Архимандрит о. Павел (Прусский) и его противораскольничья деятельность

«Обратитеся ко Мне, глаголет Господь

сил и обращуся к вам» (Зах.1:3).

«Се стою при дверех и толку: аще

кто услышит глас Мой, и отверзет

двери, вниду к нему, и вечеряю с ним,

и той со Мною». (Апок.3:20).

О. Павел Прусский¹, некогда знаменитый раскольничий-безпоповский наставник, впоследствии же верный сын православной Церкви и усерднейший обличитель раскольничьей неправды, родился в г. Сызрани (Симбирск. губ.), 19 января 1819 года. Родился он почти мертвым: повивальная бабка едва приметила признаки жизни и приняла искусственные меры к его оживлению². 21 января совершилось крещение новорождённого младенца в православной Церкви и наречён он был Петром. Этим священным актом и окончилась связь новорождённого с православной Церковью: отец его – Иван Леднев хотя официально, по метрическим книгам, считался православным, но в действительности был последователем федосеевского раскола. По его убеждению, в эту секту перешла и жена его, до тех пор бывшая последовательницей беглопоповского согласия. В воззрениях федосеества был, конечно, воспитан и новорожденный Петр.

Обстановка в которой проходили детские годы Петра и закладывался фундамент его духовного развития и религиозных воззрений, носила приблизительно такой характер. Как известно, одна из основных черт в характере нашего раскола – это необыкновенная преданность своим религиозным воззрениям, соединенная с крайней нетерпимостью по отношению к последователям иных религиозных убеждений. При этом, если к своим собратьям, последователям хотя раскола, но принадлежащим к иным толкам, раскольники относятся высокомерно и презрительно, то к последователям православной Церкви с крайней ненавистью. Причину последнего явления отгадать, конечно, не трудно, если обратить внимание, с одной стороны. на то, в каком ужаснейшем виде предоставляется раскольникам православная Церковь. а с другой на то, что со стороны служителей последней раскольники наиболее основательно обличаются в ложности своих воззрений и бессилие раскольников в борьбе с православием не говорит им однако о внутренней самостоятельности из вероучения. Приписывая всю силу обличения со стороны православной Церкви силе антихриста,³ раскольники, за малым, конечно, исключением, только лишь более ожесточаются против православной Церкви и ненависть их к ней еще более увеличивается, особенно в женщинах. Живя более чувством, они развивают ненависть до крайней степени и стараются привить её и детям своим. Всех членов, а в особенности служителей православной Церкви, называют у них не иначе, как еретиками, антихристовыми слугами, щепотниками, волками душепагубными. Мать – раскольница пользуется всяким случаем, чтобы вселить своему ребенку ужас и отвращение к православной Церкви. В такой, приблизительно обстановке воспитывался и Петр, с тем разве добавлением, что в его селе, как более убежденной в правоте раскола, более, нежели где либо, воспламенялись любовью к расколу, а вместе и ненавистью к православию.

Впрочем, в семье Петра заключались и несомненные задатки на то, чтобы из этого ребенка выработалась недюжинная личность. Так, прежде всего, отец его был человек далеко незаурядный. Выше мы сказали, что он и сам был федосеевцем и жену свою склонил к федосеевству. Если мы примем во внимание, какими тяжкими условиями связывалось поступление брачных лиц в федосеество,⁴ то нам станет очевидным, что Иван Леднев, решившийся на этот шаг, был глубоко религиозным человеком, обладавшим значительным запасом нравственного мужества, а также известной силой убедительности. Его начётничество, доставившее ему в раскольничьей среде довольно широкую известность, кроме того, что показывает в нем хороший ум вообще, свидетельствует ещё и о живом отношении его к своим религиозным убеждениям, об искренней преданности его федосеевству. Впрочем, на первоначальное развитие сына отец имел сравнительно мало влияния. Торговые занятия отвлекали его от семейного очага. Обыкновенно целый день проводил он в кругу торговцев. На пристани, на базарной площади и домой возвращался только поздним вечером. Кроме того, каждую весну ежегодно он нагружал пшеном имевшееся у него судно и отправлялся вверх по Волге до Костромы и Рыбинска, употребляя на свое путешествие не менее десяти недель. Духовное развитие мальчика в первые годы детства происходило, таким образом преимущественно под влиянием матери. Мальчик оказался с необыкновенными умственными способностями. К шести годам он оказался уже настолько осмысленным и развитым, что мать порешила заучить его грамоте. Кто видал проводимых в школу крестьянских детей, в 9 – 12 лет похожих на каких-то диких зверьков, тот может понять, что такой же среды мальчик, в шестилетнем возрасте оказавшийся способным постигнуть мудрость старинного обучения грамоте, представлял собой экземпляр совсем незаурядный.

Обучение под руководством матери продолжалось однако не долго. Сообщивши сыну весь свой запас знаний, а она знала одни только склады, да аз – ангел,⁵ дальнейшее обучение ребенка она поручила своей сестре, у которой Петр выучил четыре кафизмы.⁶

Однако и эта тетушка оказалась педагогом далеко не безупречным: она не умела правильно читать, почему и ученика её пришлось «выправлять», каковую задачу принял на себя дед Петра по матери: он «направил» его читать повернее.⁷ Дело с чтением тем было и покончено. Необходимо было научиться ещё писать. Обучение сему искусству поручено было одному причетчику, хорошему писцу. Однако сам писец мало занимался порученными его руководству детишками и дело обучения, как оказалось, если и не вполне, то в значительной своей тяжести лежало на его супруге Марии Прохоровне, женщине хорошей нравственности, как отзывается о ней о. Павел, любившей маленького Петра за его тихое, кроткое поведение.⁸ В этой школе и закончился курс обучения Петра. Тогда у нас в торговом классе, пишет впоследствии о. Павел, не было обычая учить детей каким-либо наукам. Тогда полагали: умел бы только, что нужно записать, да письмецо написать.⁹

Из вышеизложенного нельзя не отметить того факта, что годы детства Петра прошли под влиянием женщин. Той мягкости сердца и кротости нрава, составивших впоследствии отличительные черты характера о. Павла, мы думаем, он обязан именно этому влиянию указанных добросердечных женщин и в особенности, конечно, нежной и любящей матери. Наряду с влиянием указанных женщин мы должны поставить ещё влияние на маленького Петра его деда по отцу. Этот дед представлял собою существо добродушнейшее и в высшей степени набожное. Будучи добровольной и любящей нянькой внука, он особенно желал запечатлеть в его памяти примеры строгой христианской жизни, чтобы, таким образом вдохнуть в него дух горячей веры и искренней добродетели. Старик чувствовал плодотворность почвы и с усердием сеял на ней доброе семя. Неграмотный, но сохранивший в своей памяти слишком много житий святых, он в живом и впечатлительном рассказе сообщил их своему любимому внуку и этот, сидя на коленях у деда, с замиранием сердца слушал каждое слово. Острая память и плененное рассказами внимание сделали то, что вся сокровищница дедовских знаний сделалась полною собственностью внука и этот, посещая почтенного причетника в целях обучения письму, с энтузиазмом сообщал своим сотоварищам по школе наиболее выдающиеся факты из рассказанных дедом житий.

В этом же периоде раннего детства нужно нам отметить и еще одно обстоятельство, имевшее не малое значение для образования характера этого мальчика. Петр оказался от рождения ребёнком очень слабым физически. Это послужило, между прочим, причиной того, что он не мог сделаться деятельным членом общества своих сверстников – уличных мальчуганов, где почёт и положение приобретаются кулачным правом и телесной ловкостью и где бессилие и неловкость считаются самыми главными пороками. Слабые мальчики обыкновенно служат мишенью различных острот, оскорблений и вообще таких недолюбливает проворная, драчливая толпа. Опасение обид оттолкнула Петра от этой неприятной для него среды и выдворило его в домашнем кругу под присмотр и защиту ласковой матери. Такое положение хотя и не дало Петру возможности развить в себе телесной силы, ловкости, проворства (он на всю жизнь оставался не особенно крепким человеком), но с другой стороны, избавило его от тех в высшей степени вредных в нравственном отношении приражений, источником которых является обыкновенно дерзкая разнузданная толпа уличных ребят. Впоследствии Петру не понадобилось особенных усилий для искоренения дурных привычек улицы и нравственный рост его принял сразу поступательное движение.

Непринятый улицей, Пётр принужден был отыскивать для себя интерес в стенах своего дома и двора. Отсутствие товарищей делало его сосредоточенным и самоуглубленным. Отсутствие склонности к шумным развлечениям и играм сделало его усидчивым и прилежным в постижении грамоты и письма. Благодаря природным способностям, Петр в очень короткое время научился читать быстро и твердо,¹⁰ а благоприятные условия домашней жизни пристрастили его к чтению. Родитель мой, пишет впоследствии о. Павел, днём занимался делами, вечером же любил читать книги, а матушка любила слушать, нарочито для этого сядет возле него шить: тут и я привык слушать, что читает батюшка, а потом и сам стал читать.¹¹

Что же именно читалось отцом и что впоследствии начал читать сам Петр? Сообразно известной настроенности раскольничьей семьи и «книжное почитание» имеет здесь свое особое направление. Стремясь всеми силами души убедить себя в правоте содержимых религиозных воззрений, истый раскольник естественно останавливает свой взор и склоняет свое ухо только лишь к тому, что говорит в пользу этих воззрений, что возвышает эту веру и наоборот, унижает и позорит «веру никонианскую». Поэтому, «История об отцех и страдальцах соловецких», раскольнические челобитные и другие тенденциозные раскольнические сочинения составляют главные книги для домашнего чтения раскольника. Книги новой печати, «граждан», совершенно не признаются раскольниками: содержание их они считают или недостойным внимания, или же вредным, еретическим, душепагубным.¹² Да и из старой печати и древле-письменных книг уважаются и читаются только те, которые пропитаны раскольническим духом, в противном случае книга считается испорченной и даже уничтожается.¹³

Семья Ледневых несомненно следовала и в этом случае обычаю прочих раскольников и таким образом устные наставления родителей ребенку, дышавшие нетерпимостью и ненавистью к православной Церкви, при дальнейшем развитии Петра, продолжались, укреплялись и особенно интересно иллюстрировались в слушании, а далее и в самостоятельном чтении раскольнических «божественных книг».

Когда Петру минуло девять лет, отец решил взять его в путешествие по Волге на своей барке. Родитель Петра в этих путешествиях умел прекрасно пользоваться временем.

Продолжительное время путины он проводил и приятно и полезно, прочитывая книги, которыми обыкновенно запасался в довольно большом количестве. Петр в этом возрасте умел уже быстро и твердо читать и эти путины дали ему возможность прекрасно ознакомиться с содержанием наиболее уважаемых раскольнических книг. Помимо чтения, время наполнялось и многочисленными чрезвычайно интересными рассказами отца из житий святых, из священной, а также и отечественной истории, клонившимися к утверждению в мальчике религиозности и патриотизма.¹⁴

На развитие Петра собственно в раскольничьем духе имело влияние еще и следующее чрезвычайно важное обстоятельство. Петр имел и другого деда – по матери. Этот принадлежал к поповскому согласию и был хорошо начитан и довольно твердо убежден в правоте своих религиозных воззрений. И так как зять его, отец Петра – Иван Леднев был, как мы заметили уже, ревностным федосеевцем – безпоповцем, то при обоюдных, довольно частых встречах тестя с зятем, большая часть времени посвящалась беседе о вероисповедных разностях, где они показывали глубину своей начитанности, быстроту сообразительности, остроту диалектики, гибкость и изворотливость мысли. Маленький Петр был весьма частым свидетелем этих прений. И так как в них дело шло о предмете в высшей степени серьезном, именно об истинной вере, с чем необходимо связывался вопрос о возможности или невозможности вечного спасения, так как с другой стороны, спорящими лицами являлись отец и дед, лица и по возрасту и по семейному положению пользующиеся в расколе священным авторитетом, то легко себе представить, какое глубокое впечатление оставляли в сердце юного Петра подобного рода собеседования. С прекрасной памятью, быстрой сообразительностью, с сердцем, стремящимся к усвоению религиозной истины, он жадно внимал каждому слову старших. Следствием всего этого было то, что Петр мог обличать поповцев уже в то время, когда по малолетству сидел ещё на коленях у старших. В этом отношении замечателен следующий, им же самим впоследствии рассказанный, случай. «Были мы, говорит о. Павел, с родителем в гостях у деда и у них был спор о крещении еретиков. Родитель мой доказывал, что всех еретиков необходимо перекрещивать, а дед отвергал это. Поутру, когда стали пить чай, дед взял меня на колени и, шутя со мною, как с ребёнком, сказал: «твой отец еретик, перекрещенник!». На столе лежала Кормчая. Я разогнул книгу и попал на то место, где отрицается еретическое крещение и говорю: «Вот дедушка, что написано в книге-то! Так не батюшка еретик, а вы еретики»!¹⁵

В чем вообще состояли указанные беседы и не поколебались ли основы федосеевского воззрения Петра под тяжкими обличениями поповцев? Ответ на этот вопрос мы находим в статье о. Павла под заглавием: «Несколько слов о том, как глаголемые старообрядцы поповского и безпоповского согласия взаимно одни других опровергают».¹⁶ Нельзя сказать, конечно, чтобы здесь представлен был точный снимок этих прений, но предположить, что в таком именно духе велись беседы между отцом – безпоповцем и дедом – поповцем всего естественнее. По словам о. Павла, «за совершенное лишение священства и причастия тела и крови Христовых и прочих тайн поповцы удобно побеждали безпоповцев ясными и неопровержимыми доводами от священных и отеческих писаний, показуя им, что без священства и прочих тайн истинная Церковь Христова быть не может, а потому их общество, обнаженное всех таин, Церкви Христовой не составляет». Но и поповцы, оказывалось, получали ещё более тяжкое обвинение. «До издания Окружного послания» (время, о котором у нас идёт речь), «поповцы из редких редкие признавали имя Господа Иисуса почитаемым и древней Церковью, но все одинаково отрицались оного». А отсюда выходило то, что поповцы поступили неправильно даже тогда, когда принимали в свое общество простых членов православной Церкви без перекрещивания, «ибо крещение, совершенное во имя якобы иного бога – Иисуса, необходимо требует повторения», а уже о беззаконности принятия поповцами беглых от православной Церкви иереев с сущей при них хиротонией и спорить то было излишне. Таким образом, истинному федосеевцу, каким был Петр, хотя крайне тяжело было сознавать, что общество их не составляет истинной Церкви, однако лучшего выхода не существовало: поповство казалось ещё более несостоятельным, православная же Церковь считалась антихристовою. Федосеевство при таком сравнении казалось, если и не безусловно, то по крайней мере сравнительно с другими, более верной сектой, и победа безпоповства над поповством (чем по свидетельству о. Павла оканчивались прения) одерживалась не потому что безпоповство хотя бы в лице напр. Ивана Леднева имело более состоятельного защитника. Нет, здесь было торжество сравнительной истины, а не личности: безпоповство в своих доктринах заключает несомненно более логической состоятельности, чем безпоповство. Таким образом и Петр мог чувствовать, что содержимое его семьёй федосеество – безпоповство есть как бы сама истина, которое нисколько не боится будто бы разумных испытаний, наоборот, при таком отношении только более казалось выясняется в своей истине и становится более от него понятным. Отсюда и его собственное отношение к содержимому безпоповству было вполне искреннее, уверенное, без опасения в том, что вдруг оно окажется несостоятельным и обманет своего верного последователя. Таков был для Петра результат прений отца с дедом. Тогда юный Петр был ещё слишком молод и бессилен, чтобы разорвать оковывавшие его путы суемудрия раскольнического и самостоятельной критической мыслью сделать оценку безпоповскому лжемудрованию с одной стороны и учению православной греко-российской Церкви с другой. Для мальчика ещё имели безусловное значение авторитет наставников и пример отца, ревностного защитника федосеевства. Итак, в сознании правоты своих воззрений, Пётр вырастал гордым и уверенным федосеевцем. Следующий факт ещё более укрепил его религиозные убеждения.

В Сызрани находился знаменитый в той стране наставник беглопоповцев Иван Порфиров Попов.¹⁷ Критический анализ беглопоповского вероучения ясно показал ему его несостоятельность, почему он и задумал перейти в секту безпоповцев. Такое событие, как и следовало ожидать, взволновало весь беглопоповский мир. Переход наставника в другую секту – факт чрезвычайно важный, и не столько имеет здесь значение лишение наставника, хотя и это тяжелая потеря, так как обилием людей этого рода раскол, как известно, не может похвалиться, сколько важно то, что этим переходом колеблется авторитет секты и, наоборот, возвышается авторитет другой, обыкновенно враждебной первой. Переполох беглопоповцев поэтому весьма понятен. Однако они не упали духом и не потеряли надежды успокоить протестанта. Не надеясь восстановить пошатнувшиеся убеждения Попова своими собственными силами. Сызранцы – беглопоповцы выписали к себе на помощь «славившегося начитанностью и остротой ума» Авфония Кузьмина Кочуева. В свою очередь и безпоповцы, не желая упускать из рук такую заманчивую добычу, какую представлял собой Иван Порфиров, равно как опасаясь посрамиться в публичном прении с приехавшим начетчиком, сочли за лучшее усилить контингент своих начётчиков и пригласили некоего Мякушкина, на которого надеялись, что по своей специальности, он в грязь лицом не ударит. И вот начались прения. Большие и многолюдные были собрания. Интересно посмотреть, как относился к этому столь важному событию Петр. «Хотя я в то время был еще очень молод, говорит впоследствии о. Павел, но эти прения меня очень занимали». Он расспрашивал своего родителя обо всем, что происходило на них и вообще вникал в дело так глубоко и серьезно, что рассматривал и даже приобрел для себя список вопросов, предложенных Кочуевым безпоповцам, что очевидно было, так сказать, гвоздем прений. Итак, пред нами хотя молодой, но очень ревностный федосеевец.

Великие сызранские прения окончились, как надо полагать из решения предложенного безпоповцам вопроса: «како беси веруют»,¹⁸ а также и из того факта, что Иван Порфиров перешел в федосеевство, полным поражением беглопоповцев. Само собой понятно, что этот акт великой борьбы, всему раскольничьему миру показавший истину безпоповства, слишком укрепил уверенность юного Петра в справедливости безпоповства – федосеевства.

Для более полной характеристики Петра необходимо еще рассмотреть автобиографические заметки о. Павла о том времени, когда он имел специального наставника в лице указанной выше знаменитости Ивана Порфирова Попова. Иван Леднев, как человек, одаренный хорошей практической смекалкой, желавший выработать из своего сына хорошего наставника и не имевший для осуществления такого рода планов стеснение в денежных средствах, пригласил к Петру в наставники Ивана Порфирова тотчас, как только он принял федосеевство. Действительно, в отношении постижения мальчиком истин федосеевства, руководство означенного учителя не составляло желать ничего лучшего. Волнение, произведённое сызранскими прениями, еще не улеглось. Победа, блистательно одержанная федосеевцами, имела еще все прелести новизны и первый солидный трофей её – Иван Порфиров был предметом внимания всех федосеевцев. Радость последних была безгранична. Иван Порфиров стал живым доказательством федосеевской истины. Как всегда бывает в подобного рода случаях, необыкновенная радость поселяет сомнение относительно действительности, истинности события, послужившего причиной радости и если есть какое либо доказательство, то его исследуют со всех сторон, чтобы уже не оставалось места сомнению. Доказательством таким служил в данном случае Иван Порфиров, доказательством, нужно заметить, вполне удовлетворительным, так как и переход его совершился вследствие глубокого убеждения в неправоте беглопоповства и в сравнительной истинности положений федосеевства. Подобно другим и юный Пётр, как истинный, хотя и несовершеннолетний еще член федосеевства, глубоко интересовавшийся всем происходившим, страстно желал убедиться в истинности полученных сведений, желал не только видеть, но и так сказать, осязать блистательный трофей победы и вот он налицо, в одной комнате и даже в качестве наставника. Можно ли было указать границы проявившейся в этом случае любознательности Петра? Расспрошено было, действительно, обо всем и подробно, начиная с обстоятельной истории присоединения Ивана Порфирова и кончая подробным разъяснением указанного уже вопроса предложенного Кочуевым безпоповцам: «како беси веруют?». Нужно заметить, что в числе вопросов, предложенных со стороны Петра, был и вопрос, составляющий самую слабую сторону всякого вообще раскола и федосеевского в частности, это именно вопрос о Церкви. Повод был следующий. Для исправления заблуждений Ивана Порфирова беглопоповцы посоветовали ему съездить на Иргиз к тамошнему наставнику, который как уверяли они, может рассеять все его сомнения. Попов послушался, съездил. И вот, впоследствии, Петр любопытствуя, спросил его между прочим и об этой беседе с иргизским наставником. Попов ответил: эта беседа «совершенно развязала меня на удаление от поповщины. Мне угрожали поповцы, что отступя от них, я отступлю и от соборной апостольской Церкви, а вне соборной и апостольской Церкви нет спасения». Между тем оказалось даже по сознанию самого иргизского наставника, что беглопоповство не представляет собой соборной и апостольской Церкви, так как не имеет ни епископов, ни хиротонии. «Этим словом», говорит далее Попов, «он дал мне свободу вне поповщины искать соборную и апостольскую Церковь, в которой спасение несомненно». «Но у нас», возразил Пётр, «и вовсе нет никакого священства: может ли поэтому общество наше составлять соборную и апостольскую Церковь»? Предложенный вопрос обыкновенно составляет тот пункт для мысли раскольника, отправляясь откуда логическим и беспристрастным путем, он приходит к признанию истины православной греко-российской Церкви, красноречивым доказательством чего может служить, как увидим впоследствии, пример того-же Петра, знаменитого впоследствии о. Павла Прусского. Удовлетворительно ответить на него не может ни один раскольник и потому этот вопрос, служа камнем преткновения в расколе всегда и везде, мог и в данном случае заронить искру сомнения в душу юного вопросителя. На этот раз, однако, щекотливый и опасный вопрос был разрешен более внешним образом, так что хотя Иван Порфиров и говорил, что безпоповцы веруют «в ту церковь, которая существовала до патриарха Никона со всеми чинами и таинствами: и как та церковь не подлежит никакому сомнению, так и вера наша в нее не подлежит сомнению»: но очевидно, дело было решено не смыслом его слов, довольно непонятным, но боле внешним образом, именно: непосредственно за этими словами, приняв вдохновенный вид, Попов набожно перекрестился и торжественным голосом произнёс: «Верую во святую соборную и апостольскую Церковь».¹⁹ Высокое мнение об авторитете наставника и отсюда слепая вера во все то, что бы ни проповедовалось им, а также еще и неспособность к самостоятельному, зрелому обсуждению, не дали возможности разгореться нечаянно зароненной искре. Подобным же образом был разрешен не менее жгучий вопрос и о том, по какому праву безпоповство, обвиняя беглопоповством в незаконном и ничем не оправдываем совершении таинств, само тем не менее позволяет у себя совершать крещение простым лицам, что дозволяется правилами церковными делать только лишь в исключительных случаях. Авторитет наставника с одной стороны и отсутствие зрелого суждения с другой решили дело и здесь.²⁰ Вообще же в результате образования Петра под руководством Ивана Порфирова получилось собственно повторение тех же знаний, какие он усвоил слушая прения отца и деда, но конечно, с новыми дополнениями, с разумными толковыми объяснениями и пожалуй ещё с той важной, впрочем особенностью, что за отсутствием возражателя со стороны поповства федосеевские доктрины, ловко обосновываемые искусным начётчиком, спокойнее и плотнее укладывались в юной голове, не имевшей еще сил самостоятельно и беспристрастно рассмотреть преподаваемое учение. Выковывалась та суровая до фанатизма убежденность в истинности федосеевства, на разрушение которой впоследствии понадобились целые десятки лет.

Когда Петру исполнилось двенадцать лет, произошло событие, усилившее пульс его духовной жизни: у него умерла мать. Глубоко потрясенный этим горем, он усердно искал себе нравственной поддержки и утешения в чтении книг нравственно-аскетического содержания. Чрезвычайно многими историческими примерами можно свидетельствовать о том необыкновенном влиянии, которое производит такого рода чтение на потрясенную впечатлительную душу. Тоже самое произошло и здесь. Дух Петра был совершенно пленен повествованиями об аскетических подвигах святых отшельников. Здесь, впервые и у него самого зародилась мысль о подражании святым людям, мысль о собственном подвижничестве. Укреплению и развитию этой мысли содействовали и посторонние обстоятельства. Мир вообще не интересовал Петра: имея болезненный организм, он не склонен и не способен был пить полною чашей прелести земной жизни. Далее, своего искреннего последователя федосеевство убеждало оставить мир, так как в нем царствует антихрист и бежать в пустыню для спасения души. Петр был искренним федосеевцем и потому игнорировать требованиям своего вероучения не мог. В виду его непривязанности к миру, иночество не представляло для него особого лишения. Наоборот, мысли о жизни в дремучем лесу, в пустыне, пленяли его юное воображение своею поэтической прелестью; понести же при этом аскетические подвиги для его мощного духа должно было казаться своего рода даже наслаждением: как известно, сильные натуры, безразлично в мире ли физическом или духовном, чувствуют потребность в соответственно тяжелом труде, где бы могли иметь здоровое приложение все наличные силы и способности. Помимо указанных побуждений к иноческой жизни, было у Петра и еще одно очень сильное, это любовь к чтению книг. Об этом он сам говорит таким образом. «Один, очень близкий мне, федосеевский девственник спросил меня, почему я не вступаю в брак. Я ответил: потому что мне нравится безбрачная жизнь для упражнения в чтении книг». Благодаря всем таким побуждениям и обстоятельствам у Петра в 16 – 17 лет твердо установляется аскетическое настроение и он решается удалиться из родительского дома в наиболее удобное для аскетических подвигов место.²¹

Самое удаление Петра для отшельнической жизни имело следующую историю. Условия жизни при родительском доме показались Петру чрезвычайно неудобными, чтобы проводить жизнь так, как ему хотелось. Для непрестанной молитвы и усиленных подвигов требовалось удалённое от людей, пустынное место. И так как вблизи не было ни одного федосеевского монастыря, где бы его аскетическая настроенность могла найти соответственную обстановку, то согласившись с дядей, также аскетически настроенным, они порешили выстроить себе келью вдали от отцовского дома в большом своём же саду, расположенном за рекой Сызранью. Здесь одним стариком федосеевцем Пётр окончательно был принят в федосеевство (перекрещен) и обязался более «не мирщить», т. е. по возможности не соприкасаться с миром. Выстроенная стараниями Петра и дядюшки новая келья обманула ожидания Петра. Здесь все-таки не было пустыни: сад был расположен в черте городских поселений. Житейская молва слишком осязательно давала себя чувствовать, почему проживши здесь немного более года, он попросил у отца позволения переселиться в лес, отстоящий от Сызрани вёрст на десять, где между прочим, находилась и пасека Ледневых. Это был уголок вполне скрытый от мира. В раскольничьем смысле слова это была действительно пустыня, где для аскетических подвигов поселившегося здесь Петра представлялось полнейшее удобство и простор. Мы не знаем подробно, в чем состояли подъятые им здесь подвиги; вообще можно сказать, что он занимался здесь преимущественно чтением книг св. Писания и проводил самый строгий образ жизни. В скором времени молва о его подвижничестве распространилась довольно широко и так как в безпоповстве религиозные обряды исполняются «простецами», выделившимися из среды или начетничеством, или строгой нравственной жизнью, то и Петру вскоре пришлось «коснуться дел настоятельских», ибо там «весьма было скудно наставников» и за большие нужды по многим местам правили даже женщины.²²

В этом уединении Петр пробыл целых шесть лет. Этот период времени замечателен в том отношении, что вследствие вполне самостоятельной умственной жизни, Пётр совершенно отвык следовать внешнему авторитету в своих религиозных воззрениях. Если прежде авторитет Ивана Порфирова, но не логический смысл его доказательств, разрешил юному Петру вопрос о Церкви и таинствах, то теперь уже Петр сам стал указывать Ивану Порфирову. Дело произошло так. Иван Порфиров зная, что безпоповские наставники, совершая исповедь, восхищают не дарованные им, начал учить, что исповедь совсем нужно оставить. «Но я, говорит впоследствии о. Павел, на этот предмет смотрел с другой стороны. У нас в Сызрани почитали исповедь только руководством жизни и наставлением, подобно монашескому исповеданию помыслов.²³ И вот, я смотря на исповедь, как на такое руководство, не находил справедливым отменять её. Я думал, что если молодого человека оставить без открытия совести пред наставником и без нравственного наставления, то чрез это можно ввести полную безнравственность, и потому я стал говорить против нового в федосеевстве учения, которое проповедовал Иван Порфиров. Это Порфирову стало обидно, на меня он стал гневаться и пришёл жаловаться к моему родителю, на которого имел большое влияние. Родитель стал мне говорить, что бы я Порфирову уступил. Я не согласился, ответил родителю, что это дело совести и из уважения к человеку в деле совести уступать нельзя. Итак, я не уступил Порфирову в его незаконном требовании.²⁴ Указанный факт является красноречивым свидетельством совершившегося роста критической мысли Петра. Впрочем, здесь важно не столько это развитие мысли, сколько то, во имя чего совершилось это восстание. «Из уважения к человеку, говорит о. Павел, в деле совести уступать нельзя». В тех случаях, следовательно, где нужно было действовать для принципов нравственных, «в делах совести», внешний авторитет не имел никакого значения. Достаточно было поэтому, появиться еще подобному «делу совести», т. е. делу, которое противоречило бы требованиям ясного нравственного чувства, и ни учитель, ни родитель, ни даже завещанная прадедами вера не устояли бы. Так, действительно, вскоре и случилось и именно в решении вопроса о крещении младенцев рожденных федосеевцами, состоящими в браке.

Как известно, федосеевское учение на том основании, что за рассыпанием руки священства некому совершать таинство брака, отвергло самый брак и лицам брачным при переходе их в федосеевскую секту ставится непременным условием развод и целомудренная жизнь. Однако у многих, переходящих в эту секту супругов, не хватает сил исполнить указанное требование: в таком случае сожительство их считается за открытый блуд и жена, соживущая мужу, именуется блудницей и считается недостойной своей грудью кормить младенца, просвещенного федосеевским крещением: кормить младенца в таком случае полагается молоком коровьим. Но ежели мать, жалеючи младенца, будет его кормить своими сосцами, младенец за то считается отлученным и если прилучится ему в таком положении умереть, то должен лишиться надгробного пения и всего обычного поминовения.²⁵ Этот, вновь встретившийся факт, был посерьезней того, который произошёл при столкновении Петра с Иваном Порфировым. Там Петр ратовал против нововведения, здесь было строгое предание федосеевских отцов. Петру предстояло или, нарушив верность этим преданиям, остаться примирённым с требованиями нравственного чувства, или же, мучаясь совестью, исполнять до конца федосеевские постановления. Предрешение этого вопроса заключалось в личном характере Петра. Он, прежде всего, не был холодным эгоистом, думавшим только о себе, оставляя без внимания и собственного участия нужды своих пасомых. В то время как другие наставники на вопрос о возможности смерти для некрещеного младенца отвечали: «А что мне за грех! Грех отцу с матерью, с них Бог взыщет, пусть так некрещёный и умирает»,²⁶ у Петра от жалости к этим младенцам разрывается сердце. Это глубокое сострадание заставляет Петра вникнуть глубже в это явление, которое, будучи делом веры, противоречило в тоже время нравственным требованиям. И если бы Петр по своей духовной структуре был подобен прочим наставникам «старикам – ревнителям», слепо веровавшим всяким «преданиям», и по грубости своей мало чувствовавшим великое горе своей паствы, он, и вникнув в дело, точно также сказал бы: «А что мне за грех! Грех отцу с матерью!» Но Пётр разумно и сердечно относился к постановлениям своей веры, различал здесь существенное от несущественного. Вышеуказанное постановление федосеевского вероучения он счел именно за несущественное, назвал его «вышемерным» и решился «не быть точным его наблюдателем».²⁷ Таким образом, и дело совести было улажено и преступления против веры не оказалось, так как то требование, которое Петр назвал «вышемерным», очевидно было и незаконным. Так кончилось первое столкновение принципов и воззрений Петра с воззрением федосеевства: последнее оказалось с заблуждениями, авторитет его поэтому был поколеблен.

Вскоре внимание и критическая мысль Петра были привлечены новым фактом, послужившим аналогично только что указанному «вторым поводом к познанию федосеевских заблуждений». Известно уже, как федосеевство относится к браку и брачным лицам. Многие из вступивших в брак, не имея силы разойтись, или же проводить «чистое житие», не удостаиваются здесь, между прочим, и исповеди. Только близость смерти и опасение умереть без покаяния заставляет некоторых вполне искренно дать обет целомудрия. Такое тяжкое условие значительно препятствует переходу в федосеевство брачным лицам, убежденных в его сравнительной истинности: переход свой они иногда отлагают до предсмертной болезни. Да и при смерти все-же трудно бывает разорвать семейную связь особенно тем, кои венчаны в православной церкви. Отсюда и происходит для них тяжкое испытание: дать обет чистоты, расторгнуть брачные узы, страшно и нет сил исполнить: не дать, нужно лишиться исповеди и отпущения грехов, потерять надежду спасения: дать лицемерно, лишь бы исповедаться, как решиться солгать Богу, да еще пред смертью? Знают все это законополагатели безбрачия и дабы устранить столь важное препятствие к упрочению и расширению своего согласия, придумали «коварственную исповедь» и «коварственный чиноприем,²⁸ как выражается о. Павел. для принятия в федосеевство членов православной Церкви. Этот «коварственный чиноприем», по словам о. Павла, состоит в следующем. «Прямого отрицания брака не требовалось, а довольствовались общим отрицанием сатаны и дел его, разумея под оным и отрицание от брака: ибо, по их понятию, брак есть сатанинское же дело. Таким образом, и приходящий к чиноприему не истязуется о браке, хотя и даёт отречение от брака, сам того не ведая: уведает тогда уже, когда за плоды брачного сожития, т. е. чадородие, будет отлучён от общей молитвы. И старик, совершающий крещение, не скорбит, что совершил оное, не взяв с крещаемого обещания расторгнуть брак: ибо полагает, что такое обещание, хотя не прямо, все таки получил, и пред людьми не стыдно: молвы нет, что браки расторгают, и от начальства без беды».²⁹ Далее, при исповеди тяжко больных, они не спрашивают их о браке, «а довольствуются общим о всех содеянных грехах ответом и обещанием к тому оных не творити.³⁰ Таким образом, о разводе ни слова, хотя скрытое требование его несомненно составляет несознаваемую для исповедуемого сущность этой исповеди.

Несколько иного рода была «коварственная исповедь» для брачных, здравых федосеевцев: исповедовали женатых в таком случае только «ради успокоения совести» и исповедовали не стоя, а сидя. И вот, если какой ревнитель безбрачных преданий, как и случается, нападает на старика: зачем он исповедовал женатого, у него готов ответ: «я не исповедовал, мы только беседу имели, как ему от греха избыть». А если женатый спросит, для чего не по чину его исповедуют, для чего оба сидят, а не стоят на исповеди, тому скажет: «Нельзя, друг! Я бы и рад иначе сделать, да меня самого отлучат, а ты довольствуйся и такой исповедью».³¹

Для человека прямого, неспособного на какие бы то ни было компромиссы, видеть подобного рода двоедушие и обман и где же? В делах веры, было крайне тяжело. Открыто было, таким образом, новое несомненное заблуждение федосеевства, новая прореха в его авторитете. И если прежде глубокая и искренняя убежденность в истинности федосеевского учения делала Петра ревностным членом этой секты, то теперь, когда зрелое суждение убедило его в ложности многих федосеевских воззрений, у него несомненно не было уже ни той горячей приверженности к федосеевству, ни той веры в него, как исповедование святое, непогрешимое. Начиналось роковое разочарование. Чувствуя, может быть, свою духовную болезнь, в целях излечения и разрешения появившихся недоумений Петр решается отправиться в Москву, почитаемую старообрядцами за корень и главу ихнего древнего христианского закона. Здесь, в центр федосеевства, в знаменитой его школе – Преображенском кладбище, он надеялся послушать таких наставников, подобных которым Сызрань и не видела; от них он думал получить обстоятельное разъяснение вкравшихся сомнений и почерпнуть новые силы для дальнейшей подвижнической жизни в федосеевском духе: кстати, здесь же думал он принять иноческий сан, что было предметом его давнивших желаний.

Год пребывания Петра среди федосеевцев преображенского – кладбища в Москве и неоправдавшиеся надежды его.

Преображенское кладбище в то время находилось в полном расцвете своей славы и блеска. Оно представляло главное средоточие умственных сил федосеевства: сюда стекались и отсюда во все стороны расходились начетчики – стоятели и оберегали федосеевского благочестия. Внешнее великолепие кладбища было поразительно. Не говоря уже о том, что на самом кладбище, помимо главной Успенской часовни, на обоих дворах, мужской и женской половинах, находилось до девяти моленных и ежедневной службой; Преображенская слобода, примыкавшая к кладбищу, была наполнена множеством моленных и маленьких женских монастырьков, тоже с моленными. Некоторые моленные были украшены богатыми иконостасами, паникадилами и содержали свои хоры певчих. Величественный вид главной часовни кладбища и множество моленных с возвышавшимися над ними главами и куполами, великолепные башни, белокаменные стены наполнили священным трепетом благочестивую душу Петра. Первое знакомство с грандиозным созданием Ильи Алексеевича восхитило его до такой степени, что он мнил себя как бы в новом старообрядческом Иерусалиме. Впечатление внешнее было подавляющее. Но оно продолжалось не долго. Внутреннее содержание оказалось далеко не соответствующим обстановке. «Я приехал в Москву поучиться», говорит о себе о. Павел. Но с этой стороны кладбище оказалось совершенно недостойным для надлежащей встречи такого ученика. Когда он стал «поспрашивать, с кем бы познакомиться из людей начитанных», ему указали на наставника Егора Гавриловича и на Головщика Алексея Михеича. Итак, этим лицам была вручена судьба Петра. Они должны были разъяснить и искоренить те недоумения, которые омрачали чистую веру Петра вот уже несколько лет. Задача была не легкая. Нужно было бороться с болезнью застарелой и в высшей степени серьёзной. Духовные врачи, следовательно, должны были обладать большой опытностью, энергией и солидным умственным развитием. Таковых ли действительно, людей представляли из себя Алексей Михеич и Егор Гаврилыч?

С мелочно самолюбивым Михеичем мы будем иметь случай познакомиться несколько позже. Другой наставник – Егор Гаврилыч представлял собой величественного, седого как лунь, старца, с белыми валенками на ногах. Внешняя сторона и здесь, как везде в старообрядчестве, находилась в самом лучшем виде и невольно внушала уважение. Но, увы! Внутренние качества этого старца, как наставника, совсем не соответствовали внушительной внешности. О. Павел не говорит о впечатлении, произведенным на него беседами с этим наставником. Чтобы составить об этом более или менее верное представление, заимствуем сведения о Егоре Гаврилове из сообщений о. Василия Дарендова, ныне единоверческого священника, бывшего прежде раскольником и также обращавшегося к этому наставнику за разрешением недоумений. Когда предложенный со стороны о. Василия вопрос был разрешен в строго-федосеевском духе и о. Василий потребовал указания оснований для решения в св. Писании, Егор Гаврилов, обратившись к слуге, сказал: «Осипушка, подай ка мне со шкапа тетрадь. Но Осип, видно был похитрее своего наставника, говорит ему, что тетрадки в шкапу не находится, что в настоящее время взял её такой-то (называя по имени). Егор Гаврилов заверял, что никогда ему не давал той тетрадки. Но Осип не желая из за оных, ими самими (федосеевцами) выдуманных нелепостей, написанных в тетрадке, посрамить себя, всячески отклонял его от бездельной той тетрадки. Тогда Егор Гаврилов сказал: придите ко мне завтра: я отыщу ту тетрадку и все вам укажу о наших постановлениях и порядках».³² Вот каков был наставник, опытности и начитанности которого был предоставлен недугующий Пётр. Естественно предположить, что результат бесед Петра с таким наставником оказался весьма прискорбным. Нужно прибавить к этому ещё и следующее. Петр, будучи человеком твёрдым, вполне искренних и неподкупных убеждений, мог и ценить только лишь таких людей. Тем более он требовал указанных качеств от тех, которые поставлены для наставления прочих, авторитет которых в особенности должен быть безупречен и непоколебим. Но на деле оказалось, что Егор Гаврилов такими качествами далеко не отличался. Петру стало известным, что он сперва был согласия самокрещенцев и казначей кладбища Андрей Ларионов убедил его присоединиться к федосеевцам тем, что посулил ему исходатайствовать настоятельство.³³ Этот факт окончательно подорвал всякое уважение Петра к новому наставнику.

Но что особенно важно, что исключает всякую возможность серьёзного влияния на Петра со стороны жалких наставников федосеевства, это положение самого Петра на кладбище. Известный спор Петра с Иваном Порфировым по вопросу об исповеди, где Петр защищал федосеевство, доставил ему широкую известность; о нем узнало и кладбище и заочно возимело к нему симпатии, как к стойкому защитнику своего вероучения. Поэтому, когда прибыл он на кладбище, его приняли с распростертыми объятиями. Своею начитанностью, умом и строгим образом жизни Пётр стяжал себе здесь всеобщее расположение и глубокое уважение даже начальников кладбища – самых почётных и уважаемых лиц во всем раскольничьем федосеевском мире. И это все произошло в удивительно короткое время: как известно, Пётр не прожил на кладбище и года. Очевидно достоинства его обнаруживались слишком ярко и конечно не указанным наставникам кладбищенским можно было повлиять на изменение твёрдых, как камень, его убеждений. О том, как действительно он превосходил своей начитанностью и умственной состоятельностью всех других, здесь находившихся представителей федосеевской мудрости, свидетельствует следующий факт. Весной 1847 года из Австрии приехали в Москву Климоуцкие безпоповцы и рассказав об устроившейся в Белой Кринице иерархии, просили дать им наставление, как понимать об этой иерархии. И вот, сам старший наставник кладбища Семен Кузьмич, чувствуя превосходство сил приехавшего гостя, счёл за лучшее поступиться своим авторитетом и поручить Петру это трудное и ответственное дело. В опровержение новоявившейся иерархии Пётр сделал из «Щита» выписки с некоторыми своими замечаниями и передал их в Климоуцы.³⁴ Неизвестно, какие собственно впечатления пережевал Петр, находясь на Преображенском кладбище, хотя то несомненно, что строем здешней жизни он был недоволен. Да и что могло быть общего между строгим аскетом и развратной, лицемерной федосеевской общиной? Кладбище было прекрасно только по внешнему виду, чему совсем не соответствовала его внутренняя жизнь. В то время вода Хапиловского пруда, примыкавшего к кладбищу, оказалась заражённой от разлагавшихся трупов утопленных здесь младенцев. Стоявшие во главе кладбища и считавшиеся почётнейшими в расколе лица за воровство и мошенничество были подвергнуты правительством ссылки. Молодые люди не стеснялись уходить из кладбища в трактиры и другие увеселительные места, не гнушались табаком и т. д..³⁵ Положим, подробности эти не могли сделаться известными Петру за короткое время пребывания его здесь. Впоследствии он говорил: «Живя на кладбище, я никуда не выходил и действительно жизни его не знал». Тем не менее дух развратный, покрываемый лицемерием здешней жизни пахнул на него. Суровый аскет не видел этой жизни, но чувствовал её мерзкое дыхание. Петр тяготился здешней жизнью. Ему хотелось в пустыню, где ему можно было развернуться во всю своей мощной натурой. Он помышлял об удалении в Персию, о которой заманчиво рассказывали ему земляки – сызранцы. Об этом намерении он рассказал, между прочим, и главарям кладбища.

Между тем, Андрей Ларионов, казначей кладбища, удрученный стеснениями правительства, имел мысль уехать от антихристовой власти за границу, к старообрядцам – федосеевцам, жившим в Пруссии, и завести там безпоповскую обитель. С этой целью он посылал и человека в Пруссию проведать, какое воззрение имеет прусское правительство на проживающих там старообрядцев и можно ли там поселиться новым пришельцам и основать монастырь. Посланный, возвратившись, принес удовлетворительные отзывы. Однако, по случайным обстоятельствам, Андрею не посчастливилось привести в исполнение свои намерения. И вот, теперь, пользуясь удобным случаем, он и решил предложить Петру осуществить его давнишние намерения и отправиться не в Персию, а в Пруссию. После некоторого раздумья, Пётр согласился и осенью 1847 года выехал из Москвы. По дороге он заехал в Стародубские безпоповские обители, чтобы уладить происшедшие здесь распри. Своим добросердечием и строгим образом жизни Пётр на столько понравился здешним инокам, что они упрашивали его остаться с ними, но верный данному слову, он отказался от такого любезного предложения и отправился в Пруссию.

Пребывание о. Павла (Петра Леднева) в Пруссии и его деятельность в должности настоятеля прусского Федосеевского монастыря

Старообрядческие колонии восточной Пруссии были раскинуты на небольшом пространстве русской Мазовии, среди лесов и озер, вблизи озера Шпирдинг. Всех жителей по административным сведениям считалось в сороковых годах слишком полторы тысячи. Поселились здесь старообрядцы маленькими деревушками; в самой значительной из них, Войнове насчитывалось до 400 человек. В версте от этого селения, на полуострове, вдающемся в озеро, находился маленький монастырек – Григорьичев скиток,³⁶ куда Петр и прибыл. Это было в начале 1848 года. Уединенность скитка и его поэтическое местоположение понравились Петру. Он порешил остаться здесь и так как немецкие власти не только не притесняли русских выходцев, но и оказывали им покровительство, то Пётр уведомил своих московских друзей, что «здесь все можно сделать по ихнему желанию».³⁷ Вскоре на присланные из Москвы деньги было прикуплено несколько новой земли и Петр сделался прусским поданным. Сюда же, в скором времени, искусно миновав руки полиции,³⁸ были переправлены из России большие тюки с книгами и иконами. Монастырский столяр сделал приличный иконостас в моленной, возвысил над нею купол и главу с крестом. В 1850 году Петр принял в Злынском монастыре иночество с именем Павла. В этом же году приехал сюда из Москвы Михеич, назначенный кладбищем головщиком этого монастыря. Казалось, все обстоятельства сложились самым лучшим образом, чтобы монастырская жизнь под руководством таких наставников, при хорошем материальном обеспечении, спокойно потекла глубоким и широким руслом, принося обильные плоды духовно-нравственного совершенствования братии. Однако капризный, непомерно властолюбивый Михеич вскоре, спустя лишь несколько месяцев по приезде, нарушил эту плодотворную тишину. Для выяснения высоты характера Павла, его благородства и великодушия остановимся несколько на указанном факте.

По приезде Павла, прежний настоятель монастыря, видя в нем чрезвычайно умного человека с широкими полномочиями от Преображенского кладбища, вручил ему все бразды правления, так что Павел сделался de facto полным распорядителем монастыря. Любовь и расположение братии признавали за ним такое положение формально, хотя и не утверждённое. Честолюбивым и властолюбивым замыслам приехавшего Михеича – головщика, полагалась, таким образом, в лице Павла несокрушимая преграда. В высшей степени не благородный, не выдержанный Михеич не мог скрыть своей досады, что и обнаружилось в неблагосклонных отношениях к Павлу, который заметив такую перемену, начал спрашивать о причине такого явления. Михеич отвечал: «ты и на работе и за трапезой всегда с братией; они к тебе расположены более, нежели ко мне». Павел сказал: «Я удалюсь, а вы здесь оставайтесь; братия без меня привыкнет к вам». Михеич отвечал: «Ты уйдешь куда нибудь неподалёку, и они пойдут за тобою»! «Я пойду подалее, говорил Павел, куда никто не пойдет за мною». Михеич смолчал. А Павел после этого разговора отправился в Австрию, в Буковину, в село Климоуцы, отстоящее от Белой Криницы верстах в двух. Это было весной 1851 года, через год по проезде Михеича в Пруссию. В Климоуцах Павел был весьма любезно принят теми самыми Мироновыми, которые приходили в Москву на кладбище и которым Павел писал возражения против белокриницкой иерархии. Они дали Павлу для жительства одну хижину, где он и поселился.³⁹

Климоуцкие безпоповцы в то время спорили с Белокриницкими поповцами. Последние брали верх, потому что Климоуцкие не имели у себя людей, которые могли бы заграждать уста защитникам белокриницкого священства. Будучи смолоду знаком с поповщинским учением и имея сильные против него возражения, Павел поддержал безпоповцев против поповских начётчиков, разъяснил им, что австрийская новоявленная иерархия не есть истинное, Христом основанное священство.⁴⁰ Здесь произошел, между прочим, один казус, едва не наделавший Павлу неприятностей. «Один старичек простенький» Сила по имени узнав, что прибывший гость и есть тот самый написал известное, принесенное из Москвы обличение Белокриницкой иерархии, сойдясь с поповцами, по своей простоте начал хвалиться: «У вас есть Павел (Белокриницкий), да и у нас теперь есть Павел, теперь мы вас не боимся!» Дедушка Сила, очевидно, и не подозревал, что он тем самым вооружает против Павла сильных Белокриницкого монастыря, имевших тесные связи с австрийским правительством. «Однако Климоуцкие безпоповцы, замечает о. Павел, по благосклонности к нам, не дали нас обидеть».⁴¹ «А я, между тем, пишет впоследствии о. Павел, выписки из Щита, данные Мироновым в Москве, еще дополнил новыми выписками из книг. Эти выписки пошли по селу и наделали много молвы. Взял их почитать климоуцкий священник. Почитавши, смутился о своём священстве и пошёл с книгой в Белую Криницу, в монастырь. В ответ против этой книги Белокриницкий Павел и придумал свое известное учение о временном сокрытии благодати священства по образу сокрытия ветхозаветного жертвенного огня во время плена Вавилонского. а книгу мою истребил».⁴²

Между тем, в это же время в прусский монастырь прибыл Андрей Ларионов, принявший по дороге сюда в Злынском монастыре иноческий сан и имя Антония. О давно лелеянном прусском монастыре он думал: «Тут покой мой, зде вселюся, яко изволих».⁴³ На деле вышло, однако, не так. Михеич сказал ему: «деньги Семёном Кузьмичем вручены мне, значит я полный хозяин», и затем так обошелся с высоким гостем, что тот бежал от него к Павлу в Климоуцы.⁴⁴ Однако еще в Пруссии Антоний обжаловал поступок с ним Михеича Семену Кузьмичу и этот последний потребовал от Михеича, чтобы он возвратил оскорбленных изгнанников. Михеич сробел: и сначала письменно, а потом и лично искал примирения и просил изгнанников возвратиться в Пруссию. Антоний, не доверяя благорасположенности Михеича, ехать обратно отказывался. Павел же в отношении к Михеичу стал действовать теперь самостоятельно. «Я, рассказывает о. Павел, обратился к нему с такими словами: ты говорил, что все, что есть в монастыре в Пруссии, все это твое: значит ты нас зовешь к себе в работники; ты и прежде хотел с нами поступать, как с работниками: мы не поедем; мы, слава Богу, сыты и здесь. А если тебе угодно нас воротить, запиши, по крайней мере, третью часть земли на монастырь, дай монастырю часть необходимых книг и икон, остальным же, как хочешь, так и владей».⁴⁵ За плечами Михеича стояла тень грозного Семена Кузьмича и он согласился. Ненасытное властолюбие, впрочем, и в Пруссии уже, побудило Михеича отказаться от исполнения данного обещания, так что Павел начал было собираться опять в Австрию; боясь Кузьмича, однако Михеич смягчился и Павел остался в Пруссии. Вскоре, впрочем, Павел опять посетил Климоуцы: оставшийся там Антоний перешел в поповскую секту.⁴⁶ Это встревожило Павла. Полагая, что причиной такого прискорбного факта служит оскорбление, нанесенное ему Михеичем, он убеждает последнего поехать к Антонию и в личном свидании попросить у него извинения. Павел думал таким образом возвратить Антония. Михеич согласился и Павел в качестве примирителя поехал с ним. Однако примирение не состоялось и Михеич, спустя неделю, уехал обратно. Антоний, привлеченный в поповство честолюбивыми стремлениями, не выказывал охоты возвратиться в безпоповство, хотя Павел, проживши здесь более четырех месяцев, прилагал к тому все старания. Здесь произошёл случай весьма важный для характеристики Павла.

Антоний, говорит о. Павел, позволил себе быть орудием недобросовестных действий Павла Белокриницкого на мои религиозные убеждения: он осмелился предложить мне от лица Павла такие же обещания, какими, очевидно, и сам увлекся.⁴⁷ Это страшно возмутило Павла. Он простился с Климоуцами и возвратился в свой монастырь, из которого Михеич уже вышел и поселился отдельно. С этого времени оканчивается исполненный тревог и хлопот период жизни Павла, начавшийся непосредственно по отъезде его из Сызранской пустыни. Теперь он становится действительным настоятелем прусской обители и в течении пятнадцати лет (1852–1867) посвящает ей все силы своего духа.

Казалось, вся энергия, израсходовать которую он намеревался в уединённых сектантских подвигах, обнаружилась именно здесь. Прежде всего внимание и заботы его были направлены на внешнее устройство монастыря, на постройку часовни и помещений для братии. Прежняя часовня получила капитальную ремонтировку и снабжена была всем необходимым для отправления служб: устроено было вполне достаточное количество келий для братии и почти весь монастырь был обнесён каменной оградой. В созидании последней деятельное участие принимали на ряду с наемными рабочими и монастырские иноки. Трудами последних созидалось и материальное обеспечение монастыря. В виде послушания иноки исполняли многоразличные к благоустройству монастыря относящиеся работы. Были между ними люди и с специальными ремесленными занятиями – портные, сапожных дел мастера и др.; сидя в своих кельях, они исполняли монастырские нужды. Материальные средства монастыря Павел сумел увеличить продажей приготовлявшихся здесь медных крестиков и образков, а также продажей некоторых богослужебных книг: часословцев, псалтырей, святцев, печатание которых производилось в г. Йоганнесбурге. Внутренняя жизнь иноков, жизнь духа собственно, совершалась при строгом воздержании и усердной молитве, чему прекрасным примером служил сам настоятель – инок Павел. Посетивши в это время монастырь, упомянутый выше о. Дарендов говорит, что он «увидел иноков измождалых от многого воздержания, поста и молитвы».⁴⁸ Особенное же впечатление произвел на него Павел «нравственностью, учением, тихостью и страхом Божиим».⁴⁹ Главное внимание Павла в деле духовного руководства иноков было устремлено на соблюдение строгого порядка церковных служб и точное исполнение всех правил монастырского устава. Но как менее всего расположенный к строгому, отвлеченному формализму, он все заботы свои направил на то, чтобы укоренить здесь непритворный и сознательный дух иноческого благочестия. Павел не мог выносить того средостения, которое устанавливается между подчиненным и начальствующим, между простым иноком и его настоятелем. Он желал и стремился осуществить такой строй монастырской жизни, где бы царили истинно-братские отношения между всеми иноками без исключения. Начальствующих он понимал только в виде более опытных и более нравственно-твердых личностей, могущих наставить и укрепить брата, делающего неверные шаги на пути нравственного усовершенствования. Чувствуя в себе могучий нравственный дух, способный укрепить и наставить немощного, он желал от братии искренних отношений. Его скоро поняли и на его желание откликнулись с таким сочувствием, что преданность к нему некоторых из братий была безгранична.

Относительно духовного развития руководимой паствы Павел задался чрезвычайно широким планом. Он желал сделать из иноков людей вполне духовно-просвещенных. Зная каким могучим орудием в данном случае служит книга, он каждогодно уделял из монастырских финансов некоторую сумму на приобретение книг нравственно-догматического содержания, из которых с течением времени составилась здесь довольно значительная библиотека. Книги не лежали без употребления: монастырская братия с увлечением читала их.⁵⁰ Но самую главную для духовного развития братии пищу доставляло, несомненно, учительство самого Павла. Поставляя благочестие, а следовательно и спасение в строгую зависимость от знания слова Божия и писания святых отцев, он горел желанием не только самому изучить святые книги, но и братию приобщить к этому спасительному делу. Но само собой понятно, братии не под силу было самостоятельно заниматься этим великим делом, поэтому Павел решил преподавать братии плоды своих занятий в устной беседе. И вот, в особенности по воскресным и праздничным дням, после вечерни, не выходя из часовни, здесь же в притворе, иноки садились на скамьях, а настоятель становился посредине и начинал беседу чтением какого либо слова из отеческих творений, останавливаясь на местах более замечательных именно в приложении к своим слушателям, о вере, о жизни богоугодной. Он предлагал им и свои собственные разъяснения, замечания, наставления и т. п., большей же частью предлагал им, или сам получал от них разные недоуменные вопросы, которые и подвергались общему рассуждению и решению, при чем главным условием полагалось говорить «без лукавства и натягательства» и если чего не мог кто либо ясно доказать, должен был внимательно вникнуть в предмет рассуждения и оставить доказательства, раз они оказывались несостоятельными.

Снедаемый ревностью по мнимо-правой вере, Павел прилагал усердие и к тому, чтобы научить и укрепить в ней и людей, живущих вне его обители и лишенных таким образом его непосредственного влияния. С этой целью он в пятнадцати верстах от своего монастыря выстраивает женский монастырь и привлекает сюда благочестивых инокинь. Сам он хотя редко, но все таки посещал эту обитель. К его приезду обыкновенно приготовлялось множество недоуменных вопросов из области вероучения и жизни обители, которые и предлагались Павлу для разрешения. Слушать его сходился весь женский монастырь.⁵¹

Нравственно-просветительское влияние своего монастыря Павел постарался распространить и на окружавшие этот монастырь русские старообрядческие поселения. Прежде царила здесь, сравнительно говоря, широкая разнузданность. Бродяги, преступники, укрывшиеся сюда от преследования русской полиции и составившие здесь значительный контингент старообрядческого населения, не думали оставлять прежний образ жизни и привели в трепет своими отчаянными подвигами все население мирной Мазовии. Особенной ареной этих подвигов стала Польша, получившая для этих вольных казаков значение какой-то туречины, откуда каждый день можно было привозить добычу. Прусские чиновники, присылаемые для составления списков новых поселенцев, становились в тупик пред этими бородатыми, чрезвычайно похожими одно на другое лицами, не понимая дико звучавших русских имен, которые, при том, постоянно менялись, так как за имя выдавали и отчество и кличку или наконец просто вымышленное название.⁵² Религиозный быт колоний вообще не отличался одушевлением жизни. Старообрядческие скиты преимущественно заботились о соблюдении поста и молитвы. Недоуменные религиозные вопросы разрешались стариками и старухами. «Я так запомню, говорила старая баба, мой дедушка говорил так и делал так и по христианскому так надо: вот и тот старик так говорил и тая струха также помнит», и на таком свидетельстве утверждалось молодое поколение старообрядцев.⁵³

С приходом означенных московских книжников и с утверждением Павла в должности настоятеля монастыря, в религиозной жизни колоний произошёл существенный переворот. Прокляты были табак, «дьявольское зелье» и водка. Прокляты были сапоги, сшитые не на одну ногу, фуражки с козырьком, называвшиеся дьяволовым ногтем. Брак был назван блудом. Присутствие брачного в обществе молящихся считалось предосудительным: одновременная молитва с ним оскверняла храм и иконы.⁵⁴ Федосеевское благочестие начало укореняться, как видно, сразу. Возражать пришельцам влиятельного Преображенского кладбища никто, конечно, не посмел.

«С устройством моленной многие из окрестных жителей, говорит о. Павел, стали ходить к нам в монастырь по праздникам Богу молиться. Привлекало их то, что у нас после часов в моленной почитывали книги и не просто почитывали, а что недоуменное в них и разъясняли. В монастыре же они брали себе и книги для чтения». А по временам и сам Павел ходил в Войновскую моленную, в Мостишки (близ лежавшие старообрядческие села) где занимался с старообрядцами «довольно от книг рассуждениями», старался учить их доброй нравственности, запрещал божиться, учил не лгать, не укорять ближнего. Беседы его имели такой успех, что сперва в Войнове, а потом и в других деревнях божбы именем Божиим стало не слышно, «а если который человек по старой привычке побожится, то другой остановит его и вразумит».⁵⁵ В прусскую обитель к Павлу приезжали многие ревностные о расколе люди даже из Литвы почитать книги, поучиться, и гостили здесь месяца по три, по полугоду, а иногда по году, по два.⁵⁶

С целью более обширного распространения федосеевской пропаганды Павел образовывает кружок наиболее способных и наиболее ревностных в деле федосеевской веры и благочестия иноков, учеников своих и по достаточном утверждении их в истинах федосеевства рассылает их в разные концы широкой Руси. Учеников таких было у Павла около шестидесяти человек и круг их миссионерской деятельности вскоре охватил пространство «от Сувалок до Петербурга, по Волге от Кимры до Вольска и губерний Пензенскую, Волынскую. Полтавскую и Курскую» .⁵⁷

Борьба о. Павла против федосеевского безбрачия

Мы знаем, что поездка на Преображенское кладбище была предпринята Павлом в целях разъяснения его недоумений по поводу крещения младенцев и исповеди брачных лиц. Как известно, кладбище оказалось бессильным залечить эти язвы федосеевской веры Павла. Поэтому, всего естественнее было после этого ожидать, что критическая мысль Павла в своей разрушительной деятельности пойдет и еще дальше, так как федосеевство не только не могло защищать себя, но и всем своим содержанием вооружало против себя и здравый рассудок и естественное нравственное чувство. Безобразия, скрывавшиеся в нем, были несравненно возмутительнее тех, против которых восстал Павел. Безобразия эти происходили от воспрещения брачной жизни.

В 50-й главе Кормчей установлено: «вся же супружества, яже не с благословением церковным и чинным от своего пастыря, сие есть, от епископа, или от тоя парохии священника, венчанием при двух или трёх свидетелей совершаемая, по соборному установлению, и святых отец учению незаконна, паче же беззаконна и ничтоже суть». Так как, по учению раскольников, рука людей освященных разсыпася, то, следовательно, и тайны брака совершать некому, а посему и брачной жизни быть уже не может. В начале происхождения раскола такое учение находило довольно благоприятную для себя почву в той настроенности раскольников, которую сообщила им уверенность в царствовании антихриста, ожидание скорого второго Христова пришествия, а вместе с этим и конца мира. По их верованию, то время именно было такое, имея в виду которое Св. Писание говорит: «Тогда и во чреве имущи разсядутся и горе непраздным и доящим в тыя дни... и имущие жены, яко не имущии будут». «Аще сия тако будет, то кия браки? Кое сочетание? Кое чадородие?».⁵⁸ В такое тесное время, время плача, скорби и раскаяния во грехах, о браках и пирах думать было, конечно, не время. Однако, царствование антихриста продолжалось что-то уже слишком долго. Давно прошли определенные Писанием три с половиной года, а второго пришествия Христа все еще не было. Религиозная настроенность стала ослабевать, плоть и кровь заняли по естеству принадлежавшие им права, следствием чего и было то, что даже в суровом Выге обители «возскрипели колыбелями и огласились плачем новорожденных младенцев», и во всём расколе вообще «благочестие упадаше, а скверное житие цветяше». Вопрос о браке необходимо требовал разрешения. Не смотря на строгое запрещение брачных сожитий раскольническим собором 1752 года, и естество человеческое и здравое нравственное чувство сильно склонялись в сторону учения Ивана Алексеева о безсвященнословном браке. Учению о всеобщем девстве грозила опасность совершенного исчезновения с лица земли, как вдруг на сцену истории появляется знаменитый столп федосеевства Илья Ковылин. При помощи своих, вполне достойных преемников, как то Сергея Семенова Гнусина, Ваньки Таровитого и Семена Кузьмича, он укрепил федосеевство на многие годы. Знаменитый Ковылин первый показал дорогу, каким образом, требуя сохранения девства, можно в тоже время не только сохранить общество строгих федосеевцев, но и привлечь на его сторону очень и очень многих не только из других раскольнических сект, но даже и из православной церкви. Он был весь лицемерие, наружным благочестием прикрывавший самые грубые пороки. Проповедуя пост и воздержание, сам он соблюдал его только в общих трапезах; говоря о воздержании страстей, сам часто посещал один богато отделанный на его счёт дом в Лефортовской части, в котором жила некая мещанка Анна Дмитриевна. Вообще «он был любитель пышной жизни и другой ненравственности по предмету удовлетворения тела», как отзывается о нем Павел Любопытный. Главный принцип, при посредстве которого он сплотил все федосеевство, заключался в его излюбленной фразе: «тайно содеянное, тайно и судится». Таким образом, вместе с внешней строгой девственностью мирно ужился тайный и вместе повальный разврат. Илья Алексеевич шел даже несколько дальше. Некоторые (из богатых прихожан) испрашивали у него позволение иметь наложниц: «не возбраняется, отвечал он на такие просьбы, утолять похоть, да не обуревается человек нечистым помыслом»; и вообще он советовал держаться того правила, что не «павши не спасешься».⁵⁹ По смерти Ковылина наследником и ревностным распространителем его идей явился Сергей, или Михаил (настоящее имя его неизвестно) Гнусин. По отзыву Павла Любопытного, это был «ужасный изувер, человек зломудренный, исполненный пустосвятства и обмана, самонравный, честолюбивый и мстительный, лютый бракоборец, возмутивший своим учением Москву, Петербург и прочие страны».⁶⁰ Если такая характеристика и преувеличена, то немного. Девственная жизнь в воззрениях этого мудреца представлялась добродетелью такой ценности, что для ней собственно Господу угодно было прекратить и самое священство, а следовательно и таинство брака.⁶¹ Его «отеческие завещания», которыми руководились федосеевцы, заключались в следующих пунктах: «брак отьяся и запретися» (пункт 3-й); «староженых бегати» (п. 4); «половинок⁶² разлучить»; покаявшихся разводить» (п. 7); «младенцев от христиан брачащихся не крестить» (п. 8); «к зачатию младенца душа от дьявола” (п. 9); «христиане брачащиеся суть змеино гнездище, сатанино и бесов его прескверное дворище» (п. 10): «в браках христианских родства телесного не признавать» (п. 11); «о умножении рода человеческого промышляет сатана» (п. 12).⁶³ Ограждая столь ужасным учением своих последователей именно от брака, Гнусин совсем иначе разрешал практический вопрос о половых отношениях между федосеевцами и федосеевками. Наставление его Семену Кузьмичу, приехавшему в Соловки навестить «страждущего праведника», состояло в следующем: «если пожелаешь быть начальником всего согласия в России, говорил он Кузьмичу, то помни, что оно сосредоточено в московской общине; но общину составляют люди; а чтобы овладеть ими, надо им не противиться. Терпи, если найдёшь их отпадение; потворствуй, не тронь молодых, противящихся старикам. Чем чаще будешь отпускать им согрешения, тем сильнее они привержены будут к согласию и не пойдут в церковь. Что им делать там, где дают по одной жене, да и ту не смей кинуть! Отверзай вхождение на ложе мужское женщинам и девам, и тебя почтут мужи, и ты вознесешься. А пойдешь против, низринешься, падешь, полетишь на крылу ветреню».⁶⁴ Помня это наставление, Семен Кузьмич потворствовал слабостям детей своих и вообще старался не только управлять и исправлять, сколько предоставлял жизни федосеевской общины идти своим естественным порядком: так было покойнее и безопаснее.⁶⁵ Вследствие такого учения своих наставников и такого отношения их к своей пастве, последняя в своей внутренней жизни представляет следующее интересное разделение на семь классов: 1) девственников, 2) тайноженов, 3) девкоженов, 4) многоженов, 5) староженов, 6) новоженов и 7) половинки.

1) Девственниками называются все, живущие без жен, хотя тайно и развратничающие. Собственно же это имя принадлежит у них только подражателям Содомлян и онанистам.

2) Тайножены – посещающие наложниц тайно и в публике считающиеся холостыми; детей, при этом (если не успевают вытравить плода) или убивают или подкидывают, дабы не опозорить девство. Таким образом, этот класс по преимуществу уважает те пункты завещаний Гнусина, в которых говорится. что «к зачатию душа от дьявола» (п. 9) и что «об умножении рода человеческого промышляет сатана» (п. 12).

3) Девкоженами именуются те, которые хотя живут вместе, как муж с женою, но считаются холостыми и девицами. Детей обыкновенно подкидывают, хотя сожительство мужчины и связанное с этим материальное обеспечение очень часто даёт возможность сострадательной матери оставить ребенка и при себе. Такие сожители свободно порывают связь с прежней подругой и оставляют её на произвол судьбы. «Не жену, стряпуху держи», говорит федосеевское, практически мудрое правило, «и часто перемениваючи отклони зазор; детей не роди, а если и родишь, тайно воспитай и племянничком называй; а когда покинешь жену с детьми, тогда только будешь чистый раб».⁶⁶

4) Многоженами называются те, которые удовлетворяют свои плотские страсти где, как и с кем придется. Это самый подходящий образ жизни для федосеевца – и страсть удовлетворена и зазорной сожительницы нет. Для женщины же такой образ жизни почти исключает возможность деторождения, почему наиболее и предпочитается ими вопреки естественной и чисто нравственной склонности принадлежать только одному. Многожены, «яко целомудренные и чистого жития», находятся обыкновенно «в соединенности церковной», и даже не умеющие, как говорится концы прятать, явные развратники «точию в подозрении» находятся и хотя полежат некоторым взысканиям, но «в числе ревностных и твердых христиан являются». Таким образом, наиболее безнравственные пользуются наибольшим уважением.

5) Старожены, это лица, вступившие в брак до перехода в федосеевство; обыкновенно самый переход совершается с обещанием целомудрия; за чадородие подвергаются епитимиям, а за четвертое рождение и совсем отлучаются от общества.

6) Новоженами называются те, кто или женился или просто живет в открытой связи, не взирая ни на укоры, ни на отлучения; пред смертью они могут, однако принести покаяние и с обещанием разойтись принимаются в общество федосеевства снова.

7) Половинками называются такие брачные союзы, когда одна сторона принадлежит федосеевству, а другая, или к иной секте раскола, или же к православной церкви. Эти браки истыми федосеевцами уподобляются бракам сынов Божьих с дщерями человеческими, за которые Бог истребил человечество потопом. Стороне, принадлежавшей федосеевству, вменялось в священную обязанность повлиять на свою половину и привлечь в свою секту.⁶⁷

Таков внутренний строй федосеевской общины, следующей учению Гнусина и его достойных преемников. Мы не говорим о проповедуемом этим учением насилии над природой человека, не говорим о страданиях несчастных женщин, брошенных с детьми на произвол судьбы своими безнравственными сожителями, о лишениях беспомощных голышей – малолеток; мы ужасаемся чудовищным размерам здешнего разврата и соединенным с ним тяжким преступлением: вытравливание плода, детоубийства и кровосмешения. Нельзя не согласиться с словами того же Андриана Сергеева, что

«Фараон детоубийца,

Ирод злобный, кровопийца,

Грех тогда их легче был, –

Мужеск пол один губил.

Бракобор же взаконяет –

Оба полы умерщвляет. –

Павел, не стерпевший менее важных безобразий федосеевства и не встретивший защиты оправдания их у федосеевских наставников, должен был бы непосредственно же восстать с обличением ужаснейшего описанного нами безобразия внутренней жизни федосеевской. Однако на деле оказалось несколько иначе. Его критическая мысль как будто бы остановилась. «Учение федосеевского согласия о том, говорит впоследствии о. Павел, что наступило царство антихристово, что в сие плачевное время никак не должно быть браку, но неотменно должно воздерживаться от деторождения: я распространял с великой ревностью».⁶⁸ Прусские федосеевцы, где Павел проявил первые опыты своей ревности, поборающей о федосеевском безбрачии, хотя браки и не признавали, однако с такой строгостью, как московские, их не воспрещали, говоря так: хотя ныне законного брака нет, но жениться надо, чтобы не прекратился род человеческий.⁶⁹ При содействии Алексея Михеича, также ревностного распространителя строгого федосеевства, Павел усердно стал реформировать утвердившиеся здесь обычаи и воззрения. Как уже видели мы, брак был назван теперь блудом. Присутствие брачного в обществе молящихся не допускалось: одновременная молитва с ним оскверняла и храм и иконы. При появлении брачного во время еды или питья, закрывали сосуд, чтобы скверна, сокрытая в каждом слове брачного, не попала в пищу.⁷⁰ В Климоуцах, далее, куда Павел, как известно уже удалился в 1851 году, он проповедовал о том же. «Климоуцкие безпоповцы допускали брачных в совокупное моление: однако же брак без священнословия (т. е. священнического благословения), законным не признавали. Почитая, таким образом свои браки незаконными, они для успокоения совести желали придать им хотя вид законности и для этого придумали звать в свою часовню для венчания браков беглого попа из Белой Криницы. Так безпоповцы климоуцкие сами себе противоречили: крещёных белокриницкими попами перекрещивали, и все прочие тайны, от них совершаемые, ни во что полагали, а венчанием их думали навершать свои браки, подавать этим бракам законную силу! Понятно, что при такой шаткости и неосновательности их понятий о браке, мне, говорит впоследствии о. Павел, не трудно было посеять между ними безбрачное Преображенского кладбища учение. Я говорил им: брак без священнословия сами вы признаете не браком, а блудом, а священнословие беглопоповское не есть священнословие и браки ваши браками сделать не сильно: значит, проповедуя браки, вы проповедуете блуд и принимая женатых на молитву, потворствуете блудникам. Климоуцкие возражали: если ныне жениться нельзя, то как же будет и мир стоять? Эта для федосеевцев трудная задача разрешилась так: «в раю, прежде грехопадения, Адам жил без брака: и ныне, на конец света мы должны быть по первому образу, также без брака, дабы начало и конец были одинаковы». Однако же, Климоуцких безпоповцев это доказательство удовлетворить не могло, они говорили: «мы не в раю теперь живём и не под таким законом, чтобы всем повелевалось вместить девство!”Но в то же время и свои браки оправдать не знали как и чем. И вот, Климоуцкие безпоповцы разделились на двое, как это и во многих местах бывает у безпоповцев: одни приняли учение безбрачное и стали ходить молиться к нам, другие не приняли и ходили в прежнюю свою моленную».⁷¹

Такая ревность Павла в распространении федосеевства с его преступной, противонравственной жизнью, является для нас тем более непонятной, что как уже мы знаем, он не мог выносить и восстал против сравнительно меньших зол федосеевской жизни, именно против «коварственной исповеди» и жестокого отношения федосеевцев к новорожденным младенцам.

Дело, непонятное с первого взгляда объясняется, впрочем очень легко. Никакой перемены в убеждениях и воззрениях на федосеевство у Павла не последовало, а просто, как сам он говорит, федосеевство проповедовал он, потому что «мало знал тогда жизнь федосеевских безбрачников»⁷² и «по неопытности своей»⁷³ распространял такое учение. И это нисколько не покажется нам странным, если мы припомним, что с семнадцатилетнего возраста он порвал с миром почти всякие связи, удалившись, как известно, в глухое место, где стояла отцовская пасека. Впрочем, его деятельность как безпоповского наставника – требоисправителя, совпадавшая с временем жизни его на пасеке, около Сызрани, несомненно знакомила его с жизнью федосеевства. Но по сколько знакомила, постольку конечно и вооружала. Как известно, он вооружился против исповеди и отношения федосеевцев к младенцам. Приходилось ему, конечно наталкиваться здесь на примеры разврата и даже на ужасные следствия этого преступления,⁷⁴ но очевидно это были редкие случаи, не рассеявшие его уверенности в том, что «при строгом наблюдении наставников можно в федосеевцах водворить чистоту».⁷⁵ Вообще, «по неопытности своей» он «вполне доверял учению стариков, будто весь мир может вместить безбрачную жизнь, да только не хочет и что ныне, в последнее время Бог, отняв священство, узаконил всем вообще жить безбрачно и тем род наш возвысить к ангельской чистоте: посему, разрешать брак уже противно воле Божией».⁷⁶ «Я думал тогда, говорит о. Павел, что в городах и сёлах, дети живя при отцах, под их надзором, могут проводить безбрачную жизнь безбедно (как о том и Гнусин пишет в своих Пандектах) и огорчался на тех наставников, которые поблажку молодым людям жить развратно».⁷⁷ «Я хотя и читал Евангелие, говорит в своей трогательной исповеди о. Павел, но не внимал евангельскому учению, глаголющему о девстве, яко не вси вмещают словесе сего (от Матф. зачало 78) и говорил о сих словах евангельских (как и все федосеевцы говорят), что следовать сим словам евангельским ныне не время, ныне все должны вмещать безбрачную жизнь. Мимо ушей моих без внимания проходили и сии слова Христовы, яко (только) в воскресение мертвых ни женятся, ни посягают (от Луки, зач. 102). Не внимал я и апостольскому законоположению и рассуждению о браке, что брак избавляет от блуда, что блудодеяния ради (т. е. еже не впасти кому в блуд), кийждо свою жену да имать и каждо жена своего мужа да имать (к Коринф. зач. 136). Не внимал я, хотя и читал, словам вселенского учителя Иоанна Златоустого, повелевающего родителям детей своих в сохранение целомудрия браком совокупляти, (на послание к Солунянам нравоучение пятое и на первое послание к Тимофею нравоучение девятое). Не внимал я и сему наказанию св. Златоуста, яко блуд убийство родит и убийство презлейшее: ибо там бывает прежде рождества убийство (на послание к Римлянам нравоучение двадесятьчетвертое). Следуя федосеевским учителям, я мнил, что возможно весь мир, всю вселенную подклонить под одно безбрачное узаконение и от брачного пути отклонить, покушался удержать и остановить великую реку всемирного, Богом установленного чадорождения».⁷⁸

Но «недоуменное пребысть недоуменным до времени».⁷⁹ Не успел Павел из своего уединения переступить за порог мирской жизни, как скрытое до сих пор федосеевство развернулось пред ним во всём своём ужасе. В Климоуцах, куда он прибыл вскоре после оставления Преображенского кладбища и где к Павлу за его защиту против обличения поповцев относились с такой любовью, с таким искренним расположением и уважением, многие однако не соглашались с его учением о браке. Факт этот для Павла был чрезвычайно прискорбным. Те, которые до сих пор готовы были кажется отдать ему свою душу, оказались вдруг его противниками. Требовалось объяснение. И вот, некто Тимофей и Михаил Федоровы, очевидно люди честные, в которых голос чистой совести не был ещё вытравлен ядом федосеевских воззрений, пришли к своему дорогому учителю и сказали: «отцы» (Павел был с спутником), хотя брак без священника и незаконный, но молодым людям воспрещать жениться невозможно: ежели будем воспрещать им жениться, то у нас в Климоуцах будут полны сажалки младенцев, негде будет и воды напиться.⁸⁰ Этим заявлением началось знакомство Павла с внутренней, скрытой от него стороной федосеевской жизни. По приезде в Пруссию. на постоянное уже жительство, поводом серьезно заняться вопросом о браке послужило следующее обстоятельство. Вокруг Павлова монастыря, все русские жители были федосеевцы. Просвещение их в вере и нравственности Павел считал священной обязанностью своего монастыря и к его утешению, под влиянием чтения и бесед монастырских нравственная жизнь их понравилась, так напр., как видели мы уже, они бросили божбу именем Божиим, перестали ругаться и т. д. Однако, когда дело дошло до исправления разврата и беспорядочности половых отношений, те же федосеевцы говорили откровенно, что мир не монастырь, что при совокупных работах и совокупном жительстве обоих полов девственная жизнь без порока невозможна».⁸¹ Мало того, Павел нашел, что там по запрещению браков, уже «появились известные лекарки, которые давали молодым девицам снадобья, чтобы не родить: это зло побудило меня, говорит ο. Павел, размыслить внимательно о том, можно ли и в самом деле всемирно водворить безбрачную жизнь и воспрещать браки».⁸² Внимательное размышление привело Павла к следующему заключению. Если бы федосеевцы представляли собой и действительно общество девственников, то и в таком случае их девство не представляло бы надлежащей цены. «Трудно не подумать, говорит он, чтобы некоторые взирая на такую борьбу противу неумолимых законов естества, не убоялись толь жестокого наказания от своей церкви за брак и не поступили бы в чин не произвольных, но насилованных девственников».⁸³ Таким образом, если бы федосеевское девство и оказалось чистым и беспорочным, то и в таком разе, как девство не произвольное, а насильное, оно очевидно, не имело никакой цены. Но федосеевское девство наводило на всякий здравый рассудок сознание в своей чистоте и непорочности, так как каждый, или по крайней мере, огромное большинство убегало супружества не за любовь к девству, а только из за страха отлучения.⁸⁴ Факты жизни скоро переменили такое предположение Павла на убеждение. «Ты думаешь», говорил Павел Алексею Михееву, который продолжал оставаться упорным бракоотрицателем, «что все без исключения могут девствовать: а если бы сделать опыт, населить какое-нибудь село с молодыми людьми обоего пола и сделать устав, чтобы согласно нашему закону, никто не мог из них жениться и тебя сделать бы настоятелем в этом обществе, что ты управил бы это село во всеобщем девстве или бы скорее оно сделалось образом Содома и Гоморры?».⁸⁵

Новооткрывшееся недоумение было серьезнее всех прочих, с которыми Павлу до сих пор приходилось встречаться. Вопрос о браке составляет, как мы об этом изъяснили, сущность федосеевства. Усумниться, поэтому в правильности решения этого вопроса федосеевством, значило усумниться в истинности всего федосеевства. Для Павла, в частности, это значило усумниться в той вере, за которую ратовали и которую осуществляли в своей жизни его родители, которой следовал и которую так доселе распространял и сам он, будучи конечно, вполне уверен в её истине и спасительности. Уверенность же эта покоилась на достаточных разумно-обоснованных началах: федосеевство принял он, так же как и его отец, потому во первых, что на его стороне находились все разумные доводы и соображения; потому далее, что по своей проповеди всеобщего девства оно представлялось учением возвышенным, стремившимся чад своих привести к жизни ангельской, жителей земли приблизить к жизни небожителей, и таким образом, представляло для истинно верующей души прямой и верный путь к небесному блаженству. Таким образом, федосеевство имело, по-видимому за себя все, чтобы быть предпочтенным всякой другой вере. Сомнению в его истинности, по-видимому, не оставалось места.

Однако, с другой стороны, нельзя было и не считаться с ужасными плодами бракоборного учения. Получалось, таким образом, грандиозное недоразумение. «Если наши предки», рассуждал Павел, «убегая ереси (так мыслил он о соборной, святой церкви) страдали, кровь проливали за истину, то почему страдание их и терпение такой худой плод бракоборства принесло?» «Неужели», с ужасом вопрошал он, «на нас сбываются словеса св. ап. Павла, что в последние дни отступят нецыи от веры, возбраняюще женитися, удалится от брашен, создание Божие осквернено глаголюще»? Утешая себя, он хотя и говорил, что «как де сие апостольское пророчество об отступлении от веры может сбыться в нас: мы кажется от веры не отступали», но это: «кажется» уже показывает колебание веры Павла в непогрешимость федосеевства. Наверное в это время он представлял слова св. Златоуста: «егда бо от сада недобрые плоды рождаются, от сего яве есть, яко зло древо рассуждения его есть».⁸⁶ Надлежало, таким образом, выяснить причину ужаснейшего диссонанса между федосеевским вероучением с одной стороны и нравственными требованиями с другой.

Если бы Павел представлял собой личность посредственную, ему оказалось бы не под силу исследование столь глубокого и трудного вопроса. Требовалось много нравственного мужества, что бы восстать против веры отцов своих; требовалось сознание своей умственной мощи для того, чтобы чувствовать себя в состоянии справиться с таким многосторонним, трудным для решения вопросом. За отсутствием того или другого качества и решение этого колоссального недоразумения оказалось бы невозможным и, как всегда бывает в подобного рода случаях, для примирения совести отысканы были бы какие либо побочные пути, при помощи которых можно было бы обойти вопрос не исследуя, не разъясняя его. Павел сознавал у себя достаточно умственной мощи для того, чтобы разрешить возникшее недоразумение. Как прямой, искренний человек, неспособный вообще, а в делах совести в особенности на какие бы то ни было компромиссы, он не способен был в решении этого вопроса идти окольным путём с предзанятой мыслью – во чтобы то ни стало оправдать «предания отеческие» и таким образом допустить сознательную ложь. Поэтому, он не робея, стал в положение реформатора веры своих отцов.

Главное условие, от которого зависел полный простор реформаторской деятельности Павла заключалось в самом федосеевстве, как религиозной общине: оно, равно как и другие секты раскола, не представляет собой церкви, праву и авторитету которой только и могло подлежать решение недоуменных вопросов веры. Это дом без хозяина, где каждый может поступать так, как ему угодно. И хотя основным руководящим принципом федосеевства является следование преданию предков и их своеобразному толкованию Св. Писания, но так как самые предки-расколоучители не имеют за собой священного авторитета, принудительная обязанность следовать которому простиралась бы на всякого сына федосеевской общины, то очевидно, что собственно говоря, здесь каждый волен, как следовать федосеевским учителям, так равно и не соглашаться с ними. Все зависит от того, найдёт ли он разумными их требования или же усомнится в их справедливости. Все зависит, одним словом, от разума и воли каждого.⁸⁷ Темный и невежественный сын федосеевства конечно следует авторитету этих наставников с упорством весьма понятным: по невежеству своему он не может в своих суждениях возвыситься до беспристрастной точки зрения на отвлеченный предмет. Иное дело «просвещенные» раскольники: начетничество очень часто ведёт их к усмотрению тех или других неправильностей в расколе и отделению от него, почему мы и видим здесь такую массу всякого рода согласий и толков. «Что мужик, то вера, что баба, то устав», метко выразился об этом преосвященный Феофилакт.⁸⁸

Подобным образом и Павел не мог давать слишком много веры федосейским наставникам уже потому, что и сам он, как безпоповский наставник, чувствовал себя ни чуть не ниже их. Эту именно мысль высказывает о. Павел, когда выражается напр. таким образом: «браку положен Богом конец, как это утверждают федосеевские учители (Гнусин, напр.) и как говорит мой товарищ Алексей Михеич».⁸⁹ Таким образом, своего товарища Алексея Михеича он ставит рядом с известным столпом федосеевства Гнусиным и усвояет последнему не большее значение, как и первому, и считает, таким образом, и себя вполне солидарным с ним, что и ясно выражает затем в таких словах: «а ежели браку конец не пришел, то все, что делается по причине возбранения брака, должно лечь на нашу ответственность».⁹⁰ Однако, едва ли Павел не осознавал того, что называя своими товарищами, он собственно снисходит к этим слепым вождям слепых. В самом деле, кто из этих столпов мог идти в сравнении с ним? Вспомним Ивана Порфирова, на учение которого Павел наложил свое всемогущее “veto” в то время, когда сам был еще не оперившимся птенцом. А ведь Иван Порфиров представлял собой звезду первой величины во всем федосеевстве восточного русского края. Приведем на память Егора Гаврилова, который считался авторитетнейшим наставником даже на Преображенском кладбище. Вспомним далее, посрамление Павла Белокриницкого. Вспомним, наконец, как авторизовали Павла и сами кладбищенцы, в самую критическую минуту порешившие обратиться именно к нему, как самой надежной защите. Судьба не представила возможности повидаться и помериться силами с величайшим столпом федосеевства – Гнусиным. Но что это был за человек, Павел ясно видел в оставленных им сочинениях; знакомство с ними не могло внушить почтения и уважения к их автору. Это сознание своего превосходства несомненно значительно ободряло Павла на предстоящий ему подвиг.

Указанное воззрение Павла на наставников федосеевских не было единственным мотивом, определявшим его отношение к их учению. Важно было здесь еще и то, что учение этих наставников заключало в себе авторитет человеческий, каковой авторитет в деле веры не мог иметь важного значения, а потому Павел и счёл себя в праве ни во что поставить их мудрование. Высший авторитет для него заключался в словесах Господа Иисуса Христа в Св. Писании.⁹¹ Все, что исходило из писаний наставников федосеевских, не имея для себя оснований в Св. Писании, Павел считает не обязательным для себя. Если же оно противоречило Св. Писанию или совести, то и прямо отвергал. Вспомним, как напр., он отнесся к вопросам об исповеди и о крещении младенцев. По достаточном размышлении, он решил «не быть точным наблюдателем» указанных мер, обычно практикуемых «стариками – ревнителями» и оказался, конечно правым. Новый вопрос о федосеевском безбрачии также требовал рассмотрения, в котором открылись бы или справедливость этого федосеевского требования или же несправедливость. «Если», думал Павел, приступая к разрешению указанного вопроса, «действительно браку положен Богом определенный конец, как это утверждают федосеевские учители, то мы решительно не ответственны в том, что делается по причине всеобщего безбрачия; так угодно Богу: Он отнял священство и чрез то сделал конец браку. Нам только нужно сколь возможно поддерживать людей, чтобы соблюдали чистоту. А ежели браку конец не пришёл и Бог ему конца не положил, то все, что делается по причине возбранения брака, должно лечь на нашу ответственность».⁹²

Решение этого вопроса должно было совершиться, согласно воззрениям Павла на почве Св. Писания. Само собой разумеется, что оснований для бракоборного учения в Св. Писании не оказалось. Наоборот все, что ни встречалось там, говорило о том, что «не положен Богом конец браку. Сам Господь прямо говорит: в воскресение мертвых (и только в воскресение) ни женятся, на посягают».⁹³ Также были здесь и прямые слова Апостола, что «блудодеяния ради (т. е. еже не впасти кому в блуд), кождо свою жену да имать и кояждо жена своего мужа да иматъ». Внял Павел и словам вселенского учителя Иоанна Златоустого, повелевающего родителям детей своих в сохранение целомудрия браком совокупляти, также внял и другому его наставлению, что блуд убийство родит и убийство презлейшее: ибо там бывает прежде рождества убийство».⁹⁴ «Когда, говорит о. Павел, я увидел в безпоповстве столько отступлений от евангельского учения, тогда я подумал: вот не это ли самое и есть причина наказания безпоповцев безбрачием?! Теперь стало ясно, почему наши предки, страдавшие за истину, и с ними их потомки от Бога оставлены впасть в такою страшную ошибку – в безбрачие.⁹⁵ «Однако, после этого возникал другой вопрос: пусть браку конец и не пришел; но к полезному для церкви не может ли быть законоположен один девственный путь всем верующим? Этот вопрос хотя и обширнее первого и большего требовал рассмотрения, но тоже не внушал никаких недоумений, ибо ясно решался словами Спасителя о девстве: «не вси вмещают словесе сего»; также и у всех учителей церковных он решен одинаково, что во святой церкви положено два пути: девственный и брачный, а один путь девственный только диавол законополагает. Итак, доводы федосеевства, что предел брака ныне уже кончился и что в Церкви должен быть только один путь девственный, при рассмотрении от Писания рассыпались в прах».⁹⁶ Непосредственный вывод отсюда был тот, что браку конец Богом не положен и что, следовательно, он должен в Церкви существовать в полной силе.

Но чтобы провозгласить такое учение, нужно было наперед справиться с главным основанием федосеевского учения о браке, что брак отъяся и запретися потому собственно, что не стало освященных лиц, которые только и имели право совершать сию тайну. Истинность этого положения давала себя чувствовать. Это был такой камень, свернуть который было Павлу не по силам. Пришлось обойти его кругом и взяться за учение о безсвященнословном браке. Соответственно общей методе Павла иметь основания своей веры из Св. Писания и учение о безсвященнословном браке также должно было быть оправданным надлежащими из него доводами. Выполнить эту задачу оказывалось тем труднее, что оправданий такого учения ни в Св. Писании, ни в св. Предании не имелось никаких. И если бы Павел захотел остаться верным своему принципу, именно в деле веры следовать только лишь учению Св. Писания и отцов Церкви, он должен был бы остаться при том сознании, что брак должен быть, но не может быть за неимением священства; проповедовать же о безсвященнословном браке, не имеющим основания ни в Св. Писании, ни в св. Предании, он собственно не мог. Павел, действительно не мог не чувствовать несправедливости учения, которое он намерен был проповедовать. Но он находился между двух огней, именно, с другой стороны, он боялся «испасть не точию из законов церковных, но даже и из законов естества, самими неведущими истинного Бога уважаемых: еще же дабы чрез возбранение брака не быть вводителем и распространителем порочной жизни, которая доводит до тяжкого рода преступлений».⁹⁷ Это и заставило Павла во чтобы-то ни стало оправдать безсвященнословный брак. Его апология безсвященнословного брака не была самостоятельной. Он воспользовался сочинениями писателей, ревнителей брачной жизни, прежнего времени. Все эти сочинения были собраны раскольническим писателем, защитником брачных воззрений Андреяном Сергеевым и составили так называемый «Сборник сочинений о браках». Сборник этот в руках Павла получил некоторую переделку и составил апологию его учению о браке. Резюмируя все сказанное в этом сборнике, так можно определить главный ход мысли.

Так как церковное понятие о браке, представляемое в Катехизисе, исключало возможность брака безсвященнословного,⁹⁸ то здесь дается иное определение брака. «Брак есть тайна», говорится в «Сборнике», «но вещь сея тайны есть муж и жена совокупитися изволящии». «Вещество убо сожительства есть мужа и жены ко друг другу изволение». «Сие и есть материя брака, что и всегдашний опыт доказывает: когда есть жених и невеста и взаимное их согласие к составлению супружества, то из того всегда и во всех брак производится». Форма брака, си есть образ или совершение ея суть словеса совокупляющихся, изволение их внутреннее перед иереем». «Когда бы от священника проистекало браку совершенство, то бы в Кормчей было сказано: браку совершенство получать от иерея, а не пред иереем.» «Священнословие иерейское», заключает он, «не брак, но моление о благополучии брачащихся».⁹⁹ Последние слова, очевидно составляют в проведённой апологии всю суть дела. Представить дело так, что присутствие иерея при таинстве брака составляет не необходимо важный, но даже второстепенный факт, это составляет издали намеченную цель всех рассуждений Павла. Преследуя эту цель, он конечно не мог не замечать того обстоятельства, что все его доказательства, представлявшие только лишь собственные измышления разных писателей, не только не основанные на Св. Писании и св. Предании, но не имеющие с ними даже никакой связи, не заключают в себе принудительной убедительности, а потому и сам с беспокойством осматривался на впечатление, производимое указанными доводами. «Или и сие кого не уверить?» вопрошал он, очевидно, чувствуя несостоятельность своих ложных доказательств.¹⁰⁰

Гораздо более кривотолкований церковных постановлений помогли Павлу ссылки на примеры естественного библейского брака. Закрываясь совершенно от церковного учения о браке, совершенно забывая, что «чадам церковным гласа церковного подобает слушати, и по церковному уставу брачную тайну во образ Христа и Церкви совершати,¹⁰¹ Павел думает оправдать безсвященнословный брак тем напр., что «тайну брака сотворил Господь Бог», что «она устроена прежде Адамова в рай введения», указывает далее, благословенные Богом супружеские союзы патриархов, царей, указывает на Товию т. д. Не пренебрегает он и историческими аргументациями, тем более, что они разъясняли и подкрепляли, по-видимому его точку зрения. Ссылается он на древних христианских князей, которые крестили народ свой, не разрушая браков, заключённых в язычестве, как напр. было и у нас при Владимире.¹⁰² Однако, все эти, по-видимому удовлетворительные доказательства все таки не удовлетворяли старообрядческого духа. Хотя были здесь рассуждения и от божественных писаний, однако такие, которых ни Церковь, ни отцы святые не преподавали и в книгах, уважаемых раскольниками, не находились. Иное дело, если бы повеления совершать такие браки, хотя бы по нужде, давались самою Церковью. Внимание Павла было обращено и на эту сторону. «Правильных повелений о совершении таких браков без священника не нашлось; а случайные примеры таких браков, принимаемых церковью, благодаря неточным толкованиям Матфея Канониста и Севаста Арменопуло на 38-е правило Василия Великого, нашлись весьма подходящие, из которых видно, что тогда, т. е. при Василии Великом, браки и без священнословия составлялись. По случаю нужды, говорит о. Павел, нам лучшего свидетельства и не требовалось, потому что для старообрядца слово и каждого частного писателя должно приниматься без критики, как евангельский закон, с полной доверенностью. А при том, ссылка утверждала, что таковые браки акибы принимались столь великим святителем, как святый Василий.¹⁰³ Таким образом и с этим, самым главным, затруднением было покончено. Теперь ничего уже не стоило справиться с другими мелкими возражениями федосеевства.¹⁰⁴ Сообразно указанному разрешению вопроса о браке, в этом же сборнике помещены статьи, доказывающие всю естественность и необходимость послужения жёнам во время рождения, всю возмутительность общего федосеевского верования, что «не согреша, не покаешься» и решение многих других вопросов, появлявшихся вместе с новым учением о браке.

Так разрешен был вопрос о браке, разрешен не столько вследствие действительных оснований, сколько из-за того, чтобы «блуду и тому последующим безчиниям входы затворити». И хотя цель здесь до некоторой степени оправдывала средства, однако во взаимных спорах безбрачные справедливо обвиняли брачных говоря, что брак их есть новшество, «кичливое самоизмышление, Писанием не предписанное и отцами не заповеданное», что доказательства брачных «состоят лишь из силлогизмов», что они «не дверью входят, а чрез ограду лезут, чрез врата скачут, новую дверь просекают, напротив слова Божия бунт сочиняют».¹⁰⁵

Указанное учение Павла было принято и братией его монастыря, обыкновенно соглашавшейся с разумными доводами своего Игумена.

Борьба о. Павла с Михеичем и Преображенскими защитниками безбрачия

Известный конкурент и недоброжелатель Павла Алексей Михеич, зорко следивший за переменой убеждений братии по вопросу о браке, как только усидел, что противное федосеевству учение довольно крепко утвердилось в них, сейчас же известил о том Преображенское кладбище, от которого Павлов монастырь находится в материальной зависимости. Там взглянули на происшедшее свысока и прислали Павлу письмо, в котором потребовали объяснения о случившемся, при чем довольно ясно было выражено, что расположение и вспомоществование кладбища монастырю на будущее время находится в зависимости от этого объяснения. Эта угроза, однако, не смутила честного, прямого, непоколебимого в своих убеждениях Павла. Боясь, что его искренний ответ Преображенцам лишит пропитания два монастыря – мужской и женский, находившиеся под его настоятельством, и возбудит против него большой ропот иноков и инокинь, он счёл за лучшее дать ответ преображенцам, предварительно сложив с себя настоятельство, чтобы таким образом, гнев преображенцев не постиг монастыри, с Павлом ничего общего уже не имеющие. Свою мысль он поведал братии и здесь опытно дознал, какую сильную привязанность чувствовали к нему иноки и как искренне прониклись его идеями. Они оказались учениками вполне достойными своего учителя. Они заботились преимущественно о душе, а относительно тела полагали достаточным иметь насущный кусок хлеба днесь, по заповеди Спасителя: не пецытеся убо на утрий. Они, очевидно в своей жизни снимали точную копию с наставника, который по выражению одного из этих братий, «не имел пристрастия ни к какому запасу».¹⁰⁶ «Когда мы оставили мир и приняли иночество ради Бога и ради спасения душ», отвечали они Павлу, «то ужели теперь будем из-за куска хлеба продавать свое убеждение? Это не хорошо! Отпиши кладбищенским прямо, как мы понимаем о браках; а о содержании монастыря что Богу угодно, то и будет. Нам лучше идти по миру с сумой собирать, чем продавать свою совесть».¹⁰⁷ Кладбищенским было отписано, что напрасно они хотят повлиять на их убеждение угрозой лишения материальных средств, что им, духовным людям, наставникам неприлично таким образом действовать в вопросах веры; что если они сильны в доказательствах против учения о браке, то пусть прикажут Павлу приехать в Москву и представят ему от Писания доказательства, если эти доказательства окажутся правильны, то братия оставит свои толкования без всяких угроз.¹⁰⁸ Павла хорошо помнили на кладбище. Благородный, отчасти обличительный тон письма воскресил бывшее уважение к нему. Все поняли, что с этим человеком нельзя обращаться так как с прочими, а потому, принося извинение в своём бестактном поступке, они приглашали Павла приехать в Москву за разрешением возникших недоумений.

В то время, славой первого столпа федосеевского благочестия пользовался проживавший на кладбище известный Макар Иванович Стукачев, расслабленный, в продолжении 37 лет не встававший с постели (+ в 1867 г.). Болезненное состояние организма не мешало впрочем этому человеку иметь светлую голову, о чем можно заключать, как из его статей печатных,¹⁰⁹ так и из того необычного влияния, которое простирал он на кладбище и на весь федосеевский мир. Впрочем, если мы обратим внимание на то, что предметом ревности этого «мужа силы и правды»¹¹⁰ служили разные мелочи, как напр., некурение табаку, нестрижение бороды и усов, тщательное пострижение маковиц т. п., то поймем, что авторитет великого столпа благочестия он мог иметь только у тех людей, которые вышеуказанным мелочам придавали слишком важное значение. Таковы именно и были кладбищенцы. О начётничестве Стукачева, равно как и об его умении твердо обосновывать вероучение федосеевское, разъяснять его и убеждать в его истинности кладбищенцы были очень высокого мнения. Потому-то они так смело и предложили Павлу приехать в Москву за разъяснением своих недоумений и когда тот прибыл сюда (в 1858 году), они направили его к Стукачеву. Крайне интересно было свидание этих противников. Макар Иванович чувствовал, какой силы лишается федосеевство в лице отпадающего Павла и глубоко скорбел о мнимой погибели этого, когда-то ревностного сына федосеевского благочестия, и конечно употреблял все силы, чтобы возвратить его снова в лоно федосеевства. Павел писал на кладбище, что доказательства относительно его заблуждения должны быть представлены от Писания. Макар Иванович тогда же понял всю силу своего противника и потому, когда пришёл Павел, уже не беспокоился доставать из шкафов различные «тетрадки», вполне сознавая их непригодность в данном случае. Он хотел повлиять на Павла дружественным разговором в тоне глубокого прискорбия. «У других людей есть дети, говорил он Павлу с соболезнованием; их житейские связи заставляют толковать о браке; а ты человек одинокий, инок; тебе брак не нужен: какая причина тебя заставляет о нем толковать»? Павел твердо отвечал: «для меня лично брак не нужен: но мы в целости общества составляем одно общее тело. В нем есть члены, сильные понести тяготу безбрачия, а большая часть немощных, которые понести сего не вмещают». «Вы отделены», сказал он, обращаясь к Макару Ивановичу, «от мира», вы не видите и не знаете жизни, как она происходит, и что по невмещению безбрачия в малосильных порождается: потому вы и не помышляете о потребности для них брака. Но вы занимаете лицо первого учителя: вам надо вникнуть в настоящее положение вашего безбрачного общества».¹¹¹ Таким образом, пришедший поучиться и получить разъяснение и наставление, сам оказался в роли наставника, советующего Макару Ивановичу «вникнуть в настоящее положение» руководимого им общества. Когда, таким образом, первая попытка со стороны Стукачева повлиять на Павла не удалась и Павел стал обличать внутреннюю жизнь федосеевства, Стукачев восстал на защиту его. Но какая это была жалкая защита! «Не должно судить чужой жизни, кто как живет: каждый за себя даст ответ Богу», сказал Стукачев, увертываясь от нападений Павла. Но Павел на это весьма основательно заметил то, во первых, что дело в данном случае идёт не о личных недостатках, а «об устройстве пользы церковного положения»; а затем указал на то, что ответ, данный Стукачевым, не был согласен ни с евангельским учением, ни с учением отцов Церкви. Доводы к поражению федосеевства были очень сильны. Макар Иванович оказался несостоятельным возразить что-либо против них. В запасе у него оставалось ещё одно фундаментальное основание, которое он намерен был выставить в самую критическую минуту, когда другие средства окажутся уже истощенными. Основание это состояло в том, что «Бог отнял священство, а с ним и брак. Когда же Богу не угодно, чтобы ныне был брак, а молодые люди вместить девства и совладать с собой не могут: то если от такой нужды и впадут они в преступление, Бог, по нынешнему тяжкому времени, может и в грех им того не вменит».¹¹² Прямой путь опровержения этого возражения должен был состоят в показании того, что Бог отнял священство совсем не в виду неугодности Ему браков; отсюда ясно следовало бы, что если браки Богу угодны, то и совершать их не законопреступно. Оправдания разврата рухнули бы тогда сами собою. Однако, такой естественный и прямой путь представлял для Павла много затруднений, именно, надлежало бы доказывать, что и без священства браки могут быть совершаемы; а доказательств в этом случае прямых от Писания у Павла не было, доказательства же от разума и пользование ложно истолкованными примерами древней церкви не представляли надежной защиты. Твердо зная это, Павел и не пытался всходить на этот скользкий путь, а обратив внимание лишь на несостоятельность вывода Стукачева, следующим, необыкновенно ловким изворотом разбил в прах все его мудрование. «Если», сказал Павел, «Бог, по вашему мнению, не взыщет за то, что бывает по безбрачию (даже детоубийство и кровосмешение), то более можно надеяться, что Бог не взыщет с тех, кто живет законно браком воспитывает детей, а не бросает».¹¹³ Таким нежданным оборотом собственного оружия в свою же сторону Макар Иванович был совершенно уничтожен.

Кладбищенцы не потеряли однако надежды на возвращение Павла. У них имелся еще один столп благочестия, пресловутую крепость которого и решено было испытать в борьбе с Павлом. Это был некто Пафнутий, наставник Боровского женского скита. К нему и указано было ехать Павлу. Свидание показало, что крепость этого столпа была кажущейся; её видели в том, что этот наставник строго соблюдал федосеевские обычаи; он не только не дозволял инокиням носить что либо цветное, но даже и так называемые простые панские чулки, а требовал, чтобы чулки были вязаны одной иглой, так называемые русские; не ел он московских кулебяк и тщательно соблюдал разные другие федосеевские строгости.¹¹⁴ Действительные основания этого столпа были гнилы: его воззрения покоились на «отеческих статьях», т. е. бракоборных уставах польских и московских федосеевских наставников, авторитет которых он нисколько не смущаясь приравнивал к авторитету Евангелия. О Павле он уже слышал. Однако, не разумея всего величия этого человека, всей его умственной мощи, отнесся к нему свысока и даже пренебрежительно. «Ты еще не оставил сомнения о браке»? спросил он у Павла. « Нет еще, отвечал этот, потому что не нахожу в Писании разрешения моим сомнениям». «А разве ты отеческие статьи не приемлешь наравне с Евангелием»? спросил Пафнутий. «Не приемлю», кротко, но решительно отвечал ему Павел. «А когда не приемлешь, продолжал Пафнутий, то нечего с тобой и толковать». На том беседа и кончилась. Пафнутий не стал слушать оправданий Павла и отпустил его».¹¹⁵

Покидая келью Пафнутия, Павел чувствовал себя точно также, как некогда Иван Порфиров, его бывший учитель, оставляя келью киргизского наставника. И Павел теперь мог совершенно искренне сказать, что эти беседы с Стукачевым и Пафнутием «совершенно развязали его на удаление от федосеевства».¹¹⁶ Впрочем, вся важность дела, как нам кажется, заключается не столько в оставлении федосеевства, сколько в блистательном торжестве нового принципа, принятого Павлом для определения истинного пути, среди дебрей раскольничьего религиозного воззрения. Принцип этот самостоятельное, разумное, по возможности беспристрастное, на Св. Писании и писании отцов Церкви основанное исследование исповедуемой веры и особенно тех её пунктов, которые почему либо возбуждали сомнение в своей истинности.¹¹⁷

Это столкновение с федосеевством, кроме того, послужило для Павла великим уроком, научившим его не иметь безусловного доверия к своим убеждениям, предварительно не проверивши их беспристрастным и верным способом; иначе могло случиться то, что случилось и до сих пор, т. е. ревновать не по разуму и проповедовать вместо спасительной истины дьявольское учение.

Вышеуказанные беседы Павла с федосеевскими начётчиками были последними усилиями со стороны федосеевства остановить возникавшее на его погибель учение Павла. Впрочем, пристыженное федосеевство не могло удержаться, чтобы не отплатить за свой позор, но отплатить уже не в честном бою, а исподтишка, при посредстве гнусной клеветы. Это было жало раздавленной змеи, жало не имевшее, впрочем своей силы. Павел за свою ревность в проповеди брака был назван великим сластолюбцем, говорили, что он имеет связи с женщинами и желает женившись, сделаться православным попом.¹¹⁸

Вторя этим слухам и Михеич пред монастырской братией обвинял Павла в еретичестве. В ответ на это Павел, по приезде из России в свой монастырь, для опровержения ужасной клеветы, посоветовал сделать собрание со всех русских деревень в Войновской моленной и пригласил туда Михеича, для официального обличения Павла «от книг» в ереси. Так было и решено. Однако, Михеич прекрасно понимал, что значит выражение: «обличить от книг», и так как сам, по обычаю всех фанатиков федосеевства, основания своей веры полагал на раскольнических «тетрадках», Павлом на полном основании не признаваемых, то поэтому и устрашился выступить против него в публичном состязании. Едва-едва почтеннейшим представителям раскольнической общины удалось вытащить Михеича для публичного подтверждения своих прежних обвинений. Никаких древле-отеческих книг на состязание Михеич с собой не взял: а принес в мешочке несколько федосеевских выписок и тетрадок, откуда начал читать о суде поморян над Василием Емельяновым, вздумавшим трактовать о дозволительности брачного сожития. Окончил чтение он следующим возгласом, обращенным к Павлу: «вот и тебе одно из двух предлежит, или клади начал, чтобы о браках впредь не толковать, или сейчас же будешь отлучён от общества; а толковать с тобой нечего». «Я – говорит Павел, встал со стула, взял подручник, положил три поклона и благословился у монастырского духовника класть начал». (В это время мои монастырские братья все побледнели, думая: вот тебе и раз! Толковали-толковали, а теперь и отказываться!) Положив начать, я подошёл к св. Евангелию, которое лежало на аналое, и громко сказал: если мне отец Михеич докажет от Писания, что в нынешнее время браков быть не может, что они должны прекратиться, то я обещаю о браках более не толковать; а ежели не докажет от Писания, что браки в настоящее время прекратились, то как я толковать о браках стал, так и буду толковать и в том целую св. Евангелие». Услыхав это, Михеич соскочил с своего места и кинулся бежать из моленной, повторяя: «Простите Христа ради; мне тут делать нечего»! Народ стал его удерживать и упрашивать: «Отче, отче, куда ты уходишь? Покажи от Писания о. Павлу, что он ошибается! Видишь, он пред Евангелием обещается, что перестанет толковать о браках, если ты ему докажешь, что толкует он несправедливо». Стали даже кланяться ему в ноги, обступили его. Он начал вырываться из толпы, кричать: «Что вы меня держите! Душить, что-ли хотите»! Наконец, он вырвался и ушёл, после чего Павел объяснил собравшемуся народу, в чем состояли его убеждения относительно брака и просил его самостоятельно и беспристрастно рассмотреть этот предмет.¹¹⁹ Дело окончилось тем, что все жители этой русской колонии разделились на две неравные, впрочем, половины: большая часть приняла учение Павла, остальные оказались верны федосеевскому безбрачию.

Одержавши блистательную победу над федосеевством, Павел пожелал поведать свое правое учение о браке всему раскольничьему миру, для чего предположил напечатать сборник Андреяна Сергеева: в нем было собрано все то, что когда либо писалось против безбрачия; новых трудов по этому предмету не требовалось. Но тут-же его осенила такая мысль. Сборник Андреяна Сергеева существовал уже много-много лет, несомненно читался федосеевцами и однако-же не приносил желаемых результатов: изложенные в нем идеи, основанные на св. Писании и творениях св. отцов Церкви, очевидно не прививались федосеевцам, не возбуждали доверия к себе; учение своих наставников бракоборов они считали более истинным. Печатание сборника, следовательно, также могло оказаться бесплодным. Это соображение заставило Павла взглянуть на дело гораздо глубже и прежде чем распространить сборник, позаботиться о том, чтобы внедрить в федосеевцев сознание необходимости следовать учению именно этого сборника, так как учение это в основе своей имеет незыблемые опоры – св. Писание и творения св. отцев и следовательно учение спасительное, между тем как бракоборное учение таких основ не имеет и составляет самоизмышление федосеевских наставников и потому не спасительно, а пагубно. Доказательству этой мысли он и посвятил целую книгу, известную под именем «Царский путь»,¹²⁰ представляющую собой выписки из старопечатных книг, доказывающие, что в делах веры должно руководится только лишь св. Писанием, при чем толковать его не по своему смышлению, но «яко святии отцы достигша».

Изменение воззрений о. Павла на пришествие антихриста

Как сказали мы уже, ближайшей целью издания «Царского пути» было «внушить читателям предпочтение евангельского учения пред старческими преданиями,¹²¹ внушить для того, чтобы склонить к принятию учения, заключавшегося в «Сборнике о браках».

Имелись в виду главным образом федосеевцы (также, впрочем, и филипповцы) с их учением о всеобщем девстве. Дело, однако оказывалось гораздо глубже, нежели понимал его в то время сам Павел. Предлагая шествовать царским путем, он не проразумевал, куда заведёт его этот путь. Он воображал, что по нужде можно и безпоповцем оставаться и веровать всему писанному в Евангелии, не нарушать в толковании или понятии евангельских истин, а без этого, говорит о. Павел, я уже не допускал возможности быть истинным христианином. Я думал поэтому, что безпоповство можно поставить на основании евангельских и апостольских истин и учения древних отцов Церкви. «Просто сказать, мне желательно было все, какие только знал я в безпоповстве отступления от Евангелия, по возможности исправить и привести в согласие с Писанием». «Свет истины евангельской блещал несколько в мои душевные очи, и разумел я, что истина должна иметь свое основание в Евангелии: тогда мне думалось, что можно основать на нем и безпоповство, устранить из него учения, явно противные Евангелию».¹²² Таким образом, с помощью нового принципа Павел собственно намеревался только исправить безпоповство. Но он глубоко ошибался. Безпоповство, равно как и вообще раскол выросли на известных основаниях; вводить новые основания значило не только изменять физиономию раскола, но и все его существо. Можно было бы заранее определить исход этой попытки реформировать безпоповство, именно: так как все безпоповство и в сущности своей, и в своих выводах представляет крайнее извращение Божественного Писания и следовательно не только быть поставленным на нем, но даже сколько нибудь быть примиренным с ним не представляет никакой возможности, то ясно, что Павел, твердо следуя св. Писанию, должен был непременно отказываться от безпоповства. Но Павел не предугадывал ещё этой спасительной катастрофы. Не представляя сущности своего предприятия, он воображал и ход дела совершенно иначе и ожидал результатов совсем иных.

Собратья Павла по вере оказались в данном случае гораздо дальновиднее его. Они инстинктом угадывали гибельность для их мировоззрения избранного Павлом пути и, предостерегая прусских безпоповцев, говорили: «Смотрите, ваш наставник больно на писании себя утверждает: не ушёл бы он в церковь». Павел, впрочем, и не имел достаточно поводов заглядывать в будущее. Он прельщен был истиной нового пути и не намерен был оставлять его: лицемерить Павел не мог. Он вместе с искренним желанием спасения твердо помнил из опыта предыдущих лет, что можно ревновать не по разуму и проповедовать бесовское учение и потому решился продолжать избранный путь и исполнять все, что ни потребовалось бы. А жертвы потребовались довольно значительные и непосредственно после того, как Павел вступил на новый путь. Первой жертвой оказалось, как мы уже видели, федосеевское учение о браке. Второй жертвой оказалось безпоповское учение об антихристе. Поводом заняться рассмотрением этого предмета в безпоповском вероучении послужило следующее обстоятельство.

Нужно сказать, что после знаменитых бесед с начётчиками Боровским – Пафнутием и Стукачевым, Павел, не получив от кладбищенцев и «железного гроша», непосредственно отправился в Петербург для того, по всей вероятности, чтобы здесь попросить средств на содержание монастыря. Поездка эта важна в том отношении, что здесь купец Мартьянов «стал вычитывать Павлу доводы о чувственном приходе пророков Илии и Еноха» и просил дать мнение по рассмотренному вопросу. Павел отвечал: «Этим вопросом я не занимался, а у меня есть обычай новый вопрос не вскоре решать, и вот, когда приеду в Пруссию, подумаю о нем и посоветуюсь с братией, тогда скажу вам, согласен с вашим мнением или нет».¹²³ Таким образом, по приезде в Пруссию, Павел тотчас принялся за разрешение предложенного Мартьяновым вопроса о приходе Илии и Еноха. В тесной связи с этим вопросом стоял еще и другой вопрос о явлении антихриста. Решая первый, нельзя было не коснуться и второго. Но последний вопрос представляет чрезвычайно важное значение в системе всего федосеевского мировоззрения. Чтобы понять всю трудность задачи, представлявшейся Павлу, скажем несколько подробнее о том, какое значение в федосеевстве имеет учение об антихристе.

Историческое развитие этого учения в кратких чертах можно представить таким образом. Причиной отделения от православной Церкви некоторых влиятельных духовных, а также и светских лиц, создавших впоследствии раскол, послужили, как выражались и выражаются сами отделившиеся, так называемые новшества, отождествлявшиеся с ересью. Причиной такой внезапной и ужасной перемены в православной Церкви, за неимением более подходящих объяснений, раскольники сочли воцарение в ней антихриста. Мысль эта, робко высказанная первыми расколоучителями: Аввакумом, Авраамием и диаконом Федором, вскоре нашла благоприятную для своего развития почву во всеобщем настроении умов по случаю дожидавшейся кончины мира; подкрепляемая, далее некоторыми соображениями, заимствованными из ложного толкования некоторых мест «Книги о вере», а также мест св. Писания и отеческих творений, мысль эта сложилась у отступников в довольно прочное убеждение. С течением времени, однако, когда некоторая часть раскольников, поняв ужас своего положения без иерархии и таинств, смягчила свой приговор относительно воцарения антихриста в православной Церкви и поставив ей в грех, а себе в причину отделения только её новшества, заимствовала у нее так называемое беглое поповство, другая часть раскольников осталась верной своим прежним воззрениям на православную Церковь и решилась лучше находиться без иерархии и таинств, нежели занимать их в Церкви антихристовой. Отсюда становится понятным значение в безпоповстве учения об антихристе. Это основа всего безпоповства «и без него не имело бы никакого прикрытия и никакой опоры их противозаконное без священства существование».¹²⁴ «И если бы они принуждены были сознаться, что антихрист ныне ещё не являлся: тогда они обнажились бы всякого покрова и весь состав их учения о без иерархическом их пребывании в конец бы разрушился».¹²⁵ Поэтому то старообрядцы-безпоповцы так и дорожат этим учением и так сильно привязаны к нему. «Если антихрист еще не пришел», сознаются они сами. надо идти в Церковь, зачем ея и чуждаться».¹²⁶ «Потому то у безпоповцев нет ничего хуже, зазорней, как сказать, что антихрист ещё не пришёл. Кто это скажет прямо и решительно, того они и слушать более не станут».¹²⁷ Необходимо заметить, однако, что учение это носит у безпоповцев свой особенный характер: антихрист здесь понимается не как личность, но как богопротивный дух или нечестивое настроение. Прибегать к такому странному и противному свидетельствам св. Писания толкованию вынуждаются они тем, что в противном случае, т. е. признавая антихриста за личность, они и не могли бы говорить о его воцарении, потому что в таком случае пришлось бы указать личность и при том со всеми признаками, о которых говорится в св. Писании. Тогда не пришлось бы утверждать, что антихрист в Церкви великороссийской воссел еще с 1666 года, так как св. Писание прямо свидетельствует, что он будет царствовать только три с половиной года. При таком признании, далее пришлось бы указать и свидетельствуемое св. Писанием прежде пришествия чувственного антихриста чувственное же явление Илии и Еноха, что сделать старообрядцы оказались бы также не в состоянии. Между тем, как толкуя антихриста в духовном смысле, под Илией и Енохом безпоповцы разумеют тех из своих расколоучителей и даже простых людей, которые ревностно стояли за раскол и казнь получили.¹²⁸ Вообще придерживаясь духовного смысла, безпоповцы имеют возможность если и не избежать, то хотя обойти указанные выше собственно непреоборимые преграды. Возможность эта, конечно кажущаяся, но тем не менее все таки удовлетворяющая невежественного фанатичного раскольника и сообщающая ему спокойствие совести если и не глубокое, то во всяком разе «на время нуждное» достаточное. И хотя всякий раскольнический начетчик об антихристе «по своему понятию, как хочет, так и толкует, об одном только заботясь, чтобы вытолковать духовного антихриста» и что «при такой произвольности и невежестве они противоречат один другому: но о том у безпоповцев подозрения и спору нет, как бы различно об антихристе и пророках ни толковать, только бы духовно и иносказательно или возводно».¹²⁹ Вообще, «у безпоповцев никакое учение так не уважается, как учение о мысленном антихристе: оно вся их крепость и верх познания. Кто умеет тексты св. Писания и отеческие свидетельства перетолковывать, и хотя бы с великим Писанию повреждением, бытие духовного антихриста проповедовать, тот у них и наставник великий».¹³⁰

Нет сомнений, что и Павел в своих воззрениях на антихриста не расходился с общепринятым учением федосеевства. Мало того, как известный в безпоповстве наставник, он несомненно не только превосходил своих товарищей по положению в искусстве вытолковывать духовного антихриста, но что соответствует вообще его характеру, был вместе с тем глубоко убежденным в истинности такого учения. Иначе и не могло быть. Вспомним по этому поводу, что все его детские годы протекли в беседах членов его семьи поповцев и безпоповцев о разностях своих вероучений. Главным предметом этих бесед несомненно служило коренное различие тех и других – это вопрос об антихристе. И если Леднев – отец оказывался непреклонным к поповским доказательствам, то очевидно потому, что они не колебали его убеждений относительно антихриста. Эта непоколебимая вера отца несомненно в детском же возрасте сообщилась и сыну. Вспомним далее известные сызранские прения с их героем Иваном Порфировым, который своим переходом в безпоповство торжественно подтвердил справедливость воззрений безпоповцев на антихриста. Примем во внимание также и то, что этот убежденный безпоповец сделался впоследствии наставником Павла, главной обязанностью которого было опять таки убеждать воспитанника в царствовании антихриста. Можно после этого представить, какую крепость в уме Павла составили все эти, начавшиеся с детства, убеждения и доказательства!

Впрочем, Павел привык верить разумно. Поэтому, когда Мартьянов высказал ему доводы относительно прихода Илии и Еноха в чувственном виде, с чем непременно связывалось понятие о чувственном приходе и антихриста, Павел не отвернулся от него, как сделал бы раскольник фанатик. Опыты прежних лет, доставлявшие ему горькие разочарования в истине того, во что ранее имел он благоговейную веру, что с великим усердием распространял, научили его не прежде проникаться известным учением, как только тщательно проверив их согласие с божественной истиной, выраженной в св. Писании, изъясняемом святоотеческими толкованиями. Поэтому, и на доводы Мартьянова он отвечал обещанием рассмотреть их.

Рассматривая безпоповское учение об антихристе, Павел был поражён тем дерзким своевольством, с каким всякий невежественный безпоповцев брался истолковывать Апокалипсис. «У нас ныне», говорил он, обращаясь к своим собратьям по вере, «на всех благодать излилась, что едва постигали великие и знаменитые отцы Церкви, св. Андрей Кесарийский и другие, то знает у нас каждая девица! Иная и книг то не читала, да и грамоте еще не совсем научилась, а уж тайны откровения толкует на разное иносказательство». «Что прежде ради опасения возбранялось самим епископам, якоже свидетельствует Шестого вселенского собора правило девятнадцатое, именно от себя и от своего ума толковать Писания, а не божественным отцем последуя, это у нас почитается безопасным и позволительным для всякой безграмотной женщины».¹³¹

Исследуя, далее основы этого учения федосеевцев, Павел конечно не мог не заметить того насилия над св. Писанием и творениями св. отцев, которое совершалось в целях вытолковывания духовного антихриста, насилие, которое позволяли себе уже не малограмотные простецы, женщины и девицы, но начитанные в божественных книгах наставники и руководители безпоповцев. Убедившись вполне в ложности безпоповского учения об антихристе и желая возвестить истинное, он, также как и в отношении учения о браке, считает за лучшее несколько приготовить федосеевцев к выслушанию этой страшной для них новости. Книга «Царский путь» в то время еще составлялась. Помещая здесь места из уважаемых раскольниками книг, в корне подрывавшие учение безбрачников, Павел с удобством мог поместить здесь и такие места из указанных книг, в которых положительно воспрещалось самовольное истолкование таинственных и пророческих книг св. Писания, благодаря чему возникало и укреплялось раскольническое безпоповское убеждение в духовном пришествии антихриста. Это Павел и сделал. А затем уже, собственно в приложении к «Царскому пути», изложил святоотеческое учение о чувственном приходе Илии и Еноха, а потом и о чувственном явлении антихриста.

Таким ответом на вопрос об антихристе Павел совершенно отделялся от безпоповства. Это был несомненный шаг по пути ведущему к сближению с православной Церковью. В самом деле, если антихрист не приходил, следовательно его нет и в православной Церкви, а если так, то и причина отделения от неё должна была сводиться только к «новшествам», вследствие которых отделились и беглопоповцы. Следующие два случая несколько изменили его воззрения и на этот предмет. В Московской Синодальной библиотеке пришлось ему как-то рассматривать известное Юрьевское Евангелие, где он встретил в нескольких местах имя Спасителя написанным с двумя гласными в начале – Иисус. Смысл мест совершенно не допускал возможности употребления здесь союза «и». Как человек просвещенный и главное, не имевший фанатического упорства, Павел не стал подозревать здесь обмана, не стал уверять себя, что книга эта еретиками попорчена и т. д., а поверил скорее своему заблуждению. «Невольно тут-же вспомнил я», рассказывает впоследствии о. Павел, «с каким страшным хулением выражались мы об этом святом имени, так пишемом и произносимом, и у меня пробежал по спине озноб, начался от сердца и прошёл до пят».¹³²

«Был такой еще случай», говорит о. Павел: «Приобрел я древлеписьменную книгу: Ответы св. Афанасия Великого Антиоху князю. Стал читать и когда дочитал до того места, где писано: «крест сложивше от двою древу, поклоняемся», подумал, что это описка, что нужно было написать: «От трою древу». Я соскоблил это слово «двою», чтобы поправить: но когда стал читать далее: «и тако два древа разложивше», тогда понял, что сказанное выше: «два древа сложивше поклоняемся», написано не по ошибке. Это заставило меня подумать и тут я рассудил, что ведь мы и на себя полагаем святый крест четвероконечный и освящаемся им; а когда им освящаемся, то он и поклонения достоин. С тех пор почитать я стал и четырёхконечный крест, а книгой «Ответов Афанасия» доказывал и братии, что крест сей достоин поклонения, как истинный крест Христов».¹³³ Таким образом, Иисуса как некоего иного бога, почитаемого будто бы православной Церковью, для Павла не существовало; равно как поклонение и чествование православной Церковью четырёхконечного креста уже не ужасало его. Впрочем, не так важно в этом случае то, что для Павла двумя новшествами, разделявшими его с православной Церковью, стало меньше, сколько важен тот урок, полученный Павлом, что указанные «новшества» вдруг оказались выражением древляго благочестия и таким образом то, что порицалось оказалось достойным благоговения, а ревность по благочестию оказалась ужасным преступлением. Этот благочестивый человек был взволнован до глубины души и озноб прошёл у него от сердца и до пят. Он стал осторожнее в своих нападках и порицаниях на православную Церковь, боясь оказаться в таком же ужасном положении, как это случилось. Найденную им истину об имени Спасителя и кресте четырёхконечном он счёл своей святой обязанностью также поместить в приложении к «Царскому пути», чтобы таким образом истина эта получила надлежащую гласность и распространение.

Таким образом, Павел видимо приближался к православной Церкви, однако все таки стоял от неё далеко и по прежнему чуждался ей. Следствием такого состояния его было с одной стороны то, что издавая в своей типографии известное поморское, направленное против беглопоповства сочинение под общеизвестным названием «Щит», он не стал печатать первую часть его, находя в ней много излишних обвинений на православную Церковь; равно как были опущены из «Щита» многие выражения, направленные по адресу мнимых «новшеств» православной Церкви, называвшихся здесь «множайшими и величайшими ересями». Такого рода выражения Павел находил очень дерзкими и не справедливыми. Однако, с другой стороны, тем же Павлом одобрено было к напечатанию подложное сочинение под названием: «Присяга хотящим взыти на степень священства»,¹³⁴ в котором проклиналось двуперстие и которое, таким образом должно было служить очевидным свидетельством того, что будто-бы православная Церковь заставляла каждого рукополагаемого священника проклинать так называемые старые обряды. Также напечатано было изречение собора 1667 года без означения того, на кого и за что положено это изречение.¹³⁵ Да и вообще это время было временем служения Павла расколу, изыскивались всевозможные причины, чтобы оторвать от Церкви легковерных чад её; «ратовали, чем могли, предполагая победить непобедимую невесту Христову».¹³⁶

Знакомство с В. А. Прохоровым, намеревавшимся издавать иллюстрированный журнал под названием: «Христианские древности и Археология», предоставило Павлу, как оказалось, чрезвычайно удобный случай нанести серьезный удар авторитету Великороссийской Церкви. Как известно, издатель нуждался в денежном пособии, без которого его журнал не мог появиться в свет. Неизвестно, каким образом ему удалось бы выйти из этого затруднительного положения, если бы не осенила его счастливая мысль, издавая памятники древности, в частности памятники двуперстия, оказать услугу раскольникам в их борьбе с православными и за это, предварительно, получить от них денежное вспоможение. О своём намерении Прохоров сообщил некоторым богачам раскольникам, при чем скрывая истинные побуждения своей услуги, представлял дело так, что посредством этого издания все будут видеть «истинность и древность двуперстного сложения». Идея эта сделалась известной и Павлу и в нем приобрела горячего приверженца. Конечно, за деньгами у раскольников дела не стало и «Христианские древности», где в уплату за долг научность была принесена в жертву раскольнической тенденции, вышли в свет. Новость и внешняя привлекательность журнала доставили ему много симпатий. Между прочим, он послужил камнем преткновения и соблазна даже для такого почтенного ученого, как Μ. П. Погодин. Рекомендуя это издание он писал: «Милостивые государи! Поверьте же мне, старому антикварию и охотнику. Я это дело немножко смыслю и смело для общей пользы, указываю на издание». Но в февральской книжке «Русского Вестника» (1864 г.) появилась статья Η. П. Субботина, в которой высказывалась горькая правда об этом издании, раскрывшая всем глаза. Павел, дотоле не подозревавший никакой фальши, был напуган этим известием и явившись к Прохорову, просить защитить истину от нападений H. П. Субботина. Прохоров обещается, однако проходят месяцы, а опровержения, наделавшей столько переполоха статьи, не появляется. Сомнение все более и более закрадывается в душу Павла. В крайности он пытается сам разрешить возникшее недоумение и с этой целью ходит по церквам, рассматривает древние иконы и к ужасу своему убеждается, что действительно существуют очень и очень многие древние иконы «с явственным изображением именословного перстосложения. В отчаянии бросается он к Прохорову. «Василий Александрович!» говорит он, «мы с вами близко знакомы; я к вам расположен и уверен, что вы знаток древностей. У меня к вам важный вопрос, решение которого нужно мне для моей душевной пользы, для успокоения моей совести, и вы ответьте на него откровенно со всею искренностью. Если вы мне скажете всю правду: я буду вам душевно благодарен; а если не соблаговолите сказать: то я буду обращаться к другим, чтобы только удовлетворить моим душевным нуждам. А именно, скажите мне: в древних памятниках между двуперстными сложениями обретаются ли именословные или не обретаются?» Само собой разумеется, что таким образом поставленный вопрос смутил Прохорова: ему приходилось сознатьея в фальши, которой он столько времени обманывал и Павла и прочих старообрядцев. Но отпираться было невозможно и он вынужден был объяснить Павлу, что именословное благословение встречается и на древних памятниках, при чем показал ему два таких памятника.¹³⁷ Так, в результате столь сложного дела, предпринятого с исключительной целью уронить авторитет Великороссийской Церкви, оказалась совершенная правость её и незаконность раскольнических обвинений. Верно направленный удар оказался вдруг не действительным и истина двуперстия обманула своих последователей.

Если теперь подвести итоги тому, что выбыло и что осталось у Павла из всей суммы прежде бывших его религиозных воззрений, то окажется следующее. Исчезло федосеевское безбрачие, оставлено учение о мысленном антихристе: пришествия его еще не было, равно как не являлись еще и предвестники его Илия и Енох; исчезла, далее рознь и ненависть за четвероконечный крест, за имя Иисус, за слово «истинного» в Символе веры,¹³⁸ за перстосложение и именословное благословение. Развязка великой драмы приближалась. Её давно предсказывали руководимые инстинктом простецы – собратья Павла по вере.

Однако у Павла была ещё одна опора, имея которую, он мог считать себя в праве отделяться от православной Церкви; опора эта – клятвы Московского собора 1667 года, положенные будто бы православной Церковью на старые обряды. Но и эта опора вскоре рухнула: принятый Павлом принцип в деле веры руководиться исключительно указанием слова Божия подточил ея основания. Постараемся выяснить всю логическую необходимость этого последнего акта великой и назидательной драмы и передать обстоятельства, при которых он совершился. Сущность этого акта состоит в том, что Павел из раскола, в верности которому до сих пор пребывал и в спасительности которого до сих

Изменение понятий о. Павла о Церкви и признание им Церкви Греко-Российской за истинную

Как мы уже имели случай упомянуть, причиной отделения безпоповства от православной Церкви служат введённые здесь якобы новшества – ереси и уверенность в царствовании в ней антихриста. Такими воззрениями безпоповцы на столько прониклись, что в своём ослеплении стараются не замечать прямых и ясных свидетельств св. Писания о вечности и неодоленности Церкви, а следовательно и всей незаконности отделения от нея и пагубности пребывания без благодатных средств ко спасению; все силы свои они направляют к тому, чтобы оправдать свое безсвященнословное состояние. Это оправдание, как создание разных умов, не имеет определенности и единства. Так одни из безпоповцев учат, что все исполнение Церкви Божией составляют ныне только одни простолюдины без священства и без совершения всех семи таинств, потому и в Символе веры, в словах: «во едину святую, соборную и апостольскую Церковь», разумеют такую именно, существующую у них церковь, т. е. без священства и без приношения бескровной жертвы тела и крови Христовых.¹³⁹ А другие говорят, когда Символ излагался, Церковь была не без священства и таинств, но с тремя чинами священства и с полнотой таинств; поэтому, в словах Символа: «во едину святую, соборную и апостольскую Церковь», нужно разуметь ту церковь, которая существовала до лет патриарха Никона со всею полнотой церковной.¹⁴⁰ Однако «безпоповцы жестоко были обличаемы поповцами за совершенное лишение священства и причастия тела и крови Христовой и прочих таин», доказывавшими «ясными и неопровержимыми доводами от священных и отеческих писаний, что без священства и прочих таин истинная Церковь Христова быти не может, а потому и их (безпоповцев) общество, обнаженное всех таин, Церкви Христовой не составляет»¹⁴¹. Такое обличение с одной стороны, с другой сознание непреложности Господня обетования: «созижду Церковь Мою и врата адова не одолеют ей», заставило часть безпоповцев свое учение о церкви подвинуть еще на одну стадию развития. Именно, некоторые начали утверждать, что Церковь, обетованная Господом, создана со священством, а не без священства, в каковом устройстве должна пребывать вечно, по свидетельству книги Крилловой, где на листу 77 о вечности священства сказано: «якоже Христос не умирает, такоже иерейство его по чину Мелхиседекову не престает». Посему, говорили, нужно веровать в церковь не только существовавшую, но и в существующую с таковыми чинами и таинствами, с каковыми она создана.¹⁴² И если те из безпоповцев, которые считая свое общество церковью, состоящей только из простолюдинов, в оправдание своего безблагодатного состояния, говорили: «мы простолюдины, пленники на чужой стране: пленники же могут пользоваться исключительным случаем»:¹⁴³ те из безпоповцев, которые веровали в церковь, существовавшую до Никона патриарха, опровергая первых и оправдывая свое вероучение, говорили: «мы не в плену, ибо если скажем в плену, то нужно будет показать, где не плененная церковь: но мы умершей матери сироты и когда я сам видел, что мать наша похоронена, то уже никому не поверю, что она жива».¹⁴⁴ Безпоповцы же, придерживавшиеся последнего воззрения, говорили: «мы читаем в Символе исповедование веры во св. Церковь: значит церковь не умерла и мы не дети умершей матери, мы также и не пленники, а на своей земле жительствуем; но церковь от гонения бежала в пустыню и там скрывается: значит мы живой бежавшей матери дети; мы только не знаем где она, а веруем не в умершую, но в живую существующую церковь».¹⁴⁵ В доказательство своих воззрений, эта часть безпоповцев приводила известное апокалипсическое видение жены, бежавшей в пустыню. (Апок. гл. 18).

Какого из означенных мнений держался Павел? Рассказывая об известном Иване Порфирове, он передаёт следующий факт. Когда Иван Порфиров, по должности наставника, разъяснил Павлу незаконность беглопоповщины, то этот предложил ему такой вопрос: «У нас и вовсе нет никакого священства: может ли поэтому общество наше составлять соборную и апостольскую Церковь»? Попов ответил: «наше общество, хотя и не имеет трёх чинов священства, но верует в ту церковь, которая существовала до патриарха Никона со всеми чинами и таинствами».¹⁴⁶ Естественно полагать, что и ученик унаследовал воззрения своего знаменитого учителя, именно веровал в церковь, существовавшую до лет патриарха Никона, а потом переставшую существовать. Верой в такую именно церковь Павел руководился вплоть до того времени, когда сделавшись настоятелем прусской киновии и решая вопрос о браке, он внимательно исследуя св. Писание, не убедился в непреложной истине Господня обетования о вечности Церкви.¹⁴⁷ Поэтому, оставивши прежнее, полученное от Попова воззрение, Павел сделался сторонником указанного уже выше безпоповского воззрения на церковь – вечно существующую, но до времени пребывающую в неизвестности. Нельзя сказать, чтобы это верование доставляло Павлу полное душевное спокойствие. Содержащим это учение, говорит он сам, нет никакой пользы от их сокровенной церкви: ибо данные ей от Христа Спасителя средства, чрез которые она спасает своих чад, т. е. таинства, от нея на них не изливаются; существование церкви, далее сокрытое от её собственных чад, несогласно с целью учреждения Христом Церкви своей на земле: она существует для спасения верующих и для проповедания Евангелия всей твари и за то должна иметь брань с вратами адовыми, а не бездействнною пребывать в сокровенности».¹⁴⁸ Не сознавать этого Павел, конечно, не мог. Мало того, даже на насмешки по поводу этого воззрения, раздававшиеся как из беглопоповского лагеря, так и из лагеря безпоповцев, следовавших иным воззрениям, Павел не в силах был отвечать более или менее основательно и таким образом заграждать враждебные уста. «Вы, чай проглядели, слышались отовсюду остроты, куда церковь-то бежала? Хоть и не знаете где она пребывает: но неотменно должны знать, в которой стороне: укажите ко нам».¹⁴⁹ Вообще, про это мнение говорили: «это одна мечта: весь свет ныне известен и если бы где священство древлеправославное существовало, не было бы утаено: да и какая вам польза от того, что вы веруете в скрытое священство, а им не окормляетесь»?¹⁵⁰ Но что же было делать Павлу? Беглопоповство представляло нелепостей не меньше, чем и безпоповство: обращать туда взоры в надежде получить исцеление великой душевной раны Павел, конечно, не мог.¹⁵¹ В греко-российской церкви если для Павла и не было уже антихриста и ужаснейших ересей, то все таки оставались поречения на старые обряды, не позволявшие пока думать Павлу об ея истинности и о соединении с ней. Приходилось по неволе оставаться в безпоповстве. Принять же здесь воззрение на церковь, долженствующую существовать вечно, заставила его сила Евангельских словес, хотя в то же время, опять таки по неволе, он впадал в противоречие и с евангельским учением и здравым смыслом, утверждая, что эта церковь существует в неизвестности. Но во всяком разе, при таком воззрении он мог утешать себя хотя тем, что он ближе других стоит к слову Божию, а это отвечало его коренному стремлению, «чтобы в безпоповстве все, несогласное с Евангелием, согласить»,¹⁵² чтобы «безпоповство поставить на основании евангельских и апостольских истин и учения древних отцов Церкви».¹⁵³ «Проповедовать прекращение свящеиства и чрез то престатие жертвоприношения тела и крови Господня, говорит о. Павел, есть противление Евангелию, а проповедовать вечность неизменно существующей Церкви со всеми ея чинами и таинствами, но в настоящее время существующей сокровенно в неизвестном месте, я полагал, не противно Евангелию».¹⁵⁴ Что же касается своего крайне горестного состояния вне Церкви без благодатных средств ко спасению,¹⁵⁵ то Павел, как глубоко верующая душа, порешил всю печаль свою возверзти на Господа. В 1861 г. в Прусской киновии Павлом и братией было постановлено: «по окончании всякой службы молиться Господу Богу о невидимом навершении видимого лишения таинств и об отвращении Божия наказания, дабы благоволил объявить свое вечное священство, сокровенное от нас за недостоинство наше».¹⁵⁶ «Чтобы нам, говорит о. Павел, о лишении св. таин иметь большое споболение, ввелся у нас обычай в братии приготовляться даже к причастию, как положено в уставе».¹⁵⁷

Павел, однако, не мог долго оставаться в таком положении. Принятый им принцип точного следования в делах веры св. Писанию, подобно закваске медленно, но непрерывно проникал все его религиозное воззрение и до тех пор должна была продолжаться эта работа, пока не оказалось бы даже чего нибудь малейшего не согласного этому принципу. Так, действительно, и было.

«После издания «Царского пути», говорит о. Павел, открылись нам новые, еще невиданные нами, проблески истины св. Евангелия, (которых уже никак нельзя было примирить с безпоповским положением). Вот именно какие мысли неотступно преследовали нас. Сокровенная церковь, в которую мы веровали, не есть церковь, воюемая вратами адовыми: а невоюемая не может именоваться неодоленною, но только кроющейся. Евангелием же проповеданную, созданную Христом Церковь врата адовы не одолеют; значит, она ими воюема, но неодолеваема: посему, ей нужно существовать среди бед и бурь, не в неизвестности скрываться. И паки: Евангелие не обнадёживает спасение таковым, которые бы только имели желание ко принятию св. Таин, но утвердительно требует действительного причащения св. Таин: «аще не снесте плоти Сына Человеческого, ни пиете крове Его, живота не имате в себе¹⁵⁸ (Иоан. зач. 23). И вообще св. Евангелие не того только требует, чтобы ему не противоречить, но во всём исполнять его потому и в исповеди недостаточно ко спасению, чтобы только не восхищать не данного, но необходимо от Христа данною властью получить разрешение грехов, без которого спасение не надежно».¹⁵⁹ Таким образом, из евангельского понятия о Церкви выходило: что она не может скрываться и что каждый член ея должен деятельно участвовать в ея благодатных средствах, иначе спасение его становилось сомнительным.

В таком критическом положении для Павла не оставалось другого выхода, как только направить все силы к тому, чтобы отыскать скрывающуюся церковь и присоединить к ней свое общество. С этой целью Павел стал советоваться с братией прусского монастыря о том, чтобы послать наиболее расторопных и заслуживающих доверия иноков в Палестину, Египет, в Индию, на Малабарские острова узнать, нет ли где там древле-православной Церкви. Собирались различные печатные известия о состоянии тамошнего христианства.¹⁶⁰ Впрочем, вскоре же они должны были отказаться от надежды на отдаленный восток: жившие там христиане оказалась несторианами. Тогда взоры Павла обратились на православный восток с целью отыскать согласного им архиерея. Однако, в этом случае, прекрасный поучительный пример представляла для него известная несчастная попытка Павла Белокриницкого. Чтобы не пожать таких же плачевных результатов, намеревавшиеся отправиться в новые поиски должны были действовать крайне осторожно и осмотрительно, чтобы самим не оказаться в положении тех, кого с таким жаром обличали. Мудрый руководитель дела – Павел оказался на высоте призвания и если не достиг, как увидим цели, то потому только, что оказался гораздо дальновиднее своего соименника Павла Белокриницкого. Так как Павел считал основанием своего отделения от великороссийской церкви поречения на старые обряды, произнесённые Московским собором 1667 года, то и епископа для своего общества намеревался пригласить из той церкви, которая не участвовала в этих клятвах Московского собора. То обстоятельство, что церковь, откуда они заимствовались бы епископом, содержала бы иные обряды, для Павла и его братии не представлялось уже чем либо важным, на что нужно было бы обращать внимание, а тем более ставить границей разделения: понятие о догмате и обряде в это время, благодаря стараниям Павла, у них имелось самое правильное. Принять епископа думали без всякого чиноприема, взяв с него только обещание служить по старопечатным книгам и не разделять укоризн (существовавших будто бы в православной Церкви) на эти книги и на старые обряды.¹⁶¹ Однако это искусное и грандиозное здание оказалось построенным на песке. Невозможность этого дела заключалась в том, что Павел хотел не заимствоваться только епископом, но создать новую церковь, совершенно отдельную от существующей, которая с тех пор должна была считаться еретической, в которой благодать Св. Духа до перехода ея вместе с епископом в церковь безпоповцев находилась только по долготерпению. «Хотя тут и будет непрерывное преемство хиротонии, думал Павел, но церковь с такой иерархией будет ли согласна обетованию Христову о неодоленности Церкви вратами ада? Не будет ли это обетование относиться только к той церкви, от которой наша иерархия будет взята? Там собор епископов; а у нас что-то одноличное! Там неиссякаемое с благодатью священство; а у нас что-то нововоставленное»! Нелепость этой затеи Павел скоро сознал и потому не решался осуществлять её. Окончательно же отказался от своего намерения тогда, когда нашел, что если бы и случился такой переход епископа, то все-таки не были бы соблюдены канонические правила.¹⁶² «И такое тогда было тяжёлое время для сердца», говорит о. Павел, что и теперь ещё, когда вспомним о нем, страх объемлет душу. Подумайте сами, сознавать, что мы без Церкви, без таинств, и сознавать, что без них спастись не возможно! А где Церковь? Не знаем. Где обрести св. таинства? Недоумеваем. В этом нашем положении мы похожи были на дитя, в большом лесу потерявшее матерь, глядит оно на все стороны, а ничего не видит, хочет бежать туда и сюда, а само не знает, куда ему бежать»!¹⁶³ «Тогда надо мною некоторые и подсмеивались, говоря: Где твоя скрытая церковь? Почему тебя не спасает теперь? Одно было тогда охранение: боялись мы тогда отчаяться, уповали на милость Божию, что Господь желающих быть чадами его Церкви, по милости своей, не оставит, но приведет на путь истинный».¹⁶⁴

Вышеуказанные неудачи привели Павла к тому сознанию, что «не человеком создана Церковь, но Богом и человек ни разорить, ни восстановить её не может», и следовательно, «необходимо искать существующую церковь и к ней присоединиться на свое спасение, а не новую установлять».¹⁶⁵ Здесь заключался толчок к более беспристрастному рассмотрению о Великороссийской Церкви. «И приступил я, говорит о. Павел, снова к тщательному исследованию не токмо о догматах веры, но и о самых обрядах».¹⁶⁶ Для лучшего исследования спорных вопросов он отправляется в Москву (это было в начале 1866 года) и здесь рассматривал древности и входил в беседы с различными лицами. Самым главным вопросом, «с решением которого должна была решиться моя судьба», говорит впоследствии о. Павел, «век ли мне быть старообрядцем или сделаться сыном православной Церкви, был вопрос о клятвах собора 1667 года. «Если они положены только за непокорность Церкви в совершении внешних обрядовых действий: это еще не важно, это одна излишняя ревность, а церковь все таки православна, благодати Св. Духа за сие не лишилась, и удаляться от нея по сему не должно. Но не положены ли клятвы, как утверждают старообрядцы, на самый разум спорных обрядовых предметов, на тот смысл, который в них заключается? Например, за то ли положена клятва, что в восьмом члене Символа веры приложено слово «истинного» (я знал уже, что это прилог), или за самую мысль, в сем слове заключенную? За то ли, что двуперстие принято в употребление вместо троеперстия, или за выраженное двуперстием православное учение? И т. д.»¹⁶⁷). Прежде, чем начать окончательное исследование этого вопроса жизни и смерти, Павел порешил предварительно отправиться в Троице-Сергееву Лавру, здесь с усердием помолился Сергию Чудотворцу, попросил его помощи и затем уже вступил в рассмотрение вопроса о клятвах.

«Вот к каким заключениям пришел я тогда», говорит о. Павел. «Если бы собор 1667 года положил клятву на самую мысль в слове «истинного», то сам он не назвал бы (и Церковь российская не назвала бы) Духа Святаго единосущным Отцу и Сыну, если бы проклинал самое образование двумя перстами двух естеств во Христе, то и вообще бы не допускал такого образования и т. д. При том же клятвы собора были изречены уже после отделения старообрядцев от церкви и за это отделение, а не отделение последовало за клятвами и по причине клятв».¹⁶⁸ «Наконец, еще раз и не поверхностно, как обычай старообрядцам, прочел я изложение собора 1667 года и нашёл, что клятвы собора положены не на тех, которые осмиконечным крестом печатают просфоры, а на тех, которые точию осмиконечный крест употребляют, четвероконечный же отвергают с похулением: и не на тех, которые в молитве Иисусовой говорят, Сыне Божий, а на тех, которые укоряют говорящих: Боже наш, и за сие от Церкви отделяются и проч.».¹⁶⁹

Так кончился кризис великой борьбы Павла. С этого момента он принадлежал безраздельно православной Церкви.

Отъезд из прусского монастыря и присоединение о. Павла к православной церкви

Решив для себя вопрос об истинной Церкви бесповоротно, Павел однако не считал удобным говорить открыто о своём намерении стать православным. Он желал найденную им истину сообщить и братии своей, с которой сроднился в продолжении стольких лет совместной жизни и которую так полюбил всей своей искренней душой. Однако братия его была так слаба духовно, что найденное Павлом целительное средство от недуга раскола нужно было применить с особенною осторожностью, чтобы этот целительный бальзам не произвел действия ослепительного солнечного луча на больные глаза. Прибыв из Москвы в Петербург, он постарался избежать обыкновенно с его приездом устраивавшихся здесь собеседований. И только в уединенной беседе с иноком Прокопием, бывшим когда-то учеником, а в то время состоявшим наставником безпоповцев в Петербурге, высказал и доказал главные положения своего нового убеждения, именно о непреложности обетований Спасителя, а отсюда о вечности и неодоленности Церкви, о необходимости причащения Тела и Крови Христовых; затем, приняв на себя роль защитника Церкви Великороссийской в целях якобы испытания силы Прокопия на случай, если ему придется бороться с никонианами, доказал ему и справедливость троеперстия, и имени Иисус, тройственной аллилуйи, пятипросфория, необходимость почитания креста четвероконечного, обличил далее и несостоятельность безпоповского учения, так что в конце беседы Прокопий от стыда должен был спрятаться за ширмы.¹⁷⁰ Истинного настроения Павла, впрочем, никто еще не подмечал и все были уверены в его твердой преданности безпоповству.

Приезд его в Пруссию чрезвычайно обрадовал братию. Полились нескончаемые разговоры о том, что он видел, слышал, какие вел беседы и т. д. «Братство не подозревало в нем ничего сокровенного». Но Павел таился до поры. Спустя три недели призвал он к себе трех наиболее выдающихся и преданных ему иноков и здесь, приняв на себя роль «церковного последователя», разъяснил им справедливость клятв Московского собора. В разделявших их с православною Церковью обрядах, собеседники имели надлежащее понятие и о них, следовательно, рассуждать было излишне. Эта беседа была предложена Павлом как будто для того, чтобы собеседники постарались поискать правильных доводов на опровержение аки бы этой лжи. «Простодушные иноки мудро принялись за дело». К остальной братии Павел приступил не так смело. Здесь речь была начата издалека.

«Братие, вопросил однажды Павел в трапезной, скажите мне, о чем мы молимся ежедневно после утрени, часов и после молебна?

Некоторые из старших отвечали: молимся о Церкви, чтобы Бог умилосердился помиловать нас, и дал бы нам священство.

Из дальнейшего хода беседы выяснено было, что в предстоящей для отыскания архиерея поездке, критерием коим должно было определиться его православие, должно служить св. Писание, потому что только Писанием «можно проверить, чем отпадает архиерей и обнажается благодати Божией и чем не отпадает; Писанием только можно ценить, что ересь и что грех.

Еще спрошу вас, продолжал Павел, не смешиваете ли вы обряд и догмат за одно?

Некоторые вопросили: как это можно смешать догмат и обряд за одно?

Очень просто: есть ныне люди, кои обряд поставляют за великий догмат, а догмат ни за что: и за обряд сильно истязают, а о догмате и вспомину нет. Вот потому я и спрашиваю: нет ли в среде нашей так понимающих?

Нет, мы так не понимаем, ответили братья: обряд ничего не значит; обряды разные в разных сторонах – лишь бы Богословия и таинства были не повреждены, тогда мы о прочем не будем в сомнении.

Я для примера сказал, что если вы все уедете искать священство и там увидите много бритых, а закона церковного нет бриться всем и все догматы православны: то займетесь ли вы священством из той страны?

Грамотные ответили: это не помешает нам заняться священством.

Ну, еще вопрошу вас, братие, без лукавства, если догматы все будут православны, а будут в той стране молиться триперстно, и исповедовать ими (перстами) Св. Троицу неразделимую православно, и больше ничего: годится ли от тех заняться священством?

Все молчали.

Что же, братия, молчите? Ведь раньше то дело вышло, что мы только о том и молимся, чтобы нам Бог открыл в нашем рассуждении узнать, чрез что лишается благодати архиерей, и чрез что еще не лишается, но долготерпит благодать Божия.

Грамотные отвечали: на это мы скоро не ответим, надо поценить от Писания. А безграмотные сказали: ценить об этом нельзя, а то, пожалуй, оправдаешь никонианское триперстие.

То стало быть нужно перестать и молиться о священстве, если не надо рассуждать о нем, сказал Павел.

Один из гостей, заметив затруднительность положения, просил оставить их в покое на этот раз, пока, обдумав, на что нибудь решаться.¹⁷¹

Между тем иноки, с которыми велась беседа особо, по рассмотрении задуманного им Павлом вопроса, вполне признали безусловную верность решения его Павлом и один из них, обходя по своей должности кельи братии, «начал представлять всякому натягательства и неправоту вин, приводимых в причину отделения старообрядческого от церкви». «Соблазнилось братство» и стало просить Павла, чтобы он запретил такую проповедь. Но Павел сказал: «постарайтесь доказать ему неправоту его опровержений и он тогда сам уймется». Братья отвечали: «мы не в состоянии обличить неправоту его, но просим тебя, или обличить, или запретить ему говорить, а то всех растревожил, и нехотя оправдывается великороссийская церковь». Павел сказал: «я тоже не в состоянии обличить его, а следовательно и воспретить не могу». Следствием таких обостренных отношений было разделение прусской братии на две партии: меньшая, наиболее образованная и начитанная последовала за Павлом, большая – невежественная и фанатичная осталась верна прежнему воззрению. Видя страшное неудовольствие, Павел счёл за лучшее оставить свое настоятельство. В один день после богослужения, взяв подручник, он положил в присутствии братии земное начало, со слезами поцеловал св. Евангелие и св. храмовые иконы и потом слезно распрощался с братией и взяв св. Евангелие, сказал: лучше с братией расстанусь, нежели с заветом Господа моего; и еще взял икону родительского благословения и намеревался выходить. Приверженные к нему из братства со слезами вопрошали: Куда ты, отче, от нас уходишь? Кому нас оставляешь? Павел отвечал: истина соединит нас опять, а ныне лучше мне одному идти отсюда, нежели многим мною тяготиться. Приверженные, идя вслед за ним вопили: мы с тобою не расстанемся! Или ты один хочешь угоден Богу быть? И мы за тобою! Павел, обратясь с грозно-торжественною улыбкой, сказал: «Не за мною, но за Евангелием идите. Господь сказал, что всякого, грядущего к Нему, не изженет вон».

Павел поселился вне стен монастыря, в одинокой келье, стоявшей на берегу озера. Несколько человек преданной ему братии пребывали с ним здесь же, употребляя большую часть времени на уяснение Св. Писания. Приходили сюда на собеседование многие и из монастыря и некоторые из этих вполне согласились с Павлом и сделались его приверженцами. Заметив, что оставшаяся в монастыре братия опасается какого-либо насилия с его стороны и вообще неприятностей, Павел счёл за лучшее совсем оставить Прусский монастырь. Созвав всю братию, он произнес трогательную, задушевную речь. «Братия моя», со слезами говорил Павел, вы знаете нестяжание и характер мой: мне ничего не нужно, все для вашего упокоения старался. Дивлюсь и жалею вас ныне: вы вообразили себе меня хищным и мстительным. Какой повод нашли вы думать так обо мне – не знаю. У меня и в помышлении не было вас обидеть. Владейте всем своим и нашим, что даровал вам Бог и удобрил нашим старанием. Не тревожьтесь, но успокойте свою совесть и питайте нас до лета, пока Бог нам даст место». Потом, обратясь к своим, сказал: а вас, братие, прошу, как сильных внутренним убеждением в истине, не нападать на них и не мучить их, но оставить их совесть на их произволение; кто придёт к вам, в вашу келью и спросит, тому сообщите».¹⁷² Высказав, затем свое намерение совершенно покинуть монастырь и присоединиться к православной Церкви, Павел посоветовал братии выбрать из своей среды доверенных людей, на которых он мог бы окончательно и формально переписать все монастырское имущество. Доверенные были выбраны, монастырское имущество переписано и в половинных числах января 1867 года Павел распрощался со всеми в последний раз. «Горестно всем было расставаться с ним», пишет очевидец этого события, «но он, повидимому, радовался, какое-то высокое чувство обнимало его. Он советовал всем последовать его примеру. Проводил Павла почти весь приход войновский с сожалением и скорбью, воспоминая добродетельные назидания его».¹⁷³

Из Пруссии путь Павла лежал прямо в Москву. На пути он заехал в Киев «обозреть древности первохристианского града в России и удовольствоваться поклонением св. мощам. Решил также заехать в Литву и Малороссию, чтобы здесь посеять семена мудрования о присоединении к св. Церкви». Здесь, сообщая свои понятия о Церкви православной, Павел «просил поддержки, яко бы от заблуждения, но поддерживая его, сами порасшатались тамошние настоятели в своих убеждениях и оказалось с ним много единомысленных». В Киев Павел прибыл на сырной неделе 20 февраля. Здесь со вниманием осматривал он интересовавшие его древности и с благоговением поклонялся святым мощам.¹⁷⁴ По прибытии в Москву, Павел был представлен почившему ныне митрополиту Филарету. как ищущий соединения с церковью. Святитель благословил местожительство ему в Никольском единоверческом монастыре в Москве, где Павел и поселился. Сюда в скором времени прибыли и многие из бывших учеников Павла, как в Пруссии, так и в других местах, занимавшие должности наставников в разных общинах безпоповцев. Воспитанные Павлом, до глубины души преданные ему, расположенные его беседами к правильным воззрениям на Великороссийскую церковь, они ожидали первого повода к тому, чтобы присоединиться к православию. Узнав твердое намерение своего учителя оставить безпоповство, многие из них упредили его присоединением к православной Церкви, таковы известный ο. К. Голубев, ο. В. Дарендов и другие. Многие, однако не успевшие свести с безпоповством последние счеты, прибыли к Павлу немного позднее. Ко дню присоединения о. Павла таких учеников оказалось 15 человек. 25 февраля 1868 года (в неделю православия¹⁷⁵ в Никольском монастыре преосвященным Леонидом был совершён над всеми ими вместе с Павлом чин присоединения к православной Церкви.

Событие это, как и следовало ожидать, потрясло весь безпоповский мир. На о. Павла здесь смотрели, как на великого и богоугодного человека и всякое слово его ценили очень дорого. Впечатление было тем сильнее, чем неожиданнее оно случилось. Никто не допускал той мысли, чтобы Павел мог поколебаться в своих убеждениях.¹⁷⁶ Часто провожая из монастыря о. Павла, выезжавшего для назидания безпоповской паствы, братия нисколько не опасались, чтобы с игуменом их мог случиться какой-нибудь переворот в предметах убеждения, потому что он выезжал из монастыря с значительным запасом новоизобретенных доказательств от богодухновенного Писания и везде слыл победителем, принося славу обители.¹⁷⁷ В особенности торжествовала братия узнав, что он изобрел самую необоримую вину в защиту старообрядческого от церкви отделения – клятвы московского собора, возложенные на древние обряды.¹⁷⁸ Таким образом, в безпоповстве, повидимому, все было тихо и ясно, и Павел был светлым лучом, оживлявшим весь безпоповский мир. Вдруг послышались первые предвестники надвигавшейся грозы: стало слышно, что «Павел похваляет греко-российскую церковь». Известие это подобно раскату грома быстро передалось во все концы безпоповства и крайне встревожило его. Один из Петербургских купцов сна и пищи лишился. И если случалось заснуть днём или ночью, вскакивал вдруг и начинал кричать: «Кого мы, кого мы лишились!»¹⁷⁹ «Удивления достойно», говорил другой. «Что слышится об отце Павле! Если бы во сне приснилось и тогда испугался бы, а то на самом деле исполняется. Пускай бы кто любил роскошно жить и сладкую пищу есть и хорошо наряжаться, это было бы не диво. Но разве о. Павел такой человек¹⁸⁰? В Литве, куда заехал о. Павел на пути уже в Москву, «до того были взволнованы его внезапным изменением» приверженцы его, что плакали и убеждали его не так круто поворачивать».¹⁸¹ Ещё более должно было удручить безпоповцев то обстоятельство, что не один Павел покидал его, но вместе с ним уходили отсюда и ученики его – наставники безпоповских общин. Как известно, все это были люди, обладавшие выдающимся природным умом и способностями. Воспитанные знаменитым учителем, хорошо изучившие религиозные доктрины раскола, его апологию и полемику, люди эти были весьма надежными столпами раскола. Пример учителя увлёк их за собой.

Безпоповство видимо обессиливало.¹⁸² Это сознавали не только в Петербурге различные магнаты – попечители раскола, но и все слои безпоповства. Около Климоуц, в глухой деревушке, о. Павел уже после своего обращения, встретил однажды горько плакавшую старушку. На вопрос о. Павла о слезах она отвечала: «мы, батюшка, надивиться не можем, что это сделалось такое, столько от нас переходит в церкву хороших людей. Так сомневаемся, так смутился весь народ, что не знает что и поделать, где и голову подклинить с надеждой спастися.¹⁸³

Но если на стороне раскола раздавались стенания и вопли, на стороне православной Церкви истинные сыны ея, ревнители ея славы, приемля присоединение Павла, как знак особой божественной благодати, не скрывали своей радости. Что представлял собой присоединявшийся инок Павел, это без сомнения было известно всем, кто ратовал против раскола. Событие это отмечено крупным шрифтом в нашей церковной летописи и по поводу его говорили очень много. Казалось, что если безпоповство в лице такого искреннего последователя и защитника своего все-таки не могло устоять пред светом истины православной Церкви, то остальное безпоповство уже и не имеет права долее оставаться в своём заблуждении. Циркулировали слухи о предстоящем всенародном состязании в вере, где раскол будет обличен, после чего существование его будет уже не мыслимым и т. д. В журнале Истина находим такую заметку.

«Ну, батюшка», говорит своему наставнику старообрядец, «готовься к ответу отстоять наше христианское согласие, слышно, что будут печатать нам запросы».

«Да ответ у нас готов», отвечал наставник: «вера гонима Богу любима».

«Так-то так, да вишь говорят, что всякую несправедливую секту прежде обличат и оставят безответну, а потом уже и суди мир; ведь много есть толков вредных, душегубных, вот, к примеру, скакуны, молокане, странники и другие».

«Христос не мучил никого».

«Да нас то не будут мучить, а только докажут, что ошибаемся, тогда что будет?

«Как ошибаемся? Столько время прошло и не обличили нашу веру, а теперь какие-нибудь два мутосвета (о. Павел и о. Константин Голубев, издатель «Истины» во Пскове), нашли истину: как бы не так! А отчего они до сих пор не видели церкви»?

«Это не ответ: и Павел апостол прежде гнал и разрушал церковь Божию, пока не уразумел».¹⁸⁴

Из приведённого отрывка можно отчасти видеть, каким сенсационным событием было присоединение о. Павла. Впрочем, слухи, как и всегда, оказались преувеличенными. Ни запросов, ни состязаний и обличений, после которых «мир» с очевидностью мог бы рассудить о справедливости той и другой стороны, не было. Невежество и закоснелость раскольников представляют собой не столь тонкие покровы, чтобы их можно было уничтожить только обнажением, хотя бы и до очевидности убедительным. Слухи, говорим, были не верны, однако событие было действительно чрезвычайным и давало повод ко всякого рода предположениям и ожиданиям. Повторяем, в лице Павла раскол ясно объявил свою несостоятельность и потому естественно было ожидать окончательного с его стороны сознания в своей несправедливости и потом исчезновения с лица земли. Глас народа, впрочем, имел свою долю правды и если не имелось здесь ясного представления, то так сказать, чувствовалось инстинктом, что расколу угрожает нечто сильное. И действительно вскоре после своего присоединения о. Павел призвал раскол к ответу, «отстоять свое христианское согласие».

Со времени присоединения для о. Павла начинается второй период его жизни. Плавание по бурному морю сомнений окончилось. Он обрел тихое и спасительное пристанище. Вся деятельность его теперь направляется исключительно к созиданию Церкви Христовой путём привлечения заблудших сынов ея, своих бывших собратьев по вере – старообрядцев-раскольников. Для него начинается новая жизнь, которую можно назвать в полном смысле слова противораскольничьей деятельности: все 27 лет жизни его в православной Церкви прошли в непрерывной борьбе с расколом. Он совершил очень много миссионерских путешествий, вел собеседования с раскольниками в Москве, в особенности в своём монастыре и в своей келье и писал противораскольнические сочинения.

Краткая характеристика нашей противораскольничьей полемики в предшествовавшие обращению о. Павла время

Чтобы представить противораскольничью деятельность о. Павла в надлежащем свете, необходимо познакомиться с положением нашей борьбы против раскола в особенности пред тем временем, когда о. Павел становится деятельным ея членом.

С появлением первых признаков опасного разделения, (время после собора 1666 года), церковь русская постаралась тотчас же принять соответствующие предохранительные меры и «Жезл правления» (явившийся в том же 1666 году) представляет первый по времени опыт, направленный к разъяснению раскольнических лжемудрствований. Столь внимательное отношение к начавшейся болезни обещало, повидимому, чрезвычайную заботливость в отношении искоренения зародившегося недуга и на будущее время. На деле вышло иначе и вплоть до шестидесятых годов настоящего столетия, т. е. в продолжении целых 200 лет, сочинений, направленных на обличение раскольнического вероучения, появилось весьма незначительное количество.¹⁸⁵ Знакомство с этими сочинениями легко убеждает в совершенной недостаточности нашего противораскольнического оружия: и по количеству исследований оно оставляло желать большего, но что главное, и качество его не редко было довольно сомнительно. За исключением сочинений святителей московских Платона и Филарета и «Ответов» преосв. Никифора, все остальные составлены в очень резком тоне, что ни мало препятствовало этим сочинениям достигать предназначенной им цели обращения старообрядцев. Такой тон мог вызывать еще большее ожесточение их против православной Церкви. Встречающиеся здесь жестокословные порицания, как известно, и до настоящего времени служат камнем претыкания и соблазна для многих старообрядцев, которые возмущаясь своим вероучением, ищут соединения с православной Церковью. К этому нужно прибавить еще то, что противораскольнические доводы в вышеуказанных сочинениях имеют не редко основанием недостоверные документы,¹⁸⁶ что также не могло не увеличивать презрительного отношения к этим книгам со стороны раскольников. Но что более всего важно, что должно быть отмечено, как главный недостаток решительно всей, указанной выше нашей противораскольничьей литературы, так это то, что главное внимание там уделено обрядовым разностям; уяснению вопроса о Церкви и догматах отводится там очень мало места. Как доказано в настоящее время, указанное направление в противораскольничьей полемике слишком не выгодно в отношении достижения успешных результатов. Мы, впрочем, не хотим сказать того, чтобы указанная литература совершенно не достигала своей цели. Она давала твердую опору защитникам православной Церкви в их противораскольничьей борьбе и даже многих из «простецов» воодушевляла на борьбу с старообрядчеством 2). Польза этих книг сознавалась ясно, чему доказательством, между прочим, служит и тот факт, что часто по указу св. Синода они рассылались партиями в места наиболее заселённые старообрядцами, для их вразумления. Но тем не менее, указанные недостатки все же сильно мешали надлежащим образом достигать им своей цели.

Отсутствию надлежащей энергии в борьбе с расколом в значительной мере способствовало то обстоятельство, что раскол, за недостатком надлежащих о нем исследований, представлялся гораздо меньшей силой, чем это было на самом деле, почему и победа над ним казалась делом чрезвычайно легким.¹⁸⁷

Не встречая себе в полемике более или менее значительного противодействия, раскол быстро распространялся по нашей широкой Руси и глубоко укоренялся в ея непроходимом невежестве. В особенности расцвел он в исполненное глубокой веротерпимости царствование Александра Благословенного. А затем, в строгое и справедливое царствование Николая Павловича, раскол не имел причин сокращаться в своих пределах; часть его, известная под именем беглопоповства, успела раздобыть себе за это время даже собственного архиерея. К этому времени старообрядцы имели уже у себя собственную литературу, состоявшую, если верить «Каталогу» Павла Любопытного, из 600 сочинений, которые, если и не попадали на печатный станок, то со всеусердием переписывались и расходились в народе. Сочинения и теперь составляющие верх старообрядческой мудрости и витийства, своего рода «классическая» старообрядческая письменность к этому времени уже существовали. Эти толстые полууставные рукописи, оставшиеся без критической проверки, составляли предмет всеобщего удивления, представляемая здесь масса доказательств казалась непреодолимой. Под влиянием этих рукописей, под обаянием действительно замечательных деятелей раскола братьев Денисовых, Ивана Алексеева, Скачкова и др. с одной стороны и вследствие недостаточной целесообразности, а отсюда и успешности нашей полемики с другой, установился слишком скромный взгляд на наших писателей полемистов; составилось даже убеждение, что наша полемика не вынесет серьёзного столкновения с расколом и тот, кто мог сговорить с старообрядцем, возбуждал к себе внимание, как будто бы он совершил некий подвиг.¹⁸⁸

К началу шестидесятых годов раскол представлял слишком выдающееся явление в нашей церковно-общественной жизни. На него обратила внимание революционная партия в России и считая его по настроению и по делам вполне солидарным с собой, питала надежду сделать его пособником своих замыслов. Либеральная литература того времени заговорила о предоставлении раскольникам полнейшей свободы.¹⁸⁹ Для усиления раскола предполагалось даже (не столько, впрочем, со стороны самих раскольников, сколько со стороны тех, кто намеревался образовать из него оппозиционную русскому правительству и православной Церкви партию), основать за границей вообще и в Лондоне в особенности старообрядческие центры образования. Предполагалось учредить раскольнические общины и церкви, устроить училища в строгом старообрядческом духе, составить учебники, напечатать в заграничных типографиях новые и старые раскольнические сочинения для распространения их в народе¹⁹⁰ и т. д. Зло, видимо, крепчало и грозило большой опасностью церковно-общественному строю русского государства.¹⁹¹ Однако, когда раскол перестал скрываться в глубине лесов и сбросив с себя личину смирения и рабского страха, открыто показал свою голову и смело начал свидетельствовать свою аки-бы истину, и Церковь и правительство сразу поднимают против него полемику в высшей степени оживлённую и целесообразную.

Со стороны Церкви горячим борцом против раскола выступил приснопамятный митрополит С.-Петербургский Григорий. Он усердно посещал места и приходы, населенные старообрядцами, заходил в их скиты и часовни, вступал в продолжительные беседы с раскольниками, в особенности с их начётчиками. Задавшись мыслью учредить миссионерства, он вызывает в Петербург из каждой епархии по одному духовному лицу и здесь сам читает им лекции противораскольничьей полемики. По возвращении своём на места жительства, эти лица считались официальными миссионерами. По инициативе же м. Григория, было введено преподавание раскола в средних и высших духовных учебных заведениях. Наконец, в 1854 году он издаёт свое замечательнейшее противораскольническое сочинение под заглавием «Истинно древняя и истинно православная Христова Церковь», труд целой его жизни, сочинение замечательное, как по своему научному характеру, (первый блистательный опыт систематической противораскольничьей полемики), так и по своей точке зрения: обрядовая сторона здесь на втором плане, первое же место занимает определение понятия о церкви; замечательно также это сочинение и по тону сострадательного отношения к немощной братии, чрез грех неведения послужившей оружием врага рода человеческого против Церкви Христовой.

Сообщенная м. Григорием духовным учебным заведениям постановка противораскольничьей полемики на несколько времени оживила нашу борьбу с расколом. В академиях разработка новых, интересных вопросов, каковыми представлялись вопросы по расколу, привлекала лучшие силы; явились довольно обширные исследования по частным вопросам, напр.: «Об антихристе» И. Ф. Нильского и многие другие.¹⁹² Явились «Выписки» А. Озерского. Закипела работа и в семинариях. Занятия по расколу состояли здесь в изучении истории ересей и расколов в России, в изложении и опровержении раскольнических заблуждений. Внимание учащихся было обращаемо не только на сочинения, написанные против раскола, но также и на те рукописи и книги, на коих сами раскольники основывают свои мнения. В некоторых семинариях ученики составляли поучения заблудшим, разбирали журналы собеседований с ними сельских священников или присутствовали при увещаниях, делаемых раскольникам.¹⁹³

Указанные условия несомненно повлияли на прогрессивное движение нашей полемики, имея пособием помянутые сочинения, полемика наша стала гораздо обстоятельнее и свободнее. Особенно изменился тон ея. Было сознано, что раскол коренится в убеждениях человека, что для изменения этих убеждений нужно приобрести доверие, любовь, нужно добрыми глазами смотреть на жалких людей.¹⁹⁴ «Нам нужно обличать», говорилось тогда, «но наша речь должна отзываться любовью, духом мира и христианского снисхождения к заблудшим». Сознано было, что «предшественники писали строго с упрёком, почему и труды их не венчались блестящим успехом.¹⁹⁵ Однако в предшествовавшие времена полемика наша была слишком неразвита, чтобы в немногие годы оживления можно было поставить её на надлежащую высоту. Полемика пятидесятых и шестидесятых годов имеет у себя много прежних недостатков. Просматривая образцы полемики этого времени, мы видим, что исключительное внимание в собеседованиях устремляется на обрядовые разности. Троеперстие, четвероконечный крест, число просфор – главные предметы рассуждения. Уяснению понятия о Церкви и догматах отводится слишком незначительное место. Препираясь о предметах обрядового свойства, истощаясь в доказательствах, которым раскольники, однако не имеют веры, защитники православия и не подозревают, что тут-же, так сказать сбоку, находится такая непоколебимая опора, именно, понятие о Церкви и догматах. Другим важным недостатком противораскольничьей полемики этого времени служат способы самих доказательств. Один старался приложить к делу семинарские лекции о расколе; другой пользовался здравым смыслом; третий представлял раскольникам в образец для последования богомудрых и просвещенных архипастырей Церкви, в доказательство мощи и чудотворения свв. Тихона Задонского, Митрофана Воронежского и других святителей.¹⁹⁶ Все это не убедительные доказательства для раскольников. «Покажи нам, говорят они в таких случаях, на каждый вопрос ответство от святого писания, кроме всяких своесмысленных натягательств, должны бо есмы во всех, яже глаголем и творим, имети показание от божественных писаний, да не человеческими помышлении прельщаемы, испадаем правого пути и впадаем в пропасть погибели».¹⁹⁷ Таким образом, для убеждения раскольников нужно было принимать не те средства, которые употреблялись, но доказательства от «святого писания», под каким именем они разумеют известные, уважаемые ими старопечатные книги. И хотя в некоторых епархиях, как мы уже раньше видели, преподаватели раскола знакомили своих учеников с старопечатными книгами, однако просматривая противораскольнические беседы того времени, мы не видим надлежащего применения этого способа убеждения раскольников. О нем как будто бы и не знают. С величайшим усердием прилагались менее действительные способы, о которых мы сказали выше, доказательств же «от святого писания» мы почти не встречаем. Очевидно, сознание всей действительности этих доказательств, и всей его поэтому необходимости недостаточно ещё созрело.¹⁹⁸ Отсутствие этого рода доказательств кроме того, что делало нашу противораскольническую полемику того времени недостаточно убедительной, давало еще раскольникам повод думать, что таких доказательств и не может быть, что якобы все «святое писание» говорит в их пользу. Отсюда уверенность раскольников в своей правоте становилась более крепкой, равно как увеличивалась и энергия в пропаганде и защите своих воззрений. В то время раскольники – начётчики старались ловить каждый удобный случай, чтобы заявить о мнимой неистинности православной Церкви, заявить в особенности пастырю православной Церкви; в запасе у них всегда содержалась мысль о том, что священник, не сведущий в старопечатных книгах, не может и ответить им надлежащим образом.

Представляется недоуменным тот факт, что наши полемисты, имея в своём распоряжении такое пособие к обличению раскола, как сочинение м. Григория, допускали в своей полемике такие грубые промахи, как игнорирование старопечатными книгами и обращая внимание на вопросы обрядовые, становились на фальшивую дорогу и лишали тем самым свою полемическую деятельность надлежащего успеха. Неужели при руководстве означенным пособием нельзя было понять значения опровержений, почерпнутых из старопечатных книг? Или может быть приводилось их там не довольно достаточное количество? Ни того, ни другого быть не могло. «Писаниям св. отцов и учителей Церкви в новых переводах вы и ваши наставники не доверяете», говорит, обращаясь к старообрядцам, м. Григорий, а потому и доказательства свои он обещает и действительно заимствует исключительно из старопечатных книг:¹⁹⁹ всякое опровержение раскольнического суемудрия он подкрепляет очень и очень достаточным количеством переводимых оттуда свидетельств. Поэтому, изучив надлежащим образом эту книгу, можно было не пасовать пред раскольником, требующим подтверждения «от божественного писания» и тем более не приводить «своесмысленных доказательств» и «натягательств от собственного разума».

Далее, повидимому, м. Григорий так пространно толкует о Церкви, что и следовавшим за ним полемистам должно было бы сделаться ясным, что центр тяжести противораскольничьей полемики заключается именно в уяснении понятия о Церкви, ея спасительности и гибельности отделения от нея. Но здесь именно и заключался пробел у м. Григория; он не показал, каким образом вопрос о Церкви можно поставить базисом полемики с расколом. Вопрос о Церкви тогда только можно развивать пред раскольником, когда доказано наперед, что церковь есть общество верующее в догматы, а не в обряды, что обряды могут быть с полным правом изменяемы Церковью. Из последнего положения следовало бы, что все те вопросы об обрядовых разностях, которым старообрядцы усвояют такое важное значение, должны занять второстепенное место с почти безразличным значением. Эти вопросы могли разрешаться в конец одним положением, что Церковь имеет право по своему усмотрению изменять обрядовую сторону религии. Между тем в книге м. Григория мы и не видим этого звена; он самым разносторонним образом уясняет понятие о Церкви, однако это понятие остается у него как бы не у дел, отрешенным от живой полемики. У него именно нет того объяснения, что обрядовая сторона, из-за которой раскольники отделяются от Церкви, не может иметь такого важного значения, чтобы из-за неё отделяться, что недоразумение раскольников состоит в том, что они отождествили значение догмата и обряда. В книге м. Григория, повторяем, нет такого разъяснения. «Ваши предки, а за ними и нынешние ваши наставники», говорит м. Григорий, обращаясь к старообрядцам после прямых свидетельств, что истинная Церковь и есть именно греко-российская Церковь, «обыкновенно отвергают православие православной Церкви и выставляют для подтверждения своего мнения несколько по их мнению ясных доказательств. Для рассмотрения их назначаем всю вторую часть книги».²⁰⁰ Но каким же образом совершается во второй части это рассмотрение? «Для обнаружения неправды, (взводимой раскольниками), необходимо, говорит м. Григорий, рассмотреть все доказательства, на которых основано такое мнение».²⁰¹ Вот начальные слова второй части, показывающие, каким образом будет производиться опровержение раскольнических обвинений. Мы видим доказательства исторические, археологические, соображения здравого разума и т. д., но ни слова о том, что раскольники не имеют права даже требовать здесь оправданий и доказательств, так как обряд не догмат и изменение обрядов находится в полном праве Церкви и не может служить причиной отделения от Церкви. Не выяснив этого. м. Григорий, далее становится на историко-археологическую почву, приводит чрезвычайное обилие систематически расположенных доказательств, которые однако не имели надлежащей убедительности, так как на почве истории и археологии у старообрядцев всегда найдутся хотя мнимые, но тем не менее вполне удовлетворяющие старообрядческую совесть признаки якобы истинности их воззрений, и полемика самая ясная и убедительная, какую мы и находим в книге м. Григория, становится совершенно бесплодной. Для объяснения воспользуемся таким примером. Предположим, в собеседовании с старообрядцем, мы следуя книге м. Григория, изобразим в начале всю истинность греко-российской Церкви, к которой следовательно, нужно обратиться и собеседнику-старообрядцу. Но предварительно нужно будет разрешить излюбленный в таких случаях мотив старообрядчества относительно «новшеств» православной Церкви. Мы обращаемся за ответом к той же книге и согласно указанному здесь начинаем безысходные и бесплодные прения на историко-археологической почве, вместо того, чтобы прямо сказать, что старообрядец не имеет права отделяться от Церкви из-за этих новшеств, как из-за обрядов. Таким образом, и книга м. Григория не ставила нашей полемики на надлежащий путь; мало того, указанным способом разбора и опровержения старообрядческих возражений она как бы закрепляла за ней прежнее направление. То конечно несомненно, что труд м. Григория, по обстоятельности приводимых доказательств и по систематичности их изложения, представлял блестящее произведение нашей противосектантской литературы. Несомненно также и то, что раскрытием понятия о Церкви и указанием на греко-российскую Церковь, как на истинно древнюю и истинно православную Церковь, он сделал большой шаг по пути развития нашей противораскольничьей литературы и указал, где собственно должен помещаться пункт нашей опоры в противораскольничьей борьбе, но все таки то, что он не выяснил всей неосновательности отделения старообрядцев, как отделения, происходящего из-за обрядов, и даёт им, поэтому, возможность на почве истории и археологии доказывать свои права. Это лишает драгоценную книгу ея надлежащего значения.

К числу недостатков книги м. Григория нужно отнести также и то, что этот труд знаменитого архипастыря представляет собой более апологию православной Церкви, защищение от нападений раскола, нежели обличение его заблуждений. Само собой разумеется, что блестящая апология тем самым, что представляет очевидную истину, может оказаться чрезвычайно действительной в отношении привлечения к ней симпатий, веры и преданности. Однако, апология – это только половина дела, необходима еще и полемика или опровержение раскольнического суемудрия и защиты. Необходимо разоблачить раскол до нага, чтобы он сам устыдился своей срамоты. Далее, книга м. Григория, вследствие своего апологетического характера, обращает внимание только лишь на главные возражения раскольников и совершенно не знакомит и не разоблачает тайн раскольнической самозащиты – казуистики, не ставит читателя с раскольником лицом к лицу, чтобы можно было ознакомится с особенностями его своеобразной физиономии. Книга м. Григория представляет прекрасную теорию. Но теория тогда только имеет свое значение, если известно, как прилагать её на практике, иначе она может оказаться совершенно бесполезной. То верно, конечно, что с практикой может надлежащим образом познакомить самая жизнь. Однако, от книги можно требовать хотя бы, так сказать, предварительного знакомства, чтобы спустившись из области отвлечённых рассуждений в область их практического приложения, не потерпеть полнейшего фиаско, способного сразу охладить весь пыл и энтузиазм к дальнейшему продолжению дела.

Указанные недостатки в своей совокупности и обусловили, как мы полагаем, недействительность книги м. Григория в нашей борьбе с расколом, вследствие чего борьба эта шла, так сказать, мимо этой книги и не пользовалась всем тем, весьма многим и чрезвычайно полезным, чем могла бы и должна была пользоваться.

Однако, не смотря на недостатки, благотворные плоды нашей противораскольничьей борьбы того времени ясно сказались в обращении многих раскольников.²⁰² Оживление противораскольничьей борьбы, привлёкшее такую массу сил, возбудившее такую энергию, обещало не в далёком будущем принести чрезвычайно обильные результаты. Но, к большому сожалению этим благим начинаниям вскоре был нанесён большой удар: с введением нового устава в духовных семинариях было упразднено здесь преподавание истории и обличения раскола; к миссионерским отделениям, о которых так много хлопотали, также охладели. Это не могло не повлечь за собой печальных результатов в нашей противораскольнической борьбе. Теперь были лишены специальной подготовки наши столпы в этой борьбе – пастыри Церкви. И если общее богословское образование заключало в себе достаточно гарантии на то, чтобы с надлежащим успехом противостоять раскольническим нападениям, (понятие о церкви дает непоколебимую точку опоры для православного защитника), то во всяком случае у пастыря Церкви не оказывалось средств, чтобы действовать на самые убеждения раскольников, чтобы парализовать распространение раскольнической пропаганды. Все дело противораскольнической полемики теперь опиралось на миссионерских обществах и братствах. Однако, при всей своей усердной, благоплодной деятельности, эти учреждения не могли поставить дело нашей противораскольничьей борьбы на надлежащую ступень развития. Главной причиной в этом случае было слишком незначительное количество этих учреждений.²⁰³ С 1867 – 68 г. обращение раскольников, как видно из отчётов обер-прокурора св. Синода, значительно уменьшилось в сравнении с предшествовавшими годами. Можно было даже констатировать факт усиления раскола на счет православия: в очень многих местах государства совершилось отпадение в раскол целых тысяч православного народонаселения.²⁰⁴ Средства для противораскольничьей борьбы были до нельзя слабы. Жатвы было много, а делателей мало. Малое число деятелей обусловливалось, как можно видеть, не отсутствием святой ревности, но тем главным образом, что для них не имелось достаточного количества надлежащим образом приспособленных средств для борьбы, в чем мы имели случай убедиться при характеристики полемики того времени. Не было достаточного количества исторических сочинений, коими бы надлежащим образом освещался весь раскол;²⁰⁵ не было и полемических сочинений, надлежащим образом приспособленных к обличению раскола. Мы имели малое число деятелей против раскола и мало средств для этой деятельности. Мы находились даже в своего рода логическом круге. Не было деятелей, отсюда не было и средств для деятельности; но в свою очередь и недостаток деятелей в значительной степени обусловливался недостатком имевшихся в наличности средств в виде противораскольнических сочинений: работа единичных личностей чрезвычайно усердная и столь же плодотворная не могла поднять нашей противораскольничьей полемики на надлежащую степень высоты.

В это до некоторой степени критическое для нашей борьбы с расколом время Провидению угодно было к числу защитников православной Церкви присоединить такого борца, каким оказался впоследствии о. Павел.

Личные достоинства Павла и особенности метода его полемики,

как условие успешной борьбы его с расколом

Сделавшись верным сыном православной церкви, о. Павел, как упомянуто уже, все силы свои решился посвятить на борьбу с отделившимися от нея и восставшими против нея, недавно бывшими своими собратьями по вере, раскольниками. Кроме общего побуждения ревности о славе приютившей его под свой благодатный кров матери, «окормляющей его своими таинствами и дающей ему» несомненную надежду на вечное спасение, к означенной борьбе побуждали его и особые, из его жизни вытекавшие обстоятельства. Об этом он сам говорит таким образом: «Если прежде был я проповедником лжи и клевет на святую Церковь, не тем ли паче обязан теперь возвещать истинное о Церкви учение?²⁰⁶ «Почел обязанным сказать вам (старообрядцам) истину, говорит он в другом месте, дабы вы на будущем суде Христовом не обвиняли меня, что с проповедью раскола я приходил к вам, а истину Евангелия умолчал».²⁰⁷ Наконец, на этот подвиг возбуждала его вообще «любовь к заблуждающимся братьям, вне общения с святой Церковью мнящим спастися».²⁰⁸

Для надлежащего успеха в этой борьбе у о. Павла имелись в наличности все необходимые условия и средства. К числу необходимых условий всякой борьбы вообще и предстоявшей о. Павлу в частности относится прежде всего возможно лучшее знание противника, знание его явных и тайных намерений, знание его сильных и слабых сторон и т. д. По отношению к расколу знание это приобретается путём изучения его истории и самым обстоятельным знакомством с его внутренней жизнью. О. Павел сам отлично знал всю историю раскола. Редкая начитанность сообщила ему в этом отношении чрезвычайное богатство знаний.²⁰⁹ Точно также и современное положение раскола было известно ему самым лучшим образом. Рожденный в расколе, тщательно воспитанный в раскольнических идеях, занимавший в течении многих лет должность наставника, о. Павел представлял собою личность, в которой наиболее удачным образом воплощались все идеи раскола, весь дух его и стремления. Таким образом, о. Павел прекрасно понимал своего противника и в изучении его не имел никакой надобности. И вот, в то время, когда в нашем обществе бродили самые неопределенные взгляды на раскол, когда иные полагали, что это явление отживает уже свой век, что нужно еще немного продолжиться веянию духа времени и влиянию новейшей культуры, чтобы это явление окончательно исчезло с лица земли; когда со всех концов раздавались голоса за полнейшую свободу раскола, как религиозного общества, якобы не заключающего в себе никаких вредных намерений в отношении Церкви и государства, о. Павел, поддерживая точку зрения на раскол Церкви и правительства, выразил свой взгляд на раскол таким образом. Вся их цель и все их тщание, говорит он о старообрядцах, состоит в том, чтобы кого из православных совратить в раскол. Когда явилась Австрийско-Белокриницкая иерархия, ея учредители думали запрудить архиереями всю Россию. И если теперь, когда принадлежащих ко всем старообрядческим сектам можно насчитывать до трёх миллионов, старообрядцы требуют себе равноправия с православной Церковью, то если бы их было до пятнадцати миллионов (как старообрядцы и утверждают), тогда раскол смело бы потребовал выгнать православное духовенство из кремлёвских соборов и отдать соборы им самим, как собственное их достояние. Возразят мне, что я говорю не верно; но пусть каждый старообрядец спросит себя, что он думает когда войдет в Успенский собор? Он мыслит: все это было когда-то наше достояние, вся Россия содержала нашу веру, древние цари до Никона были нашей веры и хорошо было бы, если б вся эта святыня опять к нам возвратилась. Итак, раскол не только то думает, что он имеет правую веру, но что и в кремлёвских соборах должны властвовать их епископы и что господствующей в России религией по наследству якобы от князя Владимира должна быть их старообрядческая религия. И если раскол прямо не заявляет таких требований, то лишь потому, что не имеет достаточного количества последователей. Потому он и стремится всячески совращать православных, чтобы увеличить свою силу и ниспровергнуть православную греко-российскую церковь».²¹⁰

Помимо сознания опасности своего противника, для борьбы с ним, как сказали мы ранее, необходимы верные средства, необходимо самое точное знание раскольнических заблуждений, знание, соединенное с умением опровергать их. Таких средств, как известно, почти не представляла наша противораскольническая литература того времени. Она находилась тогда только в зачаточном состоянии. Но в том и состоит важное значение полемики о. Павла, что она явилась независимо от тех средств, кои имелись тогда у нас. Не в нашей литературе заключался источник силы о. Павла. Все оружие для противораскольничьей борьбы приобретено было им особым образом, – самой жизнью.

О. Павел был величайшим знатоком того дела, которое считал призванием своей жизни, именно борьбы с расколом. «Для обличения раскола, говорит о. Павел, нужно тщательно изучить его заблуждения и основательные против них доказательства».²¹¹ «Но, добавляет о. Павел, раскол болезнь самая капризная, недуг самый прихотливый. Имея в руках целительный пластырь, надо уметь приложить его к ране осторожно; иначе можно раздражить болезнь».²¹² А для этого «необходимо изучить раскол на практике, нужно стать лицом к лицу с расколом, осмотреть его со всех сторон и чтобы узнать, когда и с какой стороны удобнее подойти к нему».²¹³ Казалось, что обстоятельства жизни о. Павла как бы нарочно сложились таким образом, чтобы ему наилучшим образом выполнить эти условия. «Я много имел случаев», говорит о. Павел, «узнать раскол, изучить его больные места, узнать, как подойти к расколу, чем лучше подействовать на него».²¹⁴ Из биографии о. Павла мы знаем, как он был религиозен, как вместе с тем любознателен, как, наконец, начитан. Все эти свойства его духовной природы слились во едино и развиваясь во взаимодействии, образовали личность столь же глубоко религиозную, сколько вместе с тем и начитанную. Так как главным интересом всей его жизни была религия, то и начитанность его касалась главным образом этой области. Он изучил все, что относилось сюда и было доступно ему. В особенности изучил он св. Писание и книги старой печати, столь любезные сердцу старообрядца, оплот его дорогой веры. Его изучение этих книг достигло такой степени, что в собеседованиях нужные места из них, часто заключавшие в себе целые страницы, он приводил на память с буквальной точностью.²¹⁵ Кроме знания непосредственных источников своей веры о. Павел был довольно основательно знаком и с другими науками, имевшими косвенное отношение к его вере. Он прекрасно знал историю Церкви,²¹⁶ так что с полным правом мог говорить «об исторических данных»; это знание давало ему возможность впоследствии при собеседованиях наблюдать за тем, чтобы возражатель –старообрядец «не искривил повествования истории» и если это случалось, он с уверенностью замечал, что «того ни одна история не поведает»; «вонми историческому повествованию», говорил он в таких случаях и предлагал далее действительное историческое сказание.²¹⁷ Изучены были о. Павлом и жития святых, изучены не только в целях необходимого руководства в аскетической жизни, но и в целях оправдания своего старообрядческого вероучения и обличения несогласных. Знал о. Павел и гражданскую историю, откуда также не редко почерпал основания для опровержения противников и вообще он был чрезвычайно начитанный и сведущий человек и имеющимися сведениями всегда пользовался для защиты своих положений и опровержения мнений противников.

Мы знаем, что ещё в малолетстве обстоятельствами жизни он поставлен был в благоприятные условия изучить полемику раскола: его отец с дедом, как известно нам, вели постоянные прения о вере. В качестве наставника, о. Павел сам должен был выступить на это поле деятельности. Успехи его здесь были блестящи. В прениях с беглопоповцами он слыл непобедимым. Вспомним по этому поводу пребывание его в Климоуцах. По переходе в православную Церковь, против этой части раскола он уже представлял собой опытнейшего полемиста: те возражения беглопоповству, какие он ставил ему, будучи безпоповцем, одинаково были годны и тогда, когда он сделался православным: при взаимных обличениях, старообрядцы становятся обыкновенно на православную точку зрения. Но если прежде слава о его непобедимости была несколько преувеличена, (о. Павел, будучи безпоповцем, не мог удовлетворительно отвечать на вопрос о церкви,²¹⁸ то с переходом в православие, когда означенный вопрос был разрешён совершенным образом, о. Павел действительно оказывался непобедимым в спорах с беглопоповством и с однородными ему последователями австрийского священства. Ратовать против этой отрасли раскола для Павла было не ново. Новостью по переходе в православную Церковь являлось для него обличение безпоповства. Впрочем, и к этого рода обличению о. Павел сделал блестящую подготовку в то время, когда совершалось постепенное изменение его убеждений и постепенное приближение к Православной Церкви. Тот, кто раньше говорил: «умру, а без рассмотрения в Великороссийскую церковь не пойду», когда оказался в Великороссийской церкви, надо полагать, надлежащим образом совершил это рассмотрение, именно рассмотрение того, что как мнимо правое, представляло безпоповство и что, как поводимому неправое, представлялось со стороны православной Церкви. Каждый пункт вероучения и со всех сторон подвергался самой тщательной проверке;²¹⁹ критическая мысль изнемогала под тяжестью взваленной работы. Проведши свое новое исповедование чрез такое горнило очищения, о. Павел, конечно в состоянии был дать ответ всякому, вопрошающему словесе о уповании (I Петр. III, 15). Припомним по этому поводу его беседы с братией прусской киновии, с Стукачевым, с наставником Боровского скита, с Михеичем. Безпоповство было опровергаемо решительно на всех пунктах. Опытнейшие начётчики оставались пред о. Павлом совершенно безответными. Таким образом, не только в обличении беглопоповства, но и в обличении безпоповства о. Павел обещал быть одинаково непобедимым, что конечно, мы и будем видеть.

Впрочем, та удивительная сила полемики о. Павла. при помощи которой он оставлял раскол совершенно безответным, не имеющим чем оправдаться пред ним, при помощи которой речь его казалась особенно убедительной и обыкновенно сопровождалась большим количеством желающих присоединиться к православной Церкви, заключалась не в его начетничестве, не в знании им духа и вообще внутренней стороны раскола. Указанная сила сообщалась полемике о. Павла тем, для первого взгляда быть может незаметным фактом, что о. Павел пользовался здесь тем же самым методом, следуя которому и сам он принужден был оставить раскол и присоединиться к православной Церкви. Для того, чтобы яснее представить себе всю естественность, целесообразность, логическую принудительность и вообще действенность изведанного о. Павлом на собственном опыте и затем прилагавшегося им на практике полемической деятельности способа обличения и убеждения, остановимся здесь несколько и постараемся дать целостное представление о сущности раскола: тогда нам виднее будет, что собственно составляет жизненность раскола и как подрывает её о. Павел.

Отделяясь от Церкви, раскол не сознавал всего ужаса своего будущего положения. Отделение совершалось без всякой предусмотрительности. Не было и признака разумного отношения к столь важному событию. Отделение совершилось, так сказать по инерции, силу которой сообщила слепая уверенность, что церковь переменила веру. Вскоре слепые стали прозревать. Ужас положения без иерархии, без спасительных таинств сделался для всех ясным. Случилось то, чего никто не ожидал. Отделялись в видах избавления от ереси и снискания спасения, между тем оказывалось, что новое положение не имеет спасительных средств. По разумному порядку вещей, разочаровавшимся беглецам стоило бы только оглянуться назад и рассмотреть, действительно ли в Церкви появилось еретичество. Известная доля беспристрастия и евангельское понятие о Церкви совершенно рассеяло бы напугавшую их иллюзию и привело бы обратно туда, откуда бежали. На деле вышло иначе. Велик и непобедим был ужас отступников. Не помогли и увещания. Скоро кровь фанатиков закрепила за расколом уверенность в правоте: явились мученики, мощи и т. д. Позади беглецов разверзлась великая пропасть. Нельзя уже было думать о возвращении; нужно было как нибудь мириться с новым положением. Часть наиболее робких инстинктивно хватается за беглых попов; наиболее упрямые и последовательные решаются совершенно обойтись без священства и таинств, уверяя себя в наступлении царства антихриста. В этом случае происходило то, что называется предзанятостию мысли, известным углом зрения. Именно, существовало уже прочно сложившееся убеждение, что все никониане отступники и что истина сохранилась только в расколе. Напрягаются все усилия, чтобы отстоять такое убеждение. За невозможностью опереться на св. Писании и св. Предании, единственно имеющими право называться источниками вероучения, привлекаются в качестве таковых предания старцев-начетчиков раскольнических. Истинные источники вероучения отодвигаются на второй план, причем в извинение приводятся разные нелепые соображения, в роде, напр., того, что «все еретики по Писанию заблудили», что и «лютеране по Евангелию идут» и. т. п. Чувствуя, однако, необходимость связи вероучения с св. Писанием и св. Преданием, они берут для себя основания и из этих источников, но только поступают в этом случае довольно оригинальным образом: устраняя авторитетное, принятое Церковью толкование св. Писания св. отцами, где со всей очевидностью устанавливается подлинный смысл текста, раскольники-старообрядцы берут на себя дерзость изъяснять текст так, как это представляется для них желательным. Они не обращают внимания на то, что усвояемый ими некоторым местам смысл сопровождается большими натяжками и противоречит прямому, ясному смыслу многочисленнейших мест св. Писания. Такому же произволу подвергаются и святоотеческие творения и каноны церковные. Выхватывается отдельная фраза без связи с предыдущим и последующим и без всякой благоразумной предосторожности и желания рассмотреть подлинный смысл ея, усвояется ей желаемый смысл, после чего она становится уже основанием раскольнического верования и апологии. Так создалось раскольническое вероучение, в высшей степени не основательное, тем не менее считающееся истинными последователями раскола вполне непогрешимым.

Чтобы бороться против такого учения, нужно прежде всего показать ложность его в самом корне, т. е., ложность самих источников, откуда оно произошло. Прежде всего, нужно указать, что суемудрие самих расколоучителей не может иметь места в числе источников вероучения. Нужно, далее, указать, что и истинными источниками вероучения св. Писанием и св. Преданием нужно пользоваться известным образом, именно, смысл св. Писания нужно заимствовать из толкований св. отцов. При пользовании же последними, нужно всегда держать в мысли то, что св. отцы старались утвердить истину Евангелия, поэтому, если бы у кого-нибудь из них нашлось что-либо несоответствующее евангельской истине, утвержденной общим голосом св. отцов, то оставлять без внимания, как ошибочное мнение частного лица. Признание необходимости такого только водительства в деле вероучения словом св. Писания, изъясняемого общим голосом св. отцов, должно очистить раскольническое вероучение от примеси суемудрия их уважаемых наставников и поставить его на основах св. Писания и Предания Церкви. Дальнейший ход борьбы определяется уже сам собою. Признание св. Писания источником вероучения заставит конечно веровать находящемуся там учению о вечности Церкви и необходимости для спасения пребывания в ней и пользования спасительными ея таинствами. Отсюда становилось ясным, что раскольники не могут иметь несомненной надежды на спасение; у безпоповцев нет ни иерархии, ни таинств; поповцы же хотя имеют то и другое, однако собственное священство появилось у них недавно, следовательно, некоторое время церковь их, лишённая иерархии, была одолена вратами ада, чего по Христову обетованию случиться не могло; кроме того, принятие Амвросия было противно церковным канонам. С его поставлением могли соглашаться последователи учения Павла Белокриницкого, но это учение было новым, Христом и апостолами не заповеданным и отцам Церкви неведомым. Таким образом, стоя на почве св. Писания и учения отцов Церкви, старообрядцы должны отказаться от признания своего общества церковью. У них естественно должен был возникать после этого вопрос: если церковь неодолима и вечна, то где же она? Ни римская, ни какая бы то ни была другая не могли присваивать себе значение православной Церкви, так как все они осуждены соборами. Оставалась не осужденной только греко-российская церковь. По их воззрениям, в этой церкви Никон ввел ереси. Беспристрастное рассмотрение однако могло убедить всякого, что все исправления в православной Церкви, из-за чего отделились старообрядцы, касались только обрядовой стороны, на что Церковь имеет полное право, следовательно, отделение старообрядцев не имеет никаких оснований. Отсюда становилась ясной нелепость раскола и необходимость воссоединения с православною Церковью. Вот самая естественная, самая целесообразная схема борьбы защитников православной Церкви с расколом. Как, может быть, ни простой покажется она на первый раз, однако впервые применил её в нашей противораскольничьей полемике только о. Павел. Как известно нам, самый его переход в православную Церковь совершился таким образом. Прежде всего, как человек, не имевший в себе ни капли фанатизма и искренне стремившийся установить истину и устранить ложь в своём раскольничьем воззрении, Павел сознал, что путём, ведущим к этой истине, может служить только св. Писание и толкование его св. отцами. Явился, как известно нам, «Царский путь». Дальнейшее шествие его этим путём известно. Вера в неизменность обетования Христа о неодоленности Церкви заставила его искать Церковь, пока наконец, он не обрел её в своем отечестве, предварительно уяснивши себе, что исправления, разделявшие его доселе с ней, не касались существа веры, а только лишь обрядовой стороны, на что Церковь всегда имела полное право.

Обратим внимание на внутреннюю состоятельность указанной системы доказательств. Замечательно здесь то, что ни одно положение не может быть отрицаемо со стороны старообрядцев. Не могут они отрицать, во первых того, что каждому христианину спасение свое должно соделовать, строго следуя словам Спасителя и вообще св. Писанию, истолкованному св. отцами Церкви. Нельзя не согласиться, далее, и с тем, что следуя словам Христовым, нужно быть членом такой церкви, которая согласно обетованию Христа, будучи неизменяемой, имеет и теперь такое же устройство, какое некогда сообщил ей Божественный Основатель ея. Нельзя, далее, не сознать, что такой церковью можно только признать греко-российскую церковь, ибо все другие осуждены соборами, а православие первой зазревается старообрядцами совершенно не основательно, ибо изменение обряда, если бы даже таковое и случилось, не нарушает чистоты веры. С этим заключением должен был согласиться даже самый упорный раскольник, иначе, т. е. признав греко-российскую церковь погрешившей, он тем самым признал бы, что все церкви погрешимы и оказался бы неверующим словам Спасителя, что Церковь Его не одолеют никакие враги и что она пребудет до скончания века. Не соглашаться с указанными доводами могут только те, кто не отдаёт себе отчета в том, во что и как они веруют. Внешнее ручательство за действительность указанного способа обращения может представлять пример самого о. Павла. Если такое светило безпоповства склонилось пред логической необходимостью указанного метода доказательств, то конечно, меньшая величина могла склониться тем скорее.

Представленная система доказательств по своим глубоким достоинствам, о чем мы только что сказали, обессмертила имя о. Павла, как деятеля в нашей противораскольничьей полемике. Мы имели случай знакомиться с характером нашей противораскольничьей полемики, начиная от самого ея появления вплоть до конца шестидесятых годов. Все усилия полемистов того времени были направлены на споры об обрядовых разностях, чтобы доказать преимущество новых исправлений. Такой прием мы наблюдаем и в известной книге м. Григория. Нельзя сказать, что мысль о различии догмата и обряда была чужда полемистам того времени. Мысль эту мы встречаем на страницах почти каждого полемического сочинения прежнего времени. Особенно же ясно проглядывает она в книге Архиепископа Феофилакта: «сии статии», пишет он об обрядовых разностях, «не суть догматы, но внешние чины и обряды: не от Христа преданные, не от апостол проповеданные, не от соборов уставленные, но благолепия ради, иные же и неведомо откуда внесошася: того ради, аще и истинно была каковая перемена, не имел бы никто благословенные вины ко отступству».²²⁰ Однако подобного рода мысли выказывались вскользь и в общей полемике не только не занимали центрального положения, но были даже едва приметны; кроме того, мысль о том, что разности не касались догматов, не была связана с положением, что непогрешимость в догматах составляет самый существенный признак истинности Церкви, церкви греко-российской. Очевидно, полемика только лишь ощупывала точки опоры, только лишь искала верный путь своего направления, не представляя себе его ясно, почему и шла пока неверными шагами и не увенчивалась надлежащим успехом. Против всех доказательств и убеждений старообрядец мог оставаться совершенно спокойным; историко-археологическая почва, на которую сводились обыкновенно доказательства, давала ему достаточно опоры, чтобы оставаться при своём убеждении. Теперь за правильность тех, или других обрядов представлялось делом второстепенной важности. Главным же образом определялось то, составляют ли спорные обряды догматы веры, изменив которые, Великороссийская церковь утеряла православие, а раскол, сохранивший их, пребывает в древле-церковной истине.

Вышеуказанная схема составляет существо полемики о. Павла. Её он имел в виду всегда – опровергал ли он какое-либо раскольническое сочинение, беседовал ли наедине с каким либо раскольником; в особенности же выступает указанное направление полемики о. Павла в его официальных миссионерских собеседованиях.

Указав на богатство и действительность средств, с которыми о. Павел выступил на поприще противораскольничьей деятельности, постараемся охарактеризовать теперь самую деятельность его.

Характеристика миссионерской деятельности о. Павла и противораскольничья деятельность его, как члена Братства св. Петра Митрополита

Свою деятельность против раскола о. Павел обнаружил еще до формального присоединения к православной Церкви. После того, как расставшись с прусской обителью, в твёрдом намерении присоединиться к православной Церкви, о. Павел проживал в Никольском монастыре, святитель Филарет Московский благословил его отправиться в село Поим (Пензенск. губ.), для миссионерских бесед с тамошними старообрядцами. Миссионерские поездки его с этого времени начали повторяться почти каждый год. Следующая поездка его (в 1869 – 70 г.г.) к Литовским старообрядцам была вызвана желанием многих из них, усомнившихся в истинности старообрядчества, просветиться учением от православной Церкви;²²¹ в этой поездке о. Павел пробыл 5 месяцев. Следующая поездка сюда же (в 1871 г.) совершилась по просьбе уже тех, очень многих старообрядцев, кои, просветившись беседами о. Павла в первое его посещение, вознамерились теперь присоединиться к православной Церкви, при чем пожелали чтобы совершителем присоединения был о. Павел, о чем они и просили преосв. Иосифа, викария Литовского.²²²

Из Вильны, в эту поездку, о. Павел путешествовал заграницу в Климоуцы, так как и Климоуцкие старообрядцы, тронутые примером о. Павла, присылали (в 1870 г.) к нему письмо, в котором просили его приехать к ним и помочь их намерению присоединиться к православной Церкви; об отпуске к ним о. Павла они просили м. Иннокентия.²²³ В 1871 году о. Павел совершает и другую поездку по Волге; на пути в свою родину Сызрань, он заезжает в близлежащие города: Нижний, Казань, Симбирск, Самару, Саратов и во многие старообрядческие селения и здесь ведет свои миссионерские беседы. В этой поездке он пробыл около пяти месяцев. Слава о. Павла, как противораскольничьего деятеля, скоро распространилась довольно широко. О нем узнал и преосвящ. Платон. архиеп. Донской, усердно боровшийся с расколом. В целях усиления противораскольничьей деятельности, он отнесся к м. московскому Иннокентию с просьбой прислать на Дон для собеседования с старообрядцами о. Павла.²²⁴ При этом священникам своей епархии разослал распоряжение, чтобы они приняли о. Павла и содействовали ему в открытии бесед с старообрядцами. В 1873 году о. Павел совершил это путешествие, употребив на него около трёх месяцев. В 1875 г. о. Павел ведет знаменитые беседы в г. Новоалександровске, (Ковенск. губ.), в г. Режицах (Витебск. губ.), и в Владимирской губернии в сёлах, расположенных вблизи Гуслицкого Спаса-Преображенского монастыря. В 1876 и 77 г.г. о. Павел отправляется на собеседование с старообрядцами Кавказской епархии. Путешествие это вызвано было отношением к м. Иннокентию Германа, еп. Кавказского (Ставропольского). Последнее миссионерское путешествие о. Павла было в 1878 году на Дон. Причиной, вызвавшей это путешествие, было желание просвещенных прежними собеседованиями о. Павла здешних старообрядцев еще более утвердиться в слышанном учении и затем присоединиться к православной Церкви; желали так же эти старообрядцы показать и остальным упорствовавшим своим собратьям, укорявшим их в отступничестве, что присоединение свое они совершают вследствие твердого убеждения в ложности австрийской иерархии и истинности православной Церкви: в этом должны были убедить всех беседы о. Павла с нарочито для этого случая приглашёнными священниками австрийского поставления;²²⁵ путешествие длилось три месяца. Слабое здоровье о. Павла, сложность занятий его, как настоятеля монастыря, как члена, а потом председателя Братства Св. Петра митрополита, значительно препятствовали ему совершать новые миссионерские поездки. Впрочем, с развитием противораскольничьего миссионерства в них уже и не чувствовалось прежней нужды; с большой пользой о. Павел употреблял свободное от прямых обязанностей время на писание противораскольнических сочинений.

В миссионерской деятельности о. Павла замечателен прежде всего взгляд на такого рода служение православной Церкви. «Вы, отец, от кого посланы к нам и лежит ли на вас какая обязанность беседовать с нами?» высокомерно спросил его однажды один старообрядец – начетчик, очевидно не желая вступать с ним в какое бы то ни было собеседование, о. Павел отвечал: «Если вы желаете знать, от кого я послан к вам, то не обинуясь ответствую, что я послан к вам от Христа». И затем, чтобы такой ответ не оставался голословным, а тем более не подал бы повода к подозрению в тщеславии, о. Павел так доказывает основательность своего ответа. «Христос послал апостолов», говорит он, «апостолы, продолжать порученное им дело поставили епископов и по преемству от них послан к вам преосвященный Александр, а чрез него от Самого Христа, послан к вам и я».²²⁶

Усердие о. Павла в деле миссионерства было необыкновенное. Мы уже имели случай говорить о слабости его организма. Но святая ревность укрепляла на апостольское служение и эти силы, с каждым годом ослабевавшие от старческой немощи и от изнурения аскетическим образом жизни. Ничто, кажется, не в состоянии было ослабить этой пламенной энергии. Миссионерские путешествия о. Павел любил совершать обыкновенно осенью. Изможденный, постоянно боровшийся с одолевавшеми его болезнями, старец не хотел даже обращать внимания на неудобства, создаваемые этим временем года, хотя они могли иметь для его жизни роковое значение. Он имел в виду только то, чтобы беседовать с возможно большим количеством народа, который к осени только и оказывался свободным от своих работ как в поле, так и на промыслах.

Для его проповедничества, казалось, не существовало никаких преград. Случалось, что для переезда из одной деревни в другую не имелось лошадей. Слабый старец путешествовал тогда «пешочком и с мешочком».²²⁷ Во время одной из миссионерских поездок о. Павлу необходимо было из одной деревни переправиться в другую. Но весенняя оттепель испортила пути сообщения на столько, что езда на лошадях оказывалась невозможной. Тогда о. Павел решился отправиться туда пешком, а старопечатные книги, которых он возил с собою целый сундук, были переправлены на салазочках.²²⁸

Усердие о. Павла к собеседованиям не хотело знать никаких границ. Он мог беседовать по двенадцати часов сряду²²⁹ и только совершенное изнеможение заставляло его прекращать беседы. Самый короткий сон или даже облокотиться на стол о. Павел считал уже за достаточный отдых.²³⁰ Столько стекалось к нему старообрядцев и из города, и из различных деревень, столько предлагалось ему для разрешения разных недоумений, что от этих продолжительных бесед о. Павел совершенно расстраивал свой и без того хилый организм.²³¹ Однако это его ни мало не беспокоило: он исполнялся великою радостью, видя, что «малый труд его без пользы для святой Церкви не остается».²³² Это сознание заставляло его совершенно забывать о понесённых лишениях. «Представляет мне моя совесть», говорит о. Павел, сообщая о своей поездке в Литву, «что это пятимесячное путешествие для меня было не что иное, как приятная поездка для свидания со старыми знакомыми и друзьями, для утешительной беседы с ними о ближайших сердцу нашему предметах».²³³

Старообрядцы стекались к о. Павлу толпами; проходили послушать беседу самые закоренелые из них.²³⁴ Часто ни один дом не мог вместить массы слушателей и собеседование происходило на открытом воздухе под сараем, в ограде часовни и т. д.²³⁵. Случалось, что приходившие на беседу с грубыми намерениями осмеять приехавшего миссионера становились на ряду с другими очень внимательными членами собеседования, призадумывались и под конец разговаривали с о. Павлом любовно, а провожали его уже дружески.²³⁶ Беседы о. Павла производили такое сильное и приятное впечатление на старообрядцев, что они не только ни избегали их, а наоборот, просили даже о. Павла о новых собеседованиях.²³⁷ Из обычно упорных фанатиков, под влиянием мягкого слова о. Павла, они становились более или менее беспристрастными и своею искренностью часто радовали и утешали о. Павла.²³⁸ Случалось также не раз, что эти фанатики и ненавистники проповедников православной Церкви настолько трогались кроткой речью о. Павла и настолько проникались симпатиями к нему, что провожали его с хлебом и солью и прощание с ним вызывало у многих из них искренние слезы.²³⁹ Новый приезд о. Павла к тем, которых он успел уже познакомить с характером своего миссионерства, делался настоящим праздником в окрестности. Встречали его с хлебом и солью;²⁴⁰ народ бросал свои работы и собирался толпами послушать его беседу.

Убедительность речи о. Павла была слишком велика. Присоединение совершалось десятками человек и результатом миссионерства о. Павла обыкновенно являлось устройство единоверческих церквей и приходов.²⁴¹ О том, насколько действительно простиралась убедительность речи о. Павла, может свидетельствовать следующий случай. «Евтихий, мальчик лет двенадцати», рассказывает о. Павел. «несколько раз приходил ко мне просить, чтобы я присоединил его к церкви. Говорю ему: ты малолетен, я не могу присоединить тебя без воли родителей, пойди приведи отца или мать, пусть они скажут, что дают позволение. Мальчик упросил свою мать, которая пришла и дала свое позволение.

Желая испытать усердие мальчика, я опять сказал ему: одного тебя присоединять не стану, а ты найди себе товарища, другого мальчика: тогда присоединю обоих. Он пошёл, хлопотал дня два и потом привел сверстника, с которым также пришла мать и я должен был покориться, видя их усердие».²⁴² Впечатление, производимое беседами о. Павла, простиралось даже на тех, кои не понимали содержания его речи. «Один глухонемой», говорит о. Павел, «пришел, кланяется и просит помазать его святым миром. Видя усердие пришедшего, я не усумнился принять его в церковь: а он за веру свою удостоился в последствии принять биение от безпоповцев и тако злостраданием засвидетельствовал свою верность святой Церкви».²⁴³

Силе производимого собеседованиями о. Павла впечатления много способствовала также безответность пред ним наставников раскола. Величие личности о. Павла, как обличителя раскола, созидается собственно тем фактом, что он был из ряда выдающийся раскольнический начетчик, знавший все мельчайшие тонкости раскольнической апологетической и полемической диалектики, знавший, проповедовавший, защищавший и затем, пред самим же собою и опровергнувший всю эту причудливую махинацию. В беседах с раскольниками он уже знал, что ему предложат и каким образом разрешается предложенное. О. Павла мог поставить в недоумение,и то на самое непродолжительное время, только такой человек, который бы в начетничестве и знании раскола далеко превосходил его самого, которому удалось бы найти какое-либо новое, доселе неизвестное оправдание раскола, разрешение которого не могло бы состояться даже на основании всего того, что знал о. Павел относительно раскола и его опровержения. Не говорим, что тако возражение невозможно, но представить его все-таки очень трудно. В самом деле, кто из беглопоповцев мог поспорить с тем, кто поставил в тупик даже самого о. Павла Белокриницкого? Кто из безпоповцев надеялся одолеть того самого Павла, пред авторитетом которого он так недавно с благоговением преклонялся? Наставники раскола чувствовали всю силу о. Павла, прекрасно понимали в каком положении окажутся они пред ним и боясь безответственности и посрамления, по большей части отказывались от беседования с ним, при чем выдумывались всякие причины: болезнь, недосуг и т. п.²⁴⁴. Иные, за невозможностью отказаться, хотя и обещались явиться на беседу, однако часто это обещание так и оставалось обещанием: наступало время собеседования и оказывалось, что наставник обманул своим обещанием.²⁴⁵ Иногда никакие просьбы со стороны самих же раскольников не могли препобедить боязни некоторых из наставников явиться на собеседование с о. Павлом. Когда одного наставника чуть не насильно тащили на собеседование, он вырываясь вскричал: «руку оторву, а на собеседование не пойду»! Такое упорство очень понятно: идти на собеседование значило идти на самопосрамление. Те смельчаки, которые отваживались публично возражать о. Павлу, обыкновенно со всею ясностью уличались в неосновательности проводимых доводов и оставались в конце беседы совершенно безответными.²⁴⁶ Оставляя паству свою совершенно без зашиты, они все же лучше делали, чем если бы являлись защищать её: в первом случае, все их невежество и неосновательность не так осязательно давали себя чувствовать. «Если мы», говорили наставники, «явимся на беседу, а на вопросы ответить не можем, то после и с народом говорить нам будет трудно, скажут: почему вы тогда замолчали и ответа не дали? А ежели не пойдём на беседу, то можем и после без сумнения учить народ».²⁴⁷ Сила убедительности о. Павла иногда, впрочем, была так велика, что пред ней ломалось даже и упорство наставников раскола и они вместе с своими пасомыми просили о. Павла о присоединении их к Церкви.

Кроме бесед, связанных с миссионерскими путешествиями о. Павел вел собеседования с старообрядцами в своём монастыре. По примеру собеседований, происходивших в прусском монастыре, о. Павел задумал ввести и здесь собеседования, главною целью которых было теперь вразумление старообрядцев. Начались эти собеседования с великого поста 1869 года и происходили каждый воскресный и праздничный день обыкновенно по окончании вечерни. Как в прусской киновии, так и здесь по прежнему выходил маститый настоятель и начиналось чтение святоотеческих творений, имеющих отношение к отделяющим раскол разностям, при этом желающие из старообрядцев могли возражать и таким образом начиналась оживленная беседа. Развитию и широкому значению этих собеседований много способствовало самое местоположение монастыря: на прилегающем к нему лугу издавна вошло в привычку у москвичей собираться по праздникам для прений о разностях в вере. Собеседования о. Павла явились, таким образом, как нельзя более кстати. Импровизированным собеседованиям было отведено теперь соответствующее важности дела место – храм, водворен известный порядок и вообще сохранены условия, без которых означенные собеседования ранее представляли собой одни бесплодные словопрения. На открытые о. Павлом собеседования собиралась такая масса народа, что часто храм едва мог вместить количество собравшихся и опытный, искусный собеседник с высокой радостью сеял на этой ниве семена истины о святой Церкви, разъясняя Писания, святоотеческие творения и разрешая недоумения и возражения со стороны старообрядцев.²⁴⁸ Доказательности, а следовательно, и убедительности бесед о. Павла много способствовала находящееся в этом монастыре Хлудовская библиотека, куда можно было непосредственно обращаться, если бы кто не поверил встречающимся в собеседовании ссылкам на те, или другие исторические документы, по поводу каких-либо спорных вопросов.

Кроме указанных бесед чисто официального характера, о. Павел должен был уделять слишком много времени на собеседования частного и, так сказать, домашнего характера. Как мы замечали уже, о. Павел пользовался у старообрядцев чрезвычайным авторитетом. По переходе его в православную Церковь, к нему, как к опытному духовному врачу, стекались со всех концов широкой Руси старообрядцы, недовольные своей раскольничьей верой и желавшие получить разрешение таившихся у них сомнений. О. Павел с великою радостью оказывал таковым с своей стороны, что только мог. В подтверждение бесед своих он показывал им вещественные доказательства, хранившиеся в Хлудовской библиотеке, водил их по Москве, при чем останавливал их внимание на исторических памятниках, способствовавших разъяснению истины о св. Церкви. Из таких, мучившихся сомнениями старообрядцев, всегда гостило у о. Павла человека два – три.²⁴⁹ Искусство и сердечность бесед о. Павла в тишине кельи производили большое впечатление на людей, получивших еще ранее наклонность к обращению в православную Церковь и имели в большинстве случаев решающее значение в их присоедини. «О, эта убогая келья»! восклицает один из хорошо знавших келейную жизнь о. Павла, «сколько болеющих душою в отчуждении от Церкви принял в ней ея любвеобильный хозяин, предлагая пришельцам и телесный покой и духовную пищу и отпуская их утешенными, вразумлёнными и большей частью примирёнными с православной Церковью!»²⁵⁰.

Как велись самые беседы?

Мы познакомились уже с той схемой наиболее целесообразной борьбы с расколом, которая образовалась у о. Павла, как продукт его знаний и собственного опыта. И если где то в особенности в собеседованиях приложение указанной схемы было наиболее естественным и целесообразным. Таким образом, на первом плане беседы устанавливалась та истина, что как вероучение, так и спасение свое должно основывать на св. Писании, при чем в понимании и толковании его должно непременно руководиться авторитетным источником, именно творениями св. отцов Церкви. «Обвиняемая сторона должна оправдывать себя св. Писанием и тяжесть обвинения такожде должна утверждаться на Писании, так что если какое обвинение будет предложено кроме Писания, рассмотрению не подлежит, а требует только замечания, что оно несправедливо», таково одно из первых условий, которым о. Павел предварял свои беседы.²⁵¹ Установление этого положения не касается спорных предметов, выслушивается обыкновенно спокойно и принимается всеми.²⁵²

К обоснованию указанного положения – необходимости следования св. Писанию, о. Павел в начале беседы направляет и силы свои и внимание слушателей. Он выясняет не только то, что должно веровать Евангелию,²⁵³ но и то, что должно веровать не части, а всему Евангелию,²⁵⁴ что должно веровать в непреложную и вечную действительность евангельских словес, что должно не только веровать, но и проводить их в свою жизнь, что поступающий иначе будет осуждён и т. д. Это введение имеет нарочитую обстоятельность для той цели, чтобы когда будет из божественного Писания возвещаема истина, никто бы уже не имел права не верить ей и оправдывать себя каким бы то ни было способом.

Истины же, которые далее выводил о. Павел из св. Писания, были следующие. Господь дал обетование о своей Церкви, что она пребудет неодоленную от врат адовых, неодоленною, т. е. останется до пришествия Христова с тем устройством (с иерархией и таинствами), которое сообщил ей Сам Основатель. Такою церковью, очевидно, и была греко-российская церковь, имеющая в себе всю полноту сообщенного ей Христом устройства и неосужденная соборами. Что же касается обвинения этой церкви старообрядцами, будто она допустила в себе ереси, то ответом на это служило уяснение понятия о догмате и обряде и православие греко-российской церкви, как допустившей у себя исправления только лишь обрядовой стороны, на что она имеет полное право, становилось очевидным.

Таков был главный план собеседований о. Павла. Содержание же его зависело от собеседников противоположного лагеря. При невыработанности старообрядческого вероучения, представители его, при некотором сходстве в общем, в возражениях частного характера обнаруживают чрезвычайное различие, обусловливаемое степенью понятливости и начитанности каждого.

Беседу о. Павел вел, исключительно основываясь на старопечатных книгах. Без этого условия собеседование не могло иметь более или менее видного успеха в отношении вразумления старообрядцев. Как имели мы уже случай замечать, старообрядцы верят только лишь старопечатным книгам; они воображают даже, что в этих книгах и находится безусловное оправдание их воззрений. Мы видели, как неподготовленность наших миссионеров и в частности их собеседования, не опиравшиеся на старопечатных книгах, сообщали старообрядцам уверенность в справедливости их воззрений на значение старопечатных книг и они, в кичливом превозношении, тоном беспредельной самоуверенности требовали от православных собеседников показать верность своих замечаний «справедливым доказательством от божественных писаний», в противном же случае считали их речь «духом лестчим», «ядом аспидовым», «зельем отравляющим души христианские». По отношению к беседе о. Павла думать и говорить таким образом было невозможно. Здесь именно все основывалось на доказательствах от божественного Писания, не верить которым значило только безумно упорствовать. Избравши, тщательно ycтановивши мысль, в которой нужно убедить собеседника, о. Павел продолжает беседу таким образом. Прежде всего, представляя известный путь в доказательствах, он не уклоняется от него; его в этом случае замечательна настойчивость. Далее, как только доказана часть разбираемого положения, он останавливается и подтверждает нарочно собеседнику добытую истину, чтобы таким образом, самый процесс доказательства был ясен и следствия его очевидны. Получаемые новые следствия из принятых прежде положений о. Павел опять старается поставить на вид, чтобы при полном убеждении в их истинности, противник уже не возражая соглашался с следствиями, выводимыми из них, при дальнейшем ходе беседы.

Нужно заметить, впрочем, что как этот план, так и надлежащее выполнение его имели довольно редкое приложение в беседах о. Павла. Случалось это тогда, когда миссионерская беседа в виду своей чрезвычайной официальности, в виду громадного стечения народа, в виду враждебной настроенности старообрядцев и видимого старания отыскать повод к осмеянию приехавшего миссионера, требовала всей внимательности и осторожности.²⁵⁵ В таких случаях о. Павел упорно держался принятого плана и не позволял ни себе, ни собеседникам даже малейшего отступления. В таких случаях не полагалось отступления и от того первого условия, чтобы как обвинение, так и оправдание имели для себя основание только лишь в св. Писании, истолкованным св. отцами Церкви. Поэтому в такого рода беседах так часто слышится вопрос о. Павла на изветы старообрядцев: «А где то писано?» и этот вопрос очень часто повергает его собеседников в совершенное безмолвие. Тщетно иной, наивный, вздумает сослаться на Соловецкую челобитную или на какой-нибудь источник такого же достоинства. О. Павел вразумительно заметит ему: «ты Христа слушать не хочешь, а я буду слушать Азария»! Но полное применение к собеседованиям указанного плана, говорим случалось очень редко. Для надлежащего выполнения его требовалось очень много времени и напряженного внимания слушателей. Иногда такого рода собеседования продолжались дня по три, при чем каждый день беседовали часов семь – восемь.²⁵⁶ Такие беседы, образуя довольно сильное общее настроение слушателей в пользу проповедника православной Церкви, ослабляли в тоже время его цельность. Нужно было участвовать в этой беседе и при том обладать известной силой синтеза, чтобы представить все величие такого рода беседы. Не всякому даже начетчику из старообрядцев было вместимо это, не говоря уже о простых людях. А между тем миссионерские собеседования нужны были именно этим простецам и они всегда составляли преимущественный контингент слушателей. Случалось также и то, что сами старообрядцы не хотели беседовать ни о чем другом, как только, напр., о перстосложении, где они воображают себя непобедимыми.²⁵⁷ План и характер собеседований о. Павла таким образом должен был меняться сообразно обстоятельствам. Однако, замечательно при этом то, что какой бы характер ни носила беседа, основами ея были непременно указанные выше черты: а) необходимость верования в Евангелие, изъясняемое св. отцами Церкви; б) понятие о церкви: с) понятие о догмате и обряде. Мало этого, по окончании каждой беседы, носившей случайный характер, и не выражавшей непобедимой и неотвратимой известной нам противораскольничьей схемы о. Павла, он непременно постарается хотя в самых кратких чертах сделать её заключением своего собеседования, связавши её конечно с предыдущей, заключавшейся в собеседовании мыслью. Без этого у него не обходится ни одна беседа. В своих советах, как вести беседы с старообрядцами, он нарочито говорит о том, что по окончании беседы о предмете, рассмотрение которого вопреки намерениям миссионера потребовалось самими старообрядцами, не должно оставлять вышеуказанного плана относительно бесед и приступить к выполнению оного.²⁵⁸ За неимением времени, истраченного на предшествовавшее собеседование, за утомлением, вследствие той же причины, внимания у самих слушателей, указанный настоятельный совет о. Павла может иметь осуществление, как и у самого о. Павла, только лишь в общих чертах. Но тем не менее, он бывает настоятельно потребным для того, чтобы в нем, как в фокусе, кратко и ясно показать старообрядцам их неправость и несостоятельность.

Беседа изменялась не только в плане. Как заметили мы, свои доказательства о. Павел черпал из старопечатных книг, каковые доказательства только лишь и принимаются во внимание старообрядцами. Но собеседование таким именно путем могло бы иметь постоянное приложение в таком лишь случае, если бы сами старообрядцы все свои полемические и апологетические доводы также основывали на старопечатных книгах. На деле оказывается, что в старообрядческих рассуждениях существует две различных до противоположности точки зрения. Одну можно назвать коренной старообрядческой, другую вынужденной обстоятельствами. Первая отражает в себе старообрядческий дух во всей его чистоте, последование старине вообще и последование старопечатным книгам в частности составляет ея девиз. Но эта точка зрения имеет приложение у них только лишь в обличениях, направленных по адресу православной Церкви, изменившей якобы старину. Собственно эта же точка зрения должна бы иметь значение и в апологии старообрядства. Однако, в течении своем старообрядческая жизнь слишком уклонилась от предписаний, находящихся в старопечатных книгах; пользование ими оказывается уже невозможным. Старообрядцы по неволе должны искать для себя другую точку опоры; такую опору за неимением ея ни в св. Писании, ни в старопечатных книгах, они по необходимости должны были искать и найти в соображениях разума. О таком противоречии в принципах вероучения старообрядцы не думают вовсе. С полной искренностью они готовы допустить тысячи противоречий для кажущегося оправдания своей лжи. Вооружаясь против разумных доказательств со стороны православных и называя их «хитросплетением и мудрованием лжеименного разума, хитросплетением и мудрованием многомутными и бездельными, делаемыми на прелесть душам человеческим»,²⁵⁹ сами однако же нисколько не стесняются употреблять на мнимую пользу себе такое хитросплетение и мудрование. Конечно, от православного собеседователя зависит дать место последнему способу доказательств или же устранять его, как совершенно незаконный: старообрядцы не имеют оснований для возражений в этом случае. Однако православному миссионеру нельзя не считаться с указанного рода оправданием старообрядцев, потому что не смотря на незаконность этих оправданий, крайнюю несостоятельность их, старообрядцы тем не менее считают их вполне законным и надёжным оплотом своих религиозных воззрений. Таким образом, пока разрушающая логика православного миссионера не коснется их, до тех пор увещания старообрядцев на основаниях св. Писания и старопечатных книг не будут иметь надлежащего успеха. Поэтому и в своих собеседованиях о. Павел по необходимости должен был ввести новый элемент, это доказательства, основанные на соображениях разума, как ответ на доказательства такого же рода выставляемые со стороны старообрядцев. Очень часто встречаем мы поэтому, что о. Павел, вместо того, чтобы сказать своему собеседнику: «это вы от своего разума говорить изволите», или «а где это написано»?, с большой охотой развивает свои доказательства в области соображений здравого смысла.

Если в доказательствах от св. Писания и старопечатных книг выступает замечательное начетничество о. Павла, то в доказательствах последнего рода выступали во всем блеске природные способности его ума и чрезвычайная начитанность. Глубина анализа мыслей противника, находчивость и сообразительность, тонкость и ясность мысли о. Павла выступает в этого рода случаях с замечательной рельефностью. Обыкновенно с указанного рода возражениями о. Павел справлялся таким образом. Не спеша, не горячась, он даёт противнику полную свободу высказать свои соображения по тому или другому предмету; на минуту соглашается с ним, но непосредственно же за этим выдвигает целый ряд очевидных, доказанных и для самого старообрядца несомненных истин, которым противоречит допущенное раньше положение и таким образом несостоятельность противника обнаруживается сама собой.²⁶⁰ Впрочем, о. Павел не довольствуется такого рода доказательством от противного и почти всегда заключает речь доказательствами положительного характера и отнимает у раскольника всякую возможность защиты своего положения. Иногда о. Павел пускает прямое опровержение непосредственно за возражением.²⁶¹

Когда о. Павел в своей полемике стоял на почве разумных соображений и, оставляя привычный, вполне надёжный и прекрасно исследованный им ход доказательств от божественных Писаний, искал их в случайных источниках, то одним из таких, наиболее обильным, служили для него самые же возражения старообрядцев, куда он направлял всю остроту своего анализа и где так часто находил внутренние противоречия и таким образом уничтожал силу своего противника в самом зародыше. О том, какую степень силы имел такой анализ о. Павла, можно судить потому, что он схватывал противника с первых же слов и обнаруживал внутреннее противоречие там, где повидимому не было и признака его. На одном собеседовании старообрядец сказал в свою защиту, что будто бы православные веруют в иного Бога, так как церковь изменила имя Спасителя. О. Павел останавливает внимание собеседника на произнесенных им словах и показывает, что он свою мысль о том, что православные веруют в иного бога, основывает на том, что православная Церковь изменила только имя Спасителя. Дальнейшие рассуждения по этому предмету если и продолжались, то, очевидно, не на ту тему, будто православные под именем Иисуса исповедуют иного Бога.²⁶²

Изумляясь пред такими эффектами полемики о. Павла, можно подумать, что весь секрет ея заключается в том, что о. Павел усвоил все ея виды, находясь еще в расколе, усвоил и все не только главные, но и частные формы ея опровержения. Поэтому, никакое возражение не составляло уже для него новости: для опровержения его, ему стоило бы только вспомнить уже давно знакомую форму. Такое воззрение мы сочли бы умалением достоинства полемики о. Павла. Указанное воззрение если и справедливо, то только отчасти. Как полемика со стороны старообрядчества не представляет в себе окаменевших форм, но со временем развивается все более и более, так равно и полемика со стороны борцов православной Церкви не может иметь строгого однообразия и определенности. Поэтому и состоятельность о. Павла, как противораскольничьего полемиста, нельзя рассматривать таким образом, как будто бы здесь, как в справочном лексиконе, заключались готовые уже ответы на всякий вопрос со стороны раскола. Полемика о. Павла была в высшей степени свободная. Он не вращался в кругу только известного рода доказательств и возражений, ограниченных по количеству и для своей действительности требующих известной постановки. Его полемика была своего рода импровизация, своего рода творчество, элементы для которого он почерпал в том море знания, которое успел образовать в течение всей своей жизни. Этой свободе в полемике, ея необыкновенной живости способствовало, между прочим, и то, что источниками ея служили не только начетничество и начитанность о. Павла, но, так сказать и самая жизнь. О. Павел выражался, что полемику с расколом он считал своим призванием. Это было сказано не для красного словца. Такое признание свидетельствовало о его глубокой внутренней склонности к этому святому делу. Еще в то время, когда он был в расколе, дело пропаганды и совращения он считал своею главною обязанностью. Вскоре это вошло в привычку и стало второй природой. По присоединении к православной Церкви, такая склонность, получив истинное и святое направление, не только не уменьшилась, а наоборот, все более и более увеличивалась. Деятельность в этом духе составляла уже необходимую атмосферу для о. Павла, в которой он только и мог дышать. Вел ли он беседы, писал ли сочинения, составлял ли проповеди, во всем наблюдалась одна цель, как бы обличить, убедить и всяко некие спасти. С этой точки зрения смотрел он и на окружавшую его обстановку и на весь мир и отсюда извлекал для себя много вспомогательных средств для указанной уже выше цели. Стоит, напр., о. Павел в церкви. На клиросе прославляется пророк Илия. О. Павел выводит отсюда то заключение, что если бы Илия означал только ревность, как утверждают безпоповцы, то и похвала сия была бы ему не свойственна, а принадлежала бы ревностным мужам времен антихристовых.²⁶³ «Вот, предки наши, говорил, взирая на телеграф, о. Павел, писали (в Ците): как можно в концах мира услышать о пророках в толь малое время, в три лета с половиной! Им казалось это недоуменным, а нам, видящим нынешние средства сообщения, подобное недоумение предков уже является неуместным».²⁶⁴ Путешествуя по св. Земле, о. Павел увидел, что и у христиан и у магометан были клейма на руках с изображением креста или полумесяца. «Вот наши старообрядцы, замечает при этом о. Павел, говорят: неужели антихрист будет какое-либо клеймо или печать полагать чувственно на челе или на десной руке? Это им дивно, а если бы они увидели этот обычай, что бы они сказали»?²⁶⁵.

Впрочем, сила полемики о. Павла заключается не в ея, так сказать, внешнем эффекте.

Неотразимое влияние ея заключалось в той особенности, что о. Павел всегда и везде старается не победить, а убедить. Великое дело победа, это само собой понятно, conditio, sine qua non дальнейших успехов. Но и все-таки, это собственно говоря, только первая, более легкая половина дела. Редко побежденные признают свою неправость. Гораздо чаще случается видеть у них затаенную злобу, жажду мести; вина поражения приписывается обыкновенно посторонним обстоятельствам. Таким образом, победа не примиряет, но ожесточает противника. Чтобы победу делать ступенью для убеждения противника, необходимы особые условия. Необходимо, чтобы обличение не заключало в себе ничего оскорбительного, ничего возмущающего самолюбие противника; необходимо, чтобы обличение было собственно разъяснением недоумения. И так как если где-то в особенности здесь напускные чувства и лицемерие не должны иметь места, то и указанные выше приемы собеседования не должны быть выражением особой тактики, требуемой обстоятельствами и успехом дела. Приемы эти должны выходить из глубины искреннего убеждения в том, что раскол действительно есть только недоумение, недоумение великое и прискорбное, что здесь нет места грозным обличениям, здесь должно быть только разъяснение и увещание. Отсюда любовь и сострадание к заблудшим должны быть первыми и исключительными побудительными мотивами к полемике с расколом, кротость и снисходительность должны составлять основной фон в самом обличении или разъяснении заблуждения; увещания и мольбы должны присоединяться к показанию истины православной Церкви и наконец радость о приобретении брата должна служить венцом за труд.

Все указанные черты мы позаимствовали именно из того образа отношения к расколу, который мы наблюдаем у о. Павла. Отношение к старообрядцам в духе кротости и любви христианской он считает первым и самым главным условием воздействия на них.²⁶⁶ «Прежде всего, побеждайте раскол кротостью и любовью», говорит он воспитанникам одной семинарии, собравшимся послушать драгоценные советы великого миссионера. «Резкая речь», продолжал он, «или насмешливая бывает обидна; речь мирная, кроткая способна и враждующего против нас смягчить. Пусть раскольник не слушает тебя, сердится, бранится: не следуй его примеру, помня, что ты победишь, ибо не разрушаешь, а созидаешь, по Апостолу: любы созидает».²⁶⁷ Нужно заметить при этом, что если и пастырям Церкви, и юношам, готовящимся принять пастырское служение, а следовательно и выступить на борьбу с расколом, о. Павел советовал проникнуться духом кротости и терпения в виду или того, чтобы самая беседа являлась вместимою старообрядцам или потому, чтобы порицательные выражения (со стороны православных защитников) не коснулись бы обрядов, употреблявшихся некогда и в православной Церкви,²⁶⁸ одним словом, в виду необходимого такта, то сам о. Павел проникался этим духом вследствие глубокого сознания, что он имеет дело «с немощными духовно и заблуждающимися братьями, вне общения со святой Церковью мнящими спастися».²⁶⁹ «Бедные люди»! восклицает он, «страдают за свое недоумение и думают, что страдают за веру».²⁷⁰ И так, братская любовь к заблуждающимся воздвигала о. Павла на полемику с старообрядством и эта любовь придавала господствующий тон и характер всей его полемики. «Вы слышали», говорит о. Павел, обращаясь к старообрядцам во время одного из своих миссионерских собеседований, «сколько я проехал ваших деревень и нигде никоему наставнику не только не сделал какого-нибудь зла, но и словом никого не огорчил».²⁷¹ Так характеризует свою полемику сам о. Павел. И такой характер ея был неизменным. Последнее обстоятельство наиболее возбуждает к себе удивление. Нужно только представить, до какой степени иногда доходила дерзость и наглость старообрядцев, чтобы удивиться тому терпению, в которое, как в какую то непроницаемую броню, обыкновенно облекался о. Павел. Неистовый шум с целью заглушить поражающее слово миссионера, пересыпавшийся бранью, а иногда дерзкими выходками являвшихся сюда нарочито подвыпивших людей,²⁷² составляли совсем не редкое явление. И что же? О. Павел как-будто не замечал всего этого. Целью его было или окончить начатую беседу, или же вообще улучить удобный момент и сказать в обличение и увещание раскольников хотя несколько слов. На одной беседе о. Павлу совсем не давали говорить, нарочно перебивали его, поднимали шум и крик, так что несмотря на все попытки водворить порядок, успеха не было. О. Павел, однако, не смутился таким обстоятельством, не собрал книги, не ушёл назад. Он замолчал и как только шум смолк, попросил позволения сказать два слова. «Ваше общество не есть церковь и вы не получите спасения! С этим я и ухожу»! сказал о. Павел. Народ заволновался, потребовал у него доказательств и таким образом началась беседа.²⁷³

Как основание своих неистовых нападок на православную Церковь, старообрядцы представили как-то выписку из творений не существовавшего отца. О. Павлу оставалось только посрамить старообрядцев. Однако, исполненный духа кротости, терпения и любви, он, имея целью не препрети и победити, но убедить и спасти, сказал: «вот, братие, книги, на которую вы сослались по выписке, никто не видал, и даже никто не слыхал, чтобы она где-нибудь существовала, значит и утвердиться на ней невозможно». Но чтобы не оставалось у противников уже никакого сомнения относительно совершенной негодности приведённой выписки, он спокойно продолжает: «я предлагаю проверить её чрез сличение с Божественным Писанием: если она окажется согласна с Писанием, мы её примем: а если не согласна, отвергнем».²⁷⁴ Таким образом, без шума, не делая старообрядцам даже и намека на их невежество и дерзость, о. Павел преспокойно ставит их лицом к лицу с самой истиной и таким образом предлагает самое удобное средство для беспристрастного сознания и убеждения.

Поставленная в затруднение и обезоруженная ясными и неопровержимыми ответами, фанатическая толпа старообрядцев старалась по крайней мере вывести из терпения о. Павла, рассердить колкими, обидными лично для него замечаниями, но все было напрасно: все замечания о. Павел сносил с непоколебимым спокойствием.²⁷⁵

Часто встречая на все свои очевиднейшие доказательства одно только тупое упрямство и неверие, о. Павел не раздражается, не повышает тона. Глубокая скорбь его находит свой исход в молитвенном вздохе: «Господи, просвети их»! шепчут уста его. «Братие, обращается он к сынам православной Церкви, помолимся Господу Богу о сих заблуждающих, дабы Он даровал им вполне уверовать Евангелию» и т. д.²⁷⁶.

В заключение характеристики собеседований о. Павла приведем из газет того времени одну интересную заметку о том внешнем впечатлении, которое производили эти собеседования на постороннего слушателя. «Диспут был назначен в станичной школе. С большим страхом посматривали староверы на книги, которые в большом количестве раскладывал на столе иеродиакон, в ожидании прихода о. Павла. Окинув взглядом общество, о. Павел выразил удивление и сожаление, что не видит никого из духовных старообрядцев. Игумен Павел начал с заявления, что миссия его самая миролюбивая, стесьнять никого он не желает и не имеет права. В спорах просил не горячиться и говорить по одному. Мертвая тишина воцарилась, когда о. Павел начал свою речь, замечательную по глубине содержания, простоте изложения и образности представлений. Язык до нельзя простой; примеры прямо выхвачены из жизни. Затаив дыхание, стояла немая толпа пред проповедником: в первый раз пришлось ей слышать такое живое, сильное слово. В недоумении стояли слушатели, покачивая головами, пожимая плечами. Когда вступили в состязание уставщики, о. Павел вескими доводами, как железной палицей, поражал противников. Вопросы ставил он прямо, просто; ответы давал краткие, сильные».²⁷⁷

Кроме миссионерства, проявлявшегося в столь различных формах, противораскольническая деятельность о. Павла выразилась в новой форме, когда он сделался членом противораскольничьего Братства св. Петра митрополита, где он занимал сначала место помощника председателя, а затем и председателя. Характеризуя его деятельность здесь вообще, мы приведём слова достопочтенного секретаря Братства Е. И. Субботина, которому деятельность эта в особенности с своей неофициальной стороны была известна более, нежели кому бы то ни было. «Вы», говорил он, обращаясь к о. Павлу в официальной речи по случаю исполнившегося двадцатипятилетия со дня присоединения о. Павла к православной Церкви, «принимали живейшее участие и в учреждении Братства и потом во всех трудах его до настоящего времени: все, что сделано Братством в течении двадцати лет его существования, сделано по совещанию с вами и при вашем ближайшем содействии .²⁷⁸

Характеризуя эту деятельность о. Павла более частным образом, мы должны отметить следующие выдающиеся факты.

Как известно, Братство в целях искоренения раскола заботится, между прочим, о распространении противораскольничьих сочинений, к числу которых принадлежат и сочинения прежнего времени. Содержащиеся в этих книгах «жестокословные порицания» некоторых именуемых старых обрядов лишали их в значительной степени той пользы, какую они могли бы и должны бы принести и, мало этого, подали раскольническим учителям возможность обратить их в орудие к усилению раскола и распространению его в среде православных, не чуждых приверженности к двуперстию и к другим, так называемым, старым обрядам, на которые положены были порицания. Представлялось, таким образом, настоятельно необходимым позаботиться об исправленном, с устранением находившихся камней преткновения, издании означенных сочинений. Об этом Братство ходатайствовало пред св. Синодом и в 1874 году Совет Братства, по получении указа, постановил «согласно требованию св. Синода озаботиться на первый раз составлением соображений о том, какие выражения и в каком виде требуется исправить в первом из предполагаемых к изданию полемических сочинений, именно в «Розыске св. Димитрия», поручить исполнение этого труда помощнику председателя игумену Павлу, члену совета иеромонаху Пафнутию, при участии секретаря Братства Н. И. Субботина.²⁷⁹

Другим камнем преткновения для немощных приверженцев раскола и достаточно действительным средством для раскольничьей пропаганды служили постановления соборов 1666 и 1667 г.г. и в особенности находящиеся здесь так называемые «клятвы». Извращая смысл этих постановлений, расколоучители находили сильное повидимому обвинение православной Церкви и вместе как-будто бы неопровержимое оправдание своих воззрений. Глубокий опыт, как защитника, ревнителя и распространителя раскола с одной стороны и как православного миссионера с другой, опыт, в котором значение указанных постановлений принимало то ту, то другую, совершенно противоположную сторону,²⁸⁰ внушил о. Павлу мысль, изъяснив побудительные мотивы, ходатайствовать об издании означенных соборных постановлений, с надлежащим их разъяснением, которым бы парализовалось злоупотребление старообрядцами смыслом этих постановлений. Ходатайство о. Павла было конечно уважено и в 1875 году вышло издание соборных постановлений. Обстоятельное предисловие к этому изданию, а также примечания, объясняющие истинный смысл соборных постановлений, было сделано Н. И. Субботиным. О. Павел с иером. Филаретом потрудились над изготовлением точной копии с соборных деяний.²⁸¹

О. Павел принимал также деятельное участие в дополнения в новом издании (1884 г.) «Выписок» Озерского, так как прежнее издание (1862 г.), как выяснилось с течением времени, не захватывало всего того, что можно было найти в обличение неправды раскола в старописьменных и старопечатных книгах, находившихся в особенности в Хлудовской библиотеке.²⁸²

Говоря о содействии о. Павла изданиям Братства, нельзя не упомянуть о содействии его печатному органу Братства – «Братскому Слову». Значение его содействия в этом случае можно видеть из слов редактора «Братского Слова», в которых он высказывает, что без помощи в этом трудном и сложном деле о. Павла, он не в состоянии был бы продолжать это издание .²⁸³

Наконец, мы должны упомянуть еще об участии о. Павла в происходивших ежегодно, вследствие постановления собравшихся в Казани епископов (в 1885 г.), съездах противораскольничьих миссионеров. Местом съезда служил Никольский единоверческий в Москве монастырь, где хозяином его – игуменом Павлом были предварительно принимаемы меры к удобству имеющих прибыть дорогих для него гостей. Самое участие его в съездах выражалось в председательстве его на собраниях и наконец частными его беседами с собравшимися миссионерами, которым он передавал много интересного и полезного из своих многолетних наблюдений над расколом.²⁸⁴

Частная жизнь о. Павла по переходу его в православие и кончина

Все время, свободное от миссионерских занятий и прямых обязанностей своих как настоятеля монастыря. о. Павел посвящал устроенной при его кельи школе и писанию сочинений против раскола. При келейной школе о. Павла всегда находилось человек 10 – 20 мальчиков – дети священников, причетников единоверческих церквей и других несостоятельных родителей, обратившихся из раскола в православие. В начале здесь обучались только грамоте. Но потом о. Павел расширил круг занятий: он ввел преподавание арифметики и грамматики, справедливо полагая, что познакомившись с грамматическими правилами, дети сами поймут законность тех исправлений в старопечатных книгах, из-за которых первоначально возник раскол и на которые доныне указывают раскольники, как на одну из причин своего отделения от церкви. Из этой школы о. Павла вышло не мало миссионеров, священников и псаломщиков единоверческих церквей. Для этих питомцев о. Павел был истинным отцом. Оказавши теплый приют, он делился с ними всем своим духовным и материальным достоянием. «Вы всем делитесь с нами», говорили ему эти питомцы, «и своими глубокими богословскими сведениями, и своими приобретенными старческой опытностью познаниями в духовной жизни, и наконец, своими скудными материальными средствами».²⁸⁵ Остававшееся от занятий свободное время о. Павел употреблял на писание сочинений. Этого занятия он не оставлял даже во время болезней, постигавших его довольно часто.²⁸⁶ Лица, посещавшие его келью, рассказывают, что пред диваном, на который он ложился обессиливаемый болезнью, стоял стол на котором лежала бумага и находился чернильный прибор. И как только отдых восстановлял силы на столько, что можно было сидеть и писать, о. Павел тотчас брал перо и набрасывал на бумагу свои мысли. В последний год своей жизни, когда продолжительная болезнь на долгое время лишила его возможности самому взяться за перо, он часто призывал келейника и ему диктовал свои мысли. В борьбе с расколом всеми возможными средствами о. Павел полагал призвание своей жизни и потому считал священным долгом трудиться и действительно трудился на этом поприще во все время жизни своей в православной Церкви.

В своем образе жизни вообще о. Павел и по присоединении к православной Церкви, также как и до этого присоединения, представлял собой пример строгого аскета. Его кельей была простая комната, лишенная, за исключением нескольких портретов иерархов русской церкви, всяких украшений, не говоря уже о комфорте и каких бы то ни было удобствах. Здесь даже не было мягкой мебели. Деревянные выкрашенные скамьи, несколько простых, досчатых стульев, досчатый диван и стол – вот вся обстановка этой кельи. Замечателен здесь был только святой угол, уставленный большим количеством икон древнего письма, представляющих собою редкие экземпляры и служивших часто вспомогательным средством при келейных собеседованиях о. Павла с приходившими к нему старообрядцами и особенно в беседах по вопросу о перстосложении для крестного знамения. Духом строгого аскетизма была проникнута вся жизнь о. Павла. Его воздержание не знало никаких послаблений, никаких извиняющих и уважительных причин. Так, он отклонил намерение любивших, уважавших и многим обязанных ему людей устроить праздничную трапезу по случаю исполнившегося двадцатипятилетнего служения о. Павла на пользу Церкви православной и после чрезвычайно торжественно отслуженной литургии, после торжественных речей, сопровождавшихся драгоценными подарками (священного характера), чествуемый юбиляр пригласил высокопоставленных и дорогих ему гостей в свою келью и здесь угощением их служил только лишь чай с белым хлебом. Обессиливаемый предсмертной болезнью, о. Павел должен был по совету докторов употреблять в великий пост скоромную пищу, хотя бы только в виде молока. Но о. Павел слишком благоговел пред монастырским уставом и ревниво оберегал свою веру в святость церковных преданий. Вспоминая может быть пример отроков еврейских, он совершенно отказался от выполнения докторских предписаний и говорил впоследствии, что при таком воздержании он чувствовал себя очень хорошо.

Самым красноречивым доказательством нестяжательности о. Павла служит тот факт, что по смерти все имущество его оказалось в нескольких иконах и книгах, частью подаренных ему, частью приобретенных. Сочинения свои, которые могли составить ему значительное состояние, были подарены им Братству св. Петра митрополита. Частные денежные вознаграждения Св. Синода за миссионерские труды и ежегодное жалованье в количестве 500 рублей, выдаваемых ему, как миссионеру, он тратил на обучавшихся в его школе сирот – мальчиков, на милостыню и т. п.

Слава о. Павла, как непобедимого противораскольничьего полемиста и автора многих весьма замечательных противораскольнических сочинений, гремела по всей России. Однако, о. Павел, по врожденному и тщательно воспитанному чувству скромности, перешедшему в нем в истинно-христианское смирение, не хотел верить в свое действительное достоинство. По случаю радостных поздравлений и приветствий маститому юбиляру в день двадцатипятилетия присоединения его к православной Церкви, он так описывал свои чувства в этот счастливейший для него день. «День этот, день радости и воспоминания Божьих на меня милостей, был и днём искушения. Я боялся, что с прославлением Бога будут (как и было) приносить и мне похвалы. Отражал я их от сердца; но остаюсь не без опасности коего услаждения ими. Испытуя сердца весть нас паче, нежели мы себе. Потому лучше припадать к Нему с покаянием. Меня весьма утешила телеграмма Константина Петровича Победоносцева: она все приписала Богу и меня поставила в благодарность пред Богом и в обязанность делать усердно на ниве Божьей».²⁸⁷

В частности, относительно своих достоинств, как автора замечательных против раскола сочинений, о. Павел выражался таким образом. «Иногда, рассуждая наедине», говорит он, «я сам удивляюсь, как это я мог сделаться писателем, не получив никакого образования. Я не умею хорошенько и письмецо написать, так могу ли и простительно ли мне почитать себя писателем? Одно помышляю: если Бог действовал и ослом на пользу Израиля и изрек пророчески о Христовом пришествии: то коль паче христианином, сыном Церкви Его святой, может действовать».²⁸⁸

Торжественные встречи и приветствия, часто оказываемые знаменитому миссионеру, видимо стесняли его и он считал их обыкновенно «выше меры своего достоинства». Скромность его простиралась до такой степени, что он, кажется, считал «выше меры своего достоинства» и тот факт, что его советами в противораскольнической деятельности руководились иерархи русской церкви и потому хранил это в тайне. По крайней мере, для известного нашего профессора Н. И. Субботина, находившегося с о. Павлом в самой тесной дружбе, было неизвестно, что о. Павел находился в переписке со многими епископами, исполняя их просьбы, давая советы, разрешая недоумения, встречавшиеся в их противораскольнической деятельности; почтенный профессор узнал об этом только по смерти о. Павла, разбирая его письма. По скромности же своей о. Павел не снимал с себя и фотографий и только уступая просьбам своего друга Н. И. Субботина, раза два снялся вместе с ним.²⁸⁹ Можно думать, что главным мотивом здесь служило старательное удаление даже от признака славы. В этом отношении он тщательно берегся. Мы раньше поместили слышанный нами рассказ о том, как будучи семнадцатилетним юношей, о. Павел ходил для уединенной молитвы в расположенный близ Сызрани лес. Одна старушка, не раз видевшая его в этом путешествии, по приезде о. Павла в Сызрань (в 1871 г.) напомнила ему об этом; о. Павел на это заметил ей: «ну, что ты видела, храни в себе».

Мягкость характера о. Павла, его благорасположенность ко всем, светились в его взоре и ясно обнаруживались в его отношениях к другим. Его ласковостью очаровывались все, кому приходилось иметь с ним сношения. Благодаря таким чертам своего характера, он приобрёл всеобщие симпатии и имел сильное влияние и на учеников своих и на свою духовную паству.

Болезнь, угасившая жизнь о. Павла, продолжалась с некоторыми перерывами около года. Острый характер приняла она в особенности после того, как о. Павел получил известие о кончине Государя. К священной особе почившего императора он был преисполнен особого благоговения, видя в нем залог благоденствия русского народа. В день прибытия в Москву останков в Бозе почившего монарха, о. Павла поразил первый удар, окончательно сложивший его в постель. Удары стали повторяться; здоровье о. Павла видимо слабело и 27-го апреля (1895 года) в 9 часов по полудни великого светильника православной Церкви не стало. Горькими слезами оплакали его все русские люди, которым дорога слава Церкви православной, которые понимают весь ужас положения отторгшихся и отторгающихся немощных челнов ея и поставляют для себя христианским долгом по мере сил своих парализовать веками утвердившееся и доселе распространяющееся зло. Деятельность этих людей по характеру и по цели тесно была связана с деятельностью о. Павла и находила здесь для себя источник крепости и энергии. Для них о. Павел был руководителем, наставником и высоким образцом. «Не стало», говорит один из таких ревнителей, «великого ратоборца против раскола, искуснейшего и опытнейшего разоблачителя его неправды, преданнейшего служителя православной Церкви и ревностнейшего ея защитника».²⁹⁰ «Плачем и молимся», телеграфировал Константин Петрович Победоносцев, получив известие о смерти о. Павла.

В своём духовном завещании, воображая уже предсмертный час души своей, о. Павел, обращаясь к своим бывшим собратьям своим по вере – старообрядцам, свидетельствовал, что отделился он от них и присоединился к православной Церкви единственно по убеждению своей совести. Еще раз трогательно убеждает их оставить ревность Божию не по разуму и не противиться св. Церкви и не отделяться от нея из-за обрядовых разностей.²⁹¹ Таково было последнее слово великого миссионера.

Над могилой его, согласно завещанию, поставлен большой деревянный четырёхконечный крест, в средину которого вделан другой, медный осмиконечный. В кресте сделана самим о. Павлом составленная надпись: «Христе! По милости Твоей, омый грехи раба Твоего кровью Твоею, юже излиял еси за спасение всех. Это надежда моего спасения, это мое упование, это моя радость. С этою надеждой к Тебе, Христе отьидох, имея основанием надежды Твои Христе, словеса: ядый Мою плоть и пияй Мою кровь имать живот вечный и Аз воскрешу его в последний день».²⁹²

Сочинения о. Павла, общая их схема и характеристика

Сочинения о. Павла имеют чрезвычайно разнообразное содержание. Здесь, прежде всего, должны быть отмечены воспоминания его о том, что приходилось ему видеть в расколе из лиц²⁹³ и событий;²⁹⁴ далее: его беседы о вопросах веры, которые приходилось вести ему, как в то время, когда он был еще раскольником (и обличал поповцев,²⁹⁵ а потом и безпоповцев, когда хотел поставить безпоповство на Евангелии,²⁹⁶ (воспроизводились они по памяти); так и те беседы, которые вел он с раскольниками по присоединении уже к Православной Церкви.²⁹⁷ Кажется, не ошибемся, если самой важной частью сочинений о. Павла назовём те из них, которые посвящены разбору и опровержению разных раскольнических сочинений. Сюда, кроме многих, более или менее пространных «Замечаний», помещенных в каждой из трёх частей сочинений о. Павла,²⁹⁸ нужно отнести особо изданные сочинения, имеющие предметом своим критическое исследование замечательнейших произведений раскольнической литературы, каковы: «Поморские ответы», «Вопросы Никодима» и «Ответы И. Ф. Пешехонова».²⁹⁹ Ко всем указанным сочинениям нужно присоединить еще те ценные сочинения о. Павла, в которых уясняются верные приемы в противораскольничьей полемике³⁰⁰ и, наконец стоящее совершенно особняком «Краткое описание путешествия во св. град Иерусалим», совершенного о. Павлом в 1881 г.³⁰¹. В сочинениях о. Павла находится не малое количество поучений, сказанных им с церковной кафедры в Никольском монастыре и составляющих особый отдел в его сочинениях.³⁰² К этому же отделу должно присоединить и размышления о. Павла на псалмы.³⁰³ Хотя эти размышления писались не для церковной кафедры, однако сила и глубина чувства, выраженного здесь, заставляет смотреть на них, как на произведения гомилетического характера, в которых недостаёт только нарочитого обращения к слушателям, чтобы быть произнесенными с церковной кафедры.

Не смотря, однако, на такое разнообразие видов сочинений о. Павла, все они направлены к одной цели и потому имеют одинаковый характер. Цель эта – полемика с расколом. Не говоря уже о «беседах» и «замечаниях», специально посвященных разъяснению недоуменных вопросов, его «воспоминания», его проповедь, его молитвенные размышления, возбуждаемые чтением псалмов, всегда соединялись с представлением отторгшихся от церкви несчастных братьев, которым силилась помочь эта сострадательная душа путем разъяснения разных предметов недоумения и разделения. Даже такое, поводимому, совершенно ничего общего с указанной целью не имеющее, сочинение о. Павла, как описание путешествия в Иерусалим окрашено в значительной степени этим общим фоном его сочинений. И здесь он, по собственным словам, «не преминул сказать о предметах, касающихся недоумения так именуемых старообрядцев» и очень подробно описывает встречавшиеся ему древние памятники именословного благословения,³⁰⁴ четвероконечного креста,³⁰⁵ говорит о споре с одним греком о перстосложении;³⁰⁶ по поводу знаков на руках и лицах у жителей Палестины рассуждает о печати антихриста³⁰⁷ и т. д.

Отсутствие систематичности – общая черта всех сочинений о. Павла. Главной причиной такого явления нужно считать случайность мотивов, вызывавших эти сочинения, что показывают, между прочим и самые названия этих сочинений: «воспоминания», «беседы», «замечания». В «замечаниях» ход мыслей автора вполне зависел от того сочинения, на которое делались замечания и так как авторами этих сочинений были старообрядческие начетчики, люди не приученные мыслить систематически, то и «замечания» о. Павла по необходимости должны были отражать в себе тот-же недостаток. Повидимому, больший простор для самостоятельности мысля представляли беседы. Умственная мощь одного из собеседников (а таким обыкновенно оказывался о. Павел) должна была давать направление беседе. И действительно, во многих беседах мы видим ясные признаки именно системы. Однако, только признаки. Полному осуществлению ея в значительной степени препятствовали собеседники, с мыслью не дисциплинированной, привыкшей к связям по ассоциации и тяготящейся стеснительными рамками строгой логики.

Отсутствие систематичности в трудах о. Павла затрудняет составление общего, более или менее определенного представления о содержании его сочинений. Впрочем, задача эта в значительной степени облегчается тем, что все сочинения о. Павла, направляясь к одной цели, имеют однородное содержание, дополняя и разъясняя общую идею. Таким образом, нужно только надлежащим образом расчленить эту идею, чтобы все содержание его многотомных сочинений улеглось легко и удобно. Общую идею сочинений о. Павла составляет, как мы знаем, освобождение раскольника из дебрей исповедуемого им раскола. Для этого предлагается ему путь, которым и сам о. Павел вышел оттуда. Путь этот, как видели мы, состоит в том, чтобы следовать слову Божию, изъясняемому св. отцами. Путь этот заставляет наблюдать две стороны: положительную и отрицательную, чему следовать и от чего отвращаться, твердо держаться св. Писания и Предания Церкви и отвергать раскольническое оправдание, как не основывающееся на указанных источниках. Дальнейшее шествие этим путём представляет следующие ступени восхождения из тьмы раскола к свету православия. Так как Писание полагает спасение только в истинной Церкви Христовой, неодоленной вратами ада и пребывающей в том же устройстве, какое сообщено ей Основателем ея, то отсюда возникала необходимость принадлежать к такой именно Церкви. Церковь эта есть православная Греко-Российская Церковь, так как чистота ея веры не нарушена изменением некоторых обрядовых разностей, как то вопреки истине, утверждают старообрядцы; при том же св. Церковь, как сердобольная мать, снисходя к немощи своих чад, прилепившихся любовью к измененным ею обрядам, допустила у себя их невозбранное употребление. При этом совсем не произошло противоречия, о котором говорят иные старообрядцы, утверждая, будто бы церковь в единоверии допускает те самые обряды, кои собором 1666 – 67 года преданы якобы осуждению. Таким образом: I) необходимость следования слову Божию, II) необходимость признания вечности Церкви с спасительными таинствами, III) необходимость признания истинности Церкви именно греко-российской и IV) вопрос о единоверии и клятвах большого Московского собора – это составные части общей схемы, по которой можно расположить содержание сочинений о. Павла.

I). Развитию мысли о необходимости в совершении спасения следовать слову Божию посвящено, как мы знаем, специальное сочинение о. Павла под названием «Царский путь». Указанная мысль развивается в этом сочинении с такой полнотой и обстоятельностью, что изложив его содержание, не представится уже надобности обращаться к тем многочисленными местам сочинений о. Павла, где также находится выражение этой мысли. Чтобы уяснить себе развитие главной мысли этого сочинения, должно сказать предварительно несколько слов по поводу появления этой книги. Как известно, главным поводом к составлению «Царского пути» послужило желание о. Павла прежде чем реформировать безпоповство, убедить его в той мысли, что истинная вера, а с ней и спасение должны утверждаться на словах св. Писания. Эта общая мысль, проникающая все сочинение, имела несколько разветвлений соответственно и применительно к главным пунктам безпоповского вероучения, именно о браке, о церкви, о таинствах, об антихристе. В изложении «Царского пути, мы оставим те места, цель которых утвердить у федосеевцев учение о браке, так как по выражению о. Павла, защищать «нужду и законность безсвященнословных браков нам, православной церкви чадам, нет никакой надобности». Изложим только основную мысль «Царского пути». Сочинение это, хотя назначалось для безпоповства, но собственно говоря, оно имеет в виду решительно весь раскол: как безпоповцы, так и беглопоповцы, равно и новые беглопоповцы, приемлющие австрийскую иерархию, одинаково оказываются неверующими Писанию, одинаково подменяют его свидетельства мудрованием своих начётчиков, против чего и вооружается в «Царском пути» о. Павел.

«Царский путь» по своему содержанию представляет выписки из старопечатных книг, заключающих в себе по большей части святоотеческие творения. Выписками этими и утверждается та мысль, что в достижении спасения каждому христианину должно руководиться словом Божьим, изложенным св. отцами. Книга по внешнему виду разделяется на главы (6), главы на разделы; краткое изложение представляемой разделом мысли составляет заглавие каждого раздела.

В предисловии к этой книге излагается повод, цель и способ ея составления. «Понеже», говорит составитель, многих видех в сия времена не на святом писании утверждающихся, и свое спасение полагающих: но ови убо утверждение своего упования полагают от великих мест, ови же от долговременного обычая, друзии же от множества единогласных, а мало таковых зрех, иже надежду спасения своего и основание своея веры полагают на словесах Господа нашего Иисуса Христа и божественных апостол. Сия зрех и сжалих си зело и сего ради от жалости сердечныя, убедих соживущую со мною братию, еже кто чел есть о сем еже все свое упование спасения полагати во святом писании, а не своему обычаю, просто без свидетельства святых писаний последовати и оное принести мне написано или в книзе показати и собрах во едино, и расположих по главам и поведаю всякому, яко се есть Царский путь, вводящь в живот вечный: еже последовати заповедем Господа нашего Иисуса Христа и всему святому писанию: и не уклонятися от него ни на десно, ни на шуе, но идти путём царским, а не своим последовати уставам или волям».³⁰⁸

Вследствие обилия снесенного братией и так, или иначе идущего к делу материала, который и был помещен в «Царском пути», довольно трудно согласить здесь главное течение мысли со всеми побочными подробностями. За системой, очевидно, автор следил мало. Однако, ход главных мыслей виден довольно ясно.

Прежде всего, согласно своей задаче и может быть имея в виду известное оправдание старообрядцев в своём непоследовании закону евангельскому, именно то, что «промысл Божий» (собственно закон евангельский, в котором, напр., обещана церкви ея неодоленность и т. д.), «ныне скосился»,³⁰⁹ составитель Пути доводами из святоотеческих писаний возвещает, что «евангелие вечно есть, а не на время дано есть»³¹⁰; что евангелием преданные законы – корень суть и основание и на оном основании храмину веры кождо да назидает, иного же основания никто же положити может; и аще и мало что от оного корене отсечемся, то иссохнем и аще не на оном основании наздани будем, то погибнем».³¹¹ «Се Царский путь есть, еже шествовати по евангелию и не уклонятися от него ни на десно, ни на шуе».³¹² «Божественнии отцы, ни на десно, ни на лево уклоняющеся, прелести избегоша».³¹³ «На основании всего сказанного очевидной становилась необходимость «испытовати божественные писания», причём изъяснять их, «яко-же святии отцы достигоша», «яко да не человеческими помышленьми прельщаеми, низпаднем с правого пути, и впаднем в пропасть погибели».³¹⁴

Таким заключением, очевидно, вконец разрушалось известное воззрение раскольников на исследование св. Писания, выражавшееся обыкновенно в таких напр., словах: «по евангелию все еретики заблудили и лютеране по евангелию идут»³¹⁵ или «писание то ведь глубина морская, меч обоюду острый. Какое в нонешнее время писание? Живи по преданию: спасая спаси свою душу».³¹⁶ Более частным образом о. Павел так вооружается здесь против этого мнения: «вина есть всем злым» говорит он, «еже не ведети писаний»,³¹⁷ «не от писания вред происходит, но от нашего неискусства».³¹⁸

Зная, что темная толпа всегда следует указаниям своих наставников. Павел, далее, особенно старается доказать ту мысль, что «достоит учителем ведети божественная писания, богоносных отец предания и вопрошаемым им от людей ведения разума словесе божественного писания: не от своего смышления разрешати и толковати им, но якоже церковнии светильницы учители, своими писаньми слово Божие истолковаша, тако сказовати, да не како недоумеюще высоты книжного разума, от себе разрешати наченше, далече истинного сказания отпадут».³¹⁹ Зная, далее, что следование евангельским словесам должно совершенно переменить убеждения и воззрения религиозные у этих учителей, чтобы помочь им в отрешении от прежнего ложного, конечно религиозного мировоззрения, о. Павел, далее доказывает необходимость безусловной веры в Писание, чтобы «глас Божий, глаголящий к нам божественным писанием, услышавше не ожесточати сердец, но растворяти слышанное верою: аще бо и тщался бы кто услышати слово Божие, но не с чистою верою, а с самосмышлением и с самомнением, а веры к слуху не растворял бы, не имать таковый внити в покой царства небесного.³²⁰

Как нужно смотреть на учение, не имеющее оснований в св. Писании, а вместе с этим и на учителей, проповедующих такое учение, об этом говорится уже во второй главе. «Того ради евангелия написана суть, доказывает о. Павел, понеже ереси хотяху прозябнути, и растлити нравы наши, благоизволи Бог написанным быти евангелиям, да от сих научаеми истине, не развратимся лжею еретической».³²¹ Итак, все что преподается не на основании евангелия «лжа еретическая». «Святое писание», говорится далее в Пути, «двери суть, вводящыя нас к Богу, не по Писанию же верующие вси еретицы».³²² Отсюда следовал ясный вывод, «почесому познавати пастырей, правый поведающих путь: и татей и разбойников, во лжу ведущих».³²³ «Пагубник не входит дверьми, се же есть писаньми»³²⁴ и далее «тат убо, иже не писаньми входяй во двор овчий: пастырь бо дверьми входит, рекше святых писаний свидетельства»,³²⁵ не входяй дверьми евангелия тать есть и разбойник».³²⁶

Отсюда оставался один шаг к тому, чтобы назвать более определенно этих «татей и разбойников во лжу ведущих», именно наставников и учителей раскольнических. Однако, во избежание задора, яростного раздражения и бесплодной, ругательной со стороны противоположного лагеря полемики, составитель Пути благоразумно уклоняется от этого и далее озаглавливает свой раздел просто: «о пастырях и наёмниках»³²⁷ и говорит вообще, что «мнози прелестницы изыдоша в мир, учаще учения своя и глаголюще, яко Дух свят имамы»,³²⁸ но кого нужно разуметь под этими прелестниками, о. Павел не говорит. Он прекрасно понимал, что дальнейший шаг в мысли читателя совершится сам собой. И он не ошибался. Дочитавши до этого места, иные раскольники сожигали даже эту книгу.³²⁹ Святоотеческими выписками, приводимыми далее, о. Павел продолжает иллюстрировать последнюю мысль и даёт наставление, как думать о тех, кто проповедует учение, не основанное на св. Писании и как относиться к таким людям. «Аще кто не пребывает во учении евангельском, таковый Бога в себе не имать и в дом таковых не приимати»,³³⁰ что «иже не верует писанием, аще и христианин есть, еллинов таковый горший, и несть достойно нарицати таковаго христианином»³³¹ и «неверующего писанию достоит отвращатися яко от беснующегося и изумленного»³³² и «иже аще книги святыя чтуще и своего разума в послушание Христово пленити не хотят, но своему разуму последуют и своя смышления составляют по своей воли; таковии точию ищуще всякими изветы, како бы оправдати своя хотения, должны ненавидими быти».³³³

Однако, не все раскольническое учение было основано на их собственном смышлении. В защиту своего учения о духовном антихристе, напри., они приводили основания, заимствованные и из писаний св. отцев. Особенное значение в этом случае приобретало известное слово св. Ипполита об антихристе,³³⁴ где по мнению раскольников, святой отец под антихристом разумеет дьявола, («в скончание века явится сын погибельный, сиречь дьявол»), и утверждает будто бы о его не чувственном, но духовном явлении в мир: «сопротивник аще и плоть приимет, но все в привидении, како бо юже взем плоть и ратовати ю имать, в ню облекся, непщоую бо возлюбленнии яко мечтательну плоть своему существу восприимет сосуд. Сего ради от девы якоже бо рещи родится, яко дух, аще и плоть многим явится иже тогда ниже плоть истинно возьмет и обрежется».³³⁵ Хотя сопоставление этих слов с другими, находящимися в этом же слове св. отца и не даёт права утверждать будто св. Ипполит разумел пришествие антихриста духовным образом, тем не менее, скажем словами проф. И. Ф. Нильского, эти слова, взятые отдельно, действительно могут вести к той мысли, что антихрист родится не в собственном смысле, но только видимо, призрачно. Возникал, таким образом довольно серьезный вопрос, серьёзный в том смысле, что являлось святоотеческое свидетельство, дававшее раскольничьему лагерю опору для более или менее упорной оппозиции, опору, собственно говоря, призрачную, но в глазах невежественной массы имевшую непоколебимое значение. И если утопающий хватается за соломинку, то можно судить, как дорого ценили раскольники оружие, которое если и не сулило победы, то обещало, повидимому, надёжную защиту от никонианских нападений? Трудность решения этого вопроса увеличивалось ещё тем, что при известном воззрении раскольников на авторитет св. отцев легко было в разрешении указанного недоумения подать повод в похулении их. Принимая во внимание кроме указанного и другие места, где святые отцы, выражая собственное, частное мнение, иногда действительно не согласовывались с общецерковным учением,³³⁶ составитель «Царского пути» избрал путь своеобразный, но верный к разрешению представившегося недоумения. О святых отцах он говорил словами святых же отцов, при чем подбор святоотеческих свидетельств оказался необыкновенно удачным. «Яже по забвению, по недоумению, а не по распре отцами нечто противно евангелию утвержденное, хотяй же то утвердити изветом мнения св. отец, таковый порочит всех отец лик и бесчестит общего всех владыку, глас его превращая».³³⁷ И в другом месте: «аще некотории святии отцы по забвению нечто противное евангелию я реша, хотящии же тое их мнение утвердити, тии яко же Хам отчеругатель, ругаются отцем, не покрывая наготы отеческия».³³⁸ Таким образом, из оборонительного положения о. Павел прямо переходит в наступательное и ставит противников в весьма неловкое положение прежде нежели пользоваться известными доводами, оправдаться в том, что они не оказываются в данном случае ни порочащими всех отец лик, ни Хамами отчеругателями.

В третьей главе доказывается неосновательность извета раскольников, что-будто вследствие того, что существует множество различных религиозных воззрений, нет возможности познать, какое из них содержит истину и что потому аки бы удобнее каждому оставаться при тех убеждениях, в каких кто воспитался. Имея это в виду, о. Павел, заметив прежде всего, что вместе с истиной находится на земле и ложь,³³⁹ указывает на необходимость «глаголемая от учителей искушати»³⁴⁰ и что «несть мощно имети извета, глаголющу, яко мнози суть соблазны и како возмогу познати истину; аще бо кто с правым сердцем поищет, Бог открыет ему правый путь».³⁴¹ «Аще убо ризу хощеши купити», приводит о. Павел слова св. Златоуста, «аще и ткательному не искусен сый художеству, не глаголеши сия глаголы, яко не умею купити: но все твориши дабы извыкнути. Зде же сия глаголеши: ов убо эллин есть, ов же июдеянин, ов же христианин, аз ученик есмь, и судьей не хощу быти, ниже имам зазрети ни единому от догмат: не ктому у тебе сей прочее изветь места имать».³⁴²

В четвертой главе составитель «Пути», утверждая читателей в прежней главной мысли сочинения, т. е. в необходимости веровать и жить по евангелию, объясняет то, весьма естественное недоумение, каким образом св. Писание, заключая в себе истину, служит как будто бы в тоже время и источником заблуждений, «соблазнов»? «В божественном писании», доказывает о. Павел святоотеческими доводами, «несть ничтоже не согласно…, не от Писания вред происходит: но от нашего неискусства».³⁴³ Посему, достоит писания разсуждати и доброе не в время приемлемо на злое происходит, случается нам писание не во время приимати от одебеления смысла, и от совоспитания растленного мудрования»³⁴⁴; «яко врачевания, не по времени приемлема, не точию недуга не исцеляют, но и смертоносия сотворяют, сице и писания не по временн преемлема на по вредность христианского жительства происходят не от своего естества, несть бо в писании не полезно; но от неискусства приемлющаго».³⁴⁵

Стараясь по возможности всесторонне доказать необходимость руководства св. Писанием, о. Павел решает далее и то недоумение, ограничивавшее, повидимому, непременность доказываемой им мысли о важности и необходимости св. Писания, что в св. Писании не имеется указаний на многие случаи в жизни церковной и богослужении и что часто «прилучившейся нужды, аще чесо не обрящется в писании, то бываемыми в первыя и средния и последняя лета управляемся».³⁴⁶ Мы видели, как в прусской колонии узнавалась правая вера: обращались к старикам и старухам и то предание, которое эти выдавали за древнейшее, обыкновенно считалось вместе с тем и самым правильным. Такой способ руководства в религиозной жизни по преимуществу практиковался в глухих и отдаленных местностях раскола. В центрах просвещенных означенный способ оставался по существу тем-же самым, приняв только иную, более разумную форму. Здесь имели возможность в определении давности обычая историческим путём дойти до первых столпов раскола, могли действительно доказать, что известный обычай восходит ко временам до патриарха Никона и на этом основании почитать его, как обычай древний и следовательно святой. Древность и святость – понятия у раскольников синонимические, в области конечно обычаев религиозных. По этому поводу о. Павел свидетельствами святоотеческих творений доказывает прежде всего, что такими исключительными случаями вовсе не устанавливается того положения, что «правый путь веры и жития подобает разсматривати, и разсуждати и познавати от содержания старых и долголетных обычаев или знаменитых мест»; правый путь должен определяться божественным писанием. И далее, обращая внимание уже на самые обычаи, говорит, что «той обычай приемлется в закон, иже искушен бысть соборне, яко добр есть и яко в тех вещех и делех обычаю подобает последовати, о которых несть писано в законе, а не в тех, от нихже писан есть закон, ибо закону обычай уступает, обычай же зол, от него же вред происходит: ниже от долголетняго времене, ниже от множества соблюдающих, ни кия же крепости да имать: но всячески подобает отметнути зол обычай».³⁴⁷ Такого рода (святоотеческим) аргументом уничтожался довольно важный принцип раскольничьей веры и сильный мотив, заставлявший их иногда совершенно игнорировать ясными доводами св. Писания.

На ряду с древностью имеется у раскольников и другой принцип определения истинности религиозных обрядов и воззрений, опять таки в ущерб авторитету св. Писания, это авторитет тех людей, кои будучи уважаемы и почитаемы при жизни или просто предали эти обычаи и воззрения или, может быть, даже и пострадали за них: первоначальная история раскола необыкновенно богата примерами такого рода. «Люди эти были в глазах раскольников «достославни и жития святостью сияюще и чюдесы прославляемы».³⁴⁸ Авторитет таких людей – наставников по большей части возвышался в глазах раскольников на такую степень высоты, что равнялся с авторитетом св. Писания и святых отцов. Известно, какое влияние на раскольническое религиозное воззрение имеет «История об отцех и страдальцех соловецких». Павлу надлежало, таким образом исправить и это заблуждение сколь распространённое, столь же и вредное. Действительно, приводя далее святоотеческие выписки, он доказывает, «еже не смотрети глаголющаго достоинство, аще и велицые нецыи будут: но глаголемое аще будет от божественного писания, приимати и послушати с любовью, аще же будут глаголемая противна божественному писанию, то отвращатися и бегати, и не внимати».³⁴⁹ «Господня заповеди», говорит Павел в пятой главе, «пред почитати достоит, по второму же человеческая предания полагати»,³⁵⁰ представителями которых служат вышеуказанные достохвальные учители. На убеждение в том, «что для спасения нашего существенное и необходимое значение имеет именно исполнение заповедей Божьих, и посвящены пятая глава (заповеди евангельские³⁵¹ и шестая (заповеди апостольские.³⁵²

Итак, путь ко спасению показан: нужно шествовать, руководствуясь безусловной верой слову Божию, изъясненному святыми отцами.

II. Указывая путь спасения, слово Божие говорит, что ключи царства небесного находятся только в Церкви Христовой, которая имеет в себе Христом установленную иерархию, в праве которой заключается совершение спасительных таинств.³⁵³ «Кто в церкви не пребудет», говорится в «Книге о вере», той и вечнаго онаго и блаженнаго по временнем сем житии живота наследити не может»,³⁵⁴ «зане», как говорится в Катехизисе Великом, «кроме церкви Божия нигде же несть спасения. Якоже бо при потопе, вси елицы с Ноем в ковчезе не бяху, истопоша: тако и в день судный, вси, иже ныне в Церкви святой не будут, тии во езеро огненно ввержени будут».³⁵⁵ Но так как старообрядцы всех толков: беглопоповцы и приемлющие австрийскую иерархию и безпоповцы одинаково убеждены, что каждое из этих обществ и составляет ту церковь, в которой только лишь и возможно спасение, то о. Павел и проверяет справедливость такого рода претензий, для чего предварительно определяет понятие о церкви.

Что такое церковь? По определению «Царского пути» «се есть церковь соборная, еже всему евангелию и всему учению вселенских соборов верует, а не части». Из определения понятия о церкви Великого Катехизиса, а также из снесения весьма многих мест св. Писания, изъяснённого отцами Церкви, следовало, что существенными признаками истинной Христовой Церкви служит иерархия, таинства и вечная неизменность такого устройства ея. Последнее с очевидностью следует из тех мест св. Писания, где обещаны Христом неодоленность Церкви вратами ада и пребывание с ней до скончания века.

Остается посмотреть такую ли церковь представляют собой общества старообрядцев и в частности, прежде всего, так называемые беглопоповцы. При рассмотрении оказывается, что общество это не имеет у себя таинства хиротонии. Отсюда следует, во-первых то, что церковь их не имеет уже того устройства, которое обещал Господь своей церкви и старообрядцы, признающие эту церковь за истинную, не веруют словам Господа и проповедуют смышленую церковь.³⁵⁶ Напрасно беглопоповцы в оправдание того, будто пользование беглыми попами может восполнить существующий недостаток таинства хиротонии, ссылаются на соборные правила, на некоторые примеры из истории церкви: все эти правила и святоподобия в истинном смысле к церковному положению беглопоповцев приложения иметь не могут, как доказывает о. Павел,³⁵⁷ а потому в беглопоповстве нет священства, нет и таинств, нет, следовательно, и церкви.

Совершенно неосновательна и уверенность старообрядцев, приемлющих австрийскую иерархию, будто общество их составляет истинную, Христом обещанную церковь. «По свидетельству писаний, источники дарований Св. Духа в Церкви во веки пребудут (от Иоан. зач. 48), между тем указанное общество целые двести лет не имело у себя главного благодатного источника, во еже рукополагати и освящати чины, посему не было жилищем Св. Духа, истинной церковью».³⁵⁸ Это было собственно беглопоповство, несостоятельность которого уже показана. Событием, изменившим беглопоповство в новую форму и повидимому сообщившим ему полноту церковную, был прием м. Амвросия. Тот факт, что м. Амвросий оставил своего епископа самовольно, отделился от Церкви и принят в раскол беглыми попами, лишёнными всякой власти, составляет конечно вопиющее нарушение канонов Церкви. В оправдание принятия Амвросия раскольники ссылаются на те же соборные правила и святоподобия, кои приводятся и беглопоповцами в защиту принятия ими беглых попов. Несостоятельность этих доводов была уже показана. Здесь в добавление можно заметить разве еще то, что если теми доводами нельзя защищать принятия беглых попов, то уже никак нельзя защищать прием беглого архиерея. Подробным разбором подставных доктрин, которыми Павел Белокриницкий и его достойные последователи хотели оправдать совершившееся у них беззаконие, о. Павел довольно очевидно показывает их совершенную нелепость.³⁵⁹ За свой противоканонический проступок Амвросий был лишен сана, а следовательно и присущей ему благодати архиерейства и хиротонии, а потому и священство, от него истекшее, призрак пустой и совершаемые этим священством таинства – не таинства. В единоличном же поставлении епископа старообрядцам Амвросий совершил такое очевидное преступление против Апостольских правил, в защиту которого даже самые хитроумные защитники раскола сказать ничего не могут.

Далее, о. Павел исследует справедливость притязаний на присвоение себе имени церкви общества безпоповцев. Общество это, совершенно не имеющее у себя ни иерархии, ни таинств и не маскирующее ничем такое отсутствие необходимых признаков церкви, повидимому и менее всего должно было бы иметь претензий на присвоение себе имени церкви. Однако, чем менее внутренней состоятельности, тем при известном интересе обыкновенно употребляется более усилий для оправдания и защиты. Тоже явление наблюдаем и здесь. Ни одно старообрядческое общество так не удалилось от Церкви, как безпоповство и ни одно не имеет такой богатой апологии. Система этой апологии, как она представляется в критическом разборе о. Павла, распадается на три части: а) свое безсвященнословное и лишенное спасительных таинств состояние безпоповцы объясняют пришествием антихриста, который будто-бы, по писанию, везде истинное священство и Христовы тайны истребит, что б) слова обетования Христа о вечности и неодоленности Церкви не простираются на антихристово время и что в) не смотря на лишенное спасительных таин состояние, безпоповцы имеют твердое основание верить в свое спасение.

а). Полемика о. Павла с безпоповцами по вопросу об антихристе имеет два главных пункта, рассматриваются, во первых признаки пришествия антихриста³⁶⁰ и далее, характер самого пришествия³⁶¹ откуда становится ясным, что пришествие антихриста еще не было.

б). Для обоснования второй мысли своей апологии, будто обетование Христово о неодоленности Церкви не относится ко временам антихриста, безпоповцы употребляют доказательства троякого рода. Прежде всего безпоповцы стараются подорвать верность той евангельской истины, что все обетования Божии должны непременно исполниться и что, следовательно, в частности, могло не исполниться и обетование Христово о вечности и неодоленности Церкви;³⁶² далее следуют со стороны безпоповцев прямые указания на совершившуюся будто-бы одоленность церкви вратами адовыми³⁶³ и наконец представляются разные свидетельства, оправдывающие аки бы настоящее безсвященнословное состояние безпоповского общества.³⁶⁴ С очевидностью доказывает, о. Павел, что или намеренное искажение смысла писания и церковных повествований или упорное нежелание понять истинный смысл, заключающийся здесь или крайнее невежество и незнакомство с святоотеческими толкованиями и историей Церкви, служат объяснением к указанному заблуждению старообрядцев.

в). Не имея священства, безпоповцы должны были бы отказаться и от таинств. Но их фанатическое неверие словам евангелия здесь сломалось пред ясным свидетельством слова Божия о невозможности спасения без благодатных средств: они совершают две «потребно нужных во спасение тайны – крещение и покаяние. О. Павел весьма подробно рассматривает все то, чем безпоповцы думают частью показать себя имеющими аки бы и священство и таинства,³⁶⁵ частью оправдать себя в неимении оных³⁶⁶ и выводит то очевидное заключение, что у них не имеется ни священства и ни одного таинства, а следовательно безпоповцы и не составляют собой Христовой Церкви, в которой только лишь и несомненно спасение. В критических обстоятельствах, безпоповцы решаются на попытку изменить самое понятие о церкви, с надеждой в новоизмышленном понятии найти для своей совести некое успокоение. «Церковь, повторяют они вслед за Денисовым, не стены и покров, но вера и житие, не стены церковные, но законы церковные».³⁶⁷ Жалкая попытка: безпоповцы, говорит о. Павел, не стен только или покровом златых не имеют, но самой веры в церковь».³⁶⁸ Напрасно приводят безпоповцы слова св. Афанасия Великого, что «церковь есть собрание христиан». Он нарицает церковью, говорит о. Павел, такое собрание верных, в котором сохраняется преданное от Спасителя священноначалие с седмью тайнами, а не самособранное скопище людей, какое составляют безпоповцы».³⁶⁹ Этим последним, отчаянным, но вместе и неудачным, как видим, усилием безпоповцы только еще более доказывают, что состояние их внецерковное, безблагодатное и не спасительное.

Итак, ясно, что ни беглопоповцы, ни приемлющие австрийскую иерархию, ни безпоповцы не составляют Христом обещанной, вечной, вратами адовыми неодоленной Церкви. где же находится такая церковь, если суждено ей не только существовать, но даже и не измениться?

III). «Прочие именуемые церкви, отвечает на этот вопрос о. Павел, осуждены вселенской Церковью, яко не соблюдшие в чистоте православное исповедование: остается каждому старообрядцу мысленным оком воззреть точию на церковь Греко-Российскую».³⁷⁰ Но эта церковь, по воззрению старообрядцев, лишилась чистоты вселенского православия, допустив у себя некоторые изменения. Остается рассмотреть насколько в этом случае справедливы обвинения старообрядцев. Полемика о. Павла по данному вопросу имеет две стороны: с одной, не входя в рассуждения о самых предметах раздора, он доказывает, что указываемые старообрядцами мнимые нововведения не могли изменить православия Греко-российской церкви, если бы даже они представляли собой действительно «незнаемые новшества». Мысль эту о. Павел доказывает тем, что эти изменения касались бы обрядовой стороны нашей религии, но не догматов, неизменность которых действительно составляет необходимое условие чистоты православия. Эта мысль составляет центр тяжести в полемике о. Павла по вопросу об обрядовых изменениях. Всестороннее разъяснение этой мысли обыкновенно предваряет дальнейшее рассуждение по этим вопросам, вследствие чего мы встречаем эту мысль выраженной в чрезвычайно многих местах сочинений о. Павла.³⁷¹ «Это рассмотрение (рассмотрение вопроса о перстосложении с историко-археологической точки зрения) я предпринимаю, говорит о. Павел в Замечаниях на Поморские ответы, не потому, чтобы полагал его необходимым... введение обряда зависит от власти церковной, а единственно затем, чтобы показать, насколько верны археологические доказательства, приводимые Денисовым».³⁷² Указанным путем в своей полемике о. Павел избавляется от бесконечных, часто бесплодных словопрений относительно обрядовых разностей и прямо приводит старообрядцев к сознанию своей виновности в отделении от Церкви. Этот путь в противораскольничьей полемике о. Павел считает наиболее целесообразным;³⁷³ другой же путь, которым шли наши полемисты прежних времён, о. Павел считает наименее пригодным.

Однако, с другой стороны, о. Павел не игнорирует совершенно и историко-археологическую почву и погружаясь в глубину этой многосложной полемики, старается доказать, что старообрядцы не так правы, как они привыкли считать себя, что принятые Великороссийской церковью «новшества» имеют за себя несомненные исторические основания и соображения здравого смысла.

Из рассмотрения изменений православной Церковью некоторых обрядов оказалось, что в этом случае Великороссийская церковь нисколько не изменила истине содержимого ею православного учения и старообрядцы не имеют никакой благословной вины отделяться от нея и если не желают стать в противоречие с словом Божиим, полагающим спасение только лишь в Церкви, должны непременно соединиться с ней.

IV). В защиту своих воззрений старообрядцы ссылаются еще на то, будто церковь Великороссийская собором 1666 – 67 года изменила и предала проклятию то, что составляя формы выражения православного благочестия, имело за себя санкцию соборного (стоглавого собора) определения: этим ясно, аки бы свидетельствуется отпадение ея от православия, вследствие чего будто бы и совершилось отделение старообрядцев: далее, допуская у себя единоверие или употребление осужденных обрядов, церковь Великороссийская, аки бы впадает во внутреннее противоречие.

Опровержение этого возражения у о. Павла разделяется таким образом. Прежде всего, он доказывает, что определения собора 1667 года не имели предметом своим догматов веры, поэтому каким бы решительным характером они ни отличались, чистота веры, на область которой эти определения не простирались, должна оставаться вне всякого сомнения³⁷⁴ и отделение старообрядцев, уже по этому должно назваться неосновательным, незаконным. Погрешность церкви (частной) может быть определена и осуждена только собором; отделение от церкви, кроме соборного о ней определения, явление противоканоническое; как известно, старообрядцы отделились от церкви самовольно, у них не было даже попытки проверить справедливость своих воззрений посредством соборного определения. Но что еще более показывает несправедливость извета старообрядцев, будто клятвы собора послужили причиной их отделения от церкви, это то, что самый раскол образовался далеко прежде собора 1667 года: соборные определения направлены уже против раскола.³⁷⁵ Далее, собор 1667 года имея, как орган управления церкви, полное право на изменение обрядовой стороны вообще, (в целях преуспеяния на лучшее) мог это право на полном каноническом основании применить и к постановлениям Стоглавого собора, как собор большей компетентности, тем более, что Стоглавый собор в своих определениях далеко не был безупречен с канонической стороны: церковь русская находилась в то время в подчинении Константинопольскому патриарху и без ведома его (что было на Стоглавом соборе) не могла производить изменений хотя бы то и обрядовой стороны: определения Стоглавого собора, следовательно не могли иметь полной канонической силы.³⁷⁶

Что касается, наконец выставляемых старообрядцами проклятий собора 1667 года, то нужно заметить, что они положены не на обряды, как то всеми силами стараются утверждать старообрядцы. Обряд сам по себе явление безразличное; значение свое он приобретает в употреблении у людей будучи символом известных мыслей. Поэтому, когда тот или другой обряд подвергается осуждению со стороны церкви, то предметом осуждения является не самый обряд, но люди, поскольку с известным обрядом они соединяют неправильное мудрствование.³⁷⁷ Собор 1667 года имел в виду именно таких людей, кои придерживаясь так называемых старых обрядов и полагая в них единственное средство к спасению, изменение этих обрядов Великороссийской церковью объясняли тем, что «ересьми многими и антихристовой скверной осквернены церкви, и чины, и таинства и последования церковные».³⁷⁸ Кто же с содержанием прежних обрядов не соединял упорного и ложного мудрствования, тому содержание этих обрядов было позволительно, так напр. о молитве Иисусовой собором определено, что не прекословящим и не отторгающимся от церкви «молитва сия ко читанию свободна есть».³⁷⁹ Изъяснивши смысл и значение клятвы, изречённой по поводу одной причины или вины отделения старообрядцев от церкви, собор этим самым дал разуметь, как надобно судить и о прочих клятвах, положенных за другие вины отделения (двуперстие, сугубая аллилуия и проч.)³⁸⁰

Отсюда следует, что если с указанными обрядами не соединяется неправое мудрствование и отделение от церкви, (что непременно наблюдается в единоверии), тогда содержание и почитание их допускается совершенно свободно.³⁸¹ В единоверии – единство веры и соединение церкви. Различие точию в обрядах, за которые стыд есть ратоватися и разделятися и допущено это различие в виду того, что оно «много покоит обыкновение старообрядцев и чрез то единит с церковью».³⁸²

Изложенное схематически содержание сочинений о. Павла ясно показывает необыкновенное богатство вопросов, затронутых и основательно разрешенных им в своей полемике.³⁸³ Труд его как писателя, выразившийся в шести довольно объёмистых книгах, конечно возбуждает удивление даже, так сказать с внешней стороны. Но в полемике о. Павла не так важно то, о чем он говорил, сколько важно то, как он полемизировал. Важно то, что в его сочинениях мы видим раскол лицом к лицу, со всеми его особенностями, со всеми уловками, хитроумными сплетениями и тому подобными приемами, которыми он старается отстоять свое существование. Приемы эти разрушаются до основания спокойной и уверенной рукой и из причудливого здания раскольнического воззрения после полемики о. Павла остаются какие-то жалкие, лишённые смысла и значения обломки. Вполне соглашаешься с автором, когда он по поводу той или другой доказанной неосновательности раскольничьего вероучения выражается: «зде смертельно поражаются раскольницы»; действительно чувствуешь, как умирает исполненная жизни и энергии мысль раскольника под ножом критики о. Павла. Эта особенность полемики о. Павла, это своего рода: «приидите, истяжимся», придает ей чрезвычайное значение. После знакомства с полемикой о. Павла раскол уже не кажется чем-то внушительным и страшным. В самом деле, читая сочинения о. Павла, становишься с расколом как бы в непосредственное отношение, он здесь живой пред вами, во всем своём оружии, со всей защитой и доказательствами. И вот самым очевиднейшим образом убеждаешься здесь в совершенной недействительности выставляемого со стороны раскола оружия, на глазах у зрителей совершается спокойное обезоружение раскола и этот бессилен, чтобы более или менее основательно возразить и отразить нападение. Очевиднейшим образом доказывается совершенная несостоятельность и тщетность усилий раскольнической самозащиты. Такого рода полемика глубоко убеждает в совершенном бессилии раскола и возбуждает энергию к тому, чтобы обратиться к несчастным заблуждающимся людям с тем же словом мягкого обличения и увещания. Чрезвычайная всесторонность исследования, в высшей степени целесообразное разрешение главных вопросов полемики, разоблачение если и не всех, то весьма многих казуистических тонкостей раскольнической самозащиты даёт довольно надежное ручательство за то, что если ваше личное участие в этой борьбе и не достигнет полного убеждения и сознания в заблуждении противной стороны, то во всяком случае старообрядцу-начетчику не придется восторжествовать над вашей неопытностью. Такое практически-жизненное направление полемики о. Павла сулит ей важное значение в нашей противораскольничьей борьбе. Что касается внешней стороны сочинений о. Павла, то здесь должно заметить следующее. Мысль автора, обыкновенно сильная, не уклоняющаяся в сторону, имеет необыкновенно мягкие формы выражения; трудно встретить лишнее, не идущее к делу слово: все передается в сжатом и ясном виде; речь вообще живая, уверенная, часто образная, иногда возвышающаяся до эффекта поэтического образа представлений, проникнутая духом кротости, умеренности и миролюбия. Сложное возражение или доказательство со стороны раскола по большей части не ясное, не удобовразумительное о. Павел сокращает и в нескольких словах передаёт ясно сущность сказанного. Опровержение о. Павла это обыкновенно спокойное, внимательное, обстоятельное и подробное рассмотрение «ab ovo» приведенного старообрядцем возражения без признаков не только какого-либо излишества, но даже и растянутости. Если ясность и простота речи составляют незаменимое достоинство всякого выражения мысли вообще, то в деле противораскольничьей полемики, где главной целью служит убеждение и где предметом воздействия служит простой, необразованный народ, указанные достоинства сочинений о. Павла приобретают особенное значение и представляют замечательный пример для подражания.³⁸⁴

Личные сношения автора с старообрядцами в целях уяснения значения для раскола сочинений о. Павла

Полемические сочинения о. Павла, обнимая собой всю область раскола, отличаются при этом такою обстоятельностью, такою убедительностью, что существование раскола, обещающее продолжиться в далёкое будущее, представляется крайне загадочным и непонятным. Если действительно раскол так неоснователен, так ложен, как свидетельствуют об этом сочинения о. Павла, то спрашивается, где же источник, питающий ещё раскол своей живительной влагой? Где действительные основы его, если таковых не обретается в его учении? Или, может быть, сочинения о. Павла несколько преувеличивают эту несостоятельность, что может быть, в действительности старообрядец, с своей точки зрения, усматривает такие для себя устои, кои остаются непоколебимыми при всем напоре всесокрушающей полемики о. Павла? Ведь если во времена чуть не всеобщей темноты и невежества Руси многое можно было объяснить именно этой темнотой, порождавшей слепой фанатизм, то чем объяснить существование раскола теперь, когда с распространением просвещения, раскол называет в числе своих последователей лиц в полном смысле слова интеллигентных? Признаемся, мы недоумевали над этим явлением и желая получить хотя некоторое разъяснение, решились войти в непосредственное сношение с расколом; в этом случае недоумение свое мы надеялись разрешить самим делом, в чем и не ошиблись: здесь мы имели возможность усмотреть до некоторой степени, что удерживает в расколе необразованную массу интеллигентных людей и наконец самих пастырей – наставников раскола.

Сношения свои мы сочли более удобным начать беседами с паствой, с «простецами»; вступать в беседу с раскольническим попом – начётчиком мы не решились, опасаясь остаться пред ним безответными. Но «простецы» не долго интересовали нас: при всём видимом желании они не могли отвечать нам более или менее основательно и в тех случаях, когда оставались безответными, воздыхая говорили о своей темноте и неведении и отсылали нас к батюшке, (мы имели дело с старообрядцами, приемлющими австрийскую иерархию), уверяя, что он даст ответы на все наши возражения: представить батюшку безответным они не могли.

Случай представил нам возможность побеседовать с раскольнической паствой другого рода, не смиренной в своём невежестве, но гордой в сознании собственного интеллектуального развития: собеседником был воспитанник высшего учебного заведения. Однако, к удивлению и большому для нас сожалению, оказалось, что сей сын раскола совершенно не знает, да и не желает знать основ своего религиозного воззрения, к которому и принадлежит только по рождению. Совершенно отказываясь дать нам какой-либо ответ по «специально-богословским вопросам» и рекомендуя за этим обратиться к тому же батюшке, он однако же с удовольствием начал доказывать права и даже преимущества раскола, сводя свои доказательства большей частью к гуманитарной точке зрения.

Необходимость обратиться к батюшке оказалась неизбежной. Не без волнения и робости всходили мы по лестнице двухэтажного дома, направляясь в квартиру батюшки. Мы не намерены были полемизировать, обличать, убеждать: приобретенные сведения казались нам слишком недостаточными для этого. Цель предполагавшейся беседы заключалась в том, чтобы узнать каким образом старообрядчество находит возможным верить тому, что так ясно и убедительно опровергнуто полемикой о. Павла. Не смотря на такое миролюбивое, исключающее всякий полемический азарт намерение, мы все-таки опасались неловкости положения обличаемого. Нас встретил сам батюшка довольно почтенного вида. Мы объяснили ему цель нашего прихода в том смысле, что нам крайне интересно знать, каким образом старообрядцы разрешают те, представляемые полемикой православной Церкви вопросы, относительно которых мы полагаем, что они совершенно неразрешимы. В качестве таких вопросов мы, следуя известной беседе о. Павла с защитником австрийской иерархии Семеном Семеновичем,³⁸⁵ предложили ему, как члену австрийского священства, вопросы об одоленности их церкви, не имевшей епископа до 1846 года, о заимствовании благодати хиротонии у еретиков, о принятии Амвросия, о единоличном поставлении им епископа и т. д. Мы ожидали от собеседника если не логически убедительной, то пламенной по чувству речи, но обманулись. Смиренный ответ отца заключался приблизительно в том, что он, как член Белокриницкой иерархии, отрицать законности ея не может, но каким образом доказывается эта законность он совершенно не ведает. На мое крайнее удивление по этому поводу он отвечал, что не имеет на это дара Св. Духа: «вы сами знаете, сказал он, что дары Св. Духа различны, овому бо дается пение, овому чтение». Звучный баритон собеседника объяснил нам действительное достоинство этого представителя австрийского священства и своими вопросами мы более его не беспокоили.³⁸⁶ Получив совет за разрешением своих недоумений обратиться к Евфиму Мельникову, настоятелю старообрядческой моленной в Новозыбкове,³⁸⁷ мы простились с этим отцом.

Довольство, которым дышали и сам отец и члены его семейства, богатая обстановка ясно говорили нам, что этому пастырю не представляется никаких побудительных мотивов пускаться в головоломные изыскания относительно «правильности» или «неправильности» тех или других религиозных воззрений. Этим только он обеспокоил бы себя без всякой надобности: прихожане его об этом не спрашивают, собственная совесть усыплена различными софистическими мудрствованиями в роде вышеуказанного рассуждения о дарах Св. Духа. Такой пастырь имеет в виду только тучных овец своего стада: этим нужны требоисправления, ему – содержание, обе стороны довольны друг другом и составляют крепость раскола, разрушение которой нужно начинать во всяком случае не с пастыря, которому конечно трудно расстаться с своими тучными овцами.

Все указанные попытки к собеседованиям оказывались неудачными в том отношении, что нам не пришлось встретиться с самозащитой раскола; случай такой вскоре представился. Мы посетили другого старообрядческого пастыря, настоятеля другой моленной в Киеве, находящейся на Почаевской улице. Не смотря на преклонные лета, о. Кирилл, так зовут настоятеля, сохранил свежесть памяти, быстроту соображения и живость темперамента. В молодых летах он жил в Белой Кринице, где познакомился и с Павлом Васильевым и м. Амвросием; жил он некоторое время и на Рогожском кладбище и знал всех влиятельных людей в расколе; был знаком он и с о. Павлом. Беседа наша, поддерживаемая его сыном довольно сведущим в расколе, продолжалась довольно долго. Здесь мы убедились, что крепость раскола у таких сравнительно достойных представителей его, составляет то твердое убеждение, что в настоящее время истина православия сохранилась только в расколе. Это убеждение настолько прочно укоренилось здесь, что его не колеблют самые ясные доводы: в крайнем случае, если не помогут ни прежние, ни новоизмышленные увёртки и раскольник остается решительно безответным, даже и в этом случае он ни за что не согласится стать на другую сторону. На такое упорство не подействуют никакие средства убеждения.

Конечно и здесь наше опасение оказаться в положении обличаемого оказалось напрасным: защищался о. Кирилл. Здесь, прежде всего, нам пришлось убедиться в необыкновенной гибкости раскольнической самозащиты. Эта самозащита представляет явление способное к бесконечным вариациям, к бесконечному развитию, при чем пассажи бывают на столько новы, так неожиданны, что является сомнение относительно собственной правоспособности доказать (именно для старообрядца) их полную неосновательность. Мы имели сравнительно недолгую беседу; собеседников своих мы не назовём представителями начетничества и однако нам были предложены такие ответы, специального разрешения которых не имеется даже в полемике о. Павла. На наш вопрос о неодоленности церкви о. Кирилл отвечал, что это обвинение не приложимо к их церкви, она не была одолена, она имела священство и спасительные таинства. На наши доводы, что в понятии Христом обещанной неодоленности нужно мыслить полную неодоленность, а не ту, при которой церковь осталась без иерея, без жертвенника, без хиротонии, о. Кирилл отвечал, что все это было у них «и миро было: с кладбища (Рогожского) рассылали, я сам возил, нужды нет, что его разбавили». Повторяем, полемика не была нашей целью, нас интересовало только разрешение собственного недоумения, поэтому мы и не старались доказывать о. Кириллу нелепость его оправданий. Разговорились между прочим о мире. «А не за вашу ли память, сказали мы, ваши поповцы в самоваре его варили»? «А ты видел»? спрашивает о. Кирилл. «То, говорим, в истории можно видеть. «Да истории то пишут ваши, что хотят, то и напишут», отвечал мне на это о. Кирилл. Мы выбрали, наконец факт, где спорам места не оставалось и незаконность старообрядчества выступала во всей неприкровенности, именно факт единоличного поставления м. Амвросием епископа, вопреки Апостольским правилам. «Это по нужде», заметил о. Кирилл. «А где, говорим, написано, что по нужде можно так поступать? «Говорят тебе по нужде»! возгласил о. Кирилл и мы поняли, что там, где действует ослепленный фанатизм, нельзя требовать ни беспристрастия, ни разумности.

Говорили мы и о разностях обрядовых, в частности о перстосложении с историко-археологической точки зрения и самим опытом убедились в справедливости слов о. Павла относительно бесплодности собеседований на этой почве. О. Кирилл провел, между прочим, здесь ту ловкую мысль, что если Денисов ссылается на известные памятники, как на памятники двуперстного сложения, а о. Павел об этих же памятниках говорит, что они более подходят к именословному благословению, то очевидно аки бы, что они «преписаны», о чем будто бы и сам о. Кирилл слышал от своих иконописцев. По примеру самого о. Кирилла мы заметили ему, что иконописцы эти тоже раскольники, а о именословном благословении свидетельствуют мозаики Константинопольской Софии, построенной в V веке, изданные и засвидетельствованные ни православным, ни старообрядцем, а совершенно посторонним немцем. Но имя немца внушило о. Кириллу еще большее подозрение. Указание на сложение перстов св. Спиридона просфорника не имело значения: о. Кирилл уверял, что он сам видел эту десницу и нашёл ея перстосложение более подходящим к двуперстию, только теперь персты разошлись от смертного бессилия. Но в рассуждении о сложении перстов у свв. Ильи Муромца и Иосифа многоболезненного³⁸⁸ о. Кирилл остался совершенно безответным. Если принимать во внимание, сказали мы, что смертная немощь, как сами вы говорите разгибает персты, то на означенных десницах два нижние перста, только несколько склоняемые в двуперстии к большому пальцу, совершенно должны были бы выпрямиться, а между тем из приложенного изображения мы видим, что эти персты очень близко ко длани пригбены, что только бывает в троеперстии.³⁸⁹ О. Кирилл после этого видимо заподозрил верность приложенных изображений.

В доказательство древности употребления троеперстия мы сослались, между прочим, на известное сказание из жизни м. Ионы, когда в сонном состоянии он держал руку над своей головой так, «якоже благословляше ею». Этот аргумент представлялся нам неопровержимым. У о. Павла он также приводится, как несомненное доказательство того, что для благословения и для молитвы существовало у нас в древности два совершенно различных перстосложения. А между тем, к великому удивлению, о. Кирилл лишил его всякой доказательности. Благословляющей рука казалась не потому, сказал он, что имела именословное сложение перстов, но потому, что она была согбена над главой Ионы, как и пишется: «во время сна десную свою руку на главе своей держаше согбену, яко благословляше ею». Как известно, даже такой хитроумный защитник раскола, как Денисов, намеренно умолчал об этом свидетельстве, не имея возможности перетолковать его в свою пользу. Но с чем когда то не могла справиться артистически бессовестная ловкость Денисова, то теперь свободно обезоруживают даже слабые начетчики раскола.

Совершенно безответными оставались наши собеседники, когда в рассуждении относительно обрядовых разностей мы становились на рекомендуемую о. Павлом точку зрения, именно – составляют ли эти разности изменения догматические, из-за которых можно было бы ратовать и разделяться. На все слововитийства, целью которых было сблизить и отождествить догмат с обрядом, мы просили показать «от книг», где то писано и красноречие потухало, как залитый водой огонь. Однако следствием такого оборота дела было не умягчение фанатичности, но еще большее ожесточение и чем не убедительнее были доводы, тем более и более возрастало раздражение и упорство. Человеческие средства здесь, очевидно, не действительны и только Божественная благодать может отверзти им сердце внимати словесам Евангелия.

Н. Беренский