XXVIII. Новая книга для народа
(Золотая Грамота. Народная хрестоматия, составленная Фед. Вас. Ливановым. Москва, 1875 г.).
Составление книги для народа – далеко не такое легкое дело, как иногда думают. Когда покойный Щербина приступал к составлению своей «Пчелы», он предварительно изложил печатно свои понятия о задачах и характере подобного издания в известной статье, напечатанной в свое время в «Отечественных Записках», и не прежде, как выслушавши критические замечания на эту статью со стороны лиц компетентных, выпустил в свет свое, во многих отношениях весьма почтенное, издание, имеющее разве один существенный недостаток – плод одностороннего увлечения доктринами литературной школы, к которой принадлежал составитель «Пчелы» – преобладание в ней археологического-летописного элемента.
Не так посмотрел на дело составления народной энциклопедии известный сочинитель сборников «Раскольники и Острожники» (со степенью научного и литературного достоинства которых читатели наши достаточно знакомы по трем рецензиям, помещенным в «Христианском Чтении» и в «Церковном Вестнике»), Ф. В. Ливанов, издавший ныне новый свой труд под многообещающим заглавием: «Золотая грамота, первая в России учебно-воспитательная хрестоматия, заключающая в себе более 1,000 статей, настольная книга для всего русского народа, составленная и изданная Фед. Вас. Ливановым (кандидатом богословских наук академии) к употреблению в народных школах и всех ведомств российской империи для всех классов уездных и духовных училищ, мужских и женских, а также гимназий и прогимназий, гражданских и военных, женских пансионов, приютов и институтов. Посвящается дворянству и духовенству, всем, кому вверено русским царем воспитание русского народа».
При всем желании сказать что-либо хорошее книге, составленной «кандидатом богословских наук академии» притом, как уверяет составитель в предисловии, «под руководством некоторых искренно к нему расположенных архиереев, многих профессоров академий, его товарищей по воспитанию, известных по своей учености лиц высшего духовенства Петербурга и Москвы», мы решительно затрудняемся это сделать. Просмотрев внимательно «Золотую Грамоту», мы пришли к убеждению, что она составлена при полном отсутствии какого бы то ни было понимания самых элементарных требований педагогического и народно-дидактического изложения, так что, по нашему мнению, книга г. Ливанова решительно не пригодна ни в смысле настольной книги для учащихся, ни в смысле хрестоматии – энциклопедии для грамотных простолюдинов. Настольною книгой для школ «Золотая Грамота» г. Ливанова, не может быть, по нашему мнению, потому, что каждый из отделов, входящих в состав «Золотой Грамоты», составляет в школах особый учебный предмет, служит материалом специального (конечно, в пределах элементарного курса) преподавания, но нарочито для того составленным, рассмотренным и одобренным учебными и учеными комитетами программам и руководствам. Уже судя, a рriori, не трудно догадаться, что изложить в двух небольших томиках целые учебные предметы с тою полнотою отчетливостию, с какою они излагаются в классном преподавании и в школах в отдельно издаваемых руководствах, положительно невозможно. Особенно напрасным представляется нам введение в «Золотую Грамоту», в полном составе, курсов священной истории ветхого и нового завета и русской гражданской истории. В любом из элементарных учебников, принятых в руководство в наших школах, оба эти предмета, по нашему мнению, излагаются и полнее, и удовлетворительнее, нежели как мог это сделать г. Ливанов в своей книге, при том разнообразии предметов, о которых он нашел необходимым трактовать в ней. Не удовлетворяет нас в «Золотой Грамоте» и глава «об обязанностях христианина». О том, что такое, вера, надежда, любовь и другие христианские добродетели, в чем состоят обязанности человека в отношении к Государю, отечеству, властям предержащим, к пастырям церкви, к учителям наставникам, к родителям, к детям и т. д., в нашей духовной литературе есть столько прекрасных рассуждений, пространных и кратких, отличающихся и полнотою содержания, и должною отчетливостию, и общепонятностию изложения, что составителю хрестоматии вовсе не было надобности сочинять вновь, на скорую руку и, как сейчас увидим, кое-как новые трактаты о тех же предметах; – стоило лишь поближе ознакомиться с нашею духовной литературой, сделать из нее выбор соответствующих программе издания статей, и – перепечатать их на страницах своей книги. Не говоря уже о творениях святоотеческих и писаниях наших отечественных богословов-проповедников, начиная с св. Тихона Задонского, укажем на прекрасную книгу «Об обязанностях христианина» (протопресвитера В. Б. Бажанова), бывшую столь долго руководством в светских учебных заведениях, кратко и просто-общепонятно, излагающую истины нравственного христианского учения, – любая глава из которой могла бы с полным успехом заменить собственные разглагольствования г. Ливанова. Ведь хрестоматия, по общепринятому понятию об этого рода изданиях, должна именно содержать в себе отрывки из образцовых писателей, представляющие образцовое, так сказать, классическое решение, известных вопросов, – образцовое, не только по мыслям, но и по изложению. Так всегда составлялись хрестоматии от начала учебного дела; так всегда поступали люди, пользующиеся более или менее прочною репутациею в педагогическом мире, и в этом отношении все известные в нашей литературе составители хрестоматий, – начиная с Максимовича, автора старинного «Друга Детей», оканчивая бароном Корфом, автором недавно изданного «Нашего Друга», – гг. Ушинский, Талахов, Паульсон, Перевлесский, Новаковский, Водовозом, Филонов и множество других издателей популярных сочинений, – которых г. Ливанов совершенно напрасно обвиняет всех огулом в безбожном реализме, – не во гнев будь ему сказано, поступают гораздо целесообразнее и умнее: в большей части этих изданий, если не во всех, есть отдел, религиозно-нравственного чтения, составленный из более замечательных отрывков или из святоотеческих творений, или из наших отечественных богословов-проповедников, или наконец из рассказов библейского и церковно-исторического содержания, заимствованных из лучших духовных изданий.
Составитель «Золотой Грамоты» пренебрегает этим общепринатым способом составления хрестоматий и предпочитает сам компонировать небольшие трактаты разных догматических нравоучительных предметах – по своему излюбленному, ему одному свойственному диковинному методу, с таким изумительным успехом примененному им в издании «Раскольники и Острожники»: две-три фразы из одного автора, две-три – из другого, две-три своих собственных; вместо логической связи между этими клочками – знаменательные многоточия, и – статья готова. Нужно, напр. г. Ливанову скомпонировать для своей хрестоматии нравоучительный трактат «О любви к отечеству»: он берет известную статью Карамзина «О любви к отечеству и народной гордости», отнюдь, разумеется, не упоминая о ее авторе, пересказывает эту статью отчасти подлинными словами, отнюдь не отмечая этих слов общепринятыми для подобных заимствований грамматическими знаками – ковычками, отчасти в вольном перифразе, некоторые слова и целые предложения выпуская, некоторые вставляя от себя вновь, вообще обезображивая образцовый оригинал до последней степени, приделывает соответственное нравоучение, обращенное «к русскому народу», – и нравоучительный трактат для хрестоматии готов. Чтобы наше заявление не показалось читателю голословным, приводим из этой статьи небольшую выдержку, по которой читатель сам может судить о характере степени достоинства мозаической работы г. Ливанова.
«В свете нет ничего милее жизни; она есть первое счастие. А начало всякого благополучия во всякой стране имеет для нашего воображения какую-то особенную прелесть. Лапландец, рожденный почти в гробе природы, не смотря на вечный холод, любит хладный мрак земли своей. Переселите его в счастливую Италию – он взором сердцем будет обращаться к северу, подобно магниту, это есть любовь к отечеству (подчеркнутые слова вставлены г. Ливановым, остальные принадлежат тексту подлинника. Далее несколько мыслей подлинника опущено затем начинается вольное переложение карамзинского текста, из которого составитель статьи удерживает лишь некоторые слова). Но любовь к отечеству, называемая обыкновенно патриотизмом, состоит не в одном чувствовании расположения к родине, не в ненависти к прочим государствам и поношении их, но в постоянном деятельном стремлении по возможности делать все, чего требуют Государь и благо отечества, заботиться об удалении всего, что может вредить достоинству власти Государя, правам и пользе соотечественников и благу отечества и по мере сил и способов содействовать благосостоянию отечества. Мы живем в царстве русском. Наше русское царство устроено именно по образу вечного царства. Нами управляет один царь. Он пасет нас как пастырь; мы все представляем из себя как бы одно стадо; нас одушевляет один дух повиновения; мы послушны одному гласу». Далее следует ряд отрывочных мыслей, почерпнутых из соответствующей главы курса нравственного богословия, искуственно сплетаемых с сентенциями самого составителя книги. Все эти мысли, пожалуй, хороши сами по себе; но было бы гораздо лучше, если бы составитель книги, вместо этого перифраза и искусственного натянутого подбора чужих мыслей, перепечатал в своей «Золотой Грамоте» одну из проповедей протоиерея Ключарева на день восшествия на престол Государя Императора, отличающихся большею полнотою и зрелостию мыслей о том же предмете, а главное – большею связностию и изяществом изложения; или даже отрывок из статьи Хомякова: «Мнения русских об иностранцах».
Что касается до других статей того же отдела, составленных по известным курсам нравственного богословия, то они еще менее удачны. Предоставляем самим читателям решить вопрос, насколько удобны для детского или простонародного понимания места в роде следующих: «Надежда как бы перстом в каждое мгновение указует отдаленное и невидимое; потому что желанием отдаленного как бы огнем разжены все части души и отсутствующее вменяется ими (надеющимися) за присущее и не могут они дать себе отдыха в стремительном течении, совершаемом с радостию». Или: «Каждое государство есть ни что (не что) иное, как некоторый участок во всеобщем владычестве Вседержителя, отделенный по наружности, но невидимою властию сопряженный с единством всецелого; есть великое семейство человеков, которое по умножении своих членов и разделении родов, не могши быть управляемо, как в начале, единым естественным отцом, признает над собою в сем качестве избранного Богом и законом Государя; есть союз свободных нравственных существ, соединившихся между собою с пожертвованием частию своей свободы для охранения и утверждения общими силами закона нравственности, который составляет необходимость их бытия». Еще: «душа христианина, напитанная истинною верою, постоянно стремится излиться огнем молитвенных возношений к Богу». Все это, повторяем, мысли прекрасные; но изложение – ни сколько не приспособленное в пониманию ни детскому, ни простонародному. Тем же недостатком – неудопонятностию изложения – отличаются весьма многие статьи других отделов хрестоматии. Что, например, поймет читатель-простолюдин или ученик начальной сельской школы в известном прекрасном – поэтическом определении истории, сделанном Карамзиным, которое составитель «Золотой Грамоты» предпосылает своим рассказом из русской истории (составленным, по словам г. Ливанова, ни более ни менее, как по осьмнадцати известным русским историкам): «История есть священная книга народов, есть зерцало их бытия деятельности, скрижаль откровений и правил, завет предков к потомкам, дополнение, изъяснение настоящего и пример будущего.... История, отверзая гробы, поднимая мертвых, влагая им жизнь в сердца и слова в уста, из тления вновь созидая царства, представляя воображению ряд веков с их различными страстями, нравами, деяниями, расширяет пределы нашего собственного бытия; ее творческою силою мы живем с людьми всех времен» и проч.
Мы не находим, также, удачно составленными множество «биографий» – святых, отцов церкви, иерархов, замечательных людей, писателей – какие находим в издании г. Ливанова. Биографии эти слишком кратки, представляя нечто в роде послужных списков, и слишком бесцветны для того, чтобы могли иметь то образовательно-воспитательное действие на читателей-детей и простолюдинов, которого ожидает от своей книги г. Ливанов. Они годятся разве в качестве справочного-календарного указателя цифровых и тому подобных данных о годе рождения, местах служения, времени смерти и т. п. замечательных исторических личностей, для тех, кто имел возможность предварительно ознакомиться с подробностями их жизни из специальных их биографий. В этом отношении, нам кажется, было бы более целесообразным вместо краткого голословного перечня главных событий жизни замечательных личностей, предложить в хрестоматии подробные и рельефные рассказы более поучительных отдельных фактов из их жизни, как это делается, например, в известной книге «Училище благочестия» во многих хрестоматиях. По местам в книге г. Ливанова много вредит делу непомерное его пристрастие к слишком резкой полемике, с присоединением к ней, по местам, уже вовсе неуместной книгопродавческой рекламы. Вот, например, «биография» Тургенева в «Золотой Грамоте»: «Тургенев, шестидесятилетний старик, в настоящее время первый лучший русский писатель. Выше его в настоящее время никого нет. Ему все поклоняются (исключая материалистов и сумасбродных нигилистов) и ценят в его сочинениях глубокий смысл, трезвую философию и поэтический талант. Имя его бессмертно в России! Невежды недавно еще поносили Тургенева (литературная челядь). Но это нисколько не умалило достоинств бессмертного русского писателя, на сочинениях которого воспиталась вся современная Россия. Сочинения Тургенева изданы Салаевым в VIII томах и составляют насущную потребность каждого образованного семейства в России».
Но всего более, по нашему мнению, неудачны в книге г. Ливанова предисловия и послесловия, которыми составитель «Золотой Грамоты» обставляет важный отдел своей книги. Здесь г. Ливанов выходит из своей сферы компиляции и перифраза чужих мыслей, в следствие этого, сочинительство его до того здесь не складно, что из под его пера не выходит ничего, кроме поголовной, бесцеремонной, в педагогической книге вовсе неуместной и до последней степени надоедающей брани против материалистов и нигилистов, да пустой, иногда стихотворной, фразеологии. Материалисты и нигилисты, бесспорно, не хорошие люди, но зачем же брань? Не довольно ли было упомянуть о них, в первом предисловии, затем в дальнейшем содержании книги ограничиться положительным изложением учения церкви и здравых идей политических и иных, в форме, доступной читателю простолюдину?
За всем тем, мы должны заметить, что в «Золотой Грамоте» есть нечто, что с пользою может быть прочитано; это – элемент чисто-хрестоматийный, то есть, стихотворения, рассказы, пословицы, басни т. п., где сочинительство г. Ливанова не могло иметь места. К сожалению, чтение этой части книги значительно затрудняется таким непомерным множеством опечаток, какого мы еще нигде никогда не встречали. Повторяем: мы от всей души сочувствуем прекрасной цели, которой вздумал послужить г. Ливанов, воодушевясь сознанием современных нужд народной школы и грамотного простолюдина, – сочувствуем тому религиозно-нравственному и патриотическому идеалу, который предносился его воображению, когда он брался за составление своей «Золотой Грамоты»; но осуществление этой доброй цели у него вышло до того неудовлетворительно, что его издание имеет весь характер спекуляции, и, во всяком случае, в заключение своей заметки, мы не можем не припомнить ему русской пословицы, в числе других приведенной в его книге: «всякое дело мастера боится».