Суждение большого московского Собора 1667 года о власти царской и патриаршей

(к вопросу о преобразовании церковного управления Петром Великим)

В журнале „Русский Вестник“ за прошлый 1891 год появились две любопытные статьи, затрагивающие очень важный вопрос: о преобразовании нашего высшего церковного управления Петром Великим. Первая статья, помещенная в апрельской книжке журнала, носит заглавие: О нашем высшем церковном управлении; подписана она буквой Z. Вторая статья, помещенная в ноябрьской книжке журнала и заключающая в себе критику первой статьи, озаглавлена: О преобразовании церковного управления Петром I; вместо подписи автора под статьей поставлены три звездочки. В понимании и объяснении затронутого вопроса оба автора решительно расходятся между собой. Мы отметим здесь некоторые существенные пункты в их воззрениях на поставленный вопрос применительно к задаче нашей статьи.

Г-н Z. говорит: „перемена высшего управления, произошедшая при Петре Великом, была не столько личным его делом, сколько совершенным, по разуму русского народа, выполнением требования исторического хода и силы вещей: Петр I-й только дал определенную форму и узаконил то, что существовало и до него в жизни нашего отечества и уже готово было разрешиться теми или другими последствиями для следующих поколений; гениальный государь только направил ход вещей в данном направлении“.

В доказательство той мысли, что церковная реформа Петра действительно была совершена „по разуму русского народа“, г-н Z. рассказывает между прочим и следующее: когда царь Феодор Алексеевич дал предложение собору 1681 года, „чтобы каждому митрополиту имети во своей епархии епископов, подвластных им, а святейшему патриарху, Отцем Отцу, имети многих епископов, яко главе и пастырю“, то великому государю били челом митрополиты и архиепископы, чтобы великий государь милостивно к архиерейскому чину рассмотрение положил и вновь где в пристойных местех и в дальнех городех и многонародных, архиереев устроити, архиепископов или епископов, особыми их епархиями, а не под митрополиты быть подвластным, для того чтоб в архиерейском чине не было какого церковного разгласия и меж себя распри и высости, и в том несогласии и в нестроении святой церкви преобидения и от народа молвы и укоризны“. В этом действии на соборе 1681 года русских иерархов, г. Z. видит их решительное нежелание иметь над собою патриарха яко главу, прямое их желание в высшем церковном управлении той реформы, какая потом и произведена была изданием Духовного регламента. В протесте русских иерархов на соборе 1681 года предложению царя Феодора Алексеевича, говорит автор, „справедливее будет видеть доблесть этих иерархов, действительную и разумную заботу их единственно о благе церкви, по русскому православному понятию о ней, а не по тем представлениям, которые проникли к нам с учреждением патриаршества и сердечно восприяты были не только самими русскими патриархами, особенно Никоном, но и царями и, по-видимому, главным образом, царями. Личный характер Феодора Иоанновича, Алексея Михайловича и Феодора Алексеевича очень известен: это люди чувства и воображения. А такие люди пленяются внешностью предмета, а не его внутренним содержанием. Не в этих венценосцах сосредоточивался современный им разум русской земли и не они управляли силой вещей и их течением…. управляли этим течением думцы, т. е. люди мыслящие, и иногда стоящие к кормилу управления не близко. В данном случае церковный вопрос, поднятый еще Иоанном III и получивший при Иоанне IV такое определенное течение, что ни Годунов, ни Никон не в силах были направить его разрешение в другом направлении, стал достоянием людей мыслящих допетровского времени настолько, что, при попытке царя Феодора Алексеевича решить его в направлении противном разуму русского народа, митрополиты и архиепископы, участвовавшие в соборе 1681 года, своим челобитием разрушили воздвигавшиеся оплоты, преграждавшие путь силе вещей и таким образом еще до воцарения Петра Великого сделали то, чему он в Духовном регламенте только дал определенную, законную и вследствие этого обязательную форму. Потому, может быть, уничтожение у нас патриаршества и встречено было народом сдержанно – спокойно, что в строе церковной жизни епархии не только не произошло существенного изменения, но власть и честь епископа еще была возвышена, и уничтожены были все поводы к „разгласию, распрям и высости“ среди архиерейского чина, о чем до Духовного регламента много помышляли не только думцы светского чина, но и думцы духовного чина. А потому реформа вьпшего церковного управления, совершившаяся при Петре I-м, справедливо должна быть рассматриваема не как личное только его дело“. И в другом месте г-н Z. замечает: „Петр I-й, при помощи своего ученого сподвижника Феофана Прокоповича, не что другое сделал, как бесповоротно направил течение дел церковного управления туда, куда и до него, начиная с Иоанна III и кончая собором 1681 года, силились направить лучшие русские люди, насколько то зависит от мощи людской, а не от Главы церкви Господа нашего Иисуса Христа“.

Таким образом, по представлению г. Z оказывается, что Петр Великий, уничтожая на Руси патриаршество и подчиняя своей державной воле все течение дел церковного управления, действовал в этом случае „по разуму русского народа“, выразителями которого были и „думцы духовного чина“, именно: митрополиты и архиепископы бывшие на соборе 1681 года. Духовный регламент, по представлению г. Z. только осуществлял и узаконивал истинные, заветные желания самих русских архиереев, которые всегда желали видеть церковное управление на Руси именно в том виде, как оно было поставлено Петром I-м.

Уничтожение на Руси патриаршества Петром Великим г. Z. считает делом государственной необходимости, так как патриаршество было опасно для правильного, спокойного течения государственной жизни. „Самодержавие можно назвать, говорит он, освободительным началом в жизни русского народа, которое, укрепляясь постепенно, в лице Петра Великого увидело наконец необходимость в решительном ударе союзу всех начал, угрожавших опасностью самому государству. Таким ударом и было уничтожение патриаршества, с указанием в Духовном регламенте на опасности для государства от единоличного церковного управления в стране, полной невежества“. „Петру Великому, говорит автор, не оставалось другого исхода, как только, не касаясь основного церковного устройства и даже церковного управления в том виде, как оно организовалось до IV века, когда церковь шла не в союзе с государством, а вне государства, имея в нем своего гонителя, уничтожить оказавшееся опасным для государства патриаршее правление и заменить его соборным, обязав каждого члена учрежденного собора верноподаннической присягой“. Уничтожение патриаршества, уверяет г. Z. „было не нападение на церковь со стороны государства, а самозащита последнего, предпринятая не против церкви, а против внутренних своих врагов, прикрывавших свои преступные цели именем и благом церкви“.

Таким образом, по мнению г. Z. патриаршество было у нас не только явлением ненормальным, противоречившим „разуму русского народа“ и желаниям самих русских архиереев, но и явлением вредным и даже прямо опасным для государства, которое, поэтому, в интересах самозащиты так или иначе, но должно было уничтожить патриаршество.

Относительно той мысли, что Петр I, уничтожив патриаршество, сам сделался главою русской церкви и тем ввел в России цезаропапизм, г. Z. заявляет, что это решительно неверно. „Вопрос о главенстве русской церкви, говорит он, при Петре даже не был поднимаем, так как еще при отце его сделано было почти все необходимое для того, чтобы этот вопрос западной Европы сделать навсегда для православной России неуместным. Это было во время, длившегося несколько лет, дела патриарха Никона. „Разве царь, писал этот патриарх в своем ответе (тетрадках) Паисию Газскому и боярину Стрешневу, – есть глава церкви? По апостолу глава церкви есть Христос (Кол.1:12). Где говорится о том, что царь имеет власть над церковью“? Эти слова знаменитого патриарха показывают, что во время столкновения его с царем Алексеем Михайловичем, вопрос о главенстве церкви занимал умы наших предков. Но есть основание думать, что он явился не вследствие органического развития и роста русского народного самосознания, а внесен был в среду современников Никона пришлыми нам людьми, подобными Газскому Паисию, для которого то, напр., обстоятельство, что у царя в гербе двуглавый орел, могло казаться доказательством власти царя над русской церковью: „для чего двоеглавый орел пишется? говорит он в 26 ответе Стрешневу и отвечает, что он расширяется к достоинствам церковным и мирским. Для единомышленников Паисия могло казаться доказательством главенства царя в церкви и то, что он назначает в монастыри настоятелей и даже „обирает“ патриарха. Для мыслящего же русского человека того времени такие речи не могли быть доказательны, так как, согласно его представлению о церкви Христовой, никак невозможно было назвать властью церковною новгородских, напр., мужей, обиравших себе архиепископа, или вотчинника, выбиравшего в выстроенную им церковь попа, ни в каком смысле не годилось называть главою церкви. Для того, чтобы выразить отношение первых и последнего к церкви, существовало у нас другое слово: строитель или ктитор, заключающее в себе понятие, можно сказать, только соприкасающееся с понятием о церкви, но не входящее в состав его, как видовое, или низшее“. Русский царь, по мнению г. Z. и есть именно строитель или ктитор русской церкви, а не глава её.

Автор второй статьи, помещенной в ноябрской книжке Русского Вестника (за прошлый год), под заглавием: О преобразовании церковного управления Петром I, подверг критике основные положения статьи г. Z. и находит их вообще очень несостоятельными и несогласными с действительными и правильно понимаемыми историческими фактами. Он отрицает справедливость того положения г. Z. что перемена высшего церковного управления совершена Петром по требованию истории и „по разуму русского народа“ т. е. что произведенная Петром в высшем церковном управлении перемена соответствовала исторически сложившимся взглядам и желанию русского народа. Он признает несправедливым и то мнение г. Z, что „требования истории и разум русского народа в вопросе о строе нашей церкви с особенной ясностью выразились в челобитной архиереев и митрополитов собора 1681 года“; решительно восстает и против того мнения г. Z, что от единоличного церковного управления в стране полной невежества, была опасность самому государству и что в интересах самозащиты государство должно было уничтожить опасное для него патриаршество. Критик по этому поводу замечает: „если, по верному, в этом случае, признанию г. Z., власть константинопольского патриарха несравненно обширнее и сильнее власти бывших всероссийских патриархов, – а она оказывается нисколько не стеснительной даже для самовластия турецких султанов, – если затем со властью всероссийских митрополитов, которая также была шире и сильнее власти всероссийских патриархов, жили в мире и добром согласии князья удельные и великие, власть которых уступала, конечно, власти позднейших московских самодержцев, то каким же образом из этих посылок может вытекать заключение об опасности для московского самодержавия патриаршего управления и о необходимости его уничтожить? Далее, в чем заключалось эта опасность для государства, которой оправдывается в глазах автора изменение нашего церковного строя? – Он этой опасности со стороны патриаршего управления не указывает“. Далее критик говорит: „переходя к рассмотрению доводов в пользу произведенной перемены Петром церковного управления, заимствованным г. Z. из Духовного регламента, мы предварительно заметим, что утверждение, будто бы автор Духовного регламента имел перед собой идеал первоначальной церкви Христовой, является совершенно произвольным… свои собственные вымыслы не следует выдавать за Христово или апостольское благовествование, или чисто протестантское воззрение на церковную власть и протестантские в церкви порядки не следует называть православными и придавать им значение совершенно обратное тому, какое они в действительности имели и имеют“. „Наша русская церковь, продолжает тот же автор, как во времена всероссийских митрополитов, так затем и при всероссийских патриархах, была не монашеской церковью, а соборною, доказательством чего служат и упоминаемые г. Z. соборы 1589, 1667 и 1681 годов и даже сам патриарх Никон, ибо какого бы ни был он высокого о своем сане мнения, и какие бы ни приписывались ему честолюбивые „замахи“, однако же он не считал себя ни духовным монархом, ни папою, ибо не отрицал своей подсудности власти правильно составленного собора“. „Между тем, Петр не признавал никакого суда над собою и в церкви: считал себя крайним судиею во всем и хотел, чтобы не только в государстве, но и в церкви воля его была законом. Ставя весь епископский чин в безусловное и полное подчинение духовному коллегиуму и ставя себя самого крайним судиею этого коллегиума, Петр тем самым именно и делал церковное наше управление монаршеским и упразднял в нем соборное начало…“

Мы, со своей стороны, имеем в виду только рассказать некоторые факты, кажется недостаточно известные авторам обеих статей, а между тем имеющие, по нашему мнению, прямую и даже очень тесную связь с церковной Реформой Петра Великого. Нам кажется, что приводимые ниже факты имелись в виду, когда писался Духовный регламент, почему и вся реформа высшего церковного управления, совершенная Петром, не может быть правильно понята и оценена без обстоятельного знания этих фактов. Познакомить с ними читателей, повторим, и составляет единственную задачу настоящей статьи.

Некоторые светские историки, как например Соловьев, говорят, что будто бы патриарх Никон уже при перенесении мощей св. митрополита Филиппа из Соловецкого монастыря в Москву кроме религиозной цели преследовал в этом деле и цель политическую, – хотел возвысить положение церковной власти в государстве, хотел заставить светскую власть публично покаяться в тех оскорблениях, какие она некогда нанесла власти церковной в лице митрополита Филиппа¹. Это предположение подтверждается характером молебной царской грамоты к мощам св. Филиппа, в которой царь желает пришествия святителя в Моску и потому, „чтобы разрешить согрешение прадеда нашего царя и великого князя Иоанна, совершенное против тебя нерассудно завистью и несдержанной яростью“, причем царь Алексей Михайлович торжественно заявляет: „преклоняю сан свой царский за согрешившего против тебя, да отпустишь ему согрешение своим к нам пришествием, да уничтожится поношение, которое лежит на нем за твое изгнание; пусть все уверятся, что ты примирился с ним. Умоляю тебя, и честь моего царства преклоняю пред честными твоими мощами, повергаю к молению всю мою власть, приди и прости оскорбившего тебя напрасно... Оправдалось на тебе евангельское слово, за которое ты пострадал, что всякое царство, разделившееся на ся, не станет; и теперь у нас нет прекословящих тебе, нет ныне в твоей пастве никакого разделения“². Религиозный и впечатлительный Алексей Михайлович действительно готов был тогда преклонить свой царский сан и честь царства своего под святительскую руку, которая будет направлять его. Эту свою готовность подчиниться верховному архипастырю церкви он выразил в письме к составителю ненавистного Никону Уложения боярину Одоевскому, причем царь косвенно порицает и бояр, гонящих церковную власть: „где гонимый и где ложный совет? пишет он боярину. Где обавники соблазнители и мздою ослепленные очи? Не все ли погибли злою смертию и изчезли на веки? Не все ли в здешнем мире приняли месть от прадеда моего царя Ивана Васильевича, а на том свете вечную муку, если не раскаялись? О блаженны заповеди Христовы! О блаженна истина нелицемерная! О блажен воистину и треблажен тот, кто исполнил заповеди Христовы и пострадал от своих за истину. Нет ничего лучше как веселитися и радоватися в истине и правде, за нее страдать и людей Божиих рассуждать по правде. А мы ежедневно у Создателя Бога и святых Его просим, чтобы Господь Бог даровал нам, великому государю, и вам боярам с нами единодушно люди Его световы судить по правде всем равно; и о всех христианских душах поболение мы имеем, чтоб крепким в вере быть, и в правде и истине как столпам стоять твердо и за неё страдать до смерти во веки и навеки“³. Находясь в таком настроении царь охотно, при избрании Никона в патриархи, дал публичную торжественную клятву, как требовал того Никон, во всем слушаться нового архипастыря, „яко начальника и пастыря и отца краснейшего“, и на этом только условии Никон согласился сделаться патриархом. Царь выполнил свое обещание: он вполне подчинился Никону, слушал во всем его советов и указаний, сделал его своим. „собинным“ другом и даже допустил рядом с великим государем появиться другому великому государю – патриарху, который не прочь был, при случае, взять на себя и бразды государственного управления. Духовная власть в лице Никона возведена была таким образом на небывалую высоту. В Москве скоро стали замечать, что и новый безмерно возвысившийся патриарх пренебрежительно относится к царской власти, что патриарх заслоняет собою царя. Неронов свидетельствует, что будто бы о благочестивом царе у патриарха слово было: „мне де и царская помощь негодна и ненадобна, да таки де на нее и плюю и сморкаю“, хотя Никон и заявил, что таких слов о царе он не говорил. Неронов говорил потом и прямо в глаза Никону: „дивлюся – государевы царевы власти уже не слышат; от тебя всем страх, и твои посланники паче царевых, всем страшны, и никто же с ними смеет глаголати что, аще силою озлобляеми теми. Затвержено у них: знаете ли патриарха? Не знаю, который образ или звание приял еси. Ваше убо святительское дело Христа во смирение подражати и его, пречестнаго владыки нашего, святую кротость“. И к самому государю непосредственно Неронов обращался с такими речами: „доколе, государь, тебе дотерпеть такому Божию врагу (т. е. Никона)? Смутил всею русскою землею и твою царскую честь попрал и уже твоей власти не слышать – от него врага всем страх“⁴. Дьякон Феодор пишет государю: „а о том, государь, что у Никона патриарха слышал аз поносныя слова на тебя, царя, о том скажу, ково ты, государь, зная пришлешь, или сам спросишь“⁵. Подьяк Федор Трофимов показывал: „он, Никон, сделал собе пояс златый с большим украшением и говорил: ни в царских де такова нет. И то ево на царскую державу гордость... Римский убо папа, егда умысли царскую власть себе похитити, прежь сего митру на себя возложи и панагию другую наложи, и виде умысл необличен, и в том пребыть не малое время; и по сем умысли с советники своими, и кесаря Генриха подаянием сокромента уморил, и тако все царское обдержание на себя восхити. В сие убо, Никон, яко волк во овчую кожу, облечен, митру на главе нося и панагию другую на себя налагая, и советником своим повелевая також: се убо не меньшее похищение царского чина и власти. А еже обема рукама, благословляти, то являет всеобдержание людское. Он же, Никон, дмяся своею гордостию, поставил крестовую церковь выше соборные церкви; тут же сделал себе светлицы и чердаки: и то явное его на царскую державу возгоржение“⁶. Как ни наивны эти обвинения Никона в возгоржении его на царскую державу, однако они характерны и имеют свое значение, как выражение того, что по убеждению и по наблюдениям некоторых, Никон действительно старался поставить патриаршую власть выше царской. Паисий Лигарид писал к Никону: „ты может похвалиться, Никон почтеннейший, что ты имел у себя богоблагодатного и августейшего самодержца нашего государя Алексея Михайловича: таково смиреномудрие, таковое уважение к тебе, служителю церковному, которому предстоял он с почтением и смирением, так что бояре (думные) соблазнялись не раз об унижении царского достоинства“⁷. Очевидно, что Никон, будучи патриархом, явно стал в такие отношения к царю, что многим казалось со стороны, будто бы царское достоинство было унижено Никоном, что достоинство патриарха Никон сознательно стремился поставить выше царского достоинства. Сторонник Никона Зюзин показывал: „я ему (Никону) многажды говорил о дерзновении его высоком“⁸. Но вопрос заключается в том: действительно ли можно приписать Никону „высокое дерзновение“ – сознательное стремление возвысить духовную власть над светской, достоинство священства поставить выше достоинства царства? Мы должны ответить на это утвердительно.

Свои воззрения на отношение царства и священства Никон очень откровенно и определенно выразил по преимуществу в своем обширном сочинении под заглавием: „Возражение или разорение смиреннаго Никона, Божиею милостию патриарха, противо вопросов боярина Симеона Стрешнева, еже написана Газскому митрополиту Паисе Лигаридиусу и на ответы Паисеевы“. Приводим из этого сочинения ряд выдержек, которые вполне выясняют взгляд Никона на интересующий нас вопрос. „Хочеши ли навукнути, говорит Никон, имея в виду Паисия Лигарида, яко священство и самаго царства честнейшии и большии есть начальство, и да не багряницу речещи ми, ниже диадиму, ниже ризы златы сень бо все она и весних цветов худейша: всяка бо слава человечья, рече, яко цвет травный, аще и самую речещи царскую багряницу, не убоми сия глаголи. Но аще хощеши иерусалимское ко царю разнства видети, яже комуждо данныя власти истяжуй и множаю от царя высочайший узреши иереа седяща: аще бо и честен вам престол царский является от приложных ему камений и обдержаща и злата, должен есть судитися яко царь, но обаче яже на земли получил есть строительствовати, и множае сея власти не имать ничтоже. Священства же престол на небеси посажден есть: кто си глаголет, – сам небесный царь: елика бо аще свяжете на земли, будут связани на небесех, что сея равно убо будет чести от земли? Начало суда приемлет небо, понеже судия на земли сядет, владыка последует рабу, я яже убо сей отсудит, сия он горе утверждает, и между Бога и человеческаго естества стоит священник, яже отнуду чести вводя нам яже от нас мольбы возводя, тамо гневающась, того ко общему примиривая естеству приразившаяся нас исхищая от того руку. Сего ради и царие помазуются от священническую руку, а несвященники от царствия руки, и самую царскую главу под священникове руце принося полагает Бог, наказуя нас, яко сей она болше есть властник, меньшее бо от болшаго благословляется⁹. Христос глаголет: дастся им всяка власть на небеси и на земли оставляти грехи; и паки рече: его же свяжеши на земли будет связан на небеси, кому же таковая власть дана есть? Слышал еси „яко св. апостолам и по них преемников тех архиереом, а не царем. Царь здешним вверен есть, а аз небесным; царь телесем вверяем есть, иерей же душам; царь долги имением оставляет, священник же долги согрешением; он принуждает, а сей и утешает: он нужею, сей же советом; он оружия чувствена имать, а сей духовная; он брань имать к сопостатам, сей же к началом и миродержателем тмы века сего и сего ради священство царства преболе есть“. Указывая на гибель Дафана, Авирона и Корея, хотевших восхитить священнические права Аарона, и затем на отвержение Богом царя Саула, Никон обращается к Лигариду: „видеши, ответотворче, глагол Божий, а не человечь: яко властелина тя поставих (слава Самуила к Саулу от лица Божия) хоругви колена израилева, а не жертвы и всесожжения приносити, являя яко священство болши есть царства, и еже пожелал (Саул) большее (священства), сущее свое погубил. Но мы уже выше сих написали, яко священство более есть царства, почто предваряеши царством (священство)? Увеждь в вышеписанных, яко и царие предпочитали священство, горе сидящее на небеси? Но поминаеши ли хотящих обесчестить священство Дафана и Авирона, что случися тем, и паки: Саул и Озия, паче достояниа своего поискавше, и еже имевше, погубиша. Како убо глаголеши совопросниче, яко царь вручил Никону досматривать всяких судеб церковных, не виде в вышеписанных, яко не от царей начальство священства приемлется, но от священства на царство помазуются, тем же явлено есть множество, яко священство царства преболее есть. Хощеши ли истину навыкнути яко и сам той диадимою украшаяйся, священнической власти повинен, и его свяжет кто по правде на земли, будет связан на небеси. А его же царь свяжет временно или убиет, имать о сем ответ пред Господом Богом, который научил не боятися от убивающих тело, душу же не могущих убити; но боятися подобает могущаго душу и тело погубите в геенне огненней. Что есть благотворение государево? Се ли есть, аще восхити на себя чин священства, ино бо есть священства чин и ино царства, якоже выше писахом много; но и ныне еще глаголем, яко священешво боле есть царства: священство от Бога есть, от священства же царства помазание“. Затем Никон подробно говорит об учреждении ветхозаветного священства и потом новозаветного, о распространении по разным странам христианства, вместе с которым повсюду распространялась и церковная иерархия, рассказывает как она возникла и распространялась в частности на Руси и из всего сказанного делает такое заключение, „что священство не от человек, ни человеком, но от самого Бога и древнее и нынешнее, а не от царей, но паче от священства царство произыде и ныне есть, якож устав церковнаго поставления свидетельствует. Священство всюду пречестнейше есть царства, якоже выше назнаменах от божественнаго писания, и ныне паки речем: „царство, аще и от Бога, дедеся в мир, но во гневе Божии, и се чрез священство помазуется чувственным елеом, священства же помазание св. Духом непосредственны. Власть священства толика гражданския лучши есть, елико земли небо, пачеже и много вящше“. Наше бо, рече, житие на небесех и живот наш тамо сокровен со духом в Бозе¹⁰, и почести тамо и течение о сущих тамо венцех, ниже бо разоряется по скончании сей живот, но тогда сияет болше. Сего ради не точию князей и местных, но и самих иже диадимою обложенных, большую прияша честь, имущия сию власть, аки в больших и над большими претворяюще человеки“. Никон не признает, чтобы царь мог относиться к архиерею только как к своему подданному: „где, ответотворче, писано есть о сих, еже царю почитати подданных слуг своих, их же хощет, а не архиереа-се речено о архиереи ж; инако рече Спас: слушай вас, Мене слушает... братие повинуйтеся наставником вашим покаряйтеся. Какоже может царь, его же хощет, почитати таковых, которые от самого Бога славою и честию венчани и честь (их) и слава паче царства, елико небо земли честнейший есть, якоже свидетельствуют богословцы... яко же капля дождя от великия тучи, то есть земля от небеси мерится, тако и царство меньшится от священства. Царь аще и власть приял от Бога в маловременном сем царствии почтити или уничижити кого, но не пребывает в век, и Бог того разрешити может и время и царствия применением разрешает, и на самаго того царя суд Божий настоит, аще почтил, его же почтил благозаконно, а не по своей любви, и уничижил, его же уничижил по закону заповедей, а не по своей ненависти; священник же, аще кого свяжет на земли, ни сам Бог разрешит того. Да почто царь сам поповы руки целует, которые нами посвящены и ко благословению приходя, и сам главу свою преклоняет; и мы тому чудимся, почто царь архиереом и ереом нудит руки своя целовать, не суть архиерей, ни иерей; аще и ему, государю, за премногую его гордость, мнится священство менши царства, познает тогда различие царства и священства, егда познани будем от нелицемерного судии, Христа и Бога нашего“¹¹. И в одном из своих писем к государю Никон прямо пишет: „окуду ты такое дерзновение приял, еже сыскивати о нас и судити нас? Которые ж тебе законы Божия велят обладати нами. Божиими рабы? не довольно ли ти бысть царстия мира сего люди рассуждати в правду и ни о сем прилежиши, а еже повеление твое, написанное в наказе, взять крестьян Воскресенскаго монастыря, по каким то уставам? Надеюсь, аще и поищеши, не обращеши, разве беззакония и писания? Послушай же Господа ради, что бысть древле за такое продерзание... Горе тем, иже по убиении имут быть ввержени в дебрь огненную; того боятися надобно, иже ныне славою мира сего превозносятся и гордятся, аки безсмертни и аки боги славятся от человек безумных, в сладость приемлют таковыя безумные глаголы: ты Бог земной. Нас же священное писание учит: Бог наш на небеси и на земли вся, елико восхоте, сотвори. Таковыми безумными глаголы Навуходоносор, царь вавилонский, усладився, царства лишися“¹².

Усвоив себе взгляд на священство, как высшее царства, как на независимое от него ни в чем, требующее себе со стороны царства не только почитания и внимания, но и послушания, Никон подверг, с этой точки зрения, беспощадной критике существовавшие при нем, исторически сложившиеся отношения церкви к государству и естественно приходит к тому выводу, что церковь находится в положении гонимой и угнетаемой со стороны светской власти. Никон потому именно и оставил патриарший престол, что видел церковь гонимою со стороны светской власти, что государь перестал повиноваться церкви и стал несправедлив к её представителю Никону, которого он теперь всячески гонит и преследует. „Елико он, великий государь царь, поелико возможно пребывал в своем обещании повиняся святей церкви, и мы терпели; егда ж он, великий государь, изменился от своего обещания и на нас гнев положил неправедно, яко же весть Господь, и мы, помня свое обещание о хранении заповедей Божиих“, оставили престол. Никон потому единственно оставил престол „пусть ему государю просторнее без меня (будет), а то, на меня гневаяся, к церкви не ходит, и про тот гнев всему государству ведомо, что он, государь, гневаяся на мене не приходил (в церковь). А всесвятей велицей церкви обид много стало, и божественных заповедей Христовых и св. Апостол и св. отец правил, как обещал (царь) на нашем поставлении, не почал соблюдать, а мы на избрании своего патриаршества и сам обещали с клятвою и с подписанием руки своея Божия заповеди и св. апостол и св. отец хранити“¹³. В письме к царю Никон так объясняет причину своего удаления с кафедры: „видя св. церковь гониму, послушав словесе Божия, еже есть: аще гонят вы в городе, бегите во ин град; и паки: се удалихся бегая, и водворихся в пустыни, чаях Бога спасающего мя, – и ни зде есмь обрел покая“¹⁴. Царь всячески продолжает преследовать и удалившегося уже с кафедры Никона: „зриши ли колик подвиг, коликое тщание показует от великаго гнева своего на мя царь, – что бы какову лжу не сказал кто, сам чрез вся святые Божия заповеди и апостольския и отеческия правила по всей России сыскивает с большим страхом и прещением о несведомых наших, и бысть сам судия и истец, весь на себя суд и оправление христианское взял. Глаголет царь, что мы ево (Никона) не гонили с престола, но яко же тогда, егда засвидетельствовал пред Богом и Отцем и Господем нашим и святым и животворящим Духом о неправдах его государевых и о напрасном гневе невинно на мя во святей велицей церкви, и от тех времен не престая гонит; ему кажется легко, что волю дал всякому неправеднику злословити, елико кто хощет и умеет, а нам уже от злодеев смерть приходит... Что же болше гонения сего, еже всех архиереев, архимандритов и игуменов созвав по нашем отхождении, сам и гонителю и истец бысть; все, елико ему государю годно, собрав написа, сказки готовыя присла на собор и всех своею милостию и жалованьем, иных же страхом, всех к своему государеву хотению принуди, их же души, согрешившия взыщет на нем Господь Бог. И потом, кто о чем ложно не побьет челом, все с выговоры государь посылает, аки ко осужденному, своих государевых думных, и ко всем велит по нужи самому в суд приходити о всяких делах случившихся, чево и над попом не предстоит делать. И елицы добрыя боголюбцы посещали нас в бедности нашей Бога ради, или которыя добрыя люди, видя наше бедное житие, попечалится или поскорбит словом, а ему великому государю ведомо учинится, тех всех – овех в заточение посла, овех иними страхи обложи и прещенми лютыми, а царское дело таково, аще и над единым человек что сотворит, все того ради устрашатся“. Преследуя Никона, царь оказывается крайне неблагодарным к нему: „воспомянул бы, государь, и нашу к ним, государем, работу, и молитвы и слезы, якоже есть ведомо им государем по два моры, и превратив свое к нам немилосердие на прежнню любовь, и иже советующим на мя злое, сотворил бы якоже и Аману... Нам царское величество за многия наши труды малое некоторое подаяние даде, – недостойно его подаяние наших трудов и болезней! Но и се мы у себя ничтоже удержахом к своим прихотем, но и все Господеви возложихом, якоже свидетельствуют вещи“. Причина этих гонений на Никона и ненависти к нему царя заключается в том, что „государь восхитил церковь и достояние ея все в свою область беззаконно, того ради и нас ненавидит, якоже прелюбодей никогда межет любити законного мужа, но присно помышляет о нем злое“¹⁵.

Царь гонит и преследует не только Никона, но и других архиереев и всех вообще духовных, над которыми он беззаконно присвоил себе право ставить их, судить, облагать даньми, так что царь обладает теперь и правит всем церковным, всей церковью. В виду этого Никон пишет: „царь не есть и не может быть глава церкви, но яко един от уд, и сего ради ничтоже может действовати во церкви, ниже последнего четца чин. А что ныне чрез волю Божию действует, насильством церкви Божии насильствует, и вся яже их, отъемлет, архиереев, архимандритов и весь священный чин судит, имать сам судим быти от нелицемернаго судии Христа... Где есть Христово слово, да власть имать царь над церковию?., Дивно есть, како человеколюбие Божие терпит, еже ныне не точно сам царь сан святительства на ся восприял, но и вси, во власти его сущии, то творят“. „Аз пред Богом о сем извет творя во святей церкви, яко много любодействова царь, якоже и ныне от всех видится, како любодействует святою церковию, всеми церковными уставы и вещми“. „Православнии царие священство предпочитали паче царства, а не как ныне, еже в лицо нам говорят, понося: царь де един велик, а вас де много; не тот де патриарх, – ино чернцов много у государя; а чернцы раби Божии и богомольцы царскии, а не раби, еже ныне араиереи и монастыри принуждены царским величеством во все злое мирское дело и тягло и воинствовать яко и простым человеком“. „Царь церковию обладает, священными вещми богатится и питается, славится в них, яко вси церковницы: митрополиты, архиепископы и епископы, священницы и вси причетницы покаряются, работают, оброки дают, воюют, – судом, пошлинами владеют“. „Глаголеши, совопросниче, яко тишайший государь наш и всесчастливый царь вручил Никону, чтоб досматривал всяких судеб церковных: вручил Никону не царь досматривати судеб церковных, вручила Никону благодать св. Духа, но царь тую уничижи и св. Духа благодать обесчести и немощну ту сотвори, яко без царского указу не может ныне поставлен есть сего или иного архимандрита, игумена или пресвитера и прочих по благодати святаго Духа; и по указу великаго государя и прочее такожде: удавленного или убитого погребати, или молитва во гресе рожденному дати-все по государеву указу“. „Архиерейство государь не почел, но и обесчестил тако, что невозможно и писати, бесчестнее и поганых царей обезчестил“¹⁶. В письме своем к государю Никон пишет то же, что и в „Раззорении“: „всем архиерейским рука твоя обладает: и судом и достоянием; страшно молвить, обаче терпеть невозможно, еже нами слышится, яко по твоему указу и владык посвящают и архимандрит и игуменов и попов поставляют, и в ставленных граматах пишут равночестна и св. Духу, аще по благодати св. Духа и по указу великаго государя. Недоволен св. Дух посвятити без твоего указу, да кто болши сего, да Бог тебе терпит, пишет бо: аще кто на святого (Духа) хулит, не имать оставления ни в сей век ни в будущий, и аще се не устрашило тя есть, да что может, что уже не прощения еси своим дерзновением достоить сотворился“. Вообще, по словам Никона, царь „сам на ся чин святительский и власть церковную восприял, чрез Божественныя уставы и чрез свою клятву, еже трегубо клялся: ово во крещении, ово в царское поставление, ово в Никоново патриарха паставление, еже не мудрствовати паче, еже подобает благочестивым царем“. В виду этого Никон с гневом обращается к ответотворцу Лигариду: „откуду ты такой гнилой закон взял, еще царем церковная правити?.. Подобает комуждо своя мера знати, а не восхищатися на несущия своя: ниже се строение церкви, но паче гонение“. „Покажи известно, не от своих гнилых произношений, но от божественнаго писания, где есть такие законы, да царие в церковных преданиях и уставов исправляют и повелевают, яко же ты глаголеши... Аще мнит царь, яко добро творит владея и повелевая во священных уставах, не чудеся, что Бог терпит на болшее и лютейшее отмщение“. „Да где есть закон и воля Божия, еже царем или вельможам его судити архиереев и прочий священный чин и достояние их?.. Да где есть закон таков и заповедь, еже бы царем владети архиереи и прочиим священным причтом“?¹⁷.

Но царь, по мнению Никона, не только „чин святительский и власть церковную восприял на ся“, но и захватил себе все церковное достояние или, по выражению Никона, „обнищал и ограбил св. церковь“. „Все царское величество чрез Божественныя законы, вышеписанныя зде, олихоиматствова, и не имеет святая великая церковь некотораго причастия в Москве, якоже прежде при прежних царех и великих князех имела, но есть пуста всякаго перваго своего достояния, яко вдова осиротевше“. „О себе не изволил государь (обличая Никона) праведно разсмотреть, колико у святей велицей церкви пресвятыя Богородицы поимал отчин, людей и прочих всех домовых потреб: хлеба, рыбы, денег, лошадей и прочих потреб, вместо великаго приношения за помазание на царство; такожде и от прочих святых церквей и монастырей поимано елико отчин, и людей, и денег, и хлеба, и лошадей, и кто то может исчислить, а ему великому государю святая великая соборная и апостольская церковь и прочия святыя церкви и святыя монастыри ничем неповинны и никакими данми, развее по завещанию св. апостол – молитвою и честию“. „Велми возлюбил царь духовную свою матерь – церковь Божию, только не Таковою любовию, яковою любовию возлюби Христос, иже себе предает за ню, на себе тую обручи; – и елико нас нищих от сосец своих питала, себе (царь) пищу сотвори и сущим с собою“. „Царь ничтоже принесе Господеви и святей велицей церкви что либо достойно, но яко сиру ту обезчести, и обнажи всех добрых яко вдову, всею божественною честию, ею же Бог почте, яко же зрится от всех, лишена всех благих движимых и недвижимых“. „Все, елико собранное прежде нас архиереи, движимыя и недвижимыя вещи в патриархии, без всякаго страха Божия в потребы свои и сущим с собою царь усвоил, все чрез божественныя законы и заповеди онасилова и поработи“. „Царское величество правило (приносить дар Богу) не сохраняет, не точно что приносить создавшему его Богу, по некоему преданию древних отец, но и прежде данное святей велицей церкви благочестивыми, прежде бывшими цари и великими князи, все усвоил в свои потребы, движимыя и недвижимыя вещи, о них же писано есть выше“. „Сам (царь) вся сущия ея (церкви) в дом свой посилова, еже чада церковная и пищия питашеся, злым человеком емля – истощевает; сокольником и псарям, и прочим неблагодарным злодеем, иже угодная ему творят, якоже и при патриарсех, елико нужнейших на церковный обиход и на нищих потребу изобиловаше малые остатки, к нему же в руце отхождаху“¹⁸. И в письме к самому царю Никон пишет: „повсюду своим насилием по святым митрополиям и епископиям и святым монастырем, без всякаго совета и благословения, насилием вещи движимыя и недвижимыя емлеши нещадно... А от твоих начал царства граматы (жалованныя церкви) все упражнены и церкви Божией и святым монастырем данное в наследие вечное недвижимыя вещи, слободы, села, озера, варницы соляныя, леса многия поотнял и причастника себе Бога не сотворил еси. Сего ради и Бог остави тя и оставити имать, аще не покаешися и не возвратиши взятое от Божиих церквей, паки и грамот, еже прежде тебя бывших, во святых церквах и во святых монастырех не утвердиши и от восхищения святых вещей не удержишися“. В том же письме к царю Никон пишет, что будто бы явившийся ему св. митрополит Петр, говорил ему: „брате Никоне, говори царю, почто он святую и великую церковь преобидел, иже нами собранныя святыя недвижимыя вещи восхитил безстрашием, и несть ему на пользу се, но рцы ему, да возвратит паки, яко гнев Божий того ради навел на ся: дважды мору бывшу и колько тысещь изомроша и запустеша и сущих ныне не имать пред враги своими стати“. Даже перед константинопольским патриархом Никон счел возможным обвинять царя в захвате церковной власти и церковных имуществ: „ныне бывает, писал он патриарху, вся царским хотением: егда хощет кто дьякон, или пресвитер, или игумен, или архимандрит поставлятися, тогда пишет челобитную царскому величеству и просит повеления, что бы хоритописали его митрополит или архиепископ, и царским повелением на той челобитной подпишут: „по указу государя царя поставити его попом или диаконом или инаго какого чину, кто во что поставляется. И сице хиротописают их царским словом. И егда митрополит или архиепископ или епископ хиротописает, тогда дадут наставленную грамату и пишут: хиротописася диакон или поп повелением государя царя, а не по заповеди Божии и не по правилом св. апостол и св. отец. И егда повелит царь быти собору, тогда бывает, и ково велит избрати и поставити архиереем, избирают и поставляют, и ково велит судити и обсуждати, и они судят и обсуждают и отлучают. И вся елика суть во епархии патриаршескаго имения, царское величество на свои протори емлет, и где велит, дают безчинно. Сице и от митрополичих епархий и от архиепископлих и епископлих и честных и великих монастырей имения, по повелению его, емлют, и людей на службу, и хлеб и деньги повелением своим велит взять – и возмут немилостиво и дани тяжки. И сице весь род христианский утягчи данми сугубо и трегубо и вящше и нечто бывает в пользу“¹⁹.

Вообще, анализируя отношения царя к церкви, к церковным правилам и постановлениям, к самому слову Божию, Никон считает справедливым представить такую общую картину: „Государь царь привилегии (ранее данные церкви) раззори и церкви одоле и сотвори ю (церковь) себе повиновитися... Царское величество и ключ у Петра и прочих апостол и по них наследник тем, отъят и еже свяжут, и владыка Христос Бог не разрешит на небеси, – а государь царь то разрешает на земли и на небеси. И еже аще разрешиши, рече, на земли, будет разрешено на небеси, – а государь царь то вяжет на земли. И паки дуну Господь на святыя своя ученики и апостолы глаголя: приимите Дух свят, им же отпустите грехи, отпустятся, и им же держите, держатся, – государь царь, не прием св. Духа благодати, оставляет грехи и держит им же хощет властию мира сего, а не по благодати оставляет грехи. Господу глаголющу: аще вы пребудете в словеси моем, воистину ученицы мои будете, – государь царь не точию сам пребывает (верен словам Господа), но и пребывающих ненавидит. Паки Господу глаголющу: аминь, аминь глаголю вам, веруяй в мя дела, яже творю, и той творит и болша сих сотворит, – государь царь не точию сам не соблюдает, но и творящих ненавидит и гонит. Господу глаголющу: аще любите мя, заповеди мои соблюдете, – государь царь не точию сам не соблюдает, но и соблюдающих не любит. Господу глаголющу: не любяй мя и словес моих не соблюдает, – государь царь и ругающихся (словам Господа) лобзает. Господу глаголющу: мир вам оставляю, вам мир мой даю вам, – государь царь не точию мир Божий не приемлет сам, но и приносящих гонит из града своего. Господу глаголющу: аще бысте меня любили, возрадовалися бысте убо, – государь царь не точию радуется, еже любити Господа, но и радующимся плакати творит. Господу глаголющу: си есть заповедь моя, да любите друг друга, якоже аз возлюбив вы, – государь царь сам не любит и инем возбраняет любить друг друга. Господу глаголющу: больше сея любви никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя, вы друзи мои есте, аще творите, елико аще заповедаю вам, – государь царь не точию благоволит душу свою положити за други своя, но и хотящим хощет сам душею отъяти, и ниже братиею кого либо именовати от менших подданных своих, но и отца, иногда называя и пиша своею рукою, простому человеку уподобил за злобу свою – Никоном зовет и ниже патриархом именует и яко раба под оброки себе сотворил; и не мене худаго раба Божия, но и Господа моего И. Христа поработил себе: все еже Господу нашему И. Христу данное в вечное наследие святей церкви, – его себе усвоил и людем своим, о нем суд имеет от самого Господа Бога, по делом руку своею приимут. Аще возмнит кому жестоко слово сие, мы не отречемся показати от писания на ином месте“²⁰.

Такое отношение царя к церкви и заповедям Божиим Никон объясняет следующим: „всем повсюду ведомо, яко царь не любит Господа, понеже не хранит заповеди его; ниже есть ученик Христов, понеже не любит нас. Господу свидетельствующу: не любяй мя, словес моих не соблюдает... Нe вем, что любо царское величество делает от евангельских заповедей, но своя человеческия всюду предпочел паче Христовых; а еже бы самому государю хранити святыя Божия заповеди – не вем... и аще бы государь царь любил Бога, любил убо мене... А то правда, что царское величество разширился над церковию чрез вся Божественныя законы своим достоинством, а не законом коим либо Божиим, и не до сего точию ста, но и на самаго Бога возгорде широтою орла... Не на меня единого вознесеся (царь) но и на самого Бога и закон“. В виду этого Никон грозит царю, в своем письме к нему: „на тя от всех родов имут собратися: первие, св. Дух, яко обезщестил еси и недовольна то силу и благодать сотворил еси без твоего указу; второе, святии апостоли, иже имут сести на обою надесяти престолех, еже чрез правила их дерзаеши повелением своим; к томуже лики святых седьми вселенских соборов и прочих св. отец, еже исправили и утвердили не преступати, со страшным запрещением, еже аще кто убавит или прибавит и прочее; такоже и благочестивые царие и великия князи, иже уставили и укрепили православныя преданныя законы, еже имут святыя церкви на вспоможение по святых апостол и св. отец правилом, еже твоя веление раззори и ни во чтож вмени²¹.

От неправд и насилий царя не только „мати его святая великая соборная церковь, которая породила его водою и Духом и хризмою на царство помаза, обидима плачет, яко сирота последняя и яко вдова обругана“, но страдают и все православные христиане. В грамоте константинопольскому патриарху, Никон пишет: „и весь род христианский утягчи (царь) данми сугубо и трегубо и вящше и нечто бывает в пользу“. В письме к самому царю Никон пишет: „ты всем проповедуешь постити, а ныне и неведомо кто не постится; скудости ради хлебныя во многих местах и до смерти постятся и есть нечево; и несть, ктобы помилован был, но от начала царствия твоего вси купно отписаны давидским беззаконным отписанием: нищие и маломощные, слепыя, хромыя, вдовицы, и черницы и вси данми обложены тяжкими и неудобь искусными – везде плачь и сокрушение, везде стенание и воздыхание, и несть никого веселящася во днех сих“²².

Подобно защитникам старообрядства и Никон склоняется к мысли, что на Руси наступают времена антихриста, хотя к этой мысли он приходит из иных оснований, чем его противники. „Яве есть ныне, пишет он в своем „Разорении“, всякому точно ум имущему разумети, яко время то (пришествия антихриста) есть, по деянию нынешнему; что беззаконнее, еже царю архиереев судити? Не Богом данную власть взял на ся (царь)“. Указывая затем, что по всем признакам времена антихриста уже настали, Никон между прочим замечает, что власть антихриста, по слову Иоанна Богослова, будет не чувственная и видимая, она будет заключаться в том, что „чрез божественныя заповеди владети начнут мирския власти церковная, а не столь мнози человеки таковыя ж столы имеют подобием, якоже и царие и архиереи, но неглаголются престолы, понеже власти данныя не имеют; и повелит себе кланятися нечувственно, но якоже ныне архиерей – оставя свое достояние священническое и честь, кланяются царем и князем, яки преобладающим, и о всем тех спрашиваются и чести ищут и сподобляются, по писанному: оставя прямой путь, ходят во стезях погибели“²³.

После царя с особой силой и ожесточением Никон нападает на Уложение и его главного составителя боярина Одоевского. По сознанию самого Никона, он, будучи патриархом, не раз говорил царю, что бы он отменил Уложение, но царь его не слушал. Неронов говорил Никону патриарху: „а се ты укоряеш новоуложенную книгу, и посохом её попираеш, и называеш ея недобрую; а ты и руку приложил, когда ея строили: се ты в те поры называл ея доброю“. Почти большую часть своего „Разорения“ Никон посвящает разбору Уложения, нападкам на него и его составителя. Царь и патриарх Иосиф, заявляет Никон, приказывая боярину Одоевскому составить Уложение, не имели в виду „новыя законы вводити“, а „он, князь Никита, человек прегордый, страху Божия в сердцы не имеет и Божественнаго писания и правил св. апостол и св. отец ниже читает, ниже разумеет, и жити в них ненавидит, яко врагов сущих, сам враг всякой истине; а товарищи его люди простыя и божественнаго писания неведущии, а диаки ведомыя враги Божия и древныя разбойники без всякия боязни в день и людей Божиих губят“. Если таковы составители, то таковы, понятно, и составленные ими законы. Одоевский заявляет, что будто бы составил Уложение „выписав из правил св. апостол и св. отец и из градских законов греческих царей и из старых судебников прежних великих государей“, и то он, говорит Никон, „солгал, из правил св. апостол и св. отец и благочестивых царей градских законов ничего невыписывал, якож и самая та Уложенная беззаконная книга свидетельствует беззаконие их“. О самом Уложении Никон не стесняясь выражается: „како же ты, списателю неправедный (т. е. Одоевский) не убоялся Господа Бога свята обезчестити, глаголя: суд царя и великаго князя и прочее беззаконие; кто еси ты чрез Божественныя законы и св. апостол и св. отец правила смел дерзнути новыя бесовския законы написаmи, яко новый Лютер?“ „Разсмотри богоборче и истиноборче повсюду писания свидетельствы писаное, а не без свидетельства, яко же ты самоумне написал Уложенную книгу без всякого свидетельства“. „Тебе же кто ублажит или избавит суда Божия, весь евангельский закон и заповеди раззорившагося, на горе тебе, второе распинающему Христа, уне бы тебе не родитися, Богу свидетельствующу: отраднее быти Содому и Гомору и пр.“ „Ты князь Никита новый закон написал, советом антихриста учителя твоего, статья 84: а будет которому архимандриту или игумену и прочим за чье бесчестье платить будет нечем, и на них тем людям править безчестье нещадно до тех мест, как они с истцы учинят сделку, или как в том с истцом своим добьют челом; не суть ли дьявольский ее закон, ей самаго антихриста, дабы никто не смел тяжести ради Уложенья никому о правде слова Божия проповедати, по писанному: не обличай безумных, да не возненавидит тя и пр.“ Самая мысль, что законы, касающиеся духовенства, пишутся мирским лицом, возбуждает в Никоне негодование: „ты (Одоевский) неси архиерей, ни иерей, почто на церковь неистовствуеши, судом властию прелюбы твориши; что убо себе твориши пастыря, овца сущи; что бывавши глава, нога сый; слеп сый, почто руководствовати нудиишися; грешен сый, почто оправдати мнишися; гнущая идол, – святая крадеши; иже в законе хвалишися, – преступлением закона Бога бесчествуеши, имя Божие вами хулится“²⁴.

Если в Уложении были написаны „новые бесовские законы“ „советом антихриста“, учителя составителя законов, то следовать им и подчиняться им, признавать над собою мирской – царский суд, в лице монастырского приказа, понятно, никак не следует. Указывая на примеры святых, особенно Златоуста, потерпевшим от несправедливостей царской власти, Никон пишет, обращаясь к Лигариду: „видил ли еси совопросниче мужество святых и приснопамятных великих отец наших, како не точию сами под суд царей не приходили, но и царей беззаконныя суды исправляли и обличали, аще и множицею муками и смертию претили, но невозмогоша тем устрашити: изволиша правды ради умрети, нежели беззаконен суд прияти“. Никон идет и далее: он решительно приглашает всех духовных лиц, буде их позовут в мирской суд, не только не слушать судей, но открыто „поплевать и проклясть веления их и законы“. Написано в 10 главе, в 106 статье, пишет Никон в своем „Разорении“: а будет кто-нибудь пришед в который Приказ к суду или для иного какого дела, судью обезчестить непригожим словом, а сыщется прото до пряма, и того за государеву пеню бити кнутом, а судье велеть на нем доправити безчестье. И во 142 статье, в 10 же главе: будет кто наказную или приставную память, или государевы граматы от имет и издерет, и тем он приказных людей, от которых тот пристав послан будет, обезчестит, а сыщется про то до пряма, и такова непослушника за государеву грамату бити кнутом и посадити в тюрму на три месяцы. И аще бы принужен был кто священнаго чину: патриарх или митрополит, или архиепископ, или епископ, или архимандрит, или игумен, или священник, или диакон даже до последних причетник, по твоим беззаконным законам в судищи не точию послушал бы, но поплевал, и про судью беззаконнаго и закон, якоже отроцы повелению цареву не точию понудишася, но и оплеваху, такожде и прочии святии мученицы и исповедницы, о них же слышим в повселетном воспоминании в книге Пролог, како храбрски потщася, влекоми на судища, не точию повинушася, но и оплеваша и прокляша беззаконие их, – тако и ныне, аще кто за святый евангельский закон и за заповеди Христовы и св. апостол и св. отец каноны станет и мужески подвигнется, якоже и первии подвижницы, не точию судьи послушает, но и оплюет и проклянет веление его и закон, такожде и у пристава наказную и приставную память аще кто отъимет и издерет и поплюет и потопчет, – не погрешит таковой своего спасения, якоже и первомученицы“²⁵.

Таким образом патриарх Никон решительно и смело заявил, что священство выше царства настолько, „елико земли небо“, что светская власть не имеет никаких верховных прав над лицами духовными, не может судить их и управлять ими, так как церковь есть вполне самостоятельное и независимое от царства учреждение, которое имеет свои собственные органы для управления и суда, и что всякое вмешательство в церковную жизнь со стороны светской власти, всякая её попытка подчинить себе церковь, есть незаконное и прямо преступное посягательство, против которого всячески должны бороться архипастыри церкви, эти стражи и охранители прав церкви. Никон, следовательно, явился решительным и горячим борцом зa самостоятельность церкви, за её независимость от притязаний светской власти, обличителем злоупотреблений последней, насколько она насильственно врывалась в церковную жизнь и стремилась во всем подчинить её себе. Таким, по крайней мере, Никон представлялся самому себе и усиленно желал, чтобы и другие так смотрели на него, т. е. как на поборника самостоятельности церкви против незаконных притязаний и поползновений светской власти, как на страдальца, терпящего гонения и всякие неправды от светской власти именно за его стойкость в ограждении попираемых светской властью прав церкви. Возможно, что эти воззрения Никона на церковь, как на самостоятельное, независимое от царства учреждение, имеющее право на жизнь по своим собственным законам, которыми оно не должно поступаться в пользу не всегда законных притязаний светской власти, еще могли бы иметь некоторое значение, если бы они были изложены спокойно, беспристрастно, и притом со значительными в некоторых отношениях ограничениями в виду тем исторических веками сложившихся отношений церкви к государству, какие нельзя не принимать во внимание при решении затронутых Никоном вопросов. Но именно в том виде, как эти воззрения были изложены Никоном, они не могли иметь особенно важного и серьезного значения: не Никону, человеку увлечения и крайностей, плохо знавшему и соблюдавшему меру во всем, человеку с болезненно развитым самолюбием, везде и всюду ставившим на первом плане свое личное я и с точки зрения личного положения смотрящего на все совершающиеся вокруг него события, – было браться за решение такого сложного и щекотливого вопроса, как вопрос об отношениях между церковью и государством. Будь церковь при Никоне (чего нельзя однако сказать) действительно низведена на степень заурядного государственного учреждения, во всем зависящего от светских властей, перед которыми духовные власти – иерархи ничего не значат, и тогда бы протест Никона не поправил дела.

Прежде всего Никон настаивал не только на том, что духовная власть не подчинена светской, но что священство выше царства: священство – это душа, царство – тело. Как душа есть высшее в жизни человека начало, руководящее и регулирующее жизнь тела, так духовная власть, как высшее начало, должна руководить светской властью, которая, как низшая, обязана слушаться и подчиняться власти духовной, во всем сообразоваться с её требованиями и указаниями, – законы и правила церкви по самому своему происхождению святы, непогрешимы, неизменяемы и потому они должны быть всегда незыблемой уряжающей основой не только для церкви, но и для государства. Поэтому Никон считал себя в праве „о проклятой книге (т. е. Уложении) многажды глаголать царскому величеству, чтоб искоренить ее“, считал себя в праве публично и смело обличать и укорять царя за его незаконное вмешательство в дела церковные, указывать ему на те гибельные для него и государства последствия, которые могут отсюда произойти.

Никон заверяет, что духовная власть на Руси крайне принижена светской, которая владеет и распоряжается всем духовным и что церковь порабощена была именно царем Алексеем Михайловичем, который, вопреки всем церковным правилам и постановлениям, присвоил себе право церковного управления и суда, право владеть и обогащаться церковным имуществом, так что вся вина, вся тяжкая ответственность за угнетенное приниженное положение церкви падает, по его мнению, исключительно на царя Алексея Михайловича. Но если бы Никон и действительно был прав, когда он уверял, что церковь на Руси находится в положении обобранной и всеми притесняемой вдовицы, то и в таком случае несправедливо было с его стороны всю ответственность за это возлагать только на царя Алексея Михайловича. Такие отношения светской власти к духовной, пусть они действительно существовали, сложились, конечно, не вдруг, но мало помалу, в течение веков и, как сложившиеся исторически, всеми признавались доселе вполне правильными и нормальными. Заверения Никона, что именно только царь Алексей Михайлович всячески преобидел св. церковь, что только он начал, под конец патриаршества Никона, насильственно вмешиваться в церковные дела и управлять ими, как верховный архиерей, и что он делал все это из присущей ему гордости, потому что он „и на самаго Бога возгорде широтою орла“, – настолько были малосогласны с личным характером благочестивейшего из государей Алексея Михайловича, что это невольно чувствовал и сам Никон, почему он, вопреки правде, и принужден был уверять всех в том, что царь Алексей Михайлович в действительности будто бы вовсе не был благочестив, что он будто бы не любит Бога, не хранит его заповедей, не есть ученик Христов и что в нем вообще очень мало христианства. Понятно само собою, что такими обвинениями, возводимыми на царя, Никон не только не помогал защищаемому им делу, но и прямо вредил ему, слишком уже ясно в его обвинениях проглядывало нежелание не смотреть на дело спокойно, беспристрастно, безотносительно к своему личному положению и интересам. К тому же и самый протест Никона явился у него только после удаления его с кафедры и после того, как Никон окончательно убедился, что светская власть вовсе не думает снова возвращать его на оставленный им патриарший престол. В виду этого протест Никона, как человека руководившегося в этом случае личными побуждениями и интересами, не мог иметь той силы и того значения, какое он имел бы, если бы был составлен более спокойно, обдуманно и беспристрастно, и если бы он исходил при этом от человека, практически вовсе не заинтересованного в таком или ином решении возбужденного вопроса и потому ратующего не за себя лично, не за свое личное положение и интересы, но за интересы церкви, за права и интересы всего духовенства вообще.

Наконец, нельзя не признать и того, что в некоторых подробностях и частностях, протест Никона принимал иногда характер открытого возмущения против существующих и всеми признаваемых государственных законов и учреждений. Законы Уложения были признаны как обязательные для всех лиц и учреждений государства не только светской властью, но и духовною, так как под ними подписались: патриарх Иосиф, архиереи и разные духовные лица, между которыми была и подпись Никона, тогда еще архимандрита. Изданные в Уложении законы имели силу и обязательность при патриархе Иосифе, во время патриаршества Никона и не были отменены и после удаления Никона. А между тем Никон, оставив патриаршество и раздраженный тем, что царь не приглашает его снова занять оставленный было им патриарший престол, открыто и в слух всех стал называть Уложение „проклятою книгою“, законы Уложения „бесовскими, составленными по совету антихриста“, стал приглашать всех духовных лиц не подчиняться законам Уложения и не повиноваться им. Но этого мало. Никон советует всем духовным, когда их, согласно Уложению, позовут на суд мирские судьи, не слушать их, но поплевать и проклясть веление их и закон, а наказную и приставную память отнять у пристава, изодрать ее, поплевать и потоптать. Это был, очевидно, открытый призыв к неповиновению существующим государственным законам и учреждениям, призыв исходивший притом от человека, который еще законно носил титул московского патриарха и постоянно ссылался на слова Спасителя: слушаяй вас, Мене слушает...

Из сказанного нами понятным становится, почему Никон, раз оставив патриаршую кафедру, уже никогда не мог более возвратиться на нее, не смотря на хлопоты об этом русских друзей Никона, вроде Зюзина, не смотря на усилия некоторых преданных ему греков и даже на советы царю в этом смысле со стороны иерусалимского патриарха Нектария. Напрасно думают объяснить нежелание царя восстановить Никона на патриаршей кафедре только происками и интригами врагов реформы Никона, ненавистью к нему бояр и вообще лиц, чем либо им оскорбленных, – в действительности причина падения и окончательного осуждения Никона лежала глубже: заключалась в тех воззрениях Никона на относительное достоинство священства и царства, которые он так резко и откровенно высказал после своего удаления с патриаршей кафедры. Конечное осуждение Никона после появления его „Разорения“ и некоторых писем к царю, сделалось прямо государственной необходимостью, этого требовали интересы самодержавной власти, безотносительно к церковной реформаторской деятельности Никона, к тем симпатиям и антипатиям, которые питали к нему те или другие лица. Если ранее в необыкновенно высоком и властном положении Никона патриарха не только относительно дел церковных, но и гражданских, могли видеть явление чисто временное и случайное, зависящее единственно от особого расположения государя к патриарху, причем положение Никона приравнивалось к положению обычного заурядного временщика, то после появления „Разорения“ дело получило совсем иной вид. Никон употреблял все усилия доказать, что то необыкновенно высокое положение, какое он, будучи патриархом, занимал относительно светской власти, вовсе не было случайным, зависящим от такого или иного расположения к нему царя, но что оно принадлежало ему, как главе церкви, по праву, так как священство выше царства и при том выше настолько, насколько небо земли, что всякая попытка со стороны светской власти подчинить себе духовную и поставить ее в полную зависимость от себя, есть явление незаконное и даже преступное, за которое светская власть должна подвергнуться тяжкой ответственности. Таким образом с возвращением или невозвращением Никона на патриарший престол тесно связан был принципиальный вопрос об отношении царской власти к патриаршей. Восстановить Никона на патриаршем престоле значило признать в известной мере справедливость и законность высказанных им притязаний, значило бы рядом с одним великим государем признать законность существования и другого великого государя, причем духовный великий государь, во имя сохранения божественных заповедей, церковных правил и постановлений, во имя служения высшей божественной правде, заявил бы притязание контролировать все действия и распоряжения светского великого государя и при случае налагать на них свое veto, если бы нашел в них что-нибудь несогласное с существующими церковными правилами и постановлениями и с градскими законами греческих царей. Понятно само собою, что самодержавный государь, не отказавшись от прерогатив своей власти, никак не мог признать правильным взгляд Никона на отношение светской власти к духовной, а следовательно никак не мог согласиться и на восстановление Никона на патриаршем престоле. Значит Никон неминуемо должен был подвергнуться осуждению собственно потому, что в его лице осуждались как незаконные и вредные те воззрения на отношение светской власти к духовной, за которые так горячо ратовал Никон после оставления им патриаршей кафедры; личные же отношения и счеты имели во всем этом деле только побочное, а не решающее значение.

По-видимому приписывать воззрениям Никона на отношение царства к священству особенно важное значение решительно не следует, так как они не имели под собою никакой твердой реальной почвы и по тому самому не могли иметь никакого практического значения. Казалось, что в тогдашнем русском обществе указанные воззрения Никона не только не могли встретить себе ни откуда сочувствия и поддержки, а наоборот должны были вызвать прямо враждебные отношения к себе. Справедливость последнего предположения как нельзя более подтверждается между прочим теми воззрениями на царство и священство, какие высказывали в своих сочинениях первые противники церковной реформы Никона, первые основатели и распространители русского раскола. Их воззрения в этом отношении являются полной противоположностью воззрениям Никона, так что насколько горячо Никон старался возвысить духовную власть сравнительно светской, настолько горячо противники его реформы ратовали за самодержавную высшую всех власть государя, на которой лежит прямая обязанность верховного руководства и надзора не только за делами гражданскими, но и церковными.

Если Никон, обличая безмерное, по его мнению, превозношение царя, писал: „того боятися надобно, иже ныне славою мира сего превозносятся и гордятся, аки безсмертнии и аки боги славятся от человек безумных, в сладость приемлют таковые безумные глаголы: „ты бог земной“, то этими людьми, говорившими царю: ты бог земной и были именно противники церковной реформы Никона. Неронов писал к царю из Спасокаменного монастыря от 27 февраля 1654 года: „припадаю молю твое благородие, о равноапостольне, послушати изволи в сокрушении сердца вопиющаго ти и слезный источник проливающаго ти, государю, и яко богу по Бозе прибегающаго к державе твоей... О благочестивый царю, иже воистину по Бозе бози!... Еще же слышах, о благочестивый царю, и твое величество от него, владыки (Никона), охуждаемо, и испоругаемо и ни во что же поставляемо. Ведый известно тобе, нашего государя, светлее солнца благочестием цветуща и во истину Божия слуга суща, не стерпех мерзости тая и впреки пред ним, владыкою, за твое величество глаголах, воспоминая, да не высоко парит, яко орел, и да не вземлется выше своея меры, но в коем чину призван, в том да пребывает. Должен есмь за благородие твое страдати, иже всегда всех учащу ми безбоязненно и душу положити за православную веру и за тебя, государя“... И в другом месте Неронов говорит: „я готов за государское величество, якоже и за Божие имя, аще и до смерти страдать“²⁶.

Если Никон проповедовал: „власть священства толико гражданския лучши есть, елико земли небо, паче же и много вящше“, что „священство царства преболее есть“, то расколоучитель Лазарь совершенно наоборот учил, что власть царя Божественна и что „якоже отстоит небо от земля, и солнце выше луны и болши светом есть: сице и царская Божественная власть вышши и больши прочих властей“. Где нет царя, или где царская власть восхищена другими, там, по мнению Лазаря, царствует антихрист. „Егда в Риме говорит он, духовный человек, папа, восхити на ся царскую Божию власть: и оттоле антихристово властительство есть в Риме. Сице бо и о цареграде: яко Божия царския власти не имеют“. За царскую Божественную власть Лазарь, подобно Неронову, выражает готовность пострадать. „Аз же грешный, говорит он, закона ради отец твоих и вашего ради благородия, аще Бог изволит, готов есмь не токмо темничное озлобление терпети, но и душу свою за вы положити, яко да пребудет вашего благородия Божественная власть во веки неизвратна и непоколебима, и да управится вами закон отец ваших и умирится святая церковь во едино“. В другом месте он же пишет: „молю в Троицы, славимаго с прибытием единаго Бога и пресвятую всех царицу, Госпожу Деву и Богородицу и святых безплотных сил и всех святых, да утвердится царская Божественная власть и Богом данных и благородных чад твоих и в вечныя роды родов и во веки неизвратна, и немятежна, и непоколебима от всяких сопротивных прилог видимых и невидимых враг, молитвами Богородицы и всех святых, аминь“²⁷.

Если Никон усиленно старался доказывать, что государь ни под каким видом не может вмешиваться в дела церковные, как совершенно не подлежащие его, ведению, и что вмешательство в них со стороны царя было бы не „строение церкви, но паче гонение“, то совершенно противоположного взгляда на этот предмет держались противники церковной реформы Никона. По их мнению на царе православном лежит прямая и непременная обязанность наблюдать не только за гражданскими делами, но и церковными и своей властью исправлять их, если они почему-либо принимают неправильное течение. В этих видах царь может и обязан распоряжаться и приказывать в делах церковных, может созывать соборы и председательствовать на них. Неронов пишет царю: „о, благочестивый царю, устави, молю бурю, смущающую церквы! Благочестивый царю! Стани добре, о церковное чадо, и воньми плачу и молению твоих государевых богомольцев, предвари и ущедри матерь твою, святую соборную и апостольскую церковь, да не до конца растлят тоя красоту сынове века сего!“ Перонов говорил собору иерархов: „без них, благочестивых государей, не состоится ничтоже, и вселенстии седмь соборов благочестивых царей имели и в пособие и в помощь призывали с молением: понеже их помощию и советом вера христианская утвердися. И ныне такоже сим благочестивым нашим православным государем царем всяка истина утверждается и правоверие в русийском его государстве яко солнце сияет“. Убеждая царя созвать истинный собор для рассмотрения производимой Никоном церковной реформы и указывая из кого должен состоять этот собор, Неронов говорит: „тобе же, государю, яко превеликому столпу, ту (т. е. на соборе) председати и всех зрети“. Аввакум обращается к государю: „аще архиереи исправить не радят, но не ты, христолюбивый государь, ту церковь от таковыя скверны потщися очистить, да в державе царствия твоего в верных людех соблазн потребится, да и от Бога милости сподобишся“. Дьякон Феодор тоже приглашает царя стать судьею между стоящими за старое и за новое: „помилуй государь царь, пишет он, не дай нас напрасно озлобити, сотвори праведный суд!... Аще не собереши, государь, всех нас во едино (не о себе аз глаголю, ничто же бо есмь), кои стоят за старое и кои за новое, и обоих стран словес сам не услышиши: не познаешь, государь, истины. Егда будет праведный между нами судия – или ты сам, христианская наша надежда, или ин кто верный твой царев слуга в тебе место, аще мы пред твоим царским лицем недостойны стати: тогда сии святии себе оправят и лесть прогонят от церкви далее, да паки чиста явится церковная нива от соблазн“. Инок Авраамий пишет государю: „вся тягота церковная ныне на твоей выи висит; а на властей ныне ни на которых нечево смотреть – времени служат, а наперед не озираются беднии пастуси“²⁸.

Ревность противников церковной реформы Никона о достоинстве и интересах царской власти была так велика, что даже в новоисправленных церковных книгах они старались найти следы покушений со стороны Никона и его последователей на достоинство царской власти. Лазарь, например, пишет: „да в служебниках же напечатано, в большом выходе великому государю во всех церквах говорят титлы полныя, большия, и сами они говорят великаго государя осподарем тишайшим и кротчайшим. И тем они его государьскому имени ругаются, и пред людьми величают лицемерством, а в тайне за упокой поминают. А во октеньях о здравии и спасении не говорят; и о болярех и воях его не говорят, а говорят вместо того полаты каменныя и воинство полатное, а не царево“. В другом месте он же говорит: „на проскомидии о царском здравии и о спасении, вынимая часть, не говорят; только говорят: помяни Господи государя нашего, и проч. и то есть за упокой; и ектеньи сугубыя о его царском здравии оставлены же, а вместо тех ектений положены малыя, а в них о здравии и о спасении нет же, а повершены те ектеньи заупокоем“²⁹.

Понятны те побуждения, которые руководили противниками церковной реформы Никона, когда они усиленно старались выставить себя сторонниками и поборниками самодержавной царской власти, которую они ставили во всех отношениях выше духовной, когда они, вопреки Никону, считали царя, имеющим полное право не только вмешиваться в дела церковные, но и распоряжаться ими, если он находит в них что-либо неправильное, требующее по его мнению исправления. Если Никон считал себя потерпевшим от насилия и неправд светской власти, то его противники, наоборот, считали себя потерпевшими от насилия и неправд власти духовной, которая будто бы совратилась в лице Никона и последователей его с правого пути. Отказавшись от повиновения этой духовной власти и вступив с нею в открытую борьбу, противники церковной реформы Никона естественно стремились найти себе опору, поддержку и защиту во власти светской, которую они всячески стараются убедить, что именно она должна вступиться за их проигранное у духовной власти дело, и что она имеет на это полное право, так как духовная власть по отношению к светской есть власть низшая и подчиненная ей. Поэтому то в своих челобитных они и обращаются только к царю, от него ожидают спасения будто гибнущей церкви, т. е., собственно спасения своего и своего дела. В этих именно видах, т. е. чтобы расположить к себе и своему делу царскую власть, сделать ее покорным орудием для достижения своих целей, они и выражают в своих челобитных самую ревностную заботливость о неприкосновенности царской власти, которой будто бы грозит опасность со стороны притязаний власти духовной, выражают заботливость о спасении души благочестивого царя, который может погибнуть, подчинившись руководству духовных властей. Впрочем такие отношения противников церковной реформы Никона и к царю Алексею Михайловичу, а потом и к царской власти вообще, скоро совсем изменились, как только они окончательно убедились, что все их старания восстановить светскую власть против духовной не имели успеха, что царская власть никогда не станет на их сторону, чтобы вместе с ними действовать, против духовной власти³⁰.

Таким образом воззрения Никона, что священство выше царства, не только не могли быть приняты представителями светской власти (царем и боярами), но и в среде влиятельного духовенства, принадлежавшего к противникам церковной реформы Никона, они встречены были прямо враждебно и решительно осуждались как гибельные для государства и церкви. Но отсюда однако вовсе не следует, чтобы эти воззрения прошли совсем бесследно для русского общества и вовсе не находили в нем себе сторонников так, чтобы светская власть могла вовсе не обращать на них никакого внимания. Дело в том, что Никон, когда писал свое „Разорение“, еще продолжал считаться патриархом и его голос, уже по одному этому, должен был иметь вес и значение в глазах многих. Помимо этого: Никон старался подкрепить свои воззрения обильными ссылками на св. писание, на правила и постановления соборов, св. отцов и т. п. и таким образом утверждал свои воззрения на аргументации, имевшей полную обязательную силу. И царь Алексей Михайлович и Одоевский, составитель Уложения, были люди искренно благочестивые, стремившиеся сообразовать не только свою частную, но и всю общественную жизнь с требованиями св. писания, церковных правил и постановлений, и в отступлении от них, в их нарушении видевшие тяжкое преступление... В виду этого „Разорение“ Никона не могло пройти бесследным, не могло остаться незамеченным и со стороны противников Никона, не говоря уже о тех, которым его воззрения пришлись как нельзя более по душе, а такие лица действительно были. Поддьяк Федор Трофимов в подданной им „росписи вкратце, чем Никон патриарх с товарищи на царскую державу возгордились и его царский чин и власть и обдержание себе похищают“, прямо указывает, кто именно были сторонники Никона, разделявшие его взгляд, что священство выше царства. „Патриарх Никон, говорит Трофимов, и власти пишутца и называютца великими государями и свободными архиереями: мы де суду царскому не подлежим, судит де нам отец наш патриарх. Они-жь во своих паствах поставляют архимандритов и игуменов и протопопов самовольством, кто им годен, без указу великого государя: потому они называются свободными; а что они царскому суду не подлежат, и то есть свобода жь. А что их судити патриарху: подобно сему еже глаголет Господь: аще сатана сатану изгонит, на ся разделился есть. Яко же Бог един судит всем, тако и всеобдержай царь; и аще Бог изволит и великий государь тое их гордость сломит и под свою высокую руку и под суд подклонит, то все благочестие исправитца. Они бо ради свободного жития законы превращают, и уставы преданныя им прелагают, и от веры отступают, а православие с еретичеством соединяют“³¹. Приведенное сейчас заявление, что вместе с Никоном и другие русские архиереи „на царскую державу возгордились“, что эти „свободные архиереи“, не хотели, по примеру Никона, подчиняться царскому суду, не хотели допускать со стороны светской власти никакого вмешательства в свои епархиальные дела, вполне справедливо.

Нужно признать, как несомненный факт, что русские архиереи очень враждебно вообще относились к патриарху Никону и решительно стремились не только низвергнуть его окончательно с патриаршей кафедры, но лишить его архиерейства и даже священства. В этом смысле они высказались на соборе 1660 года, в этом смысле они составляют и подают царю обличения на патриарха Никона, в этом смысле они действуют и на соборе 1667 года. Причин нерасположения властей к Никону было несколько. Прежде всего власти ненавидели Никона за то, что он, пользуясь своею силою и влиянием у царя, невозможностью для других архиереев бороться с ним, отнимал у них монастыри и церкви в свою пользу, приписывая их к построенным им монастырям. После его удаления архиереи, как например Новгородский и Тверской, подавали особые росписи с обозначением, сколько у них и где отнято было Никоном монастырей и церквей³². После низложения Никона все отнятое им у епархиальных архиереев снова было возвращено последним. В „обличении на патриарха Никона“ по поводу его удаления в пустыню т. е. Воскресенский монастырь, архиерей, составитель этого обличения, замечает: „ноне в пустынях разжился (Никон) вещми века сего: властне взят патриаршескаго дома казну и других епископий и всего царствующаго града Москвы и других градов выморных домов животы; едва и твоей государеве цареве казне не коснулся-ли“³³. Дьякон Федор, как на причину низвержения Никона, указывает: „яко пса изгнаша его (Никона) земных ради, а не духовных – за землю и за вотчины, а не за Христа и за церковь его. И вси они своих си ищут, а не яже Христа Исуса, по апостолу. Похищай бо той волк, Никон, яко разбойник грабя себе и святых монастырей села и вотчины, и у князей такожде отъемля всяко и к своим прилагая. И многия князи ослезил, и монастыри оскорбил и раззорил, и простых крестьян тяжкими труды умучил, созидаючи свой горькой Иерусалим“³⁴. Другой причиной крайнего нерасположения архиереев к Никону было то, что он слишком грубо давал им чувствовать свою силу и власть над ними и иногда прямо оскорблял их, относясь к ним с насмешливым презрением. Вятский епископ Александр в своей записке царю, по поводу клятвы Никона на Питирима, об отношениях Никона к архиереям говорит, что Никон при поставлении своем на патриаршество „обещаяся церковный мир соблюдати и не единым же нравом противная мудрствовати во всем животе своем, последуя в всем и повинуяся святым апостолом и святым вселенским соборам, обещая им во страсе Божии боголюбивым нравом братии своей и св. Дусе и сослужебником всем преосвященным митрополитом, архиепископом и епископом патриаршества его российскаго царствия любовь духовную имети, и яко братию тех почитати, и сице любити, якоже владыка наш Господь И. Христос возлюби святыя своя ученики и апостолы, – ниже и аще чрез сие писание что сотворю, или преступлю в чем и аще во едином не исправлю от сих всех написанных зде, лишен буду сана своего без всякаго слова, и сицево исповедание, рукою его писанное, церкви предаде. И по толице обещании странно за рабы святительский чин вмени и толико ругаяся, – яко сошедшимся архиереом к сенным дверем крестовые палаты, на преднем крыльце часа два или три сидети, и ни единому ж даде слова рещи пред собою, ниже молбы тех послушав о исправлении церковных вещей, но странно поработи тех, и люте нападал на братию свою, и страдали многим устрои умиленне плакати, якож и блаженнаго Павла епископа коломенскаго по многих томлениях и несказанных ругательств до смерти муча“³⁵. Составитель обличения на Никона патриарха спрашивает: „кого бы от архиерей и святых отец единомудрствующих с собою имея Никон“? и отвечает: „ей, никого“. „По которому образу Никон, спрашивает он же, будучи на престоле, поработил свою братию архиереов, обругавши патриаршеский престол, и сыны себе нарицает и обычно архиерейская действующих проклинает, отъемля царствующаго града красоту и честь“?³⁶. Когда Никон узнал, что для суда над ним решено собрать собор, на который будут приглашены и восточные патриархи, то он говорил, что ничего не имеет против собора „только б де собор был праведной а не пакупной“. Патриарху говорили: „будет де он лжесвидетелей вменяет московскаго государства властей, и он за то примет месть от Бога“. И патриарх говорил: „хто де властей и кому книжным учением и правилы говорить, а они де грамоте не умеют“. И патриарху говорено: „один ли он в московском государстве грамоте умеет и есть ли хто другой“? И патриарх сказал: „хотя де и есть немногие, а Питирим де митрополит и того не знает, почему он человек“. Когда вместе с Лигаридом, Одоевским и Стрешневым прибыл в Воскресенский монастырь и астраханский архиепископ Иосиф, то Никон, обращаясь к последнему, говорил: „и ты, бедный, туда же? А помнишь ли свое обещание? Говорил, что и царя слушать не станешь? Что? видно тебе что нибудь дали бедняку?“³⁷. Даже о целом соборе русских иерархов 1660 года Никон дозволял себе крайне резкие очень обидные для архиереев, отзывы: „сей собор бывший, писал он в своем „Разорении“, не точию сонмищем иудейским достойно нарещи, но и бесовским, яко не по правилом собран, такоже и соборование все по цареву указу делали, якоже он хотел собор собрал по ево государеву указу“³⁸. Не раз в других местах Никон заявлял прямо, что иерархи присутствовавшие на соборе 1660 года были подкуплены царем и ради принятых ими от царя подарков постановляли на соборе только то, что было угодно и желательно царю, почему Никон и желал, чтобы об нем был собран собор „праведной а не пакупной“. В виду этого понятным становится обращение к царю, от лица всех архиереев, составителя обличения на патриарха Никона: „аще обрящем благодать пред тобою, великим государем, не презри молбы твоих государевых богомолцов: да возмется нечестивый сей (т. е. Никон) от среды нашея, да Божий правдный гнев непостигнет и в правду постраждем, не пекущеся о благих“. А чтобы и на будущее время оградить епархиальных архиереев от патриаршего самовластия, обличитель Никона старается внушить царю, что „первый епископ не начальник епископом, ни крайний святитель, по епископ первого седалища наречется, рекже царствующаго многонароднаго града: святительский бо сан един есть и тажде на всех (благодать). Не наречется сей убо совершен или несовершен святитель; но вси равни святители, вси епископи, и благодать св. Духа равно приемше“. Затем в тех же видах автор обличения на Никона указывает царю, кого следует на будущее время избирать в патриархи. „Царствующаго града перваго седалища епископа, пишет обличитель Никона, рекша патриарха, избрати благоволи священное писание протолковати могуща и разумеюща все божественное писание со испытанием, и священная правила св. апостол и св. отец известно ведуща, в летех же совершенна суща и добродетельми и крайним смиреномудрием цветуща, своея же воли исправити догматы неимуща, но советом, а недерзостно исправляюща, ревнителя же о благочестии и нестыдящеся лиц, многолетна в чернечестве суща и в послушании, во еже обрезать своя ему воля крепко обучившася. Красота бо старец – со смиреномудрием высокое житие и не своя воля. Архиерею бо совестливу подобает быти и ничтоже дерзостию творити, да не многим соблазн и претыкание будет – во мнозе бо совет спасение бывает“³⁹.

Таким образом епархиальные архиереи считали себя подавленными и приниженными во время патриаршества Никона, совершенно будто бы их поработившего и поправшего их права, уничтожившего своим обращением самый их сан, почему они как нельзя более и радовались удалению Никона с патриаршей кафедры и всячески содействовали его конечному низвержению. Они надеялись и, как мы видели, хлопотали перед царем о том, чтобы, после низвержения Никона, в отношениях будущего патриарха к другим епископам, был более твердо и решительно выражен тот попранный Никоном принцип, что „первый епископ не начальник епископам, ни крайний святитель“, что „святительский сан един есть и тажде на всех благодать“, и что поэтому „вси святители равни“.

Но если для епархиальных архиереев Никон, по своим отношениям к ним, был крайне нежелательный патриарх, и с его низвержением они рассчитывали достигнуть большей самостоятельности и независимости в управлении своими епархиями, большей силы и влияния на общецерковные дела, от которых будто бы совершенно отстранил их Никон, не терпевший никаких советов и указаний со стороны своих собратий о св. Духе; за то открыто высказанное Никоном учение, что священство выше царства, что светская власть вовсе не должна вмешиваться в дела церковные, а следовательно и епархиальные, что над духовными властями она не имеет никаких верховных прав – эти воззрения Никона как нельзя более пришлись по душе русским архиереям, которые решительно и горячо стали в этом отношении на сторону нелюбимого ими Никона. Низвергнуть Никона, поработителя архиереев, и в то же время доставить торжество его идеям, что священство выше царства, это значило бы для архиереев разом освободиться не только от подавляющего их значения патриаршей власти, которой, в лице Никона, был бы дан хороший урок, но и от вмешательства в их епархиальные дела светской власти, которая, не менее патриаршей, очень сильно давала чувствовать себя каждому архиерею⁴⁰. И действительно, под влиянием идей Никона о полной независимости власти духовной от светской появляются тогда так называемые „свободные архиереи“, которые говорили: „мы де суду царскому не подлежим“, которые е своих епархиях стали ставить архимандритов, игуменов и протопопов „самовольством, кто им годен, без указу великого государя“.

В виду того, что все русские архиереи по вопросу об отношении царства к священству решительно (как это увидим ниже) стали на сторону заявленных Никоном воззрений, положение дел становилось настолько серьезным, что со стороны светского правительства необходимо требовалось предпринять что либо решительное, если только оно хотело остановить дальнейшее распространение идей Никона и дальнейшее возникновение „свободных архиереев“, заявлявших, что они не признают над собою царского суда и не желают допускать светскую власть до вмешательства в их епархиальные дела. Очевидно, что светскому правительству необходимо было противопоставить воззрения противоположные, и при том так, чтобы они заявлены были тоже духовными властями, только более авторитетными, чем Никон и русские архиереи. С этой именно целью светское правительство и обратилось на восток к четырем восточным патриархам с просьбой, чтобы они решили предложенные им вопросы о власти царской и патриаршей. Иеродиакон грек Мелетий, отправленный на восток к патриархам с вопросами, привез на них ответы патриархов и собора, составленные, как и следовало ожидать, в духе совершенно противоположном воззрениям Никона. В ответе на первый вопрос: „что есть царь?“ между прочим говорится: „царю подобает, да будет глава и верх ко всем членом, подчиненным ему... Добре разсуждати долженствуют царие, еже не дати своея чести иным, ниже новствовати в творении благодеяний по оной причине: не даждь иному чести твоея, да не подвигнеши ос на тя... Царь есть господь всех подданных своих, ожидающих от него дарований и добротворений, – противных паки – казни. Аще убо кто царю видится противен быти, хотя есть и лице церковное, в достоинстве вчиненное, не без ума бо мечь носит, но в похвалу добре творящих, в гаждение же зле деющих, ибо местник Божий есть, и того ради в писаниях предадеся: царя чтите и о царе милися дейте“. Второй вопрос, предложенный на разрешение восточным патриархам был следующий: „подобает ли всем, наипаче место держащу епископу или патриарше, подчиненну быти и повиноватися царю, царскую власть держащему и её употребляющему, во всяких гражданских вещех и прениях, тако во еже бы единому быти господу и начальнику, или ни?“ В ответе на этот вопрос между прочим говорится: „яко же Бог есть на небеси повсемественне, то на земли суть по Бозе тий, иже держащий царскую власть и престол; и яко же, иже несохранивый веры божественныя от общества верных изгнанствуя отвергается, подобне, иже веры к царскому достоинству сотворенныя песохраншия, лестию же и отай деющии недостойни, нам мнятся, еже христианское имя на себе к тому содержати, занеже бо помазанник Господень именуется и есть, иже царским венцем увенчан бяше“. Затем приводится исповедание, какое делали греческие патриархи императорам: „исповедую сим писанием моим, еже сохранити ми к тебе, Крепчайшему царю и повелителю, чистую веру и благохотение, яко же долженствую то от естественнаго некоего мановения и от правильнаго долга тако, во еже бы ми быти под повелительством и заповедию и под манием царскаго твоего достоинства и противну противу всякому человеку, противляющемуся сему моему крестному целованию. И по малех: сие же крестное целование, не точию к царю, но и к царице и к ея сыном царевичем принадлежит... И по малех: еже быти ми под изволением и прописанием твоея царския светлости, и еже делати ми по благоизволении твоих царских тако писанием преданных, якоже и кроме писаний изъявленных... Аще же откуду явится некое сомнение, обещаю мя подлагати под суд и его достойныя казни по предложению и повелению твоего царскаго престола“. Приводя эти выдержки из 64 главы великого Номоканона, патриархи делают такое резюме: „из них же собирается: царя убо быти совершенна господа и единаго быти законодавца всех дел гражданских; патриарха же быти послушлива царю, яко поставленному на высочайшем достоинстве и отмстителю Божию, ниже коим либо обычаем господствовати еже хотеши или деяти в вещех гражданских, еже есть противно и пакостно царскому непщеванию... Творяща (патриарха) противне церковным уставом или противно царю, неразсудне и безумне деюща и с престола своего весьма быти извержительна и удалительна“… В ответе на пятый вопрос говорится: „никто не имеет толику свободу, да возможет противитися царскому повелению, закон бо есть. Того ради, аще кто и духовный предстатель, аще и патриархом его наречеши, или инаго степени муж, сицевому повелению (словесному) или епистолии сопротивил бы ся, да страждет казнь, яко безправильное нечто сотворивый“⁴¹.

Таким образом восточные патриархи на предложенные им вопросы об отношениях власти светской и духовной или власти царской и патриаршей, ответили совершенно противоположно Никону. Вопреки ему и согласно с противниками его реформы, они признали, что царская власть выше духовной, так как царь есть наместник Божий на земле, что патриарх наравне со всеми другими подданными обязан царю безусловным во всем повиновением, что всякое повеление, идущее от царя, будет ли то словесное или письменное, „закон есть“ и потому вполне обязательно для патриарха, который должен „подлагать себя под суд царский“ и наравне с другими подданными нести кару за всякое противление царским повелениям.

Насколько приведенный ответ восточных патриархов был приятен для светской власти, настолько же он был неприятен для властей духовных. Архиереи, льстившие себя надеждой стать в независимые отношения к светской власти, думавшие было освободиться от крайне неприятного и очень стеснительного для них вмешательства её в их епархиальные дела, должны были окончательно разочароваться в своих надеждах. Благодаря ответам восточных патриархов они еще крепче и решительнее, чем прежде, подчинялись светской власти, которая, опираясь на ответы восточных патриархов, могла теперь распоряжаться ими по своему усмотрению не стесняясь ничем, так как всякое повеление светской власти и для для архиереев „закон есть“.

Понятно само собою, что русские архиереи не могли согласиться с предложенным восточными патриархами решением вопроса об отношении светской власти к духовной, с решением отдававшим архиереев в безусловное распоряжение светской власти; естественно было с их стороны попытаться снова подвергнуть этот вопрос обсуждению, в видах добиться более благоприятного для них его решения. За это дело взялись главным образом два архиерея, выдававшиеся тогда своим умом, относительной образованностью, своим нерасположением лично к Никону и в то же время горячим сочувствием к его церковной реформе и к его воззрениям на отношение царства к священству. Эти два архиерея были известные Павел, митрополит крутицкий и Иларион, архиепископ рязанский. Так как в 1666 году в Москву прибыли два восточных патриарха с некоторыми архиереями для соборного суда над Никоном, то Павел и Иларион решились на смелое дело, именно: решились открыто поднять на соборе вопрос о царской и патриаршей власти с тем, чтобы вновь соборно обсудить этот вопрос и добиться иного его решения, нежели какое дано было ему на востоке, где вовсе не было представителей и защитников того взгляда, что священство выше царства, почему вопрос и был там решен, по их мнению, очень односторонне. По очень понятным причинам прения о власти царской и патриаршей, происходившие на соборе 1667 года, совсем не вошли в состав официальных соборных актов, которые вовсе умалчивают об этом любопытном и важном эпизоде из соборных заседаний. Но зато об этом событии очень подробные и обстоятельные сведения сообщает нам знаменитый, игравший на соборе роль адвоката царской власти, Паисий Лигарид в третьей части своего сочинения о соборном суде над патриархом Никоном. Так как третья часть сочинения Паисия Лигарида о соборном суде над Никоном доселе но переведена на русский язык, а между тем сообщаемые в ней сведения по интересующему нас вопросу и очень любопытны и очень важны, то дальнейший наш рассказ о соборных прениях по поводу власти царской и патриаршей будет буквальным переводом из упомянутого сочинения Паисия Лигарида, лишь сокращенным во всех тех случаях, где Паисий вдается в ненужное, вовсе не идущее к делу многоглаголание⁴².

Рассказав во второй части своего сочинения о соборном осуждении Никона, в шестой главе третьей части того же сочинения Паисий Лигарид сообщает следующее:

„14 января собрались все архиереи в новом патриаршем доме по делу о подписании низложения Никона. При этом открылось несогласие из-за некоторых речений, помещенных в докладе и толкуемых неправильно крутицким Павлом и рязанским Иларионом, которых почитали столпами сего собора, и некоторыми другими архиереями, им последовавшими. Они решительно отказались подписаться (разумеется под осуждением п. Никона), убоявшись страха, идеже не бе страх, и превратно толкуя слова, что было весьма вредно для них самих, по причине их несогласия и непокорливой дерзости и бесстыдства. Тогда как все другие подписались, двое непокорных отступили от них; почему царь сильно разгневался на них, а особенно святейшие (разумеются присутствовавшие на соборе патриархи: александрийский Паисий и антиохийский Макарий), были изумлены их непокорностью и запальчивым прошением (содержание которого Паисий подробно передает ниже). Таким образом собор разошелся не без волнения и назначено было с особой тщательностью заняться в своих келлиях исследованием этой главы патриаршего определения ( Τομον) и дать свое мнение в кратком виде, на письме, через два дня“.

„Приблизился назначенный день, рассказывает Паисий (в девятой главе), и все архиереи, горя пламенной братской любовью, собрались в новый патриарший дом. Председательствовали папа Паисий и патриарх Макарий. Каждый принес на бумаге свой символ (т. е. изложение своего мнения но данному вопросу?) от своего богатства приношение для исследования важного вопроса, и были предложены на среду собранные боголюбезным тщанием изречения, которые клонились к чести и достоинству первосвященства, равно как были читаны и места, говорящие в пользу богодарованной власти царской и объясняющие её преимущества“.

„Предложено было из второго слова Златоустого (в русском переводе оно значится третьим – Христ. Чтение 1831 г. ч. 42. стр. 7–11) следующее место: „священнослужение совершается на земле – но по чиноположению небесному. Так и должно быть. Ибо не человек, не ангел, не архангел и не другой кто-либо из сотворенных, но сам Утешитель учредил служение, и людей, еще облеченных плотию, соделал представителями служения ангелов. Посему совершитель сего служения должен быть столько чист как бы он стоял на небе, посреди небесных сил... Когда видишь Господа закланного и предложенного в жертву; священника, предстоящего сей жертве и возносящего молитвы; народ же весь окропляемый её драгоценною кровию; – еще ли думаешь, что ты находишься между человеками, и стоишь на земле; что не перенесся мгновенно на небеса и, отвергнув все плотские помышления души, обнаженным от всего земного духом и чистым умом не созерцаешь небесное? О чудо! О человеколюбие Божие! – Сидящий со Отцем в сей час объемлется руками всех; дает себя осязать и ощущать всем, кто только желает... Предстоит священник, низводя не огнь, но св. Духа; возносит усердную молитву не о том, чтобы огнь ниспал с неба и попалил предложенную ему снедь; но дабы благодать, низшедши на жертву, возжгла души людей и сделала светлейшими чистого сребра... Еще живут и обращаются на земле; а поставлены распоряжаться небесным, и получили власть, которой не дал Бог ни ангелам, ни архангелам. Ибо не им сказано: и елика аще разрешите, будет разрешена (Мф.18:18). И земные владыки имеют власть связывать, но только тела. А те узы связывают душу, проникают небеса; и что священники определяют на земле, то Бог утверждает на небе. Господь согласуется с мнением рабов своих! Что же другое он вручил им, как не всю духовную власть? Им же, говорит, отпустите грехи, отпустятся: и им же держите, держатся (Ин.20:23). Какая власть может быть более сей? Отец весь суд отдал Сыну (Ин.5:22). Теперь вижу, что Сын весь суд сей предоставил священникам. Они возведены на такую степень власти, как будто уже переселены на небо, превознеслись над человеческой природой и освободились от страстей наших“.

„Выслушав это, собор воскликнул: „для чего же ты не привел положенного вначале изречения Златоустого: – „священство, которое столько превосходнее всех других достоинств, сколько дух превосходнее тела“? Газский отвечал: „это сделано не с хитростью, но златые слова Златословесного учителя взяты вкратце и только приведен из них отрывок, который показался необходимым и полезным“. Встал Симеон Вологодский и сказал: „вот слова Златоустого яснее солнца утверждают, что степень священства выше степени царской“. Газский (Паисий говорит о себе в третьем лице и обыкновенно называет себя просто Газским) отвечал: „надлежит наперед узнать мысль (проникнуть в мысль) сего великого наставника, знать, с какой целью он это говорит, и потом исследовать слова, столь ясно и премудро раскрывающие, что в духовных делах архиерей имеет первенство и преимущество перед царским достоинством. А это не противится патриаршему определению ( Τομος) и словам, утверждающим согласно со мною, что царь имеет первенство в делах гражданских“⁴³. „Так, отвечал Симеон, но помни притчу Соломонову, поучающую всех, а в настоящем случае и духовных, не обращаться надесно, и не уклоняться на шуе, но идти средним путем, безошибочным и царским. Попомни, что и сам ты архиерей и один из князей христоименитого народа. Посему должен более поддерживать права архиереев, нежели превозносить на словах права державных“. На это сказал Газский: „я так говорю не по приверженности к царю, не по приверженности собственно к Алексию, но право правлю слово истины, как герольд, несущий с собою предсказание оракула... (Следуют другие сравнения). Вникнем в слова Златоустого точнее. Первосвященство, говорит он, выше царской власти, как душа тела. Но как внешний человек, т. е. чувства, совершают свои действия, так внутренний человек т. е. душа, – внутренние действия. Подобным образом архиерей занимается делами церкви, а царь мирскими делами государства, – каждый сохраняет при этом свои права, каждый обращается в своей сфере“.

„Имеете ли под руками другие свидетельства для яснейшего утверждения“? – спросили архиереи. – Имеем, отвечали патриархи, достаточно. Вот еще слова Златоустого из шестого слова о священстве: „а когда он, (священник) призывает святого Духа и совершает страшную жертву, так часто прикасаясь к общему всем владыке; тогда, скажи мне, где назначить ему место? Какой потребуем от него чистоты, какого благочестия? Ибо помысли, какие должны быть руки, служащие такому таинству? Каков должен быть язык, произносящий таковые слова? Не всего ли чище и святее должна быть душа, приемлющая толикую силу Духа? Тогда и ангелы предстоят священнику, и все место жертвенника в честь Возлежащего на нем, исполняется небесными силами. В сем удостоверяет самое действие, совершаемое тогда. Но кроме сего я некогда слышал от одного человека, что некоторый пресвитер, муж удивительный, имевший дар духовных видений, говорил ему, что он однажды, быв удостоен такового видения, вдруг узрел (сколько то ему возможно) сонмы ангелов, которые были облечены в светлые одежды, окружали жертвенник и взирали долу, точно так, как бы воины, стоящие в присутствии царя. Я верю словам сего человека. Также и другой некто рассказывал мне (он не от другого слышал, а удостоился сам видеть и слышать), что тех, которые должны отойти от сей жизни, если они причастились св. тайнам с чистой совестью, – при отхождении их, в честь принятого ими дара, окружают ангелы и возносят на небо“⁴⁴.

„Суздальский архиепископ Стефан немедленно спросил: требую объяснения – для чего приведено это место? – Газский отвечал: здесь Златоустый ясно показывает, какую чистоту должен иметь священник, обходящий страшный оный жертвенник, на котором восседают многоочитии силы, записывая в книге живота всяческая и т. под. (не идущее к делу). – Патриархи сказали: пусть будут приведены свидетельства и других богоносных отцов. И приведены слова епископа Кипрского Епифания: ибо первое священство совершается в необрезании Авелем, а также и следующее за ним Ноем, и третье Мелхиседеком. И что Мелхиседек был человек, это открывает сам святый апостол Божий в послании, говорит же он так: непричитаемый же родом к ним, одесятствова патриарха (Евр.7:6). Изнесе Аврааму хлебы и вино: и бяше священник Вышняго в то время; он благослови Авраама и получил от него десятину (Быт.14:18–20). Ибо раб Божий должен был воздать честь священнику Вышняго... и т. д.“⁴⁵ „Газский невопрошаемый встал и сказал: это место не идет к разрешению нашего недоумения. Мы говорим не о преемстве, а о превосходстве между священником и царем“. – Тогда приведены были слова того же Епифания из его книг против ересей: „престол Давидов и царское седалище есть священство во святой церкви; сие то царское и первосвященническое достоинство, соединив воедино, Господь даровал святой церкви, перенеся в нее престол Давидов, непрестающий пребывать во век; потому престол Давидов существование свое преемственно продолжал до самого Христа, так как не оскудевали князья от Иуды, дóндеже пришел Тот, кому отложено, и той, сказано, чаяние языков (Быт.49:10). Ибо в пришествие Христово прекратились до самого Христа бывшие по преемству вождями князи от Иуды. Прекратился и не продолжался более порядок, когда родился Христос в Вифлееме иудейском, при Александре, происходившем из первосвященнического и царского рода. Сим то Александром, со времен его и Саалины, называемой и Александрою, пресекся жребий царский, при царе Ироде и Августе, самодержце римском. Этот Александр, как один из помазанников и вождей, возложил на себя и венец; потому что, когда соединялись два колена и царское и священническое, разумею Иудино и Аароново и все Левиино, тогда происшедшие от сих колен делались царями и иереями. Ибо ничто но погрешило из загадок (таинственного смысла) св. Писания. Но тогда наконец возложил на себя диадиму иноплеменный царь Ирод, а не из потомков Давидовых. А по падении царского престола и царское достоинство из плотского Иудина дома и из Иерусалима перенесено во Христе в церковь. Водружается же престол во святей Божией церкви во веки, имея достоинство по двоякому нраву, и царскому и первосвященническому: по праву царскому от Господа нашего И. Христа – двояко: и потому что Он по плоти от семени Давида царя, и потому что, будучи тем, что Он есть, от века больший еще царь по Божеству; по праву же священническому, потому что Он Архиерей и Первостоятель архиереев, после того как вскоре поставлен Иаков, именуемый брат Господень, и апостол – первый епископ, по естеству сын Иосифов, наименование же брата Господня получивший, потому что жил в одном с Ним семействе... Ибо пребывает престол Его, царствию Его не будет конца, воссядет на престоле Давида, ни в чем не изменивши царской власти Давида, но даровав ее слугам своим – архиереям вселенской церкви“⁴⁶.

„После прочтения сих мест собор сказал: отвечай Газский епископ: не яснее ли солнца высказывается здесь искомое, – что престол святительский выше всякого другого престола, а следовательно и самого царского достоинства“? Газский отвечал: „дайте мне немного времени для рассмотрения этого трудного места у св. Епифания“. Архиереи отвечали: свидетельств много, только отверзь врата твоего слуха и прочтено было изречение Григория Богослова из его апологетики: „кто возмется, как глиняное какое изделие, изготовляемое в один день, образовать защитника истина; который должен стоять с ангелами, славословить со архангелами, возносить жертвы на горний жертвенник, священнодействовать со Христом, воссозидать создание, восстановлять образ Божий, творить для горнего мира, и скажу более – быть богом и творить богами. Знаю, чьи мы служители, где сами поставлены, и куда готовим других“⁴⁷. Пребожественный Василий в пятой молитве елеосвящения молится так: „Господи Боже наш, вдохнувший в своих учеников и сказавший: приимите Духа святаго, иже меня смиреннаго и грешнаго и недостойнаго раба твоего – призвавый на превеличайший степень священства и войти во внутренняя завесы и в святая святых и пр.“. Из этих свидетельств выводятся два заключения: во первых то, что иерей есть бог земной и по слову псалма: Я сказал: вы боги есте и сыновья высочайшего все; во вторых, что высочайшая степень священства превосходит всякую другую степень на земле. Читано было наконец первое послание Григория Двоеслова к царю Льву Исаврянину, где он говорит: „ведаешь царь, что догматы святой церкви не царю принадлежат, но архиереям, которые безопасно имеют догматствовать. Посему архиереям вверены церкви и они не входят в дела правления народного. Пойми и заметь это – воздерживаясь от народных дел, т. е. от политических; а цари подобно не должны (входить) в дела церковные, но заниматься вверенными им (т. е. гражданскими). Совещание же христолюбивых царей и благочестивых архиереев составляет единую силу, когда дела управляются с миром и любовью“.

,,При этом все воскликнули: вот прекрасное разграничение, вот наилучшее толкование, вот мудрое объяснение, отделяющее для каждого свою область, как для царя, так и для архиерея“.

„Подобное тот же папа писал и во втором послании к Льву иконоборцу: ты написал: „я царь и священник, по сказанному в святом откровении: сотворил есть нас иереи и цари Богу“. И это цари предшествующие тебе (приводим слова Григория Двоеслова в сокращении) показали словом и делом: Константин, Феодосий, Валентиан, – „эти цари благочестиво царствовали вместе с архиереями, единомыслием и советом собирали соборы, исследуя истину догматов, они устроили и украсили святые церкви, эти суть священники и цари... Ты же с тех пор, как принял царское достоинство, найдя св. церкви изукрашенными... лишил их украшения и опустошил... Ибо как не имеет власти архиерей проникать во дворец и надевать знаки царского достоинства, и царь не может войти в церковь (если не захочет передвигать границы) и изрекать приговоры о духовенстве, и благословлять и налагать руки на символы св. таинств, и даже причащаться без иерея; но каждый из них да пребывает в том призвании, к какому призван Богом“.

„Вот опять, сказали архиереи единодушно, римский Григорий обличает царя Исаврянина, только-только не приводя псалма, как он говорит против царей“. – „Подлинно так, сказали два вселенские патриарха. Когда царь еретик, справедливо он подвергается обличению и осуждению, яко не повинующийся соборной церкви. Итак должно отличать благочестивых царей от нечестивых и неверных, как различают и иереев истинных от ложных, как и божественный Василий подтвердил в письме к жителям Никополя“. – Но поскольку день уже прошел, то главы о царе отложены до завтра. И таким образом собрание разошлось с благословением.

„На утро собрались все архиереи (десятая глава) в новом патриаршем доме, в намерении предложить полезные главы о христолюбивом царе. Прибыли и оба патриарха и начали говорить: поскольку вчера предстоятель Газский обещался нам объяснить место из блаженного Епифания, который говорит, что престол Давидов и престол царский во св. Христовой церкви есть священство, то пусть объяснит он нам это изречение. После того мы обратимся к главам о христолюбивом царе“.

„Газский, получив дозволение, начал говорить: хотя сравнение по большей части вызывает споры и ненависть вследствие различия человеческих мыслей и мнений, однако-же, когда такое сравнение делается для объяснения и познания точной истины, не только оно не бывает ненавистно и противно, но и весьма похвально. Сравнение и сближение производится по некоторым сходным или подобным чертам, а не вследствие полного тождества, иначе не могли бы быть сравнения и сопоставления. Таким образом кажется, что священство имеет преимущество перед земным царским достоинством, по полноте духовной власти. Так, никто не может отпустить грехи, кроме единого архиерея: кто может отпускать грехи, воскликнули иудеи, кроме одного Бога, а Богом земным называется архиерей, как рассуждает в постановлениях апостольских божественный Климент и с ним эпоним богословия. Но и в благословении иерей выше царя, почему и Мелхиседек, будучи священником Бога вышнего, благословил патриарха Авраама, а несомненно, что худшее лучшим благословляется. Но относительно помазания нет между ними различия, ибо оно обще обоим, как великий Киприан, в слове о помазании, говорит: ныне в церкви совершается миро, в котором смешивается с елеем бальзам и чрез сие ясно указывается единение архиерейского и царского достоинства и власти... Далее Паисий сравнивает царя и архиерея с двумя светилами великими, которые оба необходимы: два великих светила поставил димиург всех богов (это выдержка из стихов Григория Богослова) на тверди небесной: одно – светящее днем, другое-же – для освещения ночи, оба прекрасные и полезные для всякого в мире произрождения... Поистине светилом светил светлейшим подобны архиерей и царь на тверди церкви, и когда оба правят прямо слово истины, то бывает общее удовольствие и радость, когда же не право творят, подвергаясь наглядному затмению, тогда и стенание повсюду слышится... Затем Газский переходит к сравнению древнего духовенства с современным: прежде иереи были златые по правам, хотя служили на деревянных дисках и потирах, а ныне мы медные и железные, по словам и делам, хотя и совершаем таинство причащения в сосудах златых и преукрашенных. О какая перемена! Дай мне архиерея, который бы стяжал ревность Фенесса, кротость Моисея, ревность Илии, и я предпочту его всякому Кесарю и Августу, над землею начальствующим. Но если между нас являются не епископы, а ἐπισκοτα⁴⁸, не митрополиты, а μιαροπολιται⁴⁹, не добре живущие, от них же первый есмь аз окаянный, то какой нам стыд! какого ожидать благоговения?.. Посему царю надлежит казаться и быть выше других, но предстоятели церкви должны быть светильником, поставленным на золотом свещнике, чтобы быть видиму, как некоторый Фарос и колосс светящийся... Таков подобает нам архиерей: преподобен, незлобив, не скверен⁵⁰, светлее и чище амианта, который в пламени огня не сгорал, но еще более очищался. Если же окажется противным тому (но я не позволю себе никого порицать), достаточно мне указать на одного из многих, соборно лишенного патриаршеского достоинства и власти, разумею Никона, стоящего вне священной ограды алтаря, вместо мира бросил нож в Христову церковь, царского и Давидова престола не слушая, как невнимательный к слову архипастыря и великого Учителя, глаголющему: вложи, Петр, меч твой в ножны, едва удержавшему его и бывших с ним от стремления к убийству... Но о вечно священный, Богом пособляемый государь наш, великий победитель и вернейший защитник церкви, живи, как феникс, на многия лета, да будет тебе, как орля юность твоя, ты воистину архиерей и царь, яко подражаеши шед во след и соревнуя великому Феодосию, великому Юстиниану, христианнейшему Константину, тебя да восставит Христос Бог наш нового Давида, по сердцу своему найдя, яко не дал еси сна очам твоим и ресницам дремоты, дóндеже богосоставленное сие собрание... собрала богомудрая твоя светлость, последуя боговещанному гласу, глаголющему (Мф. гл. 18): идеже еста два или трие собрани во имя Мое, Аз ту есмь посреде их. Положу венец слову Моему... и следует моление „за христолюбивого и светлейшего царя нашего, от Бога царство приемшаго“, об одолении на врагов, „особенно же сарацын“, по грехам нашим ныне на нас восставших“...

„Все, говорит далее Паисий, одобрили Его слова, особенно патриархи. После того велели предложить основания царской власти у иудеев, по св. Писанию. Читаны были из 1 книги царств 8:4–22⁵¹. Газский после того встал и сказал: я хочу быть истолкователем прочитанного, хочу изъяснить „оправдания“ единодержавной власти. И во-первых замечаю, что царь не подлежит законам“. Доказательства для этого берутся Паисием из Диона Кассия и из какого-то пифагорейского философа. Затем он указывает на дозволение Синедриона иметь царю до 18 жен и на то, что Соломон имел их еще более. „Теперь я понимаю, говорит он, почему цари народов не хотели часто показываться подданным, – полагаю, по высочеству сана, как ассирийский царь Артаксеркс не только не хотел показываться, но и закон немилостивый установил – подвергать смерти, казнить незванно вошедшего к нему“... Ссылается наконец на 105-ю Юстинианову новеллу, где сказано: Царь царей Бог подчинил царям самые законы, дав в царе одушевленный закон людям, живущим под луной.

Читано было из второй книги Ездры 4:1–12⁵². Перед началом сего чтения Паисий замечает, что приводятся слова из апокрифической книги, которой нет ныне на греческом (но в действительности она есть на греческом, и считается первою Ездры); а по прочтении предложил свои замечания о всевластных распоряжениях царей, указав из языческой истории на пример Дария персидского и из церковной истории на пример Евдоксии в отношении к Златоустому. В конце говорит: собор разошелся по некоторым тайным причинам, о которых скажем сейчас ниже.

„Вышеупомянутые два архиерея (Павел и Иларион), рассказывает Паисий в одиннадцатой главе, услышали о том, что было (на соборе) и пришли в великий страх, как бы не пострадать им жестоко за свою непокорность и дерзость. Поэтому, пришедши к патриархам, почти в глубокую полночь, подали им прошение, и умоляли их на коленях быть ходатаями за них перед царем Алексеем Михайловичем по поводу того, что они осмелились высказать в одной темной бумаге, писанной не столько чернилами, сколько ядом змеиным. Они говорили, что Златоустый еще сказал: священство выше царской власти. В подкрепление себе приводили и тот древний обычай, издревле употреблявшийся при хиротонии архиерейской, что хиротонисуемый архиерей становится ногами на двуглавого орла – римский знак самодержавной власти. Приводили еще и то, что неприлично и даже преступно архиереям целовать десную руку царя, не имеющего на себе почати (т. е. не имеющего права благословлять знамением креста?), о чем и Симеон Солунский выражается с великим прискорбием (и затем приводится обширная выдержка из Симеона Солунского). Приводили еще и слова Арефы, митрополита Кесарии Каппадокийского из толкования на 13-ю главу Апокалипсиса и т. под. „Вы, продолжали говорить архиереи патриархам, – вы, находясь под насильственным владычеством христоненавистных агарян, за свое терпение и страдание, несомненно имеете получить награду и венец от праведного мздовоздаятеля и венценосца Спасителя; а мы несчастные и ублажаемые за то, что находимся в самых недрах христианства, терпим великую нужду в своих епархиях и всякие затруднения, и хотя много тяжкого по неволе терпеливо переносим от властей: но страшимся еще худшего впереди, когда утверждено будет, что государство выше Церкви, хотя и не имеем в уме той мысли, чтобы пришлось нам терпеть такие несправедливости и оскорбления в благополучное царствование богохранимого и добропобедного царя нашего, государя Алексия Михайловича, боимся за будущее, опасаемся, чтобы последующие государи, не зная смысла патриаршего постановления, не погрешили, последуя просто букве, которая часто убивает. Эти искажения писания и ложные толкования пришлых переводчиков устрашают нас, незнакомых с греческим языком. Посему, как врачи души, бескорыстные, дайте нам целительные лекарства, возливая елей и вино и т. п.“. Сие и подобное содержало в себе упомянутое прошение. Для прочтения его приглашен был и Газский. Прочитав его, он выразумел, и, сделав движение головою, возопил: погибла ты, истина; господствует ныне ложь; берет перевес осуждение. Недостойны русские такого царя, преданного вере христианской, благочестивейшего, имеющего жезл не железный и тяжелый, но мягкий, ореховый. Я сам буду отвечать на это безумное и вредное писание... Боюсь осуждения раба скрывшего талант... Потому что меня вселенский патриарх кир Дионисий поставил истолкователем патриарших определений, надзирателем и поборником... Спрашиваете, что из двух преимуществует: священство или царство? отвечаю: в некотором отношении должно отдать преимущество священству, – разумею дела духовные; в другом должно отдать честь царству, т. е., в делах гражданских... Можно сказать: священство царствует над делами духовными; царство священноначальствует над гражданскими... По истине наш державнейший царь, государь Алексий Михайлович, столько сведущ в делах церковных, что можно было бы подумать, будто целую жизнь был архиереем, посвящен во все тайны иераршеского служения, от малых ногтей воспитывался в храме, как Самуил. Почему не стыдясь возвещаем, что лобызаем щедродаровитую десницу такого царя. Да, да! Целую и лобызаю руку, обогащающую странных, пекущуюся о сиротах, руководствующую слепых... Да, да! лобызаю десницу, помазанную благовонным миром новой благодати, знаменанную печатию обучения св. Духа, пишущую спасительные заповеди... Да, да! Лобызаю бранноносную руку, вооруженную, по слову ап. Павла, оружием правды... подвизающуюся за благочестие, украшенную благостию, позлащенную добродетелями... А ты Богом почтенный царю Алексие, воистину человек Божий, ты отнимаешь, а не простираешь десницу свою нам архиереям; мы сами против воли твоей привлекаем ее к себе и лобызаем, яко прещедрую помазанную десницу царя христианства... Конечно зло насеяно везде... Но из того, что двое или трое державствующих нечествуют, неуважительно обращаются с делами архиерейства, не должно почитать и всех беспорядочными и беззаконными... Не к бесчестию, но к благой похвале полагается орел под ноги хиротонисуемого архиерея. По праву становится он на него, когда возглашает символ, в который мы крестились: этим он показывает, что будет тверд в вере самодержца, что будет другом греков (?), что будет во всем покорен и послушен царю... Вы боитесь будущего, чтобы, то есть, какой-нибудь новый государь, сделавшись самовластным и соединяя самоуправство с самозаконием, не поработил церковь российскую. Нет, нет. У доброго царя будет еще добрее сын, его наследник... Он будет попечителем о вас... наречется новым Константином, будет царь и вместе архиерей, как и преданный вере Христовой великий Константин восхваляется у нас на великой вечерне – иереем и царем. Да и у римлян, как и у египтян, царь соединял в себе власть священства и царства, как поет латинский Гомер – Вергилий...

„Когда таким образом, рассказывает далее в двенадцатой главе Паисий, снова возвращаясь к соборным заседаниям, это было благорассмотрено, с рассветом дня собрались архиереи, ничего не зная о том, что происходило ночью. Когда все заняли свои места, блаженнейшие патриархи предложили вопрос: не принесут ли они собору какого-либо словесного дара? Архиереи отвечали: по благоволению вашего блаженнейшего святительства, чувствуем себя в затруднении, но имеем весьма достаточный запас“. К сожалению Паисий не излагает далее никаких речей архиереев, а начинает говорить от себя следующее: „должно знать, что четыре вселенские патриарха весьма разумно постановили сие различие, что по делам гражданским царь имеет преимущество. Ибо мы нашли в патриаршем александрийском собрании законов повод и первую причину, по которой последовало это определение ( Τομος). Хотите ли, чтобы этот список предложен был публично? Пусть будет принесен, отвечали святейшие патриархи. И список был принесен и прочитано в нем следующее:

ü Предприемлющим отныне заговоры, или собирающим скопища – анафема.

ü Содействующим им и сообщникам их в отложении – анафема.

ü Советующим и побуждающим к тому-же – анафема.

ü Вооружающимся на помощь им – анафема.

ü Приемлющим их к покаянию, тогда как они не раскаиваются в мятеже и не оставляют его – анафема“.

„Подобным образом в царствование Михаила (?) Комнина чинами государства и тогдашним патриархом и собором произнесена анафема, на замышляющих ковы или восстания против сына его Алексия и содействовавших им. Подобное умыслил сделать император Михаил Палеолог в отношении к сыну своему Андронику, благочестивому государю. В этом принимали участие, как государственные чины, так и патриарх Иосиф, стяжавший венец исповедничества за истинное благочестие, а равно и собор, бывший при нем. Все они подвергли анафеме и страшным проклятиям замышляющих заговоры и восстания, чтобы низложить с престола столп благочестия царя Божия Алексия (?). – При этом восстал Газский и сказал: известен закон Юлия Кесаря, определяющий, кого должно считать возмутителем и мятежником. Он говорит, что мятежник тот, кто собирает скопище против царя, или замышляет что против него, или против сената; кто вступает в заговор, или знает и не открывает тотчас же... (Следуют примеры и выписки из законов, раскрывающие вопрос о мятежниках и их сообщниках). Выслушав все сие русские архиереи сказали: „мы знаем, что подвергаются анафеме еретики, как например в неделю православия. Но что касается до заговорщиков и мятежников, то не знаем и не читали нигде, чтобы они были поражаемы молнией проклятия. Помним слово Тарасия патриарха в апологетической речи: страшна анафема, потому что отлучает человека от Бога, изгоняет из царства небесного, ведет во тьму кромешную“. „А разве не помните, возразил Газский, слышанное, как патриаршествовавший некогда Михаил, с согласия бывшего тогда собора, подверг анафеме заговорщиков?“ – „Так, отвечали архиереи, но законно ли это делается, мы не знаем и желаем видеть яснейшее свидетельство“. – „Что же, отвечал Газский, Павел в первом послании к коринфянам говорит: аще кто не любит Господа И. Христа, да будет анафема маранафа. Делающие злое, прибавил Паисий, не любят Господа“... „Как? возразили русские архиереи, Никон говорил нам иначе. Он говорил, что анафема и маранафа одно и то же“... (следуют грубые выходки Паисия против Никона и объяснения маранафа). – „Что-ж следует заключить из сего свидетельства“? спросили русские архиереи. – „Газский отвечал: кто не любит царя, тот не любит Господа И. Христа“. В подтверждение этого он приводит слова ап. Петра: Бога бойтеся, царя чтите, и говорит: „смотрите, смотрите, как после Бога небесного, сейчас упоминается о земном, т. е. о царе. Следовательно, кто не чтит царя, тот нечествует против Бога... (Далее и еще приводит доказательства из св. Писания в подтверждение обязанности чтить и повиноваться царям; приводит и слова Икумения и Августина; указывает на прошение о царе в литургии и на обычай ежедневно воспоминать в молитвах имена царя, царицы и их детей, на свидетельство Григория Богослова о Валенте, который сам приносил дары к алтарю и множество других посторонних примеров). После всего Паисий замечает: „по сим и подобным причинам царь именуется Богом. И ты, богоподобный царь Алексий Михайлович, имеешь право на такое богоименование, яко украсивший пустыни новыми насаждениями... претворивший море, ярящееся волнами, на общую пользу, и обветшавшую Москву, почти можно сказать, явивший в новом виде“… „Что скажете на это, произнесли патриархи, убедились ли сказанным, или еще желаете других свидетельств“? Все отвечали, „предовольно и сказанного“. – „Итак, заключили патриархи, да будет положен конец слову. Да будет признано заключение, что царь имеет преимущество в делах гражданских, а патриарх в церковных, дабы таким образом сохранилось целою и непоколебимою во век стройность церковного учреждения⁵³. Все воскликнули: сие есть мнение богоносных отец! так мыслим все; да живет на многия лета, добропобедный и непобедимый наш царь; да продлится на многия лета и ваша жизнь и благоденствие, святейшие и блаженнейшие“!

„Двое архиереев, рассказывает Паисий в тринадцатой главе, раскаялись, хотя и поздно, и подписались тайно под низложением Никона, со всеми изъяснениями и дополнениями определений: но за это никто по воздал им благодарностью... 24 января, к вечеру, собрались все мы в келлии патриарха александрийского Паисия (по причине его болезни) и предложено было двумя блаженнейшими патриархами три немаловажные вопроса: во-первых, какому наказанию подвергнуть того, кто обесчестит собор патриаршеский и при том многолюдный и совершенный? Во-вторых, какому наказанию подлежит, если кто не окажет уважения двум присутствующим вселенским патриархам, ни во что поставит то, что они в виду всех подписались? В-третьих, какому по правилам должен подвергнуться наказанию тот, кто явное оказывает непослушание и не верит царю христианнейшему, который нарицает церковь матерью своею и хочет ее прославить выше всякой почести и власти? Все единогласно собором отвечали, что таковые должны быть исправлены церковными епитимиями, что суд и решение патриархов не подлежит более пересмотру, а если в чем согласились четыре патриарха, то их приговоры выше всякого суда на земле. После сего и некоторых еще других дел послали святейшие за двумя непокорными и повинными архиереями, чтобы пришли они на собор. Спустя немного времени они явились и подошедши с намерением целовать десницу патриаршую, были тотчас удержаны и неудостоены молитвы и благословения. Тогда как другие архиереи занимали свои места по чину, все они ( πάντες, следовательно не двое только?) были вопрошены: почему они мнимии столпи быти и будучи других разумнее, явились столь непокорными, столь упорными? Те начали оправдываться, приводя вины о гресех, но всуе трудилися, напрасно пустословили. Между прочим они сказали, что обмануты были дурным переводом Паисия Газского; он нехорошо перевел сказанное в определении, что патриарх подлежит власти царской, впрочем в одних делах гражданских. Неразумное оправдание! Газский митрополит не есть царский переводчик, но по снисхождению занимается переводом и толкует, впрочем не непосредственно, а при помощи латинского языка. Посему ни за какую погрешность в переводе не отвечает, если русские переводчики когда-нибудь неточно передадут или истолкуют сообщенное им неправильно, Эти переводчики часто опускают главное, не разумея перевести на другой язык трудное, почему и не суть точные передаватели чужих мыслей, но скорее передатели... Гневаются (упомянутые архиереи) и на то, что в вышеупомянутом исповедании патриарха кир Михаила, поданном императору Мануилу, присоединяется и сие: обещаюсь пребыть в распоряжении, воле и повелении царства твоего так, что против всякого противящегося настоящему моему клятвенному обещанию не только в отношении к царю, но и к царице и к их сыновьям, буду действовать клятвою, равно и в отношении к дщерям царским и к их будущим супругам. Это, говорили архиереи, не только унизительно и неприлично, но и недостойно и чуждо патриаршеской власти. Ибо если архиерей и какой бы то ни было священник не может давать клятвы, как же клянется здесь патриарх вселенский? Собор на это отвечал: чтобы клятвой утверждалась истина, нужны три условия: справедливость (право?), не ложность, благославная вина. Без которого-нибудь из сих трех условий клятва будет непозволительна, ложна, несмысленна: без истины – клятва будет ложна; без справедливости (права?) – незаконна; без достаточной причины – произвольна и нерассудительна. (Следует затем объяснение, где приводятся образцы клятвы у язычников, чтобы объяснить, почему Господь запретил клясться небом и вообще вещами сотворенными. Приводятся из В. и Н. Завета места в подтверждение важности и законности клятвы, но в них нигде не говорится ничего о клятве собственно духовных лиц). Затем предложили свои увещания оба патриарха. Патриарх антиохийский Макарий говорил о послушании; александрийский патриарх Паисий, приведши 18 правило Халкидонского собора против скопищ, внушал, что не верить „царю христианнейшему есть знак малодушия, чтобы не сказать неблагодарности“. „Свят самодержавный наш“, говорил патриарх и доказывал древними и новыми примерами, что царь может именоваться святым, и заключил речь словами: „те никонствуют и папствуют, кто покушается уничижить царство и поднять на высоту священство“. Двое архиереев от стыда смотрели в землю. Спустя довольно времени после глубокого молчания, патриархи произнесли: идите, и оставайтесь праздны от всякого священнодействия: достаточно вам сей епитимии... И они вышли из патриаршей келлии не без слез. А прочие пришли в страх от сего неожиданного наказания и от тяжести сей епитимии... Отсюда уразумели, что имеют над собою начальников и высших предстоятелей, и те, которые уже с давнего времени привыкли быть непокорными и совершенно непослушными, по причине зазорного отсутствия Никона и последовавшего затем бесчинного безначалия. А поскольку митрополит Павел крутицкий был местоблюстителем патриаршим, то на его место избран архангельского собора архиерей кир Феодосий (это был выехавший на Русь сербский митрополит, пристроившийся в Москве к Архангельскому собору), который и управлял краткое время делами патриаршескими, всем благоугождая – Богу и людям. По удалении вышесказанных двух архиереев, патриархи возгласили, что нужно всем готовиться к будущему неукоризненному избранию нового патриарха, и прилежно молиться, просить Бога, о даровании его⁵⁴....

Приведенные нами выдержки из третьей части сочинения Паисия Лигарида о соборном суде над патриархом Никоном показывают, что далеко не один Никон держался воззрений на священство, как на высшее царства, что не один он готов был публично заявлять и всячески отстаивать эти воззрения, но что и все другие русские архиереи вполне сходились в этом отношении с Никоном и никак не хотели признавать над собой, по крайней мере в церковных и епархиальных делах, верховных прав светской власти. В виду такого положения дел, власть светская принуждена была добывать благоприятное для неё решение возникшего вопроса о власти царской и патриаршей на востоке, так как она видела, что русские архиереи, если бы этот вопрос отдан был на их рассмотрение и обсуждение, несомненно ответили бы на него в духе Никона, т. е., что священство выше царства. По-видимому светское правительство вполне достигло своей цели: вопрос был решен восточными патриархами в пользу безусловного преобладания светской власти над духовной, но русские архиереи нашли подобное решение вопроса односторонним, неправильным и потому для себя необязательным, они хотели, и действительно добились нового пересмотра спорного вопроса. Светская власть должна была допустить не только новое публичное и потому очень неприятное для неё рассмотрение вопроса, но и иное его решение, несогласное с тем, какое ранее дали ему восточные патриархи. Несмотря на все усилия Паисия Лигарида, на всю его изворотливость, на поддержку, какую он встречал постоянно в греческих иерархах и у самих председателей собора, восточных патриархов, – благодаря дружным усилиям, смелости и энергии русских архиереев, собор принужден был принять сродное, примиряющее крайности решение, именно: собор постановил, что царь самостоятелен и независим в делах гражданских, а патриарх самостоятелен и независим в делах церковных; и что ни один из них не должен вмешиваться в область ведения другого. Таким образом состоявшимся соборным решением церковь признана была вполне самостоятельным и независимым от царства учреждением, которое имеет своего самостоятельного, независимого главу, свои собственные законы, свой самостоятельный суд и свое собственное управление, так что всякая опека со стороны светской власти, доселе тяготевшая над архиереями, всякое её вмешательство в общие церковные и частные епархиальные дела, признаны были собором незаконными. Понятно, что архиереи постарались немедленно приложить к делу провозглашенный собором 1667 года принцип о независимости духовной власти от светской; по требованию собора ненавистный Никону и всем архиереям Монастырский приказ был уничтожен как учреждение, несогласное с признанием независимости духовенства от светской власти, благодаря чему подсудность духовенства светским судьям была окончательно уничтожена. Вместе с Монастырским приказом, по требованию собора, должны были прекратить свое существование и светские архиерейские чиновники, назначаемые к архиереям светской властью, и так сильно стеснявшие самостоятельность и независимость архиерейского епархиального управления. С этого времени все церковное управление должно было быть тщательно очищено от всех светских чиновников, место которых должны были занять исключительно лица духовного чина.

Очевидно, что русские архиереи достигли на соборе 1667 года, несмотря на все противодействие им греческих иерархов и особенно их представителя – Паисия Лигарида, очень важных и существенных для себя результатов, так что с этих пор русские архиереи могли не стесняясь публично выражать свои истинные воззрения на отношения между властью светской и духовной. Вот пример. Чудовской архимандрит Иоаким, впоследствии патриарх московский, поставленный новгородским митрополитом, в 1672 году говорил к своей пастве поучение, в котором он убеждает своих пасомых подчиняться во всем власти, „понеже безначалие всюду зло есть, и погибели и крамолы и мятежа виновно“, и затем перед своими пасомыми рассуждает: „но убо власть есть сугуба: ова гражданская, ова же церковная. И внешний убо начальник грешащия емлет, вяжет, мучит и главосечет: разбойники, тати, прелюбодеи; духовный же начальник многим вящший его: грешащего бо словом наказания лучша творит, не главу, но недуг отсецает, изгоняет от таин и от церковных оград, и воставив его, и от злобы свободив, и душу от скверны омыв и лучша бывша покаянием нова из ветха человека соделовает. И елико разнствует тело души, или, елико отстоит небо от земли, толико и паче много вядщше разнство и разстояние внешния власти и церковныя. Ктоже власть церковная? Суть богопоставленнии архиереи и иереи, иже немощныя врачуют, иже мраком сует мира сего ослепшия, зарями богодухновенных словес просвещают, иже храмлющия лестною стезею самомнения, путеводят правым шествием истинных церковных догмат учения, иже имут ключи неземнаго некоего града, но самаго небесе, иже царство небесное заключают и отверзают: елико бо аще свяжете на земли, будут связанни на небеси, рече Христос, и елики же аще разрешите на земли, будут разрешенни на небеси. Сию и сицевую власть имущим, долженствуют подвластнии со всяким смирением и покорением подчинятися“⁵⁵....

Так, во второй половине XVII века, архиереи и на соборах и в своих поучениях к пасомым свободно заявляли, что „духовный начальник много вящший светскаго“, что „елико разнствует тело души, или, елико отстоит небо от земли, толико и паче много вящше разнство и расстояние внешния власти и церковныя“, что „церковную власть имущим, долженствуют подвластнии со всяким смирением и покорением подчинятися“. Но так рассуждать пришлось однако недолго; скоро пришлось совсем изменить взгляды на отношение светской власти к духовной. Недаром русские архиереи, по словам Паисия Лигарида, заявляли в Москве восточным патриархам – Паисию александрийскому и Макарию антиохийскому: „Мы, говорили они, несчастные и ублажаемые за то, что находимся в самых недрах христианства, терпим великую нужду в своих епархиях и всякия затруднения, и хотя много тяжкаго поневоле терпеливо переносим от властей (светских): но страшимся еще худшаго впереди, когда утверждено будет, что государство выше церкви... Боимся за будущее, опасаемся, чтобы последующие государи, не зная смысла патриаршего постановления, не погрешили, последуя просто букве, которая часто убивает“, И напрасно, в ответ на эти опасения русских архиереев за свое будущее подчинение светской власти, Паисий Лигарид утешал их: „вы боитесь будущего, говорил он русским архиереям, чтобы какой нибудь новый государь, сделавшись самовластным и соединяя самоуправство с самозаконием, не поработил церковь русскую. Нет, нет. У добраго царя будет еще добрее сын, его наследник... Он будет попечителем о вас... будет царь вместе и архиерей“. В действительности предчувствие русских архиереев, относительно ожидавшего их тяжелого будущего, оказалось гораздо вернее предсказаний Лигарида.

Петр Великий, как есть все основания предполагать⁵⁶, хорошо знал тот эпизод из истории Никона, в котором так резко сказалось толкование царской власти с патриаршей, хорошо знал на чьей стороне в этом столкновении стояли все русские архиереи по вопросу об отношении светской власти к духовной, знал и то, как на соборе 1667 года со стороны русских архиереев было выражено стремление утвердить то положение, что священство выше царства и что собор 1667 года, несмотря на все усилия присутствовавших на нем двух восточных патриархов и других греческих архиереев, принужден был признать под давлением русских архиереев, самостоятельность и независимость духовной – патриаршей и архиерейской власти, относительно власти светской. Петр I-й находил такой порядок дел, при котором существуют независимые от светской власти патриарх и архиерей, которые „суду царскому не подлежат“, ненормальным, несогласным с царским самодержавием и даже опасным для государства. Он решился вопрос об отношениях светской власти к духовной перерешить снова с тем, чтобы навсегда отнять у духовной власти всякую самостоятельность, подчинив её во всем своей самодержавной воле. Так как главной опорой и центром для притязаний духовной власти на независимость от власти светской служило патриаршество, – архиереи хотели знать и подчиняться только своему духовному отцу и главе – патриарху, то Петр I-й и решил, для достижения своей цели, уничтожить на Руси самое патриаршество, мотивируя этот свой шаг между прочим тем, что патриаршество будто-бы очень вредно и даже прямо опасно для государства.

В Духовном регламенте по поводу уничтожения у нас патриаршества и замены его Духовным Коллегиумом между прочим говорится: „велико и сие, что от соборнаго правления не опасатися отечеству мятежей и смущения, яковые происходят от единаго собственнаго правителя духовнаго. Ибо простой народ не ведает как разнствует власть духовная от самодержавной, но великаго высочайшаго пастыря честию и славою удивляемый, помышляет, что таковый правитель есть то вторый государь, самодержцу равносильный, или больше его, и что духовный чин есть другое и лучшее государство, и се сам собою народ тако умствовати обыкл. Чтоже егда еще и плевелныя властолюбивых духовных разговоры приложатся, и сухому хврастию огнь подложат? Тако простые сердца мнением сим развращаются, что нетак на самодержца своего, яко на верховного пастыря в коем либо деле смотрят. И когда услышится некая между оными распря, вси духовному паче, нежели мирскому правителю, аще и слепо и пребезумно, согласуют и за него поборствовати и бунтоватися дерзают... Чтож когда еще и сам пастырь, таковым о себе надмен мнением, спать не похощет, изрещи трудно, коликое отсюду бедствие бывает! И не вымыслы то дал бы Бог, чтоб о сем домышлятися только мощно было, но самою вещию не единожды во многих государствах сие показалося, вникнуть только во историю константинопольскую, нижае иустиниановых времен, и много того покажется. Да и папа не иным способом толико превозмог, неточию государство римское полма пресече и себе великую часть похити, но и инныя государства едва не до крайняго разорения не единожды потрясе. Да не воспомянутся подобные и у нас бывшие замахи“. Далее в Духовном регламенте говорится, что „един самовластный пастырь“ т. е. патриарх, в случае проступка, может не захотеть „от подручных себе епископов судитися“ и принудить его к тому очень трудно, в виду людской молвы“. „От чего деется, говорит Духовный регламент, что на злого таковаго единовластителя нужда есть созывати собор селенский, что и с великаго всего отечества трудностию и с немалым иждивением бывает и в нынешния времена (когда восточные патриархи под игом турским живут, и турки нашего государства вящше нежели прежде опасаются) отнюдь мнится быти невозможно“.

Не трудно видеть, чем были вызваны эти рассуждения Духовного регламента об опасности патриаршества для государства, о простом невежественном русском народе, смотрящем на патриарха как на равного или даже как на высшего нежели Самодержец, о том, что духовный чин, по представлению многих, „есть другое и лучшее государство“, что и у нас со стороны духовной власти тоже бывали опасные для государства „замахи“, что в случае проступка патриарха для суда над ним придется вызывать из Турции восточных патриархов, так как он не захочет подчиниться только суду своих епископов, – перед глазами составителя Духовного регламента стояли, по нашему мнению, те именно события, о которых мы рассказали выше.

Патриаршество еще можно было уничтожить, но архиереев уничтожить было нельзя. Тут оставалось одно: поставить архиереев в полную зависимость от светской власти. Это именно и сделал Петр I-й.

Духовный регламент академически поучает русских архиереев: „ведал бы всяк епископ меру чести своея, и невысоко бы о ней мыслил, и дело убо великое, но честь никаковая“. Говоря затем, что епископы только орудия спасающей благодати Божией, Духовный регламент замечает: „сеже того ради предлагается, чтоб укротити оную вельми жестокую епископов славу... Честь (епископов) умеренная есть, а лишняя, и почитай равно царская, да не будет“.

Практически-законодательным путем Духовный регламент узаконивает у нас, на место уничтоженного патриаршества, Духовный Коллегиум, члены которого назначаются светской властью и в обязательной для них, перед вступлением в Коллегиум, присяге заявляют: „исповедую же с клятвою крайняго Судию Духовныя сея Коллегии быти Самаго Всероссийскаго Монарха, Государя нашего Всемилостивейшаго“. Этому Духовному Коллегиуму, крайний судия которого есть всероссийский монарх, и потому безусловно зависевшему от светской власти, были во всем подчинены теперь все епархиальные архиереи, устраненные не только от всякого непосредственного участия в общецерковных делах, но и в управлении своими епархиями обязанные безусловным подчинением Духовному Коллегиуму, верховным главой которого был царь, и в котором из десяти присутствовавших членов только трое были архиереи.

Всеми этими мерами вопрос об отношении светской власти к духовной был теперь решен весьма определенно, хотя и не так, как он решен был на соборе 1667 года. Если после собора 1667 года русские архиереи, обращаясь к пастве с поучением, говорили: „духовный начальник многям вящший светскаго“, „елико разнствует тело души, или, елико отстоит небо от земли, толико и паче много вящше разнство и разстояние внешния власти и церковныя“, то после реформы нашего высшего церковного управления Петром I-м, архиереи, касаясь вопроса о власти светской и духовной, стали уже говорить об этом совсем другим языком; иные мысли и чувства стали они теперь высказывать о светской власти, нежели какие высказывали ранее. Скоро в церковном управлении, которое по мысли собора 1667 года должно было быть совсем очищено от присутствия в нем светских лиц, опять появились светские чиновники, фактически еще более сильные и влиятельные, нежели чиновники, существовавшие в нашем церковном управлении до собора 1667 года.