Слово над гробом протоиерея Владимирской Николозлатовратской церкви, Я. В. Миловского. (19 апреля 1878 г.)

Христос воскресе!

Смертное зрелище, предлежащее очам нашим в нынешние светлые пасхальные дни, двойное пробуждает чувство в душах наших. С одной стороны, тяжело и прискорбно смотреть на лежащую во гробех по образу Божию созданную нашу красоту, безобразну, безславну и не имущую вида. Это, и вообще нежеланное и страшное зрелище, кажется особенно неуместным и безвременным теперь, когда радость воскресении Христова не сходят у нас с уст, и в песнях церковных громогласно и непрерывно возвещается попрание смерти и притупления ее жала Христовою смертию. Но с другой стороны, если вспомнишь, что смерть есть неизбежный удел наш, что рано-ли поздно-ли, тогда иди в другое время, а придется таки всем нам до единого возлечь на смертном одре; то желалось бы умереть именно во дня подобные настоящим, потому что страх смертный кажется для всякого умирающего должен несколько слабеть и умеряться, по причине этого самого светлого торжества церкви о воскресшем Спасителе, и торжество это, – веруем мы, должно же непременно отзываться чем-нибудь светлым и отрадным в самом царстве духов, почивших о Господе. И значит, некая милость и особенное устроение Божие случилось над почившим отцом нашим, если Господь позвал его к себе именно в такое время, когда от имени Господа святая церковь всех чад своих приглашает царствия Христова приобщиться в нарочитом дни воскресения Христова. Не есть ли это уверительный залог для почившего и для тех, кому он особенно был близок и дорог на земли, что двери царствия небесного не закрыты а отворены для него и на том свете, что долголетняя иерейская служба его пред престолом Господним на земли близко привела его к престолу Божию и на небе, и к отверстым дверям украшенных чертогов райских? Ей и аминь. Да будет так – по нашим чаяниям, и да удостоит Господь почившего войти в эти двери, по молитвам церкви Господней, которой усердно и благоговейно служил он столь долгое время! Да и сама жизнь почившего старца – пастыря церкви Божией не лишена крепких оснований для успокоительных надежд о загробной его участи.

Не были мы близки к почившему, и не известны нам подробности его жизни, многолетней и богатой мудростью и опытностью духовною, хотя вот и пришлось сказать прощальное слово над его гробом. Но и тех, нам кажется, достолюбезных качеств и свойств душевных, для познания которых достаточно было несколько раз видеться с покойным отцом протоиереем, – и этих, говорим, отрывочных черт его характера мимолетных случаев наблюдений за ним достаточно, чтобы составить общее отрадное понятие о целом строе его внутренней жизни и светлое представление о всей его душе. Известна, например, его глубокая и искренняя религиозность, имевшая в основании своем живую христианскую веру и горячую любовь к Господней церкви, уставами которой любил он освящать всю свою жизнь, и по ним устроять ее. Мы были неоднократными зрителями его благоговейного предстояния пред престолом Божиим, и видно было, как дух его погружался в это время в Бога и в службу Божию, и как во взорах его отражалось религиозное самоуглубление, благовеинство и глубокое смирение христианское. И не любил почивший уклоняться от молитвенного труда пред престолом Божиим, и не считал для себя неудобосильной тяжестию непрерывную умственную трезвенность, самонаблюдение и самопомыкание, требующееся иерейскою совестию пред службой Божией. Он служил столь часто сколько мог, служил с одинаковым не слабеющим благоговением и умилением, и служил до тех пор, пока внезапная болезнь и с ней открывающиеся такие недуги старчества не отняли у него последних физических сил. Нам кажется, что это одно обстоятельство способно вселить веру и благую надежду о почившем в сердцах, скорбящих об утрате его; ибо если судить нас будут по главному нашему делу и по ближайшим нашим служебным обязанностям, то конечно служение иерейское, требующее преимущественного устремления духа к Богу, одно уже может поставить иерея, если конечно он не напрасно носил это священное имя в своей земной жизни. В отношении к своим пасомым почивший, как вам известно, был поистине мудрым и добрым пастырем, умевшим всегда наставить того, кто искал вразумления и совета, снять скорбь в разбитом и удрученном сердце, рассеять недоумения и колебания в сомневающемся, отрезвить и согреть холодность рассеянной и беспечной души человека, осуетившегося попечениями житейскими, заставить подумать о душе и вспомнить о небе. Все это тем легче и удобнее было почившему пастырю, что всякий поучаемый его словом мог еще сильнее поучаться его жизнию и примером; ибо известно, что жизнь человека серьезного, искренно благочестивого, строго относящегося к своим обязанностям, человека всегда себе верного и ровного во всех случаях и обстоятельствах своей жизни, сообщает необыкновенную авторитетность и вескость его речам и наставлениям. А таким именно и представляется в наших воспоминаниях покойный служитель Божий и пастырь церкви. Людям слабохарактерным и мелким, людям ленивым и беспечным и ищущим оправдания своей суетной и рассеянной жизни в примерах лиц, поставленных на сторожу за ними, а особенно в примерах духовных лиц и пастырей церкви, не много вероятно выпадало на долю случаев подмечать и находить такие оправдания для себя в жизни почившего отца протоиерея. Наоборот же мы не сомневаемся, что для близко знавших почившего пастыря и живших под его влиянием и руководством, жизнь его была путеводной звездою во многих затруднительных случаях и обстоятельствах и всегдашним наглядным поучением. Что же касается далее обыкновенных житейских отношений с людьми, все равно кто бы они не были, его ли пасомые или просто знакомые, люди ли для него нужные или наоборот в нем имевшие нужду, – то нам самим неоднократно удавалось с удовольствием наблюдать и поучаться, как умел почивший совмещать в этих отношениях привлекательную простоту и задушевность вместе с достоинством и приличие, которых он очевидно не опускал из виду. Речь его обыкновенно растворялась солью остроумия и добродушным юмором и подчас сопровождалась веселой шуткой; но там, где требовали обстоятельства, она была тверда и пряма, сильна и настойчива, как это подобает мужу с прочно установившимися и честными убеждениями, с благовременным направлением и ясною совестию. Такие люди всегда служат наилучшим украшением тех обществ, среди которых им приходится жить; и там, где требуется авторитетное какое-либо представительство, разумное руководство и направление общественного мнения, – там эти люди естественно являются избранниками общества, уяснителями и выразителями его потребностей и нужд. Такой случай был и в жизни покойного пастыря, когда поместный или епархиальный собор пастырей Владимирских избирал его своим представителем и руководителем на своих заседаниях. Да и кроме таких исключительных и особенных случаев, от всех лично знавших почившего пастыря, и входивших с ним в какие бы то ни было орошения, нам приходилось слышать единодушные отзывы как об его светлом и многоопытном уме, так и о добрейшей и прекрасной его душе. Иди же с миром к Господу пастырь благий, добрый н верный!... Мы напутствуем тебя своими горячими и теплыми молитвами – в отрадной уверенности, что блажен путь, в онь же идеши, яко уготовася тебе место упокоения!...

Перенося теперь мысль свою от сего гроба и почивающего в нем доброго пастыря Христова к нам самим братие, не подумать ли нам посерьезнее и покрепче и о нашей собственной загробной участи? Обычное суетливое течение нашей жизни каким-то неодолимым образом все отвлекает нас от этого наиважнейшего предмета, к которому должны, кажется, сводиться все наши помышления и заботы. Пусть же по крайней мере смертные случаи в среде ближних наших и знаемых не проходят для нас бесследно. Ведь это от самого Господа посылаемые нам напоминания о том, что ожидает нас в недалеком будущем. Неужели же в самом деле обаяние жизни земной так должно быть могуче над нашей жизнелюбивой душой, что и самую мысль о развязке нашей жизни мы все будем гнать и гнать от себя как можно дальше? Неужели до такой степени лукавы дни нашей краткой и ничтожной по времени жизни, а мы так по-младенчески просты и беспечны, что нам без всякого труда можно не дать заметить скоротечности нашей жизни и мимолетности ее радостей и удовольствий? Но вот же перед нами и еще одно из миллионных доказательств неизбежности вашей смерти! Ведь должна же когда-нибудь, и может быть очень скоро, придти к своей развязке и наша жизнь, когда подведутся к общему итогу все наши деяния и поступки, когда разобрано будет со всей неумолимой правдой значение каждой нашей мысли, промелькнувшей в нашей голове, и оценено и взвешено но достоинству каждое чувство, когда либо волновавшее наше сердце, и когда таким образом докажут вам самую полную и подробную картину всей прожитой нами жизни, и дадут нам почувствовать самым наивернейшим образом, что мы такие за люди, хорошие или дурные, и какой мы следовательно заслуживаем участи и награды. Ах, братие, по истине страшно есть, еже впасти в руци Бога жива; ибо сей есть судия помышлений наших и мыслей сердечных. Каково же будет нам, бедным и не имущим дел благочестия, стоить на сем нелицеприятном и непогрешимом суде в качестве подсудимых и ждать со страхом и трепетом, какой вынесут нам приговор, оправдательный или обвинительный!! И ведь уж ничто не поможет на этом суде: нивитий художество крадущее, – как внушает нам церковь, – т. е. на красноречие ораторов, так часто скрадывающее и затемняющее истину в земных судах, ни свидетелей неищевание, отражающее праведное, т. е. ни фальшивые показания свидетелей, и ничто подобное; одна только беспристрастная истина и голая неуклонимая правда наших деяний предстанет нашему сознанию. О, как страшен суд твой Господи нам грешникам! И потому-то, конечно, мы так редко и неохотно о нем воспоминаем и так и тщательно прячем от него свою, покрытую язвами прегрешений, совесть. Но братие мои, отцы и сослужители, и все предстоящие гробу сему слушатели благочестивые, – ведь это же в высшей степени нерасчетливо с нашей стороны, говоря языком житейского благоразумия; ибо отвращать свои взоры от опасности нисколько не значит уменьшать ее и удалять от себя; и ведь придет же она, и настигнет нас со своею опасною внезапностию. А не лучше ли, пока есть время у нас, устремиться в милосердые объятия Христа Спасители, ради нас страдавшего и умершего, и ждущего с любовию нашего обращения и покаяния. Объимем с верою и слезами умиления невидимо простертую к нам десницу победителя ада и смерти господа Иисуса, – и мгновенно рассеются для нас все страхи смертные, и возвратится нам бодрый и светлый взгляд на мир Божий и на эту горькую нашу и кратковременную жизнь земную, влекущую нас тихо и незаметно к вечности. Все это конечно не новые, совершенно штатные для вас, и давно известные истинны; но что же другое лучшее их и более отрадное можно предложить вашему вниманию у гроба сего и при зрелище смерти? Не то же ли непрерывно повторяет нам теперь и св. церковь в своих песнопениях и гимнах пасхальных? Только и слышим мы об умерщвлении нашей смерти Христовою смертию, об отверствии для нас райских дверей воскресших Спасителем и о наступившем для нас начале иного жития вечного, и т. д. Следует только перенести все это из области простого знания или отвлеченной холодной веры в сердце, и положить эти высокие и отрадные истины христианские в основание своего поведения, – и действительно настанет для нас начало иной лучшей и высшей жизни на земле, как задаток и преддверие блаженного успокоения в вечности.

Боже духов и всякой плоти! Умоляя Тебя о помиловании и о упокоении души усопшего раба твоего протоиерея Иакова, прибегаем к Твоему всепрощающему милосердию и мы грешные. Даруй нам слезы умиления и память смертную, а в определенное Тобою время и сподоби нас дать добрый ответ на страшном судище Твоем! Аминь.

***