Глава IV. История поповщины

В то время, как одна часть раскола выделилась в безпоповщину, другая получила название поповщины. Первоначально она явилась в виде беглопоповщины, потому что последователи её решились «окормляться бегствующим от великороссийской Церкви иерейством». Первые беглопоповские общины жили в пределах: Нижегородских, Донских, Черниговских и в Польше.

В Нижегородский край раскол был занесен при первоначальном своем обнаружении. В конце XVII века эта местность получила в расколе значение видного центра. Раскольники ютились в лесах чернораменских, особенно по речкам – Керженец и Белбаш. Чернечествующие селились здесь «скитами», мирские – «починками».⁵⁸¹ Скитов было много.⁵⁸² Они назывались обыкновенно именами своих основателей или же видных «начальников». Более других, по своей исторической роли, известны мужские скиты: Онуфриев, Софонов, Лаврентиев. Скитами управляли «отцы» и «старцы», несколько же скитов одного и того же толка объединялись под главенством одного лица.⁵⁸³ Были скиты женские.⁵⁸⁴ В них «началили» «матери». Иногда женский скит возникал по желанию какого-либо «знатного» раскольника, – в таком случае «монахини» оставались под его «правлением».⁵⁸⁵ Дела, касавшиеся всех скитов, решались на общих собраниях. Духовные требы отправляли глаголемые «священноиноки» или же «непостриженные» беглые попы. Имена старейших священноиноков: Дионисий шуйский, Софоний соловецкий, Сергий ярославский, – священноиереев: Трифилий вологодский, Исидор козмодемьянский.⁵⁸⁶ Так как на Керженце не было своего храма у раскольников, то все требы, не исключая венчания брачущихся, «лесные попы»⁵⁸⁷ совершали «в избах и клетях».⁵⁸⁸ Молва о «заволжских пустынниках» широко распространялась в среде темного люда. В первое время этому способствовало особенно то, что у Дионисия попа, что жил в ските Смольяны, был довольный запас мира и св. даров. За дарами приезжали на Керженец издалека и повсюду распространялась слава Дионисия, а с тем вместе росло значение всего Керженца.⁵⁸⁹ Хорошую услугу оказывала керженцам Макарьевская ярмарка; тут закупались старопечатные книги, здесь же приобретались и попы.⁵⁹⁰

Видное событие в первоначальной истории чернораменских скитов составляют споры из-за догматических писем протопопа Аввакума. Они происходили в последние годы XVII и первые XVIII века. Письма, в грубой форме обличений на диакона Феодора, были присланы Аввакумом на имя старца Сергия. Аввакум писал Сергию: «приими вечное сие евангелие, – не мною, но перстом Божиим писано». Действительно, нашлись «зельные» защитники известной аввакумовской ереси; во главе их стоял старец Онуфрий, начальник скита его имени. Такою ревностью воспламенились «онуфриане», что чтение писем Аввакума ввели даже в состав церковной службы. Так как оказалось немало и порицателей аввакумовской ереси, то началась вражда, – обитатели чернораменские разделились на две стороны. Хотели соборно обличить еретика. В 1693 году был первый «сход» на Онуфрия, – и успеха не имел. Тогда снеслись с Москвой и в Москве определили: «письма отложить». Но Онуфрий и после этого остался упорным.⁵⁹¹ Таким образом онуфриане выделились в особое согласие, но оно будущности не имело, потому что в 1717 году, по смерти Онуфрия, был подписан «мировой свиток», с отрицанием спорных «писем».⁵⁹²

Во время «распри» из-за вопросов догматических обнаружились и некоторые обрядовые несогласия. Это также повело к обособлению некоторых толков, – именно толка диаконовского, названного так по имени диакона Александра. Александр († 1720) служил диаконом при женском монастыре костромского пригорода – Нерехта. Обстоятельства перехода его в раскол очень несложны. Однажды он прочитать в чине принятия от яковит проклятие на не крестящихся двумя перстами, затем слышал от одного попа, что трегубая аллилуия есть латинская ересь, наконец, в Часослове он встретил аллилуйю сугубую: этого было достаточно, чтобы поколебать убеждения человека без всяких сведений, но искреннего и восприимчивого. Докончила старица Елизавета. Её незатейливая речь, законченная словами: «коли хочешь спастись, иди в леса нижегородские», – так подействовала на диакона, что он, продав имущество, тайно, в зимнюю пору, ушел, вместе с женою, в Ярославль, где встретил двух керженских старцев и на лошадях одного из них добрался до желанных «пустынь». Там, в ските Лаврентиевом, диакон получил «постриг» и, по смерти «наставника» скита, попа Лаврентия, заступил его место (около 1710 года).⁵⁹³

В противоположность онуфриянам, которые хулили четвероконечный крест, их противники признавали его за истинный крест Христов:⁵⁹⁴ это учение, вместе с учением о спасительности молитвы Иисусовой, произносимой со словами: «Боже наш», сделалось отличительным признаком диаконовского согласия.⁵⁹⁵ Кроме того, Александр ввел иной способ каждения: он стал кадить крестообразно, тогда как другие, по старому обычаю, употребляли троекратное каждение – дважды прямо, а третий раз поперек. Однажды, когда, во время крестного хода на реку в день Богоявления, Александр стал кадить по своему, народ хотел в клочки разорвать «нововводца», так что последнему пришлось спасаться бегством. Открывшаяся вражда вызвала вразумление с Ветки – прекратить «мятеж» и кадить по старому, но вышеназванный «мировой свиток» признал, что «в диаконовом ските кадят по уставу», после чего особенность в каждении навсегда утвердилась за диаконовцами.⁵⁹⁶

Весьма рано также появилась поповщина на Дону, будучи занесена сюда неким Иовом. Иов Тимофеев родился в Литве, некоторое время состоял келейником при патр. Филарете и был им рукоположен в иерея. Примкнув во дни патр. Никона к расколу, Иов сначала в Рыльском уезде основал монастырь Льгов (1669 г.), затем бежал на Дон и там при реке Чире построил новый монастырь, но, не успев освятить церкви, умер († 1680 г.).⁵⁹⁷ Его заменил известный Досифей игумен.⁵⁹⁸ Освятив, по просьбе учеников Иова, построенную Иовом церковь, Досифей служил в ней целых пять лет.⁵⁹⁹ Так как другого храма у раскольников не было и попам их совершать литургии было негде, и так как Досифей, вероятно, опасался, как бы его «духовные дети» не остались после него без попа, или, по крайней мере, без храма, то и старался заготовить запасных даров как можно больше, чтобы и «в тысячи лет не оскудело», – отчего и просфору для агнца обыкновенно «запасал великую, яко куличу». И долгое, действительно, время после Досифея раскольники, знавшие Досифея, ходили лишь к тем попам, о которых было слышно, что у них есть досифеево «причастие».⁶⁰⁰ Так как весть о раскольническом храме быстро разнеслась по окрестным странам и вследствие этого положение Досифея было не безопасно, то в 1688 году⁶⁰¹ он бежал дальше, за Астрахань, и там, при реке Куме, прожил недолго († ранее 1691), окруженный последователями.⁶⁰² Хотя церковь на реке Чире была разорена, но раскол с тех пор там не прекращался.⁶⁰³

В Черниговской губернии центром раскола сделалось Стародубье. Раскол был занесен сюда в конце шестидесятых годов XVII века, вероятно выходцами из Москвы. Слободы Демьянки и Понуровка были одними из первых раскольнических здесь поселений. В конце семидесятых годов сюда эмигрировала колония московских старообрядцев, в двадцать человек, из прихожан церкви «Всех Святых», что на Кулишках, за Варварскими воротами в Белом городе, во главе с попом своим Козмою, и, по указанию стародубского полковника, приятеля Козлы, заняла местечко Понуровку.⁶⁰⁴ Местная власть, духовная и светская, обратила внимание на раскольников, но не остановила нового притока их.⁶⁰⁵ Раскольнический стрелецкий бунт нашел себе отзвук в их среде, – вследствие чего из Москвы последовал стеснительный для стародубских раскольников указ.⁶⁰⁶ Тогда поп Козма⁶⁰⁷ и другой поп Стефан, выходец из Белева, удалились за польскую границу и поселились на острове Ветке, образуемом рукавом реки Сожи. За ними последовали другие и населили три слободы. По смерти Стефана и Козмы, к ветковцам переселился Льговского монастыря иеромонах Иоасаф. Он убедил своих прихожан построить церковь, потому что запасные дары, принесенные прежними попами, истощились, но, не успев святить её, чрез пять лет скончался. Преемником Иоасафа был иеромонах Феодосий из города Рыльска. Он распространил церковь, построенную его предшественником, достал из Калуги старый иконостас с царскими дверьми, будто бы времен царя Ивана IV, и, при участии попов Александра из Рыльска и Григория из Москвы, освятил её (1695 г.) во имя «Покрова Пресв. Богородицы», на антиминсе, привезенном сюда известною ученицею Аввакума, – старицею Меланьей, и подписанном тогда же уставщиком Афанасием.

Тут начинается новая эпоха не только в истории Ветки, но и в истории всей поповщины. Ветка быстро стала возвышаться и достигла значения митрополии беглопоповщины. Привлекаемые рассказами о безопасности убежища, покровительствуемого самим польским королем,⁶⁰⁸ и вестью об устроенной церкви,⁶⁰⁹ тогда единственной во всем беглопоповщинском мире, беглопоповцы отовсюду толпами спешили во владения пана Халецкого и пана Красильского. Вокруг Ветки возникло 14 слобод с населением более 30000.⁶¹⁰ Самых отдаленных мест раскольники считались прихожанами ветковской церкви.⁶¹¹ По благословению ветковских настоятелей, беглые попы, монахи и монахини всюду продавали запасные дары;⁶¹² равным образом только с одобрения тех же настоятелей принимаемы были попы в прочих местах поповщины. Сам Керженец уступил Ветке.

Около семидесяти лет Ветка служила главною опорою беглопоповщины. В тридцатых годах XVIII века сей знаменитый раскольничий притон, правда, был разорен. Вследствие Высочайшего повеления (1735 г.) на имя полковника Сытина, последний окружил Ветку пятью полками и всех там найденных разослал – одних по монастырям, других в места родины, третьих в Ингерманландию.⁶¹³ Ветка опустела, но ненадолго. Раскольники скоро снова потянулись на остров; из разных мест присылались сюда щедрые милостыни; взамен снесенной церкви ветковцы построили большую часовню, которую богато украсили иконами, а впоследствии соорудили храм, также во имя «Покрова Пресвятой Богородицы», благолепнее прежнего. Свадебные «поезды» вереницами тянулись на Ветку и привозили с собой богатые «дары».⁶¹⁴ Явились две обители: мужская, в которой находилось до 1200 чернецов, кроме не постриженных бельцов и прислужников, и, чрез дорогу от мужской, на расстоянии двадцати шагов, женская, заключавшая в себе, кроме многочисленных белиц, до ста постриженных монахинь. Только уже при Екатерине II дано было Высочайшее повеление генерал-майору Маслову, чтобы он, взяв военную команду, произвел вторую «выгонку» ветковцев, что тот и исполнил в 1764 году.

После этого место Ветки заняло Стародубье. Удаление раскольников из Понуровки и других заселенных ими мест в Стародубском полку, бывшее при полковнике-гетманиче Самойловиче (1682–5), конечно, не было общим;⁶¹⁵ раскольники-выходцы прибывали сюда вновь и образовывали одну за другой слободы.⁶¹⁶ К 1718 году их числилось 16, с населением в 3112 человек.⁶¹⁷ «Выгонки» с Ветки, конечно, удесятерили число стародубских раскольников. С Ветки сюда перенесена была церковь, перешли также и ветковские попы. В последней четверти XVIII столетия здесь находилось четыре поповщинских монастыря – три мужских: главный Покровский, и один женский: Казанский, – до семнадцати церквей, монастырских и приходских, и шестнадцать публичных часовен. Внешнему процветанию стародубской общины не отвечало внутреннее её состояние. Община «окормлялась» беглыми попами, но что это были за попы. Положение их было крайне жалкое: нанимаясь за известную плату, они не могли делать иначе, как по воле тех, кто нанимал: если поп не нравился, его перепродавали; уважения к несчастным народ не имел почти никакого.⁶¹⁸ Жизнь паствы таких пастырей была полна безнравственных поступков. «Монахини» и «трудницы» Казанской обители повинны были даже в детоубийстве.⁶¹⁹

Из рассмотрения начальной истории беглопоповщины явствует что учение о необходимости священства утвердилось в этой части раскола практически. Общины на Керженце, Дону, Ветке и в Северщине на первых порах не представляли какого-либо отдельного согласия в расколе; они действовали в духе первых его вождей. Потому-то, как они очень деликатно выражались о современных безпоповцах,⁶²⁰ так и безпоповцы последующего времени говорили о них с полным сочувствием.⁶²¹ В первых беглопоповщинских общинах ни под каким видом не дозволялось обращаться к православным иереям за совершением таинств, в том числе и крещения:⁶²² так требовал и Аввакум. На Керженце венчали брачующихся в простых избах:⁶²³ так учил и Аввакум. На Ветке освятили церковь без благословения архиерейского:⁶²⁴ и это согласно с наставлениями Аввакума. И вот, что касается вопроса о попах, то и он решен был на самых первых порах согласно с учением одного из первых вождей раскола, именно диакона Феодора. Последний учил, что если нет попа старого рукоположения, то лучше совсем не иметь никакого. И действительно, первые донские и ветковские требоотправители: Козма, Стефан, Иов, Досифей, Иоасаф отнюдь не принимали «новорукоположенных иереев» в их сане и строго заповедали своим «духовным детям» хранить сей завет на все времена.⁶²⁵ Когда возникло сомнение о хиротонии Иоасафа, его чуждались и он должен был на время удалиться. Но такой порядок не мог иметь будущности – по той причине, что эти «старорукоположенцы» были не вечны, а между тем время их управления раскольническими общинами было достаточно для того, чтобы приучить членов этих общин к мысли, что обходиться без священных лиц не возможно. Когда умер поп Козма, насельники «опустевшей от иерейства» Ветки «с умилением» просили Иоасафа «не оставить» их «сирых», – того самого, над иерейством которого прежде насмехались. Преемник Иоасафа – Феодосий не встретил уже народного протеста даже против приглашения им трех попов «нового» поставления.⁶²⁶ Очевидно, ветковцы признали неудобоисполнимым требование «первых» своих попов, – и, если бы захотели оправдаться, могли указать на Аввакума, который дозволял ходить в те церкви, где поп хотя и «новопоставленный», но «всею крепостию любит старину», равно как принимать и таких «нового ставления» попов, которые прежде служили «по новому», а потом «покаялись».

Тоже самое было и на Керженце, – и только в некоторых скитах сравнительно дольше хранилось убеждение, что можно принимать попов лишь дониконовского поставления.⁶²⁷

Как же совершался самый чиноприем беглых попов нового поставления? В разное время и в разных согласиях различно. Перекрещивание всех переходящих в раскол из православия, против которого ратовал Аввакум, ставшее отличительною особенностью безпоповщины, некоторое время имело место и в поповщине. И на Керженце,⁶²⁸ и на Ветке первоначально всех новокрещенных в православной церкви, в том числе, значит, и попов, перекрещивали. Тот, кто первый на Ветке «отверз дверь» в старообрядчество беглым попам послениконовского рукоположения – черный поп Феодосий, повторял над принимаемыми крещение, оставляя их однако в сущем сане.⁶²⁹ Но, если крещение не приято, как может быть прията хиротония? Если вновь крестить, то не подобает ли и вновь рукополагать? Однажды ветковцы, перекрещивая попа, с целью, чтобы не лишить его священства, погружали в воду в полном священническом облачении.⁶³⁰ Затем видя неудовлетворительность такого способа чиноприема, крещение «совершенное» заменили крещением «для виду», – на подобие аввакумовского «довершения» таинства крещения над мирянами, именно: над принимаемым попом вычитывали чин крещения, и минуя погружение, ходили вокруг купели посолонь и затем помазывали «миром», не снимая риз, а только приподнимая их, чтобы не снялось самое священство. Когда – нет данных определить с точностью, но несомненно, что с течением времени «политическое» перекрещивание было оставлено, будучи заменено миропомазанием,⁶³¹ а еще позднее наряду с приемом по второму чину стали, по местам, практиковать третий чин, подводя попов лишь под проклятие ересей.⁶³²

Одно время и на Керженце, не ограничиваясь миропомазанием, водили новоприходящих «около горшка с водою», но скоро это было оставлено.⁶³³ Там стали различать беглых попов. Помазывали лишь тех попов, «кия по новоисправным уставам освященным миром помазываны». В этом случае, в отличие от Ветки, где употребляли мнимое миро, сваренное попом Феодосием,⁶³⁴ пользовались якобы древним миром, освященным архиереями дониконовских времен, разбавляя оное маслом.⁶³⁵ Которые же попы «помазываны от древних священников», те не помазывались,⁶³⁶ будучи принимаемы третьим чином,⁶³⁷ причем отречение от ересей не имело однообразной формы⁶³⁸ и совершалось большею частью без упоминания о троеперстниках и без подробного перечисления их мнимых ересей.⁶³⁹ В первой половине второго десятилетия XVIII века такие способы чиноприема употреблялись как в софонтиевом согласии, так и в диаконовом.⁶⁴⁰

Б. – § 29. Возникновение Рогожского кладбища; время его процветания – § 30. Иргиз. – Монастырская организация и быт – § 31. Перемазанский собор. – Значение Иргиза. – § 32. «Оскудение» священства: появление общин, управляемых уставщиками – § 33. Лужковское согласие. – Современное положение беглопоповщины

Споры о чиноприеме беглых попов возникли в конце 70-х годов XVIII века. Они повели к разделению беглопоповщины на две неравные части: «перемазанцев», составивших огромное большинство, и диаконовцев, стоявших за принятие беглых попов по третьему чину. Тогда образовались два новых центра беглопоповщины: Москва с её Рогожским кладбищем и Иргиз; с ними-то и связана история перемазановщины.

Основание Рогожского кладбища падает на 1771 год. До случаю свирепствовавшей тогда в столице чумы, московской поповщине правительством было отведено место для погребения умерших за Покровскою заставою, на земле, принадлежавшей Андроновской слободе, между больших дорог Владимирской и Коломенской. Командированным тогда императрицею в Москву князем Гр. Гр. Орловым дозволено было устроить на кладбище часовню для отпевания умерших.⁶⁴¹ Пятью годами позже, рядом с этой деревянной Покровской часовнею, рогожцы построили (1776 г.) другую, каменную и больших размеров, часовню во имя святителя Николы.⁶⁴² В 1791 году они заложили на месте деревянной новую каменную часовню таких размеров, что с нею не могла сравниться по обширности ни одна из всех тогдашних московских церквей, не исключая и соборов, и сделали это путем обмана. Под предлогом ветхости и мнимой негодности двух часовен, рогожские раскольники просили московского главнокомандующего князя Прозоровского дозволить им построить вместо этих двух одну. Был готов для представления главнокомандующему и план будущей часовни: его составил архитектор Козаков. По этому плану часовня долженствовала быть двухэтажная, с зимним помещением внизу и летним вверху, размеров довольно скромных, без особых выступов для алтаря. Князь побывал на кладбище и дал разрешение. Тогда рогожцы, руководителем которых был «именитый гражданин» Никита Павлов, оставив существовать старую каменную часовню, повели постройку новой в совершенном подобии соборного храма о пяти главах: план Козакова был заменен другим. Нет сомнения, что план этот был бы осуществлен вполне, если бы сведения о постройке не дошли до императрицы: теперь рогожцам не пришлось видеть пять глав, но все же часовня была окончена постройкой в первоначальных размерах.⁶⁴³ В 1804 году кладбищенский попечитель, Шевяков, исходатайствовал у тогдашнего начальника Московской столицы, Беклешева, дозволение построить третью часовню, зимнюю, каменную во имя Рождества Христова, по плану архитектора Жукова.⁶⁴⁴ Так, можно сказать, быстро воздвигая, одно за другим, молитвенные здания, рогожцы не жалели средств на благоукрашение их, приобретая в часовни древнего письма иконы, в богатых сребропозлащенных ризах с драгоценными камнями и жемчугом, серебряные паникадила и подсвечники с пудовыми свечами, богатые плащаницы, великолепную утварь. И ничто из этого не было потеряно даже в несчастный 1812 год. Поп Иван Матвеевич не бежал, подобно другим, в виду неприятеля, хотя и имел к тому все средства: он остался хозяйничать на Рогожском. С помощью нескольких работников, иконы, книги и все церковное имущество он успел скрыть в нарочно вырытых на кладбище могилах, а как скоро и город был очищен от неприятеля, снова, еще до возвращения разбежавшихся раскольников, все поставил на своих местах. Спасение рогожских драгоценностей приписано было особенному покровительству Божию и в память того сделана надпись в Рождественской часовне.⁶⁴⁵ Более полстолетия счастливилось московскому беглопоповщинскому учреждению и вся первая четверть XIX века была временем славного процветания его. В начале девяностых годов прошедшего столетия кладбище имело 20000 прихожан, живших в Москве и около неё;⁶⁴⁶ в 1822 году их считалось уже 35000, а чрез три года число это возросло до 68000. Капитал кладбища исчислялся миллионами рублей. В ограде кладбища было настроено много жилых домов, каменных и деревянных, – палаты для призреваемых, «сиротский дом» для «рогожских подкидышей», с училищем для них, дом для умалишенных, «приют» для приезжающих, здание для кладбищенских: конторы, канцелярии, библиотеки, замечательной по редкости находившихся в ней книг, для архива, и, кроме того, десятки домов называвшихся частною собственностью. Население считалось сотнями: тут жили «лицевые», не мало бывало и «подпольных». На кладбище находились и женские обители, во главе с обителью знаменитой в своем роде «матери» Пульхерии. В них было устройство общежительное. Каждая из них имела средства настолько значительные, что рогожским обитательницам не было нужды ездить за сборами. На кладбище постоянно имелось достаточное количество беглых попов и диаконов; при каждом попе был свой дьячок и свои певчие. Попы были вполне независимы друг от друга, и даже в то время, когда их было по двенадцати, не было между ними благочинного. Все попы имели в ограде кладбища дома, выстроенные им от общества, получали большие доходы, и не только жили в большом довольстве, но и наживали стотысячный капитал. Алчность рогожских мнимых священнослужителей к стяжаниям была неимоверна. Попы становились на паперти и «перехватывали» друг у друга «требы». Диаконы во время служения молебнов, панихид и погребений разными попами, в разных часовнях, перебегали от одного к другому: в одной часовне скажет ектенью, в другую побежит провозгласить «вонмем», чтобы и там и тут получить свою диаконскую долю. Хотя кладбищенские часовни были устроены с алтарями, но ни одна из них никогда не была освящена.⁶⁴⁷ Поэтому обедни служились в походной полотняной церкви.⁶⁴⁸

В Саратовский край раскол проник с первых дней своего появления, помогал здесь Разину, бунтовал в Камышине, и в конце XVII века успел основать несколько скитов.⁶⁴⁹ В течении первой половины XVIII века он рос и развивался здесь почти беспрепятственно вследствие и обширности края, и недостатка органов центральной власти, и отсутствия сколько-нибудь удовлетворительных путей сообщения. Когда наступило царствование Екатерины II, на основании манифеста 1762 года, дозволявшего заграничным раскольникам безбоязненно возвратиться в отечество, раскольники, пришедшие с Ветки, заняли берега Иргиза, плодородные и обильные лесами, и в том же (1762) году основали три скита: Авраамиев, Пахомиев, Исаакиев.⁶⁵⁰ Эти три скита были тем зерном, из которого скоро выросло громадное дерево. В одном из скитов от старца Филарета получил благословение известный Пугачев⁶⁵¹ и, может быть, благодаря этому, надолго был бы задержан рост иргизских общин, если бы в непродолжительном времени не пришел сюда зарубежный, с Ветки, выходец Сергий Юршев (1776 г.).⁶⁵² Сыну московского купца Юршева, одного из главных виновников смерти архиепископа Амвросия во время бунта 1771 года, суждено было играть на Иргизе роль «строителя» в широком значении слова. Во-первых, Сергию удалось выхлопотать у саратовских властей формальное разрешение богослужения на Иргизе (1780 г.);⁶⁵³ затем, в счет вольского миллионера Злобина при мужских скитах были построены храмы, с громадными на то затратами; после этого скиты получили название монастырей: верхний Исаакиев – название Успенского (с 1783 г.), средний Пахомиев – Никольского (с 1788 г.), нижний Авраамиев – Воскресенского (с 1786 г.);⁶⁵⁴ обстроились и два женских скита: Маргаритин и Анфисин, получив название монастырей: Покровского и Успенского.⁶⁵⁵ Сергий составил для братии устав общежития. С тех пор началась славная жизнь Иргиза, потянулась она на десятки лет, – Иргиза, затмившего славу даже столичного беглопоповщинского кладбища.

В первое время существования Иргиза ничего не требовалось для поступления в число братии, кроме доброго желания, потому что искали побольше рабочих рук; в последний период его жизни была установлена известная плата с новопоступавших в пользу монастыря, очень значительная, которую могла заменить лишь рекомендация сильных людей. Прием «лицевых» чередовался с приемом «слепеньких»: для последних отводились кельи поближе к монастырской ограде, чтобы в случае опасности можно было вовремя ускользнуть в лес. Во главе общины каждого монастыря стоял настоятель, выбираемый на бессрочное время, смотря по обстоятельствам – или братией одного монастыря, или всех. Акт избрания утверждался сначала земским исправником, потом удельной конторой, а после 1828 года губернатором. Иногда избрание падало на лицо, указанное предшественником по должности, иногда – на лицо, состоящее под покровительством какого-либо крупного купца, благодетеля монастырского, иногда – на прославившегося строгой жизнью. Со званием настоятеля не соединялся, как непременное условие, священнический сан. Настоятель был ответственным представителем всей монастырской братии в глазах гражданского начальства. В помощь настоятелю избирались, тоже на бессрочное время, 12 соборных старцев. Из них один нес обязанность казначея, другой уставщика. Обыкновенно настоятель с казначеем вдвоем правили делами, оставляя остальным соборным старцам одно только преимущество чести. Как настоятель, так и каждый из соборных старцев имел право принимать к себе в духовное руководство молодых иноков и бельцов; по отношению к таким «евангельским детям» отцы пользовались правом наказания, которое носило характер или келейной епитимьи, в виде поклонов, розог, темного чулана с «стуловою» цепью, или публичной, в виде стояния на коленях в храме с обязательством положить известное количество поклонов. Не освобождались от епитимьи и попы с диаконами. Иночествующие носили, пока находились в стенах монастырских, особую одежду: длинная, почти до пят, рубашка; поверх неё черный шерстяной кафтан, ничем не опоясанный; вокруг шеи, сверх кафтана, круглая перелинка с красной оторочкой; на голове круглая, в виде скуфьи, черная суконная шапочка с околышем испанской черной овчинки; на эту скуфейку надевался еще род чехла с очень длинным воротником, от которого идут длинные четырехугольные полы, с отделкой по краям из красного снурка, – это «кафтырь». Схимники надевали еще, когда причащались и перед смертью, «подсхимник» – круглую шишоватую шапочку, на которой вышивались кресты с обычными инициалами и по херувиму спереди и сзади, и «схиму» – род священнической епитрахили из грубой белой или бледно-красной волосяной ткани. Бельцы частью были послушниками, частью пели на клиросе. Хоры были многочисленны и пользовались славою. Монастырские доходы получались от хлебопашества, скотоводства, лесоводства, отчасти от рыбной ловли, а больше от доброхотных подаяний, поступавших или прямо из рук «богомольцев», или при посредстве нарочных сборщиков: доходы были громадные. Иргизские монастыри были общежительными; но чем больше богатели они, тем глубже и шире проникала деморализация в иноческую среду, тем легче нарушался принцип общежития. За иноками было признано право собственности; общая трапеза существовала больше для вида; постничали только при посторонних и для посторонних; по кельям готовились блюда из кур, гусей, индеек; на вино было разрешение по вся дни, без заговенья. Пьянство сопровождалось развратом: незаконные связи монахов с монахинями «не поставлялись в зазорную жизнь»; особенно много безобразий творилось летом, во время уборки хлеба, а также на гульбищах по большим праздникам. Нравственность думали заменить выполнением обряда. Богослужение было очень продолжительное: вечерня, правильные каноны и повечерие – до ужина; молитвы на сон грядущий – после ужина; утреня, часы и обедня – до обеда; под праздники – всенощное, тянувшееся часов по семи, впрочем облегчавшееся дозволением выходить, чтобы угоститься со знакомыми. Во дни расцвета на Иргизе был слышен торжественный звон колоколов. В монастырских школах, многочисленных по числу учеников и разнородных по их составу, обучение захватывало, кроме азбуки славянской, часослова и псалтири, письмо – скорописью, церковными буквами и крюками для певчих нот, пение – по октоиху, обиходу и «демественнику», рисование – копировались рисунки заставок, заглавных слов и других украшений в старинных рукописях. Состав, устройство и жизнь монастырей женских сложились по одному типу с мужскими, и только еще меньше соблюдалось начало общежительства. Каждый женский монастырь состоял из нескольких отдельных общин, связанных только единством иноческого устава, под руководством «евангельских матерей» и с подчинением одной главной настоятельнице. Источником средств к существованию был сбор подаяний и личный труд: огородничество, рукоделие – от прялки до вышивания жемчугом, чтение «заупокойных». Одежда инокинь: сарафан, халат, перелинка, как у монахов; черная шапочка без околыша, которая сзади соединялась с круглым, короче первого, воротником с черной оторочкой, а к нему в свою очередь прикреплялся нагрудник, – это «апостольник», без которого ни за трудами, ни во время покоя никто быть не должен; кроме того на головах черные платки, а на лице черное покрывало – «наметка». Только по большим праздникам богослужение в женских обителях совершали иеромонахи и попы, в обыкновенные же дни их заменяли уставщицы; за неимением престолов, литургий не совершалось.⁶⁵⁶

Какое же значение имел Иргиз в истории перемазанской беглопоповщины?

Акт открылся мироварением на Рогожском кладбище в 1777 г. Так как беглых попов принимали здесь под миро, а мира не было, то и придумали восполнить этот недостаток. Изготовили, по заказу, огромный самовар, налили в него деревянного масла, вложили разные благовонные масти и истолченные частицы св. мощей, и варили всю смесь от Лазаревой субботы до Великого четвертка.⁶⁵⁷ Главным распорядителем всего дела был поп Василий чебоксарский: он читал над кипевшим маслом архиерейские молитвы, прочие попы стояли вокруг самовара, а бывший дьячок Феодор Михайлов, остриженный «под дубинку», в стихаре мешал самовар большой мешалкой. Мироварение совершалось тайно, в чулане, с замком на дверях.⁶⁵⁸ Когда случившийся при этом иргизский Сергий спросил Василия, почему он опустил одну молитву, и получив ответ, что она очень важна и приличествует только архиерею, заметил, что и все это действие приличествует только архиереям, то услышал от Василия такой укор: «ты стал отдаляться от благочестия, отец Сергий! Прежде был ты ревностнее. Прошу помолчать, чтобы простым людям не подать соблазна»! Однако скоро тайна огласилась: рогожцы продали самовар, в котором варили миро, на рынке, не позаботившись вычистить его от прикипевших к нему остатков благовонных мастей, и соблазна, действительно, было не мало.⁶⁵⁹ Весть о новом рогожском мире быстро пронеслась по поповщине: и в то время, как другие встретили её, по крайней мере, глухо, стародубские диаконовцы, во главе с настоятелем Покровского монастыря Михаилом Колмыком и строителем слободского Успенского монастыря иноком Никодимом, открыто запротестовали. Они обличили незаконность действий рогожских заправил, но последние гордо ответили: «не хотим повиноваться вам, потому что неправильно содержите догматы, – приходящих попов и людин без миропомазания приемлете». Такой же ответ последовал и на второе послание слободских: рогожцы решили даже подвергать чиноприему приходящих к ним от слободских.⁶⁶⁰ Тогда Михаил и Никодим поехали в Москву. Заволновались рогожцы и, не думая долго, отправили «нарочитых» с известием во все главные «места» беглопоповщины. С Керженца, Иргиза, из Шуи, Плеса, сел Иванова, Дунилова, Городца, из стародубских слобод Климовой и Митковской, из Гуслицы были присланы письма, частью на имя московского общества, частью Михаилу Калмыку, в которых представители беглопоповщинских общин, умалчивая о рогожском мире, высказывались в пользу приема беглых попов вторым чином. Приехали и «депутаты»: керженский Иона Курносый из Комарова скита, старец Адриан из Улангерского скита, – иргизские старец Сергий, инок Лавр, – во главе представителей от московской общины были попы Матвей и Василий.⁶⁶¹ Так составился собор, известный под именем «перемазанского». О нем есть два сказания: одно издавна⁶⁶² приписывается иноку Никодиму,⁶⁶³ другое составлено иргизским Сергием. Первое имеет форму послания из Москвы в Стародубье в Покровский монастырь и окрестные слободы, писанного как бы кем-то из рогожцев, не разделявшим мнения последних. По этому сказанию, заседания собора открылись в ноябре 1779 года, а окончились в январе 1780 года, всех «седений» было десять, происходили они попеременно в домах разных «именитых» обывателей московских и купцов, в присутствии многочисленной публики – в сто, двести, триста человек. Предметом рассуждений преимущественно служил вопрос о способе принятия приходящих «отвне» попов и мирских. В то время, как диаконовцы, не ограничиваясь чтением «истории» о ветковском «бегствующем священстве», до времен Михаила Калмыка включительно, из которой было видно, что там будто бы никогда не подводили приходящих попов под миро, решали вопрос на основании древних церковных правил, доказывая ими, что переходящих священников должно принимать третьим чином, что если их вновь помазывать, то надобно и вновь рукополагать, – защитники перемазанства со своей стороны указывали на «историю» о бегствующем священстве на Керженце, сочинение Ионы Курносого,⁶⁶⁴ в которой говорилось, что будто бы еще Павел, епископ Коломенский, завещал беглых попов принимать «средним» чином, под миропомазание, и что будто бы в чернораменских лесах никогда не практиковался прием под проклятие ересей, в чем и тамошние схимники уверяли своим столетним житием, но против другого рода доказательств, приведенных диаконовцами, оснований канонических, действительно неопровержимых, противники диаконовцев ничего не могли сказать, в бессильной злобе поднимали шум, крик, «сулили» Никодиму «жалованье дубин» и вышли с собора заклятыми врагами всех единомышленников Никодима. В известиях, сообщаемых Сергием, дело представляется в ином виде. Собор открылся 23 декабря 1779 года в доме Никиты Павлова, при собрании около 200 человек; депутаты вступили в разглагольствие и долго разглагольствовали, пока не изобличалось «несправедливое мудрование» Никодима, который, не зная, что делать, «начал в крик, и в здоры, и укоры нелепые», и, вместе со своими «товарищами», вышел из собрания; хотели удержать его за полы, но не могли; собрание подписало определение, в котором, решив в утвердительном смысле вопрос о том, следует ли «перемазывать» приходящих «отвне» попов и мирян,⁶⁶⁵ положили, кроме того: а) с диаконовцами не пить, не есть, не молиться и б) миро, сваренное на кладбище, уничтожить.⁶⁶⁶ Тогда Никодим, видя «свое посрамление», по словам Сергия, написал от лица москвичей, тайно от них, в Покровский монастырь и окрестные слободы «письмо», что «аки бы в Москве было десять заседаний и аки бы он, Никодим, на всех заседаниях имел справедливое доказательство».⁶⁶⁷

Ближайшим последствием разделения беглопоповщины явилось быстрое возвышение Иргиза. Стародубье упало в глазах перемазанцев и его привилегии по снабжению раскольнических общин беглыми попами были перенесены на Иргиз. Тут все сделал Юршев. Он как нельзя лучше умел воспользоваться обстоятельствами. На него возложена была обязанность письменно полемизировать с Калмыком и Никодимом. Сергий написал «Обыскательное рассуждение». В нем, равно как и в других сочинениях, написанных с тою же целью, проводя мысль о необходимости перемазывания беглых попов, настоятель Верхнего монастыря доказывал, что истинная исправа сих приходящих только и возможна в этом монастыре. Исходя из мысли, что поливательное крещение не есть будто бы крещение истинное, и что в великороссийской Церкви нет ни одного православного епископа, так как одни сами крещены обливательно, другие поставлены обливанцами, третьи находятся в общении с ними, Юршев на вопрос о том, откуда же беглопоповцам заимствоваться священством, отвечал, что есть возможность получать попов от церкви, причем с этим понятием соединял представление об Успенском иргизском монастыре, потому что, по словам Сергия, только в нем неизменно сохранилось во всей неприкосновенности апостольское учение и «без всяких прилогов совершается всякая святыня». Церковь, по рассуждению Сергия, всегда различала закон «обдержный», постоянно действующий, от закона «смотрительного», представляющего исключение из общих правил. Вообще священство еретическое Церковь отвергает, как безблагодатное, но по нужде времени иногда и принимала его. Так и теперь. По нужде можно довольствоваться бежавшими от великорусских церквей попами, но нельзя принимать их неочищенными от еретической скверны, не исправленными: истинная же исправа может быть только там, где есть истинное миро, – в церкви, на Иргизе, в Верхнем монастыре.⁶⁶⁸ При всей своей натянутости и неубедительности для беспристрастного исследователя, аргументация Сергия имела успех, потому что удобно решала вопрос в практическом отношении: постановлениями соборов 1783, 1792, 1805 гг. Иргиз монополизировал за собой право приема беглых попов, не смотря на то, что не имел действительного мира,⁶⁶⁹ и весь перемазанский мир обратил сюда свой жаждущий взор. Способ приобретения беглых попов организовался в целую систему и монополия сделалась источником неисчислимых доходов Иргиза. Были особые «ловцы» сих человеков, были агенты, чрез которых, а то и прямо чрез «светское» начальство,⁶⁷⁰ разведывали, не запрещен ли беглец, не лишен ли сана и какого поведения, хотя нередко принимали их совсем «без всякой осмотрительности»: все зависело от личного взгляда настоятеля. По тщательной «исправе», с помазанием миром не снимая риз, поп делался «монастырским», собственностью монастыря и навсегда. Все попы содержались в счет монастырей: от них получали они, кроме квартиры, большею частью помещавшейся в ограде монастыря, – отопление, освещение, хлеб. При каждом монастыре состояло постоянно не больше 3–7 попов, из более благонадежных и степенных, излишние же против этой цифры делались предметом торговли. Временем, на которое отпускался поп, и его внутренними и внешними качествами – благоповедением, сановитостью, определялись те условия, на которых можно было приобрести попа с Иргиза. От 200 до 500 рублей получал монастырь, если поп отпускался на год, от 500 до 2.000, если поп отпускался на постоянное жительство. Деньги эти вносило или общество, или поп, – как сладятся. Отправляемый получал от настоятеля своего рода увольнительное свидетельство вместе с наставлением, а также запасные дары и мнимое миро: под предлогом благочестия, Иргизские монастыри не раздавали своих запасных даров всякому желающему и тем легко повышали цену на попов. В начале XIX века иргизских попов проживало по разным местам более 200.⁶⁷¹

Быстрое распространение беглопоповщины вообще и в частности процветание таких центров её, как Рогожское и Иргиз, много обязано было той свободе, какою вообще долгое время пользовались раскольники, начиная со времени Екатерины II. Особенно такие факты, как освобождение иргизских иноков от рекрутской повинности, пожалование из «казны» 12.000 рублей на возобновление погоревших в Верхнем монастыре храмов, последовавшие в 1797 и 1798 годах по рескриптам императора Павла, и формальное закрепление за монастырями права на владение 12.534 десятинами земли при императоре Александре I, имели важное значение для всей перемазанской беглопоповщины: они обеспечивали её митрополию материально, равняли раскольнических иноков с православным духовенством, признавали за Иргизскими монастырями право на существование как бы по подобию монастырей православных. И как высоко поднялся дух беглопоповцев, видно из того, что из разных, более близких и более отдаленных, мест, они то и дело обращались к правительству с ходатайством о формальном разрешении брать попов с Иргиза. Так как, по крайней мере, некоторые общины действительно рано получили такое Высочайшее разрешение,⁶⁷² то это придало беглопоповщине еще более смелости, и неудивительно, если в 1821 году иргизские настоятели решительно отказались дать подписку в том, что впредь они не будут принимать к себе беглых попов, когда того потребовал было от них Саратовский губернатор.⁶⁷³ 26 марта 1822 года были Высочайше утверждены новые льготные правила: беглым попам, если только не было за ними уголовных преступлений, было предоставлено право беспрепятственного пребывания и отправления службы у раскольников.⁶⁷⁴

Изменение в положении беглопоповщины последовало в царствование императора Николая I. Если в предшествовавшее время беглое иерейство «процветало, яко финикс», то теперь оно пришло в совершенное «оскудение». В 1832 году было «распространено на все губернии» повеление, ранее имевшее приложение в отношении Москвы, Петербурга и Пермской губернии, чтобы вновь не появляться беглым попам у раскольников и только «прежних оставить в покое».⁶⁷⁵ О прежних «удобствах» в требоотправлении теперь нельзя было и думать. Некоторое время выручались, насколько возможно, Иргизские монастыри, но когда в 1841 году прекратил свое существование последний из них, осталось одно Рогожское кладбище. Когда последовал первый воспретительный указ о рогожских попах (1827 г.), их там оставалось пятеро, да два диакона. В 1853 году на лицо состоял уже только один поп. Число «открытых» попов из года в год пополнялось «секретными», но до полного удовлетворения нужд не хватало многого. Обедни служились по ночам, в присутствии лишь самых надежных лиц. В Рождественской часовне находилось более сорока купелей и – негде было заботиться о благочинии при совершении крещения. Исповедовали всех вместе: дьячок читал перечисление грехов по Потребнику, а присутствующие должны были говорить: «грешен» – хотя бы грех был несвойственен полу или возрасту – и, затем, поп читал разрешительную молитву.⁶⁷⁶ Свадьбы венчали пар по 10 и 20⁶⁷⁷ – «гуськом», причем случалось, что иной поп по дряхлости садился в кресла на колесах, а брачившиеся, в венцах, ходя посолонь вокруг налоя, сами возили попа. Молебны служили «на курьерских». Число треб на кладбище увеличивалось от того, что сюда обращались даже из очень отдаленных захолустий. Венчаться ехали, конечно, лично, а погребение отпевалось «заочно» – по «почте» или «с оказией», нередко спустя полгода и более после предания земле.⁶⁷⁸ За очистительной молитвой посылали нарочного: родильница давала ему полотенце, поп вычитывал над ним положенные молитвы и, затем, полотенцем махали по воздуху в том доме, где родился младенец.⁶⁷⁹ И все это стоило очень дорого. Где-нибудь в других местах, помимо Рогожского, было и того хуже. Даже «в слободах можно было отыскать попов не иначе, как при посредстве проводника»,⁶⁸⁰ – и каких попов? Безобразного поведения, а то и расстриг;⁶⁸¹ мало этого: под именем беглых попов появлялись крепостные беглые крестьяне, беглые солдаты.⁶⁸² В таких обстоятельствах одни из беглопоповцев, впрочем очень немногие, иногда обращались к православным священникам, у других исправление треб получило безпоповщинский характер. В последнем случае началось тем, что бывало и прежде. Если когда-то, в былое время, еще в первой половине XVIII века, ветковские монахи и даже черницы, разъезжая по городам и деревням, «тайну исповеди и причастия» отправляли, роженицам молитвы «давали», младенцев крестили, по ночам отпевали умерших,⁶⁸³ то теперь сам Иргиз, прежде богатый попами, стал внушать народу, что постоянные попы – это, собственно говоря, роскошь, что их могут очень часто заменить монастырские уставщики: причем, действительно, во все селения, где только был хоть десяток раскольнических семей, монастырями назначался свой уставщик.⁶⁸⁴ Такой же порядок был признан и на Рогожском кладбище, где при «оскудении священства» попам помогали в исправлении треб раскольничьи чернецы, съезжавшиеся сюда, особенно к Великому посту, из Стародубья, Ветки, Иргиза, Керженца.⁶⁸⁵ После этого многие из провинциальных поповцев решили, что и вообще можно обойтись без личных или заочных услуг попов. С одним только не могли скоро примириться поповцы, – с заключением брачных союзов без благословения попа, и когда решили, что и тут можно, по нужде, довольствоваться благословением «стариков», то впали в небывалое в беглопоповщине «новшество» известной части безпоповщины.⁶⁸⁶

Кроме общин, управляемых уставщиками, есть еще поповщинское согласие, именно беглопоповщинское, с безпоповщинским характером в учении, – согласие лужковское. Оно образовалось в двадцатых годах XIX века, – по поводу издания указа 26 марта 1822 года. Большинство поповцев с радостью встретило дозволение иметь бегствующих попов и совсем не смущалось тем, что правительство вменило этим попам в обязанность «для порядка вести метрику».⁶⁸⁷ Но в людях, фанатически настроенных, это дозволение породило сомнения, – насколько истинно такое небывалое дозволенное священство и, особенно, нет ли ереси в том, чтобы вести метрические записи. Первое слово протеста было брошено в посаде Лужках, в Стародубье. Лужковские поповцы признали, что только прежнее священство, существовавшее и действовавшее тайно от гражданской и церковной власти, под страхом наказаний и преследований, – оно только и было правильным, истинным священством, какое возможно в нынешние времена, когда Церковь должна скрываться, что, напротив, это же священство, получив от правительства свободу и дозволение отправлять свои обязанности, чрез это самое уже утрачивало характер священства истинного, становилось как бы тем же великороссийским священством, тем более, что должно, как и последнее, вести метрики. Поэтому лужковцы решили держаться по-прежнему только тайного бегствующего священства и не вести метрических записей, со всеми же другими поповцами не иметь общения. Так как в самом начале единомышленного попа у лужковцев не было, так как по этой же причине им нельзя было принять явившегося к их услугам, тайно бежавшего от Церкви, попа Ивана, потому что некому было его перемазать, то лужковцы прибегли к хитрости. Они обратились с просьбой к настоятелю старообрядческого Лаврентьева монастыря Симеону, чтобы он дозволил монастырскому священноиноку принять от ереси, – какой не сказали, – и сотворить «исправу» над обратившимся в старообрядчество попом. Настоятель назначил священноинока Ираклия. Приехав в Лужки, Ираклий служил всенощное бдение, подвел попа Ивана под обычный чиноприем второго порядка, но когда хотел с «новоисправленным» приступить к совершению литургии, то старшины лужковской моленной не допустили его до этого, как еретика. Изумленный Ираклий поехал в Лаврентьев, а «исправленный» им поп Иван произнес пред лужковцами-мирянами проклятие ересей и был принят ими в сущем сане.⁶⁸⁸ После этого лужковцы и всех поповцев стали принимать в свое согласие не иначе, как третьим чином, бежавших же от православной Церкви священников – вторым.⁶⁸⁹ Хотя с отменою указа 1822 года лужковское согласие ослабело, но совсем не уничтожилось, и фанатизм его последователей сказывается, между прочим, в том, что они считают ересью приносить за царя положенную просфору. Кроме посада Лужков, согласие имеет последователей на Дону, Урале, в Гуслице и заграницей – в Молдавии.

Таким образом в настоящее время поповщина существует в нескольких видах. Во-первых, есть поповцы, управляемые уставщиками. Во-вторых, есть беглопоповцы, именно диаконовцы и лужковцы. Современное положение беглопоповцев весьма плачевно. Только в некоторых местах беглопоповщина держится сравнительно крепко (напр. в селе Городце, нижегородской губернии). Даже в Москве только три беглопоповщинских «образных».⁶⁹⁰ Главное затруднение беглопоповцев заключается в недостатке попов.⁶⁹¹ Оно так велико, что делает беглопоповцев жертвой позорной эксплуатации. Образовались целые шайки проходимцев, – как, впрочем, это бывало и прежде, особенно в тридцатых годах XIX века, – занимающихся поставкой беглопоповцам ложных попов. Обыкновенно последние набираются из всякого сброда, снабжаются фальшивыми ставленными грамотами и сдаются поставщиками за ценный «товар». Особенно удачен и выгоден сбыт этих ложных попов бывает в мясоед, в свадебное время. Главными деятелями в этих шайках являются знаменитые гусляки.⁶⁹² Гораздо устойчивее положение третьей отрасли поповщины, приемлющей так называемое белокриницкое священство, к истории которой теперь и переходим.

В. – § 34. Искание архиерейства. – Епифаний, Афиноген, Анфим. – Хлопоты о приобретении архиерея во второй половине XVIII века – § 35. Искание архиерея во второй четверти XIX века. – Амвросий – родоначальник белокриницкой иерархии – § 36. Белокриницкая иерархия заграницею и в России – § 37. Окружное послание. – Произведенные им раздоры в обществе приемлющих белокриницкую иерархию старообрядцев. – Окружники и противоокружники

В силу той истины, что «Церковь без епископа быть не может», а также вследствие «сомнительного достоинства» беглых попов, беглопоповщинскому миру издавна было присуще желание приобрести собственного епископа, который мог бы снабжать раскольнические общины «законным» священством. Первая попытка осуществления этого желания была сделана старообрядцами тех мест, где они пользовались большей свободой и безопасностью, а потому имели и больше возможности спокойно обсуждать свое положение. Дело начали ветковские поповцы вместе с стародубскими диаконовцами. Чрез старообрядцев, живших в Яссах, они решились войти в сношение с Ясским митрополитом Антонием. Антоний, без сомнения малознакомый с расколом и не проникая еще в замыслы раскольников, соглашался исполнить их желание. Получив об этом уведомление, ветковский игумен Власий, от имена всех иноков и «многих тысяч народа» подал в 1730 году «просительный лист» митрополиту; затем отправлен был в Яссы и избранный на епископство казначей Покровского ветковского монастыря инок Павел. Прошение было поддержано владетелем Ветки – паном Халецким и самим молдавским господарем. Но так как митр. Антоний почему-то медлил решением дела, то 5 мая следующего 1731 года ветковцы подали новое прошение⁶⁹³ прибывшему тогда в Яссы Константинопольскому патриарху Паисию II, на решение которого представил их дело и сам митр. Антоний. Паисий выразил согласие пополнить их просьбу, если только поставленный для них епископ даст клятвенное обещание во всем последовать учению православной Церкви. Этого условия ветковцы принять не нашли возможным и дело посему прекратилось.⁶⁹⁴

Первая неудача только сильнее пробудила в поповцах желание приобрести своего собственного епископа. Теперь они становятся гораздо менее разборчивы относительно способов приобретения и личных качеств искомого епископа. Спустя два года после ясской неудачи у них действительно явился епископ – знаменитый Епифаний. Епифаний, по фамилии Реуцкий, человек темного происхождения, поселившись в Киеве, умел вкрасться в расположение Киевского архиепископа, был посвящен в иеромонахи и, затем, несколько времени управлял, в звании игумена, козелецким Георгиевским монастырем. Здесь он учинил кражу и блудодеяние, за что, по запрещении священнослужения, сидел под караулом, но бежал и, составив на имя Ясского митрополита Георгия подложные письма – одно от Киевского владыки, которым этот последний якобы просил молдо-влахийского митрополита поставить его, Епифания, в сан епископа, другое – от чигиринских граждан, якобы желавших иметь его епископом именно своего города, – посредством этих подложных документов, скрепленных фальшивыми печатями, равно как при помощи подарков, успел склонить митр. Георгия к совершению над ним епископского поставления (22 июля 1724 г.). Спустя немного времени Епифаний был взят русским правительством и, в звании простого монаха, сослан в Соловецкий монастырь. Бежав отсюда, Епифаний хотел пробраться за границу, но опять был пойман, снова бежал и снова пойман, лишен монашества, высечен плетьми и приговорен к ссылке. Тогда то ветковские раскольники, чрез посредство своих московских одноверцев следившие за ходом дела об Епифании и вступившие с ним в переговоры, похитили его у конвойных солдат, привезли на Ветку и (6 августа 1734 г.) приняли в качестве епископа, каким чином – неизвестно. Как Епифаний получил епископский сан, что было с ним прежде и после этого события, об этом знали немногие из ветковцев: сомнение возбудил Епифаний, по сказанию одних, собственно тем, что не скрывал своего нерасположения к старообрядчеству, по сказанию же других, старообрядцы усомнились, главным образом, относительно его крещения, – не обливанец ли он. Между ветковцами и их первым епископом отношения скоро сделались крайне натянуты. Около восьми месяцев архиерействовал Епифаний на Ветке, успел поставить несколько попов и диаконов, пока не был в первую ветковскую «выгонку» (1735 г.) отправлен в Киев, где и умер в общении с Церковью.⁶⁹⁵

Прошло каких-нибудь пятнадцать лет по удалении Епифания из Ветки – и, не смотря на данный им урок быть разборчивее и осторожнее в приобретении архиерея, у старообрядцев явились еще два епископа: Афиноген и Анфим.

Из Воскресенского монастыря, именуемого Новый Иерусалим, в сороковых годах прошлого столетия бежал черный диакон Амвросий. Назвавшись священноиноком Афиногеном, он отправился искать счастья и наживы к раскольникам, именно в Стародубье. В слободе Зыбкой он был принят в раскол и послан в побужскую слободу Борскую, где не было тогда попа. Видя желание раскольников завестись своим епископом, он, как человек в высшей степени ловкий, задумал воспользоваться этим и стал распространять слухи о своем мнимом епископстве. Сначала делал темные намеки на то, что у него есть сильные враги в Петербурге, затем, поясняя эти намеки, прибегал к действиям: то, как бы по ошибке, благословит обеими руками, то в своей келье станет на молитву в омофоре, который держал под образами. Проезжал чрез Борскую старообрядческий поп. Афиноген пожелал исповедаться и на исповеди, под великим секретом, объявил, что он есть епископ Лука, состоял при сосланном императоре Иоанне Антоновиче, но «уразумев древнее благочестие» бежал. Пока наводили раскольники справки, мнимый Лука наставил им попов и диаконов, а когда самозванство его обнаружилось, бежал за польскую границу: здесь в городе Каменце, приняв католичество, записался в военную службу, женился и, на добытые архиерейством деньги, зажил настоящим паном.

С соблазнительной историей Афиногена имеет тесную связь история и третьего раскольнического епископа – Анфима. Это был монах Кременского монастыря на Дону, человек пожилых лет, быстрого ума и довольно начитанный, но в высшей степени упрямый и надменный. Он судился за уклонение в раскол, был наказан по тогдашним законам, но, будучи приговорен к ссылке в каторжные работы, бежал и на деньги одной московской богачки, расположение которой успел приобрести, построил в четырех верстах от Ветки в местечке Боровицах церковь, сам освятил её и стал совершать богослужение. Выдав себя попом, Анфим задумал еще, по примеру Афиногена и при его содействии, сделаться епископом. Он нарочно ездил к Афиногену. Тот посвятил его на первый раз только в архимандриты. В этом звании Анфим, нисколько не стесняясь, начал действовать по архиерейски и даже поставлял священников. Впрочем, порядка ради, Анфим еще раз обратился к Афиногену за архиерейством, тот согласился и, по причине неудобства личного свидания, условились так, чтобы поставление совершено было заочно: в назначенный день, именно в Великий четверток 11 апреля 1753 года, тот и другой должны были служить литургию и в определенное церковным уставом время Анфим должен был возложить на себя архиерейские облачения, а Афиноген – прочитать молитвы на поставление епископа. Анфим исполнил условие в точности, – в определенное время, за торжественной службой при большом стечении народа, облекся в архиерейские одежды и, затем, продолжал литургию по архиерейскому служебнику, не воображая, что в это самое время Афиноген был уже польским жолнером... Над Анфимом стали смеяться и сами раскольники. Стыд принудил Анфима бежать с берегов Сожи. Стопы свои он направил за реку Днестр и дальше – в пределы Молдавии и нынешней Буковины, в Добруджу и за Кубань, все с тою же целью, чтобы основаться где-нибудь в звании старообрядческого епископа. В тоже время, чувствуя нужду исправить как-нибудь свое странное, столько смеху наделавшее, посвящение в епископы, он обращался к нескольким православным архипастырям, прося у них или «навершения» прежнему поставлению, или нового рукоположения, и Даниил Браиловский будто бы действительно рукоположил его, даже назвал епископом «Кубанским и Хотинския Раи». В разных местах, то в Добрудже, то на Кубани, раскольники действительно принимали его в качестве епископа и дозволяли ему ставить попов, доколе, заподозрив в обмане, не изгоняли с бесчестием. Так странствовал Анфим с места на место несколько лет, пока свою бурную, исполненную приключений, жизнь не кончил трагически: раскольники бросили Анфима в Днестр с камнем на шее.

Трех указанных опытов было достаточно для того, чтобы внушить старообрядцам больше осторожности в искании бегствующего архиерейства, но не для того, чтобы охладить в них желание иметь своего епископа. Искания последнего особенно усилились в царствование Екатерины II, когда в гражданском, общественном и религиозном положении старообрядцев последовала значительная перемена к лучшему. Так, в 1765 году в Москве происходило совещание поповцев вкупе с безпоповцами о том, нельзя ли, нужды ради, на основании бывшего в древнерусской Церкви святоподобия – поставления (в 1147 г.) киевского митрополита Климента Смолятича главою Климента папы римского, поставить епископа самим, именно рукою митр. Ионы, или другого из почивающих в Москве святителей. Затем, вскоре после этого поповцы обращались с просьбами о поставлении епископа к грузинскому архиепископу, крымскому митрополиту, а также приглашали поступить к ним в епископы некоторых из русских архипастырей, в том числе и святителя воронежского Тихона.⁶⁹⁶ Наконец, они ходатайствовали (в конце XVIII в.) пред гражданскою властью, чтобы быть у них архиепископу, который был бы принят ими на том же положении, на каком существовали дозволенные беглые попы, находился бы в совершенной независимости от православной иерархии, на правах, предоставленных живущим в России духовным лицам инославных исповеданий, и для внутреннего управления старообрядческими делами имел бы свою консисторию.⁶⁹⁷ И только когда все это кончилось ничем, осуществление мысли о епископе поповцами было оставлено на некоторое время, особенно в виду того, что тогда не чувствовалось нужды в беглых попах. Зато с наступлением «оскудения» священства, старая мысль снова выплыла наружу и на этот раз была осуществлена, не смотря на то, что теперь к исканию архиерейства побуждало не искреннее сознание недостаточности церковно-иерархического устройства беглопоповщинских обществ, а только крайняя трудность приобретать беглых попов.

Около 1828–9 года настоятель Куреневского монастыря, Подольской губернии, Ираклий, вместе с иноком Игнатием и другими старообрядческими иноками из Молдавии, в числе 16, по слухам, что в Турции есть старообрядческие епископы, ходил искать их, путешествовал даже до Египта, но, конечно, напрасно.⁶⁹⁸ В начале 1832 года, памятного распространением на все беглопоповщинские общества воспретительного указа о беглых попах, в Москве, на Рогожском кладбище, в присутствии значительнейших представителей с Ветки, Иргиза, Керженца, Стародубья, поволжских и других городов, при обсуждении способов к отстранению угрожавшего поповщине «оскудения священства», была предложена на рассмотрение мысль о приобретении епископа. И хотя она встретила противников в партии купца Царского, считавшего более удобным ходатайствовать пред правительством о восстановлении правил 1822 года, но нашла себе и жарких защитников, во главе коих находилась богатая фамилия Рахмановых. Решено было о планах той и другой стороны сообщить поповщинской общине в Петербурге, и особенно главе её – богачу Сергею Громову, куда в качестве депутатов и отправились Федор Рахманов и Аффоний Кочуев, молодой старообрядец с Иргиза, начитанный и предприимчивый. Громов, имевший близкие связи со многими высшими сановниками, выслушав московских посланных, обратился за советом к шефу жандармов графу Бенкендорфу. Граф объявил Громову, что Государь не согласится на то, чтобы поповцы явно могли принимать к себе беглых попов; иное дело, если бы они завели свою самостоятельную иерархию: тогда, может быть, власть снисходительнее отнесется к их попам. Громов принял к сердцу совет лица, столь близкого к особе императора, и, скрыв свою мысль от Рахманова, как человека болтливого, секретно стал присматривать человека способного для трудного дела – искания архиерея. Такой человек представился, спустя несколько лет, в лице Петра Васильева Великодворского, впоследствии стяжавшего себе великую знаменитость в старообрядческом мире под именем инока Павла Белокриницкого.

Петр († 1854) был сын волостного писаря Валдайской подгородной слободы – Зимогорского-Яма. Родился в 1808 году. Мальчик был редких способностей и весьма любил книги духовного содержания. Чтением этих книг Петр воспитал в себе наклонность к религиозной мечтательности и аскетической жизни; пребывание его в раскольнических монастырях образовало из него самоотверженного деятеля на пользу старообрядчества. Получив из Петербурга, от Громова, секретное предложение отправиться на поиски архиерея, самообольщенный ревнитель раскола считал уже не подлежащим ни малейшему сомнению, что он свыше предназначен именно для этого, что к этому подвигу промысл готовил его с юных лет, даже прежние свои сны Павел истолковал в этом смысле. Жребий указал ему и спутника – в лице инока Серковского монастыря, в Бессарабии, Геронтия. Храня тайну, друзья избрали путь к пределам Персии. Они проехали сначала в Таганрог и отсюда Азовским и Черным морями доплыли до берегов Мингрелии, но в Кутаисе были задержаны полицией и препровождены под конвоем на места жительства. В Новочеркасске Геронтий и Павел должны были расстаться: каждому лежал свой путь. Это было в январе 1837 года.

Первая неудача, испытанная Павлом и Геронтием, нимало не охладила их усердия к делу. Ранней весной 1839 года они опять отправились в заграничное путешествие, но теперь уже другим, более безопасным путем, чрез так называемую «сухую» австрийскую границу. Без приключений переваливши «рубеж», они вступили в Буковину и остановились в главном раскольническом селении – Белой Кринице. Здешние старообрядцы, известные в Австрии под именем «липован» (= филиппон) и принадлежавшие к чернобольскому согласию имели у себя деревянную церковь, секретно построенный монастырь и пользовались полной религиозной свободой. Павел и Геронтий намеревались приобрести здесь австрийские паспорта для путешествия «в целый свет», для чего старейшины липованской «громады» зачислили было пришельцев на имя умерших липован, но обман был обнаружен и беглым «калугерам» пришлось остаться в монастыре на всю осень и зиму (1839–1840). До сих пор искатели архиерея не задавались вопросом о том, где поместить его. Теперь, живя в Белой Кринице, Павел успел создать план об учреждении именно здесь архиерейской кафедры. Некогда предки липован, прилучившись на берегу Дуная, отбили у разбойников одного австрийского сановника, за что, по ходатайству последнего, получили от императора Иосифа II особую «привилегию» (1783 г.). Первым пунктом этой «привилегии» предоставлялась липованам и их духовенству полная свобода в отправлении религии. Павел понял, что, опираясь на это, липоване могут ходатайствовать пред австрийским правительством, чтобы быть у них архиерею. Мало-помалу он посвящает в свои плавы представителей белокриницких, чрез них заручается согласием всего липованского общества и отыскав сведущего в делах человека, подает от имени всех липован в Крайзамт прошение, сущность которого заключалась в том, чтобы 1) привести из-за границы своего, независимого от других религий, епископа, и 2) жить ему в Белокриницком монастыре на содержании липованской «громады». Черновицкий Крайзамт, благосклонный к липованам за получаемые от них подарки, не нашел препятствий дать надлежащее движение прошению, но, подозревая, что из Губернии потребуют полных сведений относительно Белокриницкого монастыря и оснований, на каких он существует, предписал просителям, в их же интересах, представить полное изложение монастырского устава «с подробным описанием иноческого жития и всех догматов веры староверческой религии». Устав, который надлежало составить, назначался для того, чтобы служить пред правительством своего рода апологией липованского монастыря и документальным основанием для разъяснения и желаемого решения вопроса об учреждении в монастыре архиерейской кафедры. Много усидчивости и искусства требовало дело, и в избытке то и другое показал Павел, составитель «Устава».⁶⁹⁹ При изложении история липованского монастыря и при составлении самого монастырского Устава составитель весьма тщательно и искусно обошел все то, чем обличалось противозаконное существование монастыря и не давало о нем выгодного представления. Так ложная затея отыскивала для себя ложные основания! Зато тут же, в первой главе «Устава», нашла себе место и такая ложь, принятая однако ж составителем «Устава» за непреложную истину, от которой сами старообрядцы впоследствии отвернулись с негодованием: в число «староверческих» догматов веры Павел внес еретическое учение о подвременном от Бога Отца рождении Сына и исхождении Духа! «Устав» разделяется на семь глав. В заключение, вне счета глав, есть статья «о водворении» в Белой Кринице «епископа», без которого вследствие скудости священства, испытывается крайнее затруднение в отправлении христианских треб – особенно крещения, венчания и погребения: это говорилось, очевидно, с тою целью, чтобы показать, что при новом порядке, о котором теперь ходатайствуют липоване, для них будет возможно аккуратное ведение метрик, столь желаемое правительством. «Устав» был переведен на немецкий язык и в 1841 году подан в Крайзамт, а Крайзамт переслал его во Львов – в Губернское Правление. Последнее весьма неблагосклонно взглянуло на дело: руководясь тем, что Белокриницкий монастырь не имел права на существование и имея в виду отзыв православного епископа, в Черновцах, Евгения Гакмана об «Уставе», Губерния признала просьбу линован совсем незаслуживающею уважения. Тогда черновицкие «благодетели» посоветовали Павлу перенести дело в столицу, куда тот и отправился (1843 г.) вместе с Алимпием, пылким, любившим большие затруднительные предприятия, иноком. Венский адвокат Дворачек редактировал их «рекурс» на высочайшее имя и сопровождал их при их представлениях императору Фердинанду, наследному принцу эрцгерцогу Францу-Карлу, дяде императора эрцгерцогу Людвигу, имевшему влияние при дворе, министру внутренних дел графу Коловрату. Милостиво принятые высокими особами, белокриницкие депутаты дали понять им, что выполнение их просьбы причинит неприятность России. Для австрийских сановников, врагов России, это было весьма важно, и дело кончилось благоприятным для просителей императорским декретом (1844 г.).

Получивши в Вене заграничные паспорта, Павел и Алимпий решились сначала поискать «древнеправославного», по их понятиям, епископа в славянских землях: побывали в Далмации, Славонии, Черногории и Сербии, и, понятно, желаемого не нашли. Возратившись в Белую Криницу, они выехали отсюда в великое странствие на восток летом 1845 года. Путь их лежал на Молдавию. В Яссах здешние старообрядцы рекомендовали им жившего на покое митр. Вениамина: предложение Вениамину было сделано, но успеха не имело. Проходя, далее, старообрядческими поселениями в Турции, путники познакомились с атаманом некрасовцев Гончаровым, имевшим тесные связи с польской эмиграцией в Константинополе. Гончаров дал рекомендации искателям архиерейства и, когда они прибыли в Константинополь, сам пан Чайковский, в мусульманстве Садык-паша, предводитель польской партии, из желания причинить вред России, приняв их под свое покровительство, и не только указал ближайший способ приобрести епископа – обратиться к безместным архиереям, «удаленным от своих епархий по прихотям Порты» и проживавшим в столице без дела, но и взялся доставить о них точные сведения чрез своих агентов. Все дело, таким образом, сводилось к тому, чтобы воспользоваться услугами новых друзей. И действительно, хотя Павел и Алимпий и поехали дальше, но лишь потому и затем: 1) чтобы можно было дать решительный ответ старообрядцам, которые простодушно верили в существование «древлеправославных» епископов; 2) чтобы личным наблюдением дознать, какое крещение употребляется у живущих там христиан – трехпогружательное или обливательное, ибо с этим был связан вопрос о возможности принятия самой хиротонии; 3) чтобы не привлечь на себя внимания русского консульства: временный отъезд в этих видах советовал сам Садык-паша.⁷⁰⁰ Путники проехали по Сирии, Палестине и Египту, и, как скоро узнали, что везде крестятся тремя перстами, а крещение совершают в три погружения, поспешили возвратиться в Константинополь в убеждении, что нечего более искать «древлеправославного» епископа и что можно заимствоваться архиерейством от греков.⁷⁰¹

В отсутствия Павла и Алимпия, их константинопольские друзья, согласно обещанию, навели уже необходимые справки – на кого из безместных архиереев могут они рассчитывать, как на способного принять их предложение, и указали на двух. Имя одного, обольстить которого Павлу не удалось, осталось неизвестным, другой оказался Босно-сараевским митрополитом Амвросием.

Амвросий родился в 1791 году. Он был сын священника румелийского города Эноса. По окончании курса богословских наук, Эносским митрополитом Матфеем был поставлен в священника, но овдовел и в 1817 году принял пострижение. Служба Амвросия шла вообще довольно успешно: пройдя две-три должности, Амвросий сделался протосингелом великой церкви, а в 1835 году патр. Григорием возведен был в сан митрополита на Босно-сараевскую кафедру.⁷⁰² Амвросий был лучшим из греческих архиереев, являвшихся в Боснию, – он был добр, нелюбостяжателен, заботился об угнетенном народе и, благодаря этому, вошел в столкновение с турецкими властями. По их настоянию он был отозван (1841 г.) в Константинополь и поступил здесь в число безместных архиереев, влачивших жалкую жизнь среди унижений и лишений всякого рода. Положение Амвросия было тем тяжелее, что он имел женатого сына, который жил при нем без всяких занятий. Пять лет огорчений и нужд всякого рода воспитали в душе Амвросия глубокую вражду к константинопольскому церковному правительству. И все-таки, несмотря на это, Амвросий отвечал решительным отказом на первоначальное предложение белокриницких депутатов, видя в нем оскорбление православной вере. Тогда Павел стал действовать на сына митрополита – Георгия, указывая ему больше всего на возможность перемены бедной жизни на совершенно обеспеченную. Расчет был верен: сын явился пред отцом ходатаем за старообрядцев и уговорил его снова повидаться с искателями архиерейства. Павел повел переговоры искусно и с немалою хитростью: и в устной беседе, и в написанных с нарочитой целью сочинениях, он выставил «старообрядчество» в таком виде, чтобы переход в него не казался Амвросию изменой православию, и Амвросий, действительно, дал свое согласие. 15–16 апреля 1846 г. обеими сторонами был подписан договор, по которому Амвросий обязался: 1) поступить в староверческую религию в сущем звании митрополита, учинив церковное присоединение, 2) исполнять монастырский устав без нарушения, и 3) неотлагательно поставить в наместника себе другого архиерея; депутаты же белокриницкие дали обязательство: 1) содержать Амвросия и платить ему жалование по 500 австрийских червонцев в год, 2) сыну Амвросия дать прогоны на переезд с женой в Белую Криницу и здесь купить ему дом, с двором и огородом, в вечную собственность. В конце мая Амвросий, переряженный в казацкое платье, с паспортом на имя майносского казака-некрасовца, секретным образом, «аки пленный и трясущийся», выехал на пароходе из Константинополя в сопровождении Павла, Алимпия и переводчика из сербов Огняновича. Около месяца редкостная компания ехала до Вены. Много огорчений пришлось испытать на пути несчастному Амвросию, которому, как бы в наказание за его измену православию, то и дело судьба посылала на встречу лиц знакомых, которыми он мог быть узнан, и это так пугало его, что однажды он «влез в скотския ясли», с намерением «закопаться в овчия объедки». По приезде в Вену, Амвросий с Павлом имели аудиенцию у императора. Амвросий подал императору прошение об утверждении его в звании «верховного пастыря староверческих обществ». Император обещал дать удовлетворение просителю по наведении о нем справки, но Павлу ждать этого не захотелось: он добился того, что Амвросию дано было позволение ехать в Белокриницкий монастырь ранее получения бумаг из Константинополя, – чтобы там «отправлять святительские обязанности».

12 октября 1846 года Амвросий прибыл в Белую Криницу и был встречен с подобающею торжественностью. 27 октября, около вечерень, в монастырской церкви происходил собор по вопросу о том, как следует принять митрополита в старообрядчество. Вопрос этот много раньше занимал Павла, он писал по этому поводу сочинения, в коих доказывал, что прием должен быть совершен третьим чином; но с этим не соглашались чтители перемазывания. На соборе, после крика и шума, решили «перемазать» митрополита. Амвросий, при безвыходности своего положения – положения «рыбы в мрежи сидящей», волей-неволей должен был подчиниться такому решению. 28 октября, перед обедней, Амвросий, в полном архиерейском облачении став на амвоне, когда храм был переполнен народом, прочитал чин проклятия ересей, как напечатано в Потребнике, чин, написанный для него греческими буквами: проклятие же «своих ему ересей» – греко-российских отличий от раскола «ради политики не читалось»; затем «исповедался» у иеромонаха Иеронима в алтаре, причем вся исповедь состояла в том, что «уповательно посмотрели друг на друга», так как друг друга не понимали; и, наконец, был помазан мнимым миром от того же Иеронима, который посте этого, отворив царские двери, объявил народу «достоинство» митрополита. Митрополит вышел из алтаря царскими дверями, взял трикирий и дикирий и стал осенять народ. «Наемник с бритой бородой» – Огнянович ходил тут же и подсказывал митрополиту, что и как делать⁷⁰³... Так православный греческий митрополит стал раскольническим архиереем!

Чтобы упрочить существование иерархии на будущее время, Амвросий должен был посвятить наместника себе. Жребий указал кандидата – в лице старого белокриницкого дьяка Киприана Тимофеева, человека загрубевшего в липованском невежестве. Вопреки соборным правилам, Киприан, в иночестве Кириллл, быстро произведен был по всем священным степеням: 25 декабря (1846 г.) поставлен в иподиакона и диакона, 1 января – в священника, а 6 января хиротонисан «во епископа богоспасаемого града Майноса», – одно из самых отдаленных и заброшенных некрасовских селений в Турции. День этот был отпразднован торжественно: было приглашено множество «благородных» гостей, в том числе и сам областной начальник, на монастырском гостином дворе «кондитерами» был изготовлен обед. Гости пили вино и громогласно пели бесчисленно: «виват, виват! многая лета!».⁷⁰⁴

Успел Амвросий поставить еще одного епископа: 24 августа 1847 г. был рукоположен архиерей для турецких некрасовцев, с титулом Славского, именем Аркадий, по фамилии Лысый, из крестьян с. Куничного, Кишиневской губернии,⁷⁰⁵ – и затем должен был навсегда († 1863) покинуть Белую Криницу. В декабре 1847 года он был отозван в Вену, а оттуда отправлен в Цилль в ссылку, с запрещением иметь сношение с липованами.⁷⁰⁶ Вместе с тем был закрыт (4 марта 1848 г.) и Белокриницкий монастырь.⁷⁰⁷ Все это было сделано по требованию русского правительства, в помощи которого нуждалась тогда Австрия.⁷⁰⁸

Впрочем монастырь оставался закрытым недолго. Те обстоятельства, при которых был нанесен «удар» раскольникам, вместе и помогли им. Тогда в Австрии произошел государственный переворот: император Фердинанд принужден был издать манифест о конституции (15 марта 1848). В таксе смутное время инок Павел нашел возможным самовольно открыть монастырь. Монастырь действительно был открыт и «заведенная машина стала действовать по-прежнему».⁷⁰⁹ Так как тогда (1848 г.) в соседних с Буковиной местностях свирепствовала холера⁷¹⁰ и раскольники боялись, как бы не произошло оскудения их новой иерархии, то и решили поставить еще епископа. 29 августа 1848 года Кириллом был рукоположен епископ для «града» Браилова в Валахии, именем Онуфрий († 1894), в мире Андрей Парусов, из крестьян Ярославского уезда, личность, принимавшая живое участие по устроению белокриницкой кафедры.⁷¹¹ Несколько спустя был поставлен архиерей в Россию. Это был некто Стефан Трифонов Жиров, московский мещанин. В Москве он содержал постоялый двор и занимался еще извозом беглых попов; одного из них утопил и с награбленными деньгами бежал в Белую Криницу.⁷¹² 3 января 1849 года Стефан был рукоположен Кириллом, при участии Онуфрия, в епископа Симбирского, с наречением Софронием. Так было сделано не по проискам только Жирова, но и по личным соображениям белокриницких правителей: на другой день Онуфрии вдвоем с Софронием «возвели» Кирилла, до тех пор епископа Майносского, «на престол белокриницкой митрополии», – полным чином архиерейского поставления!⁷¹³ Затем и сам Онуфрий был «произведен митрополиту в наместники». Правительство, которому было сделано донесение, беспрепятственно утвердило наместничество Онуфрия.⁷¹⁴ Труднее было получить согласие на узаконение всей этой «стряпни» от Амвросия и Аркадия Славского. В письме к Аркадию инок Павел с этою целью постарался было представить все дело в ложном свете, – яко бы и Софроний поставлен по «избранию от России», и Кирилл «возведен» по «советам» нарочно прибывших в Белую Криницу «российских депутатов»;⁷¹⁵ но Аркадий не дался в обман. Он не признал Кирилла митрополитом. Не признал Кирилла митрополитом и Амвросий. Тогда придумали снарядить экспедицию: Онуфрий и инок Павел ездили – сначала в Цилль, а оттуда в Славский скит. Амвросия им удалось умилостивить 500 червонцев, а Аркадия – предложением ему архиепископства.⁷¹⁶ Когда Аркадий дал согласие, то поехали в город Тульчу. Старообрядцы, сгруппировавшиеся около Тульчи, желали иметь своего епископа. 28 августа 1849 г. там и церковь была освящена.⁷¹⁷ В этой-то церкви 27 сентября 1850 года Аркадий вместе с Онуфрием рукоположил некоего Алимпия во епископа Тульчинского, а на другой день сам Аркадий был возведен Онуфрием и Алимпием в сан архиепископа, – опять полным чином архиерейского поставления.⁷¹⁸

Аркадий и Алимпий архиерействовали у некрасовцев не долго. Судьба их была решена в турецкую кампанию (1853–55). Ожидая появления русских войск по ту сторону Дуная, некрасовцы, в видах безопасности, должны были переселиться подальше от театра войны. Аркадий и Алимпий пожелали остаться на месте, но, чтобы не оставить странствующих без верховного пастыря, позаботились о поставлении нового епископа. 1 января 1854 года архиепископ Аркадий рукоположил другого Аркадия, наименовав его «епископом странствующих христиан».⁷¹⁹ Этот Аркадий, по фамилии Шапошников, бывший настоятель Лаврентьева монастыря, по виду «бородатый», был замечательнейшим лицом в белокриницкой иерархии; «дюжесловный, многоначитанный» он свободно владел пером и был великий ревнитель раскола.⁷²⁰ Отправившись в странствие, Аркадий дошел до столицы султанов и, в расстоянии 5 часов от неё, жил на Чифлике – хуторе Садык-паши. Между тем, по занятии войсками некрасовских селений, Аркадий и Алимпий, как беглые русские подданные, были арестованы (23 апреля 1854 г.)⁷²¹ и отправлены в Россию (Алимпий † 1859, Аркадий † 1889 г.). В виду этого, по миновании войны, «епископ странствующих христиан», возвратившись в Славский скит, принял титул экзарха Славского († 1868). На Тульчинскую кафедру был поставлен (1861 г.) некий Иустин. В 1854 году был назначен самостоятельный архиерей для Молдавии, с титулом епископа, а потом и архиепископа града Васлуи, – именем Аркадий, саратовский уроженец, человек крайне ограниченный, полуграмотный и фанатичный.

Таким образом белокриницкая иерархия заграницей заняла твердое положение, как признанная законом.

В России белокриницкая иерархия также имела быстрый количественный рост, за то в той же мере обнаруживалась её внутренняя несостоятельность. Выбор первого русского епископа был неудачею из неудач. Софроний, прибыв в Москву и имея право посвящать попов для всех русских поповцев, с такою наглостью начал промышлять симонией,⁷²² что пришлось всячески открещиваться от него. Скоро явился в Москве другой архиерей, – и опять не на радость. Это – Антоний, в мире Андрей Иларионов Шутов. Он родился в православной крестьянской семье; приняв федосеевство, был казначеем на Преображенском кладбище; в Белой Кринице, по влиянию Павла Белокриницкого, был перемазан в поповщину и затем, в феврале 1853 года, там же был произведен в архиепископа Владимирского. Инок Павел рассчитывал на то, что за Антонием перейдут в поповщину многие федосеевцы; архиепископство дали Антонию в тех видах, чтобы Софрония подчинить ему.⁷²³ Но ни того, ни другого не достигли и вышло лишь усиление беспорядков. Софроний встретил Антония как своего личного врага. В знак, что не желает быть в зависимости от Антония и даже от самой митрополии, он составил план своей иерархии, с патриархом во главе, и план этот осуществил. Антоний написал особое послание с изложением законопреступных деяний Софрония и таким образом поповщинский мир сделался свидетелем борьбы двух противников в архиерейских шапках. Еще более неурядиц произвели властолюбивые притязания самого Антония. В нем особенно была заметна одна черта – склонность, как можно более, наставить архиереев и попов. В первое время своего архиепископства, Антоний с замечательным усердием открывал одну за другою епархии: Саратовскую (1855), Пермскую (1856), Казанскую (1856), Кавказскую (1857), Коломенскую (1858), Балтовскую (1859).⁷²⁴ Что же касается попов, то тут ставленники Антония считались не единицами и не десятками: особый поп поставлялся даже туда, где было не более 30 душ австрийского согласия.⁷²⁵ Поступать так Антоний имел свои расчеты: чем больше оказывалось ставленников его, тем выше мнил он свое положение. И вот в начале 1860 года Антоний стал писаться архиепископом Московским и всея России. Это стремление Антония к преобладанию вызвало сильные неудовольствия в среде раскольнической иерархия; беспорядки осложнились настолько, что для устранения их потребовался приезд в Москву наместника митрополии – Онуфрия (1861 г.). Онуфрий более года управлял иерархическими делами в России, но уже не мог восстановить репутации раскольнических архиереев, так унизивших себя взаимною враждою в глазах поповщинского общества.⁷²⁶

Гораздо важнее по своим последствиям были те лжеучения, которые проповедовались представителями белокриницкой иерархии. Антоний Шутов, бывший федосеевец, хотя и надел архиерейский омофор, но лишь по честолюбию, и до конца жизни († 1881) не оставлял своих безпоповских убеждений. Так, например, он строго воспретил попам приносить просфору за царя: и в России,⁷²⁷ и за границей⁷²⁸ это произвело сильное возмущение. Антоний был не единственный в своем роде. В стародубских слободах проживал, например, Конон († 1884), епископ Новозыбковский. Он был лужковско-безпоповских убеждений. Живя в Лужках, сочинял тетрадки «богопротивного мудрования». В 1855 году он получил в Белой Кринице епископское рукоположение,⁷²⁹ но прежних своих лжеучений не оставил. Тетрадки Конона многими почитались «яко боговдохновенныя». Между тем, на здравый взгляд, такие личности, как Конон, казались верхом противоречия: признавая, что «указное», т. е. дозволенное правительством, «священство несть Христово отнюдь», что «Иисус» есть – оле хулы! – антихрист, Конон, однако ж, принял хиротонию от той иерархии, которая ведет начало от митрополита, пришедшего из греческой Церкви, верующей в «Иисуса», и на учреждение которой дано было позволение от светского правительства!..⁷³⁰ Там же, в слободах, в Полосе, жил уроженец из Калужской губернии некто Иларион Егорович Кобанов, усвоивший себе прозвище Ксеноса, – светлого ума, многоначитанный, диаконовских убеждений старообрядец. Он знал убеждения Конона, знал и то, что это лишь представитель большинства из лучшей половины старообрядчества – поповщины, и глубоко сожалел об этом. Ходя по пустынным урочищам, Ксенос мечтал о том, нельзя ли исправить старообрядчество, очистить его от нечестивых безпоповских учений, очистить, не уничтожая раскола. Сами белокриницкие иерархи, как представители высшей церковной власти, должны были, казалось ему, оказать в этом деле помощь. В частной переписке с разными лицами о распоряжениях Антония Шутова и с самим Антонием Ксенос ничего не достиг.⁷³¹ Поэтому в начале 1862 года он отправился в Москву, а с ним и два его друга – Юдин и Кожевников. Иерархическими делами в Москве управлял тогда Белокриницкий наместник Онуфрий. После объяснения с Иларионом, Онуфрий дал ему доверительную грамоту – написать, при содействии московского начетчика Семена Семенова, Окружное послание. В неделю Ксенос окончил поручение, и 24 февраля Послание было издано за подписью Онуфрия, Пафнутия казанского, Варлаама балтовского и нескольких низших духовных лиц. Чрез несколько дней, после долгих молений, дал подпись и Антоний Владимирский: за это Иларион, дотоле не решавшийся принять благословение ни от одного из епископов белокриницкого художества, благословился у Антония.⁷³²

«Окружное послание чадом единой, святой, соборной, апостольской, древле-православно-кафолической церкви», изложено в 10 пунктах, в которых, после предварительного приветствия чад церкви и увещания оберегаться «лжесловесных учений», после перечисления 10 тетрадей, с разбором заключающегося в них безпоповщинского учения о пресечении священства, о царствовании в великороссийской Церкви антихриста, исповедующей его под именем Иисуса, изложены следующие мысли. 1) Христово священство, вкупе с приношением бескровной жертвы, пребудет до дня судного, и в обществе поповцев оно всегда было, будучи заимствовано из греко-российской Церкви, хиротония коей повторению не подлежит. 2) Православная русская Церковь, вкупе и греческая, верует не в иного Бога, но Того единого, в коего веруют и старообрядцы, Творца небу и земли, – исповедует и плотское смотрение Христово, во искупление рода человеческого содеянное, так же, как и старообрядцы, исповедуя под именем «Иисус» единого Христа Спасителя, сына Давидова, сына Авраамля, родшегося от Пречистой Девы Марии, наитием Св. Духа, а потому хотя старообрядцы пишут и произносят пресладкое имя Христа тако: «Исус», однако и имя «Иисус» хулить не подобает, а тем более нарицать именем противника Христова, – почитает истинный крест Христов, потому что четвероконечный крест не есть образ антихриста, и не кумир, и не мерзость запустения, стоящая на месте святе, как безпоповцами злословится, а есть образ креста Христова, приемлемый Церковью от дней апостольских, – наконец, нет в греко-российской Церкви антихриста, коего приход будет пред кончиною мира, лично, видимо. 3) Вины непоследования поповцев пастырям греко-российской Церкви есть и они «суть важные и благословные»: а) изменение древлецерковных предании, б) клятва собора 1667 года и преследование старообрядцев гражданским судом, в) жестокословные на именуемые старые обряды порицания в полемических против раскола книгах старого времени.⁷³³

Таким образом, в своих суждениях о греко-российской Церкви «Окружное послание», действительно, является «умеренным», как выражался сам автор его,⁷³⁴ но вместе с тем оно характера уклончивого, непоследовательного, противоречивого. В самом деле, во втором положении Ксенос высказал совсем не то, что проповедовали первоначальники раскола и что от них унаследовали не только безпоповцы, но и большинство поповцев. Вместе с тем обоснование третьего положения в «Окружном» очень слабо, потому что даже главнейшие из никоновских «изменений», по признанию самого Ксеноса, не составляют ереси, – потому что клятва соборная была не причиною раскола, а следствием оного: отделившиеся самовольно от Церкви были отлучены ею формально, – потому что гражданские «гонения» были воздвигнуты опять-таки после осуждения раскола и вовсе не по инициативе архипастырей великороссийской Церкви, а требовались действовавшими и ранее того гражданскими законоположениями, и теперь уже отжили свой век, – потому что, наконец, жестокословные порицания высказываемы были еще позднее, притом по поводу хулы самих раскольников на Церковь и её обряды, и, как принадлежащие частным писателям, к вопросу о православии Церкви и о несообщении с нею никакого отношения не могут иметь. Очевидно, если делать последовательные выводы из «Послания», необходимо уничтожить раскол: его последователи должны примириться с Церковью. Вследствие этого «Окружное» с неизбежностью повело к разделению в обществе приемлющих австрийскую иерархию старообрядцев, в руководство которому оно было назначено. Одной части оставалось стать против «Окружного»: в раскольническом смысле, ей принадлежала более твердая почва, потому что была возможность опираться на учение предков, хотя и нечестивое до крайней степени, и казаться более последовательною. Другая часть, согласная принять «Окружное», могла отчасти вспомнить лишь ту старину, которая современна появлению диаконовщины: вследствие непоследовательности в самом «Послании», в рядах этой части естественно могли оказаться лица неустойчивых убеждений, неискренно расположенные к «Посланию», колеблющиеся в своих о нем понятиях. Так действительно и случилось!

Когда, возвращаясь из Москвы, на собрании старообрядцев в Калуге, Ксенос прочитал «Окружное», то услышал такие слова недовольства: «в чем же после этого мы разнствуем от великороссийской Церкви и за что отделяемся от неё»? В Стародубье Ксеноса встретил Григорий Козин, поп в Добрянке, ставленник Конона, – «переполненный» безпоповских зломудрований «сосуд». Козин, по уличному прозванию Потатах, был, можно сказать, родоначальником противоокружников. Сам он и его «ученики» немедленно взялись писать «пасквили» на «Окружное» и самого Ксеноса и всюду рассыпали их. В Москве Козин побывал лично. Успех был: и в Москве, и в других местах очень многие злобно восстали против «Окружного». К этой партии примкнул и личный враг Антония, скрепившего своею подписью «Послание» – Софроний, многократно изверженный епископ, а вскоре, по проискам Козина, в Москву явился и сам Белокриницкий митрополит Кирилл.⁷³⁵ 24 февраля 1863 года Кирилл издал грамоту, уничтожавшую «Окружное», которую подтвердил потом, по убеждению Кирилла, и Амвросий, живший в Цилли. Изданием этого акта началась открытая борьба двух партий – окружников и противоокружников. Сам Ксенос составил примечательное сочинение – «Омышление», в котором подробно рассмотрел и опровергнул грамоту Кирилла. Потом окружники снарядили посольство к Амвросию и Кириллу и убедили их уничтожать уничтожение «Послания» и, напротив, издать подтверждение его. Впрочем, Кирилл снова, и очень скоро, передался противоокружникам, потому что туда перетянул вес полученного им золота. Теперь Кирилл учинил роковой по исходу поступок: 24 июля 1864 года он поставил для противоокружников особого епископа, и именно на Московскую кафедру, – нового Антония, вместо старого, который низлагался. Иерархия распалась таким образом на двое.

Таким образом Окружное «исполнило свое дело»: оно создало целую эпоху в новейшей истории поповщины, а его автору принадлежит самое видное место в ней. Ксенос сначала с энергией боролся за свое детище, – при нем образовался тогда небольшой кружек, или союз – «синдесмос» из друзей Ксеноса – «филалифисов», как выражался Ксенос, давших обет «защищать Иисуса, гонимого неокружниками». За то после неудач тем неизбежнее должен был наступить упадок сил. Последние двенадцать лет своей жизни († 1882 г.) «убогий» провел в совершенном уединении. Личность его осталась неразгаданною: тот, который говорил, что «Церковь обретается в Кремлевских соборах», до конца жизни остался в расколе, и в тоже время, никогда не был на исповеди у членов окружнической иерархии, да и умер, говорят, ненапутствованный.⁷³⁶

Летопись скорбных событий позднейшего времени, порожденных «Окружным», очень велика. Скажем лишь о важнейшем.

Дело окружников против их противников тормозится тем обстоятельством, которое порождает и внутренние беспорядки в их среде, – существованием псевдоокружников. Почти двадцать лет считался главою окружнической партии Антоний Шутов, человек, совсем не разделявший выраженных в «Окружном» мнений. Он всегда готов был отказаться от «Послания» и делал многократные попытки приобрести его ценою мир с противоокружниками. Его первое единоличное распоряжение – «Объявление» об уничтожении Окружного 1864 года⁷³⁷ и объяснение позднейшего времени – 1880 года, что «Окружное» должно быть «вменяемо, яко не бывшее», как было сказано в соборном определении 1865 года, подписанном и Антонием,⁷³⁸ показывают, что чем начал Антоний, тем желал и окончить. Такие попытки, естественно, всякий раз вызывали протест со стороны окружников по убеждению. До самой смерти Антония пользовался репутацией искреннего окружника Пафнутий казанский († 1890): против Антония он вел литературную борьбу, и вел весьма искусно.⁷³⁹ За то, как только не стало ненавистного ему фанатика-Антония, в деятельности Пафнутия произошла резкая перемена, и честь непреклонного борца за Окружное перешла к другому лицу – Сильвестру, епископу Балтскому. В 1882 году на кафедру архиепископа Московского был возведен Савватий, в мире Степан Левшин, уроженец Тагильского завода, бывший епископ Тобольский.⁷⁴⁰ Как человек ограниченного ума, малосведущий и без всяких убеждений, Савватий с окружниками – окружник, с неокружниками – неокружник. При нем была попытка на примирение с последними (в 1884 г.). По поводу «прошения» от противоокружников некоторых обществ, – прошения «о примирении» их, противоокружников, с окружниками, на условии подтверждения последними прежних «актов» об «уничтожении» «Окружного», 1 декабря было издано Духовным Советом «Объяснение», что «акты» эти (упомянуты два: 1863 и 1865 г.г.) «никаким соборным определением опровержены не были», а посему «и ныне считаются действительными».⁷⁴¹ Объяснение это, как данное уклончиво, не удовлетворило ни истинных окружников, ни противоокружников. На соборе 22 мая 1885 года противоокружники, посмеявшись «коловратности» мнимых окружников, подтвердили прежние определения принимать их не иначе, как третьим чином.⁷⁴² В свою очередь и искренние окружники остались крайне недовольны действиями Совета. Сильвестр балтский написал на имя Савватия обширное, с разбором «Объяснения», послание,⁷⁴³ которое произвело сильное впечатление: истые окружники встретили послание с восторгом и под живым впечатлением печатно назвали акт 1 декабря «пребеззаконным».⁷⁴⁴ После этого и частные попытки – примирить окружников и противоокружников вели только к усилению раздора (1887 г.).⁷⁴⁵ В 1891 году окружники чрез происки в полиции добились изгнания из Москвы противоокружнического лжеепископа Иова.⁷⁴⁶

Не менее, а еще более раздоров в среде противоокружников. В 1876 году умер Антоний II – родоначальник противоокружнической иерархии.⁷⁴⁷ Единственным епископом у противоокружников после него остался его ставленник – Иосиф нижегородский. Он поставил в епископа Кирилла на Балтскую епархию, и вскоре же с ним рассорился. Так как Кирилл по вражде к Иосифу, сильно желавшему сделаться Московским, поставил ко граду Москве особого епископа – Пафнутия (1884 г.) то Иосиф, отлученный соборно Кириллом, не признавая в свою очередь ни Кирилла, ни Пафнутия, поставил сам другого на Москву епископа – Иова (16 декабря 1884 г.). Иов, вопреки ожиданиям Иосифа, вошел в соглашение с Кириллом и Пафнутием: этот последний даже уступил Иову кафедру Московскую, а сам принял в управление епархию Саратовскую. Иосиф не признал эти распоряжения законными и произнес проклятие на Кирилла, Иова и Пафнутия. В свою очередь эти последние, после долгих стараний склонить Иосифа к примирению, на соборе своем 30 октября 1885 года подвергли его извержению из сана. Иосиф, разумеется, не подчинился их суду и, соединившись с Тарасием бессарабским († 1887 г.), подверг (в 1886 г.) отлучению всех участвовавших на октябрском (1885 г.) соборе. Таким образом противоокружническая иерархия распалась на две половины: противоокружники партии Кирилла считают ересью запись в метрики.⁷⁴⁸

Как ни сильно все эти раздоры потрясают общиной приемлющих австрийское священство, все же в её организации, в общем, больше определенности и устойчивости, чем у беглопоповцев. Тогда как беглопоповцы испытывают недостаток попов, попов австрийского поставления можно встретить везде и всюду, и все они состоят под ведением своих архиереев. В настоящее время, кроме архиепископии Московской, числятся епархии: Казанская, Уральская, Пермско-Сибирская, Вятская, Нижегородская, Самарская, Саратовская, Кавказская, Донская, Измаильская, Балтская, Боровско-Смоленская, Калужско-Бессарабская и хорепископия села Великого, Нижегородской губернии. В некоторых епархиях на лицо состоят по два архиерея окружнический и противоокружнический. Более многолюдными можно считать епархию Московскую, с её знаменитой Гуслицей, и епархию Саратовскую. Митрополию австрийского толка составляет Рогожское кладбище. В течение тридцати последних лет, после предшествовавших им тяжелых годов, в которые угрожала опасность даже самому существованию кладбища, оно достигло цветущего состояния:⁷⁴⁹ воздвигнуто много огромных каменных зданий изящной архитектуры, вновь великолепно отделаны обе часовни,⁷⁵⁰ организован для кладбища целый штат попов и диаконов...⁷⁵¹

Г. – § 38. «Славяно-беловодская» иерархия. – Зарождение её. – Её представитель

После австрийской в расколе появилась еще иерархия так называемая «славяно-беловодская». Происхождение её стоит в связи с давними старообрядческими рассказами о «древлеправославных» архиереях. Так как Церковь без епископа быть не может, то значит есть православные епископы: такое заключение, в существе дела верное, было слишком заманчиво для старообрядцев, чтобы не принять его. В конце XVII века, несомненно, было убеждение, что где-нибудь есть православные архиереи,⁷⁵² именно где-нибудь далеко – на Востоке, и только не умели сказать – где именно. Во второй половине XVIII века в раскольнических общинах читалось рукописное путешествие безпоповщинского инока Марка, из скита Топозерского, что в губернии Архангельской. Ходил-де этот старец в Сибирь, добрался до Китая, перешел степь Гоби и дошел до Японии – до «Опоньского государства», что стоит на океане-море, называемом «Беловодие». Искав «с великим старанием православного священства», Марк обрел его в Японии: там видел он 179 церквей «асирского языка» и до сорока церквей русских. Тамошние христиане имеют патриарха «православного», антиохийского поставления, и четырех митрополитов: у русских митрополит и епископы «асирского поставления». Россияне удалились сюда во время «изменения благочестия». Приходящих из России там принимают первым чином. Как ни нелепы были выдумки автора «маршрута», раскольники, чтобы успокоить свою совесть, поверили им, тем более что они подогревались неоднократными заверениями последующего времени. В 1807 году о беловодских старообрядческих епископах подавал в министерство записку поселянин Томской губернии Бобылев, а в сороковых годах многие из жителей Бухтарминского края бежали в китайские пределы для поселения в загадочном Беловодье. Слепая вера старообрядцев в существование «Опоньского» патриарха не могла не натолкнуть искателей наживы на мысль о возможности извлечь свою выгоду из людского невежества. И действительно, в XVIII и XIX веках бывали случаи, когда разные проходимцы сказывались попами, ходившими за посвящением в «Опоньское» царство, показывали ставленные грамоты от небывалых архиереев и... собирали деньги с старообрядцев за исправление треб.⁷⁵³ Представитель нынешней беловодской иерархии – «смиренный Аркадий» сделал шаг вперед по пути такого самозванства: он объявил себя рукоположенным в Беловодье в «архиепископа всея Русии и Сибири».

Сказка, сочиненная Аркадием, недолга. Есть в далеких странах, за неведомыми морями, «Камбайско-Индостанско-Индийское царство: там «первопрестольный» град Левек, а в нем царствует царь и краль Григорий Владимирович. Есть там и святитель, Мелетий по имени, патриарх Славяно-беловодский, Ост-индейский, Юст-индейский, Фест-индейский, Англо-индейских и Японских островов, имеющий рукоположение преемственное от епископа Дионисия. Когда апостолы отправлялись на проповедь, то апостолу Фоме пал жребий идти, между прочим, и к индианам. В Индии апостол «поставил» первым епископом сего Дионисия. Ныне беловодская иерархия, как дерево из сего корня, раскинулась едва не по всему лицу земному: митрополиты, архиепископы, епископы, архимандриты, игумены. И прибыли однажды из «Московского царства» в Левек князья и бояре: они рассказали о бедственном положении в России старообрядцев и молили патриарха поставить в «Московию» епископа. Мелетий и краль уважили просьбу: в епископа был рукоположен потомок князей Урусовых, с именем Аркадия. В руках Аркадия есть грамоты: «мирноотпущенныя» и «ставленная», подписанная, кроме краля и патриарха, 38 митрополитами, 30 архиепископами, 24 епископами, 38 архимандритами и 27 игуменами. При возвращении в Россию, с Аркадием пришли еще четыре митрополита. В архангельских лесах они построили монастырь и утвердили там свою кафедру, но не на долго: по распоряжению царя Николая Павловича, монастырь был разорен, насельники побиты и сам Аркадий взят в заточение. Все это было в пятидесятых годах. Освободившись, Аркадий стал «первосвященствовать» по разным местам у старообрядцев. – Сказка Аркадия имеет вариации, но суть её всякий раз одна и та же, – что Аркадий получил в Беловодье «древлеправославную» хиротонию.

«Смиренный» Аркадии есть никто иной, как Антон Савельев Пикульский, обер-офицерский сын, из православной семьи; имеет лет 65 от роду. В 1858 году ходил в арестантском халате. «Архиерействовать» начал не позже половины семидесятых годов, – первоначально в Сибири и в северо-восточном, прикамском, районе европейской России, а затем отчасти в губерниях около Петербурга. В 1885 году был арестован и, по приговору временного уголовного отделения Окружного суда в гор. Бугульме, подвергнут денежному взысканию в размере ста рублей – за присвоение себе звания архиепископа. После этого главной резиденцией Аркадия служили деревня Першаты, Пермской губернии, и село Крым-Сарай, Самарской губернии. Отсюда Аркадий предпринимал выезды и в другие губернии, – для освящения часовен, для поставления попов и т. п.⁷⁵⁴ 10 января 1892 года он был снова арестован в поселке Усы, Уфимской губернии, и, опасаясь последствий этого ареста, подал приставу, для препровождения Уфимскому преосвященному Дионисию, прошение о принятии его в недра православной Церкви, но, освобожденный из предварительного заключения, по-прежнему пустился архиерейски лицедействовать у раскольников.⁷⁵⁵ И что особенно привлекает раскольников к Аркадию, так это то, что он «за требы, крещение и исповедь не берет ничего».⁷⁵⁶