Архиепископ Смарагд в его деятельности по воссоединению униатов (1833–1837гг.)

Деятельность преосвящ. Смарагда по присоединению униатов к православию в Полоцком крае¹

При отмеченном внутреннем единстве желаний и целей становится тем более загадочным, почему же Смарагд сразу не примкнул к Семашке и не приспособлялся к нему, а пошел своим путем – всегда независимо и иногда прямо в разрез с ним? Этот вопрос заслуживает особого внимания и потому, что при его решении должны лучше раскрыться условия и свойства работы Смарагдовой. Главным инициатором и вдохновителем униатской революции был император Николай I, в котором сами униаты видели освободителя своей церкви.² Он уже великим князем ознакомился на месте с униатством и Польшею³ и еще до указа 9 октября 1827 г. помышлял воссоединить униатов и сам принимал меры.⁴ Были мечтания даже широкого обращения евреев в Западном крае,⁵ но естественно, что в подобных делах Государь не мог вникать во все подробности и вырабатывать самый план, а от предшествующего времени наследовал по униатскому вопросу лишь господствовавшую тогда вообще⁶ политику осторожности, постепенности и неприметности действий,⁷ чем столь часто осаживались и затруднялись слишком прыткие шаги Смарагда. Ближайший сподвижник – граф Д. Н. Блудов ранее был не знаком с униатскою проблемой⁸ и пользовался ею лишь соответственно интересам своей служебной карьеры, почему, мечтая получить портфель министра народного просвещения, готов был совсем бросить её, как нечто маловажное.⁹ Помощник по этой части графа Блудова – Ф. Ф. Вигель (сменивший на посту директора департамента духовных дел иностранных исповеданий Гр. Ив. Карташевского, назначенного попечителем Белорусского учебного округа) – был столь же малосведущим касательно униатства.¹⁰ Активным вершителем оказался Иосиф Семашко. Уже у него был сподвижником граф Блудов,¹¹ а Николай I, предложив последнему присоединить униатов, потом представил ему записку Семашки,¹² которого тот почти буквально повторял.¹³ Все сосредоточивалось собственно на Иосифе, между тем он держался крайней таинственности,¹⁴ когда на практике допускалось много хитростей.¹⁵ Ничего не знал о воссоединительных проектах не только его отец,¹⁶ но не был посвящен в них и ближайший друг Антоний Зубко.¹⁷ Многое скрывалось от самого митр. Филарета¹⁸ и даже от Св. Синода.¹⁹ В самом Секретном Комитете были еще наисекретнейшие совещания, ему неизвестные и не сообщаемые.²⁰ Постановление униатских иерархов о служебниках 7 февраля 1834 г. было непредвиденною неожиданностью²¹ и испугало Московского святителя.²² Местное начальство не информировалось, и даже 11 ноября 1839 г. генерал-губернатор П. Н. Дьяков не знал о планах воссоединения,²³ которое старались устроить тайно²⁴ – путем незаметного превращения унии в православие.²⁵ Кажется, лишь в марте 1839 г. власть впервые открыто высказалась, что она за воссоединение,²⁶ однако граф Н. А. Протасов испугался опубликования Высочайшего указа 17 марта сего года,²⁷ и хотя огласка помогла успеху,²⁸ – в С.-Петербурге все-таки продолжали хранить тайну.²⁹ Не усматривалось на посторонний взгляд ни ясности, ни определенности, – и всюду чуялась какая-то неуверенная боязливость. В столице культивировали не в меру осторожную политику,³⁰ патронируемую всеми главными вершителями. Девизами графа Блудова были: благоразумие, постепенность, ловкость, неприметность,³¹ а граф Н. А. Протасов повелительно внушал осторожность и чиновнику Скрипицыну,³² и преосвященному Исидору,³³ Синод же боязливо противился принятию Греко-униатской Духовной Коллегии в свое ведение и едва примирился с подчинением её Обер-Прокурору.³⁴ В общем, безусловно несомненно, что в униатском вопросе все принципалы действовали, маскируясь и страшась быть разгаданными.³⁵ Искусное лавирование переходило в хитрое политиканство, а непроницаемая примрачность иногда во многом граничила с конспиративностью чуть не заговора³⁶… Наряду с этим у большинства долго господствовала фактическая неотчетливость. Ближайшие участники прямо свидетельствуют, что только под влиянием Польского мятежа 1831 г. получила определенность самая идея воссоединения униатства с православием, но и потом это событие всем виднелось лишь в тумане отдаленного будущего.³⁷

Таким образом, планы правительства совершенно скрывались и оставались неуловимыми,³⁸ вызывая справедливое удивление своею загадочностью. Смарагд, не посвященный в эти тайны,³⁹ конечно, не мог исповедовать ни для кого непостижимые символы и естественно недоумевал, «к чему мы идем к своей цели украдкой?».⁴⁰ Если это и было нужно, то все-же необходимо было достаточно просветить Смарагда, чтобы требовать от него солидарности. Но ничего подобного не было, откуда неизбежно, что этот владыка не признавал неизвестных ему принципов и не согласовался с ними на практике. Он пошел разными путями с Василием Лужинским,⁴¹ поскольку маршрут последнего был неясен и курс – чересчур извилист. Призванный в «пособники для действий Синода»,⁴² – Василий обнаруживал, большие колебания в своих отношениях к православному иерарху⁴³ и вообще вел себя, как ловкий дипломат,⁴⁴ который, будучи уполномочен графом Блудовым, фактически работал вопреки ему,⁴⁵ как лукавил и перед Иосафатом Булгаком.⁴⁶ Наряду с этим Василий во всем окружал себя таинственностью⁴⁷ и опять не давал реальной опоры для принципиального объединения или жизненного компромисса.

Итак, Смарагд не примыкал к Семашке вовсе не по предубеждению, вражде и идейному отрицанию, а по той причине, что воссоединительные планы Иосифа теоретически были от него сокровенны, практически же возбуждали сомнения, ибо не раскрывались с принципиальною обоснованностью.⁴⁸ С другой стороны, все известное касательно расчетов Семашки могло вызывать сомнения, исторически вполне законные. Предполагалось и осуществилось воссоединение собственно иерархическое с надеждою перевоспитать униатов⁴⁹ чрез обращенное униатское духовенство.⁵⁰ Для человека, не посвященного во все подробности, эти начала должны были скорее внушать сильный скепсис, чем глубокую веру, к которой нимало не располагало внимательное наблюдение. Митрополит Иасафат Булгак был в душе римским католиком,⁵¹ страшился⁵² и не хотел видеть⁵³ единения с православием и готов был повернуть унию в латинство,⁵⁴ смотря на совращение в последнее, как на переход в лучший обряд,⁵⁵ и вообще в своих действиях «основываясь на законах римско-униатской церкви».⁵⁶ В свою очередь Римско-католическая Коллегия в указе 9 сентября 1801 г. прямо заявляла, что униатство и римско-католичество – одно и тоже исповедание.⁵⁷ На местах всем правили базилиане,⁵⁸ и авторитет их был столь высок, что даже лучшие униатские священники утверждали, будто без монашества светский клир, разбросанный и приниженный нищетою, подобно трости, колеблемой ветром, склоняется на ту или другую сторону.⁵⁹ Но Базилианский орден, и по внешности являвшийся чисто католическим⁶⁰ всецело был проникнут латинизаторским настроением,⁶¹ в чем весьма успевал, если его питомец – митрополит Ираклий Лисовский (24 июля 1806 г. – † 30 августа 1809 г.), будучи «благонамеренным пастырем»,⁶² однако не желал воссоединения с православною церковью⁶³ и предлагал в 1802 г. или присоединить всех униатов к католичеству, или обратить всех русских в унию.⁶⁴ В этом духе Булгак старался держать в невежестве все белое духовенство⁶⁵ вместе с базилианами,⁶⁶ которые противились его русификаторским стремлениям,⁶⁷ ибо были величайшими врагами греко-восточного обряда и русской народности,⁶⁸ считали православную веру ниже еврейской⁶⁹ и стремились перевоспитать униатов в настоящих римско-католиков.⁷⁰ При таких условиях казалось, что высшая униатская иерархия и базилиане могли увлечь к латинству все подчиненное духовенство,⁷¹ которое тоже было почти совсем католическим.⁷² Во всяком случае было достигнуто, что епископы униатские называли себя «сподручниками папы»,⁷³ а требованиям своего начальства об очищении обрядности от латинских наслоений священники подчинились только по вниманию к папской грамоте.⁷⁴ Народ пребывал в невежестве⁷⁵ и не мог иметь какого-либо существенного значения, слушая более argumenta baculina, чем пастырские увещания.⁷⁶ Все говорило, что униаты в России были на пути к поголовному совращению в латинство,⁷⁷ – и высшая правительственная администрация готова была приравнивать к последнему унию,⁷⁸ видя в ней лишь низшую ступень и частицу латинской церкви.⁷⁹ Во всех отношениях Белорусская епархия, будучи окатоличенною,⁸⁰ в 1833 г. находилась в состоянии, не желательном для воссоединения.⁸¹ Униатское духовенство было скорее враждебно ему⁸² и вообще неблагонадежно по этой части,⁸³ как ополяченное и проникнутое католическими тенденциями,⁸⁴ а Полоцкая земля была переполнена наиболее упорными униатскими священниками, которые собирались сюда из Подолии и Волыни, где отказывались от обращения в православие.⁸⁵ Униатские иереи называли и считали себя собственно ксендзами⁸⁶ и потом в своих действиях подражали последним,⁸⁷ которые вели систематическую пропаганду против православия или обращались фиктивно.⁸⁸ Униатские монахи, разумеется, были всячески еще хуже белых попов⁸⁹ и собственно лишь зачислялись Иосифом Семашкой в православие «за общим воссоединением».⁹⁰ Тут требовалась целая система перевоспитания униатского клира и пересоздания всего церковно-богослужебного строя,⁹¹ но этому мешала именно униатская иерархия, более или менее непокорная во всем своем священнослужительстве⁹² и послушная влиятельной католической агитации в подрыв всяких православных обновлений в униатском церковном укладе.⁹³ В униатском духовенстве не было единодушия,⁹⁴ однако многие противились воссоединению⁹⁵ и упорствовали,⁹⁶ каких часто бывало большинство,⁹⁷ подавали вызывающие петиции,⁹⁸ препятствовали совместным служениям⁹⁹ и т. п. Естественно, что, в виду всего этого, не все могли надеяться на истинное воссоединение, и оно совершилось особым путем. Брались от духовных лиц воссоединительные подписки, которые – в случае искренности – должны были означать «уже конец унии»,¹⁰⁰ но в том все и дело, что лучшие из униатских духовных вовсе не соглашались на таковые,¹⁰¹ а большинство других, не усвоив православия,¹⁰² дали их лишь формально и даже с твердым намерением не исполнять.¹⁰³ Приходилось собирать эти заявления несколько нагнетательным способом, и – в результате всего – подобные подписки не редко были совсем недобровольными,¹⁰⁴ при чем авторы их иногда снова возвращались в унию и становились злейшими врагами православия,¹⁰⁵ а раскаявшиеся в своем упорстве опять отпадали в униатство.¹⁰⁶ В этих документах чуть ли не преобладали подписки вынужденные,¹⁰⁷ фальшивые,¹⁰⁸ неискренние,¹⁰⁹ которые Василий Лузнинский собирал то с бокалами шампанского,¹¹⁰ то посредством запугивания.¹¹¹ Даже Михаила Голубовича, после архиепископа Минского († 6 марта 1881 г.), Семашко привлек к сему чрез «воздействие» графа М. Н. Муравьева.¹¹² Такими способами не трудно было набрать бумажных сторонников воссоединения среди униатских священников, которые умели держать себя «по ветру» и изменяться соответственно ему.¹¹³ Зато прочность этих обращений была поистине ветряная, – и Семашко даже боялся, что высланные униатские иереи останутся непреклонными, если им назначить даже по 300 руб. в год.¹¹⁴ И когда Скрипицын 14 марта 1839 г. рапортовал о непослушных, что теперь «все, кажется, покорны и убеждены в необходимости повиноваться»,¹¹⁵ то он разумел аргументы совершенно реальные и ощутительные¹¹⁶… Народ подражал лишь своим господам,¹¹⁷ а фактически крестьяне в 1839 г. были равнодушны к обрядам религии и просто следовали за старшими,¹¹⁸ формально причислялись за массовым воссоединением.¹¹⁹ Последнее было совершено тогда как бы помимо участия народа и даже при скрывании от него факта воссоединения,¹²⁰ почему в большинстве он уходил в католичество¹²¹ и позднее привлекался обещаниями выгод.¹²² Понятно, что здесь не было желательной эволюции умов и сердец.¹²³ Униатские священники с одинаковым безразличием служили по-униатски, по-католически и по православному,¹²⁴ не редко тяготели к прошлому и ложно распространяли, что есть указ уходить обратно в унию.¹²⁵ Настоящего воссоединения вовсе еще не произошло,¹²⁶ и – по словам Смарагда¹²⁷ – «для ближайшего на самом деле общения и слияния воедино прихожан обоих паств требовалось дальнейшее время и сообразные с обстоятельствами распоряжения». Еще к 1864 г. в Могилевской епархии из обращенных униатских священников «некоторые, хотя не многие, очень мало изменились по воссоединении», даже «не искали изменения по правилам и обычаям православной церкви», при чем в этой категории оказались и два благочинных, вызывавших вопрос: «какое же они могли иметь влияние на преобразование подчиненных?»¹²⁸ Наряду с упорствовавшими монастырями¹²⁹ – и миряне отказывались от исповеди у православных.¹³⁰ Воссоединенные были в положении старых врагов,¹³¹ – и если на преосвящ. Исидора (Никольского) нарекали за пристрастие к воссоединенным, то в Полоцке древлеправославные боязливо чуждались Василия.¹³² Неудивительно, что в Полоцкой епархии перевоспитание бывшего униатского народа не закончено доселе,¹³³ и православные его члены сохраняют там много католических особенностей¹³⁴ по «консерватизму прежних обрядовых привычек»¹³⁵ и, хотя бы, «бессознательно тяготеют к католичеству ради громозвучного органа, легких постов и возможности вступать в браки в близких степенях родства, возбраняемых православными канонами».¹³⁶

Предшествующи замечания свидетельствуют, что воссоединительное предприятие по плану Семашки представлялось довольно безнадежным и могло обещать успех разве лишь в столь отдаленном будущем, что должно было погибнуть в самом процессе. Для постороннего наблюдателя, не посвященного вовсе в расчеты тонкой политики Иосифа, подобный взгляд являлся вполне обоснованным. И Смарагд тем более в праве был относиться подозрительно к такому modus agendi, что и помещики-католики одобряли именно план общего присоединения, полагая, что дело затянется и повернется обратно или сведется на нет.¹³⁷ Значит, Смарагд не примыкал практически к униатским воссоединителям по своему пессимистическому взгляду на униатство, как неспособное возродиться собственными силами, а для сего у него было достаточно прочных резонов¹³⁸ – во всяком случае не меньше, чем у непосредственного преемника, преосвящ. Исидора (Никольского), который 2 декабря 1837 г. писал графу Н. А. Протасову следующее: «Поляки заботятся не о вере, а о самобытности, коей благоприятствует католицизм. Из крестьян их можно сделать и православных и лютеран, ежели захочет помещик… Духовенство униатское – рабы помещиков и своей мысли не имеют, разве стричь овец и одеваться, в чем помещики усердно им помогают».¹³⁹

Ясно теперь, что Смарагд не мог браться за осуществление неизвестных ему проектов, которые фактически казались сомнительными в своей ближайшей пригодности. Между тем по самому званию и поручению он должен был вести воссоединительную работу, а здесь по совокупности условий все направляло к поддержанию и развитию частных обращений. За это говорила вся историческая и современная практика, применявшая и одобрявшая такой метод,¹⁴⁰ который находил для себя опору, конечно, и в правительственных инструкциях. Полоцкая епархия открыта была (30 апреля 1833 г.) без надлежащей подготовки, но очевидная цель её заключалась в насаждении православия за счет униатства. В этом смысле Смарагд был осведомлен при Высочайшей напутственной аудиенции,¹⁴¹ где получил полномочие «действовать решительно».¹⁴² Если потом и были некоторые колебания, все-же не имелось категорически выраженного «Высочайшего неудовольствия».¹⁴³ Св. Синод поддерживал и поощрял Смарагда,¹⁴⁴ который находил себе одобрение и у самых влиятельных лиц, каковы обер-прокурор С. Д. Нечаев, митр. Филарет¹⁴⁵ и др. А когда высказывалось более определенное требование касательно приостановки, – Смарагд не обнаруживал упорства и подчинялся.¹⁴⁶ Наряду с этим, нигде не усматривалось иного законченного плана, огражденного теоретическою стройностью и практическою приспособленностью, ибо – при отсутствии «единосистемия» – царило «безсистемие».¹⁴⁷ Исторически даже неизбежно, что Смарагд избрал курс частных обращений и находил все данные считать и провозглашать его наиболее плодотворным. Ему естественно «казалось, что этот способ присоединения, по причине своей решительности, есть самый надежный, хотя, без сомнения, имеет свои невыгоды и влечет за собою немалые клеветы со стороны поляков и католиков».¹⁴⁸

В общем итоге, политика Смарагда в униатском вопросе является исторически понятною и достаточно оправданною. Остается рассмотреть относительно её некоторые частные недоумения и возражения. Говорят, что Смарагд слишком легкомысленно думал и убеждал других, будто чуть не всех униатов можно обратить просто и скоро.¹⁴⁹ Но у него разумелись собственно народные массы с отстранением католиков-помещиков и упорствовавшего или бравировавшего униатского духовенства, для которого он не закрывал дверей католичества, хотя едва ли желал этого и направлял туда.¹⁵⁰ А о народе бесспорно, что он – даже по своему интерконфессиональному безразличию – способен был поддаться общему воссоединительному захвату. Не даром сами антагонисты Смарагдовой деятельности свидетельствуют, что без возбуждений и подъускиваний униатских иереев и панов воссоединение крестьян везде могло бы совершаться по одному слову,¹⁵¹ грубо рассуждая в лице И. С. Жиркевича, что «витебский крестьянин – не человек. Он ни чувств, ни религии не имеет. Слушает всякого, кто пред его глазами. Ксендз, чиновник, помещик, действуют им, как машиною,… и в теперешнем положении крестьянина, прикажи ему не только перейти в православие, но и в магометанство, он и это беспрекословно сделает, и опомнится в новом законе только тогда, когда его накормят. Не было примеров, чтобы занимались религиозными вопросами, когда в животе вместо хлеба – древесная кора и мох, как у витебского крестьянина. Накормят его, – и он сочтет это благим последствием перемены и навсегда подчинится оной». И Жиркевич «не знал и не понимал, что так много церемонятся с ними», предполагая докончить присоединение униатов «всех вдруг, одним разом и решительно без всяких колебаний».¹⁵² Население часто было вполне готово для православия¹⁵³ и нуждалось лишь в малейшем начальственном распоряжении или кратком вразумительном распоряжении священника, чтобы беспрекословно повиноваться¹⁵⁴ твердому приказу.¹⁵⁵ Тут мнительная осторожность только путала дело. Напротив, казалось, что «если б объявлено было, что единожды последовавшее присоединение есть твердо, что прежние разнесенные слухи о присоединении их (обращенных) паки к унии – нелепы, и что никто не может на то надеяться, то можно было бы ожидать восстановления совершенного по сей части спокойствия».¹⁵⁶ Ведь «с несчастным белорусом в конце концов можно было сделать все, что угодно, и подчинить какому угодно правлению. Вся его национальная самобытность, все его надежды и упования, защита и утешение в земной, скорбной юдоли сосредоточивались около убогой деревенской церкви, где еще теплился светильник православия».¹⁵⁷ В таком случае нужен был именно решительный взмах,¹⁵⁸ а за это всегда ратовал Смарагд всеми способами, думая окончательно поколебать и даже сокрушить все униатство. И его расчеты были тем законнее и основательнее, что по «всей совокупности наличных условий тогдашней русской государственной и национальной жизни» польская уния была «странным анахронизмом».¹⁵⁹ Вопреки сему, воссоединение представлялось и нормальным и неизбежным, как подготовленное всем предшествующим ходом событий. Уже «возвращение северо-западной нашей окраины при Императрице Екатерине II под скипетр русских государей дало сильный толчок православному направлению в унии» и вызвало значительные обращения,¹⁶⁰ которые развивались по всей Белоруссии, не смотря на отсутствие планомерности и неумелость или антагонизм местных властей.¹⁶¹ Церковная жизнь униатов преемственно и неуклонно должна была устремляться в сторону православия, почему и «в эпоху воссоединения она текла не по новому руслу, искусственно для неё созданному деятелями воссоединения, а по прежнему, только расширенному и очищенному от камней, препятствовавших течению».¹⁶² И если Смарагд направлял туда все чистые ручейки, то не было ли это исторически натуральным и благотворным?

Подчеркивают еще, что Полоцкий владыка действовал случайно, без принципиальной обдуманности и уже этим самым вносит некоторую сумбурность в планомерную работу других, отвергая все попытки обратить его на истинный путь.¹⁶³ Он просто брал наскоком, намечая заранее известные приходы к присоединению¹⁶⁴ и пуская в ход всякие средства, не исключая водки.¹⁶⁵ Оставим частности, близкие к инсинуациям. Не доказано здесь самое главное и, конечно, потому, что фактически было совсем иначе. Мы видели, что у Смарагда были определенные руководящие начала с ясно поставленною целью, которую предполагалось осуществлять последовательно и энергично. В этом смысле не раз испрашивались им общие правительственные распоряжения, чтобы водворить легализованную упорядоченность. Сверху слышались на это одни отказы или разноречивые ответы, но тем не менее Смарагд стремился к отчетливости и помогал установке направляющих точек зрения. Несомненно, что он – хотя бы косвенно – способствовал выработке мыслей и советов для руководства по воссоединению униатов в первоначальной редакции 1834 г. митр. Филарета,¹⁶⁶ не столь сильно измененной по существу к 13 апреля 1835.¹⁶⁷ Воля Государя была такова, чтобы «действовать осторожно, неторопливо, но с должною твердостью», а граф Блудов рекомендовал «сначала склонять постепенно духовенство униатское и потом чрез оное покорять умы прихожан для восприятия чистого православия». В свою очередь митр. Филарет желал, чтобы миролюбивая уступчивость не обращалась во вред православия, и начертывал такой modus agendi. «Труднее воссоединение Униатского Духовенства, нежели мирян: но за то цельное воссоединение Духовенства и мирян было бы решительнее, потому что сделало бы охранителями единства тех, которые, оставаясь вне воссоединения, имеют все побуждения колебать и отвлекать воссоединенных. Посему не должно пренебрегать частных присоединений к Православной Церкви: но также должно, с молитвою и упованием на Бога, помышлять о воссоединении общем». При этом советовалось внушать, что «прежние выгоды останутся ненарушимы и по присоединении» и что «Православное Духовное Начальство… не будет принудительно требовать перемены привычек, нравственности не противных, хотя впрочем для новопосвящаемых, вероятно, предпочтено будет правило единообразия с обычаем господствующим».¹⁶⁸ Митр. Филарет собственно примиряет два течения, наклоняя решение в сторону Смарагдовой практики, по сравнению с которой другой метод и после казался ему не бесспорным.¹⁶⁹ Идти от частного к общему – вот принцип, одинаково принимавшийся обоими иерархами. И раз у митр. Филарета этим обеспечивалась систематичность, мы должны признать её и у Смарагда. Второй не менее первого искал планомерности и почитался сторонником её, коль скоро Обер-Прокурор С. Д. Нечаев 10 апреля 1834 г. секретнейше просил его высказаться откровенно по вопросу об обращении униатов, не следует ли подготовить одни общие меры повсеместно.¹⁷⁰ Ответа не сохранилось, но по всем данным ясно, что Смарагд старался своими частными успехами способствовать окончательному торжеству и в этом отношении держал курс на встречу Семашке. Если оба они в свое время не умели постигнуть этого и солидарно объединиться, то нам уже вполне непозволительно защищать, будто у них были взаимно исключающие системы,¹⁷¹ и будто Смарагдова политика «шла в разрез с принятым (?!) планом воссоединения».¹⁷² Теоретически это неверно и фактически преувеличено. Имелось лишь заметное несходство на практике, и едва ли во всех обострениях был виновен только Смарагд.

Последнего упрекают, что он, не обращая внимания на интересы униатства, вызывал конфликты недовольства с униатским духовенством,¹⁷³ сваливая на интриги последнего все свои беды¹⁷⁴ и грубо отталкивая его выживанием из обращенных приходов, когда требовалось удерживать и привлекать.¹⁷⁵ В своем униатском погроме Смарагд, яко бы, не хотел понять и примириться, что Василий Лужинский не мог оставлять униатские паствы без церквей и священников.¹⁷⁶ По контрасту выходит, что Смарагд как будто должен был всецело сообразоваться с униатством и во всем нормироваться его нуждами… Достаточно констатировать этот скрытый, но неизбежный тезис, чтобы видеть всю сомнительность данного взгляда. Фактически обстоятельства слагались с неумолимостью, что кто-нибудь из двух вынуждался жертвовать и уступать. Думаем, что это не было ни обязанностью, ни миссиею православного иерарха, а являлось повелительным долгом для униатского архиерея, посланного в «пособники для действий Синода»¹⁷⁷… Пристрастно и то, будто Смарагд лишь отталкивал униатских иереев. Напротив, покорных он охотно принимал и устраивал, упорных же устранял из воссоединенных приходов вполне резонно, если они занимались там агитацией и совращениями. Потребности униатства, как независимого от православия, не могли входить в кругозор Смарагда и вызывать его сочувствие к тем, кто их патронировал. И поскольку эта черта предполагалась у Василия, – Смарагд оказывал ему оппозицию по принципиальным мотивам. Но возражают, что ничего подобного не было, ибо не существовало фактических поводов для столкновения, между тем с преувеличенностью расписывается великая архиерейская смута¹⁷⁸ с мятежом в Полоцком святительстве.¹⁷⁹ Смарагд рисуется чуть не беспокойным самодуром, тиранившим своего сотрудника,¹⁸⁰ враждовавшим без всяких оснований и тем расстраивавшим православное воссоединение в Белорусском крае. Эта сторона воссоединительной работы Смарагдовой освещается искусственно и комментируется пристрастно, а мы имеем случай выяснить тут некоторые фактические её условия. Иосиф Семашко писал в 1833 г. о Василии Лужинском: «он деятелен, живет в гармонии с преосв. Смарагдом и по своему характеру скорее обратит сердца греко-униатского духовенства к сему преосвященному».¹⁸¹ В этом направлении Смарагд всегда поддерживал Василия с готовностью¹⁸² и нимало не обнаруживал какого-либо недружелюбия, почему не мог изменять своего обращения к нему без достаточной причины. Однако заявляют, что «Лужинский никогда не ставил преград начинаниям пр. Смарагда и соглашался на все его требования, иногда крайние, относительно воссоединяемых приходов и униатского духовенства».¹⁸³ Это категорическое суждение не покрывает всех фактов, среди которых немало противных ему. В униатском лагере вовсе не было такой миролюбивой послушности. Униатская Консистория со всеми членами была настроена враждебно,¹⁸⁴ всегда защищала и поощряла униатских агитаторов¹⁸⁵ и шла против Смарагда и даже Лужинского.¹⁸⁶ Непокорные униаты были убеждены, что за них Консистория и митр. Булгак,¹⁸⁷ о котором распространялось, яко бы – по его указу – присоединенные опять возвращаются в унию.¹⁸⁸ Униатские иереи в своем упорстве ограждались авторитетом и разрешениями Униатской Консистории,¹⁸⁹ в виду оппозиции и попустительства которой приходилось «принимать сильнейшие меры к достижению цели обращения заблудших», дабы показать вообще, что «не всегда-то можно профанировать намерениями правительства».¹⁹⁰ Лужинский вовсе не являлся тут лишь индифферентным зрителем или страдательною величиной. Помимо того, что он не был энергичен в обуздании Консистории, – у него обнаруживалась и активная оппозиционность. Известно, что безместные и удаленные униатские священники служили опасным злом смуты и противления,¹⁹¹ а Василий обыкновенно выгораживал, рекомендуя их людьми примернейшего поведения и прекрасных правил.¹⁹² Бесчинствовавшего и будировавшего Селищенского униатского иерея Яновича он не спас от заслуженной епитимьи, но своим вмешательством дал ему смелость отказаться от извинения пред прот. Ремезовым.¹⁹³ Василий старался снова пристроить осужденных и отрешенных, как «доброго поведения священников»,¹⁹⁴ и выдвигал в настоятели человека (Иоанна Игнатовича), «известного Смарагду по своей неблагонамеренности в отношении к Православной Церкви».¹⁹⁵ Иногда Василий прямо мешал православному архиерею действовать чрез членов униатского духовенства. Так. Юровичский (Полоцкого уезда) иерей Исидор Кнышевский, изъявляя готовность на присоединение, предлагает свои услуги по обращению всех прихожан (до 5.000 душ). Вчиняются соответствующие акты, но той порой «униатское духовное начальство, будто ничего не зная, рассчитало перевести из Юрович» Кнышевского, между тем Смарагд решил пока оставить его в униатстве, ибо «в униатской форме он может быть гораздо полезнейшим Православной Церкви». Когда же возник вопрос о поощрении Кнышевского, Лужинский своею рукой внес в формуляр его для генерал-губернатора сквернейшие сведения, которые Смарагд находил «безосновательным ругательством, составленным в намерении повредить» награждаемому.¹⁹⁶ В с. Песчанке, Невельского у., совершенно противозаконно выстроили убогую и неприличную каплицу, а Лужинский оправдывал подобные случаи религиозными нуждами и материальными скудостями – вопреки ходатайствам Смарагда.¹⁹⁷

Фактов данного рода было слишком довольно, и они доставляли обильный материал для подозрений, что Василий Лужинский – вопреки «ручательствам» за него Смарагдова недруга, И. С. Жиркевича,¹⁹⁸ – вовсе не столь ревностен касательно православия и не прочь тормозить его успехи.¹⁹⁹ Это создавало почву для взаимных осложнений, которые были тем чаще и интенсивнее, что политика униатских воссоединителей тщательно скрывалась и сама вызывала справедливые сомнения относительно конечных целей. Разумеется, все эти неудобства можно было устранить или ослабить при искренности и миролюбии, но их-то и не оказывалось в наличности. Обыкновенно в этом наиболее обвиняют Смарагда, усвояя ему неблаговидное надувательство, яко бы он, обещая одно, в то же время думал другое.²⁰⁰ Нет надобности опровергать такой недостойный упрек, раз констатируется, что – наоборот – у Смарагда было все ясно и открыто даже для врагов.²⁰¹ Вообще, лукавство было несвойственно его пылкой натуре и противоречило существу характера. Последний был, конечно, не из легких и много препятствовал мирному течению жизни. Частью здесь была причина и Полоцких конфликтов между святителями. Однако нельзя все сваливать на Смарагда, если со светским начальством он умел ладить удачно. И другая сторона не отличалась ни мягкостью, ни смирением и имела много возбуждающих качеств. Семашко и Лужинский – оба были с хорошим запасом человеческих страстей, способных захватывать их в наиважнейшие моменты церковного делания. Конфликты между ними доходили до того, что опасались, как бы они даже при торжественном акте окончательного воссоединения не стали сводить личные счеты, почему Скрипицын боялся оставлять их вместе хотя бы на час.²⁰² После опять надо было снова мирить этих воссоединенных иерархов, а о проекте служения Иосифа в Витебске в 1839 г. Скрипицын вынужден был доносить, что это «новое событие рождает новые толки, за которые не всегда можно ручаться, особенно когда участвует лицо (Иосиф) слишком всем известное и не всеми любимое, чтобы не сказать более; при том же сам епархиальный начальник (Василий) к первому (митр. Киевскому Филарету) питал искреннее радушное уважение, а к последнему (Иосифу) он может с усилием только оказать неприязненную покорность, потому что слишком много был им оскорбляем».²⁰³ Строптивость Василия тоже была не маленькая, и он не мог спокойно уживаться даже с благодушным преосвящ. Исидором (Никольским).²⁰⁴ Понятно, что тут Смарагд не был единственным виновником…

Деталями личного свойства исчерпывается наш обзор Полоцкого периода, который мы старались поставить в реальные исторические условия, чтобы по ним определить фактическую его значимость. Последняя была относительною, но не должна комментироваться исключительно в отрицательном смысле, – точно там были сплошные темные тени без всяких проблесков. В эту именно сторону был большой наклон по влиянию и примеру Иосифа Семашки. Не прочь видеть во всей энергии Смарагда лишь случайный, порывистый наскок, ничтожный по ближайшему результату²⁰⁵ и только расстраивавший истинную воссоединительную работу анархическими вторжениями.²⁰⁶ Укоряется Смарагд даже за то, что был «слишком ревностен»²⁰⁷ и обнаруживал бурную, кипучую деятельность, которая характеризуется крайне неблагоприятно,²⁰⁸ как это констатируют и при формальной готовности признать заслуги настойчивости Смарагдовой касательно униатских преобразований.²⁰⁹ Есть усиленная тенденция убедить, что от Полоцкого святительства Смарагдова было, пожалуй, больше вреда.²¹⁰ Эта крайность прискорбна не потому собственно, что несправедлива в отношении к Смарагду, а по более принципиальным интересам, что она препятствует верному пониманию и объективной оценке всего воссоединительного дела в униатстве. Для реабилитаций Смарагда достаточно лишь напомнить, что все главнейшие особенности его политики по униатскому вопросу мотивировались фактическим положением вещей и были то неизбежны и законны, то исторически извинительны в самых своих дефектах, а сам он всецело предан был православию и служил ему с великим самоотвержением, находясь в самом «гнезде иезуитов» – Полоцке²¹¹ и не имея вполне подготовленных сотрудников ни внизу, ни вверху.²¹² Эта личная апологетика помогает и более широкому историческому прозрению. Необходимое по историческому ходу событий непременно бывает и полезным для исторического прогресса, которого не совершается без известных посредствующих и предваряющих стадий. В числе таких была в униатском процессе и Полоцкая эпоха жизни Смарагда, существенно послужившая воссоединительному движению. Это отрицают с несколько тенденциозным пристрастием или недоразумением, допуская принципиальную разность его системы с Семашкиной. Но фактически этого не было, и обе они были лишь разными сторонами гармонического действия, объединяемого общею целью. С такой точки зрения, кажется, довольно бесспорно, что Смарагд своими частными присоединениями успешно подготовлял окончательное торжество, ибо расшатывал основы униатской самобытности и для обращаемого униатского клира собирал обращенную униатскую паству, чтобы в результате образовалась полночленная церковь. Не менее сего важно, что именно Смарагд – при трудных условиях служения²¹³ дал твердое, строго православное направление униатскому воссоединительному делу и обеспечил истинное завершение. Во всем этом должно видеть положительное участие, помогавшее нормальному течению даже тем, что умеряло односторонности других и сообщало отвлеченностям практическую пригодность. Была в этом внутренняя солидарность, независимая от фактических коллизий и оставлявшая свое место для всех деятелей.²¹⁴ В этом смысле о Полоцком периоде от имени Смарагда можно сказать словами Апостола (1Кор. 3:6, 8): Аз насадих, Аполлос напои, Бог же возрасти… Насаждаяй же и напаяй едино суть: кийждо же свою мзду приимет по своему труду.