XI. Напрасное опасение

Наша светская печать, в лице одного из наиболее солидных своих представителей – «Вестника Европы», еще раз возвращается к обсуждению тех вопросов церковно-религиозного характера, которые уже неоднажды были затрагиваемы в ней в последнее время. Обращая внимание на то обстоятельство, что в наши дни так называемый церковно-политический вопрос – вопрос об отношениях государства к церкви – «приобрел во всем образованном мире такое значение, которого никто не мог даже и предугадывать в тридцатых и сороковых годах», что не только в Европе – в Пруссии, Австрии, Испании, Франции, Англии, Бельгии, но и в Америке, на севере – в Соединенных Штатах, на юге – в нескольких из тамошних государств, им повсеместно и почти исключительно в течение последних лет с необычайной энергией занимаются и государственные учреждения, и печать, почтенный журнал (см. «Вестник Евр.», апрель, 1878 г. внутреннее обозрение, стр. 795–799) приходит к тому заключению, что и у нас в России «чем более государственной останется наша церковь, тем неизбежнее в будущем России появление церковно-политического вопроса» в смысле «разногласия и разъединения между массами различных религиозных верований, со стремлением одних к приобретению равных прав, а других – к удержанию прежнего господства». Мало того, по мнению хроникера, «у нас есть условия, которые могут придать этому вопросу в будущности даже более резкости и страстности, чем он имеет на западе».

В виду такого заявления, довольно обстоятельно мотивированного хроникером «Вестника Европы» в его статье, мы со своей стороны считаем не лишним сказать несколько слов относительно этого предмета с точки зрения православного богословия, а также с точки зрения интересов православной церкви и православного русского общества, насколько эти интересы доступы нашему пониманию.

Мы уважаем последовательность и верность избранному девизу: она, эта последовательность, сродни искренности убеждений, столь редкой в настоящее время и, следовательно, тем более ценной добродетели. Признаемся, мы даже были бы немало изумлены – приятно впрочем изумлены – если бы «Вестник Европы», при его известном направлении, стал рассуждать иначе, нежели как он рассуждает. Если, как думает почтенный журнал, даже в вопросах религии не с востока свет западу, а с запада востоку; если не только в области государственных и общественных учреждений на западе – в его истории и в современном строе жизни – нам исключительно нужно искать идеалов; если законы исторического развития запада и для нас безусловно неизбежные законы, то, само собою понятно, логика требует допустить, что историческое явление, с роковой неизбежностью повторявшееся во всех странах запада, столь же неизбежно должно постигнуть и наше отечество, и ревностному публицисту «Вестника Европы» не остается ничего больше, как лишь озаботиться характеристикой тех форм, в каких это явление должно обнаружиться в русской жизни. Для последовательного доктринаризма в этом случае вполне простительно и «Руси полное незнание», не только игнорирование культурных и бытовых особенностей русского народа или характера его религиозности и устройства его церковного быта. На западе религиядавно уже чем дальше, тем все больше утрачивает свой, так сказать, прирожденный характер – характер духовного мировоззрения, дающего удовлетворение лишь внутренним, нравственным потребностям человеческой природы, и стала одной из ординарных функций общественной и политической жизни. Церковь там давно уже перестала быть царством не от мира сего и сделалась государством в государстве. Ergo – и на Руси может ли быть иначе, коль скоро она раз вступила на путь европейского прогресса?

Но почтенный журнал, конечно, позволит нам сметь свое суждение иметь относительно обсуживаемого им предмета. Мы со своей стороны думаем, что так называемый церковно-политический вопрос, по крайней мере насколько дело касается православной церкви и ее учения, едва ли когда-нибудь может у нас возникнуть, что ни в характере православия, как теоретического религиозного учения и вероисповедной доктрины, ни в характере нашей церкви и ее учреждений, ни вообще в строе религиозной жизни русского народа нет ни малейших задатков для возникновения у нас этого вопроса, т. е. для какой бы то ни было политической оппозиции и антагонизма, которые возникли бы на почве учения церкви и ее учреждений. Мы здесь не пишем полемического трактата и не считаем ни своим правом, ни своей обязанностью входить в подробную аргументацию нашего положения: ограничимся лишь несколькими замечаниями.

«Церковно-политический вопрос» в том виде, в каком понимает его почтенный хроникер «Вестника Европы», до того неожидан с точки зрения православия, что в нашей богословской конфессиональной литературе мы напрасно стали бы искать каких-либо категорических заявлений относительно этого предмета. Все, что мы находим о нем в нашей литературе – это «Несколько слов православного христианина» Хомякова, из которых мы и позволим себе привести выдержку, содержащую в себе как раз ответ на вопрос, поставленный хроникером «Вестника Европы».

«На западе, говорит Хомяков, религиозные партии стараются найти себе опору в союзе с политическими мнениями и стремлениями, ища поддержки, более или менее надежной, то в сочувствии народных масс, то в интересах престолов и привилегированных сословий. Мы видели не раз, как та и другая сторона заискивает попеременно благорасположения мира, выставляя то любовь свою к порядку, то готовность свою обеспечить свободу, смотря потому, какое начало берет верх над другим, и что выгоднее: союз с правительствами или союз с народами. Мы видим также, как они одна под другую подкапываются взаимными обвинениями в более или менее враждебном расположении к господствующим началам, в надежде воспользоваться минутными увлечениями или благосклонностью властей. Так подстрекательства к мятежам и готовность освящать незаконные посягательства, венчаемые успехами, ставились в укор романизму – думаю, впрочем, что напрасно. Так, с другой стороны, противники реформы обвиняли ее попеременно то в аристократизме ее стремлений (хотя она господствует в государстве наиболее демократическом в мире), то в революционном радикализме (хотя, как заметил Гизо, протестантские народы менее других подвергались революционной заразе), то в трусости пред государственной властью». «Повторяю: напрашиваясь на союзы с политическими доктринами и подпираясь страстями, хотя бы самыми законными, религиозные партии запада только сами себя роняют». «Есть какая-то глубокая фальшь в союзе религии с социальными треволнениями. Стыдно становится за церковь, до того низко упавшую, что уже не совестится рекомендовать себя правительствам или народам, словно наемная дружина, выторговывающая себе за усердную службу денежную плату, покровительство, или почет».

«Я очень знаю, что церковь любит порядок и молит Бога о даровании мира всему миру; знаю, что так как каждый христианин обязан пред Богом деятельно заботиться о том, чтобы все его братья достигли возможно высокой степени благосостояния, то отсюда само собою вытекает и общее стремление целых народов, озаренных христианством, доставить всем сполна ту долю свободы, просвещения и благоденствия, какая доступна обществу и может быть достигнута правдой и любовью; но знаю также, что по отношению к церкви это результат не прямой, а косвенный, к которому она должна относиться безразлично, не принимая в нем непосредственного участия, ибо ее цель, та, к которой она стремится, бесконечно выше всякого земного благополучия». «Что богач требует себе обеспечений для своих устриц и трюфелей; что бедняку хотелось бы, вместо черствого хлеба, несколько лучшей пищи – все это естественно и даже может быть вполне справедливо в обоих случаях, особенно в последнем; но разрешение этого рода задач дело разума, а не веры. Когда церковь вмешивается в толки о булках и устрицах и начинает выставлять напоказ большую или меньшую свою способность разрешать этого рода вопросы, она теряет всякое право на доверие людей» (Богосл. сочин. Хомякова, стр. 73–75).

Читатель извинит нам длинноту сделанной выписки из знаменитого нашего мыслителя: она так метко и верно характеризует православие и западные вероисповедания в их отношениях к жизни политической и социальной, отрицая правильность самого термина, избранного хроникером для обозначения трактуемого им предмета; с точки зрения православия, по Хомякову, «Церковно-политический» вопрос не мыслим. К этому готовому и на наш взгляд вполне компетентному ответу на поставленный хроникером вопрос нет надобности прибавлять многое. В самом деле, если мы обратимся к первоисточникам христианства и там поищем характеризующих указаний по этому вопросу, то найдем, что рассуждения Хомякова, вызванные наблюдавшимися им явлениями в западном религиозном мире, как нельзя более соответствуют и букве, и духу евангельского учения.

Иисус Христос не только воспрещал своим последователям всякий открытый насильственный образ действий по отношению к разномыслящим, когда, например, не допустил учеников своих низвесть огнь с неба на нечестивых самарян, отказавшихся принять у себя Божественного Учителя, или когда, в минуты предсмертных страданий в саду Гефсиманском, сказал Петру, извлекшему нож на его защиту: вложи меч твой в ножны; когда Он говорил, что царство Его не от мира сего, не ясно ли Он этими словами показал, что церковь – общество верующих – по самой природе своей не может входить в союзы с политическими доктринами и с социальными треволнениями, что она не может благословлять никакого рода общественной и политической агитации, даже во имя ее интересов? Господь Иисус Христос не проповедовал никакой политической доктрины или теории общественного устройства, Его деятельность имела своим предметом лишь духовно-нравственное возрождение людей путем перевоспитания понятий и нравственных настроений человека, конечная цель которого – радость и мир о Дусе святе, а не изменение внешних форм политического быта и гражданских учреждений, не борьба политических и общественных партий. Когда Он говорил далее, что, воздавая Божия Богови, должно в тоже время воздавать и кесарева кесареви, Он не брал на себя ручательства за вечность римского владычества над народом Божиим; точно также, сострадая бедным и неимущим, отнюдь не узаконял ни социализма, ни коммунизма, напротив был, в тоже самое время, как говорили о Нем, друг мытарям, величайшим политическим грешникам тогдашнего общества, не потому конечно, чтобы сочувствовал угнетению своего земного отечества чужеземцами, а просто потому, что скорбел о всех грешных и всем хотел в разум истины приити, что вообще сфера его деятельности находилась вне круга политических и общественных отношений. Апостол Павел пишет Тимофею: молю прежде всех творити молитвы, моления, прошения, благодарения за вся человеки, за царя и за всех, иже во власти суть, да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте, сие бо добро и приятно пред Спасителем нашим Богом. Молитвы, моления, прошения, благодарения – таков весь итог общественной деятельности, на которую, в пределах своей исключительно духовной юрисдикции, уполномочивает христианина церковь.

Таким образом, если бы возникла у нас когда-нибудь «церковно-политическая борьба», которую предвидит почтенный публицист «Вестника Европы», она возникла бы не на почве церковного учения православия, и напрасно стал бы кто-либо из деятелей этой борьбы мотивировать свой образ действий учением православной церкви: на этот предмет церковь никому не дает никаких полномочий.

«Правда», говорит еще в одном месте своей статьи хроникер «Вестника Европы», «православная иерархия не заражена тем стремлением к властолюбию и не имеет той беспокойной, неутомимой деятельности, которые свойственны иерархии католической; сама подчинена государству, а не стремится, подобно той, подчинить себе государство. Но за то у нас нет и повода для таких стремлений духовенства уже потому, что государство в действительности у нас подчинено церковным воззрениям и значительно более, чем заходят на этом пути самые крайние требования западного католицизма, по крайней мере в настоящее время». «Совершенная правда, что у нас церковь, находясь в полном и добровольном подчинении государству, не может стремиться к подчинению его себе. Но, собственно говоря, к чему же тут и возможно было бы стремиться, при таком полном подчинении государства церковным воззрениям»?

Признаемся, нам не совсем понятны эти рассуждения автора о взаимных отношениях у нас церкви и государства. По логике, когда между двумя личностями, индивидуальными ли то или коллективными, мыслится отношение подчинения, то подчиненной может быть лишь одна из них, другая же должна быть непременно господствующей: у автора в одно и тоже время и церковь наша подчинена государству, и государство наше подчинено церкви. Очевидно, своеобразная солидарность и взаимодействие церкви и государства, исторически развившиеся у нас из особых условий русской исторической жизни, солидарность и взаимодействие, хотя и допускающие возможность частных изменений и улучшений в отношениях церкви и государства, тем не менее и в настоящем своем виде составляющие одну из существенных гарантий дальнейшего мирного преуспеяния русского народа на пути образования, совершенно непонятны почтенному публицисту, знакомому лишь с теми формами отношений церкви к государству, какие существуют на западе. Публицисту желательно, чтобы православная церковь перестала быть государственной, чтобы между церковью и государством возникло разъединение и обособление. Мы решительно не понимаем, да и из самых рассуждений публициста не ясно, для чего такое обособление нужно и к каким добрым результатам может оно повести. Нам кажется, что с точки зрения самого публициста «Вестника Европы», если когда-нибудь возможно у нас возникновение «церковно-политического вопроса», по-видимому и ему не совсем желательное, то именно после и вследствие такого обососления, подобно тому как из подобного же обособления церкви от государства на западе и возникла та церковно-политическая борьба, которая занимает теперь весь западный мир.

После православных в населении России по численности первое место занимают раскольники. В расколе с давних пор наши исследователи, и местные (П. И. Мельников, г. Липранди и др.), и заграничные (Шедо-Ферроти, Жеребцов, Герцен и др.), издавна привыкли видеть элемент населения России, наиболее склонный к возбуждению «церковно-политического вопроса»; мы знаем даже одно весьма недурное ученое рассуждение «О противогосударственном элементе в расколе» (г. Формаковского – в «Отечественных Записках», кажется, за 1865 год), написанное (в пределах впрочем чисто исторического исследования) в том же смысле. Публицист «Вестника Европы» вполне разделяет этот взгляд на раскол. Со своей стороны мы удержимся от всяких рассуждений по этому предмету и сошлемся на свидетельство писателя, за которым, полагаем, «нельзя не признать некоторой компетентности в настоящем случае», известного Кельсиева. Мы рекомендуем читателю прочесть в его последнем издании, озаглавленном: «Пережитое и передуманное» (стр. 39 и следующие), рассказ о старообрядце в Добрудже, который провозглашал тост за благоденствие Святейшего Синода и за здравие Государя Императора.

«Таперича отчего будем пить за здравие Синода, говорил старообрядец: оттого, что покуда существует Синод (Святейшим он его никогда не называл), до тех пор ни католикам, ни лютеранам, ни кальвинам, ни молоканам, ни скопцам богопротивным, воли нет. Синод – грех великий, не освященный он, а паче оскверненный, это точно; да он такую-сякую, а все будто православную веру блюдет. Покуда он существует, до тех пор еще не в конец пропала вера правая, так значит надо за Синод стоять». «Таперича за здравие и благоденствие Его Императорского Величества, продолжал оратор, чтобы он одолел всех своих врагов и супостатов, паче же бунтовщиков и безбожников, и чтобы земли русской, в которой наша вера православная, хоть и слабо, а все-таки соблюдается, не растерял». «Не раз, не два, замечает автор книги, а десятки раз со мной бывали подобные столкновения. Молоканы, которых у нас почему-то считают республиканцами; скопцы, у которых есть не только свой царь, но и целая царская фамилия, свои генералы, адмиралы и архиереи; хлыстовская богородица, которая, предлагая мне сделаться Христом, говорила, что я буду царем небесным и земным и владыкой всего мира, видимого и невидимого, так что все цари земные будут в моей власти ходить, – все они были такие верноподданные Государя, и такие русские патриоты, каких поискать надо. Дело веры у них само по себе; дело практической жизни – опять само по себе. Кажется, что после «Окружного послания», предавшего анафеме лондонских деятелей, ни один честный «окружник» не стал бы сидеть в одной комнате со мной; а между тем я преспокойно распивал чай с белокриницкими архиереями и гащивал у самых искренних старообрядцев».

Эти замечания пресловутого правдоискателя и агитатора, нам кажется, не оставляют ни малейшего сомнения в том, что со стороны раскольников всего меньше можно опасаться возбуждения «церковно-политического вопроса».

1875 г.