13. Второй источник Евангелий – Λ

Гольцман говорит решительно, что и «кроме общей своей зависимости от А, Евангелия Матфея и Луки не могут быть рассматриваемы как два самостоятельные произведения». Почему же? Потому, что если «они, с одной стороны, имеют некоторые рассказы и речи общие, заимствованные ими из А, то, с другой стороны, у них находятся некоторые отрывки рассказов и речей также общие, но не заимствованные из А», следовательно, заимствованные из другого источника.

Прежде всего, весьма важно знать, с точки зрения Гольцмана, какой есть повод думать, что отрывки рассказов и речей, общие у Матфея с Лукой, не заимствованы ими из А, и почему для всех подобных отрывков должно еще предполагать другой самостоятельный письменный источник, именно – Λ? На это в теории Гольцмана отвечается так: «отрывки, общие Матфею и Луке, именно у Матфея не носят характера вставок, т. е. имеют характер последовательной связной речи. Но Матфей довольно значительно видоизменил первый источник рядом дидактических мест, которые, при первом взгляде на Евангелие от Марка, тотчас являются особенной принадлежностью Евангелия от Матфея и основанием всех его уклонений от главного строя (Baurisse) источника А и особенных авторских отношений его к этому источнику». Однако, это соображение нельзя признать удовлетворительным ответом на вопрос, почему должно предположить для этих, неодинаково изложенных у Матфея и Луки, но общих им, отрывков, еще новый, самостоятельный, именно письменный источник Λ. Если, с одной стороны, такие общие отрывки у Матфея не носят вставочного характера и представляют собой связные речи, то с другой стороны они в ином виде находятся в Евангелии от Луки, – без связи, именно отрывочно, и, как такие, могут быть отнесены к А. Могло быть, что отсюда их взял Матфей и сгруппировал так, как ему представилось должным. Эта возможность получает еще большее вероятие, потому что Матфей и с тем, что, по теории, несомненно он заимствовать из А, поступал также «архитекторски». Поэтому, еще нет основания известные общие двум евангелистам отрывки признавать содержанием другого самостоятельного письменного источника Λ.

По Гольцману, напротив, именно эта разнохарактерность в изложении общих Матфею и Луке отрывков и служит основанием предполагать источник Λ. «Мы, говорит Гольцман, теперь имеем дело с одной, объединенной в себе и отличающейся от А, материей; это ясно как день». Это именно так «ясно» ввиду выше указанного литературного свойства Матфея, отличающего его в рассматриваемых отрывках от А. Однако, это различие отрывков от содержания А еще только предполагается в теории, потому что содержание А еще не определено строго. Здесь может быть прямой вопрос, таков ли А, как о нем думает Гольцман? Отрывочно ли его содержание и отлично ли оно от Евангелия Матфея? Оно может быть признано отрывочным, если предположить в тоже время, что Матфей отрывки, общие у него с Лукою, не заимствовал из А. Но то предположение, что он их оттуда не заимствовал, подтверждается только тем, что они у него изложены в связи. Здесь, очевидно – circulus in demonstrando. Каков сам А, это еще неизвестно, так как еще недоказано, что Матфей не заимствовал своих речей из этого источника, потому что это основывается на отрывочном характере этого А, что опять основывается на независимости Матфея от А, и т. д. Если бы эта отрывочность в содержании А была доказана как-либо иначе, то и тогда самостоятельность А не была бы защищена, потому что части речей, принадлежащие Матфею, по мнению Гольцмана, первоначально состояли именно из отрывков в таком виде, как они теперь находятся, например, в Евангелии от Луки. И если особенное свойство Матфея обнаруживается в «построении» целых речей из отрывочных изречений, то при этом открывается и вместе доказывается опять несостоятельность источника Λ. Отрывки, относимые специально к его содержанию, находящиеся, однако, в своем первоначальном виде в Евангелии от Луки, скорее могуть быть отнесены к А, которое отличается отрывочностию изложения, сравнительно, например, с Евангелием Матфея, нежели к особому еще письменному источнику Λ.

Это заключение о несамостоятельности Λ нисколько не ослабляется и следующими, будто бы «ясными как день и непререкаемыми свидетельствами (соображениями)». «Существование материи, отдельной от А, т. е. существование источника Λ ясно, как день, как скоро, по выделению содержания, общего трем синоптикам, получается остаток (Rest), главные массы которого в Евангелии от Матфея расположены почти вполне в пяти-шести пунктах, если, потом, та же самая материя в Евангелии Луки не представляет никакой хронологической связи с теми отрывками, между которыми она там вставлена, и если скорее следует думать, что она здесь почти целиком восполняет собою пробел (паузу) и явно приставлена к А между 9:51 и 18:4». Это умозаключение Гольцмана, составляющее сущность его соображения о самостоятельности Λ, может быть выражено так: некоторые отрывки у Луки стоят, не в хронологическом порядке, следовательно, они образуют вставку именно в содержание источника А, и не принадлежат ему, как материя, по отношению к нему, внешняя, и тем самым предполагающая другой письменный источник. Это заключение могло бы иметь, хотя и не очень великую, силу, если бы наперед было доказано, что в источнике Λ содержалась материя в хронологическом порядке или в связи. Но этого еще не доказано в теории, так как строго не разграничено содержание А от Λ. По мнению Гольцмана следует, что А не содержал в себе отрывочной материи (не в порядке), как она расположена, например, в Евангелии Луки, но почему? Потому что А излагал свою материю не так, как Лука. Именно в порядке. Здесь очевиден логический недостаток – petitio principii. Чтобы вывести теорию из этого логического круга, должно предположить, что материя, относимая к Λ, должна быть расположена в А в связи, а не отрывочно, не так, как она находится у Луки. Но как возможно такое предположение, когда, по теории, известно, что материя Λ у Луки изложена не в порядке и в самом Λ она содержалась также не в порядке? Почему же она должна была находиться в связи только в источнике А? Очевидно, и там она могла быть изложена так же, как находится у Луки и как, по предположению, находилась в самом Λ; иначе говоря, она могла быть в А не в порядке и оттуда могла быть заимствована Лукой и Матфеем. В самом деле, откуда Гольцман мог знать, что материя Λ должна была находиться в порядке вообще где-бы то ни было? На это единственное указание для него находится только в Евангелии от Матфея, если его сравнивать в этом отношении с Евангелием от Луки – у Матфея материя Λ изложена в порядке. Но судить об А и, вообще, о первоисточнике по Евангелию от Матфея Гольцман не имеет права, потому что, говоря его же словами, порядок изложения отрывочных изречений, какой находится у Матфея, есть его отдельное свойство, личная особенность его, а не источника А или Λ, или т. п. Отсюда, напротив, следует, что такой порядок этой материи, какой находится в Евангелии от Матфея, в первоисточнике его – Λ или А, или др. п., не существовал, только Матфей сам привел в порядок отрывочную материю Λ или А, или какого-либо иного источника. В Λ или в А она могла находиться точно в таком же виде, в каком содержится в Евангелии от Луки.

Почему же, после этого, материю, относимую к Λ, не признать частью А? Потому ли, что рассказы из А в Евангелиях Матфея и Луки представляют некоторый порядок, сравнительно с которым материя Λ у Луки представляется не в порядке? Нет, если этот порядок и представляет правильное размещение рассказов, то лишь рассказов, а относительно речей ничего из этого выводить нельзя, потому что речи не всегда излагаются в порядке даже и в канонических Евангелиях, как, например, у Луки. Они изложены здесь не в виде цельных речей, а в виде отрывков, и не в стройной последовательности. А если думать, что и речи должны были находиться в хронологическом порядке, в связи, как, например, у Матфея, так и в самом источнике; то почему же Лука, принявший Собрание изречений своим вторым источником, изложил содержание его не в порядке? Нет, материя предполагаемого Λ как находится у Луки, так могла быть и в А, не в порядке, так же, как и в самом предполагаемом Λ. Если же материя Λ могла быть в А в таком же виде, как у Луки, то предположение Λ будет излишним.

Теперь можно прямо поставить такой вопрос: что же это был за сборник изречений, к которому теория относит отрывки речей Христа, общие у Матфея с Лукою, как особому, самостоятельному источнику их? Здесь, в данном отношении, возможно предположить или то, что этот сборник изречений содержал свой материал не в порядке и без связи, или в связи и хронологическом порядке. Если принять первое, то будет непонятно, почему Лука излагает заимствованные отрывки так, как они были в этом сборнике, когда известно из его же Евангелия (1:1–4), что он решился тщательно все исследовать и написать именно в порядке. Если признать верным второе, то почему можно будет отнести общие отрывки к источнику А, вместо Λ, и нельзя будет доказать, что А не мог иметь их в том же, нестрого упорядоченном, изложении, в каком они предполагаются в Λ? То и другое предположения непременно уничтожают самостоятельность второго источника Λ в отношении его материи к содержанию А.

Столь же мало защищает самостоятельность Λ и следующее соображение Гольцмана. «Второе, столь же неоспоримое, наблюдение (Beobachtung) побуждает признать различие некоторых отрывков от А. Кроме некоторых немногих отрывков, представляющихся у Матфея самостоятельными, каковы большей частью притчи Христовы, есть и еще отрывки, не входящие в содержание А, которые Лука принял в отдельном изолированном виде и поставил рядом один за другим, а Матфей по большей части поставил их в своем Евангелии так, что они явно лишены связи А.» Это новое «наблюдение» очевидно открывает новую часть материи Λ, как самостоятельного источника. Сущность этого соображения в умозаключении излагается так: некоторые отрывки Евангелий Матфея и Луки нельзя отнести к А, – они нарушают связь этого источника; следовательно, они вставлены, принадлежат другому источнику – Λ, и пр. Вместе с этим ясно и непременно предполагается, что А имел связь именно такую, которая не допускала никаких следов подобных вставок, что все отрывки речей помещены были в нем со своими историческими введениями, поставлены были при тех обстоятельствах, к которым исторически относились, размещались в хронологическом порядке и т. п. Но так ли все это было в А? Что такое само А? Прежде всего, о нем ничего точно не известно, нельзя вполне точно определить его план, вид и содержание, так как материя А, и даже не вполне, расположена в трех синоптиках разнообразно; писатель каждого из них изменял план, содержание и форму рассказов А, потому что приводил их не вполне точно, – то сокращая, то добавляя их, соответственно своим индивидуальным особенностям. Вместе с этим нельзя точно определить характер А и строго разграничить его от Λ. Теория делает это разграничение, но с очевидным и существенным недостатком. «По словам Гольцмана, некоторые небольшие отрывки являются в виде вставок и не стоят в связи с рассказами А...» Но откуда следует, что они должны бы удовлетворять этому требованию? Откуда следует, что так не должно быть в самом А? Или почему можно думать, что они в А находились в таком же виде, как у Матфея, т. е. не были изменены уже самими евангелистами и лишены связи, какую они имели в А? Если думать, что эти отрывки не относятся, к А потому, что в А они должны быть в связи, так как у Матфея они носят вставочный характер, то этим предполагается, что Матфей уже не мог видоизменять А, например, опустить некоторые рассказы и через то в своем Евангелии нарушить связь. Но это несправедливо, как в отношении к Матфею, который имел «свойство перерабатывать свои источники», так и в отношении к Луке, который также весьма значительно видоизменяет А. Несомненно, что предполагаемый А должен был иметь некоторое сравнительное несовершенство в изложении, именно как первоисточник и как сборник материала в виде отрывков. Иначе, если бы А был обработан так, что в нем не оставлено было и следа вставок, то что значили бы обработки (Modification) его у Матфея, Марка и Луки и притом такие, при которых явилась весьма заметная бессвязность? Нет, если предположить А, в смысле теории Гольцмана, то оно не исключает такой необработанно изложенной материи, какой она в виде отрывков находится в Евангелии от Луки. Пусть в Евангелии от Луки она помещена несколько иначе, дело не в размещении, каждый писатель должен отличаться особым свойством изложения, но это не исключает возможности иного изложения. Иной порядок изложения той же материи мог быть и в А. Следовательно, отрывки изречений могли быть и в А; этим исключается самостоятельность Λ.

Положение, что данные отрывки речей, в каком бы ни было источнике, могли стоять без определенного порядка, доказывается и самим отношением к ним евангелистов Матфея и Луки, которое указывает Гольцман. Оно, по меньшей мере, нисколько не препятствует отнести эти отрывки к А. «Матфей, по словам Гольцмана, большей частью лишил эти изречения тех исторических «введений» или поводов, которые предпосылает им Лука, чтобы не делать тем особых нарушений связи рассказов, так что изречения, принятые Матфеем из Λ, даже сокращают и уменьшают число мест нарушенной связи А в Евангелии Луки». Очевидно, по мысли Гольцмана, что к изречениям, изложенным в Λ, Матфей и Лука относились свободно, один оставлял исторические «поводы», другой опускал. Конечно, этого не следовало бы им делать, если бы отрывки стояли в твердой связи в самом источнике их. Если же они не стояли так твердо в источнике Λ, сравнительно позднейшем, то могли также не стоять и в А, источнике первоначальном. Но указанное отношение евангелистов к данным отрывкам служит основанием предполагать, что они существовали в самом А в некоторой связи, по крайней мере, большинство из них. Это оправдывается именно тем, что данные отрывки содержатся без связи только у Матфея, а Лука дает им некоторые исторические «поводы» и через это излагает их в некоторой связи. Это в свою очередь предполагает, что Лука заимствовал их из труда исторического, имевшего повествовательный характер. Поэтому может быть вероятнее, что Лука заимствовал их из предполагаемого Λ, где они находились в связи, на что указывают исторические «поводы», по крайней мере, они там могли иметь большую связь, нежели имеют теперь у Матфея. Если же теперь у Луки они не представляют строгой последовательной связи, то это объясняется или самим понятием первоисточника, откуда их заимствовал Лука, или тем, что он многое опускал, вследствие чего также значительно нарушалась связь источника. Последнее может быть вероятнее ввиду того, что Марк, по теории, вследствие только сокращения сделал из А отрывочный повествовательный труд, так что, судя по Евангелию Марка, нельзя и предполагать строгой последовательной связи в А. Если же иметь в виду отрывочность А в рассказах, подобную отрывочности канонического Евангелия от Марка, то она не только не исключает, но прямо допускает возможность, что Лука заимствовал отрывки речей с их историческими введениями именно из А (Ur-marc'a), чем устраняется предположение особого сборника изречений – Λ.

За самостоятельность Λ еще менее говорит сам характер его, на который указывает теория. В каком виде была материя Λ, если признать её отдельно существовавшей и потом принятой Матфеем и Лукой? И можно ли признать, что материя, ими принятая, есть одна и та же только в разных местах, в разное время и в разном виде сгруппированная? Гольцман отвечает на это решительно и положительно. «При определении содержания второго источника обыкновенно, говорит Гольцман, начинают, как, например, Тоблер, с больших отрывков Евангелия Матфея, которые один за другим нарушают связь Λ; таковы: Нагорная беседа – гл. 5–7, речь при послании Апостолов на проповедь – 10, учение об отношении Евангелия к современникам Христа – 11, собрание притчей– 13, учение относительно общественных обязанностей – 18, речь против фарисеев – 23, эсхатологическая речь – 24–25. Как сам Матфей всегда сознательно делает такие вставки, это он показывает в заключение известной речи при окончании вставки, именно в такой формуле: και εγενετο οτε ετελεσεν ο Ιησούς τους λογους τουτους, которая встречается только в 7:28, 11:1, 13:53, 19:1 (?), 26:11 (?). За тем, он, без всякого другого оборота речи прямо следует опять порядку А, начиная там, где его оставил, т. е. с того пункта, на котором он остановился пред вставкой». Очевидно, здесь для новой цели употребляется прежнее средство. Чтобы определить само содержание источника, для этого наперед доказывается вставочный характер некоторых отрывков, которые, по мысли Гольцмана, должны составить содержание Λ. Если отрывки: 5–7, 10, 11, 13, 18, 23, 24, 25-й гл. оказываются вставленными, то следует, заключает Гольцман, что они принадлежат Λ. Нет; если они вставлены, то еще только требуется доказать, откуда и как вставлены? Может быть, из А?... И в самом деле, если предположить, что данные отрывки находились в А в ином виде, нежели в Евангелии Матфея, а потом только иначе изложены им в содержании самого этого А, с целью привести их в группы в виде цельных речей, то, естественно, что они теперь кажутся у него вставками. Это тем более вероятно, что и по самой теории эти речи, как Нагорная беседа и пр., составлены именно из кратких отрывков. «Каждая из этих группированных речей была образована так, что действительная, т. е. произнесенная самим Спасителем, речь представляла только основной ствол той, которая теперь находится у Матфея. Так, в Нагорную проповедь вставлены ряды изречений Иисуса общего нравоучительного содержания. В речи к апостолам находятся отрывки из других завещаний Спасителя апостолам. Так различные сетования на фарисеев сводятся в большую цельную речь (Λn-greifsrede) и пророческие отрывки, сказанные при различных обстоятельствах в большую эсхатологическую речь». Если так настойчиво и открыто указывается составной и вставочный характер речей Христовых даже и у самого Матфея, то как можно, после этого, определить, откуда взяты составные части этих речей – из А или из Λ? «Не из А» – остается думать только потому, что они представляются вставочными, а такими они представляются потому, что сгруппированы в длинные речи, неудобно и, по-видимому, без порядка размещены в содержании А, изложенном у Матфея. Но так как эти речи в своем первоначальном, отрывочном виде находятся у Луки, то и нельзя еще думать о том, что они вставлены у Матфея; нет, они только составлены, сгруппированы у него, а это не препятствует отнести их к содержанию А. Ясно, что если и определяется материя Λ по составному характеру длинных речей Христовых: 5–7, 10, 11, 13, 18, 23, 24, 25, то еще не следует, что материя этих речей вставлена и притом из другого письменного источника Λ.

Но, в самом деле, можно ли признать, что речи у Матфея: 7, 10, 11, 13, 18, 23, 24, 25 гл. составлены из отрывков Λ и вставлены в Евангелие от Матфея? Доказательством того, что они вставлены, служит то, что они составлены, а доказательством того, что они составлены служит повторение в том же Евангелии некоторых составных частей этих речей. Так смотрит на это Гольцман. Следовательно, в пользу своего мнения о составе, например, Нагорной беседы, он заключает так: некоторые известные части этой речи, – 5–7 гл. и др. повторяются в других местах того же Евангелия, следовательно, эта речь – 5–7 и др. составлена из этих частей. Это заключение решительно несправедливо, потому что некоторые части длинных речей Христовых могли быть повторены самим Спасителем, по требованию обстоятельств проповеднической деятельности его, например, в ответ на одинаковые вопросы, при одинаковых обстоятельствах исцелений, и т. д. Именно Нагорная проповедь представляется Гольцманом как программа учительной деятельности Спасителя, а программы, при выполнении их по частям, постоянно должны повторяться, если всех слушателей не могло быть в одно время, в одном и том же месте; если эти слушатели составляли целый народ, населяющий известную территорию, каковы и были слушатели Иисуса Христа ³⁴³. Если, наконец, признать неповторяемость изречений Иисуса Христа, то при этом как объяснить состав речей, изложенных в 5–7, 10, 11 и пр. гл., если, как допускает теория, повторялись только некоторые «несущественные» их части? Признать эти «несущественные» их части прибавками к «действительным» речам? Но тогда нельзя доказать той мысли, что требовалось к действительным речам прибавлять то, что в устах Самого Спасителя к ним не относилось. Ужели только для того, чтобы некоторые изречения «не стояли отдельно»? Нет, сам же Гольцман говорит против такого предположения. Он соглашается с Гильгенфельдом в том, что есть такие повторенные изречения Иисуса Христа (Doubletten): «мы, продолжает Гольцман, и по сию пору не знаем еще о том, куда относятся сетования на Вифсаиду и на Хоразин, и т. п.» Следовательно, изречения Господа могли стоять, и стоят отдельно, не в группах, а это противоречит предположению о присоединении некоторых отрывков к «действительным» речам, с содержанием которых они не имеют органической связи, так как прежде не были в устной речи Господа произнесены вместе с теми. Если же не было нужды прибавлять некоторые отрывки к «действительным» речам Спасителя, так, что они могли стоять отдельно один от другого, если притом главное содержание «действительных» речей не имеет для себя параллельных отрывков, то остается признать, что эти речи не составные, что известные части их не приставлены к ним из других источников; следовательно, речи, изложенные в 7, 10, 11, 13, 18, 23, 24, 25 гл. не вставочные, хотя для некоторых своих частей они имеют параллельные отрывки – Die Doubletten.

За целостность речей, содержащихся в Евангелии от Матфея 5–7, 10, 11 гл. и пр., далее говорит сам Гольцман: «так как второй источник – Λ содержит не столько изречения, сколько речи, то писателю первого Евангелия, т. е. Матфею, при этом приходилось материю речей этого второго источника организовать совершеннее и представить в своем труде в большей связи. И вот он известные части Собрания изречений или уже известные речи вставил в содержание А на известных, соответственных им, местах, располагая их по соответственным моментам жизни Иисуса». Если справедливо говорит Гольцман, то как тогда согласить с его словами понятие об отрывочности изречений, которые, однако, размещены по соответственным местам? Следует принять что-нибудь одно, или то, что Матфей составлял речи из разных отрывочных изречений, сказанных при особых поводах, и потому эти отрывки в его Евангелии не пришлись на своих местах и не находятся в соответствии с известными моментами жизни Иисуса Христа, или то, что они размещены по своим местам соответственно, как должно им быть, и при этом не предполагают уже группировки. Во всяком случае, вероятнее, что ев. Матфей мог заимствовать их из Λ в некоторой связи, и при этом он мог скорее и вернее поставить отрывочные изречения на исторически соответствующие им места, принимая связь и последовательность А, где та и другая, по теории, были в первоначальном и надлежащем их виде. Иначе, как Матфей, заимствуя многие отрывочные изречения из Λ, где они не имели определенной и твердой связи, мог дать им вид и связь обработанных речей и притом поместить их на соответственные им места? Это несогласно с понятием Гольцмана о содержании Λ. «В источнике Λ, говорит он, были сопоставлены в группы отдельные изречения, но группировавший их не имел в виду при этом указывать время, к которому относилось известное изречение или составные части групп, они были как фрагменты Ев. истории... В Λ недоставало специальной исторической связи, здесь только разнообразные изречении (λόγια) без исторических к ним поводов излагались в связи. Такие изречения были в Евангелии Матфея и он группировал их: отрывки из Λ он ставил в средине своего повествования, переставляя отчасти факты в ущерб исторической последовательности». Если, таким образом, Λ не имел связи, а у Матфея находится сравнительно величайшая связь этих отрывков (хотя Гольцман объясняет ее группированием), то скорее и вероятнее следует предположить независимость Матфея от Λ и целостность речей в 5–7, 10, 11 и пр. гл. Здесь весьма важно то, что Матфей в своем Евангелии имеет величайшую связь, а Λ ее не имеет. Гольцман объясняет связь в речах, изложенных у Матфея, группированием (как объяснял это и Эвальд), но её можно объяснять, с его точки зрения, и заимствованием этих речей из Λ. Что в речах Матфея находится величайшая связь, это положительно известно, а что Матфей сам изложил дотоле бессвязную материю Λ в связи, это еще нисколько не известно, именно потому, что еще неизвестно, откуда Матфей заимствовал материю своих речей. Гольцман думает, что из Λ, но Λ существует в предположении настолько, насколько доказано, что речи, изложенные у Матфея в 5–7, 10, 11 и пр. гл., принадлежат этому Λ, а это доказано настолько, насколько верно то, что Матфей группировал свои речи из отрывков Λ, а это справедливо в той мере, в какой дознано, что речи у Матфея в 5–7, 10, 11 и пр. гл. содержат одну и ту же материю, которая находится в Евангелии от Луки, т. е. составлены из отрывочных изречений, находящихся в этом виде у Луки. Но этого-то еще и не доказал Гольцман. Так доселе неизвестно, из одного ли источника Λ Матфей и Лука заимствовали отрывки речей, находящихся в их Евангелиях. Остается справедливым только то, что у Матфея находятся сравнительно большие речи, которые по частям, но не главным, соответствуют некоторым изречениям в Евангелии от Луки (die Doubletten), притом далеко не вполне и несущественно. Отсюда следует, что речи, находящиеся в Евангелии от Матфея, нельзя признать комбинациями отрывочного содержания Λ.

«Отрицать это заключение о группировании речей в Евангелии Матфея тот имел бы полное право, кто постарался бы взять на себя труд доказать, что большие речи Христа суть прямо оригиналы, и в этой форме и в том же объеме действительно были произнесены Господом. Это невозможное предположение», восклицает Гольцман. Но и утверждать так тот имел бы полное право, кто наперед постарался бы доказал, что этого быть не могло, что речи Матфея составлены из отдельных изречений, что Иисус Христос не мог произносить именно таких речей. А это странное и невозможное предположение! На это нет никаких оснований в самих этих речах, а равно и в теории Гольцмана, где, напротив, указывается большая связь в них. Ужели Спаситель только и должен был, только и мог произносить одни отрывочные изречения? Конечно, форма и объем речей Христовых у Матфея несущественная сторона в настоящем деле, чтобы доказывать возможность той и другого для устной беседы Спасителя, который был в превосходном смысле Учителем и Пророком. Если и кажется Гольцману, что речи в 5–7, 10, 11, 13 и пр. гл. у Матфея не в первоначальном объеме, не в оригинальной форме, то неправильность его взгляда и недостаточность сделанной им характеристики изложения этих речей выражаются довольно полно и определенно в тех несправедливых требованиях, какие Гольцман предъявляет в отношении устных речей Иисуса Христа, по воспоминанию изложенных ев. Матфеем. Речь Христову против фарисеев, изложенную в 23-й гл. у Матфея, Гольцман называет «филиппикой»! После этого, ему естественно придти к мысли, что эта речь не имеет первоначальной формы, что в Евангелии она далека от совершенства по художественности изложения, по форме; здесь она представляется ему составленною из отрывочных изречений, как бы компилятивная композиция ³⁴⁴...

Но о составном характере речей, изложенных у Матфея, Гольцман думает под влиянием своей исходной и предвзятой мысли о сродстве и компилятивном составе синоптических Евангелий, в частности – Евангелия от Матфея. При сознании этой будто-бы компилятивной зависимости синоптиков, Гольцману и в настоящем «случае кажется, что краткие сентенции», зерна изречений «и отдельные мысли (Gnomen) должны быть записаны много ранее, нежели длинные речи Христовы, письменное изложение которых требовало многих соображений... И что само по себе вероятнее, спрашивает Гольцман, – то ли, что Лука великое здание, т. е. цельные речи Христовы, как в Евангелии Матфея, произвольно разбил и развалины рассыпал на четыре стороны; или то, что Матфей выстроил те стены, т. е. свои речи, из груды камней, рассыпанных у Луки? «Однако comparaison n’est pas raison. Вероятность того или другого предположения определяется не сама собой, но предыдущим соображением Гольцмана, хотя в недостаточной мере. Что вероятнее? Прежде всего – ни то, ни другое из указанных предположений Гольцмана; потому что еще неизвестно положительно, могло или не могло быть прежде изложение прямо длинных речей Господа, каковые находятся в Евангелии Матфея. Гольцману кажется, что прежде должны были явиться в записях краткие изречения – «зерна изречений», но для него и это соображение очень неудобно. Если действительно запоминались и записывались отдельные изречения, то следует, что могло составляться и записываться содержание таких длинных речей, как и Матфея в 5–7, 10, 11, 13, 18, 23, 24–25 гл., прямо в виде групп, потому что они, по настойчивому мнению Гольцмана, и здесь составлены или сгруппированы (Composition und Gruppe) из тех же отрывочных изречений. Этот состав их у Матфея нисколько не умаляет возможности первоначального или сравнительно более раннего появления их именно в виде групп или группированных изречений, а не речей в собственном смысле, как они изложены именно в Евангелии от Матфея. Конечно, и предполагаемый первоначальный Сборник изречений или источник Λ не представлял собою только агрегата изречений. Отдельные изречения, какие находятся у Луки, представляются отдельными и у Матфея, только у Матфея они сложены в группы. Или, по сравнению Гольцмана, у Луки находятся «камни», но не в порядке; у Матфея эти «камни» в порядке, но не в связи, а все же «камни», т. е. отдельные изречения, без органической связи. Теперь ясно представляется следующая дилемма: или речи Христовы у Матфея суть группы изречений, и поэтому могли быть записаны в самое раннее время, как в Λ, или они отличаются от содержания Λ строгой связью и поэтому не группы уже, а цельные речи. Так или иначе, но следует принять за вполне справедливое, что речи у Матфея могли быть записаны независимо от Λ. Избрать среднее предположение, что речи Матфея имеют не особенно строгую связь, так что они суть группы, хотя и не агрегаты изречений, нельзя; потому что это предположение стоит в противоречии с признанием Гольцмана, что связь речей здесь величайшая ³⁴⁵, а с другой стороны потому что это предположение непригодно Гольцману для цели его доказательства. Если связь речей у Матфея так незначительна, что их удобно можно признать за группы, то эта связь не только не препятствует, а даже благоприятствует тому предположению, что этот вид речей и есть первоначальный; в такой, не особенно строгой, связи только и можно первоначально сохранять в памяти, и потом непосредственно по воспоминанию излагать такое содержание изречений, которые предполагаются афористическими. Связь в предполагаемой мере в отношении к отрывочным изречениям есть лучшее условие их запоминания и воспоминания, а также и предварительного изложения; так как без всякой связи несравненно труднее помнить отрывочные изречения. В противном случае следует предположить, что всякая речь, относительно длинная, должна быть отнесена к числу группированных речей, составных; а это, по теории, невозможно, так как и в составных речах «основные стволы» или действительные речи Христа, составляющие главное содержание композиций, уже не составные, а именно так записаны евангелистом, как были произнесены Спасителем. Следовательно, связь речей у Матфея, ничего не говорит против возможности их первоначального произнесения и существования в таком виде. А потому нет нужды предполагать композицию речей у Матфея, и при ней особый источник материи для группирования, именно – Λ.

Поэтому тот «факт, что великое множество частей и отрывков речей, которые Матфей изложил в своем Евангелии, встречается в Евангелии Луки в отрывочном виде, так что его поэтому можно сравнить с беспорядочной материей в отношении к речам у Матфея...» – этот факт, служащий исходным пунктом всех предположений Гольцмана о существовании источника Λ, нельзя признать действительным и научно обоснованным. Справедливо то, что у Луки есть некоторые изречения в отрывочном виде, сходные с изречениями у Матфея, но изложенными в связи и составе целых речей, и только. Но что Матфей составил свои речи именно из таких отдельных изречений, взяв их, как и Лука, из особенного письменного источника Λ, это – не факт, а только недоказанное предположение, не имеющее поэтому научного значения.

Независимость изложения речей Христовых у Матфея от Λ еще более доказывается тем, что они имеют большую связь и в параллельных отрывках отличаются по самому своему содержанию. Главный пункт и, по теории, ясно доказывающий состав, например, Нагорной проповеди, это «Молитва Господня» которая, по мнению Гольцмана, как и Эвальда, очевидно, вставлена в Нагорную проповедь. «Известно, говорит он, что есть случаи, когда Лука указывает специальный повод к произнесению речи, которую Матфей излагает в связи большой проповеди. Так, Молитва Господня у Матфея включена в Нагорную проповедь, а Лука мотивирует произнесение её иначе в 11:1». Но откуда явилось у Луки это «введение»? Историческое ли оно? «Если его дал сам Лука, то как он мог дозволить себе такого рода поступок?» – спрашивает себя даже сам Гольцман и отвечает на свой вопрос так: «для ответа на это должно знать прием (Manier) Луки в подобных случаях». А он вот в чем состоит: «где при изречениях Христовых в Λ находились надписания, там и Лука передавал их всегда, хотя с добавлениями, а где не было никаких, там он часто сам приискивал таковые, и излагал в связи (прагматической). По этому-то правилу (Kanon!) он и при Молитве Господней ставит «введение»: гл. 11, 1 ст. Однако, слишком далеко заходят те, которые полагают, что целый 1-й стих есть только приписка Луки, и что Иисус неоднократно прежде, по собственной потребности к молитве, молился так в кругу своих учеников, прежде, нежели эта Его молитва была высказана Им по требованию одного из учеников. Конечно, ученикам много раз приходилось слышать Господа молящегося, но чтобы они приметили именно эту краткую формулу молитвы, для этого требовалось особенное побуждение, подобное требованию: «научи нас молиться, как и Иоанн научил учеников своих». Это требование по своему характеру отличается от всех приписок, собственно Луке принадлежащих, и взято из когда-то бывших отрывков, введений и надписаний». Так для Гольцмана, несмотря на все его чисто субъективные предположения, остается вероятным, что Молитва Господня заимствована Матфеем и Лукой из одного источника, причем Матфей взял ее без введения, а Лука к тому введению, какое там было, прибавил еще нечто от себя. Нет, если Лука приводит Молитву Господню с предисловием, в котором говорится, что Иисус Христос молился «в одном месте», εν τινι τοπϕ..., то, очевидно, евангелист разумеет не ту, которая была сказана перед множеством народа на горе блаженств. Если Молитва Господня была произнесена в час молитвы εν τινι τοπϕ, то какое же право имел ев. Матфей поместить эту молитву именно в Нагорной проповеди и тем дать знать, что она произнесена именно на горе блаженств, когда сам составитель Собрания изречений не знал, где именно она была сказана, когда и Ев. Лука, желавший достоверно определить и тщательно обработать сведения о жизни Господа и Его учении, ограничивается в настоящем случае только словами εν τινι τοπϕ?... Почему Матфей относит Молитву Господню ко времени беседы, а не ко времени молитвы? Если же, судя по различному определению места и времени, когда дана Молитва Господня, должно предположить, что Матфей здесь не зависит от Луки, то следует признать, что Матфей не зависит и от Λ; следовательно, Молитва Господня заимствована Матфеем и Лукой из разных источников, а отсюда следует то, что Нагорная проповедь не составлена из отрывков Λ, – по крайней мере, это так, если судить по одному из главных пунктов её содержания – Молитве Господней.

Это тем вероятнее, что о независимости изложения Молитвы Господней от источника Λ свидетельствует не только различное у Матфея и Луки определение места и времени её произнесения, но и сам текст молитвы. Факт, что текст Молитвы Господней у Матфея и Луки не вполне тождествен, свидетельствует о том, что Евангелисты заимствовали эту молитву не из одного письменного источника. Если что-либо они должны были заимствовать дословно сходно и точно из одного письменного источника, то преимущественно молитву или заповедь, какие были даны Господом Спасителем; тем более, что уже само заимствование обыкновенно обнаруживает в предполагаемом компиляторе незнание точного изложения заимствуемых слов. Текст Молитвы Господней должен бы оставаться неизменным еще более потому, что помещение её в Нагорной проповеди не требовало никакого изменения ни в форме, ни в содержании её, а, напротив, даже требовало тщательно точной, дословной передачи её, потому что тот и другой евангелист приводят ее, как образец молитвы. Между тем этого дословного сходства во всей молитве нет, именно, –

Как возможно было такое различие, если Матфей имел перед собой Молитву Господню, изложенную письменно в том её виде, в каком она находится в Евангелии от Луки? Для чего ему нужно было изменять точное изложение такой молитвы, которая дана и указана Самим Господом, как образец молитвы, и притом по желанию самих же учеников, для точного отличия их молитвы от той, какая была в устах учеников Иоанна Крестителя? По мнению Гольцмана, Молитва Господня была записана в Λ ранее в такой точности и совершенстве, при которых она еще более соответствует характеру Нагорной проповеди, где показывается преимущество и совершенство христианских добродетелей перед иудейскими. Такому характеру беседы более соответствуют слова молитвы, например: «прощаем всякому должнику нашему», как говорится у Луки, нежели вообще – «должникам нашим», как у Матфея. Поэтому, если бы Матфей заимствовал Молитву Господню из одного источника, откуда и Лука, то она должна быть у обоих дословно тождественна, так как цели Матфея более соответствовало то изложение молитвы, какое находится у Луки, по теории то же, что в Λ. Это дает основание предполагать с большей вероятностью, что Лука записал Молитву Господню, сказанную не на горе блаженств, но в иное время, в другом месте, при других обстоятельствах и относительно точнее, нежели Матфей, а потому нет основания предполагать общий источник Λ для Матфея и Луки; следовательно, Матфей в изложении этой молитвы не зависит от Λ. Нагорная проповедь не составлена из отрывков изречений, сказанных в различное время, она только в некоторых своих частях сходна с некоторыми изречениями, сказанными Спасителем в другой раз, в иное время.

Если же Молитва Господня не заимствована из источника Λ, то следует, что она записана евангелистами по преданию или воспоминанию. И это как нельзя более соответствует содержанию самой Молитвы Господней. «Отче наш», как образец молитвы, предложенный Самим Господом по требованию Его учеников, конечно, очень твердо сохранялось в их памяти, по крайней мере, в памяти собственно апостолов и прямо тех из них, которые желали не только сами помнить о Спасителе, но и другим завещали содержание своего воспоминания о Нем – Евангелие, каковы были Матфей и Лука. Ужели и для них, и в этом отношении требовался непременно письменный источник Λ? Нет, если «Иоанн мог научить молиться своих учеников», то тем более Мессия-Спаситель!...

Так, текст Молитвы Господней далеко не доказывает, что Нагорная проповедь составлена из отрывочных изречений, сказанных Иисусом Христом в разное время, при известных различных обстоятельствах, напротив, она ясно свидетельствует о независимости Матфея от Луки и обоих от одного общего, основного письменного источника, по теории – самостоятельного Λ, в изложении своих речей.

Независимость изложения Нагорной беседы от Λ еще более обнаруживается при сравнении некоторых мест этой беседы с параллельными отрывками её у Луки. Эти сходные отрывки у Матфея представляются вставочными столько же, сколько и Молитва Господня, и это ясно видно не только по контексту, но и по самому тексту их. В сходных отрывках у Матфея и Луки текст иногда до того разнится, что прямо это различие свидетельствует о другом назначении известного изречения у Луки, нежели какое предполагается параллельным ему изречением у Матфея. Такого изменения, которым видоизменяется сам смысл изречения не мог сделать Матфей только потому, будто бы, что он «произвольно желал представить в связи те отрывочные изречения, которые у Луки были в виде необработанной материи (или, по Гольцману – в Λ), этого не допустил бы никакой благоразумный ученик в отношении к достопамятнейшим словам своего учителя, тем более не мог подобного сделать апостол Иисуса Христа Сына Божия, питавший к Нему величайшую любовь еще до своего призвания, каким был евангелист Матфей ³⁴⁷.

Гольцман, указывая сходство Матфея и Луки в параллельных отрывках, относящихся к Нагорной проповеди, почему-то игнорирует тот непререкаемый факт, что в изложении многих отрывков, также относящихся к Нагорной проповеди, и Марк сходен с Матфеем. Так, если, с одной стороны, Mф. 5:1–12 стихи параллельны Лк. 6:20–26; то, с другой стороны, Mф. 5:31–22 стихи параллельны Mф. 10:11–12 ³⁴⁸. На шестьдесят параллельных стихов Луки в Евангелии Марка находятся только девять, относящихся, собственно, к Нагорной беседе, изложенной у Матфея. Это, по-видимому, пропорция незначительная, но судя только по количеству стихов, а не по самому сходству их, которое в данном отношении много важнее количества. Некоторые стихи из Евангелия Марка, параллельные стихам Нагорной проповеди у Матфея, даже буквально сходны с этими стихами её: это, конечно, служит основанием признать, согласно с теорией, что и Марк пользовался источником А. Но если так, то источника Λ не было, потому что он предполагается в теории только для двух евангелистов – Матфея и Луки. Если предположить, что Марк не зависит от Λ только потому, что он сравнительно менее Луки имеет таких стихов, параллельных Нагорной проповеди, то можно будет признать, что и Лука не зависит от Λ, потому что и он, сравнительно с Матфеем, менее заимствовал изречений из источника Λ, менее ему и параллелен, нежели Матфей. Если же, наоборот, признать, несмотря на то или другое число параллельных отрывков у известного евангелиста, что они, действительно, заимствовали их из одного общего источника, то будет следовать, что Нагорная проповедь, отрывки из которой находятся у всех трех евангелистов, должна быть, по теории, отнесена к источнику А, но не к Λ, так как для отрывков, общих всем трем синоптикам, в теории указан первый источник А; следовательно, второй – Λ не нужен и затем – несамостоятелен. Несамостоятельность Λ в этом отношении тем более вероятна, что «Марк, по словам Гольцмана, имел под руками Нагорную беседу, но опустил ее...» ³⁴⁹. А так как он опустил ее не совершенно всю, некоторые отрывки из неё оставил в своем Евангелии, подобно тому, как он поступил и с рассказами, заимствованными из А, то следует, что и для него должно предполагать источник Λ. Следовательно, этот Λ есть то же, что А, потому что он источник общий для трех евангелистов; иначе говоря – Λ несамостоятельное произведение.

Таким образом, если отрывки изречений, изложенных параллельно у Матфея и Луки в Нагорной проповеди, не буквально тожественны, если некоторым параллельным отрывкам у Матфея находятся соответственные и буквально сходные отрывки у Марка, то следует признать или то, что Λ несамостоятельное письменное произведение только в отношении к Евангелиям Матфея и Луки, или то, что оно несамостоятельно и по отношению ко всем трем синоптикам, так как его отдельное существование исключается признанием первоисточника А, общего для трех Евангелий.

Независимость Евангелия Матфея от Λ в Нагорной проповеди доказывается не только тем, что параллельные отрывки её у Луки неодинаковы с теми, которые находятся у Матфея; но и, главным образом, тем еще, что «изложение существенной части этой проповеди, как и других речей Христовых, принадлежит только Матфею», т. е. не имеет себе параллели. Так это сознает и сам Гольцман относительно именно Нагорной проповеди, когда говорит: «первая и большая из этих композиций – Нагорная проповедь не изъясняется предположением только А и Λ...»; поэтому он полагает, что «были для подобных композиций еще некоторые, даже письменные, источники...» Но, продолжает Гольцман, остается неясным, откуда у Матфея получалась материя, которая составляет существенное (!) содержание Нагорной проповеди... В таких пунктах первое Евангелие есть вероятно оригинал ³⁵⁰. Следовательно, как в главном и существенном содержании, так и в остальных частях своих, Нагорная проповедь, изложенная у Матфея, не относится к источнику Λ, потому что она имеет твердую связь в целом, потому что параллельные отрывки её у Луки с её же частями у Матфея различны по изложению, потому что есть параллельные отрывки, соответствующие ей у Марка, потому что главное содержание её не заимствовано Матфеем ни из какого письменного источника и принадлежит собственно этому евангелисту.

Независимость Евангелия Матфея от Λ обнаруживается не только в Нагорной проповеди, но и в других речах Христовых, по теории, входящих в состав источника Λ, в том именно, что и в них есть отрывки, которым можно указать параллели в Евангелии от Марка. Так, в речи при послании апостолов на проповедь, отрывки, общие у Марка с Матфеем и Лукой, суть: 6:6–7, 5:9, 13:9–13, 4:22, 6:12; общие только с Матфеем: 6:10–11, 9:41, 6:13. В речи, при послании 70-ти учеников, отрывки, общие у Марка с Матфеем и Лукой, суть: 4:8–11 и д. В речи против фарисеев: 12:38–39, 40 и пр. Этот факт требует того же объяснения, какое предложено в теории совершенно сходному с ним факту согласия трех евангелистов синоптиков в рассказах. Для сходных отрывков указанных речей, по теории, должно предполагать один общий источник, а если эти сходные отрывки находятся именно у трех евангелистов, то для них остается опять один первый, общий всем трем, источник А, н потому второй – Λ не нужен и несамостоятелен.

Эта полная несамостоятельность Λ сознается, наконец, и самим Гольцманом, когда он спрашивает себя, в каком определенном виде должно представлять себе источник Λ. «Если мы, говорит Гольцман, обратимся теперь к вопросу, как построить второй источник, т. е. Λ, насколько это возможно по данным основоположениям, то мы должны наперед заметить, что здесь по существу дела в высшей степени трудно достигнуть желаемого результата, подобно тому, как это было и в отношении первого источника...» Почему же? «Потому что Матфей и Лука воспроизводят источник Λ только относительно верно...» Этого и довольно. Если нельзя точно определить каждый источник в отдельности, то, конечно, невозможно разграничить их один от другого, доказать их самостоятельность или независимость одного от другого.

Итак, получается следующая решительная дилемма: или должно признать зависимость Матфея от Λ и самостоятельность этого второго источника, или независимость Матфея от Λ, и самостоятельность Матфея, Марка и Луки. Первого положения нельзя принять, потому что трудно и даже невозможно разграничить содержание Λ от А, через это приходится признать существование только одного А, основного для всех трех синоптиков письменного источника. Это противоречит как самим основным положениям теории Гольцмана, так и всему направлению, которого он держится в своем исследовании. Но признание одного общего и основного письменного источника А для всех трех синоптиков есть тоже, что признание теории Первоевангелия, что неизбежно ведет ad absurdum, как показало историческое развитие этой теории в школе Эйхгорна. Нельзя признать одного А, но нельзя признать при нем и другого Λ, а потому теория, выставляя два источника А и Λ, из которых Λ не может быть самостоятельным, а другой, А – единственным, не удовлетворяет своей цели – выяснить взаимные отношения синоптиков и, как такая, должна быть признана научно несостоятельной. Следовательно, остается верным второе положение выше, поставленной дилеммы, что Матфей, Марк и Лука не имели для себя письменных источников А и Λ, или только одного А.

Неудовлетворительность теории Гольцмана всего лучше подтверждается необходимым с её стороны предположением еще некоторых письменных источников кроме А и Λ. «После того, как мы, говорит Гольцман, содержание, общее всем трем синоптикам, отнесли к А, а общее двум Матфею и Луке к Λ, остается еще ряд отделов в Евангелиях Матфея и Луки, которые принадлежат именно только тому или другому из них и возбуждают вопрос, не было ли при А и Λ еще некоторых письменных источников? Эту массу (!) невыводимой ниоткуда и неотносимой ни к какому из предположенных источников должно рассматривать как авторский продукт обоих Евангелистов...» ³⁵¹. Однако, откуда, например, у Матфея явилась та материя, которая составляет существенное содержание Нагорной проповеди и отчасти Речи против фарисеев? «В этом случае Евангелие Матфея есть, собственно, оригинал», отвечает Гольцман. Такое мнение возбуждает прежде всего вопрос, неужели только один ев. Матфей знал и помнил существенное содержание Нагорной проповеди, а все общество первых учителей веры Христовой не знало этого, одного из самых важных пунктов учения Спасителя? Если же знали это и другие, что решительно несомненно по примеру даже самого ап. Матфея, то могло быть твердое воспоминание как того, что составляет самое существенное содержание Нагорной проповеди, так и того, что менее существенно, т. е. изречений, общих у Матфея с другими евангелистами – Марком и Лукой. А отсюда следует, что или Матфей не оригинален в изложении и тех отрывочных изречений, которые находятся только в его Евангелии, или в параллельных отрывках он мог быть оригинальным так же, как и в особенных, ему только принадлежащих. С точки зрения Гольцмана, следует принять первое положение, тем вернее, что и в собственно Матфею принадлежащих отрывках Гольцман усматривает следы еще некоторых даже письменных источников. По его мнению, «определенные следы очень небольшого письменного источника можно указать, например, в обеих родословных таблицах». Но если для явно различных, а по мнению отрицательней критики, даже противоречащих генеалогий, Гольцман позволяет себе предполагать письменный источник, то уже совершенно не остается основания, почему можно было бы узнать, какой отрывок принадлежит, собственно, Матфею и какой Луке. А если притом за некоторыми, особенно важными по своему содержанию отрывками, находящимися только у одного из евангелистов, есть возможность и основание признать, с точки зрения Гольцмана, компилятивный характер, то теория, очевидно, лишается всякого определенного критерия, так как, по Гольцману, следует, что сходные и несходные отрывки Евангелий, записанные синоптиками, непременно компилятивны. Это и служит коренным противоречием всей теории Гольцмана.

Сущность этой теории состоит в том, что содержание Евангелий, сходно изложенное у трех синоптиков, предполагает один, а сходное у двух из них – другой письменный источник. Но это основное и существенное положение теории отрицается тем, что и несходные отрывки, по теории, также предполагают письменный источник. Если, наоборот, предположить, что несходные отрывки, составляющие иногда главное содержание больших Ев. речей, оригинальны, то сходные тем более должны быть таковыми, если они даже не составляют главного содержания речей, относимых к письменным источникам А и Λ.

Общий результат предыдущего разбора: нельзя признать научно верным как то положение Гольцмановой теории, что

а) сходство синоптиков предполагает общий для них письменный источник; так и то, что

б) содержание общее трем синоптикам должно отнести к одному источнику – А, и общее двум из них, к другому – Λ. Следовательно, синоптики вполне самостоятельны.