XIX. Запоздалые сетования
Не так давно в Петербурге издана интересная во многих отношениях книга с заглавием: «Русские общественные вопросы». Наше внимание в этой книге останавливают на себе две статьи отца Беллюстина, сделавшего себе известность в нашей литературе и обществе не столько весьма хорошими «беседами о православном богослужении», вышедшими уже несколькими изданиями, сколько своей давней церковно-публицистической деятельностью. Одна из новых двух статей его трактует «о духовной администрации», другая – имеет своим предметом «вопрос о выходе из духовного звания». В первой статье автор прежде всего непривлекательными чертами рисует нравственную физиономию православного русского духовенства. Оно, по словам статьи, никогда не отличалось «особенно крепкими стремлениями к жизненной правде и законности действий». На тот случай, если бы кто стал сомневаться в справедливости такого заявления, автор находит достаточным указать на то, что архивы консисторий, переполненные «делами» о духовенстве, не остаются без новых пополнений «ни на один год, ни на один месяц», что эти «дела» шли и идут нескончаемой вереницей. А известно, что еще бóльшая часть того, что составляет содержание архивных «дел», улаживается, проходит без следственных процедур и не восходит до консисторий. Затем автор ставит вопрос: чему же обязано духовенство такими своими ненормальными стремлениями, и отвечает: администрации и ее влияниям.
Мы не будем долго останавливаться на заявлении автора о деморализации нашего духовенства, служащем точкой отправления для его дальнейших рассуждений: наши священники те же люди, и ничто человеческое им не чуждо, не чужды и слабости, и пороки, и, пожалуй, слабое чувство законности, хотя, думается нам, отнюдь не в бóльшей мере, чем другим классам общества. Тот факт, что консистории доселе «наполняются» делами о духовенстве, ровно ничего не доказывает; другое дело – если бы автор, представив подробную статистику судных дел о духовенстве, производящихся в консисториях, и определив процентное отношение этих дел к числу лиц духовного звания в России, в параллель с подобной жe статистикой судных дел о лицах других образованных классов общества, доказал, что проступков и преступлений духовенство совершает больше, чем лица других общественных классов. Между тем, если верить нашей обличительной литературе, «особенно крепкими стремлениями к жизненной правде и законности действий» у нас не отличается решительно ни один класс общества... Но обратимся к дальнейшим рассуждениям автора о церковной администрации.
Весь источник зла в духовенстве, по мнению автора, в главных деятелях его администрации. И странное дело, удивляется автор, все эти «главные деятели церковной администрации» по рождению и воспитанию принадлежат к духовной среде; ей, следовательно, должны бы принадлежать и все их симпатии. Все они по данным обетам, не принадлежат миру с его эгоистическими стремлениями; след. их целью не может быть ни что другое кроме искреннего служения добру во всех его видах. И жизнь представляет действительно несколько таких исключительных личностей между церковными администраторами, которые вносят свет и жизнь в данную местность и оставляют после себя долго неизгладимые следы правды и любви. Но вообще говоря, по мнению автора, духовным администраторам духовная среда обязана наибольшей частью своих нравственных недугов... На ней, духовной администрации, лежит обязанность нравственно и материально поднять духовную среду, пониженную, придавленную и безвлиятельную, дать ей свободу духа, тот разумный смысл жизни, с которыми она могла бы занять свое давно потерянное место в обществе. Между церковным администратором и духовенством, по идее, должна быть самая тесная связь; без пособия разумно-действующих священников церковный администратор также бесполезен в каждой данной местности, как бесполезен в своем приходе всякий нерадивый о своем деле священник. «Между тем иные администраторы, говорит автор, ставят себя на такую высоту по отношению к управляемым, что эти последние имеют все право говорить: между ними и нами утверждена великая пропасть... Даже крепостничество со снисхождением относилось к уму, к заслуге, по крайней мере в седине; а тут нередко ум и заслуги всего более и придавливаются, от чего и самая седина не спасает... По самым серьезным вопросам о православии церковные администраторы довольствуются предписаниями и донесениями на бумаге и никогда (!) не снисходят до искренней откровенной беседы с теми, которые стоят лицом к лицу с жизнью, и считают (?!) величайшей дерзостью, если кто-нибудь из таковых осмелится сделать полезнейшее для дела указание. Церковные администраторы от времени до времени «обозревают», правда, вверенные их управлению местности; но чтó эти обозрения: желание ли лично узнать духовных деятелей каждого места, дать им нужные указания, чтобы при посредстве их влиять на народ; желание ли ближе и точнее ознакомиться с религиозным и нравственным уровнем православных, чтобы давать им то или другое направление? Ничуть. Эти обозрения – не что иное, как «помпы» встреч и проводов, причем подведомое пастырство играет жалкую и нелепо – смешную роль всполошенных и трясущихся от страха школьников, над чем всегда с такой наглостью потешается почтенное гражданство в провинции». Но и этим знаменитый автор не довольствуется. Он усматривает в современных отношениях администрации церковной к священникам «гнет, систематическое давление – вернейший способ убить все, чтó есть лучшего в их природе, – бесправное и беспощадное давление, которое личности неразвитые огрубляет и оскотинивает, а личности развитые – толкает на путь лжи, проделок, всяческих уклонений от закона»...
И так далее, и так далее. Страшно, «за человека страшно» становится, читая все ужасы, о коих повествует достопочтенный о. Беллюстин, трактуя об отношениях церковной администрации к духовенству. И где усмотрел все эти ужасы из своего прекрасного далека калязинский корреспондент газеты «Неделя»? Очень просто. Читатель видит, что все эти, по-видимому, прекрасные и благородные, но в сущности совершенно бездоказательные и ни на чем не обоснованные, голословные рассуждения – старые погудки на новый лад, или, вернее, отголосок недалекого, правда, но уже навсегда, можно надеяться, минувшего прошлого. И эти произвольные перемещения священников с одного места на другое, и лишения мест без вины, без суда, в силу одного личного усмотрения, давным-давно уже не имеют места, по крайней мере ничего подобного нигде не заявляется, что непременно случилось бы при современном близком и частом общении провинции со столицами, при обилии газет, получающих корреспонденции о самых мелочных вещах из самых отдаленных захолустий. А после известного «положения от 16 апреля 1864 года», явления подобные описываемым автором, по нашему мнению, положительно невозможны. Наконец автору небезызвестно, конечно, что уже более чем в половине епархий имеются местные епархиальные ведомости, в которых печатаются во всеобщее сведение и, следовательно, на всеобщее обсуждение все распоряжения епархиальной администрации и вообще ни один, сколько-нибудь выдающийся факт из жизни епархий, не ускользает от общественного внимания и печатного обсуждения. Мы, со своей стороны, охотно допускаем, что материальное положение духовенства доселе крайне скудно, а его отношения к так называемому обществу оставляют желать еще очень многого, и от души скорбим о том; знаем, что умственный и нравственный уровень нашего сельского духовенства повышается может быть несколько медленно; что доселе наше бедное духовенство не мало терпит всякого рода злополучий на всех путях своей жизни и деятельности. Но мы думаем также, что что-нибудь да значат и современные меры, предпринятые для уничтожения этих его злополучий правительством гражданским и духовным; знаем, что выборное начало в духовенстве стало довольно прочно, хотя применение его отличается по местам большой неумелостью; знаем, что состоящая под председательством высокопреосвященного митрополита Исидора Высочайше учрежденная комиссия по вопросу об улучшении быта духовенства делает свое дело, и новое распределение причтов, хоть и медленно, но все-таки производится в епархиях; – что с назначением новых окладов для консисторских секретарей, те страшные поборы, каким прежде подлежало духовенство в консисториях, не имеют там более места. Во всяком же случае в настоящее, переходное в жизни духовенства, время иеремиады в роде вышеприведенной, в которой вина всех злополучий духовенства слагается на церковную администрацию, уже запоздалы и прочтутся, не возбуждая недоверия к себе, только лицами не знакомыми с делом.
Под сильным влиянием минувшего прошлого, хотя несколько умереннее, написана другая статья того же автора – «О выходе из духовного звания». Со многим из того, что в ней говорится, нельзя не согласиться, хотя далеко не вполне. Два главных мотива, в силу которых духовные лица поставляются нередко в необходимость оставлять свое служение, это: вдовство и убеждение в неспособности быть истинным пастырем. Оба мотива, с точки зрения евангельской, настолько важны и законны, что, казалось бы, духовным лицам должна быть предоставлена полная свобода поступать в том и другом случае как требует их собственная совесть. Между тем для этого выхода, уверяет автор, поставлены такие условия, что он почти невозможен (?!). «Вот молодой пастырь церкви, – говорит о. Беллюстин, – прожил год-два со своей женой и овдовел. В состоянии ли кто-либо, сам не испытавший, составить себе понятие о его положении? Говорят: должно бороться с вожделениями плоти (и, замечательно, что больше всех настаивают на этой борьбе светские люди, которые при самой безобразной нравственной распущенности, по тем или другим житейским соображениям, маскируются в фантастическую ревность о благочестии). На это автор отвечает, что »не вcu вмещают словесе сего, что священнику для того, чтобы стать аскетом, живя среди обыкновенных условий мирской жизни, необходимо обладать особыми органическими условиями. При отсутствии этих условий необходимо вступить в новый брак, иначе – неизбежна та или другая форма внебрачного сожития, предосудительная для священника и немыслимая с точки зрения канонов и истинных интересов церкви... И так, заключает автор, нужно разрешить вдовым священникам или вторично вступать в брак или – слагать с себя духовный сан без тех тяжелых ограничений, какие в настоящее время подобную меру делают для вдового священника почти невозможной». Как увидим, это хотя и соединено с длинными проволочками, но далеко не невозможно.
Другой мотив к снятию с себя духовного сана автор статьи видит в возникающем иногда в молодом священнике сознании своей непригодности для священного сана, избранного им в порыве идеалистического увлечения, прямо со школьной скамьи, при отсутствии всякого знакомства с практическими условиями прохождения избираемого им звания. Автор мастерски рисует справедливую картину всех тех уродливых отношений, веками закрепленных, в каких нередко оказывается молодой священник-идеалист: грязь и пошлость поборов и выжиманий с прихожан, поборов, из-за которых возникают непрестанные столкновения «с самой лютой язвой пастырства – с пономарством»; так называемое сельское хозяйство, без всяких средств вести его сколько-нибудь правильно, при необходимости или самому проделывать все работы от вывоза навоза на поле до овиносушения, или же прибегать к «помочи», притом требуются целые потоки водки. Далее эти праздничные хождения по приходу, свадьбы, похороны, где пьянственные безобразия – самый существенный элемент. По началу молодой священник горячо борется с обступившей его со всех сторон грязью и пошлостью, но скоро убеждается, что борьба его слишком непосильна; он один, а против него – весь «причет церковный» с невообразимой мерзостью каждоминутных козней, кляуз, заглазной ругани и личных дерзостей; против него горланы прихода, всегда горячо стоящие за праздничные безобразия; против него – его непосредственное начальство, для которого подобные пастыри – несносное бельмо на глазу; против него почти все, иногда и жена его, никаких идеальных стремлений не понимающая, а знающая, что с такими порядками натерпишься и голоду и холоду. Мы не будем продолжать дальнейших правдивых подробностей, которые приводит почтенный автор в своей статье и посоветуем читателям дополнить эту картину чтением «Записок сельского священника», в «Гражданине», где таже тема развита в живом конкретном образе. И вот, у такого бедного юноши-идеалиста естественно рождается желание выхода из тяжелого положения чрез снятие с себя духовного сана. Но существует закон, по которому священники, уволенные из духовного звания по собственному желанию, «возвращаются в первобытное состояние», с лишением права вступать в государственную службу ранее десяти лет по увольнении, – т. е. священник, по собственному желанию выходящий из духовного звания, осуждается (?!) на голодную смерть! Автор статьи энергически настаивает на необходимости отмены этого закона. Со своей стороны заметим, что этот второй случай необходимости выхода священника из духовного звания – с одной стороны отчасти предупреждается недавним постановлением, в силу которого епархиальные преосвященные освобождаются от необходимости поставлять в священники молодых семинаристов, немедленно по окончании ими курса, так что каждому кандидату на священство предоставляется полная возможность, в течение нескольких лет псаломщичества или сельского учительства хорошо взвесить свои силы и обдумать свое положение прежде, чем решиться на такой шаг, как поступление в сельские священники при существующих доселе узаконениях относительно сложения с себя священником духовного сана, – с другой стороны на практике в обоих случаях при сложении священниками с себя сана, державной милостью Государя Императора по представлениям Св. Синода (см. «Церковный Вестник» 1, 7, 11), делается столько исключений из существующего на этот предмет закона, что этот последний чем дальше, тем больше утрачивает свою силу. Таким образом и второе сетование автора на строгость закона относительно «невозможности» выхода священника из духовного звания в сущности является запоздалым.
1876