срока, какой Платон состоял Тверским архиепископом. Главное средство вразумления раскольников Платон видел в пастырских увещаниях, растворенных евангельскою любовью, к заблуждающимся. С этою целью он рассылал по приходским церквам составленную им книжицу „Увещание“. В случае неуспеха увещаний приходского пастыря Платон обращался к содействию других, лучших пастырей, чтобы вразумить заблуждающихся. В некоторых случаях Платон принимал в увещаниях и личное участие. Но помимо увещаний в борьбе с расколом имеет огромное значение улучшение различных сторон церковной жизни православных, так как оно способствует укреплению начал православия в среде православных, равно благотворно действует и на самих заблуждающихся. Так как духовенство является главным защитником интересов церкви среди своей паствы, то Платон строго относился к состоянию его: неисправных священнослужителей лишал священного сана, при назначении на места руководился соображениями об образовании определяемого, мало принимая в расчеть „выбор“ прихожан и всячески пресекая всякие сторонние обстоятельства, например, значение родства и пр. т. п. Так как раскольнические заблуждения рассеиваются распространением просвещения, то Платон приложил много забот о школах своей епархии: внес больше жизненности в административный строй школ, лучших семинаристов посылал для усовершенствования в науках в Троицкую семинарию. Наконец, в случаях недейственности духовных средств, Платон обращался к содействию гражданских властей, но и эта область получала здесь особый характер, характер гуманности и любвеобилия.

В четвертой главе описывается деятельность Платона против раскола в сане архиепископа и митрополита Московского. Известно, что в царствование Екатерины II Москва быстро сделалась центром всевозможных старообрядческих толков. Поэтому автор начинает свою речь изложением состояния раскола в Московской епархии при Екатерине II: говорить о возникновении Преображенского Федосьевского и Рогожского поповщинского кладбищ, потом – о Покровской и Филипповской часовнях, и наконец, о Гуслицких скитах. После этого, во втором отделе четвертой главы, говорится о тех духовных мерах, какие предпринимались против раскола: о пастырских увещаниях в евангельском духе, причем Платон внушал настойчивость и приходским пастырям и духовной консистории, – о религиозном просвещении народа при посредстве школ, причем Платон принял самое живое участие в заботах правительства о школах, и при посредстве проповедей, собственно „толкований катихизиса“, которые велись каждое воскресенье и наблюдать за ведением которых было поручено благочинным, с денежным штрафом с неаккуратных. В расколе сохранились предания, что эти проповеди имели успех и что особенно сам Платон „силою своего слова колебал умы“. Много забот приложил Платон и о торжественности и благолепии христианского богослужения, а также о поднятии нравственности пасомых, так как простой народ часто мерилом истины выставляет церковно-богослужебный порядок, а также нравственную жизнь последователей известного учения, и недостатки в той и другой области считает признаками несостоятельности этого учения. Часто Платон сам ходил по московским церквам и монастырям, наблюдая за совершением богослужения, и какие замечал где либо неисправности, старательно исправлял. Из сел, зараженных расколом, недостойных пастырей Платон удалял и на их место определял лиц ученых и воздержаной жизни. В доказательство этого автор приводит примеры из распоряжений Платона. Особенно много Платон заботился об улучшении духовенства в Гуслицах; за деятельностию и поведением гуслицкого духовенства был установлен особый надзор. Этою мерою Платон старался дать противовес талантливым вожакам раскола и провести в паству известные церковные идеи. В третьем отделе данной (IV-й) главы говорится о гражданских мероприятиях против раскола, к которым Платон прибегал в тех случаях, когда воздействия духовные раскольниками как-либо парализовались. Автор приводит многие примеры защиты новообратившихся из раскола в православие от преследований их бывших единоверцев; затем идет речь об отобрании у раскольников разных книг заграничного издания, направленных к поддержанию раскольнических мнений; отбираемые книги складывались на хранение в Чудов монастырь или отсылались в Синод; наконец излагаются мероприятия Платона против беглых попов, через самочинные действия которых „раскольническое заблуждение возрастало“. При рассмотрении деятельности Платона в отношении беглых попов большой интерес имеет история о беглом попе Никите, как раскрывающая, с одной стороны, соблазнительную деятельность этого попа, а с другой – причины неуспехов в действиях московского архипастыря. Поэтому автор подробно излагает эту историю. Беглого попа защищала полиция и все представления ей со стороны Платона не имели никакого успеха; в дело вмешался военный губернатор и на его представление о беглых попах дело кончилось высочайшим распоряжением, чтобы попов „оставить в прежнем положении и суду не предавать“. С указанными действиями Платона вполне согласны и его распоряжения относительно раскольнических часовен. При Павле I издано было распоряжение даже об уничтожении Преображенского кладбища, – издано не без участия московского святителя; но за смертию императора этот закон не был приведен в исполнение и федосеевцы добились даже полного освобождения от зависимости духовной власти.

Итак, изобретателем новых против раскола мер Платон, в бытность на московской кафедре, не был, развивая меры, предпринятые им на кафедре Тверской, но характер применения этих мер, их умеренность и истинно евангельский дух вполне заслуживають примечания.

В числе причин быстрого успеха раскола в данный период были и такие, которые не могли быть захвачены никакою архипастырскою деятельностию: напр. снисходительное отношение к расколу законодательства Екатерины II, общественное бедствие 1771 года, талантливость основателей Преображенского и Рогожского кладбищ и пр. Этим объясняется то, почему мероприятия Платона, несмотря на всю действенность, не имели полного успеха.

Пятая глава посвящена деятельности митр. Платона по учреждению единоверия. По счету это – последняя глава, а по объему самая обширная. Автор начинает установкою понятия единоверия, что идея единоверия имеет православный характер, так как обрядовая сторона христианской веры не составляет чего-либо существенного, неизменного, и всегда зависела от усмотрения церковной власти. По словам автора, так смотрел на дело патриарх Никон и после него патрарх Иоаким, преподобный Исаакий, основатель Саровской пустыни, астраханский преосвященный Иларион, новгородский митрополит Димитрий Сеченов и псковский епископ Гедеон Криновский. Приводя об этих лицах историческую справку, автор заключает, что „мысль о возможности единения старообрядцев с церковью при соблюдении старых книг и обрядов высказывалась гораздо ранее митрополита Платона“, но высказывалась „не вполне в ясной и определенной форме и не имела настоящего своего практического приложения“. Платон первый с ясностью развил положения, из которых с необходимостью вытекала идея возможности принятия отпадших в лоно церкви на началах любвеобильного снисхождения и первый произвел сильное влияние на осуществление этой мысли в действительности, особенно благодаря благопрятному собственному настроению старообрядцев. Первые ходатаи о единоверии в своих прошениях опираются на „Увещание“ митрополита Платона. Но из ближайших действий митрополита Платона видно, что Платон в прошениях старообрядцев отыскивал одного, – это чистосердечности и искренности к единению с церковью. Поэтому когда московские старообрядцы в 1799 году обратились с просьбою на высочайшее имя об устройстве их общины, Платон заподозрил неискренность их и предначертал основания для должного разрешения вопроса об учреждении единоверия. При этом автор говорит о прошении московских старообрядцев Платону, о том, как Платон затребовал отзыв от московского духовенства на это прошение, и как строго серьезно отнесся сам к этому отзыву. Каждый пункт прошения старообрядцев вызвал особое мнение Платона: автор подробно анализирует эти мнения московского святителя и подробно излагает всю историю возникновения единоверия в Москве до освящения единоверческой церкви и назначения единоверцам священника включительно. Заканчивается глава подробною речью об отводе единоверцам места для погребения умерших, так как и в этом Платон принимал деятельное участие. Сначала позволено было единоверцам хоронить умерших в Покровском монастыре, что на Таганке; но скоро было признано неудобство этого места, частию по отдаленности его для единоверцев, частью по его переполнению. Поэтому начинаются хлопоты об устройстве кладбища близ Рогожского кладбища. Но против этого протестуют рогожские раскольники и склоняют военного губернатора графа Салтыкова сделать донесение Государю, с обвинением митр. Платона. Между тем Платон сочувствовал не этим стремлениям единоверцев, а намерению их отвести место для кладбища вблизи Введенской единоверческой церкви. Но и этому не суждено было осуществиться, и только в конце 1803 года, через двухлетний период, осуществилась резолюция митр. Платона иметь единоверцам свое собственное кладбище на земле близь деревни Андроновки. Пример московских старообрядцев, при Платоне принавших единоверие, вызвал подражание и в уездных раскольниках: Платон и в этом принимал живое и деятельное участие.

В приложении к сочинению помещены документы, относящиеся к истории учреждений единоверия в Москве. Тут имеется более ста (114) документов и занимают они около двухсот страниц. Не все из этих документов имеют одинаково близкое отношение к митроп. Платону, но „все они вместе полнее рисуют ту историческую обстановку, при которой только понятна деятельность митрополита Платона по учреждению единоверия“. Некоторые из этих документов являются в печати не первый раз, но автор оправдывается в своем поступке частью неисправностью прежних изданий, частью их разбросанностью по разным журналам и брошюрам.

Обратимся теперь к указанию достоинств сочинения г-на Лысогорского.

Рассматриваемое сочинение представляет, несомненно, ценный вклад в литературу по истории русской церкви и в частности о деятельности московского иерарха Платона. Личность Платона не раз привлекала к себе внимание историков; но деятельность Платона была широка и разностороння, и его мероприятия против раскола, предпринятые в разное время и на различных поприщах, не были предметом специального исследования, так что рассматриваемое сочинение вводит читателя в новую область, богатую новыми, доселе неизвестными, данными. „Не задаваясь чрезмерными целями, – говорит г. Лысогорский, – мы однако решились изобразить противораскольничью деятельность знаменитого иерарха русской церкви по возможности полно и на основании первоисточников“. Автор перечисляет свои первоисточники как печатные, так и рукописные. Дела из архива Тверской духовной консистории послужили источником для изображения пастырской противораскольнической деятельности Платона в бытность его Тверским архиепископом (гл. III-я). Для изображения деятельности Платона на Московской кафедре автору служат документы из архива Московской духовной консистории (гл. IV-я). Так как эти дела не имеють описи, то, чтобы ориентироваться в содержании архивных документов, исследователь вынужден был перебирать дело за делом, читать оглавления на делах, нередко просматривать дела по листам. При этом автор указывает еще на неудобство помещения, в котором недавно находились архивные дела: дела находились в подвальном помещении, из которого их нужно было выносить и перебирать, отрясая от массы пыли. Автор убедился, что многие дела московского консисторского архива затеряны, или погибли от сырого помещения, так что этот архив в настоящее время представляет лишь остатки, иногда жалкие, из великой сокровищницы документов эпохи великого русского иерарха. Некоторое дополнение к консисторским архивам Москвы и отчасти Твери составляют архивы Св. Синода и архив Новгородских митрополитов, находящийся в настоящее время в библотеке Александро-Невской лавры. Наконец, автор произвел розыскания в Московском губернском архиве, в Государственном архиве министерства иностранных дел и в Московском отделе общего архива министерства Императорскаго двора. Таким образом, автор потратил много времени на отыскание в государственных и церковных архивах еще не обнародованных в печати документов, и это вполне отвечает важности предмета его исследования, давно и многими затрагиваемого, но доселе еще не обследованного. Поэтому суждения и выводы автора, посколько он их позволяет себе, являются твердо обоснованными, опирающимися на документах и свидетельствуемых ими фактах. Чувствуется только, что неупорядоченность архивов, на которую жалуется автор, не дала возможности восстановить документы во всей их совокупности, вследствие чего деятельность Платона против раскола выставлена автором не столь ярко и блестяще, как это было на самом деле.

Вторым достоинством сочинения г. Лысогорского служит правильный взгляд на раскол и его историю. Автор достаточно познакомился с соответствующей литературой предмета, чтобы не высказывать ничем не оправдываемых суждений. В настоящее время, время особенное, когда многие понятия перепутались и в частности изменились понятя о расколе и самим расколом высказываются о себе православии такие воззрения, которые в прежнее время были немыслимы, в ученом сочинении встретить правильные суждения приятно тем более. В суждениях о первоначальной истори раскола и в отзывах об его истории второй половины XVIII века автор держится взглядов твердо обоснованных и если дозволяет себе чем-нибудь дополнить их, то дополнить лишь на основании отысканных им документов. Вообще с этой стороны нельзя иначе отозваться о сочинении, как с похвалой, и со своей стороны мы сделаем лишь некоторые замечания.

Так, автор говорит, что идея единоверия существовала в церкви от начала раскола, и в доказательство этого ссылается на то, что, между прочим, Никон патриарх дозволил протопопу Иоанну Неронову двоить аллилуя в Успенском соборе и вообще о книгах старых и новых отзывался так, что „обои-де добры“. Факт этот верен, Неронову действительно подобное дозволение было дано, но чтобы понять его истинный смысл, нужно знать о некоторых обстоятельствах, которые ему предшествовали. Дело было в 1657 году. Неронов до этого был сослан в Спасо-Каменный монастырь, на севере. Там он вел себя властно, никому не подчинялся и вмешивался в монастырское управление. Никону донесли, что Неронова навещают „боголюбцы от всех четырех стран“ и что Неронов ведет с ними речи о реформе Никона во враждебном духе. Никон послал указ (1654 г.), чтобы Неронов был переведен в Кандалажский монастырь. Но Неронов успел отсюда уйти (1655, августа 10) и направился в Москву. По пути он пристал к Соловецкому монастырю, где игуменом Ильей был принят с почетом. Так как от Никона были посланы указы схватить Неронова, то два его работника были схвачены; но сам Неронов прибыл в Москву и поселился у царского духовника Стефана Вонифатьева. О приходе Неронова доложили царю, но царь принял это только к сведению. Мало этого, Неронов постригается в монашество своим единомышленником, архимандритом Переяславльского Данилова монастыря Тихоном, и после этого удаляется в Игнатиеву пустынь. Никон, узнавши о местопребывания Неронова, посылает своих боярских детей, чтобы схватить беглеца и доставить в Москву. Но Неронова известили и он удалился в деревню Телепшино; найти его не могли. В конце 1656 года умер в Москве старец Покровского монастыря Савватий, бывший при патрархе Иосифе и в начале патриаршества Никона книжным справщиком¹. Он был другом Неронова. Чтобы проститься с ним, Неронов опять идеть в Москву. Видя, что Никон теснит из-за Неронова и виноватых и правых, друзья стали советовать Неронову явиться к Никону. Неронов послушался и, взявши Скрижаль, в которой было напечатано о троеперстии, 4 января 1657 года явился к патриарху, когда тот шел к божественной литургии. „Что ты за старец“? спросил Никон. „Я тот, кого ты ищешь, казанский протопоп Иоанн, а в иночестве Григорий“. Никон, ничего не говоря, пошел дальше, а Неронов, идя пред ним, говорил: „что ты один не затеваешь, то дело не крепко; по тебе иной патриарх будет, все твое дело переделывать будет; иная тебе тогда честь будет, святой владыко“. После литургии Неронов, по повелению патриарха, сопровождал Никона до Крестовой. Там была беседа. „Вот я явился, говорит Неронов, что хочешь со мной делать? Со вселенскими патриархами я не противен, я готов согласиться с их учением о троеперстии, только смотри, чтобы истина была. Какая тебе честь, что всякому ты страшен? Тебя называют волком, медведем“ и пр. „Не могу терпеть“, отвечал Никон. После этой беседы Неронов обратился к Никону с просьбой – указать ему место для житья. Никон указал на Покровский монастырь, но Неронов, указывая на свою старость и слабость, просился на Троицкое подворье. Никон на это согласился. Затем, в начале 1657 года возвратился в Москву из шведского похода царь Алексей Михайлович и ему была торжественная встреча в Успенском соборе. Увидев Неронова, царь сказал патриарху „светлым лицем“: „благослови его“. Никон отвечал: „Изволь, государь, помолчать, – еще не было разрешительных молитв“. „Да чего же ты ждешь“, сказал царь и пошел во дворец. В следующее воскресенье Неронов, по заамвонной молитве, был введен, по приказанию патриарха, ключарем в собор. „Приобщаешься ли святой соборной и апостольской церкви“? спросил Неронова Никон. „Не понимаю, что ты говоришь“, отвечал Неронов: „от соборной церкви я отлучен не был и не было на меня и собора“². „Я не разоритель апостольских преданий. А что ты клятку положил на меня, то сделал это по страсти своей, гневаясь на меня, что я тебе о той же святой церкви правду говорил. Так ты проклял и черниговского протопопа Михаила за то, что он в Кирилловой книге не делом положил, что христианом мучения не будет“. На это Никон отвечал слезами. Потом Неронов „причастился святой доре от патриарховы руки“, проводил Никона до Крестовой и ушел в дом „к некоему христолюбивому мужу“. „Мал же час мину, абие взыскание бысть старца от патриарха“. Нашли Неронова. „Где ты был, старец“? спрашивает Никон. „Тебя ради у нас всем стол и покой, за радость мира, еже же имамы с тобою“. Неронов ответил, что он не получил приглашения и потому ушел домой. „Прости, сказал Никон, я забыл пригласить тебя“. Во время пира Никон посадил Неронова „выше всех московских протопопов, много хвалил его, называя „мужественным и крепким“, потом „одарив“, с миром отпустил. Чрез несколько времени Неронов явился опять к патриарху и сказал: „иностранные власти наших служебников не хулят, но и похваляют“. Патриарх ответил: „обои-де добры, все-де ровно, по коим хочешь, по тем и служишь“. Неронов заметил: „я старых-де добрых и держуся“. И, взяв благословение, „отъиде“. Никон на это не возражал³.

Таковы были обстоятельства, при которых Никоном дано было разрешение Неронову двоить аллилуия и высказан взгляд на „старыя“ и „новыя“ книги. Из них легко понять, как следует смотреть на данный факт. Данное распоряжение не было общим распоряжением патриарха, отменявшим требование Служебника 1655 года совершать литургию на пяти просфорах и узаконявшего вообще новый порядок в отмену старого. Это было единичное исключение, сделанное собственно для Неронова, в виду особого положения последнего. Никон, конечно, знал о том внимании, какое оказал царь Алексей Михайлович Неронову, когда последнего отыскивал патриарх, и не мог не убедиться, что Неронов для его дела человек очень опасный. Своими клеветами на Никона, будто бы „от него, владыки, царское величество осуждаемо и испоругаемо и ни во что же поставляемо“, Неронов сумел возбудить в царе чувства недоверия к „собинному другу“ – Никону. С целью успокоить и примирить с собою такого опасного человека Никон готов был на уступки, готов был устроять для Неронова пиры, сажать его за трапезой выше всех московских протопопов, готов был „по вся дни столы посылать к старцу 1) и даже терпеливо выслушивать его резкие замечания. С этою же целью, по нашему мнению, Никон позволил Неронову и служить по старым служебникам и двоить аиллилуиа. Но, позво-ливь Неронову сугубить аллилуа, Никон сам идет по раз намеченному пути. В начале 1658 года он делает распоряжение об употреблении трегубой аллилуйа. Неронов противится этому. „До чего тебе, патриарх, домутить Россию? С кем ты советовал и какое свидетельство произносишь, когда четверишь аллилуйю“? Так возражал Неронов и при этом ссылался на свидетельство преподобного Евфросина псковского. „Вор-де, блядин сын, Евфросин“, отвечал Неронову Никон⁴. Если так отзывался Никон, то никоим образом нельзя считать его предшественником Платона в вопросе о единоверии: такое мнение, – оно высказано г. Лысогорским не впервые, – должно быть оставлено.

Точно также не имеют силы и другие указания г. Лысогорского. Например, он упоминает о преосвященном астраханском Иларионе, к которому в 1738 году обратились с просьбой терские казаки, прося его дозволить им употребление двуперстия. Иларион ответил просителям: „ныне вам в двоеперстном кресте до указу Святейшого Правительствующего Синода уступаем, а о том Синоду с мнением своим предлагать будем, ибо онаго мне самому учинить не возможно“ (стр. 294). Отсюда автор заключает, что преосвященный Иларион считал возможным единение казаков с православною церковью и при двуперстии. Но из подлинных слов цитируемого автором документа явствует, что Иларион сам не решал вопроса, поднятого казаками, и обещался спросить Синод и последовать его указанию. С запросом в Синод Иларион действительно обращался и вот какой был получен из Синода указ. К казакам велено отправить „из духовных персон человека ученого и искусного, и велеть их к обращению от раскольнического заблуждения ко святой восточной церкви с кротостию прилежно увещевать, и что по тому увещанию от них окажется, о том обстоятельно Святейшему Синоду рапортовать“⁵. Таким образом, Синод не дозволил казакам употребление двуперстия и хотя казаки уверяли, что у них „кроме креста иного расколу никакого нет“, Синод в указе называет их „суеверцами“ и поручает отыскать и указать (Синоду) их противности церкви“. Да и мог ли поступить иначе Св. Синод, тот самый Синод, который за несколько лет пред тем, именно в 1792 году, в распоряжении от 15 мая, писал: „которые хотя святой церкви и повинуются и все церковныя таинства приемлют, а крест на себе изображают двема персты, а не троеперстным сложением, тако, кои с противным мудрованием и которые хотя и по невежеству и от упорства то творят, обоих писать в раскол, не взирая ни на что“⁶. Вот как думал Синод. Значит, нельзя сказать, что идея единоверия ранее Платона „выражалась не вполне в ясной и определенной форме“ (стр. 296): до начала второй половины ХVIII века эту идею вполне отрицали и потому-то она встретила столько противников при представлении митрополита Платона и еще ранее его – архиепископа Никифора Феотоки.

Теперь сделаем несколько более или менее мелких замечаний.

На стр. 52, говоря о разорении филипповцами в 1765 г. Зеленицкого монастыря Новгородской епархии, автор замечает, что неизвестно, какую цель преследовали при этом раскольники, но добавляет, что если раскольники, разделяли тот же взгляд на меры императрицы Екатерины в отношении старообрядцев, какой проводится анонимным автором в ранее упомянутом нами сочинении, то можно предполагать, что филипповцы занятием Зеленицкого монастыря хотели скорее положить начало фактическому осуществлению намерения императрицы“. Автор разумеет цитируемое им на 51 стр., прим. 4, сочинение известного Карловича „Исторические исследования, служащие к оправданию старообрядцев“, который считает Екатерину II последовательницей древнего благочестия и ее мероприятия признает направленными к восстановлению последнего. Но можно ли в оценке исторических явлений выходить из отзыва какого-то писаки, перекрещенного в раскол жида, издающего пристрастные и малограмотные отзывы о расколе? Для нас такое замечание автора совершенно непонятно...

На стр. 85 (ср. стр. 90, 105), перечисляя полемические против раскола сочинения, автор называет „Увет духовный“ и признает его произведением патриарха Иоакима. Это несправедливо. Теперь уже документально доказано, что „Увет“ составлен преосвященным Афанасием Холмогорским. В связи с этим на стр. 91 автор, повидимому, признает, что „Увет“ написан против Соловецкой челобитной⁷. Известно, что „Увет“ написан в опровержение стрелецкой челобитной 1682 года.

На стр. 140 автор, говоря, что по указу 1685 года раскольников „наказывали кнутом и даже жгли в срубах“, добавляет, что это делалось „не без участия духовной власти“. Утверждение – совершенно голословное и несправедливое. Участие духовных лиц в подобных наказаниях выразилось лишь постольку, поскольку исполнителем государственного закона является всякое лицо, как член этого государства. Но чтобы духовные власти были замечаны в создании и издании статей 1685 года, это ни откуда не видно. Даже определение о „градских казнешях“ собора 1667 года состоялось по указанию светской власти – самого царя⁸.

На стр. 162, перечисляя, при каких „факторах“ совершилось возникновение Рогожского московского кладбища, автор называет: чуму 1711 года, „энергическую деятельность Никиты Павлова“ и, наконец, „привлекательное для простолюдинов устройство кладбища“. Здесь, заметим, общие положения смешиваются с частными и вообще дело представляется неправильно. Что сказать о „деятельности” Никиты Павлова? Нельзя же предположить, что кладбище выросло само собою. А что касается „устройства кладбища, привлекательного для простолюдинов“, то оно явилось лишь следствием возникновения кладбища и не могло быть его причиной.

На стр. 235 автор говорит о мероприятиях против раскола жителей Селинской волости и, между прочим, замечает: „странно было бы думать, что только в селинском расколе Платон отступал от обычного своего приема“. Но почему же „странно“? Условия существования и крепости раскола в различных местах были различны и есть основание предполагать, что Платон применялся к ним и потому не был неизменен в своих мероприятиях. Не лишне заметить, что автор не нашел дела о раскольниках Селинской волости в архиве Московской консистории и при его изложении потому руководствовался только синодальным источником.

На стр. 460–463 сделаны автором заключительные замечания о деятельности митрополита Платона. Указывая на ее „высокие достоинства“, автор говорит о значении ее для борьбы с расколом в последующее время, как новой фазы в характере этой борьбы. „Благотворное влияние митрополита Платона на последующую противораскольничью борьбу можно видеть в полемических сочинениях последующего времени, в которых уже нет резкостей предшествовавшего периода“. Но так ли это? В доказательство автор ссылается на сочинения (протопресвитера Полубенского), которые тогда не были напечатаны, и почему-то пропускает, например, „Ответы“ архиепископа Словенского, а потом Астраханского Никифора, – сочинение в свое время напечатанное. Из отзывов этого автора о старых книгах и обрядах можно видеть, что „Увещанию“ Платона оно во многом уступает и его резкости повторяются раскольниками даже доселе, т. е. в качестве упрека православным. При этом совершенно напрасно автор ссылается на суждения о расколе Казанского собора 1885 года, видя в них отражение „Увещания“: переход слишком отдаленный и какого-либо отношения к „Увещанию“ собор не имел. Точно также совсем не к месту делаются другого рода указания – на деятельность митрополита московского Филарета...

Язык сочинения г. Лысогорского, вообще говоря, правильный и легкий, но он несвободен от неточных выражений, вредно отзывающихся на правильной постановке мысли.

Вообще сочинение г. Лысогорского во многих отношениях заслуживает одобрения, как труд вполне самостоятельный, обильный фактическим матералом, хотя, быть может, и не исчерпывающий его до конца, и отличающийся правильным взглядом на раскол и историю борьбы с ним со стороны православия.

П. Смирнов