Летопись происходящих в расколе событий за 1898 год

В один и тот же день, 19-го марта, произошли в расколе два события, доставившие его ревнителям великую радость и действительно имеющие немалое значение для раскола: в Москве, или где-то близ Москвы, собрался в этот день собор раскольнических лжеепископов и, удалив Савватия с московской кафедры, предоставил управление московской раскольнической архиепископией известному пропагандисту раскола Онисиму Швецову, именующемуся Арсением, епископом Уральским, и тогда же в Черниговской губернии, в городе Стародубе, собрались члены окружного суда, чтобы судить не менее известного раскольнического пропагандиста, швецовского питомца, Федора Мельникова, дотоле содержавшегося в остроге, и суд кончился его оправданием. Как же было не ликовать раскольникам по случаю столь радостных для раскола событий, одновременно совершившихся? И они праздновали светло, и в Москве, и в стародубских слободах. Но расскажем подробнее, как все это случилось.

Передовые раскольнические деятели в Москве, особенно так называемые «братчики», давно уже были недовольны Савватием и желали удалить его с московской кафедры, как человека старого, крайне ограниченного и неблагообразного, особенно в служениях, которые однако он любил отправлять по- архиерейски, вообще как лицо вовсе не соответствующее важному месту, занимаемому им в раскольнической иерархии; давно хотелось им поставить на место Савватия человека энергичного и в раскольническом смысле просвещенного, дельного и ловкого, который мог бы еще более усилить и без того сильный в Москве раскол. Не раз и предлагали Савватию идти на покой; тщеславный и корыстолюбивый старик все отказывался, говорил, что еще послужит. Но в последнее время явились обстоятельства, побудившие московских заправителей раскола принять решительные меры к удалению Савватия из Москвы, да и время казалось им особенно благоприятным для того, в виду перемены, происшедшей в церковном управлении православной Москвы. Обстоятельства же, о которых мы упомянули, были следующие: 1) Савватий по требованию правительства дал подписку не именоваться архиепископом московским и всея России; 2) у него возникло очень блазнительное денежное дело с одной немкой, перекрещенной в раскол, хотя не имеющей о расколе и понятия, даже и по-русски с трудом объясняющейся. Дело с немкой, взыскивающей с Савватия весьма значительную сумму и имеющей подлинные его записки, коими он назначал ей секретные свидания в разных местах для объяснения о деньгах (безграмотные письма Савватия к ней мы сами видели), это позорное дело грозило и грозит расколу большим скандалом: понятно, что в виду этого охранителям и ревнителям раскола желательно было заблаговременно удалить Савватия пэ Москвы. Поставить это обстоятельство в законное основание для удаления Савватия, конечно, не находили удобным в интересах самого раскола; но что оно имелось в виду и служило одним из обвинений против Савватия, это следует признать несомненным. формальным же основанием для его удаления по силе церковных канонов могло служить и одно первое обстоятельство, т. е. данная Савватием подписка не именоваться московским архиепископом. Савватий это делал уже не в первый раз и, кажется, не придавал этому обстоятельству большой важности. Еще бывши тобольским раскольническим епископом, при аресте он отрекся от своего звания. За это тогдашний архиепископ московский Антоний Шутов подверг его запрещению священно-служения, хотя по силе 62 апостольского правила должен был подвергнуть извержению из сана, а потом, смиловавшись, и совсем простил.¹ Савватий полагал конечно, что теперь, когда он сам стоит во главе раскольнического духовенства в России, его подписка не именоваться архиепископом не будет иметь даже и никаких неприятных для него последствий. Так и было бы, конечно, в другое время – но теперь главари раскола, давно желавшие удалить Савватия из Москвы, и озабоченные его связью с немкой, увидели в его отречении благоприятный и законный канонически повод к его удалению. Решили с этою целью составить собор.

Но как составить собор? Приглашения на собор г-д «боголюбивых епископов» должны идти от самого Савватия; а он давно уже, в нарушение строго соблюдавшихся прежде у старообрядцев канонических правил, упорно отказывался от составления соборов. Теперь, понимая, с какою целью хотят составить собор, он отказывался и еще упорнее; но должен был уступить, так как собора настоятельно требовали для рассмотрения вообще церковных дел. Итак, от имени Савватия были разосланы приглашения ко всем наличным раскольническим епископам (так называемой окружнической партии). Предчувствуя недоброе для себя, Савватий решился прибегнуть за защитой и покровительством в белокриницкому митрополиту Афанасию и отправил к нему в качестве ходатая одного из своих московских попов, довольно видного в их среде, – Авива. Но когда Авив явился к Афанасию, оказалось, что ин прежде его прииде и что Афанасий послал уже в Москву свое согласие на все, что́ учинит московский собор «боголюбивых епископов». Вскоре начали собираться и приглашенные лжеепископы, – явились семеро – нижегородский, измаильский, самарский, саратовский, казанский, тобольский и уральский; а двое балтовский и кавказский уполномочили одного лжепопа и одного лжедиакона присутствовать на соборе «в их лице».

Собор открыт был 19 марта; но где именно происходил он, это хранится в большом секрете: по одним сказаниям где-то под Москвой, быть может на какой-нибудь гостеприимной для раскола «мануфактуре», по другим где-то в Нижегородской губернии, даже в самом Нижнем, почему и председательство на соборе было предоставлено Кириллу нижегородскому; достоверным признается одно, – что Москву не избрали местом соборных рассуждений, так как после случившегося в Москве с Савватием считали не безопасным съезд сюда и пребывание здесь стольких раскольнических лжеепископов.

Разбиралось на соборе именно дело Савватия, и именно вопрос о данной им подписке не именоваться архиепископом московским. Савватий не отрицал, что подписку, действительно дал, говорил только, что не помнит в какой именно форме была выражена эта подписка, что действовал по простоте, не вполне сознавая важность такого дела, и просил в уважение в его долговременной службе и этой простоте оказать ему снисхождение. С ходатайством за него выступили некоторые из раскольнических попов, даже известный в расколе писатель Механиков. В другое время, скажем опять, «се это было бы принято во внимание и Савватия простили бы, даже и суду не предали бы; но теперь, когда уже заранее решено было удалить его из Москвы, извинения Савватия не были уважены вполне, а попов-защитников и прямо заставили молчать. Решено было применить к Савватию 62-е апостольское правило, которое в старопечатной Кормчей читается (в толковании) так: «аще имени причетнического отвержется (кто) причетник сый, сиречь убоявся епископ речет: несмь был, ни хощу быти епископ, такожде и презвитер и диакон и прочий причетник, аще отвержется своего имени_, да извержется из сана своего, обративжеся паки и каяся, яко мирский человек да будет приятен». Правило строгое: поэтому применять его во всей силе к Савватию нашли и теперь не желательным, а решили, приняв во внимание его раскаяние и просьбы о снисхождении, ограничить силу апостольского правила определением св. Василия Великого, который одному пресвитеру, учинившему, как казалось раскольническому собору, подобное Савватиеву преступление, нашел возможным дозволить совершение священнических действий². На этом основании собор раскольнических епископов постановил дозволить и Савватию именоваться попревшему архиепископом и служить по-архиерейски, но без управления какою-либо епархией и непременно с удалением из Москвы. Савватий должен был беспрекословно подчиниться такому решению; но последнее условие весьма огорчило его: он просил дозволить ему пожить в Москве и послужить, как прежде, по крайней мере в течение приближающейся пасхи, а потом поселиться на жительство, в качестве заштатного архиепископа, на Рогожском Кладбище. В том и другом решительно отказано, а предложили Савватию избрать для жительства другое место и притом подальше от Москвы, указали именно известные раскольнические скиты на Черемшане, в Саратовской губернии, где так любил привитать покойный Пафнутий Казанский. И вот на соборе составлен и подписан следующего содержания акт (сообщенный нам, в точной копии):

Во имя Отца и Сына и Св. Духа, аминь!

Соборное постановление.

Освященный собор российских старообрядческих епископов, получа сведения о том, что московский архиепископ Савватий дал в сыскной полиции подписку не именоваться более архиепископом московским и всея России. И на соборе, допросив архиепископа Савватия о сей подписке, узнали, что он действительно дал таковую подписку, только ему мнится аки бы в какой-то другой форме. Но все-таки он после нея уже не может более подписываться архиепископом. Собор находит, что таковый неосмотрительный поступок его близко подходит под суд 62-го правила святых Апостол. Однако же, снисходя маститой старости и простоте его, принимает в уважение заявленную им просьбу, чтобы дозволить ему именоваться в среде христиан архиепископом до смерти и, где он изберет себе место жительства, келейно совершать божественную литургию: освященный собор, руководствуясь определением 17-го правила святого Василия Великого позволяет ему именоваться архиепископом, только без управления какою-либо епархией и предлагает избрать для себя место жительства кроме Московской губернии и там разрешает совершать божественную литургию с разрешения местного епископа. Марта 19 дня 1898 г. Председатель собора: Кирилл епископ Нижегородский. Члены собора: Анастасий епископ Измаильский. Старообрядческий смиренный Алексей епископ Самарский. Смиренный Паисий Саратовский и Астраханский. Иоасаф епископ Казанский. Смиренный Антоний епископ Тобольский. Смиренный Арсений епископ Уральский и Оренбургский. Священноинок Порфирий в липе епископа Селивестра Новозыбковского и Балтовского. Диакон Филипп Привалов в липе Силуана епископа Кавказского.

Итак, после пятнадцатилетнего пребывания в Москве и управления московской раскольнической архиепископией, Савватий самими раскольниками изгнан из Москвы и должен был немедленно отправиться в глушь в Саратов, даже не в Саратов, а в Черемшан, хотя и цветущий обилием старообрядческих иноков и инокинь, но где никакого внимания на опального владыку обращать не будут и благотворительниц подобных московским он не найдет. После привольной жизни в Москве, тяжело было старику отправляться в эту Саратовскую глушь. В Москве же, кроме некоторых купчих-почитательниц, едва ли кто пожалел его, а передовые старообрядцы, особенно эти «братчики», так тяготившиеся им, даже не скрывали своей радости по случаю его удаления, особенно когда в преемники ему назначили давнишнего их избранника, наиболее желательного.

Вопрос о преемнике Савватия решен был тут же на соборе 19 марта. Кандидатов имелось двое Паисий Саратовский и Арсении Уральский, иже есть, как известно читателям, сам Онисим Швецов. Паисий давно желал и доискивался московской кафедры; но теперь уже не в состоянии и занять ее, ибо одержим тяжкою болезнью. По причине болезни он даже и не присутствовал на избрании преемника Савватию, а передал полномочие подписать за него избирательный акт Алексею Самарскому.

Итак, Паисий предложен был только чести ради. Арсений же, несмотря на его в своем роде знаменитость в расколе, имеет очень иного противников, и именно среди умеренных старообрядцев, понимающих и его крайние, еретические мнения, и его неумеренную ревность в пропаганде раскола, его слишком враждебные отношения к церкви: поэтому не раз уже отклонилась ими, как лицами, влиятельными в расколе, кандидатура Швецова на звание епископа, которую предлагали и всеми мерами отстаивали его друзья и почитатели, именуемые «братчики». Но теперь сильных противников его избранию не оказалось, а за него был сам председатель собора Кирилл нижегородский, всем ему обязанный и беспрекословно повинующийся ему. Этот Кирилл, правда, самый заурядный раскольник, немного грамотнее Савватия, но голос его имел значение, как голос председателя; а его поддержали и другие. Итак, Арсений Швецов был избран в преемники Савватию. Но, по обстоятельствам, и здесь соблюдена была особая осторожность: Арсения назначили не прямо архиепископом московским, а только управляющим московской епархией, и как такового, а не как действительного архиепископа, предписывали поминать за службами всем раскольническим попам, находившимся в ведении Савватия. Приводим вполне состоявшееся на соборе постановление об этом, которое также сообщено нам в копии:

«Освященный собор епископов временное управление московской епархией вручает господину Арсению епископу Уральскому, почему вменяет в обязанность всем священникам московской епархии и других, временно подведомственных московской епархии, поминать на ектениях и других молитвословиях, где следует, епископа Арсения Уральского. Марта 19 дня 1898 года. Председатель собора: епископ Кирилл. Члены собора: епископ Анастасий Измаильский. Вместо епископа Саратовского и Астраханского по его личному поручению и за себя подписуюсь старообрядческий смиренный Алексей епископ Самарский и Симбирский. Иоасаф епископ Казанский. Смиренный Антоний епископ Тобольский. Священноинок Порфирий в лице епископа Селивестра Новозыбковсвого и Балтовского. Диакон Филипп Привалов, в лице епископа Силуана Кавказского».

Хотя, таким образом, избрание Швецова в преемники Савватию не было решительным, и он попрежнему именуется еще уральским; но все же друзья, сторонники и почитатели его чрезвычайно рады этому избранию, один из них, самый усердный и отважный, участник его черниговских подвигов, известный поп Димитрий Мартьянов, немедленно по издании «определения», сам объехал все окружнические моленные в Москве и оповестил попов, чтобы поминали за службами владыку Арсения. Радость друзей и почитателей Швецова питается конечно уверенностью, что из «управляющего московскою епархией» он скоро произведен будет в звание действительного епископа, даже архиепископа московского, то есть станет во главе российских раскольнических епископов окружнического толка, и это будет, конечно, не Савватий. Наши читатели достаточно знакомы с личностью, характером и подвигами Швецова в качестве пропагандиста раскольнических и его собственных еретических мнений, чтобы понять, каких последствий для раскола, а вместе и для церкви, следует ожидать, если такой необузданный расколоучитель сделается действительным московским архиепископом раскольников и станет во главе раскольнической иерархии в России. Друзья Швецова очень хорошо это понимают, и зная, что не только духовное, но и светское правительство отнесутся к нему не так легко, как относились к ничтожному и слабоумному Савватию, что если и этот последний обязан был не именоваться московским архиепископом, то еще строже в этом отношении поступлено будет со Швецовым, они уже распространяют слух, будто их владыка – Арсений и теперь, будучи только «управляющим московскою епархиею», и потом, когда сделается московским архиепископом, жить в Москве не будет, и следовательно обращать на него внимание московским властям не потребуется. Но это есть, конечно, одна уловка, заранее придуманная. Швецов не будет значиться живущим в Москве, но посещать Москву будет так часто и пребывать в ней для отправления своих епархиальных дел будет так подолгу, что окажется почти постоянно живущим в Москве. Поэтому изгнание Савватия из Москвы и назначение в преемники ему Арсения несомненно есть событие большой важности, и ревнители раскола имели полное основание приветствовать его радостью и ликованием.

В тот самый день, 19 марта, как в Москве ревнители раскола ликовали по случаю избрания Арсения Швецова в преемники Савватию, в Стародубских слободах, тамошние ревнители раскола не менее светло праздновали оправдание на суде и выпуск на свободу сидевшего в тюрьме, хорошо знакомого нашим читателям, швецовского питомца, издателя заграничной раскольнической газеты Федора Мельникова.

В предыдущих «Летописях» (надеемся, помнят читатели), мы с достаточной подробностью говорили о том, как Федор Мельников, привлеченный вместе с другом его Федюшиным к суду за публичное богохульство и глумление над св. мощами православной церкви, спасаясь от суда, бежал заграницу, в Румынию, как основал там и более года издавал газету «Слово правды», наполняя её возмутительною ложью и гнусными клеветами на православную церковь и на ревнителей православия, малую часть которых приходилось и разоблачать, как потом для личных переговоров с домашними по делу о перенесении типографской и газетной деятельности из Румынии к себе на родину он перешел обратно русскую границу и здесь был схвачен, посажен в тюрьму и предан суду. И вот теперь, в упомянутый день 19-го марта, в городе Стародубе, отделением окружного суда производилось разбирательство дела о Ф. Мельникове и произнесен ему оправдательный приговор.

По-нашему, читатель, простому человеческому рассуждению, казалось бы, что, когда пред судом стоит человек, тайком бежавший за границу, спасаясь от суда, и за границей издававший более года возмутительную газету, в которой позорил православную церковь и русское правительство, охраняющее интересы православной церкви, казалось бы, что он должен судиться на суде и за эти, несомненно преступные, деяния. Но было вовсе не так, – и бегство за границу, и издание возмутительной газеты судом совершенно «игнорированы», – г-н Мельников судился только за богохульство, за глумление над св. мощами, по прежде возбужденному о сем делу, как будто он явился на суд прямо по возбуждении дела, и не подумав спасаться от суда бегством за границу и не учинив за границей ничего преступного. Справедливо ли это? – не знаем. Должно быть этого требует формальная правда суда. Что же? Fiat justitia!

Итак, посмотрим, что происходило на суде, как судили не повинного якобы ни в бегстве за границу, ни в издании раскольнической газеты, Федора Ефимовича Мельникова за богохульство и глумления над св. мощами.

Любопытны прежде всего приготовления со стороны покровителей Мельникова к обеспечению благополучного исхода его делу на суде. С этою целью набирали, где можно, свидетелей, которые дали бы показания, благоприятные для подсудимого: таких свидетелей набрать было не трудно, охотники всегда найдутся, и набралось их даже двенадцать. Еще больше заботы приложено было о том, чтобы найти и подрядить искусных защитников. И в них недостатка не было, явилось даже трое: 1) местный адвокат г-н Успенский³; 2) из столичного города Москвы г-н Керзин; 3) наконец прибыл даже из С.-Петербурга, едва ли не первый раз выступающий в роли адвоката на суде, г-н издатель газеты «Русский труд» С. Ф. Шарапов⁴,.

Дело слушалось при закрытых дверях. Вследствие этого и сам г. Шарапов, говоря о нем в своей газете, заметил: «потому, естественно, подробности его не могут быть достоянием печати». Потому же и мы «естественно», не имеем права сообщать о нем какие-либо подробности, хотя и имеем их. Между прочим, нам доставлено сделанное на память лицами присутствовавшими на суде, изложение любопытной речи одного из адвокатов, именно того же г. Шарапова, в которой произносились суровые приговоры над лицами, к делу Мельникова едва ли соприкосновенными и давно уже покоящимися во гробе, над патриархом Никоном и митрополитом Платоном, как учредителем единоверия (каковым в действительности он и не был). Об этой речи защитника мы очень желали бы сказать слово; но так как оратор, прикрываясь закрытыми дверями, не нашел удобным огласить ее, то «естественно» и мы должны хранить об ней благоговейное молчание. Если же, как видом, закрытые двери не попрепятствовали г. Шарапову печатно сказать, что «вызванные со стороны зашиты 12 человек, осветили в надлежащем (для кого? – для подсудимого?) свете показания свидетелей обвинения», то, следуя примеру столь компетентного в данном случае лица, и мы считаем дозволительным печатно же сказать, что «показания свидетелей обвинения» дали возможность в свою очередь г-ну прокурору представить в истинном свете поступки Мельникова, как действительно виновного «в похулении православной церкви и св. мощей»⁵. Говорим это со слов лиц, присутствовавших на суде и отзывающихся с особенным уважением об основательной и убедительной речи г-на прокурора. Полагаем, что не будет нарушена тайна «закрытых дверей», если прибавим, что присутствовавшему на суде почтенному Стародубскому протоиерею не дозволено было указывать на хорошо известные нашим читателям статьи Мельникова в его «Слове правды», содержащие возмутительное глумление и наглую ложь о новооткрытых мощах святителя Феодосия. Эти статьи как нельзя лучше подтверждало справедливость глумлений подсудимого над св. мощами; и, однако суд не признал дозволительным указывать на них, как не относящиеся якобы к настоящему делу, тогда как г. Шарапову беспрепятственно дозволялось произносить свои суровые отзывы о патриархе Никоне и митрополите Платоне, чтоб, казалось бы, гораздо менее относится к «настоящему делу». Полное ли здесь беспристрастие? не нам судить.

Итак, подробности суда не подлежат оглашению. Приведем только состоявшийся на суде приговор, как он изложен тем же авторитетным в данном случае лицом защитником Мельникова г-м Шараповым:

«Присяжные, признав факт произнесения Мельниковым кощунственных слов о мощах Киево-Печерских угодников⁶, не нашли (где и у кого?) умысла произвести соблазн, а потому суд постановил применить (?) 182 ст. Ул. о Нак. За силою манифеста оба подсудимые были обвялены от суда и следствия свободными⁷».

И вот Федор Ефимович с своим другом Федюшиным вышел из залы судебных заседаний «свободным от суда и следствия»! Ободренный этим, он смело может теперь продолжать свои кощунства и издевательства над православною церковью, а бегство за границу и издание подпольной газеты с ругательствами и клеветами на ревнителей православия и на самое православие может считать даже и не преступлением, подлежащим суду. Зато и ликовали же раскольники по случаю его освобождения, видя здесь именно торжество раскола! Немедленно полетели телеграммы в Москву с радостным известием, и отсюда отправились в Новозыбков некоторые (конечно из капиталистов) почитатели Мельникова лично его приветствовать с таким торжеством. А слободские ревнители раскола толпами шли поздравлять освобожденного «страдальца за веру», в то же время громко и открыто понося православных (хотя бы приняли во внимание, что ведь их защитники и судьи тоже православные!), единоверцев же, особенно им ненавистных, даже преследуя бранью и угрозами. Ликованье раскола в Стародубе достигло высшей степени, когда вскоре же подучено было известие о избрании Швецова на место Савватия. В виду этого радостного известия Мельников, как слышно, не помышляет уже ни об удалении заграницу, ни даже об издании газеты, а имеет в виду занять приличное место при новом московском владыке старообрядцев, чтобы заодно с ним и прочими его сотрудниками ратовать против церкви на славу и укрепление раскола.

Такова, читатели, краткая повесть о происходившем в Стародубе, 19 марта, пресловутом суде, из которого к великому торжеству и радости раскольников, вышел оправданным известный защитник раскола и ругатель православной святыни. В следующий раз мы сообщим вам более обстоятельную повесть о другом суде, происходившем в Москве, из которого подсудимый (конечно не раскольник) вышел уже не оправданным, и опять-таки к великому торжеству и радости раскольников...

По обстоятельствам приходится отложить до следующего раза обещанное изложение одного судебного процесса, а совести речь все о том же г-не Швецове. Очень радовались его друзья, когда собор раскольнических епископов возвел его в звание управляющего московскою старообрядческою архиепископией вместо изгнанного из Москвы Савватия; но радость их, по-видимому, скоро должна будет претвориться в печаль. Нерасположение в Швецову в обществе влиятельных московских старообрядцев, как мы и полагали, оказалось очень сильно; опасение, что он, как весьма известный ересеучитель и фанатик раскола, принесет старообрядчеству не пользу, а вред, если сделается московским архиепископом, увеличилось в этом обществе еще более под влиянием оглашенных печатью известий о его назначении на такой важный в австрийской иерархии пост, как архиерейская кафедра в Москве, и толков по сему случаю. Вследствие этого явилось сильное противодействие назначению его в звание действительного московского архиепископа, или хотя бы епископа у старообрядцев. Выставлены, и, как слышно, уже получили большее, чем он, число избирательных голосов другие кандидаты, из коих двое являются особенно опасными ему соперниками Сильвестр, именуемый епископ Балтский, и пользующийся известностью у московских старообрядцев, как начитанный человек, вдовый дьякон Богатенков. Впрочем, этот последний сам не желает принять ответственное и опасное звание московского архиепископа. Решительное предпочтение оказано Сильвестру. Это лицо не безызвестное нашим читателям. Он ученик покойного Иллариона Егорыча Ксеноса автора Окружного Послания, долго жил с ним в Полосе, где и теперь имеет пребывание; под руководством Ксеноса он подучил некоторое образование и начал даже произносить проповеди, чем снискал большие похвалы у влиятельных, передовых старообрядцев. Этим, конечно, и следует объяснить, что большинство голосов при избрании кандидата на московскую архиепископскую кафедру склонилось в его сторону. Нужно прибавить к его чести, что это единственный из нынешних раскольнических епископов, которого можно назвать искренним окружником, готовым твердо защищать изложенное в Окружном Послании учение. Но в последнее время,, оставаясь без такого руководителя, каков был Ксенос, он положил на себя темное пятно своею дружбою с Мельниковыми, участием в их преступной, возмутительной деятельности против церкви, чего никак не позволил бы ему Ксенос, который, без сомнения, с отвращением посмотрел бы на то, что творится теперь в расколе, – на ту безобразную, богоборную литературу, какую расплодило Мельниковы и прочие ученики Швецова и какой Ксенос, как добросовестный старообрядец, не мог себе и представить, хотя мог всего ожидать от Швецова, при нем еще выступившего с своими еретическими учениями. К Сильвестру уже ездила депутация из Москвы, поп Елисей и В. А. Шибаев, приглашать его к занятию московской кафедры. Но Сильвестр будто бы решительно отказывается от такого назначения, предпочитая ему спокойное пребывание в своей Полосе, и теперь идет уже речь о избрании Анастасия Измаильского, на котором остановились только потому, что он считается якобы дозволенным епископом. О Швецове же нет более и речи.

Итак Швецов, к великому его и друзей его прискорбию, не получит столь желаемого им звания московского архиепископа у старообрядцев, чему разумнейшие из сих последних должны только радоваться, ибо в этом звании он еще с большей смелостью стал бы распространять своп еретические учения и наполненные ими подпольные издания, к вящшему вреду старообрядчества .Что было бы именно так, об этом можно заключать по его деятельности в звании епископа Уральского: в недолгое время своего лжеепископства он уже успел показать себя именно с этой стороны. Вот у нас имеется точная вопия его письма к одному Екатеринославскому старообрядцу, писанного в январе настоящего года. Из этого письма можно видеть, с каким усердием старается он распространять свои и друзей своих подпольные издания. Приводим письмо вполне.

Г. I. X. С. Б. п. н.

Милостивый Государь и

Благоревностный Христианин.

Пр. А-ч!

Письмо ваше от 15 сего генваря получил, и видя вашу жалость за растройство у вас единства нашея церкви, благодарю Бога, возбуждающего хотя в вас дух такой ревности, и со всею готовностию спешу к вам на помощь⁸, в согласность вашея просимости набрал разных книг и тетрадей с двумя замечательными газетами (Русский Труд за 1897 г. №№ 41 и 47) всех 28 экземпляров, на общую сумму по самой умеренной у нас им расценке на 28 рублей, а порознь каждой книге и тетради помечена на оных. Наложенного платежа я не делаю, потому что верю и так вашей христианской совести. А может какия книги и тетради Вам не понравятся, то я не желаю вашу совесть отягощать, по прочтении их можете нам их возвратить, мы за это не будем обижаться, ибо оных не бывает у нас в большом преизбытке, некоторых вами просимых уже нет, и скоро нет возможности и нам достать оных. Еще прилагаю при сем вам три ответа, данные уже здесь мною неокружникам, быть может, не принесут ли они у вас какой пользы соблажняемым от неокружников.

За сим призываю на Вас мир Божий и благословение

Арсений старообрядствующий епископ Уральский.

24 генваря 1898 года.

Нам сообщен и список посланных Швецовым подпольных изданий. Приводим и его, чтобы дать читателям хотя приблизительное понятие о том огромном количестве изданных швецовской компанией книг и книжек, которые так усердно распространяются издателями и непосредственно, чрез продажу и раздачу, и посредством пересылки по почте. Говорим приблизительное, так как в списке перечислены далеко, далеко не все новые раскольническия издания. Вот сей примечательный каталог:

Два экз. Церковные вопросы в России, по 5 р. за экз.

Журн. Слово Правды за 1897 г. 5 руб.

Оправдание старообр. св. церкви. 2 р. 50 к.

О перстосложении и погрешности против святого Евангелия грекороссийской церкви. 1 р. 20 к.

Об антихристе. 2 руб.

Описание раздора церковного неокружников. 2 р. 50 к.

Броня правды. 1 р. 50 к.

Другопреемство рукоположения от св. Апостол до Савватия. 2 р. 20 к.

Жизнь митрополита Амвросия. 1 р. 20 к.

Апология и ответы на разные притязания старообрядцев, бывших без епископа. 1 р. 50 к.

О самозванце Аркадии Беловодском. 60 к.

О беглопоповцах. 1 р. 20 к.

Ответы австрийцев на вопросы поморцев. 1 р. 60 к

О персидских мощах. 70 к.

Письма Симеона Федюшкина. 50 к.

Апология Савватия. 50 к.

Разбор письма Трофима Альгина. 65 к.

Четыре акта клятвенного суда господствующей грекороссийской церкви. 60 к.

Ответы старообр. И. Даленкина. 35 к.

Доказательства о совершаемых таинствах у еретиков. 20 к.

О брадобритии. 10 к.

Нечто об единоверии. 25 к.

Три ответа старообрядческого священника Старкова на вопросы Бахарева. 20 к.

Ответы Старкова же безпоповцу. 15 к.

О имени Исус. 25 к.

Зависть диавола на старообрядствующую иерархию. 10 коп.

Об открытии мощей Феодосия Черниговского. 10 к.

Три ответа А. Швецова на вопросы неокружников данные 1898 г. января месяца и два №№ газеты Русский Труд.

Г-н Швецов справедливо написал, что просит за эти книги 28 р. «по самой умеренной расценке»; если считать по цене каждой, то книг он послал больше, чем на 38 руб. Всего любопытнее, что в этом списке раскольнических сочинений значатся два №№ газеты Русский Труд, издаваемой, кажется, не раскольником, и книга Церковные вопросы составленная также не раскольником, но столь приятная раскольникам, что Швецов высылает её даже в двух экземплярах с платой по 5 руб. за каждый. Какая честь для г. Шарапова и не назвавшегося, но хорошо известного, автора «Церковных вопросов», что их творения красуются на ряду с такими примечательными произведениями раскольнической подпольной печати, как напр. известное нашим читателям знаменитое сочинение Швецова: «Зависть диавола на старообрядствующую иерархию», где диавол представлен свидетельствующим о законности и благодатности австрийского священства, также об адских мучениях патриарха Никона и о райском блаженстве Антония Шутова! Вот с каким авторитетным свидетелем за австрийскую иерархию г. Швецов ставит на ряду г-на Шарапова и г-на сочинителя «Церковных вопросов»! Немалая честь. Любопытно потом, что Швецов не преминул послать старообрядцу книжки «О мощах персидских мучеников», якобы обретенных на Кавказе, и «Об открытии мощей святителя Феодосия», где он предаются поруганию, т.е. ту самую хульную статью Мельникова, за которую он подлежал бы суду и за которую суд не признал нужным его судить. Так вот какого рода сочинения и в каком количестве распространяет Швецов, сделавшись лжеепископом Уральским. Чего же следовало бы ожидать от него, если б он сделался московским архиепископом старообрядцев?

В приведенном выше письме Швецов упоминает, о сочиненных им трех ответах неокружникам, которые послал своему корреспонденту для пользования. Эти ответы его в подлиннике, собственноручно им писанные находятся теперь у нас, и мы также печатаем их, как любопытный документ, в котором с достаточною ясностию выступает характер Швецова, сего столь многими прославляемого раскольнического учителя, именующего себя окружником. Пусть сами старообрядцы посмотрят, каков этот окружник, предназначавшийся ими к занятию архиепископской кафедры в Москве.

Вопросы от неокружника Уральскому епископу Арсению.

Вопрос 1.

Окружное Послание, изданное московским Духовным Советом и некими старообрядческими епископами 24 Февраля 1862 года, обязательно ли для каждого христианина?

Ответ 1.

Не только что каждому христианину, но и положительно никому названное вамп Окружное Послание не есть обязательно. Ибо издатели оного неоднократно предавали его уничтожению и вменили яко не бывшее. Почему оное в смысле обязательного правила у нас не проповедуется и не существует. Но если кто и читает теперь оное, то это не более как⁹ только исторический памятник для удовлетворения своего любопытства.

Вопрос 2.

Как должно произносить имя Христа Спасителя нашего, нареченное ему от ангела?

Ответ 2.

Это имя Христу Спасителю нашему на разных языках хотя и разнообразно произносится, но на наш славенский язык от греческого от древних преводников с единою йотою, сице «Исус (і҆с҃ъ) преведеся, и тако¹⁰ в нашей русской церкви от лет князя Владимира, крестившего Русскую землю, и до Никона московского патриарха¹¹ вполне свойственно нашему языку во всеобдержности произносилось оное. И мы таковое произношение сего спасительного имени с единою йотою ’с҃ъ (Исус) признаем для нас единственно правильным.

Вопрос 3.

Как вы сознаете тех, которые имя Христово произносят в две иты, сице і҆и҃съ (Иисус), а древлеславянское произношение оному с единою йотою і҆с҃ъ (Исус) отвергают, как бы означающее какого-то иного і҆с҃а, равноухого, чудовищного и ничего не значащего?

Ответ 3.

Произносящие на нашем славянском языке Христово имя в две иты, тако і҆и҃съ (Иисус) следуют не древлерусской церковной всеобдержности но повводству киевского митрополита¹² Петра Могилы и московского патриарха Никона, из коих первый в Малороссии, а последний в великой России ввели во всеобдержность таковое произношение, и этим соблазнили из русских христиан многия тысячи простодушных.

А порицание их всеобдержного древлерусской церкви произношения Христова имени с единою йотою с҃ъ (Исус) каким то иным Исусом равноухим, чудовищным и ничего не значащим есть хула прямо на имя Христа Господа Бога нашего.

Но как всякое нововводство чрез общее церковное предание анафемою осуждается (Кормч. л. 641). А хула на имя Господа Бога даже и смертной каре подвергается (Лев. и Кормчая л.): то от сего предосуждения и не могут избежать по сказанной вине произносящие у нас в России имя Христа Бога нашего не во едину йоту і҆с҃ъ (Исус), а в две иты тако і҆и҃съ (Иисус). Почему мы и удаляемся от них как от еретиков неправославных¹³, состоящих за сие под грозным предосуждением святых отец.

Ответодавец Арсений старообрядствующий епископ Уральский.

Генваря дня 1898 года.

Это черновичок и зачерни и междустрочные надписи сделаны мною же. Арсений епископ Уральский.

Итак, именующийся епископ-окружник объявляет, что Окружное Послание не обязательно «не только что каждому христианину (т. е. старообрядцу; под христианами Швецов и ему подобные признают только старообрядцев), но и положительно никому» (т. е. даже и не старообрядцу?). Снедаемый желанием как можно решительнее отказаться от Окружного Послания, Швецов написал, как видят читатели, даже бессмыслицу, – говорит, что послание не обязательно даже и для тех, к кому оно вовсе не относится. Но дело не в бессмыслице, а именно в этом усиленном желании Швецова отказаться от Окружного Послания, содержащего несколько здравых, беспристрастных суждений о православной церкви и потому именно ненавистного всем Швецовым. По суду раскольнического епископа-окружника, Окружное Послание есть «только исторический памятник (не древних ли времен?) для удовлетворения своего любопытства¹¹. Нужна именно швецовская беззастенчивость, чтобы говорить, и так развязно, такую ложь, забывши столь еще недавнюю историю издания и дальнейшей судьбы Окружного Послания, – забывши, чтоб писали его защитники: Аркадий Славский, Пафнутий Казанский и другие, утверждавшие, что отречься Окружного Послания значит отречься и написанных в нем евангельских и апостольских словес, значит принять отвергнутые в нем злейшие безпоповщинские учения. Истый единомышленник Шутова, как и он бывший безпоповец, Швецов с легким сердцем делает все это ради пользы раскола, рассчитывая (совсем напрасно) таким решительным отречением от Окружного Послания восстановить в австрийском расколе прежнее единство, уничтожить в нем разделение на окружников и неокружников...

А его ответ о имени Спасителя! Правда, следуя Окружному Посланию, он допускает, что на разных языках оно произносится различно; но разве он не понял сущности вопроса? Ведь его спрашивают: как произносить имя Спасителя «нареченное от ангела?» Вопрос равносильный тому: как именно нарек, или произнес его ангел? Понятно, что здесь нельзя ограничиться ответом: на разных языках оно произносится различно, и по-русски произносится и должно произноситься Исус; нужно было показать, на каком языке и как произнес его ангел, и какое произношение более соответствует произнесенному ангелом имени, Исус или Иисус. Швецов настолько умен, что конечно понимал сущность вопроса, и если уклонился от ответа по существу, то действовал с своим обычным лукавством, чтобы дать ответ благоприятный расколу.

Затем его ответ о содержащихся в полемических книгах, мнимых поречениях на имя Христа Спасителя показывает, что он как будто и не читывал тех основательных объяснений на эти мнимые поречения, которые многократно были сделаны и напечатаны православными, – этих объяснений для него как будто не существует! Истый ученик Шутова, он продолжает твердить то же, что твердил всю жизнь этот последний, любивший составлять и издавать сборники отовсюду набранных этих мнимых поречений на священное имя Христа Спасителя. Да, Швецов на московской архиепископской кафедре раскольников был бы вторым Антонием, в душе своей никогда не изменявшим безпоповству...

Что такой фанатик раскола, как Швецов, не будет поставлен во главе российского старообрядческого духовенства, этому московские старообрядцы должны радоваться, хотя и Сильвестр, а тем более Анастасий, человек не искренний и запятнавший себя пособничеством бегству Мельникова за границу, не великое для них приобретение. Между тем у них и с Савватием еще не кончились хлопоты. Избалованный московскими раскольницами, старик соскучился на Черемшане и, нимало не стесняясь соборным постановлением, не замедлил возвратиться в Москву. Здесь его с радостью приняла его главная радетельница, богатая раскольница Д-ва, у которой в доме он и поселился. Не довольствуясь этим, он грозит Духовному Совету старообрядцев, духовным и светским его членам, возбуждением процесса за самовольное присвоение его собственности, так как по отъезде его из Москвы все его имущество, состоящее в ценных облачениях и других вещах, описано ими и запечатано, а на просьбу его о возвращении они ответили отказом. Совет же в свою очередь обвиняет самого Савватия в присвоении принадлежащих обществу вещей. Говорят, между прочим, что он присвоил себе и не возвращает редкую книгу – Чиновник патр. Филарета, купленный Антонием за дорогую цену и хранившийся в библиотеке Рогожского Кладбища. В обеспечение возврата этих хищений Савватию и отказывают в выдаче его собственных вещей. К тому же и немка беспокоит московское старообрядческое общество требованием взятых у неё Савватием 32 тысяч руб., соглашаясь взять с общества хоть бы половину этих денег, т. е. 16 тысяч. На покрытие сделки с этой приятельницей Савватия нужны также средства. Вообще, дела московской старообрядческой кафедры в печальном положении, и любопытно будет видеть, как устроят их московские распорядители судеб раскола.

И опять приходится отложить рассказ о достопамятном судебном процессе, изложение которого мы обещали сделать, так как приговор суда все еще не приведен н исполнение и не обвялен доселе в окончательной форме, хотя решение состоялось почти три месяца тому назад. Авось будем иметь возможность сказать об нем в следующий раз; а теперь несколько слов о другом, в своем роде, любопытном подвиге наших милостивых судов, но подвиге совсем иного характера. Там суд без милости, а здесь милость без суда; там привлекался к суду обличитель раскола, а здесь распространитель злейшей из раскольнических сект.

Во Владимирской губернии, близ города Шуя, есть большое село Дунилово. Село это с его окрестностями давно, еще в начале XVIII столетия, известно было, как видный центр раскола. Верстах в 12 от него протекает речка Мардас, по берегам которой раскинуто много деревень. Деревни эти, большею частью маленькие, расположены или в лесу, или около леса, и представляют удобные приюты для раскола, и именно для тех его сект, которые имеют наибольше побуждений скрываться от правительства. В самом Дунилово раскол теперь значительно ослаблен, если не совсем уничтожен, чему много способствовало открытие еще в начале истекающого столетия единоверческого прихода и построение обширного единоверческого храма; но в окрестностях, особенно но Мардасу, раскол, и притом самый вредный, держался крепко: преобладающее раскольническое население составляли здесь именно странники, пли бегуны, более других раскольников имеющие нужду скрываться от правительственного надзора и которым здесь местные условия особенно благоприятствуют, давая вместе возможность иметь сношения с странническими приютами в соседней, Костромской губернии. Однако под влиянием миссионерских бесед, раскол и здесь начинал ослабевать. Часто посещал эти места епархиальный миссионер Т. А. Николаев: с помощью местных приходских священников он вел здесь продолжительные беседы с раскольниками. Раскольнические начетчики не отказывались являться на беседы и вести прения с миссионером. Под влиянием его бесед многие, и притом значительные, лица из раскольнической среды перешли и церковь и явились её защитниками¹⁴. Но с недавнего временя обнаружилось среди мардасского населения обратное движение, – лица, расположенные к церкви, сделались опять упорными раскольниками, и пошли слухи, что по местам, то тут, то здесь, такого-то и такого-то перевели в странничество. Явился, очевидно, проповедник страннической секты, особенно уважаемый, под влиянием которого все это происходило. В конце прошлого 1897 года производилось дело о задушении странниками, в силу их учения, одного из мардасских крестьян, Андрея Зорина, и тогда прокурором Владимирского окружного суда было сделано распоряжение – наблюдать внимательнее за странниками по Мардасу: согласно этому распоряжению местный урядник, человек энергичный и не потворствующий расколу, решался выследить нового страннического учителя, которого раскольники содержали в величайшем секрете. Было дознано, что он скрывается именно в деревне Орлихе, которая, находясь в ближайшем соседстве с костромскими странническими селениями, считается на Мардасе славным гнездом пришлых бегунов, и здесь после нескольких неудачных попыток действительно удалось наконец захватить его.

Мы имеем любопытный рассказ самого урядника о том, как поймал он этого учителя бегунов. Вот что он рассказывает:

«Задавшись мыслию отыскать в Орлихе интересовавшую меня особу, я понимал, что нужно принять для того особые какие-нибудь меры, придумать что-нибудь такое, чем бы перехитрить орлихинских раскольников. В виде [предварительной рекогносцировки я пробовал делать неожидаемые наезды в Орлиху для розыска в тех домах, где, казалось, можно найти кроющихся бегунов, но безуспешно. Дело в том, что Орлиха вся заражена этим расколом, и обыкновенно, когда приедешь, тотчас же поднимается страшная беготня, – всюду, как по телеграфу, делаются сообщения, быстро принимаются меры к сокрытию кого следует, и уедешь ни с чем. Притом же, в видах безопасности, у здешних раскольников всегда, и днем, и ночью, дома кругом заперты, и прямо войти к ним нельзя. В одну из поездок, когда я наверное рассчитывал захватить бегуна в известном мне доме, не удалось достигнуть цель именно потому, что дом был кругом заперт: пока я стучался (а стучаться пришлось долго, хотя знаю, что меня видели и слышали), пока отпирали, там, в доме, успели все припрятать, нашел только шапку да полукафтанье страннического учителя, еще высокий, на манер ванны, деревянный чан, в котором он крестил взрослых, и несколько слитков желтого воска, из которых странники сами делают церковные свечи, считая за грех покупать и употреблять наши, «еретические». Эти находки еще более убедили меня, что искомая особа находится именно здесь. Описанный случай был незадолго до Рождества, и мне пришло на мысль – захватить бегуна в ночь под самый праздник Рождества Христова, так как, думаю, наверное, в эту ночь раскольники под его руководством соберутся на моленье. Замысел свой я держал от всех в секрете, и только вечером 24 декабря сказал сотскому, чтобы он ночью в 11 часов пришел ко мне с двумя десятскими. В конце 12-го, одевшись по-крестьянски, я сел с моими спутниками на дровни и поехал в Орлиху. Ночь была холодная, ветреная и темная. ехали молча, и я с тяжкой грустью размышлял: вот теперь, в наших благолепных храмах скоро начнутся торжественные службы, будут петь умилительные песнопения, восхвалять Рождество Христа Спасителя, возсиявшее мирови свет разума, а я спешу туда, где во имя того же Христа-Спасителя проповедуется мрак и злейшее заблуждение, чтобы взять распространителя этого мрака и этих заблуждений, лишить его возможности губить темный народ. Из этих размышлений выпели меня беседы моих спутников, недоумевавших, куда и зачем мы едем. Тут только я сообщил им о цель нашей поездки. Они ободрились и стали говорить: «ну, красную смерть мы ныне непременно изловим!" Условились, что я и сотский пойдем в обход по деревне, а десятские будут ждать при лошади и в случае надобности должны спешить к нам на помощь. Приехали в деревню продрогшие и зашли обогреться в одну из стоящих на околице бань, которая оказалась истопленной в тот день. Спустя немного, пошли в обход. Шли тихо; я страшно боялся, как бы не заметили нас: тогда пропал бы весь труд. Сделали два обхода, прислушиваясь ко всем домам, и ничего не приметили; только во второй обход заметили, что народ начал вставать. В половине 3-го я решился сделать последний обход. И в прежние обходы мое внимание привлек знакомый мне дом одного зажиточного торговца-крестьянина: здесь при входной калитке светился огонек, и мне пришло на мысль, не условный ли это знак. Я решился теперь осмотреть дом с особым вниманием. Дом этот, хотя и крестьянский, но большой, длинный, и состоит из передней избы и задней горницы, последняя гораздо выше избы; назади же при доме стоит келейка. Окна в комнате были крепко закрыты изнутри и снаружи; однако мы, внимательно прислушавшись, убедились, что в горнице читают, идет служба. Я обрадовался; но что же делать? как проникнуть внутрь? Калитка оказалась, разумеется, запертою. Я решил, что буду стучать, как запоздалый проезжий, знающий хозяина, и стану просить приюта: авось, думаю, отворят калитку, и мы тем временем проскользнем в неё и войдем в моленную. Начал я стучать в окно у калитки. Довольно скоро показалась с четками в руках, хозяйка (я её знал) и спрашивает: кто там? Я даю приготовленный ответ и прошусь в избу. Хозяйка ушла. Прошло несколько времени; никто не отпирает. Стучу опять. Опять приходит хозяйка и после новых переговоров опять скрывается. Тогда я начинаю стучать сильнее. Приходит сам хозяин и начинает те же допросы: кто такой? Тут я не выдержал, кричу: урядник! отпирайте скорее! Хозяин очень хорошо знал мой голос, и слышу, дает знать в горницу: батюшки! урядник! Я между тем требую отпереть немедленно. Долго шарил он рукою по двери и наконец отворил ее. Я быстро направился в комнату: в ней было накурено ладаном и стояло человек 30 богомольцев с четками в руках, а в переднем углу деревенский мужик перед налоем читает Псалтырь, – даже не читает, а что-то бормочет, видно, что только взялся и не за свое дело. Смотрю, все знакомый народ; не вижу только самой хозяйки, и сейчас же сообразил, что это не даром. Немедленно выхожу с фонарем, чтобы отправиться на двор, в келейку, и на крыльце встречаю хозяйку, которая старается кого-то выпроводить на улицу. Я крикнул сотскому: держи! и в одну минуту мы захватили какого-то старика. Спрашиваю хозяйку: кто это такой? Нехотя, сквозь зубы отвечает, что это прохожий, вчера без мужа пустила ночевать, а кто он такой не знает, не спрашивала. Обращаюсь с вопросом в задержанному: но тот ничего не говорит, только мотает головой. «Дедушка-то глухонемой!» объясняет хозяйка. Спрашиваю хозяина. Тот начинает сплетать всякий вздор, и я убеждаюсь, что захватил именно того, кого искал. «Старца вашего я арестую, чтобы представить начальству, объявил я, – давайте подводу в Дунилово». Хозяина передернуло, а старец злобно метнул на меня глазами. Пока собирались, я мог приметить, что мой арестант и говорит, и слышит, а хозяин с своей стороны начал предлагать мне разного рода просьбы, чтобы только отпустил их старца... К 5 часам утра мы привезли его в Дунилово, а вслед за нами явился посол из Орлихи с новыми просьбами и предложениями, очень соблазнительными, чтобы умилосердился, отпустил Божия старца. Старец этот у нас проглаголал первый раз только уже на другой день, когда из Дунилова я повез его в Шую, к становому приставу, начал просить, нельзя ли завезти его в Орлих у и обещал за это большую мзду. Пробывши у нас более суток, он ничего её ел, ибо не хотел принять пищи из «еретических» рук, и начал есть уже в Шуе, где есть родственники и единомышленники орловских бегунов, которые доставляли ему пищу. На допросе у станового пристава он отказался назвать свое имя и звание, сказал только, что он «раб и исповедник Христов». Так удалось мне взять и представить начальству учителя страннической секты, укреплявшего и распространявшего раскол по Мардасу».

Кому не известно, что такое в ряду многочисленных раскольнических сект эта «странническая секта»? По учению и применению своего учения в жизни это самая злая и вредоносная из всех раскольнических сект. Не довольствуясь злейшею враждой к православной церкви, по их понятию, зараженной скверною антихриста (как учили и первые проповедники раскола), странники, пли бегуны (вернейшие последователи этих первых расколоучителей), проповедуют и практикуют полное неповиновение также и государственной власти, её законам и установлениям: указывая антихриста именно в лице царя, они требуют, чтобы те, кто уже вступил в их секту, не записывались в метрики, не исполняли никаких повинностей, не имели никаких сношений со внешними, бежали из царства антихриста, бродяжничали, совершая при этом всякие преступления, по их мнению, вполне дозволительные в отношении к внешним, наконец проповедуют для избегания от антихриста самоубийство и убийство. И вот проповедник и распространитель такого учения, взятый честно исполнившим свои обязанности низшим полицейским чиновником, является перед судом, облеченным во все подобающее ему величие. Что же? – Милостивые судьи не хотят принять и во внимание, какой зловредный раскол распространял этот лжеучитель, именующий себя «рабом и исповедником Христовым», сколько вреда причиняет он и церкви, и государству, и обществу, видят в нем безвредного бродягу-старика и отпускают на свободу снова проповедовать и распространять среди темного народа свои пагубные учения... И выходит, что проповедовать такие учения, по суду наших судей, не так преступно, как сказать в печати, что какой-нибудь уездный исправник, властительствующий среди раскольнического населения и бдительно охраняющий его от всяких неприятностей, берет взятки с раскольников, т. е. сказать то, что всем хорошо известно, не исключая и самих судей...

От странников с их учениями об антихристе и предержащей власти удобно перейти к последователям австрийской иерархии, так называемым неокружникам, которые в этом учении недалеко ушли от странников, держась, крепче нежели окружники, предания своих первоучителей, проповедовавших, что под именем Иисуса церковь верует именно в антихриста, и что царь Алексей Михайлыч был уже слуга антихриста. Известно, что против таких-то диких учений, господствовавших даже среди австрийского духовенства, возмущенный ими, и восстал Иларион Егорыч в своем Окружном Послании, которое теперь хочет всячески замолчать, как не имеющий якобы значения памятник старины, сам пресловутый владыка Арсений, сиречь Онисим Швецов. Ужели не понимает сей владыка, что, предавая забвению Окружное Послание, он восстановляет именно те дикие учения раскольников, против которых

Послание составлено и издано, и прежде всего учение, что под именем Иисуса церковь верует будто быв антихриста и что за царя, как держащегося той же веры, нельзя приносить пятую просфору на проскомидии? Если понимает, и, однако требует того, то значит и в нем, как в Антонии, осталась и крепко держится безпоповщинская закваска. Или он только лицемерит, отрекаясь от Окружного Послания, чтобы привлечь неокружников к общению с мнимыми окружниками, когда предоставляет им по-прежнему держаться их нечестивого учения о имени Иисус и о пятой просфоре? Но ведь это лицемерие еще более преступно. А такого рода попытки соединения с неокружниками действительно предпринимаются друзьями и учениками Швецова; только неокружники не настолько просты, чтобы вдаться в обман и ограничиться тем, что их не станут принуждать к изменению их учения о имени Иисус и пятой просфоре: они потребуют (и требуют), чтобы прежде всего сами окружники формально приняли эти их учения. Доказательство этому мы видим в недавнем соединенном собрания окружников и противуокружников, о котором и намерены сказать. Оно происходило 21 июня, в подмосковной деревне Новинках, в доме крестьянина Павла Белоносова. На собрание приглашены были старообрядцы обоих толков, противоокружники и окружники, из десяти окрестных деревень. Из Москвы прибыли некоторые граждане-старообрядцы с самим г. Брилиантовым, и с Рогожского Кладбища – поп Иван с дьяконом и дьячком. Это были представители мнимо-окружнической партии. А со стороны неокружников ораторами явились их попы: Фома, ногаткинский Василий и Иван. Народу было много, так что все не могли поместиться в доме, значительная часть стояла на улице, под окнами, которые были раскрыты. Здесь же под окнами, ради любопытства, находились некоторые из православных и единоверцев. На сходке происходили обычные крики и споры. Толковали же действительно о имени Иисус, относительно которого в Окружном Послании сказано, что под сим именем православные разумеют того же Христа Спасителя, которого старообрядцы почитают под именем Исус, и о пятой просфоре, которую Окружное Послание повелевает непременно приносить за царя. Неокружники, очевидно, поставили вопрос об этих двух пунктах Окружного Послания, требуя отмены их, как первого условия к примирению. Окружникам, при всем их желании, неудобно было отказаться от обоих этих пунктов учения, особенно от последнего, который имеет у них практическое применение, н они защищали их, но с раскольнической точки зрения очень слабо. Напротив, неокружники, стоя именно на раскольнической почве, как истые последователи предков, первых расколоучителей (подобно странникам и вообще безпоповцам), смело и настойчиво утверждали, что церковь под именем Иисуса верует в иного бога, антихриста, в него же верует и царь, и потому приносить просфору за него нельзя. Поп Иван особенно громко и дерзко выкрикивал эту возмутительную брань на православную церковь и православного царя, в великому прискорбию стоявших на улице православных и единоверцев, над которыми тут же стоявшие раскольники насмехалось, говоря: «слышите, в кого верует ваша церковь и ваш царь (а он не ваш?)! вот какие вы с ним еретики!» Поп Василий ногатинский, увидев стоящих на улице православных и единоверцев, крикнул: «затворите окна! на улице стоят зловредные люди!» Окна затворили; но дерзкие крики раскольников все-таки были слышны¹⁵. Было потом и еще подобное же собрание, на котором присутствовал лаже сам Иосиф, противо-окружничекский епископ. Жаль, что на этих собраниях не было Швецова, именуемого епископа окружников – Арсения. Согласно своим ответам неокружнику, напечатанным нами прошлый раз, он должен бы признать и объявить, что изложенное в Окружном Послании учение о имени Иисус и о пятой просфоре «положительно никому не есть обязательно», что «это не более, как только исторический памятник для удовлетворения своего любопытства». Надобно полагать, что когда он сделается московским архиепископом у старообрядцев, то издаст и повеление не приносить за царя пятую просфору, как это сделал в свое время столь уважаемый им владыка Антоний...

Но сделается ли Швецов московским архиепископом у старообрядцев? это все еще остается вопросом. Недоброжелатели его, с попом Петром во главе, справедливо опасающиеся, что в звании архиепископа Швецов своим фанатизмом и сектантскими наклонностями причинит много зла старообрядчеству, сильно хлопочут об устранении его от московской кафедры и стараются склонить в тому самого белокриницкого митрополита Афанасия: к этому последнему они посылали даже нарочитых послов, рогожского дьякона Ивана и купца Мусорина, объяснить неудобства, сопряженные с назначением Швецова в московские архиепископы. Швецов, недавно приезжавший в Москву, очень раздосадован этим и в качестве местоблюстителя московской кафедры намеревался подвергнуть дерзновенного дьякона суду. Между тем, воспользовавшись его пребыванием в Москве, и к нему самому явились попечители Рогожского Кладбища, человек 12-ть, с предложением – по доброй воле отказаться от московской кафедры. Швецов надменно ответил, что он не приказчик их, а пастырь, и что будет так, как решит освященный собор. В свою очередь сторонники Швецова, именуемые братчики, усиленно хлопочут в его пользу, разъезжают по разным местам, собирая подписи под прошением о бытии епископу Арсению московским архиепископом, которое, вероятно, и будет представлено на упомянутый Швецовым собор. Собор этот должен произойти в наступающем августе месяце, но не в Москве, а в Нижнем, или в Безводном. Недавно, именно 27 июли, туда отправились из Москвы сам Швецов, Анастасий Измаильский и Сильвестр Балтский, всего соберется до девяти раскольнических епископов. Итак, вопрос быть, или не быть Арсению московским архиепископом у раскольников, решится скоро и заинтересованные в этом решении раскольнические деятели находятся в напряженном состоянии. Словом, теперь происходит у московских австрийцев нечто подобное тому, что творилось, тридцать пять лет тому назад, когда Антоний Шутов хлопотал переменить свой титул Владимирского архиепископа на Московского, и поэтому кстати напомнить теперь, что писал в то время митрополиту Кириллу умный ясский старообрядец Василий Фомин: «Жаль, вдадыко святый, что наши духовные не смотрят жить как посмирней, поревновать житию св. отец, которые от славы убегали. А наши все меры употребляют, дабы захватить правление московского престола... Не знаю, на что это похоже. Поверьте, если со стороны посмотреть, то ни на что не похоже! Наше духовенство пришло в самую низость. Светской власти над ними нет; а духовной власти не хотят покоряться, а страх Божий тоже вовсе отвергли, и летают яко козли по стремнинам высоких скал. Если тонко вникнуть во все их дела, то горе, горе, яко уже приидоша дние злии и лукавые, по пророку; а по Златоусту не дние лукави, а человеки» ... (Пис.от14 нояб.1861 г.) Эти откровенные и вполне справедливые слова разумного старообрядца хорошо бы запомнить не одним старообрядцам, а и тем непризванным газетным радетелям раскола, которые устройство «религиозной общины» старообрядцев и их «выборное духовенство» ставят в пример и образец православной российской церкви...

Собор у раскольников австрийского согласия, на котором предполагалось окончательно решить вопрос о московской архиепископской кафедре, кому занять её после Савватия, действительно состоялся; но архиепископа в Москву и здесь окончательно не выбрали и не назначили.

Собор состоялся в Нижнем, во время ярмарки, – частные совещания происходили даже на самой ярмарке, в торговой просторной палатке одного московского купца-раскольника, а самые заседания собора (их было три) в городе, на нижнем базаре, в доме одной купчихи- старообрядки. Нижний во время ярмарки издавна, еще с начала XVIII столетия, был местом свиданий, совещаний и толков по делам раскола съезжавшихся сюда во множестве из разных мест старообрядцев всяких сект: усиленная. торговая деятельность хорошо прикрывала от правительственных глаз деятельность чисто раскольническую. Так было, конечно, и на этот раз: нижегородские власти, если бы и хотели (а они, разумеется, не хотели), с трудом могли бы дознаться, что в амбаре богатого купца какие-то люди, хотя и не совсем обычно одетые, в шляпах с широкими полями, в длинных халатах и поддевках, но все-таки похожие на старозаветных российских купцов, собрались толковать не о коммерческих и торговых, а церковно-иерархических раскольнических делах. Поэтому-то и найдено было более удобным и безопасным составить собор в Нижнем на ярмарке, а не Москве. Явились на этот собор восемь раскольнических владык, также несколько влиятельных в расколе духовных и мирских лиц, во главе последних находился и сам г. Брилиантов. Председательствовал Алексей Самарский; верховодил же делом сей пресловутый г. Брилиантов.

Соборному решению подлежал прежде всего вопрос: кому быть московским архиепископом? утвердить ли в этом звании Арсении (Швецова), состоящего ныне управляющим, пли местоблюстителем московской архиепископии, или избрать и назначить кого-либо другого? Брилиантов выступил адвокатом за Швецова. Под его влиянием председатель и большинство присутствовавших владык изъявляли согласие поставить Швецова в московские архиепископы. Но явились и противники такого решения. Из епископов выразил несогласие на избрание Швецова известный и уже единственный ревнитель Окружного Послания Сильвестр Балтский; а еще решительнее восстали против этого избрания прибывшие на собор представители московского старообрядческого духовенства, уполномоченные и некоторыми влиятельными лицами из московского старообрядческого общества: они представили на собор сочиненное известным в Москве старообрядческим дьяконом Богатенковым и подписанное московскими попами заявление, в котором изложены были причины, препятствующие избранию Швецова в московские архиепископы, указывалось именно 1) на его закоснение в еретическом учении о подлетном рождении Сына Божия от Отца, за которое был он соборно судим и осужден, которое после этого осуждения обещался оставить и однако не оставляет доселе, и 2) самовольное внесение в изданный им Потребник вставок и правил собственного сочинения, не находящихся ни в одном из старопечатных Потребников (этих вин, и даже одной первой вполне достаточно, чтобы даже лишить Швецова не только епископского, но священнического сана). Брилиантов употреблял все меры, чтобы ослабить значение сделанных против Швецова заявлений, и даже отнимал право голоса у тех, кто выступал с речью против него. Однако разделение мнений по вопросу о московском архиепископе было так очевидно, что, несмотря на все старания Брилиантова, и сами сторонники Швецова на соборе не нашли возможным сделать окончательное постановление о возведении его в сан архиепископа московского, а постановили оставить его еще на год управляющим, или местоблюстителем московской архиепископской кафедры.

Другой вопрос, которым занимался нижегородский раскольнический собор и решение которого состоялось уже без затруднения, был вопрос об открытия новых раскольнических епархий в России и назначении епископов на эти епархии. Очевидно, австрийский раскол главари его признают теперь настолько сильным и распространенным, или время для его усиления и распространения настолько благоприятным, что спешат восполнить незначительное будто бы, а в действительности и так уже слишком большое, число своих «владык» еще новыми. Решено открыть именно семь новых епархий: петербургскую, владимирскую, калужскую, смоленскую и др., и поставить семь новых лжеепископов, большая часть которых и была тут же намечена. Слышно, впрочем, что петербургское старообрядческое общество с похвальной осмотрительностью заявило, что епископа им не нужно.

Это второе постановление нижегородского собора с удовольствием принято старообрядцами я уже приводится в исполнение, – у мнимокружников уже явились еще три новые епископа. Известный начетчик из донских казаков Иустин Картушин, которого еще Антонию хотелось произвести в епископы (о нем приходилось нам говорить не раз) согласился наконец принять епископский сан и произведен в епископа коломенского (после знаменитого Пафнутия у старообрядцев не было коломенского епископа, и Картушин является как бы преемником его); поставлены еще некий Игнатий в епископа смоленского, и некий Иона во епископа калужского. Ожидается еще поставление некоего Феофилакта и вдового попа Василия Сюткина, известного читателям «Братского Слова». В то же время и противокружники, не прибегая к соборам, поставили себе еще нового епископа, – именно Иосиф для своих единомышленников произвел в епископы гусляка Кирилла под именем Киприяна. Раскольническое лжеепископство и лжесвященство, как видят читатели, все более и более размножается и стремится размножаться ко вреду и огорчению православной церкви. А много ли внимания обращают на это прискорбное размножение в русском народе австрийской лжеиерархии те, кому вверено хранение православной церкви в её чистоте, неповрежденности и целости и охранении её от чуждых нападений на её чистоту и целость, – об этом «удобее молчание» ...

Совсем иначе встречено старообрядцами нижегородское соборное постановление относительно Швецова. Оставив его еще на год в звании управляющего московскою архиепископией, раскольнический собор не удовлетворил ни сторонников Швецова, жаждущих видеть его действительным московским архиепископом, ни его противников, желающих полного его устранения от участия в делах московской старообрядческой архиепископии и немедленного назначения в архиепископы кого-либо другого, но никак не еретика Швецова. Сторонник этих последних Сильвестр Балтский изъявил даже готовность поставить нового московского архиепископа, при соучастии Паисия Саратовского, который также не расположен в пользу Швецова и не подписал нижегородского соборного определения; но произвести это поставление Сильвестр соглашается не иначе, как если будет уполномочен на то белокриницким митрополитом Афанасием. У них имеется и кандидат в архиепископы, тот самый казак Картушин, которого поставили во епископа граду Коломне. Это поставление, может быть, и составляет уже шаг к занятию им архиепископской кафедры: из коломенских епископов легче сделаться московским архиепископом¹⁶. С Афанасием Белокриницким уже начаты сношения по сему делу, и надежды друзей Швецова и его самого на занятие им московской архиепископской кафедры у старообрядцев более и более колеблются.

Между тем и бывший московский владыка – Савватий и желающий сделаться московским владыкой – Швецов, после нижегородского собора, прибыли оба в Москву. О Савватии московские старообрядцы даже стали жалеть, зачем прогнали его из Москвы. Он поселился, приехав из Нижнего, у своей старой и главной почитательницы купчихи Дмитриевой. Но под влиянием последних прискорбных для него событий старик даже захворал, с собора возвратился уже больной и скоро его особоровали маслом. Швецов же, напротив, не перестает быть деятельным и бодрым, усиленно хлопочет об окончательном водворении в Москве: у почитателей своих он служит торжественные обедни и за службами говорит проповеди. Эта, со времен Пафнутия небывалая, новость у старообрядцев привлекает будто бы их внимание к Арсению Швецову. Что всеми подобными способами Швецову хочется расположить к себе московских старообрядцев, это верно; но в том, чтобы проповеди его производили в самом деле впечатление, можно очень усомниться. Ведь Швецов не Пафнутий! Отец Пафнутий – человек умный, многоначитанный и несомненно с большим ораторских талантом, его проповеди поэтому действительно привлекали старообрядцев и очень им нравились; Швецов же только фанатик раскола, пропитанный раскольническими, даже безпоповщинскими, а также собственными, самоизмышленными лжеучениями, совсем не имеет дара слова, а в своих литературных произведениях отличается запутанностью, темнотой и неудобопонятностью изложения: какой же он проповедник! Да, кажется, и сам он не особенно рассчитывает на свое проповедничество, чтобы посредством его достигнуть столь желаемой им московской архиепископской кафедры, а прибегает для этого к другим, более прямым средствам. Так, возвратившись с собора, и именно 26 августа, он потребовал к себе московских попов, высказавшихся против него, резко упрекал их, говоря, что противодействием его избранию они производят раздор и тем причиняют великий вред церкви Христовой (под которою разумеет конечно свое именуемое старообрядчество). Но поп Елисей и дьякон Иван с Рогожского Кладбища весьма основательно возразили Швецову, что раздор причиняет он сам вместе с своими друзьями, так упорно добиваясь архиепископской кафедры в Москве: «тебя именитые граждане не желают иметь архиепископом здесь, говорили они Швецову, а ты лезешь насильно сделаться архиепископом!» Швецов спрашивал: почему же не хотят иметь его архиепископом? – «Потому, – отвечали ему, что пред собором ты не оправдался в проповедании еретического учения о подлетном рождении Сына Божия от Бога Отца и в издании Потребника с собственными измышлениями». Они представили и экземпляр изданного Швецовым Требника, на котором отмечены сделанные им отступления от древлепечатного. Швецов не мог защититься против таких явных улик и отпустил собранных попов, не добившись успеха. А сторонники Швецова ставят в вину своим противникам их обращение за решением дела о московском архиепископе к белокриницкому митрополиту, говорят: «у нас собором 1866 г. постановлено признавать российскую церковь и иерархию независимой от Белокриницкой митрополии; а вы хочете уничтожить её самостоятельность, опять; подчинить её Белой Кринице!»

И однако решение вопроса, волнующего теперь московских старообрядцев австрийского согласия, зависит именно от Афанасия Белокриницкого: к нему уже обратились с просьбою дать разрешение Сильвестру и Паисию поставить Картушина в архиепископы для Москвы, независимо от состоявшегося на нижегородском соборе определения, и если разрешение получится, то Швецову не видать столь желаемого московского архиепископства. Водворится ли тогда мир у старообрядцев, именующихся окружениями? не начнется ли напротив соперничество и вражда между Швецовым и новым архиепископом, между сторонниками того и другого? это иной вопрос. А дело теперь все-таки в руках Афанасия; только он что-то медлит ответом, должно быть соображая, не настает ли пора хорошенько поживиться на счет Москвы... И опять приходится сказать, что в расколе творится теперь нечто подобное происходившему тридцать пять лет назад. И теперь российские владыки старообрядцев те же, что тогда, и на них оправдываются сказанные в то время слова о. Онуфрия: «В Москве, у тамошних епископов, у всех это есть: ах, кабы меня поставили московским! а другой: ах, если бы меня! Только и знают высокую титлу содержать, а не заповеди Божии и святых отец правила» (Пис. Фомина от 13 мая 1861 г., прилож.) И теперь Афанасий Белокриницкий, по-видимому, собирается ловить рыбу в мутной воде, воспользоваться начавшейся борьбой у российских старообрядческих владык, как в то время Кирилл Белокриницкий. Только Кирилла заменил Афанасий, а Антония Шутова Арсений Швецов Кстати о Белой Кринице и Афанасии. В каком она положении и что там творит Афанасий? очень хотелось бы посмотреть, или слышать о от очевидцев. Но любознательные люди бывают там редко; а кто бывает, т. е. старообрядцы, те не любят рассказывать о своей митрополии. Но вот недавно кто-то бывший в Белой- Кринице напечатал об ней в газетах статью, с которою не излишне познакомить читателей. Здесь именно говорится:

«Белая-Криница представляет средоточие старообрядцев. Там живет их начальник с именем «митрополита», и оттуда старообрядчество распространяется во все стороны. В Белой-Кринице существуют два старообрядческие монастыря, мужской и женский, и туда присылаются щедрые пожертвования от богатых купцов из России. Чрез одну только почтовую станцию в Климовцах, а она существует всего двадцать пять лет, прислало в Криницу из России двадцать миллионов рублей, но старообрядцы не имеют никакой пользы от таких громадных пожертвований, ибо их «митрополит», сам темный, непросвещенный мужик и враг науки, не умеет таких капиталов употребить для пользы своих единоверцев. Поэтому между бывалыми, но бедными старообрядцами постепенно усиливается неудовольствие... Указанное неудовольствие увеличивается тем обстоятельством, что «митрополит» больше заботится о своем кармане, а не о своей пастве. У «митрополита», как рассказывают, громадные капиталы в Галицком ипотечном банке, а зять митрополита, владеющий теперь уже сотнями тысяч гульденов, строит великолепный дом в Радовцах. А ведь капиталы были жертвованы на общественные нужды и составляют общественное достояние. В Белую Криницу приезжал московский купец- старообрядец, располагающий миллионными суммами, и предложил митрополиту на сделанное им пожертвование выстроить величественную церковь для инокинь¹⁷. Приезжий лично выбрал место для храма, «митрополит» при нем благословил это место для храма, а когда, оставив «митрополиту» деньги, купец уехал, то «митрополит» поручил постройку церкви на другом, менее удобном месте, своему зятю, а зять этот, стараясь побольше захватить в свой карман денег, пожертвованных на постройку церкви, так плохо строил ее, что она обвалилась. Если к этому добавить, что управление старообрядческими общественными капиталами находится исключительно в руках митрополита и его зятя, то можно ля удивляться недовольству более просвещенных я смелых старообрядцев? (Москов. Вед. Л.245.)

В словах о 20 миллионах, пересланных в течение 25 лет чрез Климоуцкую почтовую контору, может быть, есть преувеличение, и деньги из России шлются собственно на содержание и поддержание митрополии, а не на нужды местных старообрядческих обществ, почему слишком винить Афанасия за то, что не употребляет их на общественные потребности, едва ли можно; но сообщаемое здесь известие собственно об Афанасии любопытно. У Кирилла, как известно, был очень памятный и буковинским и российским старообрядцам сын – Никита, для которого я с помощью которого он чинил свои поборы со старообрядцев: оказывается, что у владыки Афанасия, бывшего попа Аггея, есть такой же близкий сотрудник в собирании капиталов... Понятно, что Афанасий может только радоваться, предвидя возвращение доброго старого времени, когда белокриницкий владыка был верховным решителем споров между российскими старообрядческими владыками и мог делать поборы с обеих спорящих сторон...¹⁸.

Еще не успели мы кончить настоящую летопись, как в газетах же прочли известие, что 8-го сентября, в доме Дмитриевой, на Якиманке, умер «московский 2-й гильдии купец Степан Васильевич Левшин», известный у старообрядцев под именем архиепископа Савватия. Итак, недолго пришлось Савватию пожить после изгнания с московской кафедры! По своему слабоумию и ничтожеству он сам лично не мог принести и не принес особенной пользы расколу, а следовательно и особого вреда православной церкви. Это лучшее, что можно сказать в память ему у его свежей могилы.

Вопрос о московском раскольническом архиепископе наконец решен, и решен не в пользу Швецова: сей пресловутый раскольнический епископ-ересеучитель потерпел полную неудачу в своих стараниях занять московскую кафедру, а вместе потерпели поражение и его друзья, усиленно хлопотавшие за него, в московские архиепископы избран и поставлен уже Иустин Картушин, нареченный в иночестве Иоанном и недавно произведенный в епископы на Донскую и Екатеринославскую епархию. Но прежде нежели говорить о том, как постигла Швецова такая неудача, приведем два любопытные документа, относящиеся ко времени его непродолжительного владычествования в звании управляющего московскою архиепископией, именно послания его к одному старообрядцу и к настоятелю Городищенской (Екатеринослав. губ.) раскольнической обители некоему Иоанну Блинову, писанные 3 апреля, с извещением о состоявшемся 19 марта увольнении Савватия из московских архиепископов, о избрании его, Арсения Швецова, в управители вдовствующею архиепископией московскою, и о других делах. На этих посланиях заметно отразилось радостное настроение духа, в каком находился тогда Швецов, рассчитывавший скоро сделаться и действительным московским архиепископом старообрядцев. Вот что именно писал он старообрядцу:

Письмо ваше от 8 февраля получил и 10 рублей Спаси вас Христос хотя и за частную уплату, и вперед могу по частям получать. По вашей просимости посылаю газету за прошлый год; она стоит 5 рублей, да еще Церковные вопросы, тоже в 5 рублей: более по вашей просимости книг не имею; посылаю еще приложение в 1 № Русский Труд важный (ое) в 50 коп¹⁹.

Приложено и соборное постановление об удаления от иерархического управления г. Савватия архиепископа и вручении мне недостойному управлять вдовствующею Московской архиепископией. О чем сообщите своим отцам, чтобы они это приняли к сведению и должному исполнению относительно молитвы на ектениях. О каких нужных делах могут адресоваться и ко мне в Уральск по известному вам адресу, и в Москву, на Рогожское Кладбище: Елисею Тимофеевичу Мелехину (это священник и член Московского Духовного Совета).

У нас на освященном соборе предложено избрать не только одного московского архиепископа, но и на другие места епископов, а в том числе была речь и за вашу Екатеринославскую губернию и Донскую область; теперь только нужно приискать кандидата.

Посему и прошу вас, как сущего христианина, потрудитесь Господа ради о сем потолковать со своими священниками, не укажут ли они подходящего к сему человека или из иноков, или из вдовых священников, можно указывать даже и на мирян христиан благоговейных и к такому сану способных, только была бы надежда упросить их (послужить) Христу и св. церкви его.

И еще знаете ли вы и ваши отцы иеродиакона Палладия Картушина, и если знаете, то можете ли порекомендовать о нем, что он будет способен на этот великий сан? Прилагаемое письмецо перешлите о. Иоанну в скит.

Посылка вам послана отдельно.

За сим призываю на вас мир Божий и благословение смиренный Арсений, старообрядчествующий епископ Уральский и временный блюститель Московской архиепископии.

3-го апреля 1898 г.

А вот и упомянутое здесь письмо Швецова к Иоанну Блинову:

На кресте распеншагося Христа воспоем.

Благоговейный отец игумен боголюбивой и богоспасаемой Городищенской обители, Иоанн!

Уведомляю вас, что 19 марта освященным всероссийским собором боголюбивых епископов, московский архиепископ Савватий устранен от иерархических дел за то, что он дал в сыскной полиции подписку не именоваться архиепископом московским, а до времени избрания на его место другого московского архиепископа наблюдение за московской вдовствующей архиепископией поручено мне недостойному; собором постановлено, чтобы все священники московской архиепископии вместо архиепископа Савватия, поминали мое имя: епископа Арсения. На соборе было предположено несколько епископов вновь поставить, а в том числе на Донскую Область и вашу Екатеринославскую губернию поставить особого епископа, о приискании кандидатов к будущему июлю сего 1898 года и о переговоре об этом, с кем будет нужно, собор мне поручил об этом переписаться. Посему и прошу вас, честнейший отец, соблаговолите мне объяснить, не имеете ли вы в виду кого указать нам в кандидаты для избрания во епископа на вашу и донскую местности? и еще что вы скажете за отца иеродиакона Палладия Картушина? и не знаете ли, где он находится в настоящее время? Прошу вас ответить мне на это по следующему адресу: В г. Н. Уральск, Герасиму Ивановичу Голубеву в магазине А. Симакова, передать А. Васильеву.

За сим призываю на вас мир и благословение Божие Арсений епископ Уральский и временной блюститель московской вдовствующей архиепископии.

3 апреля 1898 года.

Если благорассудите о чем адресоваться в Москву, то можете на Рогожское Кладбище Елисею Тимофеевичу Мелехину. Ибо он с прочими уполномочен мною принимать всякую корреспонденцию, до москов. вдовствующей архиепископии относящуюся, и делать надлежащее распоряжение, или передавать мне.

Послания писаны всего через две недели по назначении Швецова «временным блюстителем московской вдовствующей архиепископии», и он с приметным самоуслаждением извещает своих знакомцев о последовавшем распоряжении собора раскольнических епископов, чтобы «все священники московской архиепископии вместо архиепископа Савватия поминали имя его епископа Арсения», равно как делает первые распоряжения в качестве блюстителя архиепископии, именно по делу о поставлении новых раскольнических архиереев на разные епархии, о чем, как оказывается из швецовских писем, состоялось определение еще 19 марта, на том же самом «соборе», которым устранен был Савватий с московской кафедры, а Швецов назначен временно ему преемствовать. Швецов по «поручению» того же «собора» приступил именно к приисканию кандидатов в новые раскольнические архиереи, и своих знакомцев спрашивает именно, не могут ли они указать кандидата на Донскую и Екатеринославскую епархию. Сведение требовалось к июлю месяцу, в котором, значит, тогда же назначено было собраться на новый «собор» для окончательного решения дела и о московской архиепископии и о новых архиерейских кафедрах. В июле, как мы видели уже, действительно состоялся нижегородский собор и на нем решался, но не был окончательно решен, вопрос о московском архиепископе, а только Арсений Швецов оставлен еще на некоторое время «блюстителем вдовствующей архиепископии»; вопрос же о новых архиереях был решен, и на донскую кафедру был избран Иустин Картушин. Это не тот Картушин, о котором Швецов спрашивал знакомых и которого, имел в виду, как одного из кандидатов в донские архиереи, а другой, более известный в расколе, которого еще Антоний Шутов неоднократно приглашал к принятию архиерейского сана. Когда Иустин Картушин не отказался на этот раз принять архиерейство, Швецов, конечно, тут же увидел в нем опасного соперника на пути к занятию московской архиепископской кафедры, особенно же когда оказалось, что враждебная ему партия действительно поставила Картушина в кандидаты на эту архиепископию. Швецов, однако, не терял надежды предвосхитить московскую кафедру и, поддерживаемый друзьями, вел упорную борьбу с противной партией. Но в конце концов потерпел поражение на новом соборе, составившемся для окончательного решения именно вопроса о московском архиепископе.

Новый собор состоялся во второй половине октября. В Москву прибыли, для присутствования на нем, раскольнические архиереи: Паисий Саратовский, Алексей Самарский, Анастасий Измаильский, Сильвестр Балтский, Кирилл Нижегородский, Арсений Уральский, Иоанн Донской. Восемь раскольнических архиереев являются на собор в древлепрестольную Москву! событие, не лишенное значения, особенно в виду не превращающихся доселе толков старообрядцев и их литературных, и иных покровителей о крайнем стеснении религиозной свободы старообрядцев, в виду жалоб чуть не на гонения старообрядчества. Какое блестящее доказательство стеснения и гонений представляют и в самом деле эти отовсюду съехавшиеся в средоточную столицу России раскольнические архиереи, беспрепятственно составляющие здесь собор для благоустроения раскольнических дел во вред православию, именуемому господствующей в России религией!.. Кроме исчисленных лжеепископов участие в соборных заседаниях принимали и некоторые раскольнические попы, и диаконы: столь известный новозыбковский поп Ефим Мельников, с Рогожского Кладбища поп Елисей Меле- хин, диаконы Богатенков и Кошкин. Соборные заседания происходили близ Донского монастыря, на даче одного купца-раскольника. Важнейшим и неотложным вопросом, который следовало решить, был, как мы сказали, вопрос о московском архиепископе. Решение его было уже достаточно подготовлено предыдущими соборами: теперь требовалось только, чтобы собравшиеся архиереи единогласно, или большинством голосов, избрали лицо, долженствующее занять московскую кафедру. Против Швецова были уже выставлены благословные вины, по которым весьма нежелательно было поставить его во главе российской старообрядческой иерархии в звании московского архиепископа, – и главными из них служили доказанные, соборно обличенные и осужденные еретические мнения его, которые он не прекращал (и не прекращает) проповедовать и после отречения от них пред собором. Напротив, о другом помеченном кандидате в архиепископы Картушине известно было, что в его пользу склоняется общее мнение старообрядцев, даже и из сторонников Швецова. Имелось и еще обстоятельство, располагавшее в его пользу, именно то, что он казак, а имеет связи с казаками-старообрядцами, служащими в Петербурге, даже не в малых чинах, следственно может чрез них, в случае надобности, находить защиту и себе и старообрядчеству. Приняв все это во внимание, собор раскольнических епископов и постановил возвести на московский архиепископский престол боголюбивого Донского и Екатеринославского епископа Иоанна. Швецов, скрепя сердце, должен был подчиниться решению собора. Уже подготовленный к тому, он держал себя не без достоинства и к своему счастливому сопернику отнесся доброжелательно, тем более, что знал его давно как человека, горячо преданного интересам старообрядчества (при Антоне Картушине не раз приезжал в Москву и жил у него вместе со Швецовым, занимаясь чтением книг, потребных для защиты раскола). В качестве близкого к новоизбранному архиепископу лица, а также и «местоблюстителя» московской кафедры,» Швецов потребовал, чтобы ему предоставлено было право возвести Картушина на архиепископство, желая показать этим, что не только не питает против него ни малейшего неудовольствия за получение звания, которого сам добивался, но и рад его избранию. Некоторые находили, что едва ли удобно поставление нового московского архиепископа поручать лицу, обличенному в еретичестве; но из желания утешить Швецова в постигшей его неудаче, согласились предоставить ему эту честь.

Возведение Иоанна в сан архиепископа Московского было совершено со всей возможной торжественностью, в присутствии всех съехавшихся в Москву раскольнических архиереев. Швецов, подражая «великороссийским» порядкам, при вручении Картушину архиепископского жезла, произнес обширную речь собственного сочинения, в которой изложил ему лежащие на нем, как на первом из старообрядческих епископов, обязанности. Картушин с своей стороны ответил Швецову также краткой речью. Немедленно после того, как совершилось поставление, во все московские моленные дано было знать попам, чтобы отселе поминали за службами архиепископа Московского Иоанна.

Был также возбужден вопрос о местопребывании нового архиепископа. Когда считалось вероятным, что московскую кафедру займет Швецов, то были слухи, что архиепископу такой репутации, как Швецов, нельзя будет жить постоянно в Москве, где жили в последнее время Антоний и Савватий, а будет он только по временам приезжать в Москву, имея постоянное жительство где-нибудь неподалеку от столицы. Для Картушина таких неудобств почему-то не предвидят, и жить он будет в Москве, только не назначено еще, где именно, – там ли, где жил Савватий, или в другом каком доме, приспособленном для архиепископского жительства. Под каким же именем и званием он будет жить в столице, где жить ему без вида все-таки очень неудобно, как бы ни мирволили известные власти раскольническим архиереям и попам? Предполагали записать Картушина в какой-нибудь цех, по примеру Шутова, числившегося вечным цеховым; но нашли приличнее записать его, по примеру Савватия, в купцы второй, или третей гильдии. Таким образом московский архиепископ Иоанн будет известен московскому правительству под именем купца Иустина Картушина. Между тем новый архиепископ уже совершает в Москве у старообрядцев торжественные служения: вскоре по поставлении, именно 25 октября, в воскресенье, служил в доме бывшем Морозовой, ныне Нырковой; потом 29 числа отправлял отпевание купчихи Вырыхановой. Любопытно, что оба раза в служении с ним участвовал и Швецов, который при погребении сказал даже, вероятно, с дозволения Картушина, слово. Но это уже последние следы швецовского величания в Москве: на сих днях владыка Арсений отправляется в свою глушь Уральск.

Итак, в Москве явился новый раскольнический архиепископ Иоанн Картушин. Он, конечно, не чета Швецову и едва ли в состоянии причинить столько зла церкви, сколько причинил бы этот отчаянный пропагандист раскола, если бы стал во главе старообрядческой иерархии в России и утвердился в средоточии русского раскола, Москве, где стал бы действовать в тесном союзе не только с известными братчиками, т. е. Брилиантовым и компанией, но и с такими поборниками раскола, как Морозов и иже с ним. Но Картушпн все же не чета и Савватию. Этого последнего он выше целой головой, и не даром Швецов оказывает ему внимание. Не настают ли времена вящшего процветания раскола в Москве, кажется, и теперь уже достаточно процветающего, благодаря многим и многим причинам, о которых слишком долго, да и не совсем удобно было бы говорить? Усугубьте же внимание вы, на ком лежит прямая обязанность оберегать церковь от нападений раскола!

Еще замечание по поводу устранения Швецова от московской кафедры. Главным основанием для него, как известно уже, поставлено было то обстоятельство, что Швецов проповедовал и проповедует еретические учения, был некогда обличен в еретичестве собором старообрядческих епископов и дал обещание этому собору более не проповедовать своих еретических учений, однако же проповедует доселе. Основание вполне правильное и законное; старообрядческие власти поступили разумно, лишив Швецова возможности в сане московского архиепископа авторитетно и широко распространять свои лжеучения среди старообрядцев. Но вот что представляет необъяснимую странность. Если Швецов, как еретик, не мог быть московским архиепископом, то как же он, оставаясь еретиком, может быть и пребывать епископом, хотя бы и Уральским? Если старообрядческие власти позаботились об ограждении московских и иных старообрядцев от заражения швецовскими еретичествами, воспрепятствовав ему сделаться московским архиепископом, то как же не заботятся они об ограждении от этих еретичеств своих уральских христиан, оставив Швецова быть их епископом? В их действиях очевидная непоследовательность. Поэтому-то, как мы слышали, на поминальном обеде по Савватии известный раскольник-фабрикант публично сделал резкий выговор попам, действовавшим против Швецова, за то, что они обвиняют своего «древлеправославного» епископа в ереси. По логике этого ослепленного расколом коммерсанта, можно знать и видеть, что раскольнический епископ проповедует злую ересь о подлетном рождении Сына Божия от Отца, но говорить об этом и обличать еретика, на радость «никонианам» и на позор расколу, никак не следует. Противники Швецова, сказать к их чести, не последовали раскольнической логике кичливого фабриканта, привыкшего управлять Савватием и властвовать в расколе, – они и после выговора, данного этим властителем раскола, не молчали об еретичестве Швецова и достигли того, что именно за еретические мнения он устранен от занятия архиепископской кафедры в Москве. Но они не довели дело до конца. Чтобы быть последовательными, им нужно было требовать нового соборного суда над еретиком, не покоряющимся прежнему соборному определению, продолжающим открыто проповедовать ереси. И тогда, после нового соборного суда над Швецовым, должно было последовать одно из двух: или прощение и утверждение его в сущем сане, если бы он принес раскаяние, отрекся от еретических мнений и клятвенно обещался не держаться их и не проповедовать, или же, в противном случае, извержение из сана, лишение епископства. Теперь же старообрядческие власти впали в явное противоречие самим себе, не признав возможным возвести Швецова, как еретика, в московские архиепископы, и того же еретика беспрепятственно оставив в сане епископа.

Другим важным делом, которое обсуждалось и решено раскольническими епископами на их недавнем соборе, было уничтожение так называемого Духовного Совета. Он учрежден был при московском архиепископе по предложению Белокриницкого митрополита Кирилла еще в 1862 году, «для управления церковно-иерархических дел древлеправославных христиан всея России». Устав его был составлен в следующем 1863 г. и подписан Антонием, уже бывшим тогда Московским архиепископом, и епископами: Онуфрием, наместником митрополии, Афанасием Саратовским и Иовом Кавказским. Над составлением устава трудился автор Окружного Послания Иларион Егорыч, и составлен он весьма искусно. В первой и второй статьях его так определялись состав и назначение Совета: «Духовный Совет представляет собою постоянное существование поместного собора и составляется из следующих лиц: архиепископа московского, в качестве председателя, и членов: одного епископа и трех священников (по случаю допущется и диакон имети место священника): сии последние избираются освященным собором и существуют в совете в лице уполномоченных от епископов». «Сими членами совета рассматриваются и обсуждаются все важные дела и благословных ради вин бываемые определения и постановления, относящиеся до церковного благоустройства и общей пользы всего православного христианства». Таким образом, Духовный Совет долженствовал быть правительственным учреждением, состоящим собственно из духовных лиц и назначаемым для управления церковными делами старообрядцев австрийского согласия. При этом учреждения полагался «логофет, си есть письмоводитель» долженствующий «составлять определения Духовного Совета, вести входящие и исходящие книги и вообще все письменное производство» (ст. 4). И уже только в 9-й статье говорилось: «К обсуждению дел духовно-гражданских Духовный Совет приглашает в свое присутствие попечителей московского старообрядческого общества, которые долженствуют избираемы быть не без благословения архиепископа московского и не без согласия Духовного Совета». Т.-о. светские члены совета могли присутствовать в нем только «по приглашению» и участвовать в решении только дел не чисто церковного характера, а «духовно-гражданского», которые далее подробно указаны. Между тем светские лица, как это обыкновенно бывает в расколе, присвоили себе преобладающее значение в Совете и вмешивались в решение чисто церковных, иерархических дел, так что еще Антоний начал тяготиться их присутствием в Совете и выражал недовольство самым учреждением Духовного Совета. При Савватии значение председателя, т. е. самого архиепископа, и совсем упало, так что он и весь Совет находились в полном рабстве у светских лиц. Ревнители раскола, со Швецовым во главе, были до крайности недовольны таким положением Духовного Совета и давно высказывали мысль об уничтожении этого учреждения. Вероятно, под влиянием Швецова, теперь, по назначении нового московского архиепископа, на соборе и возбужден был об этом вопрос. В сущности, учреждение Духовного Совета было делом разумным и устав его, повторяем, изложен весьма искусно и основательно, с постоянными ссылками на церковные правила: следовало позаботиться о точном исполнении этого устава, об устранении давно укоренившихся нарушений этого устава, каково было прежде всего незаконное преобладание в Совете мирян, тогда как они могли являться сюда только по приглашению председателя и не могли участвовать в решении собственно церковных дел. Но собор, вместо того, чтобы только восстановить Духовный Совет в надлежащей его силе, склонился к мысли о полном его уничтожении, считая это удобнейшим средством к устранению столь вредного участия светских лиц в церковных делах. Так как Духовный Совет учрежден был «по предложению Белокриницкого митрополита», то, казалось бы, без сношения с этим последним нельзя его и уничтожить; но, по всей вероятности, этих сношений не было, и российские епископы старообрядцев соборно постановили, что могут и без разрешении Белокриницкого митрополита прекратить существование учрежденного при московском архиепископе Духовного Совета. И учреждение это, существовавшее целых тридцать пять лет, действительно, уничтожено по соборному определению российских «боголюбивых» епископов. Кто же и как будет управлять теперь делами, подлежавшими ведению Духовного Совета? Управление ими сосредоточено будет в руках московского архиепископа, при котором будет состоять канцелярия для делопроизводства и письмоводства: правителем этой канцелярии, по слухам, назначен будет диакон Богатенков, очень способный к такого рода занятиям и вообще один из разумных старообрядцев. Для рассмотрения же наиболее важных дел постановлено собирать ежегодно соборы епископов, как того требуют и церковные правила. Право приглашать епископов на собор предоставлено московскому архиепископу и соборные занятия признано желательным производить в самой Москве, если же к тому встретятся препятствия, то в Нижнем.

Вообще, с назначением нового московского архиепископа ожидается не малое оживление в расколе. Особенно это, уже начавшееся восстановление соборов у раскольников достойно внимания. Приснопамятный митрополит Филарет, когда при нем только-что начинались в Москве раскольнические соборы, горько жаловался, что раскольникам дается такая привилегия, какой не имеют и православные епископы, которым не дано права собраться вместе для обсуждения насущных церковных вопросов, и выражал эти свои жалобы в представлениях высшему правительству. Наступил потом довольно значительный по времени перерыв, когда у раскольников не собирались соборы, перерыв, вынужденный не боязнью пред правительством, а совсем другими соображениями, и вот теперь снова начинаются соборы раскольнических архиереев, и в таком количестве участников, какого прежде не бывало! И снова приходят на память эти горькие жалобы в бозе почившого архипастыря на привилегированное положение раскола в Москве, и вообще в России, вспоминаются его авторитетные настойчивые ходатайства пред правительством не вредить православной церкви покровительством расколу.

В дополнение к сказанному прошлый раз о новом московском архиепископе раскольников Иоанне Картушине мы получили известие, что пред отъездом своим в Москву на собор, определивший возвести его в сан архиепископа, он жил некоторое время в раскольническом Преображенском скиту, находящемся в Славяносербском уезде, Екатеринославской губернии, в 8 верстах от большого села Городища, изобилующего раскольниками. На праздник Иоанна Богослова, 25 сентября, он приехал в это селение и торжественно служил здесь обедню в раскольнической Покровской церкви, а на следующий день, в воскресенье, так же торжественно служил в другой раскольнической церкви, – Успенской. В служении с ним участвовали местные раскольнические попы: Матвей Григорьев, Карп Фотеев, Емельян Бесчаснов, также настоятель Преображенского скита Иван Блинов, и два дьякона: городищенский Карп Григорьев и гусляк Тихон Глазунцов. Служение Картушина не произвело впечатления на городищенских старообрядцев, служил он без митры, путался и делал даже грубые ошибки в службе. Но встречали и приняли его с большим почетом: к службе и от службы водили под руки, по пути расстилали ковры, половинки, холсты, даже бросали под ноги живые цветы, устроили хорошие обеды. И в церкви, и за трапезами Картушин делал наставления старообрядцам, и больше о том, чтобы не ходили на беседы по приглашению миссионеров, и за нарушение этого требования грозил отлучением от служб и тяжкой епитимией, настоятельно требовал также не курить табак, и объявил, что курящие не будут удостоены даже христианского погребения. Но здесь же обнаружилось, как мало и этот раскольнический «владыка» имеет власти над своими попами. Попечители Покровской церкви жаловались ему на своего попа Матвея и просили вместо него дать им другого. Картушин отклонил их просьбу и прямо сказал, что если отрешить Матвея, то он уйдет к неокружникам, что уже и делал. Когда же поп Матвей узнал, что попечители на него жаловались «владыке», то публично обругал Картушина, а попечителям сказал: «и не думайте, чтобы я ушел из Покровской церкви, я в своей церкви сам епископ, а вашего Картушина и знать не хочу». Открытые, торжественные служения Картушина и почетные ему встречи, разумеется, должны были обратить на него внимание местной полицейской власти: г-н урядник действительно явился на квартиру Картушина и объявил, что по долгу службы ему необходимо иметь сведение – кто он и откуда. Картушин отвечал с достоинством «я донской казак-урядник Карчадинской станицы, хутора Попкова, Усть-Медведицкого округа, Иустин Картушин, а ныне старообрядческий епископ Иоанн». Как ни странно, что один и тот же человек называет себя и казаком-урядником, и епископом, и Иустином и Иоанном, но г-н урядник, как видно, не нашел тут ничего странного и вполне удовольствовался ответом. А Картушин, попраздновав в Городищах, отправился в Новочеркасск, откуда уже прямо проехал в Москву, где и возведен был на архиепископскую кафедру. Вскоре по возведении он опять ездил на родину, чтобы окончательно проститься с ней, а затем возвратился в Москву, где и пребывает теперь, именуясь «древлеправославным московским архиепископом». Вопрос, где ему жить в Москве, решен без особых затруднений и опасения оказались излишними: поселился там же, где жил и Савватий, только помещение для нового владыки вновь отделано. Посетили ли его здесь, на новом месте жительства, московские «урядники», чтобы узнать, кто он и откуда? И так же ли ответил он им, как отвечал городищинскому, назывался ли опять казаком (или уже купцом) Иустином Картушиным и вместе московским архиепископом Иоанном? И московские «урядники» так же ли мало удивились появлению в столичном городе Москве этой двуличной и двуименной особы, как мало удивился городищенский урядник? – Все это покрыто мраком неизвестности...

И другой «владыка», бывший «блюститель московской архиепископии», Арсений Швецов не долго побыл в своей уральской епархии, куда отправился вскоре же по поставлении действительного московского архиепископа старообрядцев. Жить в уральской глуши, так далеко от Москвы, к которой так многое влечет его, очевидно, непосильный подвиг для г-на Швецова, и вот оказалось, что он опять находится в Москве, вместе с своим неотлучным спутником Усовым, – опять оставил Уральск, и едва ли не навсегда. Ходят слухи, что он переводится с уральской на Владимирскую кафедру, чтобы жить поближе к Москве и иметь возможность еще чаще посещать ее. Это делается якобы с тою целью, чтобы Картушин, еще неопытный в «церковно-иерархических» делах, мог удобнее сноситься и советоваться с таким опытным в сих делах мужем, как г. Швецов, состоящий притом в давней с ним приязни. А это постоянное общение нового московского архиепископа с епископом Арсением, обвиненным в ереси и за ересь устраненным от занятия архиепископской кафедры, послужит будто бы и для последнего свидетельством, что в ереси он не находится и оглашен еретиком якобы несправедливо. Мы полагаем однако, что общение Швецова с Картушиным, равно как и со всеми прочими раскольническими епископами, которые также не разрывали и не разрывают с ним общения, напротив присутствовали е ним и на соборах и в служениях, никак не может доказывать, что Швецов не повинен в ереси : ибо еретичество его доказывается доселе существующими и распространяемыми им его сочинениями, за которые он был осужден собором раскольнических же епископов и от которых не отрекся доселе, доказывается я тем несомненным фактом, что именно его еретичество было поставлено и признано препятствием к возведению его в сан московского архиепископа. Общение и Картушина и прочих раскольнических епископов с Арсением Швецовым служит и будет служить только подтверждением уже указанной нами непоследовательности в действиях раскольнических епископов, состоящей именно в том, что об еретичестве Швецова они знают и не могут не знать, за еретичество не признали его достойным и архиепископства, а между тем его же признают достойным епископства, за ересь не извергают из сана и общения с ним не прерывают. Итак, переведение Швецова с уральской на Владимирскую епархию и постоянное общение с Картушиным не снимут с него позорное клеймо еретика, а Картушина и прочих раскольнических архиереев не освободят от вины за общение с признанным ими самими еретиком. Нужно, чтобы Швецов принес пред ними, опять на соборе, раскаяние в своем еретичестве, отрекся от проповедуемого им еретического учения о подлетном рождении Сына Божия от Бога Отца, осудил свои сочинения, содержащие это еретическое учение, и уничтожил их. Только этим он может приобрести право требовать, чтобы его не считали более еретиком, и тогда только прочие раскольнические епископы, без противоречия самим себе, могут оставить его в епископском сане и иметь с ним общение. А что живя неподалеку от Москвы и часто видаясь и сносясь с Картушиным, Арсений Швецов будет иметь влияние на «церковноиерархические» дела старообрядцев (только к лучшему ли для них?), отвергать этого нельзя и друзья его, так хлопотавшие о возведении его в сан московского архиепископа и так жалевшие о своей неудаче, могут теперь утешиться.

Могут утешиться и газетные друзья г. Швецова. Об этих газетчиках, ратующих за г. Швецова и за раскол, приходится, к сожалению, сказать хоть несколько слов.

Известный г. Шарапов в своем «Русском Труде», который с таким усердием распространяет г. Швецов, именно в № 45-м, который, без сомнения, будет распространяться г-м Швецовым, еще с большим усердием, сообщает:

«В «С.-Петербургских Ведомостях» (№ 285) появилась (!) обстоятельная (!) статья В. В. Дурново²⁰, озаглавленная «По старообрядческому вопросу» и заключающая в себе своего рода(?) политическую (?!) и церковную программу старообрядцев. Эта программа, изложенная в 9 пунктах, представляет, по-видимому, довольно полное выражение взглядов и желаний, так называемого, австрийского согласия в его окружнической (к коей принадлежит огромное большинство) части».

Приведя потом все девять пунктов этой «политической и церковной программы» старообрядцев, г. Шарапов прибавляет: «мы надеемся подробно и обстоятельно разобрать эту программу, а пока приведем эти пункты только, как документ» (?). Обещанного г. Шараповым «подробного и обстоятельного разбора» программы еще не появлялось; но по всему видно, что г. Шарапов согласен с программой г. Н. Н. Дурново.

Итак, два газетные союзника, известный г. Шарапов (известный в том смысле, что прославлен уже г. Швецовым и сам прославил себя, приехав из Петербурга даже на свой счет, единственно по усердию, защищать Мельникова) и не известный (т. е. не являвшийся доселе под собственным именем в качестве представителя раскольников) г. Дурново обнародывают «политическую и церковную программу» старообрядцев! Казалось бы, какое имеют право составлять и обнародовать свою даже «политическую» программу, ничем не обособленные от прочих граждан российского государства и состоящие в общем составе русского народа, именуемые старообрядцы, да еще только старообрядцы, приемлющие австрийское священство, и из них еще одни только мнимые окружники, совсем не составляющие и в австрийщине "огромного большинства» (как несправедливо утверждает г. Шарапов), а в общей массе старообрядцев (поповщинского и безпоповщинского согласий) представляющие меньшую его половину? И, однако, по уверению г. Шарапова, они и составляют и чрез посредство г. Дурново печатают даже «политическую» программу, предлагаемую, конечно, правительству российского государства! И потом, кто сей Н. Н. Дурново? православный, или старообрядец австрийского согласия? Если, как надобно судить по фамилии, православный, то какие же его отношения к раскольникам? Почему он знает их желания и требования, их «политическую и церковную программу». И кем из старообрядцев, какими их властями и представителями, уполномочен обнародывать эту их программу?²¹ Вообще, напечатание в газетах «политической и церковной программы» старообрядцем есть явление, возбуждающее много недоумений. Рассматривать здесь самую «программу» было бы не у места, да и не стоит: это все та же пустая болтовня, и прежде появлявшаяся в либеральных газетах, не имеющих и понятия о расколе, его учениях, истории и действительном характере его отношений к православной церкви. В подтверждение достаточно привести шестой, наиболее важный, пункт этой «программы», который именно гласит:

«Вопрос о каноничности старообрядческой иерархии, ведущей свое начало от не изверженного и не запрещенного в священнослужении митрополита Амвросия, должен быть подвергнут рассмотрению священного Константинопольского Синода, к церкви которого (что такое церковь Синода?) принадлежал Амвросий. Если русская иерархия признает православною болгарскую иерархию, получившую свое начало (?) от изверженных и лишенных сана архиереев и имеет с ними(?) общение, то и старообрядческая иерархия может быть признана каноническою(?) в случае воссоединения её с господствующею церковью. При этом старообрядческие епископы, до своей кончины, или удаления на покой, сохраняют свои епархии, по примеру древних епископов, воссоединившихся от раскола».

Давно знакомые речи не в меру усердного грекофила и противника болгарской иерархии, хорошо усвоенные с его голоса и нынешними раскольническими писателями, Швецовым, Усовым и прочими, которые также проповедуют, что если-де российская церковь признает законною иерархию болгар, то тем паче должна признать таковою иерархию Белокриницкую. Но что сходного между той и другой? Церковь болгарская и её иерархия продолжают неизменно сохранять единство со вселенскою православною церковью и в вере, и в учении, и в богослужении, и даже в обрядах, а прервали только свою административную, иерархическую зависимость от Константинопольского патриарха, как некогда прервала её и церковь российская. Раскол же отделился от российской, а вместе и от вселенской православной церкви, не из желания только иерархической самостоятельности, а потому, что признал и объявил российскую и греческую, словом всю православную церковь, утратившею православие, впавшею в ереси, даже антихристианскою, за что и самою церковью обвялен именно расколом и подвергнут церковному отлучению. Где же сходство болгарской церкви и её иерархии с расколом и его лжеиерархией?

Составитель «программы» говорит: «Русская иерархия признает православною болгарскую иерархию, получившую свое начало от изверженных и лишенных сана архиереев». Но, во-первых, болгарская иерархия получила свое начало, еще раньше иерархии церкви российской, из того же, как и сия последняя, чистого источника православной вселенской церкви, и преемственного общения с нею не прерывала; а извержение, которому подверглись нынешние болгарские иерархи от Константинопольского патриарха, подверглись (законно, или незаконно? не будем касаться этого жгучего вопроса) единственно за требование иерархической независимости и самостоятельности, но отнюдь не за утрату православия, которое, как мы сказали, они соблюдают неизменно, такое извержение не дает основания считать их собственно неправославными, и русская иерархия, признавая их православными, не взирая на их отлучение Константинопольским патриархом, поступает вполне справедливо; произнесенное патриархом на болгарскую церковь отлучение только полагает преграду для иерархии церкви российской иметь полное общение с болгарскими иерархами.

В противоположность сказанному о болгарской иерархии, тот же составитель «программы» замечает, что «старообрядческая иерархия ведет свое начало от не изверженного и не запрещенного в священнослужении митрополита Амвросия». Здесь он вполне справедливо сказал, что старообрядческая иерархия ведет свое начало от Амвросия, ибо со времени отделения от церкви до принятия тайком бежавшего к ним Амвросия, почти два столетия, у старообрядцев своей иерархии не существовало, не было ни епископов, ни поставления в священные саны, и только с Амвросия началась их нынешняя иерархия. Справедливо и то, что Амвросий, до бегства к раскольникам, не был «извержен и запрещен». Но если бы он, будучи не изверженным и не запрещенным в священнодействии, самовольно, без ведома и дозволения своего патриарха, или собора епископов, ушел даже к православной пастве и, будучи принят ею как епископ православный, стал поставлять для неё священников, и тогда, по силе церковных канонов (апост. пр. 14 и 36, особенно Антиох. соб. пр. 13 и многих др.), он подлежал бы извержению из сана, а совершенные им рукоположения были бы не действительны. Амвросий же, не только без ведома своего патриарха, но и тайком, переряженный в казацкое платье, к кому бежал и как был принят? Бежал к обществу, канонически отлученному от церкви, и принят был в это общество как еретик, под исправу второго чина, при чем должен был не только отречься от православной церкви, но и предать её проклятию за небывалые, якобы содержимые ею, ереси, и все это исполнил к своей гибели и вечному позору. Вот о чем умалчивают намеренно, или чего совсем не знают либеральные газетчики в роде гг. Дурново и Шарапова, требуя в своих программах признания нынешней раскольнической иерархии «канонически» правильной и удобоприемлемой. Об этом, уже несомненно с намерением, хранят молчание и раскольнические писатели, когда о том же ведут речь, усиленно поставляя на вид, что Амвросий ушел к ним, не будучи ни запрещенным, ни изверженным, и потому имеет якобы великое преимущество пред болгарскими епископами. А между тем умышленно или неумышленно забываемые и раскольническими писателями и их газетными друзьями позорные и преступные подробности чиноприема, совершенного над беглым митрополитом Амвросием, имеют существенно важное значение в решении вопроса о законности, или незаконности начатой Амвросием иерархии у наших раскольников, и неизбежно приводят к отрицательному его решению.

Г. Дурново говорит, что этот вопрос «о каноничности старообрядческой иерархии должен быть подвергнут рассмотрению священного Константинопольского Синода». Конечно так. И долг и честь побуждают именно Константинопольский Синод со всем подобающим вниманием рассмотреть и окончательно решить вопрос об Амвросии и учрежденной им иерархии, ибо этот греческий митрополит, тайком бежавший от Константинопольского патриарха к раскольникам, проклявший и его и всю православную церковь за мнимые ереси, дозволивший раскольникам перемазать себя, как еретика, не запечатленного будто бы в православной церкви и таинством миропомазания, составляет позорное пятно именно для греческой церкви и Константинопольской патриархии. Произнесением окончательного, канонически правильного решения по вопросу об Амвросии и учрежденной им иерархии, Константинопольский Синод загладит и вину греческой церкви пред российскою, которой столько зла причинил вышедший из неё Амвросий учреждением иерархии именно для русских раскольников. Только Синод сей, для правильного решения вопроса об учрежденной Амвросием иерархии, должен обратить внимание не на то, что подсказывает ему г. Дурново, т. е. не на то, что Амвросий до своего бегства к раскольникам был «не извержен и не запрещен», а именно на его позорное и преступное бегство к раскольникам и на позорную и преступную исправу у раскольников.

Что сказать, наконец, о последнем удивительном предложении составителя раскольнической «программы», чтобы «старообрядческие епископы, в случае воссоединения с господствующею церковью, до своей кончины или удаления на покой, сохраняли своп епархии»? Выходит, что если бы, напр., нынешний московский архиепископ старообрядцев Иоанн Картушин присоединился к православной церкви, то, по «программе» г. Дурново, он должен по-прежнему остаться московским архиепископом, и таким образом московская церковь находилась бы одновременно под управлением московского митрополита и московского архиепископа. Если г. Дурново не знает, что такое существование двух епископов одного города строго воспрещено церковными правилами, то по крайней мере подумал бы он, какие беспорядки и затруднения возникли бы отсюда в церковном управлении. Или для него идеал этого управления составляют именно раскольники, у которых и в Москве, и в других епархиях существуют по два епископа, есть московский архиепископ окружников и московский архиепископ неокружников, и т. д.?

По одному рассмотренному нами пункту дурновской «программы» читатели могут судить и об остальных. Но мы, повторяем, не думали и говорить об ней, как не заслуживающей внимания, а коснулись её только потому, что в ней идет речь, между прочим, о Швецове. Г. Дурново, а вслед за ним еще более г. Шарапов вооружились против органов печати, объявивших драгоценного для них г. Швецова еретиком и вредным для церкви пропагандистом раскола. Но тут же, по поводу г. Швецова, два союзника и разошлись во взглядах. Г. Дурново утверждает, что «для господствующей церкви (он вообще избегает называть российскую церковь православною, а предпочитает называть господствующей) избрание (в московские архиепископы) о. Швецова, или кого-либо другого, дело совершенно безразличное»; г. Шарапов «совершенно не согласен» с этим, он говорит: «наоборот, нам(?!), православным, в высшей степени важно, чтобы во главе старообрядческой иерархии в Москве стояло лицо вполне достойное (быть раскольническим епископом?) и разумное... С этой точка зрения, избрание Арсения Швецова можно было бы только приветствовать и поддерживать, насколько возможно». Вот когда сказалась во всей силе сердечная привязанность г. Шарапова к о. Арсению Швецову, так усердно распространяющему «Русский Труд»! Приводить все, что говорит далее преданный друг Швецова в его защиту и восхваление, все хлёсткие речи его против Духовного Совета «попросту» уничтоженного Швецовым (но с уставом которого сам г. Шарапов, разумеется, совсем и не знаком), против «толстосумов» этого Совета, удовлетворяющих только свое «самодурство и тщеславие», с которыми будто бы Швецов ведет «резкую борьбу», особенно же против ненавистных ему «Московских Ведомостей», в которых много говорилось об еретичестве Швецова, приводить все было бы и долго и не стоит. Но приходится все-таки сделать длинную выписку.

«Между тем (продолжает г. Шарапов) вся «ересь» Швецова именно (!) в том и заключается, что он не фанатик и не буквоед. Именно чрез него могло бы совершиться давно желанное единение, в духе канонов, старообрядцев с церковью, ибо у этого человека хватило мужества, рискуя своим положением, выступить не только с указанием на некоторые отступления от канонов в делах старообрядческого церковного управления в Москве, но и с предложением (?) исправления церковного ритуала, в смысле его очищения от некоторых нелепостей, не согласных ни со стариной, ни с правдой и духом богослужения. Так им исключена из Требника²² (исключенная и у нас) одна из соблазнительных тайных молитв священника пред литургией²³, попавшая по невежеству переписчиков²⁴; исправлен искаженный обряд крещения и исповеди (для последней составлен по Номоканону даже новый чин) признано много ошибок в дониконовских книгах²⁵ и т. д.

«Нашей высшей церковной власти следовало бы благосклонно и беспристрастно, не внимая наветам узкосмотрящих ревнителей или небрезгливых публицистов ознакомиться как с личностью, во многих отношениях замечательною, Арсения Швецова, так и с его направлением. Мы убеждены, что сейчас этого знакомства нет и потому все отношения были построены (?) на совершенно ложной почве».

Итак, г. Шарапов с редкой беззастенчивостью упрекает «нашу высшую церковную власть» за то, что она «не знакома с замечательной личностью Арсения Швецова», что все её отношения к этой замечательной личности «были построены на совершенно ложной почве», и преподает ей с высоты своей редакторской кафедры назидание, что следовало бы благосклонно и беспристрастно ознакомиться и с личностью, и с направлением Швецова! Оставалось только упрекнуть «нашу высшую церковную власть», зачем она не содействовала избранию Швецова на московскую архиепископскую кафедру, тогда как это избрание следовало бы «приветствовать и поддерживать, насколько возможно». Полагаем, что только сам г. Шарапов не понимает всей нелепости и всего неприличия этих советов и упреков, обращенных им к «нашей высшей церковной власти». Кому из разумных православных людей может прийти в голову такая дикая мысль, что будто бы православная церковная власть должна вмешиваться во внутренние дела раскола и какими-то непонятными способами (должно быть иезуитскими интригами) поддерживать того, или другого кандидата на раскольнические архиерейские кафедры, к чему не имеет и способа и чем только уронила бы свое достоинство? Если бы г. Шарапов с своими советами и упреками обратился к высшей гражданской власти, ведению которой подлежит раскол с его иерархией, это еще имело бы смысл; а приведенные советы и упреки его «нашей высшей церковной власти», повторяем, не что иное, как совершенная нелепость и крайняя дерзость не в меру восхищающегося Швецовым и слишком заинтересованного его дружбою газетчика. То же надобно сказать и об его упреках опять «нашей высшей церковной власти» за незнакомство с «замечательною личностью Арсения Швецова и с его направлением». Успокойтесь, г. Шарапов, – она достаточно знакома, полагаем, если не с личностью (не все же имеют честь, как вы, находиться в личных сношениях с г. Швецовым и не все полагают это знакомство за честь для себя), то с деятельностью и «направлением» Арсения Швецова. И для этого нет надобности «внимать советам (каких-то) узкосмотрящих ревнителей, или небрезгливых публицистов», а достаточно прочесть хотя некоторые из его собственных и под его руководством написанных сочинений, преисполненных враждой в церкви и клеветали на нее, которые он же сам с своими братчиками распространяет повсюду и всевозможными средствами.

Мы посоветовали бы, напротив, самому широкосмотрящему и не знаем довольно ли брезгливому г. Шарапову не только «благосклонно», по и «беспристрастно» ознакомиться, не с личностью только, а и с направлением Швецова, как оно выразилось в его сочинениях. Хотя он и говорит о Швецове, как интимный его друг, в совершенстве его знающий; но из того самого, что говорит, ясно открывается, что вовсе не знаком ни с его творениями, ни с характером и направлением его деятельности.

Так он возмущается, что Швецова обвиняют в еретичестве, и смело утверждает, что «вся ересь его в том и заключается, что он не фанатик и не буквоед». Значит, г. Шарапов и понятия не имеет о тех, напр., сочинениях Швецова, где тот проповедует и упорно защищает, только затем, чтобы поддержать авторитет учредителя Белокриницкой иерархии инока Павла, учение о подлетном рождении Сына Божия от Бога Отца (полагаем, что и г. Шарапов не откажется признать в этом учении ересь), – не знает, что за эти сочинения судил Швецова даже собор старообрядческих епископов, что на соборе он обещал не держаться более изложенного в них еретического учения, и однако не исполнил обещания, продолжал и доселе продолжает его проповедовать, что́ и указано было как препятствие к произведению его в архиепископы. Как же г. Шарапов утверждает, что вся «ересь» Швецова, заключается в том, что он «не фанатик и не буквоед»? Ужели проповедовать, что Сын Божий родился от Отца не «прежде всех век», а вместе с веками, значит только быть «не фанатиком и не буквоедом»? Если так, то г. Шарапов публицист уже слишком «широкосмотрящий» ...

Арсений Швецов «не фанатик и не буквоед». Положим «не буквоед»? но говорить, что он «не фанатик», значат опять совершенно не знать г. Швецова по его сочинениям, по которым всего лучше можно судить о нем (надеемся, что против этого и г Шарапов спорить не будет). Фанатическая преданность расколу и фанатическая вражда против церкви, не пренебрегающая ни явной ложью, ни наглой клеветой и разного рода софизмами таковы всем известные, и не известные только г. Шарапову, отличительные качества всех сочинений Швецова и его учеников. Прочел бы г. Шарапов хоть книгу Усова, главного теперь Швецовского наперсника, в которой собрана вся ложь и все клеветы на церковь, измышленные Швецовым, тогда, вероятно, и у него не хватило бы духа сказать, что Швецов «не фанатик» раскола, а человек, чрез которого «могло бы совершиться давно желаемое единение старообрядцев с церковью».

Г. Шарапов вздумал представить доказательства «нефанатичности» и «небуквоедства», свойственных якобы Швецову; но я тут оказался не знающим и не понимающим дела. Он указал именно на то, что у Швецова «хватило мужества выступить с предложением (?) исправления церковного ритуала в смысле его очищения от некоторых нелепостей» и проч. Мы скажем больше, – у него «хватает мужества» критиковать и отвергать, объявляя неправильными, свидетельства не только таких, многочтимых старообрядцами книг, как Книга о вере и др., но даже свидетельства всею церковью вселенскою чтимых святых отцов. Такое «мужество» он проявляет, однако же, в тех только случаях, когда святоотеческие и иные достоверные свидетельства приводятся православными в обличение его собственных лжеучений, и ему приходится, во что бы ни стало, отвергнуть их значение. Таким образом и это, восхваляемое г. Шараповым, мужество Швецова оказывается с сущности тем же фанатизмом раскольника, не дорожащего ничем для защиты своих лжеучений. А попробовал бы г. Шарапов предложить Швецову выступить с обличением «нелепостей», напр., Евфросинова жития, на котором он вместе со всеми раскольниками утверждает учение о сугубой аллилуии, для постановлений Стоглава о крестном знамении и брадобритии: тогда и увидел бы, достанет ли мужества у этого «не фанатика и не буквоеда» отвергнуть их. Наконец и главное, за что восхваляет Швецова г. Шарапов, – «исправление церковного ритуала», представляет доказательства все того же, присущего Швецову, раскольнического фанатизма, в чем мог бы убедиться и сам г. Шарапов, так настойчиво отвергающий в нем этот фанатизм, если бы действительно знаком был, или захотел познакомиться со Швецовскими «исправлениями ритуала». Вот он упоминает, и с особенной похвалой Швецову, что этот последний «для исповеди составил по Номоканону даже новый чин». А знает ли он, что в этот свой «исправленный» чин исповеди, или в самый Номоканон, Арсений Швецов внес, как «заповедь св. Апостол и св. отец», им самим сочиненное правило, что все, кто курит, или нюхает табак, «должны подлежать церковной епитимии вравне как и содомники?» И сам г. Шарапов, полагаем, должен согласиться, что такое дикое правило мог внести в свой Номоканон, да еще под именем апостольского и святоотеческого, только человек фанатически преданный расколу.

По всему видно, что г. Шарапов питает нежные и почтительные чувства к Арсению Швецову, под влиянием личного знакомства и личных сношений с ним, как усердным и полезным распространителем «Русского Труда»; но несомненно, что он вовсе незнаком ни с многолетнею деятельностью Швецова, ни с его сочинениями, ни с характером и направлением всех его трудов, всецело направленных к поддержанию и распространению раскола и запечатленных фанатической враждой к православной церкви. Ибо не можем всё-таки допустить, чтобы намеренно и сознательно, т. е. зная о всем этом, г. Шарапов решился говорить такую неправду о Швецове, воскурят ему фимиам похвал, и удержался бы от непростительной дерзости упрекать «нашу высшую церковную власть» за то, что она якобы не знакома с «замечательною личностью» Арсения Швецова и «все отношения к нему построила (будто бы) на совершенно ложной почве»... Вообще мы давно не встречали даже в либеральных газетах такой легкомысленной и вместе до дерзости самоуверенной болтовни в защиту раскола, как эта хвалебная песнь г. Шарапова Арсению Швецову.

Но г. Шарапов ратует не за одного Швецова. «Русский Труд» его делается открытым органом раскольников, охотно печатающим их сообщения. Здесь именно встретили мы любопытные известия о братьях Мельниковых, слухи о которых в последнее время совсем было замолкли. Нашим читателям известно судебное дело о Федоре Мельникове, защищать которого г. Шарапов ездил в Стародуб, и ездил, как сам похвалился, даже на собственный счет; известно и то, что милостивый суд оправдал Ф. Мельникова. Это оправдание представляло такую явную несправедливость, что прокурор окружного суда предъявил протест и представил дело на рассмотрение Кассационного Департамента. Теперь «Русский Труд» (№ 41) сообщает на радость всем старообрядцам следующее:

«19 сентября в Уголовном Кассационном Департаменте Сената слушалось дело старообрядца австрийского согласия Федора Мельникова по протесту прокурора Стародубского окружного суда. Кассационными поводами было выставлено: 1) что суд не допустил выслушать объяснения местного протоиерея по вопросу о святых мощах²⁶, не допустил чтения заграничной газеты «Слово Правды», предъявленной прокурором в подтверждение обвинения против Мельникова, и 3) что Мельников был признан виновным по ст. 180, а не по 182 Улож. о наказ.

«Протест Сенатом уважен не был, и приговор суда вступил в силу. Федор Мельников окончательно освобожден.

«Другой брат Федора Мельникова, Василий, находится в заключении в Новозыбковском тюремном замке и ждет суда. Его обвиняют в содержании у себя дома и распространении заграничной старообрядческой газеты «Слово Правды», которой 4 номера вместе с письмами из-за границы брата Федора были найдены при обыске в квартире Мельникова».

А через три недели, в том же «Русском Труде» (№ 44), под рубрикой Церковные вопросы²⁷ напечатано:

«Нам пишут из Новозыбкова, Черниг. губ., что на этих днях неожиданно и внезапно освобожден из местной тюрьмы молодой старообрядец Василий Мельников, содержавшийся там около полутора года по обвинению в распространении заграничной газеты «Слово Правды». Василий Мельников брат Федора Мельникова, коего защиту мы взяли на себя в прошлом году».

Этим самодовольным напоминанием о «взятой на себя» защите Ф. Мельникова г. Шарапов, как будто, делает намек, что освобождение и другого Мельникова «неожиданное и внезапное» состоялось не без его участия. Не считая, однако г. Шарапова настолько могущественным, чтобы по его мановению «неожиданно и внезапно» растворялись темницы для выпуска заключенных там преступников, мы полагаем, что освобождение Василия Мельникова последовало по распоряжению таких же высокопоставленных членов всероссийского судебного ведомства, как и гг. сенаторы Уголовного Кассационного Департамента, которые «окончательно освободили» Федора Мельникова.

Итак вот какие высокие судии мира сего присудили, что бежать за границу, спасаясь от уголовной ответственности, основать и издавать там газету, наполненную злейшими клеветами и ругательствами на православную церковь и её защитников, пересылать её в Россию и распространять здесь на вред православной церкви и на благо раскола, что все это не есть преступление, и виновные во всем этом должны получить свободу, чтобы продолжать свое (должно быть, законное и с известной точки зрения полезное) дело борьбы с православием, пользующимся привилегией господствующего исповедания²⁸. Вот иное дело, если предстанет сим судиям кто-нибудь из защитников этого привилегированного исповедания, какой-нибудь писатель, положим, не бежавший за границу, и не подпольным способом, а открыто, в своем отечестве, законным порядком, издающий сочинения в защиту православия от раскольнической лжи на него, – тогда будет иной суд... За примерами не далеко ходить.

И вот мы решаемся сказать наконец о том примечательном судебном процессе, о котором давно обещали рассказать. Мы хотели и обещали именно «рассказать:», т. е. сообщить все, во многих отношениях любопытные, подробности этого суда; но говорить о нем так тяжело и так противно, что мы ограничимся самыми краткими глаголы. Наши читатели, быть может, помнят, что в «Братском Слове» за прошлый год, в «Летописи», (стр. 116–119) рассказывалось о замысле Мельниковых, перевести падание их заграничной газеты в Новозыбков и о последовавшем аресте обоих братьев, при чем очень кратко упоминалось (а можно было бы и гораздо пространнее сказать) о неблаговидных отношениях во всему этому делу местного исправника, состоящего в давних дружеских отношениях к старому Мельникову и его семейству. Обидевшийся этой горькой правдой г. новозыбковский исправник Фальковский обратился к прокурору Московской Судебной Палаты с просьбою о предании редактора «Братского Слова» суду за оскорбление. Начались мытарства допросов у судебного следователя. Требовались какие-то вещественные доказательства, подтверждающие сказанное в «Братском Слове» (должно быть расписки исправника в получении взяток). Редактор «Братского Слова» мог бы представить целую кучу писем, полученных с места, от разных заслуживающих доверие лиц, из которых извлек только малую часть сообщенного о подвигах исправника, но он не пожелал выдавать корреспондентов, вызывать их свидетелями по делу, а всю ответственность взял на себя, будучи вполне убежден в несомненной справедливости того, что напечатал о Фальковском, с каковым убеждением остается и доселе²⁹. Наконец, назначен был ь день и для разбирательства дела. В зал заседаний Судебной Палаты явился собственной особой г. исправник Фальковский и собралась значительная толпа раскольников, давно ждавших этого зрелища, как будут судить, по их мнению, главного их врага, а в действительности искреннего друга, так давно пекущегося об их освобождении из погибельной тьмы раскола, – были и раскольнические попы, в том числе сам о. Евфимий Мельников, и раскольнические ревнители с самим г. Брилиантовым. Г. исправник Фальковский принял присягу и под присягой показал, что якобы все напечатанное о нем в «Братском Слове» неправда и оскорбление ему³⁰. Подсудимый, чрез посредство защитника, предъявил суду, полученные им во время производства дела, покрытые множеством подписей почетных граждан города Новозыбкова (конечно, не принадлежащих к расколу) письма, в которых подтверждалась совершенная справедливость сказанного в «Братском Слове» о исправнике Фальковском, и выражалось глубокое сочувствие к редактору этого издания, так не справедливо привлеченному на суд. Но гг. судьи, держась буквы закона, не признали возможным принять эти письма, в качестве документов по настоящему делу. Они также не приняли во внимание предъявленного подсудимым обширного письма, присланного ему за номером (2659) и за казенной печатью самим исправником Фальковским, наполненного неприличными и грубыми выражениями, всего менее дозволительными в официальной бумаге, тогда как по этому письму суд мог бы составить понятие хотя бы о нравственном характере г. исправника³¹. Затем совершены обычные формальности. После краткой речи прокурора, который (надо отдать ему справедливость) почтительно отнесся к подсудимому, и после речи защитника, суд удалился на совещание, продолжавшееся не особенно долго, и вынес приговор, коим подсудимый признан виновным и подвергнут довольно значительному денежному штрафу с уплатою довольно значительных же судебных издержек г-ну исправнику Фальковскому. Тем и кончился правый суд в зале заседаний Московской Судебной Палаты.

Теперь судите вы, читатель, – и праведный суд судите, суд вашей совести... Вот, два молодые раскольника, хорошо известные дерзкими ругательствами на церковь, один притом бежавший тайно за границу и там издававший газету, специально назначенную для всяких клевет и ругательств на православную церковь и её защитников, другой способствовавший изданию этой возмутительной газеты и распространению её в пределах России, преданы суду за эту преступную деятельность и за другие подобного же рода вины,– и суд в своей высшей инстанции, сам Уголовный Кассационный Департамент Сената, признает их ни в чем не виноватыми, выпускает на полную свободу. А вот семидесятилетний старец, почти полвека неустанно трудившийся для святой церкви в защите её от нападений раскола, смело возвышавший голос против врагов её, будут ли то сами расколоучители, или покровители их, предается тому же суду за то, что имел смелость сказать правду об одном из покровителей этих самых братьев Мельниковых, теперь отпущенных на свободу, и суд признает его виновным, присуждает к наказанию ...

И вот вам два неравные суда. Что же вы скажете о них, мои читатели? Не знаю, что вы скажете. А тот старец, который вышел осужденным из суда, когда услышал от председателя приговор себе, не сказав ему, разумеется, ни единого слова, вознесся мыслию и сердцем к Небесному Судии и в глубине души воззвал к Нему: «Боже великий! Ты праведным судом твоим суди, виноват ли я действительно и достоин ли наказания за то, что преданный всем сердцем святой Твоей церкви почти полвека верно служил ей моим словом и, снедаемый её ревностью, смело обличал её врагов и покровителей её врагам! Только на Твою правду и на Твою милость уповаю» ... Потом, в тишине своей рабочей келлии, рассуждая о суде земных судей, сказал самому себе: «Не сетуй! Не только не сетуй, но и радуйся! Если из их суда выходят оправданными, гордо подняв голову, такие яростные ругатели св. церкви, как Мельниковы и Щвецовы, то и оправдание на нем не почетно, и осуждение не бесславно. Даже быть осужденным на их суде не почетнее ли и не отраднее ли, чем быть оправданным наряду с такими врагами церкви» ?..

Тем же, кого смущают наши правдивые речи о расколе, могу сказать теперь: успокойтесь: скоро умолкнет голос и последнего из старцев, смело и без страха обличавших раскол и многообразных защитников! и покровителей раскола…