О происхождении христианского храма. Критические заметки

Церковная археология в смысле науки о вещественных памятниках христианской древности считается явлением недавним даже и на западе. Хотя еще в прошлом и даже в предпрошлом столетии появилось там не мало обширных и солидных сочинений, посвященных описанию вещественных памятников христианской древности, но только с половины или со второй четверти нашего века начали прилагать к исследованию их вполне научные методы, вследствие чего явилась возможность науки о них, вполне самостоятельной. Опыты такой науки ныне уже не редки, особенно у французов, которые в этом отношении идут впереди немцев; зато последние владеют весьма обширной литературой по многим частным церковно-археологическим вопросам. У нас в России помянутая наука есть явление еще более новое; систематических изложений ее еще вовсе не существует, а монографии по частным вопросам крайне редки. Книга г. Покровского есть одна из первых в этом роде; по археологии же древне-христианской церковной архитектуры она есть положительно первый опыт. Все интересующиеся успехами духовной науки и в частности церковной археологии без сомнения отнесутся к ней с полным вниманием. С содержанием ее автор давно уже довольно подробно ознакомил публику частью своими заграничными отчетами, где были сообщены главные тезисы исследования, частью особой довольно обширной статьей: «0 происхождении христианского храма», помещенной в Христианском Чтении за 1879 год и составляющей обширное извлечение из появившейся ныне книги. Однако же интерес этой книги оттого не ослабел, и мы уверены, что очень многие рады будут ознакомиться с ее содержанием подробнее. Частью поэтому, т. е. из желания ознакомить читателей с новым церковно-археологическим исследованием, частью вследствие необходимости дать объяснение по поводу замечаний автора на некоторые положения, высказанные в статьях о христианских храмах, помещенных в Православном Собеседнике, частью же и главным образом в надежде послужить по мере сил разъяснению сложного и запутанного вопроса, мы решаемся сделать на книгу г. Покровского несколько критических замечаний.

В предисловии автор заявляет, что поводом к работе послужило для него то обстоятельство, что 1877 г. ему удалось заняться изучением базиличной формы христианского храма на месте, в Риме, Неаполе и Флоренции, а также ознакомиться и со сходными с нею формами, сохранившимися от времен близких к временам христианства в Помпее. Обстоятельство, действительно, очень счастливое, потому что, по справедливому замечанию автора, «личное знакомство с памятниками древности при археологических исследованиях дело первой важности». Такое знакомство может дать много разъяснений в сомнительных случаях и вообще может принести большую пользу, конечно если только не успеет вызвать излишней самоуверенности, побуждающей пренебрегать всеми другими способами изучения. Такая самоуверенность может весьма вредно отражаться особенно на тех исследованиях, которые имеют дело с фактами сомнительными и весьма спорными, требующими многостороннего обследования. В данном случае, при исследовании вопроса о происхождении христианских базилик, личное знакомство с памятниками без сомнения должно бы быть полезно, так как в этом вопросе есть некоторые стороны, разъяснения которых можно ожидать только от памятников, и автор вероятно имел это в виду при заявлении в начале предисловия о своих личных наблюдениях. К удивлению в самом сочинении мы не находим никаких этого рода разъяснений, столь желательных и полезных, и вообще оказывается, что автор в высшей степени скуп на сообщение каких бы то ни было личных наблюдений. Обстоятельство прискорбное, но объяснимое: оно произошло, как кажется, частью оттого, что мысль заняться вопросом о происхождении христианских базилик пришла автору уже после того, как он обозрел памятники и потому при обозрении их он вероятно не знал, на что именно нужно обратить главное внимание и чего нужно искать, частью же и главным образом оттого, что при исследовании указанного вопроса ему приходилось иметь дело или с такими памятниками, которые вовсе не существуют и след. недоступны личному наблюдению, или с такими, которые для серьезного личного изучения весьма трудны и неудобны. В самом деле не только памятники древне-христианской архитектуры, – или вовсе не сохранившиеся, или сохранившиеся в весьма измененном уже виде, – но даже и памятники архитектуры вообще, менее, чем всякие другие памятники могут быть доступны серьезному личному изучению, особенно человека, не имеющего специальных архитектурных сведений и навыка. Изучать их с пользой можно только пользуясь какими-нибудь редкими счастливыми случаями при раскопках или реставрациях. Таким только образом и добыты археологами более верные сведения о древних христианских зданиях. Общий же поверхностный обзор зданий, находящихся в употреблении, едва ли может привести к каким-либо ценным результатам; он может разве только доставить некоторое удовлетворение чувству ученой добросовестности. Для изучения памятников древней христианской архитектуры поэтому всегда будут служить главным образом планы и рисунки, снятые при удобных случаях архитекторами, а также письменные описания современников и очевидцев построения. Изучением этих источников, равно как и позднейшей археологической литературы, относящейся к данному вопросу, очевидно, отнюдь не следует пренебрегать даже человеку, имевшему случай лично обозревать сохранившиеся монументы. На основании подобного рода изучения, по-видимому, и составлено лежащее перед нами исследование, о происхождении христианских базилик.

Вопросом о происхождении христианского храмо-строительства вообще и в частности вопросом о происхождении христианских базилик до сих пор занимались почти исключительно немецкие археологи, которые, как бы в противоположность французским и итальянским, живущим так сказать среди самих памятников и занимающимся преимущественно их открытием и описанием, любят более делать обобщения, комментировать добытые уже факты и привносят сюда значительную долю философского элемента. Вопрос о происхождении базилик есть один из излюбленных ими вопросов. Они занимаются им уже более 30 лет и до сих пор еще не могут с ним покончить. Почти каждый профессор археологии и каждый историк искусства считают долгом сказать о нем свое мнение. Таким образом накопилось довольно значительное количество книг, брошюр и журнальных статей, специально посвященных этому вопросу, или более или менее близко к нему относящихся. Вследствие этого новейшие авторы, прежде чем перейти к исследованию самого вопроса, делают обыкновенно обзор литературы, к нему относящейся. Так поступил например Штоккбауэр в своем исследовании: «Христианское церковное зодчество в первые шесть веков», вышедшем в 1874 г. Тоже делаете и г. Покровский. Во введении после общего указания на «две крайности в воззрениях ученых археологов и архитекторов», из коих одни производят христианские базилики прямо от классических зданий, храмов или базилик, другие же считают их вполне самобытным явлением, автор делает довольно обстоятельный обзор сочинений по данному вопросу, излагая содержание важнейших из них, именно Цестермана, Крейзера, Ульриха, Мессмера, Вейнгертнера, Ребера и Мотеса. Обзор этот, бесспорно, очень интересен и весьма уместен здесь, но он конечно имел бы более ценности, если бы при изложении содержания некоторых очень важных сочинений менее обращаемо было внимания на Штоккбауэра, который излагает их не довольно полно, а по местами и неверно, и если бы кроме того обзор Штоккбауэра был дополнен изложением сочинения этого автора и некоторых других, писавших позднее. Вообще обзор г. Покровского не полнее обзора, сделанного немецким ученым, если не считать перечня сочинений второстепенных, которыми пользовался автор и довольно пространного отчета о моих статьях, помещенных в Православном Собеседнике. В перечне г. Покровский перечисляет довольно значительное количество сочинений, старых и новых, преимущественно латинских и немецких, бывших для него полезными, но далеко не все из тех, которые могли бы быть для него более других полезны. Так он не упоминает об очень важных сочинениях гр. Вогюэ: «Центральная Сирия» и «О церквах святой земли»; не упоминает также о последнем сочинении по данному вопросу Рихтера, заглавие которого выписано в начале нашей статьи и которое мы намерены, разобрать здесь же потому, что в нем затрагиваются, те именно стороны интересующего нас вопроса, которые г. Покровский оставляет почему-то без всякого внимания. Впрочем автор и без того имел под руками массу материала очень ценного, на основании коего заняться решением вопроса о происхождении христианской базилики весьма возможно.

Посмотрим теперь, какого рода решение намерен дать новый археолог и какую задачу он ставит для своего исследования. В том же введении, после сейчас упомянутого обзора, он говорит, что «не смотря на значительное количество, сочинений, рассмотренных им, и их ученые достоинства, вопрос о христианском храме, особенно об его прототипах, остается доселе открытым» (стр. 25). В другом месте, он выражается еще решительнее, что вопрос этот «составляет доселе предмет спора, что, мнений и догадок по этому предмету высказано было множество, а бесспорных результатов не существует до настоящего времени» (стр. 1). Действительно, мнений по этому вопросу высказано так много, что по-видимому нет уже возможности изобрести новое, по крайней мере это весьма трудно. Однако ж автор разбираемой книги не останавливается перед этой трудностью. «Разнообразие – говорит он – а иногда диаметральная противоположность воззрений, объясняемая полемическим увлечением и пристрастным пользованием источниками, ясно указывают на необходимость иной постановки этого вопроса и нового пересмотра относящихся: сюда данных. Почти все необходимые элементы для этого можно находить по частям в различных местах названных сочинений, но равномерного развития этих элементов и их взаимной естественной связи здесь нет» (стр. 25). Итак, автор намерен, взяв из разных сочинений готовые, в каждом из них обработанные для своей цели, «элементы», дать им равномерное развитие и поставить их во взаимную естественную связь, т. е. другими словами: скомбинировать их иначе, сообразно со своими собственными целями и таким образом надеется дать новую постановку вопросу и следовательно найти новое более верное его решение. Прием очевидно довольно странный, так как едва ли возможно посредством своеобразной перестановки для иных целей назначенных элементов достигнуть ценных научных результатов и прийти к новому и верному решению вопроса. Такого решения в разбираемом сочинении мы и действительно не находим. Разбираясь в массе элементов, находившихся у него под руками в большом изобилии, он не всегда различает между ними сомнительные от вполне достоверных и излишние от существенно нужных для его цели; он ввел в свое сочинение не мало подробностей излишних, или совсем не нужных и даже затемняющих дело, опустил из внимания много вещей весьма нужных и кончил тем, что присоединился к одному из старых мнений и притом более чем другие несостоятельному. – Хотя мнений относительно происхождения базилики довольно много, как указано уже выше, но главными из них можно считать три: мнения Мессмера, Вейнгертнера и Мотеса. Все эти три автора, равно как и многие другие, согласны между собой в том, что первоначальной формой христианского храма было то помещение в частных домах, в котором собирались верующие для богослужения впервые века (что было известно в прежде) и именно то помещение, которое представляется самым удобным для указанной цели и которое Витрувий называет: oecus. Что же касается последующей, более сложной и определенной формы, именно так называемой базиличной, то о происхождении ее каждый из них имеет свое мнение. Мессмер полагает, что христианская базилика явилась под прямым и сильным влиянием языческих публичных базилик (basil forenses). Вейнгертнер как на прототип христианского храма вообще и в частности христианской базилики указывает на языческий храм, а Мотес утверждает, что христианская базилика не составляет подражания ни языческой базилике, ни языческому храму, что в отношении общей формы и технических архитектурных приемов она может быть поставлена в связь со множеством существовавших в дохристианском мире разного рода зданий подобной же формы; в отношении же подробностей и общего характера она есть форма оригинальная и самостоятельная, обусловленная в своем появлении и особенностях требованиями христианского культа. С Мотесом можно считать согласными Цестермана и Крейзера, которые, настаивая на полной оригинальности древне-христианского храма, не отрицают однако того, что архитектурное выполнение его происходило при пособии выработанной классическим искусством техники. Это последнее мнение представляется нам более основательным и вероятным. Но г. Покровский предпочитает следовать первому, т. е. мнению Мессмера, высказанному им в статье о происхождении христианской базилики, помещенной в Zeitschrift fur christl. Archäologie 1859 г. II Bd. Здесь Мессмер указывает на домашние помещения вообще и домовые базилики в частности как на исходный пункт в определении прототипа христианской базилики и таким образом смягчает свое первоначальное мнение об этом предмете, высказанное в особом сочинении и состоявшее в том, что христианские базилики прямо производились от римских общественных или публичных. Г. Покровский довольно точно воспроизводит воззрения и аргументацию Мессмера, но в свою очередь желает по-видимому еще несколько смягчить это мнение, отчего: происходит впрочем только некоторая неопределенность и даже непоследовательность в аргументации и изложении. Первоначальный зародыш или прототип христианского храма и именно базилики он видит в двух довольно различных видах домовых помещений: в икосе и особенно частной базилике, сходной с базиликой forensis. Эту последнюю он не считает таким прототипом, но допускает на образование христианской базилики влияние и с ее стороны. «Произошла христианская базилика – говорит он – из домовой базилики, с базиликой же forensis она только сходна и подверглась лишь некоторому со стороны ее влиянию» (стр. 132). В чем именно состояло это влияние он не объясняет, а только указывает на сходство между той и другой, очевидно, в доказательство действительности указанного влияния. Сходство это по его словам объясняется тем, что базиличная форма применялась не только к отдельным зданиям, но и к помещениям в частных домах. Таким образом между языческой и христианской базиликой есть третье посредствующее звено: это базиличные помещения в частных домах (стр. 98). Что такое эти домовые базилики по своему происхождению и особенностям, произошли ли они от базилик forenses или совершенно независимо от них и самостоятельно – автор также не объясняет; однако, несомненно, имеет в виду мысль Ребера о влиянии на происхождение христианской базилики базилик forenses через посредство базилик домовых и допускает рядом с некоторым непосредственным влиянием римских публичных базилик на христианские еще и главным образом посредственное через посредство базилик домовых. Что касается до других влияний, то автор, согласно с Мессмером, не допускает их вовсе; о значении самостоятельного изобретения христианских строителей также ничего не говорит. Таким образом, в сочинении нашего археолога вновь выступает старинное мнение о происхождении христианской базилики от языческих публичных. Оно является здесь правда в виде несколько измененном изобретательностью немецких его сторонников, но сущность его от этого не изменяется и все недостатки этого воззрения остаются при нем.

Частные из этих недостатков мы укажем ниже в обзоре самого исследования, о главном же упомянем здесь, так как к тому подают повод заключительные рассуждения автора во введении. Недостаток этот состоит по нашему мнению в крайней узкости взгляда, в том, что сторонники его упорно следят только за одними внешними сходствами в отдельных архитектурных членах базилик христианских и языческих, а потом имеют в виду исключительно одну преемственность внешних форм; на идеальные же христианские формирующие принципы не обращают почти никакого внимания, и хотя упоминают иногда и о потребностях христианского богослужения и о христианской идее, но как бы только для очистки совести, вскользь и на заднем плане. Так, разбираемый нами автор заключает введение к своему исследованию вполне основательным рассуждением, что «в образовании христианского храма принимали участие главным образом две силы: сила традиции, обусловливающая собой постепенную передачу строительных форм от одних поколений к другим и возникающая отсюда как результат сила привычки; далее сила новая, коренящаяся в самом христианстве». Другими словами: образование христианского храма обусловлено с одной стороны выработанной классическим искусством техникой, а с другой потребностями христианского культа. Этому последнему образующему началу автор справедливо придает большую важность и говорит, что оно имеет значение не только в вопросе о внутреннем устройстве храма, но и при рассмотрении храма с точки зрения архитектурной. И однако же ставить это начало на втором месте и архитектурной технике придаете очевидно гораздо большее значение; по крайней мере в самом исследовании мы не встречаем почти никаких указаний на то, каким образом новая сила коренящаяся в христианстве, отразилась на первоначальных формах христианского храма, тогда, как для доказательства влияния классических форм, и притом известного рода, автор не щадит усилий. Нам кажется напротив, что при объяснении первичных форм христианского храма, свойства этой новой силы всегда нужно иметь в виду прежде всего и ставить их на первом плане. Если вообще в произведениях искусства характер формы определяется в значительной мере свойствами содержания, то в искусстве христианском, как известно, содержание это, или внутренняя сторона, имеет особенно важное значение и нередко даже совсем преобладает над формой. Известно, например, какое преобладающее положение занимает идея над формой в произведениях христианской живописи, известно также, какую громадную роль играет церковный авторитет в определении главнейших сторон этих произведений: здесь церкви принадлежит изобретение, а художникам только исполнение; и это должно оказать не о византийских только произведениях, но и о древне-христианских. Этот принцип еще большее значение имеет в произведениях зодчества, так как произведения эти такого рода, что всегда требуют более предварительной обдуманности, чем какие либо другие. Произведения архитектуры особенно религиозной, всегда сравнительно с произведениями других искусств, например живописи, имеют большие размеры, требуют больших издержек и имеют сравнительно более практическую цель. Такие произведения нельзя выполнять, не определив предварительно самым тщательным образом их плана, расположения частей, размеров и т. п., а это все находится в ближайшей зависимости от их специальной цели и назначения, а не от готового архитектурного образца. Архитекторы, строившие первые христианские базилики, без сомнения, прежде чем приступали к этому делу, получали от настоятелей церквей, – которым принадлежало здесь высшее наблюдение и которые смотрели на храм, как на «осуществление небесных первообразов»¹, – подробные указания относительно назначения здания и тех особенностей христианского культа, которые требовали архитектурных приспособлений, и затем уже, сообразуясь с известными в данное время приемами строительной техники, давали готовому плану внешний архитектурный облик. При таких порядках даже в деталях не мог не отразиться дух новой религии и нового культа. Вообще роль оригинального христианского изобретения в области христианского зодчества была гораздо значительнее, чем как некоторые думают, и не только в первые три века, но и в IV, когда в построении храмов начало принимать участие светское правительство. Все это при решении вопроса о происхождении христианского храма должно постоянно иметься на первом плане, иначе весьма трудно определить истинное значение и объем тех посторонних влияний, которые замечаются на произведениях древне-христианского зодчества. Когда упускают это из виду, то всегда почти неизбежно впадают в преувеличения и даже приходят к совершенному отрицанию оригинально-христианского элемента в архитектуре. – Нужно заметить впрочем, что указанные преувеличения много зависят также от сбивчивости в понятиях об архитектурных элементах и формах чисто художественных и формах так сказать бытовых, обусловленных особенностями семейного, общественного, религиозного быта, климатическими условиями и т. д., а также от смешения плана здания с его архитектурной обработкой и выполнением. Неясное различение понятий и терминов этого рода не может не отзываться вредным образом на тех особенно исследованиях об архитектуре, в которых, как в исследовании г. Покровского, имеется в виду преимущественно техническая сторона зданий. Перейдем впрочем к самому исследованию.

Мы видели, что автор этого исследования держится того мнения, что христианские базилики произошли главным образом от базилик греко-римских домовых и подвергались влиянию публичных (forenses); других влияний на образование этой формы христианского храма, за исключением разве влияния, впрочем только подразумеваемого, новой силы, коренящейся в самом христианстве, он не допускает. Защитники этого мнения на западе, как например Мессемер, доказывают его сходством языческих базилик с христианскими в общем названии и в частных, сходством в самом устройстве и кроме того еще фактом превращения домовых римских базилик в церкви. Тоже самое делает и г. Покровский. Первую главу своего исследования он посвящает обзору различных наименований христианского храма, их происхождения и терминологического значения. На первом плане, как и следовало ожидать он ставит название basilica хотя оно несомненно более позднего происхождения, чем почти все другие, если конечно не иметь в виду его употребления в дохристианское время; впрочем здесь захватывается и это дохристианское его употребление. Относительно же христианского употребления названия базилика автор полагает, что название это, а следовательно и форма базилики, известны были христианам еще до Константина великого, что в IѴ в. оно было уже общеупотребительным, так что даже восточные писатели не чуждались его совершенно, и что наконец основанием к перенесению этого названия на христианский храм послужило происхождение и сходство формы христианского храма с формой базилик, но отнюдь не усвояемое Богу имя царя. Очевидно, все эти положения выставлены для того, чтобы добыть из них благоприятный вывод для доказательства генетической связи между языческой и христианской базиликой, но, по нашему мнению ни одно из них нельзя считать вполне доказанным.

Прежде всего – относительно употребления христианами названия «базилика» в смысле храма до времен Константина великого. Г. Покровский в доказательство ссылается на автора Recognitiones, на Оптата милевитского и Константина великого. Но что касается первого свидетельства, то по-видимому не придает ему значения и сам г. Покровский. Автор Recognitiones говорит, что некто Феофил освятил под именем церкви огромную базилику своего дома, «но – замечает г. Покровский – удержала ли она это название и после своего обращения в церковь, об этом ничего не говорит упомянутый автор» (стр. 31). Свидетельство Оптата, утверждающего, что в эпоху раскола донатистов еще до Диоклетианова гонения в Риме было 40 базилик, г. Покровский считает более определенным, но совершенно напрасно, потому что Оптат не есть современник Деция, как называет его он в другом месте (стр. 125); Оптат писал свое сочинение около 370 г.,– когда на западе название basilica успело уже сделаться общераспространенным и употреблялось часто в значении храма вообще, – и очевидно следовал словоупотреблению своего времени. Что касается и распоряжения Константина относительно храма св. Гроба, в котором автор видит очевидное указание на общеупотребительность рассматриваемого наименования и соответствующей ему формы у христиан того времени, а отсюда и на существование этого наименования и этой формы у христиан в период предшествовавший, то на самом деле вывести отсюда такое указание едва ли есть какая-либо возможность. Распоряжение Константина гласит «чтобы не только сама базилика (т. е. закрытая часть храма) была великолепнее всех где-либо существующих (построек, и если базилик, то каких, языческих или христианских?), но и все прочее, при ней находящееся (т. е. остальные части храма: atrium, портики, баптистерий и т. п.) было бы гораздо превосходнее самых прекрасных существующих по городам построек»² Последняя фраза, да и весь тон письма Константина показывает, что он хлопотал не о том, чтобы проектированный им храм превосходил своим великолепием и красотой христианские храмы, существовавшие в то время большей частью в развалинах, но о том, чтобы этот храм вообще был чудом архитектурного искусства, чтобы он вообще превосходил великолепием здания архитектуры того времени.

Столь же мало основательным представляется нам и другое положение автора, что будто бы название базилика столь распространено было в IV в., что даже и восточные писатели не чуждались его совершенно, потому что единственный писатель, на которого он нашел возможным сослаться – Евсевий очевидно чуждается этого названия (βασιλιχὴ). Оно встречается у него только в письме Константина к Макарию, но письмо это приведено им очевидно как документ дословно, и принятая в нем терминология очевидно не может быть приписана Евсевию. Сам Евсевий в своем описании храма над гробом Христа, помещенном вслед за упомянутым письмом, начиная с 36 гл. III кн. Жизни Константина, не употребляет уже названия βασιλικὴ, а заменяет его другими подобными, но не тожественными. Вместо него он употребляет сначала: βασίλειος νεώς, потом ниже: βασίλειος οἵκος, затем еще ниже в 38 гл. просто βασίλειος, подразумевая опять очевидно или νεώς, или οίκος. Точно так же и в других местах своих сочинений³, – в известном панегирике Павлину, помещенном в Церк. истории, и в Похвале Константину, – он довольно часто употребляет то βασίλειος οἵκος, то βασιλικὸς οἵκος, но не βασιλικὴ (στοὰ). Названия, употребляемые Евсевием, как показывает само их разнообразие (то βασίλειος νεώς, то βασίλειος οἵκος, то βασιλικὸς οἵκος) не имеют строго терминологического значения, которое свойственно последнему хотя и имеют с ним во многих случаях сходство по смыслу. Названия: βασίλειος и βασιλικὸς οίκος Евсевий употребляет иногда по-видимому в обширном значении вообще храма, иногда в тесном, значении среднего корабля базилик⁴, но большей частью в значении закрытой части храма, т. е. большей частью он прилагает это название к той части храма, которая действительно имеет сходство с базиликой. В этом последнем случае он очевидно мог бы удобно употребить старый, установившийся термин: βασιλικὴ и однако ж не употребляет его. Он видимо намеренно избегает его употреблять, так как само название: βασιλικὴ и его строго терминологическое значение, равно как и сходство христианских храмов с римскими базиликами, без всякого сомнения, были ему известны.

Какую же цель имел в виду Евсевий изменяя старый термин? По всей вероятности он имел целью указать на некоторые особенности христианских базилик в сравнении с языческими в устройстве, назначении и т. п.; можно даже думать, что он имел к тому также и символические основания. В известном панегирике Павлину, принадлежащем вероятно самому Евсевию, есть одно место весьма замечательное в этом отношении. Автор панегирика, выразив удивление произошедшей перемене в положении христиан, говорит, что теперь и сами цари исповедуют Христа Сыном Божиими царем всяческих и почитают его не как обыкновенного царя, но как Сына Божия и что действительно Царь Христос далеко превосходит обыкновенных царей. В доказательство последней мысли автор приводит между прочим следующий пункт: «кто из царей (обыкновенных) так господствует и правительствует даже по смерти, воздвигает столько знамений победы (τρόπαια) и каждое место, страну, город у греков и варваров наполняет своими царственными домами (βασιλικῶν οἴκων αὐτοῦ) – такими посвященными Богу храмами, каков этот (тирский), которого благолепные украшения... служат ясным доказательством царства (βασιλείας) нашего Спасителя».

Здесь таким образом почти прямо объясняется, что значит название βασιλικὸς οἴκος,, сходное с βασιλικὴ и basilica. Христианские храмы потому называются царственными домами, что воздвигаются по воле и при помощи царя-Христа и потому что украшения их своим великолепием свидетельствует о царском достоинстве этого верховного Строителя. Вообще весьма вероятно, что уже в IV в. название базилика, независимо от своего терминологического значения имело также и символическое, особенно, если принять во внимание с одной стороны любовь отцов церкви к символическим сближениям, a с другой стороны особенное распространение с IV в. учения о Христе, как царе. Поэтому голословно отрицать всякое значение у толкования Исидора испанского нельзя. Нам кажется более вероятным, что название базилика перенесено было на христианский храм только в IV в., может быть при участии римских архитекторов, которым правительство поручало восстановлять христианские храмы в лучшем виде и которые, занявшись этим делом, не могли не заметить сходства между ними и базиликами. Первоначально оно вероятно употреблялось в качестве точного термина, т. е. прилагалось только к той части христианских храмов, которая имела действительное сходство с базиликой; но вскоре значение его расширилось и его начали прилагать ко всем храмам безразлично, даже и к не имевшим базиличной формы. Впрочем название это исключительно усвоено было западными христианами и особенно распространилось и утвердилось между ними конечно не без влияния символических его толкований, которые появились в весьма раннее время.

Все эти замечания мы сделали впрочем не с тем, чтобы отвергнуть всякое значение одинаковости названий в вопросе о происхождении христианского храма вообще и в частности базилики, но для того, чтобы устранить неверности и преувеличения, которые для доказательства выставленного автором положения по меньшей мере излишни и только компрометируют приемы его исследования. Одинаковость названий, христианского и языческого, хотя бы явившаяся только с IV в., составляет одно из самых важных доказательств связи христианского храма с греко-римской базиликой. Если христианский храм известной формы сходен с языческой базиликой в том отношении, что имеет продолговатый четырехугольный план, колонны, подвешенный средний корабль, абсид т. п., то это еще не так важно, так как каждая из этих особенностей порознь, и даже в совокупности со многими другими, может быть указана и в других дохристианских зданиях, но если в тоже время храм этот множеством древних писателей, хотя бы только западных, называется базиликой, то это уже показывает, что христианская базилика действительно имеет к одноименным языческим зданиям какое-то отношение. И хотя о генетической связи между ними, равно как и об исключительности влияния последних на первые, отсюда отнюдь нельзя еще делать логического заключения, но что касается «некоторого влияния», не исключающего собой и других влияний, то оно на указанном основании может быть утверждаемо с полной вероятностью. Вообще в этом можно согласиться с автором, что наименование базилика принадлежит к числу таких, которые указывают на архитектурный образец, своими особенностями до некоторой степени определявший форму древне-христианского храма, но нельзя согласиться с тем, что это почти единственное такое название. По мнению автора подобное значение может быть приписано «отчасти» еще только термину οἴκος; все же остальные не имеют такого значения. Действительно большая часть этих наименований такого значения не имеют, а следовательно и рассмотрение их не имеет ни малейшего значения для решения поставленного вопроса, – так что совершенно не понятно, для чего автор не смотря на то в первой главе своего расследования рассматривает их довольно подробно, – но нельзя того же сказать о названии ναὸς. Нам кажется, что его следует присоединить к тому же роду названий, как basilica и οἴκος. Название это, как и название basilica, по мнению автора имеет языческое происхождение и заимствовано от языческих храмов, но о значении его, как христианского названия, и о том, почему оно усвоено было христианами, автор совершенно умалчивает. Между тем это название, также как и название базилика, указывает на известный род зданий, имевших известное расположение и устройство. Христианские писатели восточные и западные одинаково часто начали употреблять его с IѴ в. и в большинстве случаев придавали ему прежнее значение, т. е., прилагая его к христианскому храму, имели в виду указать на известное устройство этого здания, сходное с устройством однородных дохристианских. В этом легко убедиться, пересматривая те места в сочинениях Евсевия, где употреблено указанное название. Терминология Евсевия в этом отношении довольно определенна. Когда он имеет в виду только закрытую часть здания христианского храма, то он употребляет большей частью οἴκος с прибавлением: προσευχῆς, προσευκτίριος или βασίλειος; когда же имеет в виду обе части и закрытую и открытую, т е. двор, то употребляет ναὸς⁵ и тем между прочим довольно ясно намекает, что двор в древне-христианских храмах явился под влиянием храмовой архитектуры и был таким признаком, который сближал христианские храмы с другими храмами и давал им право называться тем же именем. Отсюда видно, что название ναὸς дает основания для совершенно таких же выводов, как и название базилика, и таким образом уже рассмотрение самих названий показывает, что на христианском храме отразилось влияние не одних базилик, но и храмов, если не языческих, то иудейского, что влияние базилик не было исключительным. Автор однако же не признает этого и опровержению возможности различных иных влияний посвящает целые две главы.

Мысль о связи христианской храмовой архитектуры с храмовой же архитектурой дохристианской – есть мысль далеко не новая, особенно мысль о связи христианского храма с храмом иерусалимским. Будучи как бы частной подробностью общего, свойственного христианам со времен апостольских воззрения, по которому весь ветхий завет есть сень грядущих благ завета нового, эта последняя мысль проходит так или иначе через всю древне-христианскую литературу, насколько она касается упомянутого воззрения. Мысль эта состоит в том, что как другие ветхозаветные факты и предметы суть прообразы сходных с ними новозаветных, так и ветхозаветный храм есть прообраз храмов новозаветных, христианских. Этим очевидно утверждается, что между храмом христианским и храмом иудейским, как между образом и прообразом, есть некоторое сходство. Сходство это заметить может всякий в продолговатом четырехугольном плане, в разделении на три части и в некоторых подробностях внутреннего убранства. Но каким образом явилось это сходство? Случайное оно или намеренное? Большинство археологов полагают, что это сходство отчасти намеренное, что христиане при первоначальном изобретении плана и расположения своего храма имели в виду не только потребности своего богослужения, но и, насколько можно было, также и связь своего культа с культом ветхозаветным, что при этом они имели перед своими глазами еще живой образ ветхозаветного храма. Будучи формулирована таким образом, мысль эта есть очевидно мысль довольно общая и удобоприемлемая. Она касается главным образом символической и так сказать идеальной связи храма христианского с иудейским и не исключает собой мысли о связи его с греко-римскими постройками, с базиликами или другими какими либо, в техническом отношении. Поэтому она принимается многими из новых археологов – и теми, которые настаивают на полной самостоятельности христианского зодчества и теми, которые ставят его в зависимость от зодчества греко-римского. Таковы Крейзер, Мотес, Веингертнер. Против этой мысли счел нужным вооружиться только Мессмер, написавший в опровержение ее небольшую статейку под заглавием: «Символика в ее отношении к христианской архитектуре»⁶, а за ним и наш новый археолог г. Покровский, который хотя и говорит в своем литературном обзоре, что «аргументация Мессмера здесь не сильна» (с. 15), однако ж воспроизводит эту аргументацию даже с излишней точностью. Нужно заметить притом, что наш автор опровергает не совсем то мнение, которое существует в действительности, а какое-то другое, существующее более в его воображении. Мнение о зависимости христианского храма от иудейского он по-видимому представляет себе иначе, чем как мы изложили его выше. Он нигде не формулирует его точно и подробно, но из отрывочных фраз, разбросанных в разных местах составленного им опровержения, из порядка и характера самого опровержения можно видеть, что опровергаемое им мнение, по его представлению, состоит в том, что христианский храм стоит в полной зависимости от «храма Соломонова», что он есть копия этого последнего не только по своему плану и расположению, но и по архитектурной конструкции и по стилю. Автор упоминает даже о каких-то старых археологах (не называя, каких именно), которые будто бы «под влиянием обаяния классической архитектуры, совершенно произвольно относили храм Соломона (построенный за 1014 л. до Р. Хр., когда о греко-римской архитектуре не могло быть и речи) к греко-римскому типу» (стр. 49) и считает нужным подробно описывать этот храм и серьезно доказывать, что он с технической стороны примыкает к финикийским постройкам, а не к античным, греко-римским и что следовательно от него не могли произойти христианские базилики, архитектура которых несомненно имеет античный характер.

Трудно решить, на каком основании г. Покровский дал такую постановку опровергаемому им мнению. Мы далеки однако ж от мысли, что он в данном случае сочинил себе противников ради одного удовольствия победить их. Очевидно это плод некоторой небрежности и торопливости, воспрепятствовавшей ему основательнее познакомиться с сочинениями тех авторов, которые высказывают не нравящееся ему мнение. Это лучше всего можно видеть, если обратиться за разъяснениями к самим этим археологам, например к Веингертнеру, имя которого г. Покровский ставит во главе сторонников опровергаемого им мнения и который действительно говорит об этом предмете довольно обстоятельно и подробно. В своем известном сочинении «О происхождении христианского храмостроительства», написанном для доказательства зависимости христианской храмовой архитектуры от храмовой архитектуры дохристианской и главным образом греко-римской, Веингертнер, определив форму первоначальных домовых церквей, переходит к решению вопроса, не имел влияния на форму этих домовых церквей, или точнее на выбор места в доме для этих церквей, иудейский храм и затем говорит, что он «далек от того, чтобы отвергать совершенно влияние иудейского храма на образ христианского молитвенного дома, как это делают некоторые историки искусства». Указав затем основание возможности и необходимости такого влияния в особенностях человеческого духа, который не может отрешиться вдруг от вкоренившихся представлений и наследованных воззрений, – чем объясняется между прочим и согласие разных народов в сказаниях и понятиях о Боге, равно как и в вещах, относящихся к внешнему богопочтению, например в расположении и убранстве храмов, – Веингертнер обращается к объяснению живучести представления об иерусалимском храме у первенствующих христиан. По его словам «христианское воззрение, возросшее в стране иудейской и в недрах иудейства не могло совершенно отрешиться от образа иудейского храма, который еще более четверти столетия после появления христианской общины существовал в Иерусалиме во всей своей красе и великолепии. Его образ и расположение жили в воображении многочисленных христиан из иудеев, а также и самих иудеев, далеко рассеянных еще задолго до разрушения иудейского храма. Одинаковые преследования, которым иудеи подвергались наравне с христианами, – так как последних принимали только за секту первых, – могли только способствовать той связи, которая соединяла иудеев и христиан вначале, или по крайней мере сохранению ее на некоторое время. Все это должно было вести к тому, что понятие о храме некоторое время отвлекаемо было от образа храма иудейского. Но вскоре это должно было происходить иначе. Христианство, распространившись между язычниками римской империи, должно было встретиться с образом римского храма. Если деление иудейского храма дало повод к общему делению христианского храма и выбору пространства для него в античном доме, то для римского влияния осталось предпринять образование внутренности и привнести в христианское церковное здание новый элемент в установке плана (план круглый и полигональный). Итак домовое богослужение и назначенное для него пространство составляют в образовании христианского храма только как бы период перехода, который тем легче совершился, что план и разделение иудейского и античных языческих храмов представляют удивительное на первый взгляд, но не совершенно необъяснимое сходство. Еще более облегчился этот переход разрушением иудейского храма, вследствие чего только общий очерк его вида продолжал жить в сознании христиан». Далее Веингертнер делает подробное сопоставление иудейского храма, перестроенного при Ироде в греко-римском стиле, с храмами греко-римскими и христианскими и находит между ними значительное сходство особенно в плане и расположении. И затем после всего этого делает такой вывод: «все это дает нам право полагать с полной почти вероятностью, что представление о прежнем образе иудейского храма с одной стороны вызвало распределение пространства и выбор места для христианского богослужения в античном доме, а с другой образовало собой также посредствующее звено между этим приспособлением и преобразованием применительно к виду, разделению и внутреннему убранству греко-римского храма, пространств, употреблявшихся для христианского богослужения почти до начала III в., – когда преобразование это сделалось необходимым вследствие развития, в период от Христа до Константина, христианского культа, образование которого, равно как и его мест, обусловливалось как иудейским так и греко-римским культом»⁷.

Таково в действительности мнение Веингертнера. Очевидно этот ученый допускает влияние иудейского храма на христианский в весьма ограниченных размерах. Влияние это, по его мнению, имело место главным образом только в самой первой христианской древности и отразилось преимущественно только в выборе той, а не иной комнаты для богослужения в доме. Что же касается последующего времени, то христианский храм, если испытывал на себе влияние иудейского, то только уже влияние посредственное через посредство греко-римского храма, во многом сходного с храмом иудейским.

Из изложения Веингертнера очень ясно можно видеть, что этому предполагаемому им влиянию он придает весьма важное значение, как одному из сильнейших аргументов в пользу главной развиваемой им мысли относительно зависимости христианского храма от греко-римских. Таким способом он надеется доказать возможность этой зависимости и устранить одно из главнейших возражений против своей теории. Он полагает, что христиане могли не смущаясь подражать в устройстве своих храмов устройству храмов греко-римских, так как им не могло быть не известно, что в этом отношении они сходны были с храмом иерусалимским, расположение которого определено было откровенными законоположениями. Итак мысль о влиянии иудейского храма на христианский у Веингертнера не имеет самостоятельного значения⁸; однако же она очень настойчиво проводится им в качестве вспомогательного аргумента и довольно тщательно развивается. Между тем г. Покровский представляет дело так, что будто бы Веингертнер, предприняв объяснить происхождение христианского храма, сначала сделал попытку произвести форму этого храма из храма иерусалимского, но эта попытка ему не удалась, что и вынудило его обратиться за образцом для христианского храма к язычникам. По крайней мере иначе нельзя понимать следующую фразу, читаемую в начале III гл. (57 стр.): «неудавшаяся попытка Веингертнера произвести форму храма христианского из храма иерусалимского заставила его обратиться за отысканием, желаемого прототипа к религиозной архитектуре язычников».

Впрочем, тем не менее наш автор имел право поставить Веингертнера в числе своих противников, так как отрицает и ту очень небольшую долю влияния иудейского храма на христианский, какую допускает немецкий археолог. Посмотрим теперь, как опровергает он указанное мнение. Вслед за Мессмером свои опровержения он группирует около двух главных пунктов, именно сначала он доказывает, что не существует никаких исторических свидетельств древности, доказывающих зависимость христианского храма от иудейского, а затей, что сравнение архитектурной формы этих храмов также не дает никаких к тому данных. Относительно последнего аргумента мы сделали уже одно замечание; нам кажется, что автор мог бы освободить себя от подробных изысканий насчет того, какую форму имел храм Соломона сο стороны архитектурных своих особенностей, к какому типу архитектурных произведений он относился, к греко-римскому, к египетскому, или финикийскому, так как изыскания эти, если бы даже и был к ним серьезный повод, для опровержения указанного мнения не могут иметь значения. Храм иерусалимский мог быть построен в стиле совершенно чуждом стилю древне-христианских храмов и однако мог оказать на них влияние. Сам же автор находит нужным «строго отличить» в иерусалимском храме техническую сторону от его общего плана. Со стороны плана храм этот «может быть рассматриваем – говорит он – как явление самостоятельное, образованное соответственно указаниям Иеговы и требованиям иудейского богослужения... Другое дело сторона техническая. Соломон и его ближайшие советники могли планировать храм применительно к готовому национальному образцу, но техническое выполнение этого предприятия, как показывают исторические свидетельства св. писания, принадлежало по преимуществу финикиянам» (стр. 52). Итак, если в иерусалимском храме нужно различать его план и техническую обработку этого плана, то почему же не сделать такого же различения и в храме христианском и почему не допустить, что христиане заимствовали от иудейского храма только план, оставив без внимания приемы выполнения этого плана, вышедшие уже из употребления и замененные другими более совершенными? Если основываться на сходстве, то допустить зависимость плана христианской базилики от иудейского храма весьма возможно: сходство здесь несомненно; это признают противники иудейского влияния; признает это и г. Покровский, но говорит только, что «трудно решить, преднамеренное это сходство, или случайное». Очевидно впрочем, он более склонен считать это сходство случайным; по крайней мере он не находит в нем ничего благоприятного для признания зависимости христианского храма от иудейского на том основании, что хотя иудейский храм делился, как и христианский, на три части и имел четырехугольную форму, но части эти имели в нем другое назначение, нежели в храме христианском притом известны были также и в храмах языческих, равно как и четырехугольная его форма, что если определять прототип христианского храма такими общими признаками, то с равным правом можно видеть его и в храмах языческих и во многих гражданских зданиях (стр. 45). Аргумент не новый и довольно употребительный, но автор едва ли имел право употреблять его здесь; в другом месте он такие же общие признаки сходства, например, четырехугольную форму считает достаточными для доказательства зависимости христианских храмов от языческих базилик; если они достаточны там, то почему недостаточны здесь? Что касается до того, что части иудейского храма имели иное назначение, чем какое имели соответствующие им части христианского храма, то нельзя не заметить, что если это справедливо относительно частного, то не справедливо относительно общего несомненно религиозного их назначения. Притом же разность здесь не при чем: базилики языческие имели и совсем уже иное назначение, даже и не религиозное, однако же автор не видит в этом препятствия к тому, чтобы поставить в зависимость от них базилики христианские. Впрочем указанный довод в данном случае мог бы иметь силу, если бы было доказано и что кроме некоторых общих, хотя и важных черт сходства, между храмом иудейским и христианским не было никакого более отношения: одного сходства внешнего действительно недостаточно; однако же доказано ли это?

Вслед за Мессмером г. Покровский усиливается доказать, что будто в древней христианской литературе нет никаких известий, которые бы прямо или косвенно подтверждали существование какого бы то ни было влияния со стороны иудейского храма на образование христианского. Он говорит, что ни один из древних писателей не указывает формы храма христианского у храма иудейского, даже Мелитон сардийский в своем сочинении «Ключ», равно как Григорий великий, Рабан мавр, Петр капуанский и другие позднейшие литургисты: Беда, Амаляр, Аакуин, Вальфрид Страбон,.. что древнейшие из восточных писателей, хотя часто упоминают о храме иерусалимском и христианском, но находят сходство между ними лишь по одной какой-либо отвлеченной мысли,.. что некоторые из них считают иерусалимский храм символом Христа и Его человеческой природы, но ни один не указывает на его генетическую связь по форме с храмом христианским,.. что позднейшие восточные писатели проводят иногда некоторую аналогию между рассматриваемыми храмами в частностях, но аналогия эта имеет символический характер и явилась под влиянием мысли об общих отношениях иудейства к христианству. Этого мало: ссылаясь на враждебные отношения иудейства к христианству, окончившаяся «совершенным отделением одной религии от другой, последним выражение которого со стороны иудеев послужил талмуд, наложивший самую сильную анафему на христианство», г. Покровский, по-видимому, не хочет допустить даже возможности какой-либо зависимости христианства от иудейства в области культа (стр. 41). Все это он высказывает совершенно голословно, повторяя без всякой проверки доказательства Мессмера – писателя в высшей степени тенденциозного и весьма поверхностно знакомого с древней христианской литературой. Как на главное доказательство отсутствия в этой литературе указаний на заимствование формы храма христианского от храма иудейского Мессмер ссылается на тот факт, что Мелитон один из древнейших писателей, имевший прекрасный случай говорить об этом предмете в своем сочинении «Ключ», подробно объясняет различные принадлежности храма иерусалимского, но ни разу не упоминает о связи этого храма с храмом христианским и его принадлежностями. Такое же значение этому факту придает и г. Покровский, хотя, по-видимому, и чувствует слабость его. Он сам предвидит возможность возражений, которые необходимо устранить, чтобы указанный факт имел хоть какую-нибудь силу. Могут возразить например, что Мелитон не мог сопоставлять иудейский храм с христианским, так как в его время христиане еще не имели самостоятельных храмов. Но возражение это, по мнению Покровского, имело бы силу только в том случае, если бы христиане того времени совершенно не имели определенных и приспособленных к богослужебным целям мест собрания, что предположить невозможно. Такие места собраний в то время у христиан действительно существовали, но известно, что они сами строго отличали их от храмов и следовательно не могли ставить их в параллель с каким бы то ни было храмом хотя бы то и иудейским. Впрочем, отсутствие у Мелитона желаемых указаний достаточно объясняется и самим характером его сочинения, если только известное ныне под его именем сочинение есть действительно его сочинение. Уже из тех выдержек, которые приведены у нашего автора и у Мессмера, что храмовой двор например, означает широту настоящей жизни, любовь, созерцание, широту вечной жизни и под., видно, что толкования Мелитона имеют вполне мистический характер; сопоставления с целью указать историческую и тем более генетическую связь между рассматриваемыми явлениями очевидно не входят в его задачу. Вообще от Мелитона можно бы и не тре6oвать доказательств зависимости христианского храма от иудейского. Что касается средневековых авторов Вальфрида Страбона, Рабана Мавра и других, то свидетельства их, как писателей позднейших, в данном случае не имеют большой важности; однако не мешало бы справиться с подлинным текстом их сочинений, а не довольствоваться голословными указаниями Мессмера, взятыми у Питры, который, пересматривая их, вовсе не имел в виду доказывать положений Мессмера. Известно, что средневековые литургисты очень сочувственно относились к мысли о происхождении христианского храма от иудейского, и у них встречается на этот счет не мало очень решительных заявлений⁹. Не мешало бы также навести тщательные справки в сочинениях восточных и древних западных писателей, у которых можно встретить не мало и более ясных и определенных сопоставлений относительно данного предмета, чем те, на которые ссылается автор. Правда мы не встретим у них специальных трактатов, где бы подробно доказывалась или опровергалась зависимость христианского храма от иудейского, но найдем обстоятельные объяснения касательно того, в каком отношении стояло всегда христианство к иудейству в области вероучения, культа вообще и в частности и каков истинный характер того антагонизма между исповедниками обеих религий, который для нашего археолога представляется непреодолимым препятствием к тому, чтобы христиане решились подражать при построении своих храмов храму иерусалимскому.

В самом деле, эта последняя мыль совершенно ложная. Сам же автор в начале главы приводит факты, указывающие на значительное развитие наклонности к обрядам и установлениям иудейства у первых христиан и в частности на уважительное отношение самого Христа, апостолов и первых верующих к иерусалимскому храму и синагогам. Уже этих фактов достаточно, чтобы видеть, что для христиан того времени, когда христианское богослужение начинало уже формироваться и когда следовательно явилась уже потребность в изобретении по крайней мере общего плана и общей нормы для христианского храма, храм иудейский весьма, мог служить некоторого рода образцом. Последующее время в этом отношении принесло весьма мало перемен. Антагонизм между иудеями и христианами хотя по временам усиливался и принимал иногда довольно острые формы, но общее отношение христиан к иудейству от этого ни мало не изменялось. Христианские писатели, полемизировавшие против привязанности к иудейским установлениям, всегда строго различали установления, привязанность к которым считалась предосудительной и неуместной в христианах, от установлений, подражание которым весьма было желательно и даже обязательно для них; в числе последних есть и такие, которые относятся к области внешнего культа. И действительно в христианском богослужении можно указать не мало таких форм, генетическая связь которых с подобными же формами иудейскими доказывается всей христианской древностью. Так например, некоторые времена молитв заимствованы были христианами от иудеев и потом уже, по свидетельству Киприана¹⁰, символизированы были применительно к новозаветным событиям; сами молитвы и песнопения не только служили иногда для христиан образцами, но и целиком переносимы были в христианское употребление, например псалмы. Тоже можно сказать об употреблении: аминь, аллилуйя, об употреблении фимиама и т. п. Даже некоторые порядки поведения верующих в храме заимствованы были из ветхозаветной практики. Так писатель Постановлений апостольских, описав порядок вхождения верующих в храм стояния в нем, замечает, что порядок этот соблюдается христианами «потому что и в скинии свидения и в храме божием (т. е. иудейском) сохранялся тот же чин и порядок»¹¹. Вообще убеждение в тесной зависимости многих сторон христианской богослужебной практики от иудейской в христианской древности было столь всеобще, что древние писатели, желая доказать целесообразность какого либо христианского обряда, очень любили указывать на подобные же обряды, соблюдавшиеся в ветхом завете и указывали связь даже там, где ее на самом деле очень трудно усмотреть. Так тот же автор Постановлений апостольских известный христианский обычай обращаться при молитве на восток ставит в зависимость от факта, описанного в кн. Парал. V. 12,13¹². В позднейшее время, во время иконоборческих споров, защитники иконопочитания неоднократно указывали в доказательство своей правоты на двух херувимов и другие изображения, помещенные Соломоном в его храме. Но если зависимость христианства от иудейства в области богослужебных обрядов относительно некоторых из этих обрядов несомненна, то можно ли сказать тоже самое относительно мест богослужения? Считали ли христиане иерусалимский храм образцом, годным для подражания и подражали ли ему в действительности? Свидетельства христианской древности, хотя и не довольно ясные, не дозволяют отвечать на эти вопросы отрицательно. Христиане не считали правда этот храм образцом обязательным, но находили в нем некоторые стороны, которые казались им вполне годными для подражания и подражали им довольно усердно. Так христианам было известно, что иерусалимский храм был великолепно украшен золотом, серебром, драгоценной утварью, что по своему великолепию он был вообще чудом искусства своего времени, и это по-видимому их очень трогало: они находили весьма приличным, чтобы здания, посвященные высоким религиозным целям, были украшаемы как можно великолепнее. По крайней мере таково было мнение самое популярное. Поэтому строители храмов с IV в. прилагали иногда все старания, чтобы по возможности сравняться в этом отношении с строителями храма иудейского, Веселиилом, Соломоном, Зоровавелем. Сравнить их с этими строителями значило сделать им большую честь. Такое именно значение имеют сравнения Павлина тирского с упомянутыми строителями, которые делает Евсевий в известном панегирике; подобное же значение имеет и известное восклицание, приписываемое Юстиниану: ,,я победил тебя Соломон»! Это стремление украшать храмы как можно великолепнее в некоторых строителях доходило даже до излишества но, они в оправдание ссылались постоянно на то, что «в Иудее был богатый храм и в нем трапеза, светильники, блюда, чаши, ступы и прочие вещи, сделанные из золота»¹³. Суровый подвижник Иероним, сообщая об этом факте, относится к нему очень неблагоприятно; факт однако же остается. Из него видно, что между христианами в древности весьма был распространен взгляд на иерусалимский храм, как на образец, достойный подражания по крайней мере со стороны изящества и богатства украшений. Положим, что богатство украшений есть черта очень общая; много весьма богатых храмов было и у язычников; однако же замечательно, что не на языческие храмы а на иудейский ссылались христиане в оправдание своих забот об украшении церквей и притом ссылались как бы на какой-нибудь обязательный или по крайней мере достойный подражания образец. Имея такой взгляд на иерусалимский храм, древние христиане весьма могли иметь в виду этот храм не при украшении только своих храмов, но и при изобретении их плана и определении их расположения. Однако же можно ли доказать последнее? Археологи, защищающие мнение о влиянии иудейского храма на христианский, видят это влияние именно в плане, расположении и некоторых подробностях убранства, и в доказательство указывают обыкновенно на сходство деления на три части и расположения, в частности на присутствие в древне-христианских храмах двора и на некоторые особенности в устройстве и убранстве алтаря. В самом деле, чем объяснить в древне-христианских храмах с IV в. существование двора, очевидно не вызываемое с необходимостью потребностями христианского богослужения? Есть ли это перистиль греко-римского дома, или же он устроился по подражанию храмам вообще и особенно храму иудейскому? Последнее более вероятно, особенно если мы обратим внимание на указанное выше словоупотребление Евсевия, который прилагает название: νεώς к тем базиликам, при которых были дворы. Точно также есть данные и в пользу мысли об иудейском влиянии на некоторые подробности в устройстве христианского алтаря, хотя по-видимому эта часть христианского храма менее, чем всякая другая, могла бы испытать на себе какое-либо иное влияние, кроме христианского. Евсевий называет алтарь христианского храма: ἁγίων ἅγιον – имееем, свойственным соответствующей части храма иудейского¹⁴. Очевидно он имеет в виду сходство этих частей и некоторого рода зависимость устройства христианского алтаря от ветхозаветного «святое святых». В чем же видит он здесь зависимость? По всей вероятности в том, что христианский алтарь подобно ветхозаветному отделен был от остального храма преградами, о которых он и говорит далее и которые по его словам устроены были для того, чтобы святое святых «не для всех было доступно». Этот взгляд на алтарь как на место недоступное народу, доступное одним только лицам посвященным, взгляд несвязанный необходимо с специальными особенностями и потребностями христианского культа, по всей вероятности находится в связи с подобным же взглядом иудеев на святое святых иерусалимского храма, а следовательно и сами преграды и завесы, отделявшие это место, по силе указанного взгляда явились в христианских храмах не без влияния со стороны иудейского храма. У древних восточных литургистов мы можем найди подтверждение. Так в одном из древнейших толкований литургии, приписываемом св. Софронию, говорится, что одна из составных, частей алтарной преграды «космит соответствует ветхозаветному космию; иногда же устрояется во образ завесы»¹⁵ (иудейского храма). Подобные же доказательства можно привести в пользу употребления у христиан иудейского семисвечника и некоторых других предметов. – Не можем не сознаться, что все приведенные нами доказательства довольно скудны и для некоторых, особенно предубежденных, лиц могут показаться и недостаточными и не довольно ясными. Но мы и не имели ввиду вдаваться здесь в специальное исследование: на это потребовалось бы очень много труда в времени, да и размеры статьи не позволили бы этого; мы хотели только обратить на этот предмет внимание уважаемого нами автора и показать, что мнение, к которому он отнесся пренебрежительно настолько, что не потрудился даже серьезно ознакомиться с его настоящим смыслом и постановкой, заслуживает самого внимательного исследования. Не было ни малейшей нужды утрировать это мнение, равно как не было нужды отрицать голословно факты, на которых оно держится. Такой способ исследования не только не приводит к ценным научным результатам, но еще запутывает дело и без нужды компрометирует доказываемый тезис. Если бы автор держался строго научного метода исследования и оставался на почве фактов, то он должен бы был необходимо допустить некоторую долю влияния иудейского храма на христианский и это нисколько не воспрепятствовало бы ему произвести последний от икосов и домовых базилик и допустить в тоже время «некоторое» влияние на них базилик общественных. Отвергаемые им факты не противоречат принятой им теории, да если бы они и противоречили и тогда конечно не следовало относиться к ним пренебрежительно. Если существуют факты, противоречащие принятой теории, если эти факты вполне достоверны и не могут быть объяснены в благоприятном для теории смысле, то научный метод требует, чтобы теория была изменена применительно к фактам.

Особенным видоизменением мнения о происхождении христианского храма от иудейского автор считает мнение о происхождении его от иудейских синагог и далее опровергает это мнение. Здесь к сожалению мы видим тоже невнимание к неблагоприятным и не нравящимся фактам, как и выше, а поэтому вынуждены опять войти в некоторые разъяснения. Мнение о происхождении христианских храмов от иудейских синагог высказано было и довольно подробно развито одним из ученых XVII в. Витрингою в специальном сочинении о синагогах. На аргументы Витринги обращено было впрочем очень мало внимания и высказанные им мысли доселе не получили дальнейшего развития и подтверждения со стороны ученых, равно как не были и опровергнуты. Между тем они заслуживают полного внимания особенно тех археологов, которые усиливаются произвести христианские храмы от римских общественных базилик. И вообще удивляться нужно, что немецкие археологи, столь падкие до всякого рода гипотез, до сих пор не обращали на указанный пункт почти никакого внимания. Тогда как вопрос о происхождении христианских храмов от базилик вызвал их на многие специальные исследования и возбудил между ними оживленную полемику, вопрос об отношении христианских храмов к синагогам до сих пор совсем ими игнорировался. Однако ж наш автор, упомянув о Витринге только вскользь, старается подыскать приверженца указанного мнения между новыми археологами и останавливается на Крейзере, который будто бы, на основании новых сведений об александрийской синагоге, называемой в талмудах базиликой, «доказывает происхождение христианкой базилики из еврейских синагог» и утверждает, что «христианская базилика по своему началу примыкает к иудейскому или египетскому, но не римскому типу» (стр. 53, 55). Сочинения Крейзера о христианской архитектуре хорошо известны археологам и заслуживают самого внимательного изучения, хотя это изучение, вследствие довольно значительного объема этих сочинений и некоторых особенностей в изложении, и довольно затруднительно. Они занимают в области церковно-археологической литературы весьма почетное, хотя и одиночное место. Автор их строгий богослов-католик не чужд иногда предвзятых мыслей и мало обращает внимания на памятники; но зато он отлично знаком с древней церковной литературой не только западной, но и восточной и держится иного очень плодотворного метода в исследовании Тогда как все другие археологи, писавшие о происхождении христианских храмов и особенно базилик, при исследовании имеют в виду исключительно почти взвешенную техническую сторону христианского зодчества, Крейзер главное внимание обращает на внутреннюю его сторону, на дух (Baugeist) и по возможности устраняет от себя все вопросы о технике. В одном месте например, сказав о разногласии между Цестерманом и Мессмером в вопросе о базиликах, он говорит, что он «не архитектор и поэтому не намерен вмешиваться в этот спор»¹⁶. Может быть это и односторонность, однако она в данном случае не только не вредит делу, но даже очень полезна, так как восполняет собой односторонние исследования других. В самом деле вопрос о происхождении христианского храма едва ли когда может быть решен путем рассмотрения одной только технической стороны древних христианских зданий, путем сопоставления различных христианских и дохристианских архитектурных мотивов и т. п.; на здание христианского храма нельзя смотреть только, как на произведение искусства, как на простую архитектурную форму, обусловленную традициями искусства; здание это представляет собой одну из форм культа, который происходит не из психических только и традиционных основ, но так же из основ чисто религиозных, теоретических, из основ христианского учения и затем развивается в самой тесной зависимости от этого последнего. Поэтому богословское исследование необходимо должно иметь здесь место и может привести к весьма ценным результатам; богослов может здесь объяснить многое, чего не объяснит техник-архитектор или простой историк искусства. Точка зрения Крейзера имеет таким образом свое весьма важное значение, которого противники его часто не понимают. Понятно, что исходя из этой точки зрения, Крейзер в вопросе о происхождении христианского храма развивает свои мнения несколько иначе, чем другие археологи.

Для ознакомления с этими мнениями лучше всего может служить большое сочинение его: Kirchenbau и именно второе умноженное издание этой книги, вышедшее в 1860 г. Здесь он систематически развивает свои мнения и при этом имеет в виду как мнение Цестермана, так и противное ему мнение Мессмера; сюда он вводит также и свои исследования относительно александрийской синагоги. Изложив подробно факты, относящиеся к местам богослужения христиан в первые три века, он приходит к убеждению, что в это время богослужение совершалось главным образом в домах и что первыми христианскими церквами были столовые залы (Speisesaal) частных домов, имевшие продолговатую четырехугольную форму, при чем замечает, что это и есть основная форма христианской церкви «теперь обыкновенно называемая базиличною формой» (I. 23). Затем он переходит к базиликам в собственном смысле, как к форме следующей за первою. Здесь после подробных рассуждений о названия базилик, его употреблении и значении, после общего описания устройства этих зданий, Крейзер переходит к определению отношения христианских базилик к языческим и делает вывод в пользу полной оригинальности христианской базилики. Согласно с Цестерманом он полагает, что христианская базилика произошла из христианских потребностей и с язычеством не имеет ничего общего. При этом однако же он отнюдь не отрицает ее зависимости от классического зодчества в техническом отношении; напротив, ссылаясь на доказательства Мессмера и вполне соглашаясь. С ним, он утверждает, что строительская техника (Bauweise) в них была римская, что иначе и быть не могло, так как «в то время во всем мире существовала одна власть и одна строительная техника – римская» (р. 42). Таким образом Крейзер допускает влияние на христианский храм римской техники вообще, а следовательно в частности и базилик, насколько они служат представителями этой техники. При чем же тут иудейские синагоги вообще и в частности александрийская, о которой он говорит непосредственно вслед за указанным выводом? Как из всего состава речи, так и из всей постановки исследования об этом предмете ясно, что исследование это введено сюда Крейзером с одной стороны как дополнение к истории дохристианской базилики, а с другой как косвенное доказательство возможности влияния на образование первоначальной формы христианского храма храма иерусалимского. Доказав (каковы эти доказательства мы скажем ниже) существование базилик в Египте задолго до появления их в Риме, указав на время перехода их в Рим и описав на основании талмудических известий александрийскую синагогу, он говорит, что синагога эта, представляя собой первый пример приноровления базилик к религиозным потребностям, будучи так сказать, дохристианской церковью, была в тоже время отображением храма иерусалимского и поэтому в своем внутреннем расположении имела черты, дающие ей сходство с христианскими церквами, именно в ней были сходные с христианскими приноровления к разделению полов и состояний, священнослужителей и народа. Отсюда следует заключение, что и на расположение христианских церквей, на их основную форму имело некоторое влияние также иудейское храмостроительство (jüdischen Tempelbauweise). Мнение о невозможности такого влияния, основанное на факте враждебных отношений между иудеями и христианами несостоятельно, так как эти враждебные отношения не простирались далее порицания приверженности только к известным, непригодным для христиан обрядам, как то: субботы, новомесячия, обрезания и т. п. Что касается храма, то сами апостолы и первые христиане чтили его и, пока он существовал молились в нем. Поэтому не удивительно было бы, если бы уже апостолы, пользуясь для богослужебных собраний «базиликами» в домах богатых людей, имели в виду храм иерусалимский (Tempelbau zu Jerusalem) как прообраз, или прототип (Vorbild) христианского храма... И действительно – заключает автор свои рассуждения – апостолы многоразличным образом уподобляли христианское церковное здание зданию храма иудейского, указывая например, на отдельные помещения для полов, на двор и внутреннее пространство, на отделения для общины и священнослужителей, упоминая «о святое святых» и не забывая даже бедных при церковных дверях (р. 48, 49).

Таковы общие рассуждения Крейзера об интересующем нас вопросе. Очевидно, если он и допускает некоторое влияние иудейских синагог на христианский храм, то отводит этому влиянию такое скромное и неопределенное место и в тоже время так определенно высказывает свое настоящее мнение, что считать его приверженцем мнения о происхождении христианских храмов от иудейских синагог нет никаких оснований, особенно если иметь в виду то обстоятельство, что он совершенно устраняет от себя вопрос о технической стороне христианских храмов, как и синагог. Поэтому, имея в виду опровергнуть указанное мнение, г. Покровский мог бы оставить Крейзера в покое, или по крайней мере обратить внимание в его исследованиях только на то, что прямо благоприятствует указанному мнению, оставив в стороне то, что относится к вопросу о происхождении дохристианских римских базилик и что должно бы подвергнуться обсуждению в другом месте. В интересах научного исследования лучше бы было обратить внимание на аргументы, которые выставляются Витрингою и некоторыми другими авторами, а также и на те, какие можно бы выставить при современном состоянии археологии, притом не с целью во что бы то ни стало опровергнуть их, а для того, чтобы по возможности со всех сторон обследовать вопрос. Во всяком случае не было ни малейшей нужды давать опровергаемому мнению ложную постановку. Не можем однако же не отдать справедливости чуткости нашего автора, обнаруженной им в данном случае. Сообщения Крейзера об «иудейской дохристианской церкви» и особенно относительно ее формы, не смотря на вызванную ими довольно шумную полемику, правда еще не обнаружили влияния на существующие решения вопроса о происхождении христианских храмов, но несомненно они могут еще возыметь это влияние, особенно если будут усилены другими исследованиями в том же роде. Кроме того вопрос о влиянии синагог на христианский храм, хотя не разработан учеными нашего времени, однако же сам по себе заслуживает полного внимания археологов, занимающихся исследованием происхождения христианского храма, уяснением этого, так сказать, процесса его образования, – и автор, по нашему мнению весьма основательно сделал, что коснулся этого предмета, а не прошел его молчанием, как делают другие.

Мнение о происхождении христианских храмов от синагог заслуживает полного внимания уже по тому одному, что аргументы, которыми оно поддерживается, по форме своей совершенно тожественны с теми, которые обыкновенно приводятся для доказательства мнения о происхождении христианских храмов от базилик. Это обстоятельство обязывает по-видимому ученых придавать равное значение обоим мнениям; между тем последнее из них имеет много приверженцев, считающих его вполне доказанным, первое же обыкновенно игнорируется, или трактуется, как невероятное. Происхождение христианских базилик от языческих, как мы видели уже, обыкновенно доказывается сходством названий, фактами превращения последних в христианские церкви и особенно сходством в конструкции. Таким же образом доказывается и происхождение их от иудейских синагог. Название синагоги и само употребительное название христианского храма: ἐκκλησία, по значению своему, совершенно сходны, но, иногда они сходны были и по форме: синагоги назывались иногда теми же именами, которые усвоялись потом и христианским храмам, а эти последние в древности назывались иногда синагогами. Последнюю мысль доказывает сам г. Покровский, указывая на текст из послания Иакова II. 2. где слово συναγωγή, употреблено в смысле места собрания (стр. 39).

Сходство названий по смыслу имеет ту важность, что указывает на сходство назначения тех и других зданий, которым условливается в свою очередь сходство в конструкции. Сходство же названий по форме, особенно в словах ап. Иакова, указывает кроме того еще на факт превращения синагог в христианские церкви и наталкивает на очень вероятное предположение, что в первые времена распространения христианства, когда проповедники евангелия, приходя в какой либо город, обращались со своей проповедью прежде всего к иудеям, бывали случаи, что с обращением большинства евреев, обитавших в этом городе, синагога их обращалась в христианскую церковь и что следовательно случаи превращения синагог в церкви могли быть нередки, особенно в самые первые времена христианства. Факты превращения в церкви других зданий, например, языческих храмов и даже домовых базилик относятся сравнительно к позднейшему времени, когда форма христианского храма более или менее уже определилась, и потому не могут иметь такого же значения. Они правда косвенным образом указывают на некоторую степень удобства этих зданий для христианского богослужения и на возможность некоторого влияния архитектуры превращенных зданий на христианские храмы, но не представляют никаких веских данных утверждать что-либо в роде генетической или подобной тесной связи¹⁷.

Другое дело факты, подобные указанному у ап. Иакова, имевшие мест в самое ближайшее время к началу появления у христиан особых мест для богослужения, когда форма этих мест не успела еще строго определиться. Если существование таких фактов считать доказанным, то основываясь на них можно утверждать с большой вероятностью, что форма первоначальных христианских самостоятельных церквей определялась формой иудейских молитвенных домов, или синагог; затем эта форма по преданию могла быть воспроизводима христианами и в последующее время до IV в. когда им приходилось строить вновь cвои собственные молитвенные дома. Впрочем, чтобы положение это имело более силы нужно еще доказать, что синагоги и древние христианские церкви имели между собой сходство не только по названию, но и по своему устройству, по своей форме.

Хотя воспроизвести форму древне-христианских особенно самостоятельных церквей до IV в., равно как и форму синагог им современных весьма трудно за отсутствием вещественных памятников и скудостью письменных известий, однако не невозможно. Синагоги были зданиями, назначенными для религиозных действий молитвы и поучения и хотя по назначению своему отличались несколько от иерусалимского храма, однако евреи при построении их имели в виду этот храм, как некоторого рода образец. Поэтому синагоги с одной стороны имели сходство с храмом, а с другой имели и отличия от него, обусловленные особенностями назначения. Подобно храму они имели продолговатую четырехугольную форму, но не имели двора. Внутреннее устройство их сообразно было с их назначением, но в тоже время имело и некоторую аналогию с храмовым устройством; в глубине здания была ниша с возвышенным полом, иногда на 10 ступеней, назначенная для хранения закона и соответствовавшая святое святых храма – arca libraria; в средине синагоги была возвышенная кафедра – suggestus, соответствующая амвону христианских церквей и назначенная для чтения писания; затем внутри синагоги были устроены особые места с седалищами для старцев и места для прочих присутствовавших. Что касается чисто технической стороны этих зданий, то по всей вероятности в этом отношении имело место очень значительное разнообразие, главной причиной которого было различие размеров синагог: по различию размеров различна была и их конструкция. По талмудическим узаконениям везде, где жила не менее 10 иудеев должна была существовать синагога. Где иудеи жили в таком или подобном незначительном количестве и где они не чувствовали себя жителями прочными, там обыкновенно не строили особого здания для синагоги, а приноровляли к тому удобное помещение в каком-нибудь частном доме. В этом отношении практика иудеев поразительно сходна с христианской. Помещения в домах для синагог избирались вероятно те же самые, какие потом избирали и христиане для своих домовых церквей и может быть некоторые из этих последних были сначала синагогами, а потом уже сделались церквами. Впрочем, кажется, чаще случалось, что синагоги были особыми зданиями. Так как иудеи в очень немногих местах жили большими массами и кроме того неохотники были тратиться на дорогие постройки, то всего вероятнее, что здания для синагог были у них необширны и по конструкции очень просты. Это были продолговато-четырехугольные здания без всяких колонн внутри и следовательно без подвешенного среднего корабля, с кровлей, опирающейся прямо на окружающие стены и с окнами по бокам; перед входом в них был портик. Случалось впрочем, что синагоги были и очень обширны, конечно только там, где были большие и богатые поселения евреев, например, в Александрии. В этих случаях являлась нужда расчленить внутри здание колоннами и осветить его сверху посредством приподнятия среднего корабля, словом являлась надобность применить к покрытию и освещению здания базиличную конструкцию. Такова была, по еврейскому вполне вероятному преданию, синагога, построенная в Александрии Ониею и называемая в талмуде базиликой. Была ли эта иудейская базилика единственным в своем роде зданием, или были у евреев и другие подобного устройства синагоги, решить труд но. Витринга, основываясь на свидетельстве Вениамина тудельского, кроме александрийской синагоги, указывает еще другое древнее подобного рода здание с колоннами внутри – синагогу Иезекииля на берегу Евфрата¹⁸. Однако же вероятно такого рода синагоги у евреев были весьма редки. Относительно стиля архитектуры синагог нужно заметить, что так как иудеи не имели своего собственного выработанного архитектурного стиля и вообще были в этом отношении совершенно безразличны, что видно уже и из истории их храма, то нужно полагать, что стиль этих зданий, когда они получали более или менее художественную обработку, был разнообразен: большей частью это был конечно господствовавший в то время греко-римский стиль, но допускаемы были и другие, смотря по местности; синагоги в Египте вероятно походили на египетские постройки, в Сирии на сирийские и т. п.

Почти тоже самое нужно сказать и о христианских храмах первых трех веков. Они в это время также как и синагоги существовали частью в частных домах, частью как самостоятельные здания. Последние, по описанию автора Постановлений апостольских, имели продолговатую четырехугольную форму; сообразно с потребностями богослужения и дисциплины во внутренности их были отделения для алтаря, места для священнослужителей и простых верующих, которые размещались в порядке, сообразно с обычаем соблюдавшимся в скинии сведения и храме; в середине был амвон или возвышение для чтеца. Затем здания эти, по свидетельству Тертуллиана, были просты; в большинстве случаев они вероятно не имели колонн и приподнятого среднего корабля, освещались сбоку и покрыты были простой двускатной или иного рода кровлей. Что касается базиличной системы покрытия и освещения, то она несомненно была известна христианам и принята была в некоторых домовых церквах, но была ли применяема она к самостоятельным церквам, решить трудно. Вообще же храмы христиан того времени не имели художественной отделки, были бедны и не обширны. Все это такие черты, которые дают им большое сходство с синагогами. К ним можно присоединить и еще несколько таких черт. Так например, по талмудическим постановлениям, синагоги должны быть воздвигаемы на возвышенных местах; такое же правило соблюдаемо было и христианами впервые века, как об этом ясно говорят Тертуллиан и Лактанций. Затем, евреи любили строить свои синагоги на могилах своих святых, например, была синагога на могиле прор. Иезекииля; такое же стремление выказывали и христиане с очень раннего времени.

Таковы в главных чертах доказательства в пользу зависимости христианских церквей от синагог и влияния последних на первые. Будучи взяты в совокупности, они очевидно довольно вески и заслуживают внимания. Их-то г. Покровский и должен был проверить и обследовать в видах более основательного решения взятого вопроса. Но он не обратил на них ни малейшего внимания, как будто они ему вовсе не известны; оттого указанный отдел и вышел у него в высшей степени поверхностен. Изложив здесь соображения Крейзера (не вполне верно) об александрийской синагоге, клонящиеся к тому, чтобы доказать существование базиличной формы построек в Египте ранее появления ее в Риме, он, опять увлекаясь Мессмером, доказывает, что напротив в Риме Катон построил первую базилику на 22 г. ранее построения александрийской синагоги, что эта синагога построена была вероятно под греческим, а не египетским влиянием, причем и иудейский храм не был ее прототипом и что наконец она еще едва ли может быть отнесена к разряду базилик, так как свидетельство об этом талмуда очень сомнительно, и следовательно влияние формы этой синагоги на строительное искусство греков и римлян не может быть принято. Все это очевидно такие положения, которые отнюдь не служат к опровержению мнения о происхождении христианских храмов от синагог и даже почти никакого отношения к этому мнению не имеют. Однако же автор непосредственно за сим ставит заключение: «итак иудейская синагога, или, как Крейзер называет ее, иудейская базилика не может быть признана прототипом христианской базилики» (стр. 57). – Заключение по меньшей мере поспешное и даже странное, так как не вытекает из предыдущих рассуждений.

Чтобы покончить с этой полемической или, так сказать, отрицательной частью сочинения г. Покровского нам остается еще сказать несколько слов о его полемике против мнения, по которому христианские храмы произошли будто бы от храмов языческих – греко-римских. Мнение это развито было очень подробно и обстоятельно немецким ученым Вейнгертнером, но принадлежит к числу не столько основательных, сколько остроумных гипотез. Оно было неоднократно опровергаемо многими немецкими учеными, Крейзером, Мессмером, Кайзером и другими, но наконец от него отказался, как по крайней мере сообщает об этом Штоккбауэр, уже и сам его изобретатель. Г. Покровский также входит в довольно подробное рассмотрение этого мнения и опровергает его столь же решительно, как и предыдущие, но употребляет для этого уже несколько иные приемы, хотя аргументы, на которых оно основывается в сущности те же самые, на которых основываются и предыдущие мнения, т. е. сходство в устройстве, расположении, названиях и факты превращения. Опровергая мнение о зависимости христианского храма от иудейского, автор, как мы видели, не отвергая сходства между обоими храмами, налегал главным образом на то, что иудейский храм не принадлежал к числу произведений греко-римского стиля, между тем как христианские базилики построены были в этом именно стиле и следов. не могли произойти от этого храма. Здесь нельзя уже было употребить этот прием, так как греко-римские храмы несомненно строены были в греко-римском стиле и были такими произведениями искусства, к созданию которых несомненно прилагалась греко-римская архитектурная техника и на которых эта техника по преимуществу вырабатывалась. Поэтому автор устремляет все свое внимание на разрушение тех из указанных Веингертнером аналогий между христианскими и языческими храмами; которые касаются плана, расположения, убранства и т. п. Он доказывает, что аналогии эти или вовсе не существуют, или слишком слабы и общи, так что если по ним «определять прототип христианского храма, то перед нами восстанет целая громада сходных памятников и следовательно прототипов», указывает на неудобства языческих храмов для христианского богослужения, на невозможность языческого влияния на храмы первых христиан, которые не только остерегались предметов, напоминавших об идолослужении, но даже избегали употребления простых, в сущности невинных языческих наименований храма и его принадлежностей. Все это очевидно такие доказательства, которые удобно могут быть употреблены и против мнения о влиянии на христианские храмы языческих базилик; однако же они должны иметь силу и здесь. Сходство между языческими и христианскими храмами в плане, расположении и т. п. существует до некоторой степени, но, независимо от того, что оно в большинстве случаев довольно слабо, оно кроме того очевидно случайное, а не намеренное. План и расположение христианского храма должен был выработаться и действительно выработался ближайшим образом под влиянием потребностей христианского культа и если сюда привходило также и влияние храмовой архитектуры, то главным образом через посредство иудейского храмостроительства. Это вынужден был допустить и сам Веингертнер. Он правда старается ограничить это влияние возможно более тесными пределами и утверждает, что представление о ветхозаветном храме имело влияние только на выбор места для богослужения в частных домах и на приноровлении его к богослужению; но и этого совершенно достаточно для объяснения тех особенностей в древне-христианских храмах, которые дают ему некоторое сходство с храмами вообще и в частности языческими. Как скоро допущено влияние представления о ветхозаветном храме на первоначальную выработку плана и расположения христианского храма – допускать в тоже время и притом в столь значительных размерах влияние на тот же пункт храмов языческих представляется совсем уже излишним. А если при этом обратить внимание на слабость аналогичных черт и особенно на исторические отношения христиан к язычникам, то такое влияние действительно становится и невозможным. Оно может быть допущено только в пределах общих технических приемов построения зданий вроде выкладки стен, способа соединения колонн и в некоторых мелких деталях украшения и убранства. Даже атриум базилик – часть более всех других аналогичная с периволом языческих храмов – едва ли может быть поставлен в какую-либо связь с последним. Если идея двора при храме несомненно отвлечена христианами от дохристианских храмовых построек и всего вероятнее от иудейского храма, то по технической обработке эта часть, как показывают памятники, ближе к перистилю частных домов, чем к периволу языческих храмов. Таким образом, отвергая значение указываемых Веингертнером аналогий г. Покровский совершенно прав; жаль только, что он совершенно опустил из виду одну, которой Веингертнер придает большую важность и которая касается плана храмов. Она состоит в том, что как языческие храмы имели двоякий план, продолговатый и центрический, так и христианские храмы со времен Константина имели такой же план. Положим, что исследование касается исключительно базиличной формы, а о центрической форме обещается нечто впоследствии, однако же для большей основательности опровержения обратить внимание на указанный пункт было необходимо и здесь; нужно было объяснить, откуда взяли христиане центрический план; если от языческих храмов, то почему не допустить, что от них же они заимствовали и продолговатый план.

Что касается строго технической стороны языческих и христианских храмов, то г. Покровский обращает внимание также и на этот предмет. Выходя из сравнения обоих храмов с этой стороны, он добывает один из главнейших своих аргументов против мнения Веингертнера. Аргумент этот заимствован автором у того же Мессмера и действительно имеет большую важность, но формулирован им, по нашему мнению, не совсем удачно, а потому мы и сделаем о нем краткое замечание. Он состоит в том, что так называемые гипетральные храмы, по мнению Веингертнера, особенно близко стоящие к базиликам, на самом деле составляют род зданий совершенно от них отличный. Особенность их устройства состоит в том, что они имеют ипефрон, т. е. освещены сверху посредством открытия среднего корабля; христианские же базилики имеют для освещения окна по бокам среднего корабля и следовательно, по мнению нашего автора, имеют устройство, прямо уничтожающее эту форму, построены на таком принципе, который исключается устройством гипетральных храмов. Нам кажется, что как Мессмер, так и г. Покровский напрасно здесь пренебрегают авторитетом Беттихера, весьма известного знатока греческой архитектуры, которому следует Веинтертнер, потому что в отношении освещения гипетральные храмы действительно имеют некоторое сходство с базиликами и никакого особенного строительного принципа здесь не видно. Освещение базилик нельзя назвать боковым; это– тоже освещение сверху, только видоизмененное под влиянием системы покрытия, и следовательно никак нельзя сказать, что христианская базилика могла получить свое начало от гипетрального храма только по уничтожении его строительного принципа и что эти храмы – здания такого рода, что если их иметь в виду, то не может быть и речи о сходстве языческих храмов с христианскими. Если между гипетральными храмами и христианскими базиликами и действительно не было бы сходства в указанном отношении, то остается еще много черт сходства между ними в других отношениях, так что возможность искать в них прототипа христианского храма оттого не уничтожается. Икос в простой его форме также не имеет приподнятого корабля и вообще весьма отличается от базилик по конструкции, однако далее сам автор ставит его в числе прототипов христианской базилики. Тем не менее впрочем приподнятый средний корабль христианских базилик действительно составляет такую особенность, которая не была свойственна языческим храмам, как гипетральным, так и другой конструкции и весьма заметным образом отличает первые от последних. Если христиане заимствовали эту особенность от классических зданий, то очевидно заимствовали ее не от храмов: отсюда они заимствовать ее не могли. И это действительно один из сильнейших аргументов против допущения влияния на христианский храм храма языческого.

Отвергнув возможность отыскать прототип христианской базилики в иудейской и языческой храмовой архитектуре, а вместе с этим и возможность какого бы то ни было влияния со стороны этой последней на образование христианского храма, г. Покровский переходит к рассмотрению тех греко-римских построек, которые известны под именем базилик и с которыми по его мнению только и могут быть поставлены в связь христианские базилики. Постройки этого рода были весьма распространены особенно у римлян, что обусловливалось особенностями римского общественного быта и нравов. Они существовали в весьма многих городах римской империи; в самом же Риме их было несколько. Это были здания очень дорогие, без сомнения весьма осмотрительно строившиеся и заботливо охранявшиеся от разрушения. Современным ученым поэтому можно бы, кажется, надеяться на сохранение от древности если не целых зданий этого рода, то по крайней мере значительных остатков от них и обстоятельных их описаний. Действительно в настоящее время существует и то и другое, но далеко не в томе виде, в каком бы желательно. Есть правда развалины некоторых из этих зданий, есть одно довольно обстоятельное описание их у Витрувия; но этого оказывается еще недостаточно для точного воспроизведения их конструкции; так что, не смотря на все усилия ученых археологов до сих пор еще остается здесь много неразъясненного и сомнительного. Исследованием устройства греко-римских базилик занимались многие, но особенно внимательно занимались этим те авторы, которые хотели разъяснить вопрос о происхождении христианского храма. Первое место между ними занимает Цестерман. Он первый старательно с полной ученой аккуратностью собрал свидетельства древних авторов об этих зданиях, описал сохранившиеся их остатки, рассортировал весь собранный материал по обдуманной системе и сделал из него научные выводы. К добытым им результатам последующие авторы прибавили весьма мало. Поэтому его сочинение и доселе имеет высокую ценность, и обыкновенно в исследованиях по вопросу о базиликах кладется в основу даже и теми авторами, которые не согласны с его выводами. Тоже делает и г. Покровский.

Так как название «базилика» очевидно греческого происхождения, то Цестерман естественно должен был обратиться к Греции, чтобы там поискать древнейших памятников этого рода зданий. Не смотря однако же на все старания, поиски его не увенчались успехом и он добыл результаты весьма скудные. Оказалось, что в Греции, и именно в Афинах, существовало одно только здание несколько сходное с римскими базиликами по названию и назначению: это так называемая βασίλειος στοά, построенная, как видно из сличения свидетельств Элиана и Геродота около 446 г. до P. X. Местоположение этого здания определяют различные ученые различно, но Цестерман, после внимательного сличения древних свидетельств, приходит к заключению, что оно находилось на юго-западном углу афинской агоры, или площади, соответствовавшей римскому форуму, что фронтоном своим оно было обращено к северу, а западной стороной примыкало к улице, шедшей по направлению к Илиссу. Назначение указанного здания было очень разнообразно. Главным образом оно назначалось для должностных отправлений архонта – василевса, от которого получило и свое название. Обязанности этого архонта состояли в том, чтобы заботиться о мистериях, о жертвах предкам, о празднествах в честь Вакха, о факельных шествиях; на его обязанности лежало также судить по обвинениям в безбожии, разбирать споры и тяжбы, возникавшие в среде жрецов или их касающиеся; он мог принимать также жалобы по поводу убийств, но решать их мог только совместно с членами ареопага. Местом отправления всех этих обязанностей василевса и служила βασίλειος или βασίλέως στοά. Кроме того здание это служило местом общественных обедов, иногда местом собраний членов ареопага, а также местом составления и обнародования законов. Что касается формы и устройства этого здания, то Цестерман старается восстановить его на основании сведений о его назначении и предполагаемого сходства его с другими подобными. По его соображениям здание это имело продолговатую четырехугольную форму, делилось посредством колонн на несколько продольных пространств, или кораблей, из коих средний был выше боковых. Со всех сторон оно имело стены, которые вместе с колоннами поддерживали его кровлю. Близ узкой стены, противоположной входу, устроено было место для архонта. Здесь же находились необходимые для суда приспособления, как-то: трибунал, урны для подачи голосов, клепсидра или водяные часы для определения продолжительности речей и т. п. Неподалеку находились места для истцов и обвинителей, алтарь для присяги и скамейки для присяжных. Остальная часть помещения предназначалась для публики. Впрочем здание это по мнению Цестермана, было единственным в своем роде в Греции и одно только носило это название. Были в Афинах и других греческих городах и еще здания, носившие также название бrοα, но известия о них слишком скудны. Не известно даже их точное назначение, так что восстановить их устройство невозможно. Более других известна бrοα в Элисе. По свидетельству Павзания она была дорийского стиля и делилась рядами колонн на три нефа, но был ли здесь средний неф возвышенный и крытый, как в базиликах, неизвестно.

Таковы результаты изысканий Цестермана относительно базилик в Греции. Очевидно их недостаточно для того, чтобы с полным правом утверждать не только широкое распространение, но и само существование здесь базиличных построек. Это сознает и сам Цестерман и потому не решается утверждать, что первоначальные образцы этого рода построек, столь распространенных впоследствии, находились в Греции и что явившиеся позднее базилики в Риме строены были по образцу греческих. Но г. Покровский гораздо смелее в своих выводах. Не имея под руками никаких новых фактов, ничего более того, что имеется у Цестермана, он дает однако же самые широкие и решительные заключения, даже в тех случаях, где Цестерман и без того заходит далее, чем возможно при имеющихся, в наличности фактах. Так реставрация Цестермана афинской βασιλέως στοὰ очевидно весьма произвольна. Сам Цестерман говорит, что от этого здания не сохранилось никаких остатков. И вообще сведения о нем весьма скудны; известно только, что оно называлось βασιλέως στοὰ и имело такое, а не иное назначение. Сведения о назначении тех или иных зданий без сомнения могут служить до некоторой степени к восстановлению их формы и устройства, особенно если это назначение строго определенное и так сказать однородное; но в данном случае подобные сведения могут оказать весьма малую помощь. Назначение βασιλέως στοά, как мы видели, очень разнообразно; стало быть здание это должно было иметь такие особенности в своем устройстве, которые если и могут быть совместимы, то только при помощи весьма разнообразных, трудно определимых архитектурных приемов. Что касается до названия στοά, то оно указывает только на присутствие в этом здании колонн, на то, что здание это было колоннадой, портиком, но была ли это сложная колоннада или простая галерея, было ли здесь два ряда колонн или более, определить весьма трудно. Принимая во внимание вероятную обширность здания можно впрочем думать, что это была сложная колоннада, состоящая из нескольких рядов колонн, или из нескольких галерей, ограничивавших со всех сторон обширное среднее пространство. Весьма трудно так же определить, были ли здесь стены и была ли кровля над средним пространством. Существование тех и другой весьма сомнительно. Стены не составляют необходимой принадлежности портиков: они заменяются здесь колоннами. Правда они могут существовать здесь, но не должны нарушать основного характера колоннады, не должны делать из нее совсем закрытое здание. Если в упомянутом здании они существовали, то всего вероятнее обнимали собой только часть его и именно тот конец его, где был трибунал архонта. Еще более сомнительно существование кровли над средним пространством. Цестерман в доказательство существования этой кровли ссылается на свидетельство Поллукса, который говорит, что василевс для суда над убийцами выходил на ариев холм, где и произносил приговор вместе с другими ареопагитами. Он полагает, что этот выход василевса обусловлен был обычаем произносить суд над убийцами на открытом воздухе, чтобы таким образом не находиться под одной кровлей с ними. Нам кажется, что выводить такие заключения из слов Поллукса будет весьма большой натяжкой. Более сообразно с истиной полагать, что василевс выходил на ариев холм во-первых потому, что не был уполномочен единолично производить суд над убийцами, а во-вторых для того, чтобы соблюсти древний обычай, по которому ариев холм издавна был местом, где произносились приговоры над убийцами, но не потому, что βασιλέως στοὰ имела над средним нефом кровлю. Кровля эта могла и не мешать судопроизводству указанного рода, так как для соблюдения указанного обычая могли быть сделаны при здании приноровления. Вообще весьма удивительно, что здание, от которого не сохранилось ни одного камня, и которое никем из древних не описано, вдруг под пером Цестермана оказывается совершенно почти сходным с христианской базиликой. Г. Покровский, не смущаясь, не только целиком принимает эту реставрацию Цестермана, но еще находит ее недостаточно определенной. К ней он прибавляет со своей стороны еще одну черту, благодаря которой βασιλέως στοὰ получает еще большее сходство с христианской базиликой. Он говорит, что так как здание это назначалось для должностных отправлений архонта-василевса, то нужно полагать, что оно имело особое помещение в форме ниши для этого сановника или даже в форме абсиды, что эта ниша или абсида имела, без сомнения не четырехугольную, а общераспространеную в Греции полукруглую форму и что Цестерман без всяких оснований оспаривает присутствие этой формы в βασιλέως στοὰ (стр. 78).

Далее, мы видели, что Цестерман другие здания, существовавшие в Греции и носившие название 6τοά, не считает возможным отнести к тому роду зданий, к которому, по его мнению, относится βασιλέως στοὰ, т. е. к разряду базилик. Г. Покровский и здесь идет далее Цестермана. Он не сомневается, что все эти здания относятся к числу базиличных построек, хотя «по недостатку данных и нельзя доказать в них присутствия всех признаков, с которыми является пред нами базилика позднейшего времени» (стр. 84). – Заявление добросовестное, но очень неопределенное. Мало сказать: «всех признаков», нужно указать, каких именно. Мы думаем, что нельзя доказать существования тех именно признаков, которые должны считаться отличительными признаками базилики, каков например, возвышенный средний корабль. Можно доказать только то, что здания эти имели колонны и относились к разряду портиков, но признак этот слишком общий и неопределенный. Колонны свойственны были весьма многим зданиям греческим и римским и эти колоннадные здания весьма были распространены как в Греции, так и в Риме, но это не значит, что все эти здания были базиликами. Колонны отличают базилику от других не колоннадных только зданий, но они очевидно не могут быть ее отличительным признаком, если сравнивать ее со зданиями колоннадными, в древности весьма распространенными, многочисленными и разнообразными. – Затем, Цестерман, не смотря на то, что признает существование в Греции такой постройки, какой по его мнению была βασιλέως στοὰ: не находит однако же возможным считать Грецию родиной римских базилик. В заключение своих изысканий о базиликах в Греций он указывает, как на факт в этом отношении весьма неблагоприятный, – на то, что Витрувий в своем описании не говорит ни о каких иных базиликах, кроме римских. В самом деле, молчание это весьма странно. Оно не только указывает на независимость римских базилик от греческих образцов, но и бросает тень сомнения на само существование этих образцов. В своей книге об архитектуре Витрувий постоянно на ряду с римскими зданиями очень подробно описывает также и греческие однородные с ними. Так, описав римские театры, он описывает затем театры греческие; описав римские дома, описывает едва ли не с большей подробностью дома греческие; затем он довольно подробно описывает также и многие другие греческие здания и между прочим разного рода портики (στοὰ), например, палестры, ксисты, портики при театрах; но о базиликах греческих ничего не говорит. Мало того: начиная описание римского форума, он прямо делает замечание, что в Италии форумы обставляются иначе, чем в Греции, и затем описывает базилики, как бы некоторую особенность римских форумов. Возможное ли дело, чтобы он умолчал о греческих базиликах, если бы они действительно существовали? Предположить, что они были ему неизвестны, невозможно, так как он в своем сочинении обнаруживает самое широкое знакомство с греческой архитектурой и многие здания даже из разряда портиков называет поименно и описывает. Предположить, что он не упоминает о них, как ο чем-то слишком обыкновенном и общеизвестном также невозможно, так как базилики далеко не были обыкновенными зданиями и так как он описывает здания и гораздо более обыкновенные. Ясно, что в Греции таких зданий вовсе не было. Г. Покровский это молчание Витрувия о греческих базиликах, и в частности молчание его, относительно предполагаемого им заимствования римских базилик из Греции, старается объяснить тем, что Витрувий был римлянин и следов. не хотел говорить об этом из национального самолюбия. Однако же достаточно просмотреть хотя бы поверхностно книгу Витрувия, чтобы убедиться, что он был совершенно чужд этого недостатка; он везде с величайшим уважением относится к грекам, как к художникам, называет их «великими архитекторами», а потом и прямо говорит о многих архитектурных формах, как заимствованных из Греции. Вообще молчание Витрувия для вопроса о греческих базиликах имеет большое значение. В виду этого молчания существование базилик в Греции, по крайней мере в до императорский период, нельзя считать доказанным, и даже более: можно прямо утверждать, что базилик в Греции не было; следов. римляне не могли их оттуда заимствовать.

Откуда же в таком случае произошла римская базилика? Г. Покровский совершенно не упоминает здесь о мнении тех археологов и особенно Крейзера, которые указывают прототип римских базилик в Египте. Это вероятно потому, что у него была уже речь об этом выше по поводу вопроса о происхождении христианских храмов от еврейских синагог. Там он старался опровергнуть это мнение, но мы не думаем, что опроверг. Мы также упоминали о нем, но не входили в его рассмотрение и нам кажется, .что здесь именно заняться этим весьма уместно.

Если существование образцов для римской базилики в Греции не доказано, то существование их в Египте можно считать вполне вероятным. В доказательство последнего Веингертнер еще прежде Крейзера указывал межу прочим на храм в Карнаке, где к освещению и покрытию никоторых зал применена базиличная система, состоящая в приподнятии среднего корабля¹⁹. Но особенно внимательно отыскивал базилику в Египте Крейзер.

В подтверждение своего мнения о существовании их там с давнего времени он ссылается прежде всего на свидетельство Иеронима, который называет базиликой то здание, в котором собирались переводчики св. писания на греческий язык при Птоломее Филадельфе, след. задолго до построения Порциевой базилики в Риме. На это свидетельство стоит обратить внимание особенно потому, что оно принадлежит писателю, который был знатоком древностей как классических, так и еврейских и египетских, и который, называя упомянутое здание базиликой, мог иметь к тому важные оснований. Тем не менее на особенно важном значении этого свидетельства едва ли можно настаивать, да и сам Крейзер такого значения ему не придает. Гораздо важнее талмудическое известие об александрийской синагоге, построенной при Птоломее Филометоре современнике Катона и имевшей устройство до такой степени сходное с базиличным, что составители талмуда для обозначения ее особенностей пользуются чуждым для них названием «базилика». Против этого известия особенно сильно и вооружается г. Покровский при содействии Мессмера и Веингертнера, который, не смотря на то, что сам ранее указывал образцы базиличной системы построек в Египте, в вопросе об александрийской синагоге выступил против Крейзера. Стараясь подорвать силу указанного известия г. Покровский, как и упомянутые авторы, утверждает, во-первых, что источник, из которого оно заимствуется, – талмуд крайне ненадежен, так как редактирован в позднее время и заключает в себе предания, тенденциозно изменяющиеся по требованию обстоятельств, что поэтому название «базилика», прилагаемое здесь к иудейской синагоге, едва ли может ручаться за то, что это действительно была базилика. Во-вторых, он доказывает, что если это и действительно были базилика; то она построена была не ранее Порциевой в Риме, а позднее на 22 г. и следовательно не могла иметь влияния на происхождение последней. Оба эти возражения могут показаться довольно сильными только при поверхностном взгляде; на самом же деле, по нашему мнению, не могут подорвать высказанного выше положения. Талмуд источник действительно не надежный, если пользоваться им без критики, но не может быть назван совершенно не имеющим значения особенно в таком вопросе, как вопрос о форме александрийской синагоги. Скептицизм здесь едва ли уместен, так как форма синагоги есть предмет, не дающий ни малейшего повода к тенденциозной лжи. А форма эта была несомненно базиличной. Если название «базилика» есть действительно результат поздней редакции и не «может служить опорой для суждения о форме упомянутой синагоги, то для этого достаточно и описания, которое очень подробно и почти до слова повторяется в обеих редакциях талмуда. Из описания этого видно, что здесь было две галереи одна против другой, т.е. два боковых корабля, и следовательно между ними третий. О приподнятии этого третьего и или среднего корабля здесь правда не говорится прямо, но оно должно быть необходимо предположительно на основании назначения здания и его внутреннего расположения. В середине здесь стояла кафедра, с которой читалось св. писание. Для этого нужно было ясное освещение, a оно при двух боковых кораблях не иначе могло быть получено, как сверху, через приподнятие среднего корабля. Что касается времени построения этой синагоги, то об этом у Иосифа Флавия рассказано очень обстоятельно, так что действительно можно довольно точно определить и сам год ее построения. Мы со своей стороны очень удобно можем согласиться, что этим годом был 162 до Р.Х. т.е. что она построена была позднее Порциевой базилики 22-мя-годами. Но это не особенно важно; разница во времени здесь не велика²⁰. Для нас достаточно, если их можно считать почти современными. Вопрос здесь не в том, служила ли александрийская базилика образцом для Порциевой. или нет, так как если бы она была построена и значительно ранее и тогда ее едва ли можно бы было считать таким образцом, а том, известна ли была в то время в Египте базиличная система построек. На этот вопрос александрийская синагога дает положительный ответ. Она не могла произойти от Порциевой римской базилики, хотя была построена и позднее ее, так как промежуток между их построением очень не велик и так как евреи с Римом в то время не имели еще сношений, – а произошла очевидно от египетских образцов, ранее не существовавших; об этом прямо сказано и в талмудическом описании ее. От этих образцов могла произойти и Порциева базилика.

Исторические обстоятельства происхождения этой первой римской базилики вполне подтверждают высказанную догадку и даже возводят ее на степень почти несомненного факта. Из истории известно, что она построена была Порцием Катоном в 184 г., а Катон, как известно из той же истории, мало знал Грецию я не любил греков; по замечанию Плутарха он и греческому языку выучился только по необходимости уже в преклонном возрасте; между тем он хорошо знал восток и в частности Египет. Поэтому для него естественно было взять для своей базилики образец из Египта, а не из Греции, если бы даже в Греции и были такие образцы. Затем весьма веское доказательство в пользу раннего существования базиличных построек в Египте и переноса их в Рим находится у Витрувия. При описании римских домов он говорит об одном роде oecus-ов, которые весьма сходны были с базиликами, а именно делились колоннами на три корабля, из коих средний возвышался над боковым посредством надставки новых рядов колонн на нижние ряды. Эти oecus-ы он называет египетскими. Что значит это название? По нашему мнению его можно не иначе понимать, как в смысле прямого указания на то, что oecus-ы эти были в употреблении по преимуществу в Египте и оттуда заимствованы были римлянами, может быть через посредство другого народа, но всего вероятнее прямо, непосредственно. В архитектуре много таких, так сказать этнографических, названий; все они обыкновенно имеют подобное значение и никогда не бывают пустыми и ничего не значащими. Указанный факт известен и г. Покровскому, но он не хочет придать ему надлежащего значения и даже старается его игнорировать. Все свое внимание к нему он выразил только несколькими строками в одном из подстрочных примечаний, сделанном в одном месте и по иному поводу (стр. 115). Здесь он говорит, что название «египетский» представляется ему трудно объяснимым; он догадывается только, не указывает ли он на отдаленное сходство икосов с египетскими постройками, но в то же время считает нужным заметить, что для признания египетского происхождения хотя бы одной из форм икоса нет никаких оснований. Иначе сказать: в названии египетский он не видит никакого доказательства в пользу происхождения указанного oecus-а из Египта; даже указание на сходство этого экуса с подобными египетскими здесь для него не ясно. Между тем нельзя сказать, чтобы он не придавал никакого значения названиям вообще: довольно указать на название «базилика». Иногда, когда ему нужно, он придает названиям даже большее значение, чем какое они могут иметь. Так греческое происхождение различных архитектурных терминов (chalcidica, epistylia, zofori), употребляемых Витрувием при описании базилик по его мнению, служит ясным доказательством греческого происхождения и самих римских базилик. Между тем, что касается архитектурных терминов, в роде указанных, то в смысле указания на происхождение они имеют меньшее значение, чем названия, подобные названию «египетский». Известно, что далеко не всегда термин и форма им обозначаемая имеют одинаковое происхождение: форма может быть самобытна, а термин заимствованный, или форма может быть заимствована от одного народа, а термин от другого, и притом не прямо, а через посредство других. Наша русская архитектура может дать множество тому примеров. Некоторые самобытные формы обозначаются у нас терминами иностранными, а другие, явно заимствованные, – своими или иностранными же, но не указывающими на их подлинное происхождение; так у нас весьма многие формы византийского происхождения обозначаются терминами французскими, немецкими и т. п. Вообще греческая терминология употребляемая Витрувием, ни мало не препятствует признанию египетского происхождения римских базилик. Известно из истории, что в то время, когда совершился переход базиличной формы из Египта в Рим, в Египте греческое влияние было весьма сильно. Благодаря завоеваниям Александра Македонского и господству его преемников – государей эллинского происхождения или по крайней мере образования, оно успело здесь уже укорениться и отражалось могущественно как на формах быта, так и на искусстве. Поэтому более, чем вероятно, что в это время в архитектуре египетской, как и римской, господствовала уже греческая терминология и в частности различные архитектурные члены, входившие в состав базиличных построек, носили греческие названия. Что касается самой базиличной системы построек, то была ли она местной, издавна укоренившейся здесь архитектурной формой, или новым греко-египетским изобретением, или же простым переносом из какой-либо другой страны, – то все это вопросы пока открытые, ожидающие для своего разъяснения специальных изысканий. Для нас в прочем достаточно и того, если можно считать верным то, что базиличная форма построек, прежде чем явилась в Риме, существовала в Египте во времена господства там преемников Александра македонского и была обрабатываема при участии греческих архитекторов. Отсюда она перешла в Рим и там получила особенное распространение и вероятно несколько своеобразную обработку.

Римлянам очевидно эта форма построек пришлась очень по вкусу и они начали строить базилики во множестве. Вскоре, после построения первой базилики Катоном, в 179 г. построена была вторая, называвшаяся Фульвиевою и Эиилиевою по имени строителей цензоров Фульвия Нобилиора и Эмилия Лепида. В 169 г. построена была третья базилика Тиверием Семпронием Гракхом на месте дома Корнелия Сципиона африканского на юго-западной стороне форума. Затем не задолго до Цицерона получила свое начало четвертая базилика Опимиева по имени строителя Люция Опимия. Все эти четыре базилики получили таким образом свое начало еще в до императорский период. Их перечисляют и Цестерман и г. Покровский, и оба замечают в конце, что от них не существует в настоящее время никаких следов. Что касается позднейших, то по именам известны из них весьма многие, но вещественные остатки сохранились только от немногих. Из этих последних, наш автор считает нужным обратить внимание только на базилики: Константинову, Юлиеву, Ульпиеву и помпейскую, развалины которых более значительны, чем других, хотя тоже весьма недостаточны для точного воспроизведения их конструкции. На первом месте, вероятно в виду большей значительности развалив, он ставит так называемую Константинову базилику – памятник, как известно, довольно сомнительного свойства. По своей конструкции она столь значительно отличается от других базилик, что ее долгое время отожествляли с храмом мира, и один итальянский ученый – Феа должен был войти в специальные изыскания, чтобы доказать, что это не храм мира, а базилика. Доказательства его и поныне однако же не для всех убедительны. Впрочем даже и те историки искусства, которые признают в этом здании базилику, ставят его особо, как значительно уклоняющееся от нормы базиличных построек. В самом деле, уже одно то, что к покрытию этой базилики применены были своды, а вместо колонн поставлены были толстые столбы, достаточно удаляет ее от обычного типа, и следов. для характеристики этого типа она бесполезна. История этого здания также очень темна, так что Цестерман находит основание совсем усомниться в его древнем происхождении и отнести его даже к VIII в. Все это показывает, по нашему мнению, что г. Покровский напрасно вводит это здание в свое обозрение и смотрит на него, как на памятник годный для определения формы римских базилик. Более ценности имеют развалины базилик Юлиевой, Ульпиевой и помпейской, хотя также вызывают много сомнений. Автор сообщает краткие исторические сведения об этих базиликах и о состоянии их развалин, которые в сущности довольно незначительны, так как на основании их можно восстановить только размеры указанных зданий и очерк их оснований.

Эта недостаточность вещественных документов в значительной мере восполняется сведениями о базиликах, сообщаемыми Витрувием, который в своей книге подробно описывает во-первых базилики вообще, или так сказать нормальную базилику, и затем базилику, построенную им самим во Фануме. Мы приведем здесь эти описания частью целиком, по переводу г. Покровского, частью в извлечении, и с некоторыми объяснениями. «Места для базилик – говорит Витрувий – должны примыкать к форумам и находиться на теплой стороне, чтобы торговцы зимою могли пребывать здесь, не подвергаясь неприятностям погоды: а широта их должна быть не менее одной трети и не более половины долготы, если не воспрепятствует местность и не понудит изменить пропорцию. И если местность в длину будет довольно обширна, то следует на внешних сторонах устроить халкидики, подобно тому, как в базилике аквилианской. Колонны базилики нужно делать примерно такой высоты, какова широта портика, а (широта) портика в сравнении с (широтой) среднего пространства определяется третью. Верхние колонны должны быть устроены меньше чем нижние, как выше сказано (на четвертую часть). Бруствер между верхними (в некоторых списках прибавлено: «и нижними») колоннами кажется должен быть устроен также на одну четверть меньше, чем верхние колонны, чтобы гуляющие на помосте базилики (т. е. на кровле боковых нефов) не были видимы торговцами. Архитравы, фризы и карнизы должны быть определены по симметрии с колоннами». Что касается другого описания, следующего непосредственно за этим, то оно относится к известному определенному зданию, построенному самим Витрувием и по своей конструкций значительно уклонявшемуся от указанной им самим нормы. «Пропорции и симметрии (этой базилики были) определены следующим образом: средняя кровля между колоннами (т. е. среднее крытое пространство, ограниченное колоннами, средний корабль) в длину 120 футов, в ширину – 60 ф. Портик вокруг кровли, (т.е. вокруг этого среднего пространства) между стенами и колоннами 20 ф. широты (т. е. по правилу в 3 раза уже среднего корабля). Колонны с капителями 50 ф. непрерывной высоты, 5 ф. толщины. За ними полуколонны (parastaticae) 20 ф. высоты (по правилу высота их равна широте портика) 2½ ф. широты и 1½ ф. толщины. Эти полуколонны поддерживают балки, на которых покоится помост портиков. Выше их стоят другие полуколонны 18 ф. высоты, 2 широты и 1 толщины, поддерживающие также балки. На балки (эти) опираются стропила боковых портиков и их кровля, которая устроена ниже, чем средняя кровля. (Таким образом боковые портики на полуколоннах были двухэтажные и однако же не достигали высоты среднего корабля: оба этажа в сложности имели высоту 20+18=38 ф., тогда как колонны, поддерживающие среднюю кровлю имели 50 ф. высоты; разница 12 футов). Остальное пространство между балками, лежащими на полуколоннах, и балками, лежащими на колоннах (т. е. между кровлей боковых портиков и кровлей среднего корабля) оставлено (открытым) для освещения через промежутки между колоннами. Колонн в широту среднего пространства вместе с колоннами на правом и левом углах по 4; в длину со стороны, примыкающей к форуму, с теми же угловыми колоннами восемь; на другой (длиной, примыкавшей к храму Августа) стороне с угловыми шесть (итого 18 вместо 20), так как с этой стороны две средние (колонны) не были поставлены, чтобы они не препятствовали виду притвора храма Августа, помещающегося в середине стены базилики и обращенного к середине форума и к храму Юпитера». Здесь же в стороне притвора храма Августа устроен был полукруглый трибунал. Таким образом базилика эта отличалась от других между прочим тем, что здесь не было второго верхнего ряда колонн и кровля среднего корабля опиралась на цельные колонны, которые имели только более значительную высоту, а окружающие портики устроена были проще без пособия колонн. Витрувий в заключение описания справедливо замечает, что такого рода конструкция менее затруднительна для исполнения и менее требует издержек, а между тем имеет свою особенную красоту. В самом деле вид огромной и высокой залы, со всех сторон обставленной высокими цельными колоннами, поддерживавшими кровлю, должен быть величествен. Колонны здесь правда имеют более значительные размеры и дороже обыкновенных, но зато их гораздо меньше, и установить их проще, чем установить два ряда колонн, один над другим; это тоже должно было сокращать издержки.

Таковы наиболее верные сведения о римских базиликах и таковы данные, на основании которых, обыкновенно реставрируют их форму. Их может быть и нельзя назвать вполне достаточными, однако же если воспользоваться ими надлежащим образом, то можно извлечь из них и нечто положительное. Впрочем, автор приводит их здесь не затем, чтобы на основании их определить форму римских базилик, а для того только, чтобы «подтвердить несомненными указаниями истории и памятников самый факт их существования еще и доселе оспариваемый некоторыми археологами (?) и указать их связь с греческими базиличными постройками» (стр. 97). Что же касается формы и устройства этих зданий вообще, то об этом он обещает говорить ниже в главе об отношении языческих базилик forenses к христианским (с. 94). Однако же нам кажется не неуместно было бы здесь указать по крайней мере, специальные особенности этих зданий в сравнении с другими зданиями греко-римскими и таким образом дать о них хотя общее понятие.

В самом деле, что это за здания, о происхождении и истории которых говорится столь подробно и с некоторыми находятся будто бы в весьма близком отношении базилики христианской? К какому роду зданий они относятся, какие они имеют особенности, отличающие и их от всех других и сближающие их с базиликами христианскими? Если выходить из общего понятия о зданиях, как местах известной формы и объема, выделенных из окружающего пространства более или менее плотными преградами, то все их по степени плотности отделяющих членов можно разделить на два главные вида: здания закрытые и здания, так сказать, открытые. Первые состоят из кровли и плотных стен, вторые из кровли и колонн; или точнее: в первых преобладающий и характеристический член – стены, хотя и колонны могут иметь место, а во вторых – колонны, хотя и стены не исключаются совершенно. В классической архитектуре, процветавшей в климате весьма благоприятном, способствовавшем особенному развитию публичной, так сказать, уличной жизни, здания последнего рода были особенно распространены и в массе архитектурно-художественных произведений составляли даже преобладающий род. Они существовали то как самостоятельные здания, то в соединении с закрытыми, как их дополнение и украшение, то в виде простых портиков, состоящих из стены и одного ряда колонн, то в виде портиков более или менее сложных; разного рода. Общее название их у греков было: στοὰ. К какому роду зданий относились римские базилики, к закрытым предназначенным главным образом для жилья (οἵxος) или же .к открытым, назначенным для публичной жизни, т. е. к портикам (στοὰ). Древние греческие писатели относили их к последнему роду и потому постоянно обозначали их свойственным этому роду, названием: στοὰ. Позднейшие историки искусства также все справедливо ставят их в связь с портиками и относят к этому разряду зданий, хотя не все в равной степени допускают в них открытость. Некоторые основываясь на древних свидетельствах о стенах, существовавших в базиликах, готовы признать их зданиями столь же закрытыми, как и базилики христианские. Вообще же вопрос о степени их закрытости, есть вопрос такого рода, что для основательного ответа на него не лишне сравнить доказательства pro и contra. В пользу закрытости римских базилик говорит только один факт – это присутствие во многих из них стен. Присутствие в них этих стен доказывается иногда некоторыми априорическими, всегда почти произвольными соображениями о их необходимости, здесь в видах акустических приспособлений, и для большей устойчивости здания, а затем главным образом развалинами зданий и некоторыми письменными свидетельствами, например, Витрувия, Сенеки и Квинтилиана. Однако все эти доказательства при внимательном рассмотрении оказываются недостаточными для того, чтобы установить указанный факт во всей его широте. О существовании в базиликах вообще стен можно не сомневаться, так как они существовали и в других зданиях того же рода, т. е. и в других портиках, даже и в простых, но относительно того в какой мере стены эти служили для закрытия внутренности базилик может быть еще вопрос, требующий внимательного исследования., Нам кажется, что стены эти отнюдь не делали базилику зданием закрытым, они даже не всегда здесь существовали, а когда существовали, то далеко не всегда в качестве члена закрывающего. Во-первых, можно сказать наверно, что верхних стен в римских публичных базиликах не было; по крайней мере ни письменными свидетельствами, ни памятниками, доказать их существование нельзя. Между тем легко доказать противное, так как ни один из древних писателей о верхних стенах не упоминает. Верхняя кровля, или кровля среднего корабля, лежала, как это видно из описаний Витрувия, единственно на колоннах, а не на стенах, которые при существовании колонн становятся здесь до некоторой степени даже и излишними. Промежутки между колоннами здесь не были правда совершенно открыты, но для заполнения их служили не стены, a так называемый, pluteum; т. е. барьер – преграда менее плотная, чем стена и имевшая не полную, ограниченную высоту. Высота этого барьера по Витрувию была на четверть менее высоты верхних колонн, но можно думать, что иногда она определялась и менее значительной пропорцией. Витрувий говорит, что барьер устроялся для того, чтобы торговцы внизу не могли видеть гуляющих по помосту портика вверху, след. для цели достаточно было чтобы высота его не была ниже человеческого роста. Вообще промежутки между колоннами заполнялись упомянутым барьером не во всю их высоту; значительная часть их оставалась открытой и это были окна. Что касается нижних стен, то Витрувий в описании нормальной базилики о них не упоминает, а упоминает только в описании фанумской базилики, но вообще существования их нельзя отрицать. Вопрос здесь только в том, каковы они были, со всех ли сторон они окружали базилику, или только с некоторых? Всего вернее, что по крайней мере одна сторона – лицевая, обращенная к форуму, каковой в римских базиликах часто была одна из длинных сторон – была открыта, т. е. или вовсе не имела стен, или имела стены, различенные несколькими очень широкими входами. Некоторые базилики по-видимому даже вовсе не имели стен, каковы например, Ульпиева и Эмилиева, как это ясно можно видеть по изображениям их; сохранившимся на древних монетах: здесь они изображены совершенно как открытые портики. Через последнюю, т.е. базилику Эмилиеву или Павлову по свидетельству Плутарха могла свободно проскакать толпа всадников. Впрочем, если относительно подробностей устройства, положения и назначения стен в базиликах нельзя установить вполне точных и определенных положений, то от этого справедливость общего суждения о базиликах, как зданиях открытых, не уменьшается. Весьма важным подтверждением этой справедливости представляются нам с одной стороны упомянутое уже название: 6τοά, постоянно прилагаемое к римским базиликам греческими писателями, а с другой – совет Витрувия, строить базилики на теплой стороне форумов, «чтобы торговцы зимой могли пребывать здесь, не подвергаясь неприятностям погоды». Для чего нужен бы был этот совет, если бы базилики были зданиями закрытыми?

Таким образом, можно считать доказанным, что базилики относились к разряду портиков, или вообще открытых зданий и именно к числу сложных портиков. В основе своей они суть соединение нескольких простых портиков, большей частью четырех, двух длинных и двух коротких, расположенных так, что между ними образовалось довольно обширное продолговатое пространство. Подобные портики были очень распространены в классическом мире, особенно в Греции и, если иметь ввиду только техническую сторону, то базилики суть несомненно дальнейшее развитие и более сложная их форма. Различие между указанными портиками и базиликами состоит в том, что в первых свободное среднее пространство было гипетральным, т. е. открытым, а в последних, т. е. в базиликах, оно было так сказать полугипетральным: оно было покрыто, но не лишено света и воздуха, проникавших сюда, как и там, сверху. Это достигалось посредством очень остроумной и красивой архитектурной комбинации, а именно посредством приподнятия кровли среднего пространства над кровлей боковых портиков через постановку на нижние ряды новых рядов колонн меньшего размера. Этот способ архитектурной обработки заключенного между портиками среднего пространства и составляет самый существенный специальный признак, отличающий их от других классических зданий того же рода, но сближающий с христианскими базиликами.

Таковы-то те строительные образцы, представляемые языческой древностью, с которыми обыкновенно ставят в связь христианскую базилику. Г. Покровский останавливается на них с большим вниманием и обстоятельностью, находит, что они имели несомненно поразительное сходство с христианской базиликой, однако же не считает их ее прототипами и не находит возможным производить ее прямо от них. Откуда же в таком случае произошла христианская базилика? Где ее прототип, или образец, с которого она скопирована? Ответ на этот вопрос автор дает далее, главным образом в последней главе , (VI) первой части своего исследования. К рассмотрению этого ответа мы теперь и перейдем.

Ответ г. Покровского на указанный вопрос нам отчасти уже известен. Он сформулирован у него следующим образом: «форма первоначальной христианской церкви в общих чертах тожественна с общей формой икоса и частной базилики и следовательно первоначальный зародыш формы древне христианского храма лежит в названиях двух видах помещений; другими словами: христианская базилика имеет свой прототип в икосе, и частной базилике» (117). В этом ответе, равно как в изысканиях относительно формы перво-христианских домовых церквей, оттуда, по мнению автора, ответ этот вытекает, лежит центр тяжести всего его наследования. Сам автор своим изысканиям и суждениям относительно этого предмета придает по-видимому величайшую важность и предлагает их как нечто новое и особенно ценное в научном отношении. Еще во введении он настойчиво указывает на этот предмет, как на такой, исследованиям которого доселе не доставало еще будто бы надлежащей научной постановки. «Особенно ощутителен этот недостаток – говорит он – в отношении οίxος–а. как первичной формы христианского храма и частных базилик. О существовании их упоминают многие авторы; но относительно подробностей их формы, а особенно об их отношении к базиликам языческим (forenses) и христианским никто не сказал почти ничего положительного. А между тем здесь то и заключается исходный пункт для решения вопроса о происхождении христианской базилики» (стр. 25).

После такого заявления естественно ожидать, что автор действительно обратит особенное внимание на указанный предмет, скажет о нем нечто новое и положительное; по крайней мере избежит ошибок своих предшественников. Люди, интересующиеся вопросом, без сомнения с нетерпением будут перелистывать страницы рассматриваемого нами исследования, пока не дойдут до указанной нами главы, где разъясняется наконец загадка и дается положительное решение вопроса. Мы однако же должны предупредить их с великим сожалением, что их постигнет большое разочарование. Здесь не найдут они ничего нового, кроме некоторых подробностей, бесполезных для дела, кроме довольно значительной неопределенности и запутанности как в группировке фактов, так и в постановке основного вопроса и кроме выводов весьма решительных из фактов часто весьма сомнительных. Ход его рассуждений здесь таков. После общего замечания о форме первоначальных мест христианского богослужения и о значении ее для выработки формы последующих самостоятельных церквей, он собирает указания на этот предмет св. писания, где кроме иудейского храма и синагог указывается также на частные дома, как на места богослужебных собраний христиан и где эти последние места обозначаются словами: ὑπερόων и οἴκος; значение места собрания он находит возможность придать здесь и слову ἐκκλησία, против чего ранее весьма сильно вооружался (стр. 34). Затем он обращается к свидетельствам об этом предмете древних церковных писателей. На первом месте он ставит свидетельство Евсевия о египетских ферапевтах, но не придает ему никакого значения вопреки Бингаму, с которым он при этом удобном случае считает нужным вступить в длинную полемику. «Более определенными и ясными» автор считает известия Liber pontificalis о римских церквах близ бани Тимофеевой и в доме Пуденция. «Но что были это за церкви, какова была их форма – об этом, по его собственным словам, нельзя сказать ничего определенного по отсутствию каких-либо данных. Несомненно лишь то, что они были домовыми церквами». Но особенно важными «в вопросе о форме домовых церквей» представляются автору «те указания древности, в которых церкви эти прямо называются определенным именем домовых базилик». Правда указания эти не многочисленны, но «они приобретают особенное значение в виду недостатка вещественных памятников, а так же в виду несомненного сходства домовых базилик с οἵκος-ом триклинием» (стр. 105). Далее 0н перечисляет эти немногочисленные указания и комментирует их, руководствуясь Мессмером и применяясь к своей предвзятой мысли. Общий вывод из предыдущего тот, что «местами богослужебных собраний христиан или, что тоже, домовыми церквами впервые времена были: во 1-х помещения в частных домах, триклиний и икосы, отличающиеся поместительностью и другими удобствами для многолюдных богослужебных собраний христиан; во 2-х базилики, находившиеся в домах богатых членов христианской общины» (стр. 108). После этого, сказав еще несколько слов о существовании базилики в домах богатых римских граждан и их форме, автор переходит к решению вопроса: какова была форма «икосов и частных базилик»? Для этого он входит в довольно подробное описание античных, исключительно римских, домов на основании известий Витрувия и памятников, открытых в Помпее, говорит о их размерах, высоте, широте, о расположении различных комнат, а особенно о форме и расположении той комнаты, которую Витрувий называет: oecus, и старается утвердить положение, что в этой именно комнате собирались первенствующие христиане для своего богослужения. О форме частных базилик автор также говорит, но весьма мало, вероятно вследствие скудности данных. Он не затрудняется впрочем утверждать весьма решительно, что форма этих базилик «совершенно сходна с формой икоса» (стр. 117). Так как форма этих икосов и базилик в свою очередь сходна с формой базилик христианских, то отсюда и следует как последний результат из всего сказанного, заключение приведенное нами выше, что икосы и частные базилики были прототипами для базилики христианской, что последняя стоит с ними в генетической связи, т. е. произошла от них.

Заключение это высказано г. Покровским весьма определенно и ясно, но от этого не становится таковой же сама мысль, в нем содержащаяся. Для устранения неясности нужно было, по нашему мнению, строго определить взаимное отношение указанных прототипов и объяснить: суть ли это формы параллельные и независимые друг от друга, или преемственно следовавшие одна за другой, как зародыш и его развитие. Г. Покровский говорит, что частная базилика по форме своей совершенно сходна с экусом, но в тоже время ставит экус особо и прежде частной базилики, следовательно признает эту последнюю формой преемственно следовавшей за экусом и как бы посредствующим звеном между экусом и христианской базиликой. Если это так, то происхождение христианской базилики можно бы проще представить таким образом: экус, как простейшая форма есть первоначальный зародыш христианской базилики; частная базилика – дальнейшее развитие этого зародыша, а христианская самостоятельная базилика – его, так сказать, полное обнаружение. Но в таком случае частную базилику нужно поставить в зависимость от экуса, исключить ее из числа прототипов, и признать единственным прототипом экус, а это будет не согласно с мнением г. Покровского, который смотрит на дело, очевидно, иначе. В других местах своего сочинения он говорить, что частная базилика сходна с базиликой forensis, что она составляет посредствующее звено между этой последней и базиликой христианской (стр. 98, 116, 132), и следовательно ставит частную базилику в связь с базиликой forensis. Генеалогия христианской базилики на этом основании должна быть представлена уже в ином виде, а именно: базилика forensis должна быть признана первым звеном; от нее происходит частная базилика, а от частной базилики – базилика христианская. Но в этом случае истинным прототипом христианской базилики является базилика forensis, а не частная базилика и тем более не экус, хотя последний несомненно был формой христианского храма и притом более ранней. – Вообще естественнее было бы допустить существование одного только какого-либо прототипа. Допускать два прототипа, которые сходны между собой, но в тоже время и отличны друг от друга, значит, по нашему мнению, низводить их на низшую степень и у каждого из них отнимать часть его значения. В этом случае каждый из них является влияющим на образование христианской базилики, так сказать, не всей своей массой, а только некоторою своею частью; оба они являются не прототипами, а элементами, которые для того чтобы образовать христианскую базилику должны были соединиться между собой на какой-то общей нейтральной почве, что также не согласно с мнением г. Покровского. Вообще автор должен согласиться, что в постановке основного своего тезиса он допустил весьма большую неопределенность и неточность, чего мог бы избежать, если бы обратил внимание на определение взаимного отношения указанных им прототипов. Тогда он мог бы приблизиться к истине гораздо более, чем теперь. Обратимся впрочем к рассмотрению самих тезисов. Сначала обратим внимание на частную базилику, как форму, по мнению автора, ближайшую к христианской и посмотрим действительно ли она была прототипом этой последней.

Здесь прежде всего представляется вопрос, что такое были эти частные базилики, какую они имели форму? Затем: удобны ли они были для христианского богослужения и употреблялись ли действительно для этой цели? О форме частных базилик г. Покровский говорит весьма мало, очевидно, как мы говорили уже, потому, что для определения ее существует весьма мало данных. Данными этими служат: довольно краткое замечание о них Витрувия, краткие известия о некоторых из таких базилик Плутарха и Юлия Капитолина и некоторые довольно незначительные развалины, особенно развалины базилики при палатинском дворце. Но как ни скудны эти данные, однако очевидно, что определение формы частных базилик может быть основано только на них и что об этой форме нельзя утверждать ничего такого, что не подтверждается этими данными. Витрувий говорит, что в его время знатные римляне, облеченные общественными должностями, имели право строить при своих домах между прочим собственные базилики, не уступавшие по великолепию публичным зданиям, потому что в домах этих знатных римлян часто происходили и публичные совещания и частные суды и собрания (L. VI с. 5). Подробностей об устройстве этих базилик Витрувий никак не сообщает вероятно, как справедливо догадывается г. Покровский, потому, что считает это излишним в виду их сходства с базиликами общественными, о которых он говорит в другом месте (стр. 116). Однако же, так как базилики эти не отличаясь от публичных по великолепию, имели сверх того, по словам Витрувия, совершенно такое же назначение, как и публичные, то и не представляется ни малейших оснований предполагать в них какие либо особенности и в этом отношении. Это были такие же открытые здания, как и общественные базилики. Юлий Капитолин упоминает о трех таких базиликах на вилле Гордиана и сообщает, что каждая из них имела по 100 колон. Это известие очень кратко, но если его анализировать, оно окажется очень многознаменательным. Описанная Витрувием базилика в Фануме была очень обширна, так как вместе с портиками имела 160 фут. длины и 100 ширины и однако же в ней было только 18 колонн вместо 20. Если бы колонны эти не были непрерывной высоты и если бы был здесь верхний ряд колон, то их было бы 40. Если бы базилика имела не три, а пять кораблей, то количество колонн и тогда было бы в ней немого более 60. Поэтому можно судить, как великолепны были гордиановские базилики, как близко они стояли к базиликам общественным и как мало отличались от последних. Вообще на оснований приведенных известий нельзя предполагать никаких особенностей в устройстве частных базилик сравнительно с общественными (forenses). Но может быть они приобретали какие-либо особенности вследствие своей тесной связи с жилыми помещениями дома? И этого нельзя сказать. Так как они были очень обширны и так как имели назначение тоже публичное, то помещались не внутри дома, а так сказать, только при доме. По всей вероятности они прислонялись к какой-либо из внешних сторон дома или по крайней мере занимали в плане дома одну или две из его внешних сторон и имели с этих сторон входы и фасады. Это подтверждается и памятниками. Так на плане палатинского дворца базилика занимает угол на передней стороне дворца и имеет входы и фасады с двух наружных сторон. Такое положение домовой базилики очевидно не вызывало никаких особенно важных изменений в ее устройстве и не делало ее особенно удобной для христианского богослужения. Если таким образом частные базилики не отличались от общественных, или отличались только тем, что принадлежали частным лицам, то на каком основании прототипом христианской базилики мы будем считать эти именно базилики, а не общественные? Если христиане скопировали свою базилику с дохристианского образца, то почему они отдавали преимущество местной базилике, а не общественной, тогда как последняя также была удобна для подражания, была у всех на виду и всем была хорошо знакома? Одно только обстоятельство может быть выставлено здесь, как причина – это то, что частная базилика могла быть для христиан образцом более привычным. Христиане могли пользоваться этими базиликами для своих богослужебных собраний еще в века гонений, так как приноровление их к этому было возможно и в то время, ибо зависело от воли их владельцев. Однако же здесь возникают весьма сильные сомнения. Приноровить частную базилику для христианского богослужения было можно, но были ли они приноровляемы в действительности и была ли в этом нужда? Базилики могли иметь в своих домах конечно только люди весьма богатые. Естественно думать, что в домах таких людей были и другие помещения весьма обширные и великолепные, и притом более удобные для богослужебных собраний. Христианам, собиравшимся для богослужения в таких домах не представлялось ни малейшей нужды избирать для этого именно базилику, занимавшую обыкновенно неудобное для тайных собраний место, а не другое какое-либо помещение. План палатинского дворца и здесь может дать нам подтверждение. На этом плане можно видеть кроме базилики несколько весьма обширных помещений в самой внутренности дворца, гораздо более удобных для богослужебных собраний, например, обширный экус с великолепным перистилем, занимающий гораздо более удобное для тайных собраний место и имеющий гораздо более обширные размеры. Если бы этот дворец предоставлен был в распоряжение христиан, то они без всякого сомнения для своего богослужения избрали бы экус, а не базилику.

В виду всех этих соображений факт употребления первенствующими христианами для богослужебных целей частных базилик в представляется нам неудобоприемлемым и в высшей степени сомнительным. Но г. Покровский думает иначе. Факт этот он не только не считает сомнительным, но даже возводит его на степень непреложно-верного и утверждает на нем свое положение относительно того, что частная базилика была прототипом базилики христианской. Несомненность факта они силится подтвердить историческими свидетельствами, впрочем весьма сомнительного свойства, взятыми без проверки у Мессмера. Свидетельств этих немного и мы рассмотрим их по порядку. Первое место занимает у него известное уже нам свидетельство автора Rеcognitiones относительно обширной базилики, превращенной в церковь в доме некоего Феофила, богатого антиохийского гражданина. Г. Покровскому известно, что сочинение это весьма сомнительного свойства, что оно св. Клименту не принадлежит, а написано неизвестным автором не ранее III в.; но это последнее обстоятельство в глазах его имеет даже особенную важность. Ему представляется, что если автор выдумал тот факт, то выдумать его он мог не иначе, как имея перед глазами не один, а несколько аналогичных примеров и что следовательно в III в. примеры превращения частных базилик в христианские церкви были уже не редки. На это мы должны заметить, что указанное свидетельство не имеет и этой незначительной, и притом произвольно придуманной» ценности, какую придает ему наш автор. Сочинение Recognitiones есть сочинение гораздо более сомнительное, чем как он думает. Оно не только не принадлежит Клименту и явилось в III в., но и не дошло до нас в своем подлинном греческом тексте, а только в латинском переводе, сделанном в конце IV в. известным латинским писателем и переводчиком Руфином. Это обстоятельство, по нашему мнению весьма важно, так как Руфин известен, как весьма вольный переводчик, допускавший в переводах много дополнений, сокращений и изменений: таков например, его перевод церковной истории Евсевия. Какое слово переведено здесь термином basilica? И далее: есть ли этот термин перевод соответствующего греческого, или он употреблен здесь переводчиком уже по собственному его соображению применительно к господствовавшему в его время словоупотреблению. Более вероятно последнее, так как западные писатели того времени весьма часто употребляли название базилика в приложении ко всем вообще местам богослужебных собраний христиан. Другой факт превращения частной базилики в христианскую церковь, приводимый г. Покровским, тоже сомнительного свойства – это факт превращения в церковь базилики Латеранского дворца. По достоверному римскому преданию богослужебные собрания христиан совершались в этом дворце еще до времен Константина великого, но какое именно помещение в этом дворце служило для этого – экус, или базилика, неизвестно; неизвестно даже, была ли здесь базилика. Древние писатели, например, Оптат, говорят вообще, что собрания христиан происходили в доме (in domo) Фавсты Латеранской, но о базилике не упоминают. Что же касается до той Латеранской базилики, о которой упоминает Иероним и в которой приносила покаяние Фабиола, то древнее известие говорит, что она построена была при Константине вновь с самих оснований²¹, а не превращена из старой частной базилики. Третий факт превращения частной базилики в христианскую церковь, по мнению автора, представляет базилика Сицинианская. О ней упоминают Аммиан Марцеллин и некоторые церковные историки, например, Сократ в рассказе о несогласиях между Дамасом и Урсином. Таким образом известия о ней относятся к довольно позднему времени. При этом не известно, была ли это действительно частная базилика при доме богатого гражданина, или же это было самостоятельное здание, только построенное на иждивение частного лица. Единственное доказательство в пользу первого предположения заключается в ее наименовании: Sicinini, о котором неизвестно даже достоверно, есть ли это наименование частного лица, или что-либо другое. И вообще доказательство это весьма недостаточное. Если наименование и действительно указывает здесь на частное лицо, то это еще не значит что базилика, носившая наименование этого лица была частная базилика при частном доме, первоначально не имевшая богослужебного назначения: сам же г. Покровский доказывает, что это была настоящая церковь. Нам кажется естественнее полагать, что наименование указывает здесь только на строителя, который построил эту базилику вновь специально для богослужебных целей. У римлян, как известно, общественные базилики постоянно носили имена своих строителей, каковы базилики Порциева, Емилиева и др. Этот обычай называть базилики по именам их строителей легко мог удержаться и у римских христиан. И действительно известно несколько случаев, указывающих на это. Так базилика Латеранская, по имени строителя императора Константина, называлась также: basilica Constantiniana, базилика Марий великой, по имени строителя папы Ливерия, – basilica Liveriana²². Поэтому и все иные, указываемые Мессмером и г. Покровским, наименования базилик именами частных лиц, как то: базилики Фавста, Целерины, Леонтиевская и др. также едва ли указывают на их происхождение от частных базилик. Впрочем все эти факты, если бы и действительно имели тот смысл, какой придают им Мессмер и Покровский, и тогда не могли бы иметь значения в вопросе о прототипе христианской базилики, так как все они относятся ко временам сравнительно поздним, не ранее как к IѴ в., когда христианские базилики во множестве строились во всех концах римской империи и когда план их видимо выработан был уже совершенно. Если христиане в IV в. пользовались частными базиликами для своих богослужебных собраний, то это не значит еще, что они тоже делали и ранее этого времени. Правда они могли делать это и ранее, однако же едва ли делали, так как частные базилики не представляли для христианского богослужения никаких особенных удобств сравнительно с некоторыми другими помещениями частных домов. Если же они и делали это, то конечно в весьма редких случаях и по каким-либо особенным побуждениям. Во всяком случае это будет только предположение. Вообще факт превращения частных базилик в христианские церкви, особенно впервые три века, остается недоказанным. Что касается генетической связи между ними, то она доказана еще менее. Если общественная римская базилика не была прототипом христианской, то не могла быть таким прототипом и базилика частная по тем же причинам.

/

Таким образом остается только oecus, или, как предпочитает называть его г. Покровский, οίχος. Что это была за форма и была ли она прототипом христианской базилики? Форма эта в настоящее время хорошо известна, хотя обратила на себя внимание археологов и была исследована ими сравнительно недавно. Первый обратил внимание на эту форму и первый, так сказать, открыл oecus Веингертнер. Ему первому пришла мысль допытаться, какая именно комната в греко-римском доме служила местом богослужебных собраний христиан. Мысль весьма счастливая и плодотворная. За ответом он обратился с одной стороны к описанию устройства римских домов у Витрувия, а с другой к открытым в Помпее и весьма подробно описанным разными учеными памятникам. Сличив известия Витрувия с памятниками, он пришел к результатам столь ценным, что они сразу без всяких возражений приняты были всеми археологами, занимавшимися вопросом о происхождении храма, как бесспорное научное приобретение. Изыскания Веингертнера об этом предмете, помещенные им в известной уже нами книге о происхождении христианского храмоздательства, не сложны, но настолько полны, что к ним доселе не прибавлено ничего нового, за исключением разве нескольких подробностей, обработанных Мотесом. Эти результаты изысканий Веингертнера и Мотеса изложены были мною в одной из статей о христианских храмах; их же снова излагает и г. Покровский.

Из описаний Витрувия и из памятников, открытых в Помпее, видно, что римский дом в I в. по Р. Хр. Представлял собой продолговатый четырехугольник, разделенный на две равные половины: переднюю – общественную и заднюю – семейную. Каждая из них состояла из центрального, всегда почти открытого сверху, помещения (atrium – в передней и перистиль в задней половине) и из закрытых комнат, примыкавших к нему входами со всех сторон. Комнаты эти имели разнообразное назначение и большей частью весьма малые размеры. Одна только из них имела размеры сравнительно очень значительные. Она находилась в задней семейной половине дома и примыкала к задней стороне центрального помещения – двора, который обнесен был со всех сторон колоннадой и назывался перистилем. Эта комната называлась: oecus и была праздничной столовой залой. Она имела прямоугольную продолговатую форму и могла иметь кровлю различных конструкций. Витрувий различает в этом отношении экусы троякого рода: четырехколонные, коринфские и египетские. Первые из них имели горизонтальную кровлю, утвержденную на четырех только колоннах. Кровля же коринфских и египетских экусов, особенно последних, имела более сложную конструкцию. Коринфские экусы имели неопределенное, смотря по размерам, количество колонн, расставленных двумя продольными рядами, отчего происходило деление внутренности на три нефа. Средний из этих нефов покрывался полукруглой кровлей – чем то вроде коробкового свода. В египетских экусах также было три нефа, но кровля среднего из них возвышалась над кровлей боковых посредством постановки на архитравы нижних колонн новых рядов колон меньшего размера. На этих колоннах утверждалась кровля среднего нефа. Вокруг верхней части этого нефа был обход на чистом воздухе, а между колоннами этой части были окна. Конструкция покрытия была здесь таким образом совершенно базиличная и Витрувий, описав ее, замечает, что вследствие этого египетские экусы представляются сходными не с коринфскими экусами, а с базиликами. Таковы были те помещения в римских домах, которые при первом взгляде на план этих домов представляются самыми удобными для христианских богослужебных собраний. Они находились в задней половине домов и были здесь самыми обширными помещениями, достаточными для довольно многолюдной общины. Обширность и удобство их увеличивались еще тем, что они примыкали к перистилю с бассейном воды посередине. Здесь могли стоять оглашенные, а в случае нужды и верующие.

Но действительно ли эти помещения служили для богослужебных собраний христиан? Мы не думаем отвергать этого и даже не сомневаемся в этом, но должны однако заметить, что это пока еще более гипотеза, чем факт, засвидетельствованный историей и памятниками, и что гипотеза эта может быть доказана только косвенным, хотя и очень солидным, образом. Нам известно, что, первые христиане собирались для богослужения в частных домах; с другой стороны известно, что собрания христиан всегда были довольно многолюдны, что обусловливалось в значительной мере и самым характером христианского богослужения; отсюда мы делаем заключение, что для таких собраний должна была служить самая обширная комната в доме, а такой комнатой в римском доме был oecus. Это – единственное доказательство, однако оно настолько убедительно, что в более или менее развитом виде приводится всеми, касавшимися этого вопроса археологами и трактуется ими как совершенно достаточное для цели. Его приводит и г. Покровский; но он не довольствуется им и прибавляет к нему еще новое, измышленное вероятно им самим, или, может быть, при некотором пособии одного из западных археологов, именно Мотеса. Доказательство это, по мнению г. Покровского, заключается «в обычном термине для обозначения места христианских собраний: οίκος, который имеет будто бы специальное значение и не может быть переводимо на другие языки терминами, обозначающими «дом» вообще» (стр. 116).

Относительно этого доказательства, равно как и термина: οἵκος, на который оно опирается, мы должны здесь войти в некоторые разъяснения. Г. Покровский, вводя новый термин: οἵκος вместо общеупотребительного: oecus, не только при этом не делает никакой оговорки и не указывает никаких оснований для своего нововведения, но и ясно дает понять, что указывать какие либо основания считает делом более, чем излишним. Подчеркнув в одном месте употребляемый мною термин:. oecus, он рядом с ним ставит в скобках греческое οίκος со знаком вопроса, следовательно высказывает недоумение и по-видимому не понимает, как можно употреблять латинский термин, когда есть другой греческий, употребляемый им, и по мнению его вполне равносильный первому. Между тем указание оснований здесь было бы весьма не лишне, так как из нового термина вытягивается доказательство в пользу весьма важного положения. Термин oecus очевидно происходит от греческого οἵκος, однако тождественны ли они по значению? Витрувий употребляет слово oecus в двух значениях: в значении комнаты вообще без отношения к ее назначению и в этом случае всегда с объясняющими определениями (oeci magni, oeci quadrati) и в более тесном значении комнаты, имеющей известное устройство, известное положение в ряду других комнат и известное назначение. Это значение у него главное и в археологическом отношении, особенно для вопроса о происхождении базилик, самое важное. Греческое слово οἵxος тоже имеет два значения: обширное и тесное. Самым употребительным было обширное значение: дома вообще – закрытого помещения, поставленного самостоятельно и назначенного для жилья. В тесном и кажется менее употребительном значении слово это означало: комнату вообще, т. е. соответствовало слову oecus в его обширном значении. Употребляясь в этом последнем значении (как у римлян с эпитетами, например, παλασιουογικοὶ οἵκοι) слово это могло быть иногда прилагаемо и к столовым залам, соответствующим римскому oecus-у, но не в качестве технического термина. В этом последнем значении оно не употреблялось. Если мы обратимся к Витрувию, который греческие дома описывает также подробно, как и римские, то увидим, что у греков те комнаты, которые можно считать соответствующими по положению, устройству, или удобствам, римскому oecus, носили иные технические названия, а именно: комната, довольно обширная, находившаяся в задней женской половине, на том самом месте, на котором в римских домах находился oecus, у греков называлось: προστὰς, или παραστὰς, или проще παστὰς, (отсюда παστοφὰοια христианских храмов). Комната эта едва ли могла быть названа οἵκος, даже в несобственном смысле, так как не была собственно отдельной комнатой; со стороны перистиля она была совершенно открыта и представляла собой нечто в роде расширенного коридора или продолговатой площадки, служившей как бы продолжением перистиля; с нее на обе стороны были двери в особые комнаты: θάλαμος и ἁμφιθάλαμος. Другая комната в передней мужской половине дома – большая мужская зала и столовая – тоже близко подходившая, по обширности по крайней мере, к римскому экусу, – носила техническое название: ἀνδρῶν. Таким образом греческий οἵκος в терминологическом отношении далеко не соответствует латинскому oecus и хотя всякий oecus в обширном смысле может быть назван и οίκος, но этим названием не будут обозначены его специальные особенности. Латинское oecus нельзя переводить греческим οίκος уже по тому одному, что в греческих домах не было вполне соответствовавшей римскому термину комнаты и что те из комнат, которые ближе других подходили к римскому экусу, носили здесь определенные технические имена. Такой перевод отчасти возможен бы был при том, впрочем произвольном предположении, что греки уже с I в. начали строить дома, совершенно сходные с римскими, по образцу этих последних, и что в это время греческий язык испытывал на себе сильное влияние латинского. Такое предположение делает Мотес и на основании его думает, что под словом οἵκος (в кн. Деяний) должно разуметь не только дом вообще, но и особенную залу в доме и что это не будет слишком смелой догадкой²³. Относительно предположений и догадок Мотес вообще весьма смел, однако и он не отрицает верности перевода слова: οἵκος словом: дом, а только предлагает под домом разуметь в тоже время и особую комнату. Г. Покровский поступает гораздо смелее: он прямо заявляет, что «слово οἵκος нельзя переводить словом дом вообще» и следов. нужно переводить словами: праздничная столовая зала. Это будет перевод бесспорно новый, но едва ли кто его примет. Странно, что указываемое г. Покровским терминологическое значение слова: οἵκος не было известно древним церковным писателям западной церкви. Тогда как греческие авторы, говоря о христианском богослужении в домах, употребляют для обозначения места собрания слово: οίκος, латинские для той же цели постоянно пользуются словом: domus и никогда не употребляют соответствующего латинского термина: oecus; по крайней мере доселе неизвестно ни одного текста, где бы место богослужения обозначено было словом: oecus. Если греческие писатели употребляют слово: οἵκος, как технический термин, то почему не пользуются соответствующим ему латинским термином писатели латинские? – Вообще в термине: οίκος мы не видим никакого доказательства в пользу того, что помещения, обозначаемые у Витрувия словом: oecus, служили местом богослужебных собраний. Повторяем впрочем, что мы не хотим ослаблять достоверности указанного положения; мы возражаем только против нового термина, по нашему мнению, неудачно изобретенного.

Мы не стали бы возражать и против него и оставили бы изобретателя спокойно пользоваться своим изобретением, если бы термин этот – как увидим ниже – не имел, по нашему мнению, некоторого особенного значения в вопросе о происхождении базилики, вопросе, который главным образом мы и имеем в виду, занимаясь сочинением г. Покровского.

Итак, не смотря на сравнительную скудость доказательств, тот факт, что oecus-ы были местами богослужебных собраний, можно считать доказанным, по крайней мере насколько он касается экусов вообще. Но что касается частностей, то здесь возможны еще сомнения; неизвестно например, насколько распространено было употребление экуса египетского; может быть это была большая редкость и роскошь, для христиан малодоступная?.. Г. Покровский, лично знакомый с памятниками, нам этого не объясняет. Не будем впрочем слишком недоверчивы и признаем, что египетские экусы, как и другие, были довольно обычным местом христианских собраний. Остается решить, были ли, экусы прототипами христианской базилики? Произошла ли базилика от экусов? Если для решения этого вопроса достаточно доказать что 1) экусы до появления базилик употребляемы были христианами, как церкви и 2) что они сходны были с базиликами, то вопрос можно считать решенным, ибо можно считать вполне доказанным не только первое, но и второе. В общем и особенно своей продолговатой фигурой сходны с христианской базиликой все виды экусов, но один из этих видов oecus aegiptiacus сходен с нею и в частностях до такой степени, что для объяснения происхождения ее устраняется всякая надобность искать какого либо иного образца. При существовании этого экуса обращаться для объяснения происхождения христианской базилики к базилике языческой, общественной или частной, представляется уже совершенно излишним, так как экус этот гораздо более имел сходства с христианской базиликой, чем те. Языческие базилики были зданиями открытыми и принадлежали к разряду портиков; египетский же экус был закрытым помещением, точно также, как и христианская базилика. Этот экус был правда сходен с базиликой, но он произошел не от базилики, а от экуса простого посредством применения только базиличной системы покрытия. Точно также и христианская базилика есть закрытое здание, только покрытое на подобие базилики. Это – тот же oecus aegiptiacus, только выделенный из внутренности дома и поставленный особо, как самостоятельное здание.

Не смотря на все это, мы не думаем однако, чтобы можно было выдавать за несомненный факт происхождение христианской базилики от египетского экуса. С технической точки зрения нет препятствий утверждать это, но будет ли это верно исторически? Христианская базилика есть здание совершенно самостоятельное, а иное дело – здание самостоятельное, иное дело – комната в доме. Выделить комнату из дома и обработать ее как самостоятельное здание для архитекторов конечно возможно, но это будет значить почти тоже, что изобрести здание вновь. Всего естественнее кажется производить самостоятельное здание от самостоятельного же. Производить христианскую базилику без больших сомнений прямо от египетского экуса можно бы было только в том случае, если бы доказано было, что христианский самостоятельный храм явился прямо в форме базилики, а это, как известно, отнюдь не доказано и не может быть доказано. Христианская самостоятельная базилика в собственном смысле явилась по всей вероятности не ранее, как при Константине великом. Доказать существование ее ранее едва ли возможно. Древние писатели, за исключением разве Оптата, о значении слов которого мы уже говорили, не делают на это никаких намеков. Памятников вещественных от первых трех веков тоже – можно сказать – не сохранилось вовсе, так как некоторые развалины, выдаваемые за такие памятники, в высшей степени сомнительны. Один только факт содержит в себе по-видимому доказательство в пользу более раннего существования базилик – это внезапное появление их в большом количестве в разных местах римской империи при Константине, но и этот факт легко может быть объяснен единством архитектурной школы, образовавшейся при Константине, единством Константиновой монархии и единством церкви, а отчасти и тем обстоятельством, что христианами ранее известна была сходная с базиликой форма – египетский экус. Впрочем, если бы и можно было допустить существование самостоятельных христианских базилик до Константина, хотя конечно как редкое исключение, сущность дела от этого не изменилась бы потому что останется все-таки несомненным, что прежде появления христианской базилики, христианский храм существовал как самостоятельное здание более простой формы. Г. Покровский посвящает христианским самостоятельным церквам до IѴ века особую главу (1 второй части), где между прочим доказывает, что такие храмы явились у христиан еще во времена Климента и Иринея, в царствование Коммода и Септимия Севера т. е. в конце II в. Это определение времени появления христианских самостоятельных храмов не только совершенно верно, но и весьма осмотрительно. Нам кажется, что оно указывает только на крайний предел, позднее которого уже несомненно существовали такие храмы. Довольно вероятно, что они явились и еще ранее, так как благоприятные для этого периоды были и ранее, а совершение богослужения в частных домах никогда не могло казаться христианам нормальным явлением. Богослужение домашнее всегда сопряжено с большими или меньшими неудобствами, которых христиане не могли не чувствовать и устранения которых не могли не желать. Уже апостол отличает церковь от дома; если его слова нельзя понимать буквально, то во всяком случае в них заключается для христиан весьма ясное побуждение к заботе о возможно большем обособлении богослужебных мест. Впрочем, если и не настаивать на этих предположениях и признать временем появления, самостоятельных храмов конец II в., то и это уже весьма важно. Невероятно, чтобы форма храма, освященная более, чем столетней, давностью не оказала никакого влияния на происхождение последующей базиличной формы и чтобы строители базилик совершенно игнорировали эту старую форму. Но что это была за форма?

Годилась ли она для того, чтобы из нее могла выработаться форма базиличная? Г. Покровский ничего не сообщает об этой форме, потому ли, что не придает ей никакого значения, или потому, что за скудостью данных не находит возможным ее воспроизвести. Мы уже имели случай говорить об этой форме, когда шла речь о синагогах. Здесь припомним только, что храмы этой формы были зданиями закрытыми, имели фигуру продолговатого четырехугольника и следов. по общему очерку плана сходны были с базиликами, вследствие чего многие авторы, например, Крейзер и Мотес, название: «базилика» прилагают и к ним. В древности они назывались просто молитвенными «домами» или «домами» церкви – οἵκος ευκτήριος, εκκλησιας, а иногда и просто «домами»; в Постановлениях апостольских храм назван просто домом, при чем указана и его характеристическая продолговатая форма: οἵκος ἕστω ἐπιμήκης. От этого то οἵκος, а не oecus, и произошла по нашему мнению христианская базилика, и г. Покровский, сказав, что прототипом христианской базилики был οἵκος, сказал правду, хотя и ненамеренно. Память об этом происхождении долго сохранялась в церковном языке, так как базилики у церковных писателей с IV в. весьма нередко обозначались старым термином: οἵκος. Особенно важным в этом отношении представляется нам название οἵκος βασιλικὸς, употребленное Евсевием, как мы видели, не без особого намерения. В этом названии мы находим ясный намек на то, что, по мнению Евсевия, христианская базилика, или οἵκος βασιλικὸς, произошла от простого молитвенного дома, имевшего продолговатую форму – οἵκος ἐυχτήριος επιμήκης , что базилика есть тот же οἵκος, только осложненный применением к покрытию его базиличной конструкции.

Но каким образом могло это произойти? Почему христиане изменили систему покрытия своих икосов и каким образцом руководствовались при усвоении базиличной системы? Словом, требуется объяснить самый, так сказать, процесс образования христианской базилики на основе икоса и из икоса. Мы представляем этот процесс таким образом: – первоначально христианский самостоятельный храм явился в форме продолговатого четырехугольного здания, имевшего простую кровлю и боковое освещение – это οἵκος. Каким образом он явился в этой именно форме, а не в другой, была ли эта форма подражанием форме храма иудейского и синагог, или форме столовых зал в частных домах, или же наконец, как форма весьма элементарная, была усвоена христианами самостоятельно – вопросы эти мы решать не будем здесь, так как это завело бы нас слишком далеко, и удовольствуемся фактом. Храмы эти существовали до последнего гонения и были в это время разрушены. Но в скором времени положение христиан изменилось и они начали восстановлять эти храмы в лучшем виде. В чем состояло это улучшение? Евсевий, говоря о построении тирской базилики, сообщает, что строитель ее прежде всего назначил для нее пространство гораздо обширнее прежнего; следов. улучшение состояло прежде всего в увеличении размеров; οἵκος был увеличен в длину и широту. Это увеличение само собой вызывало изменение в системе покрытия и освещения. Обширное здание нельзя уже было покрыть простым способом, положив балки с одной стены на другую; нужны были промежуточные подставки – колонны и притом на расстоянии довольно значительном от наружных стен; затем в таком здании главнейшее центральное место – средний корабль не может уже быть освещен с боков; освещение здесь должно быть сверху через подвышение среднего корабля. Таким образом базиличная система покрытия являлась здесь как бы естественно и по необходимости. Но это не значит что изобрели ее сами христиане. Система эта была известна и дохристианскому миру; у римлян она применялась не только к общественным открытым зданиям, но и к некоторым закрытым помещениям частных домов. Христианам оставалось только усвоить эту давно уже известную систему. Они действительно и усвоили ее, изменив только от части сообразно с общим характером структуры своих храмов, а именно употребив для приподнятие среднего корабля не колонны с полуоткрытым барьером, а стены. Какими же образцами руководились они при этом усвоении? Вероятно теми конечно, которые были им более привычны, более знакомы и более подходили к христианским храмам по своей структуре; таковыми были египетские экусы. Но можно и не делать здесь строгого ограничения. Всего вероятнее, что таких образцов было у них много или, что тоже, не было ни одного исключительного. Нам кажется, что указанная система покрытия была гораздо более распространена и известна, чем как думают, и вовсе не есть что либо свойственное исключительно римскому зодчеству. Доказать это правда трудно, так как дело идет о верхних частях здания, которые более других подвержены изменениям и скорее других разрушаются, – но не невозможно: уже тот факт, что система эта была известна в Египте прежде, чем явилась в Риме, может служить доказательством. Применяя эту систему к покрытию своих храмов, христиане могли иметь в виду только одну систему, не связывая ее к каким либо определенным образцам. – Таким образом, вот объяснение происхождения базилик, которое мы считаем более простым и более верным. Базилики произошли от икосов, в смысле простых четырехугольных продолговатых зданий, через применение к ним базиличной системы покрытия. Из этого положения само собой уже определяется довольно точно отношение христианских базилик к базиликам forenses и объемного влияния, которое первые могли испытывать со стороны последних. Очевидно это – два типа параллельные, но не однородные. Общее между ними только система покрытия. От применения этой системы к портику – στοὰ произошла στοά βασιλικὴ – basilica forensis, от применения ее к закрытому зданию – οἵκος-у произошел οἵκος βασιλικὸς –базилика христианская. Только в пределах этого общего признака и возможно влияние первой на последнюю. Влияние это могло обнаружиться только в переносе на οἵκος подвышенного среднего нефа. Все же остальное: план, стены и даже колонны и абсид свойственны и икосу, как самостоятельному архитектурному типу. Поэтому нам кажется совсем не основательным и не целесообразным указывать на эти элементы, как на черты сходства между языческими базиликами forenses и христианскими и выводить отсюда заключение об однородности их архитектурного типа, как это делает г. Покровский. Желая доказать эту однородность, он посвящает почти целую главу подробному сличению языческих базилик с христианскими (2-я гл. 2-й части) и насчитывает 9 пунктов сходства между ними, а именно: те и другие базилики имеют 1) форму продолговатого четырехугольника, 2) стены, 3) колонны в 2 или 4 ряда, 4) абсид, 5) возвышенный средний корабль, 6) на узких сторонах фронтоны, 7) над колоннами архитрав, 8) кровлю на два ската и 9) перед входом портик. Такое же сличение, только в 10 пунктах и по местам в ином порядке, мы находим у Мессмера в его сочинении «0 происхождении, значении и развитии базилики», но там оно до некоторой степени у места, так как автор старается всеми силами, не пренебрегая натяжками, доказать происхождение христианской базилики от языческой forensis. Здесь же оно представляется нам совсем излишним, так как г. Покровский имеет в виду не происхождение, а только некоторое влияние языческих базилик на христианские. Здесь гораздо важнее было определить, в чем именно состояло это влияние, а этого и не сделано. Указанное сличение тем более излишне, что и однородности типа обеих базилик ни мало не доказывает. Однородность типа может быть доказана не однородностью элементов, хотя бы и очень многочисленных, из коих составлено здание, а однородностью принципа, которым условливается та или иная комбинация этих элементов в известном здании, их положение в нем и вытекающий отсюда общий эффект. Это и есть общая структура здания, а не то, что понимает под этим словом г. Покровский. В языческих базиликах есть и стены, и колонны, и фронтоны, и еще весьма многие другие элементы, имеющиеся также и в христианских базиликах, но они скомбинированы иначе, на иной основе, в виду иной цели, вследствие чего и получается совсем иной эффект, чем какой представляет базилика христианская. Мы уже упоминали не раз об одной из главнейших черт отличия языческих базилик от христианских; упомянем здесь еще о другой тоже весьма важной – это единство внутренности, обусловленное единством назначения. В языческих базиликах ряды колонн шли и по длинным и по коротким сторонам. Среднее пространство вследствие этого изолировалось от других пространств, побочных, равно как и эти последние тоже существовали особо, каждое для особых часто весьма различных целей, иное для суда, иное для торговли, иное для прогулок. В христианской базилике совсем наоборот: среднее пространство имеет явную связь со всеми побочными, которые замкнуты стенами со всех сторон за исключением стороны, примыкающей к среднему кораблю, а этот последний непосредственно связан с абсидом и им замыкается. Вот комбинация, очевидно обусловленная высшим принципом, лежащим в основе здания.

Мы просмотрели почти все исследование г. Покровского; осталась одна только последняя глава, в которой трактуется о внутреннем устройстве христианских храмов и о которой в интересах главного решаемого в исследовании вопроса можно сказать только очень немногое. Между тем, что касается самого этого вопроса, то до сих пор нам приходилось иметь дело только еще с одной его стороною. Доселе шла речь только о тех формах и элементах христианской базилики, происхождение которых, по мнению г. Покровского, обусловлено исключительно силой художественного предания, которые суть не что иное, как переносы или заимствования из классической архитектуры. Но исследовать только эти элементы и формы не значит еще вполне объяснить происхождение христианской базилики. Правда эти элементы принадлежат к числу общих и основных, но они здесь не единственные. В здании христианского храма вообще и в частности в здании христианской базилики, по сознанию самого автора, есть также элементы оригинально-христианские, такие, происхождение которых обусловлено влиянием новой силы, коренящейся в христианской религии, в христианском культе. Чтобы объяснить происхождение христианской базилики необходимо указать и на эти последние элементы, которые имеют важность отнюдь не меньшую, если не большую, чем первые. Будучи произведением новой силы, коренящейся в христианстве, они во всяком случае интереснее первых, по крайней мере для христианского археолога, который в памятниках древности естественно более всего дорожит тем, что носит на себе отпечаток христианской идеи. Для христианского археолога особенно важно и интересно знать: в чем именно состоит упомянутая новая сила, новое формирующее начало, и затем: какие именно элементы здания христианской базилики обязаны своим существованием влиянию этого нового формирующего начала?

Автор по-видимому довольно ясно сознает важность этих вопросов, однако ж в самом исследовании обращает на них весьма мало внимания. Так относительно первого из них он не дает никаких сколько ни будь обстоятельных разъяснений. Только во введении (стр. 26) мы встречаем голословное заявление, что «новое руководящее начало при образовании христианского храма лежит не столько в идее христианства, сколько в его практической стороне, в богослужении». Несмотря на неопределенность и голословность этого заявления, из него однако же можно видеть, что автор, признавая при образовании христианского храма влияние главным образом практической стороны христианской религии –потребностей христианского богослужения, не отрицает совершенно влияния и теоретической ее стороны, т. е. христианского учения. Однако ж, что касается самих форм, обусловленных этим последнего рода влиянием, вызванных стремлением христиан воплотить в них христианские идеи, то, он не только не говорит о них ничего в своем исследовании, но, по-видимому, даже и не верит в их действительное существование. Везде, где приходится ему говорить о символических толкованиях, он настойчиво заявляет, что они не имеют значения в вопросе о происхождении толкуемых форм, что не символизм служит мотивом для формы, а наоборот скорее форма вызывает символическое сопоставление, что символизм находит свой исходный пункт уже в готовой существовавшей форме, что он следует за нею, но не предшествует ей (стр. 137). Очевидно автор находится под сильным влиянием довольно распространенного ныне на западе воззрения, но боится его крайностей. Он делает уступку, но по-видимому весьма неохотно и формулирует ее в высшей степени неопределенно; по крайней мере он ничем не хочет ее мотивировать. Признавая некоторую, хотя очевидно, весьма незначительную, долю влияния христианского символизма на образование форм христианского храма, он не хочет сделать даже попытки к определению потребностей и пределов этого влияния, как будто предмет этот не стоит никакого внимания и в вопросе о происхождении храма не имеет ни малейшего значения. У него упоминаются правда некоторые факты, которые могут служить примером того, как иногда в области христианского зодчества символизм предшествует явлению и вызывает его к жизни, как например, факт ориентации храмов, где символизм направляет оси христианских храмов неизменно в одну сторону, но ничего не говорит об указанном их значении. Упоминая о таких фактах, он по-видимому имеет совсем другую цель. Между тем фактов подобного рода можно указать не так мало, как некоторые думают. Они относятся большей частью к разного рода подробностям, но от этого не уменьшается их важность. Если влияние символизма на происхождение этих подробностей существовало несомненно, то отсюда уже невольно рождается мысль, не имело ли оно места также при появлении других более общих форм, при выработке например плана храмов. Известно, например, что существует мнение, будто так называемый транзепт в древне-христианских базиликах произошел вследствие желания христиан применить к плану своих храмов символ креста. Так как транзепт, или поперечный корабль, составляет одну из самых крупных и важных особенностей устройства древне-христианских базилик, то при решении вопроса о происхождении этих базилик, нам кажется весьма не лишне было бы обратить внимание на это мнение. Вообще вопрос о влиянии символизма на происхождение различных архитектурных форм очевидно есть вопрос очень важный. Положим, что проследить подробно действие этого символизма, определить точно пределы этого действия весьма трудно, но это не значит, что исследования в этом направлении нужно обходить совершенно, хотя бы они были и необходимы. Если постоянные ссылки на символизм для объяснения происхождения различных архитектурных форм означают «нежелание или неумение вникнуть в дело глубже», то не тоже ли самое означает и противоположная крайность, состоящая в совершенном игнорировании этого символизма, в отрицании почти всякого его значения для объяснения происхождения и характера христианских архитектурных форм?

Более значения придает автор другой стороне новой христианской силы – практическим потребностям христианского богослужения, но и это признание имеет скорее характер голословного заявления, чем обоснованного на научных данных положения. Он говорит, что факты, доказывающие отражение этой именно стороны новой силы на устройстве христианских храмов «важны особенно потому, что они имеют значение не только в вопросе о внутреннем устройстве храма, но и при рассмотрении храма с точки зрения архитектурной» (стр. 26). Однако ж, что касается влияния потребностей богослужения на образование чисто архитектурных форм христианского храма, на особенности самой структуры христианской базилики, что в данном случае особенно важно, то автор говорит об этом весьма мало. Он указывает два примера такого влияния: нарфикс, или притвор, образовавшийся под влиянием учреждения оглашенных, и увеличение транзепта, вызванное будто бы увеличением количества белого и монашествующего духовенства. О нарфиксе он в последней главе своего сочинения сообщает еще некоторые, хотя не весьма точные и обильные, сведения; о транзепте же, кроме находящейся во введении, сейчас приведенной ссылки на умножение духовенства, как на причину увеличения этой части храма, у него нет даже и скудных сведений. В последней главе он ничего не говорит ни о происхождении, ни об увеличении транзепта, если не считать краткого подстрочного примечания, где образование этой важной особенности христианских базилик ставится довольно странным образом в связь со введением в состав храма – будто бы тоже вследствие увеличения духовного персонала – солеи. Это обстоятельство, по мнению автора, «если не послужило началом, то по крайней мере могло оказать благоприятное влияние на распространение крестообразной формы храмов. Стоило только удлинить солею за пределы боковых стен и получалась правильная форма так называемого латинского креста» (стр. 185). Каким образом могла бы явиться надобность в таком удлинении солеи, автор не объясняет, равно как не объясняет и того, что это за увеличение духовного персонала, вызвавшее столь существенное изменение в самом плане и структуре здания. Очевидно, он уклоняется от объяснения, равно как и от критики относящегося сюда материала. Между тем недостатка как в материале, так и в побуждениях к его обследованию он мог бы и не чувствовать, если даже брошюра Рихтера, о которой будет сказано ниже, и не была ему известна.

Итак, автор, признавая действие новой христианской силы на происхождение и образование христианской базилики, совершенно произвольно устраняет от себя рассмотрение самых важных моментов действия этой силы. Только один, в данном случае менее важный, момент, тот именно, который проявился в особенностях внутреннего устройства древне-христианских храмов обращает на себя некоторое внимание с его стороны. По его словам «главнейшей силой в образовании внутреннего устройства храма служили не столько начала эстетические и архитектурные, сколько практические соображения, вызываемые требованиями христианского богослужения. Здесь, следовательно, является новая образовательная сила, которая действует в своей сфере самостоятельно, не подчиняясь влиянию других начал, лежащих вне христианства» (стр. 150). Рассмотрению этого-то предмета автор и посвящает всю последнюю довольно обширную главу своего сочинения. Но своим исследованиям в ней он дает такую постановку, что в целом строе сочинения они оказываются совершенно излишними. Прежде всего он, – хотя имеет дело с одной только формой храма – базиликой, – ведет здесь речь о всех древних храмах вообще, в том, как он говорит убеждении, что внутренние подробности храма за ее многими исключениями применимы к храму какой угодно конструкции (пред. VII). Такое расширение предмета, хотя и вводит в исследование некоторую сбивчивость, однако же может еще иметь за себя некоторые основания. Но автор этим не довольствуется. Не стесняясь формами храма, он не ставит себе и хронологических границ, хотя при решении вопроса о первичных формах это должно иметь важное значение. Описывая довольно подробно внутреннее устройство древне-христианских храмов, он имеет в виду не те только факты, которые относятся к первоначальному периоду существования этих храмов, но и к позднейшим и даже очень поздним. Так, говоря о престолах, он не забывает сообщить краткую историю наших антиминсов; говоря об алтарной преграде, входит в довольно подробные объяснения относительно истории наших иконостасов. Вследствие всего этого последняя глава его сочинения получает характер совершенно самостоятельного этюда, который неизвестно для чего приложен к исследованию о происхождении христианской базилики, хотя мог бы быть издан и отдельно.

Но расширяя таким образом материальную сторону исследования, автор сокращает зато его формальную сторону, значительно упрощая его приемы. Тогда как во всех остальных частях своего сочинения он выдвигает на первый план вещественные памятники и придает их свидетельству величайшее значение, здесь он вовсе не хочет ими пользоваться и довольствуется большей частью только письменными свидетельствами. Относительно этого он в предисловии (VII) дает такое объяснение: «общий облик памятников сохранился до настоящего времени, и если он даже поврежден или изменен, все таки есть здесь некоторая возможность восстановить первоначальный образ его и отличить остатки древности от поздней пристройки; в отделе же о внутреннем устройстве базилик нет никакой возможности положиться на существующий факт, как легко изменяемый и необходимо обращаться прежде всего к письменным памятникам древности»²⁴. В устах современного археолога, хорошо знакомого с памятниками и понимающего их значение, такое объяснение кажется нам весьма странным. Что внутреннее устройство древних храмов, сохранившихся доселе, терпело в разные времена различные изменения и в настоящее время существует уже далеко не в первоначальном виде – это известно всякому. Но это не значит, чтобы первоначальный вид этого устройства совершенно уже нельзя было восстановить и чтобы при этом восстановлении нельзя было прибегать к пособию вещественных памятников. Изменения, какие здесь были допускаемы, далеко не были такого рода, чтобы из-за них совсем ускользал подлинный вид древнего устройства. Они состояли, с одной стороны, в некоторых перестановках, большей частью довольно незначительных, в некоторых сокращениях или же усложнениях, а с другой и главным образом в замене старых, обветшавших от времени, предметов внутреннего убранства новыми. Многие из этих предметов сохранились до нашего времени в ризницах древних церквей и в разных музеях. На основании их можно не только получить ясное и наглядное понятие о форме различных предметов, относящихся к внутреннему устройству древних храмов, но и сделать ценные выводы относительно положения, какое они должны были занимать в храмах, равно как и относительно всех выдающихся особенностей внутреннего устройства храмов, обусловленных той или иной формой и той или иной расстановкой этих предметов. Правда археологическая критика мало еще касалась этого предмета, но далеко нельзя сказать, чтобы она ничего еще не сделала в этой области. Некоторые памятники исследованы вполне научным образом, многие описаны и изданы. Поэтому, нам кажется, отказываться от пособия вещественных памятников при изучении внутреннего устройства древних храмов отнюдь не следует. Осторожность здесь конечно весьма уместна, но она и везде не излишня. Может случиться, что некоторые из относящихся сюда памятников впоследствии потеряют свою ценность, окажутся менее важными, чем как думают ныне, но тоже самое случается иногда и с письменными известиями. Притом же выводы могут от этого и не пострадать.

Ограничивать свое исследование какой-либо одной стороной предмета по каким бы то ни было личным соображениям почтенный автор конечно имел полное право, но возводить сделанное ограничение в некоторого рода принцип с его стороны вовсе неосновательно. Между тем он это делает. Ссылаясь на невозможность восстановить подлинный вид внутреннего устройства древних храмов при помощи вещественных памятников, он не только сам не хочет ими пользоваться, но порицает и меня за то, что я в своих статьях по этому предмету осмелился сделать подобную попытку. Он не хочет верить выставляемым мною фактам на том, между прочим, основании, что они взяты из сочинений разных западных археологов, которые также ими пользуются, но «не всегда без тенденциозной мысли». Особенно не нравится ему Мартиньи, который в тенденциозности – по его словам – превзошел своего учителя де-Росси. На это мы должны заметить, что пока русские ученые в области археологии древнего христианского храма не сделали своих открытий и не произвели самостоятельных исследований, мы по необходимости долго еще будем обращаться за фактами к западным археологам. В этом и нельзя видеть впрочем ничего предосудительного, ибо не все ли равно, кто открыл и исследовал известный факт, немец, француз или итальянец? Нужно только, чтобы факт был подлинный и исследован был со знанием дела. Что же касается тенденциозности, то между западными археологами, занимающимися церковными древностями, едва ли можно указать хоть одного, который бы был совершенно чужд ее: вероисповедные взгляды невольно отражаются на их исследованиях. Но не следует придавать этому слишком большую важность. Сама по себе вероисповедная тенденциозность не страшна, если она не соединена с недобросовестностью, с неопытностью и незнанием дела. А этих последних качеств никак нельзя приписать, не только основателю современной христианской археологии, или, как называют его иногда, князю современных археологов де-Росси, который уже около 40 лет занимается археологическими раскопками, но и Мартиньи, одному из старейших его учеников. Доверие к добросовестности и опытности де-Росси до сих пор не было еще никем заподозрено. Его мнения в сомнительных случаях, особенно когда дело идет о подлинности памятников, имеют доселе решающее значение. Правда в некоторых случаях он действительно не чужд тенденциозности, равно как не чужд ее и Мартиньи и еще многие другие археологи, как католические, так и протестантские. Но тенденциозность эта проявляется отнюдь не в том, что они выдумывают факты, а единственно в том, что некоторые, сравнительно весьма немногие, факты истолковывают в благоприятном для своих вероисповедных мнений смысле. Очевидно это еще не очень важно. Мы не думаем, чтобы для православного богослова, обязанного быть знакомым с вероисповедными разностями западных христиан была опасность увлечься такими толкованиями. К этому нужно прибавить, что и вообще тенденциозность католических археологов гораздо сноснее, чем всяких других, так как вытекает по крайней мере из строго-определенной доктрины. Гораздо опаснее тенденциозность протестантских и особенно немецких археологов, которые свои субъективные воззрения проводят под прикрытием строго-критического. отношения к фактам и необходимости философского их осмысления.

Что касается самого содержания последней главы исследования г. Покровского, то конечно здесь не мало можно бы найти пунктов, вызывающих возражения и сомнения, так как многие предметы, о которых здесь говорится, и вообще еще мало выяснены и недостаточно исследованы. Но мы коснемся только одного пункта, который имеет для нас особенное значение вследствие того, что автор при рассмотрении его касается наших собственных соображений относительно того же предмета. Это – вопрос об ориентации храмов. Об этом вопросе мы имели случай говорить подробно в одной из своих статей о христианских храмах (Прав. Соб. январь 1879 г.), но здесь необходимо припомнить, в чем состоит его сущность. Ориентация храмов состоит в том, что алтарем они обыкновенно обращены бывают к востоку. Такое расположение, имеющее связь с обычаем обращаться лицом к востоку в молитве, существовало уже в самой глубокой древности, как только появились у христиан самостоятельные храмы. Об этом ясно свидетельствуют Тертуллиан и автор Постановлений апостольских. Вообще, судя по письменным известиям, ориентация на восток алтарем с самого древнего времени была правилом. Но этому противоречат вещественные памятники. Большинство известных храмов IV в., особенно западных, имеют обратную ориентацию: они обращены на восток не алтарем, а входом. Как бы мы ни старались ослабить этот факт, но его нельзя уничтожить совершенно. Следов., его нужно объяснить. Для объяснения его мы и дозволили себе высказать предположение, что ориентация этого рода существовала по силе того же правила, только понятого иначе, сообразно с классическим словоупотреблением, что это есть та же ориентация на восток, только иначе выраженная. В пользу такого толкования приведены были и основания.

Автор не соглашается с этим объяснением, но оснований, на которых оно построено не разбирает, равно как не представляет и своего собственного объяснения, довольствуясь простым игнорированием настоящего значения указанного факта и утверждая, что факт этот есть не более, как простая случайность и исключение. Свои рассуждения об этом предмете он начинает заявлением о существовании мнения, по которому относительно ориентации в христианской древности существовало будто правило об обращении храмов алтарем не на восток, а на запад. Мнение это высказывает Мотес, представляя его как вывод из того же вышеупомянутого факта. Автор старается подорвать силу этого вывода теми же самыми соображениями, которые представлены были и в моей статье, а затем, как на данные более надежные и верные, для решения вопроса о древнем правиле ориентации, ссылается на письменные свидетельства, именно прежде всего на свидетельства Тертуллиана и Постановлений апостольских. Последнему свидетельству он придает особенное значение потому, что в нем говорится не об отдельном случае, а приводится общее правило, регулирующее очевидно общераспространенный обычай того времени. И действительно понимать это свидетельство в каком-либо ином смысле совершенно невозможно. В своей статье об ориентации мы говорили тоже самое, основываясь на тех же соображениях и кроме того на некоторых других. «Что здесь идет речь об обращении на восток алтаря – в этом не может быть сомнения, так как упоминается о таком же положении пастофорий или помещений, находящихся по бокам алтаря» (Прав. Соб. январь 1879 г. г. I, стр. 53–54). Толкований в обратном смысле доселе еще существовало. Поэтому, естественно. нам показалось весьма неожиданным известие г. Покровского о существовании такого толкования приведенного места, по которому в нем идет будто бы речь об обращении к востоку церковного портика или входной стороны (стр. 175). Правда мы допускаем возможность подобного толкования общего правила об ориентации со стороны некоторых древних строителей храмов, но отнюдь не имеем в виду то словесное выражение его, которое встречается в Постановлениях апостольских. Притом же иное дело древние архитекторы, иное дело – новейшие археологи. Между тем автор имеет в виду именно последних и направляет против них и навязанного им мнения длинную ироническую тираду, ничего не доказывающую и не опровергающую, но занимающую целую страницу. И все это –с целью оградить свидетельство Постановлений апостольских от воображаемого извращения. Более реальную основу имеет следующая далее полемика автора против мнимого извращения смысла свидетельства об ориентации Павлина ноланского. Павлин в описании построенной им самим базилики говорит: prospectus basilicae non, ut usitatior rnos est, orientem spectat, sed ad domini mei beati Felicis basilicam pertinet, memoriam ejus aspiciens. Свидетельство это весьма важно и потому естественно желать, чтобы оно не подвергалось превратному толкованию и чтобы твердо был установлен его подлинный смысл. К сожалению это довольно трудно. Свидетельство это в прежнее время обыкновенно приводилось для доказательства той же мысли, как и свидетельство Постановлений апостольских. Ныне же некоторые археологи, как Веингертнер и Мотес, понимают его совершенно наоборот. Какое толкование правильнее?

Нам представляется более правильным последнее; но г. Покровский называет его превратным и говорит, что оно основывается на неправильном понимании слова: prospectus. По его мнению, слово это «означает не вход, но вообще всю проходную обозреваемую линию, не только одну точку, с которой можно осматривать предмет, но все пространство, находящееся между двумя видимыми точками. Следов., prospectus к востоку означает то, что если для обозрения храма мы изберем конечную точку его при входе, то направление нашего зрения (prospectus) будет восточное» (стр. 176). Это новое толкование слова: prospectus, очевидно отвлеченное от современного немецко-русского понятия, пока еще не занесено в лексиконы, но если бы и было занесено, то в данном случае все-таки ничего бы не объясняло, ибо оно не обязывает всякого избирать для обозрения храма исходную точку при входе. Многим, быть может, лучше понравится взять такую точку на противоположном конце здания и тогда prospectus к востоку будет означать: вход к востоку. Между тем в своем переводе вышеприведенного места автор слово: prospectus, передает правильно, словом: «лицо»; едва ли под именем: лицо, лицевая сторона базилики можно понимать что либо, кроме передней входной стороны.

Впрочем, автор весьма ошибается, если думает, что принимаемое мною толкование основывается на известном понимании слова: prospectus. Основания здесь совсем иные. Они заключаются в контексте описания базилики, помещенного в 32-м письме Павлина. По нашему мнению для того, чтобы правильно понять вышеприведенные слова, нужно брать их не отдельно, а в связи с предыдущим и последующим; словом нужно прочитать внимательно не три только приведенные строки, а весь тот отдел письма, начиная с § 10 до 17, в котором содержится описание базилики. Описание это довольно темно вследствие неопределенности терминологии, а может быть и неисправности текста, но оно очень связно. Базилика описывается здесь по порядку: сначала алтарная ее часть, затем средняя и наконец входная. Мы представим здесь полный перифраз этого описания, предоставляя желающим сверить его с текстом, помещенным под строкой. Описание начинается указанием на общее положение базилики. Она, оказывается, присоединена была к группе других четырех базилик, уже существовавших и посвященных памяти того же св. Феликса. Алтарная часть базилики состояла из трехчастного абсида, состоявшего из большого полукруглого выступа и двух меньших по бокам. Свод абсида был украшен мрамором, мозаикой и надписями. Средняя часть храма, вне абсида, состояла по-видимому из пяти нефов, так как каждый из упоминаемых здесь боковых портиков состоял из двойного ряда колонн. Особенность в устройстве этой части состояла в том, что в боковых нефах устроены были четыре совсем закрытых помещения для людей, желавших предаться уединенной молитве, благочестивым размышлениями т. п. В каждую из этих комнат вели особые входы с надписями. Вход в самую церковь внутри украшен был так же надписью и крестом. Описав таким образом внутреннюю закрытую часть храма, Павлин переходит к описанию открытой входной его части. В начале этого отдела описания и помещены приведённые выше слова. Лицевой своей стороной базилика обращена была не на восток, как обыкновенно, а в другую сторону, именно к старой базилике св. Феликса, с которой новая, по уважению к памяти святого, должна была находиться в ближайшей связи. Вход, в соответствие с трехчастным абсидом, был тоже трехчастный и вел в небольшой двор с фонтаном. Двор этот заканчивался новым входом, состоявшим из трех равных арок, через которые открывался из новой базилики на старую прекрасный вид. С боков этот дворик окружен был прозрачными решетками, которые продолжались далее входных арок, упираясь в самую стену старой базилики. Они ограничивали таким образом весь промежуток между обеими базиликами, служа соединительным звеном между ними. Так как стена старой базилики, к которой· обращена была новая базилика, была боковая и не имела входа, то для того, чтобы привести обе базилики в действительную связь, в ней пробиты были новые двери прямо против дверей новой базилики и в соответствие им. Таким образом, старая базилика получила новый фасад сбоку и обе базилики оказались обращенными друг к другу фасадами. Над дверями новой базилики были надписи, равно как и над входными арками двора. Над этими арками надписи были с обеих сторон, а именно: 1) со стороны, которая была обращена к новой базилике (е regione basilicae novae) внутрь двора, среди которого был фонтан, о чем можно заключать по надписи, о нем упоминающей; 2) с той стороны, которая обращена была к старой базилике Феликса (а fronte, quae ad basilicam Felicis patet). Из надписей на этой стороне обращает на себя внимание вторая, в которой ясно говорится о тесной связи входов обеих базилик: вышедши из старой базилики, прямо можно было попасть в новую.

Таково по нашему пониманию описание Павлина. Может быть мы погрешили в передаче некоторых частностей, но не думаем, что допустили неправильность в общем понимании его, в определении его общего смысла и в частности в определении ориентации Павлиновой базилики. Что базилика эта была обращена к старой своим главным входом – это представляется нам несомненным. Здесь весьма ясно говорится о входной трехчастной арке двора, через которую открывался прекрасный вид на старую базилику. Равным образом очень ясно говорится, что внутренняя сторона этой арки обращена была к новой базилике, а внешняя к старой. Каким образом это могло бы случиться, если бы базилика новая обращена была к старой не входом, а алтарем, или как-нибудь иначе? Мы допускаем правда, что в описании Павлина есть много неточностей и неясностей, но думаем, что эти неясности могут приводить к иному пониманию приведенного места только при поверхностном и предубежденном взгляде. В своей статье об ориентации мы говорили, что в описании есть некоторые поводы к иному толкованию его, но не указали какие именно, так как не придавали им значения. Во избежание недоразумений здесь, кажется, следует упомянуть и о них. Поводы эти следующие : 1) Непосредственно после указанных слов о направлении prospectus basilicae Павлин говорит о двух боковых абсидах и их назначении: отсюда, по-видимому, можно заключать, что, говоря о prospectus, он имеет в виду алтарную часть. 2) Ниже он говорит, что между старой и новой базиликой находилась стена абсида, препятствовавшая их соединению: отсюда как будто следует, что обе базилики соприкасались друг с другом своими абсидами. Но обе эти неясности при нашем толковании легко устраняются. Упоминание о побочных, конхах или абсидах очевидно здесь вызвано было у автора желанием указать на соответствие между трехчастностью абсида и трехчастностью входа. Начав говорить о трехчастном входе он невольно припомнил трехчастный абсид, находившийся на противоположной стороне, прямо против входа, и поспешил дополнить сделанное им выше опущение относительно назначения боковых абсидов. Более значительна неясность, касающаяся стены, разделявшей обе базилики. Но и ее возможно устранить, как нам кажется, без натяжек. Нам кажется, что это – та самая стена, в которую новая базилика упиралась своим входом и в которой для соединения обеих базилик устроены были также входы. Соприкосновения абсидами здесь никак нельзя допустить, так как тогда ни в каком случае невозможно бы было соприкосновение входами, несомненно имевшее здесь место. Что же касается до того, что здесь употреблено слово: apside, o котором ниже (§ 17) автор сам говорит, что оно ему мало известно, то в нем можно видеть с одной стороны неточность, а с другой весьма важное пояснительное указание на форму старой базилики св. Феликса и положение других базилик, сгруппированных около нее. А в этом состоит главная неясность всего описания. По всей вероятности Павлин, называя разделявшую стену стеною абсида, указывает на то, что здание старой базилики принадлежало к числу сводчатых, может быть центрических или крестообразных построек. Здание это несомненно имело весьма малые размеры, иначе не было нужды пристраивать к нему несколько базилик. Так как оно было воздвигнуто, сверх того, над могилой св. Феликса, то вероятно имело характер не столько базилики, сколько памятника (memoria), т. е. по конструкции своей, если не была вполне центрическим зданием, то весьма близким к тому и называлась базиликой в несобственном смысле. В таких зданиях абсидами могли быть и боковые стены. С одной из таких боковых стен очевидно и была поставлена в связь новая базилика. Другие, вероятно, были расположены таким же образом с других боков. Старая церковь должна была при этом занимать центр, к которому с четырех сторон примыкали базилики, отчего образовалась группа базилик крестообразной формы. Положим, что это –предположение, но оно не лишено оснований и должно иметь значение, так как наука пока еще не имеет более прочных данных для объяснения, которое между тем необходимо. Полное и бесспорное объяснение могут дать вам только памятники, но они в указанном направлении совсем не исследованы. Август в своих Analecta, дав почти полный перевод упомянутого письма Павлина, жалуется на неясность и делает попытку обратиться за разрешением недоумений к памятникам. Но сделанный им свод известий о ноланских памятниках не привел его однако ни к чему определенному. Только правильные археологические раскопки на месте могут, по нашему мнению устранить всю или большую часть неясностей относительно расположения упомянутых Павлином базилик. Но таких раскопок приходится еще ждать.

Если, таким образом, предложенный нами комментарий свидетельства Павлина правилен, то отсюда получает уже несколько иное освещение и сам вопрос об ориентации, и в частности иной смысл получает тот факт, что большинство западных базилик IV в. имеют ориентацию на восток входом, а не алтарем. Оказывается, что факт этот, не случайный, но что действительно в IV в. на западе такая ориентация была обычаем более употребительным. Факт этот, таким образом, не маловажен; его нельзя скрывать или игнорировать; необходимо обратить на него серьезное внимание и объяснить его. Путь к объяснению может указать тоже свидетельство Павлина. Здесь Павлин ясно указывает на восток, как на такую страну, к которой должен быть обращен храм; следов., в его время на западе, как и в других местах, направление храмов определялось символическими преимуществами востока. Но в тоже время замечательно, что Павлин, желая определить ориентацию своего храма, указывает не на алтарь, как это делалось всегда впоследствии и делается ныне, а на вход и таким образом приписывает передней входной стороне какие-то особые преимущества, вследствие которых ориентация храма обозначается указанием на ее положение. Обстоятельство это, по-видимому, тоже не есть исключительное и случайное, так как подобный способ обозначения ориентации употребляем был и другими западными писателями. Так Аполлинарий Сидоний, живший немного позднее Павлина (430 – 488), описывая в одном из своих стихотворений церковь, построенную в Лионе епископом Патионтом, определяет ее ориентацию таким образом: Aedes... arce frontis ortum prospicit aequinoctionalem (Ep. L. II. Ep. X. v. 5 sq.). Откуда такой способ обозначения ориентации у западных писателей? Нам кажется, что при решении этого вопроса нельзя обойтись без справки с классической древностью. Витрувий в своем сочинении говорит об ориентации римских языческих храмов довольно подробно (L. IV. с. 5) и для обозначения ее употребляет точно такой же способ и даже выражения (spectare debe t– у Павлина: spectet). Если к этому присоединить обозначение ориентации языческих храмов у Климента александрийского, без сомнения, следовавшего классическому словоупотреблению и обозначение ориентации иерусалимского храма у И. Флавия, то этого, кажется, совершенно достаточно для доказательства того, что в классическом мире ориентация храмов обыкновенно обозначалась указанием на положение их переднего фасада, которому придавалось таким образом некоторое особое значение. Тоже самое делают и указанные выше западные христианские писатели. Тожественность способа обозначения ориентации, употребленного Павлином, со способом классическим не подлежит сомнению и может быть объяснена не иначе, как тем, что Павлин следует классическому словоупотреблению, которое усвоено было западными христианами и держалось между ними довольно долго.

Но что касается самой ориентаций фасадом на восток, то она едва ли есть простой перенос классического обычая. Она собственно противоположна наиболее распространенной классической ориентации, засвидетельствованной Витрувием и Климентом александрийским. Откуда же она произошла? Что это есть тоже ориентация на восток, или иначе, что обращение переднего фасада к востоку стояло здесь в связи с особенными символическими преимуществами востока, в этом едва ли можно сомневаться, так как иначе чем же объяснить частое обращение фасада именно к востоку, а не в другую какую-либо сторону? Но почему именно фасадной стороне отдается здесь преимущество, а не алтарю? Почему алтарь помещался здесь на западной, а не на восточной стороне храма, тогда как известно, что в церкви издавна существовало правило, требовавшее обращения к востоку как лица молящегося, так и алтаря храма? Так как у западных писателей до V в., за исключением разве известного довольно темного места у Тертуллиана, указаний на это правило не встречается, то можно, кажется, думать, что правило это было на западе менее известно, чем на востоке, или, по крайней мере не было строго формулировано, откуда и происходила возможность иного его толкования. Такое толкование под влиянием классического словоупотребления для обозначения ориентации легко могло явиться. Словоупотребление это могло послужить удобным к тому поводом. Впрочем, что касается мотивов, то к такому толкованию правила могли послужить и символические соображения. Требуется, чтобы верующий при молитве был обращен лицом к востоку, т. е. ко Христу. Здесь требование это переносится на храм, который как бы олицетворяется, трактуется как символ целой совокупности верующих.

Мы впрочем не имеем в виду настаивать на своем объяснении во что бы то ни стало, хотя думаем, что оно во всяком случае не лишено оснований. Если бы было предложено другое, лучшее, более основательное, мы охотно бы его приняли; но такого объяснения мы пока не знаем. Самым лучшим объяснением указанного рода ориентации было бы конечно то, по которому она представляется, как случайность или как обстоятельство вынужденное разными топографическими условиями. Объяснение это давно известно. О нем упоминают многие; упоминает и г. Покровский. Но оно может быть принято относительно только некоторых весьма немногих храмов и притом более предположительно, чем на основании каких-либо прочих данных. Относительно же прочих оно должно быть еще доказано топографическими изысканиями на месте. Хотя в виду свидетельства Павлина ноланского от подобных изысканий нельзя ожидать подтверждения последнему объяснению, но тем не менее они весьма желательны. Поэтому очень жаль, что г. Покровский в бытность свою в Риме не счел нужным, или не нашел времени сделать что-нибудь в этом направлении. Так например, весьма желательно было бы определить топографические условия, воспрепятствовавшие дать направление к востоку алтарем древней базилике св. Петра, вероятно бывшей образцом для многих древних храмов. Положим, что в настоящее время это вероятно довольно трудно сделать, но не невозможно, так как топография древнего Рима довольно разработана. Во всяком случае это можно сделать только на месте. Весьма жаль также, что г. Покровский не потрудился проверить и исправить таблицу Мотеса, в которой ориентация некоторых храмов указана неверно или же вовсе не указана, хотя они существуют доселе, например показана неизвестной ориентация базилики Креста иерусалимского. При личном наблюдении определить точно ориентацию кажется было вовсе не трудно.

Этим мы можем и покончить с исследованием г. Покровского. Сделаем еще только несколько кратких замечаний о рисунках, которые к нему приложены, так как рисунки при археологических сочинениях, касающихся вещественных памятников – дело весьма важное. По нашему крайнему разумению рисунки должны, во первых, строго соответствовать тексту, пояснять его и в свою очередь должны быть им поясняемы; во вторых, должны представлять памятники наиболее характерные и подлинные. Требования-эти совершенно законны; между тем нельзя сказать, чтобы автор всегда сообразовался с ними. Так, в сочинении, говоря о расположении афинской βασιλειος στόα, он вопреки Цестерману утверждал, что в этом здании был полукруглый абсид; однако же на рисунке, взятом у Цестермана, не сделал никакой поправки и поместил его в своем атласе без всяких изменений. (Таб. II. р. 1). Затем, в тексте (стр. 171, 172), говоря о епископских кафедрах, он утверждает, что подлинность кафедры Петра «не может быть ничем доказана, если не придавать значения позднему и довольно темному преданию», но в атласе помещает рисунок одной только этой кафедры, опуская все другие памятники, что весьма странно уже и потому, что форма этой кафедры никак не может считаться типической (Таб. VII рис. 3). Еще менее разборчивости обнаруживает автор далее, помещая на VIII и IX таблицах план и разрез базилики св. Гроба в Иерусалиме по реставрации Гюбша. Авторитет этого ученого г. Покровский ставит очень высоко и не без оснований. Но в данном случае вовсе не следовало рабски ему подчиняться. План базилики св. Гроба реставрируется обыкновенно на основании описания ее у Евсевия. Так как описание это довольно темно, то подвергается различным толкованиям, на основании коих делаются и различные реставрации здания. Из этих реставраций конечно можно выбирать любую, но выбор нужно оправдать какими-нибудь важными основаниями. Автор отдал предпочтение реставрации Гюбша, но не объяснил почему. Между тем существует более простая и более правильная реставрация Вогюэ, который описание Евсевия проверил личными наблюдениями местности, и раскопками. Если автор не согласен с Вогюэ, то стоило кажется объяснить почему. Впрочем, он мог бы даже и вовсе не помещать этих рисунков, заменив их другими более документальными. Он мог бы опустить также и два первые рисунка таблицы Х. На первом из них представлен, как гласит «перечень рисунков» саркофаг с изображением страданий Спасителя по оригиналу, хранящемуся в Латеранском музее, а на втором, как видно из того же перечня, гробница мученика, заменявшая собой престол в алтарном помещении одной из церквей римских катакомб. Саркофаг, помещенный на первом рисунке действительно весьма замечателен по своим изображениям, вследствие чего рисунки с него не составляют редкости (см. напр. Таких же размеров рис. у Крауса и Алляра в Roma sotterranea); но здесь дело не в изображениях, а в том, был ли саркофаг этот гробницей мученика и был ли когда престолом, так как рисунок относится к 153 стр., где о нем трактуется, как о престоле, но оснований к тому не указано. Второй рисунок взят из словаря Мартиньи, но странным образом без всякого внимания к тексту, для которого он служит пояснением. Там он помещен для пояснения той мысли, что в катакомбах не одни только саркофаги и гробницы мучеников служили престолами, но что там были и особые самостоятельные престолы, устроявшиеся в некотором отдалении от стен абсида. Мартиньи вовсе не утверждает, что престол, помещенный на рисунке есть гробница мученика, но г. Покровский усматривает здесь гробницу. Между тем 153 стр. его исследования показывает, что текст Мартиньи, поясняющий этот, сомнительного впрочем свойства, рисунок хорошо ему известен.

Выше было сказано, что происхождение древне-христианской базилики не может считаться объясненным вполне, пока не обозначена подробно генеалогия всех главных элементов, из которых она составилась, не только тех, которые имеют свой корень в основном прототипе, но и тех, зародыш которых в этом прототипе указан быть не может. Такими элементами служат: входная часть базилики особенно алтарная. Обе эти части не могут быть прямо выведены из основного прототипа, или иначе, не могут быть рассматриваемы как развитие таких особенностей этого прототипа, которые относятся к его сущности и без которых он не может быть мыслим. Их нельзя прямо выводить даже и из тех архитектонических типов, под ближайшим влиянием которых развивался основной прототип, так как они не составляют существенных особенностей и этих типов. Так двор встречается при экусах, но не составляет их необходимой особенности и тем более исключительной принадлежности; он встречается и при храмах и при других зданиях; встречается даже в форме особой постройки. Точно также абсид встречается не только в базиликах, но и в триклиниях и в храмах и в надгробных памятниках. С какими же из этих зданий должна быть сопоставлена христианская базилика при объяснении происхождения указанных частей? Откуда перешли эти части в христианскую базилику? Вопрос этот довольно труден: его нельзя решить одним голословным указанием на какое-либо аналогичное явление. Еще труднее вопрос о происхождении транзепта, так как при объяснении этого происхождения нельзя сослаться даже и на аналогичные явления, которых классическая архитектура не представляет. Между тем иметь научное и обстоятельное решение этих вопросов при объяснении происхождения христианской базилики совершенно необходимо, потому что для такого объяснения недостаточно указать на один только первоначальный прототип, из которого развивалась христианская базилика; нужно указать и осложняющие элементы; иначе самое указание на прототип будет голословным и бездоказательным, так как не будет почти никаких данных для его поверки. Не смотря однако же на свою важность, вопросы эти остаются открытыми даже и доселе. Археологи, занимавшиеся объяснением происхождения христианской базилики, устремляли все свое внимание на то, чтобы отыскать в классической архитектуре тип, совершенно сходный с нею, или, так как это оказалось невозможным, по крайней мере такой, который бы имел с нею наиболее аналогичных черт. Весь вопрос сводили они к вопросу о прототипе, или таком классическом образце, в котором бы находило себе объяснение наибольшее количество особенностей христианской базилики. Вопрос же о тех особенностях, которые в этом прототипе не находили себе объяснения, они оставляли совершенно почти в стороне, или вовсе не упоминая об указанных особенностях, или же в объяснение их делая голословные ссылки вроде ссылки на увеличение персонала духовенства и т. п. Вследствие этого вопрос о прототипе, если еще не имеет единодушно призванного решения, то по крайней мере разъяснен в весьма значительной степени; вопрос же об осложнениях этого прототипа ожидает еще новых и самых внимательных изысканий. К числу первых опытов в этом роде и принадлежит сочинение Рихтера: «Происхождение западного храмо-строительства». Поэтому, после ознакомления с сочинением г. Покровского, который стоит на той же точке, как и большинство западных археологов, – устраняя от себя почти совершенно решение упомянутых вопросов, – нам кажется не неуместно и не без интересно ознакомиться, в заключение, и с этим сочинением. Сочинение это хотя носит довольно широкое заглавие, но в сущности имеет специальную задачу объяснить происхождение одной только части древне-христианской базилики, именно алтарной – абсида и транзепта. Оно весьма небольших размеров и притом такого рода, что особенно важных возражений не вызывает, а потому анализ его содержания задержать нас надолго не может.

В первой главе своего сочинения (Древняя домовая церковь), служащей как бы введением, Рихтер заявляет, что вопрос об отношении христианской базилики к античной исследован уже достаточно и что результаты при этом добытые справедливо получили всеобщее признание, так что в новых исследованиях по тому же вопросу не представляется особенной надобности. Значение такого рода общепризнанных результатов, по мнению автора, имеют два положения: одно, доказанное Цестерманом и состоящее в том, что христианская базилика не есть видоизмененная копия базилики forensis, второе, принадлежащее Веингертнеру и состоящее в указании на oecus античного дома, как на прототип христианской базилики. Впрочем, что касается последнего положения, то Рихтер не скрывает его слабых сторон. Он сознается, что ни в монументальных, ни в литературных источниках оно не находит сее себе полного подтверждения и может вызывать возражения, но возражения эти, по его мнению, легко устранимы. Так в Помпее доселе еще не найдено желаемых иллюстраций для этого положения, но так как здесь едва ли произведена еще и третья часть раскопок, то надежда на открытие таких иллюстраций еще не потеряна. Затем исследование литературных источников указывает на ὑπερόων Деяний апостольских, как на исходный пункт при определении формы первоначальных домовых церквей. Думают, что отсюда можно сделать заключение относительно формы христианских домовых церквей вообще, т. е. и римских. Новейшие раскопки в Остии и Помпее, вопреки ранее распространенному убеждению, доказывают, что верхние этажи существовали нередко и в древне-римских домах; находят и самые лестницы, которые вели туда прямо с улицы. Но и этот факт автор считает малодоказательным, так как из того, что место собраний христиан в восточных домах называется: ὑπερόων не следует еще, что в греческих и римских домах были точно такие же помещения и что в них именно должны были собираться греческие и римские христиане для богослужения. Вообще он остается при том убеждении, что, пока христиане вынуждены были собираться для богослужения в частных домах, oecus этих домов на западе по крайней мере был обычным местом богослужебных собраний и что этот oecus есть прототип христианской базилики; но он не думает, чтобы из него можно было производить все части христианской базилики, даже абсид и транзепт. Для объяснения происхождения этих частей нужно обратиться к иного рода памятникам, а именно к памятникам могильной архитектуры. Через исследование отношения христианских базилик к этого рода архитектуре он и надеется добыть желаемое объяснение.

Вопрос об отношении христианских базилик к капеллам катакомб, по мнению Рихтера, есть один из важнейших вопросов, а между тем доселе остается без ответа. Из немецких авторов только Гюбш кратко касался этого вопроса, но его суждения основаны на памятниках недостаточно ценных. Нам кажется, что при той главной цели, какую преследовали доселе немецкие археологи в вопросе о происхождении христианской базилики, иначе не могло и быть. В криптах катакомб они не надеялись отыскать ее основной прототип. Отыскать здесь такой прототип считает невозможным и Рихтер и даже приводит к тому доказательства (гл. II. крипты катакомб). В катакомбах встречаются в весьма значительном количестве крипты, которые считаются ныне местами богослужебных собраний древних христиан. Таковы некоторые крипты в катакомбах Каллиста, исследованных де-Росси, в катакомбах св. Прискиллы и св. Эрмета на дороге Саларийской, св. Претекстата, свв. Нерея и Ахилла на дороге Аппиевой, в Острианских катакомбах на дороге Номентанской и в Сираккузских катакомбах. Но из всех этих крипт, по мнению Рихтера, не более как разве три по величине своей удобны для превращения в места собраний для небольшой общины, именно: капелла св. Эрмета, так называемая «базилика» в Острианской катакомбе и антиохийская капелла в катакомбах Сираккузских. Но план этих подземных мест собрания совершенно лишен характера единства, что зависело от местных пространственных условий. Притом же обделку их едва ли можно отнести ко времени ранее IV в. Что касается множества других крипт внутри катакомб, из коих значительное количество относится к раннему времени, то, по мнению Рихтера, вернее всего, что это только гробничные комнаты. Объем их квадратного плава равняется двум, трем, редко более, чем четырем метрам. Хотя нередко попарное группирование таких крипт, при чем обыкновенно из одной в другую пробивался вход, но от такого удвоения пространства все-таки получалось помещение довольно незначительное по размерам, едва достаточное для 20 человек. Что касается этого соединения нескольких крипт, то Рихтер считает нужным вступить в полемику против тех, которые в таком соединении видят указание на желание христиан принаровить подземные комнаты к многолюдным богослужебным собраниям. На таком именно соображении главным образом основывается де-Росси, когда относительно некоторых крипт Каллистовых катакомб утверждает, что они были местами богослужебных собраний. Одно из таких мест находится в третьем этаже этих катакомб и состоит из трех крипт, соединенных дверями и освещенных одним общим люцернарием. Другое – в том же этаже состоит только из двух крипт. Довольно важным доказательством в пользу богослужебного назначения этих мест служит и то, что по исследованию Росси, первоначально здесь не было loculus-ов и следов. они не назначались для погребения. Но Рихтер не соглашается видеть здесь места богослужебных собраний. Он находит, что соединение между криптами в первой группе например, посредством дверей, недостаточно для богослужебного места. Что же касается отсутствия loculus-ов, то, по его мнению, можно предположить, что они заменялись здесь саркофагами. Вообще он не находит в катакомбах мест удобных для общественных богослужебных собраний христиан, a потому отрицает и само существование там подобных собраний. Он говорит, что «об общественных собраниях внутри катакомб в до-константиновское время, особенно во времена гонений, может быть речь только в том случае, если будут открыты соответствующие места; но рассчитывать на это по всей вероятности невозможно». Этот свой вывод он старается подтвердить и письменными свидетельствами, хотя и не весьма ценными. Первое место между ними занимает свидетельство древних итинерариев или путеводителей особенно так называемого Зальцбургского точнейшего и древнейшего, составленного ранее 642 г. Свидетельство это состоит в том, что здесь крипты катакомб не называются: ecclesia или basilica, а spelunca или spelunca magna и следов. не признаются настоящими церквами, на что нужно заметить, что составитель итинерария весьма мог приложить к подземной церкви название spelunca для того только, чтобы отличить ее от церквей обыкновенных. Затем, что касается второго свидетельства, состоящего в том, что Иероним и Пруденций, в своих сочинениях неоднократно упоминающие о чествовании мучеников и о посещениях катакомб, ничего не говорят о совершении там общественного богослужения, то это очень естественно, так как в их время для совершения общественного богослужения служили великолепные храмы на поверхности земли. О свидетельстве Liber pontificalis, по которому папа Феликс I (274 г.) установил совершать евхаристию на гробах мучеников автор вовсе не упоминает.

Вообще автор, имея в виду преувеличенные представления о богослужении в катакомбах некоторых католических археологов, особенно Марчи, и желая им противодействовать, очевидно сам впадает в крайность, преувеличивая как неудобства катакомб для богослужебных собраний, так и многолюдность этих собраний, откуда и получается у него вывод довольно неосновательный. Кажется это произошло отчасти и от того, что автор своеобразно понимает термин «общественное богослужение», понимая под ним богослужение, совершаемое непременно в присутствии многолюдной общины, что совершенно не верно. Когда говорится, что в катакомбах совершалось общественное богослужение, то это не значит, что при этом богослужении присутствовали все находившиеся в Риме христиане, а значит только то, что там совершалась евхаристия. Если же несомненно, что в подземных криптах совершалась евхаристия даже в III в., то этого уже достаточно, что бы призвать за этими криптами некоторое довольно важное значение для вопроса о происхождении храма вообще. Автор напрасно в слишком неблагоприятном виде выставляет здесь общие свойства плана подземных крипт. Ниже в V главе он сам описывает несколько крипт катакомб Прискиллы, весьма раннего времени (II в.) и весьма замечательных по своему плану. Об этих криптах он сам говорит там (р. 36), что «схема их оказывается соответствующей древнейшим базиликам простейшей формы, какова например, базилика св. Бальбины на целийском холме». Являющееся таким образом противоречие он старается устранить довольно голословным заявлением, что «монументы эти стоят изолированно и должны быть рассматриваемы как исключение» и что кроме того некоторые формы, находящие здесь применение, «указывают на вне лежащие прототипы». Но от этого важность их мало уменьшается. Само богослужение в катакомбах есть факт довольно исключительный, а потому естественно, что и места более или менее ясно к тому принаровленные – тоже не совеем обычное явление. Тем не менее они имеют большое значение даже в вопросе об общем прототипе христианского храма, причем не особенно важно, если принаровление их к богослужебным целям относится и к позднему сравнительно времени. Между ними мы не найдем самого прототипа, но они могут указать нам многие существенные его свойства и следов. надежный путь к его вернейшему определению. В них мы можем находить указание, так сказать, на минимум архитектонических элементов, которые необходимы для образования христианского храма, а прототип христианского храма по отношению к самому храму не есть ли необходимо и по существу самого дела тоже своего рода минимум?..

Но если, по мнению Рихтера, монументы катакомб не имели особенного значения для выработки общего плана древне-христианской базилики, то для образования алтарной ее части – абсида и транзепта они дали все необходимые элементы. Особенную важность в этом отношении имеют прежде всего, по его мнению, не подземные, а надземные памятники (гл. III) – небольшие молельни, построенные над катакомбами. На эти молельни Рихтер переносит многое, что прежде относилось к подземным криптам. Так факт убиения во время Валериянова гонения папы Сикста II с одним из диаконов, совершившийся по свидетельству Киприана в катакомбах, и притом, по свидетельству надписи, составленной в честь этого мученика папой Дамасом, на кафедре во время проповеди, он приурочивает к памятнику над поверхностью катакомб на том основании, что в самих катакомбах, а именно в катакомбах Претекста, где это случилось и расположение которых хорошо известно, нельзя будто бы указать никакого места, которое могло бы служить для богослужебного торжества и действий епископа. Действительно эти надземные молельни имеют по-видимому гораздо более значения, чем как думают. Они строились христианами во множестве с очень раннего времени. В Liber pontificalis повествуется, что папа Фабиан (250 г.) построил в усыпальницах многочисленные здания. Анонимный составитель сочинения: De praedestintorum haeresi сообщает, что два монтаниста, прибыв из Африки в Рим, получили от тиранна Максима позволение построить вне городских стен collegium, причем насильственным образом завладели гробами мучеников Процесса и Мартиниана. Построение этого рода зданий не прекращалось и после торжества церкви. В календаре Фурия Дионисия Филокалуса в перечне римских епископов при имени Юлия (337–352) находится известие об основании им церквей в римской Кампании поверх катакомб на дорогах Портуанской, Фламиниевой и Аврелиевой. В большом количестве существовали они вероятно и в других местах. Опустошение и разорение римской Кампании в середине века было причиной того, что подобного рода зданий весьма мало сохранилось. Но достаточное представление о их количестве и значении мы можем получить из известий топографов даже VII и VIII ст. В XIII и XIV в. из них сохранялись только немногие, но и те только частью оставались в употреблении. Особенно много их погибло вероятно еще в ранний период во время нашествия готфов. Из них довольно значительное количество в римской Кампании сохранилось и доселе, но уже в совершенно искаженном виде или незначительных развалинах. Они превращаемы были поселянами в жилища и вследствие того естественно подвергались пристройкам и перестройкам, так что легче исследовать те из них, которые существуют совершенно в заброшенном виде. В настоящее время на одной дороге Аппиевой можно еще наверное указать 7 подобных зданий, которые возвышались над катакомбами Претекстата, Каллиста и Домициллы. Хотя в непосредственной близости к ним находятся древние языческие надгробные монументы, но они существенно отличаются от этих последних и не могут быть с ними смешаны. Впрочем изучение их сделало еще весьма мало успехов, так как началось очень недавно.

Первый обратил внимание на эти рассеянные по римской Кампании монументы Марчи. Некоторые из них открыты и исследованы де-Росси. Такова например, оратория с тремя абсидами, которая находится над Каллистовыми катакомбами и которая обозначается на основании топографических исследований именем св. Сотера. По мнению де-Росси она построена в начале IV в. спустя немного времени после мученичества св. Сотера (304 r.). Многочисленные древние гробы, расположенные на поверхности земли в группирующиеся вокруг монумента, достаточно ручаются за великую древность основания здания. Такова далее, находящаяся в ближайшем расстоянии от первой, оратория св. Сикста, тоже окруженная древними гробами. В этом монументе Росси различает впрочем два периода постройки. Стены, окружающие квадратное пространство, лежащее к востоку, по его мнению, не могли произойти ранее времен Константина. Напротив, стены к западу лежащей части здания, состоящей из трех, расположенных под прямым углом друг другу, абсидов, решительно древнее. Нет ничего невероятного, что это – одно из зданий, построенных Фабианом. Что касается формы этих зданий, то она очень замечательна. План их обыкновенно имеет вид посредственных размеров четырехугольника, расширенного с трех сторон абсидами. Накопление здесь абсидов Рихтер считает явлением довольно удивительным и весьма характеристичным. Применение абсидальных форм составляет как бы существенную их особенность, и для вопроса об образовании алтарной части базилик весьма важную. Поэтому автор старается как можно прочнее ее констатировать. Но так как глубокая древность нужных для этого христианских памятников не может быть доказана с несомненностью, так как памятники эти вообще скудны и мало исследованы, то автор и находит себя вынужденным обратиться за доказательствами к языческим надгробным памятникам, предполагая очевидно между язычеством и христианством довольно тесную связь в этом отношении (гл. IV).

Что абсидальные формы составляли особенность христианских надгробных ораторий с самого начала их существования, доказательство этому Рихтер видит в том, что формы эти свойственны были также и языческим надгробным памятникам той эпохи и не были в них чем-либо совершенно необычным. Гробничная улица перед геркуланскими воротами в Помпее содержит в себе множество разнообразных надгробных памятников, между которыми нередко встречаются гробницы в соединении с глубоко вогнутой, полукруглой каменной лавкой. Иногда над лавкой возвышается для защиты ее некоторого рода здание, которое «не только планом своим напоминает абсид христианских ораторий и базилик, но и украшениями своими ясно указывает на более, чем случайное взаимоотношение между ними». Особенно замечателен здесь памятник на западной стороне улицы недалеко от ворот. Он имеет вид совершенно свободно стоящего трибунала, или абсида, не обширного, но довольно глубокого. От поверхности улицы его отделяет высокая ступень. Фронтон его украшен двумя дельфинами и двумя морскими конями, везущими тритонов; в середине помещена таблетка без надписи. Внутри изящно расписанные стены замыкаются вверху сводом в виде раковины. Что касается гробничных улиц древнего Рима, то хотя подобные монументы здесь не сохранились до нашего времени, но это не значит, что их вовсе и не было. Подобного рода памятники менее прочны и легко могли быть разрушены, как и весьма многие другие. Вообще же несомненно, что указанная форма надгробных памятников хорошо была известна классическому миру. Таким именно памятником был тот «трибунал», который воздвигнут был в Антиохии в честь Германика и о котором говорит Тацит. Такую же форму имеет памятник, воздвигнутый в Афинах на холме Музион в честь Филопаппа Епифана, отчасти сохранившийся и доселе. Иногда памятники этого рода имели более обширные размеры и более сложные формы. В этом случае они назывались triclinium и collegium и назначались для погребального культа, точно также, как и христианские надгробные оратории. Вообще сходство между языческими и христианскими надгробными памятниками и по назначению и по структивным формам весьма велико. Абсидальная форма свойственна и тем и другим, но христианским в большей мере, чем языческим. В христианских надгробных ораториях абсид встречается постоянно. Отсюда-то по всей вероятности он усвоен был и для христианской базилики. Правда, мы находим абсид также в некоторых языческих судебных базиликах, например, Максентия на форуме римском; мы знаем, что он не чужд был и частным зданиям: так на вилле Плиния была комната in apsida curvatum;– но оба эти часто цитируемые примера указывают только на распространенность этой строительной формы. Что же касается того, на каком основании она принята христианскими архитекторами, то это отсюда нисколько не выясняется. Всего вероятнее, что на это не осталось без влияния то обстоятельство, что в начале IV в. абсид вошел в особенное употребление в надгробных монументах. А если это верно, то «формальное сходство абсида христианских зданий с абсидом судебных базилик должно быть почитаемо не более как случайностью».

Что касается транзепта, то для объяснения его Рихтер входит в новые и довольно сложные соображения (гл. V). Он спускается в подземные крипты и обращает здесь внимание на архитектуру самих гробниц и главным образом мученических. Гробницы, встречающиеся здесь, двоякого рода. Одни – простого устройства и состоят из горизонтального углубления в стене, вроде полки шкафа; это – loculus. Другие – более сложные, состоят из полукруглой ниши и вертикального под нею углубления для тела; это – arcosolium. Последнего рода гробницы и имеют особенную важность в данном случае. Они были как бы парадными гробницами и служили чаще всего для погребения мучеников. В римских катакомбах arcosolium встречается постоянно, но находит себе применение чаще в криптах, чем в коридорах. В неапольских катакомбах, архитектоническая конструкция которых отличается от римских, arcosolium встречается в коридорах даже чаще, чем loculus. В маленькой катакомбе Siponto при Манфредонии употребляются исключительно аркосолии. Они существуют также в новооткрытых катакомбах Палермо; но нигде не встречаются так часто, как в величественной усыпальнице Неополиса Сираккузского. Встречаются этой формы гробницы в подземных усыпальницах и других стран. Так в Ефесе так называемая крипта семи спящих на горе Коресса имеет аркосолий. Между многочисленными христианскими строительными памятниками в Джебель Семане при Алепо, в Джебель-ель-Ала и в Джебель Нузайриэ в речной области Нар-ель-Аси (Оронт) до озера Ом (Эмесса), на этом величественном поле развалин, имеющем протяжение до Палестины, встречаются гробничные комнаты с такими же аркосолиями, как в Риме, Неаполе, Сираккузах. На сирийском берегу в южном направлении встречаются также аркосолии. Встречаются они и у иудеев, но сравнительно реже. В иудейских катакомбах римской Кампании, из коих находящиеся на Аппиевой дороге имеют значительное протяжение, arcosolium, по-видимому, намеренно избегается. Форма гробов приближается здесь к древне-иудейской в так называемых гробницах пророков, судей и царей. Между тем римские иудейские катакомбы относятся к III и IV столетиям нашего летосчисления и находятся в непосредственной близости с христианскими усыпальницами. Может быть иудейская община потому предпочитала древнейшую, хотя и труднейшую для выполнения, форму гробов, что желала выказать тем противоположность с христианами. Тем не менее arcosolium христианских катакомб по всей вероятности имеет свой прототип в палестинских гробах дохристианского иудейства, хотя существование таких гробов мы сравнительно редко можем доказать там. Даже более. Пещерный гроб Христа в саду при Голгофе был вероятно arcosolium, высеченный водной из четырех стен гробничной комнаты. Исследования по этому предмету Вогюэ привели его к тому же результату, хотя ведены были совсем иным путем. Это ясно видно из сделанной им графической реконструкции монумента, которую он приложил к своему сочинению «О церквах святой земли». В этом монументе, который по преданию был гробом Христа, теперь все почти изменено и первоначальная конструкция, обработанная в скале, покрыта мраморной обшивкой. Однако главные особенности сохранились и доселе; только свод над аркосолием теперь более не существует. Сходство с этим монументом монументов христианских несомненно. Доказательством может служить открытый в 1865 г, вестибюль Домицилловых катакомб в Риме. Здесь можно видеть древнейший пример христианского расположения гробов, так как эта часть катакомб относится по своему происхождению к первой половине II в. Здесь мы видим несколько комнат (именно 5), назначенных для погребения. Из них особенно замечательна одна. Тогда как остальные четыре, примыкая к вестибюлю, не имеют входной стены и представляют собой нечто вроде трехсторонних открытых нишей, помянутая комната имеет входную стену с небольшой дверью. В остальных комнатах-нишах стоят саркофаги, а в этой заключенной комнате – единственный во всей группе аркосолий. И вообще вся эта комната имеет удивительное сходство с пещерой гроба Христа в реконструкции Вогюэ. Размеры здесь почти одинаковые, высота гробницы почти такая же; вход здесь также, как и там, с востока, а аркосолий на севере. Все это дает право с высшей вероятностью полагать, что упомянутая римская гробница есть подражание гробу Христа. Здесь можно находить сходство, хотя конечно случайное, даже в том, что, римская гробница назначена для двух тел; Арнульф свидетельствует, что по некоторым известиям таков же был и св. гроб в Иерусалиме. Если таким образом гробь Христа был прототипом аркосолия, то отсюда уже легко объясняется особенная любовь древних христиан к этого рода гробницам, равно как и то, что для погребения мучеников они употребляли их по преимуществу. Что аркосолии были по преимуществу мученическими гробницами, в этом не может быть сомнения. Это видно уже из того, что вследствие распространившегося между христианами обычая приготовлять места погребения как можно ближе к мученикам большая часть аркосолиев, равно как надписей и изображений их украшавших, были разрушены и изуродованы. Но чтобы аркосолии служили для совершения евхаристии, автор этого почти совершенно не допускает, ссылаясь на неудобства.

С этими гробами – аркосолиями Рихтер и старается (гл. VI) поставить в связь образование транзепта христианских базилик. Базилики эти, по крайней мере, в своих типических образцах, – каковыми он считает римские базилики св. Петра и св. Павла, – явно составлены из двух различной конструкции частей: продолговатой многонефной залы и длинного узкого транзепта с абсидом. Два продольных здания соединены здесь под прямым углом. Соединительным звеном между ними служит так называемая триумфальная арка. Откуда такое расположение? Автор полагает, что расположение это произошло из желания соединить два здания – дом общины и мученический монумент. Вторая, алтарная часть базилики есть не что иное, по его мнению, как мученический монумент – аркосолий, обработанный в размерах, соответствовавших общим размерам всего здания. По своей природе аркосолий есть соединение двух отличных друг от друга конструкций, которые легко могут быть разделены. Он состоит из саркофага и ниши с закругленным сводом, которая уже в катакомбах стремилась по крайней мере, иметь значение самостоятельного архитектонического монумента. В этом наглядно можно убедиться при рассмотрении некоторых монументов в катакомбах. Таковы особенно две крипты в катакомбах св. Прискиллы, описанные автором ранее. В одной из них ниша над гробницей удлинена в верх и сведена абсидообразно. В другой ниша эта имеет форму настоящего абсида, так как продолжается до самого пола, а вместо гробницы, высеченной в самой почве, здесь должен был стоять саркофаг. Основной план аркосолия, по мнению Рихтера, соответствует плану транзепта. Транзепт простирается над криптой. Саркофаг помещается здесь внизу, в крипте, но прямо над ним среди транзепта стоит престол. Вверху широкой дугой распростирается триумфальная арка, которая всегда украшена фигурной живописью сообразно с обычаем, принятыми относительно аркосолиев. Таким образом могущественный, лежащий поперек здания, транзепт образует обширное идеальное место обитания чтимых мучеников, имеющее некоторое соответствие с целлой античного храма, как жилища богов. Тяжелые и сдавленные пропорции нижнего аркосолия развернуты здесь в возвышенное монументальное здание необыкновенно смелой концепции. Если взять за исходную точку наблюдения лицевую сторону покоящейся на могучих колоннах триумфальной арки, которая на концах боковых кораблей никогда не встречается, то весьма возможно вызвать в представлении воспоминание о гробе в катакомбах. Это взаимоотношение между транзептом и аркосолием представляется совершенно очевидным, если музивные декорации древнейших базилик сравнить с живописными декорациями аркосолиев из IV ст. Известно, что в каждой базилике в абсиде находится большей частью образ Христа, а на триумфальной арке изображения апостолов, или старцев апокалипсиса, и притом в большинстве случаев фигурные изображения встречаются и вообще только на этих двух местах. В аркосолиях изображения помещаются тоже на лицевой стороне арки и в отверстии аркосолия, на задней стене ниши. Изображения эти имеют здесь символический характер, во если перевести их на реальные образы, то они окажутся совершенно тожественны с соответствующими изображениями базилик. В подтверждение этого автор приводит довольно значительное количество примеров. На тоже взаимоотношение между транзептом и аркосолием указывают, по его мнению, также и посвятительные надписи на триумфальных арках базилик. Что касается до других объяснений происхождения транзепта, то Рихтер считает их не имеющими оснований. Так по его словам «мы не имеем никакого права объяснять транзепт, как пространство, назначенное для отправлений клира», так как на самом деле транзепт такого назначения не имел и не мог иметь. Символическое объяснение, состоящее в указании на крест, как на символ, имевший влияние на образование плана базилик он находит тоже неудовлетворительным, так как об этом ничего не говорят будто бы древние писатели и так как транзепт своими концами не выдается из общего плана или выдается недостаточно и следовательно не дает полного сходства плану этих базилик с крестом. – Общий вывод относительно происхождения римской базилики автор делает такой: римская базилика IV и следующих столетий есть органическое соединение продолговатой церкви – места собрания общины с мученическим гробом. Колоссальным размерам, которые нужны были для дома общины, должны были соответствовать размеры и целлы мучеников. Иначе и не могло быть, так как в этих монументальных зданиях, как показывают посвятительные надписи, почитание мучеников выступает на первый план.

Такова гипотеза, которую Рихтер предлагает для объяснения происхождения алтарной части христианских базилик. Нельзя сказать, чтобы она была совершенно новая, так как связь между христианским алтарем и гробом мученика давно уже констатирована. Но она развита совсем в новом направлении на основании новых фактов, сопоставлений и соображений. Жаль только, что факты, лежащие в ее основании, недостаточно еще обследованы, а некоторые соображения высказаны не ясно и неопределенно.

Желая доказать влияние на образование алтарной части базилик надгробных памятников, он указывает между этими последними два, так сказать, прототипа, способные оказать такое влияние: надземный гемицикл и подземный аркосолий. Он пытается по-видимому отвести действию каждого из этих прототипов свою особенную сферу, но высказывает это довольно сбивчиво и даже противоречиво. Так в IV гл. надземные оратории он явно ставит в связь с языческими надгробными, памятниками, а ниже (р. 41) заявляет, что есть оратории с одним абсидом, построенные по образцу подземных христианских крипт, в роде указанных в усыпальнице Прискиллы. Затем для объяснения абсида базилик без транзепта он считает достаточным сослаться на абсидальные формы надгробных ораторий, но что касается абсида в базиликах с транзептом, то не ясно, имели ли такое же влияние эти формы и здесь и если имели, то имел ли на тот же пункт влияние также и аркосолий; равным образом не ясно, имел ли аркосолии влияние на образование алтарной части базилик без транзепта. Но главная неясность состоит в объяснении транзепта. Весьма трудно понять, каким образом из аркосолия мог произойти транзепт, ибо от раздвигания аркосолия получается прежде всего не транзепт – пространство удлиненной узкой формы, а расширенный абсид с престолом в центре.

Тем не менее основная мысль представляется нам более, чем вероятной. Весьма вероятным представляется, как то, что аркосолий имел влияние на образование алтарной части вообще, так и то, что транзепт находится в тесной связи с существованием в храме подземной крипты. Очень замечательно в этом отношении, с одной стороны, то, что триумфальная арка с известного рода изображениями и надписями, указывающая на влияние аркосолиев, существует в базиликах без транзепта, также как и в базиликах с транзептом, а с другой стороны то, что в древних римских базиликах, не имеющих подземных крипт, нет и транзепта. Так в древних римских базиликах, посвященных пресвятой Деве, нет транзептов, так как нет и крипт; напротив в вифлеемской базилике посвященной той же пресв. Деве, есть обширный транзепт, так как есть и крипта. В тоже время известно впрочем, что есть древние базилики, имеющие крипты, но все таки не имеющие транзепта. Отсюда является невольно предположение, не определялось ли существование транзепта и большие или меньшие его размеры размерами и расположением подземных крипт, которые при построении базилик строители желали сохранить в целости. Транзепт в базиликах, как известно происходит вследствие того, что ряды колонн, расчленяющие продольное здание на корабли и поддерживающие кровлю здания, на некотором более или менее значительном расстоянии от алтарной или задней стены и абсида, прекращались и образовался таким образом промежуток не заполненный колоннами. Какая причина этого явления? Если смотреть на дело с чисто технической точки зрения, то здесь можно предполагать желание сохранить подземную крипту в неповрежденном виде. При отсутствии транзепта это было не всегда возможно, так как для колонн, поддерживающих тяжесть кровли, нужно было рыть фундамент, при чем иногда, смотря по размерам и положению, крипта неизбежно должна была потерпеть повреждение. Высказанное предположение кажется нам, весьма возможно, хотя оно впрочем не исключает, собой и других объяснений. Очень жаль, что планы подземных частей древних базилик весьма мало известны.

Во всяком случае даваемое Рихтером объяснение заслуживает полного внимания. Оно разрушает еще одну из аналогий между христианскими и языческими базиликами и притом весьма важную, именно ту, которая касается абсида. Если объяснение это верно, хотя бы только в основной мысли, то зависимость христианской базилики от языческой, оказывается еще слабее, чем как думали до сих пор. Христианская базилика оказывается довольно сложным явлением, самостоятельно выработавшимся посредством своеобразной комбинации разных архитектонических элементов на чисто христианской основе.