Святитель Филарет (Дроздов) и преподобный Сергий Радонежский

Святитель Филарет Московский на протяжении всей жизни был глубоким почитателем преподобного Сергия Радонежского. Он не только посвятил преподобному немалое количество проповедей, но и составил свой вариант его жития. Очевидно, что преподобный Сергий был для святителя Филарета образцом высокой духовной жизни и примером, которому он хотел следовать. В статье исследуются тексты святителя Филарета, связанные с личностью и деятельностью преподобного Сергия, и выявляется раскрытый в них образ совершенного монашеского жития – «путь святых», который святитель «реконструирует», опираясь на опыт своего великого предшественника.

1

Есть несколько фактов из жизни святителя Филарета, которые я только напомню, не останавливаясь на них подробно. Известно, что святитель в юности надеялся окончить жизнь «гробовым монахом» у мощей преподобного Сергия; что, освящая Успенский храм устроенного им Гефсиманского скита, он облачился в фелонь преподобного Сергия и служил на его евхаристических сосудах, так что, по словам свидетеля, казалось, будто «в лице служащего иерарха – сам великий Сергий восстал из гроба, чтобы принять участие в освящении храма в честь Пресвятой Матери Божией, которая однажды посетила его Своим чудесным посещением»¹; что, наконец, сам преподобный явился святителю в один из трудных моментов его жизни, когда он должен был принять решение об отказе от освящения украшенных статуями языческих богов Триумфальных ворот в Москве.

Все эти факты указывают на особое отношение святителя к преподобному, но «ключ» к пониманию восприятия святителем личности и значения его великого предшественника дает, пожалуй, прежде всего «Житие преподобного Сергия Радонежского»², составленное святителем всего через год по вступлении на Московскую кафедру и читанное им самим на всенощной в день обретения мощей Преподобного 5 июля 1822 г. В целом, оно опирается на житие, написанное Епифанием Премудрым, но примечательно краткими комментариями, которыми святитель снабжает тот или иной эпизод из жизни преподобного. Остановимся на них более подробно.

«Житие» открывается цитатой из Притчей Соломоновых: Путие праведных подобнее свету светятся (Притч.4:18), – приведя которую, святитель поясняет, что пути праведных не только светлы для них самих, ибо освещаются светом благодати и закона Божия, но освещают путь и тем, «которые по их следам, чрез очищение себя исполнением заповедей, также могут восходить к духовному просвещению и блаженному с Богом общению»³.

Говоря о начале монашеской жизни преподобного, святитель указывает, что «Сергий остался на новом иноческом поприще без предшественника и без наставника, с единым Богом, вездесущим и никогда не оставляющим тех, которые для Него все оставили»⁴.

В эпизоде с кормившимся из рук преподобного медведем замечает, что «в сем мирном обращении со свирепой тварью, с назиданием души своей созерцал он следы первоначального повиновения всех тварей невинному человеку»⁵.

История о споре Сергия с братией, желавшей, чтобы он был рукоположен и возведен в сан игумена, увенчивается рассуждением о том, «как благополучны были бы общества, если бы, таким образом, члены их препирались между собой за сохранение подчиненности, а не за домогательство власти»⁶.

Рассказ об отказе преподобного Сергия, несмотря на увещания святителя Алексия, стать преемником последнего, на Московской кафедре служит поводом к напоминанию, что "коемуждо дается особенное явление Духа на пользу: и один дар нельзя переменить на другой по произволу»⁷.

На протяжении всего «Жития» особо подчеркивается вера преподобного, обнаруживающая себя, прежде всего, в полном предании себя и своей обители воле Божией, в силу чего при оскудении запасов ее насельники «не ходили из монастыря по деревням и селам просить, но, с терпением оставаясь в монастыре, просили и ожидали милости от Бога»⁸. И хотя правило казалось весьма затруднительным для обители, к которой едва вела прерывающаяся тропинка в лесу, «Сергий веровал, и было по его вере; уповал, и упование не посрамляло его»⁹. Также и во многих других случаях, «когда или назидание братии, или общее человеколюбие требовало, вера Преподобного Сергия являлась с тою силою, какую присвояет ей Спаситель, когда говорит: вся, елика аще воспросите в молитве, верующе, примите»¹⁰. В то же время, когда по молитвам преподобного приношения благотворителей умножились настолько, что возникла опасность, чтобы избыток «не привел за собой нерадения, или иного порока, но послужил к умножению благословения, мудрый распорядитель ввел в обители странноприимство, питание нищих и подаяние просящим»¹¹. Причем преподобный даже предрек братии, что исполнение этой заповеди и по кончине его будет залогом процветания обители¹².

В приведенной выше цитате следует обратить внимание на слово «благословение». Неслучайность последнего обнаруживает себя в заключении «Жития», где, окидывая мысленным взглядом историю обители, святитель восклицает: «Подивимся с благоговением, как далеко простираться может благословение одного человека! Сколько благ приобрела она, и даровала другим, благодатию данной основателю ея! Сколько прошла опасностей его молитвами! Кроме чудес, совершаемых над некоторыми в особенности, не оскудевающих и в наши скудные чудодейственною верою времена, сколько общественных событий, в которых дивным образом ознаменовалось над сим местом благословение Сергия»!¹³

В свою очередь, упоминание здесь же связанных с обителью «общественных событий» подводит итог другой затронутой в «Житии» важной темы – взаимоотношению мира и пустыни. Мир не думает найти в пустынножителях полезных ему людей, однако вера, благословение и молитвы преподобного Сергия во дни Мамаева нашествия свидетельствуют об обратном¹⁴, точно так же, как и неприступность лавры, в самых тяжелых для России обстоятельствах хранимой от врагов «силою невидимой».

Таким образом, в «Житии» намечен круг вопросов, связанных со святостью: свойства святости, последование святым (путь святых), святость и мир, – как увидим, эти вопросы находят себе дальнейшее раскрытие в посвященных преподобному Сергию проповедях святителя.

2

Святые представляют собой одно многочисленное «великое семейство Христово»¹⁵ и суть сосуды благодати, при этом каждому из них свойствен свой род благодати, так как «в совокупности обладать всеми силами и совершенствами свойственно единому Богу»¹⁶. Однако отсюда же следует и то, что каждый из нас может искать и найти среди них того, чей подвиг и пример особенно близок к состоянию нашей души и к обстоятельствам нашей жизни¹⁷. Кроме того, из представления о святых, как сосудах благодати, следует, что благодать является не их собственностью, но пребывающим в них даром Божиим, в употреблении которого они вполне покорны Богу. Следственно, не столько к ним самим, сколько через них, к Богу обращаемся мы: «Молитва Святого восходит к Богу и возносит твою молитву; благоволение Божие нисходит, дарование Божие во Святом движется и, по мере твоей веры, орошает твою душу; благословение Божие осеняет твои мысли и дела, и твои во благих желания исполняются»¹⁸.

Благодать, обитающая в святых, как в своих сосудах, обнаруживает себя очевидным образом в их слове, которое становится сильным силою вселяющегося в них Слова Божия, и способно творить «дела чудесные, некоторым образом подражательные творческим действиям Божества»¹⁹, точно так же, как и благословение святого производит действия «некоторым образом, подражательные действиям Божеского Провидения»²⁰.

Вообще, «благословлять, в сильнейшем значении сего слова, значит, простирать действие Божия Слова на творения Божии. Благословляющий есть благою волею посредствующий между Словом Божиим и творением Божиим»²¹. Отсюда ясно, что святые суть «живые потоки благословений, неистощимо текущие и орошающие»²².

Наконец, святые не только наши «благие и милосердные» заступники и проводники божественной благодати, но и судии мира. Поскольку же они, конечно, «совершенной правдой» осудят грех, "а мир весь во зле лежит (1Ин.5:19); и никтоже чист от скверны греха и неправды, аще и един день житие его на земли (Иов.14:4:5), то, как страшен должен быть по необходимости суд Святых над миром!»²³.

Книга нашей жизни, по которой будем мы отвечать на этом суде, пишется и лежит в сердце нашем, и «действие суда Святых само собою окажется над нами, посредством совести нашей»²⁴. Так, Ной, строивший ковчег в глазах неверующего мира, своею верою осудил его. Так, прежде последнего страшного суда святых, и мы становимся перед ними на предварительный суд, «суд милосердия и исправления²⁵». И теперь «судия Божий в языце нашем», преподобный Сергий осуждает своим воздержанием нашу роскошь, трудолюбием – леность, кротостью – гордость, вольной нищетой – корыстолюбие, живущим в нем духом благодати – плотское мудрование²⁶.

В последнем рассуждении, собственно, уже содержится и указание на путь святых.

3

Этот путь должен быть назван, прежде всего, путем веры, составляющейся из уверенности, доверенности и верности. Первая есть уверенность в истинах Богопознания, вера ума; вторая – вера сердца – «неограниченная доверенность к обетованиям благодати, не имеющая нужды ни в каком ручательстве доводов и удостоверений; это решительное направление души к Божественному, как бы естественно встречающееся с благодатею Божиею»²⁷; третья – «верность в отношении к заповедям Божиим, состоящая в неленостном их исполнении, верность в отношении к таинствам, дарованиям, служениям, в тщательном употреблении оных по намерению Божию, во славу Божию»²⁸.

Этот путь невозможен без молитвы. Всем членам Церкви – и святым и грешным – заповедано молиться друг за друга, ведь и святые имеют нужду в молитвах других, ибо если бы «всегда были так же чудесно могущественны для себя, как часто бывают для других, то непроницательные люди удобно приписали бы им самим силу Божию, в них действующую»²⁹.

Этот путь неотделим от скорбей, которые необходимы и по правосудию Божию, и как исцеляющие душу лекарства, и как подготовка той же души к высшей степени блаженства³⁰. Потому святые добровольно избирают скорби, как преп. Сергий, и хвалятся в скорбех (Рим.5:3), как апостол Павел. Скорби образуют даже «некоторую потребность добродетели», и не только для того чтобы оправдать ее награду, но чтобы она и вообще «могла существовать». Именно поэтому апостол говорит, что нам дано не только веровать во Христа, но и пострадать за Него (Флп.1:29). И пусть это «дар высокий для высоких душ», но и мы должны ревновать, «чтобы хотя низшие степени сего дара не были нам чужды»³¹.

4

Если сказанное относится ко всем христианам вообще, то, несомненно, более личным отношением святителя к преподобному, сокровенным «желанием пустыни»³² окрашено выводимое им также из Слова Божия и Сергиева жития учение о пустынножительстве. Этому учению посвящен филаретовский шедевр – «Слово по освящении храма явления Божией Матери Преподобному Сергию, устроенного над мощами преподобного Михея в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре».

По мысли святителя, «духовный пустынножитель» изображен в словах Давидова псалма: И рех: кто даст ми криле, яко голубине; и полещу, и почию. Се удалихся бегая, и водворихся в пустыни. Чаях Бога спасающего мя от малодушия и от бури (Пс.54:7–9). Из них следует, что первое его свойство есть любовь к пустыне, второе – подлинное удаление от мира, третье – упование на Бога во всем³³. Последнее особенно необходимо пустынножителю, ибо пустыня есть место и сильнейших искушений, и «духовных страданий». Ведь и Спаситель для искушений возведен был Духом в пустыню, и именно в уединении Гефсиманском принес «за преслушание человеков духовную жертву послушания воле Бога Отца Своего и крепкую о нашем спасении молитву»³⁴.

Пусть не всем доступна и посильна жизнь в безмолвии, но «посещение безмолвия для всякого должно быть вожделенно»³⁵, ибо тот, кто ежедневно хотя бы ненадолго «не вводит своей души в благоговейное безмолвие пред Богом, тот еще не познал пути мира для души своей»³⁶.

Уже в последних словах скрытно присутствует мысль, что «жизнь безмолвия» не только противоположна мирской жизни, но и необходимо дополняет ее. Эта мысль в более очевидной форме и различных контекстах неоднократно проговаривается святителям в его Словах, связанных с памятью преподобного. Так, уже в «Слове на обретение мощей» 1822 г., произнесенном на следующий день после чтения «Жития» и развивающем его мотивы, он напоминает, что пустынная обитель стала «щитом уже уязвленного царства и сокровищницею его спасения», и предлагает миру «судить о сем роде людей, хотя по одним временным выгодам»³⁷. Но наиболее определенно этот мотив звучит в речах, произнесенных святителем при встрече в лавре высоких гостей. В них постоянно подчеркивается, что преподобный Сергий «хотя исключительно посвятил себя на служение Богу, тем не менее, и в жизни совершил, и по смерти не престал совершать свойственным ему образом благопотребное служение Государям и отечеству, как духовный ревнитель общественного блага, как чудное орудие Провидения»³⁸; что, поскольку благочестие на все полезно, постольку и «Сергиева обитель сделалась твердынею, на которую иногда могла опереться Столица и Россия»³⁹; что сила веры «и отрекшегося от мира делает подвижником Отечества»⁴⁰; что благодаря неприступности Обители открылось, «что Россия была постигнута праведным прещением Божиим, но не оставлена Богом; что вера может сохранить царство, когда недостаточны для сего царственные силы»⁴¹; что та же обитель «самым видом своим и воспоминаниями говорит... какое в судьбе России имеют участие вера и молитва»⁴², что преподобный Сергий и сегодня с той же любовью к Царю и Царству Русскому «воздвигает в защиту их молитвенные руки, как некогда Моисей в защиту Израиля, с тою разностию, что у Небесного молитвенника не изнемогают руки, как у земного»⁴³.

5

Итак, подводя итоги, можно утверждать, что преподобный Сергий, представивший в себе опытно «и учение Христово, и образ исполнения оного, и плоды верного последования оному»⁴⁴, был для святителя, как неиссякающим источником богословских рассуждений, так и путеводителем на пути святых. Очевидно, неслучайно наряду с преподобным Сергием он так высоко чтил его современника и сотаинника, святителя Алексея, по-своему обретая и в том, и в другом того, «чей подвиг и пример особенно близок» был к состоянию его души и к обстоятельствам его жизни. Передав в «Житии» их спор, святитель заметил, что «один дар нельзя переменить на другой по произволу», тем самым, как бы предсказав и свою жизнь. Желая, подобно преподобному Сергию, удалиться «на самую границу видимого и невидимого мира»⁴⁵, желая «духовного пустынножительства», он вынужден был, подобно святителю Алексию, провести жизнь в повседневных заботах о нуждах Церкви и царства. И, судя по всему, неслучайно его мощи, казалось бы, уже навсегда упокоившиеся в обители преподобного, ныне снова вернулись в Москву.

Как бы то ни было, преподобный Сергий и святитель Филарет представляют нам замечательный пример не ограниченного ни временем, ни пространством «общения святых», исповедание которого, как члена веры, по словам того же святителя Филарета, входило в некоторые древние символы веры⁴⁶. К этому можно было бы добавить еще и то, что «посещение безмолвия» столь же необходимо для богословия, как и словесное преподавание истин Христовой веры, а потому и преподобный Сергий, не оставивший нам ни одной строчки, но одаривший русскую традицию мистическим переживанием Троического догмата, и святитель Филарет, своим словом возвысивший ее, как никто другой, равным образом встали у истоков национальной богословской традиции и школы.