Часть 9. Парадоксы веры

– В Православии часто говорят о Боге как о полноте жизни. В то же время человеку православному приходится ради верности Богу во многом себя ограничивать, от многого отказываться. Человек приобретает, отказываясь – это парадокс. Как такое может быть?

– Ничего парадоксального здесь как раз нет. И я, честно говоря, не понимаю, в чем здесь может быть противоречие. Человек – это сосуд. Если сосуд уже чем-то наполнен, то он не может в себя вместить ничего другого. Если сосуд наполнен водой, он не сможет в себя вместить вина. И для того, чтобы налить туда хорошее, выдержанное вино, надо вылить воду. А для того, чтобы налить в этот же сосуд, скажем, драгоценное миро, надо будет вылить и вино. Поэтому человеку приходится освобождаться от того лишнего, что есть в его жизни, от всего, что мешает ему вместить то лучшее содержимое, для которого он создан.

Или другой пример. Человек жил какой-то не очень хорошей жизнью. У него были друзья, с одними из которых он пил, с другими блудил, с третьими совершал какие-то противоправные действия. А потом он встретил женщину, полюбил ее, и она оказалась действительно очень хорошей, чистой, тоже любящей его. И через какое-то время он понимает, что не может совместить любовь к ней с присутствием в его жизни тех, с кем он вместе блудил, грабил, предавался разгулу. Поэтому постепенно эти люди уходят из его жизни, то есть он находит полноту любви, но при этом отказывается от пустых греховных взаимоотношений – приобретая, теряет, и ничего парадоксального в этом нет.

– Для многих людей, которые живут обычной жизнью, ее полнота ассоциируется со вполне мирскими вещами: множеством жизненных событий, их ритмом и разнообразием, с положением в обществе, когда человек может многое приобрести, куда-то поехать, увидеть мир. Для кого-то полнота жизни – это общение с друзьями, близкими. Но это, наверное, совсем не то ощущение, о котором мы говорим?

– Для того чтобы говорить о таком понятии, как полнота жизни, надо разобраться с тем, что такое жизнь как таковая. Зачастую человек воспринимает жизнь просто как процесс прохождения им пути от рождения до смерти. Таково представление большинства людей, по крайней мере по факту, потому что так они живут. Но совершенно очевидно, что все-таки жизнь в своей сущности есть нечто иное: это дар бытия, который человек получает от Бога. Есть момент, когда мы этой жизни еще в себе не имеем, и нас нет. Есть момент, когда эта жизнь из нас уходит, и тогда нас тоже уже здесь, на земле, нет. Из этого понятно, что кто-то нам эту жизнь дает и кто-то нас этой жизнью наполняет. Этот Кто-то есть Бог, и Он является единственным Источником жизни. Поэтому полноценной жизнь для человека может быть только тогда, когда он не отрывается от Источника, стремится быть в единении с Ним и черпать из Него эту жизнь, то есть полноценной жизнью является жизнь с Богом. А любое удаление человека от Бога – путь к тому, чтобы превратить свою жизнь в бесцельное существование, просто пребывание на земле.

Люди зачастую оценивают свое бытие как серое, унылое существование, есть даже такой штамп – «серые, унылые будни». И человеку обычно требуются праздники, увеселения, которые эти серые, безрадостные дни расцвечивают и украшают, то есть человек зависим в своей радости от внешних факторов. Это может быть какое-то общество, материальные средства, определенный способ проведения времени, а потом человек опять возвращается к серости и унылости сменяющих друг друга дней. Так живет абсолютное большинство людей. А подлинная полнота жизни делает для человека абсолютно неважным, есть ли какие-то внешние факторы – увеселения, компания, общество, алкоголь, наркотики и что-то еще. Просто это жизнь, которая сама по себе полноценна, без чего-то внешнего, взбадривающего.

– А как это – полноценна? Что чувствуешь при этом?

– Ты выходишь на улицу, вдыхаешь воздух – и чувствуешь от этого счастье. Ты идешь по земле, чувствуешь, как твои ноги эту землю под собой ощущают – и испытываешь счастье от этого. Ты говоришь с другом – и воспринимаешь его как чудо. Тебя вдруг, внезапно озарило прозрение, ты что-то понял – и это для тебя тоже настоящее чудо. Вот самые приблизительные признаки того, что значит жить полной жизнью – жизнью с Богом, дающим это пронзительное ощущение ее полноты, ее красоты, несмотря на окружающие нас уродства.

– То есть человек учится жить здесь и сейчас?

– Не совсем так, это вторично. Я могу задать такой вопрос: Вы знаете, кто Вы? Скажите мне – кто? Попробуйте мне на этот вопрос ответить.

– Ну, скажем, я человек.

– Да, но на земле живут миллиарды людей, и о каждом из них можно сказать, что он человек. А кто – Вы? Я не издеваюсь, не шучу, просто из ответа на этот вопрос родится ответ на вопрос о полноценной жизни.

– Я – это я, то есть то, как я ощущаю свою индивидуальность, свою личность.

– А как Вы ее ощущаете?

– Как нечто неповторимое, наверное, что в ряду других и в то же время отдельно.

– А Вы часто это индивидуальное и неповторимое на самом деле ощущаете?

– Довольно часто.

– Но тем не менее, даже когда Вы это ощущаете, Вы не продеретесь к тому, что такое собственно Вы, потому что у Вас выстроится целый ряд: я журналист, я человек, который живет в городе Саратове, я дочь моей мамы и прочее. И только когда мы все это разгребаем, остается человеческое «я». А дальше происходит удивительная вещь: когда мы остаемся наедине со своим собственным «я», оказывается, что мы не можем сказать, кто это. Как сказал однажды в разговоре со мной один человек: «Я понимаю, что однажды будет Страшный суд, на нем будет предстоять пред Богом некий человек, с тем, чтобы услышать о себе окончательное суждение, и выяснится, что я этого человека не знаю, но этот человек – я».

Наверное, практически каждый из нас может о себе это сказать, в той или иной степени, потому что доподлинно знает каждого из нас только лишь Бог: знает, кто мы, для чего Он нас сотворил. Он знает о нас абсолютно все. И нет другого способа узнать о себе, кто мы, что такое наше «я», кроме как обратиться к Богу с тем, чтобы Он нам вновь как бы дал нас самих. Живя, мы воспринимаем себя как некую реальность. Но мы на самом деле уже потерялись в этом мире: в вещах, предметах, событиях, фактах. И сами себя из этого извлечь не можем, только Бог может вновь отдать нам нас самих – настоящих, лучших, более чистых, чем мы были до того. Но самое главное, уникальность и неповторимость человека раскрывается именно в его взаимоотношениях с Богом, потому что это Бог каждого из нас создал неповторимым и почему-то дорогим, ценным, любимым для Него. В этом общении начинает постепенно раскрываться тайна нашего бытия – не сна, не иллюзии, в которых мы чаще всего пребываем в этом мире, а подлинного бытия. Вот это и есть та полноценная жизнь, о которой мы говорим.

-- И в этой полноте жизни можно пребывать в каждый момент своего существования?

– Нет. Точнее, возможны разные степени этой полноты. Я когда-то наткнулся у протопресвитера Александра Шмемана¹⁷⁵ на очень интересную мысль – в сущности, она не оригинальна, просто он ее в присущей ему манере очень четко и ясно выразил. Зачастую люди задаются вопросом: почему Православная Церковь говорит о том, что Христос победил смерть, а люди продолжают умирать? И вот Шмеман дает на этот вопрос ответ. Вернее, он как бы задается вопросом: а что вообще понимать под смертью, если человек был создан бессмертным? Понимать ли под ней временное разлучение души и тела, это ли смерть? Нет, это следствие иной смерти. Основа жизни и жизнь как таковая – это Бог. И следовательно, смерть – это бытие без Бога. И вот эту смерть Христос победил. Он дал человеку возможность всегда быть с Богом, Он устранил средостение греха, проклятия, между человеком и Богом стоявшее. И поэтому каждый человек может больше не умирать, то есть не расставаться с Богом, не проваливаться никогда в ту бездну небытия, в которую погружается всякий, кто без Бога существует и вне Бога живет.

Но, возвращаясь к Вашему вопросу, в разные моменты нашей жизни мы можем пребывать в разной степени жизни в Боге, потому что человек – очень изменчивое существо, он не может постоянно пребывать в одной мере и то восходит до небес, то опускается до ада. Тем не менее, в принципе, человек всегда может для себя ответить на вопрос: «С Богом ли я, в Боге ли я или совсем без Бога и вне Его?». И если ответ – «с Богом и в Боге», тогда его жизнь будет полноценной.

– Но для того, чтобы к Источнику жизни начать стремиться, нужно как-то ощутить в себе признаки смерти. Как человек может понять, что он умирает духовно, как может это почувствовать? Вот я живу, работаю, встречаюсь с друзьями, отмечаю праздники, хожу в кино, театр, кафе, и вроде ничего особенно страшного со мной не происходит. И тем не менее может оказаться, что это обман и на самом деле я на краю пропасти?

– Удивительно не то, как человек это чувствует, а то, что большинство людей этого не чувствуют и не хотят чувствовать в принципе. Есть вопросы, которые традиционно называются «проклятыми вопросами» нашего бытия. Один из таких вопросов – вопрос о смысле жизни. На этот вопрос невозможно дать ни одного удовлетворительного ответа, не признавая Бога, потому что любой ответ будет несостоятельным, абсурдным и может даже оказаться изуверским, если из своей жизни человек исключит Источник жизни.

Что обычно отвечают неверующие люди, когда их спрашивают: «Зачем ты живешь?» – «Я живу ради своих детей». А если у человека нет детей, то все, жизнь этого человека лишена смысла, так получается? Другой человек будет говорить: «Я живу для того, чтобы творить добро». Но ты творишь добро для людей, которые так же, как и ты, завтра перестанут существовать, – получается какая-то бесконечная цепочка людей, которые творят добро, и нет итога этого добра. Еще, как правило, говорят о том, что выполняют какую-то работу ради достижения определенного результата. И тут тоже получается, что ты только-только начал чего-то достигать – и все разрушилось, распалось с твоей смертью и смертью других людей. И опять нет ответа – зачем? А некоторые люди говорят, что живут «просто так». Но просто так живут животные, а жизнь человека должна иметь смысл, поскольку он существо мыслящее. Но получается, что ответа на вопрос о смысле жизни как бы нет. И тогда человек честный подходит к выбору: либо нужно прекратить свое существование, потому что оно смысла лишено, либо он должен найти в нем смысл, который лежит за пределами тварного мира. Для многих это и есть момент начала поиска Бога, а потом и обретения Его.

– Есть определенная категория философски настроенных людей, которые говорят, что смысл жизни – в процессе жизни, и все попытки найти дополнительный смысл считают чем-то наносным, ненужной идеологической надстройкой, лишающей жизнь ее подлинного очарования и радости. А сами Вы всегда понимали смысл своего существования как-то высоко, у Вас не возникало желания жить проще, легче, просто наслаждаться жизнью, не думая о том, что с миром и душой что-то не так и надо срочно куда-то бежать и что-то с этим делать?

– Для меня с самого первого момента, когда я начал над всем этим задумываться – это было в самом раннем возрасте, в четыре-пять лет, – вдруг начала открываться какая-то страшная трагичность окружающего мира, какая-то неизбывная боль, жалость ко всему существующему. Все стало казаться зыбким, хрупким, недолговечным, и я никак с этим не мог примириться. Я чувствовал жалость к животным, которые ходят, пасутся, а потом их забивают и отдают кому-то в пищу, и понимал, что это все очень неправильно и не должно оно так быть, потому что правильное не может быть жестоким и ужасным. Я не мог понять, почему умирают люди, причем не только старые, но и совсем молодые, полные сил...

Разрешение этих вопросов я нашел для себя, только когда пришел к мысли о Боге и первая встреча с Богом в моей жизни произошла. Есть многие вещи в окружающей нас жизни, которые заставляют не просто скорбеть и не просто переживать – они заставляют плакать. Но есть разница в том, как плачет беспризорный ребенок, у которого никого на свете нет, и как плачет сын или дочь, уткнувшись в колени матери, которая защитит и согреет. Вот так же неверующий и верующий человек. Тот, кто живет без Бога, – человек без ответов, находящийся в полном трагизма, боли, смерти и жестокости мире. И в лучшем случае он может быть просто сильным человеком, стоиком, который находит силы хоть как-то этому противостоять и еще кому-то помогать время от времени. А верующий человек – это человек, который может найти ответ на вопрос: «почему все так?», и, более того, обратиться к Тому, Кто один может это изменить, в том числе с участием этого человека.

– Но почему бы не жить просто, почему Вы все сводите к какому-то трагизму?

– Представьте себе человека, который просто бежит. Хорошо, быстро, красиво. Но он не достигает при этом финиша, не разрывает грудью ленточку, не слышит рукоплесканий, не узнаёт, что прибежал первым, вторым или поставил мировой рекорд. Он просто бежит-бежит-бежит и в какой-то момент ударяется всем телом – ногами, грудью, руками, головой – о бетонный забор, который неожиданно останавливает его бег. И лежит безжизненное тело – жалкое, страшное, противоестественное зрелище... Вот это и есть человек, который живет, видя смысл жизни в процессе жизни, потому что в какой-то момент на пути его движения оказывается «бетонный забор» смерти, который полностью обессмысливает весь этот бег. И не просто обессмысливает, но происходит жестокое, кажущееся изуверским, циничным надругательство над всей жизнью этого человека. А на самом деле это не смерть надругалась над его жизнью, это он сам надругался над собой, потому что смерть – некий момент истины, и если мы знаем, что она обязательно придет, к ней надо готовиться. Все люди, имевшие хотя бы в какой-то степени религиозное сознание, всегда к смерти готовились, видя в ней переход из одного состояния в другое и понимая, что ее не избежал ни один человек. Я могу сказать, что мне по большому счету не вполне понятно, как живет неверующий человек – на что надеется, на что рассчитывает.

– Когда Вы заговорили о беге, мне вспомнился Форест Гамп¹⁷⁶. Помните, что он сделал, когда ему стало совсем плохо? Он не пытался прекратить свою жизнь – он просто взял и побежал. Он не понимал, зачем ему бежать, но чувствовал интуитивно, что бежать нужно, «иначе крышка». И бежал достаточно долго, получая удовольствие от процесса. А потом так же внезапно остановился, поскольку так же интуитивно почувствовал, что ему нужно остановиться. Мои друзья, которые увлекаются суфизмом, помнится, считали эти интуитивные порывы идеальной моделью отношения к жизни – в отличие от отношения запрограммированного, зашоренного – и даже считали Фореста Гампа своим героем, образцом для подражания. А как Вам такой вариант поведения: есть тут чему поучиться?

– Дело в том, что, если говорить об этом фильме, Форест Гамп – не вполне психически здоровый человек, и создатели фильма не скрывают этого от своего зрителя. Многие вещи, которые этот герой делает, он делает именно как человек не совсем здоровый. Просто в этой картине удивительным образом показано превосходство неполноценного, заторможенного в своем развитии человека над здоровыми людьми, которые его окружают. Но оно заключается вовсе не в каких-то лишенных разумного смысла действиях, а в том, что это персонаж, ни к кому не питающий злобы, не завидующий, не носящий в себе ничего из того, что обычно человека разрушает. Показан человек очень простой, очень бесхитростный, и показано, как этому бесхитростному, по большому счету беззлобному человеку помогает Господь. Вместе в тем приводить в качестве положительного примера его бег я бы не стал. И, если Вы помните, есть в этом фильме один достаточно болезненный момент, с этим бегом связанный. Он бежит, и за ним начинает бежать один человек, второй, потом за ним бежит целая толпа. Почему они бегут за ним? Потому, что не знают, зачем они живут. И они думают: раз он бежит, наверное, он знает, зачем все это. Но в какой-то момент Форест Гамп останавливается, и люди переживают страшное разочарование, поскольку понимают, что он тоже не знает зачем.

В этом и есть ответ на вопрос о жизни ради самого процесса бытия – ответ отрицательный. Такая жизнь не оправдана и оправданной быть не может.

– В Православии тема смысла жизни тесно связана с таким понятием, как спасение души. Мне кажется, от этого словосочетания веет страхом и какой-то излишней паникой. Разве правильно, если именно она лежит в основе нашего обращения к Богу?

– Страх может быть созидательным чувством и очень часто является таковым. А паника – нет. Для того чтобы человек начал что-то делать, ему бывает необходимо осознать опасность своего положения. Если дом горит, а хозяин, вместо того чтобы спасаться, вещи спасает, то он сгорит вместе с домом. Если же человек боится сгореть, он бросится из дома, и только паника может ему в этом помешать. Почему паникеров на войне расстреливали? Потому, что они сами гибли и других людей губили. Паника не имеет ничего общего с тем страхом Божиим, который необходим каждому ищущему спасения. Паниковать человек начинает от неуверенности. Допустим, мне страшно, но я знаю, что делать, – я это делаю и таким образом избавляюсь от того, чего я боюсь. А если я не знаю, что делать, то впадаю в панику. Верующий человек знает, что делать, и знает, что он спасается не сам, не собственными лишь усилиями, но милостью и благодатью Божиими. А от него должны к этому приложиться его усердный труд, ревность о своем спасении. И тогда нет места для паники; я не понимаю, откуда здесь эта тема в принципе возникает.

– Само словосочетание звучит пугающе...

– Ну и пусть оно будет пугающим и отрезвляющим. Знаете, бывает порой, что человек приходит ко врачу, а врач ему говорит: «Милый мой, у Вас увеличена печень, и если Вы будете продолжать каждый день пить пол-литра крепких напитков, то не за горами цирроз. У Вас развивается гипертоническая болезнь, поэтому если Вы будете по-прежнему не спать до поздней ночи, то в ближайшее время может случиться инсульт. У Вас очень слабые легкие, поэтому если Вы будете курить по-прежнему две пачки сигарет в день, то, скорее всего, это закончится раком легких. В общем, понимаете, Вы на самом деле находитесь на пороге смерти, и Вам нужно свою жизнь поменять, для того чтобы не умереть хотя бы в ближайшее время». Человек пугается и начинает в своей жизни что-то менять. А если он не испугается, хотя бы чуть-чуть, то будет продолжать жить так же и умрет в расцвете лет.

– Думаю, что очень многим людям происходящее с ними отнюдь не кажется тяжкой болезнью. Может, это и к лучшему и надо просто смириться и принять все как данность?

По крайней мере, от постоянных криков: «Караул! Спасайся, кто может!» – становится как-то не по себе...

– Знаете, я когда-то в юности услышал анекдот – немудреный, но в нем, как мне кажется, заключается хороший ответ на Ваш вопрос. Два человека шли и оба провалились в выгребную яму. Они стали тонуть, задыхаться в тех нечистотах, которыми была яма наполнена. Но один из них тупо ждал, пока погрузится до конца и потонет, а другой бултыхался, стараясь выплыть, выбраться из этого ужаса. И когда он особенно отчаянно попытался рвануться, второй прикрикнул на него: «Не гони волну!». Единственная «неточность» этого анекдота в нашем случае в том, что в эту яму упали не один, не два, а множество человек, и, если кто-то пытается выкарабкаться, остальные не просто будут требовать «не гнать волну», а первым его там и утопят, чтобы не гнал. Таково, к сожалению, отношение людей к тому, что они вокруг себя видят. Церковь же является обществом спасающихся – обществом тех, кто понял отчаянность своего положения, осознал опасность гибели и возжелал спасения. Ты почувствовал, что погибаешь, что не можешь жить без Бога, – и вот ты в Церкви; ты этого не почувствовал – и Церковь тебе не нужна; но почувствовать способен каждый; это вопрос нравственного выбора.

– Мне кажется, что наступило время для одной важной темы, которая очень многих волнует и, волнуя, приводит порой в отчаяние, в тупик. Если Бог есть любовь и добро, как Он может допускать совершаться страшным преступлениям? Почему не остановит руку злодея, покушающегося на жизнь ребенка? Почему сотни и тысячи невинных людей погибают в каких-то страшных страданиях, которых они абсолютно не заслужили?

– Человек – странное существо. С одной стороны, он дорожит своей свободой и никому не готов ее отдать, не готов ею поступиться в своем желании делать то, что ему хочется. С другой стороны, когда оказывается, что эта самая свобода кем-то другим обращается ему во зло, то человек возмущен: кто позволил?! Когда кому-то говорят, что есть закон Божий, который необходимо исполнять, человек отвечает: «А почему я должен его исполнять и стеснять себя? Я свободен. И пусть Бог меня не трогает, не отнимает у меня моей свободы». Когда же этот человек встречается с проявлением свободы другого свободного индивидуума, направленным против него самого, то он требует лишить индивидуума свободы, требует «не пущать и наказать».

– В Вашем рассуждении была бы логика, если бы зло, которое творят злые люди, обращалось против таких же злых людей. Но мы видим, как оно обращается против людей, которых язык не поворачивается назвать злыми, а порой и против невинных детей. И тут уже сердце и разум отказываются что-либо понимать и оправдывать...

– Дело в том, что свобода либо есть, либо ее нет. И добро, и зло являются следствием реализации человеческой свободы. Другое дело, что Господь умеет и зло, людьми творимое, обращать во благо. Если мы будем рассматривать человеческую жизнь вне измерения вечности, то действительно, многих вещей нельзя ни оправдать, ни объяснить. Родился человек, только лишь вошел в эту жизнь – и вот его уже нет, он погиб в страшных мучениях. Ради чего? Действительно, какая-то страшная, странная шутка, кем-то сыгранная с человеком... Но если предположить, что Господь здесь, посредством земной жизни, выстраивает ту жизнь, которую человек будет иметь в вечности, и что те скорби и те испытания, которые Бог посылает человеку тут, в вечности обращаются для него во благо, тогда все встает на свои места, в том числе это касается и детей.

Но это вопрос веры или неверия. С чего начинается Евангелие? С того, что маньяк-убийца Ирод посылает множество воинов за тем, чтобы они убили Младенца Христа.

И его не поражает тотчас же гнев Божий, Господь дает и его свободе реализоваться. Но при этом Он бежит – точнее, бежит не Он, бегут Его названный отец и Его Мать, – а множество младенцев погибают от рук посланных Иродом убийц¹⁷⁷.

– Да, но вряд ли для конкретной матери, которая потеряла своего ребенка, это станет утешением...

– Мы постоянно кого-то теряем: дети – родителей, родители – детей. И только там, в вечности, либо происходит наша встреча с теми, кого мы любим, и мы уже больше никогда не расстаемся, либо происходит разлучение навечно, а для верующего человека это на самом деле гораздо важнее всего остального.

Господь не отнимает у людей право творить то, что они хотят. Его Промысл заключается не в том, чтобы препятствовать реализоваться человеческой свободе, а в том, что Он неведомым нам образом творит – порою посредством неразумных, злых человеческих поступков – благо для неразумных, и злых, и добрых людей. Но при этом Он не управляет человеком, как артист в кукольном театре марионеткой: человек свободен.

– Хорошо, допустим, убийца, который собирается убить ни в чем не повинного ребенка, свободен. Можно не отнимать у него эту свободу, не превращать его в марионетку, но разве нельзя просто не дать им встретиться, развести их во времени и пространстве?

– На самом деле, невозможно объяснить до конца сочетание и взаимодействие воли Божественной и воли человеческой. Только Господь знает, что в сердце каждого человека. И не только что в сердце каждого человека, а что в сердце миллионов и миллиардов людей.

По слову преподобного Максима Исповедника¹⁷⁸, то, что мы называем Божественным предопределением, основано на предвидении Богом свободного человеческого произволения. Бог заранее знает то, что будет в каждом из нас. Но почему Он об этом знает? Потому, что предвидит, что каждый из нас будет в определенной ситуации делать, чего он будет хотеть. И если Господь как-то выстраивает нашу жизнь, то Он выстраивает ее не просто так, как Он хочет, а в соответствии с тем, чего хотим мы, то есть наша жизнь – Божественный отклик на нынешние и будущие желания нашего сердца.

– Если следовать логике, что Господь откликается на желания нашего сердца, то что такого может захотеть ребенок, чтобы итогом его жизни стала такая ужасная смерть?

– Смотрите, вот человек идет по улице: он захотел по этой улице идти, и он хочет кого-то убить. И он убьет того, кого встретит на этой улице. Как его остановить, куда его деть? Земля должна расступиться и поглотить его? Да нет, не будет этого. Это реальный человек, и настоящая живая, земная улица. И человек, который станет жертвой, не просто по этой улице идет навстречу – он идет в какой-то конкретный дом и в какое-то конкретное время, потому что именно в это время он освободился на работе. Именно в это время тот транспорт, который его вез, подошел к нужной ему остановке. Куда деть эту реальность, она же есть?

– И у Вас никогда не было ситуаций, когда бы Вы реагировали на эту самую реальность не как священник и монах, а как обычный человек, который не в силах ни понять, ни принять произошедшего и который может лишь горестно роптать на несправедливость?

– Не могу сказать, что таких ситуаций не было. И предполагаю, что если бы я оказался в том месте, где подобного рода злоумышленник напал бы на ребенка, то бросился бы на его защиту, невзирая на возможные для себя последствия... Но тем не менее если говорить о разумной оценке и если воспринимать произошедшее как уже свершившуюся реальность, все равно в ней будет какая-то причина и какое-то объяснение. Просто иногда его можно найти, а иногда остается только довериться Богу и поверить Ему.

Мы задаем Богу вопрос: почему Он попустил этому ребенку погибнуть? Но как-то обходим вопрос другой: а почему Он дал этому ребенку родиться? Ведь это Он дал ему дар вечной жизни, и в конечном итоге кто, кроме Него, вправе за эту жизнь с кого-то спросить ответ? Ведь бытие – это нечто совершенно удивительное. Я, когда был еще ребенком, часто задумывался: что такое «я»? Меня поражала мысль о том, что некая воля – я не характеризовал ее как неземную, как сверхъестественную – вызвала меня к этой жизни. И вместе с этим меня всегда занимал вопрос: почему она, эта воля, не промахнулась и не вызвала к жизни кого-то другого? Я как бы ходил по кругу: если бы эта воля вызвала к жизни кого-то другого, то я не задавался бы сейчас этим вопросом, потому что меня бы не было. Это такой лабиринт, в котором очень легко заблудиться.

– И еще легче заблудиться матери, которая потеряла ребенка. Чтобы смириться, ей нужны какие-то более существенные аргументы, чем то, что убийца ее ребенка – свободный человек и его некуда девать...

– А почему Вы считаете, что мать, потерявшая ребенка, будет задавать этот вопрос Богу? Если эта мать – верующий человек, у нее не возникнет такой вопрос, для верующего человека очень многие вещи в его жизни бывают ясны. Если же она неверующий человек, она будет задавать этот вопрос кому угодно, но не Богу.

– Вы думаете, верующему человеку так легко смириться с потерей ребенка?

– Нет, нелегко, безусловно.

– И думаете, что в его сердце не будет ни бунта, ни упрека Богу?

– А это зависит от того, какова степень веры. Вот Вам приходилось терять близких людей? Вы роптали при этом на Бога, задавали Ему вопрос: «Почему Ты это допустил?»? Или Вы не задавали Богу этого вопроса, понимая, что все произошедшее – это область человеческой, а не Божественной ответственности?

– Вопрос в той или иной форме присутствует всегда. Не задавать его было бы странно. Конечно, всегда пытаешься осмыслить, почему это произошло, что в жизни человека к этому привело, какой в этом смысл, почему именно сейчас, почему именно с ним...

– А я могу сказать, что у меня никогда не было к Богу вопроса: «Почему?», потому что для меня Сам Бог – это ответ на все «почему». Пока я не был верующим человеком, у меня было очень много вопросов: «Почему все так страшно? Почему все так тяжело? В чем смысл этой бессмысленности существования, которое прерывается вдруг?». Бог и вечность стали для меня ответом на эти вопросы – тем ответом, который не требует конкретизации в каждом отдельном случае.

– И когда Вы теряли близких, Вы никогда не плакали, не испытывали страданий?

– Испытывал. Но никогда, ни разу – я говорю совершенно честно и откровенно – я не задавал Богу вопроса: «Почему так случилось?». У меня никогда не было ни ропота, ни какого-то сомнения. Я не считаю, что это признак совершенства, просто я живу с глубоким чувством убежденности в том, что все равно эта жизнь всего лишь навсего ожидание жизни иной. И если у нас нет этого ожидания иной жизни как чего-то главного, доминирующего в нас, то мы неверующие люди: мы на самом деле лицемеры, потому что верить в Бога и не ждать вечной жизни – это какой-то абсурд.

– И потеря близкого человека никогда не колебала Вашей веры?

– Могу сказать больше: каждый раз, когда умирал близкий для меня человек, это делало мою веру гораздо глубже, потому что когда близкий человек уходил в ту область, которая для меня является реальностью, но тем не менее реальностью еще скрытой, эта область для меня чуть больше приоткрывалась, потому что для меня этот человек в той, другой жизни становился неким сокровищем, которое делало для меня эту другую жизнь еще более вожделенной. Я это говорю совершенно серьезно. И каждый раз смерть близкого человека приводила к некому оживлению восприятия духовного мира, к оживлению моей собственной духовной жизни.

– И при этом ни секунды не было просто больно?

– Больно бывало потому, что, во-первых, порою просто по-человечески ушедшего человека жалко. Но, жалея его, обретаешь утешение в том, что его забрал к Себе Тот, Кто любит его и заботится о нем гораздо больше, чем любишь или мог позаботиться о нем ты. Больно потому, что тебе этого человека не хватает, но мысль о том, что и наше земное существование закончится очень быстро, успокаивает и примиряет с этим, потому что действительно каким-то удивительным образом смерть исцеляет от суеты и все расставляет в жизни человека по своим местам. Как ни странно, мысль о смерти – это то, что проливает в жизнь человека свет радости и свет свободы. Я имею в виду, естественно, жизнь верующего человека, для которого смерть – это не тупик, смерть – это исход.

Человек мечется, ищет чего-то, беспокоится, страдает – и вдруг вспоминает о смерти и понимает, насколько все эти страдания, мучения, метания быстро закончатся, насколько все это суетно, преходяще. И может спокойно вздохнуть.

– Может быть, сразу тогда – в гроб ложиться? Ну во избежание метаний...

– Смерть не отменяет необходимости жить. Она, наоборот, делает жизнь человека осознанной, вдумчивой, серьезной и еще более необходимой, потому что ведь к смерти надо достойно подготовиться. Но мы сейчас говорим о восприятии мира верующим человеком. Верующий и неверующий – это два совершенно разных человека. И они не могут мыслить одинаково и не могут одинаково оценивать происходящее с ними или с другими людьми.

– Но есть еще масса переходных состояний от веры к неверию и наоборот. Есть люди, которые верят, но сомневаются, и определить их в один из двух «лагерей» довольно сложно...

– Конечно. И я знаю огромное количество людей, которые никогда бы не пришли к вере, если бы не трагедия, которая произошла с их близкими. И знаю массу теплохладных христиан, которые опять-таки никогда бы не стали христианами настоящими, если бы Господь не посетил какой-то страшной скорбью их семью или их ближайшее окружение. Когда мы говорим о Промысле Божием, то не всегда видим, в чем он заключается, не всегда можем это проследить. Знаете, есть такая известная история из патерика о том, как некогда один монах постоянно задавался вопросом: почему Господь кого-то забирает из этой жизни, кого-то наказывает, кого-то милует, иногда, порою милует недостойного, а наказывает того, кто кажется более чем достойным? И вот он отправился в путь – я уже не помню, куда он шел, – и к нему присоединился спутник. Поскольку этот монах был человеком несуетным, неразговорчивым, он просто принял этого спутника и шел вместе с ним, не задавая ему никаких вопросов.

И вот они пришли в некий дом для ночлега. Хозяин радушно принял их, накормил, уложил спать. Когда же они ушли, монах увидел, что его спутник украл из дома приютившего их человека драгоценное блюдо и выкинул по дороге. Было уже поздно что-то исправлять, поздно что-то говорить, и он просто с этим смирился. Они пришли в другой дом. Здесь их снова приняли замечательно, и добрый хозяин даже отправил своего сына их проводить. И когда этот мальчик довел их до моста через пропасть, спутник монаха вдруг сбросил мальчика в эту пропасть, и он разбился. И опять ни сказать, ни сделать монах ничего не успел и лишь мрачно продолжал свой путь. Наконец они остановились на ночлег в каком-то полуразрушенном доме, а наутро подвижник увидел, как его спутник крушит этот дом. И монах не выдержал и возопил: «Кто ты? Что ты делаешь? Ты демон или человек? Ты украл драгоценное блюдо у того, кто нам послужил, ты убил невинного мальчика, а сейчас ты разрушаешь дом, который дал нам приют на ночь!». И тогда спутник ответил: «Я и не человек и не демон, я Ангел Божий, который послан тебе для того, чтобы ты не задавал вопросов о том, в чем заключается Промысл Божий. Это блюдо человек, который нас принял, приобрел неправедным путем и не в силах был от него отказаться. Я лишил его этой вещи, чтобы его сердце не привязывалось к украденному. А сын того доброго человека, если бы вырос, стал бы отъявленным негодяем и погубил бы не только свою душу, но и жизнь своего отца. Поэтому пока он еще в состоянии, пригодном для вечности, Господь повелел мне прервать его жизнь. А что касается этого дома, то на самом деле еще немного и он бы рухнул, а в следующую ночь здесь пройдут несколько человек, которые, как мы, остановились бы в нем на ночлег и погибли бы под его обломками. Теперь возвращайся в свою келью и не испытывай судеб Божиих, не задавай вопроса: «Почему?».

Мне кажется, это патериковое повествование приближает и нас к пониманию Промысла Божия.

– А это всегда так однозначно: то, что Господь забирает человека потому, что в будущем он мог совершить какое-то зло и, как Вы говорили, оказаться потерянным для вечности? Или причины бывают разные?

– Да как же это может быть однозначно? Ведь мы, люди, и то в принятии своих решений руководствуемся порою огромным количеством рассуждений, резонов, которые нас побуждают к тому или иному действию, тем паче Господь. И когда мы принимаем решение, то берем в расчет свои интересы и интересы нескольких человек. А у Бога это все находится в какой-то одной-единственной цельной картине, в которой невидимыми нитями связаны миллиарды людей.

Я опять-таки вспомню одного из своих любимых писателей, Торнтона Уайлдера, и два его произведения: «Мост короля Людовика Святого» и «День восьмой». «Мост короля Людовика Святого» – это история о том, как мост через пропасть обрушивается в то время, когда по нему проходят люди. Эти люди гибнут, и некий монах пытается найти для себя ответ: почему мост рухнул именно тогда, когда именно эти люди проходили, – не в другое время, не раньше, не позже? В конечном итоге на этот вопрос у автора нет ответа. А в «Дне восьмом», в романе совершенно, казалось бы, на другую тему, один из героев в финале задает мучающие его вопросы, примерно такого же рода, как задаете сейчас Вы, некоему умудренному летами старцу, который дает на эти вопросы поразительно правильный ответ. Он говорит пришедшему к нему молодому человеку: «Ты видишь коврик у моих ног? Переверни его». Человек переворачивает. «Что ты видишь?» Юноша говорит: «Я вижу хаотическое сплетение нитей и узелков». Старец продолжает: «Переверни его обратно. Что ты видишь?». Тот отвечает: «Узор». И далее следуют замечательные слова: «Вот и мы, живя здесь, видим хаотическое, бесцельное и бессмысленное переплетение нитей и узелков. А узор знает только Господь». Вот и все. Узор знает только Господь. А человек может иногда по милости Божией лишь увидеть какие-то элементы этого узора. Но целиком здесь, на земле, он не увидит его никогда.

– Но у Бога же должен быть хоть какой-то понятный для нас ответ на вопрос: «Почему?»? Эта мысль меня никак не оставляет...

– Вы читали историю праведного Иова? Он страдал, мучился, переживал не от того, что лишился детей, царства, своих сокровищ. Ему нужно было понять, не почему все это с ним случилось и не для чего, а почему Бог его оставил. Он страдал и мучился из-за богооставленности, ибо чувствовал, что Бога с ним нет. Его друзья подсказывали ему какие-то благочестивые объяснения того, по какой причине Бог может посылать человеку скорбь, но Иов не нуждался в этих объяснениях: они не приносили ему никакой отрады, никакого утешения. Но в какой-то момент ему явился Господь: его сердце ощутило Бога. И вот в этом ощущении присутствия Бога все его вопросы исчезли. Бог, предстоящий перед ним, Сам был для него ответом на все вопросы¹⁷⁹.

Почему Господь говорит Своим ученикам о вечной жизни: «В тот день вы не спросите Меня ни о чем»¹⁸⁰? Потому, что Он знает вопросы всех человеческих сердец. И знает также, что здесь, на земле, эти вопросы не могут получить удовлетворительный ответ: только лишь Он Сам становится ответом. Просто не каждый человек еще в этой жизни готов увидеть Его и получить этот главный ответ, хотя кто-то уже здесь, на земле, становится способным уразуметь, зачем жизнь дается и почему забирается.

Известный афонский подвижник иеросхимонах Ефрем Катунакский¹⁸¹ страдал от жесточайшей болезни и какое-то время постоянно лежал. У него была экзема по всему телу, и можно себе представить, какие муки он терпел: это примерно то же самое, если бы человек получил страшный ожог и не может без боли лежать ни на спине, ни на боку, ни на животе, потому что кожи буквально нет. И вот он страдал невыносимо, жестоко, и в какой-то момент от изнеможения, от страшной боли у него родился вопрос: почему это происходит? И в этот момент ему явился Господь и сказал: «Я просто хочу видеть тебя сейчас таким». И все, у него тотчас же пропали все вопросы, а вместе с вопросами исчезла и боль: он исцелился. А почему конкретно его хотел Господь видеть таким, в данном случае объяснить, кажется, довольно просто: Господь его испытывал, укреплял духовно в терпении, выделывал, выковывал из него совершенного подвижника, указывая путь к святости.

Почему преподобный Исаак Сирин говорит о том, что когда Бог хочет приблизить к Себе человека, Он посылает ему скорби? Потому, что минуя путь скорбей, невозможно приблизиться к Богу. А апостол Павел говорит о том, что «любящим Бога все содействует ко благу»¹⁸². Поэтому человеку, любящему Бога, ищущему Бога, содействуют ко благу те скорби и те страдания, которые он переносит безропотно. А человеку не любящему, не верующему и не способному ни верить, ни надеяться, ни любить, ни искать Бога, к сожалению, эти скорби не содействуют ко благу: они становятся в его жизни не промыслительным попущением Божиим, а следствием его собственных ошибок. А иногда иначе. Ведь дело в том, что человек, который прожил жизнь совершенно безбедно, беззаботно, каждый день удаляясь от Бога, будет нести очень страшный ответ за те дары и благодеяния, которыми его осыпал Господь, ожидая достойного их приложения. И порою посланные скорби и болезни становятся хотя бы некоторым оправданием пред Богом его земного пребывания, а значит, в них тоже сокрыта милость.

– И все же почему-то довольно трудно понять и до последней глубины принять, что свобода – это не абстракция, не игра, что это настолько серьезно...

– Дело в том, что свобода, свобода выбора, – это самый великий и самый страшный дар, который есть у человека от Бога. Великий потому, что этот дар делает человека независимым, в каком-то смысле, даже от самого Творца. А страшный потому, что человек может обратить это право выбора либо во спасение, либо себе в погибель.

И когда мы задаемся вопросом о том, почему Бог попускает чему-либо быть или не быть, нужно вспомнить истоки нашего земного бытия: все началось в тот момент, когда человек в первый раз использовал свою свободу для того, чтобы ослушаться Бога. Вот и нужно задаться вопросом: почему тогда Бог попустил этому совершиться и почему Он должен был попустить или не попустить? Если бы Бог отнял у наших праотцев право свободного выбора быть Ему верными, доверять Ему или же не быть верными и не доверять, то человек не был бы человеком: он просто был бы каким-то роботом.

Знаете, сейчас есть такая мода: люди приобретают себе человекоподобных роботов, которые ходят у них по квартире, их приветствуют, прощаются с ними. Вот и человек был бы примерно таким же существом для Бога. Но разве мы бы этого хотели – быть такими существами? Нет. И Бог не для того создавал человека. А значит, нам приходится нести все издержки свободы. Но в то же время лишь из состояния свободы рождается способность любить Бога. И в этой любви все – и вечная жизнь, и вечное счастье.

– Человека, который проявляет интерес к церковной жизни, неизбежно ждут так называемые сложные вопросы веры, касающиеся вещей, которые выходят за рамки естественных законов существования мира. Это воскресение из мертвых, непорочное зачатие, боговоплощение, сама жизнь вечная – все то, что невозможно объяснить привычным ходом вещей. Бывает, человек задумывается об этом и упирается в тупик, потому что не может понять: как такое может быть? Как чисто физически возможно воскреснуть из мертвых? Ведь такого не бывает. Как можно жить вечно, что делать в этой вечности, это же уму непостижимо! Как решать все эти вопросы: над ними нужно думать, пытаться их как-то уложить в голове или просто принять на веру и не мучиться?

– Я слушаю Ваш вопрос и пытаюсь одновременно прислушаться к своим собственным мыслям, ощущениям. И понимаю, что для меня воскресение из мертвых, Боговоплощение, непорочное зачатие не являются чем-то, что вызывает затруднение в том, чтобы принять это как реальность. Для меня это вещи совершенно естественные, потому что если Бог сотворил мир из ничего, создал все законы мироздания и привел их в действие, что есть для Него невозможного? Воскресение мертвых? Да ведь когда-то не было вообще никого – разве труднее воскресить, чем дать жизнь? И разве для Того, Кто установил законы рождения, сложно сотворить чудо рождения без мужчины? Я не вижу в этом ничего непостижимого. И если я верю в чудо бытия человека как такового, в чудо сотворения мира, то и природа всех остальных чудес не является чем-то от этого принципиально отличной. Гораздо большее для меня и более невероятное чудо – это чудо моего собственного изменения от худшего к лучшему или чудо подобного же изменения другого человека. Вот это очень трудносовершимое чудо, потому что оно требует нашего участия, а там, где нужно приложение нашей разумной воли с расположением сердца, всегда неизвестно, получится это или не получится. В возможностях же Бога я совершенно уверен, поскольку Он есть Бог, творящий чудеса¹⁸³.

– В Вашем рассуждении действительно есть логическая цепочка, которую можно проследить и таким образом прийти к выводу о том, что для Бога нет ничего невозможного. Но почему тогда для кого-то эти вопросы становятся камнем преткновения?

– Камнем преткновения становится другое: недостаточно верить в факт существования Бога, надо Богу доверять. Без доверия Богу вера человеческая ничем не отличается от веры бесовской, о которой говорит апостол Иаков¹⁸⁴.

– А чем вера отличается от доверия?

– Это очень просто. Я верю в то, что Вы есть, но могу при этом не доверять Вам, не считать возможным вверить Вам свою жизнь, не быть готовым поверить в то, что Вы говорите правду. То же самое и в отношении к Богу. Доверие Богу начинается тогда, когда человек оказывается готовым исполнить заповедь Божию, исполнение которой идет вразрез с его временными земными интересами. И надо сказать, что каждый акт доверия по отношению к Богу обогащает человека, потому что человек Бога все больше и больше познает, точь-в-точь как апостол Петр, который, доверившись Спасителю, пошел по воде¹⁸⁵.

– Одна моя подруга говорит: «Я верю, что Христос воскрес, но не могу поверить во всеобщее воскресение мертвых, это не укладывается у меня в голове». А ведь этот постулат является одним из краеугольных камней Символа веры. Можно ли сказать, что человек, которому сложно поверить в какой-то из христианских догматов, не является настоящим христианином? Или это все-таки процесс творческий и человек может уяснить для себя эти истины в процессе жизни?

– Может уяснить. Но может и не уяснить, и не поверить. Процитированные Вами слова – свидетельство недоверия. А спасение человека, который не доверяет Богу, сомнительно, потому что Бог, образно говоря, протягивает человеку руку и говорит: «Возьми Меня за руку, иди за Мной, и Я спасу тебя». А человек недоверяющий не протягивает руки в ответ – и его невозможно спасти. Там, где нет доверия, нет любви, и спасение невозможно, потому что только отклик несовершенной человеческой любви на Божественную любовь спасает человека. Все остальное, скорее, что-то из области попыток «использования» Бога.

– Но вера, наверное, не может сразу стать совершенной...

– Господь очень ясно сказал: «Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное»¹⁸⁶. А веровать подобно ребенку – это и значит уверовать полностью, то есть во все то, что Господь говорит.

– То есть человек должен вообще отбросить свои размышления, знания, опыт?

– Почему? Господь ведь не сказал: «как грудные младенцы», он сказал: «как дети». Даже у маленького ребенка есть свой опыт, свои знания, представления о чем-либо. Но он доверяет своим родителям, будучи уверенным в том, что их знания, опыт и разум превосходят его познания. И потому он может совершенно спокойно позволить им взять себя на руки или взять за руку и вести куда-то. До тех пор пока человек по отношению к Богу на доверие не готов, спасение его сомнительно. Господь говорит даже о том, что оно невозможно.

– Еще один вопрос из этой же области – это вопрос о рае и аде. Понятно, что человека думающего не удовлетворяет представление о горящих сковородках, и он хочет в меру своих возможностей уяснить, что же эти понятия на самом деле собой представляют. Приходилось слышать такой упрек в сторону верующих: вот вы ищете вечного блаженства, – значит, вы корыстны, меркантильны в вашей вере. Что можно ответить на это?

– Я задумывался над этим вопросом и хочу сказать, что ни разу не видел в Церкви людей – среди тех, которые у меня как у священника исповедовались или просто со мной говорили, – которые бы жили с мечтой о рае или со страхом адских мучений как таковых, в чистом виде. Всем этим людям было присуще совершенно другое – желание быть с Богом, что и есть рай, и страх остаться без Бога, что и есть самый что ни на есть настоящий ад... А как это конкретно выглядит в жизни вечной, сковородки там будут или кастрюли, – не так важно, потому что само пребывание с Богом или без Бога несравнимо все представления превосходит.

– А эти зачатки ада или рая в себе можно как-то почувствовать здесь, на земле, чтобы понять, с чем ты имеешь дело?

– Конечно. Человек в Церкви это чувствует. Это отчасти чувствует человек и вне Церкви, но он чувствует только состояние беспокойства, страха из-за богооставленности, состояние, природы которого он не понимает; состояние же бытия с Богом почувствовать не может, потому что оно еще не является предметом его собственного опыта, ибо он к этому бытию и не стремится. Но самое страшное, что есть в этом во всем, – это остаться без Бога навсегда, чего верующий человек больше всего на свете страшится.

– А почему в жизни вечной уже ничего нельзя изменить? Если жизнь продолжается, почему не может меняться ее качество? Странно, что в этой жизни можно как-то совершенствоваться, а там уже нельзя.

– В этой жизни задается некий вектор движения человека в вечности, а непосредственно в вечной жизни происходит только развитие и раскрытие того, что человек стяжал здесь, на земле. В этой жизни есть момент нравственного выбора – в вечности этого момента нет.

– Почему?

– Потому, что там Бог очевиден для каждого человека: там нет веры – там есть уже знание. Это два совершенно разные бытия – здесь и там. Здесь – определяющее, там – вечно раскрывающееся, на земле определившееся.

– Вы говорите, что человек вне Церкви может чувствовать свою богооставленность. Но ведь он, наверное, не осознает свое состояние именно как богооставленность? Он может интерпретировать это как, скажем, плохое настроение, как депрессию – житейское, в общем-то, дело.

– Он просто не знает, с чем это сравнить, поскольку только в Церкви у человека есть опыт пребывания в благодати. И есть опыт, когда он через грех, через нерадение отпадает от этой жизни в Боге и тогда начинает чувствовать эти два полюса бытия еще здесь, на земле.

– Но как вообще человек, существо телесное, временное, осязаемое, может вступать в какие-либо взаимоотношения с Существом бесконечным, невидимым, неосязаемым и до конца непознаваемым? Можно ли это назвать «взаимоотношениями» в том смысле, какой мы вкладываем обычно в это слово, имея в виду взаимоотношения с нашими родными, близкими, друзьями?

– Мы знаем о Боге то, что Он благоволит нам открывать о Себе и открывает достаточно многообразно – в Священном Писании, которое так и именуется иногда Божественным откровением, в мире, который Он сотворил, в нас самих, потому что и в себе мы можем видеть образ и подобие Божие, как бы далеко от этого богоподобия ни отступили. И наряду с этим Господь открывает Себя человеку в том общении с ним, в реальности которого человек, Бога ищущий и с Богом желающий жить, сомневаться не может.

Есть у Блаженного Августина¹⁸⁷ такие замечательные слова: «Ты создал нас для Себя». Конечно, не в том смысле «для Себя», что мы были Ему за какой-то надобностью необходимы. Он сотворил нас для Себя в том смысле, что нет больше никого и ничего в этом сотворенном мире, в чем человек мог бы для себя найти покой, отраду и утешение. И тот же Блаженный Августин говорит: «Мятется сердце наше, доколе не успокоится в Тебе»¹⁸⁸, потому что бездну человеческого сердца может наполнить только бездна Божества.

Человек – это существо, которое по предназначению своему сотворено для общения с Богом. Поэтому вопрос о том, возможно оно или невозможно, наверное, по большому счету даже не стоит. Если мы посмотрим на первые главы Книги Бытия, то увидим, что Бог постоянно являлся первозданному человеку, общался с ним, учил его и воспитывал, то есть общение было совершенно непосредственным. Но и человек тогда был иной, способный к этому непосредственному восприятию Бога. Это впоследствии человек и весь видимый мир изменились, и от этого до чрезвычайности усложнились взаимоотношения с Богом.

Что же касается богословского объяснения того, как происходит общение человека и Бога, есть сформулированное святителем Григорием Паламой¹⁸⁹ учение Церкви о нетварных Божественных энергиях, то есть о Божественной благодати. Божественная благодать – это как раз способ сообщения Богом миру и человеку Себя Самого, потому что когда мы причащаемся Святых Христовых Тайн, то действительно реальным образом принимаем в себя Бога и вступаем в общение с Ним. При этом нельзя сказать, что благодать – это что-то внешнее по отношению к Богу, потому что благодать – это и есть, по сути, Сам Бог. Это не какое-то искусственно выведенное объяснение: в учении о нетварных энергиях выражен подвижнический опыт всей древней и современной Церкви, который переживали и в настоящее время переживают в Церкви люди.

Можно сказать, что так и совершается общение человека и Бога. А главным условием этого общения является вера, потому что она открывает человеку зрение духовного мира и прежде всего зрение Бога в своей жизни. При этом Бог разделяющую нас пропасть – бездну между Его святостью и нашей греховностью, между Его величием и нашей низменностью, между Его совершенством и нашим несовершенством – преодолевает Сам. Христос говорит: «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною»¹⁹⁰, – и эти слова Писания как бы раскрывают тайну отношения Бога к человеку. Бог Сам стучится в человеческое сердце, и человеку, для того чтобы вступить в общение, надо только лишь откликнуться.

– А этот призыв Бога к человеку в чем может выражаться? Для человека, еще не обретшего веру, это очень сложно понять. Вы говорите о нетварных энергиях – как их ощутить? Мы понимаем, как можно почувствовать тепло, холод, огонь, но как почувствовать то, что выходит за рамки обычных пяти чувств?

– С помощью обычных пяти чувств это почувствовать действительно сложно. Но в том-то и дело, что здесь проявляется удивительное смирение, какая-то удивительная кротость Божества. Если бы Господь явился каждому человеку очевидным образом, явился хотя бы в малом отблеске Своего могущества, то вопрос о вере уже не стоял бы. Это была бы некая демонстрация, перед которой не устоял бы ни один человек, ибо вынужден был бы в трепете припасть к стопам Его. А Господь никогда не приневоливает и тем более не насилует человеческого произволения. И поэтому Он просто обращается к тому лучшему в нас, что, невзирая на падшее греховное состояние, в каждом человеке все-таки осталось, и как бы этому лучшему в нас открывает Себя. Это непостижимая тайна человеческого сердца, почему один человек видит и узнает Бога, а другой не видит и не узнает. Все в этом случае зависит только от человека.

В дни Своей земной жизни Христос проходил по земле, и были люди, которые, просто увидев Его глаза, увидев Его лик, без слов понимали, Кто стоит перед ними. Они бросали все и шли за Ним. Некоторым из них Господь являл те или иные Божественные чудеса, некоторые просто, без чудес чудом постигали, что перед ними Тот, за Кем, все оставив, они пойдут хоть на край света. А кто-то оставался, даже видя творимые Христом чудеса, совершенно глух к явлению Божества и, враждуя против Христа, жаждал предать Его смерти, что с особой жестокостью и сделали, распяв Его на Кресте.

В нашей жизни происходит примерно то же самое. Точно так же Христос нам постепенно открывается. И надо сказать, что чем совестливее человек, чем лучше он относится к людям, тем живее его душа и тем больше у него шансов разглядеть в своей жизни Христа и Его познать, потому что во всем, что мы делаем доброго, Христос особенно близок к каждому из нас и нам легче узнать Его. Хотя порой бывает и так, что человек, совершенно очерствевший, жестокий, в какой-то момент непостижимым образом переживает настоящее перерождение именно от этой встречи. И это тоже некая тайна, загадка.

– Есть какая-то досадная несправедливость в том, что одни Бога познать могут, а другим это оказывается не дано...

– Нет, так сказать ни в коем случае нельзя. Если человек хочет быть лучше, чем он есть, если он учится любить окружающих, если учится чем-то жертвовать ради них, то таким образом он прокладывает себе путь к познанию Христа. А если ему все это не нужно и его выбор направлен в противоположную сторону – в сторону греха, то зачастую он не встречает Христа на этом пути, то есть главное зависит от самого человека. Человек сам все выбирает, пусть не всегда осознанно, но зато по расположению сердца.

И есть еще очень важный момент. В одной из своих книг святитель Феофан Затворник говорит поразительную вещь. Он говорит, что если человек ищет в жизни истину, а не комфорта, не счастья, не чего-то, что соответствовало бы его представлениям об удобной, благополучной жизни, то в этом бескорыстном поиске истины он обязательно найдет Христа. Он не сможет пройти мимо Него, ибо само искание истины неминуемо ко Христу приведет.

– Ищет истины, а не счастья... А разве счастье и истина – не синонимы?

– Нет, конечно, потому что о счастье у разных людей бывают очень разные представления. Для одного счастье, как он себе его мыслит, – это много денег, для другого – возможность властвовать над людьми, унижать их и издеваться над ними. Для кого-то счастье – это возможность беспрепятственно, безнаказанно творить волю свою, удовлетворяя свои самые низменные, жестокие инстинкты. К примеру, в чем заключается счастье для бесов? Для демона его мрачное, изуверское счастье заключается в том, чтобы видеть гибель людей, потому что каждый падший ангел знает свой страшный конец, и его, так сказать, радостью является видеть, как возлюбленные Богом создания Его идут туда же – в ту же самую бездну.

К сожалению, у иных современных людей, хотя они сотворены по образу и подобию Божию, представление о счастье очень схоже с бесовским, демоническим, ибо тех, кто радуется гибели себе подобных, их развращению и разложению, немало в наше время.

– Но ведь это все равно будет «счастье» в кавычках: оно же не будет подлинным.

– А многие не знают, что такое подлинное счастье. Любое счастье, которое ищет человек, если он ищет его не в Боге, – это «счастье» в кавычках. Хотя, конечно, есть совершенно изуверские представления о счастье и есть представления, скажем так, приличные, хорошие. Когда человек видит счастье в семье, в любви, в том, чтобы делать добро, это все-таки более совершенное представление, хотя и не вполне совершенное, потому что счастье человеку может дать только Тот, Кто его сотворил.

– Протодиакон Андрей Кураев как-то рассказывал о себе, что поскольку всегда имел научный склад ума, то и в Бога поверил в итоге логическим путем: поразмыслив и что-то там сравнив, он понял, что Бог есть, то есть это было для него не каким-то иррациональным озарением, а было чем-то вроде научного изыскания. Получается, к вере можно прийти рациональным путем?

– Безусловно, можно, но на самом деле это все равно будет озарение. Я объясню почему. Для любого честного ученого наличие Бога есть не что иное, как научная данность, потому что любой правильно, логически мыслящий человек не может в какой-то момент не понять, что Бог есть. Мы задаем вопрос о доказательствах – их на самом деле очень много, потому что мы все время, пытаясь что-то для себя уяснить в мироздании, натыкаемся на некую «фигуру умолчания»: вот здесь что-то должно быть. Это что-то – Первопричина всего, тем не менее масса ученых на протяжении многих столетий изыскивает фантастические причины для объяснения бытия мира и отвергает единственную логически объяснимую Первопричину. Другое дело, что когда честный ученый приходит к выводу о наличии Бога, он может назвать Его по-разному. Он может назвать Его «Чем-то, Что есть», как говорят некоторые люди; может назвать Его неким Разумом и прочее. И следующая ступень – это когда придется разбираться: Кто это – Существующий, что это за Разум? И опять-таки чисто логические выводы способны привести человека к тому, что Бог прежде всего Личность, а не какой-то абстрактный Разум. А чтение Евангелия логически мыслящего человека убеждает в достоверности всего того, что в нем сказано. И убеждает в том, что Христос действительно есть Бог.

– Но почему тогда Вы говорите, что это озарение?

– Потому, что нередко в какой-то момент человек вдруг эту стройную логику разрушает и говорит: «Нет, это не так». Причина разрушения логики в том, что он не принимает этого сердцем. Отец Андрей потому смог до конца эту цепочку выстроить и перед собой эту картину в полноте получить, что он это принял сердцем. Он не стал спорить с очевидным. А большинство людей с очевидным спорит. Если человек признает, что есть Бог, сотворивший этот мир, что этот Бог – Святая Троица, а Христос – Сын Божий, пришедший на землю для того, чтобы спасти род человеческий, то дальше следует еще один вывод: значит, каждый из нас должен делать все то, что Он заповедует делать. И это оказывается тем пробным камнем, который может разрушить все предыдущие построения, потому что человек не хочет этого заповеданного исполнять. И начинается откат назад. Человек начинает находить причины: почему это не так, почему то не этак и так далее.

– Сложность заключается еще и в том, что у многих из нас до сих пор где-то глубоко в подкорке сидят представления о теории Дарвина, о происхождении земли в результате большого взрыва и тому подобных вещах...

– А точно ли стереотипы мешают человеку верить? Точно ли именно какие-то представления ему мешают? Мы среди людей, которые пришли в храм, видим представителей самых разных профессий и разных взглядов, в том числе людей, которые специализировались в области преподавания научного атеизма. Значит, стереотипы им не помешали? Нет, эти умопредставления, скорее, какой-то внешний слой, какая-то шелуха, которая достаточно быстро соскакивает. Это уходит моментально, как только сердце к Богу обращается.

Вера предполагает готовность делать шаг и идти по воде, как апостол Петр. Именно это спасает человека, здесь действительно требуется некий подвиг, который потребовался тогда от апостола Петра. Когда человек верит Богу и делает то, что ему заповедал Господь, он делает этот шаг на колеблющуюся поверхность воды – и Бог его никогда не обманывает. И уже после этого, сделав этот шаг, человек приобретает не просто веру – он приобретает веру, основанную на опыте, и она постепенно переходит в самое важное, хотя и сокровенное от мира знание, которое передать другому человеку невозможно. Можно стать только лишь образцом этой веры, ее примером, за которым другой человек захочет последовать. И, последовав, он тоже это переживет и тоже приобретет веру как нечто уже опытно им познанное.

– Вы постоянно говорите о том, что если человек доверяет Богу, то в полной мере делает все, что Он заповедал. Но полное и буквальное соблюдение евангельских заповедей многим кажется задачей невыполнимой или, во всяком случае, приемлемой только для той «Церкви святых», которая, как Вы упоминали, существовала в первые века христианства, но уж точно не для современного человека, живущего среди суетного мира и далекого от столь высоких представлений и нравственных стандартов. Поэтому чаще для практического исполнения избирается какая-то часть: «Вот это еще можно соблюсти, а это уже что-то из области фантастики, что нельзя в жизни реализовать»...

– Чтобы быть честным с самим собой в этом отношении, нужно разобраться: а были ли люди, которые смогли исполнить те самые заповеди, которые кажутся невыполнимыми? И если мы этим вопросом задаемся, то находим ответ: да, такие люди были – и не только в первые века. Заповедь Господня бесконечно широка, и человек не может достичь в этой жизни совершенной чистоты, потому что все равно ему будет присуще некое несовершенство, все равно какие-то греховные, чувственные помыслы будут входить в его сердце. Почему и говорится в Книге Иова о том, что пред Богом и само Небо нечисто¹⁹¹, тем не менее многие святые исполнили Евангелие во всей возможной для человека полноте следования закону Божиему. Поэтому говорить о том, что исполнение заповедей евангельских невозможно в реальной жизни, ни в коем случае нельзя. Дело в том, что вообще в жизни чего-либо добивается по-настоящему лишь тот человек, который не ставит перед собой каких-то преждевременных, искусственных препятствий. Мы неоднократно за время наших бесед обращались к примерам из области спорта. Представьте, что приходит мальчик в секцию спортивной гимнастики и видит, как на его глазах кто-то при приземлении с брусьев делает двойное или тройное сальто. И он не понимает, как можно при этом не воткнуться головой в помост и не сломать себе шею. Представьте, что этот мальчик скажет себе: «Я так никогда не смогу». В этом случае он развернется и уйдет – и действительно так никогда не сможет. Но если он останется в этой секции, то сначала научится кувыркаться и делать какой-нибудь подъем разгибом. Потом понемногу, при помощи трамплина и ямы с опилками, научится делать сальто, потом какой-нибудь задний фляк и со временем исполнит то, что он видел в тот первый день в гимнастическом зале, – то, что его поразило и потрясло. И более того, исполняя это, он не будет удивляться: а что в этом, собственно говоря, сложного? Это простой пример, но, мне кажется, очень наглядный.

То же самое и с жизнью по Евангелию. Человек, который говорит, что это очень сложно, а это вообще невыполнимо, – человек гордый и действительно никогда не воплотит в своей жизни евангельский закон, потому что требуется смирение, чтобы начать труд над самим собой, над своей душой с элементарных вещей, втянуться в него так, чтобы жизнь с Богом, с оглядкой на Бога стала для нас естественной, как дыхание. И тогда казавшееся прежде невозможным станет не просто возможным, а само собой разумеющимся.

Я помню, что мне рассказывала монахиня Евфимия, многолетняя келейница архимандрита Кирилла (Павлова), о некоторых случаях из его жизни. Было достаточно много в этой жизни людей, не желавших ему добра, причинявших ему обиды, какие-то козни против него строивших. И никогда он на этих людей не обижался, никогда не вспоминал их худым словом, а наоборот, всегда о них молился и говорил о них совершенно по-доброму. И как-то раз, по какому-то такому поводу переживая мать Евфимия сказала: «Ну как же вообще, батюшка, так можно?». А он задал ей в ответ совершенно простой и тоже недоуменный вопрос: «А как же можно иначе?» – то есть все зависит от того, в какое устроение мы приходим, что для нас естественно, а что неестественно. Для одного человека естественно после удара по правой щеке снести напрочь голову тому, кто ударил, для другого человека естественно просто уклониться от удара, а для третьего – совершенно естественно этого удара ждать и буквально молиться, чтобы этот удар его настиг, потому что он уже готовит свою левую щеку и хочет ее подставить после удара по правой, ибо он знает, за что потерпит. И даже изо дня в день ходит и думает: «Почему же Господь мне этих ударов не посылает? Ведь я их давным-давно заслужил. Не забыл ли меня Бог?».

– Одна из моих подруг говорит: «Как можно в жизни совершенно не врать? Хотя бы по мелочам... Это же невозможно. Допустим, заболеваешь, хочешь отпроситься с работы, а температуры нет. Если скажешь начальнику, что ее нет, не отпустит. И что, умирать, но не соврать?».

– В современном мире есть такое расхожее выражение: «правильная расстановка приоритетов». Но чтобы их правильно расставить, с ними надо определиться. У каждого человека они разные, все зависит от того, что для него важнее. Если для человека важнее какие-то сиюминутные моменты, он будет врать, будет идти на какие-то недопустимые компромиссы. Но если для человека важнее всего нечто иное, важнее духовная жизнь, ее чистота, то он сможет не соврать, потерпеть и от чего-то отказаться.

– В данном случае приоритет – что бы ни случилось, сохранить верность Христу?

– Дело в том, что верность Христу, если говорить о ней, забывая про Самого Христа, превращается в некую абстракцию. Я могу попытаться объяснить это на очень личном, но ясном примере. Мне пришлось прожить порядка семи с половиной лет в монастыре. Это была жизнь непростая, но очень счастливая и подлинная, в которой главным приоритетом был обозначенный в Вашем вопросе. А потом Господь привел меня нести свое служение уже в совершенно других условиях, в которых я, оказавшись приходским священником и небольшим церковным администратором, стал вынужденно и постоянно находиться опять среди мирских, светских людей, вступать с ними в достаточно сложные взаимоотношения, связанные с созиданием церковной жизни и для этой жизни необходимые.

И как некий итог этих вот уже девяти лет я увидел, что наряду с тем главным и единственным приоритетом, который у меня в жизни был, в ней стали появляться многие иные – как построить храм, как найти деньги на завершение очередного этапа этого строительства, как воздействовать на такого-то чиновника. И эти мелкие сиюминутные цели порою стали приводить к удалению от цели главной. И вот в качестве своего рода итога этих лет я могу сказать о пришедшем ко мне совершенно ясном, непреложном понимании: невозможно жить не по Евангелию, потому что это не жизнь, а разрушение жизни, это угасание, это движение к смерти.

На сегодняшний день с помощью Божией мне удается в мою какую-то маленькую меру что-то делать, чего-то добиваться благодаря ясному пониманию и твердой уверенности, что нет никакой временной, хотя бы и благой, цели, ради которой стоило бы отходить от цели главной.

Поэтому жить не по Евангелию нельзя: живя не по Евангелию, человек заживо умирает. И если речь идет о том, чтобы при плохом самочувствии отпроситься с работы, сказав: «У меня температура» (которой нет), и таким образом повредить своим взаимоотношениям с Богом, то стоит ли обман того? Нельзя спасаться от простуды своей смертью. Это громко звучит, но на самом деле оно так и есть, потому что когда ты с Богом, а Бог с тобой, можно перенести и пережить абсолютно все. А когда ты удаляешься от Бога тем, что поступаешь вразрез с Его волей, то и мелочь может показаться совершенно невыносимой.

– Многим кажется, что святость – понятие несовременное и современный человек вообще не может быть святым. И это превращает само понятие святости в мифологему – во что-то, что, конечно, прекрасно и, может быть, даже когда-то в древности и было, но сейчас является не более чем собранием исторических легенд...

– Утверждение, что святость – явление несовременное и человек не может сейчас стать святым, не совсем правильное. Правильнее было бы сказать так: человек вообще не может стать святым. Почему? Мне кажется, здесь уместна аналогия с освящением храма. Храм – это место, где совершается богослужение. И мы знаем, что в определенный момент храм из особым образом построенного здания превращается собственно в дом Божий, где может совершаться главное таинство Церкви – Евхаристия. И таковым он становится не тогда, когда у него есть фундамент, стены, пол, окна, своды, купол, крест на куполе... Таковым он становится тогда, когда удостаивается чина освящения. Это происходит, когда храм полностью выстроен, в нем подключено отопление, установлен иконостас, вставлены окна и двери, – в общем, все завершено. И с этого момента, после освящения, в нем совершается Божественная служба.

Вот и святыми мы называем людей, которые так построили храм своей души, что Бог смог прийти и вселиться в них, как в Своем храме, и совершать в их сердцах таинственную, удивительную службу. И это возможно в любое время. Но построение этого здания – храма собственной души – требует постоянного отказа от чего-то, утеснения себя. Ведь «кирпичики», из которых это «здание» возводится, надо за что-то «покупать». Вот этот кирпичик окуплен жертвенной любовью, а тот кирпичик куплен целомудрием, а этот – отказом от сребролюбия... И людей, готовых платить цену за эти кирпичики, становится все меньше и меньше, и все больше людей, которые предпочитают что-то временное, но реально ощутимое, материальное. И поэтому святых объективно меньше.

– Многим кажется, что святость – это безгрешность, и именно безгрешности люди зачастую ждут от священников, от монашествующих, даже просто от церковных людей.

– Нет. Безгрешен только лишь Бог. А у любого человека все равно есть какие-то грехи, несовершенства.

– Но ведь смысл христианства – в стремлении к святости?

– Нет, не так. Человек, который хочет стать святым, – это человек, который находится на пути к прелести, потому что человек, который хочет быть святым, считает, что он может им стать. А в этом уже заключается безумие, противное Богу. Можно, конечно, сослаться на то, что апостол Павел говорит: «Воля Божия есть освящение ваше»¹⁹². Но апостол таким образом только обозначает ту вершину, которой человек в принципе может по благодати Божией достигнуть. Это – с одной стороны. А с другой стороны, само слово «святой» имеет несколько наполнений. И изначально, в ветхозаветной традиции, слово «святость» означало некую отделенность, обособленность. Поэтому когда апостол Павел произносит такие слова, в каком-то смысле он, наверно, говорит именно об этом – о необходимости отделиться и жить по особому закону, а не по тому, по которому живет мир, то есть выйти из нечистоты и стремиться к чистоте.

А что касается желания стать святым... Попробуйте представить, что кто-то из ныне известных святых пришел бы, скажем, в монастырь и сказал: «Я пришел сюда для того, чтобы стать святым». Не бывает такого. Приходили и говорили: «Я хочу здесь совершать дело своего покаяния и оплакивать свои грехи». Однако при этом никогда в христианской традиции не признавалось добродетелью просто плакать о том, какой ты плохой, и не желать расстаться со своей греховностью. Человек, для того чтобы быть с Богом, не лишиться общения, бытия с Ним, начинал труд борьбы со своими страстями, очищения себя, но не ради себя самого, а ради Бога. Этот труд и возводил его к святости, прежде приведя человека к смирению: ведь сколько бы он ни трудился над собой, все равно впереди больше труда, чем позади. И наступает момент, когда трудящийся отчаивается в себе благим отчаянием, то есть, продолжая противостоять греховному соблазну, возлагает надежду только лишь на Бога, постигая всем своим существом, что от него – неустанный труд, а от Бога – благодать, которой Он в свое время покроет его труды. И вот так, усердным трудом с полным отсутствием надежды на себя, человек вступает на путь, ведущий к святости.

– Вы говорите, что это прельщенность – хотеть стать святым. Но мне кажется, такое желание очень редко у кого возникает. Проблема видится скорее в том, что большинство людей как раз считают святость чем-то совершенно посторонним для себя и не стремятся ни к чему подобному. Многим даже не приходит в голову, что слова апостола Павла том, что христиане призваны к святости, обращены лично к ним, независимо от века, в котором они живут.

– Это от незнания христианства. Святитель Афанасий Великий¹⁹³ очень точно выразил мысль о предназначении человека, высказанную также иными словами и другими святыми отцами. Он сказал, что человек – это тварь, которая получила задание стать богом. И если таково призвание человека, то зачем говорить о том, достижима или недостижима святость?

– Это тоже требует объяснений. Как это – стать богом? Что это значит?

– Человек сотворен по образу и подобию Божиему. И цель человеческого бытия – в максимальной степени в себе образ Божий выявить и достичь подобия Богу. Господь в Евангелии дает нам заповедь: «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный»¹⁹⁴. Но когда человек встает на этот путь, он, вместо того чтобы достичь совершенства, осознает свое несовершенство. И вот таким поразительным образом в христианстве достижение совершенства происходит через познание своей немощи, своего недостоинства. Как говорил преподобный Нектарий Оптинский¹⁹⁵, только когда человек познает свое ничтожество и смирится до конца, Бог начинает творить из него что-то великое, потому что без этого познания опять все будет основано на человеческом «я», которое само по себе, по замечанию старца Паисия, множество нулей без единицы.

– Наверное, христианство вообще парадоксально в своей основе. Может быть, поэтому его так сложно бывает понять.

Оно не парадоксально – оно логично, просто это логика Божественная, отличная от логики человеческой. И что в этом удивительного? Апостол Павел говорит о том, что тот, кто хочет быть мудрым во Христе, будет безумен для этого мира¹⁹⁶. И наоборот. На самом же деле безумен мир. Иначе он распознал бы Божественную природу, Божественный образ, он не распял бы Христа и не отчуждался бы от Того, Кто его сотворил, все больше и больше не распинал бы Его делами своими.