Краткое описание жизни Святейшего Никона, патриарха Всероссийского

Патриарх Никон происходил из простого рода. Он был сын Мины и Мариамии – простых поселян села Вельдеманова (Нижегород. губернии Княгининского уезда); родился он в мае 1605-го года и во святом крещении был назван Никитою.

Никите, знаменитейшему впоследствии из патриархов Всероссийских по своей жизни и печальной участи, промысел судил рано увидеть и испытать горести жизни. Матери Никита лишился вскоре после своего рождения; отец его вступил во второй брак со вдовою. Мачеха, приведшая в дом своих родных детей, была жестока в обращении с пасынком. Нашлась было одна добродетельная женщина, по имени Ксения, которая, сжалившись над бедным сиротой, взяла его к себе на воспитание; но Богу угодно было скоро отнять у Никиты и эту вторую мать: Ксения скоро умерла и Никита снова взят был в дом своего отца. Злая мачеха продолжала ненавидеть малютку пасынка. Голод и холод, постоянная брань и побои, – вот что встречало Никиту на заре его жизни. Правда, бабка и отец любили и жалели малютку, но они мало умели пособить его горю. Отец его часто по хозяйственным делам надолго отлучался из дома, и этим открывал злой жене своей удобные случаи всячески обижать пасынка. Бабка жаловалась отцу Никиты на жестокое обращение мачехи с пасынком; отец бранил за это, даже и бил жену, но это ни к чему лучшему не повело, а напротив даже после таких случаев мачеха становилась еще злее к пасынку. Она не один раз покушалась даже лишить его жизни.¹

Среди таких-то горестей подрастающий мальчик стал чувствовать охоту к учению, а потому и отдан был в научение грамоте. Обучение грамоте, по благочестивому обычаю того времени, начиналось чтением слова Божия. Никита, слишком рано ознакомившийся с горестями жизни, жадно упивался животворными струями сладчайших паче меда и сота словес Божиих. Благодаря счастливым природным дарованиям он скоро оказал хорошие успехи в учении. Тогда отец взял обратно сына домой. Здесь, среди житейских занятий, Никита стал забывать грамоту и глубоко скорбел об этом. Рано познав всю сладость изучения слова Божия и прилепившись к нему всем сердцем, отрок Никита решился тайно оставить дом родительский и бежать в какой-нибудь монастырь, дабы там – в тишине обители – беспрепятственно поучаться в законе Господни день и ночь.

Однажды, выбрав удобный случай, Никита тайно удалился из родительского дома в Нижегородский Печерский монастырь. Явившись к благочестивому старцу Анании он, по ходатайству сего последнего, был принят в число клириков. Здесь Никита с любовью начал упражняться в чтении слова Божия и пении священных песней. Ревность его ко храму Божию была столь велика, что он не хотел опустить ни одного Богослужения и всегда спешил в храм прежде других. Боясь по своей молодости (ему было тогда только 12 лет) проспать время утреннего Богослужения, он придумал ложиться спать на кладе благовестного колокола, чтобы таким образом при первом звуке благовеста пробуждаться и спешить на утреннее славословие Бога. Пять лет отрок Никита провел в этой обители в подвигах благочестия.

Отец Никиты, после долгих поисков, узнал наконец о местопребывании своего сына и пожелал возвратить его домой. С этою целью он послал к сыну одного из своих знакомых, – чтобы уговорить Никиту возвратиться в родительский дом. Посланный прибегнул к обману. «Если не поспешишь возвратиться к отцу и бабке твоей, то уже не увидишь их более в живых» сказал он Никите. Чувство горячей сыновней любви победило, и Никита возвратился в родительский дом.

Между тем вскоре после сего отец и бабка Никиты действительно умерли. Тогда он, отдав им последний долг, вознамерился снова удалиться в обитель. Но родственники стали убеждать его не покидать родительского дома, а вступить в брак и продолжать хозяйственные дела своего отца. Никита уступил желаниям их, остался дома и вступил в брак. Связав себя мирскими узами, он более однако ж заботился о духовном, чем о житейском; душа его искала наслаждений духовных. Никита любил храм Божий и Богослужение более всего, и потому старался найти себе место церковного служителя. Желание его скоро исполнилось; в одном селе, невдалеке от той деревни, где жил Никита, оказалось праздным причетническое место; его-то и занял Никита. Спустя год после сего, по желанию прихожан, знавших благочестивую жизнь его, он был избран к сей же церкви во священники, и еще два года провел в сем сане.

Слава благочестивой жизни иерея Никиты достигла Москвы. К нему приехали купцы московские за получением благословения и убедили его переселиться в столицу. Около 8 лет прожил он в Москве. Время от времени связи его с миром становились, по-видимому, теснее; но он тяготился ими, его сильно манил первоначально избранный им путь пустынножительства. Само Провидение, казалось, вело его к сей цели. – 10-летняя супружеская жизнь не была особенно счастлива и привлекательна для него, – рождавшиеся у него дети умирали во младенчестве. Никита решился, наконец, однажды навсегда разорвать связи свои с миром. Убедив жену свою удалиться в Московский Алексеевский монастырь, сам он избрал для своих подвигов пустынный Анзерский скит, на Белом море, в 20 верстах от Соловецкого монастыря. Управлявший тогда Анзерским скитом преподобный старец Елеазар принял Никиту в число анзерских подвижников.

Иноческий устав скита анзерского отличался особенною строгостью. 12 старцев подвижников жили на всем пространстве острова в расстоянии от церкви и друг от друга в 2-х верстах, каждый отдельно в своей келье, и видались только один раз в неделю в навечерие воскресного дня или праздника. В это время они собирались в общий храм и здесь проводили всю ночь в богослужении, вычитывая все 20 кафизм и толкование рядового воскресного или праздничного евангелия, а на другой день после литургии опять расходились по своим кельям. Здесь каждый из них ежедневно вычитывал весь круг нощеденственного Богослужения, и кроме того акафисты и каноны Божией Матери и Спасителю, канон Ангелу Хранителю и молитвы утренние и вечерние. Никита не только исполнял в точности весь этот устав, но даже нечто прибавлял к нему. Сверх положенного устава он каждые сутки вычитывал все 20 кафизм псалтири и молитвы от обуревания злых духов. Он – молодой подвижник (ему было тогда 30 лет) своим постничеством и строгостью жизни служил образцом для других иноков.

Между тем жена его намеревалась было оставить Алексеевский монастырь, но, по устроению Промысла, отложила свое намерение, приняла даже иноческий образ и вскоре потом скончалась. Со смертью жены пресеклась последняя нить, связывавшая еще Никиту с миром, и тогда он всеми своими помыслами, всеми чувствованиями устремился к небесному и стал жить в Боге, всецело предавшись ему. На 31-м году своей жизни от руки преподобного старца Елеазара он принял пострижение в иноческий образ и получил имя Никона.

Никон продолжал свои подвиги в ските Анзерском, как совершенно неожиданно случилось обстоятельство, вследствие которого он должен был оставить этот монастырь. Старец Елеазар, настоятель Анзерского скита, отправляясь в Москву за сбором приношений на устроение в своем ските каменной церкви, взял вместе с собою и Никона. Собравши в Москве милостыни до 500 р., они возвратились в Анзер. Прошло три года а собранная сумма все еще не употреблялась по назначению, здание предполагаемой каменной церкви не было даже начато. Никон стал напоминать о деньгах своему настоятелю, советуя ему или начать построение церкви, или же переложить деньги для безопасности в казнохранилище соловецкого монастыря. Во время таких напоминаний Никон в горячности раз укорил даже настоятеля и братию в сребролюбии. Это оскорбило благочестивого старца и он выразил Никону свой гнев на него за непослушание.² Происшедшее таким образом между ними несогласие кончилось тем, что Никон решился оставить Анзерский скит после 3-летней подвижнической в нем жизни. – Он сел в лодку и с одним крестьянином отплыл в Кожеезерскую пустынь, которая так же, как и Анзерская, известна тогда была своими подвижниками. На море Никон был застигнут бурей, но по молитве спасся от погибели. Прибитый ветром к острову Кию, он возблагодарил Господа за свое спасение, на месте выхода своего на берег водрузил крест и дал обет, если Господь поможет ему в дальнейшем течении жизни, выстроить здесь монастырь, что действительно и сделал в последствии, как увидим. Когда буря стихла, Никон снова отправился в путь. Доплыв до устья реки Онеги, он отдал своему проводнику последние деньги, и, отпустив его, пошел один вверх по берегу реки. На пути он стал чувствовать усталость и голод. Завидя на другом берегу реки селение, он направился туда, но никто не хотел перевезти его чрез реку. Нашлась впрочем одна набожная вдова, которая велела сыну своему перевезти монаха странника; у сей же вдовы Никон нашел не богатый, но радушный прием и покой; это было тем дороже для него, что в стране той был тогда голод. Оставляя своих благодетелей, Никон призвал на них благословение Божие и обещался не забыть их. На третьи сутки он достиг, наконец, до Кожеозерской обители, где и был принят в число подвижников.

Устав кожеозерский был однако же недостаточно строг для Никона, искавшего высших духовных подвигов. Скорбя об оставленном им пустынном строгом Анзере, он испросил у игумена благословение поселиться в одном избранном им пустынном месте на сем же острове. Здесь, построив себе келью, Никон начал свои высокие подвиги, имея правилом для себя прежний устав Анзерский. В этих подвигах, о которых ведает единый Сердцеведец Бог, провел Никон три года.

Около этого времени умер настоятель Кожеозерской пустыни. Тогда братия все единодушно признали Никона достойным начальствовать над ними, и неотступно просили его об этом. Никон сперва отказывался, но, наконец, должен был уступить просьбам братии, – отправился в Новгород и там был посвящен от митрополита Аффония во игумена.

Около 3-х лет начальствовал здесь Никон, и во все это время он был примером для братии. Он поучал их слову Божию, вместе с ними участвовал в молитве, вместе с ними разделял трапезу, часто сам трудясь в приготовлении её и служа братии за оною, и наравне с простыми иноками разделял разные монастырские работы. Но близко уже было то время, когда Никон – строгий отшельник – должен был, по воле Промысла, выступить на более широкое поприще служения церкви и отечеству.

В 1646 году Никон по нуждам монастырским отправился в Москву. Юный царь Алексей Михайлович, уже прежде слыхавший много хорошего о Никоне, повелел лично представить его к себе. Государь долго беседовал с ним. Величественный и смелый вид Никона, его ум дальновидный и особенно богатый познаниями слова Божия и правил церкви, его речь дышащая теплотой и сердечностью сильно понравились юному благочестивому государю; он привязался с этих пор к Никону всем сердцем; Никон сделался другом царя.

Вскоре, по воле государя, Никон был посвящен во архимандриты в монастырь Спаса, что на Новом, в Москве. Новый архимандрит, отличаемый между всеми другими особенною милостью и расположением царским, в короткое время многое сделал для монастыря своего; при содействии государя он обогатил и украсил его; в монастырскую жизнь ввел лучший порядок и ту строгость, какою отличались Анзерская и Кожеозерская пустыни, где прежде подвизался он.

Но особенные достоинства, которыми отличался Никон в это время и сделался известным, это – его заступничество за неправедно притесняемых, бедных и сирот, искавших царского правосудия и милостей. Государь, полюбив Никона, желал видеть его как можно чаще, и потому приказал ему каждую пятницу являться к утрени на верх – в придворную церковь. По окончании богослужения государь с особенным вниманием и удовольствием слушал умные и усладительные беседы Никона о предметах веры и благочестия. Дружба и любовь его к Никону день ото дня становились теснее. Во время этих-то посещений государя и бесед с ним, Никон старался обратить внимание его на неправедно притесняемых и просил его о правосудии. Такое ходатайство понравилось государю, и он поручил Никону отбирать у просителей челобитные и в урочное время представлять на рассмотрение. Эго известие быстро разнеслось по Москве. Тогда со всех сторон бедные и притесняемые, искавшие защиты правосудия, устремились в Новоспасский монастырь к покровителю и благодетелю своему, сильному любовью царскою; другие останавливали Никона на пути во дворец, подавали челобитные и молили о защите и ходатайстве пред царем. Ко окончании утрени, не выходя из церкви, государь выслушивал принесенные Никоном челобитные, повелевал дьяку тут же писать на них милостивые решения и вручал их обратно Никону для раздачи. Со слезами благодарности принимали их бедные из рук своего покровителя и благословляли отца и благодетеля своего. Эго продолжалось около трех лет. Дружба и расположение государя к Никону все более и более усиливались.

Около этого времени, именно в 1649 году, Новгородский митрополит Аффоний, тот самый, который прежде посвящал Никона в игумена Кожеозерского монастыря, испросил себе позволение за дряхлостью лет удалиться на покой в Хутынский монастырь. На его место патриархом Иосифом и всем освященным собором, с соизволения царя Алексея Михайловича, был избран Новоспасский архимандрит Никон. 9-го марта, при служении двух патриархов – московского Иосифа и Иерусалимского Паисия, Никон торжественно был рукоположен в Митрополита Новгородского.³

Прибывши в Новгород к пастве своей и совершив первое в архиерейском сане служение в храме Св. Софии, новый митрополит поспешил в Хутынский монастырь принять благословение от маститого своего предшественника. Когда Никон явился к нему, Аффоний первый просил благословения у Никона; долго происходило таким образом между двумя митрополитами прение, никто не хотел благословить первый. Тогда Аффоний сказал: «благослови мя, патриарх». Никон отвечал ему на сие: «ни, отче святый, – я грешный митрополит, а не патриарх». «Будешь патриархом. благослови мя», с уверенностью продолжал прозорливый старец. Тогда Никон благословил его, а за тем уже и Аффоний низвел на него благословение Божие.⁴

Между тем царь Алексей Михайлович теперь, с отправлением Никона в Новгород, лишенный возможности наслаждаться беседой своего друга, – скучал, а потому и вел с ним частую дружескую переписку. Но не довольствуясь этим, он каждую зиму вызывал Никона к себе в Москву, где он подолгу гостил у царя, совещаясь с ним о церковных и государственных делах. Возвращаясь к своей пастве пастырь всякий раз привозил ей новые царские милости. Три года и пять месяцев Никон управлял Новгородскою Митрополией, и в это непродолжительно время много пользы он принес ей. Что сделал Никон в это время полезного, увидим далее в своем месте.

Апреля 15-го 1652 года скончался московский патриарх Иосиф. Митрополит Никон, находившийся в это время на пути в Соловецкий монастырь для перенесения оттуда в Москву мощей св. митрополита Филиппа, получил от государя письмо, в котором тот писал к нему между прочим: «возвращайся, Господа ради, поскорее к нам избирать на патриаршество, а без тебя отнюдь ни за что не примемся».⁵

В начале июля Никон возвратился в Москву с мощами Святителя. Спустя несколько дней после сего в Московском Успенском храме составился собор, в присутствии самого государя и вельмож, для избрания патриарха России. Никон предугадывал, что избрание в патриархи падет на него, но в тоже время он ясно предвидел все труды и опасности, сопряженные с этим высоким служением; а потому, в намерении уклониться от избрания, он отказался присутствовать на соборе. В кандидаты на патриарший престол назначены были два иеромонаха Антоний и Феогност. Но Антоний, коему выпал жребий, за дряхлостью лет отказался от патриаршего сана. Тогда царь предложил собору избрать в патриархи Новгородского митрополита Никона; собор принял и одобрил предложение государя. Три раза отправляемы были к Никону послы с известием о наречении его патриархом и с приглашением явиться на собор; но Никон все три раза объявлял отказ и был непреклонен. Тогда снова посланы были к нему многие знатные лица духовные и светские, которым приказано было еще раз звать Никона на собор, и, в случае отказа, привести его силою. На этот раз Никон не отказывался уже более и явился на собор. Лишь только он предстал пред собором, – государь встал со своего места и объявил ему свое и общее всех желание иметь его патриархом. «Несмь таковыя меры, да архипастырем буду», отвечал Никон, и оставался непреклонным в своем отказе. Тогда царь, весь сонм духовных лиц, вельможи и народ пали пред ним на колени и со слезами умоляли его быть патриархом. Никон был изумлен и тронуть до глубины души; он сам залился слезами. Зрелище было умилительное. Прошло несколько времени: «Тогда я вспомнил», говорит о себе Никон, «что сердце царево в руце Божией, и убоялся отречения». Но прежде изъявления совершенного согласия, он обратился к царю и всему собору своих избирателей со следующими словами: «знаете, как первоначально дошел до нас свет Евангельской веры, и как мы приняли от вселенских патриархов правила Св. Апостол, Св. Вселенских и поместных соборов и Св. отец, и постановления греческих православных государей. По всему этому мы называемся христианами и хранителями правил и постановлений церкви. Так называемся мы, но на самом деле весьма мало оправдываем свое название. Но помните, что не слышатели, а творцы закона праведни пред Богом; что мя зовете: Господи, Господи, и не творите, яже глаголю, говорит нам Спаситель наш. Итак, если угодно вам избрать наше смирение в патриарха всероссийского, дайте мне слово, и сотворите завет в этой соборной и апостольской церкви, пред Господом Богом и Спасителем нашим Иисусом Христом, пред св. Его Евангелием, пред образом Преблагословенной Девы Богородицы, пред св. Ангелами и всеми Святыми, что вы обещаетесь непременно хранить заповеди Евангелия Христова, правила и постановления Св. Церкви, и будете слушаться нас во всем, как первосвятителя и отца верховнейшего. Тогда, заключил Никон, мы не можем отречься от сего великого архиерейства». Царь, весь освященный собор, бояре и народ дали клятву неизменно хранить и исполнять все, чего требовал Никон. После сего Никон изъявил свое согласие на избрание его в патриархи, и 25-го июля 1652 года (7160) в соборном Успенском храме он был торжественно посвящен в сей сан Корнилием митрополитом Казанским и Свияжским со всем освященным собором.⁶

Новый патриарх и царь оставались искренними друзьями; они почти никогда не разлучались; вместе молились, вместе рассуждали о делах, вместе садились за трапезу. Эта дружба, при том светлом обширном уме и твердом предприимчивом характере, какой имел Никон, много обещала и, действительно, принесла пользу церкви и государству, Счастливы были отечество и церковь русские в немногие годы патриаршества Никона (1652–1658).

Предки наши мало любили науки; ставя выше всего одно благочестие, они считали науки излишними и даже вредными для православия, а потому в старину (до патриарха Никона) у нас на Руси почти вовсе не было училищ. Никон, с юных лет воспитанный в слове Божием и писаниях отеческих и умом своим превосходивший современников, скорбел о невежестве народа. Замечая, как пренебрежение науками ведет к вредным последствиям для самой церкви, он старался возбудить в своих соотечественниках охоту и любовь к просвещению. По его мысли и убеждению; друг его боярин Ртищев, на берегу Москвы реки, близь Воробьевых гор, основал для наук Преображенский монастырь; сюда, по убеждению же Никона, вызваны были государем с юга России ученые иноки «ради в оном монастыре российского народа во просвещении свободных мудростей учения, для риторического учения и для перевода греческих книг».⁸

В то же время в Новгородском Хутынском монастыре Никон устроил типографию для распространения ученых трудов этих ученых иноков по всей России. Никон был в это время еще митрополитом Новгородским; сделавшись патриархом он принял под непосредственное покровительство Чудовское патриаршее училище, пришедшее было в упадок, и неусыпно следил за успехами как этого, так и Андреевского училищ, поощряя грудящихся здесь ученых иноков. Сюда же он вызвал из Соловецкого заточения ученого грека Арсения. Благодаря покровительству и содействию Никона, эти ученые сделали весьма много полезного. Они издавали Богослужебные книги в исправленном переводе, переводили писания святоотеческие, различные «душеполезные книги» и разные светские сочинения.

Патриарх Никон заботился о распространении просвещения по всем краям отечества нашего. Так, он предписывал подчиненным ему архипастырям «научая весь народ православный спасительным христовым заповедям, особенно отрочат, наказания усердно желающих, учению, чтению и доброгласному и согласному пению, по преданию Св. восточные церкви, учити и наказывати, избирая на сие учителей в благих свидетельствованных и Богобоязненных: и сея ради вины, якоже лепо, училища поставляти, и никому же от неискусных и нелепотных наказателей в них даяти дерзновение».⁹ В Москве Никон собрал богатейшую, по тогдашнему времени, библиотеку, в которой находилось более 1000 книг.

Так как просвещение народа, особенно духовно-христианское, о котором главным образом и заботился Никон, зависит от пастырей церкви, и на них лежит главная обязанность учить народ; потому Никон обращал особенное внимание на самое духовенство. Духовенство наше в старину было вообще в довольно жалком положении. – На церковные должности, до Никона, поставляемы были люди малоученые, не редко незнающие главных истин веры и благочестия, незнающие обязанностей своего сана и часто небезукоризненные в своем поведении. Никон пресек это зло. Твердо помня слова апостола к пастырю: образ буди верным словом, житием, любовию, духом, верою; чистотою (Тим. 4:12 и еще 3:2, 3), и сам являясь первым точным исполнителем их, Никон требовал этого и от других пастырей. Для сего он предписывал Архиереям избирать и посвящать на церковные степени только людей «учительных» и притом не иначе, как по свидетельству отца духовного и посторонних людей о благочестивой таковых жизни. Сам он никого не рукополагал ни на одну церковную степень без личного испытания.¹⁰ Для образца поведения духовенству Никон издавал духовные уставы, и тех, которые оказывались виновными и недостойными по своему поведению священного сана, он строго наказывал.

Но не одно духовенство было предметом пастырских забот Никона. Как истинный архипастырь он старался добрее пасти все вверенное его водительству великое словесное стадо, словом и собственным примером поучая пасомых вере и благочестию, и обличая порочное житие.

Прежде всего, – он требовал от своих пасомых непременного исполнения обрядов церкви и всех её постановлений. Благочестие, каким особенно отличались предки наши, сильно поколебалось во времена самозванца, и от знакомства и сношений с иностранцами. Охлаждение усердия и отсутствие должного уважения к храму Божию, свободное нарушение постов, часто забвение о священнейших обязанностях христианина – исповеди и приобщении Св. Таин, открытое оскорбление святости дней воскресных и праздничных, – вот те особенно яркие пороки, которыми заражено было наше общество в то время. Грустно было смотреть на них Никону – строгому ревнителю веры и благочестия, и он восстал против этих пороков с сильным словом обличения и наставления, не щадя ни лиц ни звания. Он сильно обличал, в присутствии самого царя, некоторых бояр, заведших было у себя, по примеру поляков, органы и приказал отобрать у них оные. В грамотах своих он призывал православных к хранению уставов церкви, предписывая в то же время духовным пастырям внимательно и зорко следить за поведением своих пасомых.¹¹

Истребляя пороки, Никон старался насадить благочестие, лучшим средством для этого он считал проповедование слова Божия. Церковная проповедь пред временем Никона была забыта (собственно на севере России); против неё составилось даже предубеждение; считалось достаточным одно уставное чтение в храмах из древних учителей церкви. Никон снова ввел в употребление живое устное собеседование в храмах. Не опуская сам ни одного Богослужения без проповедования, он предписывал тоже делать и подчиненным ему архипастырям. Сам Никон «от Божественнаго писания бе зело сказателен, и Богодуховновенною беседою украшен, и глас его благоприятен и слушающим увеселителен, а не покоряющимся Богу и Св. Церкви страшен, и кратко рещи, яко в та времена не точию ему в том равного архиерея не было, но и подобного не обреталось».¹²

Сладостные беседы его стекались слушать со всех сторон.¹³

Преизбыточествуя ведением слова Божия и любовью к нему, Никон поучал народ не в одних только храмах, но и везде при всяких случаях жизни; темничные узники, которых посещал он, слышали от него слово Божие наставляющее и утешающее; нищие приемля от него брашно гиблющее, с избытком принимали и брашно духовное, кратко сказать – слово Божие никогда не сходило с уст его.

Сохраняя в благочестии и чистоте житие тех, «ихже от Бога прият», Никон ревностно заботился и о том, чтобы «неверныя подражатели сотворити вере». Он поддержал погасавший луч христианской веры в обширной Сибири, По его настоянию в Конде, столице остякских князей, был устроен монастырь, который в последующее время служил рассадником христианства по всей Сибири. Никон деятельно заботился об обращении ко Христу мордвы, татар и черемисов, обитавших в странах приволжских. Ревностным сотрудником ему в сем деле был архиепископ Мисаил, который потом своею кровью запечатлел труды своего апостольства. В то время много было язычников в обширной Вятской области; для обращения их ко Христу Никон открыл здесь новую епископию вятскую и великопермскую. Он деятельно старался восстановить православную веру в древних областях России, отторгнутых Литвой и Польшей и обращенных в Унию, а при нем снова присоединенных к России. В самой Москве он обратил к православной вере многих иноверцев, как-то жидов и магометан; некоторых из них сам воспринимал от купели крещения и оставлял при себе, как духовных детей своих. Так ревностно заботился Никон о распространении св. православной веры.¹⁴

Никон был истинным отцом для бедных, сирых и убогих. Он никогда не выходил из своего дома, не взяв предварительно с собой достаточно денег для раздачи бедным и нуждающимся, с которыми он мог встретиться на дороге; особенною же щедростью он отличался в дни воскресные и праздничные. Из храма часто он отравлялся прямо в темницы и дома убогих и приносил туда и милостыню и слово утешения. Во время голода, свирепствовавшего в Новгороде, его дом был всегда отворен для бедных; здесь из собственных рук его они получали хлеб и деньги. Когда стали стекаться к нему со всех сторон бедные и голодные, Никон устроил для них в своем доме трапезу, за которой каждодневно питалось от 100 до 200 человек и более.¹⁵ В праздничные дни он посылал в тюрьмы и богадельни хлебы, калачи и платье.¹⁶ Памятниками его нищелюбия остались выстроенные им в Новгороде 4 богадельни и множество таковых в Москве; для них он выпросил у Государя определенный оклад денег и хлеба на содержание.¹⁷ Смело можно сказать, что едва ли кто из архипастырей расходовал столько на бедных, сколько патриарх Никон.¹⁸

Заботы патриарха Никона о благоустройстве церковного управления

Мы видели, как патриарх Никон заботился об образовании духовенства и об улучшении его нравственности. Вместе с этим он старался возвысить и утвердить его нрава и преимущества. Блистательным делом Никона в этом отношении было уничтожение так называемого Монастырского приказа.¹⁹ Светские лица при Никоне не имели уже влияния на суд церковный и не вмешивались в него, как это было напр. при предшественнике Никона Иосифе, когда имуществами церковными и даже самими должностями распоряжались бояре.²⁰

Доказательством заслуг Никона для церковного законодательства служит еще исправление им «Кормчей» книги.²¹

Особенно важными заслугами Никона для церкви было улучшение общественного богослужения, а именно; введение лучшего чтения и пения в церквах и исправление наших богослужебных книг.

В общественном богослужении до Никона первый слишком ощутительный беспорядок состоял в следующем: читали и пели, для скорости, в два и три голоса в одно и тоже время, стараясь при этом опередить один другого; один чтец напр. дочитывал шестопсалмие, другой вместе с ним дочитывал уже кафизмы, третий в тоже время пел «славу» и т. п.; ектеньи и возгласы сливались с пением клира. Все это производило большой беспорядок и предстоящих в храме лишало возможности слышать и понимать что читалось.²² Пение было нестройное, в одно и тоже время на разные напевы, которых было множество, и беспорядочное до произведения соблазна.

Вот что напр. говорил по поводу пения архимандрит Троицкого монастыря пр. Дионисий знаменитому в то время уставщику Лонгину: «ты мастер всему, а что поешь и говоришь, того в себе не разсудиши, како прямее надо в пении, или в говорении разумети, чем ты и в церкви Божией братию смущаешь и в смех вводишь. В чтении и молении глаголеши: Аврааму и семени, и везде писана оксия над этим: и семени; а ты как сам выговариваешь, так и поешь и вопишь великим гласом: Аврааму и семени его до века, и светлую статью кричишь над наш».²³

Никон, как ревнитель церковного благочиния, решился уничтожить подобные беспорядки.

Вступивши на Новгородскую митрополию, он приказал во всех церквах своей епархии читать и петь в один голос, не спеша, с благоговением, чтобы богослужение имело свойственное ему величие и важность. Он нарочно выписал из Киева знатоков греческого и киевского напевов и поручил им образовать хор певчих.

Этим хором²⁴ и тем благочинием, которое ввел Никон, восхищался сам государь, когда Никон со своими певчими приезжал из Новгорода в Москву и служил здесь в присутствии государя. По совету Никона государь в 1651 году собрал собор, на котором определено было этот нововведенный порядок распространить повсюду.²⁵ Государь вызвал из Киева знатоков пения и они образовали в Москве певческий хор. Вступив на патриарший престол, Никон еще с большею ревностью заботился о церковном благочинии, стараясь чрез содействие подчиненных ему архиереев распространить оное по всем российским церквам. Знатоки церковного пения выписывались даже из самой Греции. Труды патриарха Никона увенчивались успехами; «пение и знание распростреся от великаго Новогорода во все грады и монастыри великороссийския епархии, и во все пределы их».²⁶ Пастыри последующих времен восхищались улучшенным Никоном церковным пением. «Кое есть погрешение» говорил преемник Никона патриарх Иоасаф, обращаясь к раскольникам, «яко или гречески, или болгарски, или малороссийски поется в церкви? Вскую, рцыге нам противницы, не имамы любити их сладкопения? еже ово сердце в сокрушении приводит, ово ум от уныния на молитве свобождает, ово весело слышати церковнаго пения увещает. Воистину благая суть сия изводства, убо и само есть благо».²⁷

Другим, менее, быть может, ощутительным, но за то более важным недостатком богослужения до Никона были неисправность и повреждение богослужебных книг наших; в них вкрались даже ереси и «нововводныя повеления, ихже содержаху по сущему неведению пять патриархов», предшествовавших Никону.²⁸ Особенно много ошибок и прибавлений находилось в книгах, изданных при патриархе Иосифе;²⁹ более важные из них были следующие: лжеучение о сугубой аллилуиа, прибавление в 8-м члене Символа веры слова: истинного, лжеучение о двуперстном сложении и многие другие, «о каковых несогласиях и погрешениях, о приложениях и отъятиях за множество зде писати» оставляем.³⁰

Таких поврежденных книг напечатано было при Иосифе до 6000, и они разосланы были по России. Эти погрешности в книгах составляли основание раскола. Много труда требовалось, еще более предстояло опасностей со стороны невежественного народа тому, кто решился бы исправить наши богослужебные книги. Патриарх Никон ясно видел все это, но как «догматов твердый хранитель и блюститель усерднейший и столп благочестия непоколебимейший»,³¹ он решился на это многотрудное и небезопасное великое дело.

Никон приступил к исправлению богослужебных книг не вдруг. В первые полтора года по вступлении своем на патриарший престол, он позволял перепечатывать книги почти только с одной мольбой о прощении ошибок. А между тем готовился и готовил нужное для этого великого дела.³²

По его предложению в 1654 году государь собрал собор для рассмотрения и рассуждения о несходстве новопечатных богослужебных книг наших с греческими и древними славянскими. Никон предложил этому собору следующий вопрос: «новым ли московским печатным книгам последовати, в нихже многая обретошася нами от преведших и преписующих неискусно с древними греческими же и словенскими несходства и несогласия, явно еже рещи погрешения, или древним греческим и словенским, еже обое купно чин и устав показуют, в нихже св. Божии человецы и сих творцы восточнии и богословцы и учители Афанасий Великий, Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Иоанн Дамаскин и Петр, Алексий, Иона и Филипп, московские чудотворцы, и прочии святии научающеся, Богови угодиша».³³ Собор отвечал: «достойно и праведно исправити новыя книги противу старых харатейных книг и греческих... и мы также утверждаем быти, яко же греческия и наши старыя книги и уставы повелевают».³⁴ Затем Никон распорядился, чтобы из всех русских древних обителей представлены были в Москву находящиеся там старинные церковные книги.

Мудрый патриарх Никон не удовольствовался определением собора русских пастырей об исправлении богослужебных книг; в отражение всех упреков за самовольное нововведение, в которых уже и тогда не было недостатка, а с другой стороны поскольку исправление книг касалось постановлений целой церкви, – он счел нужным спросить по сему делу голоса восточных патриархов. С этою целью он отправил на восток некоего Мануила Грека с грамотами, в которых извещал восточных патриархов о своем намерении исправить богослужебные книги, и вместе предлагал 25 вопросов о находящихся в книгах погрешностях.

Патриарх Паисий, получив грамоты Никона, собрал собор, который единодушно утверждал определение собора Московского. Вместе с соборным решением – «во всем последовати древних великих православных учителей восточной церкви писаниям, сущим в ветхих книгах греческих и славянских»³⁵ – Паисий препроводил к Никону и соборные ответы на 25 помянутых его вопросов. При этом еще приложены были верный греческий список Никео-Константинопольского символа веры и скрижаль, или толкование на чин богослужения. Паисий, изъявляя живейшую радость и уважение к предприятию Никона, просил его ни в чем не отступать от уставов восточной церкви, да ни едино разнство имамы, яко чада истинная одной и той же церкви, и да ни едину вину обретают скверная, еретическая уста нас оглаголати о некоем разнстве.³⁶

Никон зная, что «греческая св. писания суть нам славянам прототипон, еже есть первообразное, от ихже вся книги наша преводит, ничесоже прилагающе, или отъемлюще, да совершенне им уподобимся, зная также о нескудном древних рукописных книг стяжании на востоке,³⁷ – отправил на восток, – на Афонскую гору и в другие восточные монастыри некоего Арсения Суханова с поручением собрать там древние греческие св. книги и рукописи, чтобы с ними, как с подлинниками, (а не с переводами, как делалось это при прежнем исправлении) сличить наши богослужебные книги. В начале 1655 г. Арсений возвратился в Москву с богатым собранием самых древних греческих книг, так что некоторым из них было по 500 и 600 лет, а одному евангелию 1050 лет. Кроме того восточные патриархи и другие православные архиереи, из уважения к просьбам Никона, прислали в Москву до 200 самых древних книг.³⁸ Тогда Никон снова собрал собор из русских и некоторых восточных, бывших в то время в Москве, иерархов, и предложил им на рассмотрение те и другие книги, т. е. древние греческие и славянские и новопечатные; эти последние были найдены неисправными; учение о двуперстии было отвергнуто, как заблуждение и почитатели его отлучены от церкви; новопечатные книги собор определил сверить с безошибочными древними греческими и славянскими, исправить их и напечатать вновь.³⁹

Теперь-то, наконец, Никон, основываясь на соборных определениях, приступил к сему великому и священному труду смело и решительно. Он вверил исправление книг благонадежным лицам – ученым и трудолюбивым инокам Андреевского и Чудовского училищ, которые и занялись им с величайшим усердием и осторожностью. Благодаря их трудолюбию, поощряемому Никоном, время от времени взамен прежних неисправных богослужебных книг стали появляться новые, исправленные без малейших погрешностей; они были печатаемы и издаваемы под непосредственным присмотром самого Никона. Прежде других были исправлены и изданы постная триодь (1655 г.) соборник молитв, часослов (1656 г.) и ирмолог, переведенный снова (1657), требник и следованная псалтирь (1658 г.), а потом и другие.

Любовь к иноческой жизни не оставляла Никона во все время его жизни. Под влиянием её то и частых воспоминаний о прежних днях, проведенных им вдали от мирского шума, Никон любил созидать обители. Построенные им монастыри служат живым памятником его благочестия и ревности о славе Божией. Таких монастырей патриарх Никон основал три: Иверский Крестный и Воскресенский, названный Новым Иерусалимом.

Иверский монастырь основан на одном из островов Валдайского озера, близь города Валдая в Новгородской губернии. Пленившись красотою и живописностью местоположения, под влиянием воспоминаний о ските Анзерском, Никон решился основать здесь монастырь и посвятить его имени Богоматери: чрез четыре года (1653–1657) стараниями патриарха, при содействии государя, на диком острове, покрытом темным лесом, возник величественный монастырь со многими каменными храмами и зданиями для иноков. По желанию Никона для сего монастыря был сделан снимок с чудотворной иконы Богоматери, находящейся в Иверской Афонской обители, который сам он потом принес в новую свою обитель; сюда же были перенесены мощи св. Иакова Боровицкого. Патриарх обогатил этот монастырь святынею, а государь большими вотчинами и разными угодьями. И по своему внешнему великолепию, и по строгости порядка и благочиния, и по великолепию в богослужении эта обитель была отлична от обыкновенных.⁴⁰

Другой, построенный патриархом Никоном, монастырь – Крестный. Мы рассказывали выше, как Никон, будучи еще иеромонахом, спасся от потопления на острове Кие (в заливе Белого моря) и в память своего избавления водрузил здесь св. крест. Чрез 17 лет, на пути в Соловецкий монастырь, Никон посетил это место, водруженный им крест нашел целым и услышал, что многие силою его спасаются от потопления. Тогда же он решился устроить здесь обитель; решился и – сделал. Для этой обители, по приказанию Никона, был сделан величественный крест из кипарисного дерева, – наподобие того, на котором распят был Господь наш Иисус Христос. Никон украсил этот крест серебром, золотом и драгоценными камнями, сокрыл в нем до 300 частиц св. мощей, кровь многих св. мучеников и части св. камней палестинских. Вверху этого креста изображены св. Равноапостольные Константин и Елена, а внизу – у подножья царь Алексей Михайлович, царица Мария Ильинишна и сам патриарх Никон в молитвенном положении с преклоненными коленами и главами. Внизу креста патриархом Никоном сделана была следующая надпись: «Христе Боже, помилуй и спаси душу мою, силою честного и животворящего Твоего креста, и святых ради молитв, их же мощи водружены в сем кресте». Крест этот патриарх Никон торжественно сопровождал за Сретенские ворота и отправил в новосозидаемую обитель. В 1661 году построение этого монастыря было окончено и Никон освятил в нем церкви. Эту обитель, также как и Иверскую, государь пожаловал богатыми вотчинами.⁴¹

Но самым замечательным из монастырей, основанных патриархом Никоном, надобно назвать, без сомнения, монастырь Воскресенский, находящийся в 47 верстах от Москвы. На этом месте прежде было село Воскресенское. Никон на пути своем в монастырь Иверский не раз останавливался в этом селе, и, пленившись красотой местоположения его, вознамерился основать здесь обитель. В 1657 г. начались здесь работы и скоро явилась обитель с деревянною оградою о 8 башнях, с деревянным храмом Воскресения Христова и другими зданиями для монашествующих. Этот первый храм в обители торжественно был освящен самим Никоном в присутствии государя. С одного возвышения, находящегося в версте от монастыря, обозревая избранную Никоном местность Государь и сам пленился ею и, обратясь к Никону, сказал: «сам Бог изначала определил место это для обители; оно прекрасно как Иерусалим». Этим же именем Государь опять называл новую обитель в письме своем к Никону.⁴² Это имя Нового Иерусалима и осталось за обителью; а также и другие места, прилегавшие к обители, получили имена мест палестинских: – близ лежащая гора названа Елеоном, река Истра – Иорданом, явились новый Назарет, Фавор, село Скудельниче и т. п. Для полного подобия Иерусалиму Палестинскому Никон предпринял устроить посреди обители обширный храм Воскресения Христова, во всем совершенно сходный с храмом Иерусалимским. В Иерусалим был отправлен келарь Троицкой Лавры Арсений Суханов для снятия верных планов и моделей с Иерусалимской и Вифлеемской церкви. Арсений воротился в январе 1658 года, а в апреле Никон положил первый камень в основание этого знаменитейшего храма. Но промысл не судил Никону увидеть окончание его.

Управляя церковью Российскою, Никон вместе с этим имел большое влияние и на дела государственные.

Еще в сане Новоспасского архимандрита Никон, как видели мы, был защитником и верным провозвестником гражданского правосудия. За этим же правосудием государь поручил Никону надзор при отправлении его на Новгородскую митрополию. Вместе с правом наблюдать за производством дел во всех судебных местах и, по своему усмотрению, утверждать или отменять решения их, государь поручил Никону проверять даже самого градоправителя, так что Никон был в Новгороде, по воле государя, как бы наместником его. Ревностный и мудрый архипастырь с честью оправдал высокое доверие к нему царя-друга. Убеждая судей к правосудию, Никон старался часто прежде самого суда примирять враждующих, которые, впрочем, и сами прежде суда гражданского шли на келейный суд к митрополиту; многие узники, по рассмотрении Никоном их дел, получали освобождение из темниц. Но преданность Никона царю и отчеству особенно ярко выразилась во время происшедшего в Новгороде народного бунта. В 1650 году, во время свирепствовавшего в Новгороде голода, вспыхнул здесь народный мятеж. Некто посадский человек, но прозванию Волк, из корыстолюбивых видов, оклеветал пред народом живших тогда в Новгороде иностранцев в измене государству. Возмущенный народ, перебив многих иностранцев, устремился к дому воеводы, князя Хилкова, с намерением убить и этого мнимого изменника. Видя угрожавшую ему опасность, воевода тайно укрылся в кельях митрополита Никона. Народ узнал об этом и с криками: «пойдем и мы туда и убьем изменника» вооруженный палками и каменьями бросился к дому митрополита. Требуя выдачи воеводы, разъяренная толпа бунтовщиков выломала ворога архиерейского дома и перебила несколько служителей митрополита. Разъяренная чернь волновалась; били два набата; весь город объят был ужасом. Неустрашимый митрополит Никон вышел к бунтующим со словом вразумления, но тотчас же сбит был с ног, осыпаемый каменьями и палочными ударами, без чувств влачим был по земле. Он, конечно, тут же скончался бы мученически, если бы не нашлось нескольких благоразумных людей, которые, сжалившись над страдальцем архипастырем, отняли его из рук разъяренной черни. Когда мало-помалу стихли страсти бунтующих, они увидели, как далеко в ярости зашли они, и со стыдом и страхом стали расходиться по домам. Никон полумертвый был служителями своими внесен в кельи. Лишь только пришел он в чувство, немедленно, забыв все свои страдания, решился снова сделать все возможнее для усмирения мятежа. Приказав всему духовенству городскому собраться в храм Св. Софии, Никон исповедался у отца своего духовного, как бы готовясь на смерть, и явился в соборный храм. Отсюда вскоре начался крестный ход в Знаменский монастырь, близь которого находилось место собрания мятежников. Изнемогающий от ран, из которых лилась кровь, страдалец-архипастырь, предшествуемый крестным ходом с трудом достиг знаменского собора. Здесь совершил он литургию, и, укрепившись приобщением Св. Таин, велел везти себя к земской и таможенной избам, где снова собрались мятежники. Явившись в это буйное сборище, Никон велел приподнять себя и обратился к мятежникам со следующими словами: «дети! я всегда проповедовал правду без страха, а теперь еще дерзновеннее возвещу вам истину; ничто земное не устрашает меня; готова уже душа моя грешная к смерти, – я сподобился принять тело и кровь бессмертного Источника – Христа и Бога моего. Я, как пастырь, пришел спасти вас от возмущающих вас волков, от духа вражды и несогласия; успокойтесь, и если знаете за мной какую-нибудь вину или неправду против царя нашего; то, объявив её мне, убейте меня: я готов умереть с радостью; только обратитесь к вере и повиновению». Пристыженные и объятые страхом мятежники ничего не отвечали на слова эти, и один за другим стали расходиться. Никон отправился отсюда в храм Софии и здесь, при многочисленном собрании духовенства и народа, предал анафеме главнейших зачинщиков бунта.

Мятежники, боясь гнева царского, решились на отчаянное дело; – они задумали сдать город Швеции или Польше. Дальновидный и проницательный Никон, узнав об этом намерении новгородцев, поспешил отправить к государю в Москву грамоту, в которой подробно описал весь ход мятежа народного и их злое намерение отдаться иноверному государю. Посланный Никоном гонец скоро возвратился из Москвы с двумя грамотами от царя – к митрополиту и народу. В грамоте к Никону Государь, выражая чувства искренней своей благодарности, признательности и любви к нему, называл его «новым страстотерпцем и мучеником».⁴³ В другой грамоте к народу Государь угрожал мятежникам страхом смертной казни, если они не принесут раскаяния пред митрополитом и не испросят у него себе прощения. Когда эта грамота прочтена была мятежникам, их объял страх; единственная надежда оставалась на доброго архипастыря. Тысячи народа устремились к его дому, и вместо прежних буйных и неистовых криков, раздались теперь слезные голоса: «прости нас, отец наш, прости нас!» Кроткий и незлобивый пастырь, преподав собравшемуся народу наставление о повиновении властям и доброй жизни, объявил ему прощение и разрешение от себя, обещал помилование и от государя под условием выдачи главных виновников бунта. Со слезами раскаяния и умиления принял народ милости своего архипастыря; главные зачинщики бунта были выданы, преданы правосудию, и в городе водворилась тишина.

Усмирением этого страшного возмущения Никон оказал великие услуги государству. Ценя их по достоинству, царь писал к Никону: «избранному и крепкостоятельному пастырю, милостивому, кроткому, беззлобивому, но и паче же любовнику и наперснику Христову, и рачителю словесных овец; о, крепкий воине и страдальче Царя Небеснаго, о возлюбленный мой любимиче и содружебниче, святый Владыко! Пишу тебе светлосияющему во архиереех, аки солнцу сияющу по всей вселенней, тако и тебе сияющу по всему нашему государству благими нравы и делы добрыми... собинному нашему другу душевному и телесному».⁴⁴

Другие заслуги Никона государству были оказаны им во время двукратного посещения Москвы и некоторых других городов моровою язвою. В 1654 году открылась в Москве моровая язва и быстро распространилась по соседним губерниям; в Москве она свирепствовала с опустошительною силою. Государь в это время был в походе против поляков; семейство свое он вверил попечениям патриарха Никона; ему же поручен был надзор и за правлением бояр. Никон с обыкновенною для него твердостью делал распоряжения к облегчению бедствий, особенно заботясь о семействе царском. Он выехал с ним из столицы в Троицкую Лавру, а отсюда путешествовал по более безопасным местам, за которыми сам лично наблюдал. В тоже время от имени царицы и малолетнего царевича Алексея он рассылал по разным городам грамоты с наказами о строгих мерах предосторожности: по его приказанию те места, где свирепствовала язва, ограждались крепкими заставами; для очищения воздуха жгли костры; переходы жителей из одного места в другое, для безопасности были запрещены; самые донесения, переходившие зараженными язвою местами, велено было списывать со слов у костра, а подлинники сжигать. В Вязьме Никон представил государю его семейство невредимым. Государь, благодарный Никону за «доброопасное тщание» о его семействе и государстве, почтил его титулом патриарха вся великия и малыя и белыя России и великим государем.⁴⁵ Никон отказывался от сего последнего титула – «великий государь» но, по воле царя, он остался за Никоном во всех деловых бумагах. Этот самый титул, как увидим, послужил впоследствии для врагов Никона сильным предлогом к его обвинению.

Прекратившаяся было язва вскоре открылась снова: патриарх Никон по прежнему рассылал указы о мерах предосторожности. В это время суеверы, недовольные печатанием новоисправленных Богослужебных книг, распускали слух о мнимых видениях, в которых будто бы Господь требовал прекращения книгопечатания. Многие верили этому и от того народные смуты возрастали. Никон, обличив мнимых духовидцев в их «небылинных и бездельных враках»⁴⁶ разослал для вразумления смущенного народа пространную окружную грамоту. В грамоте этой, запрещая верить разным ложным толкам суеверов и предлагая внешние меры предосторожности, Никон, как ревностный архипастырь, убеждал переносить посланное бедствие с терпением, и в посте и молитве искать от него избавления: «будем Ниневитяне, а не Содомляне, заключал он свою грамоту, оставим злобу, да не погибнем от злобы». Такие мудрые распоряжения Никона принесли много пользы.

Помогая государю в делах внутреннего управления государством, патриарх Никон вместе с ним простирал взоры свои и за пределы царства Российского. Так, самое блистательное из событий царствования Алексея Михайловича, – присоединение к державе русской Малороссии, совершилось при сильном участии в нем патриарха Никона. Гетман Хмельницкий несколько раз изъявлял желание свое присоединить к России свою несчастную родину, страдавшую под гнетом поляков. Но государь был нерешителен в этом деле. Наконец Хмельницкий прислал грамоту к Никону, в которой умолял его о присоединении единоверных к единоверным. Никон убедил нерешительного Государя, и 8 генваря 1654 г. совершилось торжественное присоединение Малороссии. По этому поводу вспыхнула война России с Польшей. Никон благословил и окропил св. водою войска и самого царя, отправляющихся в поход. Надзирая за внутренним управлением делами государства в это время, патр. Никон заботился и о войске бывшем в походе с Государем: он распоряжался своевременной доставкой войскам хлеба и других запасов. Эта война с Польшей была счастлива для России и посол за послом спешили от царя к Никону с известиями о победах и о взятии городов.

В 1656 г. Государь, также по убеждению патр. Никона, принял предложение молдавского воеводы Стефана о подданстве России.

Мы обозрели, и притом кратко, только главнейшие черты деятельности патриарха Никона на пользу церкви и отечества. Но смело можно сказать, что не было в церкви и государстве ни одного более или менее важного дела, в котором бы не участвовал великий ум Никона. Много пользы принес он церкви и отечеству в непродолжительное время своего служения, еще более можно было ожидать в будущем. Но, к сожалению, обстоятельства изменились к худшему и на деле вышло не так.

«Собинная» дружба царя Алексея Михайловича с патриархом Никоном прекратилась вскоре по возвращении царя из польского похода; именно с началом 1658 года, скажем словами Шушерина, «нача быти безсоветие и раздор между благочестивейшим царем и святейшим патриархом Никоном», – началась небывалая в летописях Русской Истории распря Русского царя с Русским Патриархом. Внутреннего основания для такого резкого изменения в отношениях двух искренних друзей надобно искать в перемене взглядов и характеров их обоих. «Поход, деятельность воинская, и полная самостоятельность в челе полков развили царя, докончили его возмужалость»; благодаря новой сфере, новой деятельности, в короткое время было пережито много; явились новые привычки, новые взгляды; в воинской жизни охладело вероятно прежнее горячее чувство религиозности; новые лица утвердили свое влияние на слабый характер Алексея. Великий Государь возвращается в Москву и застает там другого великого Государя, который в это время, будучи неограниченным правителем, более освоился с властью, приобрел привычку распоряжаться всеми делами самостоятельно. Никон не был из числа тех людей, которые готовы отказаться от своих убеждений и от своего прежнего образа действовать в виду изменившихся обстоятельств. Нет сомнения, что Никон, глубоко знакомый и с канонами и с историей церкви восточной и русской, хорошо знал границы своей духовной власти, своих прав, как высшего пастыря церкви, судьи совести и распорядителя дел церкви и защитника её прав. Но полная доверенность Государя, основанная на сердечной дружбе, передала Никону и великое влияние на дела гражданские. При энергическом характере Никона, нерешительный Государь находился как бы под его опекой. Никон не сумел заметить, что Государь стал уже тяготиться этой опекой, и вовремя отстраниться от вмешательства в дела не подлежащие чисто церковному управлению. Конечно, главною причиною этого было поведение Государя, по внешности оказывавшего тоже внимание к Никону, и боявшегося открытым объяснением положить конец начинавшимся уже ложным отношениям между патриархом и Государем. Никон заблуждался, считая Государя тем же другом, каким был он прежде, и по правам этой дружбы позволять себе поступать так, как не поступил бы, когда бы убедился, что эта дружба уже прошла. Обратим, наконец, внимание на время, на общество, общество крайне юное, представлявшее так мало нравственных сдержек для всякого сильного, где всякий сильный так легко увлекался своим положением и считал себе все позволенным в отношении к менее сильным, где природа самая мягкая, самая человечная, какая напр. была у Алексея Михайловича, не могла удерживать от поступков, кажущихся теперь нам очень непривлекательными. Что же позволяли себе люди с природою более жесткою, когда праву сильного смирять подчиненных не поставлялось границ, когда это смирение обыкновенно было непосредственное и сила его зависела от силы волнения, происходившего в душе разгневанного смирителя?... Эта же юность общества, недостаток образования, развитием ума сдерживающего порывы чувств, охлаждающего человека, дающего ему ровность в действиях, – производили шаткость, отсутствие последовательности, крутые переходы, сильное падение....

Возведение Никона на патриаршество с условием повиновения от возводивших, размеры политического влияния, уступленного ему царем, и наконец управление государством во время отсутствия царя развили это властелинство в Никоне до высшей степени и необходимо должны были вести к столкновениям с вельможами, к столкновению с самим царем, который, воротясь из похода, на многое стал теперь смотреть иначе.⁴⁸

И так, внутренними причинами к изменению отношений между царем Ал. Михайловичем и патриархом Никоном послужила перемена во взглядах и привязанностях царя Алексея. Но сделавшись по характеру своему независимее, по крайней мере относительно Никона, без которого он привык уже теперь обходиться, царь Алексей Михайлович в тоже время не приобрел еще настолько твердости характера, чтобы действовать с полною самостоятельностью, – его натура была слишком мягка для этого. Почувствовав решимость выйти из под влияния Никона, он в тоже время весьма легко подчинился другим влияниям, – влияниям враждебной Никону партии, которая с искусством и старанием, достойными лучшего назначения, вела царя все дальше и дальше в разладе с его прежним другом и привела наконец к известному исходу для сего последнего. В самом деле, во все продолжение Никонова дела мы видим царя под влиянием партии враждебной Никону; от этого влияния царю порой как будто и хотелось освободиться, но в тоже время недоставало решимости, и он так наконец привык к нему, что не знал уже как и обойтись без него, особенно когда дело с Никоном зашло уже слишком далеко. Он сам после, во время разгара взаимной распри с Никоном, сравнивал свое положение с положением Никона и находил, что последнему гораздо удобнее было бы действовать в пользу примирения, если бы только он хотел смириться, что он свободен делать, что хочет, тогда как царя окружают власти и бояре; «они все приводят меня в ярость», говорит сам Алексей Михайлович, «а ему одному (т. е. Никону) лучше меня: что хочет то и делает в помысле своем; никто его не заставляет насильно».⁴⁹

А что против Никона могла составиться целая враждебная партия – это очень было естественно.⁵⁰ При своем крутом характере, не любивши обращать внимание на чужие права и притязания, считая для себя унизительным и ненужным приобретать союзников, Никон умел нажить себе слишком много врагов во всех сословиях. Вельможи, гордившиеся знатностью своего рода и постоянно спорившие между собою о местничестве, завидовали Никону, как первому советнику и как бы соправителю царя, поставленному выше всех их и более всех приближенному к царю. Такая власть Никона сама по себе была уже тяжела для вельмож; а те строгие замечания и обличения, которые Никон, по обычаю, не стесняясь в выражениях, делал их корыстолюбию, своеволию и неповиновению уставам церкви, еще более раздражали их и вооружали против него.⁵¹ Известно, что когда Никон был еще Новгородским митрополитом, у него и тогда уже были недоброжелатели недовольные им, которые тайно «перешептывали: ни коли же такого бесчестья не было, что ныне Государь нас ведал митрополитом», и говорили, что лучше погибнуть в Новой Земле за Сибирью, чем попасть под начало к Новгородскому митрополиту; сам царь Алексей Михайлович должен был умолять Никона сдерживать свое властелинство.⁵²

Вельможи забыли, что и в царствование отца царя Алексея только твердая рука патриарха Филарета держала их в повиновении, но Филарет был отец Государя, а потому несли его власть безропотно. Нерасположено было к Никону и духовенство. Белое духовенство не любило его за недоступность и недостаточное внимание к его настоятельным нуждам;⁵³ черные власти – за то, что обращался с ними слишком властительно и строго; между сими последними было несколько человек личных врагов Никона.⁵⁴ Наконец к этому прибавить нужно неудовольствие против Никона приверженцев старого порядка вещей, старых церковных книг и обрядов, таких людей, у которых были единомышленники и в простом народе и при царском дворе, чтобы понять, какая огромная коалиция составилась против Никона и враждебно стала между ним и его другом – царем. Все эти люди, сильно недовольные патриархом, желали избавиться от него и искали всевозможных случаев и предлогов для охлаждения в Государе дружбы и любви к его другу – патриарху. Более сильные из них, по своему положению стоявшие близко к царю, постоянно твердили ему, что царской власти уже не слыхать, что посланцев патриаршеских боятся более чем царских, что великий Государь-патриарх не довольствуется и равенством власти с великим Государем-царем, но стремится превысить его, вступается в градские суды, вотчины отнимает и т. д. Когда Алексей Михайлович окончательно поверил всем этим внушениям, неизвестно; – очень может быть, что и сам он не умел в точности определить этой печальной для него минуты, когда последняя может быть ничтожная, капля упала в сосуд и переполнила его... Любовь и нелюбье подкрадываются незаметно и овладевают душою; человек уверен, что он все еще любит, или что все еще хладнокровен, пока наконец какое-нибудь ничтожное обстоятельство не вскроет состояния души, давно уже приготовленного. По природе своей и по прежним отношениям к Никону, Государь не мог решиться на прямое объяснение, на прямой расчет с Никоном; он был слишком мягок для этого, и потому предпочел бегство, – стал удаляться от патриарха. Никон заметил это удаление, но не мог достичь прямого объяснения. Холодность и уделение царя естественно заставили и Никона удаляться от него. Естественно, что не зная никакой вины за собой пред Государем-другом, он выжидал объяснений со стороны Государя или предоставлял времени, чтобы оно рассеяло облако неприятностей. Оскорбленный в чувстве дружбы, он вероятно позволял себе и выражения неудовольствия. Этим воспользовались враги Никона, чтобы более и более вооружать против него Государя.⁵⁵

В 1656 году Государь, по совету и настоянию Никона, объявил войну Швеции. Война эта была неудачна для России. Этим воспользовались недоброжелатели Никона и старались выставить его пред царем, как намеренного советника неудачной войны. Они между прочим внушали царю, будто патриарх для того советует ему предпринимать войны, чтобы, с удалением царя из столицы, ему самому свободнее было властвовать здесь, будто он сам хочет быть равным царю и даже царем.⁵⁶ Титул великого Государя, пожалованный Никону царем, служил благовидным основанием к этому. Все действия Никона старались перетолковать во вред государству. Этим они успели в сердце царя посеять недоверчивость к Никону и холодность; отношения двух прежних искренних друзей стали теперь очень натянуты. Патриарха перестали звать во дворец для государственных совещаний; дружеских бесед царя с Никоном за трапезою уже не стало. Тогда бояре, ободренные столь удачным своим началом, уже открыто и бесстыдно стали унижать патриарха. Так один из них – Стрешнев – выучил свою собаку выделывать ногами как бы подобие святительского благословения и назвал её Никоном.

Видя явное презрение к себе бояр и холодность прежнего друга своего – царя, Никон, как выше сказали мы, стал удаляться. Он уехал на время в любимый свой Воскресенский монастырь, надеясь разлукою с царем дать почувствовать ему свою утрату и снова возбудить в нем к себе любовь и расположение. Этим удалением Никона недоброжелатели его поспешили воспользоваться для своих целей; они стали свободнее наговаривать, царю на патриарха. Но одной холодности царя к патриарху для них было очень недостаточно; им хотелось окончательно поссорить царя с патриархом, они сторожили удобную минуту подложить искру и зажечь столь желанную для них вражду между двумя прежними искренними друзьями. Удобный случай к этому они нашли скоро.

В начале июля 1658 года Никон возвратился из своей Воскресенской обители в Москву по случаю готовившегося здесь торжества – присяги Грузинского царя Теймураза на подданство России. 6-го июля назначен был парадный прием Теймураза при дворе. Патриарх Никон надеялся быть при этом торжестве, но ошибся, – и на этот раз он также остался неприглашенным во дворец. В толпе собравшегося на эту церемонию народа находился посланный сюда зачем-то от Никона его боярин. Стольник и родственник царский Богдан Хитрово ударил, неизвестно за что, этого боярина палкой, и когда этот последний заметил Хитрово, чтобы он не смел драться, что он прислан сюда от патриарха за делом, Богдан Матвеевич с особенным чувством удовольствия повторил удар, да еще с наставлением, чтобы патриарший боярин не слишком чванился. Понятно, что это было сознательное намеренное оскорбление патриарха в лице его слуги. Так именно понял это и Никон. Оскорбленный этим, он жаловался Государю на обидчика и требовал удовлетворения. Государь письменно обещал разобрать дело, но потом эта жалоба патриарха была оставлена без уважения и забыта.⁵⁷ Патриарх надеялся объясниться с царем по этому делу в наступавшие праздники; но один из них – именно день Казанской Божией матери (8 июля) прошел, и Государя не было при патриаршем служении. Наступил другой праздник – положение Ризы Господней (10-го июля). Пред вечернею, накануне этого праздника, патриарх послал звать Государя к Богослужению, но Государь отказался; пред всенощным бдением патриарх повторил зов; – на этот раз является к нему от имени царя князь Юрий Ромодановский и говорит: «Царское Величество гневается на тебя и потому к службе не будет, и на Св. Литургию завтра ждать себя не велел; царь повелел тебе сказать, что ты преобидишь царское Величество называя сам себя великим Государем; ты не великий Государь, а один у нас великий Государь – царь...». Никон отвечал: «называюсь я великим Государем не сам собою; так восхотел и повелел его царское Величество, свидетельствуют грамоты писанные его рукою». Но Ромодановский, как бы не слушая его, продолжал: «почитал тебя царь, как отца и пастыря, а ты зазнался, и теперь царское Величество писаться тебе Великим Государем запретил и почитать тебя не будет».⁵⁸

После подобного происшествия, Никону, если он не хотел унизить свое достоинство, свой сан, ничего не оставалось более, как отказаться от своей должности. Не смотря на властительный характер, он был глубоко верен учению Христовой Веры, святости монашеских обетов и долгу подданного, чтобы начать борьбу с царем за права своего сана. Он достаточно уважал свой сан и свое достоинство, чтобы молить о том только, чтобы его терпели, когда отказывали ему в почтении. Вся власть, все значение патриарха были нравственные, основывались на почтении к его сану; как скоро отказывал Государь ему в почтении, значит, он не хотел признавать его патриархом. Особенно так должен был понять эти слова Никон, который и принял патриаршество только после того, как ему торжественно обещано было повиновение и почтение.

Никон решился торжественно, в церкви, отказаться от патриаршества. Может быть он думал, что царь, которого характер так хорошо был известен, одумается, возьмет назад свои оскорбительные слова, вспомнит прежнюю свою дружбу, к разрыву которой не было подано патриархом никакого достаточного побуждения.⁵⁹ Но царь не пришел в церковь мириться с ним, просить у него прощения и умолять его остаться патриархом; сцена избрания Никона на патриаршество не повторилась... 10-го июля патриарх служил последнюю литургию в Успенском соборе с особенною торжественностью, – на нем был надет саккос Святителя Петра и омофор «шестого собора». Стечение народа было большое. После литургии, в обычное время, он начал говорить к народу слово Златоустого, в котором рассуждалось о высоком назначении пастырского служения и о том, какое зло бывает для церкви когда пастырь неискусен пасти свое стадо; потом стал не читать уже, «а говорить речью, на люд смотря», что он именно и есть такой неискусный пастырь, не умеет пасти народ свой, и что потому больше патриархом не будет и чтоб его впредь патриархом не считали. «Я никогда и не помыслил бы», говорил Никон, «на таковый сан взыти, если бы Государь в этой же самой церкви не обещался пред Богом, святыми ангелами и всеми святыми непреложно хранить заповеди Божественные и правила церковные. Но весть Господь, яко наш Великий Государь дал такое обещание пред Богом, пред Святым чудотворным образом Пресвятой Богородицы, пред св. ангелами и всеми святыми, – и не один царь дал такое обещание, но и весь царский синклит и весь народ. И до тех пор, пока они, по возможности, пребывали верными своему обещанию, мы терпели; но теперь, когда они изменили своему клятвенному обещанию, и царь стал гневаться на нас неправедно, якоже весть Господь, мы, помня свое обещание о хранении заповедей Господних, как обещались на поставлении патриаршеском с подписанием, свидетельствуем в церкви небом и землею, что Государь напрасно гневается на нас, и, помня заповедь Господа: егда гонят вы во граде, бегайте в другий, – оставляем наш первопрестольный град и отходим в пустыню».⁶⁰ При этих словах в церкви произошло смятение, поднялся шум, так что «в тесноте великой речей патриарха нельзя было расслушать», что именно и как говорил он дальше. Затем Никон поспешно разоблачился, надел «смиреннейшую и худейшую архиерейскую мантию», поставил к Владимирской иконе Богоматери жезл св. Митрополита Петра и вместо него взял в руки простой старческий посох; написал в ризнице письмо к Государю⁶¹ и, отослав его, в ожидании царского ответа, сел на последней ступени архиерейской кафедры лицом к западным дверям. Народ, изумленный таким неожиданным и необычайным поступком Никона, не желая расставаться с любимым архипастырем своим, держал двери запертыми и рыдая умолял патриарха не оставлять паствы своей. Заплакал и сам Никон. Вскоре явился в собор посланный от царя князь Алексей Никитич Трубецкой в спросил патриарха, нет ли у него какого гнева или каких наносных речей на Государя? Никон отвечал: «никакого гнева у меня на царя нет и никаких наносных речей на него я не слушаю, но даю место гневу царского Величества, что без правды синклит, бояре и всякие люди церковному чину обиды многие творят, а сыску и управы царское величество не дает, а о чем мы пожалимся, и он гневается на нас».⁶² Трубецкой от имени царя объявил Никону, чтоб он патриаршества не оставлял, а келий на патриаршем дворе много.⁶³ «Поклоняюсь Великому Государю за его царскую милость», отвечал Никон, и со слезами пошел из храма, возглашая слова псалмопевца: «се удалихся бегая, и водворихся в пустыни; чаях Бога спасающаго мя от малодушия и от бури». Рыдающий народ удерживал патриарха и выпряг из его кареты лошадей; Никон пошел пешком чрез Кремль на свое Воскресенское подворье. Опередивший его народ запер Спасские ворота, и Никон несколько времени сидел около них в углублении и плакал, пока прибывшие стрельцы не разогнали усердного народа. На Воскресенском подворье своем Никон провел еще три дня в горьком раздумье и в ожидании обещанного свидания с Государем; но не дождавшись его уехал потом в свою Воскресенскую обитель.

Удалившись в Воскресенский монастырь, патриарх Никон снова посвятил себя здесь той подвижнической жизни, какую проводил некогда в скитах Анзерском и Кожеезерском. Особенным предметом попечений его здесь был начатый им, знаменитый по своему плану, храм Воскресения Христова; на сооружение этого храма патриарх сам носил кирпичи. В праздничные дни он совершал Богослужение и посвящал в это время в монастыри свои архимандритов и игуменов, а в принадлежащие к ним села священников и диаконов. В свободные часы занимался чтением книг, продолжая между прочим составлять свою летопись. Особенным в его жизни здесь было еще то, что каждодневно, по окончании Божественной литургии, он со слезами выслушивал молебен ко Пресвятой Богородице, поемый во всякой скорби душевной и обстоянии.

Между тем по делам церковным он завязал с Государем переписку; переписка эта отличается спокойным и миролюбивым тоном и покорностью, чрезвычайно замечательными в тогдашнем положении Никона. Благословляя Государя и семейство его, Никон, по предложению Государя, благословлял в того, кому Бог изволит быть на его месте патриархом; он даже сам бил челом Государю, чтобы поспешили избранием ему преемника, чтобы церковь Божия не вдовствовала и без пастыря не была. Казалось бы, теперь было самое благоприятное и законное время избрать нового патриарха, на что сам Никон, как сейчас сказали мы, изъявлял и согласие и желание. Но, к прискорбию, на деле этого не последовало; церковь долго еще должна была оставаться без верховного пастыря и мир её надолго был нарушен соблазнительными и прискорбными событиями, о которых мы и поведем теперь речь нашу.

Миролюбивые письма Никона к Государю, в которых он так смиренно умолял его о прощении, тронули доброе сердце царя; в нем оживала старая приязнь к своему прежнему другу; ему стало жалко Никона, – запало раздумье, не слишком ли строго и теперь уже поступлено с ним, действительно ли виноват он, и не лучше ли восстановить то, что было прежде, словом сказать – царь медлил избранием нового патриарха, а между тем начал с Никоном сношения, напоминавшие прежнюю их искренность. Это колебание царя, с явным расположением в пользу Никона, имело несчастные последствия и для него самого и для патриарха. В Никоне она родила мысль, что при видимом нежелании царя заместить место Никона, при явных знаках его благоволения, он может с пользою для церкви опять возвратиться к управлению делами церковными. Еще сильнее оно подействовало на противников Никона, для которых восстановление его было бы страшным ударом; – оно побуждало их употребить все усилия, чтобы опять склонить царя в противную сторону, – чтобы дело Никона кончилось не просто избранием нового патриарха вместо старого, а совершенным низложением Никона, потому что они хорошо понимали, что только в таком случае может быть не опасен человек, подобный Никону. Патриарха Никона в Москве нет; недоброжелателям его легко наговаривать на него Государю, что угодно. И они, действительно, наговаривают на Никона Государю, что кто может выдумать. Все речи Никона они передают Государю в извращенном виде, – «что он сказал смиренно, то поведали гордо, что сказал благохвально, то поведали хульно».⁶⁴ Сам Государь, присылал сказать Никону, что только он – Государь – да князь Юрий (Долгорукий?) добры до него. На Никона сыпались самые гнусные и черные клеветы. Одни обвиняли его в жалобах на царя жившим у него в монастыре иностранцам и распускали слух, будто с помощью этих иноземцев Никон хочет бежать за границу и оттуда возвратить себе патриарший престол силою оружия;⁶⁵ другие доносили царю, что Никон расхищает государево имущество и обвиняли его в лихоимстве;⁶⁶ «подвигли», как выражался сам Никон «всяк камень, да что либо обрящут на мя.⁶⁷ Все нелепые доносы «всяких воровских людей» принимались с достоверностью и сообщались Государю. Более сильные из врагов Никона склонили царя распоряжаться церковными делами,⁶⁸ осмотреть вещи патриарха и даже тайный архив его.⁶⁹ Обо всем этом до Никона доходили подробные известия; тяжелым гнетом ложились они на впечатлительную его душу, и – вот, мирного и кроткого расположения духа, которое было посетило Никона, как небывало; вместо прежних писем кротких, он пишет царю обличительные в свою защиту и защиту своих прав; он горько жалуется на такие обиды и выражается с негодованием тем смелым и резким языком, каким обыкновенно говорил в минуты душевного волнения и которому придавало теперь еще более силы сознание правоты своего дела. Эти письма Никона, исполненные резких и неумеренных обличений, очень огорчали Государя; он сам признавался приближенным своим, как сильно «оскорбляют и досадуют его» жестокие письма Никона; возвращавшаяся было приязнь к старому другу снова уступила место недавнему нелюбью; по крайней мере Алексей Михайлович чувствовал, что идти далее на мирные переговоры с Никоном было бы теперь неудобно и оскорбительно для собственной чести. Государь хоть все еще не решался приступить к избранию нового патриарха, но уже не делал попыток и к сближению с Никоном. Никону же труднее было теперь возвратить прежнее спокойствие; теперь-то особенно явились те внутренние искушения, для борьбы с которыми нужна была особая сила самообладания, которой не было в характере Никона. Напрасно Никон думал подавить поднимавшуюся внутри его бурю усиленными физическими трудами и суровыми аскетическими подвигами...⁷⁰

Около этого времени разнесшаяся по Москве весть об угрожающем нападении Хана заставила Государя вспомнить о Никоне. Он отправил к нему нарочного посланного с предложением удалиться для безопасности в Калязинский монастырь. Никон отвечал посланному: «возвести Великому Государю, что я в Колязин монастырь нейду; лучше мне быть в Зачатейском монастыре»; а на вопрос посланца: какой же это Зачатейский монастырь? – Никон отвечал: «а тот, что на Варварском кресте под горою у Зачатия»; «да там только большая тюрьма», возразил посланной, – «ну вот этот-то самый и есть Зачатейский монастырь», – объяснил Никон.⁷¹ Никон видел в предложении удалиться в Калязинский монастырь ссылку в этот монастырь. Если бы имелась в виду действительно безопасность Никона, то его пригласили бы в Москву на это время. Впрочем он просил, чтобы позволили ему уехать в какой-либо из монастырей его строения, и, с согласия Государя, отправился в Крестный.⁷²

Между тем дела церковные не улучшились; патриарха, как видим, все еще не было избрано; запутанности становилось больше и больше; грозили смуты церковные. Надобно, да в давно была пора, подумать об избрании нового патриарха. Но прежде нужно было рассмотреть дело об удалении Никона. Решились, наконец, по этому делу собрать собор.

Февраля 16-го 1660 года составился в Москве из русских и нескольких греческих иерархов собор для рассуждения об оставлении Никоном патриаршей кафедры и удалении его. На суд собора представлены были доносы разных лиц на Никона. Митрополит Питирим и князь Трубецкой свидетельствовали между прочим против Никона, будто он, не дослужив литургии, оставил престол с клятвою никогда на него не возвращаться. В прочих показаниях о клятве не говорилось, но все показывали согласно только то, что Никон от патриаршества отрекся и впредь на нем обещался не быть. Удаление Никона собор признал «своевольным». Когда это решение собора представлено было Государю, он повелел преосвященному собору «выписать из правил св. апостол и св. отец об отшествии бывшего патриарха Никона». «У выписки быть» назначено было 5-ти избранным лицам из членов собора. 27-го февраля выписки были готовы и духовенство снова собралось в крестовой палате для рассмотрения выписанных правил и произнесения окончательного определения по делу удаления Никона.

Между выписанными из Кормчей правилами особенное значение усвоилось 16-му правилу, так называемого двукратного собора. В этом правиле говорится между прочим: «аще кто из епископов, пребывая в своем достоинстве, и не хощет отрещися, и не желает пасти народ свой, но удаляяся из своей епископии, более 6 месяцев остается в другом месте, без всякой благословной вины, таковый да будет чужд епископской чести и достоинства, и на его епископию да будет возведен иной вместо его». В том же правиле, как уверяли греки, читаются слова: «безумно убо есть, епископства отрицатися, держати же священство». Прилагая это правило к поступку Никона, собор определил: поставить на место Никона нового патриарха, а его почитать чуждым архиерейства и священства. Против такого определения собора смело заговорил поборник правды знаменитый ученый того времени Епифаний Славеницкий. Когда Государь поручил ему составление соборного акта, Епифаний прямо сказал Государю что «о низложении Никона» писать не может по той причине, что нет такого правила, по которому бы низвергался архиерей, оставивший свой престол, но архиерейства не отрекшийся. По делу удаления Никона Епифаний составил пространную ученую записку, основанную на правилах и примерах церковных. В ней он пишет между прочим, что церковные правила не позволяют назначать преемника живому архиерею, когда этот последний не удален законным образом по болезни, или за какие-либо вины; что одного отречения для этого недостаточно, – правила церковные требуют рассмотрения причин, побуждающих архиерея к отречению. Если же, продолжает Епифаний, на основании примеров из истории церкви (Евстафия епископа Памфилийского и Григория Богослова), одобренных самими вселенскими соборами, – и возможно избрать преемника отрекшемуся престола патриарху Никону, то на основании этих же примеров, законно и Никона, как упомянутых архиереев, «чести и служения архиерейскаго не отчуждати, аще и безпрестолен будет». О 16-м правиле двукратного собора, положенном в основание соборного определения о низложении Никона, Епифаний замечает, что это правило к Никону не может быть приложено: – правило подвергает низложению епископа, который, не думая отрицаться епископства и удерживая за собою все права свои, по нерадению оставит свою паству более нежели на шесть месяцев; Никон оставил свою кафедру, предварительно отрекшись от патриаршества и ведать церковные дела благословил другому.⁷³ О прибавлении же к этому правилу слов: «безумно убо есть епископства отрицатися, держати же священство», Епифаний прямо сказал, что таких слов нет ни в славянском, ни в греческом списках, и что греки исказили это правило.

Благородный и правдивый голос ученого старца проник в кроткое сердце царя, и он не утвердил соборного определения о низложении Никона. Составлен был наконец соборный акт и 14 августа подписан в Успенском соборе архиереями и архимандритами. Теперь сущность его состояла в следующем: «вместо благоговеннаго Никона, патриаршества своего отрекшегося, иному боголюбивому архиерею избранну, хиротонисованну и на престол патриаршеский возведенну быти правильно, благополезно и праведно». О низложении же Никона не говорилось уже ни слова.⁷⁴

Пока происходило все это в Москве, Никон жил в Крестном монастыре; он возвратился из него в начале 1661 года. Известие о состоявшемся против него соборе нарушило его душевный покой; еще более раздражило его и окончательно вывело из терпения дело с окольничим Бобарыкиным. Оно состояло в следующем: монастырский приказ, распоряжавшийся церковными делами самовластно, отдал Бобарыкину часть земли, принадлежавшей Воскресенскому монастырю. Никон подал челобитную, но на неё не обратили внимания; тогда он прибегнул к самоуправству. Когда же поэтому назначено было исследование и монастырских крестьян потребовали к ответу, – Никон вышел из себя и написал государю письмо, наполненное чрезвычайно неумеренными обличениями, письмо, какого он не писывал ни прежде, ни после. Так напр. Никон между прочим писал: «всем архиерейским рука твоя обладает, страшно молвить, но терпеть не возможно, какие слухи сюда заходят, что но твоему указу владык посвящают, архимандритов, игуменов, попов ставят и в ставленых грамотах пишут равночестна Св. Духу так: по благодати Св. Духа и по указу Великого Государя. Недостаточно Св. Духа ставить без твоего указа!... К тому же повсюду, по св. митрополиям, епископиям, монастырям, без всякого совета и благословения, насилием берешь нещадно вещи движимые и недвижимые... в монастырском приказе судят и насилуют мирские судьи, и сего ради собрал ты на себя в день судный великий собор вопиющих о неправдах твоих».⁷⁵ Письмо это сильно оскорбило государя; отношения Никона к государю становились все затруднительнее и неприятнее, и самое дело его, несмотря на сделанную на соборе 1660 года попытку разрешить его, запутывалось больше и больше.

Около этого времени прибыл в Москву скитавшийся прежде по Греции и Италии, бывший митрополит Газский, Паисий Лигарид, лишенный кафедры и запрещенный в священнодействии от Иерусалимского патриарха Нектария. Паисий был человек очень образованный и красноречивый, но вместе с тем хитрый, льстивый и любивший вести интриги; на первом плане он всегда ставил материальные выгоды, и напротив слишком мало дорожил своею совестью. Надобно заметить, что патриарх Никон, нуждавшийся для исправления книг в образованным людях, еще в 1657 году прежде начала неудовольствий его с царем приглашал Паисия в Москву; но Паисий тогда не мог приехать, а явился только теперь и, как справед-

ливо сам выражался, «очень некстати». Паисий, как опять сам же говорил, очутился теперь «промеж двух сражающихся». Очень понятно, что такой человек не мог затрудниться выбором, на какой стороне стать ему; – он присоединился к стороне врагов Никона, стал даже во главе их, сделался, как выражался о нем Никон, «всех злых советов на него составитель».⁷⁶ Впрочем Паисий, как самый истый «гречин», вскоре по своем приезде, написал Никону письмо, отличающееся, по-видимому, беспристрастным и вежливым тоном;⁷⁷ но Никону не трудно было приметить, что Паисий примкнул к стороне врагов его. Действительно, Паисий не замедлил показать это на самом деле. Боярин Стрешнев, написав разные вопросы из обстоятельств Никонова дела «о новых обычаях патриарха Никона», просил у Паисия на оные ответов. Паисий написал ответы в осуждение Никона; по ответам этим Никон казался теперь человеком опасным для церкви и государства. В церковном отношении он признан самовольным нововводителем, потребителем праотеческой истинной веры, противником Христа, "превозносящимся паче всякаго глаголимаго Бога или чтилища»; в гражданском государственном – мятежником и противником царской власти.⁷⁸ Против этих вопросов и ответов Никон со своей стороны написал сильные «возражения и разорения».⁷⁹

Скоро представился Паисию хороший случай лично видеться с Никоном, и этим свиданием, так сказать, воочию показать ему, чего может Никон ожидать себе от него. Мы выше упоминали о тяжбе Никона с окольничим Бобарыкиным из-за земли. Не получив удовлетворения по справедливому своему иску, Никон прибегнул к тому несчастному средству мщения, к которому он всегда обращался «от тяжкия кручины огорчеваяся», – именно он проклял Бобарыкина. Но это проклятие Никон совершил каким-то особенным образом; – отслужив молебен, во время которого была читана жалованная царская грамота Воскресенскому монастырю, Никон стал потом читать 108-й псалом, выбирая из него известные слова проклятия, и прилагая их к обидящему: «да будут дние его мали, да будут сынове его сиры, жена его вдова». Бобарыкин сделал донос, что эти проклятия Никон относил к лицу государя и его семейству. Набожный и чувствительный государь, до крайности огорченный этим, по совету властей и бояр назначил по сему делу формальное следствие. Главными следователями назначены были самые сильные враги Никона, – Одоевский, Стрешнев, Аммос Иванов и Паисий Лигарид. Следователи взошли к Никону, сопровождаемые разными чиновниками и отрядом стражи; вопреки решению собора, власти не подошли к Никону под благословение; начались допросы; поднялся шум и крик; забыты были все границы приличия; Паисий со своей стороны наговорил Никону несколько неприличных, оскорбительных слов и несправедливых упреков. Но главное то, что весь этот шум и крик был всего меньше о деле, для которого приехали следователи. Никон прямо сказал, и подтвердил клятвою, что он за царя молится, что подтвердили и позванные к допросу монахи. Тогда бояре и власти свели речь на прежнее, дерзко укоряли Никона за то, что он оставил престол, не почитает царя, зовется великим государем, вмешивается в мирские суды и царственные дела, что теперь и до церкви ему дела нет, что он не патриарх им, что за разные неистовства следовало бы отправить его в ссылку и т. п. Вообще власти и бояре не упустили удобного случая безнаказанно повеличаться теперь над человеком, когда-то столь сильным и страшным, – отплатить запутанному в тенета льву его старые обиды... Понятно, что они намеренно старались раздражить Никона, заставить его выйти из себя и наговорить вредных для себя вещей. Цель их была достигнута: – Никон, до глубины души взволнованный их дерзостями и укоризнами, выходил из себя и, действительно, наговорил для себя вредного.⁸⁰

Возвратившись в Москву следователи донесли государю, что Никон говорил такие речи, за которые, – не будь он такого чина, они и живым не отпустили бы его. В свою очередь и Никон, в письмах своих к государю, жаловался на невежливое обращение с ним следователей; предостерегал государя от Паисия, как человека подозрительного, которого нельзя принимать без свидетельства, – виновного притом в разных важных проступках.⁸¹ Но ловкий и находчивый Паисий умел вывернуться и, как будто невинно оскорбленный, в утешении получить еще от царя богатые подарки.⁸²

Таким образом исследование по доносу Бобарыкина имело только те (желанные для врагов Никона) последствия, что и Никона раздражило до последней степени, и государя еще больше вооружило против Никона и еще крепче утвердило в той мысли, что с Никоном добром кончить невозможно.

Мы видели, что Паисий стал во главе врагов Никона, он сделался душой враждебной Никону партии; сам государь «во всем слушал его, как пророка Божия».⁸³

Но доселе все услуги Паисия были еще мелки; от него ожидали чего-нибудь поважнее. За большими услугами у Паисия дело не стало. Выставляя себя пред царем ревнителем церкви и царской чести, он убедил государя созвать но делу Никона собор (в мае 1663 г.), на котором, разумеется, и занял первое место. Как единственное средство подвинуть дело Никона вперед, Паисий предложил – снестись по сему делу с восточными патриархами. Предложение это было принято и одобрено собором и государем.⁸⁴

Тот же Паисий составил 25 вопросов, «о царской и патриаршей власти», которые и были отправлены с иеродиаконом Мелетием к восточным патриархам. В этих вопросах, по приказанию государя и совету властей и бояр, не было упомянуто об имени Никона; но в то же время посланцу вручено было секретно и письмецо, заклинавшее его Богом говорить все, что знает о кир Никоне, т. е. изъяснить пред восточными патриархами вины Никона подробнее.⁸⁵ Патриархи прислали ответы такие, каких именно и желали и Москве, т. е. не в пользу Никона. Поступки Никона, к которым относились вопросы, патриархи осуждали, действия же царя и властей напротив одобряли и давали им полномочие судить своего патриарха. Но ответы эти все-таки не разъяснили дело Никона, не подвинули его вперед. Возникли еще но сему делу новые затруднения. Именно, – ответы патриархов решали дело Никона не прямо, так как о самом имени Никона не было упомянуто; возникли еще сомнения и споры о подлинности подписей патриарших. К довершению всего этого государь получил от Иерусалимского патриарха Нектария письмо, совершенно противоречащее ответам, под которыми между тем была и его подпись. В письме этом Нектарий извещал государя, что ни в грамотах царских, ни в особых объяснениях дела Никонова послом, он не находит причин к строгому осуждению Никона; ответы своих собратов-патриархов, как приговор заочный, считает недостаточными для такого осуждения, вместе с этим, напоминая государю о великих заслугах Никона, убедительно просит государя для умирения церкви возвратить на престол законного патриарха – Никона.⁸⁶ Это письмо Нектария заронило в душу государя сомнение относительно важности ответов патриаршеских в приложении к делу Никона. Чувствовалась необходимость для верного решения этого дела – поискать других средств. После долгих рассуждений и совещаний решено было, наконец, звать в Москву восточных патриархов для рассмотрения Никонова дела.

В начале декабря 1665 года отправлено было вторичное посольство на Восток с приглашением в Москву патриархов. Между тем в это же время отношение царя Алексея Михайловича и Никона сделались лучше. Под влиянием помянутого письма Нектария в государе пробудилось чувство прежней дружбы к Никону; ему живо представились теперь прежние заслуги Никона, его невинность и величие; чувство прежней любви и привязанности к Никону снова заговорило теперь в Государе. Между ними завязалась дружеская переписка, в которой царь и патриарх обменивались чувствами личной приязни, оба жалели и жаловались, зачем возникли и так долго тянутся между ними раздоры. В 1-х числах декабря 1665 г. государь, бывши на празднике в Саввином монастыре, ласково принял присланного от Никона Воскресенского архимандрита, отзывался о Никоне миролюбиво и с этим же архимандритом препроводил к Никону дружелюбное письмо, в котором уверял его, что смуте никакой не верит, гневе на него не имеет и «совету» его радуется; потом еще послал к Никону со своею «государскою милостию» стольника Григория Собакина. Одним словом, тогда милость великого Государя к Никону была такова, – говорил после сам Никон – какой по отшествии его никогда не бывало. Казалось, близко было то время, когда сердца царя и патриарха сольются в чувствах прежней искренней дружбы и Никон снова явится прежним могущественным Никоном во всем своем величии. На деле этого однако же не случилось, а случилось напротив, вот какое событие.

Один из немногих расположенных к Никону бояр, некто Никита Алексеевич Зюзин, слыша чрез других лестные отзывы государя о Никоне и желая видеть «церковь Божию в умирении такожде и великого государя с святейшим патриархом в совете», решился прибегнуть к хитрости. Он отправил к Никону одно за другим несколько писем, будто бы от имени Государя и со слов его самого, в котором просил патриарха приехать в Москву 18 декабря утром до свету, войти прямо и Успенский собор и потом звать государя на молитву, как будто бы между ними ничего и не было.⁸⁷

Эти письма Зюзина вызвали Никона на сильное раздумье... Но настоящие добрые отношения его с царем и некоторые другие обстоятельства⁸⁸ заставили его, наконец, поверить этим письмам; – «буди в том воля Божия, сердце царево в руце Божией, а я рад миру», сказал он и поехал в Москву. В точности следуя наставлениям, изложенным в письмах Зюзина, Никон рано утром 18 декабря приехал и Москву, взошел прямо в Успенский собор (в это время шла утреня) и, ставши на патриаршее место, послал возвестить государю о своем прибытии. Во дворце произошла сильная тревога... минута была решительная; от неё зависело или окончательное падение врагов Никона, или – его самого.

Враги Никона, которые были «от него опасны и чаяли жестокости и воздаяния»,⁸⁹ одержали верх; они успели убедить государя, что бы он не принимал приехавшего патриарха и отослал его обратно в Воскресенский монастырь. Оскорбленный этим Никон, выходя из храма, сказал, что он отрясает прах от

ног своих во свидетельство тем, которые не принимают его. Провожавший Никона стрелецкий полковник заметил ему: «мы этот прах выметем». Никон, указывая на бывшую тогда на небе комету, отвечал: «да разметет вас Господь Бог оною божественною метлою, яже является на дни многи», и уехал из Москвы. Зюзин же и некоторые другие за свое старание о мире церкви и за свою любовь к опальному патриарху поплатились слишком дорого.⁹⁰

После так неудачно кончившейся попытки Зюзина, Никон ясно увидел, что для него теперь не осталось никакой надежды сделаться снова патриархом (хотя он особенно сильно и не желал этого). Поэтому 14 января (1666 г.) он отправил к государю письмо, в котором определенно изложил те условия, на которых желает он остаться по избрании нового патриарха. Главные из них: что он Никон ни в какие патриаршие дела вступаться не станет, но чтобы новопоставленный патриарх, избранный царем и собором – кого они захотят, – над ним Никоном и монастырями его никакой власти не имел. Между прочим в этом же письме Никон просил Государя покончить дело его без участия восточных патриархов, которое неудобно потому, что при исследованиях необходимо должно будет открыться много таких дел, о которых лучше было бы не знать посторонним людям для чести самого же государя.⁹¹ По поводу этого письма Никона сохранились замечательные предположения соборных определений,⁹² но распоряжения о возвращении назад идущих уже в Москву восточных патриархов не было сделано.

Когда таким образом сделалось для Никона очевидным, что без суда восточных патриархов обойтись не приходится, что им должно сделаться известным дело его во всех подробностях, тогда он счел нужным сам предварительно познакомить их с важнейшими подробностями этого дела, так как был уверен, что его противники будут стараться представить их в ложном свете, или некоторые оставить без внимания. С этою целью он отправил пространное письмо к Константинопольскому патриарху Дионисию. Письмо это Никон начинает подробным описанием избрания своего на патриаршество, описывает прежние добрые отношения свои с царем и последовавшую за тем перемену их, удаление свое от патриаршего престола, жалуется на монастырский приказ, на вмешательство царя и бояр в управление делами церковными; подробно говорит о Паисии и той роли, какую он играет и Москве. Письмо, написанное вообще в неспокойном духе, особенно резкостями и желчностью отличается там, где говорил Никон о противном правилам церковным вмешательстве царя и бояр и дела церковные.⁹³ Письмо это было перехвачено на дороге, представлено государю и раздражило его против Никона; оно же, как скоро увидим, имело важное значение при рассмотрении Никонова дела на соборе восточных патриархов.

2-го ноября 1667 г. прибыли в Москву Александрийский патриарх Паисий и Антиохийский Макарий;⁹⁴ сюда же собрались и русские иерархи, готовился окончательный собор по делу патриарха Никона. Но собор этот открылся не тотчас; до него прошел еще целый месяц. В этот-то промежуток времени происходили у государя в присутствии властей и бояр предварительные совещания по делу Никона. На этих совещаниях восточные патриархи должны были получить тот или другой взгляд на дело Никона, соответственно которому нужно было действовать потом на соборе. Душой этих совещаний был опять тот же Паисий Лигарид. Он же составил для патриархов пространную записку о деле Никона, которую государь и вручил патриархам для «келейного» рассмотрения под руководством того же самого Паисия, как «одноязычного с ними», хорошо знакомого с делом Никона, – как такого человека, от которого они могли узнать все подробно.⁹⁵ Из сохранившихся известий об этих предварительных совещаниях ясно видно, какую цель и какой характер имели они. Так напр. на одном из этих предварительных совещаний был предложен такой вопрос: «произнести ли над Никоном судебный приговор, не приглашая его к ответу, так как преступления его доказаны верными свидетелями; или вызвать на собор для выслушивания вопросов и подачи ответов?» Следовательно дело Никона, в сущности, было уже решено, так что все происходившее потом на соборных заседаниях было уже только более или менее формальным выполнением того, что было условлено и решено на этих предварительным совещаниях.

28 ноября отправлены были к Никону в Воскресенский монастырь Псковский архиепископ Арсений и архимандриты Ярославский Сергий и Суздальский Павел, – звать его и Москву к ответу пред собором восточных и русских иерархов. Никон не отказывался: – «на собор я буду, только немного оправлюсь» отвечал он посланным. В тот же день, отслушав вечернее богослужение, патриарх Никон отдал архимандриту монастыря и всей братии приказание, чтобы они на завтра готовились служить литургию вместе с ним. На другой день исповедовавшись у своего духовника и совершивши над собой и всей братией елеосвящение, патриарх приступил к совершению божественной литургии; трогательно совершал он её уже и последний раз но чину архиерейскому... После литургии и продолжительной беседе поучал братию терпению за Христа. Вечером того же дня он поехал и Москву. На Елеонской горе патриарх вышел из повозки, и последний раз взглянул на любимую свою обитель, благословил её, благословил и облобызал каждого из братий и отправился и путь. На пути он получил царский указ,⁹⁶ которым приказано было ему приехать в Москву 30-го ноября до свету за четыре часа, с небольшим числом людей (не более 10 человек) и становиться на архангельском подворье у Никольских ворот. Уже не как патриарх, а как подсудимый преступник, после тщательного осмотра впущен был Никон в Москву; подворье, на котором остановился он, окружено было стражей; ворота были заперты и самый мост, ведущий к ним, разломан, чтобы таким образом пресечь всякое сношение с патриархом.

Утром на другой день – в воскресенье 1 декабря, в царской столовой палате составился собор из восточных и русских иерархов, многих архимандритов, игуменов и протоиереев, в присутствии самого Государя и знатнейших вельмож. Послали за Никоном. Предшествуемый монахом, несущим пред ним св. крест, по обычаю патриаршего шествия, патриарх Никон прошел кремлем,⁹⁷ благословляя на обе стороны бесчисленное множество собравшегося сюда народа, и явился пред лицо судей своих. Прочли «достойно есть», Никон проговорил: «Владыко многомилостиве»... и сотворив «отпуст», подошел к трону царскому, трижды, по обычаю, поклонился Государю и отдал по поклону восточным патриархам, прочему духовенству и боярам. Ему предложили садиться, но не находя приготовленного для себя патриаршего места, как это было сделано для двух восточных патриархов, Никон отвечал, что место для себя он не принес и сесть ему негде, и предпочел стоя объясняться. Прежде всего он обратился к государю со следующими словами: «скажи, государь, для чего ты призвал меня пред этот собор?» Государь сошел со своего трона и, обратившись к восточным патриархам, сказал: «святейшие вселенские православные патриархи! судите меня с этим человеком, который прежде был для нас истинным пастырем, пасшим народ Божий вправду, подобно Моисею, предводительствовавшему Израильтянами; а потом – не знаю, что с ним случилось – оставил этот город и паству, удалился в монастырь, сотворил церковь Российскую вдовствовати 8 лет и 6 месяцев, им же изветом мнози раскольницы и мятежницы воссташа, церковь начата терзати, и многие души лестным учением во ад низвлекоша; он же, живя в обители, предавал проклятию многих духовных и гражданских особ. Я призвал ваше правосудие с тем, чтобы вы рассудили все это».⁹⁸ Государь плакал, произнося эти жалобы на человека прежде так близкого к нему и столь любимого им. Никон отвечал, что он удалился «от гнева царского», удалился притом в свою же епархию и что никогда не клялся не возвращаться опять на престол; в своем же удалении от патриаршества по причине гнева царского ссылался на подобные примеры из древней истории церкви, – на примеры Афанасия Александрийского и Григория Богослова, которые также бегали от гнева. Никон, ссылаясь на эти примеры, без сомнения, давал этим заметить своим судьям, что рассматривать его дела и судить его следует обратясь к каноническим церковным правилам и примерам. Но судьи его, конечно, мало были расположены к этому. В ответ Никону патриархи ограничились кратким замечанием, что приводимые им примеры не служат к его оправданию и за тем вопрос об удалении Никона от патриаршества поспешили оставить в стороне. Соборное исследование приняло оборот совершенно неожиданный. Государь представил собору письмо Никона к Константинопольскому патриарху Дионисию, в котором он – Никон порицал государя «всякими делы и словесы, написал на него всякия безчестия и укоризны». Чтению этого письма и прениям по поводу того, что читали, и были посвящены отселе все занятия собора на первом заседании в течении по крайней мере 8 или 9 часов. Отозвавшись вообще о письме этом, что он писал его духовно и тайно к Дионисию, как к своему брату, не предполагая, что оно, к соблазну церкви, будет обнаружено, – Никон должен был отвечать против отдельных разных мест этого письма, на которых чтение часто было прерываемо. В письме этом, как известно, было много жалоб на Государя, на обиды бояр и незаконные поступки некоторых архиереев. Замечательно, что при рассмотрении этих жалоб собор не столько опровергал их, доказывая их несправедливость, сколько старался обратить их против самого же Никона, в роде того: «Никон жалуется на это, а сам виноват вот в чем», так большею частью опровергали жалобы Никона. Особенно важное значение придавали тому месту из письма Никона, в котором он, жалуясь на государя, писал следующее: «Государь царь указал быть некоему собору и на соборе там указал быть первоседателем Газскому митрополиту Паисию Лигариду, и на том соборе приговорили Крутицкого митрополита Питирима, по благословению Паисия Лигарида, перевести и Новгород, на первую митрополию русскую, а на его место поставили в митрополиты Павла Чудовского, и иных епископов по иным епархиям многим; и от сего их беззаконного собора престало на Руси единение св. восточной церкви и от вашего благословения отлучились, от Римского костела начаток восприяли волями своими». Понятно, что Никон писал эти слова по убеждению своему в том, что Паисий папист. Но его вывод, будучи логичен, высказан был слишком резко и решительно и защитить его было не так легко. Этим воспользовались для обвинения Никона и требовали от него объяснения и решения вопроса: «чем Русь от соборной церкви отлучилась?» Никон отвечал словами того же места о Паисии, прибавил; «ему (т. е. Паисию) то делать не довелось (не должно), потому что он от Иерусалимского патриарха отлучен и проклят...; я писал все об нем, а не о православных христианах». Это объяснение Никона не было принято в уважение. Сам государь так невыгодно для Никона толковал упомянутые слова письма его: «Никон нас от благочестивой веры и от благословения святых патриархов отчел и к каталицкой вере причел, и назвал всех еретиками; только бы Никоново письмо до вселенских патриархов дошло, то всем православным христианам быть бы под клятвою; и за то его ложное и затейливое письмо надобно всем стоять и умирать, и от того очиститься». Патриархи признали это обвинение очень важным и, если верить Паисию Лигариду, такое определение составили по сему: «Никон клевещущий на собственную паству, ложно показывая, будто великие и малые уклонились в папизм, не есть истинный пастырь, вошел не духовными дверьми, почему и должен быть лишен сана, яко хулитель собственной жены своей, т. е. паствы, чести которой он не соблюл». Тем и кончились первое заседание собора.

Декабря 5-го патриарх Никон опять был позван на собор. Он явился с прежней торжественностью т. е. в преднесении креста; но теперь это нашли почему-то неуместным, и, по приказанию патриархов, крест был взят от крестоносца. Началось опять чтение письма Никонова к Дионисию. Письмо это своим содержанием невольно заставляло обратиться к вопросу об удалении патриарха Никона, к этому важному вопросу, которым судьи так мало были расположены заняться.

Боярин Хитрово, на известную обиду которого жаловался Никон, сам выступил и бойко защищался, говоря: «я справлял царский чин, а патриархов человек произвел мятеж, и я его зашиб не знаючи». Посему делу патриархи составили такое определение: «когда Теймураз был у царского стола, то Никон прислал человека своего, чтоб смуту учинить, а в законах написано, кто между царем учинит смуту, тот достоин смерти, и кто Никонова человека ударил, того Бог простит, потому что подобает так быть». Пример Хитрово ободрил и других. Выступили Питирим и Стрешнев и свидетельствовали, что Никон отрекся от патриаршего престола с клятвою. Никон повторил свой прежний ответ, прибавив о клятве, что «это на него затеяли», при этом он не раз замечал, что не ищет более патриаршества и отдается на волю царя и патриархов. Чтение письма продолжалось, но часто было прерываемо. То патриархи вдруг неожиданно зададут Никону какой-нибудь ничтожный, если не странный, вопрос; то кто-нибудь из бояр выдвинется со старой уликой против Никона или заговорит, что на ум пришло, то все вместе закричат на Никона: «как ты Бога не боишься! непристойные ты речи говоришь, бесчестишь царя и святейших патриархов!» Порядку, как видно, в соборных исследованиях было очень мало; но зато шуму и крику через чур довольно. Никон резко защищался против обвинений, и немудрено что, при таких обстоятельствах, не стеснялся и выражениях и слишком крупно разговаривал со своими судьями, платил им тою же монетою. Патриархи напр. говорят: «написано, по нужде и дьявол исповедует истину, а Никон истины не исповедует». Никон, в свою очередь, замечает антиохийскому патриарху: «широк ты здесь; посмотрим, как-то ты ответ дашь пред константинопольским патриархом»; потом Питириму, коснувшемуся имени Аффония – предместника Никонова на Новгородской митрополии больного и слабоумного старца, – Никон так отвечает: Аффоний был без ума, чтоб и тебе также обезуметь».⁹⁹ Один из судей Никона, именно епископ Илларион, был настолько дерзок, что поднимал даже руку на Никона.

Впрочем на этом заседании собора была сделана попытка судить Никона по правилам церковным, – именно стали читать выдержки из постановлений восточных патриархов «о царской и патриаршей власти» которые, как мы говорили выше, привез от патриархов Мелетий. Прочитана была глава 14-я, в которой говорится, что епископ, однажды отрекшийся от своей кафедры, не может на неё возвратиться опять, и в подтверждение сего было приведено 13-е правило первовторого собора. По одним известиям Никон возразил против этого, что признает только семь вселенских соборов и те из поместных, которые были не позднее вселенских, почему и первовторого собора не признает каноническим; по другим известиям Никон отвергал только подлинность приведенного правила, говоря, что его нет в Русской кормчей, а греческие правила не прямые, печатали их еретики. Потом, – когда прочитано было по номоканону 12-е правило антиохийского собора, гласящее: кто потревожит царя и смутит его царство, тот не имеет оправдания, – Никон не признал авторитета и этой книги и назвал её будто бы еретическою, как печатанную в чужих краях (в Венеции) еретиками; да и самый собор, собравшийся для произнесения суда над ним, назвал будто бы «старушечьими побасенками». После сего все архиереи, будучи спрошены, как должен быть наказан Никон, нарушитель Божественных канонов, презритель отеческих преданий и пр. и пр., – единогласно отвечали: да будет отлучен и лишен всякого священнодействия. Тогда, – рассказывает Паисий, – встали оба патриарха, и александрийский, в качестве «судии вселенной», произнес следующий приговор: «благословен Бог... изволися Духу святому и нам: по данной нам власти вязать и решить, мы, согласно приговору святейших патриархов, братий и сослужителей наших, постановляем, что Никон на будущее время не есть и не именуется московским патриархом, а иноком и старцем Никоном, за проступки всюду разнесшиеся и за прегрешения им совершенные против божественных канонов...». Этот приговор, продолжает тот же Паисий, приказано было написать на греческом и русском языках в вечную память, а отлучение совершить в назначенный день в церкви по древнему чину и обыкновению. После сего собор спешил разойтись. Уходя с собора Никон обратился к Государю и, отрясая прах от ног своих, сказал: «кровь моя и грех всех буди на главе твоей».¹⁰⁰

Прошла после сего неделя в совещаниях по делу Никона; в защиту его говорили Лазарь Баранович, епископ Черниговский, Симеон епископ Вологодский и Мисаил – Коломенский, но они не могли уже поправить дела. Судьба Никона была решена наконец. Составлено было соборное определение о низложении Никона и подписано всеми архиереями за исключением только двоих.¹⁰¹

Рано утром декабря 12 позвали Никона в небольшую благовещенскую церковь над вратами Чудова монастыря, – где собрались уже два восточных патриарха с другими архиереями и несколько бояр. Государь отказался присутствовать при низложении своего «собиннаго друга» так торжественно прежде возведенного им на патриарший престол. Лишь только Никон явился, началось чтение «извещения соборного суда». Никона обвиняли в следующем: 1., что он смутил все царство русское, вмешиваясь в дела неприличные патриаршему достоинству и власти; 2., самовольно и с клятвою оставил патриарший престол за оскорбления только своего слуги; 3., по оставлении патриаршества распоряжался самовластно в трех своих монастырях и давал им гордые названия Иерусалима, Вифлеема, Голгофы... 4., похищал разбойнически государственное достояние так что, если бы мог, похитил третью часть царства; 5., коварно препятствовал избранию вместо себя нового патриарха; 6., дерзостно предавал многих анафеме; 7., по причине удаления его из Москвы умножились в церкви соблазны и расколы; 8., несмиренным образом явился на собор; 9., на самом соборе укорял восточных патриархов, называя их беспрестольными; 10., суд патриаршеский унижал, называя его баснями, и правила, приводимые патриархами против преступлений его, называл ложными; 11., в грамоте к патриарху константинопольскому называл Государя латинствующим, мучителем, неправедным, и царский синклит и всю российскую церковь – преклонившеюся к латинским догматам; 12., газского митрополита называл еретиком и мятежником; 13., архиереи сам един низверже, кроме всякого поместного собора; 14., был жесток к подчиненным.¹⁰²

В заключение объявили Никону определение собора о низложении его, извержении из священного сана и о ссылке на покаяние в пустынную обитель. Выслушав такое решение собора, Никон сделал несколько возражений, но его не слушали. Потом обратившись к патриархам, он громко сказал: «спрашиваю вас, откуда вы взяли такие правила, по которым низлагаете меня? Если я и действительно виновен, если и действительно достоин извержения, то почему все совершаете это дело втайне, как тати? Зачем привели меня сюда – в эту малую монастырскую церковь, где нет теперь ни царя ни народа? Не здесь я принял, по благодати св. Духа, жезл первосвятительского служения Российской церкви, но в великом соборном храме, среди многочисленного стечения народа, восприял я патриаршество. Там слезно умолял меня царь со всем народом быть их первосвятителем; там дали мне царь и народ клятву неизменно хранить догматы и уставы церкви; туда же пойдем и теперь, и там, если захотелось нам осудить меня и низвергнуть, – там низложите меня!...». Но эта речь Никона осталась без ответа. Восточные патриархи повелели ему снять с себя клобук; Никон отказался; тогда они сами подошли к нему и собственными руками сняли с него клобук, украшенный жемчужным херувимом, и драгоценную панагию; надели же на него простой клобук. Оскорбленный до глубины души и выведенный из терпения Никон, указывая на снятые с него драгоценные патриаршеские украшения, укоризненно сказал патриархам: «возьмите себе и разделите; достанется вам жемчугу золотников по 5 или 6, да золотых по 10; ведь вы данники турок, бродяги всюду ходящие за милостынею; так было бы чем заплатить дань Султану...». Архиерейская же мантия и первосвятительский жезл оставлены были Никону, «страха ради народного». Садясь и сани Никон с глубоким вздохом сказал самому себе: «Никон, Никон! вот за что все это тебе: – не говори правды, не теряй дружбы; если бы ты устраивал у себя богатые вечери и с ними угощался, то, верно, это с тобой не случилось бы...». В сопровождении отряда стрельцов и двух архимандритов Никона отвезли на подворье. Здесь он искал единственного утешения в чтении святоотеческих писаний; но невежественный и грубый архимандрит Сергий своими дерзостями и насмешками отравлял и это последнее утешение несчастного патриарха... Терпеливо выслушивал насмешки и дерзости Сергия, Никон предрек ему лишение сана, что, действительно, потом и сбылось.¹⁰³

Вскоре на подворье к Никону явился боярин Стрешнев, посланный от государя с разными съестными припасами и дорогими одеждами на дорогу. Он от имени царя просил у Никона благословения царю и его дому. Никон не принял подарков и отказал в благословении. Разгневанный этим отказом государь приказать немедленно исполнить над Никоном определение собора, – именно отвезти его в заточение в Ферапонтов-Белозерский монастырь.

На другой день по низложении Никона (13 декабря) явился к нему стрелецкий полковник Шепелев с государевым приказанием немедленно отправиться в Ферапонтов монастырь. «Готов есмь; твори, что ти повелено и что хощеши», отвечал Никон. Между тем народ узнал о случившемся и во множестве собрался в Кремль проститься с несчастным своим архипастырем. Стали опасаться народного возмущения, и потому прибегли к обману: – распустили в народе слух, что патриарха повезут чрез Спасские ворота по Сретенской улице. Лишь только поверивший народ оставил Кремль, как тотчас же усадили Никона в сани и совершенно другой дорогой быстро повезли из Москвы. За слободой Сущевой назначено было прощание. Картина была трогательна, – вопли и рыдания провожавших Никона оглашали воздух. Твердый духом Никон утешал их и благословляя сказал: «предаю вас Богу и благодати Его».

В сопровождении шепелевского отряда стрельцов Никон с несколькими лицами, не хотевшими расставаться с ним и желавшими разделять с ним заточение, отправился в изгнание. Погода была весьма холодная; Никон же и добровольные спутники его не имели теплых одежд и много терпели от стужи. Сопровождавшие их стрельцы не имели ни малейшего сожаления к ним, и заботились лишь о том, как бы поскорее отъехать подальше от Москвы. На 25-й версте остановились; Новоспасский архимандрит, провожавший Никона, был сменен другим; прощаясь с Никоном он отдал ему свою теплую одежду.

Никона везли с особенною поспешностью и скрытностью; к нему никого не допускали; не допустили даже усердных угличан, которые, проведав каким-то образом, что везут в ссылку патриарха, вышли было к нему на встречу с подарками. Стрельцы, опасаясь огласки, не позволили даже спутникам Никона купить себе теплых одежд в одном, находящемся на пути селении, где в то время был торг. Никона лишили даже последнего утешения – провести ночь в его Афанасьевском монастыре, мимо которого нужно было проезжать, и патриарх, проезжая около стен монастырских, заочно благословил и обитель свою и братию. Чтобы, как можно, скрывать от народа ссылку патриарха, стрельцы старались предварительно удалять с улиц народ в тех селениях, которыми пролегал путь; из домов, предназначавшихся для ночлега, также заранее удаляли всех обитателей и потом тайно вводили туда Никона. Такие большие предосторожности были принимаемы из опасения возмущения народного. Народ слышал глухо, что везут в ссылку какого-то великого человека; но никто не знал, что этот великий изгнанник был патриарх Никон.¹⁰⁴

Приехали, наконец, и к месту, назначенному для заточения Никона. Несчастный патриарх вступил в него страдая душою и телом.¹⁰⁵

В Ферапонтовом монастыре свободными нашлись только две больничные комнаты «смрадные и закоптелые». Они-то и были отведены для помещения Никона. Испросив у Господа сил для перенесения посылаемых несчастий, Никон поселился в этих комнатах. И вот потянулись обычной чередой долгие дни и годы суровой и тяжелой жизни великого изгнанника патриарха. Теперь и ферапонтовском заточнике трудно узнать прежнего Никона, каким он был в эпоху своей знаменитой исторической деятельности. Никона свели со сцены, вместо прежней обширной арены для деятельности ему назначена тесная келья, в которую под строгим надзором заключили его... Что мог делать здесь самый мощный, самый энергичный человек? – страдать, томиться и всеми силами стараться о свободе. Так именно и было с Никоном. Желание получить свободу составляло, так сказать, душу всей его жизни в долгие годы заточение.

В первое время заточение Никона было особенно тяжело и жестоко. Недоброжелатели Никона не хотели оставить его и здесь в покое; на Никона последовал донос в сношениях будто бы его с донскими казаками, надзор за ним усилили: при всех входах и выходах Никона сопровождала стража; караул был поставлен и под окнами и у дверей его кельи; самые окна были забиты крепкими железными решетками. В такой-то тюрьме проводил горестные дни свои знаменитейший из патриархов Российских.... На теле своем он носил вериги, собственными руками носил дрова и воду для своей кельи, и сам готовил пищу для себя и тех, которые, из преданности к нему, разделяли его заточение.¹⁰⁶

Но такое жестокое заключение Никона было потом значительно облегчено. Мы видели, что царь Алексей Михайлович, сильно раздраженный письмом Никона к Константинопольскому патриарху, с гневом отнесся к Никону на соборе, когда увидал его лицом к лицу также гневного, по прежнему гордого и неуступчивого. Но когда дело кончилось, приговор был произнесен, и вместо святейшего патриарха, великого государя Никона, в воображении царя явился бедный монах Никон, ссыльный и холодной пустыни белозерской, гнев прошел, прежнее начало пробуждаться, Алексею Михайловичу стало жалко, ему стало страшно... В религиозной душе царя поднимался вопрос: по христиански ли поступил он? не должен ли он искать примирения с Никоном, хотя и не будучи в праве изменять приговора соборного? Так, он при отъезде Никона просит у него прощения себе и благословения; за тем же посылает к Никону и в самое заточение; присылает ему множество съестных припасов, разные богатые подарки и довольно денег. Но сначала Никон, все еще гневный не принимал их. Потом мало-помалу суровый характер его начал смягчаться. Однажды пред сырной неделей, получив от государя богатый запас рыб и напитков и все это предложив братии, Никон велел оставить один бочонок вина до светлого Воскресения. В светлый день Никон пригласил к себе на обед архимандрита Иосифа, стрелецкого полковника Наумова, игумена монастыря и некоторых из братии; велел принести оставленное из присланного от царя вино, и наполнив им себе и братии чаши, сказал: «да не до конца пребудет вражда наша с царем; и ныне питие сие про здравие благочестивого государя вкушаю со всеми вами, и впредь присланным от него отрицатися не буду»; за тем сам он и гости его пили за здравие государя. Вскоре после сего он отправил государю пространное письмо, в котором, благословляя и прощая государя, просил и себе прощения и облегчения; письмо это он заключил следующими словами: «прошу тебя, – ослаби ми мало, да почию прежде даже не отъиду; прошу, еже жити ми в дому Господни вся дни живота моего». Государь на письмо это прислал миролюбивый ответ; и с этого времени начал вести с Никоном переписку, подававшую сему последнему надежду на возможность перемены и лучшую будущность... С этого же времени и положение Никона улучшилось. Ему дозволено иметь свою отдельную церковь в монастыре, где он и слушал совершаемое для него жившими с ним иноками Богослужение; доступ к Никону стал возможен для всякого, и к нему начали приезжать из разных мест за благословением; самая стража, архимандрит и монахи принимали от него благословение, целовали его руку; на ектеньях поминали патриархом. Самому Никону позволили теперь выезжать из монастыря. В жизни его стало больше удобств. Из Москвы государь присылал ему часто богатые подарки и много денег, особенно по случаю каких либо торжественных событий в семействе царском.

Получив свободу, Никон начал упражняться вне монастыря в разных занятиях; рубил лес, расчищал места для посева хлеба; ловил на озере рыбу. В то же время он, между прочим, воздвигал памятник своего заточения. На озере, в двух верстах от берега, он устроил маленький каменный островок и поставил на нем крест со следующую надписью: «Никон, Божию милостию, патриарх,¹⁰⁷ постави сий крест Господень, будучи в заточении за слово Божие и за св. церковь на Белеозере в Ферапонтовом монастыре, в тюрьме». Такая же точно надпись, по приказанию Никона, была вырезана на всех его келейных сосудах.¹⁰⁸

Но этой свободой и этим почетом, какими пользовался теперь Никон, мог ли довольствоваться он! Душа его искала деятельности высшей; он жаждал свободы лучшей, полной, совершенной... Письма государя поддерживали и даже возбуждали в нем надежду на полную свободу; но время шло, а обещанная свобода была только в письмах; на деле же Никон по прежнему томился в заточении...

В 1676 году царь Алексей Михайлович умер; для Никона исчезла, по-видимому, и последняя надежда освобождения. На престол русский взошел юный Феодор Алексеевич. С воцарением его Никон лишился даже и той свободы, какой пользовался прежде. На него представили государю до 300 обвинительных статей; Никона окружила прежняя стража. Наряжено было следствие, по окончании коего Никона тотчас же, под крепким караулом, отвезли в Кириллов Белозерский монастырь.

Помещение Никона здесь было весьма неудобное и вредное для здоровья, отведенные ему кельи были угарны. И без того уже страдавший головными болями здесь в угарных комнатах Никон стал страдать еще чаще и сильнее. Сострадательный архимандрит Никита просил у патриарха Иоакима разрешения на построение для Никона особых келий: «да не безвременно скончается». Но эту просьбу Иоаким оставил без внимания, и только уже спустя довольно времени он разрешил переделать в кельях Никона печи и построить для него особую поварню.¹⁰⁹ Патриарх-изгнанник, проведя около 9 лет в монастыре Ферапонтове, еще здесь 5 лет томился в заточении.

Но Промысел Божий судил Никону сложить бренные останки свои в созданной им и любимой своей Воскресенской обители. Тетка царя царевна Татьяна Михайловна, глубоко уважавшая Никона, рассказами своими царю – крестнику Никона – о великих заслугах его успела расположить государя в его пользу. По совету тетки своей государь посетил обитель Нового Иерусалима – этот живой памятник ума и забот изгнанного патриарха. Юный царь полюбил эту обитель, объявил волю свою о продолжении остановившейся постройки её зданий и тогда же возымел намерение возвратить ей из ссылки мудрого строителя её. По этому намерению он на первых порах встретил сильного противника в патриархе Иоакиме, который продолжал еще опасаться удрученного уже горем и летами, но все еще великого, Никона. Поэтому государь ограничился только утешительным письмом к Никону, в котором между прочим просил его «возвесть печаль свою на Господа, молить Его о здравии царя и не отлагать упование на лучшую будущность».

Время шло; долгие годы тяжелой жизни в ссылке, и продолжении которых Никон перенес так много горя, видимо стали разрушать эту великую натуру; болезненные припадки стали повторяться чаще и становились опаснее; – Никон поспешил принять схиму. Однажды он занемог опасно. Находясь на смертном одре, он отправил к братии Воскресенского монастыря следующее умилительное письмо: «благословение Никона патриарха сыновом моим... ведомо вам буди, яко болен есмь болезнию великою, возстать не могу, в гноищи лежу; а милость великаго государя была, что хотел меня из бедности взять по вашему челобитью, и писал-жаловал своею рукою; а ныне то время свершилося, а его милостиваго указа нету; умереть мне будет внезапу. Пожалуйте, чада моя, не помните моей грубости, побейте челом о мне еще великому государю, не дайти мне напрасною смертию погибнуть; моего жития конец приходит». Это трогательное предсмертное послание Никона, вместе со слезным прошением от братии Воскресенского монастыря, представлено было государю. На этот раз государь получил от собора согласие на возвращение Никона из заточения, и немедленно отправил в Кириллов-Белозерский монастырь дьяка Чепелева с приказанием перевезти Никона живого, или уже мертвого, в Воскресенский монастырь. Это было в 1681 году.

Посланный с вестью об освобождении Никона из заточения не успел еще прибыть в Кириллов монастырь, а между тем сам Никон, как бы духом прозревая его прибытие, стал чаще вставать с одра болезни и готовиться в путь. В самый же день прибытия посла царского, Никон бодро и весело встал с постели, оделся по дорожному, вышел на крыльцо и, севши в стоявшие здесь кресла, сказал окружающим его инокам: «я готов, а вы что же не готовитесь? вот скоро за нами будут». Действительно, вскоре после этого является к Никону посланный от царя и царским именем объявляет свободу. Обрадовался Никон и благодарил царя.

Когда было все готово к отъезду, братия для спокойствия усадили Никона в сани и провожали до берега реки Шексны, на которой был приготовлен уже струг для отплытия. Здесь патриарх простился с братией, подал им мир и благословение и, в сопровождении присланного государем дьяка Чепелева, архимандрита Никиты и нескольких иноков, отправился в путь. На оба берега реки стекался народ принять благословение великого архипастыря.

При приближении к Ярославлю, Никон стал чувствовать изнеможение сил; он приказал остановить струг и от духовника своего причастился св. таин. Против монастыря Спасского струг снова был остановлен. Сюда на встречу патриарху вышел игумен монастыря с братией. В числе этой братий был и Сергий, бывший архимандрит, – тот самый, который, как мы говорили выше, дерзко смеялся над патриархом Никоном и оскорблял его в день его низложения, и которому Никон тогда же предсказал настоящую его участь. Сергий пал к ногам умирающего патриарха и, обливаясь слезами, испрашивал себе прощения: «прости меня, святитель Божий», говорил он; при этом Сергий рассказал о видении бывшем ему; «едва только после божественной литургии и братской трапезы лег я отдохнуть, – рассказывал Сергий, – мне явился патриарх Никон и сказал: «брате Сергие! востани, – сотворим прощение». В это время послышался стук в двери моей кельи; я пробудился, и от стучавшегося послушника услышал, что игумен с братией отправились встречать патриарха Никона, который по Волге на струге плывет в Москву». Умирающий Никон подал Сергию благословение и прощение.

Силы Никона постепенно ослабевали; плывший струг был остановлен у берега реки Которосли; весь берег реки был усеян народом. Но Никон не мог уже говорить, и только взорами благословлял народ. Для спокойствия умирающего стали переводить струг к другому берегу. В это время патриарху настал смертный час; раздался благовест к вечерне; Никон озираясь, как будто кто к нему пришел, и как бы готовясь встретить кого-то, сам оправил себе одежду, волосы и бороду. Духовник с братией начали совершать «последование при исходе души от тела». Патриарх распростерся на одре, преподал благословение окружавшим его, сложил крестообразно руки и – многострадальная душа его отошла ко Господу... Это было 17-го августа 1681-го (7189) года на 77-м году жития Никона.

Вскоре получено было из Москвы от Государя приказание тело блаженного патриарха Никона перевезти со всяким тщанием в Воскресенский монастырь. По всем городам и селам, мимо которых проходила печальная процессия с телом Никона, были деланы торжественные встречи; из церквей выходили с хоругвями и св. иконами, служили литии и лобызали гроб патриарха. Особенно торжественны были встречи у Александровской женской обители и в Троицкой Сергиевой Лавре.

25-го августа, накануне дня, назначенного для погребения Никона, в Воскресенский монастырь прибыл сам Государь со всей своею фамилией и двором; с ним прибыли новгородский митрополит Корнилий, знатнейшее духовенство московское и придворные певчие. Тело патриарха остановилось в версте от Воскресенского монастыря, в деревне Мокроше. Здесь, по приказанию Государя, архимандрит Герман возложил на усопшего патриаршую мантию с источниками, панагию и все облачение первосвятительское. Раздался погребальный благовест; Государь, двор его и все духовенство собрались в Голгофской церкви. Когда гроб патриарха был привезен на Елеонскую гору, начался колокольный перезвон, и из Голгофской церкви последовал крестный ход на Елеон ко гробу патриарха, в сопровождении многочисленной толпы народа, при пении певчими, самим Государем и духовенством церковного стиха: "днесь благодать св. Духа нас собра, и вси вземши крест твой глаголем: благословен грядый во имя Господне, осанна в вышних». Над гробом патриарха соверше

на была панихида; затем Государь и митрополит своими руками подняли гроб, а иноки понесли его в монастырь между двумя рядами свещеносцев, с такою же, как и прежде, процессию. Гроб поставлен в Успенской церкви под Голгофою. Началась заупокойная литургия; её совершал митрополит Корнилий со всем освященным собором; с пением стиха: «приидите поклонимся», гроб внесен был, по обычаю того времени, в алтарь, и Никон, уже мертвый, как бы опять служил тому святому престолу, от которого в последний раз принял напутствие, отправляясь в Москву на собор. После литургии началось отпевание; усопший, по приказанию Государя, был поминаем патриархом. Государь сам читал кафизмы и апостол и пел все последование погребения вместе со своими певчими. При последнем целовании он извлек из под схимы святительскую руку Никона и со слезами облобызал её; примеру Государя последовали и все присутствовавшие; храм наполнился рыданиями. Затем гроб был вынесен в Предтеченскую церковь, под Голгофою, и руками царя и митрополита опущен в могилу, ископанную задолго прежде самим Никоном. Здесь тело блаженного патриарха Никона покоится и доныне.

После смерти Никона восточные патриархи возвратили ему патриарший сан. В грамотах своих, упоминая о великих заслугах Никона для церкви и восхваляя его, как мудрого и ревностного архипастыря, они даровали ему прощение и разрешение. Таким образом Никон был снова причислен к лику русских иерархов.

Сам московский собор, осудивший Никона, вскоре после того одобрил и утвердил все важные деяния и распоряжения Никона по благоустройству церкви и те благие начинания, которые были плодом пастырской ревности и мудрости сего первосвятителя, но которые промысл не судил довершить ему самому.