Глава VI

В продолжение целых четырех лет, пока шло дело о дозволении устроить в Белокриницком монастыре старообрядческую архиерейскую кафедру, среди хлопот то в крайзамте, то в губернии, то в столице, Павел и Геронтий вели постоянные сношения с теми влиятельными лицами российских старообрядческих обществ, которыми были, так сказать, уполномочены на ведение дела, восходившего до «высокославных» министерств и даже до высочайшего императорского трона.

К великому их огорчению, вскоре же после того, как начали они это дело, последовала смерть лица, бывшего главою предприятия, – умер знаменитый «гильдиец» Сергей Громов. Для Павла с Геронтием это была действительно тяжелая потеря и много внушала опасений за дело, начатое по прямому поручению Громова, за его ручательством – доставлять им всякую помощь – и своим заступлением перед российскими властями, и своим влиянием на старообрядческие общества, и особенно своими материальными средствами; но о прекращении начатого дела они и теперь не допускали даже и мысли, почитая дело сие, как выше показано, призванием их жизни, свыше предназначенным для них подвигом, и к тому же – питая твердую надежду на российских старообрядцев, на их никогда не иссякающую готовность жертвовать от своих стяжаний на нужды «христианства».

Они рассчитывали часто на наследников Громова, особенно же на московское общество, в котором, как им было известно, находились горячие поборники старообрядческого архиерейства. Письменные сношения с Петербургом и Москвою совершенно утвердили в них эту уверенность. Федул Громов, хотя не имел той ревности по «древнему благочестию», какою отличался покойный брат его, не отказался однако же помогать Белой-Кринице: от него присылались подаяния через брата Павла – Алексея Великодворского, тогда уже состоявшего на службе у Громовых. Московские благодетели также изъявили готовность помогать «трудящимся на пользу христианства».

Но одними письменными сношениями ограничиться было нельзя. Как только дело об учреждении епископской кафедры в Белокриницком монастыре стало принимать серьезный оборот, Павел и Геронтий нашли нужным лично переговорить о нем с российскими старообрядцами, о всем подробно посоветоваться и условиться. Таково было именно то время, когда уже не только подано было австрийскому правительству формальное прошение о дозволении иметь епископа в Белой-Кринице, но и представлен был монастырский устав с известной статьей «о водворении епископа», где, как мы видели, изложены главные основания, на которых предполагалось устроить белокриницкую старообрядческую епископию.

Павел и Геронтий тогда еще не знали, какую продолжительную и упорную борьбу с губернскими властями придется им выдержать; полагаясь на обещания крайзамтских «благодетельных» чиновников, они ожидали напротив, что официально начатое ими дело, пройдя все инстанции, без особенных затруднений и в непродолжительном времени достигнет успешного окончания: ввиду этого предполагаемого ими близкого окончания дела со стороны правительства, они и считали необходимым совокупное с российскими старообрядческими обществами обсуждение главных вопросов касательно учреждаемого в Белой-Кринице архиерейства.

На исходе 1841-го года, по окончании всех трудов и хлопот с уставом, сам инок Павел решился ехать, вместе с Алимпием, в Москву и Петербург. Прежде нежели отправиться с Геронтием и прочей братией, тщательно обсудил и предрешил уже те вопросы, о которых надлежало войти в беседу с российскими старообрядцами. Таких вопросов было собственно два – вопрос о материальных средствах на приведение Белокриницкого монастыря в приличное для епископии устройство, на всегдашнее обеспечение будущей архиерейской кафедры и на прочие, необходимые по настоящему делу расходы, другой – о способах и условиях к приобретению желаемого епископа.

По соображениям Павла и Геронтия, первый из этих вопросов не мог встретить затруднения в своем решении: на благотворительность и щедроты богатых старообрядческих обществ они твердо рассчитывали, особенно в таком деле, которое, по их убеждению, должно было привести неисчислимую духовную пользу всему старообрядчеству. Иного свойства был другой вопрос. Здесь, при рассуждении о качествах потребного старообрядцам епископа, о способах и условиях к его приобретению, могло возникнуть немало недоумений, разногласий, вообще разного рода затруднений: эти именно затруднения и требовалось предусмотреть, разрешить заблаговременно общим советом.

Правда, все затруднения были бы устранены сами собою, если бы удалось найти одного из тех, якобы кроющихся где-то «древлеправославных» епископов, никаким церковным новинам непричастных, в существование которых тогда еще искренно верили некоторые простодушные старообрядцы: очевидно, о таком восстановителе старообрядческой иерархии никто и никаких «сумнений» не имел бы.

Такого именно «древлеправославного» епископа и предположено было искать. Но, как люди рассудительные и искушенные многими странствиями, Павел и Геронтий с братией почитали делом весьма вероятным (если только не признавали уже за несомненное), что таких епископов или не найдется, или даже совсем не существует. Что же делать в таком случае? Откуда и как заимствоваться архиерейством, если древлеправославного епископа не обрящут? В этом вопросе и заключалась вся трудность; его-то решение и могло возбудить в старообрядческих обществах недоумение и разногласия, а затем и открытые раздоры, которые были бы роковым ударом для новоучреждаемой иерархии.

Вот почему и представлялось Павлу весьма нужным – этот именно вопрос теперь же подвергнуть тщательному обсуждению в старообрядческих обществах, теперь же решить общим советом. Предварительно же, как мы сказали, вопрос этот решен был на общем совещании белокриницкого братства, или, вернее, решен самим Павлом, с которым белокриницкое братство согласилось беспрекословно. Павлу, разумеется, желательно было, чтобы сделанное им решение вопроса, как несомненно правильное, по его мнению, было также беспрекословно принято и всеми вообще старообрядцами.

С этой целью, он признал нужным для руководства, российским старообрядцам изложить письменно свои соображения по вопросу о том, откуда и как заимствоваться архиерейством, если не найдется древлеправославного епископа. Соображения свои он изложил в форме и под заглавием послания от всего белокриницкого братства к московскому старообрядческому обществу, как главному из старообрядческих обществ в России и на ближайшее участие которого в искании архиерейства всего больше рассчитывалось³²⁴.

Это послание Павел намерен был представить московским и другим российским старообрядцам вместе со списком помещенной в уставе статьи: «Предмет о водворении у нас своего святителя для необходимо нужного устроения церковных порядков», так что послание должно было служить как бы дополнением к этой статье: по объяснению самого Павла, его назначением было показать «… в чем состоит, сверх всего изображенного в уставе, дальнейшее монастырское предположение о приобретении святителя».

Кроме того, к посланию были присоединены еще две статьи, посвященные решению нкоторых частных, но весьма важных вопросов, имевших ближайшее отношение к главному – о чинопрятии будущего епископа не из древлеправославных:

а) статья под заглавием: «Изъяснение недоумений, через кого и когда на приходящих от ересей хиротонисанных лиц приходит благодать Духа Святаго» и

б) рассмотрение, что есть всеобдержность и что благословный случай».

Все эти сочинения, в общей их совокупности, по мнению Павла, были вполне достаточны, чтобы служить руководством для российских старообрядцев к надлежащему, или правильнее – желаемому самим Павлом решению вопроса о качествах и чинопрятии будущего старообрядческого епископа.

Ниже мы будем иметь случай изложить главное содержание послания и добавочных к нему статей; здесь же достаточно указать только сущность павловых «соображений» по вопросу – откуда и как заимствововаться желаемым для старообрядцев архиерейством.

Мы ожидаем (говорилось в Послании³²⁵), в ответ на поданное в 1840 году прошение, «государственного открытого листа», с которым наши депутаты и должны будут отправиться на искание «древлеправославного епископа». «Помянутый от правительства документ для того нужен, да благонадежно послам нашим будет просить православного архипастыря, где только отыскать его возмогут, да и тому преосвященному лицу не сумнительно тогда на просьбу нашу прибыть к нам на малое время, для насыщения жаждущих душ духовной пищей, т. е. для восстановления в нас по закону нашему святителя, по примеру постановления московских патриархов; или может быть соизволится тому начальнейшему лицу дать нам оттоль для восстановления священного чина достойного в сане человека, т. е. нарочито избрать для нас тамо и поставить святителя, хотя бы он был и не русского языка, а только бы от религии согласной с нами, и соблюдал в целости православной веры догматы».

Таким образом предполагалось отыскать именно «православного», по раскольническим понятиям, архипастыря, и если таковой обрящется, просить его, чтобы он или сам прибыл в монастырь Белокриницкий, только на малое время, для поставления в епископы кого-либо из природных старообрядцев, подобно тому, как цареградский патриарх Иеремия приезжал в Москву поставить из природных россиян первого российского патриарха Иова, или на самом месте, где будет обретен, нарочно поставил бы в епископы для старообрядцев кого-либо из таких же, как и сам, православных, хотя бы и не русского языка.

Куда же, по монастырскому предположению, белокриницким послам надлежало направить стопы, чтобы отыскать такого «древлеправославного» архипастыря? Искать его предположено было, главным образом, в горах ливанских, так как, по раскольническим сказаниям, здесь именно существовало не приявшее новопременений «древлеправославное» священство; на пути же в ливанские горы, предполагалось посетить и иные христианские страны грековосточного исповедания: «… главным предметом, по достоверному от путешественников известию, в полной нашей надежде предположено направление в ливанские горы; а, между тем, не оставить, в мимошествии, собрать обстоятельные сведения и в тех пределах, где славянские племена, кои в древние века приняли христианскую веру от святых учителей Кирилла и Мефодия, иже обитают около Черной Горы, в Сербии, и на острове Корфе, где хранятся мощи святого Спиридония Тримифунтского; аще ли надобность позовет, и еще в какие-либо края вселенские, ныне нам ясно не предвидимые, а впоследствии пути послов наших, может быть, смотрением Божиим, могущие открытися, яко же случися прежде времени не предведети и великому в пророцех Илии Фесвитянину хранимых Богом семи тысяч мужей, не преклоньших колена пред Ваалом»³²⁶.

Дальше излагались соображения и на тот, будто бы маловероятный случай – как поступить, если во всех указанных, известных старообрядцам и неизвестных еще краях вселенные «древлеправославного» архипастыря не обрящется: «… если, паче всякого чаяния, послам нашим в уповаемых местах единоверного нам епископа изыскать невозможно будет, тогда сряду же и не опустительно предполагаем принять еще другие меры, – заимствоваться искомым священным источником (оставив духовенство неблаговолящей России) от иной христанской религии, от коей согласно правил достойна будет к принятию хиротония, т. е., исключая только лишенных трехпогружательного крещения».

Таким образом, и относительно искомого епископа, наконец, выражалось то же самое мнение, какого вообще держались старообрядцы поповского согласия относительно бегствующих священников, – что, за неимением древлеправославного, может быть принят епископ и от сущих в ереси, но в такой ереси, от которой, приходящих священных лиц, правила церковные дозволяют принимать в сущем их сане: епископов – епископами: священников – священниками, не требуя для них повторного рукоположения.

Возражений против такого мнения трудно было ожидать со стороны людей, державшихся беглопоповства; но разногласия могли возникнуть по вопросу: каким образом должен быть принят епископ приходящий от ереси? По мнению поповцев, хиротония «… недостойна к приятию» только у еретиков «… лишенных трехпогружательного крещения» или, что, то же, подлежащих приятию первым чином, через повторное крещение; а затем от всех прочих еретиков приходящие священные лица сохраняют будто бы принадлежащие им саны, каким бы чином приняты ни были, третьим ли (через проклятие ересей), или даже и вторым (под миропомазание).

Каким же чином, спрашивалось, нужно будет принять не древлеправославного епископа, – третьим, или вторым? По-видимому, решение и этого вопроса не должно бы представлять затруднений: так как у поповцев он был уже решен относительно бегствующих от великороссийской церкви священников. Этих последних, на основании примера предков, положено принимать вторым чином, под миропомазание: так же, очевидно, следует принять и бегствующего епископа.

Павел очень хорошо понимал, что это, на примере предков и на существующем обычае основанное, решение вопроса было бы действительно встречено общим согласием и сочувствием в среде старообрядцев; но он имел основательные причины уклониться от такого исключительного решения в пользу принятия вторым чином. Епископа предполагается искать, «… кроме неблаговолящей России», в таких странах, где о русском старообрядчестве не имеют и понятия, и всякие намеки о чиноприятии приходящих от ереси могут быть встречены с крайним негодованием; да и речь идет об епископе, а не о каком-нибудь бегствующем, или, попросту беглом попе: в сношениях с таким лицом вообще потребуется крайняя осторожность и уступчивость, дабы в противном случае не утратить навсегда и саму надежду на приобретение «давно искомого священного источника».

Такие и подобные соображения побудили Павла, соблюдая всевозможную осторожность, изложить мнение, что искомый не древлеправославный епископ должен быть из числа подлежащих приятию третьим чином, и только в том уже случае, если такого епископа не обрящется, можно будет принять подлежащего второму чину, но и сего последнего, на основании смотрительных правил и благословных случаев, удобнее, все-таки, подвергнуть приятию третьим чином – только с проклятием ересей; а не вторым – под миропомазание.

Он в особенности настаивал на этом своем мнении, что принятие будущего епископа, по требованию обстоятельств и по руководству благословных случаев, должно быть совершено третьим чином, к какой бы ереси оный епископ ни принадлежал, лишь бы только трехпогружательного был крещения, – и для этого-то, собственно, была написана Павлом статья: «Что есть всеобдержанность и что благословный случай».

Впоследствии вот как сам Павел изложил кратко свое мнение по вопросу о чиноприятии будущего епископа: «По нашему рассуждению в принятии епископа (обойдя Россию) в других заграничных краях, если за каким-либо обстоятельством, совершенно благочестивого не возможно будет изобрести, то безотлагательно надлежит заняться от инославных религий, от таких, кои подлежат третьему чину, без миропомазания, если же, паче всякого ожидания, и таковых не обращем, тогда приимем от таких, кои только не превосходили бы меру новшеств великороссийских, по второму чину, под миропомазание. Если же от сих последних, иже второму чину подлежащих, убеждаемое к нам в епископы лицо, чтобы его под священническое миропомазание принимать, поступить к нам не согласится: тогда, с общего православных собора, не по всеобдержаности, а только единственно благословного ради случая, невозбранно можно принять его и по третьему чину, без миропомазания. Ибо на всякие действия имеются в божественных книгах от Святого Писания достоверные засвидетельствования, коим мы истинно веруем: а потому, если действие согласно оным учинити, без сумнения свято быти предпочитаем»³²⁷.

Итак, Павел и Алимпий отправились в Россию для совещания с влиятельными лицами здешних старообрядческих обществ по делу об учреждении архиерейской кафедры в Белой-Кринице, достаточно приготовившись к этим совещаниям, запасшись необходимыми для того материалами. В начале 1843 года они приехали в Москву. Здесь, между прихожанами Рогожского кладбища, как мы видели, еще в 1832 году образовалась сильная партия, во главе которой находились богатые купцы Рахмановы, расположенная в пользу учреждения старообрядческой архиерейской кафедры, решительно заявившая об этом на общем собрании московских и иногородных поповцев, бывшем тогда на Рогожском кладбище.

Если Громов, приступая к осуществлению мысли о раскольническом архиерействе, устранил эту партию от участия в своем предприятии, то это сделано было только на первое время, когда для успехов предприятия требовалось сохранять его в величайшей тайне, и сделано было в видах именно удобнейшего сохранения тайны; но и сам Громов очень рассчитывал на поддержку московских ревнителей старообрядческого архиерейства впоследствии, когда предприятие приведено будет в исполнение, или будет близко к исполнению.

Со своей стороны рахмановская партия, несмотря на испытанные в 1832 году неудачи и в Москве и в Петербурге, не охладевала к мысли об учреждении самостоятельной старообрядческой иерархии, тем более, что оскудение бегствующего священства с течением времени давало себя чувствовать сильне и сильнее на Рогожском кладбище. Когда в Москву стали приходить известия о том, что Павел и Геронтий по поручению Громова затеяли в Белой-Кринице, московские ревнители старообрядческого архиерейства отнеслись к этим известиям с большим вниманием и сочувствием, а по смерти Громова изъявили готовность принять в их деле и ближайшее участие, особенно же самый горячий из этих ревнителей – Федор Рахманов, по своему тщеславию давно искавший возможности стать во главе подобного предприятия.

Поэтому Павла и Алимпия, приехавших в Москву с подробными вестями и объяснениями по делу об учреждении архиерейской кафедры в Белокриницком монастыре, приняли здесь очень радушно и внимательно. По случаю их приезда Рахмановы опять устроили на Рогожском кладбище собрания для рассуждения о неотложной надобности – устроить за границей старообрядческую епископию и для сего воспользоваться начатым в Белой-Кринице предприятием.

Теперь, как десять лет тому назад, между прихожанами Рогожского кладбища явились противники старообрядческого архиерейства, видевшие в нем ненужное и небезопасное нововведение. Всех больше ораторствовал на эту тему, имевший немалую известность в московском старообрядческом обществе, дворник из Рогожской Иван Александров Гусев. Это был человек довольно начитанный и умный, но до изуверства преданный расколу, даже проповедовавший беспоповское учение о мысленном антихристе; он потому особенно восставал и против учреждения полной старообрядческой иерархии с епископом во главе, что почитал это делом невозможным во времена антихристова господства.

Но голоса против старообрядческого архиерейства и разглагольствования самого Гусева теперь уже не могли иметь большой силы ввиду почти совершившегося факта, – ввиду того, что подана уже австрийскому правительству официальным порядком просьба о дозволении устроить в Белокриницком монастыре старообрядческую архиерейскую кафедру и имеется надежда на скорое и полное удовлетворение этой просьбы.

Согласно желанию Рахмановых было решено, что учреждение старообрядческой архиерейской кафедры за границей, по требованию настоящего гонительного времени, есть дело необходимо нужное, что предприятие – устроить таковую кафедру в Белокриницком монастыре заслуживает полного одобрения и нужно помогать ему всеми способами; а относительно того, как именно устроить кафедру, все предначертания, изложенные в уставе, в известной статье «О водворении епископа», были вполне одобрены; равным образом и соображения, раскрытые в «Послании» и добавочных к нему статьях были признаны в главном их содержании вполне разумными: все согласились, что прежде всего надлежит позаботиться найти епископа из «древлеправославных», а в том случае, если по тщательном изыскании таковой не обрящется, можно принять и из сущих в ереси.

Но каким чином надлежит принять его, – об этом, как и опасался Павел, возникли прекословия. С его мнением, что епископа нужно будет принять непременно третьим чином, будь он даже из числа еретиков, подлежащих второму чину, согласились только весьма немногие из членов Рогожского общества, только лица довольно свободного (для раскольников) образа мыслей и особенные почитатели Павла; большинство же рогожских учителей, как достойные потомки тех ревнителей перемезанства, которые на соборе 1779 года так яростно ополчились на стародубцев дьяконова согласия, защищавших приятие священников по третьему чину, без миропомазания, большинство рогожцев решительно высказалось против павлова предложения.

Основываясь именно на примере предков, завещавших принимать бегствующих священников (следственно и епископов) под миропомазание, они говорили: «… если ныне попустится по третьему чину принять епископа, то уничтожится наше древлеблагочестивое, доныне неизменно влекущееся священство, и будет иное, новое и неблагочестивое». Многие при этом высказывали и то еще мнение, что в настоящее многоплачевное время еретиков третьего чина уже вовсе не имеется, что из существующих ныне инославных религий, даже содержащие трехпогружательное крещение, соответствуют еретикам второго чина и приходящие от оных могут быть принимаемы только под миропомазание.

Таким образом «… на совете, на котором рассматривалось о епископе предложение, как свидетельствует сам Павел³²⁸, члены московского благочестивого общества заключили: если невозможно будет отыскать совершенно благочестивого епископа, то одно остается средство, что от инославных религий, в коих имеется трехпогружательное крещение, можно принять епископа, но не иначе, как только под миропомазание». Для Павла это противоречие его мнению, оказанное рогожскими богословами, было крайне неприятно, и потому, что этим оскорблялось его самолюбие, так как он был человек уверенный в непогрешимости своих мнений и возражения вообще принимал не равнодушно, и еще больше потому, что в этом настойчивом требовании «благочестивого московского общества» – совершить над будущим епископом приятие по второму чину, видел он семя немалых затруднений в будущем, когда нужно будет приступить к действительному чиноприятию обретенного епископа.

Поэтому он решился даже сделать попытку изменить состоявшееся на рогожском совете постановление, – составил и представил письменное против него возражение, которое, по обычаю раскольников, изложил в форме вопросов³²⁹. Здесь он требовал от московских учителей дать ему «… не голословное, но от божественных писаний ответственное совосписание», почему они находят невозможным в настоящее время приятие от ереси приходящих священных лиц по третьему чину.

Имея в виду, особенно выраженную некоторыми странную, по его понятиям, мысль, что в настоящее время есть только еретики первого и второго чина, он писал между прочим: «… вы полагаете только бессловесное отрицание, что якобы третьему чину подлежащих еретиков ныне нигде обрести невозможно, тогда как никто из благоразумных, в противность всемогущему Божию промыслу, не может отрицать в приобретении и самого настояще-благочестивого епископа, и уже, кажется, никто не отважится дерзнуть рещи, дабы всюду мог провидеть больше пророка Илии, когда и той в своем Израиле не уве́дал седми тысящ мужей истинно Богу верующих»и Или вы по какой другой причине отрицаете ныне быти третьему чину подлежащих еретиков? – в том не оставьте и нас, Господа ради, вашим основательным соответствием…».

Предлагая свои вопросы на решение московским учителям, Павел просил их руководиться при этом не желанием «… точию победы одоления», но стремиться к тому, чтобы «… духом кротости и единодушною о Христе любовью согласовать с обеих сторон к единой истине, якоже и обычай есть – православным, по трудном расследовании изобретшим истину и познавшим волю Божию, яко голубям лобзатися и присно о Господе радоватися».

Из всего содержания вопросов и из самого тона, в каком они изложены, нельзя однако же не приметить, что сам Павел искал именно «… победы – одоления», в полной уверенности, что с противной стороны «основательного соответствия» на его возражения последовать не может. Ответа действительно не последовало, ибо «… не голословно, а от божественных писаний» ответить на вопросы Павла никто из членов «… благочестивого московского общества» был не в состоянии.

При всем том однако же окончательного решения по вопросу о чиноприятии будущего епископа на Рогожском кладбище постановлено теперь не было; а признали удобнейшим дожидаться того времени, когда обретено будет самое лицо, подлежащее чинопрятию, и тогда, соображаясь с обстоятельствами, решить вопрос сей общесоборным рассуждением, как предлагал и сам Павел. Против этого Павел не нашел нужным делать еще возражения, в том уповании, что быть может впоследствии сами обстоятельства действительно укажут способ, как решить к общему удовольствию вопрос, возбудивший теперь недоумения и разногласия, которые однако же оставили в душе его горькое чувство недовольства и опасения за будущее.

Зато по другому вопросу – относительно средств на приведение Белокриницкого монастыря в надлежащее устройство и на обеспечение будущей епископии, в собрании прихожан Рогожского кладбища последовало решение, вполне согласное желаниям и ожиданиям Павла. Одобрив само предприятие – учредить в Белой-Кринице старообрядческую архиерейскую кафедру и постановив содействовать осуществлению этого предприятия, они имели в виду, главным образом, содействие именно материальными средствами.

Еще в 1832 году, по предложению Федора Рахманова, от лиц, сочувствовавших его тогдашним замыслам о раскольническом архиерействе, был сделан по подписке денежный сбор на необходимые расходы по сему делу и подписная сумма простиралась, как говорили, до 2 000 000 руб., по тогдашнему, на ассигнации: этот капитал и решено было теперь, согласно его первоначальному назначению, употреблять, по мере надобности, на расходы, каких потребуют учреждение архиерейской кафедры в Белокриницком монастыре и обеспечение ее существования в будущем.

Кроме того Рахмановы, теперь имевшие полное право считать себя стоя́щими во главе предприятия, изъявили готовность жертвовать своими собственными капиталами на «великое и спасительное дело восстановления древлеправославной иерархии в полном ее чине». Вообще же, Павлу и Алимпию было объявлено, чтобы они только постарались привести к благополучному окончанию свои хлопоты перед австрийским правительством о дозволении устроить в Белой-Кринице епископскую кафедру, а затем средства на устроение и обеспечение оной будут им доставлены в изобилии. При этом Павел и Алимпий не забыли испросить у «благочестивого московского общества» пособие и на первоначальные хлопоты об епископе, также на текущие необходимые монастырские расходы³³⁰.

Из Москвы они съездили в Петербург повидаться и посоветоваться со здешними благотворителями. Из этих благотворителей с особенным сочувствием отнесся к их предприятию богатый купец Я.М. Волков (пуговичник): он обещался не только жертвовать из своих капиталов на учреждение архиерейской кафедры, но, в случае успешного окончания дела, даже переселиться на жительство в Белокриницкий монастырь.

Окончив необходимые переговоры и совещания с российскими старообрядцами, Павел и Алимпий отправились из России обратно в свою Белокриницкую обитель, где надеялись скоро получить от правительства благоприятный ответ на просьбу об епископе, с утверждением поданного в дополнение к просьбе, монастырского устава, и затем приступить к поискам потребного им епископа.

Читателям известно уже, как обманулись они в этой надежде: около трех лёт пришлось им вести упорную и опасную борьбу против губернского начальства, признавшего учреждение архиерейской кафедры у буковинских липован и самое существование монастыря в Белой-Кринице незаконными и непозволительными. О ходе этой трудной борьбы с «соперниками», особенно же о победах, какие удавалось над ними одерживать, Белокриницкий монастырь неопустительно извещал московских и петербургских своих благотворителей и прочих «радетелей» заграничного архиерейства, частью посредством посланий³³¹, часто через нарочно посылаемых доверенных людей.

Но вот и борьба с «соперниками» кончилась полным торжеством липованских ходатаев: именным императорским декретом позволено им привезти из-за границы епископа на постоянное жительство в Белокриницком монастыре, с правом поставлять себе преемника и посвящать липованских иноков в священные степени. Пришло время отправиться и в давно желаемое странствие, а вместе потребовать от московских и вообще российских «благотворителей», обещанных на учреждение архиерейской кафедры пожертвований. Съездить для этого в Россию теперь решился сам настоятель инок Геронтий: а Павел и Алимпий отправились в Вену хлопотать о получении заграничного паспорта, или, как выражается один из раскольнических повествователей, «… отрытого листа на путешествие во всю подсолнечную, куда их надобность позовет»³³².

Геронтий приехал в Москву в декабре 1844 года. Здесь нашел он дела в том же положении, в каком их оставили Павел в Алимпий около трех лет тому назад. Лица, принадлежавшие к партии Гусева, которых в насмешку некоторые называли «гусятами», по-прежнему смотрели весьма недоверчиво на белокриницкую затею, и даже рассказами Геронтия о достигнутых в Вене успехах вовсе не умилялись; зато и Рахмановы со своей партией ни мало не охладели к мысли об учреждении заграничной иерархии и потому привезенные Геронтием известия о благополучном окончании долгих хлопот перед австрийским правительством были приветствованы в их кругу живейшей радостью.

Относительно материального обеспечения будущей архиерейской кафедры, к полному удовольствию Геронтия, рогожское общество, под влиянием Рахмановых, постановило – на содержание кафедры давать не менее 24 000 р. в год, по 12 000 в каждое полугодие, и кроме того обещало неограниченный кредит на первоначальные расходы по делу об учреждении кафедры. Здесь, прежде всего, имелись ввиду расходы на путешествие в разные страны подсолнечной для отыскания и приобретения епископа, также на приведение Белокриницкого монастыря в устройство, приличное местопребыванию липованского епископа. На первое время, согласно предположению Геронтия, считалось достаточным исправить существующие в монастыре здания – часовню переделать в церковь, кельи обновить и вновь построить для епископа небольшое помещение; но это на первое только время, – а затем Рахмановы намерены были обратить Белокриницкий монастырь в некое подобие лавры, сообщить ему благолепие, подобающее местопребыванию владыки всех «древлеправославных христиан», и, прежде всего, три главные жертвователя из этого семейства – Федор и Василий Рахмановы и близкая их родственница Марья Симонова предположили построить обширное здание для епископских и братских келий, с большой посредине домовой церковью о трех престолах, во имя святых Феодора, Василия и Марии.

На построение этого здания они ассигновали сумму в 200 000 р. Во время пребывания Геронтия в Москве составлен был одним из лучших архитекторов подробный план всего здания и вручен Геронтию со значительной суммой на первоначальные работы по постройке. Тогда же были выданы ему деньги и на прочие необходимые расходы. Кроме того, Геронтий собрал в Москве немалое количество разных церковных принадлежностей и утвари, пробрел и архиерейские облачения. Сбору этих пожертвований для будущей старообрядческой епископии много содействовала настоятельница одной из рогожских обителей, мать Александра, скоро заявившая себя сторонницей заграничной иерархии³³³.

Из Москвы Геронтий ездил также в Петербург, где виделся с Волковым и получил от него полномочие строить в Белокриницком монастыре на собственный его счет каменный братский корпус, на который ассигнована им сумма в 10 000 рублей серебром. Из Петербурга Геронтий заезжал опять в Москву, откуда потом и отправился в обратный путь с обильным запасом денег и разных вещей³³⁴.

Между тем, Павел и Алимпий получили в Вене заграничные паспорта для путешествия во все страны подсолнечной и успехи совершить странствие – ради приобретения «древлеправославных» епископов. Это первое их путешествие служило только предварительным опытом странствия с этою целью, только приготовлением к главному. По плану инока Павла, как мы видели, главной целью, куда следовало направить разыскания; долженствовали служить Ливанские горы; «… а между тем предполагалось собрать обстоятельные сведения и в тех пределах, где славянские племена, кои в древние веки приняли христанскую веру от Свв. учителей Кирилла и Мефодия, иже обитают около Черной Горы, в Сербии, и на острове Корфу»³³⁵. Прежде путешествия в Ливанские горы, Павел и Алимпий теперь странствовали именно по славянским землям, чтобы собрать точные сведения, не обретаются ли в сих землях епископы, соблюдающие «древнее благочестие, никоновскими новопременениями не поврежденное».

Из Вены путь свой они направили в Словению, Далматию и в Черную Гору. Надежда обрести в этих странах епископа, по раскольническим понятиям древлеправославного, само собою разумеется, не оправдалась: повсюду они видели те же самые обряды, которые якобы введены в употребление только от лет Никона патриарха, что и служило для инока Павла несомненным доказательством повреждения в вере всех славянских племен, от святых Кирилла и Мефодия просвещение приявших. С этим понятием о современном положении православия в славянских землях не мог он только помирить слышанного им в Черной Горе о недавно открытых нетленных мощах черногорского владыки Петра (скончавшегося 18-го октября 1830 года), так как явление их должно было служить видимым знамением, что благодати Божией церковь черногорская не лишилась и по сие время, хотя приняла и троеперстие, и трегубую аллилую, и прочие «новопременения».

По раскольническому обычаю, Павел и Алимпий, разумеется, питали сомнение относительно действительного нетления мощей владыки Петра, как и вообще относительно подлинности новоявленных мощей в церкви православной, и этим в другое время могли бы вполне успокоить себя; но теперь у них возникло желание собственным ближайшим исследованием удостовериться – ужели один из последних черногорских святителей и в самом деле прославлен от Бога нетлением?

Ничто, конечно, не убедило бы Павла с Алимпием в той очевидной истине, что и троеперстие, и двуперстие, и вообще те или другие обряды сами по себе повредить веру и благочестие в церкви не могут, и что именно церковь православная, как свидетельствуют сами знамения, действующей в ней благодати, сохранила и веру, и благочестие неповрежденными; но самоличное видение таких знамений в той или другой частной церкви для них было важно теперь как доказательство, что от такой церкви епископ может быть принят без всякого сомнения.

И вот Павел и Алимпий всеми способами стали добиваться возможности лично освидетельствовать нетление мощей владыки Петра. Дав, кому следует, сребреники, довольные, ночью вошли они, как тати, в церковь, где почивают св. мощи; но в то время, когда подошли к гробу святителя, послышался какой-то шум в церкви, и в страхе они бежали вон. Алимпий, при всей своей отважности, до того смутился, что повторить опыт был уже не в силах, как ни убеждал его Павел; этот же последний, более твердый и настойчивый в своих решениях, прокрался в церковь и следующей ночью: та же святотатственная рука, что приняла липованские сребреники, дерзнула приподнять одежды нетленно почивающего святителя, чтобы показать обнаженные части мощей.

Впоследствии Павел, не скрываясь, говорил, что в действительном их нетлении сомневаться невозможно; но и видение и осязание святыни не послужили на пользу липованскому Фоме, – он по-прежнему остался неверен, поставляя двуперстие, сугубую аллилуию и пр., и пр. выше всех доказательств правой веры и истинного благочестия. Впрочем, Павел желал и делал, на всякий случай, попытки заимствоваться архиерейством именно от Черной Горы; но попытки эти кончились, разумеется, полной неудачей, и искатели древлеправославного епископства, принуждены были даже с особенной поспешностью утекать из черногорских пределов³³⁶.

Отсюда они направили стопы в княжество Сербское, и именно в Белград, где желали объясниться о своем деле с сербским митрополитом. Митрополит принял их любовно, выслушал их, соболезновал их долголетнему пребыванию без пастыря, и так как всей правды они ему не объяснили, то, почитая их православно верующими, изъявил даже готовность поставить для них епископа, причем сожалел только о том, что князь сербский отсутствовал, а без него исполнить такое дело, как поставление епископа для единоверных и единоплеменных жителей иностранной державы, находил неудобным.

Желая еще раз обстоятельнее побеседовать об их деле, он назначил им новое свидание и пригласил их на трапезу. Но Павел и Алимпий, опасаясь разъяснения дела и могущих затем последовать неприятностей, почли за лучшее уехать из Белграда раньше назначенного для свидания времени. Впоследствии это внезапное прекращение сношений с сербским митрополитом и преждевременный отъезд свой из Белграда они объясняли тем, что будто бы нашли в Сербии поливательное крещение. Сербской страной путешествие искателей «древлеправославного» архиерейства на этот раз и кончилось³³⁷. В половине апреля, к празднику Пасхи, они возвратились в Белую-Криницу.

В это время Геронтий был уже дома и приступил к работам по приведению монастыря в приличный вид. Прежде всего он озабочен был устройством церкви, где мог бы служить епископ хотя в первое время, так как в монастыре существовала только небольшая часовня, устроенная еще Паисием (Парфением), и ветхая, из Тернавицкого леса перенесенная изба, заступавшая место часовни в зимнее время, и вместе служившая монастырскою трапезой. Ту и другую Геронтий старался привести в сколько-нибудь приличный вид, – а первую притом обратить именно в церковь. Для этого плоский потолок был заменен полукруглым сводом, над которым поставили глухой (фальшивый) купол; стены изнутри заново покрашены; иконостас уставлен привезенными из Москвы иконами, а с восточной стороны была приделана для алтаря новая пристройка, также с куполом. Предвидя все затруднения, коими пришлось бы встретить при освящении церкви, Геронтий и Павел нашли удобнейшим поставить в алтаре подвижной престол с «древлеосвященным» антиминсом. Такой именно престол Геронтию удалось пробрести во время последней поездки его в Россию, в городе Торжке, у старообрядцев Мельниковых, которые ради учреждаемой «древлеправославной» епископии охотно пожертвовали настоятелю Белокриницкой обители хранившуюся у них драгоценность: этот престол и был поставлен в алтарной пристройке бывшей часовни, которая, таким образом, превращена в церковь и стала называться храмом Покрова Пресвятыя Богородицы.

С заботами о церкви соединялась другая – о приобретении беглого попа, который совершал бы в ней службу и, что всего важнее, мог бы принять будущего епископа, если потребуется, подвергнуть его чиноприятию. Когда началось дело об учреждении архиерейской кафедры в Белой-Кринице, во всех липованских селениях не было ни одного священника, и с того самого времени Павел и Геронтий постоянно наводили справки, нет ли где-нибудь подходящего попа. Найти его было очень трудно при тогдашнем оскудении бегствующего священства. Только в первой половине 1844 года, когда явилась уже крайняя нужда иметь какого бы то ни было священника, белокриницким властям удалось разжиться и попом. Это был священноинок Иероним, – лицо, которому принадлежит в истории белокриницкой иерархии первостепенное место, не по личным его качествам, весьма непривлекательным, и не по какому-нибудь влиянию на ход событий в старообрядчестве, к чему не имел он ни способности, ни возможности, а единственно потому, что привелось ему быть, как выражаются старообрядцы, «преподателем совершительной благодати» первому раскольническому епископу, а через него и всем потом бывшим и до ныне существующим архиереям раскольническим и в России и за границей.

Сей пресловутый священноинок Иероним, в мире Иван Розанов, был родом из Москвы, принадлежал к московскому мещанскому обществу. Начало иночества положил в Воскресенском монастыре, – том самом, имя которого неразрывно связано с именем патриарха Никона: здесь, при гробе знаменитого и столь ненавистного раскольникам патриарха, постригся он в иноки и некоторое время служил в сане священника, даже проходил должность ризничего. Из Воскресенского монастыря, по приглашению некоего благоприятеля, переселился в Одессу и там запутался в какое-то криминальное дело, грозившее ему большими неприятностями, так что и жить в Одессе было уже не безопасно. В этих крайне затруднительных обстоятельствах нашел его раскольнический инок Паисий, один из самых опытных ловителей «бегствующего священства», бродивший по русским монастырям и весям с той именно целью, чтобы высматривать, нет ли где священника, которого можно было бы увлечь в раскол, воспользовавшись затруднительностью его положения в церкви.

Иерониму Паисий предложил, как единственное средство спастись от беды, переход за границу к старообрядцам, обещая там полную безопасность и всевозможные удобства жизни. Иероним соблазнился этим предложением, отдав себя в распоряжение Паисию, и тот привез его прямо в Белую-Криницу³³⁸. Это было летом 1843 года. Однако же белокриницкие липоване, несмотря на то, что в священнике имели крайнюю нужду, принять Иеронима на этот раз не согласились, так как он не имел при себе ни ставленной грамоты, ни иных документов, удостоверяющих действительность его сана, кроме одной записки одесского братского духовника, в которой говорилось, что «бывый ризничий Воскресенского, Новый Иерусалим именуемого, монастыря иеромонах Иероним исповедовался и удостоился в литургисании причаститься Святых Таин»³³⁹; притом же в Белой-Кринице некому было и «переправить» Иеронима, т. е. совершить над ним чинопритие. Ему предложили отправиться в Молдавию, где находился единственный тогда для всех заграничных старообрядцев поп Алексей, с тем, что если этот последний примет Иеронима, исправив надлежащим образом, тогда и в Белой-Кринице принять его будут согласны. Иерониму пришлось, таким образом, ехать за исправой в Молдавию, к мануиловскому попу Алексею.

Этот поп Алексей – лицо не менее значительное для истории Белокриницкой иерархии, как и сам Иероним, так как от него Иероним получил ту «совершительную благодать», которую, в свою очередь, преподал первому липованскому архиерею: поп Алексей может быть назван поэтому первым родоначальником ныне существующей у старообрядцев иерархии. Алексей Егоров Булгаков³⁴⁰ принадлежал к духовному званию; воспитание получил в курской семинарии, и по окончании курса, как сам выражается, «с титулом воспитанника богословского отделения», т. е. по второму разряду, а не со званием «студента богословия», произведен в курской епархии во священника.

В 1822 году, учинив какое-то преступление, во избежание суда и наказания, он ушел к раскольникам в Стародубье³⁴¹, куда бежали в то время многие подобные ему, потерявшие совесть священники, пользуясь изданным тогда указом императора Александра 1-го – не преследовать таких беглецов и предоставить им свободу отправлять священнические требы у раскольников, под тем только условием, чтобы вели для порядка метрические книги. Поп Алексей явился первоначально в Добрянку: здесь раскольники приняли его, по обычаю, вторым чином. Из Добрянки он перешел в посад Лужки, где образовалась, около этого самого времени, особая (лужковская) секта, признавшая «дозволенных» попов незаконными и предписанное им веде́ние метрик делом богопротивным, и потому принявшая за правило и самих раскольнических попов принимать не иначе, как подвергая новой исправе³⁴².

Здесь и поп Алексей был снова переправлен и вторично произнес проклятия не только на церковь православную, но и на всех старообрядцев, приемлющих отвергаемое лужковцами священство. Из Лужков, наконец, он ушел в Мануиловку, к молдавским старообрядцам, которые не усомнились принять его, хотя вовсе не разделяли лужковских мнений. В последнее время, при всеобщем оскудении священства у старообрядцев, Алексей остался, как мы уже говорили, единственным попом у заграничных раскольников и умел, как нельзя лучше, пользоваться своим положением, извлекая из него всевозможные выгоды: он был действительно человек богатый, имел собственный дом и большое хозяйство, – жил вообще в полном довольстве³⁴³. Понятно, что он вовсе не хотел разделять выгоды своего положения с кем бы то ни было другим, и потому встретил Иеронима весьма неприветливо, – на его просьбу – «… принять его от никонианской ереси в липованскую древлеправославную веру» – отвечал решительным отказом. Поставленный в безвыходное положение, злополучный Иероним несколько месяцев неотступно, как милости, просил у него исправы, кланялся, проливал слезы, и едва-едва успел умилостивить непреклонного пастыря молдавских раскольников.

Впрочем, Алексей, человек в высшей степени лукавый, ограждая свои интересы, не иначе согласился совершить чиноприятие Иеронима, как тайно, без свидетелей, чтобы, в случае нужды, иметь возможность от него отказаться и вообще держать Иеронима у себя в зависимости. Это сокровенное чиноприятие совершилось именно ночью 28-го октября 1843 г., и как оно происходило, или в чем состояло – никто не видал и не слыхал, даже происходило ли действительно – никто наверное знать не мог.

Иероним однако же стал предлагать теперь свои услуги старообрядцам, как священник надлежащим образом исправленный; но так как Алексей, со своей стороны, насчет его исправы хранил молчание и давал вопрошавшим двусмысленные, а иногда и отрицательные ответы, то старообрядцы вообще сомневались принимать от Иеронима тайны, и только одно раскольническое местечко Дамаска согласилось взять его в попы.

Дошли слухи и до Белой-Криницы, что Иероним священствует в Молдавии. В мае 1844 года, после комиссии барона Кане, когда белокриницкая братия уже вполне уверилась в благополучном исходе просьбы об учреждении архиерейской кафедры и когда в приобретении священника явилась именно крайняя надобность, решено было отправить верных людей в Молдавию – навести справки об Иерониме и затем пригласить его на жительство в Белую-Криницу³⁴⁴.

Отправились ризничий инок Онуфрий и почетный белокриницкий житель Дей Парамонов. Иероним клятвенно уверял их, что исправлен как должно, и на приглашение ехать в Буковину отвечал полнейшим согласием. Спросили попа Алексея: тот говорил, что никакой исправы не было, – и как ни кланялись, как ни умоляли его инок Онуфрий с Деем Парамоновым, чтобы сказал сущую правду, стоял на одном – что Иеронима никогда не перемазывал. Белокриницкие посланцы имели однако же больше веры клятвам Иеронима и увезли его с собою.

Таким образом в Белой-Кринице явился свой собственный поп, относительно которого все же однако оставалось сомнение – исправлен он, или не исправлен. Чтобы устранить это сомнение, белокриницкие власти продолжали посредством писем упрашивать Алексея – открыть им всю истину о чиноприятии Иеронима, – и тот, наконец, письменно же известил их, что 28-го октября 1844 года, действительно перемазал Иеронима. Инок Павел, без сомнения, хорошо понимал, что те или другие уверения человека, подобного попу Алексею, не много значат, и что само чиноприятие, им совершенное, если признать его несомненным, как действие лица принадлежавшего к нетерпимой у беглопоповцев лужковской секте, не должно бы иметь и надлежащей силы; но так велика была надобность в каком бы то ни было священнике, что и Павел и прочая белокриницкая братия были очень довольны письменным удостоверением попа Алексея, и с того времени Иероним без сомнений был допущен к отправлению треб во всех липованских селениях Буковины и служил в сельской белокриницкой церкви. Им же совершено и поставление подвижного престола в монастырской часовне, обращенной в Покровскую церковь³⁴⁵.

Кроме церкви, Геронтий занимался устройством и других монастырских зданий. Прежде всего построен был небольшой деревянный домик для жительства будущему епископу, по крайней мере, на первое время; а до приезда его, здесь поместился сам настоятель с иноком Павлом; заложен каменный двухэтажный корпус для братских келий, на волковские деньги, наконец, в глубине монастырского сада, на восток от Покровской церкви, расчищено было место для рахмановских палат, с церковью и помещением для епископа и старшей братии, и постепенно заготовлялись материалы для постройки этих чертогов.

Вот что сделано было на деньги российских старообрядцев для приведения Белокриницкого монастыря в приличное для липованской епископии устройство летом 1845 года, когда Павел и Алимпий, отдохнув после первого путешествия в славянские страны, собирались в новое далекое странствие.

В это же время, именно в конце июня, посетил Белую-Криницу русский ученый Н. И. Надеждин, путешествовавший по поручению правительства преимущественно для собирания сведений о заграничных старообрядцах. Инок Павел, незадолго перед тем, по словам самого Надеждина, возвратившийся из своего путешествия в Черногорию, и инок Геронтий принимали его очень внимательно, с большим уважением; но, подозревая цель его прибытия в Буковину, старались в то же время соблюдать в беседе с ним большую осторожность. «Геронтий, в качестве настоятеля (рассказывает Надеждин), принимал и угощал меня в своих (новоустроенных) кельях, убранных весьма недурно, даже с некоторым, можно сказать, щегольством. Между тем, Павел, приглашенный, как я не мог не заметить, нарочно настоятелем, не оставлял меня ни на минуту, занимал и, главное, выпытывал своей краснобайной беседой».

Происходившие в монастыре приготовления к открытию епископской кафедры, о которых мы сейчас говорили. Надеждин видел лично, на месте, и вот что писал о них: «На деньги русских раскольников, согласно их назначению, открыто и с особенной спешностью делаются все нужные приготовления к принятию и водворению епископа, точно будто бы он уже в дороге: собирается ризница и другие принадлежности, необходимые для архиерейского священнослужения; дому, где должен помещаться архиерей со своей свитой, предначертан план, заготовлены материалы и очищено место внутри монастыря; монастырская церковь перестраивается, чтобы получить размеры и вид достойные предназначения ее быть кафедральным собором епископии³⁴⁶. Всё это я видел собственными глазами, все это показывали мне сами белокриницкие монахи, с видом смиренно-лукавого торжества»³⁴⁷.

Наконец, 4 июня 1845 года³⁴⁸, инок Павел с тем же спутником своим Алимпием начал и то странствие, которое столько лет служило предметом его пламенных желаний. Новое, предпринятое теперь странствие должно было служить решительной попыткой – тем или иным способом, непременно отыскать и приобрести епископа для Белокриницкой кафедры. Крайним пределом его, как мы уже знаем, служили «белоглавые» Ливанские горы, Египет и иные места, где, по мнению старообрядцев, имелись сокровенно обитающие «древлеправославные» епископы. Впрочем, поиски в этих странах «древлеправославного» епископа Павел намерен был произвести собственно потому, что таково было общее желание старообрядцев и так обещал он в своем объяснении с московским обществом, также отчасти для успокоения и своей совести; а на самом деле, как мы говорили, он тогда уже мало верил раскольническим сказаниям о сокровенных епископах древнего благочестия, и потому предположил во время путешествия в Ливан, Палестину и Египет заняться преимущественно поиском – нет ли между подлежащими чиноприятию второго, или третьего рода греко-восточными иерархами где-нибудь такого, который согласился бы на предложение сделаться старообрядческим епископом. И во все время своего продолжительного путешествия он действительно не упускал из вида этой прямой, ближайшей своей цели, начав поиски с соседней с Буковиной православной митрополии молдавской.

Из Белой-Криницы, как уже сказано, Павел и Алимпий выехали 4-го июля и остановились сначала в Мануиловском скиту, где настоятельствовал бывший белокриницкий настоятель инок Иоиль³⁴⁹. В скиту и в селении Мануиловка они пробыли несколько дней. Мануиловка – главное и самое старое из раскольнических селений в Молдавии; здесь у старообрядцев издавна существовала церковь, при которой и находился упомянутый выше поп Алексей. Маленькие и бедные скиты – мужской и женский – находятся неподалеку от селения, приютившись, как и само селение, между высокими, поросшими лесом отрогами Карпатских гор. Мануиловские раскольники уже знали о том, что затевается в Белой-Кринице; знали и то, что затея приняла серьезный характер, что получено уже от правительства разрешение учредить в монастыре архиерейскую кафедру, так как вообще имели частые сношения с Белой-Криницей.

Иоиль, по своим прежним отношениям к Геронтию и Павлу с братией, не особенно сочувствовал их замыслам. Здесь же, в Мануиловском скиту, Павел встретился со своими прежними друзьями, которых так давно не видал, – с бывшим настоятелем Лаврентьева монастыря Аркадием и лаврентьевским же иноком Евфросином. Лаврентьев монастырь в это время был уже закрыт по распоряжению правительства, и Аркадий, пожив некоторое время на родине, в Клинцовском посаде, только что успел пробраться за границу: в Мануиловском скиту он был проездом, на пути в Добруджу, в Славский скит, где намерен был поселиться.

Аркадий, как было уже сказано, принадлежал к числу тех старообрядцев, которые на учреждение архиерейства смотрели неблагосклонно; живя в России, будучи настоятелем Лаврентьева монастыря, он высказывал это прямо. И теперь он, вместе с Иоилем, выражал несочувствие к предприятию Павла. Притом же Аркадий, а равно и Евфросин, были недовольны Павлом, что, уезжая из Лаврентьева, он скрыл от них – куда и зачем отправился с Геронтием.

Таким образом, Павлу пришлось в Мануиловском монастыре иметь некоторые пререкания с прежними друзьями³⁵⁰. Но перемена обстоятельств однако же не осталась без влияния и на этих последних: видя бо́льшее и бо́льшее оскудение бегствующего священства в России, убедившись в сочувствии старообрядческих обществ к учреждению собственного архиерейства, узнав, наконец, какие успехи в этом отношении достигнуты Павлом, и сам Аркадий не нашел удобным осуждать его решительно.

Еще не доволен был этой затей белокриницкого братства мануиловский поп Алексей, которого личные интересы побуждали именно противодействовать размножению старообрядческого священства; но и он, в свою очередь, как человек хитрый, нашел удобнейшим не выражать неудовольствия, не идти против общего мнения.

Что же касается самих молдавских раскольников, то известие об учреждении старообрядческого архиерейства у них принято было с большой радостью: «… событие в Буковине простерло уже сюда свое заразительное влияние (писал Надеждин, побывав у молдавских раскольников примерно тогда как туда приехали Павел и Алимпий), весть об учреждаемой раскольнической епископской кафедре, распространяясь между ними, носится из уст в уста любопытной новостью и возбуждает общее участие»³⁵¹. Теперь Павел и Алимпий приехали в Мануиловку не столько затем, чтобы заручиться расположением молдавских старообрядцев к учреждаемому архиерейству, сколько – поразведать у них, нет ли в Молдавии епископа, удобного к уловлению в старообрядчество. Послужить им в этом отношении могли больше ясские раскольники: из Мануиловки они и отправились в Яссы.

В Яссах, как мы уже говорили, издавна существовало общество русских старообрядцев. Они жили, преимущественно, в предместье города, за Бухлуем: здесь находилась у них, существовавшая также исстари, каменная Успенская церковь, при которой в былые времена, когда в бегствующем священстве не было недостатка, имелись постоянно беглые попы, теперь же отправлял службу уставщик Никифор Панкратьев, почтенный старик, находившийся в этой должности около 25 лет. Ясские старообрядцы издавна также поддерживали сношения с православными ясскими митрополитами, и поэтому-то, между прочим, раскольники в своих попытках приобрести епископа, в прежнее время, обращали взоры, преимущественно, на ясскую митрополию.

Павел, подражая предкам, отсюда же вознамерился начать свои новые опыты в искании архиерейства. Тогда у ясских старообрядцев пользовался особенным уважением митрополит Вениамин, старец кроткий и благочестивый. Старообрядцы к нему хаживали; он принимал их с любовью: ему нравились их преданность старине и строгое соблюдение церковных уставов. Между прочим, он любил слушать, как раскольники на своей колокольне звонили по-русски, и даже просил уставщика Никифора научить его соборных звонарей этому старому русскому звону: просьбу владыки Вениамина уставщик, разумеется, исполнил с удовольствием и получил от него за эту услугу наперсный крест³⁵².

В то время как Павел и Алимпий приехали в Яссы, митрополит Вениамин уже оставил кафедру и жил на покое в Слатинском монастыре. Понятно, что ясские старообрядцы, которые вообще отнеслись с большим сочувствием к их предприятию, не могли указать белокриницким искателям архиерейства, никого лучше, как владыку Вениамина. То самое, что он жил на покое, представлялось и им, и Павлу обстоятельством особенно благоприятным в настоящем случае. И вот, Павел и Алимпий с депутацией от ясских старообрядцев действительно отправились в Слатин, просить митрополита Вениамина – или самого переселиться на жительство в Белую-Криницу, в звании верховного старообрядческого пастыря, или, что еще лучше, посвятить нарочно в епископы для Белой-Криницы кого-либо из среды старообрядцев.

Здесь Павел, подражатель предков, в точности следовал примеру ветковцев, сто с лишком лет тому назад, обращавшихся с такою же просьбой к ясскому митрополиту Антонию. Само собою разумеется, что он, следуя опять примеру тех же предков, не считал нужным предварительно сообщать митрополиту Вениамину о чинопрятии, какому должен будет подвергнуться он, или поставленный им новый епископ, по прибытии в Белую-Криницу.

Полагая, что старообрядцы желают иметь действительно православного епископа, митрополит Вениамин принял их просьбу благодушно; но исполнить ее решительно отказался: со своим монастырским уединением, которого давно искал и ради которого отказался от митрополии, он, разумеется, не желал расстаться для Белой-Криницы; а поставить на белокриницкую кафедру нового епископа, считал себя не в праве, как удалившийся от управления церковными делами: право это, в области ясской митрополии, принадлежало только действительному митрополиту, к которому он и посоветовал старообрядцам обратиться со своей просьбой³⁵³.

Потерпев неудачу в переговорах с митрополитом Вениамином, Павел решился, прикрываясь его советом и, как бы именно по его поручению, обратиться с предложением о постановлении епископа для буковинских липован к наличному ясскому митрополиту. Но здесь он уже не встретил того благодушия, с каким принял его митрополит Вениамин: прозревая действительные намерения раскольников, ясский владыка, без длительных объяснений, прогнал старообрядческую депутацию³⁵⁴.

Итак, «… желаемым предметом» в Яссах заимствоваться не удалось. Павел и Алимпий возвратились в Мануиловку, и отсюда, по новом совещании со старообрядцами, отправились в Боташаны, где, по слухам, жил на покое какой-то православный епископ: оказалось, что епископ действительно жил там, но незадолго перед тем временем скончался. Продолжая свои поиски, Павел и Алимпий задумали съездить в Валахию, наведаться – нельзя ли там позаимствоваться архиерейством; но даже и проехать через границу без разрешения от валахского архиерея им не было дозволено. Вообще (замечает один из ближайших сотрудников Павла и Алимпия в учреждении иерархии) «… кидались они по Молдавии, как угорелые, искали епископа, чтобы купить, однако не нашли»³⁵⁵.

Теперь уже ничего более не оставалось, как отправиться «в греки». Ближайшей целью в этом путешествии к грекам служил, как и следовало, Царьград, – место пребывания вселенского патриарха. На пути же в Царьград, Павел и Алимпий посетили живущих при Дунае некрасовцев.

Слухи о том, что буковинские раскольники затевают дело об учреждении самостоятельной старообрядческой иерархии, дошли уже до некрасовских селений и здесь приняты были с большим сочувствием. Некрасовцам по душе была мысль иметь свое собственное священство, навсегда избавиться от беглых великороссских попов, которые им опротивели, и приобретение которых становилось все труднее и труднее. Правда, они знали, отчасти, каковы бывают у раскольников и свои собственные архиереи и попы: знаменитый владыка Анфим и попы анфимовского поставления некогда причинили некрасовцам большой соблазн и даже посеяли раздор между ними. Но это было давно; и почему же новый владыка должен непременно походить на прежних? Надеялись, напротив, обрести истинного пастыря, поборающего по древнем благочестии. Вообще, известие о намерении белокриницких иноков завести самостоятельную старообрядческую иерархию принято было некрасовцами с большим сочувствием; впрочем, были между ними и такие, что смотрели очень неблагосклонно на затею буковинских искателей архиерейства.

В Добруджу, и именно в Славский монастырь, Павел и Алимпий приехали 19 сентября 1845 года. Здесь пробыли они двое суток, беседуя со старцами о своих предположениях и надеждах относительно учреждения старообрядческого архиерейства. Старцы Славского скита вполне сочувствовали их предприятию, и, как истые представители старообрядцев, искренне веруя в существование сокровенных «древлеправославных» епископов, выражали особенное желание, чтобы приобретен был епископ именно из таковых: настоятель инок Макарий даже снабдил Павла и Алимпия посланием к знакомым своим, издавна живущим при берегах Нила «египетским старцам», которые, как он надеялся, могли сообщить им сведения об епископах «древнего благочестия»; славские отцы советовали им не оставлять также без внимания и известные, обращающиеся между старообрядцами сказания о том, где и как можно обрести «древлеправославное епископство». Павел смиренно внимал этим старческим наставлениям и обещался в точности оные исполнить, хотя уже в то время не имел никакого доверия к раскольническим сказаниям о «древлеправославном епископстве», которым так простодушно верили славские отцы.

Между тем, о прибытии в Славский монастырь таких знаменитых гостей скоро проведали и в некрасовских селениях – Славе, Журиловке и Сарикёе. Сарыкёйцы почему-то особенно желали узнать о намерениях и надеждах инока Павла относительно приобретения епископа и общим советом снарядили к нему посольство для приглашения посетить смиренную их весь. Инок Павел со своей стороны хорошо понимал, что для успешного окончания предприятия ему было весьма нелишним заручиться расположением некрасовских обществ, и потому употребил все свое искусство, чтобы заслужить это расположение.

В Сарыкее прожил он боле двух дней; виделся и беседовал со всеми почетнейшими лицами в селении. Беседы, само собою разумеется, вращались, по преимуществу, около главного предмета – как и где обрести древлеправославного епископа. Когда, наконец, дорогие гости собрались ехать далее, сарыкёйцы не знали, чем выразить, им свою признательность за посещение и как засвидетельствовать свое сочувствие к тому делу, на которое шли они, презирая все опасности и труды. Им приготовили подводу, нанесли разных дорожных запасов и выдали из церковных денег 100 левов на расходы; наконец, поручили одному бывалому человеку, хорошо знавшему дорогу в Царьград, Осипу Семенову Гончарову, проводить гостей, по крайней мере до Тульчи и там пристроить их на покойную квартиру, пока найдут место на пароходе. Подали лошадей. Старики поклонились Павлу до земли и сказали: «… даруй вам Господи получить вся благая», – вообще проводили его с великой честью³⁵⁶.

В Тульче Осип Семенов поместил путешественников у самого зажиточного из местных старообрядцев, Саввы Ивановича Рукавишникова. Здесь инок Павел написал и вручил Гончарову для доставления по принадлежности, благодарственные письма сарыкёйскому обществу и настоятелю Славского скита Макарию. Перед отъездом из Тульчи, уже отправляясь на пароход, Павел и Алимпий встретили лаврентьевских старцев, Аркадия и Евфросина, которые только что прибыли в Тульчу на пути из Мануиловского монастыря в Славский скит. Рукавишников, вместе с Гончаровым провожавший их, очень обрадовался этой встречи, и стал просить Павла возвратиться с новыми гостями к нему в дом, чтобы побеседовать с разумными старцами «об общем деле», так как до отъезда парохода времени оставалось еще довольно. Павел согласился. Потом Рукавишников со всеми гостями проводил его до пароходной пристани.

Но самым важным обстоятельством для Павла и Алимпия во время их пребывания в некрасовских селениях и в Тульче было знакомство с Осипом Семеновичем Гончаровым и через него с некоторыми покровителями особого рода. Гончаров, или Гончар, как обыкновенно зовут его некрасовцы, в высшей степени замечательная личность среди добруджинских раскольников. Человек тонкий и умный, наделенный редкой памятью, неутомимо деятельный и предприимчивый, словом – совершеннейший тип русского казака – некрасовца, к тому же умеющиЙ говорить по-турецки, он имел тесные связи с польской эмиграцией в Константинополе и других городах Турции: сам пан Чайковский (Садык-паша) был в числе ближайших его друзей и благодетелей³⁵⁷.

Приняв во внимание, что Павел первый еще раз ехал в Константинополь и потом должен был отправиться в далекие и опасные странствия, не имея нигде ни знакомых, ни покровителей. Гончаров нашел не лишним предложить ему покровительство своих ясновельможных друзей, у которых повсюду имелись сильные связи; да и в главном деле, в приискании епископа, эти вельможные покровители, по соображениям Гончарова, могли оказать Павлу с Алимпием весьма важные услуги и в Константинополе и в других местах, особенно же если бы потребовалась защита от каких-нибудь нападений со стороны русского правительства. Павел как нельзя лучше оценил всю важность предложенных Гончаровым услуг и принял их с величайшей благодарностью: с этого времени он звал Иосифа Семеновича не только своим искренним благоприятелем, но и незабвенным благодетелем.

Сами сарыкёйские некрасовцы, хотя и невыгодно смотрели на сношения Гончарова с польскими агентами, но именно как человеку сильному, между прочим, этими связями и поручили ему проводить Павла с Алимпием до Тульчи. Здесь Иосиф Семенович действительно представил их постоянно жившему в Тульче эмиссару польской эмиграции, Жуковскому³⁵⁸. Объяснив сущность дела, ради которого странствуют липованские иноки, Гончаров просил Жуковского рекомендовать сих иноков и само их дело покровительству эмиграции и в Константинополе и в иных местах, куда позовет их надобность. Члены польской эмиграции, работавшие в Турецкой империи, чрезвычайно дорожили тогда своими связями с раскольническим населением Турции³⁵⁹; притом, в самом предприятии основать раскольническую архиерейскую кафедру, Жуковский с первого раза почуял недоброе для России: понятно, что он принял Павла и Алимпия с распростертыми объятиями, со всею готовностью предложил им мощное покровительство эмиграции. И вот, белокриницкие искатели архиерейства отправились из Тульчи в Константинополь, снабженные рекомендательными письмами к пану Чайковскому и другим близким ко двору султана лицам польского происхождения³⁶⁰.

В Константинополе Седык-паша со товарищи встретил Павла и Алимпия так же ласково и предупредительно, как и тульчинский их сотрудник, – «охапились аки друзья одноземельные, от одного врага гонимые», – по выражению инока Онуфрия. За учреждение заграничной раскольнической иерархии Чайковский готов был взяться со своим обычным энтузиазмом, как за одно из самых действительных средств закрепить свои связи с заграничными, а через них и с российскими старообрядцами и, таким образом, заручиться их содействием в пользу дорогого ему польского дела: услуга, – рассчитывал он – которую мы окажем старообрядцам, помогая им учредить архиерейскую кафедру, обяжет этих честных и добродушных людей неизменной к нам благодарностью; само же учреждение архиерейства, которое даст старообрядцам одного духовного главу, теснее свяжет их между собою, а с тем вместе и нам откроет возможность действовать на них через этого главу гораздо удобнее. И вот, Садык-паша принимает Павла и Алимпия, рекомендованных ему Жуковским и Гончаровым, со всей предупредительностью и с полной готовностью предлагает им свое покровительство и услуги.

Для Павла и Алимпия помощь пана Чайковского имела чрезвычайную важность. В этом они убедились на первых же порах своего пребывания в Царьграде. Расспросив их подробно о цели приезда в Константинополь, Чайковский, во-первых, объяснил им, что входить в какие-либо сношения с патриархом по делу об учреждении старообрядческой иерархии никак не следует: «… ибо (писал впоследствии инок Павел со слов Чайковского) каждое слово будет ведомо русскому консулу, у коего там, в патриархии, всегда присутствует логофет: а дух русский всем известени»³⁶¹.

Затем он указал Павлу ближайший способ обрести епископа, – именно советовал обратиться к живущим в Константинополе безместным архиереям: ибо «… там, в одной окружности города (как опять писал инок Павел со слов Чайковского), находится шесть патриархов и боле двадцати архиереев, удаленных от своих епархий по прихотям Порты, но извержению или запрещению не подлежащих, – они все свободны, когда только восхотят – и священнодействуют надлежащим порядком, по чину архиерейскому»³⁶².

О существовании таких «безместных» архиереев в Царьграде Павлу и прежде было известно, – на них именно он и рассчитывал больше всего, предпринимая сюда путешествие; со стороны Чайковского важна была собственно та услуга, что он, через своих агентов, мог собрать и сообщить Павлу точные сведения об этих существующих в Константинополе епископах; мало того, Чайковский объяснил Павлу, что он должен возложить эту заботу именно на него – Садык-пашу и его агентов, сам же отнюдь не вмешиваться в это дело, из опасения того же «… всем известного русского духа». В отклонение всяких подозрений со стороны греческих и русских «шпионов», самым разумным находил он, если бы Павел и Алимпий на время и совсем ухали из Константинополя.

Не мог не видеть инок Павел всей разумности этих советов, равно как всей искренности, с какой они давались, – и преисполнился глубочайшей благодарностью к своему вельможному другу. А предложение уехать на время из Константинополя он мог тем удобнее исполнить, что, во всяком случае, ему необходимо было, ради успокоения старообрядцев и для очищения совести, совершить путешествие в Сирию, Палестину и Египет – в страны, якобы обитаемые «древнеправославными епископами», в каковое путешествие и мог он немедленно отправиться, предоставив новым друзьям своим заботу о приискании в Царьграде «желаемого предмета».

Чайковский, со своей стороны, вполне одобрил этот план, и, продолжая покровительство раскольническим депутатам, снабдил их на прощание рекомендательными письмами к членам польской эмиграции в Бейруте, Яффе, Каире и других местах, – новая услуга, которую очень дорого ценил инок Павел³⁶³.

Итак, белокриницкие странствователи отправились из Царьграда в дальнейший путь, здесь, в Константинополе, оставив свое дело в надежных руках пана Чайковского с товарищами. Теперь, когда инок Павел мог питать уже несомненную надежду на приобретение епископа из числа безместных, проживающих в Константинополе, путешествие в Сирию и прочие страны он предпринимал не столько для того, чтобы искать там потребного для белокриницкой кафедры архипастыря (хотя, разумеется, не преминул бы воспользоваться представившимся к тому случаем), сколько с двумя следующими целями:

1) навести точные справки о мнимых «древлеправославных» епископах, якобы там обитающих, чтобы можно было, таким образом, дать решительный ответ тем старообрядцам, которые простодушно верили в существование таких епископов;

2) личным наблюдением дознаться, какое крещение употребляют живущие в тех странах христиане, – трехпогружательное или обливательное, так как именно вопрос о крещении был единственным, решение которого считалось необходимым «для несомненного приятия приходящих от ереси священных лиц в сущем их сане».

Из своих странствий по Сирии, Палестине и Египту писал инок Павел пространные, весьма примечательные письма к Геронтию, очевидно, с той целью, чтобы письма эти из Белой-Криницы были сообщаемы во все главные старообрядческие общества: в них он излагал, по-преимуществу, свои наблюдения именно по двум указанным пунктам.³⁶⁴

Любезно распрощавшись со своими цареградскими благодетелями, провожавшими их до пристани, Павел и Алимпий сели на пароход вместе с пассажирами, отправлявшимися в Иерусалим на поклонение гробу Господню. Между этими пассажирами были какие-то, по выражению Павла, «… петербургские два монаха: поп Иосиф, с золотым крестом, и иеродиакон Филаделф». Разумеется, они обратили особенное внимание на старообрядческих иноков, странствовавших, по обычаю, во всем своем иночестве, и вступили в беседу с ними о цели их путешествия. Павел, вообще не очень довольный этой встречей, старался, напротив, уклоняться от разговоров с ними и на расспросы их отвечал уклончиво. Вместе они ехали однако же недолго. Предположив начать свои странствия с патриархии антиохийской, Павел и Алимпий сошли на берег в Бейруте, а прочие паломники поехали в Яффу.

Совершив трудный переход через Ливанские горы, Павел и Алимпий направили путь прямо к Дамаску, в местопребывание антиохийского патриарха. Все христиане, каких случалось им встречать на этом пути, крестились троеперстно; о существовании не только епископов глоголемых «древлеправославных», но и вообще старообрядцев здесь, не было и слуху. На «белоглавом Ливане» внимание Павла заняли больше всего «грозно-величественные» красоты природы и сам способ переезда через горы, «… где вьючные кони, необычно естеству их, проходят по краям неизъяснимых пропастей, как козы, несчастные же обремененные ослики, как мыши, пролезают между ущельями огромных камней, следок в следок по тесному утесу»³⁶⁵.

Выход из этих гор и утесов в цветущую долину Дамаска был для путников отраднейшим событием, и дамасскую долину Павел описывал с восторгом. В Сирии он обратил особое внимание на существующих доныне последователей древних, современных вселенским соборам сект, и именно тех, которые поименованы в 95 правиле шестого вселенского собора, как подлежащие приятию третьим чином, каковы: несториане, евтихиане и севериане. Наблюдения над, ними Павел производил с той целью, чтобы решить, нельзя ли будет, в случае крайности, заимствоваться от них епископом, – и вот к каким пришел заключениям: «Еретиков этих – несторианов, евтихианов, северианов и прочих, кои по 95 правилу шестого вселенского собора могут приняты быть в православие третьим чином, мы видели, церкви их и богослужение смотрели; но теперь просить их архипастырей в нашу веру не рассудили, по причинам следующим:

а) самые главные догматы их веры, за которые они соборами осуждены, столь богопротивны, что греки благочестием догмата веры о самом Боге отстоят от них столь высоко, как небо от земли;

б) наружные церковные обряды их, не говоря перед нашими, но и перед греческими весьма отвратительны;

в) каждая из них ересь, в своих догматах и преданиях, столь укоренились, что поколебать их архипастырей весьма трудно».

Трудность Павел находил именно в этой их приверженности к своим лжеучениям и во вражде к греческому православию. В пример он приводил особенно последователей евтихиевой ереси, которые вытеснили даже греческого патриарха из Антиохии в Дамаске и, по его наблюдению, скорее готовы принять латинские догматы, нежели соединиться с греческой церковью. «В нынешнее время (писал о них Павел) распространенная по Востоку рука европейцев, посредством своих миссионеров несколько (евтихиан) из простого народа обратила к западной церкви, а наиболее в униатство; но духовенство их и некие ученые люди твердо укрепились в своей вере: по общему взгляду они лучше склоняются к западным догматам, нежели к греческим, а кольми паче к нашим, кажется, вовсе неприступны».

Оставалось, наконец, наведаться у здешних православных греков, нельзя ли от них получить епископа. Павел нашел доступ к самому патриарху антиохийскому Макарию; но из личной беседы с ним вынес убеждение в совершенной невозможности и отсюда заимствоваться епископством, якобы потому, что антиохийская патриархия находится в совершенном подчинении русскому влиянию: «Были мы в Дамаске (писал Павел) и лично с греческим антиохийским патриархом говорили, который, по замечанию нашему, кажется, не может даже и двинуться без ведома русского консула, под надзором коего строится в Дамаске при патриархии огромная каменная церковь во имя Святителя Николы Чудотворца, от имени и иждивения русского царя Николы: то что тут можно сделать?»³⁶⁶, Притом же в патриаршестве антиохийском совсем не было «безместных» епископов, на которых собственно и рассчитывали белокриницкие ловители архиереев. За все эти, впрочем, не особенно неприятные, неудачи Павел достаточно вознагражден был тем, что повсюду здесь видел в употреблении трехпогружательное крещение.

Из Дамаска Павел и Алимпий возвратились в Бейрут, и, дождавшись нового парохода, поплыли в Яффу. «Прибыв в Яффу (рассказывает Павел), тотчас, по письмам данным из Царьграда посредством рекомендации Иосифа Семеновича, обрели еще и здесь одного такого же благодетельного пана, которому все здешние обстоятельства до тонкостей известны, и мы в своем предмете и о существе нашей религии чистосердечно ему открылись»³⁶⁷.Но потому са́мому, что пан сей до тонкости знал, между прочим, и все обстоятельства пребывающих в Иерусалиме поклонников, он поставлен был в затруднение, как устроить там безопасным и удобным образом существование рекомендованных ему раскольнических иноков, потому что в Иерусалиме не имелось ни одного человека им «единоверного», который мог бы принять их и успокоить, не было и австрийского консула, покровительству которого он мог бы поручить их.

Однако же, по зрелом размышлении, «… благодетельный тот господин в Яффе (как выражается сам Павел) обещал сотворить им некую отраду, и сотворил»: он придумал поручить липованских странников покровительству жившего в Яффе и состоявшего с ним в дружбе русского консула, который в это самое время находился в Иерусалиме.

Итак, яффский «благодетельный пан» снабдил Павла и Алимпия дружеским рекомендательным письмом к русскому консулу и с первым караваном отправил их в Иерусалим. Но по пути туда, они «… встретили консула со множеством провожатых на дороге, возвращающегося в Яффу». Потеряв, таким образом, надежду на его покровительство в Иерусалиме, они продолжали путь сильно озабоченные мыслью о предстоящих им затруднениях во святом граде. Письмо благодетельного пана было однако же для них небесполезно.

«23-го ноября мы достигли святого Сиона, отколь изыд закон, т. е. пресловутого во всех веках града Иерусалима»: так начинает Павел в письме к Геронтию свое повествование о странствиях по святым местам. У городских ворот встретили караван посланные из патриархии: узнав по языку, что Павел и Алимпий – русские люди, эти посланные привели их прямо на патриарший двор. Здесь однако же липованские гости почли нужным прежде всего объяснить – кто они такие, чтобы впоследствии не подвергнуться изгнанию.

Объяснения эти привели греков в некоторое недоумение: в паспортах Павла и Алимпия значилось, что они австрийские подданные, по языку оказались русскими, а по вере, или точнее по обрядам, как сами говорили, несколько разнятся и от русских и от греков. Но вот они показали данное им письмо к русскому консулу: письмо это прочел тут же находившийся племянник консула, – и сомнения на их счет были оставлены. Тогда же беспрепятственно дали им помещение в патриаршем доме: «… тотчас приняты мы были не как странники, но как милые гости, в особой и довольно чистой, убранной по азиатскому обычаю горнице, и что Бог им послал угощены, и на двое суток там упокоены»³⁶⁸.

Здесь покойное пребывание Павла и Алимпия было нарушено несколько встречей с теми же двумя лицами из русского духовенства, которые были их спутниками до Бейрута, а «наипаче» – с афонским иноком Парфением, бывшим в старообрядчестве Паисием, который, как мы говорили в свое время, участвовал в устроении Белокриницкого монастыря³⁶⁹. Все трое, узнав о приезде липованских иноков, пришли в патриархию повидаться с ними³⁷⁰. При этом первом свидании, «… как бы со стороны доброжелательства» (замечает Павел), они старались познакомить липованских странников с теми порядками, какие соблюдаются в Иерусалиме относительно поклонников, именно сообщили им, что есть обычай «… жертвовать по состоянию каждого на записку имен для богомоления на литургиях за здравие и за упокой, и будут наутрие, как православным поклонникам, умывать им ноги и делать целование»; советовали также, «… как бы с дружеской стороны, переменить камилавки и мантии, ибо они в Иерусалиме – странны и соблазнительны».

Относительно иерусалимских обычаев Павел сделал им уклончивый ответ, не желая вовсе поминовения на православной литургии, которое служило бы знаком единения с церковью: «...когда старейшины потребуют от нас пожертвования (говорил он), то мы по силе нашей дадим; а не будут требовать, мы просить о том не желаем, ибо мы пришли не ноги умывать, ни целования принимать, а пришли единственно поклониться на месте, где стояли нозе Христовы». Переменить же мантии и камилавки Павел и Алимпий решительно отказались. «После сего (замечает Павел) ноги нам не умывали и о записке имен и пожертвований денег даже и не воспомянули, и мы остались в покое телом и совестью своею»³⁷¹.

На третий день по приезде в Иерусалим, в тех же отведенных им патриарших покоях, Павел и Алимпий имели с иноком Парфением торжественное, в присутствии многих свидетелей, прение о вере, или лучше – об обрядах, употребляемых православной церковью и у глаголемых старообрядцев. Сначала происходило горячее и длинное прение, разумеется, о перстосложении, потом о кресте двучастном и об имени Иисусе. Павел решительно и смело высказывал свои обычные доказательства в защиту старообрядческих мнений по всем этим вопросам³⁷²; инок Парфений, со своей стороны, горячо, как и всегда, защищал православные обряды. Участие в прениях, и больше с примирительной целью, принимали также некоторые из присутствовавших, особенно петербургские иеромонах Иосиф и «… скромный иеромонах Тихон, Афонской же горы, русский уроженец». Этот последний, в минуту самого запальчивого препирательства, «… восстав с места, начал с лаской убеждать: «Молю вас, оставьте вы все эти безуспешные разговоры и споры, ибо это дело совсем не наше, но высших архипастырей»; и, обратясь собственно к Павлу с Алимпием, прибавил: «Поверьте, други, все наши архипастыри всегда молятся о всех заблудших и желают миру, но вы не смиряетесь»³⁷³.

Описав эти споры с противниками, – споры слишком горячие и, как бывает обыкновенно с такими спорами, ни к чему не приведшие, Павел делает такое замечание: «Все сие происшествие слышно было, кажется, не только живущим в патриархии, но и самому патриарху Кириллу; ибо отведенная нам келья была на самом лобном месте. А как никто из них не разумеют русского языка, кроме эконома иеромонаха Дионисия и старейшего из архиереев духовника, коего называют святым Петром³⁷⁴, то никто из них не входил к нам, давали всю волю состязаться без всякого перерыва… Так окончилась беседа, или прение наше, поскольку уже время наступало разойтись всем увещателям нашим по своим местам. Однако разошлись с миром, и после сего сражения уже мы успокоились».

Оставленные, таким образом, в покое, Павел и Алимпий занялись осмотром Иерусалима с его окрестностями. «Важный предмет», для которого они путешествовали, больше всего имелся ввиду и при этих странствиях по Иерусалиму и его окрестностям. Что здесь невозможно обрести ни единого именуемого «древлеправославного» епископа, это не подлежало сомнению, ибо все и повсюду крестились тремя перстами и содержали прочие обряды, согласно именуемым никоновским «новопременениям». Павел весьма внимательно следил за ходом церковных служб и в патриаршей церкви, и в храме Воскресения, и в других. Он был настолько справедлив, что о службе в патриаршей церкви отозвался с похвалой: «… во время службы весьма было чинно, даже и поклоны полагали все вкупе, согласно уставу», – обстоятельство весьма важное в глазах старообрядца³⁷⁵.

Также и о воскресной службе, 25-го ноября, в храме Воскресения, которую отправлял сам патриарх «… в присутствии пяти архиереев, и многих архимандритов и прочих лиц», заметил, что служение это было «… удивления достойно». И все это благолепие, вся чинность не имела однако же в его глазах никакого значения, ибо он видел здесь и троеперстие и прочие, так сказать, «новопременения». Не забыл он упомянуть и того, что «… греки и арабы ведут себя в церкви бесчинно – сверх того, что, как в России, кланяются без толку, даже в шапках и чалмах стоят в церкви и молятся Богу».

Итак, обрести «древлеправославного» епископа здесь, в Иерусалиме, Павел не мог иметь и помышления; не видел он возможности предложить белокриницкую кафедру и кому-нибудь из действительно – православных епископов, тем более, что и здесь, как в Сирии, безместных архиереев вовсе не было: посему-то Павел во все время своего пребывания в Палестине хранил об этом предмете глубокое молчание. Зато он весьма доволен был своими изысканиями об употребляемом здесь способ крещения. Изыскания же эти он производил с величайшей внимательностью, и в письме своем к Геронтию говорит о них подробно.

Здесь, во-первых, поместил он целую статью: «О крещении детей арабских в Иерусалиме»; во-вторых, – беседу с греками в Архангельском монастыре³⁷⁶ о совершаемом у них крещении. В описании крещения арабских детей он сделал, на основании своих личных наблюдений, такое общее заключение: «… а крестят непременно во всей даже окрестности Иерусалимской совершенно тремя погружениями, для того в церквах имеют по две купели: одна обыкновенная – для новорожденных, другая, на случай, великая – для взрослых».

Чтобы это общее заключение подтвердить еще более, для того и вступил он в беседу со старцами Архангельского монастыря, начав беседу именно вопросом: «… давно ли у них, греков, стали крестить в три погружения?» «На вопрос сей (пишет Павел) они рассмеялись, почли это за глупый вопрос. «Неужели мы, – тот час возразили нам, – о принятии сего божественного догмата не знаем, что греки приняли крестить погружением в воду от самого Иисуса Христа, крестившегося в Иордане, что сами уставы в книгах греческих как в древних, так точно и в нынешних, всякому умеющему читать очевидно свидетельствуют, а обливание есть римского папы предание, что в греках называется схизма».

Далее Павел пространно излагает, что говорено было греками в защиту постоянного, неизменного употребления у них трехпогружательного крещения против возражений, которые нарочно, искушая их, предлагал им Павел; сообщает также и со своей стороны некоторые новые соображения и доказательства в подтверждение сделанных греками показания. Все это он писал, очевидно, с целью – убедить своих многочисленных читателей, что старообрядцы несправедливо обвиняют греков в обливании и что от греков, как от имеющих трехпогружальное крещение, само священство к принятию несомненно.

Собрав в Иерусалиме нужные сведения о крещении в греках, Павел считал вполне достигнутой цель своего путешествия в Палестину и не видел уже надобности долее жить в Иерусалиме: «… теперь мы уже ни в какие разглагольствия не простираемся, но от всех уклоняясь, располагаем только свой план, и каждодневно приискиваем случая, как бы скорее отправиться на предлежащее дело главной нашей препорученности».

Это значило, что Павел готов был ехать из Иерусалима прямо в Константинополь, где производились уже Чайковским и прочими его благоприятелями хлопоты «… по делу главной препорученности», и путешествие в Египет даже не считал теперь особенно нужным. Но отправиться в Константинополь не было возможности за неимением «благонадежной оказии», и по причине неблагоприятного для морских путешествий времени, тем более, что тогда не существовало еще правильных пароходных рейсов из Бейрута и Яффы.

Представился же случай пробраться в Константинополь другим путем, правда слишком далеким и опасным, на который однако же Павел и Алимпий по разным соображениям безотлагательно решились. «Открылся случай ехать другой страной, через Аравию в Синай, и, полагаем, если Бог благословит, нежели нам на месте сидеть в ожидании случая, лучше, между тем, отправиться в Синай; а там переедем Чермное, т. е. Красное море, как переходил Моисей, и побываем в Египте; потом через Александрию прямо в Константинополь. И, как говорят, что мы в Александрии успеем застать пароход, то этот путь наш продолжится немного дольше, чем через Бейрут, куда случая нам еще не предвидится.

Итак, мы на это решились. А наипаче сие произволение наше состоит в том, чтобы пройти той страной единственно для верного сведения и конечного успокоения дальних размышлений своих и прочих»³⁷⁷.

Из Иерусалима Павел и Алимпий выехали 12-го декабря 1845 года, прожив там ровно двадцать дней. От Газы до Суэца шли более трех недель, испытав все лишения и трудности путешествия по песчаной Аравийской пустыне. В Суэц приехали 6-го января 1846. Здесь Павел и Алимпий отделились от прежнего каравана: «… в Суэце открылся нам другой путь и другие надежные спутники – скорее отправиться в Египет, по плану обстоятельств нашего дела».

Отсюда до Каира они ехали, на верблюдах три дня, и «… окружены были все еще теми же опасностями, ибо люди все те же арабы, и ночевать приходилось, по-прежнему, среди пустыни, на голом песке». С восторгом приветствовал Павел окончание этого трудного пути, когда открылась давно ожидаемая нильская долина: «После нескольких спусков и подъемов, наконец, за последней горой, вдруг открылся в ногах пред нами удивительный вид, аки прекрасной розы, цветущей подле терния: это уже Египети Мы, столь обрадовавшись, говорили друг другу: теперь мы, слава Богу, вышли из острога или из заточения, в царство Европыи Приостановившись же на той последней горе, мы любовались как на удивительную картину: ровная и весьма обширная долина, по коей знаменитая река Нил господственно разливает свои щедроты, зеленела разными произрастениями и древесами подобно эдемскому садуи Хотя видели мы довольно прекрасную и плодовитую дамасскую долину, но сия весьма превосходити Там видны ограничивающие оную горы: а сия равнина, аки океан, необъятна глазами. Посреди же этой красы располагается славный город Каир, египетская столица, издали показывающаяся в гордом виде огромных зданий, бесчисленных мечетей и высоких минаретов»…³⁷⁸

В Каире Павел и Алимпий позаботились прежде всего отыскать тех старообрядческих старцев, к которым имели послание от славских отцов. Их было четверо, жили они на Булаке, близ реки Нила, «… питаясь от трудов рук своих». Настоятель этого маленького братства – инок Симеон жил там уже около сорока лет. «Какою же они радостью были обрадованы (повествует Павел), как увидели нас паче всякого чаянияи – и приняли в свою келью с распростертыми объятиями, как присных братий своих, и мы пробыли у них дней шесть». Под их руководством Павел и Алимпий осмотрели город, его окрестности и достопримечательности; наипаче же «… расспрашивали у них о тамошних обстоятельствах и о разных религиях, так как им все обстоятельно там известно»³⁷⁹.

О церковных обстоятельствах Павел и Алимпий узнали от них, что тогда на александрийской кафедре патриарха не было; а с епископами александрийской патриархии говорить о переходе в старообрядчество старцы совета не дали, да и безместных, которым можно было бы сделать предложение, точно также, как в Сирии и Палестине, не имелось. О «древлеправославных» же епископах, яко бы скрывающихся, между прочим, и в Египте, они отвечали решительно, что здесь таковых вовсе не существует, и все о них слухи – совершенный вымысел³⁸⁰; наконец, «… о тамошних религиях засвидетельствовали, что не только восточные там крестят в три погружения всеобдержно, но даже и католической веры также погружают, подражая восточным обычаям». Так написали они обо всем этом и славским отцам, в ответ на их письмо³⁸¹.

Свидание с египетскими старцами имело, таким образом, великую важность для Павла: на их свидетельство он мог смело опереться в том, что и сам говорил о невозможности обрести «древлеправославного» епископа и о повсеместном существовании у греков трехпогружательного крещения. Египетские старцы оказали Павлу с Алимпием и ту еще важную услугу, что под их покровительством они очень удобно жили в Каире и беспрепятственно устроили свой отъезд в Константинополь.

«Они (писал Павел о старце Симеоне с братией) имеют от тамошнего паши привилегию на свободное жительство в каком только городе изволят, и на продажу рукоделия и на содержание своей религии без всякого препятствия. Даже когда отправляли нас на судно, настоятель только предъявил свою грамоту в таможне, что мы есть их братья, – и тотчас отпустили нас, не заглянув ни на одну вещинку, что мы при себе имеем, тогда как никому без осмотра таможни не вольно выступить из города к отправке по реке Нилу в Средиземное море. Итак, дав друг другу любовное о Христе целование, мы отправились по реке Нилу в Александрию».

В Александрии Павел и Алимпий пробыли менее суток: «… ибо надобности в ней уже не было» после того, как о всех «обстоятельствах» они собрали точные сведения в Каире, главным же образом потому, что представилась возможность немедленно отправиться в Константинополь. В самый день приезда в Александрию, 21-го января, они взяли место на пароходе, который на следующее утро должен был выйти в море. Такому скорому отъезду они очень обрадовались: «… вот счастье – восклицает Павел, – но недалеко предстояло и ужасное бедствие». В Средиземном море им пришлось выдержать страшную бурю в течение шести дней. В Дарданельском проливе пароход также более суток боролся с ветрами, и только 30-го января удалось пассажирам высадиться в карантин.

Здесь, сидя в карантине, в преддверии Царьграда, Павел на свободе подводил итоги своих наблюдений во время трехмесячного странствования по Сирии, Палестине и Египту. Свои заключения, дальнейшие планы и ожидания он изложил в пространном письме к Геронтию, писанном отсюда же, из дарданельского карантина. Сущность этих павловых заключений и ожиданий состояла в следующем: «Касательно настоящего нашего дела о занятии священством от греков мы теперь совестью совершенно спокойны, потому что обтекли при помощи Божией все четыре греческие патриархии и своими глазами ясно видели, что везде у них единообразно совершается крещение в триипостасное Божие имя тремя погружениями… Во всех четырех греческих патриархиях, кого ни спроси, все духовные и мирские также свидетельствуют о том единогласно, даже и сами уставы в их книгах древних и нынешних то же самое показуют.

После сего остается ли чего требовать вернее? А когда крещение от еретик приято, то уже рукоположение наипаче… От царьградской патриархии, где действительно трехпогружательное крещение производится, мы уже не сомневались заимствоваться архиереем; но однако отправились во вселенную, – желательно было осмотреть и прочие восточные патриархии за Средиземным морем; да еще льстились мы и другой надеждой, – не благоволит ли Бог где обрести точно нам единоверного архиерея. Но теперь, сверх нашего краткого по вселенной обтечения и обозрения, еще осведомились от отцев египетских, что если бы угодно было Богу, то им, по столь долговременному в тех странах обитанию и прилежному распытыванию, кажется всех лучше и удобнее узнать бы можно, – однако они ничего о том не знают. Следовательно, Бог не благоволит нам тех искать, если где и есть покровены Божиею рукою от знания мира; а нам есть довольно возможное предоставлено средство – искать сообразно правилам соборным…

Поэтому нужно нам было осмотреть в Сирии, Палестине, Аравии и Египте еще и прочие меры, которые за ереси их вселенскими соборами осуждены и проклятию преданы, но, по 95 правилу шестого вселенского собора, достойны к принятию в православие без покрещевания». Еретиков этих – несториан, евтехиан, севериан и др., как было уже сказано, Павел нашел по религиозному состоянию несравненно хуже греков и совершенно ненадежными к просвещению светом старообрядчества. На православных епископов трех патриархий: антиохийской, иерусалимской и александрийской в этом отношении так же надежды не было. «В тамошних местах, – в Сирии, Палестине, Аравии и Египте, свободных епископов ни у треков, ни у прочих вовсе нет; там единожды определится архиерей на епархию, и сидит, доколь не умрет, или за какую законную вину совершенно из сана извержется и вовсе непотребен будет».

Правда нужно было бы попытаться «уцеломудрить» кого-нибудь из сих действительных патриархов, или епископов, т. е. обратить в старообрядчество: но «… это дело, – замечает Павел, – есть претрудное и только одного Бога. Хотя Бог все может сделать, как мы несомненно верим; но Он же дал человеку чувство и разум, дабы не всегда человек хватался за откровения Божие выше обычайности, но первее соображался бы с предоставленными ему мерами… А как мы уже видели в Царьграде удобное средство, так что там в одной окружности города находится шесть патриархов и более двадцати архиереев, удаленных от своих епархий по прихотям Порты, но извержению, или запрещению не подлежащих: то мы оставили те места и приехали на здешний берег, где начнем дело обыкновенным порядком.

Когда из такового множества свободных архиереев, паче всякого нашего чаяния, не изыщется ни един, желающий епископ поступить в нашу веру: тогда знамение нам да будет, что Бог изволяет обратиться в языки, – опять на ту страну Средиземного моря, где начнем поступать прямым путем, проповедуя истинную веру и будем ожидать содействия Божия, что Он Сам всемогущею божественною властью довершит наше дело, ими же Сам знает судьбами. А когда в Царьграде желаемое получим, как и не сомневаемся, тогда воспоем ему благодарным гласом: Благословен Бог наш, изволивый такои»³⁸².