Русский простонародный мистицизм

Мм. гг. Литература отечественной этнографии недавно обогатилась двумя капитальными приобретениями. Я разумею изданную в начале настоящего года в Казани профессором церковной истории в тамошнем университете г. Добротворским монографию: «Люди Божии, русская секта так называемых духовных христиан» и две статьи г. Мельникова в «Русском Вестнике»: «Тайные секты» и «Белые голуби». Книга г. Добротворского и статьи Мельникова посвящены одному и тому же предмету – изследованию истории, учения и обрядов секты, известной в народе под именем Хлыстовщины и более точно названной г. Добротворским «Людьми Божьими» – именем, которое усвояет себе в своих песнях сама секта. Но, не смотря на замечательное обилие сведений, сообщаемых двумя почтенными исследователями, нельзя сказать, чтобы этот важный и интересный предмет был исчерпан ими вполне, так, чтобы науке ничего более не оставалось делать, как только подвести итог и сделать окончательные заключения о секте. Вот почему, мм. гг., я испросил у вас позволение обратить ваше внимание на собранные мною новые материалы, относящиеся к тому-же предмету, которому посвятили свои труды гг. Добротворский и Мельников. С давних пор занимаясь с особенным вниманием изучением русских сект, я имел возможность, между прочим, из разных источников, преимущественно в г. Липецке (летом 1868 г.) собрать 145 песен секты Людей Божиих, отчасти исторических и догматических, отчасти – обрядового и смешанного содержания¹.

Отвергая богослужение Церкви и находя ее песнопения недостаточными для своих радений, сектанты учат, что нужно Господевя воспевать всегда песнь нову. На практике, конечно, этот принцип строго не выдерживается сектантами; есть много церковных песнопений, употребляемых и хлыстами: это те песни, которые хлысты находят возможным истолковать в смысле своего учения (преимущественно песни церковных канонов). Некоторые хлыстовские песни представляют текст песен православных в извращенном и испорченном виде, или в стихотворном переложении, как напр.:

Бога человеком

Видеть не возможно;

На него не смеют

Ангелы взирати. И т. д.

Но тем не менее, в силу указанного принципа, хлыстовские пророки и пророчицы на радениях большею частию считают себя обязанными, по крайнему своему разумению, импровизировать каждый раз новые гимны и пророчества. Здесь источник необычайного обилия хлыстовских песен. В литературном отношении, в отношении своего грамматическаго и стихотворного склада, песни хлыстов имеют не одинаковое достоинство, хотя все непременно выражают хлыстовское учение в применении к частным обстоятельствам целой секты или одного корабля. Неудачно составленные, будучи раз пропеты, забываются, лучшие же записываются желающими, усвояются другими кораблями и получают в секте так сказать классическое значение.

Как велико число этих песен, можно судить по тому, что не смотря на то, что эти песни, как и самое учение хлыстов содержатся сектантами в строгой тайне, что они становятся достоянием исследователей лишь случайно иди с чрезвычайными усилиями, что собиранием этих песен, как и исследованием самой секты стали заниматься весьма недавно, – кроме собранных мною 145 песен, мы имеем еще больше 50-ти песен, собранных покойным Н. И. Надеждиным (в приложении к его «Исследованию о скопческой ереси»), 85 песен, собранных г. Добротворским (из них впрочем около 20 песен – теже, что и у Надеждина)², да в разных мелких статьях о скопчестве и хлыстовщине можно насчитать до 40 песен (в статье Крыжина – в Вестнике Географ. Общества, в епархиальных ведомостях, и пр.).

Песни хлыстов, по моему мнению, имеют двоякий интерес: историко-литературный, как памятники устной народной словесности, поэтического народного творчества, и – историко-культурный, как материал для характеристики одного из наиболее распространенных видов, русского религиозного разномыслия, как более или менее значительный факт духовной самобытности и умственной самодеятельности русского простолюдина. Как произведения поэтическаго творчества эти песни, мне кажется, должны быть поставлены отнюдь не ниже, если не выше, наших духовных стихов и легенд, к которым они непосредственно примыкают по своему религиозному характеру и от которых отличаются лишь большею самобытностию в замысле, своеобразием основного мотива и внешнего построения. В большинстве их замечается искусное соединение мысли и образа, глубокое лирическое чувство, доходящее по временам до восторженности, живописность образов и стройность картин. Во втором отношении – как материал для характеристики секты, ее учения и обрядов, ее внутреннего быта – песни хлыстов, по моему мнению, имеют гораздо больше значения, чем те показания уличенных в хлыстовстве крестьян, какия записаны следователями и затем из министерских архивов попадают в руки исследователей. Если в этих последних верования хлыстов излагаются с документальною ясностию и определительностию, то в песнях они представляются нам с большею полнотою, рельефностию и, главное, с большею верностию. Что касается до таких материалов как письма Радаева, которые послужили главным источником для исследования г. Добротворского, то можно опасаться, что в них содержится не столько учение целой секты, сколько личные понятия о предметах веры – самого арзамасского пророка: тогда как песни хлыстов, распеваемые повсеместно в хлыстовских кораблях с давних пор, содержат в себе несомненно учение целой секты.

По всем этим соображениям, представляя собранные мною песни в распоряжение отделения этнографии, для которого изучение памятников самобытной народной культуры, народного русского творчества составляет прямую задачу, я полагал бы полезным напечатать их в одном из изданий общества, предварительно обработав их для изданий в том виде, в каком вообще принято издавать памятники народной словесности, как это делают г.г. Безсонов и Рыбников при издании былин и духовных стихов, Афанасьев – при издании сказок: разделить их на группы, применительно к характеру их содержания, сделать сводные тексты некоторых более распространенных песен, имеющихся в нескольких редакциях, снабдить каждую песню необходимыми комментариями, как делает г. Добротворский в своей книге, наконец всему изданию предпослать этюд об этих песнях, о степени художественного их достоинства, и, пожалуй, составить к ним словарь, так как язык их постоянно метафорический, своеобразный, подобный языку офеней, и почти каждое обыкновенное слово имеет в них свой особенный аллегорический смысл.

В настоящем случае я имею в виду предложить, вместе с критическими замечаниями о трудах гг. Добротворского и Мельникова, несколько дополнительных сведений и общих соображений о секте Людей Божиих, на основании собранных мною песен, а также других материалов, рукописных и печатных, которыми не воспользовались ни Добротворский, ни Мельников между первыми особенного внимания заслуживает обширная записка калужского священника Сергеева «О расколе, именуемом Христовщина», представленная в 1809 г. в Святейший Синод и обращающаяся в рукописи между специалистами; между вторыми – VIII-й том Истории министерства внутр. дел, составленной г. Варадиновым, в котором между многими другими сведениями помещена записка крестьянина Андреянова о скопцах, представленная автором Императору Александру Павловичу в Таганроге в 1825 году, и потом – Тульские Епархиальные Ведомости за 1867 год, где помещена замечательная исповедь обратившегося хлыста. Кстати позволяю себе здесь заметить, что епархиальные наши ведомости несправедливо игнорируются нашей ученой литературой: мaтepиалa этнографического, археологического и статистического они представляют гораздо больше, чем ведомости губернские.

Состоя баквалавром по расколу в Казанской духовной академии, г. Добротворский, как он объясняет в предисловии к своей книге, особенно занимался изучением так называемых, духовных русских сект, и настоящее его исследование есть плод шестилетних его трудов по этому предмету. Большая часть изданной теперь книги, в виде отдельных статей, была напечатана еще в 1858 и 1860 годах в «Православном Собеседнике», издающемся при Казанской д. академии. Теперь автор лишь собрал эти статьи в одно целое, присоединил новую главу о песнях хлыстов и скопцов и напечатал самые песни в числе 85-ти. Автору удалось воспользоваться материалами доступными далеко не всякому. Это – 1) Две обширные рукописные монографии о секте, принадлежавшие известному своей миссионерской противораскольнической деятельностностию, покойному нижегородскому архиепископу Иакову, составляющие, по всей вероятности, систематически свод из тех подробных отчетов и секретных дознаний о секте, какие представляемы были преосвященному подведомственными ему приходскими священниками и миссионерами. 2) Рукописи библиотеки Соловецкого монастыря, принадлежащей в настоящее время Казанской академии (напечатавшей по этим рукописям столько замечательных памятников древней русской литературы в своем «Православном собеседнике»). В Соловецкий монастырь, как известно, хлысты и скопцы, со дня своего оффициального обнаружения и до последнего времени, были ссылаемы на жительство и здесь, допрашиваемые, делали обстоятельные письменные изложения верований и обрядов своей секты. Из этих их показаний соловецкий архимандрит Досифей еще в 30-х годах составил свою монографию о скопцах (существующую доселе в рукописи), которою, в свою очередь, воспользовался Надеждин в известном своем «иссдедовании о скопческой ереси». 3) Дела нижегородской и казанской духовных консисторий, в архивах которых, вследствие-ли особенного развития сектанства в пределах этих епархий, или в следствие каких других обстоятельств, оказались особенно обстоятельные сведения о хлыстовщине. 4) Письма крестьянина Радаева, пророка арзамазскаго корабля людей Божиих, который в этих письмах является для секты темже, чем был автор «Поморских ответов» – Денисов для беспоповщинского раскола: «ученым» истолкователем верований секты и систематизатором ее учения. 5) Наконец слушатели г. Добротворского, студенты Казанской академии, по выходе из академии, сделавшись учителями ceминарий казанскаго духовно-учебного округа, в пределах которого особенно процветает в настоящее время секта людей Божиих, из мест своей службы присылали г. Добротворскому собранные ими лично или, может быть, как это иногда бывает, чрез своих учеников-семинаристов, песни людей Божиих и скопцов, из которых г. Добротворский напечатал 85 песен. Такое обилие и таких важных материалов заинтересовывает нас в пользу труда почтенного профессора и заставляет надеяться найти в ней важное приобретение для литературы этнографии.

Но значение труда г. Добротворского возрастет в наших глазах, если мы обратим внимание на то обстоятельство, что до него в нашей печатной литературе не было решительно ничего, что бы сколько-нибудь знакомило с избранным им предметом, что г. Добротворскому пришлось самому пролагать дорогу в области до него, можно сказать, не початой наукою. Статьи его в «Православ. Собеседнике» были первым опытом гласного и строго-научного исследования о так называемых тайных русских сектах³. Правда, с давних пор, с XVII еще столетия, по мере того, как в различных местностях делались известными правительству отдельные обнаружения хлыстовщины, в подлежащие правительственные учреждения представлялись донесения епархиальных и светских властей, составленный на основании показаний подсудимых хлыстов пред следователями. Но и подсудимые сектанты, большею частию рядовые члены хлыстовских общин, не имели ни достаточных знаний о секте, ни побуждений быть вполне искренними в своих показаниях; и следователи, большею частию люди светские, часто военные, были мало компетентны в деле религиозных учений и не могли представить сведений о секте обстоятельных и точных, тем более – сделать какие-либо соображения о ее сущности и характере. Да и эти неудовлетворительные, часто противоречивые сведения до последнего времени оставались достоянием архивов, где хранились в строгой тайне, так как не признано было полезным гласно обнаруживать существование этих так называемых тайных или вредных секте. Только в 1863 году эти оффициальные донесения и отчеты резюмированы в весьма добросовестно составленной, к сожалению мало распространенной, известной одним специалистам, книге г. Варадинова: «история правительственных распоряжений по расколу» (VIII том истории министерства внутренних дел) которою, впрочем, г. Добротворский не мог воспользоваться уже потому, что его сочинение написано раньше чем явилась книга г. Варадинова… Были две-три попытки научного исследования секты: таковы упомянутые выше – записка Сергеева, исследование архим. Досифея и книга Надеждина; но труды Сергеева и архим. Досифея вовсе не были напечатаны⁴, а книга Надеждина хотя и была напечатана в 1845 г., по распоряжению бывшего министра внутренних дел, графа Перовского, но в самом везначительном количестве экземпляров, кажется 50-ти, и не для публики, а для высших правительственных лиц. Уже в 1861 году она была перепечатана в Лондоне г. Кельсиевым и составила 3-й том его сборника статей о расколе... Таким образом без преувеличения можно сказать, что когда в Православном Собеседнике (за 1858 и 1860 годы) г. Добротворский стал излагать, на основании исчисленных выше источников, историю, учение и обряды секты Людей Божиих, он открывал для нас совершенно новый, дотоле неведомый мир русского простонародного мистицизма. Имя секты, им исследованной, до него в печати только раз было упомянуто – в «Розыске» св. Димитрия Ростовского... В свое время прочитанный с живым интересом всеми статьи Православного Собеседника послужили первоначальным источником для всех, писавших или только упоминавших о том-же предмете после него: для гг. Максимова⁵, Ливанова⁶, Протопопова⁷, и в значительной мере для самого г. Мельникова.

Но самое важное, без сомнения, достоинство книги г. Добротворского – ее научный характер, выражающийся как в строго-научной обработке того материала, какой был у него под руками, в систематическом его изложении, так и в том отношении, в какое ставит себя автор к секте, в его основном взгляде на нее. Излагая в строгой системе учение секты с возможною обстоятельностию и полнотою, и в качестве богослова полемизируя с нею, автор, однако, не глумится над нею, подобно г. Мельникову, не трактует ее как простой курьез, как это делает в своей книге барон Гакстгаузен⁸: уважая человеческое убеждение, хотя и ошибочное, сожалея о заблуждающих, автор учению сектантов противоноставляет обстоятельное и спокойное опровержение с точки зрения православного богословия... Оказывается, что хлысты далеко не такие жалкие сумасброды, какими представляют их обыкновенно, что в основе их странных обрядов лежит целая система учета, ложного конечно, но далеко не безсмысленного (следовательно тем более опасного), в котором каждый отдельный пункт органически примыкает к целому и обоснован на неправильно понятом тексте св. Писания или словах церковных песен. Это нисколько и не удивительно, если возмем во внимание то обстоятельство, что учение Людей Божиих, хотя и содержится в настоящее время исключительно простолюдинами, но не ими измышлено, что оно во многом повторяет учение еретиков первых веков христианства, с которыми боролись великие отцы Церкви, вооружась всею тогдашнею эллинскою и христианскою ученостью, что, наконец, в течение своего по крайней мере свыше-двухвекового⁹ существования на Руси, оно не раз находило себе приют «в домах благородных и в монастырях и не страшилось становиться не раз даже на месте святе, в лице самих служителей алтаря Господня»¹⁰. Вообще в научном отношении книга г. Добротворского далеко оставляет за собою труды всех других, занимавшихся последованием русских сект, не только такие, как записка Сергеева или «исследование» архим. Досифея, но и труды, не лишенные научных достоинств, какова книга г. Новицкаго «о духоборцах», изданная в тридцатых годах нынншнего столетия и, благодаря отсутствию всякой критики, вместо ожидаемой пользы, принесшая лишь вред (известно, что она была вся раскуплена самими духоборцами: представляя систему их учения, она сделалась их символической книгой, своего рода катихизисом, и какова в особенности упомянутая уже книга Надеждина, которая, не смотря на замечательную церковно-историческую эрудицию автора, чужда необходимого научного безпристрастия и оказывается не столько научным исследованием, сколько судебным розыском... Мы уже не говорим о книге г. Ливанова «Раскольники и острожники», расходящейся с такою необычайною быстротою (в один год – два издания): в этих quasi-беллетристических рассказах, вовсе уж лишенных научного характера, составленных не с особенным мастерством по документам министерства внутр. дел, в котором, как видно из предисловия, служил автор, и по печатным статьям, о которых он благоразумно умалчивает – едва ли кто может найти серьезный научный интерес¹¹...

К сожалению, в научном отношении книга г. Добротворского дает нам далеко не все, чего можно было бы желать от «исследования», как автор называет свою книгу.

Как секта, существующая несколько столетий, хлыстовщина имеет не только внешнюю историю своей общины, но и историю внутреннего развития, историю учения, слагавшегося постепенно, из элементов, как увидим, довольно разнообразных, объединившихся уже в позднейшее время и не образовавших из себя системы лишь по причине малого числа образованных членов в секте и по отсутствию чего-либо похожего на общеобязательное символическое изложение. Учение одной хлыстовской общины, при сходстве в основной доктрине, очень часто весьма много разнится в частностях от учета другой общины. При первом же взгляде на секту в ее целом легко можно различить в ее учении два составные элемента: первоначальную фабулу, идущую издалека, от самых первых времен христианства, и позднейшее наслоение, плод бытовых ycловий русской жизни. От исследования мы в праве ожидать, что, не ограничиваясь последовательным изложением учеения в том виде, в каком оно существует в настоящее время, автор проследит постепенное паростание хлыстовского учения, начиная от первоначального его зерна, сопоставит русскую секту с однородными ей проявлениями мистицизма в первые века христианства, с совершенно-тожественными или, по меньшей мере, аналогическими с нею безчисленными сектами средневековой, а особенно современной западной Европы и Америки: с этими бичующимися и пляшущими, квакерами, виртембергскими михелианами, назареями, иерусалимскими друзьями, одним словом со всеми теми сектами, о которых такие обстоятельные сведения сообщает Диксон в своей «Новой Америке» (Спб. 1869) и в книге о духовных женах (Спб. 1869), исследует генетическую связь хлыстовщины с этими сектами, даст научное объяснение появления и развития ее у нас в Poccии – из общечеловеческих и местных, исторических и бытовых, условий страны: одним словом приложит к исследованию секты Людей Божиих тот метод, которым так удачно воспользовался г. Щапов по отношению к расколу старообрядства и который в сочинениях этого писателя, не смотря на их односторонность, дал такие богатые результаты¹².

К сожалению, г. Добротворским в этом отношении или ничего не сделано или сделано очень мало. В его сочинении секта рассматривается вне всякой связи ее с социальными и историческими условиями, среди которых, она возникла и развивалась у нас, так что представляется явлением оторванным от жизни, случайным, наносным. О мистических сектах Востока и Запада, с которыми наша хлыстовщина имеет несомненное сродство, у г. Добротворского мы находим лишь краткое упоминание; генетическая связь ее с ними не только не выяснена, но и не сказано существует ли она. Автор распространяется, правда, о связи хлыстовщины с масонством, усиливаясь доказать влияние последнего на нашу секту; но с этим его мнением трудно согласиться, как об этом мы будем иметь случай сказать ниже.

Чрез несколько лет после напечатания статей г. Добротворского в «Православном собеседнике», явилась в «Русском Вестнике», статья г. Мельникова: «Тайныя секты», и чрез два месяца после книги г. Добротворского о людях Божиих, статья: «Белые голуби» в том же журнале¹³. По вопросу о русских сектах г. Мельников должен по видимому считаться судьею более компетентным, чем кто-либо: его «письма о расколе», «исторические очерки поповщины» его беллетристические рассказы из раскольничьего быта («Гриша», «за Волгой»), а главное его действительно замечательный «отчет о состоянии раскола в Нижегородской-губернии», обращающийся в рукописи между специалистами, доставили ему почетную известность между исследователями раскола и вообще русского сектанства. Благодаря своему прежнему оффициальному положению, он имел возможность составить такую богатую коллекцию материалов для исследования о сектах, какою едвали обладает кто-либо другой. Но за всем тем справедливость требует заметить, что после книги Добротворского, хотя этот последний далеко не обладал таким богатством материалов, скороспелые журнальные статьи г. Мельникова о «Белых голубях» (теже «Люди Божии») дают нам очень не многое. Автор очевидно не успел воспользоваться должным образом всеми своими материалами, спеша изготовить статью, имевшую интерес дня в виду Плотицынскаго дела, возбудившего в публике интерес к скопчеству и хлыстовщине. Мы так думаем на том основании, что двумя замечательными записками, о которых мы упомянули выше и который г. Мельников указывает в числе своих источников (записки священника Сергеева и крестьянина Андреянова: о том, что последняя напечатана, г. Мельников и не знал, хотя не знать книги Варадинова грешно такому специалисту по расколу, как г. Мельников), он воспользовался в самой незначительной степени. При всем обилии материалов рукописных, автор оказывает предпочтительное внимание источникам печатным. Так, говоря о скопчестве вообще и излагая его историю, он эксплуатирует, книгу Надеждина ни сколько не меньше, чем это делали наши газетные публицисты (в статьях о скопчестве по поводу Плотицынскаго дела), щеголявшее Надеждинскою ученостию и выписывавшее на столбцы газет греческие и латинские цитаты, без малейшего упоминания об источниках своей учености¹⁴. Рассказ о последнем хлыстовском христе Копылове и о тамбовских хлыстах он заимствует из Тамбовских епархиальных ведомостей; песни хлыстов, приводимые им, перепечатаны из Тульских епархиальных ведомостей и т. д. Но чего особенно не достает статьям г. Мельникова, это – научного характера: его нет ни во взгдяде автора на секту, ни в изложении ее истории и учении. Для г. Мельникова секта, над учением и странными обрядами которой нельзя не задуматься, по-видимому составляет не более, как простой курьез, предмет скорее праздного любопытства, чем научной любознательности; тон статей анекдотический – по местам шутливый, иногда скабрезный¹⁵. Точка зрения автора на предмет не научная, а публицистическая. Хотя секту далеко нельзя еще считать окончательно выясненною и хотя г. Липранди, не менее г. Мельникова компетентный по вопросу о сектах, находит (в заметке о скопцах, по поводу Плотицынского дела, в «Голосе»), что даже секта скопцов вовсе чужда политического, противогосударственного значения, – г. Мельников, с точки зрения государственного благоустройства настаивает на преследовании хлыстов. Изложениe учения сектантов в статьях г. Мельникова лишено всякой системы. «Обозрение мое не стройно, в нем встретятся противоречия», сознается сам г. Мельников и оправдывается тем, что «не смеет для стройности изложения и избежания противоречий переиначить что-либо», как будто для того, чтобы излагать предмет стройно, необходимо переиначивать! То он утверждает, (и совершенно справедливо) что хлысты дают страшные клятвы никому не открывать тайн своей секты и скорее тело свое готовы отдать на раздробленние, чем постороннему человеку сообщить что-нибудь слышанное и виденное в корабле» (стр. 332); то уверяет, что хлыст бывает «довольно откровенен» (стр. 333). То он сближает хлыстовщину с квакерством (и не без основания) и рассказывает, как английские квакеры, приезжавшие от времени до времени в Россию, с нарочитою целию познакомиться с хлыстовщиной, посещая хлыстовские радения, находили в наших сектантах своих братьев; то резко разграничиваете одно от другого: квакеры-де-люди образованные; учение их изложено систематически, формулировано научно, а наша «доморощеная» хлыстовщина содержится безграмотными мужиками; и в тоже время, нисколько позже, перечисляете многочисленные примеры принадлежности к секте лиц духовного сана и высокообразованных особ из высшего светскаго общества, г. Татаринову, семейство Буксгевден, князя А. П. Голицына, тайного советника Попова, генерала Головина, князя Энгалычева, камергера Елянскаго, помещика Дубовицкого, г.г. Родионова, Кошелева, Нилецкого и других... О песнях хлыстов, в которых г. Добротворский весьма справедливо видит «замечательный произведена народной поэзии» (51 стр.), «нередко возвышенной и обольстительной, особенно для простолюдинов» (стр. 102), – г. Мельников отзывается весьма неблагосклонно: они отличаются, по его мнению, бессмыслицей, хотя и не лишены печати какого-то дикого поэтического вдохновения. Наконец к числу ошибочных мнений г. Мельникова относится и то, что он совершенно отождествляет хлыстов со скопцами: хотя скопчество выросло на хлыстовской почве и хотя обряды и некоторые пункты учения совершенно сходны у обеих сект (почему хлысты позволяют скопцам присутствовать при своих радениях и наоборот – что и ввело г. Мельникова в заблуждение), тем не менее хлысты отнюдь не скопцы... Не смотря, впрочем, на все свои недостатки, статьи г. Мельникова изобалуют фактическими подробностями, значительно восполняют во многих случаях книгу г. Добротворского и в этом смысле) не лишены своего значения. Г. Мельников, по нашему мнению, сделал бы гораздо лучше, если бы, вместо того, чтобы сочинять на скорую руку свои компиляции из драгоценных материалов, какими он располагает, напечатал бы эти самые материалы, в их полном составе, хоть в «Чтениях московского общества истории и древностей», где уже не мало помещено подобных материалов г. Липранди и другими.

Если почтенная редакция этого издания нашла возможными напечатать в нем «Страды великого искупителя», то едва ли бы она затруднилась поместить в нем письма Радаева или «объяснение» Ивана Кудимова.

Переходим к тем сведениям о секте, какие сообщают в своих записках Сергеев и крестьянин Андреянов. «Свойства сей секты удивительны, говорит Сергеев, она есть необыкновенная и отличная от всех породившихся в российской Церкви расколов... Она из всех ересей заимствует и ни с одной (в целом) не согласуется». Действительно учение секты в том виде, как излагает его Сергеев, представляет элементы самых разнообразных учений, начиная от гностических ересей первых веков христианства до позднейшего квакерства и ирвингианства.

Первый вопрос, с которым мы встречаемся при изучении хлыстовской догматики, это вопрос о том, что такое по понятиям сектантов их христы: Суслов, Лупкин, Петров и другие. Для того, чтобы ответить на этот вопрос, нужно знать взгляд сектантов на Божественного Основателя христианства, Господа Иисуса Христа, лежаний в основе всего их догматического учения. По словам Сергеева наши сектанты «не признают того, что Иисус Христос, совокупив в особе своей оба естества, Божеское и человеческое, в самом деле принял на себя содействием Святого Духа от Пресвятыя Девы Mapии плоть нашу и благоизволил родиться из нее истинно, яко совершенный младенец, во всем, кроме греха, с другими человеками соестественный: они учат, что Сын Божий, второе Лице Святой Троицы, сошедши на землю «Духом Своим Святым вселился в чужую душу и плоть прежде зачатого и рожденного по общим законам природы человека» Иисуса Назарея, – вселился на тридцатом году его жизни, «ради беспорочности его жизни, чистоты сердца и святости дел». С этого времени человек Иисус Назорей стал Христом, т. е. помазанником, по причине духовного помазания, сообщения ему Духом Святым, т. е. чрезвычайного дара учения и пророчества. «И так, продолжает священник Сергеев, у них Иисус Христос есть не больше, как первоначальный учитель, Сын Божий не по естеству, а по благодати, причастно и вселению в Него Духа Святого. Таков взгляд наших сектантов на Иисуса Христа, или «старого Христа», как они выражаются. Нельзя не видеть, если не тождества, то близкого родства такого взгляда с учением многих еретиков первых веков христианства...

Но то, чего удостоился Иисус Назарей, продолжают сектанты, может быть приобретено и другими людьми. Иисус Назорей сделался Христом, в него благодатно вселился Сын Божий, второе Лицо Святой Троицы – единственно ради его естественной святости и чистоты жизни; но нет ничего невозможного в том, чтобы и другой кто-либо из людей достигал той же степени нравственной чистоты, какой достиг родившийся от Иосифа и Марии; следовательно и другие люди могут удостоиваться благодатного вселения в них Сына Божия – делаться христами. Вселюся в них и похожду, а не в нее, сказано в писании, говорить хлысты. Кто заповеди мои сохраняет, тот во Мне пребывает и Аз в Нем, сказал Сын Божий, устами «старого» Христа, – и Отец Мой возлюбит его, и к нему приидем и обитель у него сотворим. Таким образом, говорят хлысты, извращая смысл слов Спасителя, Христос, очевидно, не единственне; от времени до времени христы могут «открываться» в мире снова, по мере надобности, т. е, по мере упадка в мире «чистоты» и благовестия и по усердной, нарочитой молитве «умных людей», т. е. сектантов. Потому-то хлысты и молятся постоянно на своих радениях:

«Дай нам, Господи, Иисуса Христа,

Дай нам, сударь, сына Божьего!

И помилуй, сударь, нас...

Пресвятая матерь Божия!

Упроси, свет, об нас,

Света – сына, твоего...

Без тебя, наш свет,

Много грешных на земле,

На сырой земле на матушке,

На сударыне, на кормилице!

Эта молитва составляет непременную принадлежность каждого хлыстовского раденья, и смысл ее совершенно понятен после того, что мы только что сказали. Хлысты молятся собственно о том, чтобы Христос открылся, т. е. явен стал своим детушкам; невидимо то или, точнее, незнаемо для них он всегда пребывает с ними «переселяясь духом своим из одного человека, по смерти его, в другаго, и пробудет с ними по обетованию старого Христа до скончания века». Основание для этого последнего своего мнения о непрерывном, невидимом пребывании в их обществе; христов, хлысты видят в том, что волхвы, пришедшие поклониться рождшемуся Спасителю Mиpa, спрашивали: где Христос рождается, а не где родился. Да и в церковной песни поется: Христос рождается, славите. Значит, говорит сектанты, Христос не один раз родился, а постоянно раздается, и христы постоянно являются и существуют в Mиpе¹⁶. Христов «открывшихся» или «изобретенных» доселе было в мире, по понятиям сектантов, шесть (по другим – семь): Аверьян (при Димитрие Донском: о нем есть хлыстовская песня), Иван Емельянов (открывшийся и замученный, по словам другой хлыстовской песни, при Грозном, которого будто бы обличал за жестокость), Суслов, Лупкин, Петров и государь Петр Федорович, в лице которого, по словам хлыстов «открылся Вышний на престоле суда» (тамбовские хлысты седьмым христом считают крестьянина Аввакума Копылова). «Изобретенный» или «открывшийся» Христос, по словам сектантов, повторяет в своей жизни и деятельности всю историю земной жизни Христа Спасителя, или по их выражению, старого Христа: проповедует и собирает свое «малое стадо», которому дает ведат тайны царствия, т. е. своего учения. «Злые иудеи», т. е. люди неверующие в него, враждуют против него, преследуют его и его последователей, наконец распинают его, как это было, например, по рассказам хлыстов, с Иваном Тимофеевичем Сусловым. В свою очередь наш Спаситель, по понятиям сектантов, был и по учению и по жизни совершенный «божий человек», первый провозвестник их учения¹⁷.

И так, очевидно, м.м. г.г., что христы людей Божиих вовсе не то, что еврейские лжемессии, являвшиеся до и после Рождества Христова, или лжехристы первых веков христианства, которые пытались заменить собою личность Божественного Основателя христианства, каковы были: Симон волхв или Менандр, его ученик. И вообще учение хлыстов об их христах на христианской почве не находит ничего себе родственного или аналогического. Между христианскими сектами не было и нет ничего подобного... Единственное учение, которое представляет черты сходства с хлыстовским мифом об их христах, – это индийское учение о многократных воплощениях Вишну. Уж не этот-ли индийский миф непонятным образом отразился в хлыстовском учении, подобно тому, как в наших народных былинах об Илье Муромце и других богатырях, по остроумным соображениям г. Стасова¹⁸, повторились те же фабулы, какие легли в основу индийского, персидского и вообще восточного героического эпоса?.. Не восточное-ли также учение о переселении душ отозвалось в следующих чертах хлыстовского учения, передаваемых священником Сергеевым: «отдельного существования духов, как добрых, так и злых, не признают, а их существование заключают только в человеке. Веруют, что по смерти добрых и угодивших Богу людей души их преобразуются в ангелов, а иные причисляются, по мере заслуг, к лику святых; злые же и грешные души делаются диаволами, а нечестивые люди, не познавшие пути Божия, т. е. веры их, переселяются в cкomoв, гадов и проч. и опять из скотов и гадов переходить в новорожденных младенцев, потому что младенцы, по их мудрствованию, рождаются от нечистоты... Веруя в переселение душ, они так тесно сближают небо с землею и смешивают небесную иepapxию с земною, что земля, по их понятию, ничем не отличается от неба; сам Бог, будто бы, сходя к ним с небес, со всеми святыми ангелами, архангелами и прочими небесными силами, а также со всеми святыми, пребывает с ними во плоти, видимо утешает и ублажает, и они пред ним ликуют и кружатся здесь на земле, думая, что также будут по смерти кружиться на небе»...

Как ни далеко хлыстовское учение от истинного христианства, тем не менее хлысты хотят видеть в Иисусе Христе основателя своего учения, в св. апостолах – проповедников его, в мучениках, преподобных и вообще христианских святых – последователей этого учения. Каким же образом они соглашают это свое учение с сказаниями Библии и церковной истории, когда несообразность его с Библией очевидна с первого взгляда? Не решаясь совершенно отвергать подлинность евангельских и вообще библейских сказаний, наши сектанты в сказаниях Библии, на сколько они не согласуются с хлыстовским учением, видят аллегopию, «духовное, по выражению священника Сергеева, прелагают на чувственное, и чувственное на духовное; представляют невидимое – видимым, неосязаемое – осязаемым, а видимое и осязаемое – невидимым и неосязаемым». Руководством для них при таком толковании Библии служить, так называемое, толковое Евангелие (книга, бывшая в большом употреблении между православными), в котором события евангельской истории истолкованы, с целию нравоучения, в смысле иносказательном, таинственном. Этот иносказательный смысле толкований они принимают за подлинный смысл евангельских сказаний, а буквальный смысл последних – за аллегорический. Что касается до четиих-миней и прологов, рассказывающих жизнь святых, то, производя название пролога не от греческого слова πρόλογος (предисловие), а от русского глагола пролыгию, хлысты говорят, что жизнеописатели святых в прологах и четиих-минеях облыгали святых, изображали их жизнь не такою, какова она была на самом деле (потому что в действительности все святые, по понятиям сектантов, были хлысты, то есть хранили чистоту, совершали корабельные радения и проч.), а иною, для того, чтобы утаить действительную жизнь святых от мира, по силе слов церковной молитвы: не бо врагом твоим тайну повем – подобно тому, как и теперь хлысты в глазах миpa являются добрыми христианами – посещают церковь, исповедаются и причащаются, и вообще бывают, по видимости, лучшими прихожанами православных церквей, в душе презирая Церковь, ее таинства и обряды.

Вот целая система аллегорических толкований Библии и церковных священнодействий хлыстами, как она изложена в записке священника Сергеева. 1) «0 падении первого человека. Ни Адама, ни рая вовсе не было. Под Адамом нужно разуметь ум наш, Ева – это душа, жена или помощница, которую Бог будто бы создал Адаму – это плоть; Едем – общество «Божиих людей»; древа райския – люди их coгласия; дерево среди рая, красное в снедь – прелестный женский пол; змий искуситель – плотское вожделение, чрез которое падает человек в грех, плод древа райского, от которого будто бы вкусили прародители – самый грех.

2) В сказании о переходе израильтян чрез Чермное море: израильтяне зиаменуют истинно верующих (т. е. хлыстов древних), Египет – мире; Фараон – грех; Моисей – закон Божий, жезл Моисеев – сила его; переход чрез Чермное море – избытие соблазнов мирских; манна – слово Божие (изрекаемое пророками хлыстов); скрижали закона – человеческое сердце.

3) В евангельском сказании 0 воплощенш Сына Божия: Дева Mapия – чистая душа, архангел Гавриил – человек, удостоившийся Божией благодати; зачатие Сына Божия – вселение в душу Духа Святого, рождество Христово – обнаружение в хлысте дара пророчества. Страдания Спасителя – скорбная жизнь в мире праведника; смерть Иисуса Христа – грехопадение праведника; положение во гроб – лишение благодати и ослепление житейскими попечениями; Воскресение Иисуса Христа – истинное покаяние; вознесение – преуспеяние в добродетели. В повествовании о самарянке: самарянка – грешная душа, кладязь – крещение, живая вода – Святой Дух, пять мужей самарянки – пять книг Моисеевых. Болящий Лазарь – человеческий ум, немощию побеждаемый; Марфа – плоть, Mapия – душа и проч. Туда, преданной Господа, по сказанию Евангелия, шед удавися; народная легенда дополняет, что Иуда удавился на осине; по толкованию хлыстов это значит, что он женился на Аксинье. «Они говорит о вступившем в брак: такой-то удавился или окрутился, а женитьбу почитают за великий грех, младенцев называюсь грешками; повивальным бабкам, говорит, за их грех и прощения не будет...»¹⁹. Совершенный Иисусом Христом и святыми чудеса сектанты объясняют так. Ходить по водам, яко по суху – значит, жить в миpe и не касаться его соблазнов; гореть и не сгорать (о купине) быть искушаемым и не впасть в искушение, исцелять расслабленных – подкреплять маловерных, восставлять болящих от одра – ободрять унывающих, давать слепым прозрение – научать истинной вере (хлыстовщине), отверзать слух глухим – проповедывать чистоту, отверзать уста немым – поощрять на песнопения во славу Божию и проч. Милоти и козии кожи, в которых, по выражению апостола, прошли святые поприще своей жизни – по понятиям сектантов суть таинства и обряды православной Церкви, который хлысты выполняют для вида, чтобы прожить беспечально, не терпеть гонении «от злых иудеев»... Там, где хлысты не могут библейского или богослужебного текста объяснить в смысле иносказательном, они переиначивают слова и буквы, например, вместо: тело Христово примите, они говорят: дело Христово творите; вместо: разрешение вина и елея (выражение церковного устава) – отпущение винностей прекращение ссор; Иордан река, значит, у них гортань, из которой проистекает пророческое слово – «как река льется».

Подобным образом православным иконам сектанты усвояют символическое значение. Иконостас в целом?» своем составе есть символическое изображение их великого раденья, в полном составе корабля икона, называемая деисус или деисис – малыя радения; иконы двунадесятых праздников – разные моменты хлыстовского раденья; разные иконы Пресвятой Богородицы – суть изображена их знаменитых пророчиц; икона Спасителя в том пли другом виде – изображение того или другого из их христов. В этом смысле хлысты охотно смотрят на иконы и даже покланяются им, хотя гораздо охотнее молятся друг на друга, говоря, что гораздо разумнее поклоняться живому существу, в котором может быть неведомо для поклоняющегося обитает Бог, Дух Святой или даже сам Сын Божий, нежели неодушевленному дереву... У скопцов²⁰ особенным уважением пользуются иконы архангела Михаила, воссидающего на крылатом огненном или белом коне, поражающего копьем змия, и св. Георгия Победоносца, изображаемого в подобном же виде: архангел Михаил и св. Теорий, по их толкованию, изображают скопца, огненный конь – обожженную плоть его, белый конь – пламенную чистоту, приобретаемую оскоплением, змий – знаменует похот плотскую, копье – орудие оскопления: на иконе св. Георгия изображаются, кроме самого святого и змия – царская дочь, им спасенная, царь, отец девицы и город. Первая знаменует душу, спасаемую от вечной погибели – оскоплением, второй – самого Бога, с любовию взирающего на угодный будто бы ему подвиг самоизуродования, третий небо, которого удостоится скопец за свой подвиг...

После всего этого что же такое в глазах сектантов Церковь, ее история, учение, таинства, обряды «Божественную нашу религию почитают простым человеческим изобретением, выдумкою мудрых законодателей, изложенною в равной силе, как и гражданские постановления… Церковь есть учреждение, ничем не отличающееся от ветхозаветной синагоги и других языческих собраний и только предзнаменующее их духовную церковь». Таинств они не признают; особенно издеваются над священством. «С насмешкою говорят, будто вся духовность священного сана переродилась в чувственные знаки. Монашеский, ангельский беловидный чин преобразился в черный... Оком зависти взирая на святительские светлые и блистательные украшения, говорят, что вся благодать церковная окаменела и обратилась в дорогие каменья, золото и серебро, которое могло бы многих бедных пропитать. Вместо всякого благолепия церковного употребляют, при своих богослужениях, простые белые рубахи». «Священников именуют сопатыми ослами». «Супружеское сожитие почитают наравне с беззаконным прелюбодеянием, указывая на слова Спасителя: в воскресении ни женятся, ни посягают, но яко ангелы, ибо почитают себя таинственно воскресшими. Первый человек согрешил не тем, что вкусил плод от древа, а падешем в грех супружеского совокупления». Остальные все таинства отрицают на том основании, что по совершены их, с теми, над кем они совершены, не происходит будто бы никакой видимой перемены, ничего подобного тому, что испытывают хлысты во время своих радений. Истинные христиане, духовные, каковы хлысты, не имеют надобности в чувственных знаках, какие составляют принадлежность церковных таинств: только сущий по плоти плотская мудрствует, а иже по духу – духовная, а идеже дух, там – свобода.

Мы не считаем нужным доказывать, как превратно и несмысленно во всем этот учении хлыстов понимание ими св. Писания. Как для испорченного желудка пища есть уже вред, справедливо замечает Сергеев, и как дряхлеющему малейшее хврастие преткновением бывает, а преткновение предускоряет и самое падение: так и для сих заблуждающих все служит к соблазну – всякое книжное сказание и всякий глагол Божий».

В настоящее время, по-видимому, у хлыстов нет «изобретенных» христов. Последним таким христом признается у них Государь Петр III, который доселе, будто бы, сокровенно живет в стране восточной, иркутской. Место христов заступают теперь у хлыстов пророки. Такой пророк есть непременно в каждой частной хлыстовской общине, даже каждый частный член общины может во время радения удостоиться чрезвычайных даровании и изрекать пророчества. Подобно секте ирвингиан, существующей в настоящее время в западной Европе (особенно в Англии) и в Америке, наши сектанты хотят видеть в своей секте осуществление, повторение Церкви первобытной, апостольской, когда овы были пророками, овы апостолами, овы пастырями и учителями. Когда были у хлыстов христы, при них большею частию было двенадцать апостолов, которые помогали ему «уловлять вселенную». Теперь, хотя и нет у них христов, тем не менее чрезвычайный благодатный дарования Церкви первобытной существуют у них в полной мере: и теперь овому дается Духом пророчество, иному дар языков, иному сказание языков. Хлыстовские пророки обладают, по отношению к своим общинам, чрезвычайными полномочиями и авторитетом, свойственным органам непосредственно действующего чрез них св. Духа, как в постановлении учения и богослужения, так в устроении всей общественной и частной жизни членов секты. По словам г. Мельникова власть Далай-Ламы между буддистами – ничто, в сравнении с тою властию, какою пользуется пророк в хлыстовской общине.

В чем же состоит, и каким способом достигается это нравственное совершенство, при котором простолюдин делается христом или, по крайней мере, пророком? Ответом на этот вопрос служит нравственное учение хлыстов, обстоятельно изложенное и разобранное в книге Добротворского. Мы изложим его лишь в самых общих чертах, словами г. Мельникова. Назначение каждого человека, говорить хлысты, состоит в том, чтобы умереть, воскреснуть и сделаться ангелом, ибо все ангелы (как мы видели выше) суть не что иное, как отжившие люди, сподобившиеся таинственного воскресения. Есть смерть о Адаме и есть смерть о Христе, есть мертвые о Адаме и мертвые о Христе. Смерть о Адаме есть последствие Божеского приговора: земля еси и в землю отъидеши. Смерть о Христе есть смерть таинственная, состоящая в умерщвлении воли, себялюбия и гордости, а главное в умерщвлении плоти, этого злого демонского начала в природе человека, в полнейшем безстрастии и святости. За этою смертию следует погребение о Христе, т. е. отвлечение мыслей от всего внешнего и углубление в самого себя, как в могилу. В тайнике каждой души есть начаток духа Божия, и если кто умер о Христе, говорят хлысты, и спогребся Ему в смерть, т. е. после умерщвления воли и плоти низойдет в самого себя, тот уелышит в себе внутренний голос, и в глубине души своей иайдет царствие Божие, которое внутрь нас есть. Кто услышит в себе этот таинственный голос, тот таинственно воскрес. С той минуты он делается храмом Божиим и Дух Божий живет в нем; с той минуты он оправдится от греха, сделается безгрешным, и тогда ему, как праведнику, закон не лежит.... Таинственно воскресший вместо своей воли получает волю Божию; что он ни делает, что ни говорит – делает и говорит не он, но сам живущий в нем Дух Святой. Если он дурачится, прикидывается юродивым – во всем нужно видеть особенную премудрость Божию, ибо буее Божие премудрее человека есть.

Отсюда уже, с свойственною русскому уму смелостию и последовательностию в выводах, сектанты заключают что даже такие действия таинственно воскресшего, как разврат Радаева, сознавшегося ва судебном следствии в связи с тринадцатью женщинами, беспрекословно отдавшимися ему из повиновения его пророческому авторитету, – есть не грех, а дело святое, так как оно не было делом собственно Радаева, а живущего в нем Духа Святого. Отсюда и свальный грех, которым оканчивается большая часть чрезвычайных или великих радений – дело святое, дело религиозного культа, любовь Христова, – так как совершается непосредственно вслед за радением, когда Дух Святой «накатит» на радеющих: плотское возбуждение, которое является как следствие усиленного раздражения нервов после усиленного беганья «на кругу» – есть действие «накатившего» на них Св. Духа... Дети, зачатые от этого греха, признаются зачатыми по наитию Св. Духа, родившимися не от крове, ни от похоти плотской, ни от похоти мужеской, но от Богa; им усвояется название христосиков воспитываются они под надзором мальчики – пророков, а девочки – пророчиц и впоследствии заступают их места в секте. Таким образом, у секты людей Бояжиих мы находим даже обоготворение разврата, нечто в роде культа Афротиды и Астарты, хотя далеко не в той эстетически-облагороженной форме, в какой он является у греков и народов эллинизованных. А что касается до умерщвления плоти, этого злого, демонского начала в природе человека, посредством воздержания, то в этом пункте хлыстовского учения, равно как в учении о близком сродстве и постоянном общении человека с небом и небожителями, о легком переходе из одного миpa в другой, по нашему мнению нельзя не видеть самой близкой аналогии с гностицизмом.

Хлыстовские раденья, подробно описанные г. Добротворским в 3-й главе его книги, служащие внешнею формою богопочтения таинственно воскресших, составляют явление родственное богослужению греческих евхитов, западных бичующихся и пляшущих и наконец – квакеров. Подобно тому, как во всех этих сектах, беганье и верченье хлыстов на раденьях имеет значение прежде всего аскетическое, делается с целию изнурения плоти (хотя, как видно из последствий, какими они сопровождаются, цель эта достигается в смысле совершенно противоположном):

Богу порадейте,

Плотей не жалейте,

Марфе²¹ не щадите,

Богу послужите,

поют хлысты на раденьях. Затем уже эти богослужебные их действия имеют значение духовного веселия и ликования, по образу небожителей, которых блаженство, по понятиям хлыстов, состоит именно в том, что они «ходят в кругу», доказательство чего видят в словах церковных песней: с небесных кругов слетел Гавриил..., небесного круга верхотворче, Господи... На земле первообраз своих радений сектанты видят в действии царя Давида, который, по выражению церковной песни, скакаше играя, – и в собрании апостолов в Сионской горнице в день пятидесятницы: Дух Святый, по словам одной хлыстовской песни, сошел на них (подобно тому, как он сходит на сектантов во время радений) в то время, как они «радели на кругу».

В дополнение к описанию хлыстовеких радений, имеющемуся в исследованиях гг. Добротворского и Мельникова, сообщаем описание того же предмета Сергеевым, отчасти пополняющее сведения двух исследователей, отчасти разнящееся от них. «Когда наступаешь какой-нибудь праздник, то накануне уходят из домов, под предлогом ярмарки или другой причины, и незаметным образом собираются в тот дом, в котором предполагается раденье. Когда наступит ночь, собираются в одну горницу. Помолившись образам, кланяются в ноги сначала главному учителю, потом всем братьям и сестрам, которые вошедшему отвечают тем же. Вставши, вошедший целует в руку и в уста наставника, потом целуется с прочею братиею. В случай, если собранию грозит какая-либо опасность со стороны мирских властей, прежде, чем начать раденье, расставляют около дома караулы». Все бывают одеты в длинные белые рубахи, нарочито для радений устроенный, с длинными рукавами, а женщины одеты в лучшие свои одежды и подпоясаны голубыми или вообще цветными поясами и лентами. Пред иконами зажигаются свечи; учитель берет кадильницу, кадит иконы и предстоящих; потом, отдавши кадильницу, учитель, по образу наших иepapxoв, кладет себе на плечи полотенце, подобие омофора..., берет в одну руку крест, в другую – зажженную свечу, и вместе со всеми начинает петь: царю небесный.., многое множество моих, Богородице, прегрешений.., большею частию переиначивая слова, отчасти по незнанию, отчасти преднамеренно, применительно к своему учению. Потом, обращаясь поочередно на все четыре стороны, осеняет крестом и свечею предстоящих, приговаривая: Христос воскресе! Предстоящее отвечают: воистину воскресе! Затем ставит крест и свечу на место; все садятся по лавкам и расстилают на коленях платки и полотенца, приготовляясь к раденью. В это время наставник говорит поучение, в роде следующего: возлюбленные мои детушки! не сомневайтесь в великой милости небесного Отца, возлетайте все мыслями на небо к престолу Батюшки Царя небесного, проливайте от сердца теплые свои молитвы к Нему, просите Его, Государя, чтобы ниспослал милость Свою нам, Сына Своего Иисуса Христа к нам послал, изволил бы нам милости Свои послать, излил на нас Духа Святого благодать. «Посидевши затем несколько времени в глубоком молчании, наставник обращается к хозяину дома с такими словами: «ну-ко-сь, господин хозяин, благоволите-ка нам с Государем батюшкою повеселиться, небесною пищею Его насладиться, Богом-светом завладать и на святом кругу его покатать. Хозяин, вставши и поклонившись, отвечает: «родимый ты наш батюшка, вить знаешь: народ Божий собрался не стен моих смотреть, а мягких пирогов твоих покушать и слова Божьего, от тебя, Государь послушать». (У них св. Писание называется сухарями, черствым хлебом, давно уже испеченным, т. е. проповеданным, а их пророчество – мягкими и горячими пирогами, которые вынимаются прямо из печи, т. е. из уст пророка). Тогда наставник, перекрестившись, начинает вместе со всеми молитву:

Дай нам, Господи, Иисуса Христа,

Дай нам, сударь, Сына Божия и проч.

По окончании этой молитвы, один из собрания, заранее предназначенный «ходить в слове», т. е. пророчествовать, как бы в исступлении, вдруг встрепенувшись, вскрикивает, в знак того, что на него «накатил дух», разувается, иногда его разувают сидящие подле него; между тем все собрание продолжает петь протяжно ту же песнь: дай нам, Господи и пр.: когда молитву запоют в третий раз – скорым напевом – он встает, начинает кружиться с всхлипываньем, до тех пор, «пока благодать совершенно им не овладеет»; тогда он останавливается, оправляется, приговаривая; «Христос воскресе»; имея дикий вид, «быстрыми глазами смотрит на всех гордо», называет себя Богом, посматривает в находящейся в его руках платок, как бы в некий талисман, что-то говорит про себя; берет в горсть руки воду и кропишь ею горницу и присутствующих, чтобы к ним не вкралась в корабль какая нечистота, бросает воду на воздух, как бы заливая пожар, т. е. могущий случиться розыск и разopeниe их секты. После этого все встают, крестятся и молятся иа него, а он «тихим и диким голосом», произносить на распев свое пророчество, сначала обращая свою речь к целому кораблю (так называется «общая судьба») в таком роде²²:

Ах мой батюшка, отец – да

Ты услыша ведь меня – да

Ты небесный ведь творец – да

Ты мой-то ведь глаза–да Благослови-ка ты меня – да

Своего-то ведь раба – да

В золоту трубу трубить – да

Во небесный колколец – да

На святом кругу звонить – да

Что могу я без тебя – да?

Ну мой батюшка родной – да Научи-же ты меня – да

Твое слово проповедать – да...

А вы други-ль вы моя – да

Вы меня-то ведь простите – да

Проливайте горьки слезы – да

И вы батюшку просите – да

Умоляйте вы его – да...

Чтобы он ведь заступил – да

Уж за нас-то ведь сирот – да

Упросил бы из рая – да

У небесного царя – да

Уж ведь, птицу сокола – да

Что ведь духа-то свята – да

Уж и к нам-то-ли сюда – да

Утешителя благова – да...

Уж я вижу чудеса – да

Что всходились облака – да

Всколебались небеса – да

Отворяет нам владыка – да

Уж нсбесную-то дверь – да...

Наливается сосуд – да

Уж ведь Божьей-ли рукой – да

Что катить с неба ведь суд – да Стойте все, вы, да со страхом – да

Дарить хочет ведь отец – да

Из нас всякаго ведь даром – да...

Ну живите, не тужите – да...

Только Богу мне служите – да...

Вы имейте чистоту – да

Что ведь девство-то святое...

Не своим – да, ведь умом – да

Уж вам други – да, говорю – да

А все Божьим-то судом – да... и проч.

За «общею судьбою» следует «судьба частная» – предсказанье каждому члену корабля в отдельности. Ниже мы представим характеристические образцы этих частных пророчеств. Здесь пророки истощают всю свою изобретательность, потому что каждому нужно сказать что-нибудь применительно к его частным обстоятельствам. За частною судьбою следует самое раденье, состоящее в беганьи и верченьи на одном месте. Различные виды раденья описаны подробно г. Добротворским: круговое – корабельное, крестиком и проч. В продолжение кружения и скакания, продолжает Сергеев, они поют свои песни «очень согласно и приятно», по временам единогласно всхлипывая, издавая порывистые трели и гоготанье, непрерывно повторяя: ой дух, ой дух, ой дух! Ой гог, ой гог, ой гог! Царь-бог, царь-бог, царь-бог!

Этим гоготаньем они наводят на слушателей ужас, я если послушать их из-за стен, то можно подумать, что они чем-то секутся, от чего и существует в народе молва, будто они, бегая около чана, хлыщутся, приговаривая: хлыщу, хлыщу, Христа ищу! Выйди к нам наружу и дай денег на нужу... При кружении некоторые трясутся, кривляются, топают ногами, приседают к земле, приходят в исступление и говорят «иными языки странные глаголы» которых и сами, конечно, не понимают. Случается, что иной хвалится: «я-де бог велик», а другой отвечает: «а я бог больше тебя», и чтобы решить спор, один другому дает пощечину: кто равнодушно вынесет ее, подставив и другую ланиту, тому и приписывается большее божество: смиренным-де дается благодать... У некоторых сектантов раденье имеют нисколько другой вид: ати, как они называют себя – «старого повету» ограничиваются богослужением, по словам Сергеева, совершенно тождественным с квакерским... Раденье у обыкновенных хлыстов оканчивается пением стихов: воскресение Христово видевше…, воскрес Иисус от гроба..., прикладыванием ко кресту, к руке главного учителя и взаимными лобзаниями со словами: Христос воскрес – воистину воскресе!

Кроме радений, составляющих род богослужения наиболее торжественного, совершаемого только под двунадесятые и годовые праздники, а также в случаях приняла в секту новых членов, есть еще другой род богослужений хлыстов, совершаемых гораздо чаще: это простыл «беседы», в которых бывает все, что и на раденьях, за исключением той торжественной обстановки, какую мы описали выше. Для знакомства с этими «беседами» приводим характеристический рассказ одного обратившегося хлыста. «Однажды, накануне нового года, собрались мы на «беседу», часу в десятом вечера. В пророческом деле ходил домохозяин Федор Силантьевич. Он караулом забыл распорядиться предварительно, и мы были в некоторой тревоге. Он это заметил и обратился к собранию с таким пророческим словом:

Возлюбленные други!

Вы себя не тревожьте,

Надежду на меня, свята духа положьте,

Собор вам я крепкой стеной огорожу,

На караул легион ангелов пошлю...

Врага злого на сто сажень к собору не допущу;

А вы мне святому духу верьте,

Живую благодатную воду мою лейте,

Подите, други, кораблем порадейте,

В духовной моей сане попотейте...

«Мы образовали около пророка корабль и предались раденью со всем азартом, в той надежде, что наш собор караулит легион ангелов. В самом разгаре «божьей работы» вдруг вбегает в собор работница: «бегите кто куда знает, к нам кто-то приехал»! На нас напал панический страх; мы не знали что и делать. Дух Святый из пророка в одно мгновение улетел. Федор Силантьевич только бегал по горнице и ахал. Марья была девка сметливая: успокойся, говорит, сними верву, передень белье, а я приму их и скажу, что ты моешься. Между тем мы все кинулись бежать в одних потных рубашках, босые, кто куда. Снег был по колено, мороз градусов 25-ть, а нам не холодно – жарко; казалось благодать нас согревала. Наконец хозяин проводил приезжих: то были голова и сборщик податей. Нас уведомили и мы собрались – взять свое платье и обувь. Доканчивали беседу уже на другой день. На караул нарядили двух молодцов, а на ангелов уже не надеялись. Сначала говорили о вчерашнем событии. «Эки чудеса Бог творит, говорит один: до выселок – сажен двести; а я домой прибежал – у меня ноги до того горячи, что снег подо мной таял, и готов еще столько же бежать. Ну, милость Божия дивная»! Другой говорит: «я думал, что бегу по траве, а не по снегу; если-б не стыдно было босому и раздетому придти в дом свой, то, кажись, добежал бы до самого своего села (версты три)». Наконец говорю и я: «братцы, а я палец на правой ноге жестоко ознобил», «Это значит – ты повинен греху, отвечал Федор Силантьич: от того благодать тебя и не согревала». В заключение разговора вчерашний пророк обратился к обществу с такою речью: «Господь Бог один и тот же: как древле он разженные одры охлаждал и мученикам казалось, что они лежат не на огненном одре, а на мягкой постели, так и до конца Господь свои чудеса творить будет. Помолимтесь, братья и сестры, поблагодарим Господа за его к нам милости». Началась «беседа». На пророческое дело нарядили Молявку. Она пророческим словом запела:

Вы любезные моя!

Будьте верны до конца:

Не лишу злата венца.

Хотя ворон налетел,

Стадо мое распугал;

А сам Господь Саваоф

С неба на вас поглядел,

Помощь – силу вам послал,

Ноженькам вашим, други,

Теплоту свою сослали;

А мои небесные круги

Все блаженные духи

Невидимо вас одевали,

Тела ваши согревали;

И я, дух святой, с вами невидимо пребывал,

Ваши душеньки в убор небесный убирал,

Bсе ступеньки ваши я сам дух святой считал

За каждую ступень я сторицей заплачу,

А злого врага но гроб вколочу,

Чтоб не смел нужать небесный мой синод,

И не смел-бы тревожить моих верных рабов.

А над вами благодатный всегда мой покров,

Оставайтеся, Бог с вами,

Милость Божия над вами.

Затем последовала частная судьба. Помолившись сперва пред образами, чтобы, благословил ее «небесный доброхот» «идти ей в поход» но его верным рабам», помог ей Евангеле толковой его верным прочитать, чтоб могли они жавого Бога почитать, полного духа в сердца свои включать, Отца и Сына непрестанно прославлять», – она обратилась сначала к Федору Силантьичу, вчерашнему пророку, поклонилась ему с крестным знамением в землю и запела:

Здравствуй, верный, дорогой,

Изобранный воин мои!

Со врагом смело воюй,

Ни о чем ты не горюй.

Хоша злой враг помешал

Совершать мои дела,

И разстроил весь мой здесь

Благодатный кабинет (!)

Я злого того врага грозно накажу,

А тебя, моя душа,

Благодатью награжу,

В царствие определю,

Со ангелами вселю,

Оставайся, Бог ее тобой,

Покров Божий над тобой!

Затем началась судьба Семену Ариновичу:

Здравствуй, верный раб ты мой,

Возлюбленный Симеон!

Ты дивишься на мои

Премудрые чудеса:

Не могли вот телеса

Повредиться от мороза

Так тебе я что скажу:

Bеpa твоя горяча

Несумненная была,

Она тебe помогла,

А благодать-то моя

Теплоту тебе дала.

Будь же верен, до конца;

Не лишу тебя царства,

Обведу все мытарства.

Оставался, Бог с тобой,

Милость моя над тобой.

Потом – судьба Илье Ариновичу:

Ну, Бог помощь и тебе,

Возлюбленный, дорогой:

Ведь батюшка дух святой

И тебе тож помогал,

Твое тело согревал,

Благодатью одевал,

За то, что ты, душа моя,

К Богу сердцем воспылал,

Свое сердце надрывать,

Бога в помощь призывал.

Доведу я и тебя

До небесного дворца,

До блаженного рая.

Во суде меня прости,

А сам в небушко рости.

Дошла очередь до меня.

Ну, поди, душа, на суд.

Ты бери дело в рассуд,

Как Бог верным помогал,

А тебя, душа моя,

Лютый мороз озноблял,

За чем веры не имел.

Ведь сомнение Петра

Нa дно моря повлекло,

И он слезно закричал;

Господи, спаси меня!

Тогда сам Господь Петра

За правую руку взял,

На корабль его поставил,

А Петр Господа прославил.

Так, и ты, душа моя,

Поди Богу помолись,

И праведным поклонись,

Их молитв ceбе проси.

А мне святу духу верь,

Не погубит и тебя

Никакой лютый зверь.

Оставайся, Бог с тобою,

Покров Божий над тобою.

От меня Молявка пошла с частной судьбой по очереди к другим «верным душам» и благодарила за вчерашние труды. А я принужден был, как маловерный, молиться Богу и кланяться всем в ноги. Чрез несколько дней я узнал, что и другие многие ознобили ноги. Тогда я пожалел о своих поклонах, да уже делать было нечего: слово – не воробей; выскочить – не поймаешь. Если-б я не сказал о своем ознобе, конечно и меня мнимый «дух святой» благодарил бы за крепкую веру и труды»²³.

Наконец, к числу обрядов секты Людей Божиих наши исследователи, гг. Добротворский и Мельников, относят еще изредка будто-бы совершаемый хлыстами гнусный обряд причащения телом и кровию. «Во время моления Люди Божии сажают в чан, наполненный теплой водой 16-ти летнюю девицу. Когда она усядется в чане, подходят к ней старухи, делают глубкий надрез на ее груди, потом отрезывают один из сосцов – левый и с удивительною ловкоcтию останавливают течение крови. Во время этой страшной операции дают ей в руки икону Св. Духа (по Мельникову – икону нерукотвореннаго Спаса), чтобы она, углубившись в благоговейное созерцание, легче переносила страшную муку. Потом отрезанный член тела кладут на блюдо, разрезывают на мелкие куски и раздают присутсгвующим еретикам, которые едят их. Когда окончится это людоедство, девицу сажают на возвышенное место, для нее особо устроенное, и все собрание пускается плясать около нее, припевая: поплясахом, погорахом на сионскую гору. Пляска делается живее и живее, безумие достигает высшей степени; вдруг свечи гаснут, и тогда начинается сцена, для которой напрасно будем искать примеров и в язычестве». Эта сцена и есть свальный грех, о котором мы упоминали выше. Нужно, впрочем, заметить, что наши исследователи заимствуют этот рассказ не из оффициальных документов и не из письменных каких-либо показаний самих хлыстов, как это они делают обыкновенно во всех других случаях, даже не столь важных, как настоящий, а из книги Гакстгаузена, который «слышал» этот рассказ от одного «достоверного» лица. Как ни уважаем мы барона Гакстгаузена, особенно за открытое им общинное начало в быту русских крестьян (в чем он, как известно, предупредит самих славянофилов), – мы не находим достаточным его авторитет в настоящем случае. Для того, чтобы переданный выше рассказ мог быть занесен в научное исследование, как несомненный (как это мы находим в книге г. Добротворского), необходимо, чтобы он был подтвержден оффициальным расследованием, чего мы в настоящем случай не видим, не видим даже того, чтобы факт, подобный рассказанному, был упомянут хоть в одном из тех многочисленных письменных источников которые были в распоряжении г.г. Добротворского и Мельникова. Сам же Мельников говорит²⁴, что православный народ питает к хлыстовщине отвращение и какую-то суеверную боязнь; что «о ней ходят в народе странные рассказы, с примесью чудесного, как о колдунах, оборотнях, фармазонах и пр.» Не под влиянием ли подобного взгляда на хлыстовщину сложился и рассказ о причащении телом и кровью? Сам же г. Мельников отрицает, сложившийся подобным способом в среде православных, рассказ о хлыстанья «святыми жгутиками» во время беганья вокруг чана, на том основании, что он не подтвержден судебными расследованиями, хотя о нем говорится в некоторых рукописях, бывших в его распоряжении, и даже в самых песнях хлыстов: почему же он находит более достоверным рассказ Гакстгаузена ни на чем, кроме показания «достоверного» рассказчика, неоснованный? И возможное-ли дело, чтобы такое ужасающее и омерзительное явление, как мнимое людоедство хлыстов, осталось неизвестным ни одному из составителей записок п донесений о хлыстовщине, которых такое множество насчитывает г. Мельников в начале своей статьи, и о нем знал лишь неизвестный «достоверный» свидетель Гакстгаузен?... Оффициально дознан только один вид хлыстовского причащения – хлебом и квасом, существовавший у московских хлыстов, обнаруженных в царствование Анны Иоанновны, – как это видно из дела о квакерской секте²⁵.

Прежде, чем обнародованы будут все имеющиеся в архивах материалы и собраны будут все нужные сведения о хлыстовщине, окончательное заключение о секте было бы делом преждевременным. Тем не менее, на основании имеющихся уже в литературе данных, мне кажется, можно сделать несколько общих выводов и соображений о ней. Так:

1. Пересматривая все имеющиеся в настоящее время в печати материалы для изучения хлыстовщины, особенно статистические данные в книге г. Варадинова, мы не можем не придти к тому убеждению, что секта Людей Божиих, после раскола старообрядства, самый распространенный из всех существующих на Руси видов религиозного разномыслия. Нет, кажется, губернии в Poccии, где бы они, от времени до времени, не обнаруживали своего существования. Начиная с Костромской губернии, где секта появилась в царствование Алексея Михайловича, она обошла сначала все центральные губернии: Ярославскую, Московскую, Рязанскую, Тульскую. Тамбовскую, Владимирскую, Орловскую, Калужскую, Пензенскую. Позже она появилась в губерниях поволжских: Нижегородской, Казанской, Самарской, Саратовской, Астраханской, затем замечены обнаружения ее в губерниях Воронежской и Таврической (шелапуты, ползуны, сусленники); губернии малороссийские, дотоле остававшиеяся чуждыми сектанству, не избегли общей участи, как видно из сообщаемых гг. Мельниковым и Варадиновым данных. Наконец в губерниях северо-западного и эсто-латышского края также от времени до времени оказывались хлысты. Правда, численность сектантов определить даже приблизительно нет возможности. «Ибо свойства сей секты удивительны, скажем словами священника Сергеева: хотя в тайне она больше всех сект хулит церковь, но священных храмов, священства и всей святыни церковной, как те, не удаляется, да и наставники оной не только не запрещают ученикам своим ходить в церковь, но, наравне с благочестивыми, велят принимать всю святыню церковную: не сквернит-де вас cие, детушки, – дабы удобнее вам утаить от мира веру и тайны свои, – иногда-де и из ослей главы истекает вода сладка (т. е. из уст православиых священников не противный сектантам истины)». Применяя к себе слова Спасителя апостолам: вам дано есть ведати тайны царствия, прочим же в притчах, да видяще не видят, слышаще не уразумеют, а также принимая к руководству для себя слова церковной молитвы пред причащением: не бо врагом твоим тайну повем, – сектанты под страшными клятвами дают обещания не обнаруживать своих верований «пред миром». Они, поэтому, усерднее самих православных посещают храм и принимают к себе в дом священников, говеют иногда по четыре раза в год, делают болышие пожертвования в пользу церквей, золотит их куполы, покупают колокола и пр. Удивительно ли после этого, что численность хлыстов определить даже приблизительно – нет возможности, если даже раскольников, открыто отделяющихся от церкви, не могут доселе надлежащим образом исчислять?

2. Народная психология, наука еще новая, только зараждающаяся на западе²⁶, а у нас пока еще вовсе неизвестная, должна с течением времени выяснить причины такой живучести и такого усиления этой странной секты в Росии. Нет сомнения, что то направление религиозного сознания, какое представляет собою наша хлыстовщина, есть явление общеисторическое: гностицизм Александрии и Сирии, евхиты, манихеи и богомилы, бичующееся и плящущие, квакеры и ирвингиане – все это явления, родственные нашей хлыстовщине; мы указали выше в хлыстовщине некоторые черты сходства или даже тождества с этими сектами, а дальнейшее, более обстоятельное изучение нашей секты, по тем материалам, какими, будем надеяться, г. Мельников не откажется поделиться с публикой, покажет нам и новые черты такого сходства или тождества. Но с другой стороны то или другое психическое настроение, в котором берет свое начало каждое учение, каждая секта; существенно условливается складом духовных сил известного племени и народа, национальным темпераментом, историческими и бытовыми условиями жизни.... Г. Добротворский думает, что секта Людей Божиих «вовсе не сродна с на правлением умов русских простолюдинов» (стр. 26), что «основатели секты, привязанные к внешности и неспособные к мистическим тонкостим, заняли свое учение от западных еретиков» (стр. 24)... Нам кажется, что народная психология у нас сделала пока еще слишком мало²⁷, «направление умов русских простолюдинов», склад их духовных сил выяснены далеко не на столько, чтобы можно было говорить так категорически. В настоящем случае нельзя рассуждать a priori, нужно выходить из фактов; а такой факт, как свыше – двухвековое (по меньшей мере) существование секты, ее живучесть и постепенное усиление по всему пространству обширной русской земли, не смотря на условия существования самыя неблагоприятные, едвали может служить подтверждением мнения г. Добротворского, а скорее указывает на тесную органическую связь секты с складом духовных сил русского простолюдина, с нашим народным характером, наконец с историческими и бытовыми условиями русской жизни. Что касается до привязанности русского простолюдина к внешности, к обрядности, то хлыстовщина – не молоканство, вовсе отрицающее внешний богослужебный культ; мы видели, что кроме многочисленных и сложных обрядов, измышленных самими сектантами, хлысты не чужды некоторых обрядов церкви и пародируют их на своих раденьях. Наконец утонченные разсуждения Радаева, не лишенные остроумия и софистической изворотливости, равно как «видения» Аввакума Копылова и других сектантов, вовсе не доказывают «неспособности простолюдина к мистическим тонкостям». Мы еще согласились бы с г. Добротворским, если бы он отнес свое замечание к сектам рационалистического характера: он действительно если и появлялись на Руси, то имели успех лишь временный (жидовствующие); если и существуют в ней в настоящее время (молокане и духоборцы), то численность их далеко не так значительна, как численность хлыстов. Руссский человек есть по преимуществу человек чувства, а в преобладании чувства над мыслию, ощущения над рефлексом и содержится источник мистицизма и мистической экзальтации, характеризующей хлыстовщину.

Влияние исторических и бытовых условий жизни русского простолюдина также заметно отразилось в учении и веровании хлыстов. При решительном отсутствии всякой свободы и самобытности в жизни гражданской и общественной, нашему простолюдину естественно было пытаться вознаградить себя самобытности в жизни духовной, самодеятельностию в области мысли и чувства, и чем меньше было у него свободы в жизни внешней, тем более он должен был обнаружить смелости в неподлежащей заведыванию извне области внутреннего убеждения. В крайностях и абсурдах хлыстовского учения очевидно сказалась страстность раздражения наболевшего чувства, не оставляющая места спокойному рассуждению, которое бы положило во время предел мистическому порыву и не допустило бы мужика сознание своего, человеческого достоинства довести до самообожания. При низком и тяжелом общественном положении простолюдину отрадно утешать себя применением к себе слов Спасителя, что нищих и худородных мира избрал Бог, чтобы посрамить крепких, что Бог утаил свою божественную истину от премудрых и разумных и открыл ее мдаденцам.

Дураки вы, дураки,

Деревенски мужики!

Уж как эти мужики

Словно с медом бураки...

Уж как в этих мужиках

Сам Господь Бог обитает...

Так поют хлысты. Весь энтузиазм, все то глубокое чувство, какие мы находим в хлыстовских песнях и какие ставят эти песни, по нашему мнению, выше всех других видов народной лирики, возникают из убеждения, с такою простодушною наготою выраженного в этом не большом отрывке. Вот почему мы думаем, что с отменою крепостного права, вообще с улучшением общественного положения крестьянина, особенно же с успехами образованности в среде крестьян, хлыстовщина, как и другие секты, почерпающие свою живучесть в тяжелом положении и невежестве нашего простого народа, должны все более и более ослабевать. Не даром в последнее время у хлыстов уже перестали являться христы, и начальники хлыстовских общин именуют себя уже только пророками или даже просто – кормщиками кораблей; не даром учение Радаева уже чуждо крайностей учения Суслова, а учение Аввакума Копылова еще мягче и менее враждебно учению церкви.

В социальных условиях жизни нашего простолюдина находит себе объяснение и тот гностический аскетизм, какой, по крайней мере в принципе, в учении, если не в практике, составляет одно из более выдающихся харнктеристических отличий хлыстовщины. История воспитала в русском человеке особенную наклонность к аскетизму. Припомним чрезвычайное развитие у нас монашества, в первую, до-петровскую половину нашей истории, припомним историю образования мнимо-монастырских раскольнических общежитий и скитов – олонецких, иргизских и других – это упорное отрицание брачного принципа раскольниками в течение столетий, и нам станет несколько понятною подобная же наклонность в хлыстовщине. Исторические судьбы нашего простолюдина были таковы, что мало оставляли ему возможности думать о наслаждениях и радостях брачной жизни. Они отнюдь не способствовали развитию в нем привязанности к благам земной жизни вообще и оставляли лишь одно: гадать о блаженстве в жизни загробной.

Но вот среди тяжелого и малопроизводнтельного труда, среди нужд и злополучий крепостного быта выпадают для простолюдина дни отрады и покоя – праздники. В то время, как «мирской» человек предается безобразиям пьяного разгула, хлыст тайком отправляется в «божий дом», в «сионскую горницу».

На святом кругу гулять,

Бога-света прославлять,

В золоту трубу играть,

В живогласну возглашать,

переживать наслаждения сильных фнзических ощущений и мистического экстаза в «бане духовной», пить «пиво²⁸ духовное»:

Варил пивушко-то Бог,

Затирал Святой Дух,

Сама матушка сливала,

Вкупе с Богом пребывала;

Святы ангелы носили,

Херувимы разносили...

Это «потенье в бане духовной» заканчивается иногда, как мы видели, свальным грехом – явление, по-видимому, противоречащее той аскетической проповеди, которую слышат хлыст на том не раденьи. Но в то время, как «мирской» простолюдин, дозволяющий себе подобный трех после плясок и песен на посиделках, спокойно совершает его, как заведомый трех, нимало не стесняясь запрещенный своего исповедания, – а раскольник-федосеевец в подобном случае вступает в сделку с своею совестью, придумывая казуистическое оправдание греха («не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься) хлыст, согласно с своими религиозными убеждениями в том, что для других составляет трех, видит дело религиозного культа, «любовь Христову». В порывах грубой чувственности, пробуждающихся с особенною силою, вследствие бегания и прыганья, одновременно с порывами мистического экстаза, хлыст, лишенный руководства св. Церкви, не в состоянии усмотреть ин закон, противовоюющ закону ума; он отождествляет одно с другим, порыве грубого инстинкта с мистическим экстазом, и тот и другой возводить к одному источнику. Для него тут нет насилия совести, хотя, конечно, с православной точки зрения такое кощунственное извращение истины есть величайшая дерзость, до какой только может дойти человек.

3) Но вопросу о происхождении секты и времени появления ее на Руси мы встречаемся с двумя противоположными воззрениями. Г. Добротворский относит начало секты к первой половине XVII века, к началу царствования Алексея Михайловича, когда «умные люди», по выражению одной хлыстовской песни, пораженные оскудешем в мире чистоты и благочестия, собрались на святое место и своими молитвами созвали с неба на землю Господа Саваофа, в лице крестьянина Данилы Филипова, который, даровав им Сына Своего, Христа, в лице Суслова, вознесся на небо. Но мнению г. Мельникова, секта людей Божиих перешла к нам из Греции, чрез Болгарии, и занесена вместе с христианством еще при св. Владимире, болгарскими священниками; хлыстовщина, по мненнию г. Мельникова, есть тоже богомильство или павликианство, которое в свою очередь было ничем иным, как видоизменением манихейства, древнейшей из христианских сект востока, образовавшейся из смешения христианских понятий с учением Зердушта или Зороастра и проч.²⁹, Есть еще третье мнение, по которому хлыстовщина произошла из слияния ереси Бакшина и Косого с учением квакеров, или же явилась как и непосредственное порожденье проповеди квакерства на самой невежественной почве русского народа, не развитой рационализмом³⁰. Все же вообще исследователи согласны в том, что хлыстовщина есть продукт чуждой нам истории, целиком,. искуственно, пересаженный на русскую почву, и отнюдь не хотят допустить, чтобы хлыстовщина была местным произведением русской национальности, нашим доморощеным детищем. Нам кажется, что прямую генетическую связь хлыстовщины с тем или другим иноземным учением доказать весьма трудно; самая множественность доктрин, с которыми соприкасается хлыстовщина в частностях своего учения, доказывает, что оно не было простым повтореньем с чужого голоса учения одной какой-либо секты. При сходстве или тождестве многих частностей хлыстовского учения с учениями сект востока или запада, в основной своей доктрине – о многократных воплощениях Сына Божия наша секта вполне самобытна. Точно также трудно доказать, что сходство или даже тождество частностей хлыстовского учения с учетами западными было следствием прямого заимствования из этих последних. Ближе всех наша секта к богомильству, как это доказывают выписки из слова пресвитера Косьмы на богомилов³¹, но соображения г. Мельникова о заимствовании хлыстами своего учения от бодгарских священников страдают натянутостию и едва-ли выдержат строгую критику. Больше значения в смысле мнения г. Мельникова имеют некоторые факты, приводимые г. Добротворским, который, впрочем, приводит их отнюдь не имея намерения доказывать мнение г. Мельникова: так, по словам св. Димитрия Ростовского в розыске, о Суслове говорили, что он родом турченин, очевидно на том основании, что Суслов был, как и его преемник Лупкин, беглый солдат и оба они участвовали в походах против Турции, следовательно были в Болгарии или вблизи ее могли там познакомиться с остатками богомильства. Затем г. Добротворский приводит показание одной хлыстовской богородицы, записанное священником Вазерским о том, что «секта хлыстов происходит от запорожских казаков, бежавших в турецкие владения (Некрасовцово?). Там они имеют главного настоятеля секты, в виде Христа»³² и проч. Но указывая все эти факты, г. Добротворский тем не менее не пришел к мнению о тождестве хлыстовщины с богомильством, а находит все-таки возможным заключать о происхождении нашей секты с запада, из Польши и Силезии. Главным же образом г. Добротворский видит тождество нашей секты людей Божиих с Авиньонским братством народа Божия или нового Израиля, основанным в Петербурге известным искателем приключений в Poссии, в царствование Екатерины II, поляком Грабиенкой и потом с масонством, которое, как известно в конце прошедшего и начале нынешнего столетия имело большой успех в Pocсии. В подтверждение своего мнения г. Добротворский находит достаточным привести две три мысли из масонских сочинений и указывает на то, что Радаев ссылался в оправдание своих мнений, на сочинения г-жи Гион… Что касается до авиньонского братства, то достаточно прочитать статью г. Лонгинова, на которую ссылается г. Добротворский³³, чтобы видеть, что затея Грабиенки имела чисто-политический характера, только прикрытый мистической доктриной, которая впрочем далеко не тождественна с учением хлыстов. Ссылка Радаева на «Евангелие» г. Гион, как и вообще большое употребление в среде хлыстов сочинений мистической литературы (сочинений Эккартсгаузена, Штиллинга и друг.)³⁴, доказывает только то, что хлысты искали подтверждения своего учения везде, где могли, что в мистицизме начала нынешнего столетия они видели одно из слабых проявлений «истинного ведения», открываемого в полной мере духом Божиим собственно хлыстам. Не говоря уже о том, что масонство явилось у нас значительно позже хлыстовщины, – ни хлыстовсвих христов, ни радений, ничего подобного этим двум коренным отличиям хлыстовщины не было в масонстве. Масонство – берет свое начало совершенно в другом источнике, нежели хлыстовщина, – оно не религиозная доктрина, мистико-философская, отчасти политическая (розенкрейцерство) учение... Точно также хлыстовщина не есть квакерство, как оно не есть богомильство и масонство. С квакерством еще чаще отождествляли хлыстовщину чем с богомильством и масонством³⁵, на том основании, что Яков Барлей основал квакерство в Англии, а Анна Лей восставала против браков – в то самое время, как Прокопий Лупкин проповедывал у вас хлыстовщину. Но во всем остальном, кроме обрядов, наша хлыстовщина столь же существенно отличается и от квакерства, как от богомильства и масонства.

С своей стороны допуская, что хлыстовщина есть повторение на русской почве явления общеисторического, так как в ее учении есть много аналогического или даже тождественного с учением секте греко-болгарских и западно-европейских, мы однако хотим думать, что это общеисторическое явление возникло у нас в начале вполне самобытно, возникло из повторения тех общих условий, каким обязаны своим происхождением подобные секты на западе и в Болгарии, вне всякой прямой исторической и генетической связи с этими последними. Близкая аналогия нашей секты то с тою, то с другою из сект западных и болгарских указывает лишь на общий источник тех и других учений, который содержится в одинаковых для всех людей законах человеческого духа, в их неправильном одностороннем развитии. Г. Мельников указывает на обстоятельство, в высшей степени важное в настоящем случай, которому сам он, впрочем, не придает должного значения. Это – близкия отношения основателя хлыстовщины Данилы Филиппова с некиим чернцом Капитоном (по имени которого хлысты долгое время, а в некоторых местностях и до селе назывались капитонами), о котором отнюд нельзя сказать, чтобы он был в сношениях с кем-либо из западных сектантов-мистиков. Этот Капитон, которого наши исследователи несправедливо приурочивают к расколу старообрядства³⁶, удалившись из монастыря, в котором жил сначала, учил, будто ни Церковь, ни таинства не нужны для спасения, что для этого достаточно одной молитвы и других личных подвигов богоугождения, а всякое внешнее содействие в жизни духовной излишне, прежде же всего нужно умерщвление плоти посредством строгого поста и других аскетических подвигов. От этого гордого отрицания необходимости всякой свышеестественной помощи в деле спасения до хлыстовского самообожания, до христовщины – один шаг. Этот шаг сделал ученик Капитона – Данила Филипов. Замечательно, что другой ученик Капитона Подрешетников первый установил обряд причащения – изюмом, который впоследствии мы не раз встречаем в истории хлыстовщины. Подобно тому как у современных хлыстов (в некоторых кораблях) на годовом раденьи, во время пения песен в честь «матушки сырой земли», выходит из подполья богородица, неся на голове чашку с изюмом или другими сладкими ягодами и причащает ими присутствующих³⁷, у подрешетников «избираема была девица, которая наряжалась в цветное платье и скрывалась в подполье избы, и чрез несколько времени... выходила из подполья, неся на голове решето, наполненное изюмом и покрытое чистым платом и, произнося слова по подобию иepeйcкому: всех вас да помянет Господь Бог во царствии своем, причащала их, раздавая ягоды»³⁸. Этот вид причащения при Лупкине был заменен причащением хлебом и квасом. При Лупкине же и Андрей Петрове мы видим в первый раз хлыстовские раденья в виде верченья, скаканья, что подало повод тогдашней следственной коммисии отождествить секту с квакерством. Но на заимствование нашими сектантами этих обрядов от квакеров или от средневековых бичующихся нет ни малейших исторических указаний... Уже в позднейшее время, в начале нынешнего столетия, в эпоху непомерного развития мистицизма в Poccии в самих разнообразных видах, в лице своих членов из высшего общества (хлысты михайловского замка), хлыстовщина приходит в соприкосновенье и с квакерством и с масонством, и, нет сомнения, испытала на себе влияние этих сект, оставаясь, по прежнему, верною своей, самобытно измышленной, основной доктрине, и только после этаго она получает тот распространенный вид, в каком мы находим ее в учении Радаева и Копылова.

Высказывая в своей записке постоянное негодование на безобразие хлыстовского учения, Сергеев упоминает и о некоторых добрых свойствах хлыстов. «Они между собою очень дружелюбны, говорит он; хотя и бывают между ними ссоры, но неболышия и скоро прекращаются миром... Любят ходить опрятно, а достаточные и щеголять. Брадобритием и немецким платьем не гнушаются. Между ними не встречается пьянства, так как употребленье спиртных напитков запрещено еще Данилой Филиповым. Большинство хлыстовских пророков обладают значительною начитанностью в св. Писании и церковных книгах и вообще вражды против книжного образования, которую будто бы проповедывал Данила Филипов, между современными хлыстами незамечается, напротив Аввакуму Копылову, христу тамбовских хлыстов, когда Он был на седьмом небе, Бог велел «доходить по книгам» о том, что есть грех, и что спасенье... Радаев же знаком не только с св. Писанием и аскетическими твореньями отцев Церкви и церковных писателей, но и с произведениями светской мистической литературы.

Будем надеяться, мм. гг., что с успехами народного образования, для которого так много делается в настоящее время, народ наш все более и более будет выразумевать истину православия, что с улучшением общественного положения и материального быта нашего духовенства, о чем так усиленно заботится в последнее время наше правительство, оно приобретет более нравственной силы в народе и вместе с тем более способов для обращения заблуждающих на путь истины и для успешной духовной борьбы со всеми заблужденьями, существующими в нашем народе, богатое религиозное чувство которого питается такою недостойною пищей. Такого рода борьба единственное средство против сектантства. Г. Мельников взывает к полицейскому преследованию и настаивает на истреблении хлыстовщины – правительственными мерами. Мы не считаем себя в праве в настоящем случай входить в рассмотрение вопроса: насколько – дело науки и литературы предрешать подобным образом действия администрации; но нам кажется, что история раскола, за все время его существования, достаточно доказывает, что полицейские меры способны лишь разжечь фанатизм сектантов, отнюдь не принося пользы делу истины. Нам кажется, что наука сделает все свое дело, если познакомит с сектой, с сущностью и подробностями ее учения и т. п. «Обстоятельные сведения о каком-нибудь темном учении, справедливо говорит г. Добротворский, служат лучшим началом к обличению их несостоятельности. В древности возникали в среде христианства секты, сильные софистической диалектикой, умом и энергией своих представителей; но, обсуживаемые всенародно, они исчезали с изумительной быстротою... Особенно распространяется секта, если, скрывая в тайне сущность ее учения, в тоже время открыто вооружаются против нее не мерами убеждения, а полицейскими: есть, должно быть, думает народ, какая-нибудь опасность для веры в их учении; есть, значит, какая-нибудь несостоятельность в православной Церкви, если она защищается против каких-то неведомых еретиков силою светской власти. А между тем ни опасности для православной веры, сильной своею истиною, ни опасности для Церкви, которой не одолеют врата адовы, не предеставляют тайные секты... Вся тайна успеха их в тайне... Приподнимите завесу пред глазами народа и секты потеряют свою таинственную прелесть».

Николай Барсов