Революция в науке о Вселенной в XХ веке. Крушение веры в стационарность Космоса

Всему свое время, и время всякой вещи под небом.

Еккл. 3: I

Революция в науке о Солнечной системе, произошедшая на грани XIX века и внесшая совершенно неслыханное до этого воззрение о том, что Солнечная система не вечна, а возникла во времени, явилась как бы прологом к революции во взглядах на устроение Вселенной в целом.

Точно так же революционная теория Дарвина и Уоллеса о возникновении и развитии жизни на Земле явилась как бы параллелью к теории развития неживой природы.

Теория эволюции, опираясь на возникшую науку – палеонтологию, пробила брешь в представлении о неизменяемости Вселенной. Она говорила об эволюции в процессе возникновения и развития еще одной только формы движения материи – жизни на одной только нашей Земле. Но это была уже именно брешь во всем крепко построенном здании, начало подлинной революции во взглядах на жизнь Вселенной. Однако от законов биологии до законов космологии – дистанция огромного размера.

И неудивительно, что мир все еще продолжал казаться неизменным. Но этому взгляду оставалось существовать считанные дни. Все, что наполняет пространство, до сих пор казалось вечным и неизменным. Все живое также считалось постоянным, статичным. Считалось, что для возникновения Космоса в целом и жизни на Земле достаточно было обычных шести дней. Время как будто не господствовало над всем, а было страшным лишь для индивидуальной жизни.

С теорией Канта-Лапласа и, конечно, с теорией эволюции, подтвержденной открытиями палеонтологии, открылась сила времени. Время оказалось решающим и главным фактором в происхождении не только живых форм, но и всей Солнечной системы. Вся динамика земной жизни оказалась неразрывно связанной со временем. Но Вселенная в целом все еще казалась не динамичной, а статичной. Времени для нее как будто не существовало, точно оно текло мимо нее. Она казалась вечной, бесконечной, стационарной.

Но теперь возник вопрос: а вечна ли Вселенная? Не возникла ли она также из небытия, подобно тому, как из небытия возникли все живые формы на Земле? Не развивается ли она подобно тому, как развивается жизнь?

XIX век был веком новых открытий в истории Земли и жизни на ней... Это был век геологии и палеонтологии, век победно вошедшего в умы дарвинизма. Была открыта основа жизни – клетка. В 40-х годах были открыты основной физический закон сохранения и превращения энергии, электричество. Стали говорить, что уже найден «предок» человека. Был «пойман» луч Солнца.

В середине XIX века Максвелл создал электромагнитную теорию света. Были открыты невидимые для невооруженного глаза ультрафиолетовые (химические) и инфракрасные (тепловые) лучи. Таким образом, понятие света вышло за пределы явления лишь чувственно зримого и зависящего только от видимого нами источника.

Затем знание о том, что такое свет, пополнилось открытием лучей Рентгена и радиолучей. В результате понятие о природе света расширилось настолько, что под словом свет можно было мыслить уже одно из двух фундаментальных состояний материи – поле.

Тем самым научное понятие о волновой природе материи приблизилось к библейскому О ткровению о первооснове материального мира, именуемой на библейском языке символически кратко одним словом свет (библ. ор), о сотворении которого в первый день писал Моисей.

Наконец-то и ученым стало понятно, что свет – это нечто, что может существовать независимо от нашего Солнца, и не только независимо от него, но принципиально и ранее его. Ибо наше Солнце возникло в какойто календарный день существования нашей Вселенной, а свет был, выражаясь библейским языком, с самого первого дня ее возникновения.

Далее науке предстояло ближе подойти к тому, о чем Моисей говорил, как о втором дне творения.

Во второй половине XIX века учение о структуре природы вошло в новую фазу, благодаря открытию Менделеевым в 1869 году периодического закона, названного его именем. Это был уже как бы генеральный подступ к той изумительной революции во взглядах на структуру Космоса, которая произошла в XX веке.

В XIX веке естествознание постепенно охватило все области природы, созрело для философского обобщения. Вместе с тем стало казаться, что уже все открыто, все известно, начиная с атомов и кончая туманностями в Космосе.

Но история вообще, в том числе и история науки, не обходится без иронии. На рубеже XX века один из авторитетнейших ученых того времени – Вильям Томсон (лорд Кельвин) – в речи по случаю встречи нового столетия заявил: «Сегодня можно смело сказать, что грандиозное здание физики – науки о наиболее общих свойствах и строении неживой материи, о главных формах ее движения – в основном возведено. Остались мелкие методические штрихи».

Так мыслил на грани XX века не только лорд Кельвин, но и большинство ученых того времени. Даже сам Эйнштейн, в первое время после открытия своей теории относительности, по-прежнему считал Вселенную стационарной.

Нетрудно понять, что мнение, будто все уже известно, помимо самой своей ложности, было опасно и тем, что обрекало человечество на один лишь скрупулезный анализ существующих знаний, на детализацию давно известных законов. Его признание означало бы, что век гениальных открытый закончен и что будущее науки будет лишено ярких красок: она превратится лишь в совокупность тщательнейших повторных опытов и уточняющих измерений.

Это означало бы, что живой дух отлетел от науки, и она снова превратилась бы в ту самую схоластику, от которой она так хотела избавиться.

Нужно отметить, что мысль о том, что в науке уже все найдено, вполне гармонировала с тогдашним общим взглядом на жизнь, с мыслью о том, что уже ничего нового нет и не может быть. Это представление вполне соответствовало и тому расколу между наукой и религией, который начался в XIX и оформился к началу XX века. Библейская «сказка» о творении мира Богом и теория Лапласа, казалось, так явно противостоят друг другу, что даже излишне об этом говорить. Вопросы почему? и для чего? считались просто ненаучными. Полагали, что нужно знать, как происходит явление, и этого уже достаточно, чтобы можно было отбросить вопрос для чего? А на вопрос почему? также не считалось нужным тратить время, так как, якобы, материя сама имеет в себе все необходимое для всех явлений.

Однако, словно по иронии судьбы, как раз вскоре после речи лорда Кельвина, произошла научная революция. Но произошла она, конечно, не беспричинно и подготавливалась, как вообще все революции, в течение ряда лет. Так и ледоход на реке, происходящий, как будто внезапно, на самом деле подготавливается предшествующими теплыми днями.

Вернемся немного назад к тому времени, когда был заложен непрочный фундамент гипотезы о бесконечности Вселенной. Канто-Лапласовская теория происхождения Солнечной системы в XIX веке стала общепризнанной и, вместе с тем, как бы бастионом борьбы против библейских «сказок» о происхождении мира. Сначала образовалось Солнце, а уж потом от него отделилась Земля. Это как будто ниспровергало библейское Откровение. Свет до Солнца! Да может ли быть что-нибудь более нелепое? Но не случайно эту «прогрессивную» мысль Достоевский вложил в уста всем известного Смердякова в его разговоре с простецом Григорием.

В теории Канта-Лапласа все было как будто ясно, пока знания были только поверхностными. Но, оказалось, что ряд движений планетной системы (движения планет и их спутников) опровергает возможность ее образования путем вращения. Но главное было даже не в этом. Вся теория строения мира, в сущности, покоилась на постулатах Евклида и на неверном методологическом представлении о том, что все, что верно для Земли, верно и для Вселенной в целом.

Если, по Евклиду, можно было проводить прямые линии бесконечно, что для чисто умозрительного представления казалось верным, то на деле, то есть в реальном мировом пространстве, это, как вскоре выяснилось, оказалось невозможным. Если, по Лапласу, с принципиальной точки зрения важно было заранее предсказать каждое событие в Космосе или, наоборот, высчитать, что происходило много веков назад, то, как увидим дальше, после открытия квантовой механики выяснилось, что этой, так называемой, лапласовской необходимости суждено было остаться в более узких рамках.

Не успела неразрывно связанная с геометрией Евклида Канто-Лапласовская система завоевать всеобщее признание, как гениальный Лобачевский (1792–1856) построил новую, неевклидову геометрию, называемую теперь его именем. Другая неевклидова геометрия была открыта позднее Риманом; в некоторых отношениях она противоположна геометрии Лобачевского, но, вместе с тем, служит необходимым дополнением к ней. В евклидовой геометрии, согласно аксиоме «о параллельных», через точку, не лежащую на прямой, проходит только одна прямая, лежащая в той же плоскости и не пересекающая заданную прямую. В геометрии Лобачевского таких прямых можно провести бесконечно много, а в геометрии Римана – ни одной: каждая прямая, лежащая в одной плоскости с заданной прямой, пересекает эту прямую.

Переворот в геометрии, произведенный Лобачевским, по своему значению не уступает ни одному из переворотов в естествознании, и недаром Лобачевский был назван Коперником геометрии. Благодаря его трудам было осознано, что логически мыслима не одна евклидова, но и другие «геометрии». Постепенно было осознано и то положение, что истинность геометрической теории, в смысле соответствия реальным свойствам пространства, может быть проверена лишь физическим исследованием, и не исключено, что такие исследования установят, в этом смысле, неточность евклидовой геометрии. И физика XX века действительно подтвердила это.

Это открытие в известной степени лишило Канто-Лапласовскую систему ее универсализма, подорвало ее корни и подготовило почву для новых взглядов на устроение Вселенной. Оно наводило на мысль о каком-то неизвестном еще устроении мира.

Элементарная геометрия, созданная Евклидом, имеет, как известно, только три измерения. Но в середине XX века человеческая мысль была поражена еще одним открытием. Немецкий математик Риман, в своей речи при вступлении его на должность преподавателя Геттингенского университета в 1854 году, сообщил о возможности многомерного пространства.

Нужно сказать, впрочем , что еще Кант в своих «Мыслях об истинной оценке живых сил» (1746) писал: «Если возможно, чтобы существовали протяжения с другими измерениями, то весьма вероятно, что Бог где-то их действительно разместил, ибо Его творения обладают всем тем величием и многообразием, на какое только они вообще способны» (И. Кант, цит. соч. т. 1, с. 71).

Многомерность пространства – это специальная тема, о которой трудно говорить неспециалисту. Мы можем привести только шутливое высказывание Эйнштейна: «Когда нематиматик слышит о четырехмерных вещах, то его охватывает священный трепет». Кроме того, Гельмгольц писал, что представить себе четвертое измерение все равно, что слепому от рождения вообразить краски.

Еще в XIX веке астрономия столкнулась с несколькими необъяснимыми явлениями, которые стали настоящими парадоксами, так как совершенно не укладывались в представления о бесконечности Вселенной:

1. Открытый в 1826 году фотометрический парадокс Ольберса: при бесконечно большом числе небесных тел, их свет должен был бы слиться воедино и сделать все видимое нами небо светящимся.

2. Открытый в 1895 году гравитационный парадокс Зелигера: при бесконечности Вселенной гравитационное поле было бы везде равным, а следовательно, не могло бы возникать никакого движения небесных тел.

3. Парадокс Клаузиуса о так называемой тепловой смерти Вселенной: при бесконечно долгом времени существования Вселенной, температура в ней должна была бы уравняться.

Все эти парадоксы говорили об одном – Вселенная не может быть бесконечной. Конечно, против этих парадоксов высказывались и возражения. Однако нельзя было более безапелляционно заявлять об абсолютной бесконечности Вселенной. В начале XX века началось крушение казавшихся вполне прочными представлений о бесконечности мира.

Это крушение было связано с появлением ряда работ по физике. Это были работы Эйнштейна по специальной, а затем по общей теории относительности, работы Кюри по радиоактивности, работы М. Планка и других физиков. Все они открывали новые свойства материи. Выяснилось, что элементарные легкие частицы – это не обычные частицы. Они не отделяются от атомов, как их частицы, а буквально «родятся» в атомах. Здесь выявился процесс перехода возможности в действительность.

В теории Эйнштейна выяснилось, что пространство обладает иными свойствами, чем думали раньше. Оказалось, что метрика пространства изменчива, так как зависит от массы.

Вблизи больших масс луч света искривляется. Это нарушало постулат Евклида о прямолинейности. Выяснилось, что может искривляться и само пространство, так как оно не есть чисто умозрительное вместилище чего-либо, как думали раньше, а физическая реальность. Понятие массы неотделимо от понятия энергии. Отсюда Эйнштейн вывел свою широко известную формулу: Е=МС², где Е – энергия, М – масса, а С – скорость света, являющаяся предельной для всех скоростей реальных тел. Вычисления Эйнштейна показали, что Вселенная может и не быть бесконечна, то есть может быть пространственно ограничена. Очень важным доводом служило то, что при бесконечности Вселенной средняя плотность вещества должна была бы быть равной нулю.

Не существует пространства и времени в отрыве от материи. Выяснилось также, что пространство и время существуют не сами по себе, не независимо друг от друга, как думали раньше, но представляют собой нечто единое, находятся в неразрывной связи. В этой универсальной связи они теряют свою самостоятельность и выступают как относительные стороны одного целого – единого и неделимого континуума. Континуум, таким образом, четырехмерен.

Тем самым подтвердилась концепция Отцов Церкви – Григория Богослова, Василия Великого и других христианских философов, что Бог творит мир не в процессе какого-либо уже существующего времени и не из какой-либо существовавшей домирной материи в каком-нибудь пространстве, но творит его «вместе со временем». Иными словами – нет времени без пространства и нет пространства без времени. Мир един и, по образному выражению Григория Богослова, содержится как бы в «мышцах» единого Божества. Теория относительности получила свое завершение в 1917 году, который, по общему признанию, должен считаться началом новой эры в науке о Космосе. Современная космология, – писал академик В. Л. Гинзбург, – родилась в небольшой работе, озаглавленной «Вопросы космологии и общая теория относительности», опубликованной в 1917 году в «Сообщениях Прусской академии наук» (Академик В. Л. Гинзбург, указ. соч.).

Первоначальная модель Вселенной, созданная Эйнштейном, была еще несовершенна, так как была традиционно стационарной. В 20-е годы русский ученый А. А. Фридман на основе теории относительности путем вычислений пришел к выводу, что Вселенная нестационарна как целое. Массы вещества, составляющие наш космос, должны удаляться друг от друга, и чем на больших расстояниях от нас они находятся, тем с большей скоростью должны разбегаться. Фридман построил математическую модель движения Вселенной.

По этому представлению Земля как будто находится в центре мироздания. Однако, согласно теории относительности Эйнштейна, совершенно безразлично, какую точку мирового пространства мы будем брать за точку отсчета. С религиозной точки зрения также совершенно безразлично, где, в какой точке Вселенной находится наша Земля.

Математическая модель Фридмана давала возможность говорить уже не о стационарной, а о пространственно расширяющейся Вселенной. Работа Фридмана называлась «О кривизне пространства». Опубликованная в Германии, она была прочитана Эйнштейном, который сначала высказывался против, но потом, когда Фридман прислал ему письмо с рядом доказательств, согласился с ним. Так возникла математическая модель развивающейся Вселенной.

В своей книге «Сущность теории относительности» Эйнштейн писал: «Если Вселенная пространственно бесконечна, то средняя плотность вещества должна быть равна нулю. Однако невероятно, чтобы средняя плотность вещества во Вселенной была бы действительно равна нулю... С теоретически-познавательной точки зрения гораздо более оправдана мысль, что механические свойства пространства полностью определяются материей, а это может иметь место только в случае пространственно ограниченной Вселенной...» По поводу начала Вселенной во времени он писал: «С точки зрения развития ныне существующих звезд и звездных систем «начало мира» действительно соответствует некоторому началу, когда звезды и звездные системы еще не существовали, как отдельные образования».

В 1927 году один из крупнейших космологов, занимавшихся вопросом о происхождении Вселенной, – аббат Леметр, впоследствии президент Ватиканской академии наук, – уточнил модель Фридмана и положил начало теории расширяющейся Вселенной, согласно которой она возникла в какой-то первоначальный момент из некоего «первоатома».

В 1929 году американский астроном Э. Хаббл путем наблюдений открыл, что космические тела удаляются от нас. Это было видно из того, что линии их спектра были смещены в так называемую «красную» сторону. Наиболее правдоподобно это «красное смещение» можно было объяснить тем, что Вселенная расширяется, что, в свою очередь, приводит к мысли о том, что она возникла из бесконечно малого объема, то есть имеет свое начало.

Согласно воззрениям как Хаббла, так и Леметра, Вселенная возникла в некоторый начальный момент, давность которого можно исчислить. Хаббл предположил, что причиной «расширения» Вселенной был какой-то большой взрыв, с которого и началось разбегание материи Вселенной и образование существующих галактик⁸⁵.

Факт взрыва не должен нас смущать, так как взрывы во Вселенной – явление вполне реальное и даже обычное.

Если свести воедино результаты работ Эйнштейна, Фридмана, Хаббла и Леметра, то мы получим следующую картину. Вселенная, в момент своего образования, представляла собой «первоатом», вещество которого должно было быть сверхплотным, а объем – минимальным. Теоретически радиус «первоатома» почти равен нулю. Но при таком радиусе плотность вещества Вселенной (если предположить, что количество его было равным современному) должна быть бесконечной. Все это кажется нам сегодня просто невероятным. Но это только потому, что Вселенная очень сложна, а мы привыкли думать о ней лишь в тех масштабах, которые доступны непосредственно органам наших чувств.

Нам в нашей работе эти данные важны не со стороны их физического и математического смысла, нам важно подчеркнуть, что все это не «поповская выдумка», не «поповщина», а достижения подлинной науки.

И вместе с тем это именно «поповщина» в том смысле, что мысли о начале мира и о начальном его моменте впервые были высказаны в Книге Бытия, а затем прокомментированы гениальными мыслителями, принадлежащими к христианской Церкви, известными всему миру классиками христианской философии, жившими в IV веке, – Василием Великим, Григорием Богословом и Григорием Нисским – мыслителями так называемой Каппадокийской школы. Они впервые высказали мысль о «нуль-моменте», хотя, конечно, не в современной терминологии⁸⁶.

Для Василия Великого первое мгновение времени еще не есть время: «Как начало пути еще не есть путь, как начало дома еще не есть дом, так и начало времени – еще не время, ни даже малейшая часть времени» (Шестоднев, беседа 1).

Эти мысли о первом мгновении, которое еще не есть время, хорошо прокомментированы известным православным богословом Владимиром Лосским в его «Догматическом богословии» (опубликовано в № 8 «Богословских трудов» издания Московской Патриархии).

Поясняя мысль св. Василия Великого, Лосский пишет: «Это первое мгновение мы не можем помыслить, даже если примитивно определим мгновение, как точку во времени (представление неверное, как показал блаж. Августин, ибо будущее непрестанно становится прошлым, и мы никогда не можем уловить во времени настоящее). Первое мгновение – неделимо, его даже нельзя назвать бесконечно кратким, оно – вне временного измерения: это – момент-грань, и, следовательно, стоит вне длительности»⁸⁷.

Что же такое мгновение? Вопрос этот занимал уже античную мысль. Зенон (490–430), зайдя в тупик со своей беспощадной рационализацией, сводил понятие времени к абсурду, поскольку оно есть – или, вернее, не может быть – одновременно покой и движение. У Платона (427–347), более чуткого к тайне, мы находим замечательные мысли о том внезапном, которое, как он говорит, есть не время, а грань, и тем самым – прорыв в вечность.

Именно таким видит Василий Великий первое мгновение, когда появляется вся совокупность бытия, символизируемая Небом и Землей. Тварь возникает в некоей «внезапности», одновременно вечной и временной, на грани вечности и времени. «Начало», логически аналогичное геометрическому понятию грани, например, между двумя плоскостями, есть своего рода мгновенность; сама по себе она вневременна, но ее творческий порыв порождает время. Это – точка соприкосновения Божественной Воли с тем, что отныне возникает и длится; так что само происхождение тварного есть изменение, есть «начало», и вот почему время является одной из форм тварного бытия, тогда как вечность принадлежит собственно Богу. Но эта изначальная обусловленность нисколько тварного бытия не умаляет: «… тварь никогда не исчезнет, потому что слово Господне пребывает во век» (1Пет. 1, 25). Сотворенный мир будет существовать всегда, даже когда само время упразднится, или, вернее, когда оно, тварное, преобразится в вечной новизне эпектаза.

К этому прекрасному комментарию В. Лосского трудно что-либо добавить. Мы только должны подчеркнуть, что мысль Василия Великого на много столетий предвосхитила достижения научной революции XX века. Это гениальное прозрение оказалось возможным только на основе уже имеющегося библейского Откровения.

Для нашей же темы сейчас важно знать одно: наука уже не априорно, а на основе серьезных теорий может говорить о времени происхождения и о размерах Вселенной.

Итак, и по современным научным представлениям, и по библейскому Откровению Вселенная не вечна во времени и не бесконечна в пространстве. Она возникла к бытию в некий «нуль-момент», до которого не было ни времени, ни пространства. Гадать о том, могло ли быть что-либо до этого «нуль-момента» – уже не научное занятие.

По произведенным подсчетам, наша Вселенная, которую принято называть также Метагалактикой, родилась из «первоатома» около 10–12 млрд. лет тому назад. Примерно таким же количеством световых лет оцениваются ее размеры. Радиоастрономия заглядывает в Метагалактику еще глубже. По некоторым данным размеры радиогалактики достигают 18 млрд. световых лет.

Поясним эту величину. Световой год – это условная единица измерения колоссальных просторов Вселенной, основанная на величине скорости света, равной 300 000 км/сек. Помножив эту величину на количество секунд в году, мы получим 10¹³ км. Это – один световой год. Чтобы получить размеры Вселенной в километрах, мы должны эту величину помножить на число лет, в течение которых свет пробегает всю Метагалактику, то есть на 10¹⁰ лет; это дает 10²³км!

Вселенная расширяется сейчас со скоростью одной миллионной доли процента за сто лет. Перспективы этого расширения нам неизвестны. Никто не может утверждать, что будущее будет походить на прошедшее. Кто поручится, что в жизни Вселенной не выявятся новые закономерности, которые сейчас мы и представить себе не можем?

Какова форма Вселенной? На этот вопрос известный английский астроном и физик Дж. Джинс отвечал: «Вселенная, изображаемая теорией относительности Эйнштейна, подобна раздувающемуся мыльному пузырю. Она не его внутренность, а его пленка. Поверхность пузыря двумерна, а пузырь Вселенной имеет четыре измерения: три пространственных и одно – временное» (Цитируется по журналу «ЗнаниеСила», № 1 за 1972 г.).

Мы упоминаем обо всех этих малопонятных для неспециалиста вещах только для того, чтобы подчеркнуть, что Вселенная – далеко не то, что думали о ней до сих пор. Произошла подлинная революция во взглядах на Вселенную. Сама же Вселенная осталась, разумеется, той же, какой и была до этой революции.

Концепция бесконечности и вечности Вселенной разрушилась. Теперь Вселенная предстала перед нами, как некая возникшая из небытия и развивающаяся во времени реальность, то есть в принципе такой, какой она обрисована в Книге Бытия. Мы подчеркиваем это слово в принципе, так как Книга Бытия говорит только о принципах происхождения мира и очень мало о деталях. Первое слово Книги Бытия: брешит, переведенное у нас: в начале, в латинской Библии переведено: ин принципио. Об этом мы говорили при изъяснении Пролога Книги Бытия.

Теория относительности явилась только началом нового воззрения на мир. Наука вступила в стадию буквального потрясения прежних основ. Изменилось представление о внутреннем строении материи. Новые достижения в этой области появились в связи с развитием квантовой механики. Этот новый раздел физики возник на основе изучения явлений микромира и дал целый ряд новых законов, благодаря чему расширились наши представления о природе мира вообще.

Развитие квантовой механики в 20-х и 30-х годах связано с именами Планка, Бора, Гейзенберга, Дирака, Паули и многих других. Созданная ими квантовая механика показала, что законы, свойственные макромиру, нельзя абсолютизировать, в частности, полагать, что они будут верны и для микромира, то есть для мира атомов и молекул.

Изменилось и понятие о структурном устроении материи. Вместо атомов XIX века, считавшихся буквально «атомами» – неделимыми «кирпичиками» мироздания, появились еще более малые «кирпичики» – элементарные частицы, которых сейчас насчитывается уже несколько сотен. Весьма возможно, что через некоторое время нам станут известны какие-то еще более малые частицы, которые уже не будут частицами в обычном понимании – кварки или еще что-то в этом роде.

Если от этих почти неизмеримо малых частиц перенестись мыслью к галактикам, то приходится подивиться тому «расстоянию», которое простирается от этих галактик до микрочастиц, подивиться этому диапазону, который мы не можем себе ясно представить.

Между тем открытия шли одно за другим.

Открытие радиоволн привело к открытию радиогалактик, а вслед за этим – к открытию каких-то особых образований – квазаров, которые во многом сходны с настоящими звездами, но, вместе с тем, все же являются квази-звездами.

Одновременно с этим выяснилось, что может существовать какой-то особый мир. В 1947 году в космических лучах был найден антипротон. Так возникла гипотеза антимира как зеркального отражения того мира, в котором живем мы.

Наконец, следует упомянуть об открытом, сравнительно недавно, явлении сжатия материи или лучше сказать – сверхсжатия, получившем название коллапса, в результате чего получаются так называемые черные дыры. В этом состоянии материя теряет все известные нам качества и свойства, сохраняя лишь массу, заряд, момент количества движения и количество движения. Но из «черной дыры» ничего не проявляется вовне. В ней нет перемен, следовательно, нет и времени, как совокупности перемен. В ней нет никаких выявленных форм. Мы не можем получить из нее никакой информации.

Если бы человек (разумеется, только гипотетически) мог проникнуть из нашего обычного состояния материи в этот коллапс, то есть пересек бы ту грань, которая отделяет этот «черный мешок» от нашего мира, и оказался бы внутри его, и если бы материя в коллапсе из состояния сверхсжатия путем расширения перешла бы потом опять к «нормальному состоянию» и человек мог бы оказаться снова в обычном мире, то это было бы уже не то пространство, из которого происходило сжатие. Новая пространственная область лежит, по отношению к прежней, в «абсолютном будущем». И между этими бесконечными областями не может быть никакого обмена информацией, никакого обмена сигналами.

Попадая внутрь коллапса, любое тело перестает взаимодействовать с другими телами и выключается из причинных связей с окружающим миром. Его история обрывается. Возникает барьер времени. Здесь мы видим аналогию со Вселенной в целом. Из пределов нашей замкнутой Вселенной не может вырваться ни один сигнал. Если бы какой-нибудь посторонний наблюдатель мог находиться вне нашей Вселенной, то она была бы для него совершенно невидимой, такой же «черной дырой», как и те «дыры», наличие которых мы предполагаем в Космосе.

Кто интересуется этим разделом физики, пусть обратится к соответствующей литературе. Сейчас коллапс нас интересует, во-первых, потому, что в этом состоянии есть нечто подобное, а может быть, и тождественное тому, что говорится в Прологе Книги Бытия о первоначальном состоянии материи: «Земля была безвидна и пуста и тьма над бездной». Во-вторых, мы касаемся коллапса потому, что в связи с ним открывается, а точнее сказать, появляется еще одна загадкао том, что же такое есть время.

Мы не собираемся на основании этого явления делать какие-нибудь выводы. Мы упоминаем о нем лишь в доказательство того, насколько загадочен наш мир. А в том, что наш мир оказался загадочным, более загадочным, чем можно было ожидать, – пожалуй, главный итог научной революции XX века.