Китайские эмигранты в Семиреченской области Туркестанского края и распространение среди них православного христианства

В конце 1877 года мы познакомились с священником госпитальной церкви города Ташкента, Вас. Гавр. Покровским и из его рассказов о своем пребывании и службе в Семиречье узнали о разных сторонах жизни китайских эмигрантов, выселившихся в 1867 году в Семиреченскую область из При-Илийской окраины китайских владений и принявших в Семиречье св. крещение по обряду православной русской церкви.¹ Заинтересовавшись сообщенными нам о. Покровским сведениями о новокрещенных китайских эмигрантах, мы просили его изложить на бумаге воспоминания о своей миссионерской деятельности и напечатать их к общему сведению всех интересующихся миссионерским делом в нашем отечестве. – О. Покровский предложил исполнить это нам и с обязательностью человека, глубоко заинтересованного религиозно-нравственным состоянием бывших своих пасомых – новокрещенных инородцев, представил в полное наше распоряжение все свои корреспонденции, какие он в разное время, на досуге, писал из Сарканского выселка и помещал в Туркестанских ведомостях за 1871–1875 годы. Кроме печатных корреспонденций своих, о. Покровский вручил нам копию с представленной им в октябре 1872 года туркестанскому преосвященному, покойному Софонии, докладной записки о миссионерском деле в Сарканском выселке среди китайских эмигрантов и несколько писем, писанных к нему уже в Ташкент бывшими его учениками из новокрещенных по Сарканской школе. С полною признательностью к о. Покровскому мы приняли доставленные им материалы и решили привести сообщаемые в них сведения в систему и дополнить их некоторыми другими сведениями из печатных и рукописных источников, какие было можно достать в Ташкенте, и из личных своих расследований на месте, в Семиречье. – Весь собранный нами материал мы изложили в предлагаемом вниманию читателей кратком очерке, за составление которого мы тем с большею охотою взялись, что корреспонденции о. Покровского разбросаны по №№ мало распространенной газеты за целые пять лет и потому не представляют ничего цельного, а между тем сообщаемые в них сведения чрезвычайно любопытны и должны иметь свою цену в глазах каждого интересующегося современным состоянием отечественной церкви в Семиречье, как единственный пока материал для уяснения себе недавно совершившегося обращения, разноплеменных китайских эмигрантов к православной русской церкви. – В тоже время и православный русский миссионер встретит в предлагаемом очерке немало интересных для себя вопросов, обсуждение которых может навести его на новые мысли и уяснить ему одну из главных задач его – находить наилучшие средства для успешнейшего воздействия на новокрещенных, в интересах православной церкви и православного русского отечества. Руководясь такими мыслями при составлении своего очерка, мы очень сожалели, что не могли посвятить этой работе больше времени, и потому просим у читателей благосклонного снисхождения к её недостаточной внешней отделке и неполноте содержания: мы сделали – что могли, при искреннем желании познакомить ревнителей отечественного церковного дела с успехами православно-русской миссионерской деятельности на отдаленной границе нашего отечества с Китаем. – В своем очерке мы очень мало касались исторической стороны описываемого нами факта, боясь, при недостатке материалов, представить дело в ложном свете и надеясь, что со временем местные архивы сделаются более доступными для людей, интересующихся историей Семиречья, и найдут преданных отечественным интересам тружеников, которые воспроизведут подробную и точную историю поселения китайских эмигрантов в нашем Семиречье и водворения среди них русской гражданственности, основанием которой для значительной части их послужила православно-христианская вера, которую эмигранты узнали и приняли, обязанные этим усердию наших оо. миссионеров.

14 января 1879 года. г. Ташкент.

Поставив себе задачею представить историю распространения православного христианства среди китайских эмигрантов, поселившихся в Семиреченской области Туркестанского края, мы имели в виду монгольские племена: даур-солонов, сибо-солонов и калмыков, бывших военными поселенцами При-Илийской провинции Китая, о внешней и внутренней жизни которых до времени эмиграции мы и намерены высказать здесь несколько замечаний в виде предисловия к своему очерку.

При-Илийская провинция Китая образовалась на месте бывшей Джунгарии, покоренной и уничтоженной китайцами во второй половине 18-го столетия.² Главным правительственным центром этой новопокоренной страны считался основанный в 1764 году³ на реке Или город Хай-Юан-Чен, известный более под именем Новой Кульджи в отличие от старой, мусульманской Кульджи, существовавшей гораздо ранее новой Кульджи.

Все названные сейчас поселенцы монгольского племени: даур-солоны, сибо-солоны и калмыки были выселены китайцами на берега р. Или, как правительственный элемент, с целью поддержания в новопокоренной стране спокойствия и порядка, так как на место истребленных китайцами джунгаров были поселены китайцами, на удобных для хлебопашества местностях, 7000 сартских семейств из Турфана и других городов восточного Туркестана и дунгане из провинции Гань-су. Но расчеты китайского правительства не сбылись: военные поселенцы монгольского племени не были настолько многочисленны, чтобы могли на случай восстания турфанских переселенцев подавить бунт в самом начале и не дать ему принять большие размеры, а переселенцы турфанские и дунгане, как мусульмане по вере, не могли быть покорными и надежными подданными китайцев. Кроме того китайцы допустили со своей стороны ошибку и в том, что для скорейшего заселения При-Илийской долины ссылали туда каторжников, известных под нарицательным именем «чампанов», которые также отбывали воинскую повинность, составляя особую милицию, отличавшуюся храбростью. Вследствие таких ошибок китайского правительства, со стороны его новых подданных начались восстания. В 1865 году восстали турфанские переселенцы, но были усмирены и в наказание за восстание были записаны в казенные землепашцы под общим именем таранчей.⁴ Этою мерою китайское правительство не обеспечило однако ж себе спокойствия в бывшей Джунгарии и не могло подавить последовавшего в 60 годах текущего столетия мятежа дунган, так как собственно китайский элемент в При-Илийской провинции всегда был гораздо малочисленнее мусульманского. Гарнизоны таких городов, каковы Кульджа, Чугучак и Баяндай имели всего от одной до трех тысяч человек. Между тем дунгане были распространены по всей китайской империи, группируясь более в провинциях Гань-су, Шань-си, Сы-чуан, Юн-нань и по северным отрогам Тянь-Шаня. Это были люди с китайским типом лица, говорящие китайским языком и носившие китайскую одежду, а по вере – чрезвычайно строгие и набожные мусульмане суннитского толка. В мечетях они читали текст молитв на арабском языке, а объяснения арабского текста делали на китайском языке. Они подстригали себе усы по-мусульмански, не пили вина и водки, не курили опиума и табаку. В Средней Азии они были известны своею честностью, особенно в торговых делах, и китайское правительство вследствие этого охотно определяло дунган на полицейские должности. Дунгане горячи, запальчивы и при ссорах хватаются за ножи, которые они носят при себе. По наружности они отличаются от маньчжур и китайцев крепким физическим сложением и более осмысленным лицом. Особенно характеристическую черту дунган составляет их наклонность к промышленным предприятиям. Сознание своей силы и нравственного превосходства давало дунганам возможность находиться в исключительном положении. Не смотря на политическую щекотливость маньчжурского правительства, оно не вмешивалось в дела сильной дунганской общины (Салар) в провинция Гань-су, где мусульмане жили сплошною массою. Этою общиною управлял имам, имевший значение духовного главы дунган; со стороны же маньчжурского правительства в дунганской общине находился всего один человек, между тем как у дунган провинции Гань-су считалось около 4,000 мечетей. Хотя эта цифра слишком и преувеличена, во всяком случае она дает понять, что дунган было много и что одного маньчжурского чиновника для надзора за ними было очень недостаточно.

Несмотря на многочисленность дунган, китайцы смотрели на них, как на людей стоящих ниже прочих граждан-буддистов. – Поэтому дунгане были обложены большим количеством податей, не только по сравнению с господствующими в Китае народностями, но и с другими покоренными племенами. Вероятно, желая ослабить резкое различие, существовавшее между дунганами и остальными жителями городов империи, китайское правительство, когда могло, касалось обычаев и внутреннего порядка дунганской жизни. – Таким образом, в начале нынешнего столетия, был издан императорский декрет, в силу которого дунганы должны были носить длинные косы, а их дочери иметь уродливые китайские ножки. Точно также административным путем было сделано несколько попыток заставить дунган отдавать своих дочерей замуж за китайцев-немусульман. Эти притеснения, особенно последнее насилие, чрезвычайно оскорбившее дунган, а также новые и большие налоги, сбор которых сопровождался взяточничеством чиновников, – и крутые меры, предпринимавшиеся подозрительным маньчжурским правительством против мусульманских своих подданных, ставили всех их в одинаково враждебное отношение к правительству, против которого у них началась фанатическая пропаганда политическо-религиозного характера, скоро распространившаяся повсеместно среди дунганского населения. Главою этой пропаганды считают некоего Савуна, довольно высокого чиновника, пользовавшегося особенным доверием маньчжурского (китайского) правительства.

О ближайшем поводе к восстанию дунган рассказывают различно. Гейнс останавливается на рассказе о следующем обстоятельстве: в городе Синган-Фу⁵ жили два богача: один маньчжур, другой дунган. Последний был купцом и покупал у первого скот на ямбы.⁶ Так как обороты купли и продажи были очень велики, то расплата производилась гуртом, в известные определенные сроки. Однажды дунган почему-то не захотел отдать маньчжуру своего долга. Последний осрамил его публично. Раздраженный дунганин выхватил саблю и распорол живот маньчжуру. Убитый пользовался между своими громкою репутацией и имел множество клиентов, которые подстерегли дунганского богача и убили его, а имущество и дом совершенно разграбили. Это обстоятельство послужило сигналом общей резни между дунганами и маньчжурами, жившими в Синган-Фу. Тех и других было почти поровну; но маньчжуры, потерявшие в последнее время всякую энергию, вследствие непомерного употребления опиума, не могли дать надлежащего отпора, и были истреблены, а обширный Синган-Фу достался в руки дунган. – При известии об успехе инсуррекций, из Салара прибыл в Синган-Фу сын упомянутого выше Савуна, Сохупжан, молодой человек 21 года, и принял начальство над восставшими. Успехи инсургентов были так велики, что восстания не могли подавить регулярные китайские войска. Несколько раз китайские войска вступали в открытый бой с инсургентами, но безуспешно. В 1862 году инсургенты даже совершенно разбили 40,000-ю маньчжурскую армию и уничтожили её. – Резня в Синган-Фу подала повод к такой же резне и в других городах северо-западного Китая. Во всех местах, населенных дунганами, усиленно проповедовалась «священная война» против неверных маньчжуров. Началось общее восстание мусульманских подданных Китая против иноверного и нетерпимого правительства. Жестокие наказания и казни, каким китайцы под ничтожными предлогами предавали даже почетных мусульман, думая подавить этим возмущение, еще более ожесточали народ и усиливали мятеж. Предводителями мятежников были духовные лица, которым было удобно поддерживать и усиливать в народе религиозный фанатизм, составляющий самое сильное средство в руках заправителей народными мятежами. Ходжи и ахуны везде входили в близкие сношения с местными ишанами и волновали жителей мусульман, внушая им, что настало время готовиться к борьбе с неверными маньчжурами, борьбе, долженствующей продолжаться или до окончательного их истребления, или же до обращения их в мусульманскую веру. По примеру Саларской общины, все дунганы-мужчины должны были идти на войну, несмотря на лета и физические недостатки. Они должны были отказаться от всего мирского и свое достояние отдать в мечеть. – На эту тему много говорилось и читалось в мечетях до тех пор, пока возбуждение не достигло крайних пределов; тогда достаточно было незначительного повода, чтобы дунганам взяться за оружие. Подобные проповеди столь сильно действовали на сердца слушателей, что не было примера, чтобы кто-нибудь из богатых дунган не отдал всего своего имения в мечеть. Это наблюдалось так строго, что ахуны, ходжи и имамы непременно казнили бы обманщика, как врага Божия. – Из собранных таким способом денежных средств при мечетях образовались денежные кассы, из которых выдавалось содержание воинам и их семействам, и на средства которых велась борьба со врагами. Кроме того были образованы центральные денежные склады, куда поступали: часть средств из каждой мечети и вся добыча, взятая от маньчжуров. До окончания священной борьбы, никто не должен был иметь своего состояния, но каждый инсургент имел право на получение из мечети всего ему нужного. Ему выдавались: исправная одежда, кольчуга и вообще полное вооружение.⁷ Равным образом на счет мечети производилось исправление всего испортившегося. Семейства дунган, получавшие продовольствие от мечетей, имели общий стол. – Во время боя при известном числе воинов должен был находиться один неспособный носить оружие и держать два кушанья: одно холодное, другое горячее, чтобы, по первому требованию, иметь возможность подкрепить силы дерущихся. Для раненых устроены были большие госпитали при мечетях, где больных лечили муллы, имамы и ахуны. Дунганские начальники не пользовались никакими материальными преимуществами и получали тоже самое, что и простые рядовые. За неповиновение старшим, виновным отсекали головы. – Грабеж солдат строго наказывался. Если во время боя, дунганский солдат поднимал с поля золото, серебро, чужое оружие или какую-нибудь вещь, то его казнили на месте. После боя, вся добыча от побежденного неприятеля поступала полностью в общественные кассы. Кто курил табак или опиум, или пил вино, тех наказывали также весьма строго.

Одно из первых мест в начале восстания дунган занимал некто Хаджи-Ахун⁸ – пользовавшийся почетом во всей Новой Кульдже, как человек, проживший 15 лет в Мекке. Вместе с ним упоминается постоянно, вероятно как его помощник, Султан Мазям или Махзамет-хан, который за полгода до восстания сидел в тюрьме, по подозрению китайских властей, не смотря на то, что он сам и предки его отличались видимою преданностью правительству. Китайцы хотели поправить ошибку и освободили из тюрьмы Махзам-хана, давшего обещание китайским властям подавить мятеж. – Но Махзам-хан обманул китайцев и пристал к мятежникам, в качестве их предводителя, на место убитого, по его проискам, предводителя новокульджинских мятежников, Абдрасуль-Эмира.

В начале восстания инсургенты оставляли все управление краем в том же порядке, как это было при маньчжурах; только последним подстригали усы, в знак того, что начнутся мусульманские порядки. Выступая против маньчжуров, дунгане возили с собою важнейших из императорских чиновников, признавших над собою власть инсургентов, с тою целью, чтобы они дрались против маньчжуров же. Однако вскоре открылось, что маньчжурские чиновники переписываются со своим прежним правительством и всячески стараются вредить инсургентам. Тогда, по приговору дунганских старшин, им всем отсекли головы. После того дунгане, по овладении какой-либо страной, начали переделывать все на свой лад: все мусульмане сейчас же сбрасывали китайский наряд и одевались в сартское платье; китайские и калмыцкие божницы немедленно разрушались; детей, без различия происхождения, дунгане отдавали в мечеть на воспитание и обращали в мусульман. Кто из китайцев принимал ислам, тот пользовался всеми правами дунган; кто оставался буддистом – тот обращался в работника или пастуха. От женщин не требовалось перемены исповедания.

Ход дунганского восстания во внутренних областях Китая хорошо неизвестен. В 1864 году, летом, предводимые своими офицерами, дунгане взбунтовались против маньчжурских властей, взяли Урумчи и сожгли часть этого обширного города.⁹ При этом погибли огромные склады чая (30,000 мест одного байхового чая), – так как из Урумчи, как главного торгового пункта западного Китая, снабжалась чаем вся Средняя Азия и наши степные рынки. Все маньчжуры, жившие в Урумчи, были убиты.¹⁰ Сарты. т. е. все мусульмане и дунгане и не из китайского Туркестана, жившие в Урумчи, оставались равнодушными во время борьбы маньчжуров с дунганами; но последние заставили их присоединиться к себе, угрожая, в противном случае, истребить их. Из Урумчи инсургенты двинулись на запад, к Манасу. Завладев здесь несколькими орудиями, они продолжали двигаться на Кур-Кара-Усу. Илийский дцянь-дзюн (генерал-губернатор) выслал против мятежников из Кульджи войска, которые были разбиты и отступили, чрез Талкинский проход, к Баяндаю. Результатом этой победы было волнение между илийскими дунганами и сартами. Одновременно с движением на Манас, часть инсургентов направилась на юг от Урумчи, и, перевалив через Тянь-шаньский хребет, вступила в пределы Туркестана.

Летом 1864 года, дунгане перешли через Тянь-Шань и двинулись по направлению к г. Куча.¹¹ Соединившись в Кучинском округе с мусульманами и дунганами, служащими в расположенных здесь войсках, они овладели городом и опять перерезали всех маньчжуров; тем из туземных мусульман, которые оставались равнодушными к восстанию дунган, было предложено на выбор: либо пристать к стороне инсургентов, либо испытать участь маньчжуров. Конечно власть дунган была признана. По взятии Кучи, главным начальником округа и города дунгане назначили Хана-Ходжу, одного из династии ходжиев черногорской линии. Усилившись мусульманским населением восточной части Туркестана, дунгане двинулись на Аксу. Разбивши здесь маньчжурские войска, инсургенты взяли город и цитадель. Судьба прочих туркестанских городов постигла бы Кашгар и Хотан, если бы маньчжурские гарнизоны этих городов не были до времени спасены каким-то известием тревожного свойства, полученным дунганами в Яркенде. Отсюда они поворотили на север и, оставив гарнизоны в завоеванных городах, под начальством Хана-Ходжи, сосредоточились в Урумчи.

Вероятно, около этого же времени произошло восстание и в Хамиле,¹² по крайней мере к половине 1865 года маньчжурская власть там не существовала. В сентябре 1864 года мятежники напали на самую Кульджу, на улицах которой резня продолжалась 12 дней.¹³ – Китайцы, отразив несколько раз нападение мусульман, должны были разрушить город, а сами заперлись в крепости, где они могли с величайшими для себя усилиями продержаться до 3-го марта 1866 года. 3 марта 1866 года (а по показанию консула Павлинова 22 февраля) Кульджинская крепость была взята мусульманами, а потом были осаждены и другие поселения китайцев, причем китайцы, не успевавшие спасаться бегством, были поголовно вырезываемы. Насколько дунгане были озлоблены против китайцев и насколько последние были запуганы дунганами, об этом весьма наглядно свидетельствует то обстоятельство, что при нападении двух трех дунган, вооруженных одними ножами, китайцы падали в страхе на землю иногда целыми десятками и без всякого сопротивления дозволяли дунганам отрезывать у себя поочередно головы.

После взятия Кульджинской крепости и разорения китайских городов, мятежники направили всю свою силу на солонов, как военных поселян, державших сторону китайского правительства, и нанесли их селениям (кент) ужасный погром. В мае 1866 и январе 1867 годов инсургенты разорили и ограбили все, что только можно было разорять и грабить. Солоны вынуждены были или переходить на сторону дунган и принимать мусульманство, или же спасаться бегством от мести дунган. Бежавшие действительно спаслись в русских владениях, под защитою Борохудзирского отряда, где и основали небольшое поселение.¹⁴ Калмыки олётского рода, кочевавшие на р. Текесе, еще в 1865 году были разбиты и ограблены дунганами за помощь китайцам и также должны были спасаться за русской границей, которую они перешли в количестве 2,000 юрт. Военные поселяне из племени Сибо, обитавшие на левом берегу реки Или, в семи кентах, т. е. поселках, вынуждены были заблаговременно признать над собой власть дунган и принять мусульманство и только поэтому остались не истребленными. Но после и сибо, хотя далеко не все, должны были бежать в русские пределы Семиречья и там искать себе окончательного спасения и спокойствия. И на самом деле, сибо и их соплеменникам и сотоварищам по бедственному положению ничего более не оставалось, как бежать в русские Семиреченские владения, потому что на месте их прежнего жительства не было уже никакой надежды на спокойное житье; китайские гарнизоны в крепостях были вырезаны; крепости были разрушены до основания; надежды на прибытие к месту этой ужасной, беспощадной резни новых китайских войск не было; на вмешательство могущественного соседа – России рассчитывать было нельзя. При таком положении дел всем монгольским племенам предстояла одна возможность избежать переселения в чужую сторону – присягнуть в верности новому мусульманскому правительству. Но от дунган они всегда должны были ожидать себе мщения за прежнюю свою верность китайцам и потому решились бежать, не взирая на все трудности такого отчаянного предприятия, и в 1867 году целые тысячи их бежали в копальский и верненский уезды Семиреченской области.

Нужно было видеть собственными глазами этих несчастных беглецов, чтобы судить о всех перенесенных ими бедствиях. – Это были окончательно разоренные бедняки, бежавшие в паническом страхе, кто в чем мог и успел спастись. Старики, взрослые, дети, мужчины и женщины, пешие и конные – целыми массами стремились в Семиречье, как к тихому пристанищу, – стремились в беспорядке, с поспешностью свойственною большому страху. Многие из них за дорогу от Кульджи до Копала отдали проводникам киргизам все свои драгоценности, а иные – ужасно сказать – отдавали собственных детей в рабство тем же киргизам единственно за кусок хлеба. Такой страшный голод испытывали бежавшие в дороге!

При таких невероятных усилиях в борьбе за жизнь, около 4,000 несчастных переселенцев добрались наконец до г. Копала, где положение их, благодаря вниманию и заботливости местной администрации и русского населения Копала, скоро улучшилось. Семиреченское русское правительство благоразумно обласкало переселенцев, потому что они заслуженно пользовались славою самого трудолюбивого земледельческого населения в При-Илийской провинции Китая, где они довели земледелие, садоводство, огородничество и лесоводство до такой степени совершенства, какую мы можем только гадательно представить себе. – Кроме того в данное время они представляли собою неоцененные рабочие руки, в которых тогда так нуждалось наше Семиречье. Поэтому невольно приходится пожалеть, что значительная часть таких дорогих переселенцев, вследствие подстрекательства китайских чиновников, заверявших их в возможности возвращения всех в Кульджинские пределы и в возможности спокойной жизни там, под охраною новых и многочисленных китайских полчищ, двинулись обратно к китайской границе, между тем как все они, обласканные русскими в Семиречье, были склонны к принятию русского подданства.¹⁵

Оставшиеся в копальском уезде Семиреченской области эмигранты, принадлежа к монгольской расе, подразделяются на несколько народностей, отличающихся одна от другой как в отношении языка и религии, так и в отношении образа жизни. Было бы весьма желательно представить о каждой из этих народностей более или менее подробные этнографические данные для большего уяснения себе последующей их внешней и внутренней жизни в Семиречье; но мы имеем возможность исполнить это только по отношению к даур-солонам и калмыкам, и только отчасти по отношению к сибо-солонам.

Точно и подробно определить происхождение и этнографические особенности даур-солонов мы не можем за неимением для этого данных и потому ограничимся сообщением о них лишь немногих сведений. – Даур-солоны принадлежат к тунгусскому племени и первоначально жили в Маньчжурии, по реке Амуру, известной у китайцев под названием Хей-лун-чянь, что значит: «Черный дракон», а у маньчжуров под именем Саха-лян-ула, что значит: «Черная река». С глубокой древности они управлялись разными тунгусскими владетельными домами и находились в сношениях с соседними монгольскими народами, а в XVII столетии сделались известны русским, уже как подвластные Китаю. В царствование Михаила Феодоровича стали носиться слухи, что по реке Шилке сидят многие пахотные хлебные люди и живет князек Лавкай, у которого на устье реки Уры есть серебряная, медная и свинцовая руда и хлеба всякого много. На основании этих слухов якутский воевода Головин отправил в 1643 г. на реки Зию и Шилку письменного голову Василия Пояркова с 133 человеками «для государева ясачного сбору, для прииску вновь неясачных людей, серебряной, медной и свинцовой руды и для хлеба». По возвращении из экспедиции, Поярков донес своему начальству, что те землицы (в которых он ходил) людны и хлеба родится много и что реки рыбны и государевым ратным людям хлебной скудости ни в чем не будет.

Вследствие рассказов Пояркова о богатстве приамурских стран, в 1649 году ходил на Амур Хабаров и в 1650 году, возвратившись в Якутск, донес, что на славной великой реке Амуре живут «даурские"¹⁶ люди, пахотные и скотные и что в той великой реке всякой рыбы много, а по берегам луга великие и пашни, леса темные большие, соболя и всякого зверя много, государю казна будет великая. – По донесению Хабарова, на даурских полях родится ячмень и овес, просо, горох, гречиха и семя конопляное и что если даурские князьки покорятся государю, то прибыль будет большая... что даурская земля будет прибыльнее Лены, да и против всей Сибири будет место украшено и изобильно. В том же 1650 году около Хабарова собралось 170 человек охотников, с которыми он и отправился на Амур, взяв с собою три пушки. Дауры решились не дозволять пришельцам селиться между ними и брать с них ясак. Не доходя до города Либозина (Албазина?) Хабаров встретил дауров в поле, разбил их и занял город, оставленный жителями. Князек Гугудар дал также сильный отпор русским из своего городка и когда русские требовали от него ясака для великого государя, Гугудар отвечал: «даем мы ясак богдойскому (китайскому) царю, а вам какой ясак у нас? Хотите ясак, что мы бросаем последним своим ребятам?» И «настреляли дауры, пишет Хабаров, из города к нам на поле стрел, как нива стоит насеяна. И те свирепые дауры не могли стоять против государевой грозы и нашего бою». Хабаров взял городок, положивши на месте более 600 неприятелей. Весною 1652 г. Хабарову пришлось иметь дело уже с маньчжурскими войсками, но и тогда (24 марта) победа осталась за Хабаровым. После этого Хабарову нельзя было рассчитывать на дальнейший успех и он писал об этом в Якутск. В 1653 году на Амур приехал дворянин Зиновьев с государевым жалованьем – золотыми Хабарову и его товарищам. Хабаров сдал ясак Зиновьеву и отправился вместе с ним в Москву, а «приказным человеком великой реки Амура новой Даурской земли» оставлен Онуфрий Степанов. Последний в 1654 году имел также дело с китайским войском, после которого китайское правительство запретило прибрежным жителям сеять хлеб, чтобы русским нельзя было доставать себе хлеба и распорядилось, чтобы подданные Китая переселились на реку Наун, берущую исток к югу от Амура. В 1655 году Степанов, укрепившийся на устье реки Камары, выдержал и отбил нападение 10,000 войска китайского и снова начал пробираться за хлебом на Амур и Шингал; но в 1656 году вышел указ китайского царя свести всех дучеров (дауров?) с Амура и Шингала. Степанов пришел было за хлебом и за ясаком, но не нашел на прежних местах никого и ничего!¹⁷ – С этого времени вошло в употребление название даур, название, данное им русскими 17-го столетия.¹⁸ Что же касается названия "Солон», то объяснить его мы не можем.

Переселенные китайским правительством с берегов Амура в При-Илийский край, даур-солоны начали там оседлую земледельческую жизнь и жили, подобно казакам, отдельными поселками, состоявшими из 100–150 дворов. – Каждый такой поселок составлял так называемый Сумун (эскадрон, конный полк), в котором числилось до сотни строевых конных воинов. Зачисляясь в войско с 15 лет, даур-солоны, в продолжение трех или четырех лет, жили дома и почти ежедневно ходили на ученье, где обучались под руководством старших урядников главным образом стрельбе из луков; по достижении же совершеннолетия и по окончании предварительного обучения стрельбе, они зачислялись уже в строй, поступали в действительную службу и получали от своего правительства ежемесячное содержание по 3 р. 50 к. на наши деньги и готовое оружие – лук и стрелы. Все остальные принадлежности воина, даже и лошадей, даур-солоны должны были иметь от себя. Срок обязательной строевой службы для даур-солонов был непродолжителен, именно два года, и эту необременительную по продолжительности службу они отбывали по очереди. Состоя на службе, даур-солоны участвовали в походах (большею частью на Кашгар и Чугучак), а в свободное от походов время упражнялись от трех до четырех раз в год в военных маневрах. – Неслужилое, свободное от отбывания очередной воинской повинности, население даур-солонов отличалось миролюбивым характером и трудолюбием, занимаясь преимущественно земледелием, огородничеством и садоводством. В Куледжинском крае было не мало даур-солонских выселков и в каждом из них были огороды, сады и цветники. В огородах у них росли в изобилии разные овощи, среди которых красиво подымались подсолнечники, стручковый перец и лук; в садах росли яблони, груши, урюк, виноград и пр.; в цветниках пестрели различные цветы в клумбах, зеленели беседки с висящими по их бокам кувшинными тыквами. Занятие земледелием, при умении и усердии даур-солонов и при благоприятных климатических условиях давало им столь обильные урожаи, что поселения даур-солонов служили для всего Кульджинского края неистощимою житницею. Достаточность даур-солонов ясно была заметна в каждом доме по серебряным браслетам, ожерельям, серьгам и прочим украшениям женщин и по достаточному количеству запасного серебра в деньгах. – Поэтому в поселки охотно шли и китайские музыканты и китайские актеры и калмыцкие гецулы со сбором на монастыри. Даур-солоны охотно принимали всех их и щедро одаряли, потому что были у них основания повеселиться во время и было из чего уделить часть с благотворительною целью.

Об общественной экономической мудрости даур-солонов красноречиво говорят их запасные хлебные магазины, из которых каждый нуждающийся мог взять за известный процент известную часть хлеба. Проценты эти шли в пользу совершенно неимущих людей, прокармливавшихся таким образом на общественный счет. Это немудреное в сущности правило дало возможность даур-солонам не видеть в своих поселках нищенства, какое в соседних китайских поселениях было обыкновенным явлением. Первичная простота жизни и патриархальность нравов отличали домашнюю и общественную жизнь даур-солонов. Все старшего возраста их соплеменники были у них в большом почтении: каждый младший при встрече со старшим, где бы ни произошла эта встреча, обязан был встать на одно колено и сделать установленный поклон. Если младший ехал верхом на лошади, то при встрече со старшим он обязан был еще за несколько шагов слезть с лошади, встать на одно колено и поклониться. Оскорбление старшего, в какой бы форме ни было, и даже противоречие ему в разговоре считалось у даур-солонов большим преступлением. Для управления даур-солонскими выселками назначался особый чиновник (Занг), который деспотически распоряжался в выселке, давая полный простор своему самодурству и употребляя всякие насилия в отношении своих подчиненных.

Даур-солоны исповедовали языческую (шаманскую) веру и в религиозных делах находились в зависимости от своих шаманов, известных у них под именем ядган’ов. Ядганы, носившие особую шаманскую одежду и употреблявшие, при отправлении своих религиозных обрядов, разные специальные принадлежности, имели особенно большое влияние на даур-солонов, пока они жили в Маньчжурии. С выселением даур-солонов в Кульджинский край, влияние ядганов пало, так что впоследствии они, не смотря на свое жреческое звание, записывались наряду с прочими даур-солонами в строевые отряды и участвовали в походах и в воинских упражнениях. Специальная же обязанность ядганов состояла в распознавании характера болезней солонов, в определении злого духа (шуркул), составляющего, по их верованиям, причину болезни и в назначении жертвы для изгнания этого духа и исцеления больного. В большинстве случаев кудеснические знания ядганов переходили от отца к сыну и содержались в известном роде под величайшим секретом, как дорогое достояние рода. Своими знаниями и влиянием на простой народ ядганы нередко злоупотребляли, так как не всегда соглашались идти к больному для изгнания из него шуркула... Но в подобных случаях родственники больного не стеснялись употреблять в отношении всесильного шамана даже и насильственные меры и притом не очень скромного свойства, в роде толчков, пинков и всякого рода побоев вообще.

Во время своего столетнего проживания в Кульджинском крае, среди китайцев и калмыков, даур-солоны забыли многое из своих шаманских верований и преданий и стали индифферентнее относиться к верованиям своих соседей – китайцев и калмыков. Продолжая по старине приносить жертвы разным духам, они в то же время со спокойною совестью посещали китайские и буддийские молельни и участвовали в совершаемом в них богослужении. Такое охлаждение даур-солонов к своему шаманству можно объяснить прежде всего общеприсущим каждому языческому верованию характером терпимости к другим религиям; но рядом с этою внутреннею причиною действовала и чисто внешняя причина, находившая себе поддержку в первой. То было влияние калмыцких лам, весьма искусных во врачебном знахарстве и подрывавших таким образом авторитет у даур-солонских ядганов. Довольно значительная ученость лам имела также весьма большое влияние на уменьшение нравственного авторитета даур-солонских шаманов. Даур-солоны от калмыцких лам научились летосчислению и основным понятиям о природе вообще, о громе, молнии, дожде и других явлениях в частности. Вместе со знанием природы даур-солоны переняли у лам и некоторые чисто религиозные обряды, напр. известное складывание рук во время поклонения бурханам и т. п. Рядом с калмыцко-ламайским влиянием, и даже еще ранее его, даур-солоны подчинились и китайскому влиянию. От китайцев они заимствовали обычай праздновать новый год; у них же они научились музыке, танцам и песням. На совместное действие этих двух влияний на даур-солонов указывают весьма ясно собственные имена последних: у женщин исключительно китайские, а у мужчин как китайские, так и калмыцкие.

В семейной и общественной жизни даур-солонов господствовал мужчина, которому была порабощена женщина, вступавшая в свои права только по достижении почтенного возраста. До этого-же времени она была рабою мужа, а до замужества находилась под строгим надзором и в полной власти своих родителей. К замужеству солонские женщины, как и у всех почти азиатских народов, предназначались весьма рано. Они просватывались обыкновенно еще в детском возрасте, часто двух лет, и, считаясь с этого времени невестами, находились под строгим надзором родителей, которые воспитывали их в разобщении с мужским полом. По понятиям и обычаям солонов, девочке не прилично было играть с мальчиками-сверстниками, а тем более разговаривать с мужчиной. Освободившись из-под опеки родителей, с выходом замуж, солонские девушки становились рабами своих мужей и находились под строгою опекою своих свекровей. Замужество не давало солонке личных прав и свободы и только по достижении почтенных лет, когда дети её достигали зрелого возраста, она, будучи уже женою и матерью, приобретала значение самостоятельной женщины. Рождение детей считалось у солонов главною целью супружеской жизни; поэтому, в случае неплодства жены, солон имел право жениться на другой жене. Равным образом и жена, если оставалась по смерти мужа бездетною, могла вступать в новый брак после трехлетнего траура. И имея детей, она лишалась права на вступление во второй брак только тогда, когда у неё, по смерти мужа, оставался сын. – Если же оставались одни только дочери, то женщина могла вступать во второй брак; потому что цель супружества, по понятию солонов, вполне достигалась не просто рождением детей, а рождением именно мальчиков; рождение же девочек как бы не считалось завершением супружеской жизни, что и давало право вдове-матери одних дочерей вступать во второй брак.

О религии даур-солонов трудно составить полное и определенное представление. Замечено однако, что в основе их миросозерцания лежит дуалистическое начало: два духа – добрый и злой одновременно управляют всем миром. Но это характерное языческо-шаманское представление не было развито у даур-солонов в строго последовательную и в подробностях обработанную систему. Метафизические представления, требующие для своей обработки значительного умственного развития, были не под силу даур-солонам, которые даже такой важный вопрос, как вопрос о смерти и загробной жизни человека, оставили без всякой со своей стороны попытки к ясному и определенному представлению его. Быть может впрочем, что солоны имеют об этих предметах какие-либо и определенные представления, но в настоящее время нам об этом почти ничего неизвестно. Неизвестно также и то, какими религиозными обрядами сопровождались у них разные важные случаи в семейной жизни человека, каковы: рождение, бракосочетание и похороны; известно только, что во всех этих случаях участие шаманов не считалось настоятельно необходимым. Имена новорожденным давались по личному усмотрению родителей или родственников и характеризовали обыкновенно физическую природу родившегося ребенка, и притом имена мальчиков указывали более на мужество, крепость сил (Косо – железо, Лапту дубинка), а имена девочек указывали уже на красоту (Хун-хуал красный цветок, Лю-хуал зеленый цветок, Ланши-хуал хлебный цветок, Му-хуал древесный цветок). Через два-три дня, или чрез неделю, смотря по состоянию здоровья родительницы, отец новорожденного устраивал в своем доме пир, на который приглашал всех родных своих и знакомых. Все гости обязаны были приносить с собою какой-нибудь подарок новорожденному. Пирование продолжалось только один день. Бракосочетание у солонов сопровождалось также однодневным пиром в доме жениха, но пир этот был обильнее яствами и в нем принимали участие гораздо более гостей, чем на пире по случаю родин. Каждый гость, присутствовавший на свадебном пиру, обязан был давать новобрачным подарки. Калым не был известен даур-солонам: невесту выбирал жених с согласия родителей и вводил её в дом своего отца и матери, с которыми и продолжал жить, составляя одну семью. – Похороны у даур-солонов сопровождались также пиром, делавшимся на пожертвования родных и знакомых, пришедших почтить в последний раз память умершего. Чем знатнее был умерший, тем более было денежных приношений со стороны гостей и тем торжественнее был прощальный обед в честь его. Обед этот устраивался в доме умершего, а список жертвователей на обед торжественно произносился на кладбище, над могилой умершего. Тела умерших простых смертных даур-солоны обыкновенно клали в гробы и потом зарывали в землю; трупы же ядганов (шаманов) закладывались камнями на холмах; трупы умерших от заразительных болезней сжигались. Чрез сто дней после похорон умершего, родственники и знакомые его собирались на его могиле, сжигали там яйца и мясо и потом уже в доме умершего устраивали последний обед в честь его.¹⁹ Были ли у даур-солонов какие-либо другие поминки, – неизвестно.

Пока даур-солоны жили на своей родине, у них не было никаких общественных школ; домашнее образование их ограничивалось умением читать и писать по-маньчжурски и знанием счетоводства. Обучение этим немногосложным предметам сопровождалось у них битьем учащихся широкими и увесистыми деревянными линейками за каждый не выученный урок. Сведения о природе и её явлениях распространялись в народной массе путем устных преданий и только грамотному меньшинству были доступны книжные буддийские сказания. По представлению даур-солонов, каждое отдельное явление физической природы управлялось особым духом (Модур), живущим в глубине морской, а все эти духи в свою очередь были подчинены главному стихийному духу (Модур-хану). Модур-хан на рисунках стенной живописи буддийских молелен изображается четырехруким старцем, сидящим на каком-то чудовище с змеиною головою и рыбьим хвостом; одною парою рук своих он пускает в злых духов огненные стрелы, а двумя другими руками бьет в барабан, чтобы издаваемым им звуком дать знать людям о своей борьбе со злыми духами. Поэтому даур-солоны безбоязненно встречали гром и молнию и не считали их гибельными для людей; если же случалось, что молния поражала кого-либо из людей, то даур-солоны считали убитых отверженными Богом и лишали их погребения. В частности же даур-солоны так объясняли себе появление дождя, града, грома и молнии. Когда по воле Модур-хана, служебные его духи, обитающие в бездне морской, поднимаются в верхний слой воздуха в виде рыбы, то поднявшиеся за рыбою водяные пары падают на землю в виде дождя без грома и молнии; когда Модур подымается в виде лягушки, то от холодного дыхания её водяные пары замерзают в воздухе и падают на землю в виде града; когда же наконец Модур поднимается в воздухе в виде людей, то падающий из туч сильный дождь сопровождается молнией и громом.

Во время лунных затмений даур-солоны стреляли из ружей и даже из пушек, чтобы прогнать злого духа, намеревающегося уничтожить это светило, которому он мстит с давних пор за следующее: Баркынд-Багыш, изобретатель буддийской письменности, был великим ученым и святым и изобрел чудесное снадобье, сообщавшее людям бессмертие, и живую воду. Жил он со своими учениками в монастыре. Однажды, когда Баркынд-Багыш вышел из монастыря, в его келью вошел злой дух, в образе женщины, поел все приготовленное им, дававшее бессмертие, выпил всю живую воду и ушел из кельи. – Возвратившись домой и не нашедши дорогих снадобья и питья, Баркынд-Багыш послал своих учеников разыскивать похитителя его заветных сокровищ и наказать его. Один ученик Баркынд-Багыша, по указанию солнца и луны, догнал злого духа-похитителя на вершине высокой горы и тарелкой рассек ему живот, при чем часть вылившейся из его чрева живой воды произвела в горах вечно с тех пор зеленеющий вереск и ельник... Злой дух похититель был наказан, но в свою очередь он поклялся отомстить солнцу и луне за то, что они открыли его убежище ученику Баркынд-Багыша, и с тех пор при каждом удобном случае бросается на эти светила и стремится уничтожить их. Но на солнце, как светило огненное, этот дух не может нападать: поэтому вся злобная его месть распространяется на одну луну, – и мудрый Баркынд-Багыш предупредил об этом людей: по его завещанию во время лунных затмений, происходящих от нападения на луну мстительного духа, даур-солоны поднимают всеобщий крик, рев, стук, стрельбу, чтобы устрашить злого духа и не дать ему возможности уничтожить ночное солнце.

Падающие звезды по понятиям даур-солонов означают смерть кого-либо из людей, указывая своим падением место смерти человеческого существа. Большие падающие звезды указывают на смерть великих людей, а маленькие на смерть обыкновенных. Поэтому к падающим звездам даур-солоны относятся равнодушно, безбоязненно; появление кометы они всегда встречали со страхом и смятением, потому что появление кометы предвещало им неизбежное бедствие: голод, повальную болезнь и т. п. Северное сияние даур-солоны считали предзнаменованием войны и по этому поводу у них начинались разнообразные гадания о будущем известного им политического мира. Вихрь считали они душой самоубийцы, не принимаемою Богом и вследствие этого кружащеюся на поверхности земли, пока не наступит определенный ей Богом срок для жизни на земле.²⁰

Сибо-солоны, по рассказам одних,²¹ были выходцами из местности, прилегающей к китайской горе Шан-хай-фу, а по рассказам других из местности Джаннан, находящейся к северу от Китая. Одновременно с даур-солонами они были выселены в При-Илийскую провинцию Китая и находились в войнах под начальством Джао-дзянь-дзюня, посланного китайским правительством овладеть Кульджею. Семь лет стояли они около Талкинского перевала и когда Кульджа сдалась китайцам, сибо-солоны остались жить в окрестностях Кульджи. Некоторые ив них вызвали к себе с родины жен, а другие женились на местных калмычках.

Как народ оседло-земледельческий,²² сибо-солоны поселились, в количестве первоначально 800 человек, на левом берегу р. Или в местности Ходзигер, между Кульджею и Чунджинским постом и образовали семь небольших военных поселков (кент), расположенных вдоль караванной дороги. Каждый такой поселок был обнесен, как и все китайские поселения, стеною, образующею прямоугольный четырехугольник. В настоящее время всех сибо-солонов насчитывают до 15,448 душ.

Во время господства в крае таранчей, сибо-солоны находились в угнетении от них: таранчи питали к сибо-срлонам полное презрение, употребляли их на разные казенные работы и содержали их в военной службе. Будучи народом весьма трудолюбивыми, сибо-солоны были окончательно деморализованы китайским управлением, превратились в людей забитых, бесхарактерных и неимоверно трусливых. Потерявши всякое самоуважение и самолюбие, они жили в страшной нищете и грязи, так как все рабочее время проводили над исполнением казенных работ, над ломкой и доставкой каменного угля, над постройкой городских стен. Трусость их неимоверна: во время восстания дунган достаточно было в кенте сибо показаться одному дунганину или таранчинцу, чтобы привести все население в смертельный страх; а десяток инсургентов истреблял целые сотни военных поселян из племени Сибо. Будучи такими трусами, сибо заблаговременно и добровольно покорились таранчам, постоянно держали их сторону и потому не были истреблены подобно солонам. Таранчи продолжали угнетать их и обременять всякого рода повинностями и работами, почему они сильно ненавидели их, но, при отсутствии личного мужества и при численном перевесе таранчей, не только не думали о восстании, но и не решались на первых порах бежать в русские пределы по примеру солонов. Между тем к русским они очевидно относились с доверием и расположением, как это видно между прочим из следующего ответа, данного ими одному русскому человеку, имевшему случай разговаривать с ними о намерениях таранчей: «Мы народ бедный, ничего не знаем; таранчи приедут, прикажут, что хотят, и мы должны безусловно то исполнить. А с русскими у нас один Бог; призываю Его в свидетели, что говорю правду». По достоверным слухам в 1868 году они посылали к русским письменную просьбу о дозволении им выселиться в русские пределы и о высылке для охранения их отряда; но таранчи, перехватившие письмо, наказали зачинщиков; в 1869 году сибо готовы были все восстать против таранчей. По вере сибо – ламаисты.²³

Калмыки, представляющие собою остаток истребленного китайцами при помощи киргиз, в половине XVIII-го столетия, джунгарского народа, имеют плоское лице с выдающимися скулами, ввалившимся подбородком и закинутым назад лбом. Глаза у них маленькие, похожие на узкие щели, расположенные на косой линии; губы бесцветные, сложенные в странную, почти идиотическую и вместе с тем невыразимо-грустную улыбку; широкие ярко-белые зубы у мужчин бывают окрашены у женщин черной краской; волосы на голове прямые, торчащие, жесткие и непременно черные; волосы на бороде редкие и жесткие; кожа на теле грубая и смуглая; рост средний, приближающийся к низкому; плечи широкие; руки длинные, лениво болтающиеся по бокам; ноги – кривые, выгнутые в голенях; говор – резкий, острый, с сильными придыханиями. К этим внешним признакам необходимо прибавить длинную жесткую косу, какую мужчины заплетают из небритых на затылке волос и неприятный запах чесноку, нюхательного табаку и пота. По характеру калмыки кротки, благодушны и страшно беспечно-ленивы; искусственно возбужденная веселость сменяется у них глубокою меланхолией. Обыкновенно застенчивые, калмыки горячатся, если раздразнить их. Они легковерны и страстно любят рассказы и сказки; физический труд презирают и не отличаются строгою нравственностью; за то по великодушию, откровенности и гостеприимству калмыки резко отличаются от нравственно испорченных китайцев. Калмыки – отличные пастухи и обладают остротою внешних чувств. Суровый климат, продолжительный холод и всякую вообще нужду они легко переносят. Они ловки и сильны и отличаются в верховой езде.

Жильем калмыков служат их юрты. т. е. войлочные шатры, имеющие около 10 фут. высоты, с двойною дверью и отверстием для дыма; на левой стороне от двери помещаются мужчины, а на правой женщины. Ковры и тюфяки бывают только у богатых калмыков; бедные довольствуются войлоками. Домашнюю утварь калмыков составляют железный котел, чашка, кожаные мехи для воды, деревянная посуда для молока, блюдо, лопата, нож и сундук с бурханами, драгоценными вещами и уборами. На бараньих рогах, прикрепленных к стенам юрты, висят фитильное ружье, лук и стрелы. Питаются калмыки от своих стад; хлеба не употребляют и вообще довольствуются скудною пищей. Кирпичный чай составляет их лакомство; его варят в котле с молоком, салом, солью, мукою и просом. Кроме чаю калмыки любят кумыс, который они приготовляют дома. Женщины у калмыков довольно независимы и далеко не отличаются супружескою верностью: на преступную связь даже с иноверцем они смотрят легко. Так как значительная часть мужского пола калмыков посвящает себя духовному званию, то многоженство у них поощряется. Занимаясь скотоводством, калмыки держат большие табуны лошадей, стада овец и иногда верблюдов, а хлебопашеством занимаются очень мало. Мужчины пасут свои стада и отбывают военную службу. Заботы по домашнему хозяйству возлагаются у калмыков на женщин. Калмыки, подобно киргизам, разделяются на несколько родов: Дсунгар, Торгоут, Кошот, Дюрбет и пр. В 1672 году часть торгоутов проникла на запад, поселилась в степях между Волгою и Доном под русским владычеством, а в 1770 году они снова откочевали на восток и оселись на р. Или. К мусульманам вообще калмыки относятся неприязненно, а киргиз в особенности не терпят.²⁵ Как народ кочевой, калмыки кочевали между Кульджею и Манасом, в горах Талки, Арбан, Баробургасу, по берегам р. Манаса, а также к востоку от Кульджи. Численность калмыков определить точно нельзя.

В административном отношении калмыки делились на эскадроны (сумун), по 200 юрт в каждом и составляли китайскую иррегулярную кавалерию.²⁶ Каждый сумун находился под управлением Гелуна и Занга, из коих первый (гелун) был лицо духовное и состоял во главе управления сумуном, а последний (занг) был светским местным начальником. Как духовное лицо, гелун занимал после ламы первое место; он имел право совершать богослужение и производить низших лам своего сумуна в гецулы, представлявших собою духовную особу третьей степени. Как лицо, занимавшее довольно видное место в калмыцко-буддийском клире, гелун обязательно должен был отличаться некоторыми нравственными качествами и подвигами: он обязан был хранить постоянное девство, соблюдать пост в 8, 15 и 20 дни каждого месяца, брить голову, не пить вина и не курить табак, не проливать крови и не лишать жизни не только животных, но и насекомых. Отличаясь от мирян перечисленными внутренними качествами, гелун отличался от них и своей одеждой. В обыкновенное время он носил длинную рубашку, закрывавшую весь его стан до пят, поверх которой надевал желтый с широкими рукавами халат; голову свою гелун накрывал желтою шляпой. Во время богослужения гелуны надевали особые одежды, довольно многосложные по своему количеству и разнообразные по форме. Местопребывание гелуна, его юрта постоянно находилась в каком-нибудь одном сумуне и притом в самом его центре и отличалась от прочих юрт покрывавшими её белыми кошмами и холщовым флагом с молитвенною надписью, вывешенным на высоком шесте у самых дверей юрты. В этой юрте с гелуном вместе кили и его ученики (шаби), число которых доходило до пяти и более. – Одни из учеников гелуна были просто его служками, другие заведовали его столом и домашним хозяйством, третьи наконец имели звание гецулов и помогали гелуну во время совершения им богослужения. В ученики гелунов принимались обыкновенно дети калмыков, не моложе 12-ти летнего возраста. – Юрта гелуна была в тоже время и молитвенной палаткой, где гелун совершал свои религиозные обряды, и домашней аптекой его. Несмотря на высокое положение свое в сумуне, гелуны держали себя близко в отношении к народу; их юрты были доступны каждому во всякое время; заболеет ли у калмыка корова, потеряется ли лошадь, собирается ли кто в дальний путь, приснится ли кому что-нибудь необычайное и страшное, – всякий из них идет свободно к гелуну за советом и предсказанием, соблюдая при этом некоторые условные приличия. Входя в юрту гелуна, каждый калмык должен был сложить на груди свои руки и наклонить голову; гелун вставал, возлагал на голову вошедшего священную книгу и произносил обычное благословение. Содержание свое гелуны получали отчасти от правительства (до 48 р. в год); а главным образом от прихожан своего сумуна, который он еженедельно объезжал в сопровождении одного или двух своих учеников. Когда гелун приезжал в аул, его с радостью встречали калмыки и каждый из них считал особою честью для себя принять гелуна в своей юрте и почтить его приличным угощением, обыкновенно состоявшим из свежей баранины, чаю и кумысу. Устроившись в юрте, своего прихожанина, гелун никогда не забывал исполнения ежедневных своих религиозных обязанностей: в положенное время он аккуратно совершал богослужение точно так, как у себя дома. Почет и уважение к гелуну со стороны его прихожан видны между прочим из того, что к нему, во время его проезда чрез аул, являлись все жители аула – мужчины, женщины и дети и каждый из них считал своею обязанностью подойти к гелуну и принять от него обычное благословение. – Как лицо духовное, гелун не подчинялся суду светских чиновников, а только своему высшему начальству – настоятелям монастырей, и сам не входил в разбирательство мирских дел калмыков. Отношения его к светскому правителю (зангу), ограничивались тем, что он через каждые три месяца представлял ему списки всех родившихся в его сумуне. Но не имея непосредственного влияния на мирские дела калмыков, гелуны всегда оказывали на решения этих дел сильное влияние чрез лам, класс которых у калмыков очень многочислен, потому что один из трех братьев в семействе непременно принимал на себя звание ламы. Весь этот многочисленный класс лам, принадлежащих к одному сумуну, жил отдельною общиной и находился в постоянных сношениях со своим гелуном, от которого получал различные пособия. Настоятели ламских общин (монастырей) представляли собою уже высшее духовное начальство, суду которого подлежали и гелуны, которых они имели право не только подвергать денежным взысканиям, но и телесным наказаниям, что случалось очень редко по особой снисходительности калмыков к слабости своих гелунов мнимо-девственников.

Гражданский правитель калмыцкого сумуна, занг состоял в чине майора и жил в одной из юрт сумуна. Юрта его была лучшею в числе других, но наружных отличий никаких не имела. В домашней обстановке и жизни занг ничем не отличался от зажиточных калмыков. Единственным отличительным признаком его костюма была шляпа с павлиньим пером и тёмно-голубым камнем. Обязанности занга по должности состояли в очередном наряде калмыков на пограничные пикеты, на караул казенных лошадей и т. п.; а также и в разбирательстве неуголовных преступлений обитателей сумуна. Виновных в таких проступках занг подвергал 27–54 ударам плетью; давать большее число ударов он не имел права. Как к гражданскому чиновнику, калмыки не питали к зангу такого расположения, каким пользовался духовный правитель их гелун. Являлись они к нему только по требованию и обязаны были становиться пред ним на одно колено. Садиться в присутствии занга никто из них не смел без его позволения; точно также никто не мог делать никаких возражений по поводу его приказаний. Особенною правдивостью в отправлении своих официальных обязанностей занг не отличался: обыкновенно он поблажал богатым и налегал на бедных, которые безотказно исполняли все его требования, отбывали все работы, назначаемые им и т. д. Богатые же не только имели возможность уклониться от работ, путем откупа, но и могли освободиться, при помощи своего богатства, от всякой притязательности своего начальника и даже от заслуженного наказания плетьми. Что касается взаимных отношений занга и гелуна, то они были близки и дружественны, как отношения равных лиц: при взаимных посещениях и встречах они приветствовали друг друга без всяких церемоний.²⁷

В отношении религиозных верований, калмыки-эмигранты были глубоко и искренно верующими буддистами-шаманистами и были не только стойки сами в своих верованиях, но и усердно пропагандировали их среди даур-солонов, сибо и маньчжуров. Пропаганда буддизма среди названных племен и поддержка его среди калмыков производилась ламами, которые для калмыков были и совершителями религиозных обрядов, и учителями грамоты, и знахарями-лекарями. Мучится калмычка родовыми муками – является лама и читает над нею известные молитвы: родится ребенок – лама нарекает ему имя при совершении религиозного обряда; подрастет ребенок – лама учит его грамоте; достигнет совершеннолетия – лама совершает над ним обряд бракосочетания; заболеет калмык, лама является лечить его своими молитвами и лекарствами; умрет – лама совершает над ним погребальный обряд и поминки, и определяет способ погребения умершего, т. е. зарытие трупа в могилу, бросание его в степи или сожжение; без ламы не входит калмык в новую юрту, не запахивает пашню, не начинает сеять хлеб. Словом: лама являлся главным советником и учителем калмыка во всех более или менее важных случаях его жизни. Кроме этого он снабжал калмыка разными амулетами и бурханами.

Для совершения молитвенных обрядов у калмыков в Кульдже была особая молельня. Кроме того в Текесе, близь Тянь-Шаня, они содержали монастырь. В юртах своих калмыки держали домашних своих пенатов, бурханов, а на шее носили амулеты, т. е. краткие молитвы, зашитые в лоскут материи, имевшей форму сердечка. – При отправлении в дальний путь, они надевали на свои шеи, кроме амулетов, еще маленьких бурханчиков в кожаных мешочках. Старики калмыки носили четки.²⁸ Бурханы приготовляются у буддистов из разных материалов и имеют неодинаковую форму: у одних бурханы были писанные масляными красками на полотне, у других литые из меди; у третьих – резные из дерева и камня; у четвертых вылепленные из глины и наконец печатные на бумаге. – Преимущественно распространены писанные на полотне бурханы, как предоставляющие более удобств при переездах калмыков с одного места на другое. Такие бурханы состоят из кусков полотна разной величины, прикрепленного к деревянному валику, на который полотно навертывается и завязывается завязками. Во время совершения молитвословий, бурханы обыкновенно развертываются и развешиваются в юрте; по окончании же молитвословия снова накатываются на валики, завертываются в куски шелковой материи и укладываются в ящик. В праздничные дни калмыки расставляют пред бурханами медные чашечки с так называемым кунжутным маслом,²⁹ которое и зажигают. Кроме того они воскуряют пред бурханами в праздники разные благовония и чаще всего мелко истолченный или мелко наструганный вереск. Кроме бурханов пользуются почитанием, как священные предметы, – конусообразные, величиною с голубиное яйцо, черные пирамидки с оттиснутыми на них тибетскими буквами. Пирамидки эти, по рассказам лам, получаются из Тибета, где они приготовляются из смеси глины с пеплом от сжигаемых трупов набожных буддистов. Такие пирамидки калмыки носят на груди, как чудодейственную святыню, в металлических – медных, а иногда даже и серебряных коробочках.³⁰

Семейная жизнь калмыков отличается большею свободою сравнительно с даур-солонами. Детство калмычки проходило в степи, среди стада овец и коз. Замуж калмычку выдавали очень рано, и иногда за нелюбимого человека и без её согласия; но за то ей предоставлено было обычаем право оставить своего мужа и уйти к своим родителям и затем выйти замуж на полной своей воле и свободе. Узнать, нравится ли жених невесте было бы всегда легко: если жених нравился, то калмычка уходила из юрты, как скоро начинались переговоры по сватовству: если же жених не нравился, то она оставалась в юрте во все время сватовских переговоров; но родители редко обращали на вкус невесты внимание, – и жених, по существующему обычаю, подкарауливал свою невесту и увозил её к себе насильно, с согласия её родителей, которые также считали себя пред дочерью правыми, так как её украдкой увозил жених. После смерти своего мужа каждая калмычка могла снова вступить в брак, пробывши в трауре три месяца и даже один месяц. После родов, в течении месяца, она считалась нечистою. Супружеская верность ценилась у калмыков, а девство не только женщин, но и мужчин они считали добродетелью, – почему и существовали у них мужские и женские монастыри.

Калмыки, проводя кочевую жизнь и ненавидя в равной степени таранчей, дунган и киргизов, которые грабили их и избивали при удобных случаях, мало подвергались чуждым влияниям в своей жизни и сохранили свой народный (разговорный и письменный) язык, остались верны своим народным преданиям, помнили свое прошлое и любили свои народные песни. Особенно любовью к песням отличались калмычки; хоровые песни они и доселе поют вместе с мужчинами.³¹ Чуждые влияния проникали к калмыкам исключительно посредством буддийской грамотности, обучение которой было сосредоточено в калмыцких монастырях и распространено собственно между ламами. Грамотность лам отличалась односторонним характером, ограничиваясь религиозною обрядностью буддийских верований. Как на элемент более или менее житейский, не религиозный, в буддийско-калмыцкой книжности можно указать на врачебные знания, имеющие весьма широкое приложение в жизни калмыков; но и эти знания не были в собственном смысле общим достоянием народа, а всегда были исключительною принадлежностью лам и в их руках получали характер кудесничества.

Взгляд на явления природы был заимствован калмыками из той же буддийской письменности и потому они одинаковым образом с даур-солонами объясняли себе солнечные и лунные затмения, дождь, град, гром и молнию.³² Затмение луны калмыки считали общим бедствием всего мира и старались отогнать от луны злого духа, намеревающегося уничтожить светило, всеобщим криком и стуком во все то, что только из хозяйственных принадлежностей их кочевой жизни может издавать звук. Считая крутящийся вихрь душою самоубийцы, калмыки всегда старались свернуть от него в сторону; если же вихрь неожиданно налетал на калмыков, то они отплевывались от него, как от прикосновения злополучной отверженной Богом души.³³

Водворение китайских эмигрантов в нашем Семиречье обращает на себя особенное внимание тем, что было тесно связано с принятием ими русской православно-христианской веры, послужившей краеугольным камнем новой гражданственности переселенцев. С одной стороны принятие эмигрантами православия замечательно тем, что самая эмиграция вызвана была религиозным восстанием дунган и таким образом и по началу своему, и по концу имела характер религиозный; с другой стороны это было весьма важно для нас тем, что в окрестившихся эмигрантах наше Семиречье получило не просто работящих колонистов, но верноподданных граждан отечества и истинных сынов православно-русской церкви. Мы расскажем здесь краткую историю просвещения эмигрантов православно-христианскою верою и покажем, какую замечательную рабочую силу получили мы в новых своих соотечественниках и собратьях по вере.

Начало просвещения китайских эмигрантов православно-христианскою верою положено было преосвященным Алексеем, епископом Томским, в августе 1868 года, так как им совершено было первое крещение эмигрантов в г. Копале Семиреченской области. Во время своего обзора в июле 1868 года церквей Семиреченской области, входившей тогда в состав томской епархии, преосвященный Алексей получил в Копале от местной администрации сведения о том, что в копальском уезде в то время временно проживали китайские эмигранты-язычники в большем количестве и что некоторые из них желали принять св. крещение и вступить в число исповедников православной христианской веры. Преосвященный Алексей принял к сердцу сообщенные ему сведения и тогда же обещал положить начало миссионерскому делу среди семиреченских эмигрантов. Ко времени его возвращения из г. Верного в г. Копал было собрано несколько влиятельных эмигрантов. Преосвященный, после продолжительной миссионерской беседы с ними, имел удовольствие услышать от некоторых из них заявления о согласии креститься и тогда же сам лично огласил их, приготовил к крещению и сам же совершил над ними таинство св. крещения, при довольно торжественной обстановке. Над ручьем, протекающим среди города, была устроена крещальня из четырех колонн с куполообразным верхом, украшенным позолоченным крестом. С раннего утра к этому месту собралось много народу разного происхождения и вероисповеданий: казаки, эмигранты, татары³⁴ и киргизы. Чтобы придать более торжественности предположенному к совершению обряду и тем сильнее напечатлеть его в памяти местных жителей, преосвященный совершил к крещальне из церкви крестный ход, в котором участвовал томский архимандрит и несколько местных священников. – Во время совершения обряда пение положенных церковью молитв было исполнено хором певчих преосвященного. Восприемниками новокрещенных были высшие административные лица города, которые приготовили для своих духовных детей лучшее белье... Наконец и самая погода способствовала благоприятному впечатлению на крещаемых, так как утро было прекрасное. – При такой обстановке были просвещены св. крещением девятнадцать человек обоего пола эмигрантов.³⁵

Преосвященный оказал тогда к новопросвещенным свое внимание между прочим и тем, что, пожелав им преуспеяния в христианской вере, наделил каждого из них серебряным крестом для ношения на шее и пожертвовал им на их домашние нужды 30 руб. Такое отеческое внимание архипастыря к новопросвещенным язычникам, привыкшим видеть своих духовных сановников (лам) недоступными для простого народа, произвело на них весьма благоприятное впечатление; они были поражены таким непривычным для них снисхождением и вниманием к себе со стороны высшего представителя православно-христианской иерархии. И местные административные лица города также отнеслись сочувственно к новым братьям своим по вере. Кроме того, что эти лица были восприемниками новокрещенных от купели, они по окончании обряда устроили в память этого события большой обед, за которым присутствовали и все новокрещенные.

Видимым памятником этого первого крещения китайских эмигрантов, происходившего в 1868 году, служит небольшая, но красивая по своей архитектуре, каменная, покрытая железом с красивым куполом и большим позолоченным крестом на верху – часовня,³⁶ устроенная в г. Копале, в 1869 году копальским купцом Затинщиковым, при выезде из этого города в г. Верный. Часовня эта имеет восьмигранную³⁷ форму с особым каменным крыльцом для входа. Над дверями в часовню находится надпись: «винду во св. купель и выйду, отряся слепоту душевную, вкупе и телесную». Внутренность часовни выбелена и освещается двумя большими окнами. – На восточной стене её устроен иконостас, пред которым стоят большие подсвечники и висят серебряные лампады; на самой средине часовни устроена просторная выложенная камнем крещальня, которая в обыкновенное время бывает закрыта подвижными досками. В иконостасе три иконы; самая большая из них (средняя), писанная на холсте, изображает крещение Христа Спасителя. По правую сторону от входа находится икона деревянная, на которой по золотому фону изображен лик св. князя Владимира; по левую сторону стоит также деревянная икона, с изображением лика Пресв. Богородицы «утоли печали».³⁸ Все эти иконы были заказаны на счет строителя часовни в С.-Петербурге и доставлены в его же счет в г. Копал.

Таким образом часовня уже сама по себе своим существованием напоминает копальским горожанам и всем вообще жителям Семиречья о факте первого крещения китайских эмигрантов в этой отдаленной окраине нашего отечества; но кроме того самый день первого крещения эмигрантов ежегодно воспоминается служением в часовне молебна местным копальским духовенством. И всегда в прекрасной её крещальне, снабжаемой проточной водой из арыка, совершается крещение язычников в Копале.³⁹

На пути из Копала, преосвященный Алексей останавливался в Арасанском выселке и своею продолжительною беседою с некрещенными эмигрантами так подействовал на их сердце, что они просили у него христианского благословения и молитвы об обращении их в недра христианской церкви.⁴⁰ Убедившись таким образом собственным опытом в благодарности почвы, какую представляли собою новопоселившиеся в Семиречье китайские эмигранты, заботливый архипастырь предложил тогда всем священникам области потрудиться в расположении язычников к христианству и в просвещении их христианскою верою, а для эмигрантов копальского уезда назначил, по соглашении с местной администрацией, особого миссионера. Со своей стороны преосвященный обещал особо и по преимуществу ценить и награждать ревностных священников на новом и весьма трудном для них апостольском поприще.⁴¹

Положенное преосвященными Алексеем в 1868 г. начало просвещения китайских эмигрантов-язычников христианскою православною верою продолжалось в выселке Коксуйском и в Саркане, так что число всех эмигрантов, окрещенных в копальском уезде, представляется в следующей таблице:

Представленные в таблице цифровые данные относительно крестившихся эмигрантов в период 1868–1872 гг. невольно останавливают на себе наше внимание. Прежде всего бросается в глаза неравномерное распределение принявших крещение в 1868 г. по отношению к племенам, так как самое большое число окрестившихся было из калмыков и даур-солонов, а самое меньшее – из маньчжуров и китайцев. Объяснять эту неравномерность следует большею предрасположенностью калмыков, дауров и солонов к христианству и их большею сравнительно с другими переселенцами численностью. Китайцы и маньчжуры оказались менее склонными к христианству. Разъяснение этого вопроса было бы весьма поучительно и интересно, но мы не можем сделать этого за неимением на то данных, Поэтому, не вдаваясь в подробности, мы обратим внимание на другую не менее интересную сторону дела, на слишком неравномерное распределение общей цифры крестившихся по годам. Это последнее обстоятельство мы с вероятностью можем выяснить до некоторой степени из современных самому акту крещения обстоятельств.

Прибывшие в 1867 году в копальский уезд эмигранты прежде всего были люди не фанатичные по своим религиозным убеждениям, – люди совершенно не похожие в этом отношении на мусульман. Живя долгое время под китайским владычеством, они кроме того сроднились, как передавал нам Н. М. Бахтиаров, человек близко знакомый с историей поселения эмигрантов в Семиречье, с мыслью, что всем поселенцам, какого бы племени и вероисповедания они ни были, необходимо не только признавать высшею государственную власть страны, но и исповедовать господствующую в ней религию. С таким убеждением явились эмигранты в Копал и внимание русской администрации к себе объясняли желанием её вознаградить их за предстоявшую им перемену веры. Со своей стороны эмигранты спешили заявить свое согласие на предлагаемую им перемену веры, боясь своим отказом лишиться обещанных им денежных пособий, в чем они сильно нуждались тогда. Эмигранты были окончательно разграблены и разорены во время восстания дунган и находились в таком безвыходном положении, что трудно передать словами; поэтому они были весьма рады вниманию к ним русского начальства и при своем оригинальном взгляде на перемену веры, готовы были принять предложение русского начальства перейти в православие, лишь бы поскорее устроиться и успокоиться от недавних тяжелых невзгод. Кроме того, по заявлению г. Фридерикса, многие из обитателей западного Китая, переселяясь в русские пределы, уже умели креститься по-католически и таким образом были отчасти подготовлены к принятию христианства, или по крайней мере были с ним знакомы... В тоже время не следует забывать и того, что эмигранты при всем своем религиозном индифферентизме, не могли не чувствовать в себе потребности в молитве, в храмах и руководителях в вере, а как язычники буддисты – были вообще предрасположены к обрядности в богослужении. Присутствуя при богослужении некрещенных эмигрантов, г. Фридерикс наблюдал у них много сходного с католическим богослужением, наприм. употребление колокольчиков, в роде тех, какие употребляют в костелах, некоторое подобие хоругвей и свящ. рисунков, особенное убранство главной стены молельни, выбритые усы лам, напоминающих ксендзов и т. п.⁴³ А это сходство богослужения эмигрантов-язычников с богослужением католиков естественно должно было располагать первых в пользу богослужения православно-русской церкви, церковно-богослужебная обрядность которой так приятно и гармонично действует на сердце простого человека. Поэтому, если мы предположим со стороны русской администрации желание видеть в эмигрантах не только будущих своих сограждан, но и братьев по вере, если представим внимание, ласки и увещания со стороны духовной власти, то нам будет понятно, что в 1868 году, когда сам епископ принимал участие в судьбе эмигрантов, из них окрестилось 588 человек, – понятно будет, почему застращивания татар, по случаю перехода эмигрантов в православие, и их проповедь против иконопочитания не имели желанных результатов: к иконопочитанию эмигранты были подготовлены, а в мире и любви, возвещаемых Евангелием, они должны были видеть прочный залог будущего своего спокойствия и благополучия не только внутреннего, но и внешнего. Затем, когда эмигранты убедились, что русское правительство не употребляет принудительных мер в применении к религиозным убеждениям человека, что и без перемены своей веры могут пользоваться дорогим для них покровительством русских властей и расположением русского народа и кроме того чувствовали себя материально обеспеченными настолько, что могли забыть свое недавнее горе, недавно пережитый страх за жизнь, тогда они уже не так скоро решались на перемену старой своей веры на новую, с учением которой на первых порах им нелегко было близко познакомиться по неудовлетворительному состоянию среди них православного миссионерства...

Оставляя до следующей главы изображение православно-миссионерской деятельности среди эмигрантов. мы считаем нужным теперь же, в доказательство высказанного сейчас замечания об изменении к лучшему материальной обстановки их, описать кратко сельско-хозяйственную их жизнь по водворении в копальском уезде.

Будучи народом оседлым и земледельческим, эмигранты из племени дауров, солонов и сибо, при выборе себе места для поселения обращали внимание на местности с сельскохозяйственным характером. Сарканский выселок копальского уезда отличался в этом отношении пред всеми другими местностями уезда, так как он обладает плодороднейшею почвою. весьма удобною для орошения, и изобилует водою, какою снабжают его две горные речки Баскан и Саркан, особенно в летнее время богатые водою.⁴⁴ В 1868 году в окрестностях Сарканского выселка поселились около 800 человек обоего пола эмигрантов, которым тогда же была оказана местною администрацией значительная материальная помощь, состоявшая в единовременной денежной выдаче по 65-ти рублей на каждое эмигрантское семейство. Кроме того общество Сарканского выселка отвело всем новым поселенцам, впредь до поземельного надела, достаточное количество удобной хлебопахатной земли, а «копальский комитет по призрению эмигрантов» снабдил их необходимыми на первых порах земледельческими орудиями и семенами для обсеменения их полей. На полученные от семиреченской администрации деньги эмигранты закупили рогатого скота (быков), составляющего главную рабочую силу у земледельцев Туркестанского края. К несчастию эмигрантов открывшийся в конце 1868 года сильный падеж скота, истребил у них почти весь скот; наступившая зима сопровождалась сильными холодами, и эмигрантам приходилось тогда бороться со всеми невзгодами зимней стужи в сбитых на скорую руку землянках; наконец появление оспы среди них еще более увеличило тягость их жизни в новом местопребывании. Тогда военный губернатор генерал-лейтенант Колпаковский и новоучрежденное семиреченское церковное братство отнеслись с самым живым участием к положению эмигрантов и оказали им снова материальную помощь. Эмигранты снова было поправились, но в начале 1869 года опять повторился падеж скота, истребивший почти весь скот, так что у эмигрантов к весне 1869 года из 464 голов осталось только 63 штуки. Беспомощные борцы с бедностью в этот раз получили заимообразно денежные пособия и с 1870 года начали уже исправляться материально. В начале лета 1871 года эмигранты окончательно переселились со степи в самый выселок и начали здесь дружно обстраиваться, так что Сарканский выселок сразу увеличился вследствие этого слишком на 100 дворов. Все эмигранты, поселившиеся здесь, принадлежали на половину к калмыцкому племени и на половину – к даур-солонам и сибо. Все они были зачислены тогда в казачье сословие и им произведена была окончательная нарезка земли наравне с казаками.

Поселившись в Саркане, эмигранты не только воспользовались всеми выгодами земледелия, но, при своем трудолюбии и сельскохозяйственных знаниях, вызвали плодородие почвы к гораздо большей производительности, чем это было до прибытия их в Саркан. Коренные сарканские жители – казаки исключительно занимались хлебопашеством и сеяли преимущественно пшеницу – озимую и яровую – и овес. Огородничеством они почти вовсе не занимались и говорили обыкновенно: «здесь у нас не родятся, как в Алматах (т. е. в г. Верном), ни арбузы ни дыни», а потому мелкие арбузы и дыни, какие удавалось произращать казакам, они считали уже лакомством; садоводством казаки совершенно не занимались и не думали применять его к сарканской местности. Совершенно иначе поступили эмигранты. Поселившись сначала в 4-х верстах от Сарканского выселка, даур-солоны и сибо уже на следующий (1869) год сделали попытку посеять гречу и банг, из семян которого они стали добывать отличное масло. То и другое, при необыкновенном трудолюбии эмигрантов и при отличном умении их обращаться с землею, дало богатый урожай. В 1871 г. многие из них сняли по 100 капов одной озимой пшеницы, т. е. по меньшей мере по 1.000 пудов. Кроме того, эмигранты с самого же начала своего поселения в Саркане занялись огородничеством, которое стало быстро развиваться в их руках, так что уже в 1871 году было совсем не редкостью встретить в Саркане раннею весною свежий лук и редиску, в конце мая – свежие огурцы, а в июле – хорошие арбузы и дыни. Один эмигрант-китаец столь усердно занимался своим огородом и столь тщательно каждый год обрабатывал его, что туркестанский генерал-губернатор, генерал-адъютант Кауфман I-й. во время своего проезда в 1870 году чрез Саркан, обратил свое внимание на этот огород и поощрил его трудолюбивого хозяина. – Кроме названных овощей, эмигранты разводили на своих огородах в большем количестве стручковый перец, разные китайские овощи и несколько красильных цветочных растений для своих домашних нужд. – Освоившись с местными климатическими условиями, эмигранты впервые завели в Саркане табачные плантации, которые они на первых порах засевали семенами низкого достоинства, а затем достали высшего сорта семян из Кульджи и Верного, – и табачное их производство возвысилось. В садоводстве они также достигли больших успехов: из яблочных семян они в два года вырастили яблоковые деревья и собрали с них плоды в 1871 году.⁴⁵ Урюк и виноградную лозу они также начали разводить. В отношении лесоводства эмигранты делали попытки с разведением тутового дерева и ясеня, но безуспешно, что зависело или от дурного качества семян, или от климата. Зато выписанные из Кульджи семена кайрагача (вяза) взошли отлично и можно надеяться, что это дерево со временем заменит для сарканцев тальник и распространится по всему Туркестанскому краю, как тополь. Недостаток леса и медовых трав в окрестностях Саркана имеет влияние на плохое состояние пчеловодства; но эмигранты не бросили совершенно и этого промысла: они начали перевозить своих пчел в соседний выселок Терехтинский и пчеловодство дает им барыши. Кроме этого они начали разводить в Саркане кохинхинских кур, завезенных русскими переселенцами из воронежской губернии, и китайских, выписанных эмигрантами из Кульджи. В 1875 г. появились у них и тонкорунные долгохвостые овцы.

Занимаясь главным образом земледелием, эмигранты не сидят сложа руки в свободное от обработки земли и уборки хлеба время. С наступлением весны они начинают пахать землю, засевают её и исправляют арыки.⁴⁶ Затем в свободное от земледельческих работ время большая часть эмигрантов отправляется на заработки в Копал и Лепсинскую станицу, или на почтовый тракт, где на станциях они за наемную плату делают из глины заборы и приготовляют сырцовый кирпич для зданий. С наступлением времени для уборки хлеба мужчины отправляются на свои пашни, где жнут хлеб, молотят⁴⁷ и убирают его, а потом снова начинают пахать землю и сеять озимую пшеницу. – В зимнее время эмигранты вьют из дикой конопли (кендырь)⁴⁸ для своих домашних нужд веревки, плетут из камыша рогожки для настилки потолков, а из ивовых прутьев – равной величины корзины. Женщины-эмигрантки в летнее время сеют табак и обрабатывают свои огороды; осенью выделывают овчины, прядут овечью шерсть, шьют мешки (кап) и валяют кошмы; зимой они заготовляет для своих семейств одежду и обувь. – В шитье и вышивание эмигрантки большие мастерицы; некоторые из принадлежностей их старого костюма отличаются очень изысканною отделкой, как наприм. китайские башмачки, обыкновенная обувь даур-солонов и сибо. Можно только пожалеть, что эмигрантки, знакомые с прядением хлопка, не свыклись еще с обработкой льна и приготовлением холстов, и пожалеть тем более, что разведение в Саркане хлопка, из которого они привыкли на своей родине прясть нитки, не может быть применено к климату их нового местожительства. Ремесленников среди эмигрантов пока мало, но есть надежда, что и ремеслам они скоро научатся.

Нам остается сказать еще о торговле эмигрантов. Понятно, что, при земледельческом их быте и исключительном занятии хлебопашеством и огородничеством, торговля у них может быть только меновою. До лета 1871 года эмигранты покупали необходимые для себя бумажные материи, сельско-хозяйственные орудия, чайную посуду и кирпичный чай в г. Копале, или в Лепсинской станице, куда сбывали свои сельско-хозяйственные произведения – хлеб и особенно табак; с 1871 года в Саркане начинают появляться уже торговцы из татар, с которыми было можно завести меновую торговлю. Один из зажиточных торговцев-татар купил себе на церковной площади дом и думает открыть в нем постоянную торговлю. Этот факт заслуживает, по нашему мнению, внимания и будет очень жаль, как справедливо замечает о. Покровский, если сарканская меновая торговля попадет исключительно в руки татар, которые уже в 1875 году владели всею сарканскою торговлею... Самым благоприятным временем для сарканской торговли служит осень, когда земледельцы оканчивают свои полевые работы; к этому времени, начиная с 1873 года, начинают съезжаться в Саркан и каракалинские киргизы (акчем) за пшеницей, которой они в 1874 году вывезли на 600, а в 1875 г. на 300 верблюдах. Киргизы-акчемы платят за пшеницу кошмами, солью, кожами, азямами, холстом, разными бумажными материями и выбойками и наконец лошадьми, причем хорошая рабочая лошадь отлается ими за 45–50 пудов пшеницы, а 2–3-летние жеребята среднего достоинства – за 25–30 пуд. пшеницы. На деньги пшеница покупается только частью. Местный сарканский базар не мало оживляется и окрестными киргизами, которые привозят в Саркан свои сырые произведения: лошадиные кожи, овчины, мерлушки, барсучьи, лисьи и волчьи меха, капы, уголь, дрова, арканы (недоуздки) и веревки из кендыря. И в остальное время года местная торговля отличается преимущественно меновым характером: казаки все нужное для себя получают из лавок под пшеницу и овес, а калмыки под пшеницу и табак.

Устроивши так скоро и прочно свое сельское хозяйство, сарканские поселенцы не менее хорошо обставили и домашнюю свою жизнь. – Уже в 1871 г. все они жили в новых просторных и опрятных домах, состоящих из двух комнат, из которых одна устроена по-русски. Дома их строятся большею частью из глины, но есть постройки и из сырцового кирпича. – Как те, так и другие отштукатурены глиной снаружи и внутри и, по своей отделке и прочности, не уступают казачьим деревянным постройкам. У некоторых домовладельцев стены внутри выбелены. Нары, всегда теплые в зимнее время, у многих бывают покрыты белыми чистыми кошмами; набивной глиняной пол всегда бывает вычищен. У крещеных на одной стене комнаты на видном месте, на полочке стоят св. иконы, а рядом с этою полочкой в тех домах, где есть ученики и школы, находится другая полочка с книжками, тетрадками и др. училищными принадлежностями учеников. Домашняя немногосложная утварь у поселенцев всегда содержится в опрятности. Есть в Саркане несколько эмигрантских домов с русскою печкой, столом и скамейками, с деревянною кроватью и со стеклянными рамами во всех окнах. Рядом с домом у каждого домовладельца устроены из глины амбары для хлеба, хлева для лошадей и рогатого скота и маленькие будочки для дворовых собак.

Вообще в домашнем быту эмигранты начинают мало-помалу сближаться с русским населением выселка, с казаками. Большая часть из них придерживается еще пока старины, но как будто потому только, чтобы не бросать годных пока еще, хотя и старых вещей. – Так напр. те, у которых целы вывезенные с родины арбы (телеги на двух колесах), продолжают ездить и зимой, и летом на арбах,⁴⁹ но у некоторых начинают уже встречаться и русские телеги. Тоже самое нужно сказать и об одежде эмигрантов, которая должна быть разделена на будничную и праздничную. В будни эмигранты бывают постоянно заняты работой и потому будничная одежда их не сложна и пожалуй неприглядна, но в праздничные дни они одеваются чисто и опрятно; особенно любят щеголять своим праздничным нарядом эмигрантки. Покрой одежды эмигрантов – китайский; но они начинают мало-помалу свыкаться с казачьим плащом и фуражкой, а женщины их считают особым щегольством нарядиться в ситцевое платье и надеть на свои плечи шаль. Эти внешние заимствования эмигрантов служат началом внутреннего сближения их с казаками, с которыми они живут вообще весьма дружно, так что есть уже примеры родственных связей эмигрантов с русским населением выселка, чего конечно главным образом нужно ожидать от молодого поколения эмигрантов и этому уже положено начало. Один молодой человек-эмигрант, бывший ученик школы и служивший потом помощником заведующего школою, священника о. Покровского, женился в 1870 году на русской девушке и этот первый брак, не бывалый в Саркане, был отпразднован пиром, в котором принимали участие эмигранты и русские.⁵⁰

Калмыки и по прибытии в Саркан думали было остаться верными своему кочевому образу жизни и взялись было по прежнему за скотоводство, но новые условия жизни их в новой стране повлияли и на них благотворно: в 1870–71 г. и калмыки, по примеру даур-солонов и сибо, принялись за обработку земли, – занялись хлебопашеством и огородничеством. На своих огородах калмыки сеют тыкву-горлянку, кольбарию, баклажаны, кукурузу, фасоль, стручковый перец, а с 1875 года начали разводить ягоду хуань-гуня, имеющую приятный кисловатый вкус, а из растений клещевину, зерна которой дают масло, а стебли идут на топливо. В садоводстве калмыки также не отстают от даур-солонов и сибо и с большим успехом разводят в своих садах яблони и урюковые деревья. – Кроме плодовых деревьев калмыки тщательно разводят кайрагач (вяз) и в очень большем количестве. Хлебопашеству калмыки придают такое большое значение, что все лето проводят на своих пашнях, оставляя на это время пустыми свои дома. Из ремесел среди калмыков распространено пока одно сапожное, которое исполняется у них исключительно женщинами и притом весьма оригинально. – Сапожных колодок калмычки-сапожницы не имеют и кроме того шьют сапоги швами наружу и, надо отдать им справедливость, – шьют очень прочно. Когда сапоги бывают готовы, то для того, – чтобы придать им соответствующую ноге форму и сохранись эту форму на более или менее продолжительное время. Калмычки, набивают сапоги глиною и, придав им известную форму, оставляют сохнуть, после чего глина высыпается из сапога, получившего уже форму ноги. Кроме сапожного ремесла калмычки хорошо владеют вышиванием, которым они пользуются при отделке верхней своей одежды. Подобно даур-солонам и сибо, и калмыки начинают сближаться с русскими и заимствовать у них форму жизни, но им дается это труднее, потому что прежний кочевой их быт слишком много отличается от оседлого земледельческого быта русских. В этом отношении можно указать на то, между прочим, что калмыки до сих пор никак не могут помириться с способом перевозки тяжестей на телегах: привыкши обходиться до переселения в Семиречье без всяких телег, они и с поселением в Саркане, продолжают возить все – и хлеб и топливо (курай – сухая трава) на спинах своих быков.⁵¹

После просвещения эмигрантов св. крещением, томское епархиальное начальство не оставило их без духовного руководителя, а озаботилось назначить к ним постоянного духовного пастыря и учителя и открыть среди них христианскую школу. 2-го августа 1868 года был определен к поселившимся около Саркана новокрещенным священник со званием миссионера, о. Диомид Чернявский, которому поручалось и заведование школою. На содержание ему назначено было священнического жалования 300 руб. в год и учительского 400 руб. Получивши назначение, о. Чернявский прибыл к месту нового своего служения – в Саркан в конце августа того же 1868 года, но не встретил здесь ничего благоприятного для высокого своего служения и ничего утешительного лично для себя. Эмигранты, к которым он был послан, жили в то время не в самом выселке Сарканском, а в степи, верстах в 4–5-ти от выселка, где впрочем проживала только половина всех новокрещенных эмигрантов, которых обязан был воспитывать духовно о. Чернявский; другая половина их кочевала в разных местностях копальского и сергиопольского уездов Семиреченской области, и потому сам о. миссионер не мог иметь постоянного пристанища. Кроме того в Сарканском выселке не было в то время ни церкви, ни школы... И новокрещенные христиане были не младшими братьями казаков, а их поденщиками; и священник Чернявский был не миссионером-благотворителем новокрещенных, не деятельным защитником их интересов, а безмолвным зрителем их страданий. Его собственная материальная необеспеченность, бедность, с которою пришлось бороться ему, семейному человеку, не получавшему даже и назначенного ему содержания,⁵² словом безвыходная нужда и нищета обезоруживали о. Чернявского в его отношениях с грубыми казаками-сарканцами, подаяниями которых он питался со своим семейством, буквально выпрашивая у них каждую крупицу.

Следующая выдержка из письма о. Чернявского от 7 февраля 1869 года к некоему Вл. Н. показывает, в каком печальном положении находился он на первых порах своей новой службы.

«Считаю за лишнее, писал о. Чернявский, говорить Вам, как человеку хорошо знакомому с жизнью, насколько трудно семейному человеку (каков я) идти неуклонно к благой и высокой цели, когда мысль очень часто должна заниматься вопросом: «как бы справиться с окончательным безденежьем»? Вам известно, что я не могу рассчитывать на доходы от прихожан. Мои прихожане сами нуждаются в доброхотных подаяниях, мое единственное обеспечение – жалование. Назначение быть священником для новокрещенных калмыков и учителем в школе для калмыцких детей я получил 2 августа 1868 года, но жалования до сих пор не получал ни одной копейки. Что я человек не богатый (положительно можно сказать – бедный) в этом я уверял (NN) и просил его позаботиться об устранении от меня такого безвыходного положения, в каком я теперь нахожусь (на завтра я остаюсь без копейки и должен приниматься за продажу нужной для семьи одежды на пропитание её)»... Грустны положения подобного рода и не безопасны для пастыря юных чад Христовой церкви!

«Из Верного я имею частные сведения, что будто бы в семиреченском областном правлении для меня получено пособие в 378 р. Я эти деньги до сих пор не получал. Не знаю, насколько справедливы эти сведения, но мне при крайней нужде приходится хвататься за них. Нельзя ли будет Вам, добрый Вл. Н. чрез своих верненских знакомых узнать, насколько справедливы полученные мною сведения и, если они справедливы, ускорить высылку 378 р. мне, чрез что я избавлюсь от необходимости продавать нужные вещи за бесценок».

К этим внешним неблагоприятным обстоятельствам, печально отражавшимся на душевном состоянии о. Чернявского,⁵³ нужно прибавить и то невыгодное для успехов его миссионерской деятельности обстоятельство, что сам он не знал ни одного из тех инородческих наречий, на каких говорили новокрещенные, и даже не имел у себя переводчика. Много ли доброго и полезного для новокрещенных мог сделать при такой печальной обстановке своей жизни священник-миссионер, не встречавший нравственной поддержки даже и в русских казаках сарканского выселка?! Чтобы судить о сарканских казаках и об отношениях их к о. Чернявскому, необходимо упомянуть здесь о следующем прискорбном факте. Когда о. Чернявский приехал к сарканским новокрещенным в звании миссионера-священника, сарканские казаки были прихожанами соседней, Лепсинской церкви. Чувствуя неудобство обращаться за удовлетворением религиозных своих потребностей к лепсинскому священнику по отдаленности Саркана от Лепсы,⁵⁴ они просили о. Чернявского исполнять у них духовные требы и со своей стороны предложили ему общественную квартиру бесплатно. О. Чернявский добросовестно исполнял пастырские свои обязанности у сарканских казаков до самого своего отъезда из Саркана. Но когда он решил оставить Саркан и православно-русские казаки узнали, что ему выдан годовой оклад жалования, получения которого он с таким нетерпением ждал около года, тогда казаки самым наглым образом вынудили его заплатить сарканскому обществу за все время проживания своего в отведенной ему тем же обществом бесплатно квартире... Как такой факт мог отразиться на душевном состоянии о. Чернявского, понятно каждому. Понятно и то, что от о. Чернявского нельзя было ожидать широкой и плодотворной деятельности на миссионерском поприще в Саркане при столь неблагоприятных для него обстоятельствах. Ему приходилось с одной стороны возделывать совершенно девственную ниву инородческую, но для этого у него не было необходимых орудий; с другой стороны ему нужно было очищать заросшую тернием грубости и религиозного невежества ниву казацкую, но тут он падал в изнеможении своего скорбящего духа, подавленного семейными и служебными заботами... Однако, при всех неблагоприятных для него обстоятельствах, он оставил после себя два памятника своей страдальческой жизни в Саркане: при нем было устроено из кошмы, помещение для церкви и он же первый основал в Саркане христианскую школу, которая послужила началом распространения русско-христианской грамотности среди сарканских новокрещенных. Эти два памятника лучше всего свидетельствуют о том, что может сделать искренно относящийся к своему делу миссионер, при самых даже неблагоприятных условиях для своей тяжелой, мало кому понятной деятельности. Да будет же добрая память о первом труженике на невозделанной почве водворения христианства среди китайских эмигрантов Семиреченской области Туркестанского края!⁵⁵

По отъезде о. Чернявского из Саркана, на его место назначен был священник-миссионер о. Вл. Гавр. Покровский. Он прибыл к месту своего назначения в августе 1869 года. И этому продолжателю недавно начатой миссионерской деятельности среди новокрещенных пришлось вынести большую борьбу с окружающими обстоятельствами, прежде чем поставить свою деятельность в нормальное положение и утешаться её успехами.

О. Покровский, прибывши в Саркан, застал эмигрантов все еще живущими в степи, в 4–5 верстах от выселка; церковь помещалась в том же кошомном здании; обучение детей эмигрантов производилось в вольнонаемных неудобных квартирах; помещения для священника не было, ни казенного, ни общественного. – К этим материальными, неудобствам, какие приходилось испытывать о. Покровскому, по приезде в Саркан, присоединялись еще невзгоды нравственные, представляемые русским казаческим населением Саркана. Сарканские казаки до 1868 года жили в течение 12-ти лет без церкви и без священника и в этот продолжительный период привыкли к своему беспастырскому, внецерковному состоянию. Среди них, вследствие такой обстановки их религиозно-нравственного быта, укоренился раскол, побудивший и не отпавших еще от церкви к грубому отношению их к церкви и священнику, и ослаблял нравственное влияние последнего. В то же время это, зараженное расколом и загрубелое в религиозно-нравственном отношении, казачество вредно влияло и на новокрещенных, показывая им примеры самой дикой необузданности. Так напр. в 1868 году казак Назар, очевидно зараженный духоборческою ересью, разбил св. икону, ударив её об пол; в 1869 году казак Ольшанский внушал эмигрантам, что они молятся не истинным иконам, а ложным, что они молятся диаволу, но не Богу; в том же 1869 году православные сарканские казаки затратили на свои нужды все церковные деньги, которые только по распоряжению Семиреченского военного губернатора были с них взысканы; в 1870 году из-под казачьего караула пропала церковная кружка с сборными деньгами, взысканными с казаков по распоряжению того же губернатора и пр. т. п.

Приведенные факты достаточно характеризуют русское население Саркана; сарканское казачество, очевидно, не только не могло помогать священнику-миссионеру в его тяжкой задаче просвещения православною христианскою верою и обрусения эмигрантов, но и отвлекало значительную долю энергии священника на ослабление их вредного нравственного влияния на эмигрантов. Последним предстояло кроме того еще освободиться и вообще от тяжелого гнета бедности и от материальной зависимости от казаков, которые были и богаче и состоятельнее эмигрантов и держали в своих руках общественную власть. Казакам было выгодно держать эмигрантов в зависимости от себя и не хотелось признавать их не только равноправными гражданами, но и братьями по вере, к которым следовало обращаться с братскою христианскою любовью. Поэтому когда эмигранты оправились от своей бедности и начали заявлять свои гражданские права, казаки отнеслись к этому враждебно и священнику-миссионеру, ставшему на сторону правых, предстояло рассориться с казацким населением Саркана, что, очевидно, не могло не отразиться не выгодно не только на материальном благосостоянии священника, но и на его душевном спокойствии. – К счастью его все эти неурядицы уладились при терпении о. Покровского и его умении уладить дело, к которому он был приставлен и к которому относился душевно, с искреннею преданностью.

Миссионерская деятельность о. Покровского среди новокрещенных началась с утверждения их в православно-христианской вере, которую они приняли, но не разумели. Сознавая всю трудность духовного перерождения человека, особенно пожилого, сроднившегося со своим миросозерцанием, о. Покровский с самого вступления своего на место духовного пастыря сарканских новокрещен, обратил внимание свое преимущественно на молодое поколение эмигрантов и к их утверждению в новой вере избрал вернейшее средство – образование их в духе христианской церкви в устроенной о. Чернявским школе. – Эмигрантских детей он завлекал в школу подарками азбук, карандашей, картинок религиозного содержания, и дети мало-помалу, вместе с обучением грамоте, заучивали христианские молитвы и привыкали к христианским обрядам. В школе же они узнавали русские названия дней и месяцев, знакомились с русским летосчислением и вообще с разговорным русским языком. Но что гораздо важнее в положении эмигрантов, – в школе и чрез школу они сближались с церковью. Прежняя кошомная церковь не могла, разумеется, производить на них особенного впечатления, имея такой убогий вид; но за то внутреннее устройство церкви тем сильнее поражало их детски-любознательную душу, а церковная служба и особенно пение трогали их сердце, и эмигранты привыкли к христианскому храму, полюбили его так же, как любили они школу и начали охотно посещать его каждый воскресный и праздничный день. В 1869 году, на праздник Р. Хр. обучавшиеся в школе дети эмигрантов уже ходили по выселку «славить Христа», и замечательно – те же казаки ласково принимали их и дарили им деньги за пропетый гимн во славу Христа. – В великий пост они говели, исповедовались и приобщались св. тайн. – Чрез детей, учеников школы, христианское влияние проникло и в самые семьи эмигрантов: в семействах, дети которых обучаются в школе, уже с большим благоговением относятся к розданным им св. иконам, правильнее изображают на себе крестное знамение, а в праздники зажигают восковые свечи пред иконами.

О состоянии этой школы мы имеем некоторые официальные сведения, которые считаем нужным привести здесь. Как видно из записки старшего чиновника особых поручений при туркестанском генерал-губернаторе, г. Бродовского, написанной в виде отчета по поводу произведенного им в 1870 году по поручению туркестанского генерал-губернатора осмотра школ Семиреченской области, – в Сарканском выселке существовали две школы: одна для детей казаков, а другая для детей китайских эмигрантов, поселившихся в выселке. Обе эти школы были открыты в 1868 году миссионером Чернявским и существовали каждая отдельно, как по ненахождению в выселке достаточно просторного помещения для совместной школы, так и по неудобству вести одновременно обучение русских детей и детей эмигрантов, совершенно незнакомых с русскою разговорною речью. В 1870 г. в обоих школах преподавал закон Божий местный священник-миссионер, о. Покровский, а в школе для детей эмигрантов он заправлял один всею учебною и воспитательною частью. Относясь к своему делу с особенным усердием, о. Покровский имел весьма доброе влияние и на русскую (казачью) школу, а особенно на эмигрантскую. Эта последняя школа была открыта в ноябре 1868 года и в 1870 г. не имела еще своего здания, а помещалась на квартире. – Во время осмотра этой школы г. Бродовским в ней обучалось 28 мальчиков, сыновей даур-солонов и чахар-калмыков. Ученики школы не овладели еще тогда вполне русским языком, но приятно и неожиданно удивили ревизующего школу своим хорошим чтением и письмом по-русски, своим достаточным развитием и очень порядочным хоровым пением молитв, и все это г. Бродовский всецело приписал заведующему школою, о. Покровскому. Г-н Бродовский заметил между прочим, что ученики из чахар-калмыков труднее справляются с русскою речью, чем дети даур-солонов и объяснил это разобщенностью чахар-калмыков с русским населением выселка.⁵⁶ В 1871 году эту школу посещали уже до 50 учеников, в числе которых были и десятилетние дети и двадцатилетние юноши и даже женатые, – и своими успехами обратили на себя внимание военного губернатора области, который в начале 1871 года одного старшего и лучшего воспитанника утвердил помощником преподавателя в школе, а другого церковным старостою, с предоставлением ему права носить форменный кафтан. Независимо от успехов учеников школы, о. Покровского радовало и то, что самое помещение школы улучшилось, что было наконец устроено довольно удобное и поместительное из сырцового кирпича помещение для мужской эмигрантской школы. В 1871 г. неподалеку от этой школы членом семиреченского братства, копальским 1 гильдии купцом, Вас. Петр. Кузнецовым выстроено было из сырцового кирпича здание для женской эмигрантской школы, которую почтенный строитель снабдил швейною машиною и содержание которой принял на свой счет. Кроме того он постоянно оказывал свое благотворительное внимание не только этой школе, но и мужской.⁵⁷ Для последней он выписал хорошие географические карты. Одновременно с заботами о благоустройстве местной школы, о. Покровский неусыпно хлопотал и о благоустройстве церкви, которая столь важную услугу оказывала ему в его просветительной деятельности среди эмигрантов. – И старания его не остались бесплодными: на первый раз кошомная церковная постройка была заменена тесовою, в 1873 году была обнесена кругом деревянною оградою и обсажена тополями, черемухой и дикими яблонями, так что сделалась лучшим украшением станицы; внутри церковь украсилась великолепной утварью. Рядом с нею в 1874 году была уже начата постройка каменной церкви.

Чтобы дать возможность научиться чему-нибудь полезному в жизни и устаревшим уже для грамоты эмигрантам, в Сарканском выселке открыта была, на средства семиреченского церковного братства, ремесленная школа, в которой в 1871 году обучались сапожному и столярному ремеслу до 20-ти взрослых эмигрантов.

Словом, в 1871 году о. Покровский имел удовольствие – утешаться успехами и поведением детей новокрещенных, сознательно полюбивших церковь и школу и начавших уже оказывать благотворное влияние и на своих родителей, ослабляя в них языческие обычаи и верования.⁵⁸ Кроме того в этом же году свящ. Покровским были просвещены св. крещением несколько человек китайских эмигрантов, проживавших в выселке. Но миссионерская деятельность о. Покровского в Сарканском выселке не была одиночным явлением в церковной жизни Семиреченской области; случаи принятия христианской веры эмигрантами были и в других местностях области, как это видно между прочим из официального документа. В извлечении из всеподданнейшего отчета обер-прокурора Святейшего Синода отмечена в следующих словах семиреченская миссионерская деятельность: «просвещение св. верою китайских эмигрантов в Семиреченской области, при помощи Божией, продолжалось и в 1871 году. Благоустроенное положение эмигрантов в Сарканском выселке, наглядно представляя их соплеменникам превосходство христианской жизни под сенью русского правительства, содействует успешному распространению христианства между ними. В январе минувшего года 33 китайских переселенца из рода солонов и одна киргизка, проживавшие на границе нашего южно-тарбагатайского отряда, близ укрепления Бахтинского, заявили нашему пограничному начальству о своем желании принять христианство и перейти в русское подданство. Священник Уржарской станицы, получив об этом известие, немедленно отправился (за 110 верст) в Бахтинское укрепление и, по надлежащем приготовлении, 17-го января совершил над ними св. таинство крещения. Тут были и младенцы, и семидесятилетние старцы. Во время совершения св. таинства взрослые правильно осеняли себя крестным знамением и молились. На другой день все новопросвещенные св. крещением приняли присягу на подданство России и её правительству и дали подписки жить на местах, которые отведены будут им тамошним начальством. Сверх сего в самом Сарканском выселке миссионером-священником Покровским просвещено св. верою 85 человек китайских эмигрантов. Многие из учеников школы выучились уже говорить по-русски, читать, писать и познакомились с арифметикой. Все ученики из эмигрантов прилежно посещают школу, сознательно полюбили церковь, любят церковное пение и многие выучились петь обедню».⁵⁹

Относясь с любовью к своему делу, о. Покровский не пропускал ни одного удобного случая, когда представлялась ему возможность сообщить новокрещенным что-нибудь полезное. В 1871 году эмигранты жили еще в степи, а не в самом выселке. Приезжая на праздник к ним, о. Покровский подолгу засиживался в их землянках, разговаривая с ними и с их детьми, которых он кроме того заставлял прочитывать что-нибудь из книги. В это время он к своей радости замечал, с каким любопытством и удовольствием отцы и матери смотрели на своих детей во время чтения ими книг и как незаметно быстро летело время в его миссионерских беседах с отцами и матерями, интересовавшимися знать, что читают их дети. Но этого утешения о. Покровский дождался не вдруг... В первые два года по его приезде в Саркан, эмигранты не вполне доверяли ему, как новому человеку, особенно в деле веры и совести. Но тем не менее, замечая искреннюю любовь к себе священника и знакомясь с новой верой, они не только охотно приносят рожденных своих детей для крещения и причащения, но и с полным доверием обращаются к священнику в случаях болезни кого-нибудь из семейных. – При этом мы считаем уместным и нужным заметить, что к новой вере сознательно относятся только дети новокрещен, получающие в школе истинное понятие о христианстве, отцы же и матери их, не забывают совершенно старой своей веры, а только сближают её в своих представлениях с новою и таким образом вступают на столь известный в истории распространения христианства, особенно в России, путь «двоеверия». – О. Покровского наприм. калмыки и сибо иначе и не называли заочно как «русским ламою».⁶⁰ Но мы не можем при этом не упомянуть, что все эмигранты, особенно калмыки и сибо как будто бы гораздо легче сближаются с православным христианством, чем мусульмане: существование у буддистов изображений пролагает в их сердцах путь к почитанию св. икон, чего не бывает с мусульманами. – Нам известно, с каким трудом почитание св. икон распространяется среди новокрещенных татар-мусульман в Казанском крае и с каким глумлением относятся они к православно-христианским процессиям со св. иконами. Не то с новокрещенными калмыками и сибо. В Сарканском выселке, после посева хлеба, бывает ежегодное празднество, по случаю принесения из Копала Абалакской иконы Божией матери. Встреча этой иконы, по словам о. Покровского, торжественна и трогательна: все жители выселка, от мала до велика, выходят на встречу к иконе за версту и более, и потом с пением церковных песней несут её в сарканскую церковь.... Калмыки и сибо также выходят со своими детьми на встречу иконы и падают на землю с благоговейным чувством веры и почтения к этой величественной блистающей золотом иконе. – Этот факт в миссионерском отношении замечателен, по нашему мнению, особенно по сравнению его с противоположными фактами из религиозной жизни наших казанских крещеных татар, не сумевших додуматься до более приличных выражений для св. икон, как «образ-лопата» и под.

В начале своего очерка мы с особенною целью собрали все, что могли найти о религиозно-нравственном мировоззрении эмигрантов, чтобы яснее оттенить их отношения к православно-христианскому вероучению и происшедшую с принятием последнего перемену в их духовной жизни. Было сказано, что они, как шаманы, не имели ни храмов, ни обрядов, кроме жертвоприношений. – Поэтому нам должно быть понятно, что, и по принятии христианства, даур-солоны, как шаманисты, проявляют менее религиозности, чем эмигранты буддисты; но за то первые отличаются большим умственным развитием и удобнее поддаются чисто рассудочным объяснениям новой веры. На исполнение христианских религиозных обрядов даур-солоны смотрят как на неизбежное требование закона и, по-видимому, не имеют никакой веры в спасительную силу христианских таинств. Вследствие такого различия в нравственном характере сарканских новокрещен и священник-миссионер употреблял для духовного воздействия на них не одинаковые средства: по отношению к калмыкам и сибо он старался о духовном перевоспитании их в духе православной христианской церкви, об уничтожении в их религиозном сознании буддийских представлений и о замене их христианскими; в отношении же шаманистов даур-солонов миссионер заботился о передаче и уяснении им христианского миросозерцания и о внушении им христианско-церковного взгляда на обрядность христианства. Кроме того о. Покровскому предстояла еще очень трудная, но неизбежная в его положении задача – располагать к себе тех новокрещен, которые прежде были духовными лицами и которые как до принятия христианства, так и после перемены старой своей веры стояли во главе остальной массы и всегда были авторитетными лицами в глазах последних. Общим же в отношении всех эмигрантов орудием у о. Покровского служили и служат школа и церковь.

На таких именно началах основалась миссионерская деятельность о. Покровского в отношении его новокрещенных пасомых; усердие последних к церкви и школе, соединенное с личным доверием к самому о. Покровскому, и желание их всех видеть в своих детях новых людей и новых верующих служило для него лучшим доказательством успехов его деятельности.⁶¹

Чтобы судить о результатах этой деятельности, достаточно, на основании слов о. Покровского, сказать, что за минувшее пятилетие (т. е. с 1869 по 1874 г.) мужская школа в Саркане воспитала 39 человек, из которых многие вышли не только умеющими хорошо говорить по-русски и достаточно грамотными, но и сознательно верующими, преданными православной вере христианской. – Таким особенно воспитался новокрещенный из солонов Михаил Букинга, ныне исправляющий при церкви должность псаломщика. Из того же числа бывших воспитанников школы пять человек исполняют в церкви обязанности певцов при богослужении. А главное, в домашнем, семейном быту своем бывшие воспитанники школы служат уже руководителями христианской веры для своих родных. О. Покровскому отрадно было видеть, если какой-нибудь калмык или солон, бывший назад тому пять лет еще полудиким язычником, начинал после того сознательно исполнять обязанности восприемника при таинстве крещения, в среде новокрещенных, причем сам читал символ православной веры!

Сердечное расположение эмигрантского населения в Саркане к православной вере также было очевидно в его время для каждого: каждое воскресенье и каждый праздник можно было встретить за литургией несколько человек новокрещенных, особенно женщин с грудными малютками и вообще с маленькими детьми, которых они любят приносить к причастию. При этом, нельзя не указать на ту, обращающую на себя внимание, особенность, что все дети новокрещен причащались положительно без всякого с их стороны сопротивления и обычных у русских детей при этих случаях плача и крика. Точно такое же расположение и любовь к вере видны были в большинстве эмигрантов и при посещении их домов со св. крестом в праздники, а также и при других случаях общественного богослужения.

Новокрещенные, бывшие некогда духовными лицами в буддизме и шаманстве, как например, новокрещенные ламы, и поныне продолжают вести безбрачную жизнь; они не теряют и ныне своего прежнего значения в эмигрантскому населении, как искусные, по мнению эмигрантов, врачи. Может быть даже, что некоторые из них задерживают в язычестве старое, отживающее поколение эмигрантов; но это противодействие, как остаток языческого мрака, имеет вообще весьма мало влияния на всю массу новокрещенных. Таковы вообще видимые результаты деятельности миссионеров среди эмигрантского населения Саркана!

Кроме 669 человек обоего пола, водворившихся в Саркане, остальные новокрещенные, причислившиеся ныне к выселкам Карабулакскому и Коксуйскому, вошли в состав коксуйского прихода и состоят под наблюдением коксуйского священника Знаменского, – и есть полная надежда на их обрусение и оправославление. Словом, дело обрусения и воспитания в истинах христианства эмигрантов в копальском округе поставлено уже на прочные начала и следовательно цель, с которою в этом округе учреждено миссионерство, – эта высокая цель ныне на половину уже достигнута, не смотря на все стеснительные и вообще неблагоприятные условия, которыми сказались для миссионерства в течение минувших пяти лет последние 1872 и 1873 годы.

В настоящее время, вследствие все более и более накопляющихся фактов, настоятельно требует разрешения новый вопрос, именно: вопрос о расширении в Семиречье настоящей деятельности миссионерства, и о постановке; его на более широких основаниях.⁶²

В 1875 г. о. Покровский писал, что усердие сарканских прихожан как казаков, так и калмыков к храму Божию вполне замечательно. В 1873 г. они облагообразили церковную ограду, развели в ней хороший сад, за которым присматривал особый поливальщик, нанятый за 200 п. пшеницы; в 1874 г. они пожертвовали 100 четвертей пшеницы на приобретение в Кульдже колокола, а в 1875 г. выстроили на свой же счет каменную колокольню к церкви. Точно также возрастало и усердие прихожан сарканских к посещению церковных богослужений: Русские заохочены были к хождению в церковь объяснением Евангелия, происходившим за каждою литургией, а калмыки – пением церковных песней на левом клиросе на калмыцком языке.⁶³ – Школы сарканские особенно в зимнее время оживают: теплые, светлые и просторные комнаты их были посещаемы 54 мальчиками (31 русск. и 23 калм.) и 15 девочками; христианские обязанности исполняются ими весьма охотно, что объясняется как личным религиозным усердием их, так и бесплатным совершением у них всех христианских треб. Новообращенных было в 1875 г. двое: кульджинский калмык и киргиз. Как на пример сближения калмыков с русскими, можно указать на брак одного калмыка с дочерью казака. – В 1875 году все копальские эмигранты уже приняли св. крещение, а кульджинские имели уже свою церковь и своего священника-миссионера, что и объясняет значительное число новокрещенных в этом году.⁶⁴

Китайские эмигранты постепенно поселялись в Саркане, так что в 1875 г. все население Саркана состояло из 43 домов казачьих, 138 домов калмыков, из 100 слишком юрт киргизов, находящихся в услужении у сарканских жителей, из 11 домов татар, которые еще в 1874 г. открыли в Саркане временную мечеть и начали оглашать сарканский воздух криком «азана». – Татарско-мусульманская миссия сопровождает русско-православную миссию не только не отставая от последней, но и опережая её, – особенно в средней Азии, где кроме Семиречья со стороны русских никаких нет попыток к миссионерской деятельности, между тем как татары и в большинстве случаев татары Казанского края успели проникнуть везде и продолжают свою миссию воочию, нимало не сумняся.

В 1875 г. Сарканский выселок был переименован в станицу, с причислением к ней соседних небольших поселков: Абакумовского, Аксинского и Басканского, входивших прежде в состав Копальской станицы. Калмыки, окончательно поселившись в Саркане, не только сделались полноправными с казаками русскими гражданами, но и принимают даже участие в станичном управлении; в 1875 г. один калмык был избран помощником станичного атамана, а четверо другие – станичными судьями. И другие эмигранты не менее калмыков сроднились с новым своим отечеством и русским правительством. Обласканные постоянною заботливостью о них семиреченской администрации и семиреченского братства, они возрождались нравственно и настолько свыкались с новым своим местожительством, что не только не сожалели о своей старой родине, когда кульджинская провинция занята была в 1871 г. русскими войсками, а еще радовались, что с этою переменою политического положения Кульджи открывалась возможность возобновления родственных отношений с освобожденными от таранчинского ига их единоплеменниками. Самый внешний вид Сарканского выселка изменился за это время. Теперь уже издали заметен высокий церковный купол, над которым отрадно при солнце блестит позолоченный крест; издали заметны белые крыши далеко не деревенских зданий. Перед выселком на быстрой, каменистой речке, переезд чрез которую прежде был очень неудобен в летние, жаркие месяцы, ныне вы встретите большой, прекрасный, деревянный мост, и при въезде в самое селение, видите совершенно новую, береговую улицу, всю застроенную как на подбор большими, каменными зданиями, каковы: станичное управление, дом миссионера, мужская школа и, особенно выдающееся своей красивой постройкой, здание женской Ксениевской школы. Наконец, в довершение всего этого видите вы обрамленную широкими улицами, огороженную оградой и заросшею деревьями церковную площадь, среди которой возвышается новый каменный храм, заинтересовывающий с первого же раза своею оригинальною архитектурою, по поводу которой нельзя не сказать, что окружающие с трех сторон храм, обширные галереи, как нельзя более уместны здесь, при миссионерском назначении храма, как отличные и удобные места для стояния, во время богослужений, готовящихся к св. крещению язычников. Не мало живописного представляют широкие, чистые улицы и густо разросшиеся аллеи вербовника и тополя, особенно в центре русского казачьего выселка. В эмигрантских же кварталах внимание каждого с удовольствием останавливается на повсеместно зеленеющихся огородах. В одних вы встречаете всевозможные овощи; в других – исключительно табак, в-третьих – зеленеющие беседки, с висящими кувшинными тыквами и разноцветные, пестреющие клумбы различных цветов, до которых большие охотницы даур-солонки и сибо.

Население выселка более чем утроилось; исключительно земледельческий характер населения и развитие земледелия, чем особенно могут похвалиться эмигранты, подняло благосостояние выселка за это время настолько, что ныне в Саркане завелись постоянные лавки со всевозможными товарами, приспособленными к требованиям местных потребителей. Таковы, напр. лавки с кирпичным чаем, ситцами, обувью, лавки с железными вещами: сошниками, лопатами, ведрами. чугунными котлами и проч.; кроме этого, открылись две постоянные мясные лавки и, наконец, завелись даже разносчики с сальными свечами и серянками.

А как разнообразны жители Саркана! Казаки, калмыки, даур-солоны, сибо, маньчжуры, переселенцы-крестьяне, между которыми есть даже несколько семейств из природных зырян. При таком разноплеменном населении, в Саркане вошел в употребление, как более общедоступный язык для всех, – язык киргизский.

Но, не смотря на такое разноплеменное население Саркана, в нравственном отношении этот выселок может считаться даже образцовым. Особенно зарекомендовали себя с этой стороны эмигранты, отличающиеся трудолюбием, трезвостью и честностью. Прежде несчастные горемыки, бежавшие от поголовного истребления во время дунганской резни без одежды, без хлеба и почти без скота, они скоро начали оказывать благотворное влияние и на казачье население выселка. В конце 1873 года, они на общественном сходе постановили приговор о закрытии в выселке кабаков с 1 января 1874 года; значительная партия сарканских казаков, заинтересованных в этой торговле противились было такому постановлению приговора, но калмыки, присутствовавшие на сходе, большинством голосов настояли на приговоре. В конце 1876 года сарканское общество, в виду окончания срока этому приговору, хотело было опять открыть в Саркане с нового года торговлю водкой, но военный губернатор, как писал Букинга о. Покровскому в письме от 7 ноября 1876 года, запретил им навсегда такую торговлю, хотя сарканское общество дало было уже два приговора на открытие в выселке питейных домов. В числе особенно выдающихся мудрых распоряжений эмигрантов в общественной их жизни следует упомянуть о том, что они учредили у себя ежегодный общественный сбор хлеба, для прекращения в выселке нищенства, так что, со времени этого учреждения, что было осенью 1872 года, нищенства и воровства между эмигрантами нет и в помине. Как на образец суда у них по преступлениям против общественного благосостояния г. Фридерикс указывает на следующий случай: один из новокрещенных эмигрантов украл у своего соседа куль муки. Общество, убедившись в действительности обвинения, расследовало дело и когда оказалось, что обвиняемый впал в проступок, побуждаемый к тому крайнею своею бедностью, то постановило помочь ему пожертвованием общественного хлеба под условием немедленно исключить его из общества и выселить в китайские владения, если он будет замечен в воровстве во второй раз.⁶⁵ Вообще нужно сказать, что эмигранты сарканские вследствие своих честных, прямых отношений к общественным делам, от которых зависит благосостояние общества, напр. выбор выселковых властей и проч., в последнее время снискали себе такое уважение, что на общественных сходках перевес по большей части остается за этими новыми гражданами.⁶⁶ В религиозном отношении новокрещенные эмигранты так же обставлены хорошо: они живут вблизи церкви, школы и миссионера, что для пастырских миссионерских бесед местного священника с ними представляет не мало удобств, особенно в виду того, что некоторые ученики школы уже настолько владеют русским языком, что могут облегчать труд священника, продолжая его дело в родных своих семьях. Они охотно отдают детей своих в школу и сами желают ближе знакомиться с христианством, потому что начали уже понимать, что о христианской вере нельзя судить по тем проявлениям религиозной жизни, какие представляли сарканские казаки. Можно быть вполне уверенным, что если сарканские новокрещены не будут встречать никаких препятствий на пути своего религиозного перевоспитания, если ими будет руководить преданный делу священник, то они достигнут желаемых целей, будут сами стремиться, как новые члены церкви, к духовному совершенству, так как они начали уже чувствовать, что христианской именно вере и русским христианским законам они обязаны настоящим своим духовном и материальным благосостоянием, что только христианская церковь и христианские законы возродили их к новой лучшей жизни. О. Покровскому при всем этом приходилось жалеть о том только, что при разноплеменности эмигрантов, он не имел возможности совершать богослужение на их родных наречиях как по недостаточному своему знакомству с этими наречиями, так и потому, что высланные ему семиреченским братством богослужебные книги на монгольском языке и наречии алтайских калмыков оказались неприменимыми к делу, так как местные калмыки не понимают совсем ни книжного монгольского языка, ни наречия алтайских калмыков, между тем как у даур-солонов и сибо письменным языком служит маньчжурский.⁶⁷

Преследуя по отношению к крещеным эмигрантам задачу обрусения их при духовном воздействии на них церкви и школы, о. Покровский заботился в тоже время о привлечении и расположении к христианству и кульджинских язычников, имевших частые сношения с новокрещенными сарканскими христианами и имел в этом успех. В 1869 г. он просветил св. крещением 6 челов., в 1870 г. – 21 челов., в 1871 г. – 91 челов., в 1872 г. 16 челов. и в 1873 г. 11 челов., – всего 145 челов., включая сюда и 9 челов. киргиз. – Доказательством того, что и после 1874 г. продолжалось в язычниках движение в пользу христианства, служило прибытие в Саркан в 1874 г. из Кульджи и Чугучака 12 язычников обоего пола.

Такое тяготение язычников к христианству могло иметь, как очевидно само собою, очень важное государственное значение в будущем, так как язычник, принимая православное христианство, тем самым вступал во внутреннее единение с русским населением края, становился искренним верноподданным православного русского Государя и истинным сыном православно-русского отечества. – Между тем в конце 1868 г. целые массы переселившихся было эмигрантов совращены были китайскими чиновниками и уведены были обратно к китайским пределам к Чугучаку. На обратном пути своем они должны были испытать много бедствий от холода и перенести много болезней; многие из них совершенно погибли в дороге, но все они погибли для нас русских, для нашего отечества, потому именно, что не приняли сразу христианства и не имели таким образом никаких связующих начал с русским населением Семиречья. Если представить при этом грубый деспотизм китайских властей в Чугучаке и жалкое религиозно-нравственное состояние калмыков, у которых нет ни лам, ни кумирен и пр., то будет очень понятно, почему чугучакские калмыки, даур-солоны и сибо, не видящие доселе исхода к лучшему, горько оплакивают свое увлечение в 1868 году советами китайских властей и свое возвращение из Семиречья, где их соплеменники под кровом русского правительства и под сенью православной церкви проводили довольную и беспечальную свою жизнь; будет понятно, почему возвратившиеся из Семиречья эмигранты снова пытались уйти за китайскую границу, к русским и бежали в пограничное с Чугучаком русское укрепление (Темир-Су) Семипалатинской области. Один из таких прибыл в 1875 г. в Саркан и рассказывал, что он для того, чтобы достичь русских пределов, решился и перенес во время своего побега неимоверные трудности: прежде всего он был ограблен на дороге киргизами, которые отняли у него лошадь и все бывшее при нем имущество, после чего он трое суток бежал по степи совершенно ногой; чтобы не умереть с голода и приобрести какую-нибудь одежду для себя, он сказался мусульманином и согласился быть названным сыном встретившегося ему на пути бездетного киргиза: 10 дней он пас баранов, своего названного отца и заработав себе таким образом рубаху и халат, решился бежать далее и наконец достиг своей заветной цели ― Саркана.

Такое положение дел на нашей китайской границе очень благоприятствовало бы правильному устройству русской миссии в Семиречье, тем более что языческое население Кульджинского района, по освобождении от таранчинского владычества и с возвращением в этот край русской администрации, начало пользоваться всеми благами жизни и полной религиозной свободой. – Все это при неудовлетворительности религиозно-нравственного состояния в язычестве и буддизме также способствовало бы развитию миссионерства среди кульджинских язычников.⁶⁸ Во время минувшей кровавой катастрофы, они лишились своих богатых монастырей и кумирен, остались без лам и не имели возможности отправлять свое богослужение. Вместе с тем у них были прерваны всякие сношения с Тибетом, вследствие чего духовное единение с центром буддизма у них прекратилось. Находясь в таком безвыходном положении, они, при непосредственных сношениях со своими крещеными единоверцами, естественно желали принять русское подданство, чтобы потом устроить и духовную свою жизнь по примеру сарканских поселенцев. Продолжавшийся еще в 1874 году, прозелитизм кульджинских язычников ясно указывал на стремление их выйти из того религиозного мрака, в каком они тогда находились. Заметить при том следует, что среди пограничного киргизского населения находилось тогда не мало кульджинских женщин-язычниц, захваченных киргизами и проживавших в домах последних наложницами. Нечего и говорить о том, сколь тяжкая участь выпала на долю этих несчастных женщин, обреченных служить сластолюбию своих хозяев, которые с утратою физической красоты в женщинах, прогоняли их от себя и они должны были переходить потом в руки более бедных киргиз. Для этих женщин утешительные слова Евангелия были бы действительно благовестием, гласом радования, как замечает о. Покровский, а купель крещения была бы для них – не только дверью к вечному спасению, но и дверью к освобождению от ига киргизско-мусульманской подневольной жизни. Нескольким таким женщинам удалось освободиться от своих деспотов и они прибыли в Саркан, где по принятии христианства сделались самыми усердными христианками.⁶⁹ Все эти, благоприятствовавшие успехам миссионерской деятельности среди китайских эмигрантов Семиреченской области, условия не только ободряли о. Покровского в его трудах по образованию новокрещен в духе православной русской церкви, но и побудили его начать расширение этой деятельности в Семиреченской области учреждением миссионерских пунктов в Борохудзире и Бахтах, – местностях соседних с Кульджею и Чугучаком и возобновить миссионерский пункт в самой Кульдже. Заявляя о таком своем желании, о. Покровский высказывал уверенность, что миссионерская деятельность в Семиреченской области Туркестанского края, при сочувствии к этому делу со стороны администрации, при нравственной поддержке деятелей на этом поприще и при материальной поддержке желающих креститься эмигрантов, – будет иметь желаемые успехи, и что в среде семиреченского духовенства всегда найдутся люди, готовые посвятить себя на служение такому высокому делу.⁷⁰ Мы со своей стороны просим читателей не удивляться высказанным о. Покровским условиям успехов миссионерской деятельности в Семиреченской области, которые в данном случае весьма естественны. Много ли мог бы успеть священник-миссионер в своем стремлении распространить свет Евангелия среди языческого мрака в Семиреченской области, если бы администрация не сочувствовала этому делу, если бы своевременно не оказывала ему нравственного и материального содействия? Сколько о. Покровскому пришлось понести трудов, сколько вынести нравственной борьбы, сколько всевозможных препятствий встречал вообще он в своей деятельности!! И без сочувствия духовной и гражданской власти к его деятельности, без содействия ему и без правительственной поддержки он едва ли бы мог достигнуть тех результатов, какими потом имел полное право утешаться!...

Чтобы лучше обеспечить судьбу новокрещенных китайских эмигрантов, и вернее содействовать их религиозно-нравственному возрождению, в г. Верном было учреждено в 1868 году православное церковное братство при храме св. мучениц Веры, Надежды, Любви и матери их – Софии. «В июле месяце 1868 года (читаем мы в предисловии к уставу братства) в пределах Семиреченской области, в копальском уезде, совершилось радостное для церкви Христовой событие, принятие калмыками язычниками св. православной веры, в числе нескольких душ, перешедших из Китая на жительство в пределы России. Русское православное общество в Верном, Копале и других городах пограничной с Китаем Семиреченской области, по чувству христианской любви и гражданскому долгу, не могло не принять в свое духовное общение новообращенных из язычества, хотя мало просвещенных в истинах и правилах христианства и как новых своих соотечественников, недостаточно еще ознакомленных с новым отечеством.

Идя во след церкви, преподавшей новообращенным из язычества дар св. крещения и пославшей к юному стаду Христову духовного пастыря-миссионера, православные граждане отдаленной окраины России возымели желание образовать православное церковное братство в г. Верном, полагающее основанием своим усердие к духовно-нравственному и гражданскому просвещению как обратившихся уже к православию калмыков-язычников, так и могущих последовать их благому примеру других инородцев в киргизской степи и в соседней пограничной стране, где около г. Кульджи – средоточия управления китайских калмыков, несколько лет назад, усердием двух братьев – русских граждан воздвигнут православный храм, не оконченный пока постройкой вследствие бывших там смутных обстоятельств.

Православное общество попечения о духовном благе и русской гражданственности кочевых обитателей степи инородцев, обнимая своим участием и русских местных граждан, нуждающихся в христианском просвещении и благотворительности, имеет быть посредником между степными кочевниками, принятыми под скипетр русского Государя, и всем русским православным миром, на сочувствие которого к меньшим его степным братьям, общество возлагает твердое упование и к помощи которого будет обращаться в той мысли, что дело, принимаемое им на себя, есть дело всей русской земли, соединяющейся чрез братство, как чрез звено, с дальнею степною инородческою её окраиною». Такова была общая задача новоучрежденного братства в г. Верном. В частности устав братства гласит:

1) Православное братство поставляет для себя задачею:

а) распространять и развивать духовно-нравственное просвещение и полезные знания в населении Семиреченской области;

б) служить нуждам и пользам местной православной церкви заботами о благоустройстве и украшении храмов и молитвенных домов, снабжением их и приходских училищ книгами духовно-нравственного содержания, равно по русской истории и народности, для безмездного пользования духовенства и прихожан, а инородцев, мало еще ознакомленных с русским языком, пока книгами того же содержания, переведенными на их инородческие языки;

в) вспомоществовать нуждам православных миссионеров епархиального или миссионерского ведения; а впоследствии, по приумножении средств братства, содержать учителей русской грамотности у инородцев из числа переводчиков, или благонадежных лиц, ведущих по житейским, делам постоянные сношения с инородцами;

г) служить страждущему человеку пособиями престарелым, недужным, погребением лиц, умерших в крайней бедности, призрением сирот, оставшихся бесприютными и вообще всем тем, что знаменует прямую христианскую добродетель;

д) устраивать ремесленные школы и заботиться о приобретении для развития их материальных средств и учителей.

2) Братство учреждается при церкви св. мучениц Веры, Надежды и Любви и матери их Софии в г. Верном и усваивает себе наименование Семиреченского православного братства. В этой церкви братство имеет хоругвь с изображениями: на одной стороне св. мучениц, имени коих посвящен храм, а на другой – казанской Божией Матери ради исторических воспоминаний о Семиреченском крае. При церкви братство будет иметь синодик, или помянник, в который вписаны будут для поминовения о здравии и упокоении имена благотворителей братства и братчиков. Независимо от всегдашнего поминовения пред престолом Божиим послуживших пользам и нуждам братства, для торжественного приношения молитв о здравии живущих и за упокой умерших братчиков, избираем будет праздничный день пред годичным собранием в наличности состоящих братчиков и одна из почитаемых поминальных суббот.

3) Братство состоит под особенным попечением епархиального архиерея и под непосредственным покровительством начальника Семиреченской области.

4) В состав братства могут поступать лица православного исповедания всех званий и состояний и обоих полов, как живущие в пределах Семиреченской области, так и в других местах России. Братство составляют братчики и почетные члены братства. Почетные братчики приглашаются постановлениями братства. Желающие вступить в число братчиков жертвуют в братство по мере своих средств и усердия деньгами или же книгами и другими вещами, могущими служить целям его. Право же голоса в братских собраниях имеют те из братчиков, которые заявят братству желание делать пожертвование ежегодно, равно и те, которые принесли братству единовременно значительную какую-либо жертву. Пожертвования свои братчики вносят во всякое время, когда пожелают, и при этом могут заявлять свою волю относительно назначения жертвуемого. Всем братчикам ведется список.

5) Управление делами братства принадлежит совету братства, имеющему во главе старшину и состоящему из 6–8 братчиков распорядителей, которые все избираются общим собранием братчиков. На двух из братчиков распорядителей, возлагаются обязанности казначея и библиотекаря. В помощь для производства переписки старшина приглашает по своему усмотрению кого-либо из братчиков в сотрудники к себе. Как старшина совета, так и члены совета братчики-распорядители избираются на один год и служат братству безмездно, а по окончании годичного срока производятся новые выборы.

Лица, избранные на один год, могут быть вновь избираемы на будущее время. Каждое из избираемых в совет лиц может отказаться от своего звания в силу какой-либо необходимости, но обязывается предварительно заявить письменно об этом старшине совета.

6) Старшина, по мере надобности, созывает совет братства, в заседаниях коего могут участвовать и прочие лица, принадлежащие к братству, с совещательным голосом. Все дела, требующие обсуждения совета братства, решаются по общему взаимному совещанию присутствующих в совете братчиков-распорядителей и по единогласному их постановлению.

7) Совет братства ведет переписку с братчиками, а также с разными лицами и учреждениями, чрез старшину и имеет установленную печать с надписью наименования братства.

8) Все заявления лиц, имеющих нужду в братстве, представляются к старшине братства, который удовлетворяет их просьбу или оставляет без исполнения по основательным причинам, уведомляя устно или письменно просителей.

9) Все в наличности состоящие братчики приглашаются советом братства, по окончании каждого года, в общее собрание для выслушивания годового отчета о деятельности братства и об употреблении поступивших к нему сумм. В этом собрании обсуждаются общие вопросы, касающиеся дел братства; принимаются меры к успешному выполнению целей братства и выслушиваются все предложения братчиков, устно или письменно заявленные ими, относительно большего развития задачи, положенной в основании братства.

В этом же собрании избираются братчики для поверки денежного отчета, представляемого советом братства. Отчет по поверке вместе с общим годичным отчетом о деятельности братства представляется к сведению военному губернатору Семиреченской области, а когда дозволят денежные средства, отчеты будут помещаемы для всеобщего сведения в повременных изданиях. Кроме годичного общего собрания братчиков, могут быть чрезвычайные собрания, назначаемые советом братства, по делам особенно важным.

10) Братские денежные средства составляются из добровольных пожертвований, как братчиков делающих ежегодные взносы, так и жертвующих единовременно. Братчики озабочиваются приглашением к пожертвованиям известных лиц – ревнителей распространения полезных знаний и нравственно-религиозного просвещения – в Семиреченской области и в других губерниях и изыскивают источники постоянных доходов для братства. Для записи пожертвований выдается братчикам книжка от старшины братства, которая ко времени годичного отчета должна быть возвращаема к нему.⁷¹

11) Для усиления средств братства в церкви, при коей учреждается братство, поставлена будет кружка, для добровольных денежных приношений от православных христиан, сбор от которой приобщается к общей денежной сумме братства. Если впоследствии братство будет обладать недвижимым имуществом, то арендная плата тоже причисляется к общим суммам для целей братства.

12) Приход и расход денежных средств братства своевременно вносятся в денежные книги, веденные советом братства в надлежащем порядке, и подписываются двумя или тремя братчиками-распорядителями. При накоплении сумм братства, они будут вносимы в кредитные учреждения для приращения процентами и билеты будут храниться вместе с прочими деньгами в уездном казначействе в ящике, запечатанном печатями братства и старшины его, а ключ будет находиться у казначея братства.

Денежные пакеты и посылки, следующие в братство, будут получаться старшиною братства или по его доверенности кем-либо из братчиков-распорядителей».⁷²

Какова была деятельность этого братства, мы почти ничего сказать не можем. В 1871 году, в годовом отчете братства в первый раз было высказано предположение об открытии в г. Верном братской школы для детей новокрещенных калмыков; затем в июле 1874 г. старшина братства, протоиерей Путинцев напомнил совету братства о пользе и необходимости братской школы для детей новокрещенных обоего пола. Вследствие этого напоминания, совет братства, сообразуясь со своими средствами, постановил открыть в г. Верном братскую школу пока для одних мальчиков, с тем чтобы при школе был приют, в котором бы пользовались полным содержанием от братства десять мальчиков – детей новокрещенных. Священник Казанской церкви г. Верного, член совета братства, о. Белоярский заявил при этом совету о своем желании бесплатно преподавать в предполагаемой к открытию школе закон Божий и уступил также бесплатно для помещения приюта флигель занимаемого им общественного дома и кроме того принял на себя труд по наблюдению за воспитанниками приюта. Преподавательницей учебных предметов в школе была приглашена дочь о. Белоярского, окончившая курс в омской женской гимназии, девица Екатерина Белоярская, которой постановлено было давать из сумм братства небольшое вознаграждение.

Учебная часть в школе определялась особым положением, составленным о. Белоярским и утвержденным военным губернатором Семиреченской области, генерал-лейтенантом Колпаковским.

Главною целью, какую должны были преследовать братская школа и приют, было: воспитание в детях крещеных калмыков религиозно-нравственного чувства, обучение их русской грамоте и приучение к ремеслам. Поэтому учебными предметами в школе назначались: закон Божий, чтение на русском и церковно-славянском языках, пение и молитвы, начальные правила арифметики, письмо и ремесла, обучение которым должно было вводиться постепенно по мере увеличения средств братства.

Ближайший надзор за учебно-воспитательною и хозяйственною сторонами школы и приюта принадлежал братству, но не исключал влияния на педагогическую часть учреждения и заведующего училищами Семиреченской области, без всякой однако с его стороны начальственной власти по отношению к школе. Определенного срока для пребывания в школе и приюте не назначалось. Ученики школы выпускались из заведения, по усмотрению братства, только по достижении возможности самостоятельно трудиться и зарабатывать себе пропитание.

На содержание каждого воспитанника приюта отпускалось из братских сумм по 2 р. 20 к. в месяц и по одному рублю за каждого на отопление и освещение приюта. Кроме того братство снабжало воспитанников приюта одеждою, бельем, обувью и всеми учебными пособиями. Учебные занятия в школе должны были производиться с 15 сентября до 1-го июня ежедневно, кроме праздничных дней, по 2 часа до обеда и разделялись на два урока, между которыми свободный час употреблялся на гимнастику. Послеобеденное время употреблялось на приготовление и повторение уроков и на отдых. В каникулярное время воспитанники приюта обучались преимущественно ремеслам. Собственно религиозно-нравственная сторона жизни воспитанников школы и приюта определялась следующим положением:

Утром и вечером, перед обедом и после оного, перед учением и после оного, дети обязаны были читать общую молитву, а в праздники, если не препятствовала дурная погода, обязаны были посещать богослужение и в церкви стоять в строгом порядке. О соблюдении постов, об исповеди и св. причащении о. Белоярский ничего не сказал в своем «проекте устава» и совет братства не обратил на это своего внимания, но мы убеждены, что на практике воспитанники братских школы и приюта жили по православному, т. е. соблюдали посты, исповедовались и приобщались св. тайн по уставу православной церкви.

С таким в общих чертах устройством братская школа в г. Верном и при ней приют на десять воспитанников, – детей новокрещенных калмыков, были открыты, с разрешения местного военного губернатора и с благословения преосвященного туркестанского, покойного Софонии, в воскресенье 15 сентября 1874 г.

На предшествовавшем к открытию школы и приюта молебне, отслуженном протоиереем Путинцевым, кроме военного начальства области и членов братства, участвовали и многие новокрещенные калмыки.

О внутренней жизни этой школы и приюта, со времени их открытия до настоящего времени, мы не можем ничего сказать по неимению сведений. Нам известно только, что на публичном экзамене происходившем 6 июня 1875 г. в этой школе в присутствии военного губернатора области, успехи учеников по всем преподаваемым в школе предметам оказались не только вполне удовлетворительными, но даже превзошли всякие ожидания. И совет братства не раз убеждался в течении этого года в весьма успешном ходе учебных занятий в школе.⁷³

Затем, в конце 1878 г., когда нам пришлось быть в г. Верном и говорить о миссионерском деле с преосвященным Александром, мы услышали от нею грустное заявление, что он, по приезде в г. Верный, школы уже не застал, а братство нашел только на бумаге. Так скоропреходяще все земное!

Мы видели, в каком положении находились новокрещенные эмигранты, когда среди них жил и действовал о. Покровский. Положение это мы изобразили на основании корреспонденций, писанных самим же о. Покровским. Чтобы кому-нибудь не показалось, что о. Покровский, пиша о себе, естественно не мог говорить не в свою пользу, мы приводим здесь вполне подтверждающее все вышеписанное, заявление лица совершенно постороннего для этого дела, полковника Н. Фридерикса, командированного в Семиречье из Ташкента с официальными поручениями и прожившего в Семиречье ¾ года: почти все лето, осень и зиму. В такой значительный период времени он познакомился хорошо с краем и, заинтересованный Семиречьем, записал свои впечатления в памятную книжку, которую потом и напечатал в Туркестанских ведомостях (1874 г. № 24) под заглавием: «Несколько заметок о Семиреченской области». Вот отрывки из этих заметок:

В Саркане живет миссионер священник П–ий, заведующий de facto весьма значительною и благоустроенною колонией китайских эмигрантов. Окрестившихся в числе 700 человек в православную веру. Лет восемь назад, на местности этой, богатой почвою земли, водою, прекрасным климатом и всеми условиями к развитию населения, было всего десятка два домов, и кругом их виднелись также большие камни, издали казавшиеся домами. О церкви и священнике только вздыхали жители-казаки, возившие крестить своих детей в Копал, за 60 верст,⁷⁴ или чрез горные реки, опрокидывавшие телеги – летом, или же зимою в снег и гололедицу... Теперь вы увидите здесь 320 приблизительно дворов, церковь красивой архитектуры и встретите священника «истинного отца, и благодетеля бывших язычников», опрятные домики которых в китайском вкусе, с аккуратными до прелести огородами составляют главный элемент населения. Здешние эмигранты чрезвычайно трудолюбивы и отличаются добрыми нравственными качествами. Г. Фридерикс входил в их жилища вместе со священником, слышал беседы о. Покровского с эмигрантами (по-русски они понимают и многие говорят), дружеские советы и поучения; видел его ласковость и простое обращение с стариками, женами и детьми; видел очевидную привязанность новокрещенных к своему наставнику и покровителю, их веселость и довольство. Осматривая огороды эмигрантов, где растут, между прочим, никогда невиданные им по формам и оттенкам цветов овощи, которых г. Фридерикс назвать не умел, он до такой степени заинтересовался и остался доволен виденным, что считал грешным умолчать об этом... Пашни эмигрантов стали, по его словам, так богаты, что казакам, поселившимся в Саркане еще в 1858 г., скоро придется занимать хлеб у эмигрантов, которые сеют также много клеверу и первые начали сеять озимую пшеницу.

Видел г. Фридерикс и сарканские училища (мужское и женское), в которых большинство учеников – дети эмигрантов, – обучаются русской грамоте, арифметике и поют хором православные молитвы. Обе школы состоят под руководством миссионера священника и его супруги и имеют юного учителя и молодую девушку-учительницу, полных рвения к своему делу. Дети веселы и идут в школу как на праздник. Причетник в церкви также из эмигрантов,⁷⁵ которые выбираются уже на второстепенные должности станичной администрации. Примером трудолюбия, трезвым и честным поведением новокрещенные эмигранты, бывшие прежде несчастными горемыками, бежавшими от поголовного истребления их дунганами без одежды, без хлеба и почти без скота, теперь оказывают уже благотворное влияние и на другие элементы населения, не говоря уже о том, что сами живут в довольстве и относительно счастливо. Материальное благосостояние их чрез сношения с родными и знакомыми привлекает сюда ежегодно новых переселенцев из Кульджинского района. Каждому эмигранту отводится здесь весьма значительная часть хлебопахотной земли и дается пособие до 20 руб. Православие они принимают по доброй воле без малейшего принуждения, за что ручаются личные достоинства миссионера, почтенное имя которого достаточно уже известно в Туркестанском крае.

Из всего виденного г. Фридерикс заключает, что распространение православного миссионерства, оказавшего такой блестящий успех в Сарканском выселке и Копале (где окрестилось 800 человек), при столь просвещенных и преданных своему делу представителях его, при полной поддержке со стороны местной администрации и даже общества, – распространение этой миссии и далее – на Кульджинский край повело бы, по всей вероятности, к не менее утешительным результатам, поднявши туземное население на высший уровень христианского и гражданского развития.

Мы со своей стороны прибавим к этому, что именно с Кульджинского края, не трогая пока западного Туркестана и его мусульманского населения и следовало бы начать миссионерское дело и вести его не торопясь, обдуманно, умело, с терпением, полным самоотвержением и при участии администрации и общества к этому великому и важному в государственном смысле делу. А между тем что же мы видим в Семиречье? Единственный труженик на этом поприще, о. Покровский, вынужден был оставить свое дело в Саркане и перейти в Ходжент, вынужден был оставить Саркан в то самое время, когда любовь к нему новокрещенных только что начала обнаруживаться и когда деятельность его начала было давать желанные плоды.

Мы имеем в своих руках несколько писем бывших учеников о. Покровского из детей эмигрантов к последнему, из которых ясно видно, какою любовью пользовался он со стороны эмигрантов в бытность свою в Саркане и какую добрую память оставил он по себе там. Мы приведем здесь несколько выдержек из этих писем, из которых между прочим можно видеть самое направление инородческого образования в Саркане, данное ему о. Покровским. Виктор Илесу, в письме от 8 августа 1876 года, пишет: «покорнейше прошу в том, что мы живем не совсем хорошо. После вас случилась болезнь; померло четыре человека из кара-калмыков без всякого покаяния... Поэтому прошу ваше благословение, нельзя ли вам просить генерала-губернатора, чтобы нам скорее прислал священника... Мы эмигранты просили, чтобы нам вас возвратили; кроме вас нам никого не надо, Батюшка! Эмигранты сарканского общества все вам поклон кланяются»... В следующем своем письме от 29 того же августа Илесу писал: «получили мы ваше письмо 28 августа того же года и прочитали всем нашим братьям и мы остались очень благодарны, что вы нас по сие время жалеете и благословляете пастырским благословением и за нас молитесь Богу. Мы как приняли православную веру назад тому восемь лет, (вы) как родной отец из (с) детьми жили мы. Вы как (в) Ходжент уехали, после вас мы сироты остались. Некоторые плачут, что (вы) не приедете в Саркан. Около 10 августа приезжал благочинный и спрашивал, как вы не тоскуете ли об отца Василья? Вам не жалко ли его, что он уехал Ходжент? За это мы отвечали нам жалко отца Василья... За это благочинный нас благодарил, что вы (мы) любили о. Василья. И говорил: и другого священника любите как о. Василья. Собственно для это(го) архиерей предписал мне, чтобы спокоить вас»...

Из этих двух выписок из писем видно, как искренно любили о. Василия его новокрещенные; значит, было за что любить этого священника. Из нижеследующей выписки мы увидим гораздо больше: Александр Ергенту, в письме от 1 декабря 1876 г. пишет: «Многоуважаемый батюшка! Я пишу к вам письмо, желаю вам быть здоровым и всему вашему семейству. Мы в Саркане живем все здоровы. Я приехал (с богомолья) 20 ноября и мне показался без вас Саркан пустой деревней. Все калмыки поминают вас. После вашего отъезда нынешний год бежали из Саркана калмыки семь душ; куда они бежали, неизвестно, но теперь не знаю, что будет после; однако калмык сарканский во время все будет бежать. Если возможно, то для вечной памяти пришлите мне свою фотографическую карточку, – я вам посылаю свой карточка. Прошу батюшка уважайте, вы всегда (в) моем сердце». Михаил Букинга, по-видимому, особенный любимец о. Василия, писал ему часто и всегда с чувством глубокой благодарности. По рекомендации о. Василия, Букинга был назначен псаломщиком и вот он очень интересно описывает праздник Рождества Христова, в письме от 29 декабря 1876 г. «Рождество праздник по приходу мы ходили с крестом и всех обходили, исключая татар и еврея и даже мы были у кержаков (раскольников) Трегубенкова и Головченкова. У Трегубенкова жена одна осталась и у Головченкова также одна молодуха осталась, а остальные, как циплята завидя коршуна, спрятается, и так они разбежались кто куда попало, кто курятник, кто конюшню, кто под пол и так мы не могли их найти». «Многоуважаемый отец Василий Покровский... Прошу покорнейше от вас, писал 30 января 1877 г. Иван Букубат, послал мне карты или портрет для того, чтобы напоминали бы вас. Мы получили письмо от вас все равно с вами видались и так думали (в) своей душе: вы когда жили (в) Саркане, нам ночь казалась днем, а теперь нам показалось день ночь и ночь. Батюшка! Вы усердно и прилежно занимались духовной частью; нам как было памятно ваше заниманье или ваше приказанье»... В том же письме приписал Иван Кармачук: «мы в церковь петь не ходим, а Богу молиться ходим каждый праздник... Благодарю батюшка, что вы нас обучали говорить русскому языку и грамоте читать и писать, петь на клиросе церкви... Мы шибко поминаем вас, своего родного отца, мы еще не так поминали, как вас поминаем». «Любезнейший отец мой Василий Покровский, пишет от 6-го февраля 1877 года Ергенту, поздравляю вас с масляном. Все ли вы здорово живете в Ходженте. И мы в Саркане живем все жив здоров. Все калмыки также жив здоров. Все сарканский калмыки жалеют вас, каждый день поминают об вас, новой церковь еще не осветила (не освещена: в) самой то холодной церкви молимся Богу. Колокол будут снять, деревянной колокольня будут ставить»... В письме от 10 марта Букинга пишет: «нового у нас Саркане ничего нет. Каждый неделя у нас служба. Калмыки наши тоже постуют (постятся) все... А церковь по сие время не освящен и даже иконостас не кончен»... 30 октября 1877 г. Ергенту писал: «благодетельнейший о. Василий! Наставник жизни нашей!... В Саркане все калмыки жив здоров, они часто поминают вас. Как вы уехали с Саркан, то калмыки совсем нехотел церковь молиться Богу: калмыки вам известен: вы старался об калмыка, что(бы) они молились Богу и работали работу. В школе учат ребята хорошо, певцы плохо, наш новый церковь еще не освящен; (в) самом старом церкви служим. Я всем калмыкам поклонился от вас, калмыки все радовался». Илесу от 1 января 1878 г. пишет: «поздравляю вас с новым годом с новым счастьем. Каково вашего здоровью. Все благополучно ли семейство ваше. Но извините отец мой; вам известно, что я не умею писать складом по русской грамоте, так как мне очень тоскливо стало об вас. А потому вы когда служил (в) станице Сарканской, тогда обучали меня всякии духовныя, а теперь нет такой отец как вы».... Наконец Букинга 5 июня 1878 г. пишет: «я живу слава Богу благодаря вас, по вашему доброму наставлению пастырскому и молитвами. Живем очень хорошо. Дом мой настоящий барский дом; в эдаком доме прадеды мои неживали, а мне Бог привел жить чрез вас. А теперь у меня есть где позаниматься чтением, письмом; одним словом хорошо; что больше не надо искать эдакого счастья. Так когда сижу я дома, то ежеминутно думаю об вас. Если бы вы здесь жили, то бы непременно ходили ко мне часто, как бы родные мы со мною вместе. Благодарю вас о. Василий за ваши добродетели. Дай Бог вашим детям эдакого наставника, как и вы меня наставили на путь, так и вашим детям».

Что же, спросят нас, делается теперь в Саркане? Школы сарканские, как нам официально известно и как мы лично убедились в этом во время своей поездки в Семиречье вообще и в частности в Саркан, продолжают свое существование и вот в каком виде:

Сарканская мужская школа находится в ведении местного священника, не окончившего курс в вятской духовной семинарии о. А. Л-на, который числится законоучителем-преподавателем и миссионером по отношению к китайским эмигрантам, принявшим православие и поселившимся в Сарканской станице на жительство. В школьном деле священнику помогают два помощника: псаломщик Михаил Букинга и новокрещенный из эмигрантов племени даур-солонов, окончивший курс в сарканской школе, но не имеющий учительского звания, Сергей Седельников.

Учащихся в школе 78 мальчиков, которые все, по вероисповеданию – православные, а по происхождению – дети частью местных казаков, а частью эмигрантов, из племени даур-солонов, сибо-солонов и калмыков. В учебном отношении учащиеся разделяются на четыре последовательные отделения: в I отд. (год 1-й) 30 учеников, во II отд. (год 2) 12 учеников, в III отд. (год 3) 24 ученика, в IV отд. (год 4-й) 12 учеников. Первое отделение находится под руководством Букинги, а остальные три отделения под руководством священника и его помощника Седельникова. Школа посещается учениками исправно; учение прерывалось, по случаю полевых работ, с 1 апреля по 1 мая и с 1 июня по 1 сентября.

Училищное здание, построенное из сырцового кирпича, довольно крепко, и, хотя на вид большое, не может быть признано поместительным. Довольно широким коридором здание делится поперек на две половины, из которых в каждой по две комнаты, освещенные с двух сторон и слева; и одна комната освещена кроме того еще сзади. Три из этих комнат заняты классами, а четвертая библиотекой училища. При низком потолке классные комнаты, не смотря на значительные размеры по длине и ширине, вмещают в себе только 655 куб. аршин, следовательно достаточны только для 43 учеников. Поднятие потолка и опущение пола значительно увеличило бы объем классных комнат, а уничтожение окон с одной стороны дало бы школе правильное освещение.

Училищное имущество составляют: две иконы, три портрета Государя Императора, 10-ть ученических столов (на 78 учен.) самой старой системы с горизонтальными крышками и с отдельными скамейками, две классные доски, двое стенных часов, два стола с табуретами для учителей, один колокольчик для звонка, шесть металлических и шесть стеклянных чернильниц, 1 этажерка и 1 шкаф для книг.

Училищная библиотека состоит из 176 названий книг, из которых самая большая часть могут удовлетворять любопытству и только иногда любознательности учителя; в числе таких книг можно указать на журнал – «Дело», к школе совсем неидущий. По методике же и училищеведению в библиотеке книг нет. Из учебных пособий в школе имеются: 1 глобус, 9 географических карт, несколько штук больших кубиков, самодельной работы священника, с наклеенными на разных сторонах кубиков буквами азбуки и 15 экземпл. обыкновенных торговых счетов.

Ход обучения по разным предметам училищного курса в сарканской школе ничем не отличается от обучения во всех начальных школах Семиреченской области, хотя бы сарканская школа должна значительно отличаться от последних, потому что в ней есть значительный инородческий элемент. Это объясняется тем, что священник Л-н, будучи умным от природы, не получил полного общего образования, мало знаком с задачами воспитания и способами преподавания и кроме того не имеет в себе миссионерского духа, отсутствие которого в его положении весьма ощутительно для христианского образования новокрещенных эмигрантов. Псаломщик Букинга, при малом своем развитии вообще, умеет только по навыку преподавать кое как начальную грамоту; казак Седельников не отличается от Букинги ни развитием, ни педагогическою опытностью.

По закону Божию священник преподает историю ветхого и нового завета и объяснение богослужения и кроме того, по субботам, объясняет содержание воскресных евангелий. Успехи учеников во всех названных предметах далеко неудовлетворительны: ученики, как видно, усвоили только незначительную часть преподанного и то в форме отрывочных вопросов и ответов. Законоучитель относится к своему предмету не с теплою любовью отца – учителя и пастыря, а педантически, – сухо и безжизненно. Во время посещения школы инспектором народных училищ (4-го ноября), на утреннем уроке в субботу, законоучитель, собравши в одной классной комнате учеников всех отделений школы, вследствие чего ученики младшего отделения должны были сидеть на полу поджавши под себя ноги (при чем инородцы эмигранты резко выделялись из среды русских мальчиков как своими физиономиями, так и своею восточной посадкой) объяснял очередное литургийное евангелие (Лк. 16:19–31). Приятное впечатление инспектора от оригинальной картины класса скоро исчезло и сменилось грустью. На первых же порах было инспектором замечено, что хотя у всех учеников, за исключением сидевших на полу, были экземпляры евангелия, но далеко не все смотрели в книгу и даже не знали, какие стихи прочитывались и объяснялись. По предложению инспектора, это упущение было тотчас исправлено. Затем оказалось, что большинство учеников не слушали объяснения и не следили за речью законоучителя. Объяснение евангелия велось совершенно неправильно: законоучитель не счел нужным предпослать своему объяснению общего рассказа живым языком о содержании евангелия, а начал прямо с чтения славянского текста: «человек некий бе богат»... и объяснял каждое слово непонятного ученикам текста. По окончании объяснения оказалось, что ни один ученик не был в состоянии передать не только подробно, но и кратко содержание объясненного текста. В чтении славянского текста чередовались исключительно ученики старших отделений; ученики же младшего отделения никакого участия в уроке не принимали и на это не обращалось законоучителем ни малейшего внимания. По окончании урока инспектор делом рук самого же законоучителя убедил его, что преподавание у него ведется неправильно и указал ему на недостатки его в преподавании. Предложено было в тоже время законоучителю позаботиться о немедленном приобретении на школьные деньги картин из св. истории и держаться в преподавании более живого рассказа, вместо педантического следования за текстом учебников.

Успехи учеников в механизме чтения и письма можно назвать удовлетворительными, но сознательного отношения к предмету чтения и письма заметно немного и у русских мальчиков, а тем более у инородцев. Последние русскою речью владеют очень недостаточно и передать прочитанное большею частью бывают не в состоянии. В счислении умственном не все ученики одинаково бойки, что зависело от несообщения им простых приемов такого счисления. В решении задач на доске навык у учеников есть. В пении больших успехов нет; ученики поют немногие молитвы и то не особенно стройно. – Кроме названных предметов преподается в школе отечественная история и отечественная география, но знаний по этим предметам ученики обнаруживали очень мало. С 1-го октября введено в школе обучение детей сапожному ремеслу.

Внешний порядок в школе во время уроков недостаточен, вследствие не оживленности преподавания и плохого устройства классных ученических столов. Преподавание ведется исключительно на русском языке, так как священник Л-н не знает языка инородцев; только в младшем отделении Букинга пользуется инородческим языком, как вспомогательным орудием во время своего преподавания. Жизненности в преподавании вообще не было замечено инспектором; многие ученики в старшем отделении не могли ничего сказать о предметах самых обыкновенных.

Начальная школа для девочек в Сарканской станице состоит в ведении вдовы чиновника, окончившей курс в клинском уездном училище, не имеющей звания учительницы К. П-вой. В школе обучается 31 девочка, дочери местных казаков и эмигрантов, – все православного вероисповедания. Ученицы школы разделяются на два последовательных отделения: в I отдел. 24 ученицы, во II отдел. 7 учениц.

В школе преподаются: священником Л-м закон Божий, а учительницею П-вой чтение и письмо, арифметика, пение и рукоделья. Ученицы посещают школу исправно. Учение прекращалось в школе, по случаю полевых работ с 1 апреля по 1 мая и с 1 июня по 1 октября.

Школа помещается в собственном здании, выстроенном купцом Кузнецовым и содержится в исправности. В здании три комнаты с отдельною небольшою передней: комната для учительницы, классная комната и комната для библиотеки. Расположение классной комнаты в отношении к свету совершенно неправильно, потому что свет падает на учениц сзади и спереди. Переставить ученические столы и скамьи иначе невозможно, потому что этому препятствует расположение дверей и печей в здании. И самая вместимость классной комнаты в 255 куб. аршин недостаточна на 30 учениц.

Училищное имущество составляют: 2 иконы, 1 портрет Государя Императора, 1 портрет Государыни Императрицы, 4 длинных с наклонной доской стола, 4 одинаковой длины со столами скамьи, 2 стола для учительницы, 1 классная доска на подножках, 1 стенные часы и 1 чернильный прибор. Библиотеки при училище нет; нужные книги и пособия получаются из мужской школы.

Преподавание учебных предметов в школе ведется бестолковым образом: учительница не обращает внимания на выразительность и сознательность чтения учениц; не упражняет учениц в самостоятельном изложении своих и чужих мыслей, а ограничивается простым списыванием с книги; мало отводит места навыку учениц в умственном счислении и в письменном решении арифметических задач; недостаточно упражняет учениц, в пении и чрезмерно много занимает их женскими рукоделиями, отводя этим занятиям, очень часто первые два утренние часа и преследуя при этом, не житейские потребности учениц, а совершенно неприложимые ни ко времени, ни к месту задачи роскоши. Главное внимание в этом отношении учительница обращает на изысканные вязания крючком и на разные хитрые и совершенно в данном случае бесполезные вышивания. В педагогии учительница ничего не понимает и если может быть оставлена при школе, то не более как учительницею рукоделия и то под надзором и руководством заведующей училищем учительницы. Вследствие такого бестолкового ведения школьного дела г-жею П-вой, ученицы вверенной ей школы высматривают очень жалкими, безжизненными существами: не развиты у них ни дар слова, ни сообразительность; не заметно в них и любознательности; сведениями в школьным предметах они не обладают вообще и не знают самых простых и обыденных предметов. Особенно жалкими кажутся дочери эмигрантов; они умеют произносить звуки и писать буквы русской азбуки, но читаемого и пушимого не разумеют; в разговорном русском языке они упражняются самою учительницею, и сами практикуются в разговоре при постоянных сношениях со своими русскими соученицами. Вследствие своей неразвитости вообще и крайне недостаточного владения русскою речью, эмигрантки весьма застенчивы, так что вызвать их на ответ очень трудно. Между тем эмигрантки вызывают к себе полное сочувствие, как по своему настоящему положению, так и по возможному и желательному будущему их влиянию на семейную жизнь эмигрантов. Поэтому весьма желательно дать этой школе другую обстановку, при которой бы все замеченные инспектором недостатки не имели места. Учительница П-ова едва ли способна даже думать о настоящем и будущем исключительном положении эмигранток и потому обращает более всего внимание на чисто внешнюю их сторону. Она например заставляет эмигранток в передней снимать отцовы или материны сапоги, в каких приходят девочки в школу и заставляет их сидеть в классе разутыми; некоторым девочкам она дает надевать хранящиеся в школе для этой цели башмаки, а на некоторых надеваются кроме того и ситцевые платья, хранящиеся также постоянно в училище. Вследствие этого внешний вид ученицы-эмигрантки имеют сравнительно приличный, но внутренняя сторона их жизни как бы не входит в расчеты учительницы.

Этим мы закончим свой очерк и в заключение от души пожелаем скорейшего и успешнейшего осуществления искреннего стремления преосвященного туркестанского Александра восстановить, поддержать и направить миссионерское дело в Семиреченской области. Помоги Бог благому и многоплодному начинанию!