О нуждах церковной жизни настоящего времени

Предлагаемый сборник вызван заявлением знакомых автору лиц (духовных и светских) желания иметь под руками в отдельном издании статьи о церковных нуждах настоящего времени, печатавшиеся в течении 1908 г. в газете «Голос Москвы».

Автор.

Из Петербурга не перестают появляться печальные сообщения об отсрочке созыва церковного собора. Особенно характерно в этом отношении последнее сообщение: «В заседании святейшего Синода редакционная комиссия по выработке докладов для собора пришла к заключению, что предполагаемый весною текущего года созыв, в виду настоящего положения страны, не может осуществиться, и что он будет возможен лишь при полном успокоении страны». («Гол. Москвы», № 14).

Особенно характерна в этом сообщении мысль о «полном успокоении страны», как необходимом условии для созыва собора. Она невольно поднимает вопросы: что такое полное успокоение такой обширной страны, как Россия? Возможно ли оно когда-нибудь? А с другой стороны, – и такие вопросы: что же такое представляет собою церковный собор, который осуществим и благотворен только при наличности этого странного условия? Не есть ли это только пышное церковное торжество, требующее тишины, порядка и солидных денежных затрат, ни для чего более не нужное, как, разве, для развлечения от скуки, или как отбытие канонической повинности, которую без всякого ущерба для пользы службы можно и совсем упразднить?

Если подлежащие сферы так мыслят, то – мало радости для когда-то господствовавшей православной русской церкви. Наступившему на смену этого господства уничижению ее не предвидится конца, а предвидится нечто еще более печальное...

Да, еще так недавно было время ее господствования не в России только, но и далеко за ее пределами. Мы разумеем не официальное ее положение в государстве, как «ведомства», а именно как «церкви христианской» – моральное. Мы имеем в виду эпоху 40–70 годов. Тогда были в ней пастыри – епископы и пресвитеры, пользовавшиеся глубоким уважением в передовых кругах русской интеллигенции и простого народа, имена которых известны были с лучшей стороны в западной и южной Европе и в Америке. В ней были миряне, Хомяковы, Аксаковы и не только славянофилы, но и западники...

Да, в лучших умах России «православие» считалось единственным в свете вероисповеданием, наилучшим образом, осуществлявшим христианство, вероисповеданием жизненным и животворным, чуждым крайностей католицизма с его тиранией свободного христианского духа-и протестантизма с его бездушным учительно-религиозным педантизмом. Богословские науки и литература, расцветшие в эту эпоху, пробудили невиданный дотоле интерес к русскому православию в среде богословов Германии, Англии, Франции, Италии и южных славян. Старокатолики, англикане, южные славяне, румыны, греки начали с глубоким интересом заниматься русской церковью. Все это было, и так недавно. А теперь что?

Православная русская церковь, упорно сжимается в тисках бюрократии, при окружающем подъеме жизни, засыпает и мельчает. Плотина, бюрократией поддерживаемая, не в состоянии справиться с теми обходными путями, которыми уходят из-за этой плотины члены ее, уходят в католичество, протестантство, магометанство, язычество или неверие.

Минувшим летом нам пришлось видеть в деревне такую живую картину: «у мельника вода плотину просочила». Мельница была старая, не хорошая; давно она требовала капитального ремонта, но, полагаясь на «авось», мельник не думал беспокоить себя крупным ремонтом, а так, помаленьку, чинил себе от года в год заплатами и по дешевым ценам свою плотину. И вот, настало половодье, неожиданное по силе (дело было к осени, только бы работой заниматься); – вода плотину просочила... да добро бы плотину, а нашла она себе обходные пути и с той и с другой стороны плотины- по песчаным берегам. Мельник успел укрепить плотину, но образовались два свободных по обеим ее сторонам рукава, и, запруженная им вода, утекла по ним. И стоит теперь сухая твердая плотина, а за нею – в «ковшике» – мутная и мелкая водица, разумеется, бессильная вертеть мельничные колеса.

Такое положение видится и в будущем православной нашей церкви, если не ускорено будет принятие энергических и действительных мер к улучшению ее управления – центрального и местного. Ее живая вода уйдет из плотины, превратится в секты, в неверие, а у нее останется только сухая плотина в виде учреждений, имеющих существовать сами для себя.

Собор церковный – не прихоть, а единственная мера и средство действительного удовлетворения назревших нужд церковных. Дожидаться успокоения страны – непростительное нерадение и безумный совет. Собор церковный, наоборот, есть одно из радикальных и сильных средств успокоения страны, или, лучше сказать, оздоровления страны.

Истинная Христова церковь имеет своим призванием именно оздоровление всякой страны, будь это языческая, магометанская или христианская страна, наслаждается ли она политическим миром, или же испытывает ужасы революции, или бедствия от внешней несчастной войны. Кроме этой миссии она не знает, по крайней мере, не должна знать никакой другой. Но всего именно хуже, если она впадет в апатию, погрузится в сладкий сон в ожидании, пока страдающая и мятущаяся страна совершенно успокоится гением политических деятелей. И путь, и средства для достижения этого оздоровления у нее тождественны и неизменны. Это-пастырское воздействие на совесть индивидуальную и общественную. Воздействие на политическую деятельность и жизнь страны-если и составляет ее задачу, то самую отдаленную.

У нас же теперь происходит как раз наоборот.

Тогда как все иноверцы и сектанты России, воспользовавшись манифестом 17 октября 1905 года, с похвальным энтузиазмом и ревностью занялись устройством своих внутренних дел, старообрядцы начали строить вновь и реставрировать, и украшать свои молитвенные дома и храмы, собираться купно для обсуждения мер организации и наилучшего использования Высочайшего манифеста, магометане – выписываться из православного ведомства, заботиться об улучшении путешествия своих пилигримов в Мекку, католики и протестанты – об усилении пропаганды в нашем отечестве; одни только православные христиане почти отвернулись совсем от своей церковной жизни и ударились в политику. Ну, неужели это-нормальное состояние и отношение православной церкви к отечественной смуте?

Главная сфера деятельности церкви-моральная, а не политическая, и вот в этой сфере пастыри должны действовать тем энергичнее, чем менее спокойна страна, действовать только нравственными мерами, предоставив все другие иным деятелям. Единственное знамя их – церковная хоругвь, а девиз – «мы все дети Единого Отца и братья друг другу».

Это-должно быть единственным руководителем всех начинаний и деятельности православного пастыря. Взорам его должна представляться не социальная и политическая смута, а, прежде всего, более опасная – нравственная смута, какая наблюдается теперь в умах и сердцах русских граждан. «Куда идти? Кому верить? На что надеяться? Что любить? Есть Бог? Есть вечная жизнь? Есть святость и грехи? Есть брак и разврат?» и т. д. и т. д. На все эти вопросы, прежде всего занимающие каждую индивидуальную человеческую единицу, в настоящее время не даст ответа категорического, ясного и твердого ни наука, ни искусство, ни литература. На них даст ответ только церковь – всего лучше православная церковь – своим богослужением, которое есть конкретное и, поэтому, для всякого понятное изображение ее Божественного учения, твердо стоящего другую тысячу лет, несмотря на все бушевавшие и бушующие бури. «Или не знаете, – поучает св. Иоанн Златоуст, – что церкви Бог устроил в городах, как пристани на море, чтобы убегали люди от бурь житейских наслаждаться здесь величайшей тишиной».

Собор церковный-есть акт церковный: в нем не должно быть и духа политики, вон из него всякие политические замахи. Здесь только одна моральная стихия должна жить и действовать.

Понятно, что если стать на эту, единственно верную точку зрения в решении вопроса о значении собора, то всякие заявления о неблаговремении созвания собора – есть чистая нелепость даже с политической точки зрения.

«Г.М.» №18, 1908 г.

С трибуны народных представителей 22 марта прозвучало единогласно выраженное сочувствие пережитому и переживаемому несправедливо тяжелому положению православной церкви в русском государстве и выражено искреннее желание скорейшего изменения его к лучшему.

Смета св. Синода утверждена почти без возражений; размер суммы, испрашиваемой на расходы для православной церкви в 29 739 152 р. не вызвал никакого замечания со стороны высокого собрания, вообще, чрезвычайно бережно относящегося к «народным деньгам». Мало того: «при рассмотрении отдельных статей сметы возникали предположения о необходимости дальнейших и больших увеличений» (речь г. Ковалевского).

Такое благожелательное отношение к православной церкви со стороны несоизмеримого большинства народных представителей тем более дорого, что оно явилось не как результат моментального настроения, вызванного каким-либо случайным мотивом, (напр. блестящей речью какого-либо оратора), нет, оно было результатом глубоко созданного убеждения, вынесенного из внимательного рассмотрения статей сметы и серьезной, хотя и весьма строгой ее критики.

Да, бюджетной комиссией смета Синода была подвергнута критике весьма строгой, но справедливой и меткой.

Следует положительно удивляться, что комиссия смогла в, сравнительно короткий срок, так мастерски справиться со своей трудной задачей. Недостатки отчетности и целого финансового хозяйства в «ведомстве православного исповедания», комиссией схвачены совершенно верно, выражены и поставлены на вид убедительно и ясно; объяснены и причины их. И с какой деликатностью по отношению к православной церкви объяснены они! «Финансовое хозяйство Синода-говорил докладчик, – представляет ряд исторических наслоений, в которых весьма трудно разобраться. Но... «произошло это не по вине церкви, а из общей политики государства по отношению к церковному имуществу, начиная с Петра I».

Насколько верна, правдива и метка была критика хозяйства и отчетности в ведомстве православного исповедания, можно судить уже потому, что наиболее видные представители его-обер-прокурор св. Синода и епископ Евлогий в своих речах ничего не могли возразить против нее, по существу.

Но, признав за доказанное, что «финансовое хозяйство духовного ведомства подлежит коренным реформам», представители православной церкви верно указали слабый пункт в докладе комиссии, заключающийся в ее требовании: 1) подчинить церковное хозяйство общему государственному контролю, и 2) в рекомендации нового порядка для пользования специально церковными доходами монастырей, подворий и приходов. Неправильность такого пути к упорядочению церковного хозяйства заключается, с одной стороны, в решительном порабощении церкви государству, с другой, составляет грубое вторжение последнего в сферу чисто церковной собственности. Раскрывая в своей речи эту идею, обер-прокурор св. Синода, по необходимости, должен был выдвинуть на первый план принципиальный вопрос высокой важности, – вопрос об автономии православной церкви в русском государстве. Вот этот то вопрос, занявший все внимание народных представителей и заставивший, как бы, позабыть на время вопрос о самой смете, как вопрос менее важный, и придает исключительную важность думскому дню 22 марта.

«Для Церкви этот вопрос, -говорил обер-прокурор, – имеет громадное значение, так как в том или ином разрешении его раскроется и само отношение государства к церкви. Захотим ли пойти по пути подчинения церкви государству или решительно станем на точку зрения внутренней самостоятельности церкви, живущей рядом с государством, особой жизнью, в союзе с государством, но не в подчинении ему?»

В высокой степени замечательно, что такой оборот прений никого не удивил, никому не показался неожиданным, как сенсационная новинка, но подхвачен был всеобщим сочувствием и вызвал заявления в пользу церкви православной, искренние, продуманные, какие может вызвать только давно назревший, наболевший вопрос.

«Внутренняя автономия церкви-говорил Родзянко, – с течением времени должна приобретать все больше и больше признания со стороны государства. Это признание должно быть основано на сознании государством того, что церковь сильна своей нравственной мощью, своим духом и не нуждается в воздействии государства для отправления своих обязанностей-святых, несомненно полезных и необходимых для государства». »Подчинение церкви государству не должно иметь места«. (Караулов). »Возвратите церкви ее самоуправление, ее соборность, тогда не раздастся голосов за вмешательство государства в хозяйственные дела возрожденной свободной православной церкви«. (Ефремов 2-й).

Насколько эти и подобные заявления выражают настроение нашего общества, «наших мирян» в данный момент, нельзя не признать высокой его важности в жизни православной церкви.

Настала пора созыва поместного церковного собора. Он – такая же необходимость для обновления православной церкви, как Государственная Дума для обновления русского государства.

Всякое промедление есть только продолжение ее испытания, ее страданий и с этой точки зрения-тяжкий грех пред Главою Ее – Христом, пред верховным ее покровителем Государем и перед всем многомиллионным православным народом.

«Г. М.» № 75, 1908 г.

В Высочайше учрежденном предсоборном присутствии были, между прочим, выдвинуты и с большим оживлением дебатировались два вопроса, весьма важных для нашей провинциальной церковной жизни – вопрос о викарных епископах и – о приходах.

Сущность дебатов по первому из этих вопросов, дала в результате ясно сознанное и точно формулированное убеждение в неудовлетворительности этого института в том виде, в каком он существует. Между тем, в принципе, – это очень важный институт. Наиболее он был бы использован, если бы викарные епископы были преобразованы в уездных епископов с известной долей самостоятельности по рукоположению и надзору в районе уезда, но, конечно, в канонической зависимости от епархиального или губернского епископа.

Польза такого видоизменения очевидна, если принять во внимание даже только следующие соображения: 1) наши епархии так обширны, что ни одному епархиальному архиерею нет физической возможности обозреть все приходы своей епархии не только в три года – по требованию действующего права – но даже и во все время своего епископства. В каждой епархии у нас найдутся приходы, в которых никогда не бывало ни одного архиерея; 2) уездный епископ имел бы возможность не только обозревать все приходы уезда, но и знать их, мог бы даже в некоторых сельских приходских храмах совершать рукоположения в священные степени лиц клира этих приходов: каким великим праздником для сельского прихода было бы это событие – объяснять нет нужды.

Но, что особенно важно, так это то, что с введением уездных епископов наш простой православный народ узнал бы, наконец, что такое православный архиерей.

Столичный читатель, может быть, с удивлением скажет: да разве наш простой народ не знает, что такое православный архиерей? Не удивляйтесь же, если я, хорошо знакомый с провинциальной жизнью, скажу вам, что, действительно, не знает.

Вот факт: мне пришлось быть на уроке в одной церковно-приходской школе. С любезного разрешения законоучителя, я предложил одному умненькому мальчугану вопрос: а знаешь ли ты, что такое архиерей? – «Знаю, что начальник, который осудил Иисуса Христа». -А как его звали? – «Одного Анна, другого-Каиафа». -А у нас есть теперь архиерей? – «Нет».

Вот факт, имевший место не в какой-либо захолустной губернии, а в одной из центральных и более культурных-Ярославской.

Думаю, что законоучитель после моего посещения исправил этот недочет в знании своих учеников, очевидно хорошо, сравнительно, ознакомленных с Евангелием, но полагаю, что это стоило ему весьма больших усилий. Между тем, одна архиерейская литургия, прослушанная этим мальчуганом, без всяких усилий подарила бы его ясным представлением о том, что такое православный архиерей

Но учреждение уездных епископов такая мера, которая без Собора – невозможна, а когда будет Собор, да и будет ли он когда-нибудь-это только Богу известно. Нельзя ли, однако же, пока хотя как-либо использовать служение настоящих викарных епископов для осведомления нашего темного православного народа в таких элементарных основах церковного устройства, какова, напр., тройственность иерархии? Нам кажется, что и без Собора святейший Синод мог бы ввести такие меры: 1) принять за непременное правило совершать чинопоследования наречения и хиротонии викарного епископа в том уездном городе, имя которого стоит в титуле рукополагаемого, 2) поставить викарному епископу в непременную обязанность ежегодно обозревать все приходы своего уезда. Первая из этих мер несколько раз уже применялась св. Синодом, но почему-то оставлена. А, между тем, она крайне необходима, необходима прежде всего для придания жизненности самим этим чинопоследованиям.

Эти чинопоследования весьма назидательны и способны произвести впечатление не «зрелищ», а глубокодейственного священнодействия, именно в среде тех молящихся пасомых, для которых нарекается и «рукополагается» или «поставляется» архипастырь. В самом деле, как много утрачивает, напр., чин наречения кинешемского епископа в московской Синодальной конторе в присутствии лишь небольшой кучки избранной публики и само чинопоследование хиротонии его в московском Успенском соборе, при котором не присутствует, может быть, ни одного кинешемца!

Совсем другое значение возымели бы оба эти чинопоследования, если бы были совершены в кинешемском кафедральном соборе...

Польза второй меры, по-видимому, вовсе не нуждается в разъяснении.

В виду констатированного факта частых отпадений от православия, усиленное посещение архипастырями своих паств – неотложная потребность провинциальной церковной жизни, более неотложная, чем посещение миссионерами.

Не менее неотложна и другая провинциальная церковная нужда – улучшение приходской жизни. Но о ней-в другое время.

«Г- М.», № 100, 1908 г.

Вопрос об обеспечении белого русского духовенства весьма трудный, сложный и, в то же время, не терпящий отлагательства. Удовлетворительное обеспечение белого духовенства – нужда, мало сказать, вопиющая, это-кричащая нужда.

Такое впечатление производит непосредственное наблюдение над бытом его; такое же впечатление было высказано торжественно с трибуны Государственной Думы 20 мая представителями православной церкви. Под влиянием этого впечатления последовало и решение Думы об ассигновании 400 тыс. на увеличение содержания православного духовенства.

Приветствуя это справедливое, гуманное, мудрое решение Государственной Думы, мы почитаем удобным моментом высказать свои соображения по этому предмету, имеющие отношение к некоторым речам, произнесенным в это заседание.

Прежде всего, по нашему мнению, нельзя не отметить и не запечатлеть в памяти того принципиального положения, прямо и косвенно выраженного с трибуны народных представителей 20 мая, что жалованье белому духовенству в той норме, какая установлена законом 1893 г., есть только субсидия со стороны государства к тем местным церковным источникам, которыми обеспечивалось доселе православное духовенство, а, отнюдь, не средство обеспечения, эти источники упраздняющее или закрывающее. Что эти местные церковные источники не только должны быть оставлены за духовенством и при государственной субсидии, нормированной законом 1893 года, но и должны оставаться навсегда основным фондом обеспечения, – это ясно, на наш взгляд, из следующих соображений:

а) Высшая субсидиарная норма обеспечения по закону 1893 г. определяется в таких цифрах: священник получает 600 руб., диакон 300 руб., псаломщик 200 руб. Такое обеспечение очень скудно: поступить на означенные церковные должности за такое вознаграждение, может быть, согласится крестьянин (не оставляя своей земли), мещанин (не оставляя своего ремесла) с низшим образованием, но, едва ли кто-нибудь другой; ибо последнему выгоднее поступить в урядники или даже стражники.

Судим по-человечески: ибо избранник Божий согласится, конечно, занять эти должности не только за такое вознаграждение, но и без всякого вознаграждения. Не отвергаем возможности этих чрезвычайных случаев, но твердо помним правило, что при установлении нормы чрезвычайное не принимается за обычайное.

б) И по самому существу вещей, государственное жалованье, как средство обеспечения, подвержено большим случайностям и колебаниям, чем местные церковные источники. Возможно, например, что состав членов будущей Государственной Думы будет не так расположен к духовенству и уменьшит субсидию, возможны и для государства такие бедственные обстоятельства, как война, голод, смута и т. п., при которых и само духовенство не решится просить у государства субсидии.

Но и все это еще не важно; важнее то, что церковные источники обеспечения, как то: церковная земля и доходы алтаря (так называемые требоисправления), – суть такие источники, которые имеют за собою не только вековую русскую историческую давность, но и освящены и санкционированы Вселенской Церковью: это – аксиома канонического права не только православной Восточной церкви, но аксиома права Христианской Вселенской Церкви.

Вот как выражена эта аксиома:

1. "Закон Божий постановил, да служащие Олтарю от Олтаря питаются» (Апост. 41).

2. "Аще кто, епископ или игумен, окажется что-либо из угодий, принадлежащих епископии или монастырю, продавшим в руки властей, или отдавшим иному лицу: не твердо да будет оное отдаяние, по правилу Святых Апостол, глаголющему: епископ да имеет попечение о всех церковных вещах, и оными да распоряжает, яко Богу назирающу: но не позволительно ему присвоити что-либо из оных, или сродникам своим дарити принадлежащее Богу: аще же суть неимущие, да подаст им яко неимущим, но под сим предлогом, да не продаст принадлежащего церкви. Аще поставляют в предлог, что земля причиняет убыток и никакой пользы не доставляет: то и в сем случае не отдавати поля местным начальникам, но клирикам или земледельцам. Аще же употребят лукавый оборот и властелин перекупит землю у клирика, или земледельца: то и в сем случае продажа да будет недействительна, и проданное да будет возвращено епископии, или монастырю: а епископ или игумен, тако поступающий, да будет изгнан: епископ из епископии, игумен же из монастыря, яко зле расточающие то, чего не собрали« (VII Всел. Соб. прав. 12).

Значит, по смыслу правила, – »отчуждение церковной земли-святотатство».

Но и этого мало. Местные церковные источники должны почитаться основными (основным, неприкосновенным фондом) даже по общему теоретическому соображению, что служба духовенства есть прежде всего служба церковно-общественная (а потом уже- государственная). Даже и такая газета, как петербургский «Колокол», признает, что духовенство несет «пастырскую службу церкви и народу» (№ 673, 21 мая. Передовая статья). Но, что бы это была за церковь – общество, если бы она была не в состоянии, или не сумела бы обеспечить содержание своих служителей?!! С этой точки зрения был совершенно прав депутат Кропотов, заявивший от имени крестьян (о, ужас!), что «содержать духовенство должны общины».

Да, это-тоже аксиома и мы твердо убеждены, что будь у нас приходские общины более богаты материально и более преданы церкви, они обеспечили бы так свое духовенство, что последнее само отказалось бы от государственной субсидии. А пока они, в большинстве, очень бедны и не так преданы церкви, как бы желательно, – государственная субсидия необходима и депутат Кропотов совершенно неправ, отказывая им в этой субсидии.

Итак, какой же политики по вопросу об обеспечении духовенства должна держаться в будущем наша церковная власть, само духовенство, народ и правительство?

Эту политику можно, по нашему мнению, вкратце формулировать так: нужно стремиться к тому, чтобы наши православные общины, или приходы были так богаты и преданы церкви, чтобы совсем не нуждались в государственной субсидии.

– Но ведь это политика платоническая, наивная, иллюзорная! – воскликнет читатель.

Нет, ответим мы: это политика реальная и довольно простая.

В речи г. Синодального обер-прокурора выведены были на справку, между прочим, следующие данные: «в австрийской Буковине священник получает, кроме земельного надела, кроме платы за требы, еще содержание от 420 до 600 руб., дьякон получает около 400 руб., кроме квартирных денег, для многосемейных священников устроены особые прибавки. В другой австрийской провинции – Далмации – священник получает кроме платы за требы, от 400 до 720 руб. и пятилетние прибавки».

Прочитав эти строки, естественно, спрашиваешь: почему это православные сербы, румыны, словаки – подданные Австро-Венгрии-сумели так хорошо обеспечить свое духовенство? Неужели потому, что они богаче и преданнее церкви великого русского народа?

Боюсь, не только утвердительно отвечать на последний вопрос, но даже и ставить его, потому именно боюсь, чтобы этим вопросом не оскорбить русский народ и православную русскую церковь.

Но почему же в таком случае? Причина простая- потому именно, что у них приходско-общинная организация несравненно лучше нашей.

Вот, если бы наши деятели по вопросу о возрождении прихода приняли себе в пример для подражания приходское устройство этих православных церквей, то можно надеяться, что наша кричащая нужда о необеспеченности белого духовенства удовлетворена была бы вполне, даже и без государственной субсидии.

«Г. М.» № 124, 1908 г.

Мученическая кончина экзарха Грузии, высокопреосвященного Никона, естественно, вызывает в среде русских иерархов роковой вопрос: кому из них выпадет жребий занять кафедру мученика?

Вместе с тем, возникает и другой, более сложный вопрос-как вообще устроить церковные отношения на Кавказе, чтобы умирить их, устранить в корне причины вражды религиозной, давно уже там царящей.

Каждый из предшественников мученически почившего экзарха, конечно, во все время прохождения своего там служения чувствовал себя, как в горниле испытаний и, едва ли, не каждый и по выходе из этого горнила, получив в награду за подвиг высший архиерейский пост в родной стране, не был венчаем злоречием, злословием, клеветою в местных кругах, а то и в русской печати.

Да, кто из русских иерархов, занимавших экзаршескую кафедру Грузии, не увенчан этим терновым венцом? А, между тем, – это все без исключения были выдающиеся епископы русской церкви. Где же причина этого странного явления и нужно ли это мученичество?

Причина коренится в той политической задаче, которую навязывает на экзарха его сан. Восприяв на себя этот сан, экзарх Грузии должен, прежде всего, если не единственно, помнить, что он должен все силы свои положить на обрусение грузин на религиозной почве. И эту политическую (в то же время совершенно антицерковную) задачу экзарх должен осуществлять грубыми средствами воспрещения, пресечения, подавления и т. д., в союзе с государственными деятелями и, конечно, по их усмотрению.

Возможная ли эта задача? Столетний опыт (со времени упразднения грузинской автокефалии) неопровержимо доказал, что она невозможна. Да и по существу дела-она такова.

Возможно ли грузина, живущего в Грузии, сделать русским? Правильный и ясный ответ даст встречный вопрос: можно ли русского человека, напр., ярославца или московца, сделать грузином?

Что сделать такое насильственное превращение насильственными мерами невозможно – разъяснений не требуется. Но совершенно возможное явление, что сами грузины восчувствуют такую симпатию к русским и ко всему русскому, что без всякого принуждения, по своей доброй воле, станут усвоять себе то из русского, что им по душе. Вот, если бы политика обрусения была поставлена так, то чудодейственное превращение совершилось бы и, в данном случае, всего легче именно на церковной или религиозной почве.

Но в чем же суть этой чудодейственной церковной политики? Признаюсь, что, сознавая себя всего менее политиком и поставив, однако же, этот чисто политический вопрос, я чувствую немалый страх показаться наивным в своих политических соображениях. И, если я, однако же, отваживаюсь на это, то потому, что решаюсь высказать именно не свои политические соображения, а напомнить лишь церковно-политическую практику и заветы нашей давней, глубокой старины, наших древних учителей церковной политики – древних греческих патриархов.

Спрашивается, каким образом случилось, что природные русские люди, нимало не поступаясь своим языком, своими национальными правами, своими воззрениями, подчас совершенно языческими, и, состоя в течение столетий, под властью константинопольских патриархов были и остались такими грекофилами, что в исповедании веры, соблюдении обычаев и церковных канонов превзошли самих греков (точнее, византийцев)? Ведь каких громадных усилий стоило Петру и его преемникам ослабить это наше грекофильство в церковных делах!

Чем же константинопольские патриархи привлекали к себе русских и настолько успевали в деле эллинизации, что иногда чувствовали себя даже плохо, когда получали от своих учеников внушения по части истового совершения церковных служб?

Вот, вкратце, их политические приемы:

а) Они не только не старались о распространении греческого языка в богослужении и школах древней Руси, но позаботились об изобретении славянского шрифта, славянской грамоты и создании русского литературного языка. И если этот литературный язык и шрифт оказались в сущности полугреческими, то произошло это не потому, чтобы они желали эллинизировать русских и славян, а просто потому, что, не будучи сами русскими и славянами, не смогли одолеть с большим успехом этой филологической задачи. В действительности выходило наоборот: сами русские государи и святители домогались всеми средствами привлечь ученых греков, чтобы они обучали русских греческому языку, греческой службе, греческим порядкам.

б) Греческие патриархи отнюдь не навязывали греков в русские митрополиты и епархиальные епископы, а предоставляли избрание кандидатов «князю и людям», сами же только «ставили», т.е. рукополагали митрополита русского, причем, конечно, взимали значительные пошлины за ставление. Отсюда выработались знаменитые догмы древнерусского канонического права, например:

1) «несть праведно наскакати на святительский престол (т.е. добиваться епископской кафедры собственным почином, происками разного рода), но его же восхощет князь и людие его», «не избраша его людие земли нашей»;

2) »несть того в законе, чтобы епископам «ставить», т.е. рукополагать, митрополита; ставит его патриарх« (Слова Нифонта, епископа новгородского. Ср. 28 пр. IV Всел. Соб.).

в) Константинопольский патриарх совсем не вмешивался в дела русской церкви по собственному почину, а, если когда и допускал это, то не иначе, как по просьбе самих же представителей русской церкви, или великих князей Руси. В таких случаях он отвечал своей грамотой, а иногда посылал и своего экзарха для непосредственного ознакомления с делом. Эта грамота звучала властным тоном, но властно-церковным, а не приказно-бюрократическим, например:

"Благороднии честнии бояре, мужие Псковичи, сын мой посадник, и тысяцкий, и соцьский, и вси дети мои и прочий христоименитии людие в русском граде Пскове и пределах его обретающиеся, чада о Господе возлюбленная нашего смирения… Пишем и извествуем вам отецьки, яко своим чадом, яко церкви участию, яко самого того уди Главы Христа всея церкви, престаните от раздоров и разлучений» и т. д.¹

г) Но главное отличие церковной политики константинопольского патриарха и его питомцев, древне-русских митрополитов и епископов, состояло в том, что они были совершенно чужды государственного политиканства и в государственные дела по своему почину не вмешивались. Они жили исключительно церковной жизнью, церковными интересами и, если докучали нередко государству своими просьбами и «печалованием» – то, в таком случае, все-таки не сходили ни на шаг с своей церковной позиции. И, если, несмотря на такое отчуждение от государственной политики, не редки примеры их очень значительного влияния на эту политику, то объясняется это тем, что сами правители обращались к ним за советом, и тем, что некоторые из древнерусских святителей действительно обладали и политическим тактом. Но и в таких случаях наши святители высказывались совершенно свободно, выдерживая свою точку зрения, не заботясь о том- будут приятны или неприятны их речи тем, кто их спрашивает. О них можно было сказать то же, что наш поэт говорит о волхвах (их словами):

«Волхвы не боятся могучих владык

И княжеский дар им не нужен».

Да и русские князья и государственные учреждения не были требовательны в этом отношении: понравится им политический совет святителя или игумена-примут его, а не понравится- терпеливо выслушают, да и поступят по-своему.

Такова была наша древнерусская церковная политика. Она так естественна, проста и целесообразна, что невольно приковывает к себе внимание и в наши дни тяжелого кризиса, переживаемого русской православной церковью.

И, по-видимому, ничто так не осложняет этого критического положения, как именно навязывание нашей иерархии и духовенству разных, чисто политических задач, в числе коих не последнее место занимает и задача обрусения Закавказья чисто репрессивными мерами.

«Г. М.“, № 129, 1908 г.

К северо-западу от Сергиевой Лавры в 3-х верстах за лесом и глубокими оврагами – «суходолами» расположено на возвышенной местности село Благовещенское (20 дворов) с древним деревянным храмом Благовещения Пр. Богородицы и недавно построенной и открытой церковно-приходской школой.

Не многим богомольцам Лавры и туристам – любителям русской старины-известно это захудалое, в настоящее время, село: взоры их от Лавры направляются на восток, а запад с его окрестностями остаются вне внимания.

Между тем, село и, в особенности, древний храм Благовещения достойны внимания.

Есть некоторые основания полагать, что это село явилось на свет вскоре за основанием обители Пр. Сергия и некоторое время называлось «Княжим селом», пожалованным в игуменство Пр. Никона обители Пр. Сергия удельным радонежским князем Андреем Владимировичем, за свои благодеяния обители, до сих нор чтимым ею. Храм устроен был тогда же. Но к какому времени относится доныне сохранившийся-к 18 или 17-му веку- судить об этом можно только специалисту-архитектору, хорошо знакомому с древнерусским церковностроительным делом: сохранившиеся немногие документы на этот вопрос не дают ответа. Писцовые книги говорят кратко: «храм-строение монастырское» ...

Храм производит впечатление не красотой стиля и художественностью отделки, а, напротив, – поразительной простотой.

Он продолговатый, состоит из трех квадратных отделений, как бы приставленных одно к другому, алтаря и «звонницы». Первый квадрат- главная церковь с алтарем, затем – трапеза и притвор. Эти три квадратных отделения сообщаются широкими одностворчатыми, толстыми, крепкими дверями с массивными «нутряными» замками. Все в нем, не говоря об иконостасе, иконах (некоторые датированы 1702 г.), утвари (крашеные облачения, оловянные сосуды, круглая хоругвь стиля 16 в.), даже окна с крепкими железными костылями (вместо решеток), дверные замки-ценное достояние музея и, в тоже время, все может отлично служить своему священному назначению. В храме ощущается запах хорошей сосны и кипариса. «Вероятно, в стенах вставлено несколько кипарисных венцов», – высказался по этому поводу один знаток устройства древних русских храмов.

До 1776 г. село Благовещенское с 5-ю деревнями было самостоятельным приходом. Но в этом году, вслед за отобранием монастырских вотчин, благовещенский храм утратил свою приходскую самостоятельность и приписан к Ильинской церкви в Сергиевом Посаде, сюда же приписаны были и деревни, составлявшие благовещенский приход. В 1803 году четыре деревни были отчислены к приходам ближних сел (Захарьину и Деулину), а за Ильинской церковью оставлены село Благовещенское и деревня Гольково. Причт Ильинской церкви пользуется в настоящее время и церковной землей в количестве 28 дес. 1200 кв. сажен.

Это разорение, постигшее благовещенский приход, печально отразилось на самой народной святыне – храме Благовещения и прихожанах. Тесовая кровля храма во многих местах прогнила, в храме появилась течь, кирпичный пол местами стал колебаться, так как прогнили некоторые дубовые столбы, на коих был утвержден, в колокольнице некоторые венцы прогнили. С горькими слезами рассказывал нам об этом уничижении и запущении храма Божия староста, крестьянин В. Н. Ушаков, совершенно не зная, как приняться хотя бы за поддержание падающего храма. Но вот, в 1890 г. совершенно неожиданно явился благодетель в лице московского купца П. С. Каптелина, который на свои средства отлично возобновил храм: покрыл новой железной кровлей, отремонтировал колокольницу, внутри устроил новый деревянный пол и некоторые иконы украсил ризами и окладами. Было у него намерение обеспечить износом содержание самостоятельного причта и восстановить благовещенский приход, но смерть его воспрепятствовала осуществиться этому благому намерению.

Еще более тяжело отразилось разорение благовещенского прихода на прихожанах его.

"Тяжело нам, – говорят они – носить мимо своего храма своих покойников в посад для отпевания, а оттуда снова в село и зарывать у храма- без пения. Тяжело мимо храма своего возить жениха и невесту в посад для венчания. Тяжело в Светлый день Пасхи, в Рождество, Вербное Воскресенье, Троицын День и другие великие праздники и воскресные дни, мимо своего храма ходить для богослужения в посад, оставляя стариков, больных и маленьких детей без службы. Одичали мы совсем».

Заканчивая свою печальную повесть о разорении благовещенского прихода, позволяем себе выразить надежду, что прочитавший это благочестивый богомолец Лавры, или любитель народной русской старины, турист, не останутся глухи к вопиющей церковноприходской нужде одной из окраин Лавры, некогда процветавшей под защитой обители великого печальника русской земли, а в настоящее время оскудевшей, и, по примеру доброго Петра Сергеевича Каптелина, помогут оправиться от разорения.

«Г. М.» № 156, 1908 г.

Одной из причин вялости нашей церковной жизни, весьма сильно действующей, служит, до крайности развитая в организации нашего церковного управления, централизация.

Сущность этого недостатка в следующем: у нас всякий акт церковной жизни, в каком бы отдаленном захолустье он ни происходил, как бы мал и незначителен он ни представлялся с высшей центральной (для церкви) точки наблюдения, может, однако же, совершиться не иначе, как «по указу». Возникает, напр., неотложная потребность исправить кровлю храма, крест и купол, снесенные бурей, возобновить в храме испортившийся пол, или, угрожающий падением штукатурки, потолок – все это можно исправлять не иначе, как дождавшись указа. Каждое совершение браковенчания должно происходить по указу, звонить ко всенощной или литургии должно непременно по указу, просвирня не может испечь просфор без указа... Это в текущих обычных делах. А, что касается из ряда вон выходящих, или более или менее сложных, то по этим делам на месте нельзя ничего ни предпринять, ни совершить не только без указа, но и без самого детального наставления и руководства свыше и без неукоснительного наблюдения ближайшего начальства.

Кто же указывает и руководит до таких деталей нашей церковной жизнедеятельностью? Официально – Государь, а de facto – св. Синод, обер-прокурор, епархиальные и викарные епископы, консистории, благочинные. А в последние годы стали указывать многое по церковным делам самим архиереям некоторые губернаторы и влиятельные члены союза русского народа. По своей инициативе, ни прихожане, ни священник, не могут сделать шагу без указа какого-либо из сих фактических руководителей.

Конечно, если бы все наши церкви, приходы, монастыри, или, как выражается наш официальный язык, «места» епархиального ведомства, соединены были сплошной сетью телеграфов и телефонов, то такая система управления, пожалуй, представляла бы образец совершенства; но в том то и беда, что ничего этого нет, а указы препровождаются в виде казенных пакетов, обыкновенно, почтой до Благочинного, а последним препровождаются по приходам через нарочитых ходоков или при оказии, да и изготавливаются эти указы очень и очень медленно. Напр., указ о разрешении ремонта кровли на храме получается иногда 8 месяцев спустя, по подаче просьбы о разрешении; указы об утверждении в должности церковного старосты-спустя 6 месяцев по избрании. А такие дела, как, напр., построение школы или нового храма часовни, ждут указа целые годы.

Результатом такого порядка управления является то, что на «местах», которых дело касается, время проходит в томительном ожидании указа, а в центральных учреждениях – нескончаемая работа чиновничьих перьев и пишущих машин. На «местах» – сон и вялые, автоматические движения, а в центральных учреждениях бьет горячими ключами работа писания; там скука, а здесь невыносимо тяжело.

В предсоборном присутствии был выставлен на вид этот недостаток нашего церковного управления. Высказываемы были и меры к устранению его, напр., о «разгружении» св. Синода от многих дел с предоставлением окончательного разрешения их в епархиях; о разделении всей православной церкви на митрополитские округа, об умножении числа епархий, о возложении ответственности на самые епархиальные учреждения за их деятельность без утверждающей каждый их акт власти епископа, о самоуправлении приходов и проч. Но, увы!– эти указания не удостоились надлежащего внимания и, должно быть, замрут на страницах протоколов присутствия. Как можно приметить из, последующей за окончанием заседания предсоборного присутствия деятельности св. Синода, его политика направляется только на усиление власти епископов, т. е. еще на дальнейшее развитие церковной централизации. И вот, жизнь общества церковного, «Живого тела церкви», засыпает, засыпает... Работают, мучительно много работают епископы и чиновники...

А, между тем, в религиозных обществах, «вне церкви стоящих», заметен необычайный подъем и возбуждение. Там все члены обществ, мужчины и женщины сами инициаторы дела; там свободно и легко собираются, совещаются; на собраниях выслушивается каждая мысль, кому бы она ни принадлежала, мирянину или клирику, к какой бы политической партии он ни принадлежал. Созревшее решение быстро осуществляется исполнительной деятельностью тех, кто обсуждал и постановил его.

В этой значимости общественного элемента, в этом значении живого голоса в общественных делах веры, заключается причина жизнедеятельности и роста иноверия, инославия и сект, часто не выдерживающих самой элементарной критики в богословском, моральном и социальном отношениях.

Не то в православной церкви. Здесь монополия активности крепко держит власть, да случайно примыкающие к ней и угодные лишь ей лица. Все же прочее общество церковное, не смотря на разнообразные дарования, интересы и домогательство к деятельному участию в жизни церкви, обречено на положение несовершеннолетних детей, которые могут что-либо сделать для церкви не иначе, как только по указу. Оттого то оно и относится или совершенно равнодушно к церкви, или в лице немногих выступает в качестве наблюдателя действий церковного начальства.

Миссионерский съезд, между прочим, постановил: «Просить св. Синод о предложении епархиальным преосвященным организации в приходах Благотворительности в широком размере». («Колокол», № 722). Что ж? Будем ждать указа, а потом и займемся хоть Благотворительной деятельностью.

Да, с таким медленно ворочающимся рулем трудно церковному кораблю состязаться в деятельности с быстроходными ладьями иноверцев и сектантов.

«Г. М.» № 176, 1908 г.

Нечто маловероятное сообщает «Колокол» в №721 (в отделе: Из церковной жизни). Приводим целиком это сообщение:

Отлучение от церкви. В 1906 г. один из священников волынской епархии донес об отпадении в латинство нескольких своих прихожан. Высокопреосвященным Антонием была положена такая резолюция: «Священнику предложить, по его усмотрению, объявить о предании отпадших анафеме в церкви, или только им самим». Так как священник, несмотря на свои старания, не мог найти случай видеться с отступниками, то решился произнести отлучение в церковном собрании всенародно.

15 июня, в конце литургии, священник, прочитав указ консистории, произнес церковную анафему в таких выражениях:

"Во Имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Истинно учащая, и спасительно верующая Православная Церковь наша, Единая, Святая, Соборная и Апостольская, со скорбию матери, болезнующей о чадах своих, моими устами, ее недостойного служителя, извещает верных чад своих, что прошедшего лета, от Р. Хр. 1906 г., жители деревни Буртина, новоград- волынского уезда, волынской епархии (следуют имена), отделились от истинной Церкви Божией и пристали к врагам ее.

Сами, отлучившие себя, сии отметники Церкви Христовой Апостольской, преемственно, друг-друго-приимательно, от Самого Христа Спасителя нашего полученной властью архиерея нашего, архиепископа Антония, да будут и вправду отлучены от Святой Православной Церкви, недостойны и лишены освящающей Благодати, коею втуне были духовно вспомоществуемы в ее спасительных священнодействиях, и тако да будут от православного стада и от Церкви Божией дотоле отсечены, дóндеже не вразумятся и с сокрушенным сердцем и нелицемерным покаянием в безмерном грехе отречения от православного исповедания своего Спасителя и Господа возвратится в ее спасительную ограду.

Вы же, верные и православные чада Святой нашей Церкви, всегда памятуйте, яко по первом и втором вразумлении отступников, поправших Сына Божия и оскорбивших Духа Благодати, должно вам всячески остерегаться и удаляться, яко мытарей и язычников, и изъять их из среды своей, ибо, по предостережению святого апостола, малая закваска квасит все тесто.

Все поименованные лица отлучаются от Господа Иисуса Христа и Его вечной жизни, и предаются анафеме. Аминь».

Певчие пропели три раза: «анафема».

После этого был отслужен молебен «о заблудших», а по окончании молебна было пояснено, что отпадшие от православия не потому перешли в католичество, что вполне уразумели эту веру и нашли в ней превосходство, но, единственно, по наговору своих соседей и родственников-католиков, смутивших их ложными рассказами и мечтаниями о своей Польше и о своей вере, и что анафема не есть церковное проклятие, как многие думают, а она есть только последнее и решительное средство со стороны Святой Церкви для вразумления и направления некоторых своих членов, и она их может опять принять в свое лоно, если они сознают свою виновность, заблуждение и гибельность своих путей,– о чем она и молится-об обращении таковых.

Ряд грустных недоумений возбуждает это известие. Во-первых, совсем непонятно – какой церковной акт совершен был 15 июня в одном из православных храмов волынской епархии – отлучение ли от церкви в его самой тяжкой форме, или же здесь только представлено было наглядное изображение того акта, который называется анафемой-с целью устрашения и вразумления? По началу корреспонденции выходит первое, а по концу – второе. По началу, отпадшие отлучены от Господа Иисуса Христа и Его вечной жизни властью, и судебным приговором Волынского архиепископа, приведенным в исполнение всенародно в храме делегатом архиепископа, местным иереем; а по концу корреспонденции – вся процедура анафемы окончилась молебном об отпадших, которые, следовательно, не прокляты, не отлучены от Господа Иисуса Христа и не изъяты из среды православной церкви. Что это за сочетание анафемы с молебном? Можно ли так профанировать православное богослужение?!

В 2-х, возбуждает недоумение – как это православный архипастырь и его делегат решились один, сидя у себя в кабинете, почерком пера, без расследования дела, а другой – всенародно и в отсутствии подсудимых отлучить несколько лиц от Господа нашего Иисуса Христа за то, что, по уговору родственников, они перешли в «латинство», т.е. в католическую церковь? Да разве они своим переходом в католицизм перестали веровать в Господа Иисуса Христа, отреклись от Него?

Наконец, еще более грустное недоумение возбуждает эта легкомысленная профанация православного обряда по своей цели-разжечь религиозную братоненавистническую вражду между двумя важнейшими христианскими вероисповеданиями: какая пища дастся этим образом действовать врагам христианства, какой соблазн колеблющимся в христианстве! Как мог упустить из виду это миссионерское соображение председатель миссионерского съезда, предписывая своим иереям объявлять анафему по усмотрению?!

Весьма желательно бы получить разъяснение этих недоумений.

«Г. М.» № 179, 1908 г.

Проведению в наше законодательство принципа свободы совести и религиозной свободы угрожает, по-видимому, большая опасность со стороны крайне правых членов Думы, поддержанных большинством членов 4 миссионерского съезда. Для наступающей сессии Государственной Думы назрел прецедент не желательный. Если со стороны православного духовенства и представителей церковного правительства последует в Думе резкая и энергичная оппозиция министерским законопроектам и большинству членов вероисповедной комиссии, то, возможное дело, что проведение принципа религиозной свободы, хотя бы на некоторое время затормозится, и оппозиция восторжествует свою победу.

Нас положительно ужасает, однако же, эта возможная победа, ужасает потому, что грозит большой бедой... не принципу религиозной свободы, а, наоборот, всей православной церкви и, в особенности, ее иерархии и духовенству, т.е. временным победителям.

Не то время мы переживаем, чтобы великий принцип свободы личности (во всех отношениях) уступил какой-либо силе – внутренней или внешней. Весь человеческий род охвачен, так сказать, обаянием перед красотой этого принципа. Самые бедные, низменные в расовом и культурном отношениях, племена стремятся к свободе, стремятся деятельно, не щадя своих экономических сил, своей жизни. И государственная политика сильных передовых наций уже осознала, в качестве аксиомы, положение, что мощь самой государственной власти, в настоящее время, опирается не на подавление личности, а на обеспечение гарантии ее свободы. Политически сильно то государство, которое состоит из свободных граждан, а не из подданных- рабов. Любовь к отечеству, патриотизм – в той стране, где действует эта политика. Думается, что, раз признана эта аксиома нашим правительством и большинством нашей Думы, нашему меньшинству весьма трудно оппонировать.

Уже одно это простое соображение должно бы охладить оппозиционный пыл наших правых православных членов Думы: какое будущее готовят они нашей государственности, нашему национальному положению в среде культурных наций?!

Но нас занимает не будущее государства, а будущее церкви, именно, православной церкви. Что явится результатом возможной победы оппозиции? Воочию всего мира выявится, так сказать, факт, что только православная церковь боится религиозной свободы; все же прочие вероисповедания, секты и религии домогаются ее. Мало того, и внутри самой церкви наиболее просвещенные мирские члены ее не боятся религиозной свободы; боится ее только весьма незначительное число фанатически настроенных миссионеров, да церковное правительство. Не явится ли, далее, этот факт очевидным свидетелем того, что в оппозиции духовенства и иерархии сильнейшим мотивом служит не интерес православной церкви, как общества, дорожащего определенным культом Христа, а более узкий и низменный, клерикальный интерес? По-видимому, так. А, раз выявится этот факт, беды для православной церкви неисчислимы...

Но, может быть, незначительная сумма оппозиционеров, т.е. правые священники Думы, большинство миссионеров и, взявшие силу, иерархи и составляют ядро православия, истинные его представители? Может быть, за ними – истина, чистота и верность православного церковного сознания?

Нет и нет!.. Им нельзя отказывать в ревности о вере и по вере, но эта ревность невысокого достоинства и не имеет для себя опоры в основных кодексах православия. В доказательство этого я не буду ссылаться на Новый Завет – общее достояние всех христианских исповеданий. Я сошлюсь лишь на следующие слова специально православного канонического кодекса:

«Да не преступаются правила Отец, да не вкрадывается под видом священнодействия надменность власти мирские; и да не утратим по мало неприметно той свободы, которую даровал нам кровью Своей Господь наш Иисус Христос, Освободитель всех человеков» (3 Вселенск. соб., прав. 8).

Вот, поистине, золотые слова специально православного канонического кодекса, определяющие дух и крайнюю цель церковного права, канонической иерархии, администрации, суда и всего канонического строя. Весь смысл церковного права в том, чтобы гарантировать свободу исповедания веры во Христа, купленную Его святою кровью для всего человечества.

Положительно недоумеваешь, как не замечают этих заветов православия современные ревнители его?!

В этом же каноническом, специально православном кодексе сохранилась и следующая краткая заметка, отмечающая давний исторический факт, но назидательный и для 20 века: «в сие время (начало 5 века), издан закон, да по свободному произволению каждый восприемлет подвиг христианства». (Карф. соб., прав 122).

Вот об издании каких законов должны ходатайствовать ревнители православия перед царями и народами.

Православная иерархия и духовенство должны выступать борцами за принцип религиозной свободы и свободы совести именно в интересах воспитания истинного религиозного сознания и чистого религиозного чувства и ратовать только против злоупотребления этими великими принципами, от кого бы эти злоупотребления ни исходили: от иноверцев или некоторых недостойных членов самой церкви, даже ее иерархии. Таков дух церковного права и законодательства.

«Г. М.» № 187, 1908 г.

Принцип религиозной свободы, возвещенный миру христианством, в сферах политической и религиозной был такой же поразительной новостью, какой в естествоведении было открытие, что не солнце движется вокруг земли, а наоборот. Если Галилей «мир сдвинул с места», то Евангелие своим учением о Творце мира как Отце, близком каждому человеку, явилось поистине солнцем, осветившим и согревшим холодную лунную ночь, в которой блуждало человечество, ища Бога тут и там, и все напрасно.

Но, как ни странным казалось открытие Галилея, все-таки человечество сравнительно скоро стало свыкаться с мыслью, что родная мать-земля – не грузно лежащая громада, а воздушный корабль, носящийся в небесном океане с такой головокружительной быстротой, какой позавидовал бы самый быстрый автомобиль...

Далеко не так-то легко свыкалась человеческая мысль с учением Христа, что поклониться Отцу духом и истиною можно везде, что это – Его высокий дар каждому человеку, даже и такому темному в богословии и легковесному в нравственном поведении, как жена самарянина (Ин. 4:21).

За доказательствами уходить в глубь веков минувших излишне. Переживаемый момент представляет наглядное удостоверение, что и ныне в некоторых наших политикующих и даже богословствующих умах великий христианский принцип еще неудобно вмещается.

Нас мало занимают политикующие умы; до острой боли нас поражает упорство богословствующих мыслителей в борьбе с этим принципом, лучше сказать-с этой христианской святыней, на которой, как на одной из основ, зиждется каноническая организация самой православной церкви. Какие такие непреодолимые препятствия в их сознании мешают им открыто исповедовать и быть верными этому принципу, раз они – православные христиане?

Если не ошибаемся, свою оппозицию эти богословствующие мыслители основывают на следующих данных:

1) Наши сибирские инородцы только и держатся православия потому, что все другие веры-запрещены: как скоро им будет объявлено, что такое запрещение отменено, так все и обратятся в буддизм, магометанство и проч. Ламы, муллы не преминут воспользоваться младенчествующим умом этих полудикарей в своих интересах.

2) С объявлением закона о свободе вероисповеданий последовали массовые уклонения из православия в католичество, магометанство, усилились старообрядцы, сектанты, ереси.

3) Одновременно с этим, в среде интеллигенции неверие подняло свою голову, заявляет о себе хулами, издевательством над православием, проникло в массы темного люда, особенно фабричного, результатом чего явилось небывалое доселе одичание нравов.

Все это наделала свобода; нужно, стало быть, обуздать ее. И вот, в мыслящих умах складывается, по-видимому, такая петиция: «Государь! Прикажи всем своим подданным быть такими же православными, как мы; иначе погибнет все: и православие, и самодержавие, и народность, и будет как во Франции».

Насколько сильны посылки и остроумно заключение – рассматривать не будем по той простой причине, что, если бы мы занялись этим делом, то наполнили бы столбцы «Голоса Москвы» такой скукой, которая отняла бы у него всех читателей.

В такого рода мышлении интерес представляет не самая логическая техника, а та психологическая подпочва, которая произрастила эту технику; эта подпочва-чувство страха: оно парализовало память и способность ориентироваться в несколько необычном положении.

Что революция (а отнюдь не Высочайший манифест о свободе вероисповеданий) налетела и на церковный корабль своими волнами и еще продолжает налетать – это, кажется, не может подлежать сомнению. Но разве наш церковный корабль не испытывал подобных бурь? Разве он так плох, что может плавать только в стоячей воде?

Для православного христианина должны быть постыдны такая трусость, такое малодушие, такая растерянность и бестактность!

Но что же делать?

Во-первых, побороть чувство страха, хотя бы даже, если нужно с медицинской помощью; во-вторых, горячо приветствовать Государя за родной, а не чуждый церкви дар свободы; в-третьих, устремить всю энергию спокойной, нормальной мысли на использование этого высокого дара к приспособлению церковного корабля к новому положению, с тою целью, чтобы он не боялся волн, а смело и бодро шел всюду, спасая погибающих в волнующемся море.

«Г. М.», № 219, 1906 г.

Одним из тяжких недугов общественного нашего уклада, порожденного минувшей революцией, служит безучастие общества к тяжелой борьбе за жизнь физическую и духовную, какую ведет большинство нашего юношества того и другого пола, подвизающегося в высших учебных заведениях мужских и женских. Большинство этого юношества-бедняки. Обратите внимание на то, что это, в большинстве, за типы по своему нравственному настроению. Это юноши и девицы, оставившие свои дома, милых сердцу бедняков, как и они сами, отказавшиеся от всех позывов к жизнерадостному препровождению времени, к какому зовет их благодатный возраст, отказавшиеся добровольно ради одной высокой цели – развить во всей силе данные Богом таланты, быть честными и полезными обществу и родине людьми на разнообразных поприщах служения, и в награду за это чающие получить в будущем только законом и штатами определенное обеспечение, которое они еще поделят со своими ближними. Какой аскетический образ жизни ведут эти юноши – достаточно известно обывателям столиц; не мало было и писано об этом. В последнее время, после революции, бедственное положение нашего учащегося юношества особенно увеличилось и бывает полно, по временам, настоящего трагизма. Своим участием в, так называемом, освободительном движении, своими забастовками университетское и курсистское юношество значительно вооружило против себя общество; отшатнулись от него и прежние благотворители; заработки, посредством уроков и репетирования, упали, понизились в цене. И вот, цвет нашей нации, соль нашей земли-наше юношество к физическим страданиям холода и голода должно еще присоединить и нравственную муку, терпеливо сносить кличку бунтовщиков, врагов отечества... Да, это-трагизм. Кто же должен прийти на помощь этим духовным подвижникам знания и чести? Конечно, прежде всего, государство. Но у нас на Руси есть и еще учреждение, которому нелегкая судьбина духовных тружеников должна быть особенно близка. Это учреждение-православная церковь в целом ее объеме – т.е. пастыри и их паства…

Но, ведь, студенты и курсистки, как это часто говорят – атеисты, либералы, ницшеанцы, социалисты, анархисты, враги церкви? Как же может служитель церкви благотворить им?

На это должно ответить следующее: во-первых, они далеко не все таковы: есть между ними люди – глубоко религиозно настроенные, прямо, благочестивые; во-вторых, и относительно тех, которые выдают себя за атеистов, социалистов и т. д., даже бравируют этими кличками, не нужно упускать из вида, прежде всего, их возраст, и переживаемый ими момент духовного развития. Это момент высокого подъема интеллектуальных и моральных сил, момент напряженной их работы, характеризующийся сомнением во всем, испытанием всего, недоверием ни к чему, кроме собственных сил, своему я, безгранично сильному, способному победить всякие препятствия... Чем окончится, куда приведет этот подъем духовной энергии ее носителя – совершенно неизвестно никому. Не спешите же зачислять его в атеисты, социалисты и т. д., даже на основании собственных и искренних его показаний. Весьма естественно, что он пройдет разные ступени, радикально противоположные, одна другую исключающие сферы мировоззрений, прежде чем придет к окончательным выводам, закончит свой процесс духовного брожения. Ведь весною все реки и ручейки стремительны, мутны, неопределенны по цвету и вкусу своих вод: летом и осенью они становятся чистыми, ясными, спокойными, определенными. Так и здесь. Дайте на время свободу и удобство совершиться внутреннему духовному, может быть, весьма бурному процессу брожения; в отношении к переживающему его, воспитывайте в себе одно настроение любви и ожидания, что во время осени он напоит вас чистой живой водой своих знаний, своей честности, своей любви.

Для православного пастыря интеллигентное юношество должно быть особенно дорого в двух отношениях. Во-первых, это – люди, покорившие, выражаясь церковным языком, плоть духови. Во-вторых, это – дети христианских родителей, может быть, священников, обездоленных нуждою, многосемейностью, или круглые сироты.

Первая черта дорога для православного пастыря потому, что он по званию своему есть попечитель и врач душ; о спасении душ он молится более всего при каждом богослужении, за них он должен полагать жизнь свою. Но ведь они – атеисты! Да хотя бы и так. – Сам он, в таком случае, должен быть неподвижен, как скала, тверд в исповедании своей веры, истов в исполнении каждого обряда; но он должен быть неподвижен и в бескорыстной любви христианской даже и к заблуждающимся, или, только шатающимся в вере и нравах юношам. Разве христианка мать не видит, нередко, в своих детях атеистов, но разве перестает через это видеть в них своих детей? Так и любовь пастыря к христианским детям должна быть неистощима, как любовь материнская.

Вторая черта-бедность, особенно сиротство, положительно обязывает пастыря к деятельному участию, обязывает изощряться в средствах изобретения им помощи.

Первичный канонический кодекс, так называемые, апостольские постановления посвящают целую книгу выяснению этого пастырского долга. «Вы-пастыри-больше всего заботьтесь о сиротах, чтобы ни в чем не было у них недостатка; имейте о них попечение, как родители» (Апост. Постановл., кн. 5).

Но как же фактически, внешним образом, пастырь может в настоящее время выявить свою деятельную любовь к нуждающейся интеллигенции? Ответ не труден. У него есть свои, чисто духовные, так сказать, священнические средства будить сердца своих состоятельных пасомых, располагать к помощи бедствующему юношеству устройством удешевленных квартир, столовых, открытием долгосрочного кредита. Можно вполне ручаться, что это надежные должники, хотя, в момент своего задолжания и не имеющие ничего представить в обеспечение долга, кроме честного слова.

Читатель, может быть, подумает, что я предлагаю нечто очень оригинальное, фантастичное. Отнюдь нет. Говоря это, я имею в виду готовый образец: более 25-ти лет при Московской Духовной Академии существует братство пр. Сергия, покровительствующее недостаточным студентам Академии и, вообще, бывшим ее воспитанникам всеми вышеперечисленными способами. В составе его членов почетных, пожизненных, действительных есть преосвященные архиереи, архимандриты, игумены, игуменьи, священники, диаконы, миряне, богатые и бедные. Их щедрыми жертвами, собираемыми преимущественно через московских священников и благочинных, стоит и действует братство. Что движет этих добрых людей в их щедрых приношениях? Без сомнения, чистая, бескорыстная, христианская любовь... к юношеству академии. Но разве учащиеся, труженики и труженицы других высших учебных заведений заслуживают меньших симпатий? Да не будет сего.

Отчего же бы, поэтому, не возникнуть, по инициативе московских священников, например, братству муч. Татианы, для помощи бедствующей учащейся интеллигенции столицы?

Бескорыстная христианская любовь к христианскому юношеству – вот единственный девиз на том знамени, под которым должно действовать православное духовенство в этой духовной среде.

«Г. М.» № 216, 1908 г.

Вопрос о неверующих, или, точнее, «внеисповедных» (confessionslose) представляет весьма трудную задачу нашей внутренней политики в деле проведения его в законодательство великого принципа свободы совести и вероисповеданий. Трудность ее, характерно, выражается в следующем уступительном периоде министерского проекта: «…хотя, необходимость полной свободы религиозных убеждений считается, обыкновенно, положением, не требующим доказательств; но, коль скоро, однако, вопрос этот переходит с чисто отвлеченной на практическую почву, положение его совершенно меняется и решение его нередко сводится к признанию невозможности, или, по крайней мере, несвоевременности осуществления в нашей жизни логически общепринятого начала». (Министерский проект № 1473, февраля 20, 1907 г.).

«Отвлеченная логика», таким образом, вступает в решительный конфликт с логикой жизни.

Которой же из них отдать преимущество? Проект отдает преимущество последней. Проект категорически заявляет, что предоставление возможности исповедовать избираемое (свободно) вероисповедание и переходить из одной веры в другую, отнюдь, не может влечь за собою разрешения образования класса людей «внеисповедных», т.е., вышедших из какого-либо вероисповедания и не присоединившихся ни к какому иному».

Это категорическое решение вопроса мы признаем безусловно верным, но, признавая всю силу мотивов, на коих оно опирается, мы не сомневаемся, что среди народных представителей найдутся такие, которые с большим успехом будут возражать против этого решения и оснований, на которые оно опирается.

Слабая, легко уязвимая сторона мотивировки, заключается в том, что решение вытекает не из принципа свободы совести, а из утилитарных соображений, не из требований «логики» – рациональных, а из требований жизни. Выходит, даже, как будто, что условия низкой степени культуры должны преодолеть, хотя на время, требования мудрости.

В виду этого, представляется далеко не излишним вопрос: кто тут грешит против разума: логика ли теории, или логика жизни?

По нашему мнению, грешит первая, а, отнюдь, не последняя.

В мышлении теоретиков, требующих государственного признания права на безрелигиозность или бесконфессиональность заключается совершенно неверная посылка, будто совесть требует абсолютной свободы. Абсолютная свобода есть нечто, по существу, невозможное для человека, если бы даже он изловчился так изолировать от себе подобных, что очутился бы совершенно одиноким (монахом) среди пустыни. Душа человека не tabula rasa, которую по произволу можно исписать догматами и моральными правилами. Напротив, именно сама «совесть», прежде, и сильнее всего связала бы волю его, даже и одинокого и настолько сильного духом, что он в состоянии оказался бы преодолевать некоторые требования своей физической, животной природы. Еще стоики подметили, что «внутри нас есть некто, предписывающий нам законы, которым нет сил противиться». Этот упорнейший враг абсолютной свободы, этот внутренний наш деспот и есть не кто иной, как именно «совесть».

Во-вторых, поклонники абсолютной свободы совести нередко смешивают понятия: «религия», «вера», «вероучение», «религиозное убеждение, короче, смешивают понятия «религии объективной» и «религии субъективной». Между тем, эти понятия – весьма различные. Например, исповедники православной веры (точнее, церкви) представляют из себя религиозный союз, положим, в 60 миллионов индивидуальностей. Общим цементом, связующим их в целое, служат: вера во Христа, культ, организация, дисциплина, мораль. Это связанное целое – есть религия в объективном смысле. Но затем, каждая из индивидуальностей, составляющих это целое, внутри себя, субъективно связывается с этим целым и его элементами совершенно по-своему: у одного более чистые и глубокие представления и понятия о всех этих элементах, у другого менее, один более религиозен, т.е. глубоко к сердцу принимает каждую заповедь церкви, другой настолько «окаменел сердцем», что только номинально или формально сын церкви, а de facto-хуже язычника и мытаря. Эта «субъективная вера», или религия – полная собственность индивидуума; тут единственный господин – собственная его совесть. Никакая человеческая власть, ни церковная, ни государственная, не в силах принудить человека изменить как-либо его субъективную веру, потому что она бессильна даже и знать ее, пока сам он ее не откроет-так или иначе. В признании этого господства индивидуальной совести и состоит сущность принципа свободы совести.

Иное дело – принцип религиозной свободы. Он имеет ввиду, именно, объективную религию, как организованный религиозный союз (людей с Богом). Сущность его состоит в том, чтобы государство гарантировало свободу каждой религии действовать своими средствами, в целях воздействовать на своих сочленов, охранять свое status quo, со вне и из внутри, и даже действовать агрессивно, расти, приумножаться в числе (самозащита и прозелитизм).

Как ни различны эти два принципа, но они не исключают друг друга, а входят в гармоническое сочетание. Ибо, не что иное, как, именно, индивидуальная совесть, и побуждает человека сильнее всего примкнуть к тому или иному религиозному союзу: обо одному и в деле религии жить нельзя, как нельзя человеку жить вне какого бы то ни было государства. Далее, та же совесть принуждает человека не только формально примкнуть к тому или иному религиозному союзу, но и добровольно подчиняться общепринятым в этом союзе нормам.

Такова правильная логика принципа свободы совести и свободы вероисповеданий.

Теперь легко уже решить вопрос: что же получится с, так называемыми, «внеисповедными» при проведении этого принципа в законодательство?

Они окажутся в безвыходном, изолированном и беспомощном положении, если станут как-либо заявлять о своем безбожии: против них будут исповедники всех религий, а за них – никто. Но, может быть, правительство возьмет их под свою защиту? Но и ему сделать этого никак нельзя, ибо оно окажется в противоречии самому себе, раз оно обязалось гарантировать свободу вероисповеданий.

Таким образом, правильное проведение в законодательство принципа свободы совести и религиозной свободы приведет не к ослаблению религиозности, а к усилению, не к наращению безбожия, а к его уничтожению.

Нам могут возразить, что в Западной Европе проведение этого принципа, как раз, совпало с наращением бесконфессиональных.

Но в этом, довольно распространенном мнении, есть маленькое недоразумение: класс бесконфессиональных народился там не вследствие проведения в законодательство принципа свободы совести, а совсем от других причин, а именно: от глубокой религиозной вражды внутри самого христианства (реформация) и, т. н., культурной борьбы. Проведение принципа свободы совести там слишком запоздало, да и сделано далеко не безукоризненно, например, Франция обидела католицизм, Австро-Венгрия теснит православных славян.

В нашем государстве таких явлений не было; вследствие этого, народ наш, или, лучше сказать, народы наши несравненно религиознее западных, не так еще «повредились в вере», и проведение принципа свободы совести у нас еще не запоздало, а явилось во время.

«Г. М.» № 250, 1908 г.