Тема 13. Святитель Мелитон Сардийский

О жизни святого Мелитона, как и о жизни другого знаменитого святостью и трудами его современника, свт. Феофила Антиохийского, известно очень немного. Быв епископом города Сарды в Малой Азии, столицы провинции Лидия, святитель Мелитон вошёл в историю Церкви как яркий представитель малоазийского богословия эпохи апологетов. Его широко почитали за пределами Сардийской Церкви как человека святой жизни и «пророка». Святой Мелитон обладал большим литературно-художественным талантом; это очевидно при ознакомлении с единственным целиком сохранившемся его произведением – «О Пасхе», – замечательной проповедью, написанной в стихотворной форме.

Хотя почти ничего из прочих его творений не сохранилось до наших дней, однако история упоминает о немалом их числе, всего более двадцати. Расцвет литературной деятельности св. Мелитона приходится на время правления императора Марка Аврелия, то есть примерно на 160–170-е годы. Имеются сведения о путешествии святителя в Палестину, записанные им самим. Предполагается, что умер святитель Мелитон своей смертью, дожив до глубокой старости, около 190 года.

Есть основания полагать, что святой Мелитон боролся с ересью монтанизма, хотя подтверждающих это текстов святого не сохранилось.

Несмотря на то, что творчество св. Мелитона Сардинского принадлежит эпохе апологетов, почти все его труды, исключая единственную Апологию, адресованную императору Марку Аврелию, не были связаны с миссионерской, то есть, применительно ко II веку, апологетической тематикой. Большинство его писаний имело христологическое и сотериологическое содержание, прообразуя то богословие о Христе и спасении человека, которое будет блестяще развито святым Иринеем Лионским, также малоазийцем по происхождению, то есть его младшим современником и наследником. Таковы утраченные трактаты и проповеди: «О воплощении Христа», «О создании и рождении Христа», «О страдании (Христа)», «О Кресте», «О дне Господнем», «О пророчествах о Христе», «О творении человека», «О природе человека», «О душе и теле, и страстях Господних» и даже «О телесности Бога». В этих творениях святой Мелитон, предваряя богословие сщмч. Иринея Лионского , одним из первых среди святых отцов учит о двух природах Христа Спасителя; по свидетельству свт. Ипполита Римского, «провозглашает Христа Богом и Человеком».

Вершиной христологии святителя Мелитона, и вместе с тем вершиной всего его литературного творчества, является гомилия «О Пасхе». Только она целиком дошла до наших дней; все прочие его произведения были либо полностью утрачены, либо сохранились в незначительных отрывках.

Сохранившийся фрагмент Апологии святого Мелитона интересен тем, что в специфическом, миссионерском, контексте поднимает проблему отношений Церкви и государства: миссия Церкви, ради которой и осуществляются все труды апологетов, направлена не только на отдельного человека, но и на государство в целом, на социум, на общество, существующее в его исторических организационных формах. Государство (и конкретно – римский император), по справедливой и важной мысли святого Мелитона, призвано взращивать и принимать всё лучшее; наилучшее же и высочайшее из всего есть учение Христа, «наша философия». Истинная слава государства и расцвет Церкви Христовой неотделимы друг от друга – таково заключение святого.

«Наша философия окрепла и утвердилась сначала у варваров; расцвет же её у твоего народа приходится на великое царствование Августа, твоего предка. Она принесла счастье твоей империи: с тех пор росли и мощь, и слава Рима. Ты желанный наследник их и пребудешь им вместе с сыном, храня философию, которая возросла вместе с империей и получила начало с царствованием Августа; предки твои чтили её, как и прочие религии. А вот неоспоримое доказательство, что на благо счастливо начавшейся империи росло и крепло наше учение: начиная с царствования Августа на Рим не надвигалось никакой беды, наоборот, по молитвам всех всё было прекрасно и славно. Только Нерон и Домициан, подстрекаемые какими-то злодеями, пожелали оклеветать нашу веру и с тех пор, по бессмысленному обычаю доносить, на нас льются потоки лжи. Твои благочестивые предки старались исправить это невежественное представление: часто отправлялись письменные выговоры тем, кто осмеливался вводить какие-то новшества относительно христиан. Твой дед Адриан писал об этом многим, и в том числе Фундану, проконсулу Асии, а твой отец, когда ты уже был его соправителем, писал городам, чтобы не было по отношению к нам никаких новшеств: лариссейцам, фессалоникийцам, афинянам и всем грекам. Ты разделяешь его мысли по этому поводу; ты и более человеколюбив, и более предан философии – и мы верим, что ты сделаешь всё, о чём мы тебя просим» (свт. Мелитон Сардийский. Отрывок из Апологии, сохранившийся в «Церковной истории» Евсевия Кесарийского. 4:26:7–11).

Гомилия «О Пасхе» – прекрасный образец поэтического богословского творчества древней Церкви – содержит несколько простых, но вместе с тем ёмких и важных идей, многократно и художественно проговорённых, повторенных, буквально впечатанных в мысль слушателя или читателя.

Богословие этого произведения строго поступательно, оно разворачивается согласно выверенному смысловому плану автора:

– Богословие единства образа и реальности. Таинство Пасхи – Христос, обнимающий в себе всё (1–34)

– Смысл образа – в подготовке к реальности. Но реальность, придя, обесценивает образ (35–45)

– Смысл таинства Пасхи – спасение человека, природа которого испорчена грехом (46–56).

– Страдания Христовы преобразуются в ветхозаветных праведниках – образах Пасхи (57–65)

– Таинством Пасхи Христос искупает грехи мира; оно продолжается в Евхаристии (66–71).

– Вина Израиля и её следствия – духовная смерть отвергших Христа (72–99).

– Победа Христова (100–105).

Главнейшие богословские темы этого произведения – христология, соединённая с сотериологией, и тема единства и взаимоотношения образа и реальности.

Христос обнимает Собою пределы всего: Он Бог и человек, Альфа и Омега, Спаситель мира, Единство образа и реальности, обнимает Собой все пределы истории и человеческого бытия, – такова главная мысль этого произведения. В концентрированно-сжатом виде гомилия «О Пасхе» содержит в себе всю христологию и сотериологию Церкви!

«О Пасхе» – произведение исключительно поэтическое и художественное. Поэтому вряд ли можно говорить о какой-то целенаправленной методологии автора, кроме выверенного плана и силы и особенностей поэтического и риторического языка. Однако в силу самого характера богословия этой гомилии святитель Мелитон стоит у истоков зарождения типологического метода толкования Священного Писания – метода, который впоследствии станет основополагающим методом экзегезы как антиохийской богословской школы, так и вообще всего восточного (в широком смысле) богословия (к которому, помимо Антиохии, следует причислить также Малую Азию и Палестину, см. п. 2.3.1).

Христос есть цельность всего, содержит в Самом Себе эту цельность и полноту.

«Христос, Который вместил в Себе всё» (п. 5. Хрестоматия, с. 410);

«Который есть Всё» (п. 9. Хрестоматия, с. 410);

«И вот, заклание овцы и пасхальное празднество, и писание закона – заключены во Христе, через Которого было всё в древнем законе, но ещё более – в новом слове» (п. 6. Хрестоматия, с. 410).

Христос соединяет в Себе все пределы истории, её начало, сердцевину и конец, что свт. Мелитон показывает самой структурой произведения, в которой можно проследить начало замысла Божия о человеке, осуществлённое в Боговоплощении, соединении Бога и человека (1–34), затем в реализации этого замысла через Пасху Господню (66–71), и наконец в окончательном торжестве Христа, Которому не может противостать никто (100–105).

Произведение завершается гимном торжествующему и победившему Христу. В последних словах этого гимна богословие единения Христова переходит в интуицию богословия внутритроического единства и общения.

«Кто спорящий со Мною? Противостань Мне <...> Кто противоречащий Мне?» (п. 101–102. Хрестоматия, с. 430);

«Сей есть Альфа и Омега. Сей есть начало и конец – начало неизъяснимое и конец непостижимый. Сей есть Христос. Сей есть Царь, Сей есть Иисус, Сей – Полководец, Сей – Господь, Сей – воскресший из мёртвых, Сей сидящий одесную Отца. Он носит Отца и носим Отцом. Ему слава и держава во веки. Аминь» (п. 105. Хрестоматия, с. 431–432).

Особенно важно ясное исповедание свт. Мелитоном Христа Спасителя Богом и человеком, причём Богом и человеком по природе. Вероятно, именно у него мы впервые находим столь ясное в своей догматической формулировке основание христологического догмата.

«Ибо вместо агнца был Бог, и вместо овцы человек» (п. 5. Хрестоматия, с. 410);

«И как человек погребён, воскрес из мёртвых как Бог, будучи по природе Бог и Человек» (п. 8. Хрестоматия, с. 410);

«Человек – как погребаемый, Бог – как воскресающий» (п. 9. Хрестоматия, с. 410);

«Сей, сошедший с небес на землю ради страждущего, облёкся в него благодаря утробе Девы, из которой Он вышел как человек, воспринял страдания страждущего через тело, способное к страданию, и разрушил страдания плоти, а духом, который не мог умереть, умертвил человекоубийцу – смерть» (п. 66. Хрестоматия, с. 422).

Христос соединяет в Себе также образ и реальность, каждому из которых необходимо своё историческое время (см. об этом ниже, в теме «Образ и реальность»), чтобы совершить дело спасения человека.

В конечном итоге в Самом Себе Христос соединяет, собирает распавшегося грехом человека. Эта мысль ещё не звучит у свт. Мелитона столь явно, как, например, прозвучит позднее в произведениях прп. Максима Исповедника, однако уже здесь возможно обнаружить её зачатки. Об этом свидетельствуют и мысли свт. Мелитона о разделении человека грехом и смертью (см. ниже).

«Итак, приидите все семьи людей, запятнанные грехами, и получите отпущение грехов. Я есмь ваше отпущение, Я – Пасха спасения, Я – Агнец, закланный за вас, Я – искупление ваше, Я – жизнь ваша, Я – воскресение ваше, Я – свет ваш, Я – спасение ваше, Я – Царь ваш. Я вас возведу на небесные высоты. Я вам покажу превечного Отца. Я вас восставлю Моею десницей» (п. 103. Хрестоматия, с. 431).

Богословско-концептуальная по своей сути тема единства образа и реальности, раскрываемая в гомилии «О Пасхе», имея главной целью показать единство Ветхого и Нового Заветов, выходит за пределы этой задачи. От неё тянутся невидимые нити истории к позднейшему литургическому богословию образа (богословию про-ображения и от-ображения реальности), неразрывно связанного с отображаемым; и далее – к богословию Евхаристии, где приобрётшая вневременное измерение реальность и её образ представляют собой одно неразрывное целое.

Образ и реальность, согласно с великолепной поэтической мыслью святого Мелитона, есть одно целое. Это целое являет в себе Христа, Который Сам и есть таинство Пасхи!

«Итак, разумейте, возлюбленные: это – новое и ветхое, вечное и временное, тленное и нетленное, смертное и бессмертное таинство Пасхи» (п. 2. Хрестоматия, с. 409);

«Таинство Господне ветхое и новое – ветхое по прообразу, новое же по благодати. Но если взглянешь на этот прообраз, увидишь истинное через его исполнение» (п. 58. Хрестоматия, с. 421);

«Таинство Пасхи, которое есть Христос» (п. 65. Хрестоматия, с. 422).

История поступательна. Поэтому всё хорошо в своё время. В своё время необходим образ, в своё время – реальность. Но единство ветхого и нового, образа и реальности, не означает их равноценности. Смысл образа – в подготовке к реальности; но реальность, придя, обесценивает образ. Передав силу истине, образ исчерпывает себя, становится более не нужен.

Закон – образ Евангелия. Народ (израильский) – образ Церкви. А ветхозаветный пасхальный агнец – образ Жертвы Христовой и Самого Христа. Эта реальность – Христос, Его Евангелие и Его Церковь – есть то, что ценно «по природе», по самой сущности совершенного и обоженного человечества.

«То, о чём говорится и что происходит – ничто без притчи и предизображения. Всё, что бы ни происходило и ни говорилось, есть притча: повествуемое – притча, а происходящее – прообраз, чтобы, как происходящее было показано через прообраз, так и повествуемое стало ясно через притчу. Изделие не создаётся без приготовления. Разве не видится будущее через преобразовательный образ? Поэтому совершается предизображение будущего» (п. 35–36. Хрестоматия, с. 415);

«Когда же возникает то, к чему [относился] прообраз, тогда то, что некогда носило [в себе] образ будущего, разрушается как ставшее ненужным, и образ истины уступает место самой истине. И становится некогда ценное обесцененным, когда появляется ценное по природе. Всему своё время: образу – своё время, а реальности – своё время» (п. 37–38. Хрестоматия, с. 416);

«Прообраз исчерпал себя, передав силу истине, и закон исполнился, передав силу Евангелию» (п. 42. Хрестоматия, с. 417);

«Закон исполнился, когда воссияло Евангелие, и народ стал ненужным, когда была основана Церковь, и прообраз разрушился, когда явился Господь, и сегодня обесценилось то, что когда-то имело ценность, ибо явлено то, что ценно по природе» (п. 43. Хрестоматия, с. 417).

Заслуживает внимания и антропология свт. Мелитона, а также его учение о грехе. Адам передаёт в наследство своим детям повреждённую грехом человеческую природу. Сильным поэтическим языком изображает святитель духовную и телесную смерть, поглощающие согрешившего человека. Образы тюрьмы, рабства, тирании, неустроенности, тени смертной и прочих подобных фантомов, пленяющих человека, противопоставляются святителем той свободе, которую приносит Христос.

«Человек <...> выброшен в этот мир, как в тюрьму для осуждённых» (п. 48. Хрестоматия, с. 418);

«Осталось от него наследство детям его. Ибо он оставил в наследство детям не чистоту, но блуд, не нетление, но тление, не честь, но бесчестие, не свободу, но рабство, не царство, но тиранию, не жизнь, но смерть, не спасение, но гибель. Ужасной же и страшной стала гибель людей на земле. Ибо вот что тогда случилось с ними: они были похищаемы тиранствующим грехом» (п. 49–50 Хрестоматия, с. 418–419);

«Грех <...> готовил ей [смерти] в пищу тела мертвецов» (п. 54. Хрестоматия, с. 420);

«Человек был разделяем смертью. Ибо новое несчастье и пленение объяло его. Он был влеком, как пленник, тенью смертной, и образ Отца лежал заброшенный. Именно по этой причине совершилось в теле Господа таинство Пасхи» (п. 56. Хрестоматия, с. 420).

Находим мы у святого Мелитона и отголоски того антиномического богословия, которое столь характерно для свщмч. Игнатия Антиохийского (см. п. 8.4.1 настоящего учебника), – тему жизни и смерти в её парадоксальном измерении, где человек убивает Бога, но сам оказывается мертвецом в безжизненном «пространстве» своего богоотвержения. Таковым, предназначенным к смерти, оказывается израильский народ, отвергший своего Бога.

«Повесивший землю – повешен. Распростёрший небеса – распростёрт. Утвердивший всё – утверждён на древе. Владыка – оскорблён. Бог – убит» (п. 96. Хрестоматия, с. 429);

«Ты же не оказался Израилем, потому что не увидел Бога» (п. 82. Хрестоматия, с. 426);

«Бесценны Его дары тебе. Ты же, не оценив их, воздал Ему неблагодарностью, воздал Ему зло за добро, и скорбь за благодать, и смерть за жизнь, за что и до́лжно было тебе умереть» (п. 90. Хрестоматия, с. 428);

«Ты убил Господа – и погребён в земле. И ты лежишь мёртв – а Он воскрес из мёртвых» (п. 99–100. Хрестоматия, с. 430).

В целом, повторим, христология и сотериология свт. Мелитона предваряют концепции другого, ещё более известного святого III века, свщмч. Иринея Лионского . Решая несколько различные исторические задачи, стоявшие перед Церковью в то время (периферийные по отношению к центральной апологетико-миссионерской задаче, но оттого не менее важные), оба святых послужат делу развития христологического догмата. И антииудейская направленность гомилии «О Пасхе», и антигностическая направленность «Пяти книг против ересей» святого Иринея Лионского поспособствуют также выработке единого сотериологического богословия, которое впоследствии будет использовано и продолжено другими святыми (свв. Афанасий Великий и Кирилл Александрийский) для решения совершенно иных историческо-богословских задач (см. том II нашей «Патрологии»), – триадологических и христологических.