Слово воспитанникам семинарии при начале учебного 1881–82 года

Приветствуя вас, любезные воспитанники, со вступлением в новый учебный год, я имею в виду на сей раз остановить преимущественное внимание ваше на одном из молитвенных о вас прошений святой церкви, которые вы обычно слышите после вакационного своего отдыха, когда с обновленными физическими силами и с освеженным духом собираетесь снова приняться за умственные труды в новых классах и за новыми учебными предметами. Мне всегда казалось, что эти минуты в вашей учебной жизни наиболее благоприятны для вашего назидания; потому что при самом начале труда, когда еще чувства не успели более или менее притупиться от разных неудачных случайностей и бесплодных напряжений, когда дух не отклонен от прямой трудовой цели разными посторонними побуждениями эгоизма, почти всегда и так сказать неизбежно уязвляемого то мелкими, то крупными уколами от разных столкновений с обстоятельствами, среди которых должен совершаться наш труд, и в особенности с людьми, обязанными следить за нашими трудами, направлять их и ценить, – когда у человека отдохнувшего и отбросившего назад все надоевшее и разное неприятное старое, преобладает одно благонамеренное так сказать желание достигнуть предположенной трудовой цели свободными и честными усилиями ума и воли, – в эти минуты, мне кажется, всякий человек, а следовательно и юноша наиболее бывает способен и более всего рад слушать слово насчет главного и без того преобладающего предмета его собственных дум и стремлений. Вам предстоит начать ученье; а я и хочу сказать именно о том, что наиболее всего может повредить этому ученью, и с устранением чего может всего более быть обеспечен успех вашего ученья.

Вот как о вас молилась сейчас св. церковь Господу Богу: о еже всадити в сердца их начало премудрости, страх свой божественный, и тем буесть юности отгнати от сердец их, и просветити ум их, еже уклонитися от зла и творити благое. Слышите! есть какая-то буесть юности, есть некоторый натуральный недостаток, характеризующий юный возраст, и вплетающийся, как неизбежный внутренний элемент, в самый склад и строй всякой молодой и развивающейся души. В буквальном переводе с славянского языка буесть, попросту и в тесном смысле понимаемая, есть глупость. Но этим значением, очевидно, не исчерпывается все содержание понятия. В более широком и общем смысле и в частном приложении к юности буесть указывает на такое состояние душевных сил, когда человек и с богатыми умственными и сердечными задатками для развития не обладает, за недостатком опыта, широким кругозором мысли, и настойчиво смотря только на то, что ближе всего предлежит его наблюдению, и увлекаясь своими органическими склонностями и желаниями сердечными, сгоряча судит о вещах, хотя бы оне и довольно удалены были от его сознания и знаемы только с одной или с некоторых, а не со всех сторон. Собственно говоря, беда бы в этом небольшая для юности; ибо за нею и над нею всегда есть зрелость мужества, которая и держит в своих руках сокровище серьезного знания и разностороннего понимания вещей, и от совокупных усилий которой собственно и зависит общее и правильное движение вперед по всем сторонам и областям человеческого развития. И для нас воспитателей и руководителей юности могла бы не быть прямым и положительным горем эта буесть юности, ибо она есть нечто временное и проходимое и, как я сказал, условливается неизбежным ходом развития всякой молодой души. А можно ли горевать о том, что в порядке вещей? И можно ли порицать вас за недостаток опытности, за отсутствие широких взглядов на вещи и верного понимания жизни, если ни того, ни другого, ни третьего у вас, собственно говоря, и быть пока еще не может? Даже, если хотите, не несимпатична для нас эта самая буесть юношеская – по той своей стороне, где сказывается теплота и искренность ее порывов и эта живая игра природных сил, которая как бы то ни было должна впоследствии уступить степенности и рассудочному покою, когда совершится в человеке жизненный расцвет, а с ним наступить должна и некоторая холодность и может быть даже разочарование жизнию. Но все это уместно лишь в законных пределах и при надлежащих отношениях юности к ее руководителям. Истинная же и нормальная суть этих отношений – в доверчивой подчиненности и благородном повиновении юношей своим наставникам и руководителям, хотя бы требования и желания одних не всегда совпадали с понятиями и вкусами других, – чего впрочем и ожидать нельзя по вышеизъясненному и натуральному различию между возрастом зрелости и юности. Но общей бедой и общим горем и для самых юношей, и для их руководителей может обнаружиться буесть юности, когда, перейдя терпимые и натуральные границы, она начнет уже бушевать и в собственном смысле глупить. Как учебная, так и вообще вся нравственная жизнь юношей может расшататься до нельзя, и благородные надежды общества на плодотворное и богатое развитие молодого поколения могут сильно затемниться, а в худшем случае и вовсе не осуществиться. Наибольшая опасность в этом отношении всегда бывает в школах, и вообще в таких учреждениях, где молодым людям приходится жить более или менее густыми толпами, и в живых сношениях друг с другом; ибо самая эта стадность жизни и всегдашняя возможность укрыться за спиной своего товарища может подогревать дурные инстинкты и не совсем дурных молодых людей, и сильно ослаблять доброе влияние благовоспитанных и дельных единиц, которых всегда, как известно, бывает меньше в сравнении с дурными или только бесхарактерными и безличными посредственностями. С большой неохотой и лишь по нужде и по ходу речи я должен припомнить здесь несколько темных и грустных черт, какими обычай имеет заявлять себя наша современная молодежь, увлекаемая буестью своего возраста. И нам и вам, конечно, много приходилось об этом и слышать и читать, а может быть и самим с прискорбием наблюдать, и даже испытывать. Всякий раз, когда я собираюсь говорить об этом в частности вам именно, – моим, а не чужим воспитанникам; то мне все думается, что достаточно показать вам что-нибудь ненормальное и незаконное в его подлинном виде, и вы не только не дадите ему своих симпатий, но с негодованием отвернетесь и благоразумно остережетесь от него. Так я сильно рассчитываю на здравый смысл ваш и на добропорядочность вашего большинства! Вот например во всех учебных наших программах есть так называемые нелюбимые, а есть и сравнительно трудные предметы. Иной впрочем не любит одно, другой – другое, а иной (и много пожалуй наберется таких!) желал бы и вовсе учиться исподволь и спустя, так сказать, рукава по всем предметам, хотя всякий разумеется тянется за учеными правами и желал бы оказаться в конце ученья наряду с знающими и умными. Вот и начинаются разные увертки, плаксивые сетования, задорные протесты и незрелые суждения: «зачем учат этому? какая польза в том? пригодится ли в жизни одно? Полезно ли будет другое? Зачем нажимать и настаивать в ученьи? Отчего бы не проще, не легче, – как в старину, или вон где-то и там»? Посудите сами, в праве ли ученики быть судьями в научном деле, измышлять и уравновешивать для себя учебные программы, определять степень полезности того или другого предмета, и произвольно отделять себе по долям количество знаний из той или другой области, а также и придумывать себе разные льготы и удобства в способе ведения учебного дела? Это прямая, можно сказать, буесть юности. Разве менее способны и сообразительны и разве мельче понимают, что и в какой степени должно и может быть полезно юношам, те, которые поставлены Богом и правительственною властию на страже и во главе учебного дела? И может ли быть какой-нибудь, толк и успех в ученьи, если бы оно стало применяться ко вкусам и прихотливым желаниям учащихся? сегодня понравится одно, завтра пожелается другое, а там потребуется третие, и т. д. Не желателен и не мыслим, конечно, застой в научном, как и во всяком деле, но давать направление и распределять движение учебного дела – есть прямая обязанность зрелых мужей науки, а не учеников и юношей. Всем предметам учиться с одинаковою покорностию начальственным требованиям и по мере своих сил, – вот самое лучшее и честное отношение ученика к учебному делу, обеспечивающее его успех и правильное умственное развитие. Не всем конечно даются одинаковые силы и способности к ученью; никто поэтому и не ожидает и не добивается от всех одинаковых и равных успехов; да и даровитым никогда бы не составилось в большую вину и преступление временное замешательство в занятиях, ослабление усердия и разные случайные неудачи – по юношескому увлечению, по неумению справиться с своим временем, по трудности и сложности скопившихся работ, или по другим извинительным поводам. В общей же сложности трудящийся и по мере сил делающий свое дело ученик всегда, – будьте в том уверены, – найдет у своих наставников и начальников и снисхождение, и всяческую помощь, и одобрение, и поддержку. Иначе я и не могу себе представить дела. Но вот грустное и гнустное явление, когда партия ленивцев и для себя и для товарищей измышляют целую систему способов уклоняться от труда и затем скрывать свою пустоту и ничтожность своих знаний, когда они только и умеют рассчитывать на одну снисходительность и послабление своей лени, в крайнем же случае назойливо требуют и восхищают ее себе, злословя и оскорбляя неподатливых, энергических и честно-требовательных наставников и руководителей своих. Это уже буесть юности – непростительная и нетерпимая.

Но кроме учебной области в каждой школе есть другая наиважнейшая область – нравственно-воспитательная. Из нее истекает большая или меньшая сумма правил поведения, определяющих как внешнюю, так и внутреннюю жизнь воспитанников. Судя по характеру учебного заведения и по целям, какие оно имеет, – и правила эти могут разниться как в своем количестве, так даже и в качестве. Но основной тон и сущность этих правил всегда одна и таже; ибо всякое учебное заведение, к чему бы ни назначало своих воспитанников в практике и на службе общественной, всегда хочет и надеется выпустить их честными и крепконравственными людьми, и к этой цели приноравливает все свои воспитательные правила, которым и подчиняется поведение воспитанников в период их обучения. Чем важнее эта область, тем она сложнее и труднее для руководителей юности; ибо в ней то по преимуществу и всего чаще проявляется буесть юности, которую требуется обратить в благоразумие и благородство. С своею учебною деятельностию вам, юноши, всегда бывает легче все-таки и удобнее справляться; регулирует ее для вас, так сказать, сама необходимость быть ежедневно в классе, и там же ежедневно давать отчет в совершенно определенных и разграниченных уроках. Но поведение и нравственность ваша никогда и никакими правилами не может быть заключена в столь же определенные и строгие границы и столь же удобно и постоянно контролируема, как ваше ученье. Здесь всегда большой соблазн для вас жить не по духу наших правил, а как для вас поудобнее и попривольнее. Да и вообще, не для вас только, а и для всех самое трудное дело регулировать свою волю и подчинять закону и долгу свою нравственную деятельность. Если долговременным упражнением и неоднократными свободными и опытами стеснения своего собственного самолюбия человек не приучил себя быть строгим прежде всего к себе самому и гнуть свою греховную похотливость под иго совести и чести; то ему то и дело приходится неприязненно сталкиваться со внешними предписаниями и чужими требованиями, которые он в таком случае наклонен бывает считать излишними и стеснительными, обзывает их формализмом, горячо протестует против них и кричит всем и каждому, как Бог знает о какой несправедливости. На такие протесты и крики особенно способны юноши, по недостатку опытов самоподвижничества и молодости лет, по горячности чувств и пылкости крови. Но эти и естественные так сказать недостатки молодости, при некоторых особенно неблагоприятных обстоятельствах жизни воспитанников и развращающих условиях их воспитания, например под влиянием духа времени и окружающей среды, могут принимать злокачественный характер и переходить уже в совершенно нежелательную и для самой крайней снисходительности несимпатичную и нетерпимую буесть юности. Поддавшиеся ей юные субъекты забывают всякую скромность и пристойность, делаются отважно дерзки, грубо непочтительны и злословны, и любят уже не просто шалить и по-юношески проказничать наряду со всеми, а хотят геройствовать в дурных делах – впереди своих более скромных и благоразумных товарищей. Их не удовлетворяют обыкновенные проступки, – им нужны безобразия и крупные скандалы – на зло и безбожное огорчение своих начальников, от кары и наказания которых все-таки ловко скрыться они вменяют в некий достославный подвиг, и вопреки всяким правилам чести, самоуважения и доброй нравственности. Не умея справляться и с своими собственными несложными и малыми обязанностями, они наипаче всего любят с самозваным чванством заниматься критикой чужих дел и обязанностей и вмешиваться в совершенно неподлежащие им дела, для понимания которых у них не достает часто и простого соображения. И чем выше и авторитетнее лицо, чем оно больше стоит поперек их дурным инстинктам тем с большим и рискованным самоуслаждением они куют секретные каверзы, и даже не прочь пустить их в публику, чтобы безнаказанно очернить и загрязнить доброе имя и честь антипатичных им личностей, которые только тем и виноваты, что самым положением своим общественным и служебным обязаны стоять на страже доброй нравственности и крепкой дисциплины в вверенных им заведениях. Такую злокачественную буесть юности самое снисходительное общественное мнение всех честных и добропорядочных людей назовет уже созвучным русским именем буйства и развращения, а не просто неразумием и увлечением. И горе, и погибель этим обуявшим юношам, и печаль всему обществу, если не пахнет на них откуда-нибудь целебная и живительная струя, и не рассеет растлевающую ум и сердце их изгарь нравственную!

Откуда же ждать и вам, юноши, и нам – вашим воспитателям и начальникам – этой освежающей и благодатной струи? Ставлю этот вопрос отнюдь не потому, чтобы были у меня поводы направлять его с нарочитою целью именно к вам, как будто бы шла у меня речь именно о вашем освежении. Нет, я только разъясняю вам общие педагогические вопросы, и – взяв за тему церковно-молитвенную мысль о естественной вашему сердцу и вашему юному возрасту буести, может быть не всеми вами и не вполне сознаваемую, – я хочу навести вас на беспристрастное размышление об общих недостатках всей нынешней учащейся молодости, об которых, как и вам конечно не безызвестно, много еще поводов скорбеть всему нашему обществу; хочу предохранить вас от этих недостатков и поставить на прямую нравственную дорогу. А желанию этому и так естественно высказаться в начале учебного вашего года! Итак, опять я ставлю вопрос о том, где скрывается тайна всеми желаемой и всеми ожидаемой добропорядочности и благовоспитанности нашего юношества? Что может лучше всего разумных и скромных воспитанников утвердить в их прекрасном направлении, а испорченных и необузданных возвратить на путь истинный? Полагают обыкновенно, а иногда и горячо настаивают, что внутреннее благосостояние школы всецело зависит от порядков, существующих в школе, и от лиц, которые ею заведуют. Хороши порядки в школе, хороши люди, ответственные за судьбу своей школы, – и все в ней будет хорошо; в противном случае все и всегда будет дурно. Непререкаемой истиной, разрешающей всю суть педагогического дела, кажется эта мысль особенно людям, стоящим в стороне от дел школьного воспитания и управления, которые поэтому совершенно безответственны в этих делах, а нередко и очень малоопытны. У этих людей все в одну сторону склоняются их симпатии, именно в сторону молодости и юношества, действительно в высшей степени симпатичного по своей природе; и потому им хотелось бы снять всякую ответственность с одной облюбленной ими стороны и перевалить ее на другую. Но беспристрастие и строгая правда в решении педагогических вопросов требуется особенно в нынешнее лжелиберальное время, когда под предлогом нежности и любви к юношеству вносят положительную заразу и развращение в эту для всех нас конечно дорогую, но неопытную и легко колеблемую среду. Никто не будет отрицать, что хорошие порядки в школе и хорошие люди в ней служащие не к дурному, а к хорошему и направят обучаемых юношей. Но какие именно порядки назвать хорошими, и чего надо требовать от хороших людей, ее руководствующих, – об этом то и идут противоречивые толки и суждения как в самом обществе, так и у юношей, конечно прислушивающихся к общественному говору. Я бы вас просил, мои любезные воспитанники, прислушаться в этом случае к самому авторитетному голосу, – именно к голосу церкви, и усвоить не чей-нибудь, а именно ее взгляд на воспитание и обучение. Вот она молится об вас: «о еже всадити в сердца ваша начало премудрости – страх Божий, и тем буесть юности отгнати от сердец ваших и просветити ум ваш, еже уклонится от зла и сотворити благое». Итак по ее взгляду – страх Божий есть начало вашей премудрости, и значит – если вы не стяжете его в свои сердца, то никакие наши порядки и правила не спасут вас от возможности уклониться от благого и творить злое. Значит и наоборот: даже при наших недостатках и ошибках, вообще при неблагоприятных обстоятельствах, от вас не зависящих, вы удержались бы на высоте своего нравственного достоинства и не потеряли бы из виду своей заключительной, т. е. научной и образовательной цели в школе, – в чем была бы конечно ваша особенная честь и достославная заслуга. Припомните евангельскую притчу о плевелах. «Не доброе ли семя сеял еси на селе твоем, – спрашивают прислужники у господина поля, – откуда же взялись на нем плевелы и так их много»? Оказывается, что ни господин, ни приставники его не были виноваты. Враг и ненавистник всего доброго нашел возможность ночью набросать негодных семян по полю – и народились сорные травы там, где ожидалась одна только добрая пшеница. Все это легко может случиться и со всякой школой, а следовательно, и с вами. Злоба и хитрость темного духа зла, этого исконного супротивника всего доброго в людях, ничуть не ослабела и доселе, а число его адептов и пособников едва ли не стало еще больше в наше время. Самые тонкие ухищрения измышляются им, чтобы убить из-млада доброе семя в юношах, зародить в них искру неверия во все духовное и божественное, поколебать доверие и подчинение властям, всевозможными способами и особенно литературным влиянием разбудить в них дурные инстинкты, разжечь страсти, вызвать на борьбу со всяким порядком и дисциплиной, отнять у них время для умственного развития здравой наукой, затуманить их голову самыми недельными мечтами, а сердце загрязнить пороком, чтобы затем окончательной сгубить их на позор их семьям, на плач и горе целому обществу. О будьте осторожны, юноши, и Бога ради – не поддавайтесь обаянию духов лестчих, столь умножившихся в наше бурное и мятущееся время! Если когда, то теперь особенно следует искушать их, из какого лагеря они дуют, и от Бога ли они? Вся опасность в том и состоит для молодого поколения, что хотят во что быто ни стало разуверить его, что начало премудрости вовсе не страх Божий, а все отрицающий анализ и бесстрашное сомнение во всем, что привыкли считать за авторитеты. Начинают обыкновенно с научной области, где этот анализ и сомнение имеют конечно свое законное право; а затем подбираются невидимо в совершенно неподлежащие области, вползают как змеи и в священную область религии и нравственности, – и все здесь желают передвинуть с своих мест и повернуть вверх – дном. Религия конечно не может быть извращена в людях и уничтожена с лица земли, ибо она есть насаждение божественное, и вековечные основы нравственности останутся непоколебимы в избранном обществе людском; но в этом шуме и гаме разрушительных сил, устремляющихся на священное здание веры и церкви, много есть одуряющего и втягивающего в общее движение для незрелых умов и не устоявшихся чувств молодых людей. Правда и сила жизни им чуется там, где больше крика, борьбы и протестов. Не поддавайтесь этому заблуждению; ибо истинная и нормальная жизнь всегда запечатлена величавым характером спокойствия, стройности и красоты, и для прогресса ее вовсе не нужно, чтобы все было сначала расшатано и поколеблено, чтобы юность стала впереди зрелости, чтобы подчиненность и повиновение сменились произволом, а трезвая мысль страстным движением чувств и фантастическими идеями. Не позволяйте, чтобы для ума вашего, хотя бы на одну минуту, мог быть или показаться какой-нибудь авторитет выше и обязательнее евангельского и Христова; ибо в учении Господа нашего Иисуса Христа заключается самая высочайшая мудрость, имеющая всемирное значение для рода человеческого, и притом на все веки и времена. По нынешнему времени требуется приумножение числа испытанных и преданных борцов веры и религии Христовой; и этими борцами мы желали бы со временем увидеть вас, духовные воспитанники!... Берегите же сердце свое от пагубных влияний всего, что противно единой истинной и чистейшей нравственности, которая заповедуется нам и в священных книгах закона Божия. Всякие другие нравственные правила кроме этих и иные взгляды на жизнь человека и на его обязанности – не могут быть столь высоки и совершенны, хотя бы вы черпали их из самых умнейших и прославленных книг. Опасайтесь, как язвы, всякого запрещенного и соблазнительного чтения – хоть из простой бережливости в своем учебном времени, которое в высшей степени должно быть дорого для всякого порядочного и прилежного ученика. Погодите, придет время, когда вам все будет можно и позволено читать. Более же всего – воле своей не позволяйте решаться на дела постыдные, нечестные и грешные, хотя бы предстояли случаи совершить их в секрете и безнаказанно. Укроетесь от людей, утаитесь от нас, но не укроетесь от своей совести, не утаитесь от Бога всевидящего и гнушающегося всякой неправды и беззакония. Великое бы дело было, если бы присущ вашим сердцам был этот спасительный страх Божий, – это начало всякой премудрости. Наше конечно дело насаждать в вас и самый этот страх; но как это нам сделать без вас? Вот мы все сообща внушаем вам волю Божию благую и совершенную, уча вас в школе и человеческим знаниям; вот я учу вас теперь страху Божию, – и вы послушайтесь меня, чада! Кроме внушений что же еще есть у нас? Есть благочестивые молитвенные упражнения для вас и дома и в церкви; есть разные нравственные правила, составленные для упорядочения всей вашей школьной жизни, есть дисциплинарные и школьные порядки, ограждающие вас от своеволия и порочности. Вам остается только соблюдать все это по возможности и добровольно, – и сам собою воспитается в вас страх Божий. Никто не может исполнить за вас ни одного нравственного правила, и ни шагу без вас не сделает на пути вашего религиозного преуспеяния. Все зависит от вас, и везде требуется ваше личное добровольное участие.

Да будет же Господь вашим невидимым и всемогущим помощником! А мы все усердно помолимся за вас, да и вы не забывайте молиться: «о еже всадити Господу Богу в сердца ваша страх свой божественный, и тем буесть юности отгнати от сердец ваших, и просветити ум ваш еже уклонитися от зла и творити благое»! Аминь.