Проблема истории в христианстве¹⁴¹

Эта проблема весьма сложна и трудна, но она – основная для решения всех наших вопросов о культуре. Развивая тему, начну с бесспорного. Для христианского сознания исторический процесс является, вне всяких сомнений, реальностью. Христианство исторично. В истории было первое пришествие Спасителя. Но первоначальное мироощущение первого христианства было эсхатологично. Первые христиане жили ожиданием прихода Спасителя. Эсхатология как будто бы уничтожает историю. Потом только в христианском мироощущении эсхатология была заменена историей. Как ни малочисленны памятники первого христианства, мы знаем точно, что христиане жили тогда ожиданием и надеждой на скорый приход Спасителя. Даже Ерма писал о путях покаяния, потому что Христос был у двери. Второе пришествие будет уже вне истории.

Но и у первых христиан мы можем заметить, что эсхатологические надежды не исключали и чувства истории. История для первых христиан была нечто реальное. В период гонений эсхатологическое чувство было не менее сильно и напряженно, но мы видим одновременно и большую борьбу за изменение юридического положения христиан. Потом Церковь предпринимает грандиозную попытку построения Церкви Божией на земле. Насколько бесспорна реальность исторического процесса, настолько спорно участие Церкви в этом процессе. Церковное сознание либо склонялось к полному отказу Церкви от участия в истории, либо, наоборот, – брало в свои руки весь исторический процесс.

Внеисторизм Церкви очень силен в восточной Церкви, силен и теперь в православной мысли. Генетически церковный внеисторизм связан с монашеством. Монашество было слишком заметным фактором церковной жизни, наложившим отпечаток на все. Монаху надо уйти от мира, чтобы спастись от мира, который спасти нельзя. Надо сделаться безучастным к миру, св. Антоний пострижение приравнивал к естественной смерти. Уход из мира, уход из истории. Отсюда рождается отрицание истории. Что бы ни происходило в мире – все это проявление зла и ведет к гибели мира. Участвовать в миру бесполезно и опасно. Опасно, потому что, не спасая мира, легко погубить себя. Это отношение к миру легко проникло в Церковь и церковное общество. Особенно ярко эти настроения сказались в церковном обществе, когда Церковь осознала свои первые неудачи в воздействии на исторический процесс, и это чувство бессилия овладеть жизнью особенно мучительно в наше время. Сравнивая историю христианских народов с поставленными Евангелием идеалами, мы приходим к мысли, что теперь через 2000 лет своей истории, христианское общество так же далеко от Царства Божия, как оно было и тогда, когда первые города Римской империи огласились проповедью святых апостолов. И если тогда то было откровение, новая истина спасения, пленявшая сердца и воображение, то теперь все уже старо, соль истины как будто потеряна, потеряно влияние на государственную общественную жизнь. Это болезненное чувство бессилия перед жизнью особенно ярко выступает, когда вспомнишь, что было время, когда Церковь держала в руках все исторические судьбы мира. Естественным и более правильным кажется для современного сознания выход из истории и предоставление исторического процесса его собственной судьбе (бартианство).

В попытке выхода из истории заключается какая-то частичная правда, хотя уйти из истории и тем решить ее проблему явится слабостью. Христианство дано для мира и жизни. Такая попытка уйти от истории всегда жила в христианстве, вспомним видение Ермы. Догматы неподвижны и неизменны, как и каноническое устройство Церкви. Это те сокровища и святыни, которые Церковь несет через мир до второю пришествия Христа на землю. Для христианина существует одна дорога: из мира в Церковь, а не наоборот. Но в христианстве мы находим и другое решение вопроса об историзме – Церковь тут рассматривается как исторический фактор и историческая сила или как одна из главных исторических сил, наряду с другими. Это нашло свое яркое выражение в теократизме. Как раз в тот момент исторической жизни, когда Церковь была объявлена свободной, начинается построение и созидание теократического Царства и того, что мы называем цезарепапизмом, все отличие которого от папизма заключается в том, что в первом случае и духовный меч и светский совмещаются в одних руках, а во втором случае духовный меч принадлежит папе, а светский – цезарю. В теократии исторический процесс творится Церковью или, по крайней мере, по воле Церкви. Все проявления культурной жизни подпадают под руководство и контроль Церкви, создается христианская культура, потому что иной культуры в теократическом обществе существовать не может. Если бы могла существовать какая-то другая культура, это бы означало, что остаются такие пласты жизни, на которые еще не распространились силы Церкви. Церковь при теократии является Церковью-государством. Результаты теократического строя слишком известны. Царство Божие на земле оказалось неосуществимым, неосуществленным. Царства Божия на земле еще не было ни разу. Церкви в теократическую эпоху своей истории приходилось – ad majorem Dei Gloriam1¹⁴² – прибегать к совсем языческим средствам борьбы для распространения власти Церкви на земле – к огню и мучениям.

Византийская корона сплошь да рядом возлагалась на голову тех теократов, которые на своем пути к трону всего больше проливали крови. Это было поругание не только имени Божьего, но и имени человеческого. Церкви, наконец, пришлось прибегать и к казни огнем, чтобы, губя тело человека, спасать его душу – душу еретика. Искушение славой мира, отвергнутое Христом в пустыне, принято было Церковью для власти над миром. И если бы даже теократия удалась, т. е. дала бы благополучие всему человечеству, то все же она не переставала бы оставаться величайшим искушением, и мне лично кажется, что ничто в христианской истории не должно так отвергаться, как именно идея христианской теократии. Теократическое крушение было великим крушением великой и ложной идеи. Но теократическая идея продолжала и продолжает жить, например, в католичестве, в кальвинизме, даже и в православии. Многие православные возлагаю на Церковь долг исторического делания, ответственность за исторический процесс.

Церковь больше всего обвиняют в отсутствии историчности, недостаточной отзывчивости на нужды эпохи. В наше время, например, к Церкви предъявляют требования о разрешении социальных проблем.

Вторая сторона неудачи участия в историческом процессе Церкви сказалась в плену Церкви у государства. Такая всесторонняя неудача неслучайна. Участвовать в историческом процессе Церковь может только тогда, когда Она является правовым институтом, такое участие Церкви в историческом процессе и превращает Церковь в правовой институт. Церковь же, как правовой институт, бесконечно слабее всех других правовых институтов и раздавливается другими силами, более сильными. Церковь, как харизматическое тело, не может быть приравнена ко всем другим институтам. Как харизматическое тело, она не может участвовать в историческом процессе. В ней все по воле Божией, а история и эмпирия безблагодатны, не имеют харизмы. Это отвержение идеи теократии, отрицание церковного историзма не означает ухода Церкви от истории. Церковь сама созидается в истории, но это созидание есть откровение Церкви в истории, а не численное ее возрастание. Церковь постоянно меняет исторические формы своего существования, и эти формы всегда являются равнодействующей догматического учения и исторических условий данного момента. Церковь не пассивно следует историческому процессу, а изнутри выявляя догматическое учение, иначе она архаизируется. Архаизация же Церкви не означает ухода от истории, ошибка монашества – увод Церкви от истории. Уход от истории, как уход от жизни, невозможен, возможен только уход от той или иной временной формы церковной жизни.

Церковь пребывает в истории мира, но она только пребывает, не участвуя в ней. Заслуга монашеской идеологии была в том, что в ней нашел выражение протест против тогдашнего обмирщения Церкви. И только. Церковь никогда не равнодушна к истории. Она связана с миром и имеет творческие задачи. Преображение мира через преображение эмпирических тканей – вот задача Церкви в миру. Церковь является в мире и истории как смысл истории. История без Церкви, как смысла, подобна путнику, не знающему, куда он идет. Церковь есть совесть мира, она – та последняя святыня, о которой судится мир¹⁴³. Церковь всегда страдающая – потому что мир не принимает совесть. Церковь небезучастна и к каждому текущему моменту, она должна восставать и словом, и делом за правду и справедливость. Церковь одним фактором своего пребывания в мире влияет на жизнь больше и лучше, чем все усилия теократии, и поэтому вывести Церковь из мира совсем – значило бы лишить исторический процесс души и смысла. Без души, лишенный совести, исторический процесс, мне кажется, был как раз в теократии, когда Церковь не была над историческим процессом, как судья. Я бы не хотел, чтобы и меня обвинили в церковном неисторизме, кроме непосредственного участия в жизни Церкви, как Церкви, может быть участие в жизни самих христиан. Христианская совесть не может примириться с тем, что история принадлежит не христианам. Таким христианам Церковь выступает как путеводитель истории. В эпоху Константина очень ясно жило понятие о Новом граде, сходящем с неба Иерусалиме.

Таким образом, мы имеем три решения вопроса об участии Церкви в истории.

1. Монашеское решение вопроса. Церковь вне истории. Мир и история живут и развиваются сами по себе как силы грешного мира.

2. Решение теократическое. Церковь строит весь мир внешними силами. Это один из самых больших соблазнов христианства. И неслучайна полная неудача теократической политики. Церковь действовать в мире как историческая сила не может.

3. Среднее решение. Церковь не участвует в истории, но пребывает в ней. Она дает смысл истории и осмысливает всякий данный момент истории. За судьбы мира ответственны христиане.