Глава шестая

Византийское правительство всегда обращало серьезное внимание на финансы и в XI в. не изменило своего отношения к этому предмету. Некоторые императоры пренебрегали другими, по обстоятельствам времени более важными, отраслями государственного управления и сосредоточивали внимание на финансах. Династия Дук обнаруживала как бы фамильную склонность в этом смысле. Константин Дука, еще до вступления на престол обнаруживший таланты финансиста, заявил себя на престоле заботами о приумножении государственных доходов, бережливостью и даже скупостью.¹⁸⁴³ Сын его, Михаил Парапинак, не блиставший вообще государственными способностями, обладал однако же достаточными сведениями в финансовой области и воспитатель его. Пселл, желая его восхвалить, особенно оттеняет то, что он отличался знанием во всем, касающемся доходов и расходов, чеканки монет и их доброкачественности.¹⁸⁴⁴ Исторически сложившимся положением социально-общественных классов византийское правительство воспользовалось прежде всего для фискальных целей. Два важнейшие вопроса в податной системе – вопрос о платежных силах и вопрос о платежной гарантии – выяснились сами собой.

К платежу податей привлечены были обе половины византийского общества, как сословие властелей, так и сословие убогих. Платили все убогие, парики и крестьяне-общинники, должны были платить и все властели, светские и духовные. Церковь и монастырь принадлежали к властелям и несли податные тягости наравне с другими. Только в силу особой привилегии тот или другой заслуженный властель, тот или другой монастырь могли быть освобождены, – так, имения Михаила Атталиота во Фракийско-Македонской феме были освобождены от податей и повинностей по хрисовулу Михаила Парапинака от 1075 г., подтвержденному хрисовулом Никифора Вотаниата от 1079 г.;¹⁸⁴⁵ Афонская лавра освобождена по хрисо-вулу Константина Дуки от 1060 г.;¹⁸⁴⁶ лавра Большие Келлии на Олимпе, бывшая харистикией Пселла, тоже имела хрисовул.¹⁸⁴⁷ Что касается гарантии, то государство успело обеспечить себе податные платежи в обоих сословиях – властелей и убогих, – но не в полном их составе. В сословии убогих, благодаря существованию крестьянской общины, представилась возможность гарантировать исправное поступление податей крестьян-общинников, введя круговую поруку и возложив ответственность за каждого несостоятельного крестьянина на всю общину. Быт париков не давал возможности установить податную ответственность. Самой естественной, подсказанной воспоминаниями времен римского колоната, была порука поземельного собственника за сидевших на его земле крестьян, – правительство и пришло к мысли установить ее. Но мера оказалась недолговечной: аллиленгий, введенный Василием II, не просуществовал и двух полных десятилетий, Роман III, как выше замечено,¹⁸⁴⁸ отменил его в самом начале своего царствования. Привлечь к круговой поруке за каждого парика остальных париков, сидевших на той же парикии, сопариков его, было немыслимо, потому что противоречило основному крестьянскому праву – свободного перехода; оставалось, следовательно, иметь дело с каждым париком в отдельности, как лицом, которое одно только за себя отвечало. В сословии властелей в таком же точно положении как парики находились светские властели: муниципального устройства, курии, на которую можно было бы возложить ответственность, более не существовало, приходилось ведаться с каждым властелем, как лицом за себя ответственным. Иначе поставлен был класс духовных властелей: существовавшая организация церковного управления представила удобную почву для привития на ней начала податной ответственности. Митрополия сделана ответственной перед казной за все епископии, входившие в ее состав, за несостоятельных епископов, не способных уплатить причитающихся с них податей, должны были платить митрополиты. Это, разумеется, было тяжелым бременем для митрополий, тем более что открывало путь злоупотреблениям недобросовестных епископов, которые под благовидными предлогами, из корыстных расчетов, разоряли епископии, или же. при наступлении времени прибытия сборщиков, захватывали церковные доходы и укрывались с ними в надежные места, предоставляя расплачиваться с казной митрополитам. Константинопольские синоды позаботились о том, чтобы оградить митрополитов от таких злоупотреблений. Синод 1027 г. сделал нерешительный шаг и применил снисходительную меру, о которой уже упомянуто по поводу харисти-кий, именно постановил, чтобы богатые епископии помогали митрополиям, возвращая полученные от митрополитов, в виде харистикии, монастыри, «потому что несправедливо и неуместно, чтобы митрополии подвергались всякого рода взысканиям за бедные епископии, а епископии богатые не пришли на помощь». Синод 1028 г. определил меру более строгую и действенную, Постановлено было, что в те епископии, представители которых наносят вред, обращая церковное имущество на собственные нужды и доводя епископии до крайнего разорения, подвергая также убыткам митрополии, с которых казна взыскивает лежащие на епископах повинности, могут быть назначаемы митрополитом экономы, которые и должны заведовать доходами, пока не будет возмещен ущерб, нанесенный митрополии, и не выяснится причина, приведшая епископию к несостоятельности. Относительно же тех епископии, от которых может грозить митрополиям опасность подвергнуться взысканиям за лежащие на них повинности, вследствие дурного поведения епископов, имеющих возможность забрать все плоды и доходы церквей и переправить их, куда хотят, с целью при первом появлении сборщиков самим покинуть епархию и скрыться куда-нибудь, – разрешено митрополитам, в видах предотвращения опасности, посылать и в эти епископии управителей; управители будут, вместе с епископами, наблюдать за хозяйством и по истечении года отдавать в своем управлении отчет; из излишков дохода, если таковые окажутся, часть поступит митрополии в возмещение убытков, а остальное – Церкви. Епископам, в епископии которых будут посланы такие экономы и управители, запрещено, под страхом тягчайшего осуждения, чинить им какие-нибудь препятствия в отправлении возложенной на них обязанности, за исключением случаев, когда пожелают научить чему-нибудь такому, что может послужить в пользу Церкви.¹⁸⁴⁹

Византийская податная система своей организацией ясно доказывает, что она составляет прямое наследие податной системы императорского Рима.¹⁸⁵⁰ В частностях обнаруживаются однако же черты, отличающие ее от этой последней, – замечается отличие в постановке бюджетного периода, в том значении, какое получили основные подати, и в том развитии, какое сообщено податям второстепенным и дополнительным.

Со времени податной реформы Диоклетиана и Константина Великого 15-летний период был сроком, в течении которого должны были иметь силу писцовые книги (кадастр); по истечении 15-и лет книги подлежали пересмотру, проверялись, в них с точностью обозначалось, сколько в каждой области податных тягол (jugum), с которых следовало брать поземельную подать (tributum soli), сколько в каждом тягле колонов, с которых причиталась поголовная подать (tributum capiti), и т. д. При определении числа тягол принималось в расчет качество земли, причем земля была разделена на несколько классов, и тогда как, например, 20 югеров¹⁸⁵¹ земли первого класса составляли тягло, земли второго класса требовалось 40, третьего – 60 югеров, чтобы составилось тягло, а земли, находившейся под виноградником, стоявшей выше первого класса, нужно было только 5 югеров для тягла. Писцовые книги (iaoiccbSiicov),¹⁸⁵² как основа податного обложения, продолжали существовать и в Византийской империи, хранились в министерстве, подведомственном логофету общих дел (о yeviKOi;), практоры, отправлявшиеся для сбора податей, получали в министерстве из книг выписки (aKpooTixoi, катасгахоО,¹⁸⁵³ касавшиеся той фемы, которая приходилась на их долю, и взимали сбор с того, за кем записано тягло (^euyapiov), чей был столбец (oiixoi;). Византийский зевгарий состоял из большего или меньшего числа модиев,¹⁸⁵⁴ смотря по качеству земли и ее классу. Но если в этом отношении Византия удержала прежние порядки и не представила ничего нового, кроме названий, то в отношении бюджетного периода она более ограничивалась воспоминаниями, заявляя свою верность старым традициям, главным образом, в принятой системе летосчисления по индиктионам. Правильно повторявшихся через каждые 15 лет податных ревизий в Византии не видим. До конца X в. в источниках встречается только одно указание на неосуществившийся проект переписи при Василии I Македонянине.¹⁸⁵⁵ Нельзя однако же толковать такое умолчание памятников в смысле полнейшего отсутствия обычая переписей: не было систематического их повторения, но со здравым смыслом несообразно, чтобы в течении столетий можно было довольствоваться раз составленными писцовыми книгами; кроме того, если уравнительных проверок не было предпринимаемо, то зачем существовали¹⁸⁵⁶ в Византийской империи должности дозорщиков, при-правщиков и писцов (opBdnai, елотпси, eacmnai, слтеурафЕц)? Следует поэтому допустить, что ревизии и уравнительные переписи предпринимаемы были, по крайней мере, изредка и имели если не общее для всего государства значение, то частное для тех или других фем. В конце X в., именно в 995 г., перепись, общая или частная – сказать трудно, – была предпринята и писцовые книги пересмотрены по приказанию императора Василия II.¹⁸⁵⁷ Этими книгами руководствовались при податных операциях в последние годы царствования Василия II и при ближайших к нему императорах. В 1042 г. произошел случай, который вновь должен был побудить заняться писцовыми книгами. Во время бунта против Михаила Калафата народная толпа, ворвавшись во дворец, проникла в то помещение, где хранились деньги (казна) и податные списки, деньги расхитила, а списки (тас; бгщошои; аяоурафш;) разорвала.¹⁸⁵⁸ Хотя в ближайшее затем время историки не говорят о переписи, которая была бы произведена по повелению Зои с Феодорой, и хотя в самом рассказе об уничтожении списков не совсем ясно, что следует под ними понимать, самые ли писцовые книги, или акростихи, которые выдавались практорам отдельных фем и затем были ими возвращаемы с отметками об уплаченных податях; однако же едва ли можно сомневаться, что беспорядок в податных документах и уничтожение некоторых из них должны были вызвать меру, необходимую для приведения дел в ясность. При Константине Мономахе была произведена¹⁸⁵⁹ перепись в Иверии и Месопотамии чиновником Серблием. Из государей последующего времени о Константине Дуке, уже потому что он так внимательно относился к финансам, можно догадываться, что он не упускал из виду уравнительной ревизии и пересмотра писцовых книг. Показание историка о смуте, произошедшей в тех епархиях, подати которых были увеличены,¹⁸⁶⁰ может подкрепить догадку, потому что факт увеличения подати в некоторых только епархиях предполагает предшествовавшую ему ревизию, с помощью которой было выяснено, что эти фемы можно обложить большим сбором.

Первой основной податью была поземельная подать. В римском государстве она лежала только на землевладельцах, плативших ее деньгами и натурой. В византийском государстве затемнился существенный ее признак, по которому она ограничивалась одними поземельными собственниками. Когда после социального переворота, выразившегося появлением в византийском государстве крестьянских общин и париков, поземельная подать была возложена на крестьян-общинников, наряду с отдельными землевладельцами, в этом не было ничего непоследовательного, потому что община была поземельным собственником, – непоследовательность заключалась в привлечении к платежу подати париков, обрабатывавших чужие земли. И в византийском государстве поземельная подать, по-видимому, платилась сначала и деньгами, и натурой; денежный взнос мог называться в собственном смысле посошным (^еиуаратшоу), а взнос натурой – житным (onapKia). Но с течением времени обнаруживается стремление к замене натуральных взносов денежными. В XI в. к этому в особенности стремился Иоанн Орфанотроф, первый министр Михаила Пафлагона. До его времени те фемы, в которых преобладало болгарское население, платили натурой: каждый болгарин, имевший тягло,¹⁸⁶¹ платил государству модий жита, модий проса и стамну вина. Этот порядок существовал при царе Самуиле и оставлен в неприкосновенности Василием II после завоевания Болгарии. Орфанотроф изменил порядок, повелел взимать подать номис-мами, к явному неудовольствию плательщиков.¹⁸⁶² Переложение поземельной подати натурой на деньги привело к тому, что впоследствии названия отождествились, зевгаратикий и ситаркия стали употребляться как слова равные.¹⁸⁶³ Кроме указанных изменений в характере поземельной подати, в ней замечается еще та особенность, что в византийском государстве она разветвилась, или правильнее – дополнена другими сходными податями. При исчислении тягол (зевгариев) принималась в расчет лишь земля, состоявшая под пашней (пахотная), виноградниками и масличными насаждениями. Земля усадебная и пастбища оставались в стороне. Государство привлекло и последние два рода земельных владений к уплате податей, обложив усадьбы с жильем подымной податью (kootvikov, Karcviov),¹⁸⁶⁴ а пастбища – пастбищным (ewôiov).¹⁸⁶⁵

Другой податью, следовавшей за поземельной, была подать поголовная. В Римской империи эта подать была дополнительной, лежала на тех, которые не имели собственной земли и не несли поземельного налога, так что известное лицо обыкновенно не платило и поземельной, и поголовной податей, а лишь одну из них. Согласно с этим правилом, в Византийской империи, после привлечения к поземельной подати всех имевших землю, как на правах собственности, так и временного пользования, подать поголовная должна была исчезнуть. И действительно, она вышла из употребления, но не навсегда, а лишь на время. Тот же Иоанн Орфанотроф, заботившийся о переложении натуральной поземельной подати на деньги, позаботился и о восстановлении поголовной подати. Одновременно с тем, как были обложены денежным сбором болгары, или несколько ранее, он наложил на каждую деревню (ekootov x&v x®pi®v), независимо от других государственных податей, еще подать за воздух ((отёр аернсои), в количестве, соответствующем средствам деревни, так что, например, на одну было наложено четыре номис-мы, на другую шесть и так далее до двадцати.¹⁸⁶⁶ Подать за воздух, показавшаяся в свое время необычной,¹⁸⁶⁷ не потому, разумеется, что она была совершенной новостью, а потому что современники Иоанна успели от нее отвыкнуть,¹⁸⁶⁸ представляла собой не что иное, как поголовную подать.¹⁸⁶⁹ После возобновления ее Иоанном, она была в непрерывном употреблении до конца XI столетия¹⁸⁷⁰ и перешла к последующим векам. Из сообщения историка о ее возобновлении можно заключить, прежде всего, что она была распространена на одних крестьян и не коснулась властелей; принцип несовместимости ее с поземельной податью был, следовательно, соблюден, но только в интересах властельской стороны; далее, что обложение ею производилось по деревням и селениям, причем раскладка по душам могла и не подлежать правительственному контролю.¹⁸⁷¹

Но если властели, платившие поземельную подать, были изъяты от поголовной подати, которую платили только убогие, то они не были освобождены от добавочных статей и подлежали им вместе с убогими, хотя, впрочем, с некоторыми послаблениями. В числе таких статей первое место занимал дикерат, т. е. надбавка двух кератиев или, что то же, одного мили-арисия¹⁸⁷² к каждой номисме поземельной подати, сделанная еще Львом Исав-ром, для покрытия расходов на восстановление разрушенных землетрясением 740 г. стен Константинополя,¹⁸⁷³ и оставшаяся в последующее время, несмотря на то, что расходы по возобновлению стен давно окупились. Второе место между добавочными статьями занимал экзафолл, т. е. надбавка шести пулл на¹⁸⁷⁴/з номисмы поземельной подати, тоже сделанная Львом Исав-ром, как свидетельствует заметка в образцовом расчете для взимания податей, составленном при Алексее Комнине применительно к старой системе.¹⁸⁷⁵

Третью добавочную статью составляли пошлина и погонное, равнявшиеся одному милиарисию и двенадцати пуллам с каждой номисмы поземельной подати – сбор, о первоначальном и позднейшем назначении которого сделана в расчете следующая заметка: «Практор имел обыкновение спрашивать в свою пользу пошлины (m)vr 0eiav) на каждую номисму 1 милиари-сий, что составляет ½ номисмы, а сверх того, в виде вознаграждения за ногоутомление (яобокотпои) того его человека, который привлекает плательщика ко взносу должного казне, погонного (ёХатгкоу) 12 фолл или¼ номисмы. Так как дикерато-экзафолльный сбор принадлежал казне, то он отмечался на листе (катастхоу), представляемом в секрет общих дел (сёк-pexov тои yeviKOu). Пошлина и погонное тоже вносились в казну и в секрет общих дел, но записывались в особых ведомостях, выдававшихся на каждую фему, как взысканные в пользу сборщика (тои §юисг тои) и его людей; они ставились на его счет и не вносились в квитанцию, выдаваемую плательщику сборщиком. Впоследствии и эти сборы поставлены на счет казны (в ее пользу), и в квитанции плательщиков известного селения пишется примерно так: общая сумма (поземельной подати) 100 номисм, дикерата 100 милиарисий, т. е. 8 ½ номисм, экзафолла 25 милиарисий, т. е. 2½ номисмы, пошлины 3 номисмы и погонного 1 номисма, а всего с дикерато-экзафоллом, пошлиной и погонным 114 номисм с ¹/₃ и ¹/₁₂ ¹⁸⁷⁶Таким образом оказывается, что добавочные статьи, дикерат, экзафолл, пошлина и погонное увеличивали основную поземельную подать на 14 ⁵/₁₂ процентов. В конце расчета замечено, что количество взыскиваемых с одного лица пошлины и погонного может возрастать до 10 номисм, смотря по количеству вносимой им поземельной подати, но затем останавливается, и взыскание с одного лица пошлины и погонного свыше 10 номисм не бывает, так что все количество основной подати свыше 200 номисм, платимое тем или другим лицом, не подлежит надбавке по этой статье. Отсюда видно, что хотя властели облагались добавочными статьями, наравне с убогими, однако же и здесь сделано в пользу первых, и именно в пользу властелей, обладавших крупной поземельной собственностью, облегчение в том смысле, что с суммы обложения, превосходившей 200 номисм, им прощалось три процента, которые следовало бы взимать в силу последней добавочной статьи.

В Византийской империи кроме денежных взысканий существовали еще натуральные повинности, и если относительно первых убогие были более обременены, чем властели, то относительно последних неравномерность обнаруживалась еще в сильнейшей степени. Натуральные повинности группировались около трех главных предметов: а) военного дела, б) государственной почты и в) кормления воевод, сборщиков и др. властей.

Передвижение войска, его продовольствие, расквартирование, сооружение укреплений, военных судов и т. д.¹⁸⁷⁷ ложились всей своей тяжестью на податные классы, которые привлекались к отправлению соответствующих повинностей. Главнейшие из повинностей были: auvcovii – обязанность поставлять хлеб для армии по принудительной цене, определенной казной; цпатоу – военный постой, обязанность отводить солдатам помещение, а в связи с помещением и содержание; каотроктипа – градостроение, обязанность строить укрепления, подвозить нужный для того материал, дерево, камень, известь и пр.; катеруокпспа – постройка каторг, военных судов, рубка и подвоз необходимого при этом леса, распил досок, доставка парусины, пакли, конопли, смолы и пр. Повинности, соединенные с военным делом, лежали на всех – жителях городов и деревень, властелях и убогих. Но всеобщность существовала больше в теории, чем на практике. Там, где нужна была работа, личный труд, привлекаемы были, разумеется, убогие. С другой стороны, хотя повинности были общегосударственными, однако же несли их жители местностей, ближайших к театру военных действий, и тех, через которые лежал путь для войск, отправлявшихся в поход и возвращавшихся из похода. Поэтому хорошие главнокомандующие при определении маршрута обыкновенно принимали в расчет степень материального благосостояния той или другой местности, щадя население небогатое или пострадавшее от каких-нибудь бедствий.

Так, например, Роман Диоген во время похода 1068 г. принял в соображение урон, нанесенный Антиохии неприятельскими набегами; чтобы продовольствованием армии еще более не стеснить жителей, и без того терпевших недостаток в съестных припасах, он двинулся по местам не населенным, через возвышенности и клисуры, отделявшие Келисирию от Киликии.¹⁸⁷⁸ Способ привлечения к повинностям вел к тому, что местности, удаленные от театра военных действий, не были обременяемы, но тем большее бремя лежало на местностях, имевших несчастие служить театром военных действий или соприкасавшихся с ними. Тяжесть еще более увеличивалась вследствие того, что взыскание повинностей открывало широкое поприще злоупотреблениям, которые, благодаря особенностям системы, всегда возможно было прикрыть личиной законности. Не все были похожи на Диогена, щадившего мирное население и строго наблюдавшего, чтобы солдаты не позволяли себе противозаконных действий.¹⁸⁷⁹ Большинство военачальников смотрело на свое положение с точки зрения выгод, которые из него можно извлечь, и обращая в свою пользу деньги, предназначавшиеся на содержание войска,¹⁸⁸⁰ предоставляло армии другие способы содержания; те военачальники, которые при других условиях, может быть, и не допустили бы злоупотреблений, иногда поневоле должны были сквозь пальцы смотреть на притеснения жителей солдатами, потому что правительство скупилось на средства, необходимые для военных надобностей.¹⁸⁸¹ В подобных случаях военачальники находили нужным забыть на время, что существует повинность awcovr\, в силу которой за хлеб, поставляемый войску населением, нужно платить деньги, но хорошо помнили, что по закону есть другая повинность – щтатоу, по которой помещение и содержание армии можно получить даром. В результате выходило, что мирное население на законном основании лишалось и той скудной казенной платы, какая назначалась за хлеб, и доставляло войску провиант бесплатно. Этого мало. Войско, вследствие такого положения вещей, дошло до крайней деморализации; забывая патриотические чувства, оно смотрело на войну как на промысел, и если начальники спешили поживиться за счет казны, то и подчиненные, и рядовые солдаты думали только о том, чтобы поживиться за счет мирного населения. Этим настроением были проникнуты не только наемники и иноплеменники, но и местное войско. Требовалась большая, можно сказать, самоотверженная энергия, чтобы ограничить солдатские насилия и грабительства. О наемных войсках и говорить нечего: их даже такой строгий полководец, как Диоген, не мог удержать от излишеств, даже под его командой они не стеснялись беспощадно разорять страну, преждевременно снимать жатву и выпасать скотом крестьянские посевы.¹⁸⁸² Но и хищнические инстинкты своего войска, жертвой которых делались мирные земледельцы, крестьянство, нелегко было укротить. Когда император Исаак Комнин во время своего похода в европейские фемы смог достигнуть того, что заставил войско довольствоваться собственным содержанием и не притеснять убогих земледельцев,¹⁸⁸³ Пселл имел полное основание отнести его успех к числу побед, и побед не последней важности. Разумеется, полководец, искавший популярности в войне, не мог и думать о чем-нибудь подобном; ему оставалось, для приобретения расположения солдат, отдавать им в жертву крестьянское добро, и, например, о Льве Торнике, поднявшем оружие против Мономаха, известно, что он позволял солдатам все найденное забирать и обращать в свою пользу.¹⁸⁸⁴ Нетрудно представить себе, до какого состояния доводимо было население в местностях, где появлялась византийская армия. Появление ее для жителей было своего рода вражеским нашествием, иногда не уступавшим вторжению настоящего врага. Армянский писатель замечает, что войско, состоявшее под начальством антиохийского дуки Константина, возвращаясь с похода против мусульман, повергало христиан (между Мелитиной и Антиохией) еще в большую скорбь, чем делали это сами мусульмане.¹⁸⁸⁵ Замечание может показаться пристрастным в устах нерасположенного к грекам армянина; но и греческий писатель с сокрушенным сердцем разоблачает тот же факт, говоря, что масса войска, подражая нечестию своих начальников, бесстыдно обижает и бесчеловечно притесняет своих единоплеменников, грабит и отнимает их имущество, в собственном своем отечестве ведет себя по-неприятельски, не оставляя на долю так называемых неприятелей ни одного злодеяния и разбоя, – поражение их освобождает деревни, селения и города от дурных поступков, и единоплеменники усердно об этом молятся.¹⁸⁸⁶

В связи с государственной почтой находилась ямская повинность – ayyapeia,¹⁸⁸⁷ обязанность поставлять подводы, лошадей, волов, ослов, с возницами и погонщиками, для провоза сановников, послов, гонцов, должностных лиц, и вообще лиц, отправлявшихся по казенной надобности. Перевозка солдат и военных принадлежностей составляла часть этой повинности, к ней относилась также обязанность содержать в исправности дороги и мосты. Ямская повинность имела, по-видимому, двойственный характер. Пселл, объясняя слово коутоира, распространяется о почтовых станциях, которые находились в соответственном расстоянии одна от другой и на которых стояло 4–6 быстроходных лошадей, имевших, в отличие от остальных, обрезанные хвосты, и называвшихся поэтому коутоира; поставка этих лошадей производилась не за счет казны, но составляла как бы подать (кг)уоо?), возлагавшуюся на некоторые деревни, которые за это освобождались от других тягостей.¹⁸⁸⁸ Пселл говорит в прошедшем времени и из слов его не ясно, была ли почта, о которой у него идет речь, учреждением староримским, видоизменившимся к XI в., или же она существовала в XI в., и следовательно, в XI в. жители, несшие почтовую повинность, освобождены были от других повинностей. Но сравнивая описание Пселла с тем, что говорит Прокопий Кесарийский¹⁸⁸⁹ о государственной почте, организованной Юстинианом I, мы видим, что порядок вещей, изображаемый Пселлом, несколько отличен от того, который существовал с VI в. После перемен, введенных Юстинианом, были тракты с короткими перегонами и с числом лошадей на каждой станции около сорока; были также тракты с большими перегонами и, вместо лошадей, с ослами на станциях. Расход по поставке лошадей и ослов производился правительством, которое покупало лошадей у землевладельцев. Желание сократить государственные расходы побудило Юстиниана на одном тракте закрыть все станции, на другом уменьшить их число и, вместо дорогих лошадей, поставить дешевле стоивших ослов; если бы почта содержалась жителями, а не казной, то Юстиниан, без сомнения, и не позаботился бы об ее удешевлении. Таким образом, когда Пселл говорит об одинаковых на всех трактах почтовых станциях, с числом лошадей от 4 до 6, и об обязанности деревень поставлять лошадей, он говорит о деле, по древности не достигавшем Юстиниана, а установившемся впоследствии. Пселл говорит о нем в прошедшем времени, потому что намерением его было выяснить начало, происхождение¹⁸⁹⁰ существовавших в его время почтовых порядков, а не потому, чтобы к его времени они вышли из употребления и не существовали более. В одном письме Пселл пишет о сменных лошадях на почтовых станциях между двумя фемами и применяет к ним то же название кбутоора; это слово у него тождественно с Srpoaia шяоˆ,¹⁸⁹¹ и основанием, почему почтовая гоньба лежала не на казначействе, а на некоторых деревнях, служит для него то соображение, что дело это – Srpoaiov лраура.¹⁸⁹² Поэтому когда в источниках почтовые лошади, существовавшие и при Мономахе, и при Вотаниате, называются 5г цоа1а истое;, Srpocrioi стяо!,¹⁸⁹³ под ними мы должны понимать лошадей, содержавшихся не казной, а крестьянами некоторых деревень; когда сам же Пселл рассказывает, какТорник и его приверженцы, бежавшие из Константинополя в Адрианополь, по дороге, для устранения погони, умертвили почтовых лошадей, его рассказ, убеждая нас с одной стороны, что лошади были отборные и постоянно находились на станциях, с другой – делается правдоподобным лишь под условием предположения, что на станциях лошадей было немного (от 4 до 6), иначе, если бы комплект был велик (доходил, например, до 40, как при Юстиниане), мера была бы едва ли выполнимой уже потому, что при таком комплекте состояло бы значительное число прислуги, с которой пришлось бы считаться приверженцам Торника. Итак, сообщение Пселла об устройстве почты мы вправе считать имеющим силу для XI в.; можем принять в соображение и его известие, что деревни, поставлявшие почтовых лошадей, освобождены были от других повинностей. Получается один вид ямской повинности: ее несут крестьяне, живущие в деревнях, расположенных вдоль больших дорог; эти крестьяне для государственных нужд содержат по дорогам почтовые станции, на станциях – лошадей, и отбывая эту постоянную повинность, пользуются льготами относительно остальных повинностей. Но не по большим только дорогам приходилось ездить чиновникам и двигаться войскам, если же войска двигались и по большим дорогам, то почтовых лошадей было для них недостаточно, и кроме того, не одни лошади, но волы и другие вьючные животные требовались для перевозки военных припасов и оружия: что значило несколько почтовых упряжек, стоявших наготове для станции, если для подвоза осадных машин (например, при осаде Манцикерта Диогеном)¹⁸⁹⁴ требовалось не менее тысячи повозок? Получается, таким образом, другой вид ямской повинности: ее несут крестьяне (исключая крестьян, содержавших государственную почту), и она не имеет характера постоянной и равномерной повинности; требовалась она по мере надобности и, подобно повинностям, соединенным с военным делом, не между всеми равномерно распределялась, но всей тяжестью ложилась на тех местностях, где обнаруживалась надобность. Последнего рода ямская повинность, как скоро она касалась известной местности, могла быть, и действительно была, не легче, а, напротив, тяжелее постоянной почтовой гоньбы, составлявшей обязанность придорожных деревень, но поскольку она не была учреждением непрерывно существующим, то крестьяне, несшие повинность, не пользовались никакими льготами; в этом убеждают грамоты, в которых ангария перечисляется наряду с другими налогами.

Была еще натуральная повинность ал^ктоу,¹⁸⁹⁵ представлявшая аналогию с постойной повинностью и состоявшая в обязанности давать помещение и кормы (кабшца Kai ояоЙохг , тросраТ) правителям фем, сборщикам податей и вообще официальным лицам, а также заслуженным особам, для которых, надо полагать, это было своего рода пенсионом (цоуолроасо-hcov яарохл) – Для пропитания названных лиц и особ и сопровождавшей их свиты, равно как их прислуги и лошадей, требовалось мясо разных животных и птиц, рыба, вино, масло, овощи, хлеб, ячмень, овес, сено, и все это, вместе с помещением, должны были доставлять митрополии, еписко-пии, монастыри, землевладельцы, города и села, в которых появлялись стратиг, судья, практор и др. Имевший право на даровое помещение и кормы располагал широким выбором мест и лиц, которых он мог почтить ни для кого нежелательной честью принимать и угощать себя, – остановиться там или здесь зависело от его воли. Поэтому и мог Пселл, узнав, что бывший в его харистикии Мидикийский монастырь ожидает прибытия опсикийского стратига Зомы, обратиться к последнему с просьбой освободить его от своего посещения ввиду того, что монастырь – бедный и тягота кормления будет для него непосильной.¹⁸⁹⁶ Повинность была обременительной не только для отдельных монастырей, но и для митрополий,¹⁸⁹⁷ почему и существовал обычай, что некоторые монастыри давали митрополиям субсидии на этот предмет. Синод 1028 г. постановил, чтобы монастыри, исстари делавшие взнос митрополиям на содержание особ или на кормление судей и сборщиков государственных податей, в случае если будут отданы кому-нибудь в харистикию, продолжали уплачивать этот взнос митрополитам без изменения.¹⁸⁹⁸ Некоторые получали от императоров привилегии, освобождавшие от посещений представителей власти, влекших за собой тяжелую обязанность давать помещение и кормы; но византийские администраторы умели обходить запрещение и привлекать даже имевших привилегию к отбыванию повинности.¹⁸⁹⁹

Памятники, сохранившиеся от последующих столетий, указывают на существование многих других податей и повинностей, сверх нами перечисленных, а также на то, что некоторые натуральные повинности переведены были на деньги, поэтому они превратились в налоги более постоянные и более равномерные. Из XI в. нет указаний, которые давали бы право заключать, как о взыскании натуральных повинностей деньгами, так и о применении тех частных сборов, вроде десятины с овец, свиней и пчелиных ульев (дальнейшее развитие пастбищного), убийства (тои tpovoo), деворастления (razpGevotpGopia – девичий разбой), обретения сокровища (еиреац тои 0г асшроо) и пр., перечень которых находим в позднейших актах. Независимо однако же от такого разветвления государственных налогов, составляющего предмет сомнительный для XI в., мы имеем достаточно данных, убеждающих, что и в XI в. податные классы были крайне обременены. Масса народа оказывалась несостоятельной, и византийская казна, отличавшаяся вообще строгостью в деле взыскания податей, прибегала к экзекуциям, продаже земель, домов и другого имущества, – к таким мерам, которые приводили к окончательному разорению плательщиков, имущество которых чиновники фиска из личных расчетов могли продать и нередко продавали дешевле действительной стоимости.¹⁹⁰⁰ Но экзекуции мало помогали и недоимки с каждым годом все более накапливались. В большинстве случаев недоимки представляли безнадежный долг, так что в интересах уменьшения финансовой путаницы оставалось только списать их со счетов. Тем не менее с формальной стороны они всегда могли послужить законным основанием к тому, чтобы многих повергнуть в нищету, и потому списание недоимок, в существе дела неизбежное, было благодеянием для подданных. Обыкновенно приказы о прощении долгов давались в поминальные дни (ёлиасрюц грёрак;) или по поводу тяжкой болезни императора, за спасение души – царствующего государя или прежде умерших; прощались также долги в ознаменование каких-нибудь важных событий, вроде восшествия на престол. Византийская казна и в благодеяниях старалась соблюсти расчет: долги большей частью прощались за известное число старых лет, принося радость старинным должникам и возбуждая зависть в должниках позднейших.¹⁹⁰¹ При вступлении на престол Константина VIII оставалось много неуплаченных денег за два года, потому что Василий Болгаробойца, щадя убогих, был снисходителен при взимании с них податей. Константин VIII взыскал эти недоимки.¹⁹⁰² Роман III ознаменовал свое вступление на престол прощением государственных долгов,¹⁹⁰³ но тем неумолимее он стал впоследствии, по возвращении с неудачного сирийского похода, взыскивать старые долги, – многие были прогнаны с земель и домов, поступивших в продажу за долг казне.¹⁹⁰⁴ Затем упоминается о Зое, что она, приближаясь к смерти, освобождала от долгов.¹⁹⁰⁵ Но особенно щедрым оказался Вотаниат, простивший долги не только за старые, но и за новые годы; он издал повеление (уоцобетеТ) о списании долгов со всех, как властелей, так и убогих, за все время, предшествовавшее провозглашению его императором.¹⁹⁰⁶

Бремя, угнетавшее податные классы, делалось еще тяжелее вследствие того, что находились охотники приумножить тяжесть, имевшие в руках средства достигнуть этого. К числу их принадлежали некоторые претенденты, поднимавшие оружие против царствовавших государей, и вообще бунтовщики, выступавшие против законной власти. Были претенденты, которые для приобретения популярности и приверженцев считали нужным объявить облегчение и даже снятие податей, – к числу таких принадлежали Маниак и Лев Торник.¹⁹⁰⁷ Но не все держались этого правила, многие, напротив, нуждаясь в деньгах для осуществления замыслов, собирали дани с населения. Так Исаак Комнин, восставший против Стратиотика, поставил караулы по дорогам, ведшим к столице, так, чтобы без его ведома и разрешения никто не мог пройти и проехать, и затем стал собирать подати; к чести его нужно сказать, что сбор производился не беспорядочно, но с соблюдением строгой отчетности – составлены были особые присутствия, назначены сборщики и все взысканное записывалось, с тем чтобы впоследствии можно было зачесть платежи.¹⁹⁰⁸ Судьба благоприятствовала Комнину, и подданные вследствие того не понесли ущерба. Но едва ли обошлось без убытка для плательщиков в другом случае, когда Роман Диоген, освободившись из турецкого плена, двинулся от Манцикерта к Амасию и по пути собрал государственные подати:¹⁹⁰⁹ весьма сомнительно, чтобы правительство Парапинака, объявившее Диогена низложенным с престола, зачло за подданными уплаченные ими низложенному государю деньги. В царствование Романа Диогена мятежный предводитель норманнской наемной дружины, Криспин, делал нападения на сборщиков и отнимал у них собранные подати,¹⁹¹⁰ а его преемник, Ур-сель, бунтовавший при Михаиле Парапинаке, обходил населенные места около Амасии и Неокесарии и принуждал жителей платить себе дань.¹⁹¹¹

В пользу Вриенния, восставшего против Парапинака, тоже взимаема была дань с жителей Кизического полуострова,¹⁹¹² а кесарь Иоанн, стоявший на стороне Комнинов, восставших против Вотаниата, поступил наподобие Криспина: встретив сборщика, везшего в Византию мешок золота, он сначала уговаривал его перейти в лагерь бунтовщиков, когда же тот не согласился, отнял у него деньги и, навьючив на своих лошадей, отправился к Комниным.¹⁹¹³

Претенденты и мятежники были временной невзгодой, обрушивавшейся на ту или другую часть Империи. Гораздо более терпело население от сборщиков податей, ежегодно делавших свой набег. Места сборщиков были настоящим золотым дном, хотя не всегда безопасные для эксплуатации. Организация податной системы, с ее кормлениями и дополнительными статьями, сама по себе доставляла практорам выгоды, даже при добросовестном с их стороны отношении к делу; для практоров же недобросовестных открывала широкий путь к наживе. Сложные, требовавшие точности и знания, выкладки дикерата, экзафолла, пошлины и погонного были в высшей степени сподручны для чиновников, желавших поживиться за счет простоты и неопытности поселян; к тому же неизвестно, в какое время введена отчетность по взиманию пошлины и погонного, – во всяком случае, было время, когда по этой статье строгих оправдательных документов не полагалось и произвол практоров не имел узды. Не все практоры заботились даже о том, чтобы излишние взыскания замаскировать в глазах плательщиков известной статьей в окладном листе, – требуя с них, что следовало по закону, они не стеснялись требовать и сверхдолжного.¹⁹¹⁴ Поднимался ропот, жалобы в изобилии доходили до столицы, но в столице нужно было иметь сильного заступника, чтобы жалоба произвела действие, потому что центральное правительство имело основание быть солидарным с практо-рами¹⁹¹⁵ и не жертвовать фискальными интересами ради народного блага. В защиту епископа от притеснений сборщика мог еще раздаться голос из столицы, где у епископа было знакомство при дворе,¹⁹¹⁶ но для крестьянской общины и париков нелегко было найти защитника: скорее раздавался голос в пользу сборщика, чем убогих плательщиков.¹⁹¹⁷ Народу оставалось или терпеть, или защищаться собственными средствами. Большей частью он терпел, но иногда, не в состоянии будучи выносить зла, прибегал к самовольной расправе с практорами и их приспешниками, стратигами.¹⁹¹⁸ Народные бунты против сборщиков служат красноречивой иллюстрацией как тяжести податной системы, так и злоупотреблений со стороны органов фиска. Вместе с тем они доказывают и полную солидарность высшей, центральной власти со своими органами, потому что народные вспышки, вместо того чтобы побудить правительство ввести изменения в системе, вызывали лишь репрессии.

Явное предпочтение фискальных интересов другим существенным государственным интересам, выразившееся в покровительстве правительства финансовым чиновникам, с неменьшей ясностью обнаруживается в характере тех экстренных источников дохода, к которым обращалось правительство с целью восполнения недостаточных для его нужд податных сборов. Применение этих источников с точки зрения здравых политических и экономических начал является аномалией, и если для государственных деятелей Византии XI в., прибегавших к ним, можно отыскать оправдание, то лишь в том обстоятельстве, что не они были творцами и изобретателями источников, что эти последние составляли традиционное наследие старых времен, давно всосавшееся в византийский государственный организм.

Первым таким источником было отчисление в казну частных и церковных имуществ. Действие это имело в Византийской империи давние прецеденты. Конфискация частных имуществ, бывшая по закону наказанием за преступления против государства и Церкви, весьма часто применявшимся, иногда переходила на почву явного насилия и злоупотребления властью, которая лишь прикрывалась личиной права. Чтобы не вдаваться в подробности, но иметь однако же перед глазами конкретный пример, достаточно вспомнить Юстиниана I, при котором не только заговоры и возмущения, вроде «дня Ники» или бунта из-за фальсификации монеты, открывали законный путь к конфискациям, не только обвинения в приверженности к язычеству и ереси давали повод к пеням и секвестрам, но пущены были также в ход разные предосудительные средства, в видах обогащения казны за счет частных лиц, причем внешняя законность не нарушалась: казна получала имущество в силу дара, завещания, по-видимому, вполне правильно, но дело в том, что иногда дарил имущество богатый человек, совершивший убийство или другое тяжелое преступление и затем освобождавшийся от преследования, или дарил казне свой процесс с соседом тот, кто был уверен в безнадежности иска, а между тем знал, что в руках казны он окажется бесспорным, что через это и императорская благосклонность будет приобретена, и противник уничтожен; отчуждение в казну имуществ по смерти владельцев не всегда совершалось на основании подлинных завещаний, иногда имели силу и документы сомнительного происхождения.¹⁹¹⁹ Что касается захвата церковных имуществ казной и мотивов, по которым он совершался, то нет надобности возвращаться к VIII в., к мерам императоров-иконоборцев, отмененным Седьмым Вселенским собором 787 г. и потерявшим значение при императорах Македонской династии; достаточно вспомнить новеллы X в. (Романа Лекапина, Никифора Фоки и Василия II Болгаробойцы). 8-й пункт новеллы Романа Лекапина 934 г., различно понимавшийся тогдашними юристами, говорит о предпочтении вкладов в монастыри деньгами перед вкладами недвижимыми имуществами и мотивирует свое предпочтение тем, что монахи, не имеющие недвижимости, освобождаются от споров, тяжеб и неудержимого стяжания, получают возможность избегать, а не идти навстречу искушениям и поводам к падению, опасным для них, как для людей, не чуждых человеческих слабостей.¹⁹²⁰ Никифор Фока в новелле 964 г., развивая тот же мотив о несовместимости имущественных приобретений с монашеской нестяжательностью и дополняя свое рассуждение соображением о суетном тщеславии, побуждающем частных лиц основывать собственные монастыри, вместо того чтобы помогать деньгами монастырям уже существующим, но пришедшим в упадок, положительно воспрещает строить новые монастыри (за исключением келий и лавр в пустынных местах) и делать в существующие монастыри вклады недвижимостей, разрешает жертвовать только деньги, для чего позволительно продать свои поля и имения кому-нибудь из людей светских и обратить недвижимость в капитал.¹⁹²¹ Закон Никифора Фоки окончательно был отменен Василием II, в 988 г., но затем в новеллу самого же Василия II от 996 г. внесен¹⁹²² параграф (3-й), постановивший важные, а главное весьма растяжимые и поддававшиеся различным комментариям ограничения насчет монастырей. О тех религиозных мотивах, которые приведены в новеллах Лекапина и Фоки, здесь нет речи – выставлен лишь государственный принцип: защита крестьянской общины от монастырей (как властелей). Новелла, разделив монастыри на два разряда, на сельские, возникшие на крестьянских участках, имеющие не более 8 старцев, и на монастыри, существующие вне крестьянских общин, к которым причисляются и сельские, имеющие более 8 старцев и, сверх имения образовавшегося из крестьянских наделов, владеющие еще недвижимыми имуществами, пожертвованными частными лицами или императорами, узаконяет, что монастыри, в момент издания новеллы подходящие к первому разряду, должны оставаться в распоряжении крестьянских общин, никому не могут быть передаваемы и даримы, монастыри же второго разряда могут находиться под властью митрополитов и епископов и ими могут быть отдаваемы в дар. Вопрос о том, могут ли быть устраиваемы новые монастыри, в новелле обойден молчанием; но важно, что в новелле запрещается монастырям делать новые приобретения, причем запрещение поставлено в такую предметную связь и изложено в такой форме,¹⁹²³ что его можно было толковать в смысле обязательности только для крестьянских монастырей, можно было также прилагать ко всем монастырям, можно было распространять обязательность только на время после издания новеллы Василия II, можно было также подвести под него все приобретения, сделанные монастырями со времени издания новеллы Романа Лекапина. Неопределенность, с какой сделано запрещение, была весьма тактичным делом со стороны государя, желавшего избежать столкновения с могущественным духовным сословием, с монашеским чином и вообще с благочестивыми людьми своего времени, но делом крайне опасным для Церкви и соблазнительным для своекорыстных государей, преемников Василия II. Во всяком случае, XI век унаследовал известную аргументацию (занесенную в новеллы Лекапина и Фоки) о несообразности монастырского стяжания и формальное запрещение стяжаний (Лекапина и Василия II), смысл и растяжимость которого зависели от усмотрения.

С этим наследием в руках, равно как с унаследованной от старого времени практикой отнятия на законном основании в пользу казны имуществ у частных лиц, опираясь, наконец, на принципы харистикарной и про-ниарной систем, некоторые императоры нашего периода принялись за восполнение денежных ресурсов. Первым вступил на это поприще Константин Мономах в последние два года своего царствования. Историк сообщает, что он в сообществе со счетчиками податей, которых зовут приказными (аекрепкобс;), измыслил неожиданные вины и штрафы и разбил жизнь людей, сколько-нибудь зажиточных, подвергая их судам неправедным, поднимая новоявленные иски и претензии. Начался вопль штрафуемых, которые принуждены были отдавать свое добро, последовали усиленные аресты, плач раздавался каждодневно. Те, которые не испытали еще горя, были более достойны сожаления, чем испытавшие, потому что трепетали в ожидании обвинений со стороны представителей фиска и почти видели над своей головой поднятый меч. Зло коснулось и содержания (ompeaioov), предназначенного Божьим храмам и монастырям, всюду по епархиям разосланы были повеления произвести на этот счет исследование, допросить служителей тех священных мест, и кто добровольно сейчас не даст, вырвать даяние. Когда император еще до исследования скончался, пошла всеобщая молва, что небесный удар поразил его и изъял из среды живых за то, что он пытался изменить благочестивые постановления.¹⁹²⁴ Свидетельство историка не настолько ясно, чтобы судить по нему о характере мероприятий, ознаменовавших последнее время жизни Мономаха. Из него однако же видно, что меры сначала были применены к частным лицам, затем очередь дошла до церквей и монастырей, но здесь постигла императора смерть и дело было приостановлено. Далее видно, что меры эти имели целью увеличение казенного имущества за счет имущества церковного и частных лиц, средством же отнятия имущества у частных лиц послужили суды, орудие законное, но в своем приложении бывшее для лиц пострадавших неожиданностью. С первого взгляда можно подумать, что вопрос шел о взыскании казенных недоимок, но то обстоятельство, что пострадавшими были люди зажиточные, способные заплатить подати, заставляет подозревать нечто иное, что однако же подведо-мо было министерству финансов, чиновники которого принимали во всем деятельное участие. По всей вероятности, это дело находилось в сродстве с тем, которое выполнено при Исааке Комнине; разница лишь та, что Мономах хотел, чтобы вопрос не сходил с почвы формальной законности и чтобы имущество церковное и лиц частных отбиралось в казну лишь по судебному приговору; Комнин же распорядился по-солдатски, нашел излишним усложнять судебным разбирательством вопрос, который мог быть разрешен гораздо прямее и проще, без соблюдения легальной формы, но с соблюдением, как он полагал, справедливости. Исаак Комнин, как уже было замечено,¹⁹²⁵ отчислил в казну поместья, пожалованные до его времени частным лицам, на право владения которыми у последних были хрисовулы. Так как поместья до их пожалования состояли в ведении секрета общих и приватных дел, смотря по тому, составляли ли они собственность государственную, или лично императорскую, то допустив предположение, что об этих поместьях шла речь и при М'ономахе, поймем, почему такую важную роль в деле играли приказные. Задача суда при Мономахе могла заключаться в проверке жалованных грамот и выяснении по ним прав владения: если при этом открывалось, что поместье, данное в пользование на определенное число лет или на время жизни, оставляемо было по истечении срока или удерживаемо было наследниками по смерти пожалованного лица, то оно отбиралось в казну. Замечательно, что при Исааке Комнине соблюдена была и та постепенность перехода от частного имущества к церковному, которая замечается при Мономахе. Историк, сказав об отнятии Комнином, вопреки хрисовулам, имущества частных лиц, продолжает, что он налег также на некоторые из монастырей, имевших большие и богатые имения, нисколько не уступавшие тому, что находилось в царских сокровищницах. Отняв многие из этих имений и оставив, ради своего оправдания, достаточно монастырям и монашествующим, излишнее причислил к царским владениям, – дело, которое казалось беззаконием или нечестием, более благочестивыми прямо приравнивалось к святотатству, но которое, в глазах людей трезво смотрящих на вещи, не заключало ничего неуместного, поскольку оказывалось выгодным в двояком отношении: с одной стороны освобождало монахов от забот, не соответствующих образу их жизни, не лишая необходимого, отвращало от стяжания тех, которые научаемы были нестяжательности, освобождало и соседних поселян от тягости, потому что монахи обилием и ценностью своих имений принуждали их покидать участки; заболев же ненасытностью и дойдя до состояния страсти, брали над противником, в случае столкновения и судебной тяжбы, верх при помощи изобилия стяжаний и денег, возможности безотчетно распоряжаться ими и под влиянием того соображения, что одобрение встречает тот, кто победил соперника. С другой стороны, казна, многообразно принуждаемая расточать полными руками свое достояние, получила приращение и немалое утешение, не нанося при этом вреда другим.¹⁹²⁶

Таким образом и при Исааке Комнине, подобно тому как при Мономахе, сначала приступлено было к отнятию поместий у лиц частных, а затем мера была распространена на монастыри: юридическим основанием для секуляризации монастырских имуществ могло послужить или то, что эти имущества тоже составляли царские пожалования, или то, что они были приобретены монастырями после издания закона Василия II (даже Романа Лекапина); что же касается тех соображений, которые юрист Аттали-от приводит в своем историческом произведении в оправдание факта, которые, без сомнения, разделяемы были и другими юристами того времени, равно как ближайшими сотрудниками Комнина и самим Комнином, то они представляются как бы списанными с новелл X в. Михаил Парапинак, руководимый Никифорицей, пошел по следам Мономаха и Комнина, – при нем тоже делались посягательства на имущества церковные и частных лиц. Историк слагает вину этого дела на Никифорицу, о действиях которого говорит в неопределенных выражениях, языком, сходным с описанием поведения Мономаха, а именно, что царь во всем следовал указаниям Никифорицы и отсюда произошли обвинения и вымогательства у людей невинных, платежи недолжного, приговоры более приличествующие фиску, чем суду, конфискации полные и частичные, беспрерывные тяжбы, вчиняемые представителями фиска, плач пострадавших и печаль великая.¹⁹²⁷ Несчастья, обрушивавшиеся со стороны турок, не удерживали от гражданских неправд.¹⁹²⁸ Царь допускал неподобающие и недостойные царя суды, неосновательно обвиняя людей по злым наветам стряпчих;¹⁹²⁹ каждодневные беззаконные судилища не прекращались, точно и не было войны с иноплеменниками и гнев Божий не карал людей оскудением средств жизни; все произволение царское устремлялось на измышление и делание неправды присным, на погоню за их жизнью и имуществом.¹⁹³⁰ Погоня производилась за имуществом не только частных лиц, но также церквей, монастырей и богоугодных заведений: были отписаны в казну так называемые в просторечии скалы (акоАш), т. е. деревянные приспособления для стоянки судов; они раскиданы были по берегам моря, омывающего столицу, и находились во владении тех лиц, которым принадлежали участки земли, примыкавшие к берегу, особенно же во владении благотворительных учреждений (птохотрофий, носокомий), церквей и монастырей, – царь отнял их, ссылаясь на основания устаревшие, давно потерявшие силу.¹⁹³¹ Не ограничиваясь отнятием скал, царь распорядился взять в церквах священные сосуды, ценные пелены, Евангелия, имевшие дорогую обложку, и переплавить все это в деньги.¹⁹³² Вступивший на престол после Парапинака Никифор Вотаниат по возможности исправил зло: возвратил скалы прежним владельцам, утвердив хрисовулом права их на владение; сосуды и другие предметы, уцелевшие во дворце, отдал церквам.¹⁹³³

Вторым экстренным источником приращения государственных доходов было обращение в государственную монополию торговли хлебом и предметами первой необходимости. Происхождение монополии можно ставить в связь с системой анионов, т. е. податных взносов натуральными продуктами, поступавших, между прочим, в раздачу городскому населению. Для хранения хлеба и других припасов нужны были склады. Не все содержимое этих складов расходовалось безмездно, излишек, очевидно, был продаваем правительством, особенно после того, как безмездная раздача припасов жителям столицы была вытеснена другим способом – продажей из государственных складов по уменьшенной цене. От дешевой продажи недалек был переход к обыкновенной продаже и к превращению торговли хлебом в регулярный источник правительственных доходов, причем даже после уничтожения подати натурой и замены ее деньгами одна из общеобязательных повинностей, auvcovri, должна была послужить средством к извлечению немалых барышей, так как правительство, покупая хлеб по ценам, им же назначенным, и продавая по ценам, стоявшим на рынке, могло выручать от операции большой процент. Правительство имело возможность продавать хлеб по ценам ниже рыночных, и таким образом обезопасить себя от конкуренции, но этот способ парализовать конкуренцию соединен был с известной жертвой, нежелательной для византийских государственных людей. Они нашли более удобным избавиться от конкуренции, применив ничего не стоившее казне, хотя сопряженное с величайшими потерями для производительных сил страны и с уроном для торгового сословия, средство, а именно, подвергнув ограничению свободную торговлю хлебом и сделав государство единственным, или, по крайней мере, первым посредствующим агентом между производителями и потребителями. Так явилась монополия, процветавшая уже в VI в., при Юстиниане I. Из показаний Прокопия,¹⁹³⁴ за устранением крайностей, навеянных автору пристрастием, получается вывод, что монополия при Юстиниане касалась главным образом столицы. Относительно столичного населения, пропитываемого и даром, правительство приняло на себя роль хлебного торговца, разумеется, оптового, снабжавшего мелких торговцев хлебным товаром; торговцы не могли покупать хлеб из первых рук, минуя посредничество правительства. Других городов правительственная монополия не касалась, и если был сбываем в некоторые из них хлеб правительством, то в силу особых предписаний, с целью очистки государственных магазинов, или потому, что города терпели недостаток и рады были откуда-нибудь получить хлеб. В промежутке времени между VI и XI столетиями практика, установленная Юстинианом в Константинополе насчет хлебной торговли, продолжала существовать; мы не имеем прямых свидетельств, что монополия оставалась во всей строгости, но встречаем косвенные на то указания: в столице были правительственные хлебные склады, в них производилась продажа, под наблюдением чиновников, по цене, назначенной правительством, и от правительства зависело повысить или понизить рыночную цену на хлеб, что возможно было лишь при том условии, если рыночные торговцы получали свой товар от правительственных агентов.¹⁹³⁵

В XI в. правительственная монополия в Константинополе была ослаблена и, можно даже сказать, совершенно выведена из употребления, если не юридически, то фактически. По крайней мере, в Константинополе не было правительственных складов, где бы хранились хлебные запасы в количестве, удовлетворяющем численности константинопольского населения: когда в 1037 г. столицу постиг голод, правительство оказалось несостоятельным, чтобы помочь нуждавшимся, и должно было закупить партию хлеба в Элладе; равным образом во время голода в столице при Парапинаке у правительства не оказалось средств для прокормления голодающих.¹⁹³⁶ Торговля хлебом в столице сделалась свободной и производилась на пристанях и в местах стоянки судов и хлебных барж.¹⁹³⁷ Но если столица освобождена была от монополии, зато сделан при Парапинаке опыт введения ее в других местах, между прочим, в городе Редесто. Атталиот рассказывает об этом следующее. В город Редесто приезжали с хлебом и хлеб продавался с возов в монастырских странноприимницах, а также в местах, принадлежавших Великой церкви и многим местным жителям; торговля была свободной и беспрепятственной, составляя источник благосостояния. Первый министр царя, Никифорица, построил вне города магазин-фундак ((pouvSatca) и царским указом повелел собираться туда возам. Он установил монополию на самый необходимый предмет потребления, хлеб, который никто не смел покупать в другом месте, кроме фун-дака. Тогда как прежде желавший купить хлеб полюбовно договаривался с продавцом, если не сходился в одном месте, отправлялся в другое, из другого в третье и купля совершалась прямо с возов; теперь хлеб, ввезенный в ограду фундака, находил в его обитателях многих торговцев, которые скупали и складывали хлеб, приобретая прибыли на одну номисму три номисмы. С возов никто уже не покупал, ни пловец (vauxiKÔ), сплавлявший хлеб на судне в столицу, ни горожанин, ни селянин, ни иной кто; но покупка производилась у хлеботорговцев фундака, как они хотели и как хотел их начальник, фундакарий, который, притесняя привозивших хлеб, несправедливо отнимая его у них, взыскивая тяжелые пошлины за место (шгер tmv TOKiaiiKcov), заставлял их всем этим продавать гораздо дешевле. Благодаря неисправимым злоупотреблениям фундака рушилось прежнее благосостояние городского округа, дошло до того, что за номисму можно было купить только один модий хлеба, тогда как прежде покупалось восемнадцать. Потом привлечены были к этим операциям не. только возы с пшеницей, но и с остальными товарами, проезжавшие поблизости. Жителям (глотн) города Редесто и окрестностей воспрещено было продавать собственные продукты земли в своих домах, отняты были у них медимны и один фундак владел медимнами. Началась неправда, нигде небывалая и невиданная: если открывалось, что кто-нибудь продавал дома хлеб, им же производимый, то он подвергался конфискации и разграблению со стороны начальствовавшего над фундаком, точно вор, или разбойник, или совершивший иное преступление. У фундакария находилось в ведении до ста оценщиков (ш^шпш), подвергавших многим мучениям несчастных купцов и землевладельцев. Не было никого, кто бы мог противостоять им, так как они были неодолимы, благодаря своей численности и тому, что для своей неудержимой дерзости имели опору во власти логофета (Никифорицы). Успевший откупиться от фундака (tov сроиубака HiaGcoaajoevoq) за 60 литр хвастался барышом. Все почувствовали недостаток не только в хлебе, но и в других предметах, поскольку оскудение в хлебе ведет к оскудению в остальном, так как хлеб дает средства приобретать другие товары, и наемники, по причине дороговизны хлеба, стали требовать более высокой наемной платы. Люди благоразумные и близко стоявшие к фундаку понимали его вред и знали, откуда пришла эта страшная и нежеланная гостья – нужда, но неправедное стяжание, точно яд, замаскированный сладостью меда, обольщал правителей.¹⁹³⁸ К этому рассказу Атталиота нечего прибавить, кроме разве того, что Редесто был родным городом для историка: там у него было имение, дом и земля,¹⁹³⁹ следовательно, новые порядки, введенные Никифорицей, затрагивали и его интересы. Это с одной стороны объясняет, почему историк с таким негодованием сообщает о деле, а с другой – дает основание предполагать, что Редесто был не единственным городом, подвергшимся правительственной монополии. История Редесто выдвинута на сцену по личным побуждениям историка, потому что происходившее здесь он видел собственными глазами и на себе испытывал тягости; но для первого министра императора Парапинака не было никаких побуждений посвящать исключительное внимание городу Редесто, когда и другие города по экономическим условиям не уступали ему, ограничивать свою хлебную монополию одним этим городом, когда и другие города могли быть ей подчинены и приносить казне неменьшие доходы. Хлебная монополия, одинаково подрывавшая благосостояние и земледельческих, и промышленных классов, была ненавистна народу и держалась только страхом населения перед византийской администрацией.¹⁹⁴⁰

Кроме двух указанных, был еше один источник восполнения казны – чеканка низкопробной монеты. Выпуск в обращение низкопробных или легковесных (так, чтобы из литры выходило более 72) номисм практиковался изредка в Византийской империи, как крайнее средство против истощения государственного казначейства, и средство, нужно прибавить, в высшей степени опасное, потому что византийский народ был весьма чувствителен к этого рода злоупотреблению. Из государей нашего периода это средство применено было последним, Никифором Вотаниатом, который отчеканил золотые номисмы с такой массой лигатуры, что золото казалось похожим скорее на серебро.¹⁹⁴¹

Стоит вспомнить хронологические даты применения экстренных источников дохода, чтобы прийти к правдоподобному выводу об общем состоянии византийских финансов. С Константина Мономаха практикуется отчуждение в казну частных и церковных имуществ, в дополнение к этому при Михаиле Парапинаке вводится правительственная монополия торговли хлебом, наконец при Никифоре Вотаниате пускается в обращение низкопробная золотая монета. Таким образом, чем дальше, тем большим числом экстренных источников необходимо было пользоваться для того, чтобы государственные доходы уравновешивали расходы. Это обстоятельство, очевидно, находится в связи с тем, что государственные доходы, выручаемые с помощью ординарного источника, податных сборов, оскудевали, между тем государственные расходы не уменьшались. Оскудение податных сборов было естественным результатом территориальных потерь, которые Византия понесла на Западе от норманнов и на Востоке от турок – особенно от последних. Одновременного же уменьшения государственных расходов не могло последовать, потому что эти расходы по своему свойству мало зависели от внешней пространственно-сти Империи, так что сокращение пределов не влекло к сокращению расходов, или если влекло, то в самой незначительной степени.

В ряду расходов первое место занимали расходы на содержание императорского двора, на удовлетворение потребностей, желаний и прихотей императоров. Размер расходов по этой статье обусловливался личными склонностями и слабостями императоров, степенью их щедрости и расточительности, а также степенью жадности императорских фаворитов и фавориток, родственников и приближенных. В этом отношении благоприятным временем можно считать время от смерти Константина Мономаха до вступления на престол Михаила Парапинака (1055–1071), когда государи по своим личным качествам не были разорительны для государства: императрица Феодора была бережлива до скупости; император Константин Дука представлял много общего с ней и также неохотно расставался с деньгами; Михаил Стратиотик тоже не был щедр, а главное – был слишком стар, чтобы много расходовать на собственные удовольствия; императоры Исаак Комнин и Роман Диоген были слишком серьезные люди, чтобы много заботиться о внешнем блеске своего двора и истощаться в расходах на нужды, несущественные для истинных интересов государства. Но все остальное время, от вступления на престол Константина VIII до смерти Мономаха (1025–1055), равно как от вступления на престол Парапинака до низвержения Вотаниата (1071–1081), было временем, дорого стоившим государству. Константин VIII отличался расточительностью и сыпал деньгами на собственные утехи и на подарки любимцам; особенно много пользовались его щедростью слуги, получившие воспитание вместе с Константином и сроднившиеся с ним: царь обильно наделял их золотом, и они увозили целые возы, нагруженные деньгами.¹⁹⁴² Дочь Константина VIII, Зоя, расточительностью не уступала отцу и, когда могла, проявляла ее самым бесцеремонным образом, «не только раскрывала источники царских сокровищ, но если где скрывалась в них какая-нибудь струя – и ту выливала прочь».¹⁹⁴³ Первый муж Зои, Роман Аргир, отличался, между прочим, слабостью к сооружениям, заботился об улучшении водопроводов, восстановлении пострадавших от землетрясения приютов для призрения сирот, увечных и прокаженных;¹⁹⁴⁴ свое честолюбие он вложил в постройку храма с монастырем, Перивлепта, которую историки единогласно называют источником величайших издержек и истощения казны, так как Роман ничего не щадил для своего предприятия и хлопотал о том, чтобы оно поражало грандиозностью.¹⁹⁴⁵ Второй муж Зои, Михаил Пафлагон, тоже истратил немало денег на сооружение блестящего храма и монастыря св. Бессребренников, а еще более на построение птохотрофия, Магдалинского убежища и на вклады в монастыри, сделанные под влиянием болезни и в надежде избавиться от нее.¹⁹⁴⁶ К расходам, которые производил император с благочестивой целью, присоединилось хищничество его братьев, грабивших казну под прикрытием Иоанна Орфанотрофа.¹⁹⁴⁷ Третий муж Зои, Константин Мономах, превзошел первых двух. Сооружение новых зданий и перестройка старых было его слабостью, к тому же все делалось на широкую ногу: холмы выравнивались, насаждались рощи, разводились сады, рылись пруды, реки направлялись по новому руслу. Храм и монастырь св. великомученика Георгия были венцом его подвигов на этом поприще; денег израсходовано на них без счета, и историки довольно резко отзываются об этом разорительном для государственного казначейства предприятии императора.¹⁹⁴⁸ Но и это предприятие бледнело перед императорской щедростью к любимцам и любимицам. Он умел одаривать по-царски;¹⁹⁴⁹ щедродательность его, по выражению приверженного к нему писателя, была подобна Атлантическому океану и рекам, текущим из Эдема; открыв раз сокровищницы, он уже не закрывал их и не возбранял из них черпать, так что, казалось, намерением его было не оставить в них и капли.¹⁹⁵⁰ Особенно истощаема была казна в угоду любовницам, сначала Склирене, потом аланке. Мономах, заметив, например, во дворце изящной отделки медный кувшин, изукрашенный снаружи рисунками и резьбой, тотчас приказывал наполнить его золотыми монетами и отправлял в подарок Склирене, и подобные подарки делались не изредка, но беспрерывно – один за другим; Склирена же благосклонно все принимала, будучи жадна к деньгам.¹⁹⁵¹ К аланке, сменившей Склирену после ее смерти, тоже потекли золотые реки: одно тратилось на удовлетворение ее капризов в Византии, другое увозилось на ее родину; земля алан наполнилась греческим добром, корабли постоянно приходили в Византию и уходили обратно в страну варваров, нагруженные ценными предметами, какие отыскивались в греческой столице, – в течении года дважды и трижды посещали аланку ее родичи и каждый раз возвращались богато одаренные императором.¹⁹⁵² Михаил Парапинак по личным качествам едва ли может быть причислен к расточительным государям, скорее он обладал противоположным свойством, бывшим фамильной его особенностью. Но жадность и ненасытность его первого министра, Никифорицы, восполнила отсутствие в императоре расточительности; монастырь Эвдома, который был получен Никифорицей в дар и на который он записывал все свои новые приобретения,¹⁹⁵³ поглотил немалую часть государственного достояния. Наконец, Никифор Вотаниат изображается у историков как воплощение щедрости; волны, которые катит Нил, не могли, по напыщенному выражению Атталиота, сравняться с обилием его щедрот, бедным подарком считалось 15 литр деньгами и недвижимость в 100 литр, все только удивлялись, откуда берутся деньги и как средства казначейства могут выдерживать такую щедрость.¹⁹⁵⁴ Первый министр Вотаниата, монах Михаил из Никомидии, восстал против такой расточительности и через это нажил себе много врагов в среде придворных;¹⁹⁵⁵ впрочем, сама казна предъявила красноречивый протест, – она вдруг оказалась пустой и щедрый Вотаниат не в состоянии был производить регулярных государственных расходов.¹⁹⁵⁶

Кроме денег, которые шли на содержание двора, а также расходовались по личному усмотрению императоров (нося в последнем случае характер расходов случайных), были еще регулярные расходы на государственные нужды и потребности. Сюда принадлежали прежде всего расходы на жалованье должностным лицам и на раздачу руги чиновникам. Это была обязательная и весьма значительная¹⁹⁵⁷ статья в государственном бюджете. Далее следовали расходы по содержанию войска. Размер расходов по этой статье мог, разумеется, колебаться, смотря по заботливости того или другого императора о военном деле: один мог обращать больше внимания на содержание армии в должном порядке и надлежащем числе, расходовать в силу того больше денег на этот предмет, другой – меньше. Но в результате итог сбережений императоров, пренебрегавших войском, не мог быть велик, так как сбережение в одном отношении неминуемо влекло излишнюю трату в другом. Император, не заботившийся об армии, которая могла бы отразить неприятеля, в случае его нападения, должен был позаботиться о том, чтобы предотвратить самое нападение. С этой целью посылались подарки народам, от которых грозила опасность, на задабривание врагов тратилась сумма, которая должна была идти на содержание войска. Такой политики задабривания врагов держались Константин VIII¹⁹⁵⁸ и Константин X Дука¹⁹⁵⁹ – оба мало заботившиеся о войске и не желавшие много тратить на его содержание. Вопрос о расходах на войско и о причинах увеличения этих расходов выяснится сам собой при ближайшем ознакомлении с военным устройством и с составом византийского войска, что составит предмет дальнейшего нашего изложения.