Часть четвертая. Странствие и путешествие во Иерусалим и по Святой Земле. С присовокуплением описания Святой Горы Афонской и некоторых ее подвижников

По благословению духовного моего отца, иеросхимонаха Арсения, отправился я в Иерусалим из Святой Горы Афонской, сентября 23 числа, 1845 года. Сначала не было попутного ветру.

В четвертый день прибыли в остров Митилин, и стояли там восемь дней, за неблагополучным ветром.

Оттуда в третий день пришли к острову Саки́су, или Хиосу, и ко граду, такожде нарицаемому. И стояли там восемь дней, по причине неблагополучной погоды. В течение сих дней часто посещали святые церкви, особенно Митрополию, которая освящена во имя святых мученик Мины, Виктора и Викентия. И смотрели на развалины Хиоса: видно, что велик и прекрасен был град; а ныне в развалинах, ибо пострадал, в 1821 г., от безбожных турок. От Хиоса отправились попутным ветром, и бежали два дня и две ночи, и остался в левой стране недалеко остров Самос, а в правой стране – острова Патмос, Кой, Родос и прочие.

Случился противный ветр, и мы пристали к острову Кастолоросу, близ самой Азии, в Ликийской стране; от града Мир, отечества святителя Николая, было только три часа ходу, как сказывали нам, т. е. пятнадцать верст; и там стояли по неимению попутного ветра.

Отправившись оттуда, на третий день прибыли к острову Кипру, и там стояли, ибо не было попутного ветру; оттуда отправились прямо уже в Палестину. И шли два дня морем, а на третий день увидели Израильские горы, обетованную землю, святую Палестину. О, какой неизреченной радости все исполнились! Было нас на корабле до ста человек, и все мужи и жены, от радости проливали слезы; малые же дети прыгали и скакали, и руками плескали, и громко кричали: «О, Святая Земля, Святая Земля!»

Октября 25 числа, часа за три до вечера, стали мы подходить близко к Яффе, древней Иоппии, сильным ветром. Смотрим: во граде на крышах стоит множество народа. Это были все поклонники, прежде нас пришедшие, и смотревшие на нас, как мы будем попадать на берег. Вдруг мы увидели, что от берега отплыло множество малых лодок, и к нашему кораблю устремились; наши же матросы, собравши все паруса, только один парус на мачте покинули. Ветр разъигрался, море воскипело, а пристани доброй нет; и мы были все вне себя, ово от радости, что кончили морской путь, ово от страха, как можем попасть на берег. Потом подъехало к нам много малых лодок; люди в них арабы полунагие, которых мы никогда не видывали; они бросились к нам на корабль с обеих сторон, и начали поклонников хватать и в лодки бросать, ни на что не взирая, ни на слезы, ни на старость; возьмут четверо одного, и бросят прямо в лодку; не дают взять с собой никаких вещей; да и лучше делать было невозможно; потому что море разъигралось, и корабль с боку на бок валяется, и лодки их заливает. А от Российского консула приказано было, чтобы как можно скорее народ переправить на берег. Я вижу, что и до меня такожде дело доходит, и не стал дожидаться, пока меня схватят, а взял свою сумочку, и скорее сам бросился, да взял одного поклонника, четырехлетнего мальчика: ибо отец с матерью просили поберечь его. И так, нагрузивши лодку в одну минуту, отсунулись от корабля. И много испытали страха: лодка не большая, волны яко горы, а мы уже были полумертвы, и лежали все ниц лицами. Потом поднял я голову, вижу: уже близ берега, въехали за камни, и там тихо; и пристали к пристани. И тут Российский консул всех принимает, и распоряжает нашими, Восточной Церкви, христианами, и препровождает в греческий монастырь, который тут же, недалеко от пристани, находится; и давали комнаты, сколько где можно поместиться. И здесь мы проживали три дня, и ходили в церковь. Здесь служба совершается более на арабском языке. И здесь мы благодарение воздавали Всевышнему Господу Богу, что сподобил вступить на Святую обетованную Землю, где Сам Спаситель, во плоти, ходил Своими пречистыми ногами; и позабыли все страхи и ужасы, которые претерпели мы на море; только еще не получили мы совершенной радости, что еще не видим возлюбленного и многовожделенного святого града Иерусалима. Октября 28 числа, утром, пришел консул и объявил, чтобы русские были готовы в дорогу. Спустя немного времени, приходят арабы, и берут сумки у всех, которые сами не могут нести. И мою взял араб, а я пошел вслед за ним, и вышли на улицу: тут стояло множество верблюдов, коней, ослов и магарчиков (по-русски – лошаков); и брали всяк себе по надобности и силе, кто верблюда, кто коня, а другой осла, а иной магара. Я взял для себя осла, и поехал, помышляя о вшествии Господа Иисуса Христа во святый град Иерусалим на жребяти осла.

Выехавши из Яффы, древней Иоппии, ехали зелеными садами и огородами, где овые плоды собирали, овые садили, овые плоды цвели, а другие поспевали. Отъехали верст семь; осталось в правой руке, в стороне, селение Лида, отечество святого великомученика Георгия.

Еще отъехали верст семь, приехали в город Ремлю, по- древнему Рама (глас в Раме слышан бысть), и въехали в монастырь святого великомученика Георгия, и там отвели нам особые комнаты. Мы пошли в церковь, и поклонились святым иконам; там хранится часть столба, вдовицына¹⁰, и мы его лобызали; в алтаре хранится одна древняя икона святителя Николая. Потом представили нам трапезу, после которой мы спокойно спали. Поутру, часа за два до свету, все встали; приехали наши извозчики, и мы сели и отправились в путь; еще оставалось нам ехать до Иерусалима сорок пять верст, потому пораньше и встали. Верст пятнадцать мы ехали по ровному полю и по весьма хлебородной земле. Потом поехали на горы, и верст пятнадцать взбирались все на гору, по острому камню; более шли пешие, нежели ехали.

Потом взошли на гору, и паки спустились версты две, и взошли в село Еммаус, где Господь беседовал с Лукою и Клеопою, и познался им в преломлении хлеба. Здесь есть жительство и церковь, которая построена царицею Еленою, ныне же стоит пуста. От Еммауса до Иерусалима ехали с горы на гору; потом поднялись на одну весьма высокую гору; имели надежду с нее увидеть святой град Иерусалим, однако не получили же- лаемого; а нам столько сие было желательно, что казалась одна сажень за версту. Наконец, открылись нам горы Заиорданские и святая Гора Елеонская.

Еще немного проехали, и вдруг открылось нам многовожделенное наше сокровище, святой град Иерусалим, из-за которого много мы претерпели скорбей по морю и посуху. Теперь мы увидели его явственно своими очами, и неизреченной радости исполнились. Смотрим: из Иерусалима, из патриаршего монастыря, вышли монахи и послушники нас встречать, версты за две; и много нас приветствовали; такожде и других множество поклонников вышли вне Иерусалима нас встречать, и все нас приветствовали; и даже самые турки – воины, которые во вратах на страже, и те нас приветствовали.

Вошли в святой град Иерусалим Давидовыми вратами, подле Давидова дома, и пошли налево, по улице, к вратам патриаршего монастыря; и вышли братия нас встречать; овые нас повели, овые нашу одежду взяли, и привели нас на гостиницу, и угостили по обычаю греческому.

Заблаговестили в маленький колокол к вечерни, и мы все пошли в церковь патриаршую – во имя царя Константина и Елены; и вшедши в церковь, увидели множество икон российских, высокого греческого писания, в окладах серебряных, и множество лампад по обычаю иерусалимскому, чего мы еще от роду не видали, и много удивлялись иерусалимскому благому обычаю. Из этой церкви есть три окна к Гробу Божию. Вечерню пели весьма чинно: стихиры все пели с канонархом. После вечерни позвали всех нас в трапезу, и была трапеза порядочная, подали и вина по три чаши каждому. После паки пошли на гостиницу, и спали спокойно.

С полуночи заблаговестили к утрени, и мы пошли в церковь. Полунощницу читали кротко, не спешно, также и утреню. Шестопсалмие читал один из архиереев. Когда начали читать кафизмы, позвали нас в особую, на то уготованную горницу: посреди ее стоял стол, и горело шесть светильников, и посадили всех по чину, а женам сказано быть в другой комнате. Приказали нам всем разуться; пришли три монаха, и стали нам омывать ноги: один мыл, другой воду подавал, а третий белым платом отирал, и ноги наши целовал, а прочие пели стихиры умовения ног; а потом омыли и руки, по локти, благоуханною розовою водою. Женам только руки омывали. По отправлении этой церемонии, паки пошли все в церковь. Каноны не читали, но пели с канонархом по-афонски, и читали Пролог. После утрени, без расходу, начали Литургию. По Литургии, пошли на гостиницу, и сделали нам угощение. Потом позвали всех в Синодик, для записывания имен своих и родных в помянники, и пожертвовать, кто что может, в общую патриаршую казну на искупление святых мест и на прочие расходы патриаршие. Там заседал сам Святейший Патриарх Иерусалимский, Кирилл; с ним митрополит заиорданский, Мелетий, и еще четыре митрополита, и соборные старцы, и призывали каждого по единому. Позвали и меня; и я пошел с великою скорбью и со стыдом, потому что не имею что пожертвовать. Подошедши и сотворивши три поклона, положил два рубля; а сам, поклонившись, заплакал, и сказал: «Простите меня, Святейшие Владыки! рад бы больше положить, но не имею». Но митрополит Мелетий ответил мне по-русски: «Отче, не скорби! мы и этим довольны: ибо твои два рубля приемлются, как вдовицы две лепты. Поклонись Патриарху, и поцелуй его руку; получи от него разрешительную себе грамоту, да иди с Богом». Я же поклонился Патриарху, поцеловал его руку, получил от него разрешительную грамоту, и вышел радуяся, что много меня преосвященный Мелетий митрополит утешил и успокоил. После трапезы мы прохаживались по крышам всей патриархии и по церкви Божия Гроба, смотрели на весь Иерусалим, и на место храма Соломонова, смотрели и вовнутрь ко Гробу Божию и весьма распалялись сердцами, ожидая, когда сподобимся прикоснуться к нему своими устами.

После вечерни повели нас ко Гробу Господню, и пошли вниз по ступеням. В самом низу есть место, где явился Иисус Марии. Там церковь Иакова брата Божия, первого епископа Иерусалимского; там лежит камень из святой Горы Синайской.

Вышли на площадь к святым вратам великого Воскресенского храма. На той площади, на правой стране, к армянской церкви, видны на мраморе следы ног Омира турчанина, уверовавшего во Христа. Близ самых святых врат, на левой стране, стоит средняя колонна, мраморная с трещиною, из которой изшла благодать, т. е. святой свет, и которая от всех почитается, и все ее целуют, как православные, так и не православные и армяне. О сем происшествии хощу здесь немного написать, как о нем православные христиане восточные единогласно говорят, да и самые турки утверждают. В стене есть мраморная плита, вся исписана; и говорят, что самое это происшествие написано; но мы читать не можем, потому что писано сирскими буквами, на арабском языке; и я только слышал, но не читал; а происшествие было якобы такое: «Во едино время, когда греки были до конца отягчены турецким игом, богатые армяне вздумали вытеснить греков от Гроба Божия, и из Воскресенского храма; собрали великую сумму денег, и подкупили Оттоманскую Порту и все иерусалимское начальство, уверяя неверных, что святой свет сходит не ради греков, но ради всех христиан, и ежели мы, армяне, будем там, – тоже получим. А турки жадны до денег, податливы на подкуп, и потому сделали по армянской воле, и утвердили, чтобы армянам одним получать святой свет. Армяне весьма возрадовались, и писали по всем землям к своим единоверцам, чтобы шли больше на поклонение, что их воля; и сошлось их многое множество. Наступила Великая суббота: армяне все взобрались в храм, а греков бедных турецкое воинство выгнало вон. О, какой неизреченной горести и скорби исполнились греки! Едино было им утешение – Гроб Спасителя, и от того их отлучили, и святые врата для них затворили! Армяне внутри церкви, а православные на улице; армяне веселятся, а греки плачут; армяне торжествуют, а греки горько рыдают! Православные стояли против святых врат на площади, а кругом стояло турецкое воинство, караулили, чтобы не было бунта. Как сам Патриарх, так и все стояли со свещами, имели надежду хотя от армян в окно получить благодать. Но Господь восхотел другое устроить, и показать истинную веру Своим огненным перстом, и утешить Своих истинных рабов, смиренных греков. Уже пришло время, в которое сходит благодать, но ее нет; армяне испугались, начали плакать, и просить Бога, чтобы послал им благодать; но Господь не услышал их. Уже полчаса прошло и более, а святого света нет. День был чистый и красный. Патриарх сидел в правой стране. Вдруг ударил гром, и на левой стране средняя колонна мраморная треснула, и из трещины вышел огнь пламенем. Патриарх встал и зажег свои свещи, и от него зажгли все православные христиане. Тогда все возрадовались и возвеселились; а православные арабы от радости начали прыгать и скакать, и кричать: «Ты еси един Бог наш Иисус Христос; едина наша истинная вера – православных христиан!» И начали бегать по всему Иерусалиму, и подняли по всему граду шум и крик. Они и доднесь творят этому память, прыгают и кричат кругом Божия Гроба, хвалят единого истинного Бога, Иисуса Христа, и ублажают православную веру. Воины же – турки, кругом стоявшие на страже, видевши сие чудо, весьма удивились и ужаснулись. Из числа их один, именем Омир, стоявший у Авраамиева монастыря на страже, тотчас уверовал во Христа, и закричал: «Един истинный Бог Иисус Христос; едина истинная вера – православных христиан!» А сам прыгнул вниз к христианам, вышины более 15 аршин, и ноги его ступили на твердый мрамор, как на мягкий воск; и доднесь видны два следа его, изображены как на воску; хотя не православные и стараются их загладить, но я еще своими очами видел, и своими руками осязал. И колонна с трещиною опаленная стоит. Воин же Омир, спрыгнув, взял свое оружие, железом воткнул в камень, как в мягкий воск, а сам беспрестанно прославлял Христа. За сие турки отсекли ему голову, а тело его сожгли; кости же его греки собрали, положили в раку, и поставили в женском монастыре Великой Панагии, где и доднесь источают благоухание. Армяне внутри у Гроба Божия ничего не получили, остались с одним стыдом. Паша Иерусалимский и прочие турецкие начальники весьма вознегодовали на них, хотели их всех изрубить, но убоялись султана; только наказали тяжко: говорят, давали каждому есть разной нечистоты при выходе из храма».

Потом турки отворили нам святые врата во святую, небеси подобную, церковь, основанную над самым Живоносным Гробом Господа нашего, Иисуса Христа, и над самою горою Голгофою, где были пригвождены на Кресте грехи наши. О, какой я радости исполнился, увидев небеси подобную церковь Воскресения Христа Бога нашего и Живоносный Гроб Спасителя нашего Бога, что́ видеть имел неограниченное сердечное желание с самого малолетства! И просил я Господа, да не отвержет меня грешного, но да примет во святой Свой храм. Со страхом и трепетом пошли мы во святые врата, в самые те, в которые не могла взойти Мария Египетская¹¹. Взошедши во храм и отойдя от врат двенадцать шагов, стали у святого места, где было повитие плащаницею, по снятии со Креста, Господа Иисуса Христа; кругом его – двенадцать подсвечников с большими восковыми свечами, по четыре аршина вышины, и девять неугасимых лампад с елеем, все в фонарях, дабы не задувало ветром, потому что приходятся против самых врат. Мы же со всех сторон пали на тот камень, где лежало тело Господа нашего Иисуса Христа, его лобызали и слезами омочали. Пошли к западу, и там лобызали другое святое место, где стояла Пресвятая Богородица, когда распинали Иисуса Христа; там горит три лампады неугасимых. Потом пошли к северу, между столбами, и взошли в храм Гроба Божия, и зашли с восточной страны: ибо у Гроба Божия врата на восток, и нам к нему приходилось идти с востока на запад. Двери к нему – наподобие Царских врат. По обе стороны дверей Гроба стоит по шести подсвечников со свечами необыкновенной величины и толщины; над дверьми Гроба стоят три иконы Воскресения Господня: внизу – армянская, писанная на доске; пред нею неугасимая лампада – серебряная, с одним стаканом; вторая икона, средняя, – православных, великая, вырезанная по цветному камню, самой высокой греческой работы; пред нею великая серебряная лампада – неугасимая, с четырьмя стаканами; а в праздники вешают златую; третья, верхняя икона, – католиков, писанная на полотне, и пред ней неугасимая лампада об одном стакане.

Потом нам сказали: «Иззуйте сапоги с ног ваших: ибо место, куда хощете идти, свято есть». И мы все разулись, и скинули с ног, кто что имел, и пошли босыми ногами; а кто имел новые чулки, – те в чулках; мало наклонили свои главы, и пошли с великим страхом и ужасом. Взошли во внутренний притвор; там посреди стоит часть того камня, который был привален к дверям Гроба Господня, и на котором сидел ангел Господень и благовестил женам мироносицам; и мы его лобызали; здесь горит пятнадцать лампад неугасимых. Оттуда к западу – еще двери, весьма низкие, – это к самому Гробу Господню; и мы наклонились пониже, и взошли вовнутрь; на правой руке, к стене, находится Живоносный Гроб Иисуса Христа, Бога нашего; и мы от радости и от ужаса не знали, что видим, – гроб ли, или Самого Иисуса Христа, во гробе лежащего. И мы его лобызали, и много слез проливали, и благодарили своего Творца и Владыку, что сподобил нас видеть своими очами, и лобызать своими скверными устами Живоносный Гроб возлюбленного Сына Божия, Иисуса Христа, нас ради грешных пострадавшего и в сем Гробе положенного; и просили Его благоутробие простить нас, грешных, хотя и последних, но принять нас, как и первых. Там горит сорок пять лампад неугасимых, и много свеч. Над Живоносным Гробом стоит икона – восстание из Гроба Иисуса Христа, вырезанная по цветному камню, такожде и другие; от неправославных стоят иконы писанные на древе. Там стоит гробовой монах неотступно, православного исповедания; а другие христиане не имеют права поставить своих. И там помолившись вышли теми же дверями паки на восток, и паки обулись.

Оттуда пошли на гору Голгофу. Гора Голгофа от Гроба – на юго-восток, расстоянием сорок два аршина; а вышиною гора Голгофа шесть аршин; и мы пошли по каменной лестнице, в осмнадцать ступеней; и как взошли на верхнюю ступень, – увидели страшное и поразительное зрелище: к востоку стоит крест с распятою плотию Иисуса Христа, самой искусной работы, греческого живописания, в совершенном виде человека. На кресте вверху – титло, написанное тремя языками: еврейски, гречески и римски. Стоит близ того места, где стоял настоящий Крест Спасителя, только на поларшина далее к востоку, и пред крестом стоит подсвечник о седьми свещах; по правую страну креста стоит изображение Божией Матери; пред ним стоит подсвечник с тремя свечами; а по левую – изображение Иоанна Богослова, и пред ним подсвечник с тремя свечами. Еще висит хрустальное паникадило и более ста лампад; более двадцати – неугасимые. Пред Крестом стоит престол, на котором православные совершают Литургию. Под престолом отверстие, обложенное сребром, где стоял Крест Христов. По правую сторону престола, на поларшина есть расселина, которая сделалась во время Христова страдания, когда тряслась земля и камение расседались, и из пречистых язв Его текла пречистая кровь; и та расселина – продолговатая, задвигается сребряною доскою. Потом нам сказали: «Иззуйте сапоги с ног ваших, и покланяйтеся месту, идеже стояху нозе Спасителя нашего Иисуса Христа». Мы все скинули сапоги с ног своих, и пошли покланяться святому месту, обагренному кровию Владычнею, сии словеса глаголюще: «Кресту Твоему покланяемся, Владыко, и святое Воскресение Твое славим»; и: «покланяемся на месте, идеже стоясте нозе Твои, Господи». Потом лобызали самое то отверстие, где стоял Крест Христов; потом лобызали второе отверстие, где из пречистых язв Его текла пречестная кровь; из обоих отверстий исходит благоухание. Еще на Голгофе, от Креста к югу – второе святое место, где распинали Христа, и пригвождали ко кресту; там горит девять лампад неугасимых; владеют этим местом католики. Еще, поправее, за стеною, – место, где стояла Богородица с Иоанном Богословом, когда Христос висел на Кресте и сказал: «Жено, се сын Твой», а ученику: «Се Мати Твоя». Там горит одна лампада неугасаемая; там и придел царицы Елены; а держат это место католики. Вся гора Голгофа, где заведывают православные, расписана иконным стенным писанием греческой работы. Над самым Крестом, в куполе, изображен Бог-Отец, смотрящий на страдания возлюбленного Сына Своего; пониже Его – Дух Святой, от Отца исходящий и на Сыне почивающий; вокруг Них изображены все Небесные воинства, смотрящие на страдания Царя Небесного, и от страха лица свои закрывающие. Кроме того написаны небесные светила: солнце лучи свои сокрыло, луна в кровь преложилась, и все звезды во мрак облеклись, не терпя зрети своего Создателя на Кресте висима. По углам написаны четыре Евангелиста, держащие в руках разгнутые страстные Евангелия, яже о распятии Христовом. По стенам изображены все страдания Христовы, и написаны разные тропари и стихиры, тому месту приличные. Напротив Креста, на стене, написано: «Спасение соделал еси посреди земли, Христе Боже, на Кресте пречистеи руце Твои простерл еси, собирая вся языки зовущыя: Господи, слава Тебе». На кафедре, где читают Евангелие, написано: «От Сиона изыде закон, и слово Господне из Иерусалима». И многое другое написано из пророчеств, псалмов и из Евангелия. Пол на горе мраморный. Помолившись и облобызавши святые места, мы много от радости плакали, и благодарили Господа Бога, что сподобил нас быть на лобном месте, на самой горе Голгофе, где Сам Спаситель мира висел на Кресте, и пролил пречистую кровь Свою, и загладил наше греховное рукописание. Потом сошли на запад, по той же лестнице, по которой взошли на гору.

Сошедши, пошли направо коридором, и там недалеко есть придел: посреди стоит престол, под престолом стоит столб, на котором сидел Христос, когда надевали на Него терновый венец. Столб окружен железной решеткой, и мы просунули руки, и осязали столб, и лобызали свои руки. Там в стене, за стеклом и за железною решеткою, сохраняется и терновый венец: горят две неугасаемые лампады. Заведывают сим местом православные. Пошли далее, и повернули направо во врата, и сошли вниз по лестнице в двадцать восемь ступеней, и взошли в великий храм Честнаго Креста. На сем месте воскрес мертвец, когда наложили на него обретенный в земле Господень Крест; там есть место, где стояла святая Елена, когда откапывали Крест, и смотрела вниз, где нашли Животворящий Крест; и там в окне горят три неугасаемые лампады. Храм сей прекрасен, и в нем множество лампад; верх поддерживают четыре мраморные колонны; храм – с одним куполом. Прежде владели сим храмом кабеши, т. е. абиссинцы – эфиопы; ныне же заведывают им армяне. Пойти еще вниз, сошли двенадцать ступеней, и взошли в другой храм, и там к левой стране придел франков; а в правой стороне, под самородным камнем, в самом угле лежал Крест Христов; сим местом заведывают православные; там горят неугасимые лампады. А где лежал Крест, на том месте лежит мраморный камень; и мы, лобызавши святое место, вышли назад, по тем же лестницам, паки к великой церкви, в коридор. И пошли направо, и там есть место, где воины разделяли ризы Христовы, и метали жребий. Там – придел, и горит неугасимая лампада; заведывают сим местом армяне. Далее придел во имя Лонгина Сотника, который исповедал Христа так: воистину Божий Сын бе Сей. Еще там есть в стене, за железною решеткою, камень с горы Голгофы, который был обагрен кровию Христовою; пред ним горят две неугасимые лампады; заведывают этим местом православные. Пошли далее, и пришли в придел, называемый Темница, где хранится тот самый камень, с двумя сквозными отверстиями, который был на ногах Христа, вместо колоды, когда Он сидел в темнице; камень лежит под престолом за железною решеткою, и над ним горит неугасимая лампада; заведывают этим местом православные; и мы лобызали железную решетку; потом просунули руки, осязали отверстия и потом лобызали свои руки. Далее, взошли в храм Богородицы. Когда Сын Ея, Иисус Христос, висел на Кресте, Она на сем месте стояла с женами мироносицами, горько плакала, а жены Ее держали под руки. По правую сторону престол Успения Богородицы; по левую сторону престол в память того, когда Господа нашего, Иисуса Христа, били привязанного у столба; горят там три лампады неугасимые; заведывают сим местом православные. Поклонившись, паки вышли назад в великую церковь. И потом пошли направо во врата, и взошли вовнутрь храма, и там, на правой стране, есть решетка и отверстие; в том отверстии есть трость, а внутри стоит часть столба, к которому привязывали Христа, когда мучили Его подле Пилатова дома; мы концом сей трости прикасались к столбу, паки ее вынули, и лобызали конец трости. Там под престолом есть место, где по воскресении явился Христос возлюбленной Матери Своей. Сей храм порядочный; много в нем неугасимых лампад, и множество лампад и свеч, которые зажигаются по праздникам: ибо это соборный храм католиков, называемых франками. Потом вышли обратно, и там на полу, на мраморе, есть два крута, и горят две неугасимые лампады: одно место, где стоял Христос, а другое место, где стояла Мария Магдалина, когда ей сказал Христос: Марие, не прикасайся Мне. Там к востоку придел франков, а к западу на хорах орган их. Потом между столбами паки взошли во храм ко Гробу Божию, к самой кувуклии; потом пошли к западу, мимо Гроба Божия, и пошли во врата, и взошли во храм: это – церковь сирианская. Потом пошли в пещеру, и там два гроба – Иосифа и Никодима, и горит одна неугасаемая лампада. И мы паки вышли теми же вратами во храм Гроба Божия. Позади Гроба Божия, к самой стене кувуклии, есть придел коптов. Зашли с восточной страны, и паки поклонились Живоносному Христову Гробу.

Гроб Христов стоит посреди самого храма. Над ним сделана кувуклия, наподобие часовни: в длину девять аршин, а в ширину семь аршин; внутри с двумя комнатами. В притворе лежит часть камня, отваленного от дверей Гроба; а внутри самый Гроб Христов. Вокруг же его храм круглый, поддерживаем осьмнадцатью столбами, сделанными из тесаного белого камня. Каждый столб в три аршина квадратных; между столбов двенадцать аршин квадрату. На самой средине стоит кувуклия, а в ней Гроб Христов. Верх над кувуклией не покрыт, но оставлено великое круглое отверстие, от коего освещается весь храм; ежели бывает дождь, то прямо на кувуклию идет. Позади столбов – в три ряда хоры, на которых помещаются кладовые, ризницы и гостиницы, и келии; в нижних двух этажах занимают большую часть православные, копты, кабеши, часть – армяне и католики; а в верхнем этаже занимают армяне и католики. Там и армянская соборная церковь. Вокруг по аркам висит множество лампад, а по столбам стоит много икон от христиан разных исповеданий, и пред ними повешены лампады. Греки сказывали, что прежде весь храм изукрашен был иконным писанием, из мусии, еще царицею Еленою. Но мы уже не сподобились сие видеть. В 1808 году, во время великого пожара, вся мусия осыпалась, и ныне только подштукатурено. В самом куполе сделаны кругом хоры, для народа. Ход на них из патриаршего монастыря. Кругом Божия Гроба на кувуклии вырезана надпись по камню: «Да похвалят язы́цы и людие Христа Бога нашего, волею нас ради крест претерпевшаго, и во аде тридневновавшаго: и да поклонятся Его из мертвых воскресению, имже просветишася всего мира концы». На углах написаны разные стихиры, тому месту приличные, Христову Гробу и воскресению. Напротив дверей Гроба Божия, на восток, врата в Воскресенскую соборную церковь, которой обновление празднуется сентября 13-го числа. Между врат церкви и дверей Гроба Божия, вверху, висит множество великих лампад в четыре ряда, франкских и греческих, в честь Гроба Божия. Посреди стоит великий франкский аналой. Над самыми церковными вратами висят в три ряда греческие лампады: на каждую ночь все зажигаются. Над Воскресенскими церковными вратами, напротив Гроба Божия, на арке написано: «Радуйся и веселися, Невесто Царя Великого, созерцающая светло Твоего Жениха красоту, паче злата сияющую, и паче солнца облиставшую».

Потом отворили нам врата Воскресенского храма. Храм велик и прекрасен, и богато убран; пол разномраморный; посреди есть амвон, который означает средину всего храма. Храм имеет три иконостаса: один на восток к алтарю, второй на юг, а третий на север. На восток иконостас мраморный, удивительной работы; в четыре ряда иконы: внизу местные великие, российской работы; над ними праздники двунадесятые; потом вырезано по мрамору: «Светися, светися, новый Иерусалиме: слава бо Господня на тебе возсия. Ликуй ныне и веселися, Сионе: Ты же, Чистая, красуйся, Богородице, о востании Рождества Твоего». Повыше поделаны арки, и в них стоят иконы святых апостол, резбенные и писанные, высокой греческой работы; пред всякою иконою лампада. По иконостасу вырезано: «Радуйся, Сионе святый, Мати церквей, Божие жилище: ты бо приял еси первый оставление грехов воскресением». Потом паки арки, и в них пророки, подобно апостолам, резбенные и писанные, и пред каждым лампада. На самом верху стоит великий крест; по одну сторону стоит Богоматерь, а по другую – Иоанн Богослов: обе иконы резбенные и писанные. Еще по сторонам стоят по три ангела, резбенные и вызлащенные, держат в руках по подсвечнику. Позади икон, против каждого яруса, к алтарю поделаны хоры: на нижних хорах против апостолов повешены билы, доски медные, железные и деревянные, в которые ударяют ко всякой службе. На сих хорах, над Царскими вратами, где становится икона Спасителя посреди апостолов, сделана кафедра; по великим праздникам читают на ней Евангелие, и всегда сказывают с нее проповеди. Алтарь же возвышением – на шесть четвертей, а престол еще возвышен на три четверти. Престол велик, и в широту продолговат. Позади престола, подле него, стоит большой крест, удивительной греческой древней работы, шестиконечный; сделан от трех древ, а титло написано на хартии; пред крестом стоит дароносица. Над престолом сделан удивительный балдахин, поддерживаемый четырьмя столбами; между столбов кругом престола повешены златотканные занавеси: ибо во время Литургии престол завешивается. Балдахин же внутри весь исписан: вверху изображен Спаситель с Небесными воинствами; пониже весь исписан разными молитвами из служебника, читаемыми на Литургии; снаружи написаны седмьдесят апостолов и священномученики; а вокруг написаны разные молитвы и стихи из богослужебных книг. По левую сторону престола, к стене, стоит жертвенник, и над ним сделан балдахин, подобно как и над престолом, весь исписан. И еще написано пониже сице: «Дева днесь Пресущественнаго раждает, и земля вертеп Неприступному приносит: ангели с пастырьми славословят, волсви же со звездою путешествуют: нас бо ради родися Отроча младо, Превечный Бог». По правую сторону престола такожде сделан якобы другой жертвенник, над коим такожде балдахин, и называется малая трапеза; на ней стоят двенадцать малых подсвечников, которые носят во время крестных ходов перед хоругвями навстречу Патриарху. Здесь хранится святая вода и благословенные хлебы. Вокруг в алтаре написаны двенадцать апостолов и много святителей, и пониже сводов кругом написано сие: «Победную песнь поюще, вопиюще, взывающе и глаголюще: свят, свят, свят Господь Саваоф, исполнь небо и земля славы Твоея: осанна в вышних. Благословен грядый во имя Господне: осанна в вышних». В алтаре множество лампад, более пятидесяти, и многие из них неугасимые. Кругом подле стен возвышено на три ступени; здесь стоят не служащие священники, диаконы и монахи; мирянам же в алтаре стоять не позволяют. На горнем месте стоит мраморная патриаршая кафедра; во время патриаршего служения становят и другие архиерейские кафедры. Из алтаря двое врат: на правую сторону – на гору Голгофу, а на левую страну – в ризницу. Царские врата – резбенные и вызолоченные, с четырьмя Евангелистами и с Благовещением. Наверху стоит двуглавый орел. Клиросы сделаны весьма тесные, потому что мимо их ход в боковые врата. На правой стране, за клиросом к столбу, стоит великая резбенная и вызолоченная патриаршая кафедра. Напротив ее, на левой стране, вторая кафедра, подобна первой, патриаршего наместника, митрополита Пе́тры Аравийской¹². На обеих странах между столбов сделаны великие резбенные и вызлащенные иконостасы, и в три ряда иконы: внизу святители, повыше пророки и преподобные, а вверху по седьми икон на стране, великих, самого высокого российского писания, на греческий образец; присланы и пожертвованы Российским Императором, Александром Павловичем, после пожара; изображены все страдания Иисуса Христа; пред каждою иконою повешена лампада. Повыше икон стоят по седьми ангелов на стране, резбенных и вызолоченных, и в обеих руках держат по подсвечнику, куда в праздники становятся свещи. Поверх иконостасов поделаны хоры; во время Пасхи много вмещается народа. Кругом подле стен стоят монашеские места (формы), возвышенные против полу на три ступени. В сем греческом храме четверо часов: двое в алтаре, и двое в храме, у задних столбов. Посреди храма висят три великие паникадила, по пятидесяти свечей: одно, среднее, – чистого серебра, а два посеребренные; все пожертвованы Российскими императорами, а более – Николаем Павловичем. И еще множество хрустальных, медных и сребряных лампад, вмещают по десяти и по пятнадцати светильников; еще на всех четырех странах висит по железной цепи, на каждой по двадцати пяти лампад. В торжественные дни зажигают более четырехсот лампад, и еще множество зажигают свеч кругом, у икон, в два ряда, и сто пятьдесят свечей на паникадилах. Имеет сей храм пять врат: одни к западу – ко Гробу Божию, вторые к северу – ко храму Богородицы, третьи на юг – к Голгофе и повитию пеленами, и двое врат на гору Голгофу. В храм Воскресения Христова из иноверных никого не пускают. И врата греки отпирают только тогда, когда есть богослужение; и когда мы взошли во храм все, то врата заперли; потому что еретики начали делать свои литии кругом Гроба Божия и на Голгофе, и по прочим святым местам; и греки опасались, дабы православные новые поклонники, не видевшие сего, не стали вкупе молиться или смотреть на них: греки весьма блюдутся еретиков. И мы ходили по святым местам, имея в руках свещи горящие. Потом, мало посидевши, слышим: начали звонить в колокольчик, и позвали нас всех в трапезу, и мы пошли мимо горы Голгофы вверх по лестницам, и взошли выше Голгофы, и пришли в трапезу, и сели все на места, мужи за столом, а жены за другим, и читали жертвенник; пища была весьма хорошая, и каждому по три чаши вина. И мы благодарили Господа Бога, своего Создателя, что сподобил нас потрапезовать у Своего Живоносного Гроба; над самою горою Голгофою. Потом повели нас вниз, под гору Голгофу; там храм Иоанна Предтечи, и горит неугасимая лампада; позади престола есть окно и железная решетка, и там внутри горит неугасимая лампада; там, сказывают, и глава Адамова; и точно, видна трещина, где с креста текла кровь Христова: ибо здесь видна самая настоящая гора Голгофа. В этой церкви, на правой стране, есть гостиная келия: в ней записывали мы имена своих родственников и благодетелей для поминовения у Гроба Господня, и сделали пожертвование каждый по силе своей. Потом паки зазвонили в колокольчик, и мы все пошли на Голгофу, и там читали повечерие, и пели Кресту канон, на глас, с канонархом. Потом сам игумен сказывал проповедь о том, как Авраам приносил своего сына в жертву Богу, и как Сам Христос за нас грешных на сем месте излиял кровь Свою. Потом и к нам произнес: «Вы, пришедшие от востока и от запада, и от края северного, поклониться на сем месте, приносили себя почти такожде на жертву Богу; ибо предавали себя дальнему пути и морским пучинам, и разным злостраданиям; посему и вы не лишитесь мзды своей за труды свои».

По окончании повечерия повели нас на гостиницу, которая напротив Гроба Божия, на хорах; и мы положили свою одежду, а сами паки пошли по святым местам, и ходили до полуночи. На Голгофе читали акафист Кресту и Богородице. Ирмосы пели нараспев, а концы у акафистов припевали. Такожде и на Гробе Божием читали акафист Иисусу Сладчайшему. И так препроводили ночь до полунощи. Какой тогда был сон? Мы о нем и позабыли от радости: в одном месте поют, в другом читают; одни ходят, другие молятся, а иные сидят и разговаривают. И нощь нам показалась веселее всякого дня. Сто пятьдесят лампад горело неугасаемых, и еще много свеч; и много по всему храму часов, и часто ударяют; всех восемь часов: у греков четверо; у франков двое; у армян двое. И нам в ту нощь казалось, что не на земле мы, а в горнем Иерусалиме: там, кто хощет, поет и читает; и сие никому не запрещается, даже к тому побуждают. Когда мы опасались петь, тогда нам сам игумен сказал: «Тебе подобает песнь, Боже, в Сионе, и Тебе воздастся молитва во Иерусалиме».

В шестом часу, т. е. по-русски в двенадцатом часу, начали ударять в деревянное било, на полунощное пение, прежде православные, а потом армяне, а после франки. Мы православные собрались все в Воскресенскую церковь, и начали полунощницу весьма кротко, не спеша. Потом начали утреню: кафисмы читали не спеша; каноны все пели на глас, с канонархом; по шестой песни читали Пролог. Когда начали читать Пролог, тогда иеромонах взял из алтаря антиминс, положил на главу, и понес на Божий Гроб, а пред ним шел диакон со свещею, и начали на Божием Гробе совершать проскомидию: тогда было 1-е число ноября месяца.

Когда начали петь великое славословие, тогда с двумя подсвечниками пошли все братия с пением ко Гробу Господню, и стали кругом Божия Гроба, лицом к западу, ко Гробу Божию; мужи по левую страну, а жены по правую страну, и у дверей Гроба зажгли четыре великие свещи. Мы, смотря на Гроб своего Спасителя, Иисуса Христа, весьма умилились, и много слез проливали, что видим гроб Того, Кто сотворил небо и землю, видимая же и невидимая, прежде век от Отца рожден, и в последние лета от Девы воплотился, – видим Гроб Того, Кто грехи наши на Кресте пригвоздил, во ад сошел, врата адовы сокрушил, смерть попрал, диавола и всю силу его упразднил, – видим Гроб Сладчайшего Господа, Иисуса Христа, в Котором вся наша жизнь и спасение, – видим Гроб Того, Которого ради оставили мир и вся яже в мире, родителей, сродников и друзей, и все имение, Которого ради пошли в тесный и прискорбный путь иноческого жития, да Его единого приобрящем, Сладчайшего нашего Иисуса Христа. Ныне явственно телесными своими очами видим Живоносный Гроб, где лежало пречистое и обоженное Его тело, и из которого изъиде, яко жених от чертога. По отпусте утрени, начали читать часы, а на Божием Гробе совершалась проскомидия и читали помянники. В третьем часу по полуночи началась и Литургия. «Святый Боже» пели протяжно. Апостол читали по-русски дневный и святым. Евангелие читали двое: диакон по-гречески, а иеромонах по-русски – то же Евангелие: ибо на Гробе Христовом во весь год ежедневно читаются Воскресные Евангелия, которые приличны Гробу Христову, даже хотя и праздник случится. Когда же пришло время Великому входу, тогда два мальчика, в стихарях, в руках имуще великие свещи, и един монах с подсвечником, и все монахи пошли наподобие крестного ходу, и громогласно пели: «Яко да Царя всех подымем, ангельскими невидимо дориносима чинми». Впереди шли братия; за ними монах с подсвечником, а потом мальчики со свечами, а за ними диакон с Агнцем, а потом священник с потиром: поминали всех православных христиан. И обошли кругом кувуклии Гроба Божия. И паки теми же вратами вошли вовнутрь ко Гробу Божию. На самом Божием Гробе на камени постилается пелена, посреди Гроба кладется антиминс. На том же Гробе у главы совершается проскомидия. На антиминсе совершается вся Литургия. В притворе же, на камени, отваленном от дверей Гроба, на котором сидел ангел Господень, кладется сребряная дека, и постилается пелена, и на нем всю Литургию стоит святое Евангелие. Я сподобился три Литургии внутри у Гроба стоять, и своими очами все видел. Не знаю, с чего взяли некоторые, и написали: якобы только на Божием Гробе совершается проскомидия, а Литургия служится в притворе на камени. Я этого не видал; но как на Гробе совершается проскомидия, так там и Литургия служится; только проскомидия у главы, а Литургия насреди.

По окончании Литургии, паки священник взял антиминс, и пошли все со свещами и с пением в Воскресенскую церковь. И там вынесено было Честно́е и Животворящее Древо Креста Господня, – часть довольно большая. И мы, сотворивши по три поклона земных, прикасались своими грешными устами к Пречистому и Животворящему Древу Креста Господня, а священник раздавал антидор. Взявши антидор, мы спешили приложиться к Живоносному Христову Гробу, пока не заняли неправославные. И когда приложились, – позвали нас на гостиницу, и сделали нам угощение. Но приложиться ко Гробу всех не допустили; потому что сейчас заняли армяне. Армяне почти всю свою службу провели сидя. После армян заступили католики, и играли в свой бездушный орган. И так проводили мы всю нощь. Армяне и католики не на самом Гробе служат, но приносят доски, для того устроенные, и подмащивают на Божий Гроб выше на пол-аршина; потому что Божий Гроб стоит низко, и покрыт двумя мраморными плитами, одною с боку, а другою с верху. На верхней деке, на средине, поперек есть язвина, подобно как пропилено пилою. Но пилою там действовать было не можно, потому что края не пропилены, а подобно как перстом проведено, только самая средина. И говорят о сем так: «В одно время сие освященное и дражайшее для христиан святилище хотели турки взять в свою Омарову мечеть; но пришли, увидели ее расседшуюся, удивились и оставили». А где было повитие пеленами, на том месте лежит красноцветный мраморный камень, шириною в аршин, а длиною в десять четвертей, возвышен на одну четверть. Вокруг вырезано по камню сице: «Благообразный Иосиф, с древа снем пречистое тело Твое, плащаницею чистою обвив, и вонями во гробе нове покрыв, положи». Благодарим Господа Бога, что сподобил нас поклониться святым местам, во храме Господа нашего, без всяких препятствий и без пошлин! Нет нигде никакой стражи, и Гроб Божий никогда не затворяется, не так как было прежде: все святые места были под стражею и за печатью, и взимались с поклонников пошлины. А ныне Благочестивейший Российский Император Николай Павлович, ктитор и попечитель Гроба Господня, от всего турецкого притеснения свободил, и все святые места отворил; и Гроб Христов всегда стоит отворен, и никого подле него нет, кроме монаха. Хотя и в турецких руках, но воли им нет. Когда рассвело, – паки отворили святые врата великого храма, и после всех служб повели нас паки в патриархию, и там представили паки трапезу. Потом из патриархии повели нас на квартиры, по разным монастырям: российских подданных мужей – в Феодоровский, жен – в Екатерининский, а нас афонских монахов – в Архангельский монастырь, принадлежащий к Лавре Саввы Освященного, и дали нам одну келию на шесть человек. И мы перенесли свою одежду, и расположились, и ночевали на своих квартирах.

Поутру рано давали повестку, чтобы новые поклонники шли в Гефсиманию, ко Гробу Божией Матери. Мы пошли и приложились прежде ко Гробу Христову. И пошли от горы Голгофы по страстной крестной улице, которая была обагрена кровию Владыки нашего, Господа Иисуса Христа, во время вольного Его страдания; по этой улице нес Он Свой Крест на Своих плечах, от двора Пилатова до горы Голгофы, и на главе Его был терновый венец. И шли мы от горы Голгофы одною улицею, где был прежде базар, и сидели там сапожники, и шили сапоги. И когда Господь шел со крестом, они над Ним смеялись. Ныне в этих лавках никто не сидит и не торгует, но в них всякая нечистота. А базар и теперь близко; улица и постройка, из тесаного камня, со сводами, самая древняя. Потом мы прошли Судные врата, которыми выводили осужденников на смерть. Потом шли мы прямою улицею – все вниз, и пришли на одно место; на правой стране, на стене, есть знак того места, где было второе падение под Крестом Иисуса Христа; здесь взяли Симона Киринеянина пособлять Иисусу Христу – нести Крест до Голгофы. Ибо Сам Иисус Христос не мог более нести, ово от тяжести древа, ово. от великих ран, и еще на главе Его был терновый венец, так что и не видно было лица Его от крови каплющей. А Симон Киринейский ехал на базар с своими детьми, Александром и Руфом, потому что здесь идет поперечная великая улица, из Дамасских врат, прямо на базар. И Симону случилось тогда там ехать; его взяли понести Крест, а сыновья его поехали на базар. Таковое в Иерусалиме устное предание. Евангелист согласно сему пишет: задеша, мимоходящу Симону Киринею, грядущу с села, отцу Александрову и Руфову, да возмет Крест. И мы, лобызавши то место, пошли далее; поворотили налево; и там есть место, и на нем лежит круглый камень. На том месте была встреча Господа, когда нес Крест, с возлюбленною Его Материю, Пречистою Девою Богородицею. Она от Пилатова дома прошла прямым переулком, потому что по большой улице было тесно, от множества народа и воинства. А Ей еще хотелось посмотреть возлюбленного Своего Сына и Бога. О, какое Ее тогда пронзило скорбное оружие, когда увидела возлюбленного Своего Сына, всего уязвленного и окровавленного, несущего Свой Крест и идущего на распятие! На повороте, на угле, на правой стране, лежит камень, и на нем есть знак. На том месте было первое падение под Крестом Иисуса Христа, там мало и отдыхал. Там была церковь; ныне обращена турками в баню; и мы, лобызавши то место, пошли далее, и дошли до Пилатова дома.

Пилатов дом на правой стране улицы; и от дома чрез улицу есть арка; наверху арки есть небольшая комната, и из комнаты на улицу большое окно, где выходил Пилат, и судил Христа, защищал Его и говорил: не обретаю в Нем ни единыя вины; а жиды, стоявшие на улице, кричали: возми, возми, распни Его. Близ самой арки есть комната внизу, где спрашивал Пилат Иисуса наедине. Паки Пилат взошел на арку, и говорил евреям, да отпустит Иисуса, глаголемаго Христа. Жиды же еще сильнее кричали: возми, возми, распни Его. Потом Пилат сказал: се человек; умыл руки, и сказал: чист есмь от крове праведника сего. А жиды кричали: кровь Его на нас и на чадех наших. Тогда Пилат сказал: Возьмите, и по закону вашему распните. Потом повели Иисуса в претор. Под аркою, к правой руке, подле самой стены, видно место, где сидела Богородица, когда судил Пилат Иисуса Христа, и слушала суд на Сына Своего. И доднесь в Пилатовом доме живет военачальник. Напротив дома Пилатова, налево чрез улицу, был претор и темница, где мучили Иисуса Христа. Там привязывали его к столбу и били. Там облачали Его в багряницу и ударяли в ланиту, глаголюще: Радуйся, царю иудейский. Там надевали на Него терновый венец. Там делали и Крест. Оттуда Иисус Христос взял Крест Свой на рамена Свои, и понес на гору Голгофу. На том месте стоит монастырь, и заведывают им франки; там горит много неугасимых лампад. Мы лобызали святые места, обагренные кровию Христовою, и паки вышли на улицу, и пошли далее. Недалеко, налево, пошла большая улица, называемая Иродова; на той улице дворец Ирода царя, сделанный из тесаного белого камня, и доднесь существует. По той же улице – дом Симона фарисея, где жена блудница Иисусу Христу ноги омывала слезами, и власы своими отирала; сей дом на левой стране. По той же улице, подальше на правой стране, дом Симеона Богоприимца. Везде были прежде монастыри; ныне же разорены, только остались некоторые келии, и в них живут турки; однако, к местам прикладываться допускают. Потом паки вышли на большую улицу, и мало отошли; пришли во врата, называемые Красные, где Апостол Петр исцелил хромого от рождения. Сверху была Антониева башня; там и красная улица, и великие врата в храм Соломонов, но мы только в врата посмотрели; вовнутрь же турки никого не пускают, ни христиан, ни евреев – ниже на площадь. И мы пошли дальше, и тамо другая улица и врата в храм Соломонов, называемые Овчие, в которые загоняли овец на жертву. Из этой улицы есть двое врат в Овчую купель: одними вгоняли, а другими выгоняли; ныне уже завалены. Мы пошли дальше, и увидели на левой стране, к градской стене, дом Иоакима и Анны, родителей Богородицы, стоит пуст: выстроена великая церковь, но стоит пуста, и еще немного не достроена, а баня их и доднесь существует.

Когда дошли до стены, – зашли немного направо, и открылась нам вся Овчая купель, еврейски называемая Вифесда, по-русски – богадельня, или больница; имела пять притворов, т. е. пять великих комнат, где лежали больные. И мы вовнутрь ее смотрели: это – вырытая преглубокая великая яма, саженей пятьдесят длины и саженей двадцать ширины, одним боком к храму Соломонову, а другим вдоль улицы; но только от улицы была застроена: одним концом приходилась к овчей улице, откуда было двои врат, которые видны и доднесь, но завалены, а другим концом – ко градской стене, но не близко. Эта яма выкладена вся великим тесаным камнем; кругом к стенам были притворы. Посреди был четырехугольной продолговатый пруд воды, которая и доныне видна. В этом пруде измывали овец, которых надлежало приносить на жертву. В этой купели лежало и крестное древо¹³, по свидетельству предания. Сюда сходил каждый год ангел Господень, и возмущал воду. Сюда и Сам Спаситель Иисус Христос часто заходил – посещать болящих. Здесь Он исцелил разслабленного, тридцать восемь лет на одре лежавшего. Ныне сие место в небрежении: там сваливают всякий сор, и уже много засыпали; а вода еще видна. Там есть и врата в храм Соломонов. Возвратившись мало назад, пошли во врата, называемые Гефсиманские, а арабы называют Мариины. Там во вратах темница, или иначе сказать – гауптвахта, где был святой Апостол Петр под стражею, скован в железах, спал между воинов, и откуда извел его ангел Господень; и там на стене есть знак, и мы лобызали его. Потом вышли совсем из Иерусалима, и немного шли по ровному месту. Потом начали спускаться под весьма крутую гору, в юдоль плачевную, или в долину Иосафатову, или к потоку Кедрскому – все едино. Когда уже стали спускаться близ подошвы склона, – лобызали каменистое место, где побивали святого первомученика Стефана камением. Потом сошли вниз на поток Кедрский, и перешли чрез него по насыпи. Потом мало поднялись, и паки сошли пониже на площадь. И там на правой стране есть пещера, где скрывались апостолы, страха ради иудейского, во время страдания Христова; заведывают ею франки.

С этой площади, к северу – великие врата в Гефсиманскую пещеру, ко гробу Божией Матери. И мы взошедши во врата, вовнутрь, пошли вниз по ступеням, которых всех сорок. Посреди лестницы на обеих сторонах есть места и престолы. На правой стороне – два гроба святых Богоотец, Иоакима и Анны, родителей Богородицы; заведывают православные. На левой стороне – гроб Иосифа Обручника; заведывают армяне. Внизу, на правой стране, на угле – престол святителя Николая; заведывают православные. Напротив, чрез пещеру, на север – гроб святого первомученика Стефана; здесь горит неугасимая лампада; заведывают православные. Между сими приделами, на восток – великая церковь, и в ней висит множество лампад и паникадил, и много стоит подсвечников со свещами; до четырехсот лампад, и много из числа их неугасимых. Посреди церкви стоит кувуклия, а внутри кувуклии, к восточной стене, Гроб Божией Матери. Над ним горит более двадцати лампад неугасимых. На самом гробе служат ежедневно Литургию; половиною гроба заведывают православные, а половиною – армяне. Кругом кувуклия обставлена иконами. В кувуклию двое дверей: с западу входят, а на север выходят. Спереди кувуклии – армянский жертвенник, а позади кувуклии на восток – престол чудотворной иконы Богородицы Гефсиманской; заведывают православные. К левой стране, в угле, жертвенник православных. Мы лобызали гроб Царицы Небесной, Пречистой Девы Богородицы, и прочие святые места. Потом начали читать часы, а потом акафист Богородице: канон весь пели на глас; священник совершал тогда проскомидию; а у акафиста концы припевали. Потом начали Литургию, и пели всю по-русски. На причастие пели: «О дивное чудо! Источник жизни во гробе полагается, и лествица к небеси гроб бывает. Веселися, Гефсимание, Богородичен святый доме! Возопиим вернии, Гавриила имуще чиноначальника: Благодатная, радуйся! с Тобою Господь, подаяй мирови Тобою велию милость». И: «Апостоли, от конец совокупльшеся зде в Гефсиманстей веси, погребите тело Мое: и Ты, Сыне и Боже Мой, приими дух Мой!» После антидора, паки прикладывались ко гробу Богородицы; потом позвали нас на гостиницу, и сделали угощение. А мы сделали пожертвование, каждый по силе своей, и записали на поминовение своих родных и благодетелей. Гостиница здесь – в северной стене, выкопана пещера, и днем сидели со свещами. В западной стене такая же армянская гостиница.

Вышедши из Гефсимании, пошли к горе Елеонской. Недалеко от Гефсимании, на правой стороне, вертоград, где взяли Иисуса Христа на мучение, и лобызал Его Иуда, сказав: Радуйся, Учителю. Здесь Петр отрезал ухо рабу архиереову. И доднесь растут здесь восемь масличных древ необыкновенной толщины, и весьма стары. Как только прошли вертоград, – повернули позади его направо между вертоградами. Там на левой стране лежат три самородные камня, на которых означены места, где спали три апостола, когда Иисус Христос молился. Заметны следы ног Христовых, когда приходил их будить. Подальше, как на вержение камня, есть место, где Иисус Христос молился до поту лица Своего, глаголя: Отче Мой, аще не может сия чаша мимоити от Мене, аще не пию ея, буди воля Твоя (Мф. 26:42). И явися Ему ангел с небеси, укрепляя Его. Мы все те места лобызали и слезами омочали. Потом вышли обратно на путь, идущий на Елеонскую гору. Пошли повыше, и там на правой стороне есть камень, подле которого Пресвятая Богородица часто сиживала и отдыхала, когда ходила на Елеонскую гору, к стопам возлюбленного Сына Своего. Там же Она стояла, когда побивали святого первомученика Стефана смотрела на его кончину, и плакала. На левой стране, недалеко есть камень, на который спустила Фоме Апостолу Пресвятая Богородица Свой пояс, уже в третий день после успения. Потом пошли на гору, и там в правой руке башня и постройка где было пристанище Иисуса Христа: во дни пребывал Он в церкви и учил людей, а на ночь уходил на гору Елеонскую. Потом паки пошли на гору, и как уже стали близко подходить к верху, – поворотили налево, по пути, ведущему в гору малую Галилею.

Когда пришли – показали нам место где Христос по воскресении явился ученикам Своим, как прежде им сказал: по воскресении же Моем, варяю вы в Галилеи (Мф. 26:32). И ангел по воскресении Господа сказал женам: и скоро шедше рцыте ученикам Его, яко воста от мертвых: и се варяет вы в Галилеи, тамо Его узрите. Се рех вам (Мф. 28:7) И Господь Сам сказал женам мироносицам: идите светите братии Моей, да идут в Галилею, и ту Мя видят (Мф. 28:10). И паки Евангелист сказал: единии же надесяте ученицы идоши в Галилею в гору аможе поеме им Иисус. И видевше Его, поклонишася Ему: ови же усумнешася и прочее. (Мф. 28:16–20). Мы лобызали святое то место. На том месте прежде был монастырь; но ныне только осталось основание и подвалы ради воды, и камни. В подвале на стене видно из камня высечен крест четвероконечный. Утверждают, чтоо это было выстроено царицею Еленою. Гора Галилея недалеко от горы Елеонской, и между ними небольшая лощина..

Потом пошли на Елеонскую гору, по самому хребту. Гора Елеонская называется гора масличная; потому что множество растет на ней масличных древ и до сего дне; древа весьма старые; должно быть еще до Христа росли, и видели его возносящася на Небо. А где Господь наш Иисус Христос возносился на Небо, вокруг того места множество постройки, но вся разрушена. В развалинах живут арабы и турки. Видится был прежде великий монастырь; а ныне весь разорен; только осталась небольшая ограда. Вовнутрь есть небольшая дверь, от которой ключи арабы имеют у себя. И мы их попросили, и дали им бакшиш, по 10-ти коп. с человека. Они нам отперли и пустили. Внутри – пространный двор, наподобие монастыря, только круглый. Посреди двора часовня осьмиугольная. Кругом по двору около стен поделаны престолы для богослужения разных вероисповеданий. По правую сторону часовни, посреди двора, престол православных, на котором, в назначенные дни, отправляют Литургию на самом том месте, где стояла Пресвятая Богородица в то время, когда возносился на Небо Господь Иисус Христос. Потом попросили арабов, чтобы отперли часовню, и дали им еще бакшиш по две коп. с человека; и они отперли, и мы взошли вовнутрь. Посреди часовни есть место, обложено кругом мрамором, четырехугольно, длина один аршин, а ширина три четверти аршин. Посреди того – самородный камень: на камне стопа левой ноги Владыки нашего, Господа Иисуса Христа, изображена как на воску; ибо Он правою ступил на облако, а левою оставил нам след пречистых ног Своих. И мы его лобызали, и от радости плакали. Потом воспевали тропарь: «Вознеслся еси во славе, Христе Боже наш, радость сотворивый учеником, обетованием Святаго Духа, извещенным им бывшим благословением, яко Ты еси Сын Божий, Избавитель мира». Потом пропели: «Еже о нас исполнив смотрение, и яже на земли соединив небесным, вознеслся еси во славе, Христе Боже наш, никакоже отлучался, но пребывая неотступный, и вопия любящим Тя – Аз есмь с вами, и никтоже на вы». Потом прочитали акафист Иисусу Сладчайшему. И вышли оттуда теми же вратами, и пошли на юг. Недалеко от Вознесения есть пещера преподобной Пелагии, где она спасалась; там и гроб ее. И мы дали арабам бакшиш по две коп., и вошли внутрь, и приложились ко гробу ее. Прежде была там церковь, но ныне нет; турки разорили.

Потом пошли еще на юг, от Вознесения на полверсты. Там есть великие пещеры, наподобие киевских; называются пещеры гробов пророческих: ибо там погребали всех пророков. Но кто в ней не бывал, тому трудно ее найти. И мы усильно искали, но не могли найти, пока обстоятельно не распросили. Там есть нива; засеяна была пшеницею. Посреди нивы стоит древо, называемое ягодичина, по-русски шелковица, или тутовое древо. Под тем древом есть яма, наподобие кладезя; и мы в него спустились, и зажгли в руках своих свещи, и пошли вовнутрь. И ходили по подземным гробовым улицам, и даже боялись, чтобы под землею не заблудиться. И доднесь много видно гробов; мы насчитали до семидесяти, но все они пусты, многие и засыпаны. Сказывают, что царица Елена кости пророческие перенесла на село Скудельниче. – И потом паки вышли на верх горы Елеонской. С горы Елеонской очень хорошо видно святой град Иерусалим, даже можно все дома видеть; такожде видно и Мертвое море, где провалились грады Содом и Гоморра. Такожде видно и устье реки Иордана и вся иорданская долина.

От Елеонской горы к востоку, на полчаса ходу, село Вифания, отечество святого праведного Лазаря. Там и доднесь есть пещера, и в ней гроб Лазарев, где воскресил его Господь от мертвых; и мы ходили вовнутрь гроба. От Вифании на восток, с версту, есть самородный камень, на котором сидел Иисус Христос, когда шел воскрешать Лазаря. Там встретили Его сестры Лазаревы Марфа и Мария, и говорили Ему: Господи, аще бы еси был зде, не бы умерл брат (Ин. 11:32). И мы лобызали то место и возвратились на Елеонскую гору. С горы пошли уже прямым путем вниз, в плачевную юдоль, мимо того места, где сидел Христос с учениками и плакал о Иерусалиме, и предсказывал о его разорении. Место весьма прекрасное, и храм Соломонов и весь Иерусалим на открытии. Прежде был на сем месте монастырь, и доныне еще часть стоит, но пуста и разорена.

Сошли паки в самую юдоль плачевную, покрытую надгробными еврейскими камнями и с надписями. Евреи здесь погребены еще до Рождества Христова. Потому и названа сия долина юдоль плачевная, что ежедневно из Иерусалима выходило множество жен, и плакали над гробами своих родных; и доныне в Иерусалиме сей обычай сохранился: ежели кто помрет из иерусалимских жителей, то до шести недель, каждый день, все родные женского пола ходят на гроб плакать, и когда идут по улице, – громко кричат, и руками всплескивают. Мать или жену всегда две под руки ведут, а прочие им последуют. Еще слышал от самих евреев, что предсказано было от Бога древним пророком, что во время Страшного Суда поставится престол Праведного Судии, Который будет судить всю вселенную, на самой горе Елеонской; потому-то желали и заповедовали полагать свои кости на горе Елеонской, как сами пророки, так и прочие: всякий желал воскреснуть у подножия Самого Бога. Сему немного согласно и в Деяниях Апостольских, в 1-й главе, написано: Зрящим им взятся, и облак подъят Его от очию их. И егда взирающе бяху на небо, идущу Ему, и се мужа два стаста пред ними во одежди беле, иже и рекоста: мужие Галилейстии, что стоите зряще на небо? Сей Иисус вознесыйся от вас на небо, такожде приидет, имже образом видесте Его идуща на небо. Поэтому иерусалимляне утверждают, что паки Христос придет на Елеонскую гору. В той же долине, близ потока Кедрского, стоит гроб Авессалома, сына Давидова, который гнал отца своего; но кроткий Давид не помнил зла: сделал любезному своему сыну памятник, который будет стоять до самого Страшного Суда. Там недалеко и гроб пророка Захарии, и гробы царей Иудейских. Пониже Авессаломова гроба есть глубочайший кладезь. Говорят, что в него спущен был жертвенный огнь во время пленения вавилонского

Против кладезя чрез поток Кедрский каменный мост, чрез который лежит главная дорога на Сионскую гору. Чрез этот мост несли Божию Матерь на погребение, с Сионской горы из дому Иоанна Богослова, в Гефсиманию. Чрез этот мост ехал Сам Владыка, Иисус Христос, на жребяти осла, когда встретили Его дети с ваиями; часто Он хаживал здесь и пеший. При этом мосту сидел слепорожденный и просил милостыни, и Господь его исцелил. Пониже моста, сажени две, подле потока, где сидел слепой, – два следа Иисуса Христа, где сотворил брение от плюновения, и помазал очи слепому, и сказал: иди, умыйся в купели Силоамсте (Ин. 9:7). И мы лобызали стопы ног своего Спасителя, Иисуса Христа.

Потом пошли по потоку вниз, и дошли до купели Силоамской. Пили в ней воду и умывались; около нее – как базар, а наипаче много жен: овыя скот поят, овыя платье моют в каменных корытах, овыя мехи наливают, да домой уносят; овыя мехи наливают, да на ослах в Иерусалим на продажу возят: ибо во Иерусалиме близко другой воды нет, кроме этой, а прочая вся дождевая. Потом паки мы пошли вниз. На левой стороне потока осталась весь Силоамская, т. е. деревня Силоам. В сию весь посылал Господь двоих апостолов отрешить осла со жребятем, и привести к Нему. Евангелист тако пишет: и егда приближашася во Иерусалим, и приидоша в Вифсфагию к горе Елеонстей, тогда Иисус посла два ученика, глаголя има: идита в весь, яже прямо вама, и абие обрящета осля привязано, и жребя с ним: отрешивша приведита Ми (Мф. 21:1). И доныне в этой деревне у каждого много ослов; потому что все – водовозы, возят из Силоамской купели в Иерусалим продавать воду. Еще они имеют много по долине огородов, и привозят в Иерусалим продавать всякую зелень. По этой деревне, Силоам, называется и купель Силоамская. Сия вода испрошена от Бога Исаиею пророком.

Потом мы еще пошли по долине, между множеством огородов. И пришли к древу, на котором пророка Исаию распилили древяною пилою. Древо и доныне стоит зелено, но весьма старо, и обкладено кругом камнями; под древом и гроб Исаии; древо – называемое ягодичина, т. е. шелковица. Недалеко от гроба пророка Исаии – вторая купель Силоамская, которая называлась Царская, потому что из нее брали воду для Царского Дома. Здесь стоял и столб Силоамский, который упал во дни Иисуса Христа, и много подавил народа. В сию купель ходила по воду и сама Пресвятая Дева Богородица, когда жила в доме Иоанна Богослова. Поклонившись здесь, пошли прямо на Сион гору.

На горе Сионе, на поле, стоит один дом – подобен монастырю. Сей дом, называемый Зеведеев, или дом Иоанна Богослова, выстроен был на развалинах Царского Дома Давидова. В нем Господь часто имел прибежище. В нем была Тайная Вечеря, и умывал Господь ноги ученикам Своим. В нем уверил Господь Фому Апостола. В нем в день Пятидесятницы сошел Дух Святой на апостолов. В нем проживала Пресвятая Богородица, от Христова распятия до дня Своего успения. В нем предала Свою душу в руце возлюбленного Сына Своего. В него и собрались апостолы, облаками носимые по воздуху. А внизу – остатки оснований дома Давидова и Соломонова, и прочих израильских, верных Богу, царей; там и гробы их. Там внизу, в подземельных гробовых пещерах, и страх велик, о котором пишет святой Иоанн Дамаскин. Так утверждают греки и самые арабы, живущие в доме том, говоря, что вниз ходить никто не может, и ключей у них нет; владеют сим домом арабы турецкого закона. Мы дали им бакшиш, по рублю с человека, и они нас пустили вовнутрь дома. И ввели нас в одну комнату, где была Тайная Вечеря и являлся Господь ученикам, и где сошел Дух Святой на апостолов. Комната сия – пространная, со сводами, поддерживаемая двумя столбами. И мы, поклонившись, вышли. Потом повели нас в другую комнату, в которой жила Пресвятая Богородица до Своего успения; но нас вовнутрь не пустили. Мы давали и еще бакшиш, но не взяли, и сказали, что ключи у паши, и что заповедано никого не пускать. Мы вышли вон, и походили по святому Сиону, полюбовались на красоту места, где прежде совершались великие и страшные таинства спасения нашего. Сион изукрашен был пресветлыми царскими чертогами; ныне же покрыт зеленою травою и надгробными камнями. Ибо на Сионе – кладбище всех христиан, – греков, арабов и всех православных, также франков, армян, коптов, кабешев, т. е. ефиоплян, и сириан. Сами все там погребаются, и приходящих поклонников погребают. И разделен между ними весь Сион; но большею частью Сиона заведывают православные. Там есть камень, на котором служат Литургию в день сошествия Святого Духа, под полотняными шатрами, один раз в год. Еще на Сионе есть дом архиерея Каиафы, где Петр отрекался Христа. Заведывают им армяне. На Сионе осталось только два дома, – Зеведеов и Каиафин. Гора Сион стоит мысом между долин: по левую сторону – долина Иоасафатова, или юдоль плачевная, тоже и Кедрский поток; по правую сторону – глубокая долина, называемая Геенна: в ней есть два пруда Давида царя; а по другую страну Геенны село Скудельниче, купленное за тридесять сребреников, которые дали за Христа Иуде предателю. Эти две долины, Геенна и юдоль плачевная, позади Сиона сошлись в одно. На самом устье славный колодезь Иоавль. И мы на все сие издали посмотрели.

Потом пошли вовнутрь Иерусалима в Сионские врата, и взошедши во град, пошли по улице налево, а потом поворотили направо, и скоро увидели великое здание, – это монастырь армянский и их патриархия. Мы вошли в него во врата железные, и пошли прямо в церковь. Храм велик и прекрасен, и богато убран, во имя Апостола Иакова, брата Иоанна Богослова. Там есть место, где его мечом убили. В сем храме лежат три камня, которые, говорят, взяты были из жилища Пресвятой Богородицы, после Ее успения, и принесены Архангелом Гавриилом ко Пресвятой Богородице, – один с Синайской горы, один с Фаворской горы, и один из реки Иордана. Монастырь прежде был грузинский, выстроен Грузинскими благочестивыми царями. Занимает почти четырнадцатую часть Иерусалима, имеет более шестисот келий. Ныне этим монастырем овладели армяне, только не знаю, – каким случаем, и сделали своею патриархиею и гостиницею, ради своих поклонников.

Потом мы вышли из него, и пришли в монастырь святого великомученика Георгия, называемый Еврейским, потому что – между еврейских улиц; заведывают им православные. Вкусивши здесь хлеба, пошли далее, и шли мимо столпа Давидова, который от всех называется Давидовым домом. У Давида царя было два дома. Первый и главный его дом был на Сионе: там сохранялось все его богатство и были жены его; сделан был от древ негниющих и от разного дорогого камения; потом был разорен еще во время пленения вавилонского. Другой же дом назывался столп, или крепость: выстроен больше для защиты Иерусалима. В этот дом удалялся царь Давид для молитвы и безмолвия из своего шумного дворца; там писал боговдохновенные псалмы свои. Здесь он, вышед подышать чистым воздухом на кровлю, увидал прекрасную Вирсавию, моющуюся в пруде, прельстился на нее, и пал в тяжкий грех. Здесь же написал покаянный псалом «Помилуй мя, Боже». Сей дом Давидов сделан из тесаных, белых, великих камней, огражден каменною стеною, и окопан глубоким рвом. Чрез ров сделан мост на цепях, который на ночь поднимается. В дом – одни врата, железные, извнутри Иерусалима, против самого моста; потому что он стоит половиною внутри Иерусалима, и половиною вне. Там главный арсенал и живет военный начальник; там первая иерусалимская гауптвахта. Во вратах и по стенам много стенобитного военного орудия; много вокруг него часовых, и крепко содержат стражу, никого вовнутрь не пускают, кроме военных. Внутри есть высокая башня: на ней стоит стража, и осматривает весь Иерусалим и окрестности его.

Недалеко от него, к востоку, дом Иоанна Марка, где часто имел Иисус Христос прибежище, такожде и апостолы; и Петр Апостол пришел ко вратам сего дома, когда ангел Господень его извел из темницы (Деян. гл. 12). Прежде этим домом владели турки, а ныне протестанты откупили, и устроили свою церковь.

Недалеко отсюда – дом Апостола Фомы; владеют им турки. Потом пришли мы в монастырь, называемый Великая Панагия; живут в нем православные монахини. Сей монастырь выстроила преподобная Мелания. Здесь она препровождала свою жизнь, и скончала живот свой; и мы поклонились гробу ее; а мощи ее увезены в Рим, во время Крестовых походов. Лобызали мы и кости воина Омира, который торжественно Христа исповедал¹⁴. В сем же монастыре сохраняется святое Евангелие, писанное собственною рукою преподобной Мелании, на пергаменте, и великой похвалы достойное. Мы лобызали святое Евангелие, и потом пошли на свои квартиры.

Теперь опишу Иерусалим вообще. Кругом Иерусалима шесть верст; обведен каменною стеною весьма высокою; имеет семь врат: трое закладены, а четверо существуют. Первые – Давидовы, или Вифлеемские; вторые – Сионские, или Давидовы, третьи – Гефсиманские, или Мариины, и четвертые – Шамские, или Дамасские. Врата все – железные; в каждых вратах – гауптвахта, и помногу стоит воинов. Иерусалим весь выстроен из тесаного камня; улицы узкие, но прямые; дома высокие, двух и трехэтажные, больше чрез улицу, со сводами.

Значительные в нем постройки: первая – Храм Гроба Иисуса Христа, с двумя куполами; кругом обстроен монастырями. Наших православных – пятнадцать монастырей: 1) Монастырь патриарший – во имя благочестивых царей Константина и Елены. 2) Авраамиев – подле врат Гроба Божия: в нем помещают поклонников с женами; в нем есть место, где приносил Авраам сына своего Исаака на жертву. Авраамиев монастырь пристроен к самой горе Голгофе. 3) Монастырь святого Иоанна Предтечи: в нем великая церковь трехпрестольная; в нем сохраняется часть порядочная от главы Иоанна Предтечи, Крестителя Господня, в сребряном ковчеге, и выносится каждую Литургию; в нем также помещают поклонников с женами. 4) Монастырь – Великая Панагия, в воспоминание входа Божией Матери; в нем живут одни монахини. 5) Монастырь Никольский: в нем помещаются поклонники с женами. 6) Монастырь святого великомученика Димитрия Солунского: в нем помещаются поклонники без жен. 7) Монастырь святого великомученика Феодора Тирона. Сей монастырь – русский: в нем помещают поклонников, российских подданных, только мужеского пола. 8) Монастырь Екатерининский, русский же: в нем помещают русских женского пола. 9) Монастырь Архангельский: в нем помещают поклонников – монахов и мирских безженных. 10) Монастырь святого великомученика Георгия, называемый Больничный: в него помещают поклонников. 11) Монастырь святого Василия Великого: в нем живут одни монахини. 12) Монастырь – Малая Панагия, или Сретенский: в нем живут одни монахини. 13) Монастырь преподобного Евфимия: в нем живут монахини. 14) Монастырь святого великомученика Георгия, называемый Еврейский: в нем живут монахи. 15) Монастырь – Гефсиманское подворье: в нем помещают поклонников – знатных фамилий. Еще – католикоримских три монастыря, армянских три, коптских один, кабешев один, сириан один. Еще есть приходские, православные, арабские церкви.

Второе знаменитое в Иерусалиме место – Соломонов храм; но он уже до основания разорен, по предсказанию Господа нашего Иисуса Христа; – что и камень на камени не останется, иже не разорится. По тому месту растет зеленая трава и кипарисовые древа. Посреди площади выстроена прекрасная Омарова мечеть; но христиан в нее не пускают, да им в ней и смотреть нечего. В углу, где был Соломонов притвор, также построена турецкая мечеть. Соломонов храм – удивительной величины. Сам я измерил снаружи – сколько он захватывал места: сто семьдесят пять сажен длины, и ширины такожде, выключая пристройки. Ибо еще на две стороны, на двадцать саженей, пристроены были галереи, дома и комнаты для жрецов, каковые пристройки и доныне существуют. И было в него седмь врат. Двое – извне града: одни – на восток, называемые Златыми, в которые въехал Иисус Христос на жребяти осли, встреченный с ваиями и ветвми, при гласах: «Благословен грядый во имя Господне, Царь Изралиев: осанна в вышних!» Ныне оне закладены. Вторые также не существуют. Пятеро врат было изнутри Иерусалима: те все и доныне существуют. Как седмь врат во святой град Иерусалим: так седмь врат и в храм Соломонов. Седмь врат было и в Воскресенский храм, ко Гробу Христову; но ныне существуют только одни. Третье славное во Иерусалиме место – дом Давидов. Четвертое славное место – дворец царицы Елены: выстроен велик и прекрасен; входы устроены из разноцветного камня, и расписаны были все комнаты; но ныне стоит пуст. Где была конюшня, – теперь конная мельница, и лежат великие медные котлы, в которых, сказывают, готовилась пища для рабочих, при построении храма, по повелению царицы Елены. Еще славен Иродов дворец и дом Пилатов, также – Армянский монастырь, православный великий монастырь патриарший; и прекрасны в Иерусалиме базары; только – ряды больше со сводами. Воды в монастырях изобильно, только вся дождевая. Довольно о сем.

Поживши на квартирах три дня, поведены были мы во град Вифлеем. Вифлеем от Иерусалима – расстоянием два часа ходу, т. е. десять верст, прямо на юг. Вышли мы из Иерусалима в Давидовы врата, и поворотили налево, чрез долину Гинном, и шли по ровной дороге и по прекрасному ровному полю, засеянному разным хлебом.

На полпути к Вифлеему, по левую сторону дороги, – монастырь святого пророка Илии; мы зашли в него, и приложились к тому месту, где пророк Илия спал, и разбудил его ангел Господень, и сказал: востани яждь, и пий, яко мног от тебе путь. Он же воста, и яде и пи: и иде до горы Божия Хорив (3 Царств. 19:7). В монастыре церковь очень великая, но бедная, и без всякого украшения; иконы старые, мало что видно; но еще видно несколько стенного иконного писания; заведывают им православные; но братии очень мало: видится – прежде был великий монастырь. Стоит на прекрасном месте, между масличными садами, на небольшой возвышенности. Видны из него Иерусалим, гора Елеонская, Вифлеем, страна Заиорданская и – за Мертвым морем. Мы пожертвовали в монастырь по своей силе, и пошли к Вифлеему, уже по каменистой дороге; однако хлебопашество есть.

На полпути от монастыря пришли на одну ниву, и наши поклонники остановились, и стали собирать камешки круглые, наподобие гороха, и называют их «окаменелый горох». Есть между христианами такое предание о сем: При жизни Своей, Пресвятая Дева Богородица часто посещала те места, где совершались таинства спасения нашего возлюбленным Ее Сыном, где Он родился, где распялся, где погребен был и воскрес и где вознесся на Небо. Во едино время шла Она тем путем с Апостолом Иоанном Богословом посетить град Вифлеем, то место, где родила возлюбленного Сына Своего. На той ниве сеял один еврей горох: Божия Матерь его приветствовала, и спросила его: что он сеет? Он же, по злости на Сына Ее, такожде и на Нее, сказал Ей в насмешку: «Камение сею». Она сказала: «Да будет тако по глаголу твоему»; и претворился горох в камение, даже и до сего дня. И точно: хотя в Писании и не упоминается о том; однако, можно принять за истину: потому что тут же, на других нивах, рядом, ни одной горошины не найдешь. Да еще и то не малого удивления достойно – что 1800 лет собирают, и не могут выбрать. И я ради памяти немного набрал.

Потом паки пошли в путь. И пришли ко гробу Рахили, матери Иосифа прекрасного. Над ним сделана кувуклия, наподобие часовни: внутри лежит надгробный камень; и застали мы много евреев ядущих хлеб. Оттуда пошли уже прямо в Вифлеем. И как уже стали близко подходить, то множество вифлеемских детей из града к нам навстречу выбежали, и, подбежавши, обступили нас, каждого человека, по пяти и более, и взялись за нашу одежду и жезлы, и начали кругом нас прыгать и приветственными гласами песни нам припевать на арабском языке, и веселыми глазами нам в лице смотреть, потому что нам были очень рады.

Пришедши в Вифлеем, прошли весь град, и в самом конце подошли к великому монастырю.

И отворили нам небольшую железную дверь, и мы взошли вовнутрь. Встретил нас Вифлеемский митрополит Дионисий с братиею, и повели нас в великую церковь. Потом повели нас в вертеп, и сошли вниз двенадцать ступеней, и стали кругом того места, где родился Господь наш Иисус Христос, и воспели громогласно от радости тропарь: «Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума, в нем бо звездам служащий звездою учахуся, Тебе кланятися, Солнцу правды, и Тебе ведети с высоты Востока. Господи, слава Тебе!» Пропели трижды. Потом кондак: «Дева днесь Пресущественнаго раждает, и земля вертеп Неприступному приносит: ангели с пастырьми славословят, волсви же со звездою путешествуют: нас бо ради родися Отроча младо, Превечный Бог». Потом сам митрополит прочитал Евангелие по-русски, ибо митрополит Дионисий родом болгарин; Евангелие читал о Рождестве Господа нашего Иисуса Христа. Потом иеродиакон сказал ектению, и помянул на ектении Российского Императора, Николая Павловича, и наши имена. Потом мы лобызали святое то место, где родился Господь наш Иисус Христос. Вокруг сего места горит осьмнадцать лампад неугасимых, а самое место выложено мрамором и вызлащено. Сверх его сделан престол, и на нем ежедневно служат православные Литургию. На престоле стоит великая икона Рождества Христова. Пред ней висит тринадцать лампад, и много становят свечей. Потом приложились и к яслям, где повит был Превечный Младенец: здесь горит девять неугасимых лампад; заведывают яслями одни франки. Вдоль всего вертепа висит тридцать пять лампад великих, от христиан разных исповеданий. Всех же лампад в вертепе шестьдесят две. Потом вышли мы в великую церковь, и пропели вечерню всю по-русски: ибо митрополит Дионисий русских любит. Потом пошли на гостиницу, где сделали нам угощение по обычаю тамошнему, и представили нам трапезу весьма изобильную. Потом мы записали имена своих родственников и благодетелей, и сделали пожертвование по силе своей; а потом спали. Поутру, в четвертом часу с полуночи, зазвонили в небольшой колокол, и мы встали и пошли в церковь. И в великой церкви отпели утреню не спеша, всю по-русски, и сам митрополит читал по-русски. После утрени сошли в вертеп, и лобызали святое место, где родился Господь Иисус Христос, и ясли, где положен был. На рассвете паки заблаговестили, и мы паки пошли в церковь, и прошли прямо в вертеп. Там началась проскомидия, на месте где родился Господь, только к левой стороне. Часы читали по-русски, и всю Литургию пропели по-русски; Литургию служили на том месте, где родился господь, только на средине; а с выходом выходили, и шли вдоль пещеры, на запад, а потом паки обратились на восток, и поставили Дары на том же престоле. После Литургии раздавали антидор, и мы прикладывались ко святым местам. Потом православные все свое забрали, икону, антиминс и пелены; и в вертеп вступили иноверцы. Армяне служат – где наши; а франки служат в яслях. После Литургии мы пошли по другим местам. Недалеко от монастыря, с полверсты, есть пещера, где скрывалась Богородица с Младенцем, прежде бегства в Египет.

От Вифлеема на восток полчаса ходу, версты три, есть место, где пасли пастыри овец, и видели ангелов поющих: «Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение!» Там есть садочек, и в нем церковь; содержат православные арабы; недалеко и селение их. И мы когда ходили там, видели пастырей, пасущих овец, и одежду такую же косматую имущих.

Потом мы возвратились в Вифлеем, где нас и угостили; потом пошли рассматривать великую церковь. Церковь весьма велика и обширна. Сорок столбов только в притворе поддерживают верх, да в настоящей двенадцать столбов, исключая поперечных стен; и по всему храму висит до четырехсот лампад, и много паникадил, и весь храм расписан и изукрашен мусиею, притвор – разными цветами и древами, а настоящая вся – иконами; украшен мусиею от царя Греческого Иустиниана Великого. Здесь изобличается клевета российских раскольников, моих соотечественников, называющих себя старообрядцами, которые порицают Святую Церковь; якобы новое внесено именословное благословение. Пусть они размыслят: когда был царь Иустиниан Великий? При нем был пятый Вселенский Собор: тому уже более тысячи трехсот лет. А доднесь в Вифлееме, в великой церкви, на стенах много икон, а наипаче на восточной стене; под самым верхом, изображены три великие иконы: Вход во Иерусалим, Преображение, Воскресение Господне: и все сии иконы с благословящими руками именословно изображены, не красками написаны, но мусиею изображены. А если бы раскольники сказали, что это после изображено: то известно всему свету, что Иерусалим находится под тяжким игом магометанским более тысячи ста лет, под которое подпал еще во время святейшего Патриарха Софрония Иерусалимского; и доднесь находится в попрании у поганых турок; не только ничего не позволяют устраивать в нем, но остальное разрушается: прежде был весь храм изукрашен; ныне же осталось только в самом верху, а внизу все арабы отколупали, да и продают поклонникам; и я купил больше сотни. А больше половины храма почти в запустении: ибо весь притвор сделался игралищем детям и двором для людей всех вер. Оттуда вход в православный греческий монастырь, также в армянский и франкский монастыри. Настоящим храмом, срединою и правою страною, заведывают православные; левою страною заведывают армяне; а франки за стеною имеют свою церковь. Покрыт весь храм свинцовыми плитами, и поставлены наверху кресты, и звонят в небольшие колокола: потому что в Вифлееме турок нет ни единого, и жители Вифлеема все христиане, только разных исповеданий; большая часть православные, а прочие – католического и армянского исповедания. Вифлеемские жители отменны от жителей других мест Палестины нравом, одеждою, чистотою и обхождением: уважительны и благообразны. У них все дети ежедневно ходят в училище, мальчики и девочки. Почти весь Вифлеем знает по-русски: потому что они все – мастера, работают иконы, кресты и четки перламутровые: а русские больше всех покупают; потому они по-русски и учатся; а кто по-русски не знает, тот ничего и не продаст. Итак мы, посетивши Вифлеем, возвратились в Иерусалим, и праздновали в своем монастыре храмовый праздник, ноября 8-го, святых Архангелов и прочих Небесных Сил. Было торжество порядочное. Великую вечерню, утреню и Литургию служил Севастийский митрополит с архимандритами, игуменами и множеством священников и диаконов. Певцы были доброгласные из Патриашего монастыря. Горело множество неугасимых, серебряных великих, лампад; и великое было стечение народа. После Литургии подавали по чаше вина и закуски; и пошли по своим келиям.

Потом пошли мы в Лавру Саввы Освященного. Вышли из Иерусалима в Давидовы врата, и пошли налево, вниз по долине, называемой Геенна, прошли мимо прудов Давидовых и села Скудельнича; остались они у нас в правой руке, а гора Сион и колодезь Иоавль – в левой. Потом пошли по юдоли плачевной, и шли шесть часов, по-русски – тридцать верст, шли, ничего не видали, ни селения, ни града, – была самая дикая пустыня, – ни травы, ни лесу, но голые горы и острое камение. Только видели в правой руке развалины монастыря преподобного Феодосия, общих житий начальника. Уже близки были окрестности Содома и Гоморры, и нам наскучило даже смотреть на плачевные места, да уже и приустали; ибо был великий зной, а воды нет. Вдруг из-за горы показалась нам святая Лавра.

Увидавши кресты на соборной церкви, мы возрадовались. Отцы, увидавши нас из Лавры, начали звонить в колокола; звон очень порядочный. Когда мы подошли ко вратам, – не скоро нас пустили. Ибо пускают с осторожностью, потому что боятся арабов. Прежде осмотрели кругом башни: нет ли где близко арабов. Потом отворили нам маленькую железную дверь, в которую едва с нуждой пролезли. Когда взошли, – думали, что уже в монастыре; но посмотрели, а еще нет. Когда мы все взобрались, тогда первую дверь заперли, и стали другую отпирать, подобную первой. Когда вошли внутрь Лавры, – встретил нас игумен с братией, и много нас приветствовал. Потом ввели нас в великую соборную церковь, в воспоминание Благовещения Пресвятой Богородицы. Храм богатый, убранный наподобие афонских. Иконостас новый, резбенной работы, и вызлащенный; иконы все российские, высокой греческой работы, писаны в Москве. Местные – все в серебряных вызлащенных ризах. Паникадила и подсвечники – все из России. Потом вынесли святые мощи святого Ксенофонта, чад его Аркадия и Иоанна, и преподобного Иоанна Дамаскина, не целокупные, но только части и главы их. И мы лобызали их. Потом пошли на гостиницу, и сделали нам угощение по их обычаю. Потом повели нас и по прочим местам. Прежде пошли в часовню, и поклонились гробу преподобного отца, Саввы Освященного, основателя святой Лавры, но мощей его нет: во время Крестовых походов увезены в Венецию. Потом пошли в его нерукотворенную церковь, сделанную в пещере. Там лежит множество костей и глав преподобных отец, избиенных от арабов. И мы, поклонившись, вышли, потом пошли в келию Иоанна Дамаскина, где он писал свои сочинения. Там сделана малая церковь. Потом ходили и по прочим церквам и келиям, коих множество; как в улье – пчельных гнезд, так и там – монашеских келий: иные в горе высечены, иные в пещерах сделаны; имеет каждая келия свет отвне. Воду пьют дождевую, собирают в колодези, и нужды не имеют. И еще есть вода под самой Лаврою, в юдоли, в пещере, самотекущая, испрошенная от Бога святым Саввою. Но ныне там не берут воды, страха ради арабов. Мы ходили туда с великою опасностию. Для нас спускали лестницу, и мы, напившись за благословение, скоро убрались назад, дабы не увидали арабы. Скоро заблаговестили к вечерне, и мы пошли в церковь. Вечерню правили по уставу Святой Горы Афонской, чинно, кротко, не борзясь. Стихиры пели все с канонархом. На стиховне такожде все подходили прикладываться к иконам. После вечерни позвали нас в трапезу, и представили пищу порядочную, по обычаю монастырскому. Потом читали повечерие. С полунощи пошли в церковь, и отстояли утреню, без расхода¹⁵ – и Литургию, и паки лобызали святые мощи. После угощения на гостинице, прохаживались по монастырю и рассматривали. Монастырь прекрасный; стоит над самою юдолию плачевною; братии не много, около человек пятидесяти; живут общежительно, всегда взаперти; женам входа нет; трапеза всегда бывает единожды в день, и та – более постная. Послушания почти нет, только разве что ради трапезы. Рукоделием в келиях занимаются, каждый по своей воле: кто из камня делает чашницы, солончики, кто – четки. Пропитание имеют от поклонников, а чего не достанет, то дополняет иерусалимская патриархия. Причащают Святых Таин каждую седмицу, по-святогорски. От Мертвого моря Лавра отстоит на три часа ходу, а от Иерусалима на шесть часов, на юго-восток.

Возвратившись в Иерусалим, и поживши немного, пошли мы в Крестный монастырь. Паки вышли в Давидовы врата, и пошли на юго-запад от Иерусалима. Через час хода, пришли к вратам монастыря, и не скоро нас впустили, страха ради арабов. Потом отперли нам маленькие железные двери, и впустили нас во двор, но еще не в монастырь. Потом еще отворили малые железные двери, и впустили, и ввели прямо в соборную церковь; и мы поклонились на месте, где росло крестное древо, которое срубил царь Соломон¹⁶. На самом том месте стоит престол, а под престолом есть ход, и там берут землю. Церковь велика и прекрасна, и вся расписана иконным стенным писанием, весьма древним. Пол весь выстлан мусиею. Многократно поганые арабы монахов здесь вырезывали; доднесь заметна на полу запекшаяся кровь. Выстроен монастырь грузинскими царями. Стоит на прекрасном месте, на небольшой долине.

Оттуда пошли в Горняя, от Крестного монастыря, на запад, два часа ходу. Взошли во град Горняя, и прямо в монастырь, которым заведывают католики; и ввели нас в церковь, и показали место, где родился Иоанн Предтеча; и мы, поклонившись, лобызали то место. Над ним сделан престол. Потом осмотрели весь храм, который богато убран, по католическому обычаю. По стенам расписан стенным писанием: изображена вся жизнь Иоанна Предтечи. Где нет стенного писания, – стены покрыты шелковою материею. Во всем граде арабы – католического исповедания. Сей монастырь выстроен не в доме Захариином, но на месте, где родился Иоанн Предтеча. Вышедши из монастыря, пошли в дом Захариин, где целовала Божия Матерь святую Елисавет: дом стоит пуст, остались только основание, подвалы и мало стен.

Потом пошли еще на запад, на один час ходу, и пришли в пещеру, где скрывалась святая Елисавет с младенцем Иоанном Предтечею, где и скончалась. Здесь же проживал святой Иоанн Предтеча до совершенного возраста своего, питаемый ангелом. Пещера сия пречудная. Пониже пещеры, на сажень, истекает источник воды, весьма доброй и холодной: и мы вкусили хлеба, и попили святой воды Иоанна Предтечи, Крестителя Господня. И возвратились к вечеру паки в Иерусалим. Град Горняя стоит в горах, на самом хребте; от него видно Средиземное море и заиорданские горы: а от Иерусалима – три часа ходу, т. е. 15 верст, на запад.

И проживши немного, пошли на источник, где Филипп Апостол крестил каженика, – от Иерусалима на юго-запад; шли мимо Крестного монастыря, по пути, ведущему в Газу, от Иерусалима – три часа ходу. Дошедши, здесь поели хлеба, попили воды, иные купались; воды много, – источник и пруд. Ныне этот путь до конца запустел. Есть на пути том поле, где посеяна при нас была пшеница; на ниве стоят два столпа мраморных. Мы спросили своего провожатого, игумена Феодоровского монастыря: «Что это значит?» Он нам сказал: «На сей ниве стирали апостолы руками класы в субботу». Потом мы паки возвратились в Иерусалим.

После пошли во град Хеврон, где гробы Авраама, Исаака и Иакова, и к дубу Мамврийскому. Шли мимо Вифлеема и мимо прудов Соломоновых. Пруды от Вифлеема три часа, от Иерусалима пять часов, а до Хеврону три часа ходу. Из Соломоновых прудов проведена вода трубами мимо Вифлеема в Иерусалим. Недалеко от прудов есть монастырь святого великомученика Георгия: в нем сохраняются и вериги его. Кругом монастыря – все патриаршеские виноградники. Дошли до дуба Мамврийского: стоит на ровном месте, одиннадцать аршин толщины, и весьма зелен, не очень высок, но весьма широк. Сажени на две кверху – ствол один, потом разделился на трое, а верхняя отрасль разделилась на четверо. Итак, в нем есть таинственное прообразование: прообразует Святую Троицу и четырех Евангелистов. Близ дуба есть фундамент: по три и по четыре аршина лежат тесаные камни. Это, говорят, основание дома, бывшего на месте шатра Авраамова, в котором он принял Господа с ангелами. Арабы хевронские дуб весьма строго хранят, не дают даже листочка сорвать. А ко гробам Авраама, Исаака и Иакова, никогда христиан не допускают: потому что над ними турецкая мечеть. Хеврон от Иерусалима расстоянием – восемь часов ходу, т. е. сорок верст. Потом паки возвратились в Иерусалим.

Проживая в святом граде Иерусалиме, во своих монастырях, ночевать часто стали ходить ко Гробу Христову, поутру – к Литургии в Гефсиманию, ко гробу Богородицы, по Литургии – на Елеонскую гору. Потом паки возвращались в свой монастырь, и вкусивши хлеба, выходили за Давидовы врата. Часто ходили на село Скудельниче, и по гробовым пещерам, наполненным костями человеческими. Там есть великий ров, где плакал святой Апостол Петр о своем отвержении. Там в одной пещере была церковь святого Онуфрия, и доныне видно стенное иконное писание. Но ныне на селе Скудельниче никто не погребается.

Повыше села Скудельнича, на самой горе, в развалинах – монастырь святителя Модеста, Патриарха Иерусалимского. Еще есть за Дамасскими вратами, в правой руке близ стены Иерусалимской, самородная большая пещера, где якобы спал пророк Варух семьдесят два года; и доднесь называется Варухова пещера.

И так ежедневно прохаживались кругом Иерусалима. А наипаче любили ходить за Давидовы врата – встречать новых поклонников. В Иерусалиме вошло в обычай: перед вечером выходят жители и поклонники за Давидовы врата – приветствовать новых поклонников. И каждый день бывают приходящие: ибо от четырех концов вселенной собираются на средину земли, где Господь спасение соделал; христиане стекаются ко Гробу своего Спасителя, Иисуса Христа, разных вер и разных языков. Многие оставляют свои домы, свои семейства, имение и отечество; иные путешествуют со всеми семействами, женами и малыми детьми, еще ссущими млеко. Иные – уже престарелые и с трясущимся телом: несмотря на все сие, вознамерились посетить святой град Иерусалим и поклониться Гробу своего Спасителя, Иисуса Христа. И с нами в корабле много было таких: когда подымется волнение, – по три и по четыре дня лежат полумертвые, только и просят Господа Бога, да сподобит им живым достигнуть до Иерусалима, да поклонятся Живоносному Его Гробу. И все сии входят в Иерусалим с необычайною радостью и веселием, и от радости плачут, руки горе поднимают, крестятся, благодарственными гласы восклицают, и народу, исшедшему из Иерусалима, покланяются, и народ их приветствует; и я грешный, смотря на это, не мог удерживаться от слез; потому и любил туда ходить. И воздавал я хвалу и благодарение Господу Богу, что сподобил меня быть во святом граде Иерусалиме, видеть святыя места, и лобызать их своими скверными устами. Великая была в сем радость и утешение. Но часто приходила великая скорбь, и проливал я слезы о том, как мне будет разлучиться со святыми местами, как оставить святой град Иерусалим? Обаче, где ни буду, всегда буду повторять пророческое слово: аще забуду тебе, Иерусалиме, забвена буди десница моя (Пс. 136:5).

В первую неделю Филиппова поста постились, и всю седмицу каждую нощь ночевали во храме Гроба Божия; в субботу причастились Святых Таин на Гробе Христове.

Декабря 5-го дня, повестили поклонникам, чтобы шли ночевать все в храм ко Гробу Божию. Мы повечеряли, и пошли. Когда взошли в великую церковь, – вдруг увидели странное видение, удивления достойное. Вся кувуклия кругом Гроба Божия обставлена разными иконами и крестами, все в окладах серебряных и золотых, и украшены разными дорогими камнями и жемчугом, и разными цветами и фигурами; и обвешана вся кувуклия серебряными и позлащенными лампадами. Над дверями Гроба Божия повешена лампада, которой описать не могу: говорят, что больше миллиона стоит: пожертвована Российским Императором, Николаем Павловичем; сделана из чистого золота, украшена драгоценными камнями, и весьма велика, – с пятью великими стаканами. Еще становят четыре великие свечи. Лампада висит на четырех златых цепях; только дважды в год и вывешивается, – на день святителя Николая и на Пасху. Весь купол над Гробом Божиим, вся Воскресенская церковь и гора Голгофа, изукрашены были лампадами. Кругом кувуклии гроба Божия, кроме лампад, стояли в пять рядов свещи белого воску. Пред вечером все зажгли. Пришло турецкое воинство для стражи и сам паша. Потом в великом алтаре все духовенство облачилось в священную одежду, двенадцать мальчиков в стихарях, взяли все по подсвечнику со свещею зажженною; семь диаконов с трикириями и дикириями; священники, архимандриты, игумены и диаконы взяли овые кресты, овые – Евангелия, овые – рипиды, один взял патриаршую мантию, другой – патриарший жезл, овые – прочие иконы, а воины очищали путь; и пошли из алтаря встречать Святейшего Патриарха.

И пошли кругом кувуклии, и потом к месту снятия со креста. И стало духовенство от места снятия до врат церковных в два ряда: мальчики с подсвечниками – кругом снятия, а певцы за ними. И зажгли кругом снятия на подсвечниках свещи свои христиане разных исповеданий, такожде и кругом Божия Гроба. Вот идет Патриарх: впереди его идут турки с жезлами, и очищают ему путь; за ним шли архиереи, по два в ряд. Когда взошел Патриарх в храм, то подошел прямо к снятию¹⁷, и сотворивши два поклона до земли, лобызал святое место, и паки сотворил один поклон. Потом надели на него мантию, а певцы запели «Достойно есть», и стали прикладываться прочие архиереи. Потом пошли мальчики вперед, а за ними и прочие, прямо ко Гробу Божию, и там остановились, пока Патриарх с архиереями сходил и приложился ко Гробу Божию. Потом пошли в Воскресенскую церковь. Патриарх стал на свою кафедру, и поставили против него подсвечник с великою свещею. А митрополиты, архиепископы и епископы прошли прямо в алтарь.

Начали благовестить к вечерни в разные доски, разными переборами; сделали три перебора, и благовестили целый час, и весьма было приятно слушать. Начали великую вечерню, «Блажен муж», все три псалма, пели нараспев; такожде и стихиры пели все распевом. Во время пения стихир начали выходить из алтаря, по два, прежде архимандриты, потом игумены, священники и диаконы: выходят пред Царские врата, кладут по два поклона в пояс, и один в землю; потом подходят к Патриарху, и покланяются ему до земли; потом возмут от него благословение, и целуют руку его, и паки покланяются до земли; потом отходят в алтарь и облачаются. Когда начали петь «Славу», тогда пошли на вход. Впереди шли турки, раздвигали народ; потом шли двенадцать мальчиков в стихарях, с подсвечниками; за ними диаконы несли патриарший жезл, великий запрестольный крест, две рипиды; седмь диаконов шли с трикирями и дикирями, два диакона с кадилами, а прочие со свечами; за ними шли священники, с опущенными руками; потом шли игумены; позади их – архимандриты. Всех вышло более ста человек, и сделали великое полукружие. Когда диакон возгласил «Премудрость, прости», то "Свете тихий» запел сам Патриарх, а с ним и прочее духовенство, и пели нараспев, протяжно. Потом, по два, начали входить: прежде покланялись Патриарху, а потом на обе стороны, и входили в алтарь; диаконы в Царских вратах кадили входящих. Когда пришло время, – пошло на литию, в Царские врата, все духовенство, держа в руках великие белого воску свечи. Вперед пошли мальчики с подсвечниками, за ними седмь диаконов с трикириями и дикириями, двое с рипидами, один с жезлом патриаршим, а прочие со свещами; за ними священники, игумены и архимандриты; за ними епископ, а позади митрополиты. Первую стихиру пел сам Патриарх, прочие стихиры митрополиты пели, а прочие по обычаю. После стихир Патриарх благословил хлебы, пшеницу, вино и елей. По отпусте вечерни, затворили врата церковные. Патриарх с архиереями остался в храме ночевать. Свещи погасили, а лампады оставили гореть на всю ночь. Кругом кувуклии Гроба Божия горело четыреста лампад серебряных; еще зажигали на вечерне двести свечей белого воску. Над Гробом Божиим, по всему куполу, горело пятьсот лампад хрустальных. В Воскресенской церкви горело до тысячи лампад разных. На вечерне зажигали три паникадила, по пятидесяти свечей на каждом. На Голгофе горело более ста лампад разных. Итак, всю ночь горели более двух тысяч¹⁸. Это совершалось торжество за здравие и спасение Благочестивейшего Российского Императора, Николая Павловича. Мы, русские, взявши благословение от Патриарха, собрались все на Голгофу, и пропели канон с акафистом честному Кресту, потом канон с акафистом Пресвятой Богородице, а потом пропели канон с акафистом святителю Николаю. И так проводили вечер до десяти часов.

В десять часов начали благовестить на утреню в разные доски, разными переборами; и сошел Патриарх, и стал на свою кафедру, а прочие архиереи прошли в алтарь. Зажгли все свещи на паникадилах и кругом Божия Гроба. Утреня продолжалась шесть часов. Потом начали Литургию на самом Божием Гробе. Служил Патриарх с двумя митрополитами, и много было архимандритов с игуменами и священников с диаконами; и была Литургия самая торжественная. Кругом Христова Гроба не одна тысяча христиан воссылали ко Господу теплые молитвы о благочестивейшем Российском Императоре, Николае Павловиче. В конце Литургии, архимандритом говорена была проповедь, на греческом языке, о том, что это торжество и молитвы совершаются за благочестивого Российского Императора, Николая Павловича, попечителя и покровителя святого града Иерусалима и Живоносного Христова Гроба. Между прочим говорил: «Вы, здесь собравшиеся от четырех стран вселенной, разных родов, разных языков, все чада единой Святой Соборной Апостольской Христовой Церкви, все вы должны принести ко Господу теплые молитвы, на сем святом месте, где совершались великие таинства, и проливалась кровь Спасителя нашего Иисуса Христа, нашего ради спасения, –ё да подаст Господь Бог благочестивейшему Российскому Императору, Николаю Павловичу, телесное здравие и душевное спасение, и да покорит под нозе его всякого врага и супостата». Греки возглашали: «Аминь». Говорил проповедь целый час; которые понимали язык, те все плакали от умиления, что весьма превознес Российского Императора, Николая Павловича, благочестие и усердие ко Святой Соборной Апостольской Христовой Церкви. По окончании Литургии, пошли все в патриархию, и там было всем поклонникам угощение. В Иерусалиме много славится имя царя Русского; а из Иерусалима разносят во всю вселенную, что-де есть на севере сильное христианское царство, и есть православный царь, который сияет своим благочестием, и просвещает всю вселенную.

Декабря 23-го числа, пошли мы, русские, все в Вифлеем, и там вечерню и утреню всю пели и читали по-русски; такожде и Литургию, 24-го числа, раннюю, служили в вертепе всю по-русски. Потом мы в вертепе прочитали два акафиста, Иисусу и Богородице, и после ходили вокруг Вифлеема.

В десятом часу дня начали благовестить в колокольчик, и мы все собрались в великую церковь. Митрополит Вифлеемский Дионисий и все священники и диаконы облачились во всю священную одежду. Митрополит взял икону Рождества Христова; прочие взяли – кто Евангелие, овые – кресты, иные – иконы; седмь диаконов были с трикириями и дикириями, два диакона с кадилами, и было много подсвечников. Впереди понесли двенадцать хоругвий и шесть фонарей; и пошли встречать Иерусалимского Патриарха, и дошли до вифлеемского базара; а навстречу нам шел Патриарх со многими митрополитами и архиереями, и с прочими священными лицами и множеством народа. Патриарх ехал верхом на богато убранном коне. Вел коня один янычар, богато убранный. Кругом Париарха шли двенадцать диаконов пешие. Позади ехали митрополиты и архиереи, также на конях. За Владыками ехал сам паша с консулами, российским и греческим, и с прочими военачальниками; впереди же и позади шло турецкое воинство, и было множество всадников арабов, которые по странам беспрестанно скачут, и стреляют из ружей, в честь Патриарха. Такожде шло множество народа, впереди и позади; были все поклонники; был, можно сказать, весь Иерусалим и вся Палестина. Стечение народа было необыкновенно великое: потому что Патриарха в Иерусалиме не было уже не одно столетие, а всегда Патриархи проживали в Константинополе. Это первый год случилось ему быть в Иерусалиме, и приехать в Вифлеем на праздник Рождества Христова. Когда Патриарх подъехал и слез с коня, то надели на него мантию; он приложился к иконе Рождества Христова, и шел пеший до самого монастыря, с пением и при беспрестанной пальбе. Два диакона беспрестанно его кадили. Взошедши во храм, прошел прямо в вертеп, и приложился к месту, где Господь родился, и к яслям, где положен был. Потом паки взошел в великую церковь, стал на своей кафедре, и начал Царские Часы. На часах стихиры все пели нараспев. Первое Евангелие читал сам Патриарх, а прочие Евангелия читали митрополиты. И был весь храм увешан светильниками; горело более тысячи лампад разных, серебряных и хрустальных. После часов начали вечерню, потом Литургию; после Литургии всему народу была общая трапеза. Всю нощь полон храм был народа, и горели все лампады; а наипаче вертеп был преисполнен народом.

Была теснота и духота великая: все шли туда потому, что там в те самые часы, когда родился Иисус Христос, якобы качаются православных лампады, на том месте, где родился Господь. Я сам того не видал, и там не был: ибо не мог стерпеть тесноты и духоты; но о том от самого митрополита Вифлеемского Дионисия слышал. Он сказывал так: «Я здесь много лет живу, и никогда не случалось мне в это время быть в Вертепе, и видеть это чудо, я только слышал от прочих. Но, в 1843 году, днесь был поклонник, российский князь С. Он меня попросил, чтобы с ним сходить в Вертеп, и посмотреть на это чудо. Я пошел с ним; мы помолились и посидели. Потом, вдруг начали качаться лампады более и более, и я тому много удивлялся. Князь же С. много плакал, и прославлял Бога. И то было дивно, что качались лампады одних православных; а иноверные тут же рядом висят, но ни одна не пошевелилась. И мне другие говорили, что никогда так не качались сильно и долго; в другое время – едва только можно заметить». Потом еще митрополит нам сказал: «Это чудо Господь показал ради князя С. и ради его благочестивой души: я в Иерусалиме живу более сорока лет, но такого благочестивого, смиренного и кроткого поклонника не видал. Воистину он приходил в Иерусалим ради Бога: хотя и великое лицо, но во всем подражал смирению Иисуса Христа, и был здесь яко агнец незлобив, не отверзая много уст своих, но только своими слезами омывал святые места; хотя и молодой человек, но разум его сединами украшен».

В четыре часа ночи, т. е. в десять часов вечера, начали звонить к утрени, и зажгли все паникадила и свещи, и сделался храм яко огненный. На утрени мало что читали, а больше пели. Когда начали петь антифоны, тогда Патриарх со всем духовенством, во всем полном облачении, имуще в руках великие свещи, пошел в вертеп; и там прочитали Евангелие, пропели псалом «Помилуй мя, Боже» и стихиру, и были три ектении, и была ектения за Российского Императора, Николая Павловича, и за всю Фамилию его, как бывает на литии. Когда начали петь канон весь нараспев, тогда начали и крестный ход, кругом великой церкви, но не вне, а внутри, сквозе вертепа, и обошли трижды. Пели на два клироса: первый – по-арабски, а второй – по-гречески. И оглашался весь храм пением. Впереди носили двенадцать хоругвий, носили в стихарях. Перед каждою хоругвью шел мальчик в облачении, и нес подсвечник со свещею; за хоругвями шел хор певчих арабский; потом несли шесть фонарей и шесть рипид; потом несли крест; потом шли сорок диаконов и сто священников. За ними шел хор певчих греческий, потом – игумены, а после – архимандриты; и шли все, по два в ряд, со свещами. За архимандритами шли седмь диаконов с трикириями и дикириями; за диаконами митрополиты несли икону Рождества Христова; перед нею шли два диакона с кадилами; потом шли и прочие архиереи. За ними шел Патриарх, нес на главе небольшую икону, и поддерживаем был двумя архимандритами. Впереди два диакона беспрестанно кадили Патриарха. За Патриархом несли великую хоругвь, а потом шли и прочие, и ходили тихо и благообразно. Сие во всю жизнь мою в первый раз Бог привел посмотреть. Как только кончили крестный ход, то один иеромонах с диаконом в вертепе начали служить раннюю Литургию; но только весьма трудно было служить, от великого жару и духоты, так что служащий не мог даже и возгласов сказывать; а пот с лица его тек, как вода, и диакон беспрестанно подавал ему платок – отирать лицо; также лампады и свещи не могли гореть; и я всячески старался отстоять Литургию, но не мог. Когда священник причастился, то взяли дары и антиминс, икону и одежду с места, где родился Господь, и пошли все вверх в придел святителя Николая, и там кончили Литургию. А в вертепе заступили место еретики: даже не дали и приложиться, пока не кончили свое служение. В великой же церкви утреня продолжалась восемь часов. После утрени началась и Литургия. Служил сам Патриарх всем собором. На Литургии читали Евангелие на разных языках, с перезвонами, как бывает на Пасху. Три Евангелия читали по-славянски. Была говорена великая проповедь. По окончании Литургии пошли все лобызать святое место, где родился Господь наш Иисус Христос, и ясли, где положен был. Потом затворили все врата монастырские, и только во едины врата стали выпускать народ; и каждому давали по единой чаше вина и по единому хлебу и по полуфунту сыру; и пошли каждый в свое место; и каждый воздавал благодарение Господу Богу, Иисусу Христу, яко сподобил торжествовать пресветлый праздник, плотского Его рождества, во святом граде Вифлееме Иудейстем, в самом том Божественном вертепе, на самом том месте, где Он совершил таинство, нашего ради спасения. И была в Вифлееме великая ярмарка. Мы же пошли скоро в Иерусалим: потому что нам уже очень неприятны стали теснота и шум народа.

В Иерусалиме под Новый Год пошли ночевать ко Гробу Божию. Ночевал там и архиерей, и служил утреню торжественно. После утрени был небольшой крестный ход: архиерей носил на главе мощи – десную руку святителя Василия Великого, и пошли, из великого алтаря, прямо ко Гробу Божию, и обошли его кругом дважды; потом – на-десное, ко снятию, и обошли его кругом единожды; потом пошли обратно в Воскресенскую церковь, и паки в алтарь. Было в ходу четыре диакона, четыре иеромонаха и два игумена, и един архиерей; у всего народа были в руках свещи. И ходили весьма тихо и благочинно, с пением. Потом на Христовом Гробе служил архиерей раннюю Литургию.

Дождались праздника и великого торжества – святого Богоявления. Украсили Божий Гроб и кувуклию, и весь храм, иконами и лампадами, подобно как в день святителя Николая. К утрени приходил Патриарх; и продолжалась утреня шесть часов. После утрени было освящение воды. Потом служил Патриарх Литургию собором, на самом Божием Гробе; но крестного ходу не было. А в навечерии святого Богоявления была вечерня и Литургия Василия Великого, и водоосвящение по всем монастырям. Собор Иоанна Крестителя праздновали в его монастыре. Января 18-го, святителя Кирилла, Патриарха Александрийского, праздновали в патриаршей. После Литургии было всем поклонникам угощение: потому что было тезоименитство святейшего Патриарха Иерусалимского, Кирилла. Сретение Господне праздновали в монастыре Малой Панагии. Дождавшись святого Великого поста, первую седмицу проводили каждый в своем монастыре. Под субботу ночевали в храме у Божия Гроба. В субботу на Литургии причастились Святых Таин Тела и Крови Христовой. В тот день было торжество и в Феодоровском монастыре¹⁹.

Под Неделю Православия, паки украсили Христов Гроб и кувуклию иконами и множеством лампад, и весь храм. Пред вечернею пришло турецкое воинство, пятьдесят человек к православным, и пятьдесят человек к армянам. Потом сошлись в великий алтарь диаконы и священники, игумены и архимандриты; и все, облачившись, пошли встречать Патриарха, подобно как и на день святителя Николая. Вечерня была торжественная: зажигали все паникадила и свещи, и была лития и благословение хлебов. После вечерни, паки Патриарха проводили в патриархию. Народ же и воинство остались в храме ночевать. В тот вечер было торжество и у армян. Всю ночь горело в храме более тысячи лампад, и была в храме великая радость. Божий Гроб был как огненный фонарь: ибо и армяне свою часть украсили. До самой утрени продолжалось частное служение: кто где хотел, там и пел. По храму стояли часовые воины, чтобы не случилось какого беспорядка. В двенадцатом часу ночи, а по-палестински – в шестом часу, отворили великие святые врата церковные, пришел Патриарх, и была утреня торжественная. После утрени, митрополит Севастийский служил раннюю Литургию на Божием Гробе; потом, по обычаю, служили христиане других исповеданий. На рассвете Патриарх с владыками начал Литургию в Воскресенской церкви. Мы, монашествующие, стояли все в алтаре. Продолжалась Литургия пять часов: читали три Апостола и три Евангелия, прежде по-гречески, потом по-арабски, а после по-славянски. Служили с Патриархом четыре митрополита, два архиепископа; архимандритов, игуменов, священников и диаконов, человек до пятидесяти. Была на Литургии великая проповедь о том, как надобно блюстись ересей, такожде и еретиков.

После Литургии с крестным ходом ходили из алтаря в Царские врата, и было двести человек турецкого воинства, с самим пашою, которое расчищало путь, где идти крестному ходу. Вперед шел паша с двенадцатью янычарами; потом несли двенадцать хоругвий, в стихарях; перед всякою хоругвию шел мальчик в облачении, и нес по подсвечнику со свещею возженною; потом несли запрестольный великий крест; потом несли иподиаконы рипиды и патриарший жезл. Потом шел хор певчих на арабском языке; потом шли диаконы по два в ряд: каждый нес в одной руке икону, а в другой великую свещу. Потом шли священники по два в ряд: каждый нес икону и свещу; за ними шли игумены и архимандриты по два в ряд, несли ковчеги со святыми мощами; за ними шел второй хор певчих на греческом языке. Потом шли седмь диаконов с трикириями и дикириями. За ними шли епископы, архиепископы и митрополиты: овые несли Евангелия, овые – иконы. Пред всяким шел мальчик в стихаре с подсвечником. За ними шел сам Патриарх, нес на главе небольшую икону Спасителя; перед ним два диакона с кадилами, и беспрестанно его кадили. За Патриархом несли великую хоругвь с изображением Воскресения Христова. Всего было сорок диаконов и более ста священников, шесть игуменов, восемь архимандритов, шесть архиереев, седьмой – Патриарх. Пошли из алтаря прямо ко Гробу Христову, и обошли его кругом дважды; потом пошли к снятию, и оттуда – коридором кругом Воскресенской церкви, и обошли единожды, и пришли паки ко Гробу Божию, и стали с хоругвями кругом Гроба, и пропели «трисвятое». Духовенство стояло у дверей Гроба; сам Патриарх прочитал Евангелие; и были великие ектении, которые бывают на литии, потом отпуск; сам Патриарх раздавал антидор. Во время крестного хода, на всех святых местах, христиане всех исповеданий зажигали все свои свещи: ибо все православную веру уважают. Ходили очень тихо и благообразно; продолжался крестный ход полтора часа; пропели канон, стихиры и великое славословие. Воистину, едина есть Святая Соборная Апостольская Христова Церковь, собранная от разных стран, из разных родов и языков, едина вера православных христиан, сохраненная от святых апостол и от святых древних отец, святых седьми Вселенских Соборов! Прочие же веры не суть веры, но – ереси, раздоры и суеверие, как видно из их обрядов и обычаев: потому что ни единая из них не имеет ни правильнаго разумения о святых седьми Тайнах, ни девяти чинов священных, ни Литургий Василия Великого и Иоанна Златоустого, ниже Преждеосвященные; но все делают по своему неправому умствованию. Воистину, достоин нарещися град Иерусалим святым градом, ибо только в нем можно видеть полное благолепие церковное и все полные церковные чины и обряды; но и то не все могут видеть, а только те, которые могут понимать и различать добро от зла, без всякого пристрастия.

Дождавшись третьей недели Великого поста, Крестопреклонной, паки украсили Божий Гроб и кувуклию и весь храм иконами и лампадами. А наипаче украшена была святая гора Голгофа. Вечером была встреча Патриарху и вся церемония – как и на святителя Христова Николая: была лития и благословение хлебов; но после вечерни паки Патриарха проводили в патриархию; а остались ночевать в храме два митрополита. На горе Голгофе горело до шестисот лампад всю нощь. Утреню служили в Воскресенском храме; на великом славословии, со свещами и с репидами, митрополиты выносили Крест – из самого Честнаго Древа: Крест очень порядочный. Когда вынесли и вокруг аналоя обошли трижды, тогда положили, и было поклонение по уставу. Потом все подходили и лобызали, только с великою осторожностью и опасением. Не знаю, чего боялись: еретиков ли, или арабов, или турков; и скоро убрали. Этот Крест я сподобился видеть только единожды. После утрени, на Божием Гробе служил Литургию митрополит с двумя диаконами и четырьмя священниками; только кончили здесь, как начали Литургию на Голгофе. Служил митрополит заиорданский, Мелетий, и служил всю Литургию по-русски. На рассвете пришел Патриарх, и служил Литургию в Воскресенском храме с четырьмя архиереями, во всем подобно, как и в первую неделю поста. После Литургии такожде был крестный ход: только вместо икон несли кресты, и сам Патриарх нес на главе Крест самого Честнаго Древа, богатоубранный златом и камением еще царицею Еленою; и все совершали как и в первую неделю.

Проводивший сей праздник, мы вознамерились посетить святой град Назарет, святую гору Фаворскую и всю страну Галилейскую. Хотя и всю зиму просили Патриарха и русского консула, чтобы дали нам провожатых; но они нам отказывали за неудобством времени, по случаю междоусобных браней; и мы, опасаясь того, что, бывши в Иерусалиме, не посетим того места, где был нашему спасению начаток, и положившись на милость Божию и на предстательство Божией Матери, сами собою собравшись, овые наняли коней, овые ослов, овые магарчиков, овые во имя Господне пешие, из числа которых был и я, потому что не имел ни сребра, ни злата, ни при поясе меди. В понедельник, на четвертой неделе Поста, отправились в путь без провожатых, и выехали из Иерусалима в Дамасские врата, и пошли на север, когда была уже ночь; а шли по одному камню, земли отнюдь нет: пешим было не без труда. Отошли от Иерусалима четыре часа, т. е. двадцать верст, нашли болото; и там на поле ночевали. Поутру встали, и шли по каменистым крутым горам между садовыми древами; древа наиболее масличные и смоковные, подобно лесам. Хотя повсюду камень на камени, но деревья между камней имеют корни, и растут прекрасно: все возделано руками человеческими; ибо по обеим странам много арабских селений, на месте прежних еврейских. Села подобны городам; все домы поделаны из тесаного белого камня, очень велики; но верхние этажи более разрушены, и арабы больше живут в подвалах. Видится, что они прежде были христиане. Видны и доднесь разрушенные христианские церкви. Ныне же арабы – больше магометане. Около полудня пришли на источник воды, и там отдыхали, обедали; и паки пошли в путь. Отошли три часа, и паки пришли на источник, паки отдыхали, и паки пошли; уже близко стал вечер, и мы, пешие, уже приустали. Места же и горы стали повеселее: стали появляться широкие раздолья, поля засеянные, и камня стало поменьше; начали арабы попадаться с базару. Был недалеко град Самария; но мы его еще не видели, потому что стоит между гор. Приехали к источнику воды; извозчики остановились ночевать, и мы, пешие, такожде; до Самарии оставалось только три версты. Недалеко, с полверсты, был колодезь Иаковль, при котором беседовал Иисус Христос с женою самарянынею. Поутру восставши, пришли в Самарию, купили себе что нужно, и скоро вышли, и пошли по пути, ведущему на Севастию. Отошли от Самарии верст пятнадцать, и взошли в селение; и там большой источник текучей воды, и трава зеленая, и разные, садовые древа; и мы здесь остановились и пообедали. Лучше этой воды во всей Палестине не видал.

Отошли верст десять, увидели в левой руке селение, и в нем великое здание, и мы в него поворотили. Это была самая Севастия. Мы пришли прямо к монастырю, который почти весь разорен, только остались стены церковные и алтарь. А где была темница, в которой отсекли главу Иоанна Крестителя, там сделана турецкая мечеть, и нас тогда в нее не пустили. Она стоит в глубокой яме, выкладенной камнем; посреди сделана темница; а после она была вмещена внутри церкви в притворе; и мы помолились в алтаре, где прежде приносилась бескровная жертва, подле того места, где святой Иоанн Креститель принял мечную кончину от скверной жены плясавицы и от безбожного царя Ирода. Посмотрели на разваленный дворец Иродов, где был беззаконный пир. Потом паки пошли в путь. Отошли верст десять, и пришли на траву зеленую, и там несколько уснули. Воды здесь нет: хотя и есть колодезь, но достать воды нечем; да в нем и воды очень мало, и та от дождей собирается. Пошли далее: уже камня совсем не стало, и горы стали отлогие, и мы прошли несколько селений.

Потом взошли на гору, и там все поклонники остановились у единого древа. А древо – то самое, под которым спал Иаков, и видел во сне лествицу, утвержденну от земли до небеси, и ангели Господни восхождаху и нисхождаху по ней, и Господь на ней утверждашеся. Он же сказал: «Несть сие, но дом Божий, и сия врата небесная» (Быт. 28:17). Не только христиане к нему имеют уважение, но и магометане и евреи. Все сучки дерева и ветви обвязаны разными лентами и завязками. А древо, от древности, естество свое утратило, и не можно познать, какое оно было, ибо совсем одичало; стоит кудряво и зелено, не очень толсто и не высоко. Потом мы пошли под гору, и минули едино селение, и паки пошли на гору, и паки в долину; уже день стал к вечеру.

Пришли во град Наин, где Господь воскресил сына вдовицы. Мы остановились вне града, и там на траве расположились ночевать; пошли в город на базар, и купили себе хлеба, и кому что потребно. По край города – фонтан воды, очень великий и прекрасный. Когда стало смеркаться, – пришел к нам градоначальник, и сказал нам, что здесь страна дикая, и ночевать на поле опасно; и предлагал, чтобы мы лучше пошли на хан, т. е. на гостиницу: тогда бы и нам и ему не было страха. Мы его послушали, пошли и ночевали на хану. Христиан в городе нет. Поутру восставши, мы пошли по ровному полю, засеянному хлебами: земля вся – добрая, камня отнюдь нет, и поле столько ровно, что на сорок верст нет ни горы ни долины. Это поперек от града Наина до гор Назаретских, а в длину от самого Средиземного моря до реки Иордана; только в правой руке к Иордану стоят две горы. Посреди долины стоит гора Ермон. Мало поближе к горам Назаретским стоит святая гора Фаворская. Обе горы стоят сами по себе, к другим горам не прикосновенны. Ермон вершину имеет острую; Фавор же имеет вершину плоскоокатистую, наподобие купола, покрытую небольшим лесом. Мы пришли на половину долины, почти напротив Ермона, и нашли болото, и стали отдыхать; поели хлеба, и паки пошли.

Уже близко вечера подошли к горе великой, крутой и каменистой. На этой горе стоит град Назарет. Показывали нам место, куда привели Иисуса, да Его низвергнут; Он же, прошед посреди их, был невидим. Мы пошли на гору с великим трудом. Когда взошли на верх, – увидели поля, засеянные хлебами, сады и леса; но еще не видели искомого нами Назарета. Шли еще половину часа: тогда открылся нам славный град Назарет. Воистину, славный и преславный святой град Назарет! В него с Небесных кругов послан был Архангел Гавриил – благовестити Деве зачатие. В нем возрос и воспитался Сам Спаситель всего мира, Иисус Христос. – Стоит Назарет на прекрасном месте, на открытом воздухе, на скате к полудню. Мы прошли мимо града прямо в православную церковь, которая стоит вне града, на источник, откуда Божия Матерь носила на Своих плечах воду. И доднесь всего Назарета жены оттуда носят воду, овыя на головах, овыя на плечах, кувшинами. Отперли нам церковь, и разослали нам рогозины, и мы расположились. Потом пошли в град, каждый за своею потребою; и пришедши начали вечерню. Потом каждый по своей силе сделал пожертвование. Потом пропели Божией Матери акафист с каноном. Церковь очень прекрасная и великая: три престола в ряд, иконостас деревянный – высокой резьбы, только не вызлащенный; икон очень довольно, все – высокой греческой работы; и много лампад. На левой стороне есть небольшой придел, и в нем, в алтаре, источник Божией Матери. В великой церкви к задней стене сделана перегородка для жен. Назаретская же церковь бедна; ибо содержат ее только сами обыватели, а посторонних доходов нет; православных поклонников в Назарете очень мало бывает, потому что от Иерусалима далеко, и путь труден; а места святые – больше в руках франков; только и посещают русские, и то редко. Сказывали нам, что уже четыре года и русские не бывали, потому что консул не пускает; а прочие роды отнюдь не ходят. Русские каждый год ходили бы, да не пускают; и мы уже самовольно пустились, и то немного нас. На другой день поутру служили арабы утреню и Литургию. Напившись воды от источника Божия Матери, пошли в Назарет, в дом Иосифа Обручника, и приложились к святым местам: к первому – где стояла Пречистая Дева Мария во время Благовещения, ко второму месту – где стоял Архангел Гавриил. Мы спросили франков: не позволят ли нам что пропеть? Они дали нам волю. Мы воспели: «Днесь спасения нашего главизна, и еже от века таинства явление: Сын Божий Сын Девы бывает, и Гавриил благодать благовествует. Темже и мы с ним Богородице возопим: радуйся, Благодатная, Господь с Тобою!» Потом: «Повеленное тайно, прием в разуме, в крове Иосифове тщанием предста Бесплотный, глаголя Неискусобрачней: приклонивый схождением небеса, вмещается неизменно весь в Тя. егоже и видя в ложеснах Твоих, приемша рабий зрак, ужасаюся звати Тебе: радуйся, Невесто Неневестная!» – тропарь акафиста. Потом – кондак: «Взбранной Воеводе победительная, яко избавльшеся от злых, благодарственная восписуем Ти раби Твои, Богородице. Но яко имущая державу непобедимую, от всяких нас бед свободи, да зовем Ти: радуйся, Невесто Неневестная!».

Над этим местом сделан престол; позади престола есть дверь; внутри показывают и прочие комнаты дома Иосифова; там есть кухня – где Божия Матерь готовила пищу. Еще есть комната – где была колыбель Иисуса Христа. Но все сии комнаты от времени обветшали, и их, видится, никогда не поправляли; а сделан весь дом из дикого камня, и стоит среди великой и прекрасной церкви. Поверх дома сделан главный престол, и стоят там два великие органа: каждый из них несравненно больше иерусалимского; потому что здесь полная воля франкская. В Иосифов дом сходят вниз по ступеням; а к великому престолу восходят по лестницам. Верх расписан стенным писанием. Над домом Иосифовым написано – как Бог Отец Гавриилу Архангелу открывает совет Свой превечный, и посылает Его во град Назарет благовестити Деве Марии зачатие Спасителя. Франки начали играть в органы, а мы пошли вон. Потом пошли в мастерскую Иосифа древодела: там небольшая церковь. Потом пошли в дом, где Христос обедывал с учениками Своими: и доднесь цел тот камень, на котором Он трапезовал. Пошли в синагогу, где Христос в юности учил жидов. Всеми этими местами заведывают франки. Град Назарет – порядочный по постройкам и по базарам; жители все – христиане разных исповеданий: православные, католики и униаты. Народ арабы – весьма услужливы и уважительны.

Вкусивши хлеба и довольно подкрепившись, отправились в путь на Тивериадское море, до которого ходу 8 часов, т. е. 40 верст. Отошли 10 верст, и пришли в селение – Кану Галилейскую. Взошли в дом, где был Господь Иисус Христос на браке, и воду в вино претворил: в том доме сделана церковь, и сохраняется един от тех сосудов; живет при ней священник православный. Церковь весьма бедна. Жители в селе все – христиане, православного исповедания. Отсюда мы пошли ровными полями: такие растут травы, что и коней не видать. Прошли мимо того места, о котором писано в Евангелии: ста Иисус на месте равне: и народ ученик Его, и множество много людей (Лк. 6:17).

Под вечер увидели Тивериадское море, и пришли на место, где Господь пятью хлебами пять тысяч народа насытил. Поклонившись тому камню, где сидел Иисус Христос, когда благословлял хлебы: камень самородный, и на нем высечены кресты, ради вечной памяти, дабы событие не пришло в забвение впредь будущим родам. Это место от Тивериады один час ходу.

Пошли в город Тивериаду; но пришли поздно, и нас не пустили. Мы пришли прямо на горячие воды, которые пониже города версты две, и там ночевали. Поутру, в день недельный, пошли в Тивериаду, – некоторые называют и Вифсаидой, – отечество святого Апостола Петра. Мы купили хлеба, а некоторые купили и рыбы; потому что Тивериадское море рыбой изобильно. На базаре было рыбы много. Жители во граде больше жиды. Есть немного и христиан, но римского исповедания. Есть и церковь, но униатская. Град Тивериада был порядочный прежде, и была кругом великая каменная крепость, но ныне вся почти разрушилась, и не осталось почти камня на камне, и жителей во граде очень мало: в 1838 году их земля пожрала со всеми домами. Такое было землетрясение, что земля как море колебалась, и всех почти засыпала. А в городе было тогда собравшихся жидов до сорока тысяч. Пропустили повсюду молву, якобы пришел Мессия, и является в Тивериаде: чрез то там собралось жидов множество от разных стран; наехали, радовались и хвалились, что пришел ими ожидаемый Мессия. Христиане же испугались, думая, не антихрист ли пришел? Но когда жиды собрались, – Господь их наказал, и все почти пропали: от землетрясения самая малая часть спаслась, – они сами о том нам рассказывали; они знают по-русски, ибо пришли из Польши и из Молдавии. Паки на развалинах начали строить дома и шалаши: но, о чудесе! где какое было здание или школа жидовская, – и знаку не осталось; только из земли показываются некоторые колонны. Петров же дом и доныне остался цел: здание небольшое, и столько годов не разрушим! Ныне стоит пуст. Поистине, исполнились Господни словеса: «Горе тебе, Вифсаидо! горе тебе, Хоразине!»

Пониже Вифсаиды, недалеко, был славный Хоразин: но ныне только место приметно; одни развалины, да колонны мраморные из земли торчат; неизвестно – сколько прошло лет, как его пожрала земля. Только сказывал нам один старый еврей (и сам головой качал) о величине града и о красоте его, что было в нем двенадцать синагог еврейских великих, но все пожрала земля; и показывал нам те места: доныне видны из земли мраморные колонны. Славный же Капернаум, вознесыйся до небес, ныне уже сошел до ада; мы сами к нему не ходили, но нам евреи сказывали, что мало есть и знаку – где был град: тоже весь земля пожрала. Эти города стояли на берегу Тивериадского моря. Красота местоположения удивительная; всякое преизобилие, такое – что мало где по свету съищешь: рыбы и лесу множество, земля способная к хлебопашеству и садоводству; но когда люди прогневали Господа Бога своего, то все место лежит пусто, покрыто одною травою.

Пришедши из Тивериады с базару, пообедали, и в горячих водах попарились, и в Тивериадском море выкупались. Воды горячие текут из земли большими ручьями по берегу, сажень на сто; вода столь горяча, что никак не может коснуться рука человеческая, почти кипит, и весьма соленая, подобна морской. Тут есть родники и холодной воды, есть и ванна, сделанная ради купанья: берут по десяти коп. с человека.

В Тивериадском море вода чистая, сладкая и приятная; крутом моря стоят горы. Но оно несть море, а великое озеро, – ибо берега кругом видно, – не круглое, а продолговатое. В нем святые апостолы рыбу ловили, и освящено оно Самим Спасителем, Иисусом Христом: ибо Он Сам многажды по нему плавал в корабле. Из Тивериадскаго моря исходит освященная река Иордан, и впадает в Мертвое море. Но сколько оно велико в окружности, – того объяснить не могу, потому что кругом его не ходил. На берега из Тивериадскаго моря много выносит маленьких ракушек, которых всегда набирают поклонники, для памяти и благословения. И я набрал немного, да буду помнить, что был на море Тивериадском.

Того же дня мы отправились в путь, но уже другою дорогою, прямо на Фаворскую гору. Когда поднялись от моря, то недалеко, в левой руке, осталась гора Блаженств; но мы на нее не заходили, а поспешали, чтобы ночевать на горе Фаворской; однако запоздали, и не могли взойти на верх, а ночевали в полугоре, на зеленой траве: был небольшой лес, и мы расклали большие огни, и спали спокойно.

Поутру, вставши, оставили на том месте коней с извозчиками и сумки свои, и поспешали взойти на святую гору Фаворскую, насладиться ее красоты; шли не дорогой, а кто как попало. И как стало солнце всходить, мы взошли на гору, и нашли то самое место, где преобразился Господь наш Иисус Христос пред ученики Своими. Мы от радости много плакали, и запели тропарь: «Преобразился еси на горе, Христе Боже, показавый учеником Твоим славу Твою, якоже можаху; да возсияет и нам грешным свет Твой присносущный, молитвами Богородицы. Светодавче, слава Тебе!» Потом пропели кондак: «На горе преобразился еси, и якоже вмещаху ученицы Твои, славу Твою, Христе Боже, видеша: да егда Тя узрят распинаема, страдание убо уразумеют вольное, мирови же проповедят, яко Ты еси воистину Отчее сияние». Потом прочитали акафист Иисусу Сладчайшему. Прежде на сем месте была великая церковь; а где Господь стоял, был алтарь, и стоял престол; ныне только осталось основание. Место – прекрасное; гора стоит яко свеща на свещнике. На восток, до самого Иордана, прекрасное широкое раздолье, покрыто зелеными травами; видны река Иордан и заиорданские горы. На юг тоже – широкая долина, до самых гор Самарийских. Посреди раздолья стоит гора Ермон. К юго-западу простирается широкое раздолье, до самого Средиземного моря и до горы Кармила; к западу – раздолье до гор Назаретских; к северу – раздолье до самого моря Тивериадскаго: видно и море Тивериадское; за морем видны высокие горы, покрытые снегами. Овые говорят, что это горы Ливанские, а другие утверждают, что Ермонитские. На горе Фаворской – место пространное, и довольно земли удобной и мягкой; и видится по постройке, что много было монастырей. Были и огороды и великие систерны, т. е. широкие колодези дождевой воды; и много есть пещер, таких, – что можно в них жить. Гора покрыта вся лесом, но небольшим. Воистину, сия гора от начала мира на то сотворена, чтоб совершить на ней Господу нашему такое таинство, открыть на ней Свое Божество, и показать славу Свою всему миру. И Давид пророк в радости и веселии воспевает: Фавор и Ермон о имени Твоем возрадуетася. Ныне же святая гора Фаворская стоит пуста и необитаема. От подошвы до верха один час ходу, т. е. пять верст. Мы поклонились святому месту, полюбовались на святую гору Фаворскую, поели хлеба и попили воды, и пошли вниз к своим сумкам. Потом отправились в путь, и у самой подошвы Фавора прошли мимо селения Деворы; а ночевать пришли во град Наин, и ночевали вне града на траве; но только всю ночь беспокоили нас арабы.

Поутру, восставши, к вечеру пришли во град Самарию, и взошли прямо в христианскую церковь. И дали нам комнаты для отдыха. Мы ходили на базар, и прохаживались по всему граду. Град велик и прекрасен, и торговля порядочная: второй град по Иерусалиме; народ пригожоват на лицо, но весьма груб. Показывали нам сад Навуфеев, за который пророк Илия обличал царя Ахава и царицу Иезавель. В сем граде была столица царей Израильских; в сем граде был Симон волхв. Град Самария преизобилен водою: почти в каждый дом проведена вода, и поделаны фонтаны. Улицы во граде хотя узкие, но прямые; христиан во граде немного, но церковь прекрасная, и много гостиниц; а христиане – весьма обходительные, хотя и одного рода с прочими жителями, но другого свойства: живут яко овцы посреде волков. Против Самарии, на север, на горе, есть небольшой монастырь: ныне стоит пуст. Сказывают, что тело Иоанна Предтечи туда принесено из Севастии, и там погребено; но мы туда не ходили.

Поутру, восставши, пошли в путь, и два араба, христиане, пошли нас провожать. И привели нас на тот колодезь – где Иисус Христос беседовал с женою самарянынею. Колодезь есть: но турки почти весь сверху завалили; а воды в нем много, и достать можно малою посудиною; и вокруг него много развалин: должно быть, прежде был монастырь. На запад от колодезя, на горе, был самарянский град Сихарь, откуда жена пришла черпать воду. Ныне град Сихарь разрушен: только видны некоторые развалины, и стоит одна башня; так сказывали нам провожатые наши самаряне. Апостолы ходили покупать хлеба в самую Самарию. Ныне Самария называется Наплуз. Самарийская долина поперек пересекла горы от Иордана до Средиземного моря; долина – богатая: частые по ней селения, много садов и водяных мельниц. Потом мы пошли в путь, и зашли ночевать в сторону, в христианское село, и спали в церкви: церковь – великая, весьма древняя, но весьма бедная. На другой день, к обеду, пришли в Иерусалим, радуяся и веселяся, что благополучно спутешествовали. А возвратились мы во святый град чрез девять дней, на пятой неделе, в четверток. На пятой неделе, в субботу, на Похвалу Пресвятой Богородицы, было великое торжество в Гефсимании, на гробе Пресвятой Богородицы. Утреню и Литургию служил сам Патриарх, собором. Весь храм украшен был лампадами; весь гроб Божия Матери обставлен был множеством свечей белого воску. Такое было торжество, что лучше и сделать почти невозможно. Но нам сказывали живущие в Иерусалиме русские монахини, что на праздник Успения Божия Матери несравненно более бывает торжество, ибо и тогда бывает великое стечение народа, а наипаче палестинских жителей. Поют Божией Матери погребение, и носят плащаницу, – как носят в Великую Субботу. Видел я и плащаницу, которая сохраняется на Гефсиманском подворье. Такое же в Гефсимании было торжество и на праздник Благовещения Пресвятой Богородицы: тоже служил Патриарх, собором.

Пришедши из Гефсимании от Литургии, на Благовещение, и пообедавши, пошли за Давидовы врата для прогулки; и случилось там близ врат такое происшествие: «Один молодой араб застрелил из ружья молодого христианина, поклонника, родом болгарина, одной вдовицы единородного сына, осьмнадцатилетнего. Были две вдовицы – родных братьев жены: у каждой осталось по малолетнему сыну. Матери их вскормили и вырастили, и обучили их золотых дел мастерству, и обручили им невест; но они, как благоразумные юноши, захотели прежде брака сходить во святой град Иерусалим, в девстве своем и в телесной чистоте поклониться Живоносному Гробу своего Спасителя, Иисуса Христа, и прочим святым местам. Матери от них не отстали, но с ними захотели путешествовать. И не было в Иерусалиме из всех поклонников прекраснее их: все удивлялись красоте лиц их, благоразумию и кротости. Матери смотрели на них и радовались. Были они как родные братья, на одно лицо, и всегда вместе двое. В день Благовещения Пресвятыя Богородицы, как прежде сказано, пошли они оба на прогулку; и как только вышли за Давидовы врата, – выстрелил один араб из ружья, – нарочно ли или ненарочно, Бог весть, – и убил из двоих единого, хотя и не до смерти; но раненый на другой день помер. О, как много бедная мать вдовица плакала, и горько рыдала о возлюбленном своем сыне, которого воспитала во вдовстве своем! Смотря на нее, горько рыдающую, весьма многие плакали. Мертвый лежал три дня, пока происходило следствие; и она, горькая мать, беспрестанно сидела над ним и плакала, и простила убийцу своего сына. Полагали – что и сама помрет; но осталась жива».

Шестую неделю поста мы говели; под субботу Лазареву пошли ночевать в храм к Гробу Божию, чтобы там причаститься Святых Таин. Вечером на Голгофе прочитали повечерие; потом мы хотели к причащению читать правило: но у франков началась лития: у них тогда была Великая суббота, и они шли с крестом на Голгофу. Мы захотели подождать, пока они пройдут, и наши православные, русские и греки, стояли на Голгофе, также чтобы посмотреть на их процессию и обряды. Наших было очень мало; греков не более человек пятидесяти и с певчими. Франков же было более пятисот, да у них же было человек пятьдесят воинства. Пришедши на Голгофу, франки прежде на своем месте пели и читали, а потом пришли на наше место, где стоял крест Христов. Наши монахи сняли лампады, которые им мешать могли, отнесли подсвечники, и очистили место; только оставили на престоле одну одежду. Франки за нашим престолом поставили свой крест, и стали говорить, чтобы сняли и одежду с престола. Греки им отвечали: «Этого сделать невозможно: ибо одежда никогда не снимается, и фирман не позволяет; а вы постелите сверху свою пелену». Когда франки усиливались снять пелену, греки же не давали, – пришел франкский архибискуп, и безобразно сдернул с престола пелену. Там стояли близко два консула: русский и греческий. Греки тотчас зашумели, и бросились вон, в коридор, принесли с кухни много дров, и началась на Голгофе драка. Греки били дровами, а франки свечами, а после и они принесли дров. Турки было бросились разнимать, но и у них ружья поотнимали; и они бросились спасать Божий Гроб и Воскресенский храм: ибо тогда, к Вербной неделе, все было украшено сребром и златом. Мы же не знали, куда бежать, от страха оцепенели. Русский консул своих спасает, и препровождает в трапезу; мы, человек двадцать, попали в Воскресенскую церковь, и от страха не знали – куда деваться, не то в алтарь, не то под престол. Шум, крик, вопли восходят до небес, наипаче на Голгофе; все христиане бьют тревогу: наши во все доски, такожде армяне и франки и копты. Воинство же стояло крутом Божия Гроба, рука по руке, с оружием, и около врат Воскресенского храма, дабы не было похищения. Драка распространилась по всему храму; патриарха франкского с Голгофы сбросили; но хорошо что упал на людей; а то бы убился до смерти. Пришел митрополит Мелетий, и начал увещевать, чтобы оставили драку; но ему сказали: «Ты, Владыко, ступай в свое место; а мы все здесь за веру свою помрем; ибо нас мало, а еретиков много». Владыка, делать нечего, сел с турками. Драка продолжалась больше часа, пока пришло турецкое воинство, и сам паша: тогда всех наших по одному разобрали, и по гостиницам позапирали; мы же, немного русских, ушли в храм Богородицы. И нас воины хотели взять и запереть; но мы сказали, что мы московы, и нас оставили. Потом с час продолжался совет: рассуждали архиереи, паша и консулы. Я в то время успел прочитать правило ко причащению. После совещания, паша, Владыки и консулы, пошли по своим местам. Франки снова начали литию и кончили на Божием Гробе; потом воины выгнали их всех вон, а сами ушли; врата церковные заперли, и наших всех выпустили. И паки начали ударять в било к утрене. Утреню правили в Воскресенской церкви; потом Литургию служили на Божием Гробе, и я сподобился быть здесь причастником Святых Таин Тела и Крови Христовой. Гора же Голгофа вся полита была кровию; и всю утреню четыре человека мыли ее водой; трех человек убили до смерти: такого страха я не видал от роду моего.

Утром отворили врата, и мы вышли. И пошли все поклонники на Елеонскую гору; там, где вознесся Господь, под полотняною палаткою служил Литургию митрополит Мелетий, всем собором.

После Литургии пошли все поклонники в Вифанию ко гробу праведного Лазаря, которого воскресил Господь от мертвых. Вифания от горы Елеонской – недалеко, не больше двух верст. Под неделю Ваий вечерня была торжественная: приходил сам Патриарх, с церемонией – подобно как и на день святителя Николая. На вечерни была лития и благословение хлебов; но Патриарх ночевать ушел в патриархию; а вечером пришло воинство к христианам каждого исповедания, по сту человек. И было во храме все украшено златом и сребром, превосходнее паче первых недель: ибо у православных и у армян и у коптов была неделя Ваий, а у франков была Пас ха; почти всю нощь на Божием Гробе было служение. К утрени пришел Патриарх, и утреня была торжественная. Стояли все с ваиями (вместо вербы – с финиками): каждый заготовил себе в субботу. Ранняя Литургия была на Божием Гробе: служил митрополит с четырьмя священниками и тремя диаконами. Позднюю Литургию служил сам Патриарх всем собором в Воскресенском храме. Всю Литургию стояли все роды с ваиями; я стоял Литургию в алтаре; на Литургии читали три Апостола и три Евангелия, по-гречески, по-арабски и по-русски, и была великая проповедь. После Литургии был великий крестный ход, несравненно торжественнее первых ходов. Все священники и мирские несли вайя (финики) со свещами, и еще носили великую ветвь масличную, украшенную. Воистину, такое было торжество – что прежде никогда не видал, да и после едва ли увижу! Когда начали выходить из церкви, – дали всем повестку, что неимущии, пешие, кому угодно, – могут идти сегодня в Иерихон при экипаже.

И мы вознамерились после обеда при экипаже идти на Иордан. Вышли за гефсиманские врата, и узнали, что уже ушли с экипажем, и мы не поспели с ним; а собралось нас человек двадцать пять, мужи и жены. Один араб нашелся якобы провожатый, посланный от патриархии для провожания нас, дабы догнать обоз. Мы ему поверили и пустились с ним в Иерихон, который от Иерусалима сорок пять верст; место было – самая дикая пустыня, наполненная разбойниками. Провожатый наш был на коне верхом, и ехал с нами до полпути, а потом от нас уехал, оставив нас одних. День уже был к вечеру, и дороги никто не знал; и мы увидели, что находимся в опасности. Пошли на гору, к тому месту, о котором упоминается в словах Господа: человек некий схождаше от Иерусалима во Иерихон, и в разбойники впаде (Лук 10:30). И мы на том же месте попали в разбойники, которые и раны на нас наложили, и едва жизни не лишили. Только стали мы подниматься на гору, – увидели, что с горы навстречу едут к нам, на конях верхом, четыре человека, арабы, синие, полунагие, вооруженные ружьями, кинжалами и пистолетами. Как только подъехали к нам, то, яко львы лютые, начали нас бить ружьями из рук без пощады, и гнать вперед. Опасность была великая: вечер уже близко, а Иерихон еще далеко; кругом дикая пустыня; и мы бежали, един другого предваряя; только и помышляли, что кто-нибудь из нас лишится жизни. Когда взошли на самую гору, то увидели развалины: неизвестно – что это было, гостиница ли, или какой монастырь; только стены еще до половины стоят. Там еще другое увидели страшное зрелище: стояла великая толпа полунагих диких арабов, овые на конях, а другие – пешие. Нас остановили, и между собой переговорили; потом спросили нас по-турецки: какие мы люди и какого роду? Мы сказали, что мы московы, русские. Они нас кругом обступили, пешие спереди, а конные сзади и с боков, все вооруженные, и погнали нас, как овец беззлобивых, а задних били. Не знали мы – куда нас гнали, только бежали мы с горы на гору, а уже начало смеркаться. Каждую минуту ожидали страшного часа смертного; призывали в помощь Единого Всевышнего Бога, Царя Небесного; к Нему свои душевные очи возводили, и взывали: О, Господи Боже наш! Ты буди помощник нам днесь в скорбях, обретших ны зело! Аще что Тебе согрешили, – прости нам, и приими к Себе в сей дикой пустыне души наши, в день входа Твоего в Иерусалим! Впрочем, при общем великом страхе, мое сердце не испугалось, и я часто прочим говорил: дерзайте, не бойтеся! готовится нам помощь Божия, и сотворит Господь с нами чудо. Но мне отвечали: откуда нам теперь помощь? До Иерихона далеко, а из Иерусалима теперь никто не поедет. Но от человек и человеческому разуму помощи ожидать было невозможно и не откуда; а от Бога вся возможна, – и помощь была готова. Взошли мы на высокую гору, и вдруг, впереди нас, под горою, недалеко, увидели мы многое множество народа. Это были поклонники, прежде нас выехавшие из Иерусалима: у них под горою упал верблюд с экипажем, и они более часа стояли, многажды поднимали, а он паки падал. Увидевши их, мы великой радости исполнились; пали на землю, и воздали благодарение Всевышнему Богу. Воистину, близок Господь в помощь призывающим святое имя Его! А враги наши посрамились, и возвратились тщи; якоже пчелы от дыма, так они от нас рассыпались, и ни одного не осталось ни сзади ни спереди. Между тем наши спутники увидели нас, а провожатые к нам прискакали, и нас спрашивали: все ли живы? И весьма тому удивлялись, что остались мы живы, и даже ни в чем не обижены; удивлялись же потому, что хотя самих их было и много, но были в великом страхе; ибо часто арабы и на обозы нападают; а к этому времени нарочито приходят из-за Иордана: знают, что поклонники приходят в Иерусалим с деньгами. Они же не только за деньги, но и за одежду убьют человека: ибо они почти нагие.

Когда мы пришли в Иерихон, – было уже темно; поставили кругом нас цепь часовых, и мы ночевали благополучно. Поутру расставили полотняные палатки, и сделалось подобно городу, при источнике вод иерихонских, который прежде был вредоносен, но святой пророк Елиссей исцелил его, всыпав в водонос соли (4Цар. 2:19–22). Кругом много лесу, наипаче много тех древ, от которых питался Иоанн Предтеча, называемых акриды; есть и другие, подобные им, от которых такожде можно питаться. В половине дня, в понедельник, показалось с горы от Иерусалима блестящее оружие, послышался барабанный бой и музыка, и открылось многое множество народа, до двадцати тысяч человек. Одного воинства тысяча, да провожатых арабов до тысячи. А поклонники были – иные на верблюдах, иные на конях, иные на ослах, иные на магарах, иные – пешие. Большая часть были православные поклонники, не только чужестранцы, но и палестинские жители; много было из патриаршего монастыря. Сам Патриарх в сей год к Иордану не приходил. Было много христиан других исповеданий. Пришедших распорядили всех по палаткам; и сделалась большая ярмарка и торговля разными съестными и питейными припасами

Теперь скажу о достоплачевном обстоятельстве. Бог казнит не только самих грешников, но и землю, которую они населяют и оскверняют. Так, Господь пожег огнем, потопил водой и погрузил в землю содомские и гоморрские города; и доныне стоит на том месте Мертвое море, столько горькое, что не имеет в себе никакого животного. В окружности его, где были сады и огороды, не может расти ни трава ни древо, чему мы были самовидцы. От самого Мертваго моря до самого источника иерихонского два часа ходу; местоположение – прекрасное и ровное, и земля – самая добрая: нет ни песку ни камня, еще и напаяется водою, источником иерихонским и рекою Иорданом, когда бывает наводнение, как сказал праведный Авраам Лоту, своему племяннику: страна Содомская, яко рай Божий, блага и плодородна и напаяема водою (Быт. 13:10). Ныне же страна содомская – плача достойна, и смотреть на нее скучно: нет на ней ничего растущего и зеленого, нет ни травы ни древа, даже нет песку и камня, а только какая-то изгарь. Еще растут какие-то древа, похожие на смородину, или малую яблонь, или на баклажан; лист на них полубелый, посыпан подобно как солью, и плоды приносят похожие на небольшие яблоки, полукрасные; когда раздавишь его, то ничего не обрящешь, кроме смраду. Называют их содомскими яблоками. По другой же стране источника иерихонского – подобно раю: трава зеленая, покрыта разными цветами, – так что и коней не видать. А где был славный град Иерихон, ничего на том месте не обретается, только мало заметен фундамент стен иерихонских. Пониже Иерихона есть развалины монастыря святого пророка Елиссея; а повыше, под горами, есть небольшое селение, которое ныне называют Иерихоном.

Во вторник, на Страстной неделе, часа за четыре до света, начали бить в барабаны, стрелять из пушек и тревожить народ. Целый час дали собираться; запалили огни и военные фонари. Мы пешие пошли вперед, но нас провожатые не пустили, пока все собрались. Потом начали палить из пушек, забили в барабаны, заиграла музыка, и пошли в путь по ровному месту; кругом нас – воинство и огни. Потому рано пошли, что от Иерихона до Иордана три часа ходу, т. е. пятнадцать верст. Отошли один час, да остановились; мало постояли, и паки пошли; один час отошли, и паки остановились; развели огни, и постояли довольно долго: потому что боялись рано допустить народ к Иордану, дабы иные не потонули. Мы же очень скучали, и минута казалась нам за час. Когда начало светать, тогда нас пустили по своей воле. Мы, пешие, один другого предваряли, верховые также. Куда тогда девалась наша старость? Обновися, яко орля, юность наша. Пустились все бежать, сколько у кого было силы. Старики, седые бороды, уподобились младым отрокам, с ноги на ногу прыгали. Старые жены, хотя и не могли прыгать, но и те, подхвативши свои одежды, аще и со слезами, обаче бежали, сколько силы есть, дабы скорее и прежде всех прибежать к Иордану.

Как только подбежали к Иордану, то кто в чем был, в том и бросились в воду. Мы искупались до большого народа; и я со дна Иордана взял немного камней, благословения ради. Сам Бог повелел Иисусу Навину взять двенадцать камней из Иордана, ради памяти – что переходили реку Иордан по суху. И я взял того ради, что был и купался в Иордане. Купались мы на том самом месте, где Иисус Навин переводил Израиля. А где святой Иоанн Предтеча крестил Господа Иисуса Христа, то место выше; и там купаться такому множеству народа неудобно, потому что берег очень крут. Иордан река ширины саженей пятьдесят, но только весьма быстрая, и от быстроты мутная и глубокая в ярах. На том месте, где купаются, сажени на две можно ходить от берега. А где на прочих местах купались, там держались за ветви древ; овые и переплывали, но с великим трудом, ибо очень быстра струя, и заплескивает. По обеим сторонам растет лес прекрасный и трава великая. Иордан течет из Тивериадского моря, и впадает в Мертвое море. Искупавшись еще в Иордане, пошли обратно в Иерихон, каждый по своей воле. Когда возвращались от Иордана, и прошли один час ходу, то недалеко, в левой руке, видны были развалины монастыря святого Герасима; еще до половины стены стоят. А в правой руке, на берегу Иордана, видны развалины монастыря святого Иоанна Предтечи, Крестителя Господня.

Пришедши в Иерихон, пообедали – кто что имел; овые купили. Недалеко от Иерихона, к западу, стоит гора Сорокадневная, на которой Господь постился сорок дней и сорок нощей. Близ ее были монастыри, и доднесь видны развалины их; в горе же множество пещер и монашеских келий, с малыми церквами, и доныне видно стенное иконное писание; но ныне до конца место запустело: в некоторых келиях живут полудикие арабы. Двое русских пошли на верх горы; но когда стали спускаться с горы, то на одного арабы напали, и убили бы, ежели бы другой скоро не увидал, и не закричал. Арабы подумали, что много русских, – бросили его, а сами убежали. – Переночевавши в Иерихоне третью ночь, в среду поутру с полунощи поднялись, и пошли в путь при огнях и при музыке и при ружейных выстрелах; но только нощию по горам и по камням идти весьма было трудно от множества народа: дорога узкая, только проехать одному коню верховому, а народу много тысящ; и потому шли не по дороге, а прямо по камням, на полверсты ширины и версты на три длины; вокруг же нас скакали арабы, на своих легких конях, и отбивали разбойников. Хотя шли мы нощию, но от множества огня и фонарей идти было светло, и шли мы по пустыне, подобно Израилю, Моисеем водимому.

В среду, в половине дня, стали подходить к Иерусалиму. Иерусалимские жители, остававшиеся дома, христиане, турки и евреи, мужи и жены, вышли нас встречать от Иерусалима до самой Вифании. По обеим сторонам дороги стоял и сидел народ. Христиане поздравляли нас с обмытием грехов в Иордане и с чистым телом и душою. И был во всем Иерусалиме как великий праздник. Да и воистину был праздник: было самое великое стечение народа из всех стран и из всея Палестины. Наступили для христиан самые великие праздники и торжества. Приближалось время радости и скорби. Радовались о том, что наступают великие праздники и торжества, получим новую благодать небесного света, и будем праздновать пресветлый праздник, святую Пасху, в святом граде Иерусалиме. Скорбели сердцем о том, что приходит время всем друг с другом разлучаться. Жили полгода, со всеми познакомились. А наипаче страшили нас те горькие минуты, когда надобно будет расставаться нам с святым градом Иерусалимом, разлучаться с святым и Живоносным Христовым Гробом и с прочими святыми местами. Пришедши на квартиры, пообедали, отдохнули, и потом пошли ночевать во храм ко Гробу Божию. Утреня в четверток была торжественная; ранняя Литургия была на Божием Гробе; служил один архиерей собором; на Литургии много было причастников.

Поздняя Литургия была в патриархии; служил сам Патриарх. Умовение ног было на площадке, против святых врат храма Гроба Божия. Сделан был амвон на три ступени; кругом – перила, по углам – колонны, на колоннах – великие свечи. Амвон устлан был коврами. На средине стоял стул позлащенный; по сторонам стояло 12 стульев; на стене к востоку поставлены были иконы, и пред ними горели свечи; к той же стене сделана была кафедра для чтения Евангелия. Пришло сто человек воинства, и стали кругом кафедры. На площадке, на Авраамиевом монастыре, на Гефсиманском подворье, на патриаршем монастыре и на храме Христова Гроба стояло многое множество народа. Мы стояли на храме Христова Гроба. Смотрим: из патриаршего монастыря идет Патриарх во всем облачении, с двенадцатью священниками, сопровождаемый архиереями. Впереди его шли двенадцать мальчиков в облачении клириков, с подсвечниками и со свечами, потом певчие, потом диаконы с кадилами; за ними шли священники; потом седмь диаконов с дикириями и трикириями; за ними шел Патриарх, и обеими руками благословлял народ; за ним шли архиереи в рясах. Взошедши на амвон, Патриарх сел на своем месте, и прочим священникам приказал сесть по чину. Архиереи стояли внизу и смотрели. Начался чин умовения ног и чтение Евангелия, читал архимандрит на кафедре. И было совершено умовение по чину. Пред вечером во всех монастырях было освящение елея, и всех поклонников соборовали маслом, – везде сами архиереи. В тот вечер храм Гроба Божия не отворяли, и ночевать никого не пустили. Но русские благородные жены упросили Патриарха и консула отправить стояние на Голгофе половину по-русски. Патриарх уважил просьбу, и уже поздно вечером с фонарями отперли святые врата, и впустили в храм одних русских. Повечерие прочитали на Голгофе, и пели Кресту канон весь нараспев, по-гречески. Потом греки легли спать, а мы русские пошли в пещеру, где царица Елена обрела Крест. Там прочитали двенадцать Евангелий страстных и синаксарь, и другие приличные тому дню словеса, и пропели акафист Честному Кресту.

Когда начали ударять в било на утреню, – мы пошли все на Голгофу, и началась утреня по уставу. Евангелия читали – шесть по-гречески и шесть по-русски. Антифоны и каноны пели нараспев, правый клирос по-гречески, а левый по-русски; и продолжалось стояние шесть часов. Часы Царские все прочитали и пропели на Голгофе по-русски. Утром врата церковные не отворяли, и была в храме тишина и безмолвие. В двенадцатом часу дня пошли кадить святые места по два диакона. Прежде кадили два диакона православных. Потом пошли кадить два диакона армянских, в митрах. Потом пошли два диакона коптов, тоже в митрах. Католики не кадили. У них диаконы одежду носят странную от всех вер. Потом ходили все с литиями. В первом часу пополудни отворили святые великие врата церковные. Народ бросился в храм без порядка, и произошел в храме великий шум: бросились себе места захватывать. И мы заняли себе места. В одну минуту наполнился весь храм народом.

Чрез полчаса, вдруг, около Божия Гроба сделался шум, и закричали арабы необыкновенным гласом: схватились человек пятьдесят, встали один другому на плечи, в три человека, подняли руки на небо, и все закричали. И начали бегать кругом Божия Гроба, а потом по всему храму; и бегали и кричали до самой вечерни. Потом пришло тысяча человек воинства турецкого, подле святых врат сделали гауптвахту, и по всему храму расставили часовых. Потом пришел Патриарх со славою многою; и была ему великолепная встреча. Вечерня была торжественная; но плащаницу с Голгофы не сносили, по опасению беспорядка. После вечерни паки арабы принялись за свою работу, паки начали бегать и кричать. Я спрашивал тех, которые знают по-русски: что́ они приговаривают? Мне сказали, что они хвалят едину православную веру, прочие же исповедания укоряют, яко лживые и душепагубные. К армянам приходят, и их укоряют, что хотели сами получить благодать, но вместо того наелись нечистоты. Франков укоряют, что не верят благодати, и не принимают святого света от Гроба Господня, но сами высекают огонь. Неправославные дают воинам деньги, чтобы били арабов, и отгоняли от них. Потому арабы все в крови и в поту; спустят с плеч свои длинные рубахи, и ходят полунагие; кто их бьет, не скорбят, но свое дело делают. Когда бегают кругом Гроба Божия и по Воскресенскому храму, – все одни слова говорят. Мне растолковали, что они говорят сие: «Един Бог Иисус Христос! Едина вера православных христиан!» – Потом носили плащаницу христиане всех исповеданий, армяне, копты и сириане. Прежде всходили на Голгофу, потом сходили ко Снятию, а после обходили по трижды Божий Гроб, а потом уходили в свои приделы. Так проводили нощь до заутрени, среди беспрестанного шума; и был в храме как бы базар, или ярмарка. До сего времени поклонники рассеяны были по всему Иерусалиму; а теперь все христиане, из разных стран, собрались в один храм к Гробу своего Спасителя, Иисуса Христа. Народом наполнены были все хоры, все галереи. Все просят, все требуют по своему обычаю. Всюду теснота, всюду от тесноты драки; языков друг друга не понимают, а турки воины беспрестанно разнимают. Можно сказать, что теперь вместил небеси подобный храм в себя всю вселенную. Так проводили нощь до заутрени.

Потом начали в доски благовестить к утрени, и арабы шуметь перестали. Сам Патриарх начал утреню по уставу, и роздали всем православным свещи. Всю кафисму «Блажени непорочнии» пели нараспев, в Воскресенском храме. Читать Евангелие пошли на гору Голгофу. Прочитавши Евангелие, подняли плащаницу и понесли с Голгофы, с хоругвями и с фонарями; было множество духовенства: кроме диаконов, священников, игуменов и архимандритов, шесть архиереев и Патриарх, и множество певцов. Когда снесли с Голгофы, – обошли Снятие трижды. Потом положили плащаницу на том месте, где Иисуса Христа повивали пеленами, и мазали миром на погребение. Здесь говорена была великая проповедь. Потом понесли плащаницу на Гроб Иисуса Христа, и обнесли кругом Гроба трижды. Потом внесли вовнутрь Гроба, и положили плащаницу на самом Гробе. Все духовенство стало вокруг кувуклии Христова Гроба. И пели весь канон «Волною морскою» и стихи нараспев одно духовенство. Весь народ держал в руках свещи. Там же пели и хвалитные и великое славословие, и читали Евангелие; там кончили утреню и часы. После плащаницу убрали в свое место, а Гроб турки запечатали. После службы, паки арабы начали свою работу, но еще и приумножили: ибо и жители иерусалимские, купцы и старики, поскидали свои чалмы, схватились одни с другими, и все начали кричать и прыгать. Когда рассвело, начали огни и лампады гасить, и нигде не оставили ни единой лампады горящей. Турки отворили Божий Гроб, и внутри погасили все лампады. Потом пришло турецкое начальство, и сам паша; кругом Христова Гроба стало множество воинов вооруженных. И во храме все переменилось: все приуныли, а арабы приохрипли и изнемогли. В храме теснота и духота необыкновенная. Вверху на всех хорах в четыре ряда набито народу; и на всех иконостасах и в куполах полно людей; все держат в обеих руках по тридцати по три свещи, во образ Христовых лет. Огня нигде нет.

Патриарх с консулами взошел на передний иконостас. А Мелетий митрополит заиорданский с прочими Владыками сидели в алтаре, приунывши и головы повесивши. В храме распоряжаются магометане, с военным оружием; арабы бегать уже перестали, но стоят, поднявши руки на небо, и умиленные гласы испускают; христиане все плачут, или непрестанно воздыхают. И кто бы мог тогда удержаться от слез, видя столь множество людей со всех стран вселенной, плачущих и рыдающих, и от Господа Бога милости просящих? Но радостно было видеть, что теперь и нехотя прочие христиане православную греческую веру и православных христиан уважают, и на православных, яко на пресветлое солнце, взирают: ибо все надеются получить благодать святого света токмо от православных. Пришли в алтарь Армянский патриарх с двумя архиереями и Коптский митрополит, поклонились митрополиту Мелетию и прочим Владыкам, и просили, чтобы, когда получать благодать святого света, уделили и им. Митрополит Мелетий со смирением ответил, и велел им молиться Богу; и они пошли в свое место. Потом были сняты Царские врата, и повешены другие, с отверстием. Не можно описать – что тогда было во храме: якобы ожидали все второго пришествия Царя Небесного; на всех напал страх и ужас; сами турки приуныли. Больше в храме ничего не слышно, как только воздыхания и стоны. И митрополит Мелетий слезами омочал свое лицо. Потом сам турецкий паша с прочими начальниками пошел вовнутрь ко Гробу Божию поверять, не осталось ли где огня. И когда вышли, – Гроб запечатали. Но туда еще прежде отнесли великую лампаду, налитую до самого верха елеем, и в нее пущена великая светильня, и поставили лампаду посреди Христова Гроба. Уже кругом кувуклии христиан близко нет, а одно турецкое начальство. А с хор спущено было на веревках множество железных решеток с пуками свеч. Когда пробило восемь часов, по-русски – два часа с полудня; тогда начали готовиться к крестному ходу. Архиереи, священники и диаконы, облачившись во всю священную одежду, взяли все по тридцати по три свещи без огня. Потом подали из алтаря, чрез Царские врата, двенадцать хоругвий, и взяли – кто мог. Воины очистили путь. И пошли за хоругвями певчие. Потом из алтаря, в Царские врата, пошли, по два в ряд, диаконы, священники, игумены и архимандриты, потом архиереи, а позади всех митрополит Мелетий; и пошли прямо ко Гробу Господню. Обошли его кругом трижды, поюще: «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех; и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити». – Кончивши ход, все духовенство скоро пошло в алтарь и с хоругвями; остался один митрополит Мелетий у дверей Гроба, в руках турок. Турки его разоблачили, и сами начальники всего его объискали. Потом надели на него подризник и омофор, и отворили Божий Гроб, и впустили его вовнутрь. О, какой тогда напал страх и ужас на всех там бывших! Все рыдали и воздыхали, и просили Господа Бога, да не лишит Своей благодати, Небесного Своего света. Прошло несколько времени, не знаю, много или мало, ибо были все вне себя от какого-то страха, – только вдруг около Божия Гроба воссиял свет; вскоре свет показался и из алтаря, в Царские врата, в отверстие. И текли яко две огненные реки, – одна от запада, от Божия Гроба, а другая с востока, от алтаря. О, какая тогда в храме сделалась радость и ликование! Сделались все яко пияны, вне себя, и не помнили, кто что говорит, или кто куда бежит. И поднялся по всему храму великий шум: все бегают, все восклицают с веселием и благодарением, а наипаче арабские жены. Сами турки, магометане, пали на колена, и кричали: Алла, Алла, т. е. Боже, Боже. О, странное и преславное видение! Весь храм обратился в огонь: больше во храме ничего не видно, кроме Небесного света. Вверху и внизу и по всем хорам разлился Святой свет, и сделался после по всему храму дым. И пошел народ со светом, большая половина, вон; и понесли по всему Иерусалиму, каждый в свой дом, и по всем монастырям.

В великой церкви началась вечерня, а потом Литургия Василия Великого. Служил один митрополит, собором, и хиротонисал одного диакона. Литургию народ стоял со свечами.

Митрополит заиорданский, когда входит вовнутрь Гроба, – обретает великую лампаду, стоящую на Христовом Гробе, саму о себе возжегшуюся; а иногда при нем нечаянно загорится. Но только сам он никогда не видал – как она загорается. В Иерусалиме я от многих слышал, которым сам митрополит сказывал по откровенности, сие: «Иногда я взойду, а она уже и горит; тогда и я скоро вынесу; а иногда взойду, а лампада еще не горит; тогда я паду на землю от страха, и со слезами начинаю просить милости от Бога. Когда встану, – лампада уже горит, и я зажигаю два пука свечей, выношу и подаю». Митрополит выносит свет в притвор, и вкладывает пуки в железные фонари, и подает от Гроба в отверстия, для того устроенные, правой рукой – православным, а левой – армянам и прочим. Православных арабов целая толпа стоит подле отверстия. И как только митрополит покажет Святой свет, – один араб, схвативши бежит прямо в алтарь; а оттуда, в Царские врата, раздают народу; а подле отверстия едва только успеет один запалить свещи. Митрополит же паки обращается ко Христову Гробу, и еще зажигает два пука, и выходит из дверей Гроба. Арабы же самые сильные стоят у дверей Гроба, и его дожидают. Только он выйдет, держа в руках по тридцати по три свещи горящих, – арабы, взявши его на свои руки, несут прямо в алтарь. Народ весь бросается к нему: всем желательно прикоснуться к его одежде. И едва, с великим трудом, могли его донести до алтаря; и посадили его на стуле: он просидел всю Литургию, яко вне себя, наклонив главу; очами не смотрел и устами ничего не провещал; и никто его не беспокоил. Когда унесли его от Гроба, – народ бросился вовнутрь Гроба прикладываться; и я сподобился приложиться. Весь Христов Гроб был мокрый, якобы дождем вымочен; но я не мог узнать – от чего это. Посреди Гроба стояла та великая лампада, которая сама зажглась, и великим светом горела.

По Литургии, каждый пошел в свое место, и один, другого поздравлял с получением новой благодати Святого света.

Вечером все мы пошли ночевать во храм, ко Христову Гробу. Когда же пришли в храм, – увидели дивное и преславное зрелище: весь храм, а наипаче Божий Гроб, неизреченно украшен разными серебряными и златыми иконами и фигурами, а наипаче множеством серебряных и вызлащенных лампад, горящих великим светом; обставлен множеством свечей белого воску, но еще не зажженных. Весь храм увешен был лампадами: где прежде была одна лампада, там десять: хотел я пересчитать, но не мог. Везде тихо и спокойно. Врата церковные оставлены были не затворенными на всю ночь. Воины на площади развели огни. И была та нощь веселее всякого дня: куда ни пойдешь, всюду радость найдешь; и не только сия радость во храме Христова Гроба, но и по всему Иерусалиму; всю ночь по улицам ходил народ толпами; всюду горели огни, и все монастыри были отворены. Самые турки сделались веселы и кротки, и толпами шли посмотреть в храм Христова Гроба.

Только одни жиды заперлись в своих домах, не терпя видеть света истины, и коснея в своей злобе. Франки же, хотя и враги Восточной Церкви, но и те с нами торжествуют. В храме же хотя и стоят воины крутом Христова Гроба, но ко Гробу Христову подходить никому не возбраняют. Так проводили вечер до десяти часов. Потом, за два часа до полуночи, начали благовестить к утрени в разные доски, разными переборами, самым торжественным образом. Пришел Патриарх со всем своим собором и была ему самая церемониальная встреча.

Потом начали утреню. Канон «Волною морскою» пели весь нараспев, по стихам и по клиросам, с ирмосом на четырнадцать; пели два часа. В то время зажигали по всему храму свещи и паникадила; в самых куполах зажгли не одну тысячу лампад.

Мы, монашествующие, стояли все в алтаре. Потом Патриарх и митрополиты, архиепископы и епископы, архимандриты и игумены, священники и диаконы, и весь причет церковный, облачившись во всю священную одежду, взяли двенадцать хоругвий. Хоругви были богато убранные; жертвованы древними греческими и грузинскими царями; вышиты золотом и жемчугом: только на Пасху и показывали их. Позади Патриарха несли одну хоругвь три человека, шитую одним златом, с изображением воскресения Христова, российской работы, пожертвованную московскими купцами. Потом роздали всем большие свечи белого воска. Такожде и по всему храму зажгли свечи и паникадила. Гроб Христов казался якоже един огненный фонарь. От больших свечей в руках каждого сделался весь храм в огне, и осветились церковные куполы подобно солнцу. Бывшие в крестном ходу взяли Евангелия, иконы, кресты и зажженные свечи, и пошли из алтаря Воскресенского храма в Царские врата, прямо к Гробу Христову, поюще: «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех: и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити!» Когда обошли Христов Гроб трижды, – все духовенство остановилось против дверей Гроба. Потом сам Патриарх прочитал воскресное Евангелие, которое читается в вечеру в субботу на Литургии: от Матф., зач. 115. Потом, взявши кадило, пошел вовнутрь, и покадил Божий Гроб; вышедши, покадил кругом всю кувуклию и всю братию. Потом с архиереями пошел вовнутрь к Христову Гробу, и там покадивши, возгласил: «Слава Святей, и Единосущней, и Животворящей, Нераздельней Троице, всегда, ныне и присно, и во веки веков». Владыки возгласили: «Аминь». Тогда сам Патриарх со всеми архиереями, внутри над самым Гробом, воспели: Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав, и пропели сие трижды. Пели не по-русски, а по-гречески, т. е. «Христо́с ане́сти эк некро́н, фана́то, фана́тон пати́сас, ке тис эн тис мни́маси зои́н хариса́менос». Потом пели певцы; и все вокруг Христова Гроба стоящие пели многажды. О, какая тогда у всех была радость, и кто от радости мог не плакать, видя Гроб своего Спасителя, Иисуса Христа, пред очами своими стоящ празден, и Самого Его воскресша из мертвых? Кто мог не благодарить своего Создателя – что сподобил праздновать святую Пасху, Его славное из мертвых воскресение, в святом граде Иерусалиме, вокруг самого Его Гроба, и на самом том месте – где совершилось таинство нашего спасения? Какое перо может описать нашу неизреченную радость, или кто может ее объяснить устами? Который язык может ее рассказать? Только разве тот ее понять может, кто вкусит той радости в чистоте своего сердца. Как нам было не радоваться, и не веселиться? Собрались мы от четырех концов вселенной, христиане разных исповеданий, разные языки, все собрались в один храм; все стоим вокруг Гроба своего Спасителя, и все прославляем Его славное из мертвых воскресение. Поистине, ныне вся исполнишася света: тогда канон Пасхи сделался нам весь открыт и явственен. Ибо что́ поем, то́ и своими очами видим. И с какими чувствами мы восклицали к Сиону, на котором стояли: «Возведи окрест очи Твои, Сионе, и виждь: се бо приидоша к Тебе, яко Богосветлая светила, от запада, и севера, и моря, и востока чада Твоя, в Тебе благословящая Христа во веки» (Песнь 8. стих 2. Канона Пасхи). Воистину для нас была священная и всепразднственная сия спасительная нощь, светозарная светоносного дне; востания сущи провозвестница, с ней же бездетный Свет из гроба плотски всем возсия (Песнь 7).

Потом была ектения. Когда начали канон петь, – пошли в великую церковь; а на Христовом Гробе один священник с диаконом начали раннюю Литургию. В великой же церкви канон Пасхи весь пели нараспев. После утрени без расходу начали и Литургию. Служил Патриарх с полным собором, в самом великолепном и торжественном виде. Апостол читали на трех языках: на греческом, на славянском и на арабском. Евангелие читали на разных многих языках: на славянском читали трое, прочие на еллиногреческом и на греческом, на латинском, на турецком, на молдавском, на грузинском, на сирском, на арабском, на египетском и на абиссинском; читали с переборами в доски. Литургию все стояли со свещами. Мы утреню и Литургию стояли в алтаре.

Когда окончилась Литургия, – начало светать. Все православные пошли в патриархию, и там во вратах каждому давали по два яйца красных. Потом все пошли по своим местам.

Впрочем дали всем православным поклонникам повестку, чтобы в первом часу по полудни шли в патриарший монастырь к вечерне. И мы пришли в церковь патриаршую: она убрана и украшена была множеством лампад и свещей. Роздали всем в руки по великой белого воска свеще, и стояли всю вечерню со свещами. Вечерня была самая торжественная. На вход шло больше ста священников и множество диаконов. Вперед шли седмь диаконов с кириями; за ними несли двенадцать рипид. Шли позадь всех столбов. Евангелие читали, подобно как на Литургии, много человек на разных языках, с перезвонами. После вечерни было всем поклонникам угощение.

Потом отворили храм Христова Гроба, и пошли все поклонники приложиться к Гробу Христову. Там было плачевное зрелище: все плачут, все рыдают; все Гроб своего Спасителя, Иисуса Христа, обнимают, и горячими слезами обливают: потому что пришло время с ним разлучиться, и навеки с ним расстаться. Плач и рыдание, по всему храму; а наипаче жены громкие гласы и вопли испускают. И на всех святых местах лежит народ, и встать не хощут. Так всем грустно и скорбно разлучаться с Иерусалимом, и расставаться с Живоносным Христовым Гробом.

В понедельник, поутру, когда вышли мы от Литургии, – уже по улицам и пройти стало нельзя. Всюду наполнено верблюдами и ослами, и арабами извозчиками. Все суетятся, и отправляются каждый во свою страну. Во вторник еще больше отправилось. Мы же в среду выехали. Взяли двое одного верблюда, на котором и отправились из Иерусалима, как и прочие, со многими слезами. Иерусалимские жители и сами архиереи выходят ежедневно за Давидовы врата провожать поклонников. А митрополит Мелетий всех благословляет. Мы выехали, едва помня себя от горести и от печали, что навсегда удаляемся из святого града Иерусалима, и что в другой раз увидеть его не имеем надежды. Но аще забуду тебе, Иерусалиме, забвена буди десница моя, аще не помяну тебе, аще не предложу Иерусалима, яко в начале веселия моего. Наконец закрылся от очей наших святой град Иерусалим! Тогда мы возопили ко Господу: «Господи, Господи! аще и извел еси нас из земнаго сего рукотворенного Иерусалима, в котором плотию Своею пострадал Ты; но не лиши нас Твоего Иерусалима Небесного, нерукотворенного, в котором царствуеши во веки бесконечные. Аще Ты и закрыл от телесных наших очей Свой Живоносный Гроб; но, о Господи, Владыко Человеколюбче! Открой нашим душевным очесам Самого Себя, да видим Тебя разумно, и да утешаемся Тобою, нашим Создателем! О, Господи! виждь, како мы любим Твой Живоносный Гроб! О, Господи! сподоби нас возлюбити Тебе Самого от всея души, и от всего сердца нашего, и от всего помышления нашего, да всегда пред Тобою ходим, во вся дни живота нашего, да Тебя, нашего Владыку, ни в чем не прогневаем! И скажи нам, Господи, путь, в оньже пойдем; и научи нас творити святую волю Твою: яко Ты еси Бог наш. Аще куда нас поведеши: Сам предъиди пред нами; потому что без Тебя и Твоея помощи не можем благое творити ничтоже! Господи! аще посылаеши на нас скорби и смущения: Сам даруй нам кротость и терпение. Аще нас утешаеши: даруй нам кротость и смиренномудрие, да не превознесемся, и да не возгордимся. Но молимся Тебе, Господи: не пошли нам скорби выше сил наших, избави нас от лукавого и от всех дел его!»

Ехали мы полями: пшеница уже поспевала, и зачинали ее жать. Ночевать пришли мы в город Ремль: а поутру в четверток приехали в Яффу, т. е. Иоппию. В пяток сели на корабль, и отправились в путь прямо во Святую Гору Афонскую.

Много дней плавали по Средиземному морю. Потом занесло нас ветром в древнюю Ликийскую страну, недалеко от града Мир; и забежали мы между гор, подобно как во врата. Внутри гор великое озеро, верст на десять в длину, такожде почти будет и в ширину. По сторонам того озера и посреди на камнях множество домов стоит, как город. Дома все из тесанного камня, а живущего нет ни единого. Мы тому удивлялись, и спрашивали своих корабельщиков: «Что́ это значит – что домов много, а жителей нет?» Они же нам рассказали такую вещь: «Где эта вода и все озеро, близ коего мы стоим, – все было один великий город, а как его называли, того не знаем. Но есть у нас предание словесное такое, что еще до Рождества Христова, во времена идолопоклонства, был в сем граде богомерзкий праздник. В то время весь град провалился, и на том месте сделалось сие озеро. Которые дома стояли по край города и оставались пустые, когда жившие в них все были на празднике, те дома остались, и доднесь стоят. Такожде и внутри града, где не было людей, те дома остались». Мы много тому удивлялись. Действительно, посреди озера остались места – где домов по пяти, а где и больше и меньше, а инде половина дому осталась. Дома были великие и прекрасные, и доднесь еще удивляют. И доднесь видна, поверх дверей и окон, по цельному тесаному камню богатая резьба. Еще осталось кладбище, которое было вне города, и доднесь стоят гробы, высеченные из цельного камня. И доднесь из гор мимо кладбища течет вода, которая проведена была в город; но и она сделалась красновата и вредна. Наши корабельщики по нужде набрали ее; но мы все сделались от нее нездоровы; после вылили вон. Град был очень велик. Врата, которые были к морю, доныне стоят. Дома, которые остались, весьма великолепны и по нынешним временам; кольми паче в тогдашнее время. Название города осталось неизвестно. Мы стояли там пять дней. И град Миры Ликийские был недалеко; но не можно было нам посетить его, потому что не стояли еще в карантине.

Потом пошли в путь, и прошли мимо многих островов. Пришли к острову Самосу, и там стояли в карантине десять дней. Остров Самос велик и плодороден, имеет своего князя; жители его – на особых правах, под ведением султана турецкого. Святейший Патриарх Иерусалимский, Кирилл, урожденец с сего острова Самоса. Выстоявши карантин, еще три дни стояли в городе, потому что не было попутного ветра. Потом отправились в путь. Еще при острове Хиосе стояли за неблагополучным ветром. Потом отправились, и пришли во Святую Гору Афонскую, месяца мая в 18-й день.

Благодарю Господа Бога моего, яко сподобил мене сходить во святой град Иерусалим, поклониться Его Живоносному Гробу и прочим святым местам во Иерусалиме и Палестине. За все сие воссылаю славу и благодарение, честь и поклонение Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Описание Святой Горы Афонской

Теперь мне надобно отдать долг Святой Горе Афонской, в которой я проживал не малое время, – с 1839 и по 1846 год, и которую исходил своими ногами. Хощу, хотя не во всей подробности и полноте, описать пресловутую Святую Гору Афонскую, Царицы Небесной жребий, монашеское царство, обуреваемым мирскими страстьми тихое и небурное пристанище и упокоение, грехами недугующим врачебницу, и от мирских прелестей удаляющимся прибежище.

Сию гору избрала Божия Матерь, Царица Небесная, Себе во жребий, якоже пишет Стефан святогорец, когда ходила Она посещать праведного Лазаря, на острове Кипре жившего. Многажды он Ее просил, да его посетит. И Она, собравшись с Иоанном Богословом, села на корабль, и поплыла в Кипр. Но поднялась великая буря, и носила их по морю много дней. Потом принесло их к Горе Афонской, и пристали они к Климентовой пристани – где ныне стоят Иверский монастырь. В то время на Горе Афонской множество было идолов, и приходили идолопоклонники им покланяться, и приносить скверные жертвы. В то же самое время, когда пристала Божия Матерь, в идолах жившие бесы возопили, принуждаемые невидимою Божиею силою: «О, горе, и увы нам! И сюда пришла Божия Матерь нас мучити: се бо стоит в Климентовом пристанище». Вскоре они умолкли, а народ побежал к Климентову пристанищу. Увидя корабль, начали спрашивать: «Которая Божия Матерь? И как Она родила Бога?» Царица Небесная, отверзши Свои пречистые и божественные уста, поведала им все по ряду. И все уверовали во Христа, и крестились. Святой Иоанн Богослов поставил им епископа. Тогда Пречистая Дева, Небесная Царица, отверзла божественные Свои уста, и сказала: «Сей Мой жребий, данный Мне от Сына Моего, и не имам его оставити до скончания века, и Сама буду здесь пребывать, и буду месту сему заступница и покровительница». В другой раз обещание Богоматери о Святой Горе Афонской было по следующему случаю: святой Петр Афонский, в звании воеводы, пленен был варварами и в темнице заключен. Его избавили чудесно святитель Николай чудотворец и святой Симеон Богоприимец. Он пришел в Рим, и там пострижен был в иноческий образ. Однажды стоял он нощию в церкви, и молился Пречистой Богородице, да наставит его, и покажет место, где имать спастися, и Она, явившись ему, сказала: «Есть в Европе гора великая и предобрая, и внутрь моря довольно протяженная. Сию гору Аз избрала в жилище Себе, и не оставлю ее до скончания века, и сколько в ней будут жить и спасаться, всем Сама буду промыслительница, целительница и питательница. И будут они иметь все потребное, с малым трудом. И Аз буду пещись о телесном их пропитании, вкупе и о душевном их спасении, научать, что́ подобает творити, и возбранять от неполезных дел». Услышав о таком обещании Царицы Небесной, святой Петр поселился в сей горе; а после него многие другие оставили мир и вся иже в мире, иные – царские короны, иные – архиерейские кафедры, иные – княжеские чести и всякую славу мира сего, иные – богатство, дома, семейство и сродников своих; и пришли в Святую Гору Афонскую, вселились в ней, и сотворили пустыню афонскую яко град прекрасен: украсили ее священными лаврами и честными монастырями и святыми киновиями, скитами, келиями, жилищами постников и отшельников; обогатили их, и соорудили в них прекрасные храмы и трапезы, келии, больницы и гостиницы, ради братий, живущих и спасающихся, и ради приходящих и странних, да упокоятся; и не токмо соорудили, но и украсили разными вкладами, святыми чудотворными иконами, Честнаго Древа крестами и святыми мощами, священными сосудами и одеждами; еще же даровали им села, земли, метохи и подворья, к упокоению и препитанию живущих в них братий, и странних, и мимоходящих, и пустынножителей.

Теперь приступлю к описанию монастырей, стоящих по восточной стране Афона. Начну от полудня, от самого лба Афона. Первый монастырь – славная Лавра Афанасия Афонского: храм во имя Благовещения Пресвятой Богородицы. Основатель Лавры был святой Афанасий Афонский; внутри церкви есть гроб его, а мощи его под спудом почивают. В церкви хранятся: жезл святого Афанасия, которым ударила Божия Матерь в камень, и явился источник воды; – крест, который святой Афанасий на себе носил. Еще здесь обретается чудотворная икона Пресвятой Богородицы, нарицаемая «Икономисса», именуемая так потому, что Богоматерь обещалась святому Афанасию – его Лавре и всей Горе Афонской быть икономом. Еще имеются кресты Честнаго Древа, и множество частей от святых мощей. В заведывании Лавры много есть скитов и келий. Первый скит – во имя святой Анны, матери Пресвятой Богородицы. Второй – называется Малая святая Анна. Третий – святителя Василия. Четвертый – Кавсокалиба, во имя Святой Троицы. Пятый – святого Иоанна Предтечи. Шестой скит – Керася. Здесь живут самые строгие постники. Здесь при мне жил общий афонский духовник, именем Неофит, с учениками. Они никогда не вкушали ни сыру, ни рыбы, ни вина; а с маслом деревянным вкушали пищу только по великим праздникам. От сего скита идет дорога на самый Афон. Седьмой скит – Нила Мироточивого; храм во имя Успения Богородицы. Осьмой – великая и богатая келия Святой Троицы, на месте славном, нарицаемом Морфана. Девятый – славное место, нарицаемое Провата: много имеет келий богатых, с церквами. Десятый – славная келия Каруля: стоит почти в непроходимом месте, во имя святого великомученика Георгия. Одиннадцатый – пещера Петра Афонского. И доныне в ней проживают пустынножители, которые никогда не показываются прочим. Двенадцатый – источник Божией Матери, где Она повелела святому Афанасию ударить жезлом в камень. Лавра заведывает и самым верхом Афона. От Лавры до вершины шесть часов ходу, т. е. тридцать верст. На самой вершине есть церковь Преображения Господня. Еще принадлежит Лавре множество келий и колиб. Лавра весьма велика, но ветха, и церковь такожде; общежития не содержит. От моря отстоит на полчаса ходу; стоит на прекрасном месте, на открытом воздухе; воды имеет много холодной; и много имеет водяных мельниц: одна подле монастыря. Великий имеет огород, ради овощия, и много разных лесов, садов и виноградников.

От Лавры четыре часа ходу – второй монастырь, Каракал, во имя святых Апостол Петра и Павла. Монастырь не велик, но красив. Церковь и трапеза расписаны иконным стенным писанием. Имеет много частей от святых мощей и крест небольшой Честнаго Древа. Братия содержат общежитие. Монастырь весьма беден, потому что хлебопашества не имеют. Келий имеет много, воды и лесу изобильно; от моря полчаса ходу. Стоит в долине. Огород имеет хороший.

От Каракала на один час ходу – третий монастырь, Филофей, в честь Благовещения Пресвятой Богородицы. Выстроен одним пустынножителем, Филофеем, при помощи разных лиц. Церковь и трапеза иконописаны; много есть от святых мощей частей, и крест с частию Честнаго Древа. Братия общежития не имеют. Монастырь не богатый. Имеет много келий; воды и лесу довольно; вода холодная. Хлебопашество имеет; садов и виноградников довольно. От моря один час ходу. Стоит на полугоре, на открытом месте, на красоте.

От Филофея полтора часа ходу – четвертый монастырь, Ивер, преславная и богатая Лавра: храм во имя Успения Божия Матери; храм велик и прекрасен, благолепно убран и весь иконописан. В сем монастыре обретается пречудная икона Пресвятой Владычицы нашей Богородицы, нарицаемая Иверская, Вратница Афонская, которая и доднесь источает чудеса многие. Предание о ней сицевое имеется: «Сия икона пришла в Афонскую Гору по морю, поверх воды, яко на локоть. Пришла она нощию. Поутру отцы, увидевши икону на море стоящую и яко солнце сияющую, вышли с литиею, крестным ходом, и хотели ее взять; но она поднялась на высоту. Отцы много молились, но ничтоже успели. От монастыря два часа ходу, в глубочайшей пустыне, и доныне зовомой Гаврилина гора, жил один монах, пустынножитель, именем Гавриил. В ту нощь явившись ему Царица Небесная Богородица, сказала ему, чтобы он скоро шел в монастырь, взял с моря Ея икону, и поставил ее во вратах монастырских; и еще сказала: «Аз есмь вратница и страж монастырю сему и всей Горе Афонской»; и стала невидима. Старец Гавриил, послушав и скоро встав, пришел в монастырь, и увидел, что братия на бреге моря стоят, а некоторые в ладьях плавают, икона же Пресвятой Богородицы на воздусе стоит. Старец с верою пошел по морю, яко посуху, взял чудотворную икону Богородицы, и вынес ее на брег. Где вышел на сушу, там появился источник воды, который до сего дня течет. Гавриил поставил икону во вратах монастырских, как заповедала Богородица, и сказал, что Она будет вратница обители сей и всей Горе Афонской; а сам ушел в свою пустынную келию. Отцы поставили икону в соборной церкви, но поутру паки обрели ее во вратах. Трижды покушались вносить икону в храм, но паки обретали ее на вратах. Потом оставили ее там стоять. По этому и наречеся Вратница. Там устроили малую церковь, которая и доднесь существует, и в ней стоит чудотворная икона Богоматери Вратарница. А врата от иконы повернули направо. Иверскою икона названа по сему случаю: После ее явления прошло несколько времени: приходит в монастырь некий юноша, от Иверской земли, что ныне именуется Грузия. Когда юноша взошел в церковь, и увидал икону, то узнал ее, заплакал, и сказал к ней: «Вот куда Ты пришла, моя Владычица? Теперь приими и мене к Себе, и не остави мене, к Тебе пришедшего». Отцы, видевши сие, начали его спрашивать: «Как и почему знает он икону?» Он же отвечал: «Как мне ее не знать? Она из нашего дому. Я при ней родился и воспитался, и матерь моя отдала меня ей на сохранение. Она стояла в нашем доме, от прародителей нам преданная. Отец мой на брани убит был, и мать моя осталась вдовою. Пришли персы, и опустошили нашу землю. Некоторые воины вторглись в дом наш, и един из них ударил копием в лице иконы; и абие из язвы истекла кровь; сами вы видите язву и кровь на лице ее. Мать моя горько восплакала, а воины, видевши сие чудо, испугались и ушли. Но не имея надежды сохранить у себя икону, и боясь видеть ее поруганною от злобных воинов, мать моя взяла меня, привела к иконе, и сказала к ней со слезами: «Царица моя Небесная! Тебе препоручаю сына моего: Сама спасайся, и сына моего сохраняй». Потом взявши икону, пустила ее на реку, и сказала: «О Пресвятая Богордице! ищи Сама Себе место, такожде и сыну моему», и обратившись ко мне сказала: «Иди в греческую страну, и там спасайся». А сама воротилась в дом свой. Вскочили в дом другие воины, и убили мать мою; а я бегством спасся. И доднесь, ходя и странствуя, искал своей поручницы, и се ныне нашел ее здесь». Тогда отцы уразумели, что от Иверской земли пришла икона в Афонскую Гору, и нарекли ее Иверская, и Вратарница Афонская. Юноша же тот постригся там в монашество, а после был в этом монастыре игуменом. Узнавши сие, благоверные Иверские цари распространили сей монастырь. И начали приходить в него из Иверской земли братия, и постригаться в монашество. Поэтому и именуется сия обитель Иверскою».

Сие предание содержится в Святой Горе Афонской, и сохранилось между скитниками и пустынножителями: потому что у них более достоверное сохранилось предание о каждом афонском монастыре, его происхождении и святыне, нежели в самых монастырях. Я сие испытал на деле. Во многих монастырях спрашивал братию о некоторых предметах и о их происхождении; но всегда братия отзывались незнанием. А причина тому следующая: новоначальным, приходящим из миру, совершенно запрещено – о чем-либо спрашивать и любопытствовать, и между собою на послушании разговаривать, и также ходить один к другому в келию; старцы строго наказывают, чтобы только каждый учился молчанию и созерцанию, и внимал сам себе. По большой части и это случается, что новоначальных и молодых посылают на разные послушания вне Святой Горы, на метохи и на подворья, где часто проживают лет по десяти. Поэтому устное предание им неизвестно. Напротив, в скитах и в пустынях, всякое предание сохранилось живо и верно: ибо там живут попростее, вдвоем и втроем, и часто случается, что как кто придет в Афонскую Гору, так до смерти не выходя там и проживает. И ученики старца своего обо всем расспрашивают, и не по однажды; а старец им рассказывает все поподробну, то, что также слышал от своего старца и от прочих отцов. У них между собою бывают частые собрания, как то: в храмовые праздники, в именины и поминки, и часто в таковых душеполезных беседах препровождают целые ночи. И там есть чего послушать назидательного, когда сединами украшенные, старцы между собою разговаривают, а юные сидят и со вниманием слушают, а иногда делают и вопросы. Сим старцам известна вся Гора Афонская, как свой сад: они знают – по какой причине и кем каждый монастырь основан и выстроен, и какая святыня в нем находится, и какие достопамятные события там происходили, и какие прежде бывали и ныне есть там подвижники, чего и своя братия не знают. Они знают – какая гора или долина, или келия, от чего получила название, и какое там случилось происшествие. Об этом у скитников частые бывают беседы; этим они себя и назидают. Но все это только содержится по устному преданию; а писанию, к сожалению, едва ли кто что предал, да едва ли кто о том и подумал. Я и сам, на келии пожив год, тогда только кое-что мог узнать; а чтобы предать писанию, того и на мысль не приходило; а после, проживши шесть лет в общежительном Русском монастыре, уже ничего нового не узнал, и последнее, что знал и слышал живя на келии, то́ почти все позабыл, ибо там каждый только внимает своему спасению. Мне случилось быть в монастыре Хилендаре; я спросил: «Что́ такое значит икона Троеручица? Откуда и кем она к ним в монастырь принесена?» Но они отвечали: «Мы не знаем». Я спросил скитников и пустынножителей, и они все знают. Как тогда полагал, так и теперь уверен, что эти все предания – самые древние и верные. Только скоро и от скитников узнать всего невозможно; а надобно между ними пожить, ближе с ними познакомиться, ходить на их собрания, и обо всем любопытствовать и расспрашивать их; да еще тому хорошо, кто знает греческий и болгарский языки.

В Иверской обители хранится множество частей от святых мощей и три креста с частями Честнаго Древа. На паперти у соборного храма есть написанная на стене чудотворная икона Самого Спасителя Иисуса Христа, в самый подлинный рост, какого Он был во плоти; и горит пред ней неугасимая лампада. Монастырь велик и прекрасен, а трапеза старая и обветшалая. Воды имеет много, но летом тепла, потому что издалека проведена. Лесу много всякого. Есть великий огород, не только ради братий, но много овощия и продают. Много хлеба, масла и вина, но общежития не содержут. Странноприятия и страннолюбия во всей Афонской Горе нет такого, как в Иверском монастыре. Каждую неделю и праздник бывает для всех странних общая трапеза. Хотя и во всей Горе странних принимают и упокояют, но не столько там бывает народу, как на Ивере: ибо у Ивера пристань корабельная и близко Карея, т. е. базар; также вблизи его много скитов, колиб и келий. Но не токмо в праздничные дни делают трапезу, а ежедневно всем мимоходящим подают во вратах по порции пшеничного белого хлеба, которого довольно человеку на день. Хотя бы случилось и дважды кому пройти на день, никогда не отказывают. И течет, яко река великая, из Иверского монастыря ежедневная милостыня. Имеет под собою один великий скит, называемый Иверский, во имя честнаго пророка Иоанна Предтечи, усекновения его честныя главы. К этому же монастырю принадлежит славный скит Магула, процветавший в свое время великими подвижниками. Стоит на самой красоте, на открытом воздухе, против монастыря Филофея; ныне же находится почти в запустении, и мало в нем живущих; храм – во имя преподобных отец и пустынножителей, Онуфрия Великого и Петра Афонского. Монастырь Ивер много имеет в своем заведывании великих и богатых келий. Стоит близ моря, сажен сто от моря, между гор, в долине.

От Ивера в гору полтора часа ходу – пятый монастырь, Котломуш: храм во имя Преображения Господня. Храм велик и прекрасен, и весь иконописан, и трапеза такожде. Имеет много частей от святых мощей и крест с частию Честнаго Древа. Общежития братия не имеют. Лесу и воды довольно, и вода холодная. Монастырь имеет под собою великий скит Котломушский, где храм во имя святого великомученика Пантелеимона. Много имеет богатых келий и садов. От моря один час ходу. Стоит на открытом воздухе, между келий и садов, подобно как во граде.

От сего монастыря сажен двести находится Карея, или базар, – первое место во всей Горе Афонской: подобна хорошему граду; много лавок с разными товарами, и ежедневная торговля. Посреди Карей стоит великая соборная церковь, во имя Успения Пресвятой Богородицы.

В том храме в алтаре стоит чудотворная икона Пресвятой Богородицы, нарицаемая «Достойно есть», пред которой Гавриил Архангел первоначально пропел сию песнь Царице Небесной: достойно есть яко воистину блажити Тя, Богородице, и прочее до конца. Много есть и частей от святых мощей и крест с частию Честнаго Древа. Близ церкви находится Протат, т. е. афонское судебное место, где заседают члены собора, по очереди из всех монастырей. Там живет и турецкий начальник, называемый Ага. На Карее каждую субботу собирается базар. Мирские привозят что́ требуется для монахов, а монахи приносят продавать каждый свое рукоделие. При Карее каждый монастырь имеет свое подворье с церковью и гостиницею. Вокруг Карей много живут разных мастеровых людей, и вокруг множество келий, садов и лесов, и преизобильно холодной воды

На Карее есть одна келия, называемая Постница: храм во имя Саввы Освященного. В ней стоит чудотворная икона Пресвятой Богородицы, именуемая «Млекопитательница», ибо питает Предвечного Младенца сосцами. Принадлежит сия келия к монастырю Хилендарю. Выстроил ее святой Савва, Сербский царевич. Икону сам принес из Иерусалима, и поставил ее в этой келии, на правой стране, на Спасителевом месте. И написал устав своею рукою на пергаменте, и положил в этой келии. Устав же такой: «Аще кто хощет жити на сей келии, да живут два или три брата богобоязливы, и да содержут и соблюдают устав таков: службу церковную да отправляют по уставу, еще же да прочитывают каждый день весь Псалтирь, Богородице акафист с каноном, и часть Апостола. Каждую седмицу да прочитывают Евангелие. Монашеское келейное правило да не оставляют. Пищу же тако да употребляют: пять дней сухоедят, а рыбы и сыру никогда; в субботу и неделю да разрешают на масло и вино». И другое много там написано. И доднесь сохраняется рукою святого Саввы писаный устав, и соблюдается его предание в целости без упущения. Еще близ Карей есть великая келия, называемая Серай: принадлежит к Ватопедскому монастырю, а проживают на ней русские. Еще при Карее есть великое училище, в котором учатся иеромонахи и иеродиаконы, а простых монахов не принимают. Вся Карея стоит на ровном, открытом и здоровом месте.

От Карей к морю, полтора часа ходу, шестой монастырь – Ставроникита, во имя святителя Христова Николая чудотворца; от Иверского монастыря до него, по берегу моря, один час ходу. Монастырь мал и беден, храм не велик, но прекрасен и весь иконописан. Имеет в себе чудотворную икону святителя Николая, не красками писанную, но изображенную мусиею. Сия икона обретена в море сицевым образом.

Когда Святейший Патриарх Константинопольский Иеремия был в России, в царствование благочестивого Российского царя, Феодора Иоанновича, и поставил в России первого Патриарха Иова: тогда, как сам царь, так и прочие россияне щедро наградили его. Он же, возвратившись в Константинополь, захотел поправить афонские монастыри, а паче обратил внимание на монастырь Ставроникиту, который был уже почти разрушен. Сей монастырь прежде был во имя Иоанна Предтечи. Когда же начали его строить, то почти построили снова. Когда воедино время рабочие ловили рыбу, то из моря неводом вытащили икону святителя Николая, мусиею изображенную: между очей на лбу мусия высорилась, и в той язвине вместилась устрица. То видевши, мастера и братия сказали Патриарху. Когда начали устрицу вытаскивать, то от иконы пошла кровь, которая и доднесь видна на иконе. Видевши Патриарх Иеремия сие чудо, преименовал монастырь во имя святителя Николая. Стоит монастырь на камени, на скале, над самым морем; скала вышины сажен десять; весьма мал и тесен. Имеет много от святых мощей частей и великий крест из Честнаго Древа. Братия общежития не имеют; воды мало, и та теплая; лесу очень мало, и то мелкий. Имеет двенадцать келий с церквами, но весьма бедные. Хлебопашества много. Хлеба и масла много продают, и вина про себя становится²⁰. Огород имеется хороший. Под ведомством сего монастыря сначала не мало я проживал.

От Ставроникиты один час ходу – седьмый монастырь, Пантократор: храм во имя Преображения Господня. Храм порядочный и весь иконописан; имеет в себе чудотворную икону Пресвятой Богородицы. В этой обители хранится святое Евангелие Иоанна Кущника, которое написали ему родители. Довольно имеет от святых мощей частей и крест Честнаго Древа. Воды имеет не много, и та теплая; лесу, хлеба, вина и масла довольно. Общежития братия не имеют. Под ведомством сего монастыря находится русский скит Илии пророка и еще другое славное место – Капсал: прежде был Капсальский скит, но ныне стоит пуст. По Капсалу много келий и колиб, в которых много проживает братий, а наипаче русских. На Капсале находится знаменитая келия, нарицаемая «Достойно», в которой сию песнь пел Гавриил Архангел. Монастырь Пантократор много имеет богатых и бедных келий и колиб; и довольно имеет лесов и хлебопашества, садов и виноградников. Стоит на скале; от моря, от воды саженей двадцать.

От Пантократора до скита Илии пророка один час ходу. Скит велик и прекрасен, наподобие монастыря. Житие имеют общее. Живут одни малороссияне; от святых мощей имеют только одну часть святого Апостола Андрея Первозванного. Служба отправляется на славянском языке. Напевом поют российским, пустынным. Лесу имеют мало; хотя и в лесу стоит, но в монастырском. Хлебопашества отнюдь не имеет, такожде и масла. Вина про себя становится; воды мало, и та теплая. Хотя и есть внутри колодезь, но вода вредная. Рыбы имеют довольно. На реке Дунае имеют свой завод. Стоит на полугоре в лесу.

От скита Илии пророка один час ходу – скит Богородицы: храм во имя Успения Пресвятой Богородицы. Живут болгары; содержат прекрасное общежитие. Воды, лесу и вина имеют довольно; хлебопашества и масла не имеют. От моря два часа ходу; стоит на прекрасном месте в лесу. Лучше этого скита я не знаю во всей Горе Афонской: никаких особенных попечений не имеют; всегда в тишине и в безмолвии трудятся, от утра до вечера находятся в безмятежном послушании, близ скита, и всегда игумен с братиею вместе трудится. Ночью упражняются в келейной и соборной молитве. Устав содержат русского общежительного Пантелеимонова монастыря; к нему принадлежит и скит. Службу отправляют на славянском языке. Напевом поют греческим. Прежде находилась в нем чудотворная икона Пресвятой Богородицы, нарицаемая «Пресладкое целование». Но во время смутных времен пропала; ныне только список остается.

От Пантократора два часа ходу – осьмой монастырь, Ватопед: знаменитая, славная и богатая Лавра; превосходит все афонские монастыри богатством, святынею и постройкою. Главный храм – в воспоминание Благовещения Пресвятой Богородицы. Храм велик, иконописан и богато изукрашен; выстроен царем великим Феодосием; возобновлен при Афанасии Афонском; достроен и украшен святым Саввою, царем Сербским. Здесь находится шесть икон чудотворных Пресвятой Богородицы. Здесь и пояс Ее хранится. Здесь в обители Пресвятая Богородица взяла на Себя два послушания – трапезаря и ключаря.

Первая чудотворная икона Пресвятой Богородицы – нарицаемая «Ктиторская», стоявшая в алтаре в кладезе семьдесят лет, с возженною свечою. Во время нашествия поганых арабов, поставил ее один младой экклесиарх; самого же его увели в плен. Когда он состарился, тогда его отпустили, и он паки пришел в Святую Афонскую Гору в свою Ватопедскую обитель. Но братия его не принимали, и говорили – что стар, не может проходить послушания. Он же уверял их, что он сего монастыря монах, и был много лет в плену. Братия же ему не верили. Тогда он их спросил: «А где у вас Ктиторская икона?» Они ему ответили: «Мы не знаем; у нас в обители Ктиторской иконы нет». Он паки спросил их: «А знаете ли – что́ у вас в алтаре есть?» Они ответили – что не знают. Он же им сказал: «А я знаю, что там есть кладезь, а в нем икона Пресвятой Богородицы Ктиторская, которую я сам поставил, и зажег пред нею свещу»; и показал им место. Когда разломали пол, то воистину нашли кладезь, и в нем икону стоящую, и свечу пред нею горящую. Тогда братия прославили Бога и Божию Матерь. И доднесь свеща та цела; только подкладывают воску, и горит неугасаемо.

Вторая икона – яже проглагола царице, жене царя Феодосия. Когда было освящение храма, – царица была на корабле, и захотела посмотреть храм. Во время Литургии пошла она в церковь. Когда взошла вовнутрь, – икона Богородицы, стоящая к стене, обратила очи свои назад к царице, и испустила глас: «Ты зачем, жено, сюда пришла?» Царица же ответила: «Я – царица!» От иконы послышался паки глас: «Аз есмь здесь Царица, а не ты». Тогда царица упала. И доныне на иконе Богородица имеет очи свои назад обращенныя.

Третия икона Богородицы стоит в притворе. Ее один диакон ударил ножом в лицо, и тотчас из язвы истекла кровь; и доныне язва и кровь на лице ее. Диаокн же ударил ножом икону Богоматери по такой причине: Служивши всенощное бдение и Литургию, и пришедши в трапезу к келарю, начал просить для подкрепления и утешения себе вина. Келарь ему отказал; он начал просить усильственно, и даже вышел из себя, по свойственному грекам характеру и пылкой юности. Келарь вынужден был сказать, что сегодняшний день нет разрешения на вино, и ему не приказано никому давать. Диакон же спросил: «Кто не приказал давать? я служащий и очень ослабел!» Келарь ответил, что ему Божия Матерь, Келарша, стоящая в паперти, не велела давать вина никому. Диакон, разгорячившись на келаря, и схвативши нож, побежал в паперть, подошедши к иконе, и сказавши: «Я служивши изнемог, а Ты еще мне не приказала дать вина», ударил ножом в лицо; и из язвы брызнула кровь. Он же, испугавшись, упал на землю как мертв; и потом стоял против иконы, к задней стене, десять лет, и плакавши просил прощения в своей дерзости и грехе. Потом от иконы, ныне именуемой Закланная, был ему глас: «Тебе прощаю, а с рукой твоей буду судиться». После того диакон в скором времени умер, и отцы похоронили его. Потом, по обычаю афонскому, чрез три года откопавши кости его, нашли все тело его предавшимся тлению; рука же его, ударившая икону, осталась цела и смердяща; и доныне лежит в ящике и испускает смрад. Сей диакон написан на стене молящийся, на месте, где стоял: он был очень молод, едва начал ус пробиваться, не более как лет двадцати.

Четвертая икона стоит в ризнице. Она прежде была Ключарница. Каждый вечер, когда запирали врата монастырские, ключи относили к ней. Когда нощию кто приходил, то вратарь приходил и брал от нее ключи. Когда кто приходил из братий, то она молчала; когда же приходили разбойники, то отвечала: «Не отпирать врат: не добрые люди». Тогда ворота не отпирались. В одну ночь пришли разбойники, и начали толкать во врата. Вратарь спросил их: «Что за люди?» Они сказали, что братия мимоходящие. Вратарь, надеясь на Богородицу, что Она ему откроет, пришел и взял ключи, и никакого гласа не было. Она и хотела сказать, но Предвечный Младенец рукою Своею заградил Ей уста; ибо захотел наказать монахов. Вратарь сего не усмотрел, и отпер врата монастырские. Разбойники взошли в монастырь, и его разграбили. Поутру братия пошли к Божией Матери спросить: почему Она не объявила о тех злодеях? И нашли уста у Ней загражденные рукою Сына Ее. Тогда познали, что Сам Бог их наказал, и икону поставили в ризницу.

Пятая икона – Ключарница, стоит на паперти; и доднесь вешают у ней ключи.

Шестая икона – Трапезница, стоит в келарне. Ибо предание говорит, что Богоматерь некогда умножила масло в сосудах, и многажды Ее видали в трапезе, братиям служащую. В этой обители сохраняется крест, устроенный царем Константином Великим, и много крестов от Честнаго Древа. Множество здесь стоит древних икон, которые еще писаны до иконоборства; много частей от святых мощей. И кто может описать сего монастыря святыню, ризницу и библиотеку? Приезжавший из России, в 1845 и 1846 годах, архимандрит Порфирий²¹ хотел описать Святую Гору Афонскую, и имел открытые грамоты от Российского Правительства и от султана турецкого и от Патриарха Константинопольского: но и ему всего не показывали; давал злата, и усильно просил, но не успел. Некоторую часть выносят и показывают на праздник, в день Благовещения Пресвятой Богородицы; и это много удивляет зрящих. Еще в этом великолепном храме от лет Феодосия Великого, царя Греческого, осталось на стенах не много икон, мусиею изображенных. Прежде, сказывают, была ими вся церковь изображена, но ныне уже осталось немного: три иконы праздника Благовещения Богородицы, – две на столбах, а одна по сторонам врат церковных: Архангел по левую страну, а Богородица по правую. Архангел Гавриил имеет правую руку, указывающую к Богоматери именословным благословением. Повыше изображены мусиею слова: «херекехаритомени, кириос мета су», т. е. радуйся, Благодатная, Господь с Тобою. Еще над враты церковными тоже изображен мусиею Деисус: у Спасителя благословляющая рука сложена именословно. На боковых дверях, на правой стране против придела святителя Николая, над дверьми, есть икона святителя Николая, тоже мусиею изображенная; благословящая рука изображена у святителя так, что большой перст совокуплен с двумя последними. Итак греки в самые древние времена в перстосложении не поставляли догматической важности, и в одно время один и тот же мастер тако и тако изобразил. Ныне уже сего не употребляют.

Трапеза крестообразна, расписанная.

Воистину обитель Ватопедская яко град прекрасен. Имеет в заведывании великий скит, во имя святого великомученика Димитрия Солунского, и много великих и богатых келий. Много разного лесу, пахотной земли, виноградников и масла; всего преизобильно. И воды много, но не холодная; есть великий огород. Общежития монастырь не имеет. Стоит близ моря на открытом воздухе. В сем монастыре проживал много лет святой Савва, царевич Сербский, и много обогатил его. Здесь пострижен в монашество Сербский царь Стефан, в иночестве Симеон, родитель святого Саввы Сербского. Сия же обитель произрастила ученого мужа Максима Грека, много в России претерпевшего за истину от ревнителей раскола, за то, что он начал в книгах поправлять погрешности, вшедшие от неискусных переводчиков и переписчиков. После двадцатидвухлетнего тяжкого заточения, был освобожден и в Троицкой Сергиевой Лавре скончался, где и мощи его почивают. И много Ватопедская обитель произрастила великих и ученых и благочестивых мужей, патриархов и митрополитов, архиепископов и епископов; многих патриархов и митрополитов препроводила в Небесную торжествующую Церковь, на вечное блаженство. Беспрестанно проживали в ней и доныне проживают на покое патриархи и митрополиты, добровольно оставившие свои кафедры; в тишине и безмолвии препровождают остальные дни свои. И теперь живет на покое, с 1846 года, Адрианопольский митрополит Григорий, и славится своею строгою жизнию и подвигами; уверяют, что имеет дар прозорливства. Ватопедская Лавра всем преизобильна: богатством, украшением, святынею, постройкою, учеными мужами и подвижниками.

От Ватопеда три часа ходу – девятый монастырь, Есфигмен, или Симен: храм во имя Вознесения Господня. Монастырь стар и ветх. Сначала выстроен царицею Пульхериею. Церковь нововыстроенная и вся иконописанная. Много есть от святых мощей частей и два креста от Честнаго Древа. Келий имеет мало, и те бедные. Лесу строевого не имеет; хлебопашества немного, вина и масла такожде; воды много, и огород великий. Братия содержат прекрасное общежитие. Обитель стоит подле самого моря, так что волны ударяются в стены. Между моря и стены не можно пройти и пешему. Стоит между гор в долине. В этом монастыре жил и пострижен святой Антоний Киевопечерский. И доныне показывают его пещеру. В 1846 году, начали над пещерой становить новую церковь во имя его. И сия святая киновия много произрастила великих мужей, святителей и великих отцов: Афанасия, Патриарха Константинопольского, и Григория Паламу, митрополита Солунского, такожде Анфима, Патриарха Константинопольского, который и доныне находится на кафедре, т. е. в 1847 году. И аз грешный сподобился в сей обители пожить два месяца.

От Есфигмена один час ходу – десятый монастырь, Хилендарь, с храмом во имя Входа во храм Божией Матери. Сей монастырь – сербский, выстроен Сербскими царями, святы Симеоном Мироточивым и сыном его святым Саввою, Сербским чудотворцем. Храм велик и прекрасен, и весь иконописан; имеет седмь врат; превосходит красотою все афонские храмы. Монастырь сей велик и прекрасно устроен.

В нем игумения Сама Пресвятая Богородица; на игуменской кафедре стоит чудотворная Ее икона, нарицаемая «Троеручица». О ней предание такое: «Сия икона прежде находилась в Сирии, в граде Дамаске, в доме святого Иоанна Дамаскина; пред нею он молился и плакал, когда ему отсекли руку. Когда Царица Небесная чудесно исцелила его, тогда он в память этого чудеси подписал третью руку для вечной памяти. Когда он удалился в Лавру святого Саввы Освященного, для препровождения остальной своей жизни, то икону сию туда же принес; и поставил в соборном храме, и при ней поставил жезл святого Саввы Освященного. При кончине же своей дал завещание братии такое: «В последствии времени придет сюда один поклонник от северной страны, именем Савва; когда он поклонится иконе, и жезл сей поклонится ему напротив, то отдайте ему жезл сей и икону». Сам же преставился с миром. По прошествии четырехсот лет, пришел от Святой Горы Афонской (Святая Гора Афонская от Иерусалима на север) святой Савва, Сербский Царевич, в Иерусалим ради поклонения Христову Гробу и прочим святым местам. Когда пришел в Лавру святого Саввы Освященного, и начал покланяться иконе Божия Матери, то жезл, стоявший подле иконы, пал напротив его. Тогда братия спросили его: «Как он нарицается?» Он же сказал: «Савва нарицаюсь». Тогда игумен с братиею отдали ему икону и жезл. Когда он пришел во Святую Афонскую Гору, то поставил сию чудотворную икону в своем монастыре, Хилендаре, по левую страну Царских врат. А когда поставили его архиепископом Сербии, и когда он отправлялся на кафедру, то препоручил свою обитель Богоматери, и просил Ее иметь о ней попечение, помогать и защищать ее во всяких опасных случаях. Потом написал своей рукой общежительный устав, и приказал братии – во всем его исполнять без малейшего опущения. И поставил в обители игумена, и препоручил ему братию; сам же отправился в Сербию. По прошествии несколько лет, во едино время помре в сей обители игумен. Братия же, собравшись в великую церковь, начали избирать себе игумена; но все от сего бремени отказались. Тогда икона Пресвятой Богородицы, Троеручица, двинулась сама с места из иконостаса, стала на игуменском месте, и испустила глас: «Отселе Аз Сама вам игумен, и всей Горе Афонской». От того времени в этом монастыре не избирают себе игумена, а только епитропа, и то на один год, а игумен – Сама Пресвятая Богородица.» Доднесь стоит икона на игуменском месте, и у ней на всякое дело берут благословение.

Вторая икона Богородицы еретика священника в море утопила. Некогда, во время крестного хода, освящали на море воду; священник нес икону. Предвечный Младенец правою рукою ударил священника, и испустил глас: «Не подобает тебе еретику с православными служить». Священник упал, и утонул. И доныне рука у Предвечного Младенца не благословящая, но некако странно. Стоит икона против левого клироса на столбе.

Третья икона Богородицы – испустившая глас во время скудости; стоит за левым клиросом.

Четвертая икона Богородицы, бывшая в доме у святого царя Симеона Сербского, изображенная мусиею, стоит за правым клиросом, над гробом святого Симеона. Еще есть две иконы с мелкими лицами, вышитые, которые стояли потаенно в ложнице царицы Феодоры, жены царя Феофила, иконоборца; стоят над архиерейским местом, на правом клиросе. Еще одна чудотворная икона Святой Троицы, стоит против Игумении, на столбе.

Здесь в алтаре хранится в сосуде кровь Владыки нашего, Иисуса Христа. Здесь хранятся и дары, принесенные Христу, злато, ливан и смирна, Честнаго Древа часть столь великая, что такой части во всей Святой Горе по всем монастырям нет, и множество частей от святых мощей. Здесь находится и гроб святого Симеона Мироточивого, царя Сербского; а мироточивые его мощи отнесены сыном его, святым Саввою, в отечество его, в Сербию. А из гроба его выросла виноградная лоза, которая приносит плод изобильный. Ныне братия общежития не содержат; правило в церкви читают на славянском языке, по русским книгам, а поют греческим напевом. Монастырь много имеет великих и богатых келий; хлеба, вина и масла, и лесу имеет довольно, воды немного; огород велик и плодороден. От моря полчаса ходу, стоит между гор в долине, и от того в жары в нем воздух вредителен. От Хилендаря до перешейка шесть часов ходу; место пусто, покрыто темными лесами. Теперь вкратце опишу жизнь блаженных ктиторов святой обители Хилендарской, святого Саввы и родителя его святого Симеона, царей Сербских.

Святой Савва, мирское имя Растко, в юности оставил земное свое царство и мира сего прелесть, отца своего и матерь, отвергся себя, взял крест свой, и пошел во след Христа. Шестнадцати лет от роду тайно отлучился от своих родителей, и с одним афонским монахом скоро отправился во Святую Гору Афонскую, и прибыл в Русский монастырь святого великомученика Пантелеимона. По отъезде его, родители скоро его хватились, и догадались, что непременно он с монахом уехал в Афонскую Гору. Послали за ним скоро погоню, своих бояр; однако они на пути царевича не догнали; уже нашли его в Русском монастыре. Царевич, видя, что делают его намерению препятствие, прибегнул к хитрости. Когда бояре с воинством обступили монастырь, и монахи все испугались: царевич не велел ничего бояться, сказав, что он один отвечает. Потом вышел к боярам своим один, поклонился им, и сказал: «Добре пришли, мои верные бояре и друзья. Я радуюсь вашему приезду: ибо монах обманул меня, сманил от милых и любезных моих родителей, и привел в сию дикую пустыню. Я уже много плакал, да не знал, как возвратиться к дражайшим моим родителям. Теперь слава Богу, что вы приехали: заутро же с вами отправлюсь к моим родителям. Только прошу вас: бедных монахов не оскорбляйте; потому что они не виноваты, и виновника они сами уже наказали». Бояре и князья весьма возрадовались сему, и много лобызали и слезами обливали царевича; рассказывали, как о нем сожалеют и плачут его родители и все сродники, и все царство Сербское сожалеет. Царевич много их утешал, и они всем словам его верили. Он привел их на гостиницу, приказал игумену как можно лучше изготовить им пищу и подать самого лучшего вина до изобилия. Сам царевич с ними веселился; а они от радости упились. Потом царевич приказал игумену сделать всенощное бдение. Когда началось бдение, тогда царевич сказал своим боярам: «Господа, здесь не мир, а Святая Гора Афонская; надобно помолиться Богу, пойдемте в церковь; послушайте родного пения». Бояре, пришедши в церковь, стали в монашеские формы, потом сели, и после, сидя, под звуками пения заснули. Царевич того и дожидался, и начал просить игумена, чтобы скорее постриг его в монашество, в другой церкви. Хотя игумен и боялся, и не хотел постригать; но царевич не велел бояться, и сказал, что он сам за все отвечает. Игумен положился на волю Божию, и постриг его в другой малой церкви, во время всенощного бдения; Растко наречен был Савва. Бдение отошло поутру, и бояре проснулись; хватились царевича, начали спрашивать, искать, сделали в монастыре шум и тревогу, и начали монахов истязывать. Тогда царевич вышел на крыльцо в полной монашеской одежде, в мантии и в клобуке, и сказал со смирением: «Господа, князья и бояре! что шумите? что монахов истязываете? Я здесь: но царевич ваш Растко уже миру умер; а стою здесь я грешный и из всех последний монах Савва. Поезжайте с Богом домой, и скажите своему царю, а моему родителю, что сын его миру умер и сделался монах. А ежели он хощет меня видеть, то пусть оставляет свое земное царство, и приходит ко мне, и получит Небесное». Князья и бояре, увидя царевича в монашеской одежде и услышав от него такие слова, упали на землю, и со слезами начали говорить: «Что ты, царевич, над нами сделал? Обманул нас, безумных стариков, младой ты юноша. Мы безумные поверили твоим льстивым словам, и выпустили тебя из рук. Как мы теперь возвратимся к своему царю, а к твоему родителю? Как, видевши тебя, не привезем к нему?» Царевич их успокоил, а к родителям написал письмо своею рукою, в котором писал о непостоянстве мира сего и о его обманчивых прелестях, и советовал им земное царство оставить, яко временное, а лучше достигать Царствия Небесного и вечного. О себе писал, чтобы о нем не плакали, ибо он обрел себе тихое и небурное пристанище в жребии Царицы Небесной, и он уже теперь гражданин Святой Горы Афонской. И прочего много написал. С тем и отпустил своих бояр. Они же, приехавши к царю, все ему рассказали и отдали ему письмо. Когда прочитали родители письмо, толико распалились любовью к Богу, что начали оба помышлять, чтобы оставить свое земное царство, и поступить в монашество.

О пострижении царевича, в Русском монастыре святого великомученика Пантелеимона, вскоре узнала вся Гора Афонская. В скором времени Прот, т. е. начальник всея Горы Афонской, призвал к себе царевича, юного монаха Савву, и сказал ему: «Чадо –мое Савво, тебе жить в Русском монастыре опасно; потому что монастырь мал и беден: когда узнают, что царский сын в нем постригся, – случится может, что придут разбойники, и тебя убьют, и монастырь разграбят; поэтому я тебе жить в нем не позволяю и не благословляю, а перейди в Ватопед монастырь, и там живи». Прискорбно показалось молодому монаху разлучаться с своею материю, русскою обителью, породившею его монашеством, разлучиться и с своим природным славянским языком, и идти в чужой, греческий монастырь. Но, хотя и с неудовольствием, противиться великому старцу Проту не стал; хотя и со слезами, но перешел в Ватопедский монастырь. А это Прот сделал потому, что хотел обогатить свой греческий монастырь. Чрез несколько времени, родитель прислал много злата и сребра, и он выстроил в Ватопеде корпус, более ста келий, и три церкви, и весь монастырь отстроил и обогатил. И доныне в Ватопеде называются Сербские корпуса. Потом еще Савва к родителям написал увещательное письмо о суете мира. Тогда родитель Саввы, царь Стефан, послушав благих советов сына своего, вознамерился оставить земное свое царство и идти в монастырь к сыну своему; но супруге своей сего не объявил, потому что она не согласна была его отпустить. Он же к сыну своему Савве написал письмо, и обещался к нему приехать совсем на жительство, и назначил тому время. Потом сказал своей жене, якобы хощет повидаться с сыном своим, монахом Саввою, и царство свое препоручив на время другому своему сыну Стефану, сам отправился в путь, в Святую Гору Афонскую. В то время монаха Савву, царевича, послал игумен в Константинополь по монастырскому делу. Царевич просил игумена, чтобы, когда приедет без него в монастырь родитель его, царь Сербский, – скоро его в братство не принимали, а искусили его – не принес ли он в монастырь царской важности. И говорил: «Скажите ему так: ты царь, да уже и стар; послушания монастырского понести не можешь. А у нас новоначальным послушание такое: пасти мулов. Ежели согласится, то приимите его, и пошлите его пасти мулов». Игумен Савве сказал: «Нет, чадо; выше сил искушать царя не надобно». Царевич же сказал игумену: «Отче, сотвори так, как я говорю»; а сам отправился в Константинополь. В скором времени приехал Сербский царь Стефан, родитель Саввы, в Афонскую Гору, в Ватопед. Встретили его с честью и славою; ввели прежде в церковь, а потом на гостинице упокоили его, как дорогого гостя и ктитора. Когда царь спросил о возлюбленном своем сыне Савве: ему сказали, что послан в Константинополь за послушание. Царь, погостивши три дня, пришел к игумену, упал ему в ноги, объявил намерение поступить в монашество, и просил принять его во святую обитель, в число послушников. Игумен стал ему отказывать и говорил: «Ты не можешь понести монашеской жизни, ибо ты царь, прожил свою жизнь в довольстве, изобилии и славе; в такой жизни и состарился. Как ты можешь употреблять монашескую грубую пищу? Как ты можешь стяжать иноческое смирение? Как ты можешь понести монастырское послушание? Первое у нас послушание новоначальным – пасти мулов: как же ты можешь такое послушание совершать?» Царь на все соглашался, и все обещался перенести, и со слезами просил принять его в обитель. Игумен, видя его глубокое смирение, принял его с любовью, причислил к братству, облек его в послушническую одежду, в подрясник, подпоясал его ремнем, надел на него рясу, на голову скуфью братскую, в руки дал четки, и из царя сделал почти монаха, и послал его пасти мулов. Царь, взявши благословение, с радостью пошел. Чрез несколько дней приехал из Константинополя царевич, и спросил у игумена о родителе своем. Игумен сказал – что приехал, и принят в обитель, и теперь пасет мулов. Царевич весьма обрадовался такому смирению отца своего, и взяв пищи, пошел посетить и повидать своего любезного родителя, прежде бывшего царя, а теперь пастуха мулов. Увидавшись, много от радости плакали оба. Потом сын отдал отцу пищу, велел ему пообедать, а сам пошел прохаживаться по лесу. Внезапно возвратившись и подошедши к отцу своему, покачал головой, и сказал: «Вот царь-то и есть царь, никогда не может быть монахом, не может оставить свою царскую гордость: для чего ты разостлал на земли платок, и положил на него пищу? Не лучше ли бы тебе положить пищу на зеленую траву? – Это бы было монаху приличнее». Царь вскочил, упал сыну в ноги, и со слезами просил прощения, и обещался впредь так не делать. Сын простил, и приказал впредь быть осторожнее, и учиться монашеской нищете и смирению. Чрез несколько времени, царь пострижен был в монашество, и пожелал себе иметь старцем и наставником своим сына своего, монаха Савву. И сделались, по духовному рождению, сын отцом, а отец сыном. Потом явившись им обоим Божия Матерь сказала, чтобы они выстроили свой особенный монастырь в память Входа Ее во храм. Они избрали место, взяли благословение от Прота Святой Горы Афонской, и выстроили монастырь Хилендарь. Потом Савву сделал Патриарх архиепископом, и послал его в Сербию, в отечество его. А родитель его, прежде бывший царь Стефан, в иночестве Симеон, препроводил остальную свою жизнь в Святой Горе Афонской, в своей обители Хилендарской, в монашеских подвигах, и с миром скончался. Супруга его такожде поступила в монашество, и в отечестве своем выстроила женский монастырь, в нем постриглась и препроводила свою жизнь, и с миром скончалась. Архиепископ Савва, по смерти отца своего, святого Симеона, восхотел мощи отца своего перенести из Афонской Горы в свое отечество, Сербию. Приехавши в Святую Афонскую Гору, призвал в свою обитель Прота и игуменов, Ватопедского с братиею, и русского монастыря, и прочих множество монахов, и сделал в своей обители Хилендарской великий праздник. После малой вечерни откопали гроб святого Симеона, вынули из земли его мощи, и поставили в соборном храме среди церкви. Потом начали всенощное бдение в соборном храме, – Прот с греками, по-гречески, а Савва Когда начали петь полиелей, то из гроба от мощей святого Симеона потекло миро, и наполнило весь храм неизреченного благоухания. Греки удивились сему, и сказали архиепископу Савве. Все прославили Бога, и назвали святого Симеона Мироточивым. Потом Савва с мощами своего родителя отправился в Сербию, а из гроба святого Симеона выросла лоза виноградная, которая и доныне приносит плод и делает чудотворения. Таковых имеет ктиторов святая обитель Хилендарская! Жезл, который Савва принес из Лавры Саввы Освященного и поставил на келии Успения Богородицы, близ Карей, доныне стоит цел, и келия называется по жезлу Патерисса. По-болгарски называется жезл патерица.

От монастыря Хилендаря, чрез хребет на западную сторону, два часа ходу, одиннадцатый монастырь, Зограф, во имя святого великомученика Георгия Победоносца. Храм велик и прекрасен, нововыстроен, весь иконописан и украшен. В нем имеются три чудотворные иконы святого великомученика Георгия. Первая – самонаписанная, в честь которой и монастырь выстроен. Строили сей монастырь три брата, цари Болгарские. Когда выстроили, тогда освящать каждый хотел во имя своего ангела, и сделалась между ними великая распря. Потом уговорились так: поставить на место храмовой иконы неписанную доску, а церковь запереть и запечатать своею каждому печатаю; в другой же малой церкви совершать всенощное бдение, и поутру осмотреть – какая икона будет написана; во имя той и освятить монастырь. Так и сделали. Поутру сняли печати, отворили церковь, и увидели чудесно новонаписанную икону святого великомученика Георгия. Все неизреченной радости исполнились, и прославили Бога и святого великомученика Георгия. Тотчас послали к Проту на Карею, чтобы пришел и освятил монастырь. Прот пришел, и когда сказывали ему о сотворшемся чуде, что икона сама написалась, – Прот не верил тому, хотя всячески его уверяли и свидетелей представляли, и говорил: «Как это может быть?» Хотел своею рукою единым перстом осязать икону; но только дотронулся, – перст его к лицу иконы прирос, и Прот не мог его отнять, так что отрезали; и доныне на левой щеке на иконе немного виден. Прот испросил прощения, освятил храм и монастырь во имя святого Георгия, и наименовали монастырь Зограф, сиречь – самописанный. Сия икона стоит против правого клироса на столбе.

Вторая, икона святого Георгия приплыла морем в Афонскую Гору, неизвестно откуда, и пристала к берегу, близ Ватопедского монастыря. Сошлись монахи, и начали спорить: каждый желал взять икону в свой монастырь. Потом уговорились так: взять одного молодого мула, на котором никто не ездил, и положить на него икону; и к которому монастырю привезет, там и поставить икону. И сделали так. Мул с иконой пошел прямо чрез гору, по непроходимым лесам и скалам, пришел к монастырю Зографу, и остановился против монастыря на горе. Когда сняли с мула икону, – мул упал мертвый. Икону поставили в монастыре против левого клироса на столбе, где и доднесь стоит.

Третья икона святого великомученика Георгия прежде была в Молдавии, у князя Стефана в доме. Многажды святой великомученик Георгий являлся князю, и повелевал послать его икону в Святую Гору Афонскую, в монастырь Зограф. Князь послушался, и прислал икону с дарами. Ее поставили на левом клиросе, лицом к алтарю.

Еще в этом монастыре находятся две чудотворные иконы Божия Матери.

Первая икона – пред которой стоял и молился святой Косма Зографский, чтобы Богоматерь наставила его, как он имать спастися. Она же сказала к Сыну Своему, держимому в объятиях: «Как имать спастися раб Твой Косма?» Господь сказал: «Ежели изъидет из монастыря, и будет безмолвствовать, спасется». Услышав сие, Косма вышел из монастыря, вселился в пещере, и жил в ней до смерти своей.

Вторая икона Пресвятой Богородицы – прежде стоявшая в пустынной келии. Один инок пустынножитель читал пред ней полунощницу, и слова «Радуйся, Обрадованная: Господь с Тобою!» многажды повторял. И от иконы был ему глас: «И ты, старче, радуйся, иди в монастырь, и скажи братии: аще кто немощен и страшлив, – да изъидет из монастыря; аще кто крепок, – да остается в монастыре принять мученический венец; ибо грядет зломудренный папа Римский, и распудит овцы Святой Горы». Инок сказал: «Не имут мне веры». От иконы сказано было: «Ты иди, а Я прежде тебя там буду». Пустынник послушался, пошел в монастырь, и пришедши туда, приказал всем братиям собраться в церковь. Тогда увидели внутри храма стоящую икону, и удивились. Пустынник поведал все, что́ слышал от иконы. Братия начали плакать. Созван был собор на Карее, и Прот Святой Горы Афонской приказал всем страшливым и немощным скрыться, и удалиться от Святыя Горы Афонской. По малом времени, зломудренный папа Римский с Греческим царем, Михаилом Палеологом, яко лютые и злые волки, пришли в Святую Гору Афонскую, вторгнулись в Христово стадо, и распудили Христовых овец: иных разогнали, иных приневолили в свою веру, иных замучили до смерти. В это время в монастыре Зографе двадцать семь человек были огнем сожжены; мучение их написано на стенах, в великом соборном храме, и во вратах монастырских. Монастырь сей – болгарский, богатый; в нем частей святых мощей довольно, и крест с частью Честнаго Древа. Общежития братия не имеют. Хлеба и вина и масла довольно, и лесу много; воды мало, огорода почти нет. Службу отправляют по русским книгам, славянским языком. Поют греческим напевом. Монастырь стоит на полугоре, от моря на один час. Имеет в заведывании скит, именуемый «Черной Вар»; выстроен русскими, во имя Рождества Богородицы. Ныне почти пуст. Зографский монастырь келий имеет мало.

От монастыря Зографа один час ходу – двенадцатый монастырь, Кастамонит, во имя святого первомученика Стефана. Монастырь общежительный, стар и ветх; от святых мощей частей имеет довольно, келий имеет мало, лесу довольно, воды много холодной, хлеба, вина и масла изобильно; но постройкою весьма беден. От моря один час ходу; стоит на полугоре, в темном лесу. Святой Горы отцы всегда предлагают русским, чтобы вошли в него жить, и взяли его под свое покровительство. И ежели бы взяли его русские, то поправили бы его, и можно бы много из него добра сделать. Я от многих слышал, что его выстроили Сербские цари славянского языка, и завещали, чтобы греки в нем не жили, а проживали бы в нем всегда монахи славянского языку. Потому теперь греки в нем не многие живут, и ничего в нем не поправляют, оттого многое разрушается. Но русские еще теперь нужды не имеют, потому что все помещаются в Русском монастыре святого великомученика Пантелеимона. А когда русские умножатся, тогда могут взять в заведывание и этот монастырь. Кастамонит стоит в самом тихом и безмолвном месте, при больших водах. Ниоткуда его не видно, и никто мимо его не проезжает, разве кто нарочно захочет заехать. Монастырь имеет свою корабельную пристань, много хлебопахатной земли и виноградников.

От Кастамонита полтора часа ходу – тринадцатый монастырь, Дохиар, во имя святых Небесных бесплотных Сил: храм прекрасен и иконописан. Здесь есть чудотворная икона Пресвятой Богородицы, нарицаемая «Скоропослушная», и много от святых мощей частей. Близ сего монастыря избавили Архангелы юношу от потопления; и камень, который был привязан у него на шее, доднесь сохраняется в целости. Хлеба, лесу, вина и масла монастырь имеет довольно, и воды также, общежития не имеет. Огород монастырский мал, обитель стоит близ самого моря.

От Дохиара полчаса ходу – четырнадцатый монастырь, Ксеноф, во имя святого великомученика Георгия Победоносца: храм нововыстроен, внутри не расписан и не украшен, и иконостасу не имеет, но по устройству великолепен и прекрасен. Ежели Господь поможет украсить его, то все афонские храмы превзойдет красотою и великолепием. Много в нем от святых мощей частей, и крест с частью Честнаго Древа. Братия содержат прекрасное общежитие. Келий в заведывании немного, и те небогатые. Монастырь имеет под собой великий скит, называемый Ксенофским, во имя Благовещения Пресвятой Богородицы. Лесу и воды много, хлеба, вина и масла изобильно, огород великий и плодородный. Монастырь стоит близ самого моря на открытом месте.

От Ксенофа один час ходу – пятнадцатый монастырь, Русский, во имя святого великомученика Пантелеимона. Монастырь нововыстроен, велик и прекрасен. Соборная церковь не расписана и не украшена, иконостаса не имеет. Вторая церковь – русских братий, во имя святителя Митрофана Воронежского, чудотворца, нововыстроена, не велика, но прекрасна. В этом монастыре хранится глава святого великомученика Пантелеимона, глава святого Стефана Исповедника, нового чудотворца, глава святой преподобномученицы Параскевы, и иных много частей святых мощей, и крест с частью Честнаго Древа. Трапеза великая, крестообразная, иконописанная. Монастырь имеет под собою скит, называемый – Богородицы: храм во имя Успения Богородицы. Келий имеет немного, и те бедные, хлеба и вина и масла изобильно, лесу много, воды довольно, и холодная, огороды богатейшие. Братия содержат прекрасное общежитие. В сем монастыре всем русским тихое пристанище, и русских братий довольно. И я в нем сподобился жить почти шесть лет; в нем сподобился постричься в великий иноческий чин от игумена, иеросхимонаха Герасима. Но греков несравненно более против русских, и игумен грек; во всей Святой Горе Афонской искуснее его не найдется во всех монашеских обстоятельствах. Монастырь стоит близ самого моря, на открытом месте и воздухе, недалеко от главной афонской пристани, называемой Дафни, по морю только полчаса ходу. И много имеет доброй и хлебопахатной земли внутри Святой Афонской Горы; и от Карей недалеко, только два часа ходу.

От Русского монастыря один час ходу – шестнадцатый монастырь, Ксиропотам, во имя святых четыредесяти мученик; первоначально выстроен царицею Пульхериею, а потом возобновлен святым Павлом Ксиропотамским; а после, во время нашествия папы Римского, был до основания разрушен. Потом паки был воздвигнут Греческим царем Андроником Палеологом. В этом монастыре и постригся он в монашество, и скончал жизнь свою. Здесь имеется большая часть Честнаго и Живоноснаго Креста Господня, именно – та часть, где были пригвождены ноги Иисуса Христа, Спасителя нашего; положена святым Павлом Ксиропотамским, ктитором святой обители сей; много и иных частей от святых мощей. Соборная церковь нововыстроенная, иконописанная, прекрасная и порядочно убранная. Братия общежития не имеют. Лесу у монастыря много, воды довольно, хлеба, вина и масла изобильно; келий имеет мало. Под сим монастырем первая афонская пристань, называемая Дафни; от Карей два часа, от моря полтора часа ходу. Монастырь стоит на полугоре, на открытом месте; огород имеет порядочный.

Напишу здесь о ктиторе обители сея, святом Павле Ксиропотамском; я сам читал житие его. Родом он был из Константинополя, сын греческого царя Михаила Рагкавея Куропалата. Когда Лев Армянин восстал на царя Михаила Рагкавея, – царь, видевши такое неустройство в царстве, добровольно оставил царство, и ушел в монастырь, и постригся в монахи. Лев Армянин, овладев царством, после Михаила Рагкавея оставшихся двух сыновей, еще отроков, приказал оскопить, дабы, когда возрастут, не отняли у него царство, как наследники законного царя: и один, именем Игнатий, после был патриархом; а сей святой Павел вырос до совершенных лет, и узнавши свое естество – что не способен к мирской жизни, предался весь учению, и прошел все учение внешнее и духовное, и сделался весьма славен между философов и богословов, и воздавали ему великую честь. Но он, рассмотрев непостоянство и суетную славу и прелесть мира сего, удалился из Константинополя, оставил все свое богатство и мирскую славу, и скрыл свое звание: надел на себя пастушескую одежду, назвался поселянином, пастухом овец, и пришел в Святую Афонскую Гору. Но когда он пришел к Афонской Горе, – его не принимали, и сказали, что его принять в Афонскую Гору невозможно, потому что брады нет и лицо женское. Тогда безбрадых на Афоне не принимали, и ныне еще с трудом принимают; а Павел был с малолетства скопец, и у него до самой смерти не было брады. Он же плакал и просил, дабы его впустили, и пробыл много дней, плача. Братия, видевши его любовь к Богу, и великое желание к иночеству, сказали ему: «Юноше! мы бы тебя и пустили, но внутри тебя не приймут, ни в монастырях, ни в скитах». Он просил, дабы только впустили, а там Божия Матерь место покажет. Когда его впустили, – он прошел афонскую непроходимую пустыню, пришел на место Ксиропотам, вселился в пустых развалинах прежде бывшего монастыря, выстроенного царицею Пульхериею, и начал проживать один в пустыне, и проходить тихую и безмолвную жизнь, а пропитание имел от рукоделия. Познакомился с одним старцем пустынножителем, который и постриг его в монашество. Во время великих праздников ходил на Карею. Прот заметил, что он не из простых, и наедине его спросил: «Как имя ему? и какого роду? и где живет?» Павел ему ответил: «Я, святейший отче, родом простой поселянин, имя мне Павел, живу в Ксиропотамских развалинах». С того времени Прот его узнал и полюбил, и назвал Павлом Ксиропотамским. Чрез несколько лет настал в Греции царь Роман, родственник святого Павла, и вспомнил о нем, начал его искать, и прислал к Проту Горы Афонской послание, дабы поискать в Афоне родственника его; и написал приметы. Получивши Прот от царя послание, догадался, что это Павел Ксиропотамский, и вскоре послал за ним. Павел скоро пришел, и Прот начал ему говорить: «Чадо Павле, зачем ты нас обманул? Почему ты нам не исповедал, что ты царский сын? Зачем ты закопал свой талант в землю? Теперь Бог тебя объявил». Павел просил прощения. А Прот показал ему царское послание, и сказал: «Теперь немедленно иди к царю в Константинополь». Павлу это показалось весьма тяжко, и он с горькими слезами просил Прота не объявлять о нем царю, и оставить его в пустыне плакаться о грехах своих. Прот сказал, что это невозможно, и что ему должно скорее отправиться к царю. Тогда Павел с скорбию отправился в Константинополь, и прибыл к царю. Царь его встретил с честью, принял его в свои чертоги, посадил по правую руку, и много с ним разговаривал: держал его руки и целовал, и слезами обливал; просил его – всегда с ним пребывать, и быть ему за отца и за наставника, и вместе с ним управлять царством. Но Павел от всего того отказался. Царь просил его пожить хотя один год, и поучить его двух сыновей. Павел захотел утешить царя, и остался. Прожив у царя полгода, соскучился, пришел к царю, и сказал: «Как рыба не может быть без воды, и когда вытащат ее на сушу, умирает: так и монах не может быть без келии; а ежели он пребывает в миру и в мирских домах, то душою умирает и погибает. Итак, царю, ежели хочешь мене видеть жива и здрава, то отпусти во Святую Афонскую Гору, в мою пустынную келию; а я среди мира больше жить не могу». Царь, услышав сие, огорчился, заплакал, и обняв его, сказал: «Отче святый, не хочешь ты со мной одного года пожить: как же ты оставляешь меня навсегда, среди мира и соблазнов? Что́ теперь сделаю, не знаю. Расстаться с тобой не могу, и удержать боюсь, да не оскорблю тебя, святый отче». Потом взял его за руку, привел в свой царский кабинет, и сказал ему: «Отче святый, возьми себе злата, сколько угодно, и раздай афонским отцам; кому ты знаешь». Павел же сказал: «Царю, я чужого злата раздавать не могу, и не знаю как; и отцы афонские твоего злата не требуют; ибо они и свое оставили. А ты, ежели хочешь, сам раздай: много в Константинополе нищих и бедных сирот и вдовиц, требующих помощи». Царь сказал: «Это, отче, сказанное тобою, исполню; но что сотворю Святой Горе Афонской? какое ей сделаю благодеяние?» Тогда Павел начал царю говорить: «Ежели ты хочешь оставить память о себе в Святой Горе Афонской, то воздвигни новый монастырь на развалинах Ксиропотамских, где моя келия: ибо на том месте был воздвигнут монастырь царицею Пульхериею во имя святых сорока мученик, но весь ныне разрушен». Царь, услышав сие, весьма обрадовался, и скоро послал мастеров со златом; а монаха Павла Патриарх хиротонисал в иеромонаха, и поставил игуменом. Царь наградил его святынею от царских сокровищ: пожертвовал ему Честное Древо Креста Господня, именно ту часть, где были пригвождены ноги Спасителя, и дары, принесенные Христу, и много частей от святых мощей, и потом отпустил его с честью многою. В скором времени выстроен был великий монастырь. На освящении его были царь и Патриарх Феофилакт, царю по плоти родной сын. Святой Павел собрал братии более двухсот человек, и до конца разорилось его безмолвие. Не терпя быть в великом попечении и суете, он оставил свою обитель, удалился в пустыню на безмолвие, и вселился в самой непроходимой пустыне, близ самого Афона, где ныне стоит монастырь святой Павел, так называемый; и начал паки проживать един с единым Богом. По отшествии его из обители, братия много о нем плакали, и всюду его искали, но не могли найти; и избрали себе игумена другого, о чем услышавши Павел, весьма обрадовался. Но любимые его ученики также отлучились из обители, и странствовали по Святой Горе Афонской, ища своего пастыря и любезного отца и наставника. И не мог град, вверху горы стоя, укрытися. Ученики нашли его, и начали при нем жить, и терпеть всякие скорби и недостатки в телесных потребах. В малом времени собралось более ста человек. Узнавши сие, ксиропотамцы начали посылать ему нужное. Павел начал и там строить монастырь; и помощию царей воздвигнул великую обитель во имя святого великомученика Георгия. И разделил всю святыню пополам: половину оставил в Ксиропотаме, а половину отдал в новый монастырь. Достигши глубокой старости, написал братии завещание, и преставился с миром, и предал душу свою Господу, Которого от юности возлюбил. А святые его мощи увезены чудесно в Константинополь.

От монастыря Ксиропотама три часа ходу – семнадцатый монастырь, Симопетр, во имя Рождества Христова. Стоит на остром утесе, высоты саженей двести, как бы птичье гнездо. От горы сделан мост. Из монастыря смотреть вниз на море весьма страшно. Церковь соборная древняя, прекрасная и иконописанная; в ней от святых мощей частей довольно, и великая часть от мощей Марии Магдалины, и крест с частью Честнаго Древа. Братия содержат прекрасное общежитие. Воды много, но летом теплая; лесу довольно, да трудно доставать его, ибо выше монастыря увесистая гора; хлеба, вина и масла довольно, но вне Святой Горы; огорода не имеет; келий мало, и те бедные. Братии около ста человек.

Недалеко от монастыря, к северу, есть пещера, в которой жил и спасался преподобный отец, Симон пустынножитель, ктитор святой обители сей. В одну ночь, когда он молился, внезапу был ему глас: «Симон, изъиди из пещеры твоея». Он вышел, и увидел с небеси спадшую звезду и на остром утесе ставшую. От звезды был глас: «Симоне, на сем камени созижди монастырь во имя Рождества Сына Моего». Симон сказал: «Как можно на сем неудобном месте быть монастырю? Здесь не бывала человеческая нога. К тому же я сам не имею дневного пропитания, а на монастырь требуется много злата. Еще же мне надобно будет нарушить свое безмолвие и заняться суетой». Но паки ему был глас: «Ты своего рассуждения не имей, а твори повеленное». И абие звезда невидима бысть. Он же пошел в келию свою и молился. По малом времени пришел к той горе корабль, и из корабля взывали: «Рабе Божий Симоне, сниди к нам». Он сошел. Некоторые с корабля подъехали к берегу в малой лодке, упали пред ним, и поклонившись, просили его взойти к ним на корабль; и говорили, что царь Сербский хощет его видеть. Он взошел, и царь поклонился ему, и привел его к дщери своей болящей, и просил его, да исцелит ее, и говорил, что много лет она в недуге сем, и никакие врачи не могли исцелить ее; но было от Бога откровение, чтобы вести ее в Святую Гору Афонскую, и что на западной ее стране, близ великого утеса, есть пустынножитель Симон, он исцелит ее. И теперь, отче святый, мы нашли тебя; сотвори о ней молитву, да исцелеет. Симон, видя Божие быти дело, помолился о ней: и абие болящая исцелела. Видев сие царь, радости многой исполнился, и сказал Симону: «Отче святый, скажи мне, что́ сотворю тебе?» Симон же сказал царю: «Мне ничего не требуется, я всем от Бога доволен. А тебе ежели угодно, и имеешь усердие; то на сем утесе созижди монастырь». Царь сему был очень рад, и с любовью начал созидать монастырь; хотя и с великим трудом, но обитель воздвигнули. Когда освящали место, и диакон мастерам подносил вина, в одной руке держа стклянику, а в другой стакан: вдруг поскользнулся, и полетел в пропасть к морю. Стоявшие там думали, что и костей его не найдут. Но диакон чудесно был спасен, и стал на берегу моря жив и здрав, и сткляница в руках осталась цела, и стакан в руке не пролился. Все, видевшие сие чудо, прославили Бога и Божию Матерь. А когда, в 1838 году, перекрывали крышу, и один рабочий упал, то и костей не могли найти: столь великая пропасть! Монастырь же доныне стоит, ни в чем невредим. Были землетрясения, и монастыри на ровном месте повредились; сей же стоит, яко свеща на свещнике, нимало не повредился. От моря полчаса ходу, и то по ступеням; при море имеет свою пристань.

От Симопетра один час ходу – восьмнадцатый монастырь, Григориат, во имя Святителя Николая. Соборная церковь не велика, но прекрасно убрана и вся иконописана. Имеет чудотворную икону святителя Николая, и много от святых мощей частей, и крест с частью Честнаго Древа. Братия содержат прекрасное общежитие. Обитель имеет лесу много, да трудно доставать; воды довольно, но летом теплая; хлеба, вина и масла изобильно, но вне Святой Горы; келий мало, и те бедные; огорода почти не имеет. Стоит над самым морем, на скале, от воды сажен пять, на открытом воздухе.

От Григориата один час ходу – девятнадцатый монастырь, Дионисиат, во имя рождества Иоанна Предтечи и Крестителя Господня. Соборная церковь прекрасная, иконописанная. В сем монастыре хранится чудотворная икона Похвалы Пресвятой Богородицы. Она избавила Царьград от нахождения варваров, когда сию икону носили по стенам Константинополя; в воспоминание сего события написали Ей акафист «Взбранной Воеводе». Еще хранится здесь десная рука Иоанна Предтечи и Крестителя Господня, от локтя до самой кисти; а кисть с перстами – в России, в Санкт-Петербурге, в Зимнем дворце. В этом монастыре, сказывают, была и глава Иоанна Предтечи, но в 1824 году турки ее отняли, и теперь неизвестно где. Есть множество от святых мощей частей. Братия высокую и строгую общежительную жизнь проводят; и обитель славится своими общежительными уставами по всей Горе Афонской.

Все от сего монастыря заимствуются общежительными уставами; но во всем подражать ему ни един монастырь не может. Монастырь Дионисиат – богатый: хлеба, вина и масла до изобилия; братии около двухсот человек; лесу много, да трудно доставать; воды много, но летом теплая; огороду не имеет; келий мало, и те бедные. Стоит над самым морем на скале, от воды саженей десять. Летом бывает весьма жарко.

От Дионисиата один час ходу – двадцатый монастырь, называемый святой Павел, во имя великомученика Георгия Победоносца, выстроен святым Павлом Ксиропотамским²². Соборная церковь новостроится, еще не докончена. Есть чудотворная икона Пресвятой Богородицы и две большие части Честнаго Древа, положенные святым Павлом, и крест царя Константина Великого, который он носил пред полками. Здесь хранится часть даров, Христу волхвами принесенных: злато, ливан и смирна, и множество от святых мощей разных частей. Братия содержат общежитие. Лесу много, да трудно доставать; хлеба и масла изобильно, но вне Святой Горы. Огород есть, но не велик; воды много холодной. Келий мало, и те бедные.

Монастырю подлежат два великие скита: первый, называемый Новый, во имя Рождества Богородицы, недалеко от монастыря, на самом берегу моря.

Второй, называемый Лак, во имя святого великомученика Димитрия, на восточной стороне, от монастыря чрез хребет, в глубочайшей пустыне; живут молдаване и русские, между высоких гор, в непроходимых лесах. В зимнее время мало к ним и солнце заходит, и много выпадает снегу.

Монастырь святой Павел от моря стоит саженей на двести, на утесе, под самою Горою Афоном; климат весьма здоровый. От святого Павла до Лавры святого Афанасия Афонского семь часов ходу, кругом лба Афона; но монастырей уже нет, а только скиты.

От Павла, полчаса ходу, первый скит, называемый Новый, принадлежит к святому Павлу. От Нового скита один час ходу – второй скит великий, святой Анны, принадлежит к Лавре святого Афанасия. От сего скита полчаса ходу малый скит святой Анны. От малого скита святой Анны полчаса ходу – скит Каруля, стоит в непроходимом месте. И паки обратно ход в скит великий Анны.

От скита Анны полтора часа ходу – скит святителя Василия: живут греки, проводят самую строгую жизнь. Правило читают на турецком языке: ибо они родом из Азии, говорят по-турецки, а греческого языка отнюдь не знают, хотя употребляют литеры греческие. Так употребляют все греки в Азии, от самого Архипелага и до Кесарии Каппадокийской, потому что турки, до перехода в Европу и до взятия Константинополя, весьма были злы на греков и на всех христиан, и которые забирали страны, там запрещали по-гречески говорить, и даже резали грекам языки, и от того они до конца позабыли свой природный греческий язык, но веру православную христианскую удержали. Хотя и повседневно кровь их реками лилась, но все претерпели за имя Иисуса Христа; хотя уже и немного их осталось, но весьма немногие приняли магометанство, а все больше кровь свою пролияли за исповедание Христово. И доныне осталось в потомстве их благое то семя. Ибо азиатские христиане, греки, отменны от всех родов усердием и любовью к Богу. Много я их видел в Иерусалиме; много их приходит на поклонение в Афонскую Гору: хотя и не понимают греческого языка, но показывают сердечное усердие и расположение к Богу. Они всегда в церкви стоят со страхом, и слезами обливаются. И во Святой Горе Афонской самые великие старцы и подвижники больше из Азиатской Турции.

От скита Василия полчаса ходу – скит Керася. Здесь живет великий старец и духовник Неофит с своими учениками: читают и говорят турецким языком. Отсюда лежит путь на самый верх Афона.

От Керася один час ходу – великий скит Кавсокалиба, во имя Святой Троицы. От Кавсокалибы на один час ходу скит Нила Мироточивого; против сего места – самое лбище Афона, высунулось в море. Против сего скита, в гору, час ходу, пещера Петра Афонского. Пониже скита, с полверсты, пещера Нила Мироточивого, но весьма страшно до нее доходить. От Нилова скита час ходу – скит Иоанна Предтечи, стоит в стороне к самому морю. От скита Предтечева час ходу до Лавры святого Афанасия Афонского.

И так обошел я Святую Гору Афонскую, и описал путь по Святой Горе, сколько знал; ибо хотя и многажды своими ногами кругом обходил, но внутри монастырей и скитов мало знаю, потому что я во всех не живал, а бывал только мимоходом. Но хотя бы понемногу и жил, а всего описать не мог бы. Кто может описать древние их библиотеки и богатые ризницы? Братия, которые по двадцати лет живут в монастыре, и те не знают – что в монастыре есть. А знают только во всяком монастыре человек пять или четыре: которые лет по сорока в монастыре во всем были верны, и проходили послушание, и приобрели для монастыря великую сумму капитала, тем только открывают потаенные кладовые. Это делают страха ради турецкого, дабы во время какого несчастного случая турки не разграбили. Монастыри сооружены разными царями и патриархами, и положены в них все драгоценности, а наипаче в те времена, когда турки брали и разоряли греков.

Теперь опишу Святую Гору вообще. Длины она считается на сто верст, широты поперечнику двадцать верст; вокруг ее по монастырям сто восемьдесят верст. До верха Афона пути шесть часов. В ней находится двадцать царских великих ставропигиальных монастырей. Все монастыри имеют равные преимущества: все игумены носят архиерейские мантии, и имеют архиерейские жезлы. Все монастыри зависимы от Константинопольского Патриарха. Все монастыри выстроены из дикого и тесаного камня; вместо ограды обнесены корпусами келий, мало где в три, но более в четыре и пять этажей; покрыты все каменными плитами. Внутри корпусов, по углам и по коридорам, много устроено малых церквей, называемых параклисами, и все прекрасно убраны и расписаны иконным писанием; все с куполами, с главами и крестами наверху. Внутри корпусов помещены все службы, странноприимницы и гостиницы. Во всяком монастыре по одной и по две и по три пирги, т. е. высокие башни, для безопасности от разбойников; на них поделаны и боевые часы; в каждом монастыре есть особенные колокольни с колоколами, и звонят – когда хотят: турки не запрещают. В Афонской Горе турки ни во что не входят, а распоряжаются монахи, как хотят. В каждом монастыре посреди на площади выстроена великая соборная церковь со многими куполами, с главами и крестами, покрыты все оловом, а немногие и свинцом. Есть посреди монастырей и другие малые церкви, по одной и по две и по три. В церквах полы все – из разных мраморов, изукрашены разными фигурами, и удивляют всякого зрящего. Столбы, которые поддерживают верх, все цельномраморные, отшлифованные; главы прехитро вырезанные и позлащенные. Все церкви увешаны паникадилами и хорусами и множеством лампад; аналой и кафедры все разукрашены перламутровой костью. Внутри храмы уставлены кругом монашескими формами токарной работы. Иконы все высокой греческой работы, более древние; а италианского письма отнюдь не принимают. Клиросы везде полукруглые. Посреди – аналои осмиугольные. В каждой церкви по двое и по трое часов. В каждом монастыре братские трапезы великие и расписанные; столы в некоторых мраморные, а в некоторых деревянные. Больницы великие и прекрасные. В каждом монастыре по две и по три мельницы водяных; в каждом скиту по мельнице. И каждый монастырь устроен подобно граду. Вся Святая Гора Афонская покрыта темными лесами и непроходимыми пустынями, испещрена горами и холмами, и прекрасными долинами, садами и виноградниками, реками и источниками. Каждый монастырь имеет свою корабельную пристань с великими кладовыми, имеет свои корабли и мрежи, и всегда ловят рыбу. Вся Святая Гора изукрашена монастырями и скитами, монашескими келиями и колибами, постницами и отшельницами. Великих монастырей двадцать; великих скитов десять; малых скитов с малыми церквами, называемыми по-афонски келиями, до пятисот; колиб и пещер по горам и лесам неизвестно сколько; только один Бог знает.

Великий скит имеет келий по пятидесяти и по сорока и по двадцати. Каждая келия имеет свою церковь, небольшой сад и малый огород; в каждую келию течет вода, проведенная по желобам, для напоения огорода. В каждой келии живут по два и по три и на четыре человека, т. е. старец с своими учениками. Каждая келия на своем содержании; а содержание братия имеют от своего рукоделия. Посреди скита великая соборная церковь, подобно как и в великих монастырях, расписана и украшена; полы разномраморные, колокольни с колоколами. Кругом церквей выстроены великие гостиницы для странних и мимоходящих и для поклонников. Каждую неделю и в великие праздники бывает соборное и общее бдение, продолжается по двенадцати часов, по чину общежительных монастырей; все скитские братия обязаны приходить на бдение; а ежели кто на два бдения не придет, тому прикажут продать келию; впрочем, ежели кто со слезами упросит и обещается повиноваться скитскому уставу, того простят. Причащаются Святых Таин чрез три недели, а другие каждую неделю. По скиту громко разговаривать и стучать – строго запрещено. Братия провождают самую строгую монашескую жизнь, на скитских чиноположениях. Русские мало вмещают скитскую жизнь. Все скитяне в монастырь платят дань.

Келии устроены так: келия – каменная, наподобие господского дома, в два и три этажа; и в каждой келии своя церковь, пять и шесть комнат и гостиница, которая служит и за трапезу; есть кухня и пекарня; внизу – погреба и выходы; есть и сараи и амбары, где поделаны службы, потатир для вина, т. е. точило, маслобойни и казаны, и разные кладовые; вокруг себя много имеет земли и лесу, и кругом ограждена оградою; внутри насаждены сады: афонские орехи, масличные деревья, виноград, смоковницы и подобные им, и кипарисы для красоты; близ келии – огороды для овощия. Келии имеют и воды довольно: одна проведена по желобам, для напоения огорода, а другая – холодная, для пития: ибо каждая келия имеет по два и по три источника воды. Живут здесь по два и по три и по четыре человека. Правило церковное отправляют по уставу. В день занимаются больше трудами в саду и огороде; собирают плоды и продают их, вырученными деньгами платят в монастырь дань, на них покупают хлеба и одежду, и мимоходящих странников упокоивают. Живут все под духовниками, и причащаются чрез сорок дней. Келейную жизнь много проходят и русские, и имеют богатые келии.

Колиба называется келия без церкви; сада и огорода не имеет; а некоторые хотя и имеют, но немного; пропитание братия имеют от рукоделия, и работают кто что может; а больше занимаются ложечками, потому что на них больше расходу: продают их, и покупают себе сухарики. В больших монастырях и дань немного дают. Так пропитываются, и благодарят Царицу Небесную. Живут под духовниками. Правило отправляют – кто как может; причащаются каждый месяц. Живут по два и по одному. Вина и масла редко когда вкушают, рыбы же никогда, разве только где в монастырях на празднике; потому с колиб и ходят много по праздникам, ибо бедным им в келии нечем утешиться. В субботу ходят на Карею продавать свое рукоделие. А которые бедны, не имеют на что купить ни келии ни колибы, а в монастыри не принимаются, те проживают в чужих келиях на квартирах; но с них за то ничего не берут, а они что-нибудь пособляют работать. Сии имеют пропитание от своих трудов, ходят по монастырям и по келиям, и работают поденно за деньги: косят траву, собирают плоды, копают землю, и так пропитываются; дани ничего не дают, живут под духовниками, которые их и постригают; причащаются – как доведется, по рассуждению духовника. А которые не могут работать, те милостыню просят и по монастырям ходят, и пропитываются. А ежели заболеют, то больного всюду на больницу принимают. А ежели случится где и на келии; и там больного не оставляют, но яко родные ухаживают, пока выздоровеет. Иные, пришедши с деньгами в Святую Гору Афонскую, положили свои деньги в монастырь, и взяли одну колибу, или внутри монастыря келию, и получают все потребное для тела, до смерти своей; и каждую неделю приходят на всенощное бдение, и причащаются Святых Таин; и по трапезе берут себе потребное, и отходят в свою келию.

Теперь хощу описать общежительную афонскую жизнь, – живых мертвецов, земных ангелов и Небесных человеков, ангельскому житию подражателей, воинов Царя Небесного. Как ангелы служат день и нощь своему Небесному Владыке: так и сии, отдавши свои телеса, вкупе и с душами, своему предводителю, отцу игумену, и друг другу, Господа ради и Царствия ради Небесного, добре послушали словес Господа своего, Иисуса Христа, сказавшего в святом Евангелии: иже хощет по Мне идти, да отвержется себе, и возмет крест свой, и по Мне грядет (Матф. 16:24; Марк. 8:34; Лук. 9:23). Сии воины делом исполнили сии Христовы словеса, до конца отверглись себя, и взяли крест свой, сиречь терпение, и идут во след Иисуса Христа, на гору Голгофу, сиречь распяться миру, и до конца умертвить свои страсти и погребстись во гробе смирения, и воскреснуть о Христе бесстрастием. Пост они держат повседневный, нощь стоят на молитве, а день обретаются на послушании. И они достигают Царствия Небесного сими тремя добродетелями: постом укрощают плоть свою и страсти, потому что чрево есть царица всем страстям: когда царицу умертвишь, то и рабы разбегутся. Послушанием искореняют и исторгают страсти, и достигают смирения, и погружаются в смиренномудрие. Молитвою отгоняют всякие мятежные помыслы, и соединяются с Самим Богом. Сии самоизвольные страдальцы положили твердое основание своего спасения «веру». И веруют своему Создателю, что не лишит их Царь Небесный венца мученического. Мученики терпели от мучителей раны, темницы, биение и заточение, а после и смерть. И сии бескровные мученики ежедневно терпят мучение отсечением собственной своей воли; носят иго, – послушание, пост, молитву, всенощное стояние, бдение, поклоны; чего не хощут, то им дают; чего не желают, то им повелевают; куда просятся, туда не пускают; а куда не желают, туда посылают. И всегда на кресте висят не от мучителей, но своею доброю волею. Еще же и злой мучитель диавол беспрестанно с ними имеет мысленную брань, и внушает им снити со креста, и влагает им в ум лукавые помыслы: жалость о мире и яже в нем, о родителях и сродниках, о имении и всех прелестях и красотах мира сего. Еще лукавый враг диавол внушает им: сниди со креста, не можешь так поститься, не можешь вместить эту пищу, не можешь понести такого послушания, потеряешь свое здравие, ты млад, а жизнь твоя продолжительна, сниди со креста. Кто сего не приимет, тому внушает выйти из монастыря и удалиться на безмолвие в пустыню, – дабы изгнать от обители, и отлучить от избранного и Богом собранного стада. Но сии духовные воины сего лукавого советника побеждают, оно сами собою и молитвою; а ежели сами не могут, то объявляют своему пастырю, отцу игумену. Ибо во афонских общежительных монастырях братия имеют обычай ежедневно исповедовать свои помыслы и все лукавого прилоги своему пастырю и предводителю, отцу игумену. И имеют к нему такую веру, что все свои помыслы и все прилоги отдают на его рассмотрение и рассуждение; как он скажет, так и делают, и принимают от него советы, яко от Самого Бога, и бывают спокойны. Потому диавол и все его коварства и козни бывают бездейственны, и никакой силы не имеют на совершенных послушников. А хотя и приидет к ним какой помысл, то они, яко коня, возьмут за узду, и поведут к своему пастырю, говоря: «Что ты мне стужаешь? ты знаешь, что я не имею своей воли и своего рассуждения, и не знаю – откуда ты: от Бога ли, или от врага диавола; а пойдем к моему пастырю; как он рассудит?» И бывают спокойны. И по все часы и минуты тщатся сохранить свою совесть чисту и непорочну, как пред Богом, так и пред пастырем, отцом игуменом, и пред всею о Христе братиею. Сии живые мертвецы погребены, яко в гробе, в отсечении своей воли и своего рассуждения. Телом делают и совершают послушание, носят тяготу своего начальника и друг друга: умом же и сердцем всегда беседуют с Богом молитвою, и всегда своего возлюбленного и многовожделенного Господа Иисуса Христа внутри себя носят, и Им утешаются; и всегда в уме своем с Ним беседуют, глаголя: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго!» Сии воины Царя Небесного обои пути монашеского жития проходят, послушание вкупе и безмолвие: послушанием достигают смирения и смиренномудрия; безмолвием же восходят на высочайшую степень любви и бесстрастия. Где там любостяжание и любовь к земным вещам? Где зависть и ненависть? Где там сластолюбие и пьянство? Воистину, там места не имеет ни единая страсть; потому что кто приходит в монастырь, и определяется жить в общежитии, тот все свое имение, вещи, книги и иконы, – много, или мало, – отдает в общее. В келии своей ничего никому иметь не позволяется, разве одной иконы и одной книги, и когда ее прочитает, то снесет в библиотеку, а другую возьмет. Одежду имеют только нужную и необходимую. Пищи и пития отнюдь в келии не имеют; запрещено даже и воду держать. Празднословия и кощунства никогда не слышится. Не может никто один к другому взойти в келию даже за нужною потребою; ниже в коридоре один с другим стоять может, но только всякому позволено входить в келию к отцу игумену и к духовнику, и то – по нужной потребе. Каждый, когда приходит в келию свою, затворяет дверь, отправляет келейное свое правило, или препокоит мало многотрудное свое тело или займется чтением Божественного и отеческого Писания. Когда же исходит в церковь, на соборную молитву, или на послушание, то не может не только запереть, но ниже затворить келию. На послушании разговоров не бывает; а ежели кто, яко человек, что-нибудь и скажет, то иконом тотчас возразит: отче, что ты, или позабыл: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас? А ежели кто не воздержан на язык, тот часто бывает отлучаем от трапезы, и наказываем или поклонами, или при всей братии выговором.

Келейное правило положено такое: в самую полунощь, т. е. в 12 часов нощи, возбуждают всех на келейное правило. Прежде ударяют в колокол, а потом ходят будильщики по коридорам. И каждый инок отправляет правило в келии своей: сто поклонов земных с молитвою Иисусовою; тысяча метаний, т. е. поясных – как рукой до земли достать, тоже с молитвою Иисусовою, т. е. «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго»; двести метаний Пресвятой Богородице, с молитвою: «Пресвятая Владычице моя Богородице, спаси мя грешнаго»; пятьдесят поклонов земных с молитвою: «Богородице Дево, радуйся» и прочее; сто метаний ангелу хранителю; еще по сту метаний творят за новопредставленного брата, до четыредесяти дней; за творящих милостыню сто метаний: всего выходит пятнадцать четок. По окончании каждых четок – трижды «аллилуйа» и три поклона земных; и еще три поклона земных с молитвою: «Богородице Дево, радуйся».

Через час по полунощи ударяют в било, и собираются все на соборную молитву в церковь, и читают полунощницу. Когда начнут псалом «Помилуй мя, Боже», тогда экклесиарх обходит всю братию со свещею: кого не обретается, скоро за тем посылают, и когда приходит, то наказан бывает поклонами посреди церкви. Ежедневно на утрени по первой кафисме бывает великое чтение. Тогда паки обходят братию и возбуждают. Наблюдается строго, чтобы стояли все чинно, и поклоны творили все заедино, равно и благочинно, чтобы не в свое время никто не садился, кроме чтения. И так каждую утреню обходят трижды и более. Каноны обычая не имеют читать, но ежедневно поют с канонархом. В каждую утреню бывает три чтения. Продолжается утреня четыре часа, а иногда и до пяти; а полиелейная утреня продолжается до шести часов. После утрени, пока очередной священник читает правила, прочие пребывают в безмолвии, не более часа. Потом начинается ранняя Литургия. После Литургии братия вкушают антидору и святой воды; и ежели дважды трапеза, то идут в трапезу, а потом на послушание, до самой вечерни. Ежели однажды трапеза, то идут прямо на послушание, а пищу с собою берут. До вечерни за полчаса сходятся все в монастырь. Потом идут к вечерни. Читают и поют неспешно. По вечерни идут в трапезу, и ежели однажды трапеза, то по келиям.

В шесть часов паки собираются в церковь, и читают повечерие. На повечерии канон Богородице ежедневно поют нараспев с канонархом, и ежедневно читают акафист Пресвятой Богородице. Потом идут каждый в свою келию. И никто не имеет позволения в келии иметь свет, но должен или почивать, или правило келейное отправлять: время все распределено по часам.

Пищу братия вкушают больше постную. И всегда бывает вареная одна пища, а другая – сухая, т. е. соленые маслины; иногда бывает соленая рыба, а иногда и соленый сыр. Варение бывает больше боб и фасоль, и из своего огорода овощи. С маслом готовят в субботу и в неделю, а иногда во вторник и четверток. Рыбу подают только по великим праздникам; иногда подают и вина, с водой растворенного. Хлеб бывает всегда пшеничный, и более черствый.

В общежительных монастырях Святой Афонской Горы братия часто причащаются Святых Таин. В Русском монастыре и в Дионисиате причащаются каждую седмицу и во все великие праздники, а в иных монастырях чрез две седмицы, в пятнадцатый день. Которые причащаются каждую седмицу, те постятся по три дня, а которые чрез две, те постятся целую седмицу. В Великий пост все причащаются по трижды в неделю. Во весь год, в каждую неделю и в великие праздники, бывает всенощное бдение; продолжается в праздники двенадцать часов, в воскресные дни десять, празднуемым святым девять часов. Во время бдения, каждый час, один из братии ходит по церкви со свещею, и осматривает братию: кто дремлет, того возбуждает. Которого трижды разбудит, того выводит из формы, и становит посреди церкви.

Во всяком монастыре есть церковный иконом, который наблюдает все церковное благочиние, и распоряжает, кому где стоять.

Все сии воины Царя Небесного, возлюбившие Господа своего от всего сердца своего, и от всея души своея, и от всего помышления своего, сии рабы Бога Вышняго, не словом, но делом исполняют словеса Спасителя своего: аще кто грядет ко Мне, и не возненавидит отца своего, и матерь, и жену, и чад, и братию, и сестр, еще же и душу свою, не может Мой быти ученик (Лк. 14:26). На них сбудется обетование Господне: всяк, иже оставит дом, или братию, или сестры, или отца, или матерь, или жену, или чада, или села, имене Моего ради, сторицею приимет, и живот земный наследит (Мф. 19:29). Сии духовные воины с дерзновением могут глаголать: семы оставихом вся, и в след Тебе идохом: что убо будет нам (Мф. 19:27)? И Господь ответит им на последнем суде: приидите благословении Отца Моего, наследуйте уготованное вам Царствие (Мф. 25:34).

И в сем еще веке не оставляет Господь рабов Своих, верою и любовью Ему служащих, но посылает им разные утешения, и награждает их разными дарами Духа Святаго. Иные, переплыв страстное и многоволнистое греховное море, достигли в тишину бесстрастия: многих я видел в Русском монастыре, которые жизнь свою препроводивши в общежитии, в совершенном послушании и в отсечении своей воли, овые двадцать лет, овые тридцать, а другие сорок, пятьдесят и шестьдесят лет, достигли совершенного бесстрастия, стали на высочайшей степени любви и беззлобия, и сделались яко бесстрастные ангелы. Другие достигли глубины кротости и смиренномудрия. Овые, достигши бесстрастия, получили дар слезный, и не могут никогда воздержаться от слез, ово о своих согрешениях, ово о своей братии, ово о всем мире, чтобы всему миру простил Господь грехи. Овые получили дар радостных слез, и всегда плачут от радости, что много любят Господа своего, и чувствуют великие Его милости и благодеяния к роду человеческому, и что сподобил их отлучиться от суетного и многомятежного мира сего, и прийти в тихое и небурное пристанище монашеской жизни. Овые получили дар пророчества, откровения и видения, а другие – дар восхищения ума к Богу; и сии дары открывают только своим пастырям, духовным отцам, которые могут отличить истину от обольщения, и яко искусные вожди все прикрывают одним смиренномудрием, и приписывают все великому Господню человеколюбию и молитвам братии; а наипаче заповедуют блюстись обольщений врага нашего древнего, диавола: ибо он преобразуется в ангела светла. Каждому отцы духовные дают наставление – беспрестанно помнить и призывать имя Господа Иисуса Христа, просить Его великого милосердия, плакать о своих согрешениях, и не скрывать никаких помыслов, ни даров.

Сии духовные воины, во плоти сущи, побеждают бесплотного врага диавола, все его козни разрушают послушанием и смирением, и все его прелести обличают, и до конца упраздняют духовных отец рассуждением.

Препровождая такую жизнь и благодушно переплывая сие житейское море, они достигают тихого и небурного пристанища, и переходят в Небесное и вечное отечество, идеже несть ни болезнь ни печаль ни воздыхание, но жизнь безконечная. Когда кто из них заболеет, то отходит на больницу, а ежели не может сам идти, то отводят, и пекутся о его здравии: никакая мать не может ходить за своими больными детьми так, как духовные братия пекутся о больных. И отец игумен дважды днем сам посещает больных; и для них читают особенное правило, и почти ежедневно причащают. Удивительно, что вообще больные во Святой Горе много не лежат, но или скоро выздоравливают, или скоро отходят на вечную жизнь, и умирают яко засыпают. Сие описал я вкратце общежитие, а ежели описать его подробно, то великую книгу надобно написать.

Теперь напишу, хотя немного, о Лаврах. Лавры по-гречески называются Диорты: в них живут больше по своей воле, как хотят, только под духовниками. Пищу получают из общего, хлеб печеный, масло, вино и крупы; а готовят каждый для себя. Трапезы общей не бывает; бывает только для странних. Деньги и вещи всяк у себя имеет, и что кому надобно, – покупает. В церкви правило правят по уставу афонскому, продолжительно. Всенощныя бдения бывают только по великим праздникам, тоже продолжаются двенадцать часов. Послушание братия проходят по обычаю; богатые на послушание в монастыре не ходят, но исправляют другие послушания, – посылаются в разные места по монастырской надобности. Бедные много работают и много терпят скорбей. Управляются монастыри соборными заслуженными старцами. А хотя и избираются игумены, но только ради церкви. И в сих монастырях много есть рабов Божиих, которые проходят совершенную монашескую жизнь. И там много таких, которые знают только что церковь, да свою келию: положили в монастырь довольную сумму денег, с тем, чтобы их ни в чем не беспокоить, и живут, яко в пустыне, только по своей воле.

Все монастыри, общие и не общие, содержание имеют больше от милостыни и от поклонников приходящих в Святую Гору с разных стран вселенной.

Дороги от монастыря до монастыря – между гор и лесов, узкие, нарочито устроенные и камнем выстланные, но только для верховой езды. Коней в монастырях не держат, а во всяком монастыре много имеется мулов: на конях по горам ездить неудобно. Есть и волы для орания земли; есть и коты для мышей. Женского же полу всяких животных держать совершенно запрещено. И женам вход в Афонскую Гору строго воспрещен. Дикие звери и птицы всякого рода водятся, мужеского и женского пола. Вредительных зверей не имеется. В море рыбы довольно, да поймать ее трудно. Черепокожных животных разных родов довольно. Лесу много: растут деревья разныя, а большие каштановые с плодами, лавровые, кедры, сосна, пихта, ель, бук, граб, платан, певга, кипарис, дуб, арий, камарня, рых, тис, бобковое, ясень и разные, кроме березы, которой нет. Грибов бывает довольно. Водой вся Святая Гора Афонская изобилует: каждая келия, каждая колиба имеет свой источник, а другая – два и три.

Итак, сколько мог, и что видел своими очами, то описал, но описал больше внешность и тленное богатство и красоту местоположения Святой и пресловутой Горы Афонской.

Теперь хочу описать богатство Святой Горы Афонской – нетленное, хранимое в ее горах и дебрях, в лесах и долинах, сиречь – рабов Божиих, подвижников афонских.

Много Афонская Гора препослала к Царю Небесному преподобных отец, священномучеников и мучеников, пострадавших в древние времена от безбожных арабов, сарацин и турок, которые многажды ее опустошали, братий мечем посекали, имения разграбляли, а монастыри разоряли и огню предавали. Оттого сделалась для нас афонская древность закрыта. Только известно то, что были строены монастыри царем Великим Константином и Великим Феодосием и царицею Пульхериею. Но кто в них жил и на каких уставах, – то неизвестно; потому что все грамоты истреблены арабами. И еще множество иноков в ней пострадали от иконоборцев. По истреблении иконоборной ереси, начала Афонская Гора процветать, и от того времени бывшее доныне более известно. В настоящем виде она процветала от девятого до четырнадцатого века. Тогда было в ней братии до семидесяти тысяч монахов, и сто тридцать великих монастырей. Но в четырнадцатом веке пришли от запада злые волки, и распудили Христово стадо. Пришли от папы Римского, и разорили Святую Афонскую Гору, и обагрили ее монашескою кровию. Принуждали к своему латинскому мудрованию: но афонские отцы отвергли их еретическое мудрование, и пролияли кровь свою за Святую Соборную Апостольскую Христову Восточную Церковь. Латинцы устремились на них со всеми орудиями смерти: иверских отцов в море утопили; ватопедских на древах повесили и расстреляли; зографских огнем сожгли. Прота же самого, карейских и прочих монастырей отцов мечом посекли. И так совершенно опустошили святой жребий Царицы Небесной. Но царь Греческий Андроник Палеолог паки Афонскую Гору обновил, и монастыри поправил, но не все, а только двадцать, которые и доныне существуют.

О древних отцах много написано в книгах, называемых «патерики», т. е. отечники. Когда живший в ските Магуле ученик Григория Синаита молился Божией Матери, прося явить ему, много ли есть спасаемых в Святой Горе Афонской; тогда был ему в нощи глас, да изъидет из келии, и да воззрит на высокий холм. Он вышел, и увидел над холмом стоящую Царицу Небесную, неизреченным светом сияющую, вокруг же Ее многое множество столпов огненных. И паки был ему глас: «Еже видишь бесчисленное множество огненных столпов, – это афонские отцы; и аще хощеши исчислити звезды небесные, то исчислишь и афонских святых преставльшихся; а послежде еще больше будет».

Я хощу теперь писать о последних, которые не задолго прежде меня или в малое время моего пребывания во Святой Горе Афонской процветали; и таковых знаю только немногих.

Но откуда начну поведати, или о ком напишу в начале? Написать о первом том, мнится, надобно, с кем я больше обращения имел, и которого труды и подвиги своими очами видел, и душеполезные беседы своими ушесы слышал, – о своем старце и духовнике Арсении. Произрастила его великая Россия, при великой и славной реке Волге; был он урожденец Нижегородской губернии, города Балахны, из мещан. Родившись от правоверных родителей, просвещен святым крещением, и наречен был Алексий. В отрочестве обучен был чтению и письму. Юность проводил в житейских и мирских попечениях. Но Господь, провидя в нем хотящую быти благодать и жилище Святаго Духа, не дал ему погрязнуть в мирских страстях; скоро вложил ему в разум заняться чтением Божественного и отеческого Писания, в котором он скоро мог рассмотреть и узнать суету и прелесть мира сего и бесполезное души его попечение. На двадцатом году от роду Алексий оставил дом свой и родителей, и пошел странствовать, Бога ради, по российским монастырям. Пришедши в Московскую губернию, в общежительную пустынь Пешношскую, положил там начало монашеской жизни, определился в число братства, и проходил послушание три года. Потом возымел желание идти за границу, в молдавские монастыри, которые тогда славились великими старцами и подвижниками. Когда он открыл свое желание духовному своему отцу, то духовник его благословил. Хотя отец игумен и много отговаривал, однако он отправился в путь. Пришедши в Киев, и поклонившись святым мощам Киевских Чудотворцев, нашел там себе спутника, именем Никиту, Тульской губернии, который до самой смерти, более сорока лет, во всех скорбях, трудах и подвигах был ему соучастник. Взявши благословение от Киевских Чудотворцев и помолившись им, отправились далее в путь.

Пришедши в Молдавию и обошедши все молдавские монастыри и скиты, нашли себе духовного отца и пастыря в Балашевском скиту, от города Буташан четыре часа ходу, и препоручили ему свои души купно с телесами. Чрез несколько времени, духовный отец постриг их обоих в монашество, и нарек Алексию имя Авель, а спутнику и сотруднику его – Никандр. Чрез несколько времени, наставник и пастырь их, видя их великие подвиги и смирение понудил отца Авеля принять хиротонию, яко достойного и в писании искусного. Но ему сие весьма тяжко показалось, и просил он своего пастыря со многими слезами, да не налагает на него тяжкого бремени выше силы его, но да оставит его только в монашеском чине работать Господу. Но старец ему сказал, что совершенному послушнику не подобает иметь своего рассуждения, а должно творить повеленное, и не учить своего старца, а быть послушливу даже до смерти. Авель поклонился ему до земли, и сказал: «Прости мя, отче святый! согрешил пред тобою; твори, якоже тебе угодно». И скоро хиротонисан был во иеродиакона, потом во иеромонаха, и по согласию всей скитской братии духовником сделан. Но аще и иеромонахом сделался, обаче своего послушания и смирения не изменил: повиновался своему старцу, и никогда ничего не начинал без его благословения. И повиновались они оба с отцом Никандром своему пастырю и наставнику, в совершенном послушании и отсечении своей воли, осьмнадцать лет. Препроводив своего вождя и пастыря на вечное блаженство, яко ходатая за себя ко Господу Богу своему, сами остались сиротами; обаче по своей воле жить не восхотели, а положили – жить по-братски: одному у другого быть в послушании, и не разлучаться до самой смерти. Так и исполнили на самом деле. Хотя отец Никандр и желал отца Авеля иметь себе за пастыря, потому что он был иеромонах и духовник: но отец Авель никак не согласился быть за старца, но положил – жить одному у другого в послушании, по-братски.

Жили они так немногое время, и было обоим откровение от Бога, повелевающее им идти в Святую Афонскую Гору, и там препровождать остальную жизнь. Они объявили один другому откровение, и начали собираться в путь. Услышавши о том скитские и прочих монастырей отцы, начали их разговаривать, и говорили им, что в сие смутное время никак невозможно идти не токмо в Святую Гору, но и в Турцию; что которые и жили там, те все вышли; что полна гора турок и разбойников, и монастыри все заняты турками, и стоят заперты, а на келиях разбойники, и что по всей Турции христианам почти и проходу нет, повсюду христианская кровь проливается ключама. Отец же Авель им ответил: «Отцы святые, воистину так, как вы говорите; это и нам известно; но как Богу угодно, тако да будет». И воистину правду говорили им отцы: ибо недавно в Турции в Константинополе убили Патриарха Григория, и великое было там смущение. Но отец Авель чувствовал, что есть ему звание Божие и есть Его святая воля идти ему в Афон, и он не послушал советов человеческих, а несумнительно веровал, что Господь не оставит их выше силы искусится. Колебался отец Никандр, яко человек: но старец его утверждал, внушая, что лучше послушать Бога, нежели человеков. И положили отправиться в путь; что́ имели, роздали братии, а себе на путь оставили денег и книги.

Поехали в Галац, и там сели на корабль, и отправились в Константинополь. Приехавши в Константинополь, увидели там одно горе и слезы; кровь греческая льется по улицам ключами и источниками. И им греки говорили: «Зачем вы, отцы, теперь к нам приехали? Захотели делить с нами горькие минуты? У вас в Молдавии не режут так баранов, как теперь здесь нас режут, ежедневно по сту и по двести; – это на площади, при всех; а по улицам – неизвестно сколько. Отправляйтесь обратно в Молдавию, а во Святую Афонскую Гору вам идти невозможно, хотя бы и хотели: по морю корабли не ходят, а посуху – всюду разбойники, и Афонская Гора полна разбойников; в монастырях с монахами живут турки». Но наши отцы веровали и твердо надеялись, что будут они во Святой Горе. В то время в Константинополе хлеб был весьма дорог; а они деньги, то за проезд на корабле отдали, то истратили на пищу, и уже ничего не осталось, а книг никто не покупал. И они ходили по рядам, просили милостыню; и сами питались, да еще бедных греков питали; и так перезимовали в Константинополе. Что они там скорбей претерпели, про то только знает Тот, Кто их послал. Дождавшись весны, отцы положили свои книги у одного грека, а сами пошли посуху в Святую Афонскую Гору.

Что в пути том они претерпели скорбей и напастей и побоев, – только один Бог был свидетель, Который видел их страдания, и яко злато в горниле искушал их, да сотворит светлейши. Почти каждый час нападали на них разбойники. Но взять у них было нечего: денег не было, а одежда многошвенная. Иные только побьют; другие последние сухари возьмут; иные потиранят, да так и пустят. И в таком пути препроводили более месяца, и дошли до Святой Горы Афонской. И что же увидели? – Жилища монашеские опустели; сады одичали и лесом заросли; монастыри стоят запертые, а ополчение Царицы Небесной разбежалось по разным странам: иные скрылись по непроходимым лесам, горам и вертепам, иные заперлись внутри монастырей; и мало где кого видно было. Отцы наши пошли к Самой Назирательнице Горы Афонской в Иверский монастырь, к чудотворной иконе Царицы Небесной, Иверской, – ко Вратнице Афонской. И когда пришли ко вратам монастыря, – отцы иверские приняли их вовнутрь монастыря, и привели их в церковь поклониться Царице Небесной. Пришедши туда и увидевши Ее, они весьма возрадовались; пали ниц пред Нею и многие слезы пролияли, и просили Ее принять их в Свой святой жребий.

Еще тому много радовались, вкупе и удивлялись, что в такое смутное время, когда ополчение Ее все разбежалось, – Она, Царица и Владычица, стоит на Своем месте весела и радостна, во всем Своем полном убранстве, украшенная златом и сребром и драгоценным камением. Турок полон монастырь, а не могут Ее похитить. Отцы наши спросили греков: «Почему они ее не убрали и не спрятали? или почему не сняли с нее украшения? и почему турки с Нее богатство не похитят?» Отцы иверские, греки, им ответили: «А куда нам ее убрать и зачем? Она наша покровительница и защитница и Святой Горы Афонской Назирательница: хотя и наказала нас за грехи наши, но лица Своего не отвратила от нас, и не до конца разгневалась на нас, но еще с нами пребывает; и как Она на нас весело смотрит, то еще имеем надежду, что пройдут эти скорби. Теперь у нас только радости и утешения, что Она, Царица Небесная, с нами пребывает. А когда находят на нас несносные скорби от турок и от недостатков; то мы к Ней прибегаем, – и обретаем в скорбях своих утешение. Вы говорите: почто турки не похитят с нее богатство? – Не только они не могут снять с нее богатство, но и в малый сей храм не могут взойти. Вот уже третий год в монастыре живут, а еще нога их не бывала во храме сем. Когда разозлятся на нас, начнут требовать от нас злата и сребра и церковной утвари, то мы отзываемся, что не имеем (а хотя и есть, но прибрано: того мы им не объявим, хотя и пострадаем); покажем им сию святую икону, и скажем: «Вот, на иконе много злата и сребра и драгих камений; ежели вам угодно, то возьмите себе». Они же, стоя в дверях, говорят: «Мы не можем к ней подступить: вон Она на нас как сердито смотрит!» и отходят с посрамлением. А мы благодарим Царицу Небесную, что Сама Себя защищает, и нас грешных спасает и покрывает. И за то еще благодарим Владычицу нашу Богородицу, что послала турок смирить нас грешных: ежели бы их не было, то бы нас разбойники совсем разорили и запустошили.

Еще скажем вам одну вещь: назад тому с год, великое было смущение и тревога в Святой Горе, так что и остальные отцы, афонские жители, хотели бежать вон. Прежде этого смущения считалось во Святой Горе всей братии до сорока тысяч, а ныне осталось не более одной тысячи; и те хотели оставить и бежать кто куда знает; и полагали, что совершенно Божия Матерь оставила Святую Гору, и оттого запустеет Святая Афонская Гора. Но когда начали так помышлять, тогда скорая Помощница, Царица Небесная, Владычица наша Богородица, явилась многим отцам и пустынножителям, и сказала: «Почто очень испугались, и почто входят помышления в сердца ваши? Все это пройдет и кончится; и паки наполнится Святая Гора монашествующими. Вот даю вам извещение, что когда Моя икона будет находиться во Святой Горе, в Иверском монастыре, то ничего не бойтеся, а живите в своих келиях. А когда изъиду из Иверского монастыря, тогда каждый да берет свою торбу, и грядет кто куда знает». И теперь все пустынножители каждую неделю приходят к нам в монастырь, и смотрят, на своем ли месте стоит Божия Матерь, и увидевши, паки возвращаются в свои пустынные келии».

Отцы наши, слышавши сие, весьма возрадовались: первое – о покровительстве Царицы Небесной, второе – о том, что много еще есть пустынножителей.

Потом иверские отцы привели их в гостиницу, и покоили их целую седмицу. Потом сказали: «Отцы святые, мы вас на первой случай спокоили, а больше уже нас не отягощайте; потому что нам теперь и самим взять негде: у нас сорок человек турок, а кормить их нечем; всюду разбойники, а с метохов доходов никаких нет. А вы возьмите в нашем скиту одну келию, с малою церковью: там станете огород обработывать и рукоделием заниматься, и так пропитаетесь как-нибудь. А какая в чем будет нужда, мы поможем; а ночевать ходите в монастырь». Отцы наши поблагодарили иверских отцов за их страннолюбие, взяли в скиту одну келию, и начали там проживать: огород возделывали и ложечки работали; но рукоделие их тогда никто не покупал. И так прожили все смутное время более четырех лет. Чем они питались, – одному Богу известно; а сами никому не сказывали; а хлеба в то время достать было очень трудно. Многажды своего старца я спрашивал: «Отче святый, чем вы питались в то смутное время?» Он же мне отвечал: «А что́ Господь сказал во Евангелии? – Ищите прежде Царствия Божия и правды его, и сия вся приложатся вам (Мф. 6:33). И паки: воззрите на птицы небесныя, яко ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы, и Отец ваш Небесный питает их (Мф. 6:26). Так и нас Господь пропитал». Так отцы наши пропитались; и не одни они, но более тысячи оставались во Святой Горе, и все пропитаны были Богом.

В те годы собрали они себе великое богатство духовное: скорбми и терпением в недостатках телесных потреб они процвели и созрели, и плоды принесли. За то наградил их Владыка – Царь Небесный дарами Духа Святаго, и даровал им помощь одолеть врага-диавола, древнего нашего супостата, победить страсти душевные, вкупе и телесные. И достигли они в тихое пристанище душевного спокойствия и безмолвия, сиречь – соединения ума с Богом. Отцу Авелю дал Господь дар разсуждения, вупе и прозорливства; отцу же Никандру – дар слезный: ибо плакал день и нощь до самой смерти.

Когда, после смутного и скорбного времени, послал Господь Бог на землю мир, разрушились рати и войны, пропали все разбойники, всюду настала тишина и спокойствие: тогда и братия паки стала сходиться в Святую Гору Афонскую. Тогда и православные христиане потекли на поклонение в Святую Гору Афонскую. Тогда начало продаваться и рукоделие. Пришел один купец, и купил все, у кого что было. Отцы наши продали все свои ложечки, и получили за них две тысячи левов, т. е. четыреста рублей. Отец Никандр много был радостен, и говорил: «Теперь, слава Богу, поправим свои нужды». Отец Авель ему сказал: «Да, теперь поправим».

Потом, в скором времени пришел к ним один мирянин просить милостыню. Отец Авель спросил его: откуда, и какую имеет нужду? Мирянин же ответил со слезами: «Я, отче святый с острова Хиоса; жену и детей моих взяли турки в плен. Турчанин за них просит пять тысяч левов. И я собираю их другой год. Набрал, слава Богу, три тысячи; а две тысячи еще надобно. Бог даст, и это помаленьку соберу». Выслушавши сие, отец наш сказал ему: «Взойди ко мне в келию, и я что-нибудь помогу тебе». Он взошел; отец же наш вынул все деньги, что имел, и дает ему: возьми, сказал, иди, и выкупи жену свою с детьми. Мирянин же ему ответил: «Отче святый, что вы надо мной глумитесь? Мне и без того скорбно; а дайте мне одно лево, я и пойду». Отец же паки ему сказал: «Нет, чадо, я не глумлюсь; я духовник: как могу глумиться? А ты возьми, да иди с Богом». Мирянин заплакал; отец же вложил ему деньги за пазуху, да и проводил его за двери: мирянин с радостью пошел в путь свой. Отец же Никандр, видя сие, горькими слезами заплакал, и сказал: «Отче, что ты это сделал? Почто ты все деньги отдал? Четыре года мы трудились, и думали нужды поправить, а теперь паки скорбеть будем». Отец же наш сказал ему: «Ох, отец Никандр! Когда мы будем совершенными монахами? Уже Господь нас провел сквозь всех скорбей: а ты еще немоществуешь. В самое тесное время нас Господь пропитал: теперь ли не может пропитать? Теперь, слава Богу, рукоделие продается: паки будем работать, да продавать, а лишние деньги в клад Богу отдавать: а что чужие беречь? Еще и ум от Бога отвлекают. Станем на молитву: а ум – к ним. И Господь сказал: идеже бо есть сокровище ваше, ту будет и сердце ваше (Мф. 6:21). Пусть они будут лежать у Бога; а мы будем и сердце там держать». Тогда отец Никандр умилился, и пал ему в ноги, плакал и просил прощения. От того часа отец Никандр ни во что не входил, а только до самой смерти плакал. Вскоре оба постриглись в великую схиму. Отец Авель, духовник, наречен был Арсений, и принял схиму от одного схимонаха Арсения. Отец же Никандр наречен Николай; принял схиму от отца Арсения, духовника. И стали уже жить как старец с учеником; и прожили в скиту Иоанна Предтечи, называемом Иверским, десять лет.

Когда умножилось в скиту число братии, – началась молва, а по причине огорода и сада требовалось житейское попечение. Обоим отцам сие тяжко было. И согласились они оба удалиться во внутреннюю пустыню, на совершенное безмолвие, чтобы никаких телесных и житейских попечений не иметь, а жить одним с единым Богом: ибо пустыннолюбный и безмолвный не может терпеть молвы и суеты. И оставили скит и келию, а взяли келию уединенную, от скита один час, и от Иверского монастыря один час, на холме, в самой почти непроходимой пустыне, во имя святителя Иоанна Златоустого. Прежде это была великая келия, но во время смущения до основания почти разорена. Они ее устроили своими почти руками, только в малом виде, и церковь освятили, и две келии приделали. Там и мои власы остались: ибо и аз окаянный в ней постригался. И положили они начало жизни своей по пустынному уставу: никаким попечением житейским не занимались, ни садом, ни огородом; хотя и были масличные древа, но они за ними не смотрели. Когда поспевали плоды, то отцы приглашали, кого знали бедного, и ему поручали набрать плодов. Я самовидец строгой их жизни, и многажды мне случалось у них ночевать. Много я присматривался к их жизни, и сам желал с ними пожить и поучиться от них монашеству. Но они с собой жить никого не принимали, и говорили: «С нами жить никто не может. Мы едва в тридцать лет достигли в эту меру жизни, и теперь еще искушаемся, и изнемогаем: хотя дух и бодр, но плоть немощна, аще не бы благодать Божия подкрепляла нас». С того времени, как они пришли во Святую Гору, отец Николай прожил девятнадцать лет, а отец Арсений двадцать четыре года, и не вкусили они ни рыбы, ни сыру, ни вина, ни масла. Пища их была сухари, моченые в воде, и те носили из Иверского монастыря, на своих плечах на гору. Еще любили черные баклажаны квашеные, посыпанные красным перцем, или в обмочку. Еще много солили стручкового красного перцу. Вот повседневная была их трапеза: сухари, перец и баклажаны; случался и лук, ежели кто принесет. Соленых маслин и смоквин предлагали только гостям; таковой их трапезе и мне многажды случалось быть соучастником. И всегда кушали единожды в день, в третьем часу пополудни: в среду же и пяток оставались без трапезы. Устав в жизни их был таков: после трапезы до вечерни занимались по келиям чтением духовных писаний. Потом вечерню правили по уставу; читали всегда со вниманием и со слезами, не борзясь, тихо и кротко; потом повечерие с каноном Богородице, и на сон грядущим молитвы. Нощь всю препровождали в бдении и в молитве, и в поклонах. Ежели сон их преклонял, то сидя мало давали место сну, не более часу во всю ночь, и притом неприметным образом, а более нудились; часто нощию прохаживались. Часов у них не было; а всегда знали – который час: ибо под горою, в Иверском монастыре, бьют часы на колокольне, и они всегда слышали. В самую полунощь сходились в церковь на соборную молитву, и там читали полнощницу, а потом утреню по уставу; после утрени читали всегда канон с акафистом Пресвятей Богородице. После утрени предавались безмолвию, пока рассветает. Потом занимались рукоделием: работали уроком, по десяти ложек на брата, работали в разных местах. Разговоров между собой отнюдь никогда не имели, разве только о нужном и необходимом, а пребывали всегда в молчании, в хранении сердца, и в беспрестанной умной молитве; а работали ложки самой простой работы. Потом читали часы и молебен Божией Матери; а потом трапезовали. И так препровождали дни и ночи в беспрестанной молитве и рукоделии. Еще старец любил часто служить Литургию: когда были вино и просфоры, то почти каждый день была Литургия. Но великую нужду имели в вине и просфорах. Служили Литургию больше только двое. Многажды мне случалось взойти в притвор, и слушать их громогласную Литургию и музыкальное их пение, слезами растворенное. Вижду двух старцев, постом удрученных и иссушенных: один в алтаре, пред престолом Господним стоит и плачет, и от слез не может возгласов произносить, токмо едиными сердечными воздыханьми тихо произносит; а другой стоит на клиросе и рыдает; и от плача и рыдания, еще же и от немощи телесной, мало что можно слышать. Но хотя человеческим ушесам и мало слышно, но на их Литургии Сам Господь призревал, по обетованию: на кого воззрю? Токмо на кроткаго и молчаливаго, и трепещущаго словес Моих (Ис. 66. 2). Здесь «трисвятую песнь» припевали, ни единого житейского попечения не имуще, и воистину ничтоже земное помышляюще; здесь, посреде двоицы, Сам Господь пребывал, по обетованию: идеже бо еста два или трие собрани во имя Мое, ту есмь посреде их (Мф. 18:20). Сии два старца толико возлюбили Господа своего, что ни одну минуту с Ним не хотели разлучиться, но всегда с Ним беседою соуслаждались, умом и сердцем и устнами. Только у них было и разговоров, что о молитве, или о любви к Богу и к ближнему. А ежели бы кто стал при них говорить стропотное о своем брате, то они прекращали беседу. Они всякого ближнего любили больше нежели себя, что явно показывали дела их. Они всегда старались, чтобы каждый был спокоен. Кто бы к ним ни пришел с какою нуждою, они никого из келии своей не выпускали скорбящего. Кто телесной ради потребы скорбел, того они награждали, хотя бы и сверх силы их: последняя свои книги отдавали в залог, и уже после, как им Бог поможет, выкупали. Кто душевную скорбь имел, того утешали благими своими беседами. Бедные имели в них помощников, скорбящие – утешителей, страстные и немоществующие грехами – скорое исправление и освобождение.

Я о себе скажу: когда я пришел в Святую Афонскую Гору, то не имел у себя почти ни одной копейки. О. Арсений благословил мне учиться работать ложечки, а мне не на что было купить инструмент. Когда я ему открылся, – он сказал мне: «О том не скорби»; и взял с окна сумочку, высыпал деньги, пересчитал, и дал мне все, сколько было, и сказал: «Возьми: только всего имею тридцать левов». Я заплакал, и сказал: «Отче святый! а себе что не оставили?» Он же мне ответил: «Мы сыты будем: о нас не имей печали: нам Бог пошлет. А сколько надобно денег на инструмент?» Я сказал, что пятьдесят левов. Он пошел в церковь, принес оттуда книгу, отдал мне, и сказал: «Иди, и заложи у Кореневых, и возьми денег – сколько надобно; а я после выкуплю». О, каких слез мне сие стоило! Я всю дорогу проплакал, и доныне позабыть сего не могу: только вспомню, и от слез удержаться не могу.

У него первый вопрос был всякому: «Что, доволен ли? Не имеешь ли какой нужды?»

Еще скажу здесь об одном случае в мою бытность на празднике Успения Божией Матери.

Один мой духовный брат, именем Феоклит, сколько имел у себя денег, сто пятьдесят левов, взял все на праздник – купил себе рясу и холста; пошел, и потерял все; и сделался весьма печален и скорбен. Увидавши его, духовник отец Арсений спросил: «Почто тако скорбен?» Он сказал, что потерял все деньги. Старец спросил его: «Разве нужду великую имеешь?» Потом вынул свою сумочку, и дал ему, сказав: «Вот только имею шестьдесят левов; иди, и купи – что тебе нужно». Отец Феоклит взял, и пошел от него; потом сам в себе размыслил: «Я человек молодой, могу заработать; а они стары и немощны, и отдали мне последнее: надеются они на Бога, что сыты будут; мене ли Господь оставит? пойду и отдам назад». Пошел, и стал о. Арсению отдавать назад деньги, а старец не берет. Он же упал ему в ноги, и со многими слезами едва упросил, чтобы взял. Старец же, взявши, сказал: «Не будешь ли скорбеть?» Отец Феоклит ответил: «Не буду, отче святый: теперь мне радостно, что вы назад взяли».

Довольно лет прожили они в своей пустыне, и возымели желание сходить в святой град Иерусалим поклониться Живоносному Христову Гробу; и не оставил Господь рабов Своих, исполнил желание их. В 1836 году приехал из России в Святую Гору Афонскую иеромонах Аникита, князь Шихматов, великий постник; обшел всю Святую Афонскую Гору, посетил и сих двух постников в их пустыне, занялся с ними духовною беседою, и весьма их полюбил, и избрал старца Арсения себе за духовного отца. Потом предложил: не угодно ли им с ним заедино путешествовать в Иерусалим? Они согласились. Князь много радостен был, что таких будет себе иметь спутников. И сходили во святой град Иерусалим, поклонились Живоносному Христову Гробу и прочим святым местам; и проживши в Иерусалиме всю зиму, и проводивши святую Пасху, возвратились в Святую Афонскую Гору, и паки водворились в своей пустынной келии. Но только я сам слышал из уст самого духовника, что когда ходили в Иерусалим, – столько претерпели скорбей, что только единому Богу известно; во всю жизнь того не видали. Я спрашивал: «Какия, отче, скорби, и от чего они вам приключились? разве от недостатка телесных потреб?» Он мне ответил: «Нет; мы были всем довольны от Бога и от людей, лучше быть нельзя: в Иерусалиме поклонники задарили нас червонцами; но мы их, милостию Божиею, все бедным арабам раздавали. Но скорби были другие. Столько лет сидевши в пустыне, мы уже почти мир и позабыли; а туда пришли в самую суету. Более скорби терпели мы за пост: все утешаются, все нас просят, все почитают; но мы, не могши вместить сего, только скорбели, и не знали – как доехать до Святой Горы». По приезде в Святую Гору, отец Николай упросил духовника, чтобы приходящих на посещение в келию к нему никого не допускал, чтобы его не беспокоили.

За год до смерти отца Николая, было им обоим во сне откровение. Отцу Николаю был глас, что он уже переплывает великое и многоволнистое море, и достигает в тихое пристанище. И отцу Арсению был глас, что и он приближается к великому и прекрасному граду, и скончавает свой путь. Оба старца поведали друг другу видение и познали, что оно от Бога, и уразумели, что приближается их кончина. Тогда приложили пост к посту и к слезам слезы, и начали готовиться к отшествию своему.

За полгода до смерти, отец Николай лишился зрения телесными очесами, но душевными совершенно зрел. Ибо открыл ему Бог угодников Своих в Святой Горе Афонской, в живых еще пребывающих, о чем сказывал отцу Арсению, бояся, да не впадет в какую бесовскую прелесть. Отец же Арсений весьма его предостерегал, и не велел ему доверять видениям, а только плакать пред Богом, и просить в грехах своих прощения. Отца Николая посетили другие телесные болезни: не мог уже и в церковь ходить, но более на одре сидел; и то нудился, отнюдь не хотел лежать на ребрах. Но когда в субботу или в неделю захочет духовник отслужить Литургию, – придет в келию к отцу Николаю, и скажет: «Отец Николай, Литургию бы надобно отслужить». Он же веселым гласом ему ответит: «Служи, отче». Духовник скажет: «Как я буду служить? ты болен, а одному невозможно». Отец Николай ответит: «И я приду, и помогу тебе». И встанет с одра своего, и пойдет: и правило прочитают, и Литургию отслужат. Отец Николай причастится Святых Таин Тела и Крови Христовой, и возьмет просфору, и ею почти неделю питается, а другой пищи никакой не употреблял. И тако жили полгода. Каждую неделю была Литургия, а иногда и две; а певец и чтец был больной и слепой; однако, за ним не было остановки, а всегда к своему послушанию был готов.

В субботу мясопустную такожде служили Литургию, и отец Николай был причастником Святых Таин. По Литургии пошел в свою келию, а духовник, убравшись, в свою. По малом времени, отец Николай приходит к духовнику в келию, пал ему в ноги, и начал ему говорить: «Прости меня, отче святый, что я не вовремя к тебе взошел: ибо имею нужное тебе сказать». Духовник сказал: «Бог тебя простит: говори, что́ имеешь». Тогда отец Николай, исполненный слез, начал поведать: «Отче святый, когда после Литургии я пришел в келию и сел на одре моем, – абие отверзлись очи мои, и начал видеть добре, и абие отворилась дверь келии моей, и исполнилась вся келия света. И вошли в келию мою три человека: два юноши со свещами, посреди их муж в священнической одежде, неизреченного славою сияющий, и подошли ко мне. Муж в священнической одежде говорит ко мне: «Благослови, отец Николай». Я убоялся и молчал. Он же паки мне сказал: «Узнал ли мене – кто я?» Тогда я дерзновения исполнился, и ответил ему: «Воистину узнал – кто ты». Он паки спросил: «А кто я?» Я ему ответил: «Воистину ты – отец Аникита, наш друг и сопутешественник во Иерусалим, и уже третий год, как ты помер». Он же начал мне говорить: «Воистину, отец Николай, аз есмь. Видишь ли, какою славою наградил меня Царь мой Небесный, Иисус Христос? И тебя такоюжде наградит: по четырех днях освободишься от всех скорбей и болезней; и меня Господь послал утешить тебя». И абие вышли из келии, а я остался един, и паки закрылись очи мои, но наполнилось сердце мое неизреченной радости». Отец духовник, выслушавши сие, сказал ему: «Блюдися, отец Николай, да не искушен будеши; а сему не доверяй, но уповай на Бога, и проси Его милости». Отец же Николай паки сказал: «Отче святый, прости меня! Буди воля Господня надо мной: но исполнись сердце мое неизреченной радости. Прошу тебя, отче святый: служи теперь каждый день Литургию; а я буду готовиться, и причащаться Святых Таин Тела и Крови Христовой». Отец духовник сказал ему: «Хорошо; я буду служить: только, чтобы за тобой не было остановки». И тако пошел отец Николай в свою келию.

Литургия была в неделю и в понедельник и во вторник, и отец Николай был причастником, и ему полегче стало. В среду на сырной неделе были часы, в четверток паки была Литургия. Отец Николай читал и пел на Литургии, и был причастником Тела и Крови Христовой. По Литургии духовник, по обычаю, дает ему просфору, но он не взял; а только сказал: «Отче, взойди ко мне в келию»; и отец духовник за ним взошел в келию. Отец Николай сел на одре своем, спиною оперся к стене, и начало лице его изменяться, и играть румянец; а он, возведя очи свои к небеси, стал яко в исступлении. Потом пришел в себя, и начал говорить: «Благодарю тебя, отче святый, ты претерпел от меня до кончины моей все мои недостатки, и довел меня до Царствия Небесного». Духовник спросил его: «Или, отец Николай, что видишь?» Он же рече: «Вижду, отче святый, что пришли за мной посланники, и раздрали мое греховное рукописание: уже, отче, благослови». Духовник сказал: «Бог тебя благословит»; он же рече: «Рукою благослови». Духовник благословил рукою. Он же, взем руку, поцеловал ее; и еще не выпустив из своих рук духовникову руку, и возвед очи свои на небо, тихо испустил глас: «Господи, в руце Твои приими дух мой!» и абие испустил дух. Духовник начал звать: «Отец Николай! отец Николай!» А отец Николай уже предал душу свою Господеви, Емуже от юности своея поработал, и верою и любовию послужил. Воистину, честна пред Господем смерть преподобных Его (Пс. 115:6).

Скончался он 1841 года, февраля 6 дня, на сырной неделе в четверток. Я тогда жил в Русском общежительном монастыре, от их пустыни верст двадцать; к нам известие дошло уже в субботу вечером, и мы пришли уже в неделю, на четвертый день – как он преставился. Сошлось на погребение много русской братии, все ученики отца Арсения. И все удивлялись: лежит отец Николай, яко живой, ничем в лице не изменился; руки и ноги – как у живого, не окоченели; все члены и составы мягки, и из уст исходит приятное благоухание, подобно фимиаму; и все братия радовались и прославляли Бога. Ноги были весьма толсты от многого стояния. Похоронили почившего в неделю сырную; и разошлись по своим местам.

Отец Арсений остался один с единым Богом, и сам готовился к исходу. Многие просились к нему в ученики, многие желали с ним жить; но он никого не принимал целый год. Потом получил от Бога извещение, что остался на время еще пожить в мире сем, ради прочих братий. Тогда он начал принимать всех, желающих с ним жить, и в скором времени собрал восемь человек. Тогда заставила нужда оставить эту келию, яко невместительную. И ушел он со всеми учениками в скит, называемый «Лак», во имя святого великомученика Димитрия, в самою далекую пустыню; взяли там большую келию, и водворились. Скитские отцы весьма обрадовались, что пришел к ним такой светильник, который может всех осветить своею жизнию. Но русские братия, жившие близ Карей и по Капсалу, весьма скорбели, что удалился от них отец и пастырь их, на полтора дня ходу. Впрочем, хотя далек и труден был путь, но от своего утешителя не отстали, а и туда труждались ходить. Духовник же им не велел труждаться, но другого себе избрать духовника, ближе. А они ему ответили: «Отче святый, много духовников есть; да отца и утешителя в скорбях наших не можем найти». Ученики, жившие с отцом Арсением, многие не вместили его жизни и нестяжания, и вознамерились отлучиться от него, и стали просить у него благословения, чтобы отпустил их избрать себе в Святой Горе другое место для жительства. Он же начал их увещавать, и говорил: «Чада мои возлюбленные, чем вы не довольны? Или чем я вас отяготил? Ежели скорбите, что много трудов; то сидите вы каждый в своей келии, на безмолвии, только не оставляйте келейного своего правила и соборной церковной службы; упражняйтесь всегда в богомыслии и в беспрестанной умной молитве; всеми силами старайтесь очищать внутреннего человека, и не принимайте никаких прилогов диавольских; открывайте все свои помыслы, и не скрывайте их, да не обладает кем из вас диавол. Или вы пищею не довольны? И о том не скорбите. Все нам Господь потребное пошлет к насыщению и к утешению; ибо Он сказал: ищите прежде Царствия Божия и правды его, и сия приложатся вам (Мф. 6:33)». Но некоторые ученики не послушали наставления старца, и говорили: «Кто может вместить твое нестяжание? Что Господь нам и пошлет, то́ ты все раздашь прочим». Он же сказал к ним: «Кто хощет со мной жить, – да подражает мне; кто не хощет моей последовать жизни, – да живет где хощет: аз благословляю, – только внутри Святой Горы Афонской; а вон из Святой Горы выходить благословения не даю, кроме особенной Божией воли». После сего многие разошлись от него по прочим монастырям и скитам, кого куда назначил; впрочем, отлучились телом, а духом и любовью все к нему остались привязаны.

Поживши в скиту три года, по некоторым благословным обстоятельствам он оттуда вышел с оставшимися учениками; купили келию Святой Троицы, близ монастыря Ставроникиты, и стали здесь проживать. Все русские братия весьма обрадовались, что паки к ним возвратился отец и пастырь, и в скорбях утешитель, и все воздавали за то славу и благодарение Всевышнему Богу. И проживал на сей келии до самой смерти.

Отец Арсений много в жизни своей терпел гонения и клеветы, и даже почти самое изгнание, от завистливых людей. Воистину, как апостол сказал, хотящии благочестно жити о Христе Иисусе, гоними будут (2Тим. 3.12).

В одно время приехал в Афонскую Гору из России, из Саровской пустыни, иеромонах Палладий, определился на жительство в скит Илии пророка, и, немного поживши, помер. Малороссияне (гуцолы) нашли после него кожаную лестовку и малую мантийцу, и все взбунтовались, закричали, что все великороссияне – раскольники (давно они великороссиян ненавидели, и искали причины, дабы изгнать из Святой Горы Афонской). Навели следствие: греки и болгары весьма этому удивились; ибо греки и болгары великороссиян любили больше, нежели малороссиян, и много дивились таким необычным вещам. Однако малороссияне свое сделали, оклеветали великороссиян, а наипаче пастыря и духовника отца Арсения. Мантийцу и лестовку отправили на рассмотрение к Патриарху в Константинополь, и написали разную клевету. Патриарх, получивши сие, много тому удивлялся. Всем собором о сем рассуждали, и понимали, что какая-то есть клевета; ибо знали верно, что вся великая Россия – православные христиане; однако Патриарх потребовал самого духовника Арсения налицо. Он тогда жил еще в пустыне. Услышавши сие, отправились оба в Константинополь, духовник Арсений и отец Николай. Отправились пешие, сухим путем, потому что денег у них не было, отдать за перевоз на корабле нечего; а сухим путем от Афонской Горы до Константинополя верст тысяча. Пришедши в Константинополь, явились к Патриарху. Патриарх обо всем их расспросил, и узнавши клевету, весьма о них сожалел. Потом показал им мантийцу и лестовку, и сказал: «А это что такое?» Духовник ответил, что иеромонах Палладий приехал из России, из Саровской общежительной пустыни; а там такой есть обычай, что такие мантии и четки имеют для келейного правила. Патриарх сказал: «Слыхал я про Саровскую пустынь: весьма одобряют ее уставы». Потом спросил: «Каким вы путем пришли, по морю или посуху?» Они отвечали: «Сухим путем, Владыко святый!» Патриарх со слезами сказал: «Ох, отцы! как я вас утрудил? Почему же вы не на корабле?» Они отвечали: «Не имели что отдать за провоз». Патриарх дал им денег, и велел ехать на корабле; и написал в Афонскую Гору, чтобы впредь таких старцев не беспокоить, и клевет на них никаких не принимать; а кто дерзнет на них клеветать, да отлучен будет от Церкви и от Святых Таин. И так возвратились отцы наши в Святую Афонскую Гору, а уста клеветников заградились.

Старец Арсений великие делал в Святой Горе распоряжения, и никто ему противоречить не мог: по его благословению взошли русские в Русский монастырь; многих он оставил в Святой Горе препровождать жизнь свою, хотя и не желали; а многих выслал из Святой Горы в разныя места, в числе которых нахожусь и я грешный, посланный в Россию, в Сибирскую страну.

Дивное поведали мне о духовнике Арсении.

В 1839 году, на келии у русских Кореневых лежал больной монах Иоасаф; в одну нощь сделалось ему весьма тяжко, и, ожидая смерти, пожелал он духовника. У Кореневых тогда ночевали и посторонние; двое из них с фонарем пошли за духовником, а расстояния более пяти верст. Пришедши к духовнику Арсению, сказали ему, что умирает монах Иоасаф, и желает его, и просили, чтобы поскорее шел с ними при фонаре, потому что ночь весьма темная, да еще и дождь. Он же сказал: «Да, нужно скоро; точно умирает; вы идите скорее вперед, а я сейчас уберусь, и с своим фонарем вас догоню». Они просили вместе идти с ними и поспешать. Но он их отослал, а сам обещался их догнать. Они пошли скоро, и соболезновали о том, как он пойдет один лесом и под дождем; да еще боялись, чтобы больной не помер до прихода духовника. По пришествии их в келию, их встретил монах Филипп, и сказал, что уже помер отец Иоасаф, и спросил: «Почему вы так долго не приходили?» Они сказали: «Мы скоро шли, и поспешали, чтобы застать живого». Монах Филипп сказал: «Что вы оправдываетеся? Куда-нибудь заходили в гости? Уже духовник пришел более получаса, уже исповедал, причастил и отходную прочитали, и сию минуту отец Иоасаф скончался». Они же, слышавши сие, весьма удивлялись, зная, что не было и часа, как пошли от келии духовника: пришедши, поклонились ему, и спросили: «Отче святый, как вы скоро пришли? мы и не видали, когда вы нас обогнали?» Он же сказал: «Нельзя было медлить, и то едва застал; а я прошел прямым путем, которого вы не знаете». Они умолчали, хотя добре знали, что другой дороги нет; и помышляли, не тем ли путем он шел, которым пророк Аввакум, из Палестины в Вавилон, пророку Даниилу, седящему во рве, обед носил.

Еще к двоим больным на Капсал приходил таким же образом.

Еще случилось дивное в 1845 году. Июля 4-го дня, вздумал он идти на праздник в Лавру святого Афанасия Афонского, потому что июля 5-го числа его память. 4-го числа, отслуживши Литургию, пошел он в путь кругом Афона, и пришел ко всенощному бдению в Лавру святого Афанасия; расстояния же было от келии до монастыря святого Павла восемь часов ходу, от святого Павла до Лавры семь часов ходу, т. е. всего около семидесяти пяти верст. В Лавре отстоявши бдение и Литургию, продолжавшиеся шестнадцать часов, в трапезу не пошел, а взял хлеба и отправился в путь, и к вечерне пришел паки на свою келию, расстоянием восемь часов, т. е. сорок верст. Мы все много удивлялись тому: молодому надобно идти три дня, а он, семидесятилетний старец, да еще и немощный, с больными ногами, простоявший шестнадцать часов, все в полторы сутки кончил. Я после спрашивал его: «Отче, как вы могли так скоро сходить, когда и путь все с горы на гору, по острому камню?» Он же мне ответил: «Обновися, яко орля, юность моя, не по естеству, а Божиею помощию».

В 1837 году, пришел в Афонскую Гору юноша, именем Матфей, родом великороссиянин, постригся в монашество, и наименован Моисей; потом пожелал в Иерусалим; духовник Арсений его благословил. Он же, поживши во Иерусалиме, пошел в Египет и в Синайскую гору, и странствовал три года; выучился по-гречески, по-турецки и по-арабски говорить. Потом возвратился в Святую Гору, но уже жизнию расстроился: поживши немного в Афоне, паки захотел странствовать и еще сходить в Иерусалим. Хотя духовник Арсений ему отсоветовал, но он усильно духовника упрашивал; и духовник, видя его непреклонное намерение, благословил его, только с тем, чтобы из Иерусалима немедленно после Пасхи возвратился в Афонскую Гору. Но Моисей, отправившись в Иерусалим, оттуда пошел в Синай, а из Синая в Египет, а из Египта в Рим, и странствовал еще три года. Из Рима паки возвратился в Турцию. В Боснии турки его схватили, объискали, и нашли у него много рекомендательных писем к разным лицам, сочли его за шпиона, и осудили на отсечение главы. Он потребовал христианского духовника, исповедался, причастился, и приготовился к смерти. В назначенный день привели его к паше прочитать ему последний приговор. Когда он стоял пред пашою, – вдруг входит к паше приехавший из Константинополя курьер, и, посмотрев, спросил: «А ты, отец Моисей, зачем здесь?» Но Моисей и испугался и обрадовался, и не мог ничего говорить. Паша спросил курьера: «Разве человек сей вам знаком?» Курьер сказал: «Как незнаком? – это Афонской Горы монах Моисей, и многажды у меня бывал в Египте». Паша сказал: «А мы сочли его за шпиона, и хотели сегодня предать смерти». Потом монаху Моисею сказали оба: «Теперь иди скорей в Афонскую Гору, и больше не шляйся; а то пропадешь». Он же, получивши бумаги, скоро прибыл в Святую Гору, и определился в монастырь Ставроникиту. Духовник сказал ему: «Теперь живи здесь до смерти, и никуда выходить не помышляй». Это было в 1845 году.

В сем году духовник Арсений повелел мне идти в Россию; но благословил – прежде побывать в Иерусалиме, куда я и отправился в сентябре месяце. После нас приехал из России в Святую Гору сборщик для святых мест Иерусалима, монах афонский Игнатий, и определился в монастырь Ставроникиту. Потом стал звать Моисея паки в Иерусалим, чтобы быть ему за переводчика, потому что знает разные языки. Отец Моисей согласился; только пошел к духовнику взять благословение. Духовник ему сказал: «Отец Моисей, я тебе прежде говорил, что Афонская Гора тебе гроб; ниже помышляй куда из ней ехать; нет на то воли Божией, ниже́ моего благословения. А хотя и не послушаешь и воспротивишься воле Божией, и захочешь ехать, то и тогда не выедешь. А Игнатий и без тебя съездит». Моисей, пришедши в монастырь, сказал Игнатию, что духовник ему благословения не дает. Игнатий же сказал: «Что его слушаешь, лжепророка? Мало ли он чего наговорит? Поедем, ничего не бойся» (Игнатий был малороссиянин, и давно к духовнику не имел расположения). Монах Моисей согласился с ним ехать, и стали собираться в путь. Прочие братия сказывают духовнику, что Моисей с Игнатием отправляется в Иерусалим; но он отвечал: «Не бойтесь, не поедет». Паки ему сказывают, что Игнатий корабль нанял, скоро – в путь, и Моисей с ним. Духовник паки ответил: «Игнатий поедет с прочими, а Моисей останется». Потом паки сказывают, что корабль нагрузили, и вещи и одежду свезли; заутро рано сядут на корабль и отправятся; он же ответил: «Все сядут и отправятся, а Моисей во Святой Горе останется: куда Моисей поедет, когда ему на то воли Божией нет?» Некоторые с духовником спорили, утверждали, что Моисей уедет; но духовник сказал: «Заутро посмотрим, как Моисей поскачет». Игнатий же с Моисеем собрались совсем, чтобы утром как свет, так и на корабль; и легли спать. Поутру встали, пришли к келии отца Моисея, начали будить: а он гласу не отдает. Начали стучать: нет ответа. Отбили двери, и взошли в келию: а он лежит среди келии, пена у рта; полагали, что помер; но посмотрели, еще жив, и глазами смотрит, а говорить не может, ниже пошевелить рукою или ногою, весь разбит параличом. Игнатий отправился в путь, а братия пришли к духовнику Арсению, и сказали ему – что́ случилось с Моисеем. Он же, услышавши, горько заплакал, и сказал: «Вот, отцы, каково преслушание и противление воле Божией!» Братия стали его просить, чтобы посетил болящего. Духовник пошел; увидевши его, Моисей заплакал. Отцы все начали со слезами просить духовника, чтобы помолился о нем. Духовник сказал: «Жив будет, и говорить будет, но не так как прежде; будет и ходить, но помалу, а руками будет работать по-прежнему, – только ежели обещается не выходить из Афонской Горы». Потом благословил его, а сам пошел в свою келию. Вскоре Моисею стало получше, а к вечеру начал помалу и говорить, и лице справилось, и помаленьку начали действовать руки и ноги. Моисей паки послал за духовником, и когда духовник пришел, – Моисей пал ему в ноги, и начал со слезами просить прощения; духовник его простил, и наказал такими словами: «Впредь воле Божией не противься: будешь здрав, но не по-прежнему; работать будешь, а в путь идти не можешь». Моисей выздоровел, но не совершенно: остался весьма косноглаголив, и нога одна не совершенно владеет, а руки стали по-прежнему. Я его своими очами многажды видел, и с ним разговаривал, пришедши из Иерусалима; он остался после меня в живых.

В начале 1846 года, старец Арсений приблизился к своей кончине: я тогда был в Иерусалиме. Его ученики, а мои духовные братия, мне сказывали, что ему не безъизвестна была кончина; да на остальных днях, пред выездом моим, многажды и мне упоминал, что последнее наше на сем свете свидание, и что уже мы больше в жизни сей друг друга не увидим. Еще, когда он один вскопал весь огород, – я спросил его: «Зачем вы, отче святый, много трудитесь? почему не заставляете учеников своих?» Он же мне ответил: «Мне уже не много осталось покопать, а ученики еще без меня накопаются». Потом сделался болен ногами, и не мог уже ни работать, ни ходить; но каждую седмицу служил четыре Литургии, в неделю, среду, пяток и субботу, хотя и с великой нуждой; когда выходил с выносом, тогда ученики его поддерживали. На пятой неделе Великого поста в субботу отслужил Литургию едва, едва.

Марта 23-го числа, в туюжде субботу повестили по всей Горе Афонской, всем его ученикам, что старец весьма нездоров, чтобы все пришли получить последнее благословение. В неделю, т. е. 24-го марта, все рано сбежались духовные его дети, из Русского монастыря иеросхимонах и духовник Иероним, из Ильинского скита игумен, иеросхимонах Паисий, и прочих множество. Подшел к нему его ученик, отец Павел, хромой, стал его спрашивать: «Отче святый! или ты хощешь от нас отъити, и нас оставить?» Он же ответил: «Да, пришло время; надобно долг отдать». Отец Павел паки вопросил: «А что, отче, не боишься ли смертного часа, не ужасаешься ли и не трепещешь от ответа праведному Судии? Ты был более тридцати лет духовником». Он же весело на него посмотрел, и сказал: «Страха и ужаса не имею, но некая радость наполняет мое сердце, и великую имею надежду на Господа Бога моего, Иисуса Христа, что Он не оставит мене Своею милостию, хотя я добрых дел и не сотворил: ибо в чем похвалюся, разве в немощах моих? По своей воле ничего не сотворил; а что и сотворил, то помощию Господа моего и по воле Божией». Потом приказал всем своим духовным чадам подходить по одному, и каждого прощал и разрешал, и давал последнее благословение и наставление, кому где препровождать жизнь свою; и упражнялся в сем деле почти до последней минуты своей жизни. А лежал он на галерее, т. е. на крыльце. Потом велел всем от себя отдалиться, и все сошли вниз. Он начал молиться, но не могли расслушать, что́ он говорил. Поднимал трижды руки к небу; потом опустил их, и затих. Тогда подошли, и увидели, что он уже скончался и предал душу свою в руце Господа своего, егоже от юности возлюбил, и Его ради плоть свою до конца измождил. Воистину, честна пред Господем смерть преподобных Его!

Видевши сие, все отцы бросились к нему, припали к многотрудному телу его, обливали его слезами от скорби, что лишились своего отца и пастыря, наставника и учителя, и в скорбях своих утешителя; и много все плакали. Потом начали убирать его к погребению. Когда открыли его ноги, то увидели ужасное зрелище: у обеих ног, от колен вниз, почти остались одни голые кости, а плоть вся согнила от стояния и от многолетних ран; и все много тому удивлялись, – на чем он стоял, и как он так скоро ходил. Ученики, с ним жившие, того не знали, что у него болели ноги. И никогда он не сказывал, что больны у него ноги; и всегда стоял на ногах, и по Святой Горе летал яко птица; даже не ощущали от них никакого дурного запаха. Похоронили его подле самого алтаря на келии Святой Троицы, принадлежащей к монастырю Ставрониките, 1846 года, марта 25-го дня.

И лишилась Святая Афонская Гора такого столпа светлого и светильника: поддерживал и просвещал на Афоне всю русскую братию двадцать четыре года, и не точию русских, но и греков и болгаров и молдаван. Греки говорили: «Мега́ла геронтос Арсениос», т. е. велик старец Арсений. Но что много говорить? Ежели все его подвиги, добродетели и случаи подробно описать, то великую книгу надобно написать. Довольно сказать, что был на Афоне старец Арсений, и показал образ жизни своим ученикам: не словом учил, но делом показывал.

Отец Арсений росту был среднего; брада средняя с проседью; главу держал всегда наклоненну на правое плечо; лицом был чист и весел; очи были наполнены слез; был весьма сух, но в лице всегда играл румянец. Наипаче же, когда служил Литургию, всех приводил в удивление на него зрящих, ибо лицо бывало яко огненное. Речь была у него кроткая, немногословная и солью растворенная; и всякого с немногих слов заставлял плакать. Весьма начитан был Священного и отческого Писания, и всегда говорил и приводил свидетельства наизусть, чему удивлялись и ученые. Ученики, с ним жившие, никогда не видали его спящего или на ребрах лежащего, а больше на ногах, и мало когда сидящего. А хотя и давал естеству мало сна, но сидя, прочим почти неприметно; а всегда упражнялся в молитве, в чтении и в рукоделии. Воистину, не дал он сна своима очима, ни веждома своима дремания, ни ре́бром своим покоя. Учение и наставление отца Арсения было во всем согласно с древними святыми отцами. Каждого учил жить по воле Божией и по совету старцев, а не по своему разуму и хотению. Многим казался тяжек чрез то, что как сам старался, так и другим строго внушал делать все и распоряжаться по воле Божией. Кратко сказать: такого старца в Афоне не осталось из русских; разве после какой процветет. Хотя и много есть подвижников, но больше из простых, и рассуждения такого не стяжали²³.

Не могу умолчать о великом старце и общем духовнике болгарам, русским и грекам, и самому старцу Арсению и многим Вселенским Патриархам, иеросхимонахе Григории, жившем на Капсале и скончавшемся в 1839 году, прежде моего прихода за месяц. Хотя я сам его не сподобился видеть; но слышал и узнал о нем от афонских отцов, русских и болгаров и греков; многажды слышал и от самого старца Арсения.

Родом он был болгарин, из самой Болгарии, и с юности оставил мир, и пошел во след Христа, пятнадцати лет от роду. По пришествии на Святую Гору, препроводил в ней более шестидесяти лет неисходно; пятьдесят лет был он духовником, и говорят, толикую имел благодать, что на духу грехов не спрашивал, но сам объявлял, и каждого доводил до слезного раскаяния, и знал, какое кому дать духовное врачевство, и кто что может понести. Приезжали к нему Патриархи и архиереи просить у него наставления, и получали разрешение в недоумениях касательно канонов церковных. К великим грешникам был снисходителен, и всех привлекал к покаянию. Многие из разных стран грешники шли к нему на покаяние, и получали от него облегчение, потому что он знал разные языки. Сказывают, что он предвидел себе кончину.

По смерти его, чрез три года, в мою бытность откопали его кости, и по-афонски – в хорошем замечании: оказались желты, яко воск.

Воспомяну и о втором Григории, духовнике и иеросхимонахе, живущем в келии святых царей, Константина и Елены, близ монастыря Пантократора, родом греке, из страны Каппадокийской, великом постнике; ибо дважды в неделю употреблял пищу, а в посты единожды в седмицу. Он с юности оставил мир, родителей, имение, и осьмнадцати лет пришел в Святую Гору Афонскую, и сорок лет прожил у своего старца, постника, в послушании, и был ему во всем подражатель. Старец постриг его в монашество, и благословил принять священство и духовничество. По прошествии сорока лет, в 1840 году, старец отшел ко Господу, и оставил его по себе наследником богатства духовного и, что было, телесного, и препоручил ему двух учеников.

Григорий, похоронивши своего старца, и немного поживши, призвал учеников своих, и сказал им: «Чада моя, не могу вам быть за старца и наставника: хотя и сорок лет был в послушании и учился монашеству; но еще имею нужду много учиться, и не могу быть на своей воле. Пойду в Русский монастырь в общежитие, и там поучусь совершенному монашеству, смирению и терпению. А вы, ежели хощете, оставайтесь на сей келии, или же идите в какой-либо монастырь». Скорбно было ученикам слышать такие словеса от своего старца, и они много его упрашивали остаться, равно и все братия Пантократорского монастыря, и прочие близ живущие отцы: но он ответил им: «Отцы и братия! не могу быть я вам пастырем, ниже духовником: сам еще требую многому учиться; пойду, искушу себя в общежитии, и еще поучусь совершенному монашеству. Слышал я неоднократно от своего старца, что пустыня страсти только усыпляет, а общежитие умерщвляет и искореняет; и я боюсь их, хотя и сорок лет прожил в пустыне со старцем. Но старец помер, и я опасаюсь, чтобы страсти по мне не проснулись, и меня не погубили; того ради не могу с вами быть, а пойду умерщвлять свои страсти».

И так он перешел в Русский монастырь, почти в одно время с нами, в 1840 году. И мне привел Господь – с ним пожить в одной обители, и всегда вместе ходили на послушание. Много мы пользовались его примерною жизнию: хотя и духовник был, но на всякое послушание ходил прежде всех, и пред всеми смирялся, и всем покорялся.

Толикую имел он чистоту сердечную и дар прозорливства, что провидел тайные помышления. Я грешный на себе сие испытал. В один день собирали мы масличные ягоды, все братия и он с нами; только какие-то обуревали меня помыслы: он подошел ко мне, ударил меня рукою по плечу, и сказал мне по-гречески, потому что он по-русски ни одного слова не знал: «Отче, зачем ты принимаешь такие помыслы? Они от диавола. Гони их прочь от себя». Слышавши сие, я испугался, поклонился ему до земли, и просил его святых молитв. Потом так умилилось сердце мое, что никак не мог воздержаться от слез. И благодарил я Господа Бога моего, Иисуса Христа, и Божию Матерь, что сподобился в одной обители жить и на послушание ходить с такими великими старцами, что не только мои телесные труды видят, но и тайные помышления проникают.

Но тяжко было отцу Григорию в общежитии, больше ради поста: ибо игумен всегда ему благословлял ходить в трапезу, чтобы мог проходить послушание и пользовать братию; и сделал его всей братии духовником. Всего жил он в общежитии два года. Пантократорские братия всегда к нему ходили, и со слезами его просили возвратиться к ним, потому что не могут они себе найти по совести другого духовника; просили и прочих великих старцев, чтобы присоветовали ему возвратиться к ним. И все ему стали советовать возвратиться в свою келию, потому что Русский монастырь нужды в нем не имеет, там много великих старцев, а Пантократор бедствует; и игумен присоветовал возвратиться. И он возвратился в свою келию, и чрез то великою радостию исполнил монастырь Пантократор и всю карейскую братию.

Сей великий старец, иеросхимонах и духовник Григорий, по отъезде моем остался еще в живых, и доднесь еще просвещает Афонскую Гору своею жизнию.

Теперь вкратце опишу жизнь иеромонаха Павла, игумена скита Ильинского, который взошел в Русский Пантелеймонов монастырь, и с собой русскую братию ввел, и в нем скончался в 1840 году, препроводив в Афоне тридцать шесть лет. Иное я слышал о нем от самого, иное своими очами видел, иное от его учеников узнал. А о юности его слышал от его прежде бывшей супруги, ныне живущей во граде Калуге, в женском монастыре, монахини Павлы.

Родом он великороссиянин, города Калуги, из богатых купцов; в младенчестве просвещен святым крещением, и наречен был Петр. С малых лет он посвятил себя на служение Богу, и всегда упражнялся в чтении духовных книг и Священного Писания, и всегда приметался в дому Божием. Достигши возраста, занимался торговлею. Но всегда имел сильное желание поступить в монашество, и беспрепятственно поработать Господу Богу своему, только удерживаем был от родителей. Когда достиг совершенного возраста, – неволили его родители жениться. Он же ниже слышать хотел о женитьбе. Они же все силы употребляли, чтоб женился, и то угрозою, то ласкою, то слезами понуждали исполнить волю их. И он, хотя и не по желанию своему, но покорился своим родителям, и женился. Пожил с женою три года, и имел двух дщерей.

Потом, в одну ночь, Петр в ложнице подошел к своей супруге, и со слезами начал ей говорить: «Возлюбленная и милая моя сожительница! ты знаешь, как я тебя люблю, такожде и детей моих, и много мы имеем богатства; но все сие тленно и скоропреходяще: придет смерть, и любовь нашу расторгнет, и нас вечно разлучит, и богатство наше останется, а мы должны пойти к праведному Судии, только с одними добрыми делами; потому надобно нам их заготовить, и в сем мире Ему послужить, поработать и помолиться». Она же ему ответила: «Любезный друг мой, работай и молись Господу Богу; я тебе в том не препятствую, ниже возбраняю; еще и сама тебе буду подражательница». Он же сказал: «Любезная моя, отпусти меня в святой град Иерусалим поклониться Живоносному Христову Гробу и прочим святым местам». Она ответила: «Иди с Богом, я тебя отпускаю». Он же, видевши супруги своей такое благое расположение, весьма обрадовался, и начал выправлять себе паспорт. Хотя родители много тому препятствовали, но не могли удержать, потому что жена и общество отпустили. Губернатор, видя его весьма юного, трижды призывал жену его, и уговаривал ее, чтобы она его не отпускала; потому что как за границу уйдет, не захочет возвратиться назад. Но она отпустила, полагаясь на волю Божию. Петр, получивши паспорт, отправился в путь; жена провожала его сто верст. Было им тогда по двадцати одному году. Потом стали прощаться, и он ей начал говорить: «Любезная моя супруга, Господь сказал: аще кто грядет ко Мне, и не возненавидит отца своего, и матерь, и жену, и чад, и братий, и сестр, еще же и душу свою, не может Мой быти ученик (Лк. 14:26). И я хочу быть учеником Господа моего, Иисуса Христа; и не знаю, возвращусь ли назад, или нет. А тебя с детьми препоручаю единому Богу; и ты помни Его, Создателя, и не забывай; при сем прости меня, и благослови идти во след Христа». Едва успел сказать сие, сел в повозку и уехал. Жена, услышавши последние слова, упала на землю, яко мертвая, без памяти положили ее в повозку, и возвратилась в дом свой; и плакала десять лет, все ждала мужа. Потом услышавши, что он в Святой Горе Афонской пострижен в монашество, уже и иеромонахом, сама поступила в Калужский женский монастырь, и уже пострижена в мантию; а дочерей сродники выдали замуж.

Оставив жену и отечество, Петр поехал прежде в Иерусалим, и поклонился Живоносному Христову Гробу и прочим святым местам; потом заехал в Святую Афонскую Гору, и обшедши все монастыри и скиты и всю Святую Гору, определился в скит святого пророка Илии, к малороссиянам в число братства; потом пострижен в монашество, и наречен Павел; скоро рукоположен во иеродиакона и во иеромонаха. Прожил он в скиту, в совершенном послушании и в отсечении своей воли, осьмнадцать лет. Тогда наступило смутное военное время; а наипаче грозное Божие посещение постигло Святую Афонскую Гору; и пошли братия кто куда мог; тогда и скитские братия разошлись. Игумен Парфений с иеромонахом Павлом и с немногими братиями, убравши скит, все церковные и скитские вещи спрятали в потаенные погреба и кладовые, и засыпали землею; а легкие вещи и деньги взяли с собой, скит заперли, и отправились в Россию, в Одессу, а оттуда в Молдавию. Странствовали восемь лет, много претерпели скорбей и почти самую смерть, так что никогда о том не мог Павел без слез говорить. Когда престала война, наступило мирное время, и стали братия возвращаться в Святую Гору; тогда и Павел с игуменом Парфением возвратились в Святую Гору Афонскую. Пришедши к своему Ильинскому скиту, едва могли в две седмицы добраться до врат: в восемь лет весь зарос великим лесом; почти год очищали скит, и еще три года очищали сады. Сколько они тогда положили трудов, только единому Богу известно. И привели скит в совершенный порядок. Павел постригся в великую схиму, но имени ему не переменили. Со временем собралось братии в скиту до сорока человек.

В 1837 году послал Господь на скит Ильинский великое искушение: по какому-то случаю заразился скит чумою, и все почти братия и сам игумен Парфений сделались ее жертвою. В то время Павел ежедневно служил Литургию, всех больных зараженных причащал и в схиму постригал, и с немногими остался в живых, и потом высидел сорок дней карантин. После того, собравшись посторонние братия, греки и все русские, подняли из монастыря Ксиропотама Пречестное Древо Креста Господня, великую его часть с отверстием, где был гвоздь, и было в ходу множество духовенства, с крестами и хоругвями, и с великим пением. И взошли все братия прямо в скит, и никто не убоялся заразы, но положились на волю Господню; и взошедши в соборную церковь, отпели молебен, святили воду, и погружали самое Честное Древо; потом кропили братий оставшихся от чумы и весь скит. Было всенощное бдение и Литургия, и было всем в трапезе велие утешение. Потом, по согласию афонских братий и своих оставшихся, избрали игуменом иеросхимонаха Павла, и утвердили сие грамотами. И он опять собрал братий человек до сорока, и устроил в скиту весь общежительный чин и порядок. Но добра ненавидяй враг, диавол, возмутил малороссиян; и восстали они на великороссиян, а наипаче на игумена Павла; и многия наводили на него скорби: трижды с бесчестием сгоняли с игуменства, хотя и паки возводили; а наконец выгнали со всеми великороссиянами без возврата. Хотя Павел скорбел о том, что тридцать пять лет проживши в скиту, после с бесчестием выгнан, но не роптал на малороссиян, и ученикам своим возбранял стропотное о малороссиянах говорить, и всегда говорил: «Малороссияне – великие нам благодетели; они нам ходатайствуют жизнь вечную».

Вскоре Господь утешил Павла: за его смирение и безропотность дал ему, вместо скита, великий царский монастырь, вместо одноэтажной малой келии – пятиэтажный корпус. Осенью, 1839 года, начали звать отца Павла, со всею братиею, Русского Пантелеимонова монастыря отцы греки, в свою русскую обитель, на вечное жительство. И отец Павел, по благословению духовника Арсения, взошел в древнее русское наследие, в Русский монастырь святого великомученика Пантелеимона; освятил первоначально храм во имя святителя Митрофана, Воронежского Чудотворца, обещанный иеромонаху Аниките; и прожил в Русском монастыре восемь месяцев и десять дней, удивляя всех греков своим смирением, терпением и послушанием, и давая во всем образ своим ученикам²⁴.

Июля 28 числа, 1840 года, отец Павел заболел, и был нездоров три дня, но Литургию служил, хотя и с трудом. Августа 2-го числа, уже в церковь идти не мог, но приказал читать утреню у себя в келии. По окончании полунощницы, начали утреню. Шестопсалмие читал сам, с особенным самоуглублением, и много слез проливал, а наипаче на первых трех псалмах, когда читал: Не остави мене, Господи Боже мой, не отступи от Мене: вонми в помощь мою, Господи спасения моего. Боже, Боже мой, к Тебе утренюю: возжада Тебе душа моя, коль множицею Тебе плоть моя, и прочее. (Пс. 37:62). Потом несколько утешился, и с великим восторгом читал: благослови, душе моя, Господа, и вся внутренняя моя имя святое Его: благослови, душе моя, Господа, и не забывай всех воздаяний Его и прочее. (Пс. 102). Ектении уже не мог сказать, а велел пропеть двенадцать раз «Господи, помилуй». Когда начали петь: Бог Господь и явися нам, благословен грядый во имя Господне, – он предал душу свою в руце Господа своего, Которого от юности возлюбил паче родителей, жены и чад своих, и Которому тридцать шесть лет поработал в иноческом чине.

Воистину, честна пред Господем смерть преподобных Его. Скончался без всякой болезни и страха; умер, яко заснул сладким сном, сидя и повесив свою голову. Увидевши сие, братия оставили читать утреню, скоро пошли в собор, и сказали игумену Герасиму. Из собора все пришли к усопшему. Греки горько о нем плакали, не имея надежды видеть из русских другого такого подвижника, кроткого и смиренного; и не только они, но и братия других обитателей Святой Горы Афонской о нем плакали, услышав о его кончине. Игумен Герасим послал по всей Горе Афонской повестить всем русским, чтобы пришли на погребение. Погребали его всем собором русские и греки. Игумен Герасим горько плакал. Архимандрит Прокопий говорил надгробное слово, и ублажил странствие, скорби и изгнание, кротость и смирение почившего. Через три года, по обычаю афонскому, откопали его кости, и оказались, по афонскому замечанию, благодатными: желты яко воск, и некое малое испускали благоухание. И поставили главу его в гробнице под церковью, и написали на главе сице: Иеромонаха Павла русскаго.

Теперь скажу о его непамятозлобии. По изгнании его из скита, сделался игуменом в скиту тот, кто более его гнал, иеромонах Акакий, и, поживши полгода игуменом, много скитского имения расточил. И сделалось чрез то в скиту великое смущение. Игумена Акакия арестовали, и послали за отцом Павлом, и просили его, чтобы сказал, каких вещей не оказывается; потому что Павел знал, что есть в скиту, где тридцать пять лет прожил. Но отец Павел покрыл и оправдал своего врага, и вместо зла сотворил ему благо: сказал, что все цело, что было прежде. Этому его поступку удивилась вся Гора Афонская.

Не могу не воспомянуть о великом постнике и слезоточивом иеромонахе Аниките.

Родом он был из великороссиян, из фамилии князей Шахматовых. Рассмотрев пустоту, непостоянство и суету мира сего, оставил дом свой и родителей, богатство и славу мирскую, взял на себя крест иноческого жития, и вступил в Юрьев монастырь, что в Нове-граде, под руководительством архимандрита Фотия; там был пострижен в монашество и рукоположен во иеромонаха. Потом пожелал странствовать в святой град Иерусалим, поклониться Живоносному Христову Гробу, и посетил Святую Афонскую Гору, посмотреть великих афонских подвижников; старец его, архимандрит Фотий, благословил.

Приехавши в Святую Афонскую Гору, он обошел ее всю, посетил все монастыри, лавры, киновии, скиты и многия постнические келии; познакомился и с великим старцем, духовником Арсением. Отец Аникита весьма удивлялся афонским подвижникам, и восхотел во всем им быть подражателем: прежде перестал употреблять чай, чрез месяц – рыбу, а потом – вино и масло, а употреблял только теплую воду с медом, и хлеб одиножды в день; в среду и пяток оставался без пищи. Но сколько его удивляли афонские подвижники, столько, или еще более, удивил он афонских отцов. Когда он служил Литургию, то все старались узнавать, где он будет служить, и туда сходилось множество монахов, не только русских и болгар, но и множество греков. Всякому было желательно посмотреть на его служение: ибо служил он Литургию более трех часов, со слезами и с неизреченным восторгом и самоуглублением, так что во всех возбуждал умиление и даже слезы. Часто служил в греческих монастырях, по-гречески, ибо знал хорошо греческий язык. Весьма полюбил он афонские киновии, т. е. общежительные монастыри, и общежительных монахов называл земными ангелами и Небесными человеками. Наипаче полюбил он русскую Пантелеимонову обитель, где и остался погостить. Потом Русского монастыря братия, греки, начали его просить, чтобы он перешел к ним в обитель, жить со всею русскою братиею; и он перешел. Потом с духовником Арсением и с отцом Николаем отправились в Иерусалим. И была от Российского посланника дана повестка по всем греческим островам, что проезжает великий старец из княжеского рода. И по всем островам его встречали торжественно: все лобызали его десницу, и почитали за великое счастье принять от него благословение. Удивительно было, что своих Патриархов не почитали так, как сего иеромонаха: много проезжало Патриархов и других архиереев, много русских иеромонахов и архимандритов, но никому такой чести не воздавали. А он на всяком острове служил Литургию, говорил проповеди по-гречески, и приводил народ в слезы и рыдание, и словеса его великую имели силу и действие, так что духовник Арсений тому удивлялся. Со всякого острова провожали его со многими слезами, и не хотели с ним разлучаться. И князь греков весьма полюбил, за их усердие и любовь ко Христу Богу.

Прибывши в святой град Иерусалим, поклонился Живоносному Христову Гробу и прочим святым местам. И возлюбили его все митрополиты, и дали ему волю служить на Христовом Гробе. И он сорок Литургий там отслужил сряду, и сорок дней не выходил из храма от Божия Гроба. Потом сорок Литургий отслужил на Голгофе; двадцать Литургий отслужил в Гефсимании, на гробе Пресвятой Богородицы, и двадцать Литургий в Вифлееме, где родился Господь Иисус Христос. Вообще, сколько жил в Иерусалиме, ежедневно служил, и святые места слезами омочал.

Иерусалимские жители говорят, что не было такого поклонника, да и после едва ли будет. В Иерусалиме случилось с ним такое происшествие: В самый Новый год пошел он поздравить митрополитов с Новым годом, и пришел к патриаршему монастырю ко вратам. А в Иерусалиме обычай такой, что в Новый год в патриархию никому не позволено входить, и врата не отворяют. Князь этого не знал, и пошел во врата. Страж араб его не пускает, а языка друг у друга не понимают; и страж ударил старца в ланиту, так что он упал. Вставши же, сказал: «Брат, что ты меня бьешь?» Потом подставил и другую ланиту. Архиереи, увидавши сие, испугались, выбежали все ко вратам, упали пред князем, и просили прощения. А князь просил со слезами архиереев, чтобы простили стража, и дал ему денег. Все удивились такой кротости и смирению.

Вскоре он получил из России указ с назначением его в Грецию, в Афины, к Посольской церкви. После сего он возвратился в Святую Гору, но получил здесь великую скорбь: ибо из Русского монастыря греки его с братией выслали.

Из Афона отец Аникита с учеником отправился в Афины. По прибытии туда, ученик его однажды пошел на торжище, и воротившись сказал: «Отче святый, на торжище здесь продается весьма хороший белый мед». Он же ему ответил: «Ох, отче, отче! здесь не Афонская Гора, а Афины, мир и соблазны: надобно и от меду отстать». И больше уже меду не вкушал, а употреблял только хлеб и воду, и то через день. Поживши в Афинах один год, заболел и приблизился к смерти. Пред кончиною дал завещание ученику своему Аниките, в схиме Андрею, чтобы оставшееся после него имение и вещи отвез в Афонскую Гору, чтобы бриллиантовый крест его повесил на Афонскую Игумению, на чудотворную икону Пресвятой Богородицы, Троеручицу, в монастыре Хилендаре; и чтобы, по смерти, и кости его отвезены были в Святую Афонскую Гору. Потом с миром преставился, в радости и веселии. Услышавши о его смерти, афинские жители сошлись от мала до велика, желали прикоснуться к его постническому телу: ибо все его почитали за великого угодника. И похоронили его внутри соборной церкви. Хотя у греков и нет обычая погребать внутри церквей, даже самих Патриархов: но сего старца, за великое благочестие, сами пожелали положить внутри церкви. Чрез два года Российское посольство, по завещанию старца, решилось откопать его кости и препроводить в Святую Афонскую Гору. Узнавши сие, греки не стали давать, и поставили стражу. Русское посольство настаивало; греки упорно противились. Но король греческий, Оттон послал войско – исполнить намерение Российского посольства. Хотя греки много бунтовали и плакали, не желая отдать кости князя, даже сделали кровопролитие: однако, при помощи воинства кости откопаны были. При сем усмотрели, что тело все предалось тлению, а кости целы и желты, яко воск. Приготовили ящик, положили в него кости, и архимандрит Анатолий и иеродиакон Парфений привезли их в Афонскую Гору. Кости положены в скиту Илии пророка, в церкви святителя Митрофана. Я самовидец, что кости желты яко воск, и некое испускают благоухание²⁵.

Воспомяну о великом старце, схимонахе Харлампии, родом болгарине, жившем в самой далекой пустыне, на месте, называемом Лак. Он шестьдесят пять лет препроводил в Святой Горе Афонской без выхода. Пришел в Святую Гору пятнадцати лет, и десять лет прожил у старца своего в послушании. По смерти старца поступил в общежитие, и двадцать пять лет прожил в общежитии. Потом удалился в пустыню, и тридцать пять лет прожил в пустыне, один с единым Богом. Много претерпел скорбей и искушений от врага, диавола, и от телесных недостатков и от разбойников, а наипаче во время великого смущения: шесть лет жил почти без хлеба, питаясь зелием и травою. Удостоен был видений: сказывал своему духовному отцу Арсению, что трижды сподобился видеть Царицу Небесную, Владычицу Богородицу, посещающую Святую Афонскую Гору. Духовник сказал о том некоторым, уже после смерти его. Скончался он в 1845 году, в глубокой старости, на келии, называемой Сарай. Росту был высокосреднего, лицом весьма сух; брада седая, широкая и длинная, почти до колен. Проходила о нем слава по всей Горе Афонской. Рукоположения не имел, был схимонах. И был всем из славянского рода искусный наставник. Слышал я от некоторых, что он имел дар прозорливства.

Был великий старец пустынножитель, схимонах Серафим. Родом был грек, жил в пустыне, между монастырей Дохиара и Ксенофа; препроводил в Афоне пятьдесят пять лет: пятнадцать лет – в общежитии под послушанием, а сорок лет – в пустыне в пещере, яко птица, отнюдь не имея попечения о своем теле, ни о пище, ни о одежде. Упражнялся в беспрестанной молитве и богомыслии, и всегда изнурял свое тело трудами: беспрестанно долбил камень и делал пещеры. В пещере своей ничего не имел, ни одежды, ни книг; и зелия никакого не садил, а пищу ему приносили из ближних монастырей, кому Бог по сердцу положит. А ежели не принесут, то терпит; а сам никогда не выходит из своей пещеры. Много терпел скорбей во время смущения, от разбойников и от глада: многое время пребывал без хлеба, и питался травою. Скончался в глубокой старости, в 1844 году.

Достойно воспомянуть о великом блаженном старце, схимонахе Никодиме, жившем на Капсале, скончавшемся в 1818 году. Я застал на Афоне многих, которые с ним жили, и его труды и подвиги своими очами видели. О нем свидетельствует множество его сочинений, явно показывающих о его великом учении и благодати Святаго Духа, жившей в нем. Он родился на славном острове Архипелажском, только подлинно не знаю – на каком. С малолетства поступил в учение; и проходил учение более пятнадцати лет. Учился у разных знаменитых учителей, и изучился премудрости духовной и внешней, и сделался великий богослов.

Рассмотрев суету мира сего, он удалился в Святую Гору Афонскую, постригся в великую схиму, водворился в пустыню, и проживал на Капсале пятьдесят лет; писал книги, и всего написал тридцать томов. Он собрал и написал афонский общий Патерик; написал иже во Афоне подвизавшимся общую службу. Он был великий ревнитель по благочестии, по Святой Восточной Церкви Православной. Написал многие книги против западных еретиков, против папы Римского и лютеран. Написал две книги о боготворной умной молитве. В книги свои он весьма многое заимствовал из древних, кожаных и харатейных, рукописей, сочинений разных древних святых отцов: такими рукописями наполнены афонские библиотеки, которые старцу Никодиму все были отворены; и часто он сиживал по три дня в одной библиотеке, без пищи. Он вновь украсил греческую, обветшалую от турецкого тяжкого ига, святую церковь. Он был великий постник и имел дар слез. Многажды Патриарх присылал за ним, чтобы рукоположить его в епископа; но он не хотел быть и иеромонахом, ниже иеродиаконом; а только в монашеском чине препроводил жизнь свою, и в глубокой старости преставился ко Господу. По обычаю афонскому, чрез три года откопали кости его; глава его сохраняется доныне. И испускает благоухание. Он оставил по себе вечную память в своих сочинениях. Греки, когда их читают, читают со слезами. Благо было бы, ежели бы русские приложили старание сделать перевод сочинений старца Никодима с греческого на российский язык²⁶.

Теперь воспомяну о блаженнейшем старце (только позабыл его имя), родом грек, жившем в скиту Кавсокалибе. Я в живых его не застал, ибо прежде меня за малое время преставился; но мне о нем сказывали те, которые его своими очами видели. Брада у него была – как у Онуфрия Великого или у Петра Афонского, на четверть лежала на земле. Когда кто желал браду его посмотреть, то он становился на скамейку, и тогда брада его висела до земли.

Он прежде был первый славный певец по всему Афону, и не было подобного голоса во всей Святой Горе Афонской; во все монастыри просили его на праздники для пения. В один праздник пел он всенощное бдение, и тщеславился своим голосом; после того пропал у него голос, и не мог уже ничего петь, и от того впал в великую скорбь, и приходил в уныние и отчаяние. Сказывали мне: было ему видение и от Царицы Небесной извещение, что отнялся у него голос за то, что не умел им владеть, а только тщеславился, но что в утешение дана будет ему великая брада; только бы паки не тщеславился, а то и ее лишится. И начала расти брада его, и выросла на четверть ниже ног. И он всегда носил ее подвязану, и показывал только тем, кто пожелает посмотреть и о том попросит.

В одно время в Константинополе проезжал султан Махмуд мимо патриархии, и захотел посмотреть Христианскую церковь. Встретил его сам Патриарх; и султан много рассматривал в церкви. Увидевши икону Петра Афонского и Онуфрия Великого, сказал Патриарху: «Вот у вас есть ложь: как возможно, чтобы у людей такие были бороды?» Патриарх ему смиренно ответил, что это не ложь, а истинная правда, что и в нынешнее время в Горе Афонской есть монах, который имеет такую длинную браду. Султан скоро послал за ним. Он же, приехавши, явился к султану. Султан приказал показать ему браду. Он стал на диван, и распустил свою браду. Султан весьма удивился, увидя, что брада длиннее, нежели какие на иконах видел. Потом сам захотел испытать и увериться, не подделана ли как: взял один волос от самого тела, и вел по нем рукою до самого конца; и так пробовал три волоса. Потом, смотря на браду, сказал: «У христиан, что́ есть писано, то́ все сущая правда». А монаху дал фирман, чтобы оба они с учеником до смерти дани не платили, а жили на льготе. И доныне ученик его дани не платит.

А ученик его родом великороссиянин, города Одессы, купеческий сын. Шестнадцати лет оставил свой дом, отца и матерь, и все свое имение и богатство, и пошел от юности поработать единому истинному Богу; пришел в Святую Афонскую Гору, обшел ее кругом, и посетил все монастыри и скиты, и всю русскую братию. Но по совести себе из русских старца не нашел, и вознамерился жить с греками, и избрать себе старца из числа греков. Услышавши об оном старце, пошел посмотреть на его браду. И пришедши, весьма умилился при виде его, и со слезами пал ему в ноги, и стал просить, да примет к себе в ученики. Старец, видя его весьма юна и еще брады не имуща, да еще и русского, и языка греческого незнающего, а в скиту жить безбрадому не позволяется, – не хотел его принимать. Он же чрез переводчика сказал: «Умру подле келии твоей, а прочь не пойду». Старец долго не принимал; а после, видя его неизменное намерение и слезы, терпение и смирение, принял. Но как в скиту безбрадому жить невозможно, то послал его в Лавру святого Афанасия Афонского жить, пока покажется брада, и приказал ему учиться греческому языку и грамоте. И он прожил в Лавре шесть лет; выучился греческому языку, грамоте и пению, так что превзошел и природных греков, и никто не может познать, что он не грек. Потом возвратился в скит Кавсокалибу, к своему брадатому старцу. Старец постриг его в монашество, потом понудил его принять хиротонию. Прожив со старцем двадцать лет, ученик препроводил его на вечное блаженство; а сам доныне живет в старцевой келии, и есть духовник всему скиту, грекам и русским; а служит, поет и читает, по-гречески, а по-русски хотя и говорит, но не скоро, потому что русский язык уже много позабыл. Жизнь проходит строжайшую; пострижен уже в великую схиму. По отъезде моем остался в живых.

Еще воспомяну о едином старце, незадолго до меня скончавшемся, жившем выше скита святой Анны, в непроходимой пустыне, на келии святого великомученика Пантелеимона, родом греке. Не имел он близко воды, и просил Божию Матерь, да даст ему хотя небольшой источник воды. И было ему в сонном видении извещение от Божией Матери, и показано место, и сказано, чтобы он покопал на сем месте, и обрящет воду. Он же, поутру восставши, начал на показанном месте копать, и абие потекла вода ключом, холодная и легкая. И сему он весьма был рад. Видя же, что много воды, начал заводить себе огород, а потом более и более, потому что воды много; уже начал оставлять и молитву, а более упражняться в огороде. Но в один день приходит он в свой огород, и видит, что высох его источник, ниже капли осталась воды, и должен пропасть его весь огород. Он весьма огорчился и много плакал, и просил Божию Матерь, да простит его согрешение, и даст ему воды. И паки от Божией Матери было ему извещение, что ему вода не на пользу, что дана была ему вода, а он завел огород, и оставил Господа, и ум весь прилепил к земному, к своему огороду; но что паки дана будет ему вода, но не много, и чтобы остерегался, да не паки прогневает Господа Иисуса. Старец поутру пошел посмотреть: и паки вода потекла, но немного, только для питья; она и доныне течет.

Еще воспомяну о великом старце и постнике, о афонском всеобщем духовнике, иеросхимонахе Неофите, живущем на месте Керася. Родом он грек, из Азии, из страны Каппадокийской, но языка турецкого. Более сорока лет живет в Афоне; великий постник, и имеет дар прозорливства.

В один день, в его виноградник взошел кабан, т. е. дикая свинья, и начал опустошать виноград; ученики, увидевши сие, сказали старцу. Он пошел к кабану, и подошедши, взял его за ухо, подрал и сказал: «Зачем ты пришел в чужой виноград? в другой раз не ходи, а то бить буду; а теперь иди». Кабан побежал в лес; но чрез несколько дней паки пришел, и был уже наказан жезлами, и паки отпущен. Чрез несколько дней паки пришел. Тогда старец приказал ему стоять весь день на одном месте. И кабан стоял на одном месте, и не мог с места двинуться. В тот день шли мимо этого саду воины, которые охраняют Афонскую Гору; увидевши в саду кабана, хотели в него стрелять. Но духовник запретил, и сказал: «Теперь он не ваш, не трогайте: он правит канон; а когда отправит и убежит в лес, тогда волю имеете делать, что́ хотите». Вечером кабан был отпущен.

Духовник Неофит есть один из числа четырех великих афонских столпов. Было одному монаху откровение; видел он четыре великие столпа, которые поддерживают всю Афонскую Гору, и был ему глас, что сии четыре столпа суть четыре афонские духовника, поддерживающие всю афонскую братию: первый столп – иеросхимонах Григорий, болгарин; второй столп – иеросхимонах, духовник Арсений, великороссиянин; третий – иеросхимонах Григорий, грек; четвертый – духовник, иеросхимонах Неофит, грек. По отъезде моем сии последние двое остались еще в живых, еще своею жизнью просвещают Афонскую Гору.

Еще воспомяну великого старца, схимонаха Григория, живущего в Иверском скиту Иоанна Предтечи. Родом он грек; шестьдесят лет живет в Святой Горе Афонской; великий подвижник и постник, великий по Христе Боге ревнитель, и бодрый христианского благочестия хранитель. Все с благоговением смотрят на его святолепные седины. Он в жизни своей великие сотворил дела для Вселенской Святой Восточной Церкви. Сами Патриархи его уважают и почитают. Хотя он и простой монах, и рукоположения не имеет, но весьма учен, и жизнью своею всех просвещает и назидает, и проходит о нем слава по всей Греции. Он многих препослал ко Христу, убедил отвергнуться магометанскаго заблуждения и отречься проклятого Магомета. Многие по его наставлениям пролияли кровь свою за Господа Бога, Иисуса Христа, и приняли венец мученический. Трое мученических мощей, трех его учеников, препочивают у него в келии; в Иверском монастыре творят им память, и совершают в честь их всенощное бдение, ибо от них явлены чудеса; но я не помню их имена. А мучили их в Константинополе, по повелению султана Махмуда, около 1820 года. Сам старец Григорий ездил с ними в Константинополь, укреплял и утешал их в мучении. По многих муках осудили их на мечное посечение, и старец принял из-под меча главы их, и своими слезами омывал их. Потом златом купил телеса их, при помощи константинопольских христиан, и привез их сам в Святую Афонскую Гору. Встретили их в Иверском монастыре, со свещами, хоругвями и иконами, яко новых исповедников, пострадавших за имя Иисус Христово.

Старец Григорий уже весьма стар и сед, бел, яко снег: росту высокосреднего; брада длинная и широкая, ниже пояса, и белая; лицом весьма сух; очи наполнены слез; но весел. Одежду носит ветхую и многошвенную. Пропитание имеет от своего рукоделия. Живет их на келии четверо: два старца, и два у них ученика. По-русски ничего не знают. Каждую субботу старец Григорий выходит на Карею продавать свое рукоделие. А рукоделие у них такое: вырезывают печати для просфор и кресты. По моем отшествии остались в живых²⁷.

Еще теперь воспомяну блаженнейшаго схимонаха Никодима; жил он под монастырем Ставроникитою, на келии святых Архангел. Родом был великороссиянин, Курской губернии, города Старого Оскола, из мещан. В юности оставил мирское попечение, дом, родителей и имение. Прежде странствовал много по России, и проживал по разным российским монастырям. Был великий ревнитель по Христовой Церкви, и не терпел видеть раскольнического двухперстного сложения; со многими раскольниками входил в прение, и многих убедил присоединиться к Православной Церкви. Весьма любил он читать и слушать Божественное Писание и отеческое. Потом возымел с своим другом непременное желание путешествовать в Святую Афонскую Гору, для препровождения остальной своей жизни. Пришедши в свой город, убедил своих двух родных по плоти братьев – оставить суетный мир со всеми его прелестями, взять крест свой, и идти во след Господа своего Иисуса Христа, тесным и прискорбным путем иноческого жития; еще и других некоторых убедил последовать Христу. И они из Старого Оскола, своего города, привели с собою, в Святую Афонскую Гору, пятнадцать человек. Из них некоторые скончались, а некоторые и доднесь живы пребывают.

Прибыв в Святую Гору, купил он себе келию, с малою церковью святых Архангел, препоручил себя духовнику Арсению, постригся от него в великую схиму, и пожив во Афоне два года, с миром скончался и погребен. По обычаю афонскому, через три года откопали его кости, и обмывши поставили их посреди церкви. Во время всенощного бдения, кости его испустили благоухание; из главы и из обоих ушей от сухой кости истекло благовонное миро. Все братия неизреченной радости исполнились, и прославили Господа Бога, Царя Небесного, Иисуса Христа, творящего дивная чудеса.

Брат его монах Филипп доныне в живых обретается²⁸.

Еще воспомяну преосвященнейшего архиепископа Панкратия, родом грека. Препровождает жизнь свою в Афоне более сорока лет; всегда находится в трудах: работает рукоделие и копает землю, и насаждает овощие, и тем пропитывается. Часто служить Литургию. Славится жизнью по всей Горе Афонской. Доныне в живых обретается.

Близ Карей, на покое живет митрополит Каллиник, с острова Самоса, препровождает постническую жизнь.

В обители Ватопедской живет на покое блаженнейший митрополит Адрианопольский, Григорий, родом грек, великий подвижник, имеет дар прозорливства и слезный. В роде его было много мучеников, за имя Иисус Христово пострадавших от безбожных турков.

Еще знаю в Ватопеде одного юного иеродиакона, родом грека, великого постника, прозорливца. Еще от пелен благодать Святаго Духа в него вселилась. Пришел он в Святую Гору, в Ватопедскую обитель, четырнадцати лет от рождения своего, и не вкусил пищи с братией, ни рыбы, ни сыра, ни вина, ни масла, а употреблял только сухой хлеб и воду, – и то чрез день; никогда ни с кем не разговаривал, кроме духовного отца; никто не видал его смеющегося, или улыбнувшегося; но всегда очи его наполнены слез. Толикую имел чистоту сердечную и дар прозорливства, что знал братии тайные помышления: иных сам тайно обличал, а об иных открывал духовному своему отцу. Ватопедские отцы, видя, что послал им Господь земного ангела и Небесного человека, скоро постригли его в монашество, в великий ангельский образ, и сделали его экклесиархом, т. е. пономарем. И я многажды видал его экклесиархом. Когда немного возмужал, – рукоположен в иеродиакона, и доныне иеродиакон; но скоро посвящен будет в иеромонаха, только как годы совершатся. А мне его указал, и сказывал про его жизнь, схимонах Севастиан.

Скажу и о старце, схимонахе Севастиане. Он родом из великороссиян, проживает во Святой Горе Афонской более сорока лет. Живет, близ Ватопедского монастыря, близ моря в пещере. Живет, яко птица, в совершенном нестяжании. В келии ничего не имеет. Пропитание имеет от рукоделия. И всегда пребывает весел и радостен. О земном никакого не имеет попечения, но весь вперен во едином Боге.

В киновии Есфигменской обретается великий старец, прежде бывший архиепископ Болгарский, ныне препровождающий жизнь свою на покое; пострижен уже в великую схиму, и почитается ктитором сей обители: ибо соборный храм весь расписал иконным стенным писанием.

Великий постник – схимонах Салафииль. Он родом из малороссиян, живет под монастырем Хилендарем, в глубокой пустыне. Прежде жил в Молдавии, в Нямецком монастыре, и был славный певец. Потом удалился во Святую Афонскую Гору, и вселился в глубочайшую пустыню. Иссушил плоть свою постом и бдением, так что я, не видавши его два года, только по голосу мог узнать. При самом моем отъезде сподобился его еще видеть в монастыре Хилендаре. Великий имеет дар слезный.

Теперь взойду в свою русскую обитель, святого великомученика Пантелеимона, в славную киновию, в прекрасный великий вертоград. В сем вертограде и я окаянный, дикая и бесплодная маслина, был посажден; но не дано мне окаянному выроста, и плоды принести: исторгнут я окаянный млад и зелен, яко бесплодное и неподобное древо; выброшен из вертограда, дабы всуе не упражнял места, и не мешал роста прекрасным плодовитым древам.

Какое райское древо буду прежде описывать, или с которого плоды прежде начну показывать? Не знаю и недоумеваю. Начну с того, которое прежде всех было посажено.

Упомяну, во-первых, о великом старце стошестилетнем иеродиаконе, схимонахе Венедикте; он препроводил в Святой Горе Афонской более осмидесяти лет. По своему учению и благочестивой жизни был достоин епископского сана. И трижды Патриарх за ним присылал, чтобы хиротонисать во епископа. Но он не захотел принять и иеромонашества: в сане иеродиакона и скончался. Сей блаженнейший старец принял в Руссик русских братий, и оставил их по себе наследниками. По смерти его, чрез три года откопали его кости, и оказались благодатными²⁹.

Достойно воспомянуть блаженнейшего моего старца, иеросхимонаха и игумена Герасима. Родом он из Македонии, пятнадцати лет поступил в монастырь, и более пятидесяти лет пребывает в монашестве. Имеет удивительный дар рассуждения. Двести человек у него духовных чад, и всеми управляет, не властительски, но отечески, – кого наказывает, кого наставляет, кого со слезами увещавает, и всех любит, яко отец чадолюбивый. Никогда у него келия не затворяется, яко врачебница. И все братия, духовные его чада, здравии и болящии, спешат к своему пастырю, к духовному своему врачу, и открывают и показывают ему душевные свои язвы. Он же, яко искусный врач, всех врачует и отпускает из келии своей здравых, и каждый исходит в радости и веселии, и поспешает на свое послушание. Он же, проводивши всех, и сам исходит из своей келии. Прежде посещает болящих братий, потом обходит все келии, и посещает всех рабочих и рукодельщиков; потом исходит вне монастыря и посещает всю братию, трудящуюся на разных послушаниях, и сам с ними трудится. И так препровождает дни в беспрестанных трудах. На трудах братию никогда не понуждает, но еще удерживает, и часто приказывает отдыхать. В церкви всегда является прежде всех. Иногда взойдем в церковь, еще из братий нет ни единого, а игумен уже стоит на своем месте. Пищи, кроме общей братской трапезы, не употребляет. Часто в трапезе говорит изустные поучения, и дает братии наставления, а иногда и обличает братские немощи и недостатки; но имя ни чье не объявляет, только дает понимать. А говорит всегда со слезами и с отеческою любовью, и всю братию приводит в слезы. И смотрят на него все братия, как на ангела, и повинуются ему, как Богу, и трепещут его, как царя, а любят его, как отца: и доверили ему свои души с телесами, как врачу и пастырю и руководителю в Царствие Небесное. И не только одни его чада почитают, но и вся Святая Афонская Гора его ублажает, яко строгого хранителя общежительных иноческих уставов. И я получил от него отеческое благословение, когда отправился в дальний путь, назначенный мне от Бога. Он, по отъезде моем, остался в живых, украшен сединами, яко снег. Прошу Господа, да продлит жизнь ему для общей пользы братий.

Упомяну вкратце о том, как старец Герасим поступал с братией, как немощных немощи носил, гордых подвижников смирял, разрушающих общежительные уставы и своевольников из обители изгонял.

В одно время пришел к нам в обитель монах Аврамий, родом великороссиянин, с Дону, из господ, прежде живший в скиту, и начал проситься к нам в обитель жить, а ходатайствовал за него духовник Иероним; просился с тем, чтобы приняли от него в обитель двадцать тысяч левов, а на послушание не посылали. Игумен спросил: «Что же ты будешь делать?» Он отвечал, что будет Богу молиться. Игумен сказал: «Хорошо; я этому радуюсь. Ежели бы у меня все братия согласились беспрестанно молиться Богу, то я ни одного не послал бы на послушание; потому что настоящее дело монаху есть молитва, а прочее послушание есть поделие, данное для препровождения времени и во избежание уныния. Но ежели бы не было послушания, то бы у меня в обители не осталось двадцати человек; а теперь, когда есть послушание, имеется двести человек; потому что каждому весело и радостно на послушании общем. Есть время помолиться, и есть время потрудиться; есть время вкушать пищу, и есть время спать, потому что каждый имеет плоть и кровь. А кто любит Господа от всего сердца своего, тот может беспрестанно молиться умною молитвой, которой телесные труды не препятствуют, даже еще вспомоществуют. Ежели и ты так можешь молиться, то я тебя приму, и упокою и без денег твоих; а деньги отдай, куда знаешь. А ежели так молиться не можешь, то нам и деньги твои не нужны. Мы в монастыре живем, – не деньги собираем, а души спасаем. А хотя кто и деньги принесет, – мы не отринем, и употребим их на монастырскую нужду, но только тот должен повиноваться всем общежительным уставам, и отсечь собственную свою волю; а мы сверх силы ни на кого ничего не налагаем, а только кто что может понести». Столько был старец игумен Герасим нестяжателен и рассудителен!

Еще случилось тому подобное. Жил у нас в обители один монах, уже постриженный в схиму, родом грек. Он положил великую сумму денег в обитель, но еще и себе оставил немного. Игумен ему говорил: «Ежели хочешь с нами жить, то у себя ничего не оставляй: это теперь состоит в твоей доброй воле. А ежели тебе жалко денег, и не хочешь с ними расстаться, то и ничего не давай, а съищи такое место, где можешь с ними жить. А ежели ты утаишь, и после смерти окажутся: то они брошены будут с тобой в могилу, и ты, яко разрушитель общежития, не сподобишься братского поминовения». Он ответил: «Отче святый, что имею, то все отдаю». Игумен принял его, и потом постриг в великую схиму. Монах был весьма смирен и кроток, и полезен для обители, как хороший мастер и столяр. Братия весьма любили его. Но игумен провидел таящегося в нем змия сребролюбия, и часто его призывал и увещевал со слезами, чтобы объявил свои деньги. Он же в закоснении говорил, что больше не имеет. Игумен, видя его закоснение и погибель души приближающуюся, захотел его исправить. В один день при всей братии приказал некоторым из братий выгнать его из обители с бесчестием, и выбросить все его имущество, и выдал ему его деньги. Он денег не взял, и сказал, что деньги пожертвованы в обитель вечно. Братия о нем весьма сожалели и плакали, и на игумена весьма скорбели, что без милости наказал такого смиренного человека. Монах, вышедши из обители, нашел себе товарища, и купил келию; заплатил четыре тысячи левов, а две тысячи употребил на постройку. Тогда все братия уразумели, почему его игумен выгнал из обители. Но когда он купил келию, и деньги все издержал; то напало на него уныние, и больше не мог жить в келии: отдал ее товарищу, а сам паки пришел в монастырь, и стал просить вратаря, чтобы доложил игумену, что хочет просить прощения; вратарь сказал игумену. Игумен, сие услышавши, выбежал сам, принял его в свои объятия, и сказал: «Все ли свои деньги потратил? не осталось ли еще?» Он же со стыдом и со слезами ответил: «Прости меня, отче святый, что согрешил пред Богом и пред тобою. Теперь больше ничего не осталось, кроме грехов моих». Игумен сказал ему: «И я теперь радуюсь, что Господь тебя очистил: теперь и ты уже будешь монах». И дал ему келию. Вообще старец Герасим каждый почти день делает дела, удивления достойные: он знает, кого как наказать, и кому простить немощи.

Воспомяну теперь о блаженнейшем моем старце, по отце Арсении втором духовнике, иеросхимонахе Иерониме, созерцательного безмолвия усердном любителе и искусном хранителе, и многим монахам наставнике. Урожденец он из Великой России, Курской губернии, города Старого Оскола, из купцов, фамилии Соломенцовых, назывался Иван. От самой юности своей возлюбил Господа Бога своего от всей души своей и от всего помышления своего, и желал оставить мирскую суету и попечение, родителей своих, дом и богатство, и идти во след Христа, узким и прискорбным путем иноческого жития; но удерживаем был от родителей до совершеннолетия, до двадцатипяти лет, по той наипаче причине, что старший его брат поступил уже в монастырь. И он не беспокоил своих родителей до назначенных ему лет. У него была еще родная сестра осьмнадцатилетняя, необыкновенной красоты. Родители ей накупили на много тысящ одежды и разного убранства; приготовляя в замужество. И прошла о ней молва в других городах. Многие богатые купцы желали ее обручить своим сыновьям. Но родители избирали ей жениха не богатого, а благочестивого. Брат же ее, Иван Павлович, уговаривал и увещевал ее, чтобы она не ходила замуж, и не предала своей красоты смертному жениху, а соблюла свое драгоценное девство, и предала свою красоту своему Творцу, Небесному Жениху, с Которым будет вечно жить и царствовать. Она стала на это соглашаться, но только говорила: «Как я это могу объявить моим родителям? Они на это будут не согласны, еще и весьма на меня оскорбятся, потому что они много на меня накупили одежды, и много истратили денег. Они не будут меня и слушать». Но брат обещался сам о ней родителей просить.

Дождавшись назначенных ему лет, т. е. двадцати пяти, и избравши свободное время, когда родители пили чай, Иван пришел к ним, пал пред ними на колени, и стал со слезами просить их, и говорил: «Дражайшие мои родители! хочу обеспокоить вас своею просьбою; вы же не прогневайтесь на меня, но исполните мое желание, которое я имею с самых малых лет моих: отпустите меня в монастырь. Я ваше желание исполнил: теперь совершилось мне двадцать пять лет, и имею уже совершенный свой разум». Родители, сие слышавши, оба горько восплакали. В тот же час пришла и дочь их, и она пала на колени пред родителями, и слезно заплакала. Родители спроси ли ее: «А ты что́ хочешь?» Она же начала говорить: «Милые мои родители! простите меня, что я отягощу вас просьбою; может быть, даже и оскорблю вас. Любезные мои родители! отпустите меня в монастырь, для провождения там остальной моей жизни; а в замужество я не пойду, и ниже подумаю». Родители, слышавши сие, весьма на нее прогневались, а наипаче на сына своего, и сказали ему: «Ты это нам наводишь такие скорби; мало того, что сам нас оставляешь, и до конца нас огорчаешь, еще и сестру свою, а нашу любезную дочь, уговорил идти в монастырь. За это и самого тебя не отпустим. А когда хощешь, чтобы сестру твою отпустили в монастырь, то обещайся сам ты пожить с нами еще два года, это уже за сестру твою; а потом и тебя отпустим». Он же, хотя и со скорбию, согласился; и дал расписку, что больше родителей не обеспокоит. Потом, в скорости отправили сестру его в монастырь в город Орел, в девичий монастырь к родной ее тетке. А Иван остался у родителей еще на два года.

Но что́ он претерпел в сии два года скорбей и искушений, никогда без слез не мог о том вспоминать. Напали на него страсти плотские, и вооружились на него искушения. Восстал на него диавол с своими силами. Открывал ему и мир свою пропасть, и показывал свои прелести и утехи. Родители и все сродники начали со слезами его уговаривать и упрашивать, чтобы отложил намерение поступить в монашество, а остался в мире, и женился. И охватила его такая страшная буря, среди великого моря, среди многоволнистого мира, что едва не потонул и не погряз в суетном мире. Терпя нападение на него страстей и уныния, он лишился позыва на пищу, весь высох, и начал уже в уме мешаться. Видя, что ему угрожает погибель, а помощи ниоткуда нет, в одну ночь вышел в сад, который был близ дома, стал под древом, называемом груша, пал на колени, и возвел свои душевные очи ко Господу Богу, и стал со слезами просить Его милосердие, да подаст ему руку помощи, и избавит и освободит его от скорбей и от страстей, и говорил: «Аще не Ты, Господи, поможешь мне, то уже более не могу терпеть; или, Господи, возьми от меня душу мою, или избави меня от страстей»; и иное многое в молитве своей со слезами говорил. Около полунощи спал с небеси на него яко огнь, но не опалил его, а только исполнил сердце его неизреченной радости. И не мог он более терпеть, пал на землю, и сделался вне себя. Прошел яко огнь во все кости и жилы его, и он лежал, яко мертв. Когда начали благовестить к утрене, – он очувствовался, пришел в себя, и встал. И сделался нов человек: сердце исполнено неизреченной радости, и сам весьма сделался легок; страстей и помыслов обуревающих не чувствует. И пошел в церковь к утрени, и благодарил Господа Бога, что скоро послал ему помощь, и избавил его от належащих страстей. После утрени, пришедши домой, увидел, что древо, под которым он ночью стоял, засохло, лист и плоды все с него спали. Увидевши сие, все домашние много тому удивлялись, что такое сделалось с древом: вечером стояло зелено и весело, а поутру очутилось сухо, и лист весь опал; но Иван никому ничего не поведал, а только благодарил Господа. После того никогда у него не бывало ни страстных помыслов, ни сонных греховных мечтаний.

Проживши в доме у родителей до назначенного времени, до двадцати семи лет, с одним духовным своим братом Николаем, пошли странствовать по российским монастырям; в некоторых довольное время жили. И рассмотрели они, что в российских монастырях живя, священства избежать не могут, а в священстве проходить внутреннее безмолвие весьма трудным находили для себя. Потому решились удалиться из России в Святую Гору Афонскую, в тихое и небурное пристанище, в глубочайшую пустыню, и препровождать жизнь свою в тишине и в безмолвии, единым с единым Богом. Потом пошли во град Воронеж поклониться мощам новоявленного святителя Митрофана. Там вздумали спросить одного юродивого: есть ли им воля Божия идти во Святую Гору Афонскую? Когда пришли к нему, – он прежде их вопроса начал им говорить: «Идите, мои братия, старооскольцы, идите в Святую Гору Афонскую, идите: ты, брат мой Николай, придешь туда, да немного поживешь, получишь схиму, да отправишься в невозвратный путь; а ты брат мой Иоанн, придешь во Афон, да свой улей пчел заведешь, да будешь рои отпускать. Идите, Бог вас благословит!»

Потом они пришли в свой град, и еще многих с собой уговорили, и, получив заграничные паспорта, отправились в путь, из одного города Старого Оскола пятнадцать человек, и прибыли в Афонскую Гору. Здесь избрали себе пастыря и отца духовного, иеросхимонаха и пустынножителя, духовника Арсения, препоручили ему свои души, и требовали от него наставления – как им препровождать жизнь свою? Он благословил им купить себе келии. Они купили, каждый по своему желанию. Наш старец купил келию святого пророка Илии, а друг его Николай купил келию святых Архангел, под монастырем Ставроникитою. Потом духовник Арсений постриг их в полное монашество: Иоанна наименовал Иоанникием, а Николая наименовал Никитою, а потом постриг в великую схиму, и нарек Никодимом. Отец Никодим пожил во Святой Горе Афонской только два года, и помре³⁰; а отец Иоанникий жил в своей келии семь лет, в течение которых и меня принял к себе в ученики, по благословению старца и духовника Арсения. И живши я с ним, не мог постигнуть глубину его смирения и терпения. Жил я с ним три года, и не замечал, чтобы он когда на кого оскорбился, или сказал какое слово укорительное про брата своего. Хотя и великие скорби на него наводимы были по вражию наущению, но он все побеждал своим смирением и терпением. Нас было у него три ученика, и мы во все минуты пользовались его примерною жизнью. Воистину был образ нам, своим ученикам, и мы взирали на него, своего пастыря, яко на ангела, и радовались, и веселились, и утешались его беседами и наставлениями. За великую потерю почитали, когда отлучались на один день от его лица. И не помышляли мы разлучиться с ним даже до смерти. Но Господь Бог все устроил по Своей воле. Духовник наш старец Арсений послал его, нашего старца Иоанникия, в Русский монастырь, в общежитие, и нас с ним; благословил его принять священство и духовничество. Потом он постригся в великую схиму, и наречен Иероним. Он, по отъезде моем, остался в живых. И доныне наставляет и пасет во Святой Горе Афонской русскую братию, и первый во Афоне духовник³¹.

Не могу не воспомянуть великого старца, славного подвижника и затворника, схимонаха Тимофея³². Родом он из Великой России, Вологодской губернии. В юности он проживал в столичном граде Санкт-Петербурге. Рассмотрев суету и непостоянство мира сего, оставил дом свой, родителей и сродников своих, и имение свое, пришел на остров Валаам в общежительный монастырь; определился в число братства, и проходил там разные послушания. При пострижении в мантию наречен Тихон. По наставлению старцев вкусил сладчайшего безмолвия и благотворной умной молитвы. И толико возлюбил Господа своего, так усладилось сердце его молитвою, что ни на одну минуту не хотел разлучиться с своим Господом, но возжелал всегда с Ним молитвою соуслаждаться. Заметив, что много разлучает с Богом язык и разные разговоры, особенно бесполезные, затворил свои уста, удержал свой язык, и четырнадцать лет не проговорил ни единого слова, чрез что терпел много скорбей и напастей. Не дал он сна своим очам, ни веждам своим дремания: день находился на послушании, умом же в беседовании с Богом, а нощь стоял на молитве. Естеству своему давал упокоение немногим дреманием, и то стоя, или мало сидя. От того часто падал в церкви во время службы. Часто удалялся один в пустыню, и стоял в лесу на одном месте по два и по три дня без пищи, имея ум свой вперен в Боге. Часто, когда диавол ужасал его страхованиями, он выходил нощию на кладбище, и стоял всю нощь на могилах, и так побеждал страхования. Много претерпел других напастей и искушений от диавола.

Прожил он на Валааме более двадцати пяти лет, и прошла о нем слава повсюду, а наипаче по Санкт-Петербургу. Хотя он и ничего ни с кем не говорил, но желали видеть хотя лицо его. Валаамский игумен Дамаскин, неизвестно по какому побуждению, послал его в Санкт-Петербург, в монастырскую часовню. Хотя он и много со слезами просил игумена, чтобы оставил его внутри монастыря, или в пустыне, плакаться о грехах своих, но игумен не оставил. Когда он приехал к часовне, в шумный град, то показалось ему весьма трудно, и даже не вместительно; потому что, двадцать пять лет проживя в монастыре и пустыне, теперь приехал смотреть на соблазны. Наипаче отягощало его то, что все его славят и ублажают, и ежедневно в часовне толпа народа. Жил в часовне целый год, и многажды просил игумена, чтобы позволил возвратиться в монастырь, но не получил просимого.

Потом вознамерился удалиться в Святую Афонскую Гору, и просил митрополита, чтобы уволил его в Иерусалим на поклонение святым местам. Получивши паспорт, отправился в Иерусалим; прожил там полгода, и после Пасхи отправился во Святую Афонскую Гору; приехал в наш Русский монастырь, определился в число братства, и пострижен в великую схиму, наименован Тимофей. Потом, по его желанию, отпустили его в уединенную пустыню, на келию святого великомученика Георгия, от монастыря полтора часа ходу. Проживая там один с единым Богом, каждую седмицу приходил в монастырь на всенощное бдение; на Литургии причащался Святых Таин, Тела и Крови Христовой, брал себе пищи, и паки возвращался в свою пустыню: так прожил три года. Потом стал изнемогать ногами, которые у него стали толсты, яко ступа, от многого всенощного стояния. По возвращении моем из России, после неуспешного сбора, отпустили меня к нему послужить его немощи, и сподобился я быть самовидец его жизни и подвигов. Жил я с ним полгода, и не видал его никогда на ребрах лежащего да и сидящего весьма мало, только разве во время трапезы, но всегда он был на ногах; хотя ноги и больны были и опухли, но он на то не смотрел. Каждую ночь с вечера среди церкви становится на молитву, и стоит до дня неподвижен, – такой его был устав! Келии для себя не имел, а церковь ему была вместо келии. В течение дня прочитывал часть из Апостола и часть из Евангелия, и акафист Богородице; потом занимался трудами; пищу употреблял самую постную; после трапезы входил в церковь, садился на место, и дремал один час, – это было его упокоение, которое он давал своей немощной плоти. Потом встает, и отправляет монашеское правило – триста поклонов земных, тысячу триста поясных; а молитву читает не устами, но сердцем и умом. Таковы были его жизнь и подвиги, что не мог я без слез на него и смотреть. Я окаянный не только не мог в чем-нибудь ему подражать, но боялся на него и смотреть; но впрочем желал с ним препроводить жизнь свою, и послужить ему до смерти; по крайней мере, за его святые молитвы простил бы Господь мои великие согрешения, и помиловал бы мою окаянную душу; но грехов ради моих великих не сподобился я до конца совершить мое желание и послужить такому великому старцу; отлучил меня от него духовный мой отец, иеросхимонах Арсений, и со многими слезами оставлял я старца, схимонаха Тимофея, когда отправлялся в Иерусалим. Возвратившись из Иерусалима, уже в пустыне я его не застал, а жил он внутри монастыря, в затворе, и к себе в келию никого не принимал. Только я еще сподобился его однажды видеть: он выходил в церковь причащаться Святых Таин, и немного я еще с ним поговорил. По отъезде моем остался еще в живых³³.

Когда старец Тимофей пришел в Святую Афонскую Гору, то духовник Иероним благословил его говорить со всеми, и, кто будет требовать, давать наставления. Разговоры и наставления его были только о том, чтобы каждый старался совершать и стяжавать умную молитву, и чтобы каждый более всего старался очищать внутреннего человека, очищать свое сердце от помыслов и от прилогов вражиих. Он всегда говаривал, что монах потому называется воин Царя Небесного, что имеет брань и войну не с плотию и кровию, и не с человеками, но с началами тмы века сего и с духами злобы, которые беспрестанно имеют брань и войну с нашим умом, и беспрестанно пускают свои стрелы в наше сердце, и уязвляют нас. Не в нашей воле состоит, что они стреляют, и невозможно нам того им запретить; но в нашей воле состоит то, чтобы их нам блюстись, беспрестанно им противиться, и отражать их стрелы, сиречь, вражии прилоги, беспрестанною Иисусовою молитвою. Ежели случится, что очень больно уязвят, то надобно скоро эту рану открывать врачу, сиречь, духовному отцу, и излечивать ее покаянием и слезами.

Еще он часто говаривал и сие: Срамно и стыдно тому воину называться воином, который не исполняет в точности царской службы, еще подвергается и наказанию. Такожде стыдно и срамно будет пред Царем Небесным и нам, монахам, не пекущимся и не старающимся о очищении внутреннего человека, и не тщащимся совершать умную сердечную молитву, которая очищает наше сердце, и отгоняет все вражии помыслы и прилоги, и соединяет нас с Самим Богом. Какое мы, монахи, принесем оправдание, аще оставивши мир, освободившись от мирских попечений, удалившись в пустыню, отрекшись самих себя, и уже половину пути прошедши, до конца пути доходить не хощем, и до настоящей нашей цели достигать не стараемся? Настоящая цель та, чтобы очистить нам внутренняго человека, возлюбить Господа Бога своего от всего сердца своего и от всего помышления своего, и соединиться с Ним молитвою, сиречь, беспрестанным с Ним собеседованием чрез умную молитву. Когда достигнем такого истинного монашеского состояния, сиречь, собеседования непрестанного с Богом, и будет сладостно для нашего ума и сердца имя сладчайшего нашего Господа Иисуса Христа: тогда с Ним удобно можем победить и страсти, и не только победим, но и умертвим. А кроме умной молитвы невозможно победить нам страсти и очистить свое сердце, и соединиться с Богом. Умная молитва есть начало и источник всем добродетелям. И апостол говорит, что лучше сказать пять слов умом, нежели тмы словес языком (I Кор. 14:19). И Сам Господь наш Спаситель мира сказал: Царствие Небесное внутрь вас есть (Лук. 17. 21) и паки: блажени чистии сердцем: яко тии Бога узрят (Матф. 5:8). Как нам тогда будет не радостно, когда узрим внутрь нас Царствие Небесное? Как нам тогда будет не весело, когда очистим свое сердце от страстей и от нечистых помыслов? Как нам тогда будет не утешительно, когда душевными нашими очами узрим Самого Бога, Творца небеси и земли, на Негоже не смеют и чини ангельстии взирати? Вот нам Господь открывает какие неизреченные таинства, и какие неизреченные изливает Свои милости, а мы не хощем постараться очищать свое сердце, не хощем понудиться в благотворной умной молитве! Ибо нуждницы восхищают Царствие Небесное (Матф. 11:12). Это дело наше – иноков, монашествующих, оставивших мир и мирское попечение и всю суету. Мир, т. е. любители мира не достигают сего, и даже не вмещают, и достигнуть не могут, потому что они всегда упражняются в житейских попечениях, и имеют ум свой привязан к миру и к его прелестям.

Скажу еще о старце Тимофее. В один день, между душеполезными наставлениями, поведал он мне грешному следующее: «Был у нас на Валааме монах, мне духовный брат, который мне открыл, что во едино время стоял он на молитве и внимал умом, и сердце его горело огнем Божественной любви; и сделался он вне себя, весь изменился, и был в восхищении, и оказался стоящим в раю, видел множество ангелов и святых угодников Божиих, видел множество разных садовых древ с прекрасными плодами, а наипаче привлекало взоры его единое древо, паче всех прекрасное, и плоды на нем наподобие яблока. Он весьма на него любовался, и не хотел от него отойти. Приходит к нему один прекрасный юноша, неизреченно одеян, и златым поясом препоясан, и спросил его: «Что, человече, стоиши и чудишися? или желаешь вкусить сих плодов?» Монах ответил: «Ежели бы можно, то желательно хотя бы отведать». Юноша сорвал одно яблоко, и дал ему, и велел съесть. Когда он съел, то очутился в своей келии, стоящий на молитве. И столько сладко и вкусно было яблоко, что невозможно и объяснить языком человеческим; и ничего на земли подобного ему нет. Что́ на земли сладкого и вкусного вкушаешь, то оно только тогда бывает сладко, когда его вкушаешь, и когда оно еще в гортани; а после скоро и позабудешь; а райский плод не таков: прошло десять лет, а еще чувствуется в гортани сладость». Хотя старец Тимофей сказывал о другом, но я полагаю и уверен, что он сам этого сподобился, за его равноангельную жизнь.

Великий старец – схимонах Сисой, родом грек. Он от юности препровождает жизнь свою во иночестве, многим монахам наставник, и много имеет учеников по архипелажским греческим островам; великий постник и строгий ревнитель общежительных уставов. Браду имеет длинную, ниже колен; весь сединами украшен. По отъезде моем остался жив.

В Русском монастыре более тридцати лет препровождает жизнь схимонах Мартиниан, родом грек, в совершенном послушании и в отсечении своей воли, и сделался незлобив – яко младенец. Такую имеет ко всем любовь, что за всех душу свою полагает, и всех немощи на себя принимает. И такую имеет от Бога благодать и чистоту сердечную, что провидит внутренняя тайные помышления. По-русски не знает, но часто нас русских обличает, и дает душеполезные наставления. Иногда по-русски скажет так, что и русскому так не сказать, а после паки ничего не знает; чему мы много удивлялись. По отъезде моем остался в живых.

Еще в Руссике был примечательный старец, схимонах Макарий, родом грек. В самой юности отвергшись мира и поступив в монашество, шестьдесят лет препроводил в Святой Горе Афонской: двадцать лет прожил в пустыне у старца в послушании; потом, препроводивши своего старца на вечное блаженство, и продавши келию, сам поступил в общежитие, и сорок лет жил в общежитии. И мне привел Бог с ним пожить в Русском монастыре довольно времени.

Было ему уже более седмидесяти лет, но для всех был примером по образу жизни. На каждое послушание всех предварял, и на послушании трудился всех больше. Часто ему игумен говаривал: «Отец Макарий, ты бы уже не ходил на послушание, а сидел бы в своей келии: ты уже потрудился в своей жизни, а теперь пусть молодые потрудятся». Он же обольется слезами, упадет игумену в ноги, и начнет ему говорить: «Отче святый, не лиши меня венца за дела послушания, не отлучай меня от возлюбленного моего братства, пока ходят мои ноги, пока владеют мои руки; сколько есть моей силы, еще потружусь на святую обитель, еще полюбуюсь на мою возлюбленную братию». Отец игумен ответит: «Трудись, трудись, отец Макарий: это я сказал, жалея твою старость». Таких стариков было еще человек десять. Смотря на них, мы всегда удивлялись и плакали, что они пришли в высокую меру совершенства, сделались, яко беззлобивые дети, или яко бесстрастные ангелы, и наипаче сей отец Макарий. Часто его игумен искушал. Скажет ему: «Ты, отец Макарий согрешил». А он упадет на землю, и слезами ее омочает; и часто всю трапезу лежит без пищи, а после трапезы лежит в дверях; и со слезами у всей братии просит прощения. Это делал игумен для того, чтобы он не превознесся своими добродетелями, а погружался в смиренномудрие, и считал себя ниже всех.

В 1845-м году скончался без всяких болезней. Причастившись Святых Таин, пришел он к игумену и сказал: «Прости меня, отче святый, и благослови, я хочу умереть». Отец игумен ответил: «Бог тебя простит и благословит; только я надеюсь, что отец Макарий не умрет: ибо совершенные послушники не умирают, а разве только отходят на вечное упокоение». Вышедши от игумена, о. Макарий пришел на больницу, и просил койки. Больничар сказал: «На что тебе, отец Макарий, койку?» Он же ответил: «Умирать хочу». Потом со всеми простился, возлег на постель, и с миром предал душу свою Господу. Похоронили его в общей гробнице.

Но что много продолжать, и о каждом писать? Недостанет мне времени повествующу. Вообще, в нашем Русском монастыре всей братии около двухсот человек, и все находятся в совершенном послушании; все живут в отсечении собственной своей воли; все один против другого преуспевают в добродетелях; все один с другого берут пример, и все друг другу показывают пример и образ своею жизнью; все почти достигли совершенства, стоят на высшей степени любви к Богу и к ближним. И не только в одном Русском монастыре такая братия, но и во всех афонских общежительных монастырях.

Случилось нам в один год быть в Дионисиатском монастыре общежительном на храмовом празднике, – в день рождества Иоанна Предтечи. Пришли мы накануне праздника, и братия всех встречают и приветствуют, и в трапезу препровождают. Когда мы пришли в трапезу, – посадили нас, и начали угощать; там сидело уже много пришедших. На Афоне обычай такой, что на праздниках трапеза беспрестанно продолжается: одни выходят, а другие садятся. Когда мы обедали, то недалеко от нас стояли два младые монаха, схимники, и между собою разговаривали, воздыхали и плакали. Я спросил о разговоре их, близ меня сидящего духовного брата, потому что я греческого разговора не мог хорошо разобрать. Он же, полсушавши их, сказал мне, что они говорят то, что, видно, они прогневали Бога, и, видно, афонские отцы их не любят, потому что мало к ним ныне приходят на праздник. Я, смотря на них, не мог удержаться от слез и не уважить их любовь и страннолюбие. Таковы афонские отцы! плачут о том, что мало идут к ним хлеба есть!

Но что много говорить и писать? Ежели бы кто захотел в подробности исследовать и описать всех афонских отцов добродетели, труды и подвиги, то недостало бы ему своей жизни на то. Ежели бы кто захотел исчислить имена их, то легче бы мог исчислить звезды небесные, нежели имена их. Но они известны только единому Богу, и написаны в книгах животных. Можно сказать, что Святая Гора Афонская подобна пчелиному улью. Как в улье многое множество пчелиных гнезд: так много в Горе Афонской монашеских келий. Как в улье непрестанно жужжат пчелы: так в Афоне иноки день и нощь жужжат, глаголя Давидовы псалмы и песни духовные.

Это все я говорил и писал об отцах, живших в монастырях или близ монастырей и известных. Но в Святой Горе Афонской много есть совершенных отшельников и пустынножителей, живущих в глубочайших пустынях и в непроходимых местах, кругом самого Афона, в горах и в дебрях и в пропастях земных, где мало проходят люди. Живут в пещерах; одежда на них от многолетия обветшала, и ходят полунагие, а иные покрыты власами; питаются саморастущими травами и зелиями, а иные питаемы Самим Богом. От людей они укрываются, и мало кому показываются. Случается находить их келии, но заставать самих – мало случается.

В мою бытность одни монахи застали одного, и с ним разговаривали. Они спросили: «Давно ли пребываешь в пустыне, и откуда пришел?» Он им ответил: «Вам мою мирскую жизнь знать не нужно; только, в самой юности оставил я мир, и пришел в Святую Афонскую Гору, и уже пятьдесят лет здесь пребываю: десять лет прожил в монастыре под послушанием, а сорок лет живу в пустыне сей, и никого из афонских отцов не видал, кроме вас и своей братии». Они спросили: «А разве ты не один живешь в пустыне сей?» Он ответил: «Нет, нас здесь живет до сорока человек, питаемы Богом». Они еще спросили: «А как вы проживали в течении шести лет, когда была Афонская Гора почти разорена, всюду ходили турки и разбойники?» Он ответил: «Ничего мы не видали и не слышали». Потом поклонившись, пошел во внутреннюю пустыню.

В 1844 году, отцы из скита Кавсаколибы ходили по непроходимым пустыням, собирали полезные травы для продажи. Из числа их был один русский, мне духовный брат, схимонах Давид. Он после мне рассказывал, что нашли они одного пустынножителя, уже скончавшегося и лежащего на земле, и одежды никакой не имущего; неизвестно – давно ли скончался, но тело никакому тлению не предалось, и якобы некое испускало благоухание. Они, отпевши погребение, похоронили, но имени не узнали.

В 1846 году, мы, три человека, ходили на самый верх Афона, и зашли в пещеру, где спасался святой Петр Афонский, и познали, что в ней некий пустынник живет, но самого его увидеть не сподобились: ибо услышавши, что мы идем, вышел вон. Мы посмотрели его имущество: одна икона, четки, сосуд с водою и трава для пищи; хлеба не имелось; ложе – голая земля. Мы, посмотревши, пошли в путь.

Самовидцы сказывали мне следующее: Около 1818 года был в русском скиту Илии пророка один русский иеродиакон. Восхотев поработать Господу Богу один в пустыне и в безмолвии, и вышед из скита, вселился в глухой пустыне между гор, в долине и в непроходимом лесу. Пищу решился иметь от рукоделия, делал ложечки, и в субботу носил на Карею продавать; но ложки его никто не покупал, потому что были очень плохи. Один богатый монах, родом грек, видя, что он не продал своего рукоделия, купил у него ложки, привел его в свою келию, дал ему пищи: хлеба, масла и круп, и велел ему приходить каждую субботу, и приносить ложки, и получать пищу. Диакон ходил каждую субботу, приносил свои ложки, и получал потребное. Пришедши в одно время, увидел, что ложки его горят в огне. Он заплакал; а монах ему сказал: «Не плачь: мы покупаем твои ложки не для того, что они нам нужны, но потому что тебе нечем пропитываться». Но когда иеродиакон научился делать ложки, тогда велели ему продавать их на Карее. Так он препровождал жизнь свою.

В одно время, в Великий пост, он заболел, и не имел никого о нем пекущегося, кроме единого Бога. Пища, какая была, вышла, а из пустыни выйти не может. Наступил праздник святой Пасхи, а он в крайней нужде: нет ни хлеба, ни здоровья. А в Афоне такой есть обычай, что все братия и пустынножители сходятся праздновать праздник в великие монастыри и скиты или на богатые келии. В Великую субботу сходятся на Карею, и сговариваются: кто где будет праздновать. И сговорились три монаха, греки, с послушниками праздновать Пасху на одной келии, имущей церковь и священника. Вечером один монах с учеником своим наготовили разной пищи и доброго вина, взяли все с собой, и пошли к утрени на назначенную келию, к своему другу, но потеряли дорогу и заблудились, и ходили по горам и по лесам почти всю ночь. Слышат, в монастырях везде звон, а выйти не могут, и места не знают, где ходят. Потом пришли к глубокой долине, идти далее нельзя, и они сели отдыхать, и услышали под горой в долине стон человека. Они начали звать: «Кто там?» Но никто не отвечает, а только кто-то стонет и плачет. Они, нашедши удобное место, сошли вниз, и нашли лежащего на траве больного монаха, русского иеродиакона, и спросили: почему тут лежит и не пошел никуда на праздник? Он отвечал, что был долго болен, пищи никакой не имеет, и от слабости здоровья и от голода совсем изнемог; что он вышел из келии, и хотел идти, но не мог; упал на землю, и ожидал смерти. Они его подняли, и сказали: «Поведи нас в свою келию; Господь послал тебе всякое утешение, и у тебя сотворим Пасху». Пришли в келию, и, как могли, пропели канон Пасхи и отправили часы. Потом разговелись, и подкрепили болящего пищею и вином, и прочее, что имели, оставили ему. Он много и со слезами благодарил Господа Бога, что услышал его скорбящего и укрепил его болящего, и послал ему Свою помощь, и утешил его всем до изобилия. Распростившись, отцы пошли в путь свой, и когда вышли на гору, то увидели, что всю ночь ходили недалеко от той келии, куда шли. И когда пришли на келию, хозяин со скорбью им говорил: почему так долго не приходили, и заставили весьма долго их дожидаться? Они рассказали, что с ними случилось в пути, и что видели, и что уже разговелись, ради любви брата. Все слышавшие прославили Царя Небесного, Господа Бога, творящего дивные дела и утешающего верных рабов своих, в пустыне Ему работающих. После трапезы отцы взяли все, что осталось, пошли посетить болящего, и принесли ему пищи, которой стало ему на многие дни. После того до самой смерти его посещали, и пищу ему приносили. И он прочие дни живота своего жил спокойно, и всеми телесными потребами был доволен. И пожил несколько лет, и с миром преставился: скончался пред самым разорением, около 1820 года.

Святая Гора Афонская не только богата преподобными отцами послушниками, постниками и пустынножителями, которыми наполнены леса и долины; но она препослала в обители Отца Небесного множество святых мучеников, которые излияли кровь свою за имя Иисус Христово. Не о древних говорю, которые пострадали от безбожных арабов и сарацын, от иконоборцев и от латиномудренных; но о тех, которые пострадали в новейшие времена от поганых турок, а наипаче в девятнадцатое столетие. По сему случаю в монастырях бывают частные празднества. Привелось мне, пред отъездом в Сибирь, пожить в монастыре Есфигмене, и случилось у них быть всенощному бдению в простой день. Сему я много дивился, зная, что по уставу праздника никакого нет. Пришедши в церковь, посмотрел: на аналое лежит икона преподобномученика Тимофея, и спросил: «Какой это святой?» Монахи мне сказали: «Это святой мученик Тимофей: был наш монах, тому не более как двадцать лет; пострадал за Христа в Адрианополе от безбожных турок, и сотворил чудеса. Есть о нем особенная книга, где описано житие его и страдание. И не только сего, но еще наша обитель имеет трех новых мучеников». Но не только сия обитель имеет мучеников, но и другие афонские монастыри имеют своих новых мучеников и исповедников, пострадавших от турок во время турецкой державы. О них написаны целые книги, называемые: о новых мучениках; сии книги читаются и в нашем Русском монастыре во весь год во время трапезы. А древних святых жития читаются в церкви между кафисмами.

Се, сколько мог и знал Святую Гору Афонскую, описал я красоту ее и местоположение, ее духовное богатство, ее жителей и обитателей: но в подробности ее описать не мог, да и никто не может, хотя бы всячески старался. Воистину сказать: ежели бы кто ее назвал едемским раем, – не ошибся бы, по красоте места. Вся она покрыта зелеными лесами и прекрасными садами, преизобилует водою и быстротекущими источниками; и жители ее, хотя и Адамовы потомки, но делами подобны ангелам, или паче рещи, земные ангелы или Небесные человеки. Афонская Гора красуется и славится священными великими лаврами и святыми обителями, великими монастырями и святыми киновиями, скитами и келиями, постницами и отшельницами, и пустынными безмолвницами; наипаче же славится и почитается, ликует, радуется и веселится со своими гражданами потому, что имеет над собою начальницу и назирательницу, заступницу и защитницу, Саму Матерь Божию, Царицу Небесную, Пресвятую Владычицу Деву Марию, Которая обещалась сохранять и назирать ее, и не оставлять ее даже до скончания века. Аминь.

Прибавления и дополнения

В Святой Горе, по всей Греции, в Болгарии и в Молдавии весьма уважаемы два новые мученика, пострадавшие от поганых турок; уже и иконы их пишут.

Первый мученик – Георгий: пострадал в 1838 году в Фессалии, в Алванийском граде Янине. Родом был грек, молодой человек, около двадцати пяти лет; имел престарелую мать, молодую жену и единое чадо. Турки принуждали его отвергнуться Иисуса Христа, и принять магометанство. Но он претерпел продолжительные и тяжкие мучения, а Христа не отвергся, и исповедал Его истинного быти Бога, и за Него принял мученическую смерть. Сказывают, что многострадальное тело его творило многие чудеса, даже самая одежда его чудодействовала.

Второй мученик – Димитрий, родом болгарин, пострадавший в 1841 году, во Фракийском болгарском граде Сливнах. Поганые турки принуждали его отвергнуться Христа, и принять магометанство. Но он дерзновенно обличил турецкое заблуждение и скверную их веру, укорил их ложного пророка Магомета, и исповедал Иисуса Христа истинного быти Бога, единосущна Отцу и Святому Духу; за то и претерпел жестокие и продолжительный мучения. Мучили его шесть месяцев: ежедневно били, терзали, главу ему сверлили, на раскаленную сковороду становили, за ногти спицы забивали, так что у него не осталось ни одного ногтя ни на руках, ни на ногах; на его страдания смотрели возлюбленная его мать, все его сродники, и все граждане. Потом осужден был на мечное посечение; и в самый Великий пяток усечена была глава его. Тело его турки хотели бросить в реку; но христиане не дали; турки бросили его в поле до утра, потому что настал вечер; и поставили стражу, чтобы не взяли христиане; а христиане поставили свою стражу, чтобы турки не бросили в реку. Ночью те и другие стражи заснули; а над телом в самую полунощь было неизреченное сияние и ангельское пение. В то время ехал один священник из села в город на рынок, и не знавши совершившегося в городе, весьма тому удивился. Приехавши в город, сказал епископу. Епископ, слышавши сие и видевши, послал сказать паше мучителю. Видели сие явление почти весь град, христиане и турки, и все тому удивлялись. Когда пришли на место, то ничего не увидели, токмо тело нагое, лежащее, и стражей спящих. Тогда паша приказал христианам взять тело и погребсти. Христиане, взявши тело, понесли его в город со свещами и с пением, и похоронили внутри церкви, яко Христова страдальца и мученика, и нового исповедника. Был он из числа купцов и торговал в лавке, от роду около двадцати лет, еще не женатый. Хотя и юн был, но победил своим терпением злых мучителей, пашу и диавола; и пошел к своему Господу Иисусу Христу, Царю Небесному, с Ним царствовать во веки веков.

Мне сие сказывали самовидцы, болгары, как мирские, так и монашествующие в Афоне.

В Святой Горе Афонской слышал я от многих великих старцев и самовидцев следующее: «Около 1815 года, когда в Афоне умножилось братий до сорока тысяч, многие разорили общежительные монашеские чины и уставы, нарушили некоторые монашеские обычаи, прилепили сердца свои к богатству, и начали беспрестанно посылать монахов в мир ради сбора денег, и принимать вовнутрь монастырей младых и безбрадых, и чрез сие прогневали Бога и свою Игумению и Назирательницу, Матерь Божию. И являлась Она многим пустынным отцам, и внушала им возвещать прочим афонским отцам и начальникам монастырей, чтобы они исправились, и старались возобновить и хранить древние афонские уставы и чиноположения; а ежели не. исправятся, то не преминет их наказать, исторгнет плевелы из Своей чистой пшеницы, изгонит непотребных и не исполняющих заповедей Сына Ее из Ее жребия, из Ее красного вертограда, и рассеет их по странам, хотя впрочем жребия Своего не погубит, а оставит в нем истинных Своих почитателей, исполняющих заповеди Сына Ее. Отцы пустынные часто приходили на Карею, и объявляли, в присутствии многих, гнев Царицы Небесной. Но мало кто их слушал; некоторые же начали исправляться, устраивать и исправлять общежитие; а наипаче – Русский Пантелеимонов монастырь.

В то время в славном монастыре Ватопеде, в самый храмовый праздник, в Благовещение Пресвятой Богородицы, когда бывает многочисленное стечение народа, случилось следующее. Во время всенощного бдения, стоявший впереди в церкви отрок, пастырь скота, простой и неграмотный поселянин, вдруг поднялся от земли на локоть, потом упал на землю, и лежал более часа, яко мертв. Потом вдруг восстал и в лице весь изменился. Братия, видевши сие, ужаснулись и приостановили пение. А он, немного постоявши, отверз уста, и начал говорить, как великий богослов, дерзновенно: «Отцы святые, послушайте, что́ Божия Матерь вам объявляет чрез мои уста. Она весьма на вас гневается. Исправьтесь, покайтесь! Она хощет, чтобы все монастыри сделались общежительными, чтобы в мир за сбором не посылали, чтобы младых и безбрадых в монастырях не держали. А ежели не исправитесь, то хощет Божия Матерь вас наказать, и изгнать из Своего жребия, а оставить здесь немногих: ибо лучше малое число творящих волю Божию, нежели тьмы, от которых соблазн происходит. Покайтесь, отцы, и исправьтесь! Скоро, скоро грядет гнев Божий». И иное многое говорил отрок. Многие горько плакали, а иные только молчали, но исправиться не хотели.

Через год сделался в Константинополе бунт и тревога между турок и греков. На Афонской Горе получено было известие, что идет турецкое воинство, в две тысячи человек, разорить и опустошить Афонскую Гору.

Но еще прежде прихода турок Бог наказал Афонскую Гору: шел шесть дней необыкновенный дождь, и снесло водою многие келии и огороды, и все дни продолжалось землетрясение. Полагали, что до конца прогневался Бог на Афонскую Гору, и думали, что Божия Матерь ее оставила.

В то время жил в Афоне один юродивый иеродиакон, родом грек, не имевший ни келии, ни пристанища. Некоторые достойные отцы в те страшные дни видели его стоящим в воздухе на коленах, простершим руки свои на небо и молящимся Господу Иисусу Христу и Его Пречистой Матери, чтобы помиловали Гору Афонскую, или не дали ему пережить совершенного ее разорения.

Потом видят, что сошла с небеси Сама Пречистая Богородица, Преблагословенная Дева Мария, с множеством ангелов, и сказала ему: «Возлюбленный Мой и верный служитель Сына Моего! не погублю тебя и всех духовных воинов, верно Мне служащих и усердно Сыну Моему работающих; не оставлю Моего жребия, якоже и прежде обещалась; а только накажу, и то с милостию: изгоню тех только, которые не сохраняют заповедей Сына Моего, не исполняют своих обетов, и разрушают уставы и предание древних отец. Потом приведу и пошлю сюда таких, которые с верою и любовию поработают Сыну Моему, и верно послужат Мне; наполню Мой жребий множеством монашествующих, и будут последние паче первых». После сего стала невидима.

Это видение не многие сподобились видеть; а которые видели, те все оставались в Святой Горе; и я некоторых еще застал в живых.

Между тем, прочие братия встревожились, и почувствовали, что грядет на них гнев Божий, а наипаче убоялись турецкого грозного меча, который в то время обагрен был кровию христианскою и опустошил великий полуостров Кассандру, близ самой Афонской Горы, и великий остров Хиос. Тогда афонские братия побежали, кто куда мог, и даже не могли брать с собой никаких вещей, но каждый спасал только сам себя. Русских половина бежали на запад, в Триест, о чем пишет Шереметева крестьянин Кир Бронников, который сам с ними странствовал. А остальных Российский посланник, прислав корабль, отправил в Россию, в Одессу. Греки же и болгары бежали, кто куда мог. И осталась почти пуста Святая Гора Афонская. От сорока тысяч монахов не более осталось одной тысячи. – Но когда шли разъяренные турки умерщвлять афонских братий и разорить Святую Гору: тогда, по милосердию Божию, умягчилось сердце султаново, и близ уже Афонской Горы получили военачальники от султана указ, чтобы Афонской Горе никакого зла не творить, а только сохранять и защищать ее от разбойников. И турки, пришедши во Святую Гору Афонскую, зла никакого не сотворили, но вселившись в монастыри, проживали вместе с монахами почти восемь лет, и защищали их от разбойников. В таком скорбном положении находилась Святая Гора почти десять лет. Так очистила ее Матерь Божия. Потом, с 1828 года, паки наступили времена мирные, паки стали сходиться братия; только прежних мало сошлось, а больше появились новые. Впрочем, когда я пришел в Святую Гору, в 1839 году, то еще множество было пустых келий. Но когда выходил, в 1846 году, то мало где были пустые, но все заняты. Паки умножилось братии до десяти тысяч, и в жизни очень исправились. В бытность мою, вновь в трех монастырях учредили общежитие. В таком виде да сохранит Святую Гору Афонскую Царица Небесная до скончания века! Аминь.»

Бывши в Святой Земле, я слышал о Древе Крестном, на нем же распялся Царь и Господь наш, Иисус Христос, такое предание: якобы родоначальник всего человечества, по изгнании из рая, состарившись и приблизившись к смерти, призвал сына своего Сифа, и послал его спросить Херувима, стрегущего врата Едема: простит ли его Бог за преступление заповеди? Сиф пошел и спросил Херувима, что приказал ему отец. Херувим вынес из рая три ветви, или прута, и сказал ему, что чрез эти три ветви, может отец его получить совершенное прощение. Сиф принес эти три ветви к Адаму, и сказал ему слова Херувима. Адам же, взявши прутья, сплел из них кольцо, надел на свою голову, и приказал с ним себя погребсти. Потом Адам умер, и похоронили его по завещанию его. Потом от трех прутьев над главою Адама выросло древо велие, чудным образом: вышли из земли три ветви, а потом срослись воедино, и паки растроились, и паки срослись воедино, и таким образом дерево выросло очень высоко и толсто, а корнями охватило главу праотца. Во время всемирного потопа, это древо водою было из земли вырвано вместе с корнями и главою праотца Адама, и носило его водами. Когда вода сошла с лица земли, – это древо с главою остановилось в Палестине, близ нынешнего Иерусалима, где теперь находится Крестный монастырь; и росло оно до лет царя Соломона. Когда сей царь строил храм со Святая Святых: то собирал на это все чудные и прекрасные древа. В один день он был с своими слугами в лесу: вдруг нашла туча с громом и дождем, и Соломон начал искать с своими слугами, где бы скрыться от дождя. И нашли под древом и под корнями нечто подобное пещере, где и просидели все спокойно; потом рассмотрели, что над ними человеческая глава и над нею чудное древо. Срубивши это древо для храма, главу перенесли к стене Иерусалима, и закопали ее в землю на возвышенном месте, и завалили камнями. Это и есть лобное место, прозываемое гора Голгофа. От сего и пишут на кресте под ногами Спасителя главу Адамову. Древо же срубленное привезено было к новостроящемуся храму; но оно не могло быть употреблено при постройке храма: где длинно, а где коротко; и осталось без действия, и лежало подле храма. Потом приехала посетить царя Соломона царица Савская, и осматривая построенный храм, хотела по какому-то случаю прикоснуться к лежащему древу; но как только прикоснулась ему, вдруг ее как бы отбросило; и она хотела его упрекнуть: о треклятое древо; но уста произнесли совсем другое: о треблаженное древо. По окончании постройки храма, древо положено было близ храма в устроенной Овчей купели, дабы употреблялось вместо плота, с которого можно было бы омывать овец для жертвы, а после и внутренняя их; и находилось оно в этой купели много лет, до дней страданий Христа Спасителя, и ежегодно в эту купель сходил ангел Господень, и обмывал это треблаженное древо, и возмущал воду, и по возмущении бывало больным исцеление; оттого лежало там много больных, для которых уже было сделано пять притворов, или отделений, где и Господь исцелил расслабленного, тридцать восемь лет в болезни лежавшего (Ин. гл. 5). Когда жиды осудили на крест Господа Иисуса Христа, и искали на то древа самого непотребного и тяжелого, дабы тем увеличить Ему мучение, потому что Он должен Свой Крест нести на плечах Своих до горы Голгофы: тогда вытащили это древо из воды, и сделали из него крест. С того времени, как не стало этого древа в Овчей купели, перестал ежегодно сходить в нее ангел Господень и возмущать воду; потому что уже нечего было омывать, не стало быть и исцелений больным, и они все вышли, и притворы остались пусты.

Под шестое число декабря, 1845 года, в Иерусалиме, в храме Христова Гроба, совершалось торжество святителю Николаю, Мирликийскому чудотворцу, по случаю тезоименитства благочестивейшего и Христолюбивейшего Российского Императора, Николая Павловича, ктитора и попечителя Живоносного Христова Гроба и небеси подобного Воскресенского храма³⁴. В ту нощь украшен был Живоносный Христов Гроб и весь храм множеством лампад. Украсили сие более одни греки, православные христиане. Но и армяне такожде свои места украсили лампадами, по своим хорам: ибо и они имеют уважение к Российскому Императору. Копты и сириане, хотя и не украсили своими лампадами, но дали волю православным; и греки украсили своими лампадами их места. Но латины-католики, называемые по-тамошнему франки, своих мест не украсили, греков не допустили. Хотя греки и просили их, чтобы позволили место их украсить своими лампадами, но позволения не получили. Вот какую ненависть латиномудренные паписты имеют к Российскому Православному Императору! Весь храм был украшен как невеста прекрасная; только франкские места были обнажены. О сем все православные христиане сожалели, и на франков скорбели.

Еще скажу одну вещь, что́ сам я видел и слышал:

Была в Иерусалиме поклонница, жена гречанка, родом с острова Крита; имела во чреве своем нечистого духа, весьма злого. Всегда он ее терзал и мучил, но она всегда была в памяти, и ему противилась. Того ради она ходила по святым местам и становилась под Святые Дары. Потом просила Патриарха, чтобы читали над ней Евангелие, и Патриарх позволил. И читали иеромонахи в нашем Архангельском монастыре в церкви. Когда очень раздражили беса, то держали ее уже четыре человека, и начал он во чреве говорить человеческим голосом, по-гречески, сице: «Что́ вы меня мучите? Я никогда отсюда не выйду; я сюда не сам взошел, и не от человек послан, но позволено мне взойти в нее от Бога, в наказание ей за то, что она изгнала из чрева своего двоих детей: она не хотела немного своих детей поносить, за то будет меня носить до своей смерти. И я не выйду из нее до самой ее смерти». Итак, ничего не могли с ней сделать. И осталась она в прежнем положении.

В Иерусалиме был один поклонник из России, Владимирской губернии, и впал там в любострастные дела. За это стали нападать на него бесы, и не давали ему покоя день и нощь, и много суток он не спавши проводил. Потом пришел ночевать во храм ко Христову Гробу, когда случилось и мне там ночевать: но и в храме не дали бесы ему покоя. Потом он взошел внутрь к Гробу Христову, и там обрел покой: туда не могли бесы взойти. Но не можно было там лежать, потому что места мало, и беспрестанно народ подходит поклониться Христову Гробу; и гробовой монах его выслал. Но только как вышел он из дверей Гроба, – паки бесы приступили. Он пошел на Голгофу, и там не могли бесы к нему приступить; и он там спокойно уснул. Многие дни он препроводил во храме; только и обретал покоя, что у Гроба. Христова и на горе Голгофе. Потом отступили от него бесы, и сделался здрав помощью Божией.

Жила в Иерусалиме одна русская схимонахиня, именем Назарета. Хотя я не застал ее в живых, и не сподобился лично видеть, но она давно мне была известна: потому что афонские мои отцы были ей знакомы, и посылали ей из Афона гостинцы из пищи или плодов, а она присылала схимы. Родом она была из Донского воинства, генеральская дочь. Лежала она расслаблена на одре много лет, и отнюдь не могла двинуться с места. Потом пожелала она в Иерусалим поклониться Христову Гробу и прочим святым местам, и отправлена была с своими людьми, которые, где было нужно, носили ее на носилках. Достигши Иерусалима и поклонившись Христову Гробу, она пожелала в Назарет; и несли ее туда на носилках. Пришедши в Назарет, напилась воды от источника, откуда Пресвятая Богородица носила воду; еще приказала себя обмыть этою водою. Потом вдруг сделалась здрава, и пришла в Иерусалим своими ногами. Воздавши за сие благодарение Господу Богу и Пречистой Его Матери, Деве Марии, уже в свое отечество возвратиться не захотела, а слуг своих всех отпустила домой, и сама осталась жить в Иерусалиме, при Гробе Спасителя. Дали ей по воле Патриарха келию, постригли в монашество, прямо в великую схиму, и нарекли имя ей Назарета, потому что в Назарете получила исцеление. И она имела дар прозорливства и пророчества: ибо многим нашим афонским отцам предсказала будущее. Самому теперешнему митрополиту святой Петры, Мелетию, когда он был еще иеромонахом, – она учила его русскому языку, –- предсказала, что он будет архиерей и митрополит святой Петры, что́ и сбылось еще при жизни ее. Служила ей за послушницу Бога ради одна русская младая женщина. Когда приблизилась она к кончине, тогда послушница стала ей говорить: «Возлюбленная моя матерь, как ты меня оставляешь одну младую среди мира?» Она же ей ответила: «Не плачь; и ты скоро за мной пойдешь». Потом преставилась мать Назарета; а после нее в скором времени и послушница скончалась. А скончались они в 1843 году.

В Иерусалиме почитают святые места так: на Живоносном Христовом Гробе и в Гефсимании на гробе Богородицы во весь год служат Литургии ежедневно; а в Великий пост каждый день служат Литургию преждеосвященную, такожде и в Вифлееме. И так ни един день в году не бывает без Литургии.

В Иерусалиме все латинцы-католики, мирские и духовные, ходят с бородами. Там брить бороду считают за бесчестие.

В храм Христова Гроба лютеране и реформаты не допущены. Но кто их не допустил? Там власть турецкая. – Видно, Сам Господь Бог их не допускает. А евреям запрещено ходить даже по той улице, которая пролегает мимо святых врат храма Христова Гроба. А хотя который зайдет по незнанию, того без всякого суда могут побить камением. Сие положение сделано царицею Еленою; но и турецкие султаны то же подтвердили: потому жиды боятся подходить и к тем улицам, которые идут ко храму Христова Гроба.

Хощу написать о тех, которых свет далеко сияет, т. е. которых добрые дела известны во всей Греции и в Константинополе. Только сожалею о том, что я сам не сподобился их жизнь видеть, но от многих монахов слышал. Во-первых, два монаха, со мной ехавшие в Иерусалим на одном корабле, о всем рассказывали; во-вторых, во Святой Горе слышал от многих монахов, греков; в-третьих, в Константинополе, на Афонском подворье, все единогласно то же говорили. Именно же мне рассказывали: На Архипелаге есть большой остров Хиос; близ него, с западной стороны, есть другой небольшой остров, называемый малый Хиос. На нем стоит небольшое селение, в котором люди живут весьма богато. На том островке находится общежительный монастырь. Братий в нем до ста человек; препровождают строжайшую и удивительную жизнь: отнюдь не имеют ни о чем земном никакого попечения, ни о пище, ни об одежде; только малое некое по келиям работают рукоделие; а занимаются более умною молитвою и соборным пением. В церкви соборное правило – мало что читают, а более поют на глас, тихо и умиленно, со страхом и трепетом. И ежедневно кладут земные поклоны: на «Святый Боже» три поклона, на «аллилуйя» три поклона. Когда читают «приидите, поклонимся и припадем»: тогда все падают лицом на землю; поклоны творят все равно, смотря на священника. В субботу и в неделю и в Господские праздники поклоны творят поясные. Когда читают в каком стихе «припадаем» или «поклоняемся»: тогда все покланяются. Причащаются Святых Таин Тела и Крови Христовой все почти каждый день. Пищу всегда употребляют постную и самую простую. И то единожды в день. В среду и пяток трапезы не бывает. Сыра и рыбы никогда не употребляют; с деревянным маслом пищу вкушают токмо в великие праздники. Садов, виноградников и огородов не имеют; милостыню просить никуда не посылают, а бывают довольны только тем, кто что им пришлет. Более же содержит их одно того острова село: ибо люди в нем живут богатые, смотрят на своих иноков, на великих подвижников, как на ангелов. Вот между греками в нынешние времена какие есть подвижники! Слава Господу Богу нашему ныне и присно и во веки веков! Аминь.

Еще объявлю одну вещь, которая для нас русских весьма значительна, но еще подлинно не известна, не исследована; и это приводит меня в недоумение. А вещь сия такая: болгары утверждают, якобы святая великомученица Варвара была роду болгарского, языку славянского, страны Македонской. Это мне сказывали нашего Русского монастыря в Афоне монахи болгары, не один и не два, но более двадцати человек. А они получили это предание от древних времен и от прадедов. Тамошние урожденцы говорят так: В Македонии есть город Неврокоп, от Афонской Горы шесть дней ходу; а от города Неврокопа один день ходу есть село, называемое по-болгарски Лешница, а по-гречески – бывший Илиополь. В том селе есть баня; подле бани течет быстро источник горячей воды, которая имеет целительную силу, а когда охладится, то бывает сладка и приятна, яко млеко. Сию баню называют Диоскоровою, от родителя святой Варвары; а лучше сказать – баня святой Варвары. На память ее здесь сходится многое множество народа болгаров, и бывает молебствие, совершается великий праздник, и пьют эту воду, и купаются там в купели. Еще в том селе, недалеко от бани, есть разрушенный столб; и сказывают, якобы на нем жила святая Варвара, и якобы его для нее выстроил отец. Повыше села, на горе лежит много камня, наподобие стада. Об этом сказывают, якобы то овцы того пастыря, который указал Диоскору святую Варвару.

Так рассказывают; а правда ли, – Бог знает. Хотя и звали меня болгары посмотреть, но я не имел случая там быть. А желал бы кому-либо исследовать сие.

Еще скажу одну вещь, хотя и не духовную, но любопытную. От Афонской Горы три дня ходу есть полуостров Кассандра. Там наш Русский монастырь имеет водяную мельницу. Вода на мельнице удивительная: когда она сбегает с колеса, то претворяется в камень и замерзает сосульками, как лед чистый; но это не лед, а камень; такожде обмерзает и колесо, и часто его обрубают и очищают. Таковая же вода есть и в Афоне, в монастыре Хилендаре. Часто замерзают желоба, и часто прочищают их, и делается камень подобен льду. Этому многажды я был самовидец. Вода эта для здравия весьма вредна.

Еще скажу вещь, редко виданную; но мне многажды самому случилось видеть. В море есть рыба с крыльями. Однажды, в Афоне подле нашего монастыря поймали неводом две рыбы, длины до двух четвертей, наподобие стерляди: крылья длинные; вместо перьев перепонки. Духовник Иероним их высушил. Еще когда мы шли на корабле в Иерусалим, от острова Кипра к Палестине, – увидели среди моря, что летает якобы стая птиц, наподобие воробьев. Мы удивились. Откуда среди моря взялись птицы. Они же перелетали с места на место; потом полетели чрез наш корабль, и некоторые зацепили за веревки, и попадали к нам: мы посмотрели, и увидели, что это рыба, только не большая, вершка по три, а крылья тоже из перепонок. Но греки не дали нам хорошенько посмотреть, и всю сырую поели.

Сказывают, что в Афоне есть великие змеи. Но я сам не видал их, а только слышал, якобы живут в скалах, где человеческой ноге недоступно. Но не слышно, чтобы кого повредили.

Болгары сказывают вещь, неудобь вероятную, – что в Македонии, в двух местах, одно близ города Неврокопа, а другое от Солуня день ходу, стоят по целому обозу, один за другим, окаменелые люди, верховые и пешие, мужчины и женщины. А предание о них имеется такое: якобы в древние времена, еще когда были там идолопоклонники, ехали беззаконные свадебные поезда, и окаменели. Мне самому сего видеть не случилось; а пусть рассуждает, кто как знает.

Еще скажу следующее: шли мы из Иерусалима, и стояли в карантине двенадцать дней, на острове Самосе, внутри гавани, подле монастырька; там, близу нас, из-под камня протекал большой источник воды холодной и сладкой, которою пользовались мы три дня, и благодарили Бога, что привел стоять в карантине, подле такой воды благодатной. В тех странах ничто так не нужно, как добрая вода. Но в четвертый день утром, когда мы пришли взять воды, ни одной капли не нашли, и источник весь высох; видевшие сие, мы весьма ужаснулись, и много тому удивлялись, куда девался толь великий источник воды; плакали и говорили, что, видно, за великие наши грехи взял от нас Господь эту благодать. Потом пришел игумен, и сказал нам, что сия вода раза три и четыре в год престает течь, а после паки начинает течь. И мы три дня великую имели нужду в воде, а после она потекла по-прежнему; и мы много тому удивлялись. А от чего это происходит, сего никто не знает. А источник столь велик, что может быть пригоден для мельницы.

Здесь оканчиваю мое описание виденных и слышанных мною вещей и происшествий. Слава Единому Богу, Создателю моему, Который провел меня чрез многие страны и земли, княжества и царства, моря и сушу, острова и заливы, города и села; показал мне разные народы, веры, чины и обряды, монастыри и пустыни, и сподобил меня многогрешного и недостойного походить моими скверными ногами по многим святым местам, по обетованной земле, по которой ходил Сам мой Создатель и Спаситель, Иисус Христос, Своими пречистыми ногами и повсюду и на всяком месте Он мой Создатель, меня спасал и сохранял от потопления, от турок и от разбойников, и от всех врагов моих! О, какое благодарение воздам Ему, моему Создателю? недоумею; только сие разве скажу: Кто Бог велий, яко Бог наш? Ты ест Бог творяй чудеса! (Пс. 76:14–15).

Наконец, хощу поведать о особой неизреченной милости Господа Бога моего, излиянной на меня многогрешного и недостойного, хотя я и умолчал о том прежде, и хотел бы молчать: но боюсь, да не уподоблюсь неблагодарным девяти прокаженным исцелевшим, и не воздавшим славу Богу; и хощу подражать, хотя немного, тому иноплеменнику самарянину, который исцелев возвратился воздать славу Богу (Лук. 17:12–19). Многим в России и Молдавии, во всей Святой Горе Афонской, в Иерусалиме и Константинополе, и в самой стране сибирской известно, какую я имел тяжкую и многоскорбную болезнь. Но Господь ныне освободил меня от сей болезни. Впрочем, расскажу все по ряду.

В странствие мое по России, в 1837 году, с другом моим и духовным братом, монахом Иоанном, выехали мы из Молдавии, и приехали в Костромскую губернию, в Высоковский единоверческий монастырь, в котором и проживали одиннадцать месяцев. Здесь, в 1838 году, в апреле месяце, послал на меня Господь такую болезнь, грехов ради моих великих, что заложило у меня обои уши, и сделался в голове шум и треск; и столько сделался я глух, что хотя там в триста пудов колокол, но я не мог слышать звону. Был я в таком положении две седмицы, и напала на меня скорбь, и я просил Господа Бога моего, чтобы хотя немного отверз мои уши, дабы хотя немного слышать церковную службу. И Господь умилосердися на меня грешного, и стал я слышать, но весьма мало, и то с нуждою³⁵. В таком положении препроводил много лет. В 1846 году, препровождающу мне зиму в святом граде Иерусалиме, сподобился я быть и на море Тивериадском, и купался в воде, освященной стопами ног моего Господа, Иисуса Христа. Когда я, погрузившись, встал на ноги, тогда вдруг открылись мои уши, и сделалась глава моя, яко пустая, и стал я слышать самый тихий шепот и малейших волн плескание, и показалось мне сие весьма странно и чудно, потому что восемь лет я не слыхал так: мне показалось, что переменился весь свет. Тогда я неизреченной радости исполнился, и благодарил Господа Бога моего, Иисуса Христа. Но немного находился в такой радости, не более полчаса: паки яко облак нашел на меня и заслонил мои уши, хотя уже несколько стал получше слышать; в таком положении пробыл целый год. Еще, когда, в 1847 г. проживавши зиму в Константинополе, ходил на Живоносный источник Богородицы, и облил святою водою свою главу, тогда паки отверзлись мои уши; и я очень обрадовался и благодарил Царицу мою Небесную, Пречистую Деву Богородицу, за Ея благодеяние; только радовался, пока дошел до квартиры, до Афонского подворья, не более двух часов; а потом паки заслонились мои уши, но немного еще стало получше. В таком положении приехал и в город Томск. И в Томске прожил в таком положении более года, и всем известно, которые меня знали, сколько я был крепок на ухо. Но после излиял Господь Бог на меня грешного Свою неизреченную милость, и посетил меня Своими щедротами. В 1848 году, ноября 14 дня, в самый день моего рождения, живущу мне при архиерейском доме и пишущу сию книгу, Господь Бог открыл мои уши, которые были заткнуты десять лет, шесть месяцев и двадцать дней. И теперь, благодатию Господа моего Иисуса Христа и молитвами Владычицы моея Богородицы Приснодевы Марии, и святого великомученика, целебника Пантелеимона и преподобных отец афонских, слышу. Слава единому благодетелю Богу, Ему же подобает честь и поклонение со Единородным Его сыном и со Святым и Животворящим Его Духом, ныне и присно и во веки веков! Аминь.

Конец четвертой и последней части.

Окончена написанием сия часть марта 1-го,

на память святой преподобной мученицы Евдокии,

1849 года, во граде Томске, при архиерейском доме,

в царствование Благочестивейшаго Государя императора

Николая Павловича, всея России Самодержца,

при преосвященнейшем Афанасии,

епископе Томском и Енисейском.